Бесплатный фрагмент - Дикие чародеи

Глава 1: Последний штиль

Солнце, огромное и раскаленное, медленно тонуло в океане, превращая горизонт в полыхающую полосу золота, меди и разлитой по воде пурпурной краски. Воздух был теплым, плотным, пропитанным запахом соли, смолы и свободы. Ей не хватало только вкуса.

— За нашу побегушку! — звонким голосом провозгласил Марк, поднимая над головой глиняную кружку.

— За наше выживание! — с улыбкой добавила Света, чокаясь с ним.

— За то, что это, наконец, позади, — глухо произнес Роман, опираясь на полированный деревянный поручень яхты «Мечта». В его тоне слышалось скорее облегчение, чем радость.

Данила, младший из всей компании, просто молча улыбался, чувствуя, как сладковатый холод томатного сока с лимоном и специями стекает по горлу. Этот момент был слишком идеальным, чтобы грузить его словами. Позади — четыре года Академии Уставной Магии имени Архимага Палладия. Четыре года зубрежки формул, изнурительных тренировок по фокусировке, практик по сотворению элементалей и попыток не уснуть на лекциях по истории символьного синтаксиса. А впереди… Впереди была вся жизнь. И начиналась она вот с этого: белоснежная, сорокафутовая парусная яхта, подарок родителей Светы, бескрайний океан и полная неизвестность.

— Значит, твой отец так и не сказал, куда именно мы плывем? — Роман, старший брат Данилы, повернулся к Свете. Он был высоким, широкоплечим, с правильными чертами лица, которые всегда казались немного напряженными, будто он постоянно решал сложную задачку. Настоящий наследник династии магов-ауристов, специалистов по защитным полям.

Света, легкая и изящная, как морская чайка, пожала плечами, и ее короткие каштановые волосы затрепетали на ветру.

— Сказал только, что маршрут зашифрован в навигационном кристалле. «Самый нетронутый архипелаг за пределами обычных путей», — так он выразился. Дал координаты начальной точки и сказал, что дальше кристалл сам нас проведет. Папа обожает такие сюрпризы.

— Звучит… интригующе, — промолвил Марк, их друг с самого первого курса, мастер элементальной магии, особенно пиротехники. Он был полной противоположностью Роману — коренастый, подвижный, с вечно взъерошенными рыжими волосами и искоркой озорства в зеленых глазах. — А нетронутый — это значит, там нет ни кабаков, ни таверн, ни милых девушек, которые любят парней, умеющих зажечь огонек на кончике пальца?

— Значит, там есть то, чего не видел еще ни один уставной маг, — вмешался Данила, отрываясь от созерцания воды. Его всегда тянуло к неизведанному больше, чем к строгим формулам. На втором курсе он едва не провалил экзамен по стабилизации мантрических потоков, зато с блеском защитил работу о малоизученных, природных формах магии. — Может, там остались следы доимперских цивилизаций. Или растения с уникальными алхимическими свойствами.

— Или гигантские крабы, которые сожрут нашего пиротехника, пока он будет искать себе пару, — пошутил Роман, и компания рассмеялась.

Яхта плавно скользила по гладкой, как шелк, воде. Паруса, наполненные легким попутным ветерком, которые Данила незаметно подправлял дыханием воздуха — своим скромным, но любимым талантом, — были туго натянуты. На борту царила магия, но не та, громкая и эффектная, а тихая, бытовая. Небольшой кристалл в навигационном приборе мерно пульсировал голубым светом, задавая курс. Рулевой штурвал поворачивался сам под невидимой рукой Романа, который поддерживал простейшее заклинание управления. Даже холодильник в каюте работал на замкнутой руне охлаждения. Они были детьми своего мира, где магия служила, облегчала, защищала. Была инструментом цивилизации.

Наступили сумерки. Небо из пурпурного стало глубоким индиго, и на нем зажглись первые, невероятно яркие звезды. Марк, не в силах усидеть на месте, щелкнул пальцами, и над палубой вспыхнули десяток маленьких, разноцветных огоньков, которые принялись танцевать в воздухе, выписывая замысловатые фигуры. Света ахнула от восторга и, подражая ему, провела рукой по борту. Там, где касались ее пальцы, древесина начинала испускать мягкое серебристое сияние, освещая палубу фантастическим узором.

— Показушники, — усмехнулся Роман, но в его глазах тоже светилась улыбка. Он сжал кулак, и вокруг всего судна на мгновение вспыхнул, словно мыльный пузырь, почти невидимый прозрачный купол — поле слабой защиты от ветра и брызг. Комфорт превыше всего.

Данила наблюдал за друзьями, чувствуя знакомый, сладковатый привкус зависти. У Марка — яркая, взрывная сила. У Светы — тонкое, почти музыкальное чувство материи. У Романа — непоколебимая мощь и контроль. А у него… Дыхание ветра. Он мог заставить воздух сгуститься, чтобы поймать падающую кружку, или создать порыв, чтобы быстрее наполнить паруса. Полезно, практично, но не более того. Учителя в Академии говорили, что его потенциал «недораскрыт», но он начинал подозревать, что это просто вежливый способ сказать «посредственный».

— Эй, Дань, не грусти! — Марк подскочил к нему и дружески хлопнул по плечу, заставив огоньки вокруг вспыхнуть ярче. — Твое время еще придет. Когда мы попадем в бурю, ты будешь нашим главным спасителем! Без твоего бриза мы бы тут застряли.

— Мы и так почти застряли, — заметил Роман, взглянув на едва колышущиеся паруса. — Ветер совсем стих. Дань, поможешь?

Данила кивнул, отбросив мрачные мысли. Он закрыл глаза, сосредоточился. В Академии учили: чтобы призвать элемент, нужен четкий ментальный образ, фокусирующая фраза (мантра) и жест. Он поднял руку, пальцы сложились в знакомую конфигурацию «Парус Ветра».

— «Духи воздуха, внемлите зову, придите и наполните наши паруса…» — начал он.

И в этот момент его слух, отточенный годами попыток уловить малейшее движение воздушных потоков, уловил нечто иное. Не тишину. А густоту. Тишина за бортом была неестественной, тяжелой. Он прервал заклинание, открыл глаза.

— Стойте. Вы слышите?

— Слышим тишину, — пожал плечами Марк. — Это и есть штиль.

— Нет, — нахмурился Роман, перенимая настороженность брата. Он подошел к борту и всмотрелся в темноту. — Он прав. Слишком тихо. Даже волны нет.

Океан вокруг них стал гладким, как черное зеркало, в котором отражались только звезды и их собственная, одинокая яхта. Воздух, еще недавно свежий и соленый, стал спертым, влажным, с едва уловимым сладковато-гнилостным запахом, как в заброшенной оранжерее.

Света подбежала к навигационному кристаллу. Его ровное голубое свечение теперь прерывалось, пульсировало неровно, а стрелка на старинном компасе под ним медленно вращалась по кругу, не находя севера.

— С прибором что-то не так, — прошептала она. — Магнитное поле… искажено.

— Магическое поле, — поправил ее Роман, и его голос стал жестким, командирским. — Всем тихо. Марк, гаси огни. Дань, попробуй почувствовать, что вокруг. Света, попробуй стабилизировать кристалл. Я подниму основной щит.

