Бесплатный фрагмент - Дикари не выбирают принцесс

1. Проверка на безответственность

Стоя перед шкафом, я придирчиво выбираю в чем пойти на последний в этом году экзамен. И вроде бы мне не нужно волноваться по поводу английского — в доме на нем разговаривают едва ли не чаще, чем на русском, но все же какая-то нервозность заставляет передвигать вешалки, отметая и легкие платья с сарафанами, так идеально подходящими по погоде, и слишком строгие для простого экзамена, уже по моим меркам, костюмы. Хочется чего-то летнего, одновременно с этим классического и радующего глаз. Практически невыполнимая задача. Все не то, но когда перед моим взглядом оказывается песочный костюм двойка с юбкой карандашом, достаю его, подбираю блузку с коротким рукавом и, положив на постель, улыбаюсь. Скромные гвоздики Gucci в ушах, в пару к ним тонкий браслет белого золота на запястье — мамин подарок на восемнадцатилетние, — и из зеркала на меня смотрит чуть ли не классическая студентка-первокурсница с едва заметным намеком на статус. Я иду сдавать английский, а не демонстрировать то, что и так известно Ольге Андреевне — как-никак и папа, и мама учились у нее. Плюс фотографии обоих родителей висят на доске почета, а фамилия Милославских давно и прочно ассоциируется у всех, от рядовых преподавателей до ректора, никак иначе, как Меценаты. С придыханием и трепетом в голосе. В благодарность за свою, более чем успешную, карьеру родители ежегодно жертвуют баснословные суммы университету. На развитие, гранты, новое оборудование для аудиторий. Как и все те, кто «выбился в люди и не забыл тех, благодаря чьему труду этому обязан, своих учителей». Дословная папина фраза-тост, неизменно повторяющаяся из года в год на торжественном банкете по поводу встречи выпускников факультета международных отношений. И вряд ли кого-то может удивить, что я пошла по их стопам. Преемственность в наших кругах вполне закономерна и логична. Отступления случаются крайне редко, что только подтверждает эту самую незыблемую преемственность.

— Ma chérie, ça te va bien, — мама целует меня в щеки на французский манер и продолжает весело щебетать с кем-то по телефону, приглашает в гости, посмотреть, как я выросла.

— Жан-Поль? — спрашиваю ее и улыбаюсь, услышав:

— Oui.

— Bonjour, vieux libertin, — громко произношу я, чтобы мамин знакомый непременно услышал.

Родители на эту выходку дружно и громко смеются. Мама ни капли не смущается моего юмора, а папа укоризненно грозит пальцем. Только по его выражению лица прекрасно вижу, что мое определение идеально совпадает с его личным мнением на счет француза, которого несмотря на прошлое всегда рад видеть. Жан-Поль немногим моложе отца, может на пару лет, но его ухаживания за женой тогда еще советника посла едва не закончились совсем не дипломатичным мордобоем. И если бы не мама и ее умение в любой, даже самой, казалось бы, безвыходной, ситуации находить компромиссы, то папины кулаки гарантированно оставили бы на лице советника принимающей стороны несколько синяков и жирный крест на карьере обоих мужчин. Мой отец жуткий ревнивец и собственник, а мама и сейчас даст фору многим моделям. Красивая, утонченная, изысканная и ухоженная женщина. Лишь спустя годы та давняя история превратилась в байку, мусолимую при каждом звонке или визите Жана. Мамины чары и красота чудодейственным образом сдружили конкурентов. Но за спиной друг у друга они все так же продолжают шутливую войну за ее руку и сердце.

— Все еще ревнуешь? — спрашиваю отца, усаживаясь за стол.

— Естественно. С этими лягушатниками никогда нельзя расслабляться. Только и ждут, когда ты отвлечешься на мгновение и оставишь жену или дочь без присмотра. Уведут, и поминай как звали.

— Фи, па! Как ты мог о нас с мамой так подумать? Жан-Поль нам обеим абсолютно не подходит. Для мамы он слишком ветренен и не интересен, как мужчина, а для меня — приторно слащавый и ужасно старый, — я морщу нос и хохочу, когда родитель выгибает бровь на последнем эпитете. Обнимаю его и по секрету шепчу на ухо, — Мы от тебя никуда не сбежим ради круассанов и комплиментов на каждый чих. Даже не мечтай. А мама просто играет на твоих нервах, чтобы ваша страсть не угасала.

— Лизавета, — он снова грозит пальцем, смотрит на часы и мягко касается моего лба своими губами. — Андрей тебя отвезёт. Удачи на экзамене.

— Спасибо, па, и к черту.

На парковке перед корпусом прошу водителя остановить машину не у входа, а рядом с ядерно-розовым «Мини Купером» кабриолетом, стоящим во втором ряду поперек линий разметки. Среди всех припаркованных автомобилей этот сразу же бросается в глаза. Ровно так же, как и его владелица. Яркая, эпатажная и безумно взрывоопасная при малейшем намеке на вторжение в собственное личное пространство, границы которого то распространяются на километры, то сужаются до интимного неприличия. Сабрина Мальцева — дочь одного из папиных коллег, моя лучшая подруга с детства и по совместительству сошедший с ума, но так и не признанный никем, кроме меня, дизайнер-бунтарь, превращающий любое правило или ограничение в личное оскорбление. Форменный пиджак в школе в первый же день был садистски превращен в короткую жилетку, за что родителям Сабрины пришлось час оправдывать выходку своей единственной дочери ранним переходным возрастом и бушующими не на шутку гормонами. Что никак не мешало Сабрине быть лучшей ученицей в классе, а потом и в группе. За это все ее закидоны прощались и принимались как «временные», только время шло, а закидоны никуда не уходили и иногда даже для меня казались перебором. Тараканы в голове у Сабрины явно радиоактивные, как и новая прическа, формой напоминающая термоядерный гриб, переливающийся всеми цветами радуги.

— Лизи, — с обязательным ударением на второй слог и не менее обязательным критическим взглядом на мой костюм поверх огромных солнцезащитных очков. — Что это?

Пару раз поворачиваюсь, не скрывая улыбки. Если Сабрина скажет, что я отвратительно выгляжу, это будет означать кардинально противоположное мнение у всех окружающих. Я облокачиваюсь на крыло ее авто и жду вердикт подруги.

— Полнейшая безвкусица, Лизи, — Сабрина морщится, вскидывает ладонь ко лбу и дует губы. — Ты невозможна! Никаких акцентов, Лизи. Где буйство красок? Где твоя энергетика? Где твоя женственность? Законопатилась в одноцветное нечто. Похоронила свою изящность! Кошмар! Моя подруга — обычная серая мышь…

— Песчаная. Не путай, — смеюсь я. — Я сегодня специально в образе мыши-песчанки, Саби, — пародирую ее произношение имени, что подбешивает Сабрину до нервного тика. — Все для того, чтобы ты на моем фоне выглядела эффектнее. Да и разве кто-то сможет конкурировать с тобой? Даже если я и попробую, то получится тот самый кошмар, о котором ты говоришь, — складываю ладони в молитвенном жесте и, уронив голову, выдыхаю, — Я обещаю сегодня быть самой яркой песчанкой, моя фееричная. Только не ругайся.

— И ещё поехать на вечеринку, — категорично добавляет она. — Никаких «не хочу» и «не могу»!

— Сабрина, но я действительно не хочу…

— Даже не обсуждается, — выпрыгнув из кабриолета, снимает солнцезащитные очки и произносит с восторгом, — Вау! Я только сейчас заметила… Лизи, ты бесподобна! Моя героиня!

Проследив ее взгляд, вскрикиваю. По правому чулку расползлась длинная стрелка. Где и когда я могла зацепиться, даже не представляю, но показываться в таком виде на экзамене?

— Прикрой.

Нырнув в машину решительно стягиваю оба чулка под бурные аплодисменты Сабрины. Для нее это зрелище едва ли не маленькая победа. На ее глазах я вношу хаос в классический образ, делаю маленький акцент на своей женственности, оголяя ноги, и провокацию. Хотя в порванном чулке смотрелась бы гарантированно лучше. Для нее, но не для меня. Все это она начинает проговаривать по-английски, потом перескакивает на немецкий, а заканчивает на французском.

— Merci, mon brillant! Du bist mein Chaos. And i love you for this! — возвращаю в обратном порядке ее языковые пристрастия на сегодня и шлю воздушный поцелуй. — Обещаю подумать на счет вечера, но ничего не обещаю.

В холле-рекреации здороваемся с уже пришедшими одногруппниками, бурно обсуждающими не предстоящий экзамен, а ту самую вечеринку по поводу закрытия сессии. Ни у кого нет сомнений, что она будет сдана — деньги и связи родителей для одних автоматически поставят необходимую оценку, а у оставшейся, большей части группы ещё в школе предстоящая карьера была распланирована заранее и едва не по дням, а английский язык практически родной, благодаря занятиям с репетиторами и кругу общения. Плюс заграничные поездки. Я и Сабрина из вторых, что положительно сказывается на положении в негласном табеле, но из-за «странностей» моей подруги на нас всегда немного косятся и стараются держаться чуть поодаль — изгоев нет. Есть четкое понимание того, что в будущем любой из знакомых может оказаться крайне нужным человеком. Поэтому есть лёгкое дистанцирование, но и оно едва заметно. На любую вечеринку всегда приглашается вся группа без исключений и лишь на дни рождения допускается сортировка. Небольшая.

— Елизавета, Сабрина.

— Оу, какие туфли!

— Сабрина, твой образ сегодня сногсшибателен!

Лесть, завернутая в сладкую патоку меда и присыпанная карамельной крошкой. Неизбежная часть «дружбы с замашкой на время». Будь мы простыми смертными и меня, и Сабрину уже давно облили помоями с головы до ног, а не купали в восторженных оценках. Быть дочерью министра далеко не худший вариант. Быть умной и все понимать — вот настоящая проблема. Истинные эмоции всегда фильтруются перед тем как скажется хоть слово. Неизбежность.

— Мирославская Елизавета?

Голос Ольги Андреевной, стоящей в дверях аудитории, спасает меня от дальнейшего участия в обмене любезностями, и я спешу к ней, как корабль попавший в шторм на свет спасительного маяка.

— Доброе утро, Ольга Андреевна.

— Лизонька, проходи.

Она делает приглашающий жест ладонью в сторону стола с разложенными на нем билетами — дань привычному процессу экзаменовки, не более того. Тяну первый, переворачиваю и вижу всего два слова: «Free conversation». Демонстрирую преподавателю и она кивает на пару кресел, стоящих около чайного столика.

— Tea or coffee?

— Coffee, please, — опускаюсь в кресло, принимаю поданную чашку и делаю крохотный глоток.

— And now I want to hear all about your day.

С тихим ужасом смотрю на себя в зеркале и не могу поверить, что согласилась на уговоры Сабрины. Я даже более чем уверена, что такая бредовая идея родилась именно в ее голове, а остальные подхватили и ничто другое уже не рассматривали. VIP клубы? Закрытая вечеринка на колёсном параходе? Лимузины? О, нет. Всем это давно приелось, все хотят чего-нибудь новенького, а фантазия у моей подруги сделала стойку на это самое новенькое и выдала предложение, свойственное ее разошедшейся фантазии.

— Бришечка, это же тихий ужас! — с содроганием в голосе произношу я, рассматривая какие-то непонятные джинсы, застиранные и явно давно кем-то выкинутые на помойку, футболку с аляповатым принтом и кроссовки. — Можно я хотя бы надену туфли?

Все настолько безвкусное и ужасное, что хочется выкинуть без раздумий, а ведь кто-то покупает этот кошмар, носит, считает красивым. И я тоже купила под чутким руководством подруги, надела под неизбежным и неусыпным контролем, но назвать красивым… Язык не поворачивается. Это кошмар, одним своим существованием убивающий само понятие красоты.

— Кайфово выглядишь, чика. Чё кипишуешь?

От одного только сленга, на котором Сабрина говорит в последние два часа, смакуя каждое слово, словно это изысканное вино, меня передергивает по новой. Как я вообще согласилась? Как?

— Ветунь, расслабься. Представь, что это, — она делает в воздухе круговое движение рукой и щелкает пальцами, — костюмированный бал.

— Бал уродов?

— Хоть бы и так, называй как хочешь, — перевернувшись на спину, Сабрина разваливается на моей постели, раскидывает ноги и руки в стороны, превращаясь в выброшенную на берег морскую звезду и многозначительно добавляет. — Это всего лишь маскарад, фикция, ирония. Вот скажи мне, когда ты ещё что-нибудь такое попробуешь? Ни-ког-да. Оу, это будет незабываемый опыт для всех. В задницу правила и нормы! Только попробовав на вкус настоящие эмоции, мы сможем получить полное понимание себя настоящих, вылупиться из скорлупы и стать личностями.

— Не начинай. Я не хочу таких эмоций! Я хочу быть собой, а не этим убожеством, — кривлюсь в зеркало. — Бришечка, ну хотя бы футболку, а? Эта колется.

— Нет! Ты впервые шедевральна до такой степени, что я не верю своим глазам!

— Поверь мне, я тоже.

— Охренеть! Забойно, фуфло, отстой, кайфушно, бесперспективняк…

— Господи, где ты этого нахваталась? Мурашки по коже!