Они замерли, мгновенно преобразившись из беззаботных выпускников в настороженную команду. Марк сжал кулак — огоньки погасли, погрузив палубу в темноту, нарушаемую лишь свечением приборов и легкой аурой Светы. Данила, забыв о канонических жестах, просто высунул руку за борт, пытаясь прочувствовать воздух. Он был не просто неподвижным. Он был вязким, сопротивляющимся, будто пропитанным чужой, тяжелой волей.

— Впереди… туман, — сказал он, сам не понимая, как узнал это.

И туман пришел. Он накатил не с горизонта, а словно вырос из самой воды, белесый, плотный, фосфоресцирующий тусклым, болотным светом. Он пожирал звезды, поглощал отражения, смыкался вокруг «Мечты» со скоростью пугающей. За считанные секунды они оказались в молочной, непроницаемой пелене. Видимость упала до нуля. Было слышно только тяжелое, собственное дыхание и тихий вой ветра в снастях, которого физически не было.

— Это не обычный туман, — сквозь зубы процедил Роман. Щит, который он пытался поддерживать, натыкался на сопротивление, будто магическая субстанция тумана пожирала его энергию. — Здесь работа… сильная. Чужая.

— Что нам делать? — спросила Света, и в ее голосе впервые прозвучал страх.

— Развернуться! — скомандовал Роман. — Дань, давай ветер с кормы, любой ценой! Марк, если увидишь что-то, что не должно быть здесь, жги без предупреждения!

Данила попытался. Он собрал всю свою волю, представил ураганный шквал, вырывающийся из его ладоней. Но воздух вокруг не подчинялся. Он был чужим. Заклинание рассеялось, как дым, не оказав никакого эффекта. Паника, холодная и липкая, начала подползать к горлу.

И тогда они услышали звуки.

Сначала это был глухой скрежет дерева о камень где-то впереди. Потом — приглушенные голоса, грубые, хриплые, распевающие нестройную, угрожающую песню. И скрип снастей, но не яхтенный, а старый, толстый, как будто натягивают тяжелые, пропитанные влагой паруса.

— Маяк! — резко выдохнул Марк и указал вправо.

Сквозь рваные клочья тумана на миг проглянул желтый, мигающий огонек. Но он был не высоко, как должен быть маяк, а почти у самой воды. И он двигался.

— Это не маяк, — прошептал Данила, и сердце его упало. — Это… фонарь на мачте. Другого судна.

Из тумана прямо по курсу, в двадцати метрах от них, материализовался призрак. Нет, не призрак — корабль. Старый, высокобортный шлюп с потемневшими, скособоченными парусами. Его борта были покрыты какими-то темными наростами, будто ракушками или… шипами. На фок-мачте действительно болтался ржавый фонарь, бросающий уродливые тени на палубу, по которой сновали фигуры.

«Псы Григория» — это название они узнают позже. В тот момент они видели просто банду дикарей. Люди в рваной, самодельной коже и ржавых доспехах, с дико раскрашенными лицами, с амулетами из костей и зубов на груди. И у них в руках не было изящных магических фокусов. В руках у некоторых были тяжелые, обугленные дубины, у других — кривые тесаки. Но больше всего Данилу поразили их глаза. Дикий, голодный, жадный блеск, в котором не было ни капли человеческого.

— Цель на горизонте! — заорал кто-то с палубы шлюпа хриплым голосом. — Живая добыча!

— Щит! — закричал Роман, выбрасывая руки вперед. Перед самым бортом «Мечты» с хрустальным звоном материализовалось плотное, сияющее голубым светом барьерное поле.

С чужого корабля ответили. Одна из фигур, громадная, похожая на медведя, взмахнула своей дубиной. На ее конце вспыхнуло не яркое, контролируемое пламя Марка, а копошащийся, грязно-оранжевый шар огня. Он полетел, оставляя в тумане черный, дымный след, и со всей силы ударил в щит Романа.

Звук был ужасающий — не взрыв, а скорее громкий хруст и шипение, будто раскаленное железо опустили в воду. Щит треснул, свет померк. Роман ахнул и отшатнулся, как от удара.

— Это… грубая сила! Никакого контроля, никакой формулы! Как они?..

— Они бьют по точке! — закричала Света. — Дань, помоги ему!

Но второй огненный шар уже летел. А за ним третий, с другого борта. Стрелы с тлеющими наконечниками. Камни, обернутые в тряпки, пропитанные чем-то едким. Магия «Псов» была примитивной, жестокой, но оттого не менее смертоносной. Она не поражала изяществом, она забивала насмерть, как кувалда.

Щит Романа трещал под ударами. По его лицу струился пот, жилы на шее надулись. Он был сильным магом, но его учили дуэлям, тонкой работе, защите от сфокусированных атак. Это был сокрушительный, непрекращающийся град.

— Не… выдержу! — скрипнул он зубами.

Марк нашел в себе силы действовать. Он вскочил на корму, и из его сведенных ладоней вырвался сноп ослепительно-белого пламени, чистого и горячего — фирменное заклинание Академии «Солнечный Клинок». Оно прочертило в тумане яркую полосу и ударило в борт шлюпа. Дерево обуглилось, кто-то вскрикнул. Но ответный шквал только усилился. Их магия была как грязный поток, их не остановить одним изящным ударом.

С жутким скрежетом шлюп приблизился, нависая над яхтой. С его бортов полетели крючья и багры на веревках. Они впились в полированный дуб «Мечты» с мерзким хрустом.

— Они идут на абордаж! — закричала Света, пытаясь жестами ослабить веревки, но грубая магия в них сопротивлялась ее тонкому воздействию.

Первый дикарь, с лицом, расписанным синей глиной, спрыгнул на палубу. От него пахло потом, кровью и дикими травами. Марк метнул в него огненный шар, но дикарь лишь отмахнулся рукой, покрытой грубым силовым полем, и шар отскочил, опалив такелаж. Роман попытался отбросить его силовым толчком, но дикарь был тяжел, как скала, и лишь покачнулся.

Данила стоял, парализованный. Его разум лихорадочно перебирал заклинания Академии. «Ураганный порыв»? Туман и чужая воля заглушали его. «Стена ветра»? Он не мог собрать достаточно силы. Он видел, как второй, потом третий пират прыгали на их палубу. Видел, как здоровяк с дубиной замахнулся на Марка. Видел, как Света с криком отшатнулась, и ее серебристое свечение погасло.

Он должен был что-то сделать! Он вдохнул, пытаясь схватить воздух вокруг, вырвать его из-под контроля чужаков, создать вихрь, что угодно!

И в этот момент здоровяк с дубиной обернулся к нему. Их взгляды встретились. В глазах дикаря не было ненависти. Было любопытство. Холодное, оценивающее, как гончий пес смотрит на подранка.

— Этого не трогать, — рявкнул дикарь через плечо. — Для Григория. Остальных — в клетки.

Рука с дубиной опустилась. Но другая рука, огромная, грязная, схватила Данилу за горло и с силой швырнула его на палубу. Голова ударилась о дерево, мир вспыхнул искрами и поплыл.