— Лажа! Чума-а-а!!!

— Сабрина, я тебя умоляю, не надо так громко! Алевтина услышит, и что я скажу родителям?

— Что мы шкандыбаем на тусу!

Подскочив на кровати, Сабрина вскидывает руки вверх и начинает дергаться, как припадочная, повторяя: «Тыц-тыц-тыц!» Если кто-то назовет это танцем, который мне предстоит исполнять, то я хочу провалиться сквозь землю прямо сейчас.

Похоже, что у меня одной после поездки на такси, вызванном через приложение, появилось непреодолимое желание залезть в ванну с антисептиком. После Майбаха с личным водителем, прокуренный до тошноты автомобиль кажется повозкой везущей меня в ад, на котором бал правит сам Сатана, а его правая рука — Сабрина. Ее счастью нет предела, и улыбка становится все шире по мере того, как подъезжают остальные одногруппники. Мне неуютно просто стоять рядом с выбранным подругой клубом, а предстоит туда зайти и ещё высидеть пару часов перед тем, как можно будет сбежать домой.

— Моя Императрица! Неужели я имею честь лицезреть тебя? Все же пришла? — поворачиваюсь к подходящему и настроение окончательно падает.

Дима. Гордеев. С ухмылкой блуждает взглядом по моему наряду, и ощущение наготы захлестывает с головой. Он шикарно выглядит в своем маскараде — свободных брюках с десятком карманов, кричаще-красной футболке и толстовке застегнутой на треть. Что говорить, есть такой тип мужчин, на которых любая одежда, даже самая несуразная, выглядит феноменально. Младший сын нефтяного магната, модель. И мы вроде как пара. По крайней мере в глазах общества наше общение выглядит, как-то так. Уже с намеком на большее. И его и моим родителям возможное родство откроет новые горизонты, а я… Я не уверена, что хочу такого для себя. Безусловно он красив, подтянут, умен, ухожен едва ли не больше меня. Только в каждой позе чувствуется показательная демонстрация себя. Все окружающее — лишь сопутствующая декорация. Подставляю щеку под дружеский поцелуй, развожу руками, будто говорю, что сама понимаю как убого выгляжу.

— Я ей хотел сказать, что свет Луны померкнет, увидев стан ее, свечение чела. Но мой язык в восторге к небу липнет. Елизавета, ты сожгла меня дотла, — улыбается шире, поправляя челку. Отвешивает легкий поклон аплодирующим слушателям и после решительно направляется к дверям в клуб, — Народ, самое время отрываться!

Грохот басов заставляет чуть ли не кричать, наклонившись к уху Сабрины, но она сегодня решительно настроилась не отпускать меня до самого конца.

— Ещё рано, Лизи! Поедем вместе.

— Бришка, — смотрю с мольбой в осоловелые глаза, только в ответ вижу все тот же отказ.

— Ещё часик и четыре коктейля. Это мое последнее слово.

— Черт с тобой.

Откинувшись на спинку диванчика, допиваю свой через соломинку, и лютая концентрация алкоголя бьёт в голову — я не поела, а надо было. Выждав несколько минут пока появится возможность встать из-за стола, иду к бару и зову бармена:

— Извините! — кричу, перегнувшись через стойку, — у вас есть что-нибудь съедобное?

Кивает, хлопает небольшой ламинированной картонкой и отходит в сторону.

— Девочки, освободите место!

Я удивленно смотрю как две девушки без пререканий отходят, освобождая пятачок в метр шириной рядом со мной, а через мгновение на стойку падает кожаная куртка и в поле зрения появляется сам Сатана. Черная майка, обтягивающая широкую грудь, от запястий на шею вьются какие-то замысловатые татуировки, отдаленно похожие на буквы или языки пламени, завивающиеся в подобие текста. В немом шоке поднимаю глаза выше и инстинктивно сглатываю — ноздри щекочет терпкий, по-мужски тяжёлый запах.

— Блад, как обычно?

Молча кивает, показывает два пальца, и бармен наполняет высокие шоты чем-то без сомнения крепким. Парень по очереди выпивает оба, не закусывая, и обводит пустые стопки, теперь уже демонстрируя три пальца. Один полный шот небрежно подталкивает в мою сторону:

— Лучше выпей, а не пялься.

Только я никак не могу оторвать от него взгляда. Силюсь, но он, как магнит, дикое животное — завораживает одним своим присутствием и не отпускает. Хмыкнув, выпивает, придвигает к себе лист меню и пальцем показывает в одну из строчек:

— Закажи острые ребра и «Гиннес».

— Хорошо… — киваю, отлепляя язык.

А парень сгребает свою куртку, забирает оставшуюся стопку и направляется куда-то вглубь бара, разрезая толпу танцующих, словно раскаленный нож масло.

2. Щепотка перца

Возвращаюсь со своим заказом к столу, за которым одиноко сидит Сабрина. Остальные отрываются в центре танцпола, захваченные в плен зубодробительными ритмами и алкоголем. Присаживаюсь, придвигаю тарелку с ребрами к подруге, но она не торопится пробовать. Ее взгляд, неожиданно цепкий и пристальный, направлен в сторону одного из столиков, за которым сидит тот парень.

— Уф… — выдыхает Сабрина, немного наклоняет голову и продолжает пожирать глазами обладателя татуировок. — Очень, очень плохой мальчик.

Звучит, как комплимент, и я украдкой бросаю взгляд в сторону парня. Плохой — мягко сказано. Вокруг него отчётливо видны клубящиеся черные вихри, от которых все проходящие стараются инстинктивно держаться подальше. Зазевавшихся обжигают жадные и голодные протуберанцы, а на губах парня в этот момент появляется довольная ухмылка. Он чувствует и упивается чужими пугливыми эмоциями. Задумавшись, обмакиваю одно ребрышко в соусе, отправляю в рот и судорожно хватаю бокал с пивом — губы, язык, горло вспыхивают от нечеловеческой концентрации перца, но холодный напиток только на мгновение притупляет это жжение, а потом оно разгорается по новой. Я снова и снова глотаю пиво, машу рукой в открытый рот, а парень, словно ждал этого момента. Находит меня своим взглядом и вскидывает бровь в немом вопросе. Лишь по ухмылке догадываюсь, что я не первая кто купился на эту маленькую пакость.

— Хочу с ним пообщаться, — Сабрина решительно поднимается, невзирая на мой вялый протест.

Сказать что-то членораздельное я не могу при всем своем желании — язык горит огнем, а подруга уже настроена на знакомство, обречённое на провал. Не знаю откуда чувствую это, но ощущение слишком сильное и чем меньше расстояние между парнем и Сабриной, тем ярче оно становится. Бришка подходит к его столику, что-то спрашивает, оперевшись на спинку диванчика, и буквально через секунду возвращается обратно со странной улыбкой на губах.

— Уф! Он меня одним взглядом сожрал и выплюнул, — выдыхает она, — Демон. Хочу себе такого же. Только вряд ли приручу.

Берет ребрышко с моей тарелки, обмакивает в соус, практически подчерпывая его, и решительно отправляет в рот, игнорируя мои предупреждения. Мазохистка. Выпучив глаза, вскакивает и летит к стойке бара, я бегу следом и слышу хохот бармена, когда Бришка залпом выпивает бокал пива и хрипя просит второй.

— И как вам халапеньо? Остренько?

— Очень, — Сабрина делает жадный глоток и несколько раз выдыхает, что вызывает новый приступ хохота у парня за стойкой. Достав карточку показывает ей в сторону шутника, — Ему. Двойную порцию.

— Не вопрос, — бармен оборачивается и призывно свистит, — Костян, двойную фирменных ребер для Блада!

— Блад!? Вкусненько, — Сабрина пальцем манит смеющегося парня и спрашивает. — И кто у нас такой этот Блад?

— Подойди к нему и спроси. Хотя… Тебя же уже отшили.

Новый приступ хохота, только Сабрина демонстративно пропускает его мимо ушей. С вызовом смотрит на бармена и кладет на стойку стодолларовую купюру:

— У любого ответа есть своя цена.

— Мимо кассы, — парень, словно издеваясь отходит в сторону, но Бришкины тараканы уже понеслись вскачь.

Она достает следующую купюру, опускает ее поверх первой и выразительно смотрит на бармена. Ноль реакции, лишь улыбка становится шире. Очередная купюра, следом ещё одна, дальше уже по две — упорство Бри требует ответа, но парня либо откровенно забавляет происходящее, либо такие суммы для него вообще не интересны. Подходит, наполняет два бокала «Гиннессом» и ставит их между собой и купюрами, отрезая дальнейшие торги холодным:

— За счёт заведения. Удачного вечера.

— Уф… Становится все вкуснее и вкуснее, с каждой минутой…

— Сабрина, пойдем, — забираю деньги, засовываю их в задний карман джинс подруги, пробую увести.

Только затылком чувствую, цепкий взгляд, от которого волосы на загривке начинают шевелиться. Я не оборачиваюсь, а Бри, наоборот, смотрит в сторону заинтересовавшего ее парня с вызовом и через мгновение раздраженно шипит:

— Демону не вкусно, а жаль.

— Пойдем?

— Лизи, подойди к нему ты, — вцепившись в мое запястье, Сабрина умоляюще смотрит мне в глаза, но я отрицательно мотаю головой:

— Не хочу и не пойду. Он только этого и ждёт, а ты слишком пьяна…

— Да, наверное, ты права, — соглашается она, вздыхая. — Но Демон же такой восхитительный, правда?

— Да-да-да, замечательный Демон, — киваю, уводя ее к нашему столику.

Все, что угодно, лишь бы спрятаться от жгучего взгляда, исследующего мой затылок.

Рядом с Гордеевым легче не становится, я ерзаю, стараясь хоть немного прикрыться им, как щитом. Взгляд Демона прошибает его насквозь, даже не заметив преграду. Дискомфорт с каждой секундой растет, кто-то предлагает заказать текилу, и на волне всеобщего счастья поддаюсь на уговоры выпить. Бришка пьет шот за шотом, не пьянея, возюкает холодным ребрышком по тарелке, задумчиво смотря на получающиеся узоры, а потом резко встаёт:

— Лизи, я хочу танцевать!

Иду на танцпол, чувствуя себя в его центре в большей безопасности, чем за столом. Сабрина вскидывает руки вверх, когда из колонок начинает звучать что-то этническое, очень похожее на африканские мотивы, щедро сдобренные чем-то современным и электронным. Не знаю как у диджея получается сплести два диаметрально противоположных направления в одно, но музыка завораживает, вгоняет в какой-то транс. Я практически чувствую на кончиках пальцев ее волны и по примеру подруги поднимаю руки, чтобы усилить эти ощущения, а тело начинает самостоятельно двигаться в такт барабанам, унося меня куда-то далеко. Туда, где горит высокий костер, разрезающий своим светом темноту. Туда, где шаманство и привороты. Туда, где под босыми ногами песок. Я, словно лоза, сполох безумного огня, облизывающего огромный котел, в котором варится зелье со вкусом текилы. Бришка скидывает свои кроссовки, я, смеюсь, но повторяю за ней. Отбрасываю куда-то джинсовку и снова извиваюсь, закрыв глаза. Демоны боятся света, демоны боятся ритуальных плясок. Они замирают на краю света и не могут войти в круг. Только чья-то рука выдергивает меня в темноту, и я по запаху догадываюсь, что это Бришкин Демон.

— Ты под чем?

Его глаза сверлят, прожигают мозг. Пробую вырваться и сбежать обратно к тамтамам, но железная хватка слишком сильна для меня и я кричу первое, что приходит в голову:

— Дима! Дима!

— Он тебе дал? — парень жестоко поднимает мою голову, сжав подбородок пальцами.

Мне больно и смешно, а ещё хочется вдохнуть его запах.

— Бри сказала, что ты Демон, — хохочу ему в лицо. — Ты правда вкусный, Демон? Но я тебя не буду есть. Не хочу! Ты пахнешь, — притягиваю его к себе и вжавшись носом в шею жадно втягиваю носом запах, — вкуснее, чем Дима.

— Андрей, выволакивай эту шушеру на хер!

— Эй, урод, руки убрал!

— Дима! — я расплываюсь в улыбке, фокусируясь на лице Гордеева. — Понюхай его!

— Твоя? Забирай и улепетывай отсюда!

Демон грубо толкает меня и я лечу, словно воздушный шарик, не чувствуя рук и ног. Подношу к глазам свои пальцы, они так смешно шевелятся, а за спиной разворачивается какая-то потасовка. Зрение щелкает вспышками-слайдами. Бришка надевает на меня кроссовки, заразительно хихикая. Темнота. Яркий свет фонаря, гудящая толпа, стоящая плотным кольцом вокруг Демона и Гордеева. Оба что-то орут друг другу, Дима толкает Демона в грудь, показывая пальцем в мою сторону, а потом внезапно оказывается на земле, зажимая нос ладонью. Бри визжит от счастья, я тоже. Нас оттесняют все дальше от центра веселья, разворачивающегося со стремительностью цунами. Руки Демона мелькают то тут, то там, оставляя после себя пустоту, прореживая напирающих на него моих одногруппников. Я кричу, срывая голос, Бри заходится от смеха, когда рядом с вкусным Демоном возникает тот самый улыбчивый и неподкупный бармен и кто-то ещё. Драка — это, оказывается, так весело! Мне даже не жалко Гордеева. Я болею за Демона с разбитой губой. Он восхитителен в своем истинном обличии. Хочу потрогать его, ещё раз вдохнуть запах, но чьи-то руки тянут меня, увлекая все дальше и дальше. Злой, колючий взгляд впивается в самый центр головы, и в ней щелкает темнота.