Последнее, что он видел перед тем, как темнота поглотила его, — это лицо брата. Роман, прижатый двумя пиратами к мачте, с окровавленным лицом, но с непотухшим огнем ярости в глазах. Он кричал что-то. Кричал ему. Но звук доносился как сквозь толщу воды. Искры магии Романа гасли под грубыми ударами. Света рыдала, ее волокли к борту. Марк лежал без движения.

А потом над ним снова возникло лицо здоровяка.

— Спи, искорка, — прохрипело чудовище. — Тебя ждет великий человек.

И тяжелый сапог обрушился ему на голову, добивая свет.

Тишина. Только скрип двух кораблей, связанных по рукам и ногам, да победные крики в густом, ядовитом тумане. Их путешествие только что закончилось. А что начиналось — они даже не могли вообразить.

Глава 2: Оскверненное море

Сознание возвращалось к Даниле волнами, каждая из которых приносила новую боль. Первой была тупая, пульсирующая боль в виске, где сапог пирата встретился с его головой. Затем — острая, дергающая боль в ребрах и плече, которыми он ударился о палубу. Потом — общая ломота во всем теле, словно его переехали тяжелой телегой. Но самой невыносимой была тишина. Та самая, густая, мертвая тишина, которая теперь наполнялась другими звуками: скрипом дерева, бормотанием голосов, плеском воды и тяжелым, прерывистым дыханием прямо рядом.

Он застонал, пытаясь приоткрыть глаза. Ресницы слиплись. Мир предстал перед ним расплывчатым, колеблющимся, как будто он смотрит сквозь мутное стекло. Сначала он увидел грубые, неотесанные деревянные планки в палец толщиной, за которыми был тусклый свет факелов. Он лежал на боку на сырой, холодной земле, пахнущей плесенью, мочой и отчаянием. Между планками проглядывал кусочек ночного неба, но не того, чистого и звездного, что был несколько часов назад. Это небо было затянуто дымкой, сквозь которую тускло просвечивала бледная луна.

Клетка. Он был в клетке.

Паника ударила в виски, острая и слепая. Он рванулся, пытаясь вскочить, но мир снова поплыл, и его вырвало скудным остатком ужина прямо на земляной пол. Кашель сотряс его тело, обжигая горло кислотой и страхом.

— Тише, новичок. Не трать силы. Они тебе еще понадобятся.

Голос был женским, низким, хрипловатым от недостатка воды, но в нем звучала неожиданная твердость. Данила, с трудом подавив новый приступ тошноты, повернул голову. В соседней клетке, отделенной от его такой же деревянной стеной, сидела фигура. В полумраке он с трудом различал черты: спутанные темные волосы, падающие на лицо, большие, слишком яркие глаза, смотревшие на него без страха, лишь с усталой оценкой. На ее плече, там, где порванная ткань рубахи обнажала кожу, виднелись не царапины, а странные, темные линии — татуировки, но не простые. Они казались живыми, слегка мерцали в такт ее дыханию, как угольки под пеплом.

— Где… — голос Данилы сорвался на шепот. Он попытался сглотнуть, но слюны не было. — Где мы? Что это за место?

— Лагерь «Волчья Пасть». Один из форпостов «Псов». Твоих друзей, если они живы, вероятно, отвезли в «Рыбачий Клык» или «Скальпель». Здесь держат… особых, — женщина говорила методично, словно заученную речь.

— «Псы»? — переспросил Данила, мозг отказывался складывать картину. Он вспомнил дикие лица, грубую магию. — Кто они? И кто такой… Григорий? Тот, для кого меня берегли?

При этом имени глаза женщины сузились, а в уголках ее губ дрогнуло что-то похожее на ненависть и… страх.

— «Псы Григория» — это банда. Сброд, собранный со всех концов материка: беглые каторжники, отвергнутые ученики, дикари с окраин. Но скрепляет их не жажда наживы. Их скрепляет он. Григорий. Он дал им силу. Грубую, грязную, как они сами. Силу, которая не требует лет учебы, лишь злобу да готовность жечь и ломать. А он… — она замолчала, прислушиваясь к шагам снаружи. — Он — хозяин Семи Ветров. Искатель. И палач.

Шаги приблизились. Это были тяжелые, неуклюжие шаги, сопровождаемые бряцанием железа и нестройным бормотанием. К клеткам вышли двое стражников. Те же дикари, что напали на яхту, но теперь Данила разглядел их лучше. Их одежда была сшита из кожи неведомых существ, украшена костями и перьями. На лицах — охровые и синие полосы. В глазах — та самая смесь тупой жестокости и подобострастного страха. Один из них, тощий, с лицом крысы, нес дубину. Другой, толстый и обрюзгший, тащил ведро.

— Хавка, твари! — прохрипел тощий и пнул ногой клетку Данилы. Тот инстинктивно отпрянул глубже. — А ты, дикарка, не рыпайся, а то опять на угли!

Толстый с глухим стуком поставил ведро между клетками. Внутри плескалась мутная жидкость, и плавали какие-то коричневые комья. Запах был омерзительный.

— Ложек не будет, хлеба тоже. Хотите жрать — хватайте ртом, — он самодовольно хохотнул.

Стражники отошли, усевшись на бочки у входа в некое подобие бревенчатого загона, где стояли клетки. Они достали бутыль с мутной жидкостью и принялись ее распивать, перебрасываясь отрывистыми фразами.

Данила смотрел на ведро с отвращением. Его пустой желудок сжался спазмом, но мысль о том, чтобы есть эту бурду, вызывала новую волну тошноты. Его соседка, однако, медленно, с достоинством подползла к прутьям своей клетки. Она просунула руку между планками, достала из ведра пригоршню жижи, быстро отделила что-то похожее на разваренный корнеплод и съела. Потом зачерпнула ладонью жидкость и выпила. Все движения были экономичными, лишенными лишней энергии.

— Ешь, — сказала она, не глядя на него. — Ты не знаешь, когда дадут следующее. А силы тебе понадобятся. Чтобы ненавидеть. Чтобы выжить. Чтобы, если представится шанс, убить.

— Я… я не могу, — прошептал Данила.

— Тогда умрешь. И все. Твои друзья, твой брат… — она наконец посмотрела на него, и в ее взгляде была не жестокость, а простая, страшная правда. — Они умрут чуть позже. Или сломаются. Григорий умеет ломать. Он найдет в каждом слабину.

Слова «брат» пронзили Данилу, как нож. Он снова увидел лицо Романа, искаженное яростью и болью.

— Он жив? Ты видела его?

— Я видела, как парня, похожего на тебя, но старше, с окровавленным лицом, волокли к лодкам. Он дрался. Значит, пока жив. Но если он продолжит драться здесь… — она мотнула головой в сторону пьяных стражников. — Здесь не дерутся. Здесь либо смиряются, либо умирают быстро.

Отчаяние, черное и густое, поползло из живота к горлу. Данила сжал кулаки. Ногти впились в ладони. Он должен был что-то делать! Он маг! Он четыре года учился в Академии! Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, найти внутри себя хоть крупицу той силы, что давали ему учебные залы. Он представил руну «Раскол», простейшую силовую атаку. Сделал едва уловимый жест пальцами, шепотом прочел формулу.

Ничего. Абсолютно ничего. Воздух вокруг не дрогнул. Он почувствовал лишь слабый, болезненный толчок где-то в глубине сознания, будто он попытался сдвинуть гору силой мысли. И все.

— Не выйдет, — тихо сказала женщина. Она наблюдала за его попыткой. — Эти клетки сделаны из «Стенающего Древа». Оно растет только здесь, на островах. Оно пьет уставную магию, как губка. Чем сильнее ты пытаешься ударить, тем больше оно берет. Псы специально его используют для таких, как ты.

Как ты. Уставной маг. Без своих формул и жестов — беспомощный червь. У Данилы перехватило дыхание.

— Кто ты? — спросил он, чтобы отвлечься от накатывающей паники. — Почему ты здесь? И почему… на тебе эти знаки?

Она на мгновение задумалась, как бы оценивая, сколько можно сказать.

— Меня зовут Мирослава. Я из племени «Соль Земли». Мы жили на этих островах задолго до того, как ваши императоры нарисовали свои первые карты. Эти знаки, — она провела рукой по узору на плече, — не для красоты. Это проводники. Для нашей силы. Силы земли, ветра, крови. Той, что вы называете дикой и нецивилизованной. Григорий охотится за нашей силой. Он похищает тех, у кого она сильна. Чтобы изучать. Чтобы выпытывать секреты. Чтобы подчинить или уничтожить.

«Соль Земли». Дикая магия. Все то, о чем Данила с таким интересом читал в пыльных фолиантах, оказалось здесь, перед ним — плененной, измученной, но не сломленной.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил он.

— Потому что в тебе есть искра, — ответила Мирослава просто. — Я чувствую ее. Ты пытался ловить ветер на своей лодке, не так ли? Не по формулам. Чутьем. Это редкость для ваших. Григорий тоже это почуял. Поэтому ты здесь, а не в общей яме. Ты — диковинка. Недораскрытый цветок, который он хочет сорвать и посмотреть, какого он цвета, когда расцветет под его ножом.

Ее слова леденили душу. Вдруг снаружи, за загоном, поднялся шум. Крики, смех, звук ударов. Потом чей-то вопль, переходящий в рыдания. Мирослава вздрогнула и отвернулась.

— Еще один не выдержал, — прошептала она. — Либо работа в рудниках, либо… он заставляет их драться друг с другом. На потеху Псам. Чтобы «разжечь искру», как он говорит.

Искра. То самое слово, которое произнес тот пират на яхте. «Чтобы разжечь искру». Данила снова посмотрел на ведро с отбросами. Отчаяние боролось в нем с инстинктом выживания. Инстинкт победил. Он, преодолевая отвращение, подполз к прутьям, сунул руку в липкую, холодную жижу, нащупал что-то плотное и вытащил. Это был кусок вареной бататы, пропитанный бог знает чем. Он зажмурился и откусил. На вкус было как пресная грязь с прогорклым жиром. Но он проглотил. Потом еще. И запил из ладони. Жидкость была солоноватой и затхлой.

Пока он ел, лагерь вокруг жил своей уродливой жизнью. Проносились отряды Псов, таща добычу с какого-то набега — ящики, тюки, пару пленников в рваной одежде «Бродяг Устава». Где-то кузнечный молот бил по железу, ритмично и неумолимо. В воздухе витал запах гари, перебродившего сока местных растений и нечистот. Это был не просто лагерь. Это был муравейник, улей злобы и насилия, выросший посonce дикой природы.

Ночь тянулась мучительно долго. Холод проникал сквозь тонкую одежду. Данила дрожал, прижимаясь спиной к деревянной стенке клетки. Он думал о Романе, о его гордом, непреклонном лице. «Держись, брат», — мысленно шептал он. Он думал о Свете и ее испуганных глазах. О Марке, веселом и безрассудном. Он представлял, что они, может, так же сидят в таких же клетках, в таком же отчаянии. И чувство беспомощности грозило раздавить его полностью.

Он смотрел на Мирославу. Она сидела, скрестив ноги, глаза закрыты, дыхание ровное и глубокое. Казалось, она не спала, а была в каком-то другом состоянии — слушала, чувствовала то, чего не мог он. Ее татуировки чуть светились, едва-едва, лишь намекая на жизнь.

— Как ты можешь быть такой спокойной? — не выдержал Данила.

— Я не спокойная, — ответила она, не открывая глаз. — Я слушаю землю. Она скорбит. Но она также ждет. У всего есть свой ритм, городской маг. Даже у отчаяния. Сейчас — время тишины и сбора сил. Не трать свою ярость на дрожь. Копни ее. Спрячь поглубже. Когда придет время действовать, она должна вырваться, как родник, а не расплескаться, как дождевая лужа.

Ее слова звучали странно, почти мистически. Но в них была какая-то твердая, каменная логика. Данила попытался последовать ее примеру. Закрыл глаза. Не для медитации, а просто чтобы не видеть этого ада вокруг. Он пытался сосредоточиться на своем дыхании, но вместо этого его сознание цеплялось за звуки: за храп стражников, за далекий вой не то зверя, не то ветра, за собственное бешено колотящееся сердце.

И тогда, в самой глубине, под пластами страха, боли и отчаяния, он почувствовал его. Тот самый отклик. Не на заклинание. А на… звук. На тот далекий вой. Он был похож на ветер в узком ущелье. И внутри Данилы что-то дрогнуло, едва уловимо, как струна, которой коснулись. Это было смутное, неосознанное чувство. Ощущение движения там, где физически все было неподвижно. Ощущение пространства, темного и пустого, за стенами его клетки. Это не было магией. Это было чем-то более примитивным. Инстинктом. Тем самым, что заставил его почувствовать туман еще до его появления.

Он открыл глаза и встретился взглядом с Мирославой. Она смотрела на него теперь пристально, ее глаза в темноте казались совсем черными.

— Что? — спросила она.

— Ничего, — соврал Данила, смущенный и напуганный этим новым, непонятным чувством. — Показалось.

Она молчала еще мгновение, потом кивнула, как будто что-то для себя подтвердив.

— Спи, если сможешь. Рассвет здесь приносит не свет, а только новую работу для Псов.

Данила прикорнул на холодной земле, свернувшись калачиком, чтобы сохранить тепло. Сон не шел. Перед глазами стояли картины нападения: вспышки грязного пламени, лицо здоровяка, падающий Марк. Он ворочался, и каждый раз боль в виске напоминала о себе.

Часы пробили чем-то тяжелым по пустому бочонку — лагерная смена. Пьяные сторожа сменились на других, таких же злобных и скучающих. Небо на востоке начало сереть. И с этим серым, унылым светом в загон вошел новый человек.

Это был не простой Пес. Он был одет не в лохмотья, а в прочную, темную кожу, под которой угадывалась кольчуга. На поясе у него висел не тесак, а хорошо выделанный длинный нож. Его лицо было покрыто шрамом, пересекавшим левый глаз, который смотрел мутно и неподвижно. Но правый глаз был жив, остёр и пронзителен. Он обвел этим взглядом клетки, остановившись на Даниле.