3. «Perrier» на вынос

Кусочки льда холодят пальцы, только я медленно перекладываю самые крупные из ведёрка в полотенце, а потом, прикладываю к голове, выдыхая со стоном облегчения. Справа раздается такой же — мы с Бри умираем, сгорая от стыда. Не знаю, как она, а я точно. Обе не помним каким образом вчера очутились дома, кто нас привез и уложил спать. Ничего не хочется вспоминать, да и в голове стоит такой треск, что любая попытка хоть о чем-то думать отзывается болезненным лязганьем. Будто внутри черепной коробки не мозг, а ржавый механизм, который вот-вот развалится. Нащупываю горлышко бутылки с водой, без слов передаю ее подруге, из следующей пью сама, проклиная и Бришку, и себя, и предстоящий разговор с родителями. Вряд ли они спустят произошедшее на тормозах. Сабрине, естественно, ничего не скажут. Она чокнутая, в чем теперь даже у меня не осталось сомнений, а мне надо придумать хоть какое-то оправдание. Господи, хоть бы это папа нас забрал. Он не будет на меня сильно ругаться и не даст этого сделать маме.

— Лизи, я сейчас умру…

— Ш-ш-ш!

Как я ее понимаю. От любого звука шестерёнки в голове лязгают, засыпая все вокруг себя острыми хлопьями ржавчины. Допиваю воду, роняю бутылку на пол, мимо коврика — синхронно стонем от звонкого удара стекла о паркет и другие бутылки.

— Ещё? — спрашиваю, морщась от собственного голоса.

— Угу.

Пальцы вновь погружаются в изрядно подтаявший лед, выискивая среди него спасительную воду. Пусто.

— Последние выпили, — шепчу, проводя мокрой ладонью по щекам.

— Ненавидишь меня?

— Да.

— И я, — Бри тяжело вздыхает, нащупывает мою ладонь и едва ощутимо сжимает. — Прости.

— Забыли, — в ответ шевелю пальцами. Подушечкой указательного пальца натыкаюсь на что-то шершавое, Бри болезненно стонет. Приоткрываю один глаз, поднимаю руку подруги и усмехаюсь, морщась от боли в висках. — Кажется ты вчера подралась.

— О-о-о, не помню. А ты?

Рассматриваю свои руки и дёргаю головой:

— Я нет.

— Хоть кто-то из нас нормальный.

А вот в этом я очень сомневаюсь. Моя нормальность закончилась в тот момент, когда я согласилась явиться на эту вечеринку. Будь она проклята.

Двери в комнату бесшумно открываются, лишь лёгкое шевеление задернутых наглухо штор выдает появление ещё одного человека. По шагам узнаю Алевтину — она умудряется даже на каблуках ходить так, что при всем желании не услышишь. Аккуратно забирает ведёрко со льдом, на его место ставит новое и подкатывает к кровати столик с завтраком.

— Аленька, — окликаю ее пока не ушла. — Кто нас вчера привез?

— Михаилу Васильевичу позвонили и он отправил за вами Андрюшу, Елизавета Михайловна.

— А мама? Мама нас видела?

— Нет, что вы. Ольга Сергеевна рано легла и уехала в посольство ни свет ни заря. Я вашу одежду спрятала от греха подальше, но Михаил Васильевич заходил после, отменил все встречи… — Алевтина замолкает, услышав мой вздох. — Я вам с Сабриной кашку пожиже сварила и воды принесла побольше. Что-нибудь передать Михаилу Васильевичу?

— Бришечка, ты как, готова сейчас умирать или отложим казнь на часик?

— Лучше сразу, чтобы на раз, — обречённо кивает Сабрина, принимая полулежачее положение.

— Аленька, позови.

Я тоже поднимаюсь повыше на подушках, но услышав деликатное покашливание отца, хочу спрятаться с головой под одеяло. Мне стыдно поднять на него глаза, не то что объясняться. Только папа, выждав минуту молчания, за которую мы с Бри самолично закопали себя так глубоко, как смогли, негромко прочистил горло и хмыкнул:

— Бывает. Надеюсь, такого больше не повторится. Сабринка, твоим я позвонил, сказал, что ты у нас. Отдыхайте.

Подойдя, мягко коснулся губами моей макушки, погрозил Сабрине пальцем и направился к дверям, а мы синхронно выдохнули. Обошлось. И судя по всему ничего не попало в прессу или папа успел все замять, хотя я не уверена, что когда-нибудь захочу узнать правду.

Лишь ближе к полудню мы выцарапались из кровати и по очереди сходили в душ. Бришка первая, я после нее. Можно было бы обойтись и проще — гостевых комнат в доме достаточно, только вдвоем все же легче переживать последствия бурной вечеринки и пытаться выкорчевать из памяти хоть что-то сходящееся. Мы словно начали гулянку в одном клубе, а закончили в абсолютно разных местах. И последнее общее воспоминание — рёбрышки от Демона.

— Мы с ним все же познакомились или нет? — Бри спрашивает, щёлкая вешалками в моем гардеробе.

— Не помню. Вроде бы ты хотела к нему подойти…

— Ух! Лиз, может я возьму твою юбку и жакет? Лоран, ты моя маленькая слабость!

— Бери. Только не отрезай от него ничего, — прошу, подставляя лицо под тропический душ.

Тело медленно оживает, чего нельзя сказать о памяти. После ребрышек какая-то пелена, за которой осталась погребенной большая часть воспоминаний. Тянусь к полочке с гелями, выдавливаю немного на ладонь и зачем-то к нему принюхиваюсь. Смутное воспоминание похожего запаха, только более насыщенного и тяжелого, но никак не проясняющего ничего. Только отголосок. Намыливаюсь, слушая непрекращающуюся болтовню Бришки. Что-то про волосы, салон, черный… Черный? Медленно ворочаясь, память извлекает из своих закромов майку Демона и его руки в татуировках. Кончик носа начинает чесаться, тру его ладонью и пугаюсь до боли знакомому сочетанию запаха и ощущений. Нет! Нет-нет-нет! Не может быть!

— Бри! Бришка! Я же с ним ничего не делала?

Сабрина влетает в ванную с выпученными глазами и открытым ртом. Только я уже выдавливаю на ладонь новую порцию геля, сую ей под нос и шепотом умоляю:

— Скажи, что мне только кажется, что он так пах. Бришечка, пожалуйста!

Она принюхивается и мотает головой, а потом замирает и снова трясет своей разноцветной гривой:

— Нет, не помню, но точно не так.

— Уверена?

Ну да. Откуда у Демона твой гель? — усмехается, но растирает между пальцев капельку, раз за разом вдыхая аромат. — Если бы он так пах… Оу… Нет… Хотя… Нет, уверена на сто процентов. Можно позвонить Гордееву, он же всегда самый трезвый, — чуть брезгливо поморщившись, Бри принимает одну из поз, пародируя Диму, — Моя Императрица.

Смеюсь, мысленно перекрестившись пяткой. Я не переживу, если где-нибудь всплывёт, что дочь Милославского зажигала с первым встречным в каком-то богом забытом баре. Я не настолько сумасшедшая.

— Ну так что? Черный? — Бри расчесывает свои волосы, смотря на меня через зеркало.

— Прости, прослушала.

— Как думаешь, черный мне пойдет? Волосы.

— А-а-а… Не знаю, долго ли ты с ним проходишь, — максимально деликатно ухожу от ответа.

Советовать Сабрине — глупая затея. Особенно, если она уже приняла решение.

— Звоню Леночке? Часика через три?

— А разве ты доверишься кому-то другому?

Хлопнув в ладоши, Бри улетает звонить своему стилисту договариваться и возвращается с телефоном в руках. На экране фотография Гордеева с залепленым пластырем носом и синяками под обоими глазами. Я в тихом шоке, а Бри показывает мне сбитые костяшки:

— Это я его что ли?

— Не может быть… А Дима что?

— Говорит, что ничего не помнит. Но ты же понимаешь, признаться, что я ему подсветила фейс, не признается.

— У него же съёмки через неделю, — запоздало вспоминаю я, прислоняясь лбом к стене душевой кабины. — Бришка, ты тихий ужас!

— Да не могла я ему засветить! При всем желании, — отнекивается, но сама не верит. — Лизи, я, может, и неформат, но всему есть свои границы. Я и Гордееву? Нет! Нет! Я бы не смогла!

— А если смогла?

— Мирнику позвоню, — встрепенувшись, набирает Диминому протеже. — Привет, Левочка, — Сабрина напускает в голос столько меда, что Мирник может собирать его в бочки. — Как себя чувствуешь? Ой, не говори, — смеётся, — Нет, не скажу. У нас появились дела, вот и уехали, — прижимает палец к губам, чтобы я смеялась не так громко. — Да ладно? Вот ты сказочник, конечно, Левик! Гордеев и подрался? Нет, верю. Конечно мог. И как? Ну, Левик, будь котиком… Естественно между нами… Да ладно!? А ты? А он? — отмахивается от меня, хлопая ресницами. — И Никифорова тоже!? Зверь! Животное! Да не ты, Левушка! Ты просто герой! Я завтра к тебе обязательно заскочу с дружеским визитом. Да. Да. Целую в щёчку, котик.

Закончив разговор, Бри кладет телефон на край раковины и долго хохочет, показывая пальцем на свое лицо, на мобильный, сжимает кулак и снова заходится от смеха.

— Лизи… Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ой, описаюсь сейчас! Ха-ха-ха! Мастер спорта он, — Сабрину сгибает пополам, а меня от такого веселья поколачивает. — Мастер спорта он!

— Бри!

— Что!? Демон там наших так отметелил, что… Ха-ха-ха!!! Папочка ему ничего не покупал… Все сам! Ой, Гордеев, вот же сказочник! Хи-хи-хи!

— Сабрина!

— Уф! Дай мне минутку… Фух… Сейчас, — она давится от смеха, мотая головой, но все же, выдохнув, произносит, — Мирник не видел с чего все началось, он последним из клуба выходил, когда все уже снаружи были. Ой, вот же сказочник. Димочка с Демоном сцепились, толкаться начали… Гордеев на всю улицу орал чей он сын, а Демон его с одного удара притушил! И дальше уже мальчики в мужчин поиграть решили. Гы-гы-гы! Люпаева, Жорина, Хлыстякова и Пульмана Демон даже не заметил. Левик говорит, что вроде успел разок засветить, а потом все! Там бармен выскочил и диджей… Втроём, втроём, Лизка! Всех перемесили! А эти теперь отмахиваются, что не помнят ничего. Камээсники они… Ха-ха-ха! Как же! Всех объеду завтра. Всех! — всхлипнув, Сабрина подняла на меня глаза и резко притихла. — Лизи? Лиз, ты чего?

А я медленно сползла по стене и тихо простонала:

— Боже мой, лучше бы ты не звонила. Я вспомнила.

Вспышки закрутились ярким калейдоскопом, раскручивая маховик памяти, стирая такую прекрасную мутную пелену, за которой пряталось произошедшее. Демон. Я обнимаю его, вдыхая запах его кожи, смеюсь Диме, появившемуся за спиной, прошу понюхать… Гордеев включил ревность. Демон толкает меня к нему в руки. Что-то про дурь, которой я обдолбалась. Мат с обеих сторон. Мы с Бри требуем драки. Я кричу, как заведённая, что Дима рукопашник и любого уложит за пять минут. Демон скалится и приглашает выйти поговорить один на один. Гордеев на кураже сыплет угрозами, и потом, оказавшись в центре круга поддержки из своих, выплёвывает чей он сын. Кривая ухмылка в ответ и вопрос: «А слабо без связей?» Дима скидывает толстовку, поигрывая мышцами на публику. Демон неторопливо, с ленцой снимает куртку, выискивает взглядом в толпе мои глаза и одним коротким ударом отправляет противника в полет на землю. Мы с Бри визжим, услышав сухое: «Кто следующий?» Маскарад для одних превратился в развлечения для других. Другого. Бармен и диджей застали лишь последние минуты драки.

— Ой, мы с тобой дали-и-и… — Сабрина обхватывает голову ладонями и качает ей из стороны в сторону. — А домой как?

— Бармен с моего телефона вроде звонил… Я не помню. На этого твоего Демона смотрела. Ещё потрогать его хотели… Бришка, мы там что натворили?

— Ничего, — встряхнув волосы, она уверенно повторила. — Мы. Ничего. Не. Творили. Гордеев сам нарвался. А мы… Мы вообще домой уехали.

Я истерично хохочу, посматривая на подругу. Вот так просто. Мы ни при чем, да? Мы развязали драку. Я развязала драку. И ни при чем? Господи, чтобы я ещё хоть раз поехала не пойми куда. Нет. Ни за что. Хватит с меня таких опытов. У меня и без них все отлично. Все просто замечательно! Не хочу никаких «настоящих эмоций». Я и без них личность.