— Ну что, академик, выспался? — его голос был скрипучим, как несмазанная дверь. — Григорий велел передать, что он с нетерпением ждет встречи. Но сначала тебе нужно… акклиматизироваться. — Он усмехнулся, и эта усмешка была страшнее любой угрозы. — Выведи его, — кивнул он стражникам.

Сердце Данилы упало. Тощий и толстый с визгливым смехом подбежали к клетке, откинули тяжелый засов. Жесткие руки вцепились в него, вытащили на середину загона и бросили на колени. Холодная грязь впиталась в штаны.

— Встань, — приказал человек со шрамом.

Данила попытался подняться, но ноги подкосились. Толстый стражник ударил его дубиной по спине. Боль, острая и жгучая, заставила его вскрикнуть и все же вскочить на ноги, пошатываясь.

— Вот так-то лучше, — сказал шрам. Он не спеша обошел Данилу кругом, изучающе. — Хлипкий. Руки мягкие, как у девчонки. Глаза полны ужаса. Идеальный материал. — Он остановился перед ним. — Меня зовут Тихон. Я капитан этого змеиного гнезда. И я буду твоим первым учителем на новом пути. Урок первый: сила здесь не в книжках. Она здесь. — Он ткнул пальцем Даниле в грудь, чуть ниже ключицы. — И здесь. — Тихон ударил себя кулаком в живот. — Ее нужно вырвать. Выжечь из себя слабость. Григорий верит, что в тебе есть что-то стоящее. Я же вижу только труса. Но я не спорю с хозяином. Так что будем труса выбивать.

Он сделал знак. Тощий стражник бросил к ногам Данилы ржавую кирку с обломанной рукоятью.

— Видишь ту кучу камней у стены? Таскай. Сложи здесь, ровно. Пока не скажу «хватит». Без магии. Только руки. Это развивает характер.

Данила посмотрел на кирку, потом на груду булыжников в двадцати метрах. Это была бессмысленная, изнурительная работа. Унижение.

— Я… я не могу, я маг, а не…

— Ты никто, — перебил его Тихон, и его голос стал тише и оттого опаснее. — Ты мясо. Мясо, которое может стать чем-то, если проявит покорность и немного… искры. А сейчас ты просто мясо. Работай. Или мы привяжем тебя к столбу и дадим Псам пострелять в тебя из луков. Для тренировки.

В глазах Тихона не было игры. Данила понял, что это не шутка. Он наклонился, с трудом поднял тяжелую, неудобную кирку. Его ладони, не привыкшие к такому, сразу заныли. Он побрел к куче камней. Сзади раздался смех.

Первый камень оказался огромным и скользким от росы. Он с трудом подцепил его киркой, пытаясь прижать к груди. Камень был холодным и тяжелым, давил на еще ноющие ребра. Он сделал первый шаг. Потом второй. Мирослава смотрела на него из своей клетки, и в ее взгляде не было ни жалости, ни осуждения. Был лишь холодный, безжалостный расчет.

Он донес камень и с глухим стуком бросил его на указанное место. Спина горела. Руки тряслись. Он посмотрел на свою клетку, на эту жалкую дыру в земле, и вдруг с невероятной силой понял: он хочет назад. Не в Академию, не домой. Он хочет назад в эту вонючую клетку. Потому что это было убежище. А здесь, под насмешливыми взглядами Тихона и его подручных, он был голым, беззащитным и абсолютно одиноким.

— Не задерживайся, мясо! — крикнул Тихон. — У нас на день планов громадьё!

Данила повернулся, чтобы идти за следующим камнем. Над лагерем «Волчья Пасть» вставало бледное, безрадостное солнце. Его лучи не согревали. Они лишь освещали грязь, страдание и длинную-длинную череду дней, каждый из которых мог стать последним. Он сделал шаг. Потом еще один. Он таскал камни. Потому что пока он это делал, он был жив.

А в глубине, под грузом унижения и боли, та самая едва почувствованная «искра», о которой все говорили, лишь глубже зарывалась в темноту, затаиваясь, как раненый зверь.

Глава 3: Клетка из корней

Работа была бесконечной. Солнце, бледное и негреющее, поднялось выше, превратив сырую утреннюю прохладу в липкую, удушливую духоту. Каждый камень, который Данила волок от стены к центру загона, казался тяжелее предыдущего. Ладони стерлись в кровь, и рукоять ржавой кирки окрасилась в бурый цвет. Спину сводили судороги, а в виске, где его ударили, пульсировала монотонная, назойливая боль. Но хуже физической муки было чувство полной, абсолютной беспомощности.

Он слышал смех и похабные шутки стражников. Видел, как мимо загона проходили отряды «Псов» — кто-то тащил связки алхимических трав, кто-то вел под уздцы странных, низкорослых лошадей с чешуйчатой кожей, кто-то просто пил и орал песни. Никто не смотрел на него с сочувствием. Он был частью пейзажа, живым инструментом, чье страдание не стоило даже внимательного взгляда. Это уничтожало достоинство быстрее, чем кирка — кожу на руках.

После десятого, кажется, камня Тихон, наблюдавший за процессом, сидя на обрубке дерева и точа свой нож, лениво махнул рукой.

— Ладно, хватит. Вижу, силёнки-то и нет. Отправляй мясо обратно. Нужно беречь для Григория.

Его оттолкнули обратно в клетку. Засов с грохотом задвинулся. Данила рухнул на земляной пол, не в силах даже подползти к задней стенке. Он лежал, уставившись в потолок из грубых жердей, и слушал, как его собственное сердце колотится где-то в ушах. Руки горели огнем, в груди выл ветер голода и опустошения.

— Не пей сразу много, — раздался голос Мирославы. Она просунула между прутьев свою пустую кружку, сделанную из скорлупы огромного ореха. В ней плескалась мутная вода из общего ведра. — Пей понемногу. И разотри землей руки, где стерлось. Здесь земля… живая. Она затянет.

Данила не хотел ни пить, ни тем более мазать раны грязью. Но инстинкт выживания снова пересилил отвращение. Он дополз, взял кружку, сделал маленький глоток. Потом другой. Затем, стиснув зубы, набрал из-под себя пригоршню влажной земли и втер ее в кровавые ссадины на ладонях. Боль стала острее, но через мгновение сменилась странным, охлаждающим онемением. Он посмотрел на руки: кровь перестала сочиться, будто земля действительно что-то заткнула.

— Спасибо, — прошептал он, возвращая кружку.

— Это не доброта, — сухо ответила Мирослава. — Мертвый пленник им не нужен. А я… я наблюдаю.

— За мной?

— За всем. За движением страж. За тем, кто когда приходит, когда уходит. За тем, как ветер гуляет между бараками. Сведения — это оружие. Единственное, что у нас есть.

Она говорила так, словно была не пленницей, а командиром в осажденной крепости. Эта стойкость, это холодное упорство одновременно восхищали и злили Данилу. Почему он не может быть таким? Почему он сломался после одного утра с киркой?

— Ты говорила о силе земли, — сказал он, чтобы отвлечься от собственной ничтожности. — Эта земля… она тоже живая?

Мирослава кивнула, прислонившись головой к прутьям.