Все же едем в салон Лены, где Бри перекрашивается в иссиня-черный. Только на одной Сабрине с ее вечной тягой экспериментировать «Lalale» может оплачивать аренду в центре города. Медленно потягиваю фреш, дожидаясь окончания укладки, и никак не могу принять случившийся факт своего помутнения. Я не могла столько выпить, не могла так себя вести. Вешаться на первого встречного, будь он хоть миллион раз Демоном… Нет. Это не я. Во мне нет тараканов Сабрины. Да и в ней настолько сумасшедших тоже. Всему есть предел. Только адекватной, объясняющей все и вся причины никак не могу найти. Если только… Нам однозначно что-то подмешали. В том баре и намешали, чтобы получить выручку побольше. Да. Да! Часто ли в такие заведения приходят большими компаниями? Очень сомневаюсь. Вообще, удивлюсь, если туда хоть раз приходил человек с платиновой картой, которой хватит с лихвой выкупить весь клуб вместе с персоналом. А тут… Сколько нас было? Двадцать пять. Вот они и решили нас немного «расслабить». Не удивительно, что никто ничего толком не помнит. Это же как раз последствия. Надо намекнуть Мирнику, чтобы его отец проверил клуб. Перетряхнут так, что замучаются обратно все восстанавливать. Ведь не хотела ехать…

— Елизавета Михайловна, разрешите?

Выныриваю обратно из своих мыслей, перекладываю фреш в левую ладонь, а правую опускаю на валик — пока Бри красится-укладывается, освежаю и без того идеальный маникюр. Но после вчерашнего… Просто забыть и выкинуть из головы. Ничего не произошло. Ничего не было и больше точно не повторится. Елизавета Милославская не ходит в занюханные клубы и не ездит в прокуренных машинах. Вычеркнуть, стереть, не оставив ни одного воспоминания.

— Сонечка, может кончики подровняем ещё?

— Конечно, Елизавета Михайловна. Я сейчас посмотрю.

Бри уговаривает посидеть в «Провансе». Будто заглаживая вину. Сегодня она непривычно выглядит, и дело не в цвете волос. Черный ей идёт, как и новый сарафанчик. Непривычно то, что новый образ радикально отличается от той яркой Бри, которую я знаю.

— Ты себя нормально чувствуешь? — спрашиваю, одновременно восхищаясь ее нормальностью и тревожась, что Бришка перенервничала, выбрав что-то не кричащее.

— О да. Просто хочу попробовать что-то новое. Временно.

Улыбаюсь, услышав это уточнение. Если временно, то все в порядке. Дня через два, максимум три, снова перекрасится в что-то фукси-ало-салатовое, отрежет наискосок подол сарафана, если не выкинет, конечно, и Бри вернётся.

— Поедешь со мной к Гордееву?

— Хм… — задумчиво смотрит поверх моей головы и широко улыбается.

— Бри? Бри!?

Но она быстрыми движениями поправляет волосы, высвобождет из прически один локон, добавляющий нотку интриги и подчёркивающий линию шеи…

«Сабрина, ты что, прихорашиваешься?»

Я удивлённо осмысливаю происходящее с подругой и пропускаю вопрос официанта:

— Добрый день, вы уже определились с заказом?

— М-м-м… Может вы что-нибудь посоветуете?

«Что!? Откуда!? Ты где прятала этот голос!? Бри?»

Смотрю на нее, перекинувшуюся из непредсказуемой фурии в ласковую, игривую кошечку, все больше убеждаясь, что Сабрину ещё не отпустило до конца, а потом перевожу взгляд на руки официанта… Из-под белоснежной манжеты выглядывает край вязи татуировки, так похожей на букву, и у меня язык прилипает к небу. Медленно поднимаюсь по рукаву, стараясь дышать спокойно и сохранять невозмутимое выражение на лице. Только брови все же взлетают вверх, когда понимаю, что не показалось. Демон. Но уже не тот, что вчера. Взгляд мягкий, располагающий, а не колючий. Демона приструнили, вышколили, добавили ему манер, но не смогли лишить терпкого запаха, уже ласкающего мои ноздри. Голова идёт кругом, словно я залпом выпила бутылку вина.

— А вы? — он смотрит прямо в глаза, улыбается.

— Пожалуй… — я вдыхаю глубже, пьянею. — Вкусный, — ловлю себя на том, что произнесла это вслух и тут же добавляю, — обед. Удивите меня чем-нибудь вкусным, чтобы мы захотели ещё раз сюда вернуться.

— Что желаете из напитков?

— «Perrier»…

— А вы? — Демон уже смотри на Бри, но я не могу отвести от него глаз.

Он как наваждение. Завораживает до дрожи в коленках. Я не слышу, что отвечает Сабрина, но слышу каждый вдох Демона, узнаю в них пощелкивание дикой энергии, которая заключена в плен рубашки. Дикарь, спрятавшийся в обличии официанта. Ему неудобно, некомфортно. Ему ближе майка и кожанка. В них он тот, настоящий. А сейчас — маскарад. Вот только я узнала его в этом облике, а он меня нет.

— О-о-о! — Бри едва может сидеть на месте. — Лизи, это же судьба! Два дня подряд! Лиз! Прямо мурашки по коже! Ау! Лиз, ты меня слышишь?

— А? Ты так думаешь? — провожаю взглядом удаляющегося Блада, Демона и Дикаря.

— Конечно! — она радуется, мечтательно закатывает глаза и хлопает в ладоши. — Все! Решено! Завтра обедаем здесь. Ты же меня не бросишь одну? Лиз, ты же пойдешь со мной?

— Да. Конечно. Пойду.

Хочется встряхнуться, вырвать себя из оцепенения, но сил нет.

4. Игры в любезность. В последний раз

Нет никакого желания ехать к Гордеевым. Только есть обязанность. Я обязана приехать, узнать о здоровье Дмитрия, рассказать его родителям, если они окажутся дома, историю о том как их сын заступился за меня. Поблагодарить за истинного джентльмена и мужчину.

«Да, весь в вас Руслан Аркадьевич. Всем бы брать с вас пример. Лилия Марковна, я вам завидую.»

Тошно. От одного лишь внутреннего диалога тошно, а предстоит ещё улыбаться, изображая то, чего не было. Я не испытываю никакой благодарности. Наоборот, хочется упрекнуть. Но нельзя. Мысленно выстраиваю возможные вариации предстоящей беседы, продумываю ответы. Максимально отводящие от закономерного вопроса: «А как это нашему сыну-рукопашнику и его друзьям наваляли?» Точнее, навалял. Один. Уму непостижимо. И ведь видел, что за Гордеевым идёт толпа. Дикарь. Но приятно. По-женски приятно, когда за тебя могут набить морду. Без криков о том, что приедет папа и всех закатает в асфальт. Без пафосности и выкрутасов. Просто. Кулаком в морду. Самостоятельно. Всего один удар. О-о-о…

«Нет, Лилия Марковна, там было несколько человек, но Дима не испугался. Да-да-да, подлецы.»

Бред. Оправдывать того, кто сам нарвался и опустился до подлости. Я же слышала, что драка будет один на один, а не один против всех. Интересно, я смогла бы утихомирить их, как мама? Не сдружить, а просто избежать конфликта, переросшего в побоище. Видимо, нет. Я сама их стравила. Сделала все, чтобы… Чтобы что? Посмотреть сможет ли Гордеев заступиться? Или все же как ему подправят форму носа?

Взвешиваю. Очень нравится второй вариант, но не всегда правильно то, что нравится. Правильно избегать конфликта, обтекать острые углы, будто ручеек. Нас же этому учат, и родители свою карьеру выстроили на умении находить компромиссы, прогибая свою линию. А я — масла в огонь и побольше, побольше. Как будто в первый раз и тренинги не посещала, не разбирала, не учила ни-че-го. Только если абстрагироваться, то… Нет! Нет, я сказала! С малого всегда начинается хаос. Как в поговорке про гвоздь. Какой-то жалкий гвоздь, а война проиграна. А папа же Жан-Полю тоже почти… Но там мама остановила. Стоп. Хватит. Никого не оправдывать. Кто все начал? Я. Хотя бы сглажу углы.

— Андрей, я не знаю сколько пробуду у Гордеевых.

— Хорошо, Елизавета Михайловна, — водитель открывает дверь автомобиля, подает руку.

Расправляю юбку, выхожу из машины и иду с прямой спиной, настраивая себя на дружеский и дипломатический визит. Вряд ли Дима рассказал об истинной причине драки, да и папа не стал бы винить меня в глазах Гордеевых. Поднимаюсь по ступеням, киваю, вышедшему и предупредительно открывшему массивную дверь, консьержу и иду за ним в кабинет.

— Дмитрий Русланович, вас ожидает.

«Значит, родителей не будет. Немногим легче.» Захожу внутрь залы, больше подходящей по размеру под библиотеку, улыбаюсь:

— Привет, ты как?

— Все в этом мире пало ниц к твоим стопам. И я упал, сраженный вражеским ударом.

Гордеев декларирует с пафосом, смотря в окно, не спеша оборачиваться. А мне смешно — на фотографии Гордеев больше напоминал побитую дворняжку, а не уверенного в себе бультерьера. Еще эти два фингала и фраза Бри про честного мастера спорта. И зачем ввязывался? Тоже мне воин.

— Что со съемками? Контракт с агентством не пострадал?

— Не волнуйся, Императрица, замажут, если не сойдёт. И я незаменим.

Идёт, тянется поцеловать, подставляю щеку. Приторно-сладкий запах въедается в ноздри. Женский. Раньше не обращала внимания. Его губы в последний момент смещаются к моим, намекая на большее, но я немного поворачиваю голову, а после вижу в глазах удивление.

— Тебе нужно отдыхать, лишнее волнение только усилит кровоток, и синяки будут сходить дольше, — прячусь за маской заботы, заставляю себя поднять ладонь к его лицу, провести пальцем по краю фингала.

— Поужинаем сегодня? Вдвоем. Родители поедут на прием, а я с этим лицом, — перехватывает мои пальцы, целует в сгиб запястья. — Без вопросов там не поприсутствуешь. Твои же тоже приглашены. Думаю, что Михаил Васильевич не будет против, но, если сомневаешься, я прямо сейчас спрошу его разрешения.

И вроде бы все тактично, без давления, но я мягко отстраняюсь, всего на полшага назад, отвоевывая необходимые, как воздух, сантиметры пространства, в которое Гордеев вламывается с ноги. Не хочу его туда пускать.

— Боюсь, что ужин придется перенести, Дим. После вчерашнего все еще плохо себя чувствую, — вру. — Решила, что стоит к тебе заехать пока стало полегче, но чувствую, что вернусь и снова лягу в постель, — прикасаюсь к виску, изображаю болезненный вздох. — До сих пор трещит. Сабрина со своим предложением конечно…

Вымученно улыбаюсь, уводя разговор в другое русло. Не хочу больше про ужин. И голова, действительно, начинает потрескивать. Только дело совсем не в вечеринке. Гордеев делает вид, что мой отказ его не огорчил, но чувствую — обломала его планы, и теперь он думает, что именно послужило причиной. По его лицу можно считать многое. Оставшись наедине, его маска едва держится, а я, наоборот, натягиваю ее плотнее. Закрываюсь по максимуму. Внешне приветливо улыбаюсь, внутри — уже бегу сломя ноги к «Майбаху» и прошу Андрея увезти меня домой. Не хочу оставаться с ним одна в доме больше ни минуты. Дискомфортно, неуютно, плохо. Только еще с час болтаю с Гордеевым о пустяках, смеюсь его несмешным шуткам и согласно киваю, когда разговор вскользь касается драки. Господи, он ничего не помнит. Увидел, что ко мне пристают и пошел разобраться. «Да, все именно так и было». Восхищенно слушаю его версию, умирая под маской от смеха. Гордеев, ты всерьез решил, что на тебя налетели после того, как ты победил Демона? Всерьез? Или Бри успела узнать правду до того, как вы созвонились с Мирником и самую малость переписали историю в свою пользу? Даже не собираюсь ловить его на лжи. Пусть думает, что я верю в этот бред, если не помнит истинной причины. Хочется самой позвонить, а лучше заехать к Леве, послушать версию, предназначенную для меня. Что-то подсказывает, что она будет не менее геройской. Но опять же не в ту сторону. Морщусь, Гордеев воспринимает это усиливающейся мигренью, провожает до автомобиля, помогает сесть и, слава Богу, не лезет с поцелуями. Такими же фальшивыми, как и он сам.

Папа, на удивление, легко согласился с тем, что мое присутствие на приеме в посольстве не обязательно. Подмигнул, пока мама трогала мой лоб, проверяя температуру.

— Мам, просто устала, — успокаиваю ее я, но она все равно отдает распоряжения Алевтине что дать мне из лекарств, кому позвонить, если температура все же поднимется, а потом, взяв меня за ладони просит не засиживаться и лечь в постель сразу же. — Хорошо, мамуль. Передай мои самые искренние извинения Гордеевым.

— Лиза, какие могут быть извинения? О чем ты? Дима за тебя заступился, как любой порядочный молодой человек, а пара синяков — пустяки, — маме уже видимо рассказали «геройскую» версию моего спасения, и я согласно киваю. — Ты ему хотя бы звонила сегодня?

— Съездила.

— Умница. А теперь ложись и отдыхай. Нас не жди.