— Вся земля архипелага живая. Она помнит. Она чувствует. Она страдает от ран, которые наносят ей «Псы» — роют ямы, жгут леса, отравляют воду своими зельями. Но она также и лечит. И дает силу тем, кто умеет слушать. Ваша магия… она как громкий приказ. Наша — как тихая просьба. Или как совместный танец.

— Я пытался слушать ночью, — признался Данила. — Я почувствовал… что-то. Как будто ветер вдали зовет.

Она повернула к нему голову, и в ее глазах вспыхнул внезапный интерес.

— Опиши.

Он попытался, сбивчиво, подбирая слова. Ощущение пустоты, движения, отзвука. Мирослава слушала внимательно.

— Это не ветер. Это эхо, — сказала она наконец. — Эхо твоей собственной, еще спящей силы. Ты пытался слушать землю, а услышал себя. Вернее, ту часть себя, которую ваши учителя заковали в их формулы. Это начало. Слабый, но верный признак.

— Признак чего?

— Что ты не совсем бесполезен. Что в тебе есть потенциал для чего-то большего, чем таскать камни. Григорий это знает. Я теперь тоже это знаю.

Ее слова должны были вселять надежду. Но они вселяли только страх. Потенциал делал его мишенью. Ценным ресурсом. Он видел, как Тихон смотрел на него — не как на человека, а как на диковинный алхимический ингредиент.

День тянулся. Данилу снова выводили — не для работы, а для «прогулки» под присмотром. Его водили вокруг лагеря, показывая ему «Волчью Пасть» во всей ее «красе»: кузницу, где ковалось грубое оружие, пропитанное магией ненависти; загоны для пленных, где люди сидели с пустыми глазами; ямы, где добывали какую-то сизую глину, которую потом уносили в глубь острова. Он видел, как избивают провинившегося «Пса», и понял, что жестокость здесь — универсальный язык. Он видел, как привезли нового пленника — старого, оборванного мужчину с лицом «Бродяги Устава». Его бросили в общую яму, и через час оттуда уже не доносилось ни звука.

Вечером, когда солнце начало клониться к зубчатому гребню дальних холмов, в лагере что-то изменилось. Суета стала нервной, почти лихорадочной. Стражники у клеток сменились на более трезвых и напряженных. Тихон куда-то ушел, отдав короткие приказания. Данила чувствовал это напряжение кожей — оно висело в воздухе, как перед грозой.

— Что происходит? — спросил он у Мирославы.

Она прислушалась, закрыв глаза. Ее пальцы слегка барабанили по земле.

— Готовятся к обороне. Или к встрече. Чужие идут. Не Псы. Их шаги… тише. Гораздо тише.

«Чужие». В голове у Данилы мелькнула безумная надежда. Может, это имперская стража? Или другие маги, наконец-то нашедшие этот проклятый архипелаг? Но лицо Мирославы не выражало надежды. Оно выражало сосредоточенность охотника.

Наступила ночь. Темнота на островах была абсолютной, если не считать света костров и факелов на стенах лагеря. Данила не мог уснуть. Боль во всем теле, страх и это давящее ожидание не давали покоя. Он сидел, прислонившись к прутьям, и смотрел на узкую полоску звездного неба между крышами бараков.

И тогда он услышал первый звук.

Это был не крик и не лязг оружия. Это был мягкий, едва уловимый шорох, как будто огромная змея проползла по сухой траве за пределами частокола. Потом еще один. И еще. Со всех сторон.

Часовые на вышках сначала ничего не замечали. Потом один из них что-то крикнул, указывая в темноту. И все началось.

Из тьмы, прямо из-под земли у самого частокола, выросли тени. Нет, не тени — люди. Они возникали словно из ничего, их темные, сливающиеся с ночью тела были покрыты такими же, как у Мирославы, мерцающими татуировками. Они двигались бесшумно, стремительно, как потоки черной воды. Первая стрела, выпущенная часовым, ушла в пустоту — атакующий уже был в другом месте.

— Тревога! К оружию! Дикари! — заревел где-то голос, и лагерь взорвался хаосом.

Загорелись сигнальные огни. Забили в колотушки. Из бараков высыпали сонные, хватающиеся за оружие «Псы». Но нападавшие были быстрее. Они не шли на штурм в лоб. Они просачивались сквозь щели в обороне, как дым. Данила видел, как один из воинов, гибкий, как лоза, взобрался на частокол быстрее, чем стражник успел повернуться, и бесшумно снял его коротким, кривым клинком. Огонь, который метали в них Псы, казалось, обтекал нападавших — они делали едва уловимые движения руками, и пламя гасилось, рассеивалось порывами внезапно налетевшего ветра.

Это была не магия в его понимании. Это было что-то иное. Песня стихий, спетая на языке тела и воли. Они не произносили формул. Они были формулой.

— Это мой народ, — тихо, но с гордостью сказала Мирослава. Она встала, вцепившись в прутья клетки, ее глаза горели в отблесках пожаров. — «Соль Земли». Они пришли.

Сердце Данилы бешено заколотилось. Освобождение? Но его клетка была крепка, а вокруг бушевала битва. Он увидел, как отряд нападавших, человек пять, прорвался к центру лагеря, к складам. Они не грабили. Они поджигали. Яркое, чистое пламя, в отличие от грязного огня Псов, взметнулось к небу, освещая ярость на лицах атакующих и панику на лицах защитников.

Тихон появился как из-под земли, его рявкающий голос пытался навести порядок. Он был без шлема, его шрам мерцал в огне. В руках у него не было ножа — вместо этого он сжимал оба кулака, из которых били снопы искр. Он метнул что-то вроде сгустка раскаленного воздуха в одного из нападавших. Тот едва успел сгруппироваться, скрестив руки перед собой. Раздался глухой удар, как будто ударили в барабан. Воин отлетел, скатился по земле, но тут же вскочил на ноги — его татуировки на руках дымились, но, казалось, впитали часть удара.

— Капитан! Они у складов! — орал кто-то.

— Закрыть проход к клеткам! — ревел в ответ Тихон. — Охрану удвоить! Особенно этих двоих!

Несколько Псов, более организованных, бросились к загону с клетками. Они выстроились перед ним, выставив вперед щиты и короткие копья. Их глаза бегали по темноте, ища новую угрозу.

И тут произошло то, на что, казалось, и рассчитывали нападавшие. Где-то на краю лагеря, у главных ворот, раздался оглушительный треск, а потом грохот падающего дерева. Кто-то из «Соли Земли» обрушил часть стены. Основные силы Псов, включая Тихона, ринулись туда, на самый громкий шум.

Вокруг загона с клетками на мгновение стало пустыннее. Оставались только пятеро стражников, напряженно вглядывающихся в клубящийся дым и мелькающие тени.

Мирослава вдруг резко повернулась к Даниле.

— Сейчас, — прошептала она. — Когда они придут ко мне, будь готов.

— Кто? Как? — растерялся Данила.

— Не спрашивай. Действуй. Хочешь жить — действуй.

Он не успел ничего ответить. Из тени между двумя бараками выскользнули две фигуры. Они двигались так быстро, что стражники заметили их, только когда те были уже в десяти шагах. Это были воины «Соли Земли» — мужчина и женщина, их лица раскрашены темной глиной, в руках короткие, изогнутые клинки из черного камня или обсидиана.