Целую ее, потом отца, улыбающегося одними уголками губ. Маленькая тайна моего возвращения для мамы так и осталась не озвученной. Андрей напрямую подчиняется отцу и ничего никому без его согласия не расскажет, Алечка всегда во мне души не чаяла и закрывала глаза на «маленькие шалости», а папа… Уже у дверей оборачивается и прикладывает палец к губам. Люблю его до ужаса.

— Алечка, ты меня покормишь? — спрашиваю повеселевшим, невяжущимся с усталостью голосом и иду на кухню, увлекая женщину за собой.

Не люблю есть в столовой в одиночестве. Аля, оказавшись в ней, превращается в тень, а мне хочется с ней поболтать, и на кухне это делать гораздо приятнее. Плюхаюсь на стул, втягивая носом витающие в воздухе ароматы, от которых начинают течь слюнки. Аля божественно готовит, а на ее пироги и окрошку отец всегда приглашает своих самых близких друзей. Что говорить, если Жан-Поль попробовав холодный летний суп, неделю пытался уговорить отца отпустить Алю с ним.

— Михаил Васильевич просил тебя порадовать, — улыбается она, доставая из холодильника супник, наполняет мою тарелку и отрезает толстый ломоть ржаного хлеба.

Наедине мы словно бабушка и внучка. Своих я не помню, видела только в фотоальбоме, а Аля с самого детства возится со мной, как с родной. Лишь при посторонних обращается по имени и отчеству. Ем, мыча с набитым ртом, что вкусно, она смеется, подкладывает еще, достает из духовки противень с плюшками, одну перекладывает на тарелочку и ставит чайник на плиту. Ну бабушка, одним словом. Любящая и балующая пока никто не видит.

— Лиз, что с вещами-то вашими делать? Выкинуть жалко — новые ведь совсем. Раз надели всего. Может их в приют отдать или театр тот же? Хоть какая-то польза.

— Угу, — киваю я. — Как хочешь, так и делай. Мне они ни к чему.

— Ох, Лизка, выпороть бы тебя за вчерашнее, да рука не поднимается.

— Это не педагогично, Аль! С детьми нужно разговаривать, находить точки соприкосновения и показывать правильное поведение личным примером, во! — многозначительно воздеваю палец вверх и смеюсь.

— Вот ты батюшку-то своего мне не цитируй! Наслушалась уже. От ремня по заднице еще никто не умирал, а наперед наука будет. С соприкосновением, — она качает головой, опускается на стул и смотрит осуждающе.

— Алечка, я тебя очень прошу, не надо на меня так смотреть. Я была против этих клубов. Если бы не Сабришка со своими тараканами, ничего бы такого не случилось.

— А ты на нее не перекладывай. У самой голова на плечах есть. Сабрину твою родители распустили так, что смотреть страшно. Не девушка, а взрыв на лакокрасочном заводе. Сама дурная и тебя за собой тащит. Где это видано в радугу волосы красить? Взрослая девка уже, а все детство в заднице играет, — отмахивается на мою попытку защитить. — И слушать не хочу ничего. Хорошо хоть Оленька тебя не увидела… Ужас! Кондрашку бы точно получила… Тьфу на тебя! — в сердцах брякает кружкой о блюдце и поворачивает голову, чтобы не видеть меня поганку.

И ведь что странно. Всего один раз так назвала, когда что-то набедокурила в детстве, а до сих пор помню как обидно было это слышать. Что натворила не помню, а поганку не забыла. Отставив тарелку в сторону, отламываю кусочек от плюшки и отправляю в рот, выжидая затишья. Аля, если и обижается, то не долго. Вот и сейчас взмахнула ладонью, выдохнув:

— Балованная ты.

— Балованная, — соглашаюсь. — А Гордееву вчера морду набили.

— Батюшки мои! Диме что ли!?

— Ага!

— Лизка, вы вчера совсем с ума посходили? Ладно напились с Сабриной, так вам еще и драки…

— Ой, вот только не надо мне говорить, что ты за него переживаешь, — перебиваю я, довольная, как слон. — Он тебе нравится так же, как мясо вегетарианцу. Друг друга на дух не переносите, — улыбаюсь от уха до уха. — Сам виноват был, вот и получил. Меньше станет пальцы гнуть.

— Ты где у меня такого нахваталась? У Сабринки? Я ей, как увижу, уши пообрываю! Так и скажи! — вспыхивает Аля, а сама ерзает на стуле, дожидаясь продолжения.

Теперь уже моя очередь тянуть время и делать вид, что не замечаю взгляда, требующего больше подробностей. Ага! А сама пороть собиралась. Облокотившись на стол, придвигаюсь поближе и, хихикая, рассказываю про Демона, Гордеева-защитничка, не забыв и об остальных, и той истории, которую Димочка всем старательно рассказывает, выставляя себя спасителем. Аля слушает, приоткрыв рот от удивления, а меня прямо распирает от гордости, что видела все своими глазами.

— Вот такие фингалы под глазами! — показываю, лишь немногим преувеличив реальное положение вещей. — Мирник сказал, что парня этого все же ударил, но я его сегодня видела и что ты думаешь?

— Что? — выдыхает Аля.

— А то, что если и ударил, то не очень равноценно за… — срываюсь в хохот, — за всех! Ха-ха-ха!

— Ой ты дурная голова! Ты зачем снова туда ездила? Мало тебе показалось?

— Да никуда я не ездила. Он в «Провансе» работает официантом. Мы с Бришкой туда зашли и представляешь как удивились!? Я, когда увидела, сперва не поверила, а Бри чуть ли не свечкой растаяла. Вся из себя леди, а глазами его целиком проглотить готова. Хочет завтра снова ехать.

— И не вздумай! Хоть тут умнее будь. Мишеньке для полного счастья только сплетен не хватает, что его дочь на официантов смотреть бегает. Сабрине-то слухи, что об стену горох. Даже внимания не обратит, а ты девочка умная, правильная. Подурковала один раз, обошлось без скандалов и хватит. Хорошо?

— Конечно, — киваю я, а сама опускаю глаза вниз, чтобы Аля ничего в них не заметила.

— Вот и умница. Вот и ладно. Доедай и ложись отдыхать, а все эти смотрины выбрось из головы и оставь Сабрине. С нее станется.

Повалявшись на кровати, решаю перебрать свой шкаф и избавиться от надоевших и ненужных вещей. Если Аля уж и поедет в театр, то не ради двух нарядов. А у меня на вешалках скопилось слишком много того, что было куплено, надето раз или два, а потом забыто. Перевешиваю такое на отдельный рейлинг, добавляю уже вышедшее из моды и то, что точно не надену ни раза…

За два часа проредила свой гардероб почти на четверть и с чувством удовлетворения стала перетаскивать вниз, в кладовую, где на одной из полок уже лежали выстиранные и отглаженные вещи с «маскарада». Каждый раз, как спускаюсь с очередной партией, смотрю на них, мысленно усмехаясь, что уговорила себя надеть такое. Безвкусные, неудобные, колючие. Морщусь, только продолжаю коситься на полку и после того как последняя вешалка заняла свое место трогаю футболку. Странно. Мягкая.

— Аля, я тут ещё чуть-чуть принесла, — кричу, а сама ищу глазами пакет или сумку.

Просто померяю один раз и сделаю фотографию. На память. В свою комнату я лечу едва успевая переставлять ноги, запираю дверь на ключ и хохочу. Господи, как воровка.

5. Рёбрышки с соусом халапеньо. Тигры в клетке

По стеклу катятся частые и крупные капли. Каждая размером с горошину или даже больше. Барабанят по всему, до чего только могут дотянуться и разбиваются в маленькие фонтанчики.

— Девушка, вы бы определились уже.

Достаю из сумочки пятитысячные купюру, протягиваю водителю и снова прилипаю к стеклу лбом. Вздрагиваю от раскатистого рокота грома и слепну от яркого росчерка молнии. Я жду. Сама не знаю чего. Все происходящее сейчас так похоже на безумие, в которое я нырнула с головой и вот-вот захлебнусь. Час назад, смеясь, натянула джинсы и футболку, сделала пару кадров на телефон, а потом внутри что-то щелкнуло. Не раздумывая над причинами и возможными последствиями, схватила сумочку и кроссовки, вылезла через окно, спустилась вниз и босиком полетела вдоль стены дома к служебным воротам. Лишь оказавшись за ними, вспомнила, что не знаю адреса клуба, но в приложении заказа такси есть история… Приехала и почти час сижу внутри машины, смотрю сквозь стекло на двери, не зная что делать дальше. Зачем приехала? Не знаю. Ещё и гроза. Пока дойду вымокну. Надо ехать домой. Только не хочу. Что-то держит, не отпускает…

На парковку вкатывается машина. Свет фар мажет по боку такси. Красный свет задних фонарей, а меня начинает колотить. Прилипаю к стеклу, вглядываясь в силуэт выходящего под дождь. Он. Узнаю сразу, со спины. Поднимает воротник своей куртки, достает из багажника сумку, закрывает его и поднимает вверх руку, здороваясь с охранником на входе. Закуривает, пряча сигарету в ладони. Огонек вспыхивает несколько раз, а потом улетает в сторону. Жду, пока Блад зайдет внутрь и срываюсь следом, бросив водителю, что сдача не нужна. Прикрываясь сумочкой, как зонтом, пробегаю до дверей клуба, а в нем снова застываю, ища глазами спину в кожаной куртке. Улыбаюсь, увидев бармена сгоняющего от стойки пару человек, чтобы Блад мог скинуть на нее кожанку. Здороваются. Сзади кто-то толкает в спину, и я бочком отхожу в сторону, а потом сажусь на диванчик у ближайшего столика. Сегодня в клубе очень много людей, раза в три больше, чем вчера. Шумная компания просит освободить место, они забронировали столик, а я его занимаю. Поднимаюсь, ищу свободный. Их нет. Лишь у бара пара мест. Иду туда, стараясь не попасться на глаза Бладу. Боюсь, что увидит. Но он даже не смотрит в мою сторону, о чем-то говорит с барменом и тот смеётся, выставляя на стойку высокий стакан с водой. Хлопнув Демона по плечу, отходит в дальний от меня угол принять новый заказ. Демон, видимо почувствовав мой взгляд, поворачивает голову, я прячусь за меню, делая вид, что меня здесь нет, а папка умеет самостоятельно левитировать и переворачивать страницы. Бессмыслица какая-то.

— Рёбрышки понравились?

Поднимаю глаза и жму плечами. Бармен широко улыбается, будто уже давно прочитал все мои судорожные мысли и заранее знает ответ. Он наклоняет на себя край меню, перелистывает пару страниц, пальцем показывает на молочный коктейль:

— Если не хочешь объяснять свое появление здесь, закажи это, а я сделаю вид, что дело не в нем, — обескураживающе широко улыбается, протирает стойку и облокачивается на нее. — Добрый вечер, красотка, что будешь заказывать?

Спрашивает так, будто только подошёл и ничего мне до этого не говорил, а я показываю на молочный коктейль и давлюсь от хохота:

— Вот это, пожалуйста.

— М-м-м, шикарный выбор. Как там погодка?

— Гроза.

— А ты без куртки и зонта.

— Так получилось.

Обмениваемся с ним ничего не значащими любезностями под шум блендера и гомон посетителей. Обыкновенный диалог между двумя незнакомыми людьми, один из которых бармен, а второй зашёл в бар пропустить стаканчик.

— Ваш заказ, — парень не выпускает стакан из руки и выжидательно смотрит. Я представляюсь:

— Лиза.

— А я Андрей. Будем знакомы, — опускает в коктейль две трубочки, зонтик и ставит передо мной, а потом протягивает ладонь. — За счёт заведения. Оставишь свой номерок?

Пожимаю руку и отрицательно мотаю головой, улыбаясь от уха до уха — бармен вздыхает, будто расстроился всерьез. Пробую коктейль и невольно бросаю взгляд на то место, где сидел Демон. Его нет.

— Через полчаса пройдешь через ту дверь, — Андрей показывает себе за спину. — Он будет там.

— Спасибо.

— Точно телефончик не оставишь? — спрашивает и смеётся, когда я снова мотаю головой. — О'кей. Нет, так нет. Если что, ты знаешь, где меня искать. Лиза.

Андрей отвешивает шутливый поклон и отходит, а я медленно потягиваю свой коктейль выжидая время.

Минут за пять до времени икс, большинство посетителей начинают подниматься и прямо с бокалами идут к дверям, на которые мне показывал Андрей. Я тоже встаю, собираясь пристроиться в хвосте, и тут же опускаюсь обратно — среди людей замечаю пару знакомых, чье внимание мне абсолютно ни к чему. Странно что они здесь делают, только и им вряд ли покажется нормальным моё присутствие здесь, когда я должна быть на приеме и обходить подобные заведения стороной за несколько километров. Жду, пока уйдут, и вхожу в полутемное помещение последней, чтобы сбежать при малейшей опасности быть узнанной. Но только я встаю в самый темный угол, как в этот момент лампы полностью гаснут и вспыхивают другие, заливая ярким светом единственное место в центре — восьмиугольную клетку и двух парней внутри. Что!? Сердце начинает колотиться, как сумасшедшее, а глаза скачут по фигуре Демона, на котором из одежды лишь свободные шорты и бинты на кулаках. Он неторопливо разминается в то время как его противник демонстрирует быструю связку ударов и вскидывает вверх сжатый кулак под ободряющий рев публики. Через колонки раздается зычный голос, представляющий бойцов:

— Давайте поддержим и поприветствуем наших участников, рвущихся получить звание чемпиона восьмиугольника! Сти-и-инге-е-ер! Его мощные удары могут составить конкуренцию паровому молоту! Десять боёв, девять побед и одна ничья. Но сможет ли дерзкий новичок противостоять нашему любимчику Бладу?

Толпа взрывается оглушительным ревом, за которым я едва могу разобрать безумные цифры: сорок семь и сорок шесть. Демон тоже поднимает руку вверх, приветствуя зрителей, а меня тянет подойти ближе. Хотя бы на шаг. Только не могу не то что двинуть ногой, пошевелиться не могу. Парни в клетке жмут друг други руки, расходятся и начинают сходиться, услышав удар гонга. Несколько мгновений они кружат, примеряясь, пробуют, прощупывают защиту друг друга, а потом Стингер резко срывается вперёд. Даже здесь, в самом конце зала, мне страшно от тех ударов, которые он наносит. Мощные кулаки парня вспарывают воздух, так часто, что у меня стынет кровь. Только Блад раз за разом уклоняется, уходит в сторону в самый последний момент, словно играя с противником, заводя толпу. Гонг. Кое-как разжимаю пальцы, вцепившиеся в спинку стоящего передо мной стула. Лихорадочно ощупываю глазами блестящее от пота тело и не верю им. Не верю, что человек может увернуться от таких быстрых ударов, не пропустив ни одного. Взгляд замирает увидев лёгкую улыбку на губах. Не понимаю, что веселого может быть в этой бойне, но снова звучит гонг и я уже не могу ни о чем думать. Мне страшно. Страшно смотреть на безумие происходящее внутри клетки. Только этот страх не толкает бежать, он завораживает. В один и тот же миг я едва не вскрикиваю, и тут же выдыхаю с облегчением. Увернулся, уклонился…

Гонг, гонг, гонг… Я уже сбилась со счета и не смогла бы сказать какой сейчас раунд, а бой все никак не заканчивается. Никто не объявляет победителя, счета, хотя бы какой-то информации, дающей понять, что происходит, когда и чем все это может закончиться. Стингер и Блад то кружили вокруг друг друга, не нанося ни одного удара, то начинали с жестокостью атаковать. Как два сцепившихся бойцовских пса, ослеплённых яростью и жаждой убивать. На телах практически не найти живого места: у обоих синяки, огромные, темные, пугающие, у Стингера сочится кровь из разбитой брови. Только ни он, ни Блад не прекращают, не останавливаются, раз за разом продолжая обмениваться ударами. Лишь Демон все так же улыбается. Делает выпад, Стингер уходит в противоположную сторону и, как оказывается, зря. Блад лишь обозначил атаку правой в голову, а кулак левой руки уже летит в неприкрытые локтями ребра. Дальше прямой в открывшуюся челюсть, ещё один, уходит от вялого ответного назад, разрывая дистанцию и одновременно нанося удар ногой в голову. Толпа ревёт, срывая глотки, когда Стингер падает на пол, как подкошенный.

На негнущихся ногах выхожу в зал бара, в котором практически пусто. Все пришли смотреть бой и лишь трое человек у стойки видимо не знают, что происходит за стеной.

— Увидела?

Поворачиваюсь, киваю Андрею.

— Блад его сделал?

Снова киваю в ответ. У меня ступор от увиденного и шок от спокойствия в голосе бармена.

— Такси вызвать?

Мотаю головой и иду к выходу, а перед глазами стоит улыбка. Как можно радоваться такому? Как!? Выхожу на улицу. После прошедшей грозы воздух кажется ледяным, кожа покрывается мурашками, только я все иду, не слыша ничего, не видя дороги. В голове рваные мысли, что у Гордеева вообще не было шансов. Ни одного. Да и у любого моего одногруппника. Он — Дикарь. Бесстрашный, не чувствующий боли Демон. Нормальный человек давно упал бы, сдался, чтобы банально не умереть от болевого шока — я видела как они били, и от этого зрелища вновь высыпают мурашки. Останавливаюсь у пешеходного перехода, жду когда загорится зелёный и игнорирую остановившийся рядом автомобиль. Надо было все же вызвать такси. Тело практически сходит с ума, зубы мелко стучат и хочется побыстрее оказаться дома, забраться в горячую ванную, а потом с головой спрятаться под одеялом. Справа хлопает дверь, кто-то накидывает на плечи куртку, и я оборачиваюсь, чтобы сделать всего один вдох и задохнуться.

— В машину садись.

Цепкий взгляд серых глаз. Усталость в голосе. Мокрые волосы взъерошенны ветром. И насыщенный терпкий запах чего-то смолянистого. Вдох.

— Говорю, в тачку садись, до метро подкину. Здесь не тот район, чтобы можно было ночью гулять в одиночку.

Я смотрю на него и ничего не могу сказать. Вдыхаю его запах, пьянея с каждой секундой. Дёргает за руку в сторону машины, послушно переставляю ноги, сажусь. Пустота в голове плавится от тепла его тела, сохраненного кожанкой. Запахиваюсь ею сильнее, чтобы унести с собой побольше. Демон выкручивает печку и вентиляторы на максимум, направляет на меня дефлекторы обдува. Обжигающий воздух, кажется насквозь пропитан им. Нокаут. Пять минут поездки до метро в тишине искоса таращусь на его татуировку, пытаясь прочитать буквы и сложить их в слова. Что-то «no more», а дальше не разобрать. Конечно, можно повернуть голову, но пока собираюсь с силами, становится поздно. Машина тормозит у входа на станцию подземки.

— Деньги есть?

— Да, — нехотя стягиваю и возвращаю куртку. — Спасибо.

— Больше не приходи.

— Не приду.

Выхожу из машины, делаю несколько шагов и останавливаюсь. Хочется обернуться, но в затылок ввинчивается взгляд, заставляющий шагнуть дальше. Бришка права — проглотил и выплюнул. Ему не вкусно.

6. «Moet» с привкусом слез. Взгляд вместо тысячи слов

Вспышки камер. Частые, яркие. Музыка. Ритмично-чеканящая, задающая темп шагам и добавляющая отсутствующую брутальность происходящему на подиуме. Все модели, выходящие на него, в каких бы образах они не были, лишь пародия на мужчин. Даже Гордеев. Мой взгляд словно разбирает дефилирующих на запчасти, отшелушивает лишнее, напускное, и в них от настоящего мужского остается одно название и то из-за половой принадлежности. Да, подкачанные. Да, уверенно идущие под сотнями глаз. Только это не мужчины. Никто из них. На лицах косметика, на пальцах маникюр, из причесок не выбивается ни один волосок — слишком идеальный образ современного мужчины в понимании Лики Ласки. Она выходит на подиум последней, в окружении своих моделей. Купается в аплодисментах и овациях — приглашенные на закрытый просмотр коллекции щедры. И я тоже хлопаю, но никакого восторга от увиденного не испытываю. Поднимаюсь, иду в сторону фуршетного зала, отвечая на приветственные кивки знакомых. Принимаю поданный официантом бокал «Moet», едва касаюсь губами шампанского и выхожу на балкон, чтобы, наконец оставшись одной, достать из сумочки телефон.

— Это невероятно! Девятый раунд едва не стал фееричным завершением серии побед Блада, но он ещё стоит на ногах, а значит нас ждет еще один раунд…

Голос комментатора продолжает безостановочно нести восхищенный бред, а мои глаза прилипают к фигуре стоящей в углу восьмиугольника. Он что-то требовательно произносит подошедшему мужчине. Тот что-то отвечает. На его лице злость и легко читаемое требование прямо сейчас прекратить бой, только Демон отрицательно мотает головой. Его правая рука висит плетью, и, поднимая ее выше через боль, которую я чувствую всем телом, он едва заметно морщится, бьет кулаком левой в сетку и что-то раздраженно шипит. Безумец. Мужчина хмурится и обреченно машет рукой, снимая с себя ответственность. Камера смещается на другую сторону клетки, демонстрируя мне и остальным зрителям весь ужас полученных травм Блада и его лицо, а голос комментатора частит:

— Невероятно!!! Это просто немыслимо! Блад требует продолжения боя! Дамы и господа, какой бой!

— Ну как тебе шоу, Императрица?

Я вздрагиваю, блокирую телефон, торопливо убирая его в сумочку, и оборачиваюсь к вышедшему на балкон Гордееву. Остановился, принимая одну из «рабочих» поз с прошедшей фотосессии.

— Великолепная коллекция, — улыбаюсь ему и подношу к губам тонкое стекло бокала, чтобы взять небольшую паузу и вернуть свои мысли сюда.

Гордеев окидывает взглядом пустой балкон, прикрывает дверь, отсекая нас от звучащей музыки и голосов, подходит и встает рядом.

— Вся эта коллекция меркнет перед твоим платьем, — с усмешкой сбрасывает на широкие перила куртку, ту, в которой выходил в последний раз на подиум, засовывает одну ладонь в карман брюк, а второй поправляет и без того идеальную укладку.

— Хочешь выйти в нем на подиум? — спрашиваю и улыбаюсь удивленному выражению лица.

Смеется и скользит голодным взглядом по моим открытым плечам, раздевая.

— Нет. Есть вещи, которые мужчине лучше снимать, чем надевать.

От недвусмысленности тона его голоса становится мерзко и хочется сбежать подальше, надеть на себя что-то отталкивающе-ужасное, чтобы липкая похоть в глазах не могла касаться моей кожи. Но Гордеев кончиком пальца проводит-чертит по краю ткани, а меня воротит с каждой секундой все сильнее. Дергаю плечом, словно стряхивая это прикосновение, и ликую, когда он принимает это движение за другое.

— Замерзла?

— Немного.

Дима накидывает куртку мне на плечи, только внутри все сжимается. Допиваю шампанское, опускаю бокал на перило, киваю на предложение принести новый.

— Спасибо.

Все, что угодно, лишь бы он ушел, оставил одну. Жду, когда выйдет, и снова достаю телефон, разблокирую и горло перехватывает от происходящего в клетке кошмара. Демон сошел с ума. Вместо того, чтобы защищаться, рвется вперед, прикрываясь одной левой от летящих навстречу ударов. Звук гонга отзывается моим вздохом облегчения, а за спиной раздается смех. Оборачиваюсь, прячу телефон в сумочку и вымученно улыбаюсь — не успела сбежать. На балкон выходят люди, среди них Дима с двумя бокалами шампанского и Лика со своим фотографом. Они о чем-то весело болтают. Пересекаемся с модельером взглядами, я моргаю от первой вспышки, поправляю куртку и уже с улыбкой поворачиваюсь к фотографу. Он делает несколько снимков, которые несомненно попадут в прессу, потом кто-то просит Гордеева встать рядом. Очередные вспышки и ощущение ладони на талии. Липкое и мерзкое.

— Лика, скажите, как вам такое сочетание?

— Моя коллекция универсальна, и, как вы можете видеть, прекрасно дополняет даже платье от Диор.

В ее голосе гордость. Подходит, критично рассматривает то самое сочетание и восторженно выдыхает:

— Идеально!

А разве могло быть иначе? Случайность — куртка из ее коллекции на моих плечах, — плюс модель Гордеев рядом — прямое подтверждение слухов про возможную свадьбу. Пиарщики Лики раздуют один единственный кадр до размеров слона, выжимая из него максимальную выгоду. Да уж. Фотограф щелкает своей камерой, как заведенный, я улыбаюсь, мечтая побыстрее избавиться от такого внезапного внимания, ладони, уже поглаживающей бедро, и вкрадчивого шепота:

— Может сегодня отпустишь водителя?

Несколько секунд молчу, обдумывая предложение и возможные последствия, а потом улыбаюсь шире. Впервые за вечер искренне.

Две недели проносятся перед глазами, как один миг. Бри сходит с ума. Каждый день уговаривает поехать в «Прованс», чтобы снова увидеть своего Демона и посмотреть на него самой. Я раз за разом отказываюсь, придумывая крайне нелепые, но неотложные, дела, и потом выслушиваю восторженные рассказы о том, как она ему улыбалась, а он принес ей комплимент от шефа — воздушное пирожное с черникой или безумный коктейль. Слушаю вполуха, с сожалением в голосе говорю, что так хотела поехать с ней и постараюсь в следующий раз обязательно составить компанию. Только на следующее утро мне снова приходится ехать отвозить какие-нибудь документы отцу или помогать маме с планированием фуршета. «Нет, никак не получится вырваться, Бри». И вечером, закрывшись от всех в комнате, захожу на сайт для фанатов боёв без правил и с содроганием сердца ищу результаты его боев. А сегодня идет закрытая прямая трансляция, доступ к которой я оплатила не раздумывая ни минуты. Да, это неправильно, но почему тогда, совершая ошибку, мое сердце пело от счастья?

— Остановите, пожалуйста здесь.

— Может, все же к центральному?

— Нет, именно здесь.