— Здесь! — закричал один из Псов, и пятерка ринулась навстречу.

Завязалась короткая, жестокая схватка. Воины племени не фехтовали — они бились, как дикие кошки: уворачиваясь, приседая, нанося удары в самые незащищенные места. Их движения были дополнены магией: земля под ногами у одного из Псов вдруг размягчилась, и он по колено увяз; порыв ветра сбил с ног другого, дав женщине-воительнице момент для точного удара. Но и Псы были не лыком шиты. Один из них, здоровый детина, выдохнул слюдящуюся струю едкого пара. Воин-мужчина отшатнулся, кожа на его руке покрылась волдырями.

В этой суматохе, пока внимание всех было приковано к битве, к задней стенке загона, прямо к клетке Мирославы, подползла третья фигура. Еще один воин, более юный, гибкий. В его руках был не клинок, а странный, изогнутый инструмент, похожий на ключ, вырезанный из оленьего рога. Он вставил его в массивный замок клетки Мирославы, что-то нашептывая. Дерево замка застонало, затрещало, и… расцвело. Буквально. Из щелей полезли мелкие, бледные побеги, замок распался на части, словно сгнив за секунды.

Дверь клетки откинулась. Мирослава выскользнула наружу, как угорь. Она была свободна. Молниеносно обменявшись взглядом и кивком с тем, кто ее освободил, она метнулась не к выходу из загона, а к клетке Данилы.

— Назад! — заорал один из стражников, заметивший движение. Он оторвался от боя и бросился к ней, занося дубину.

Мирослава не стала уворачиваться. Она приняла удар на скрещенные руки. Раздался глухой, костный звук. Она ахнула от боли, но не упала. Вместо этого она вцепилась в дубину, резко дернула на себя, сбивая стражника с баланса, и ударила его головой в лицо. Тот рухнул. Она подхватила его дубину.

Подбежав к клетке Данилы, она начала молотить дубиной по замку. Но замок из «Стенящего Древа» не поддавался. Удары лишь оставляли вмятины, а дерево, казалось, впитывало силу.

— Он не откроется! — крикнул Данила, отчаиваясь. — Он поглощает магию!

— Значит, нужна не магия, — сквозь зубы процедила Мирослава. Она оглянулась. Двое других стражников, разобравшись с воинами племени (один лежал без движения, второй отступал, отбиваясь), теперь бежали к ним. Подмога со стороны лагеря тоже уже неслась, поднятая криками.

У нее были секунды. Она посмотла на Данилу, потом на свой освободитель — того юного воина, который теперь, с обсидиановым ножом в руке, прикрывал ей спину от приближающихся Псов.

— Вспомни то эхо! — резко сказала она Даниле. — Не магию! Чувство! Ярость! Боль! Выпусти это наружу! Ударь изнутри!

Он не понимал. Он был парализован страхом. Он видел, как здоровяк-стражник, тот самый, что бил его утром, бежит, и в его руке уже клубится тот самый грязно-оранжевый огонь.

— Сейчас или никогда! — закричала Мирослава, и в ее голосе была не просьба, а приказ.

Отчаяние. Беспомощность. Боль в руках. Унижение. Страх за брата. Ярость на этих тупых, жестоких рож. Все это, копившееся с момента нападения на яхту, сжалось внутри Данилы в тугой, раскаленный шар. Он не думал о формулах. Он не делал жестов. Он просто вобрал в себя весь этот черный ком и… вытолкнул. Не наружу. Внутрь. В тот страх. В ту ярость. Он просто захотел, чтобы все это исчезло. Чтобы клетка, эти прутья, эти смеющиеся лица — чтобы все это разлетелось на куски.

И случилось оно.

Не вспышка света. Не ударная волна. Это был толчок. Глухой, сокрушительный толчок, исходивший не от него, а сквозь него. Воздух внутри клетки сгустился до состояния резины и рванул во все стороны.

Звука почти не было. Был лишь тяжелый, влажный хруст, как будто ломали сотни сухих веток. Прутья клетки из «Стенящего Древа» не сломались. Они… взорвались. Разлетелись на тысячи щепок, каждая из которых была острой, как бритва. Осколки дерева, пропитанные магией, впились в бревна загона, в землю, в подбегающих стражников. Здоровяк, метавший огонь, получил щепку прямо в глаз и с ревом упал.

Данила стоял посреди разрушенной клетки, чувствуя, как из него вытекают все силы, все эмоции, оставляя лишь ледяную, звенящую пустоту. Руки его тряслись. В ушах стоял высокий, пронзительный звон. Он видел, как Мирослава, пригнувшаяся в последний момент, смотрит на него широко раскрытыми глазами. В них было не восхищение. Было потрясение. И предостережение.

— Беги! — крикнул ей юный воин, отбивая удар тесака. — Я их задержу!

Мирослава, хромая на поврежденную руку, резко кивнула. Она схватила ошеломленного Данилу за рукав.

— Идем! Держись за мной и не отставай!

Она рванула прочь, не к главному пролому, где кипел самый жаркий бой, а в противоположную сторону, к темному, незаметному проходу между складом и кузней. Данила, спотыкаясь на ослабевших ногах, поплелся за ней. Его мир сузился до ее спины, до темноты впереди и до дикого, неконтролируемого трепета где-то глубоко внутри, где только что родилось нечто ужасное и одновременно освобождающее.

Сзади раздался яростный, знакомый рев. Тихон, пробившись сквозь толпу, увидел разрушенную клетку и убегающих пленников.

— НЕ ВЫПУСТИТЬ ИХ! — заорал он, и его голос перекрыл шум битвы. — ОСОБЕННО ЕГО! ЖИВЬЕМ!

Но они уже нырнули в узкую щель, во тьму, которая пахла дымом, свободой и неизвестностью. Данила бежал, не оглядываясь. Он сломал клетку. Теперь ему предстояло сломать весь этот ад, который звался «Волчьей Пастью». И первый шаг, шаг в темноту, он уже сделал.

Глава 4: Когти и Клыки

Тьма поглотила их. Тесный проход между складом и кузней оказался не просто щелью — это был узкий, вонючий коридор, заваленный пустыми бочками и гниющими отбросами. Воздух здесь был густым, едким, пропитанным запахом гнили и гари. Данила спотыкался на каждом шагу, его ноги, ослабленные днем таскания камней, подкашивались. Перед ним мелькала спина Мирославы — она двигалась стремительно, не оглядываясь, каждое ее движение было точным и выверенным, несмотря на хромоту и явную боль в руке.

Сзади, из загона, доносились крики, звон железа и тот самый яростный рев Тихона. Его голос, как кнут, хлестал по спине Данилы, заставляя двигаться быстрее, сквозь боль и головокружение.

— Не оглядывайся! Беги! — бросила через плечо Мирослава, ее голос был резким, сдавленным.

Они выскочили из прохода в небольшую, грязную площадку за кузницей. Здесь было чуть светлее — отсветы пожаров лизали стены бараков, отбрасывая уродливые, пляшущие тени. Перед ними стоял высокий частокол. Тупик.