Таксист с недоумением смотрит на меня через зеркало заднего вида. И с одной стороны я его прекрасно понимаю. Девушка в шикарном платье и на каблуках чуть ли не бегом летит к его машине, а потом, задыхаясь, просит отвезти ее на служебную стоянку спортивного центра как можно быстрее и всю дорогу смотрит на телефоне чей-то бой. А с другой… с другой его мнение меня волнует меньше всего. Я сегодня делаю то, что хочется, а правильно ли это или нет…

Он выходит, левой рукой достает из правого кармана кожанки ключи от машины. От неловкости происходящего лямка спортивной сумки соскальзывает с плеча и она падает на асфальт. Наклоняется, чтобы поднять, одновременно нажимая кнопку на брелоке сигнализации, а когда распрямляется, поворачивает голову на звук хлопнувшей двери. Я стою не в силах сделать шаг и тем более подойти ближе. От его колючего взгляда ноги моментально перестают слушаться и вся решительность куда-то испарилась. В голове раз за разом повторяется фраза, чтобы не приходила, но я уже здесь, а такси отъезжает, отрезая путь для отступления. Минута, вторая, третья… Я стою, прибитая, пригвожденная взглядом серых глаз, нервно дёргаю застёжку на сумочке, только и он комкает ладонью ручки своей. Щелкнувшие замки машины как выстрел, и мы оба дергаемся от этого звука — я испуганно делаю шаг, он снова жмёт кнопку на брелоке, распахивает заднюю дверь и бросает свою сумку в салон на сиденье.

— Вызывай такси и уезжай, если не хочешь проблем.

Меня словно окатили с головы до ног ледяной водой. Каждое слово впивается под кожу острой ледышкой и промораживает до костей. Только сделав первый шаг, я продолжаю идти. Блад даже не смотрит в мою сторону, садится за руль, левой рукой пытается вставить и повернуть ключ в замке зажигания, зло рычит и, обойдя машину, открывает пассажирскую дверь, чтобы завести двигатель с руки. Правильно — послушаться, вызвать такси и уехать, но я сажусь за руль и протягиваю ладонь:

— Дай ключи, я тебя отвезу.

Серые ледышки глаз обжигают холодом пальцы. Инстинктивно отдергиваю ладонь, а потом возвращаю обратно и повторяю просьбу:

— Я просто тебя отвезу. В благодарность за метро. Ты же сам понимаешь, что с одной рукой не доедешь…

Смотрит в глаза, буравит тяжёлым взглядом, высверливая мозг, но все же опускает ключ в ладонь и садится на пассажирское, с осторожностью укладывая руку на бедре.

— Суворова шестнадцать, если знаешь где это. И не гони, принцесса. У меня другой машины нет.

От едкости в голосе и оскорбительного эпитета хочется всю дорогу гнать, собирая все возможные ямы и стыки. Я даже высматриваю первую, на выезде с парковки, но подъехав к ней, объезжаю по широкой дуге, что вызывает негромкий смешок справа. Выдыхаю и дальше веду автомобиль максимально аккуратно, объезжая все ямки и неровности на дороге, чтобы лишний раз не тревожить пострадавшую руку Демона. Навигатор в телефоне негромко предупреждает о следующем повороте, нужном съезде с кругового, только на одном из перекрестков я сворачиваю налево, игнорируя мягкое: «Поверните направо». Останавливаюсь и, выдернув ключ, пробкой от шампанского вылетаю из автомобиля — взгляд, которым меня приласкали вряд ли можно пережить. Только я решительно распахиваю двери приемного покоя и иду на поиски врача.

— Здравствуйте, вы бы не могли мне помочь?

Мужчина в халате отставляет свою кружку, смотрит на меня и мое платье несколько секунд, потом переводит взгляд на выложенные на край стола купюры и хмыкает:

— Я так понимаю, что у вас какой-то крайне особенный случай?

— Да. Там в машине сидит мой знакомый, у него что-то с рукой, вы бы могли посмотреть и вколоть ему обезболивающее?

— Ну пойдёмте, посмотрим, — деньги исчезают как по мановению палочки, а врач поднимается и с медицинской сумкой идёт за мной на улицу.

Разблокирую двери с брелока, поеживаясь от нескрываемой ненависти во взгляде Демона. Пускай ненавидит, но я не могу смотреть на то, что с ним сделали без слез. Сейчас даже Аля не стала бы меня ругать. Все правильно и так надо. Молча отхожу к багажнику, закусывая губу — врач присвистывает, увидев то самое «что-то», а Демон скрежещет зубами. Ему больно. Щелкает ампула, хрустит рвущаяся упаковка шприца, следом шумный выдох и звук шагов.

— Рука забита, переломов костей нет, но лучше конечно сделать рентген. Максимальный покой, витамины, лёгкий массаж и горячая ванна без фанатизма, — врач достает из кармана пачку сигарет и протягивает мне, мотаю головой. — Наверное, боксер?

— Да.

— Я так и подумал. Как-нибудь объясните ему, что про такие тренировки пока лучше забыть.

— Он меня не будет слушать.

— М-да… Я ему блокаду поставил, чтобы мышцы расслабились. Если завтра распухнет сильнее или поднимется температура, сразу к травматологу. Он мужик нормальный, договориться, чтобы без ментов, сможете.

— Хорошо, спасибо.

— Тогда не смею больше вас задерживать.

В машину возвращаться страшно, и я жду, настраиваю себя, готовлю к неминуемому. Даже смотрю в навигаторе на расчетное время пути до дома Блада. Пятнадцать минут. Всего лишь четверть часа. Выдохнуть, вдохнуть, снова выдохнуть и сесть за руль, стараясь не смотреть направо. Завожу двигатель, плавно трогаю автомобиль и едва не вскрикиваю от неожиданного: «Спасибо».

7. Вересковый мед откровений

Поворачиваюсь к нему, не веря своим ушам, и окончательно теряюсь. Закрытые глаза, голова откинута на подголовник, как подтверждение того, что мне скорее всего послышалось, а Блад на самом деле ничего не говорил. Видимо после укола он практически сразу уснул. Или все же нет? Останавливаю машину, всматриваюсь — дышит спокойно, только скула дёргается каждый раз, как пробует пошевелить пальцами. Ему больно. Очень. Но показывать этого не хочет. И если бы не дергающаяся скула, я об этом даже не узнала и не догадалась. Хочет быть сильнее чем есть и не хочет, чтобы кто-то видел его таким. Пальцы тянутся прикоснуться. Хотя бы на мгновение. Чтобы забрать себе часть его боли, чтобы ему стало легче. Подушечки обжигает от горящей под ними кожи, а щека дергается сильнее. Костяшки сжатого кулака белеют от напряжения, но меня пугает не это. Я боюсь не его. Я боюсь себя, своих эмоций, своего тела, которое тянется к нему с каждой секундой все сильнее. Словно, пробившись на мгновение через окружающие Демона вихри, смогла прикоснуться к нему настоящему. Только какой он, настоящий, разобраться не могу. Мои пальцы баюкают его щеку, обжигаются о пухлые обветренные губы, а в легких сгорают последние капли кислорода. Все это время я не дышу. Боюсь того, что со мной случится, если вдохну хотя бы глоток воздуха. Двинувшись по подушке сиденья, прислоняюсь лбом к его виску и накрываю ладонью напряжённый кулак. В голове от запаха Демона путаются мысли, и я пьянею от таких острых и по-настоящему ярких до дрожи в коленках ощущений. Они впиваются в нервы, будоражат, толкают меня все дальше, уговаривают вдохнуть глубже. С осторожностью вдыхаю терпкий аромат до звёздочек перед глазами, обещая себе, что потом остановлюсь, но не могу им надышаться, тянусь к нему все ближе, пробую обжечься губами…

— Что ты делаешь?

Голос. Глухой. Звучит где-то глубоко, и внутри все сладко вибрирует в ответ.

— Что. Ты. Делаешь?

Все так же глухо, но уже требовательнее. Словно смотрит на происходящее со стороны и решил поинтересоваться, докопаться до причин.

— Не знаю.

Я на самом деле не знаю. Не хочу думать, не хочу сейчас впускать в свою голову эти мысли. Они обязательно начнут раскладывать все на атомы, закричат о правильности и о том, что можно, а что нельзя. Никогда. Ни при каких условиях. Только я хочу хоть раз попробовать сделать то, о чем возможно пожалею. Вдыхаю глубже, выдыхаю прислонившись лбом к его щеке. Перед глазами плывет и я закрываю их, открывая нараспашку душу. Чтобы он выморозил ее своим холодом, смял и выбросил без сожаления. Если захочет.

— Больно?

Спрашиваю одними губами, еле слышно. Он молчит, делая вид, что не услышал, а потом едва заметно кивает и, поддавшись, разжимает кулак, пропуская мои пальцы внутрь своих. Ощупываю подушечками грубые, шершавые бугорки на ладони. Настоящие, мужские. Улыбаюсь, вспоминая холеные пальцы Гордеева и липкие ощущения от их прикосновений. А сейчас — контраст и восторженное безумие, захлестывающее с головой. Расправляю его ладонь, вкладываю свою. Приятно. Голову туманит все сильнее, а на затылке кучкуются мурашки от одного лишь предвкушения, как его руки могут обнимать, не отпуская до тех пор пока он не выпьет меня своими губами до последней капли, а я не упаду. Пробую переплести пальцы. Не отталкивает, сжимает на секунду, которую хочется растянуть в вечность, и потом глухо спрашивает:

— Наигралась?

Одно единственное слово и ухмылка на лице. Отрезвляет так резко, будто он намотал мои волосы на кулак и со всей дури рванул вниз. Чтобы вернуть с небес на землю и там болезненно въесться своими ядовитыми шипами в каждую клеточку.

Наигралась…

Отстраняюсь, хватая губами воздух и задыхаясь от слепой ненависти и подступающих к горлу слез. Я так хочу ударить его по губам, влепить пощечину, а потом выскочить из машины и бежать как можно дальше, что даже заношу ладонь для удара. Только в последний момент вижу кривую ухмылку и смеющиеся глаза. Наигралась!? Наигралась!? Вместо пощёчины вцепляюсь ему в загривок и впиваюсь в эти ухмыляющиеся губы поцелуем. Кусаю их до крови, чтобы потянулся ответить, и потом со всей силы отталкиваю от себя.

— Теперь точно наигралась. Ненавижу тебя!

Включаю передачу и до самого его дома гоню, как сумасшедшая.

Ненавижу! Ненавижу!!!

Грохнув дверью, выскакиваю из машины. Дрожащими от нервов пальцами достаю из сумочки телефон, чтобы вызвать такси и впервые в жизни матерюсь вслух, когда с пятого раза не могу попасть в нужную иконку. Все это время Блад наблюдает за мной, ещё и смеётся, услышав ругательство. Уровень взбешенности в один миг взлетает до небес.

— О-о-о, — тянет Демон, — Принцессы, оказывается, знают плохие слова.

— Принцессы много чего знают! — огрызаюсь, выбирая среди доступных для заказа машин что-нибудь нормальное. — Скажи спасибо, что не услышал чего-нибудь посерьезнее.

— М-м-м… — достает с заднего сиденья свою сумку, кладет ее на крышку багажника и ставит машину на сигнализацию. — Пошли, принцесса.

— Никуда я с тобой не пойду!

— А мне показалось, что ты сама приехала ко мне.

— Вот именно, что показалось!

Смеётся в ответ, только и сам никуда не уходит. Боковым зрением вижу, как достает из кармана сигареты и зажигалку, закуривает и опирается задницей о крыло, будто собрался стоять до победного. Яркий огонек на конце сигареты вспыхивает никуда не торопясь, я психую, что единственный «Лексус» сейчас занят и его придется ждать неизвестно сколько, а из свободных машин есть только пара «Фокусов» и неизвестная мне «Дача». Последний отметается сразу, а в памяти всплывает поездка в прокуренном салоне «Форда», что тоже автоматически вычеркивает их. Бронирую «Лексус» и сквозь зубы рычу — приблизительное время ожидания не пятнадцать минут и даже не полчаса. Час. Ненавижу!

— Что, нет подходящей по статусу кареты? — вопрос сопровождается едким смешком, и у меня окончательно срывает тормоза.

— Представь себе. В такую дыру нормальные автомобили не ездят.

— У-у-у… Позвони папочке. Пусть пришлет водителя.

— Сама как-нибудь разберусь без твоей помощи.

— Как в клубе?

А-р-р-р!!! Поворачиваюсь, чтобы ответить какой-нибудь колкостью, только в голову ничего не приходит, а Блад щелчком отправляет окурок в сторону урны, закидывает сумку на плечо и, схватив меня за локоть, тянет к подъезду.

— Пошли, принцесса. Покажу как живут простые смертные. Даже чаем напою пока твоя карета едет.

— Здесь постою! — дёргаю рукой, но проще ее отпилить, чем вырваться. — Отпусти!

— Естественно отпущу. Не хватало мне только разборок с твоим принцем-защитничком. Прискачет на своем коне тебя выручать, а я не в форме. Как он, кстати? Оклемался?

— Нормально! Хочешь, позвоню ему, и сам убедишься?

— Да ладно!? — смеётся, — Один что ли приедет? А как же его гвардейцы? Или на этот раз сможет без них справиться?

— Представь себе!