Данила почувствовал, как паника снова сжимает горло. Но Мирослава не остановилась. Она метнулась к частоколу, к месту, где две толстые жерди были соединены поперечиной пониже. Ее татуировки на плечах и спине замерцали чуть ярче. Она вскинула руки, пальцы вцепились в неровную древесину.

— Помоги! Толкай меня! — скомандовала она.

Данила, не раздумывая, уперся ей в спину и изо всех сил толкнул. Под его ладонями мышцы на ее спине напряглись, как стальные канаты. Она издала короткий, хриплый звук, похожий не на стон, а на рычание, и рванулась вверх. Ее движения были похожи на движения крупной кошки — мощные, цепкие. Она перевалилась через верх частокола и бесшумно исчезла с другой стороны. Через мгновение ее рука протянулась сверху.

— Руку!

Данила прыгнул, ухватился за ее руку. Она была невероятно сильной. Она почти выдернула его наверх, как мешок. Он неуклюже перекатился через острые колья, царапнув бок и порвав штанину, и свалился в густые, влажные заросли с другой стороны.

Здесь пахло иначе. Не горелым деревом и людской вонью, а прелой листвой, сырой землей и чем-то цветущим, терпким. Джунгли. Они были здесь, прямо за стеной лагеря, темные, густые, полные незнакомых звуков.

— Вставай! Быстро! — Мирослава уже была на ногах, прислушиваясь. — Они уже обходят.

Она рванула его за собой в чащу. Ветки хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Под ногами хрустел валежник и скользила влажная глина. Данила бежал вслепую, доверяясь только ее силуэту, мелькавшему впереди. Он задыхался, в легких горело, а в ушах, поверх звона, теперь отдавался собственный тяжелый храп и бешеный стук сердца.

Они пробежали, должно быть, несколько сотен метров, когда Мирослава резко остановилась, прижавшись к толстому, обвитому лианами стволу дерева. Она замерла, и Данила, едва не налетев на нее, сделал то же самое. Он прислушался.

Сначала он слышал только свое дыхание и шум крови в висках. Потом различил далекие крики из лагеря — они уже были приглушенными, словно доносились из другого мира. И тут же, гораздо ближе, почти рядом — тяжелые, неуклюжие шаги, треск веток и отрывистые, хриплые голоса.

— …разбросались, как крысы! Капитан сказал, главного — живым! Дикарку можно и кусками!

— А как его искать в этой тьме? У них глаза, как у кошек…

— Не искать. Загнать. К Южному ручью гонят. Там ловушка.

Мирослава схватила Данилу за запястье. Ее пальцы были холодными и твердыми, как сталь. Она потянула его за собой, но теперь не прямо, а в сторону, под острым углом к их прежнему пути. Она двигалась почти бесшумно, ступая так, будто знала каждую кочку, каждый камень. Данила пытался повторять ее движения, но ему мешали грубые ботинки и полное отсутствие навыков. Он спотыкался, хрустел ветками.

— Тише! — ее шепот был резким, как удар ножом.

Они шли так, казалось, вечность. Временами Мирослава останавливалась, закрывала глаза, касалась ладонью земли или ствола дерева. Казалось, она слушала не ушами, а кожей. Потом снова выбирала направление. Джунгли сгущались, становились непроходимыми. Воздух наполнялся странными звуками — щелчками, стрекотанием, капающей водой, далекими, непонятными криками ночных существ.

Внезапно она снова замерла и резко притянула Данилу к себе, завалив его за огромный, покрытый мхом валун. Она прижала палец к его губам. Ее глаза в темноте были огромными и черными.

Прямо перед ними, метрах в двадцати, проглядывала сквозь деревья узкая полоска серебристой воды — тот самый Южный ручей. А на их стороне, у самой кромки леса, стояли трое Псов. Они не шумели, не курили. Они стояли в засаде, почти невидимые в тени, только блестели глаза да лезвия оружия. Это была ловушка. Если бы они побежали прямо, как предполагали преследователи, они бы выскочили прямо на них.

Сердце Данилы бешено заколотилось. Он прижался спиной к холодному, влажному камню. Что делать? Вернуться? Но сзади наверняка уже шла облава.

Мирослава медленно выдохнула. Она посмотрела на него, потом на Псов, потом на густые заросли справа от них. В ее взгляде шла быстрая, безжалостная калькуляция. Она что-то взвешивала.

— Слушай, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал. — Я отвлеку их. Ты побежишь туда, — она мотнула головой вправо, вверх по склону. — Беги, не оглядывайся. Доберешься до скал с лицом — жди. Если я не приду к рассвету, иди на восток, к восходящему солнцу. Ищи дым. Наш дым пахнет полынью и солью.

— Нет! — вырвалось у Данилы. Он не хотел оставаться один в этой черной, незнакомой чащобе. И он не мог позволить ей жертвовать собой. — Мы вдвоем…

— Ты — груз, — отрезала она безжалостно. — Ты шумишь, как раненый кабан. Вдвоем нас поймают. Один у меня шанс. У тебя — тоже. Выбирай.

Она не ждала ответа. Выдержав паузу, чтобы ее слова дошли, она резко сорвалась с места. Но не в сторону Псов. Она метнулась влево, подальше от Данилы, и намеренно громко споткнулась, упав в кусты с шумом и проклятьем.

— Там! — сразу закричал один из Псов. — Дикарка! За ней!

Все трое ринулись в сторону шума. Данила, прижавшись к камню, видел, как их тени мелькают между деревьями, устремляясь прочь. Его охватил леденящий ужас. Он должен бежать. Сейчас.

Он рванул вправо, вверх по склону, как она и сказала. Первые несколько шагов он бежал, подчиняясь инстинкту. Потом споткнулся о корень и упал лицом в холодную, пахнущую грибами подстилку. Боль пронзила снова. Он поднялся на четвереньки, отплевываясь. Темнота вокруг сгущалась, становилась осязаемой. Каждое шуршание, каждый щелчок казались приближающейся угрозой.

«Беги, не оглядывайся». Ее слова звучали в голове. Он пополз, потом снова встал и побежал, уже не так быстро, спотыкаясь на каждом шагу. Он не знал, куда бежит. Он просто карабкался вверх, подальше от ручья, от криков, которые теперь доносились уже оттуда, слева, где скрылась Мирослава. Там раздавались выкрики, звук короткой, яростной схватки, а потом — торжествующий рев. Потом стало тихо.

Тишина была хуже всего. Она означала, что все кончено. Либо она мертва, либо поймана. А он был один.

Он бежал, пока в легких не осталось воздуха, а в ногах — сил. Он упал под сенью огромного, странного дерева с плоскими, как лопасти, корнями. Он лежал на спине, глядя в черноту крон, сквозь которые пробивались лишь редкие бледные лучи луны. Его трясло — от холода, от истощения, от страха. Он был один в сердце враждебного мира. У него не было ни воды, ни еды, ни оружия. Только рваная одежда, стертые в кровь ладони и эта странная, пугающая пустота внутри, оставшаяся после взрыва клетки.

Он пролежал так, может, час. Дрожь постепенно стихла, сменилась ледяным, ясным отчаянием. Он должен был что-то делать. Сидеть здесь — значит умереть от голода или быть найденным. «Скалы с лицом». Какие еще скалы? Он не видел никаких скал. Он видел только тьму и деревья.