Он хохочет в голос и мотает головой, но и я сама понимаю, что, даже если Гордеев и решится приехать и сцепиться с Демоном, снова получит по лицу. Блад не особо церемонясь вталкивает меня в подъезд и подталкивает в спину к лестнице. На втором этаже открывает обитую потрескавшимся и выцветшим дерматином дверь:

— Милости прошу в мою пещеру, принцесса. Можешь даже обувь не снимать, чтобы не испачкаться.

— Животное! Дикарь!

Я сыплю, кажется, самыми точными эпитетами, но они отскакивают и лишь сильнее веселят Демона. Кивает на каждый, соглашаясь, скидывает сумку на пол, куртку на вешалку и с полочки достает тапочки, которые ставит к моим ногам.

— Сама решай ждать здесь, в моей берлоге, или на улице в одиночестве. Кухня там, если надумаешь попить чай, — рукой показывает направление куда уходит, стянув кроссовки.

И я теряюсь. Запутываюсь в своих эмоциях окончательно и бесповоротно. Вид простых тапочек с потёртыми от времени задниками, громкое тиканье часов в комнате, шум воды из крана и ехидная ухмылка в машине — качели, сошедшие с ума. А меня на них раскачивает все сильнее. Так, что не успеваю понять, что со мной происходит и как себя дальше вести, как реагировать на все происходящее. Снимаю туфли, засовываю ноги в тапочки и иду. Только не на кухню, а в комнату. Щелкаю выключателем и качели ухают вниз, чтобы взмыть ввысь по новой. Расправленный диван с небрежно наброшенным пледом вместо покрывала. Кресло. Старое и скорее всего скрипучее, но, наверное, удобное, если до сих пор его не выкинули. По правой стене стоят какие-то рамы, прислоненные одна к другой, и я осторожно разворачиваю одну, чтобы посмотреть, что это. Картина. Осенний парк. Яркие листья, кованые фонари, на скамейке, расчищенной от листвы, старичок читает газету. На следующей одинокое дерево в поле, и на одной из его нижних веток полощется что-то вроде платка или воздушного шарфа. Будто его сорвало с чьей-то шеи порывом ветра и унесло. Сердце екает, а пальцы тянутся к следующему полотну. Отодвигаю, рассматриваю, запутываясь все сильнее. Демон рисует? Оборачиваюсь, замечаю в углу сложенный мольберт и картонную коробку. В ней краски и перетянутые резинкой кисти. Все ещё не веря, трогаю их, пытаясь сложить в одном человеке такие разные стороны. Художник и боец. Как такое может совмещаться? Или все же может? На табуретке, выполняющей роль тумбочки, скомканные наушники и CD-плеер. За стеклом окна, на балконе, кресло-качалка и наполовину заполненная окурками пепельница на подоконнике. Рядом с ней темное пятно от кружки и сломанный карандаш.

— Решила осмотреться?

Дергаюсь, застигнутая врасплох, поворачиваюсь и никак не могу поверить, что Демон рисует. Днём работает официантом, вечером участвует в боях без правил, а потом рисует.

— Это твои картины? — спрашиваю, взглядом показывая на рамы.

— Мои. Что-то смущает? — привалившись плечом к косяку, смотрит смеющимися глазами на мое изумленное лицо и сам же отвечает. — Меня нет.

— А как же бои?

— И что? Разве одно может мешать другому? Пошли, чайник вскипел.

Я киваю, иду следом за Демоном на кухню, сажусь на уголок точной копии табуретки из комнаты и молча наблюдаю за тем, как он достает кружки, разливает по ним заварку и кипяток, а потом ставит на стол двухлитровую банку с медом и ложку с длинной ручкой.

— Угощайся. Ничего другого к чаю все равно нет.

Смотрю вокруг на предмет пиалки или вазочки. Демон смеётся, сует ложку чуть не до середины банки, подчерпывает ею мед и протягивает мне.

— Не икра, но что-то и мы едим ложками.

Его откровенно забавляет мое замешательство, в серых глазах сверкают смешинки, когда я приоткрываю рот и пробую угощение. Сладкий вкус меда в начале и горечь послевкусия. Странное сочетание, но оно мне нравится.

— Что это?

— Вересковый мед, принцесса.

— Вкусный.

Слово непроизвольно срывается с моих губ. Его глаза вспыхивают ещё до того, как успеваю понять причину. Искрят так, что в голове взрываются и начинают непрерывно мельтешить повторяющиеся слайды с вечеринки, где я говорила ровно это же, вдохнув его запах.

— Тогда ешь. Если вкусно.

Горло перехватывает от пристального взгляда серых глаз, только мне непонятно что именно Демон имеет в виду: мед или все же что-то другое.

8. Босиком по тонкому льду

Я спустилась к завтраку разбитая и невыспавшаяся. Ночью мои мысли все же по полной отыгрались за то, что произошло в машине, а потом ко мне, задремавшей, в сон прокрались пронзительно-цепкие серые глаза Демона, его обветренные полные губы и руки. Теперь уже они изучали мое тело, ласково пробегали пальцами по коже, целовали ее так, словно пробовали свои ощущения и с жадностью впитывали ответную реакцию, упивались ею, а я не могла, не хотела им противостоять. Вместо того, чтобы отталкивать, сама тянулась к ним навстречу, разрешая делать все то, что они хотели сделать. А когда внизу живота нестерпимо вспыхнуло, и голодные губы вдохнули мой вскрик, оставляя после себя привкус верескового меда, проснулась рывком, не понимая где я и дыша так, словно пробежала несколько километров без остановки. Все мое тело било ознобом, низ живота горел огнем, а мозг лихорадило. Я открещивалась от собственного сна, в котором точно сошла с ума, и до утра боялась надолго закрыть глаза и снова уснуть. Там, во сне, Демон ждал меня с хитрой улыбкой на губах и нескрываемым намерением продолжить свои исследования. А я это чувствовала. Чувствовала и боялась того, что снова разрешу ему все.

— Доброе утро всем. Аль, можно мне кофе?

— Со сливками и послаще, Лизонька?

— Нет. Хочу черный. Самый черный и крепкий, — сказала и уселась на ближайший стул, подогнув под себя одну ногу.

Придвинула корзинку со свежеиспеченными пирожками, чтобы выбрать с яблочной начинкой, и настороженно подняла взгляд. Если до моего появления на кухне мама с папой о чем-то говорили, то сейчас повисла какая-то тревожная и гнетущая тишина. Все смотрели на меня с немым удивлением, и от этих взглядов сразу стало как-то некомфортно и почему-то до ужаса стыдно. Будто и Аля, и родители увидели все, что мне снилось, и сейчас начнут ругать. Все вместе и потом обязательно по очереди. Я плотнее закуталась в халат, словно так смогла бы спрятаться от немого, пока ещё не озвученного, но уже надвигающегося осуждения, и запоздало пожалела, что вообще решила спуститься. Взяв кружку с кофе и первый попавшийся под руку пирожок, поднялась, чтобы побыстрее улизнуть в комнату, и не успела сбежать. В очередной раз.

— Лизунь, ну-ка постой! Ты как себя чувствуешь? Ничего не болит? Может позвонить Якову Павловичу?

— Мам, не надо. Просто не выспалась и настроения что-то нет.

Перспектива сидеть дома и ждать приезда семейного врача, который все равно не поможет, мягко говоря не радует, только мамина ладонь уже трогает мой лоб, а на лице и в голосе все отчётливее проявляется волнение:

— Миш, все же позвони Яше! Господи, да у нее щеки горят! И глаза ее мне не нравятся! Как бы не простыла… И где успела? Аленька, дай мне ложечку я гланды посмотрю. Лиз, давай-ка, открывай рот.

— Мам, да не простыла я!

— Дочь, не спорь с матерью.

О-о-о, нет… Только препирательств с папой мне не хватало для полного счастья. Вздохнув, послушно открываю рот. Высунув язык, тяну «а-а-а»… А мама хмурится все сильнее и сильнее:

— Ничего не понимаю.

— Ольга Сергеевна, разрешите я погляжу.

Теперь уже Аля командует, что мне делать, смотрит горло, ощупывает миндалины, даже пульс меряет:

— Нет, простудой тут даже не пахнет, Ольга Сергеевна. Наверное, зачиталась вчера или в интернете до утра просидела, — заглядывает мне в глаза так, будто говорит, чтобы я побыстрее соглашалась, и, увидев мой неуверенный кивок, качает головой. — Ну вот! — вздыхает, — Вот дурная ты голова, Лизавета! Сейчас бы Якова вызвали, а ты… Э-э-эх! Баламутишь людей почем зря.

— Да там сериал просто новый вышел… Решила посмотреть одну серию, и как-то затянуло… незаметно, — я судорожно вспоминаю названия последних, о которых слышала, и ляпаю, опережая вполне резонный вопрос, — «Зомби возвращаются в полночь».

— Лиза!

Мама, всплеснув руками, уже сердится, папа с улыбкой хмурит брови, а Аля, перекрестившись, крутит пальцем у виска:

— Ой дурная! На ночь-то такое кто смотрит!? — и обернувшись к родителям разводит руками. — Я бы после пяти минут этих зомби до утра глаз не сомкнула, а она весь сериал… Может интернет ей отключить, чтобы ересь всякую не смотрела?

— Алевтина, твоя радикальность здесь абсолютно ни к чему, — папа, как всегда, заступается за меня. — Любые запреты ни к чему хорошему не приводят. Даже наоборот, только повышают интерес к запретному.

— Михаил Васильевич, я, конечно, вас очень уважаю, как дипломата, но воспитатель из вас… — Аля смеётся, когда папа укоризненно качает пальцем на оставшийся не произнесенным намек.

— Алевтина Гавриловна, не подрывайте родительский авторитет в глазах ребенка!

— Ой-ой-ой! То-то я понять не могу, что это девке двадцать один годик стукнуло, а она все кошмарики по ночам смотрит вместо того, чтобы спать, как все нормальные люди.

— Посмотрела, больше не будет. Да, Лиз?

— Не буду, — мотаю головой, мысленно выдохнув.

— Вот и хорошо, — поднявшись из-за стола, папа теперь уже мне грозит пальцем, а глазами смеется. — Лучше оставь кофе, выпей чаю с мятой и иди досыпай, ребеночек.

— Хорошо, пап.

Спать абсолютно не хочется, но проводив родителей, поднимаюсь в свою комнату и забираюсь в постель. Несколько минут лежу с открытыми глазами и резко их закрываю, услышав звук открывающейся двери. Аля подходит, опускается на край кровати и с укоризной произносит:

— Открывай глазоньки, обманщица. Вижу же, что не спишь.

Обреченно вздохнув, усаживаюсь, не поднимая лица.

— К этому своему ездила, да?

Киваю.

— Ох, вот говорила я, что Сабринка тебя с панталыку сбивает, а ты не слушаешь…

— Я сама. Она не знала.

— Сама. Еще лучше, — придвинувшись ближе, берет мою ладонь в свои и осторожно гладит. — Не обижайся только, Лизонька. Ты же умная девочка, красивая. Не то что эта твоя макаронина ядерная. У нее-то в голове ветер один, и тот свищет, зацепиться ни за что не может, а ты куда? То в клубы эти едешь, как оборвыш какой, то как вчера… Ох… Да не дуй ты губы, дурная. Я же не ругаюсь. За тебя, кровиночку, переживаю. Вот уже и Мишеньке с Оленькой врать начала. И чем тебе Дима не угодил?

А я тихонько всхлипнула и прижалась к женщине, пряча лицо у нее на груди:

— Алечка, я не знаю. Он на меня так смотрит, что сбежать хочется. Вчера еще Андрея отпустить уговаривал, а я не могу, — мотаю головой и реву. — Такси вызвала и уехала.

— К нему?

— Угу.

— Ох ты чудушко мое глупое.

Ладонь Алевтины мягко гладит меня по волосам и спине, а я всхлипываю и никак не могу остановиться. Реву, без вины виноватая, и сама себя ругаю. За то, что сбежала от Гордеева, за такси и машину Демона, за его квартиру, мед и сон. Аля только вздыхает, слушая мои рваные признания и все гладит и гладит голову.

— Ох, дурная ты все же у меня. Симпатичный хоть?

— Угу. Очень. Хочешь покажу?

Чувствую кивок и, смахнув слезы, тянусь за телефоном. Ищу на нем запись вчерашней трансляции и показываю начало.

— Вот он, — пальцем касаюсь экрана и нечаянно попадаю на полосу прокрутки.

Видео резко перескакивает вперёд, а там… Демон и его соперник месят друг друга с такой жестокостью, что Аля вздрагивает и испуганно прикрывает рот ладонью.

— Господи! Господи ты мой! Ой, мамочки! Что ж вы творите-то! — она зажмуривается каждый раз, как начинается безумная мясорубка внутри клетки, и вскрикивает, когда в правое плечо Блада прилетает несколько ударов, и его рука падает вниз.

Я не видела этот момент и знаю, что потом бой продолжится, а Блад в нем победит. Только сердце все равно замирает, сбивается с ритма и начинает колошматиться, как сумасшедшее от звука гонга. Останавливаю запись, но Аля забирает у меня телефон и перескакивает по полосе прокрутки, приближаясь к концу боя. Выдыхает с облегчением, увидев рефери, поднимающего левую руку Демона, и дергано крестится.

Несколько минут она молчит, а потом откладывает мобильный на постель и начинает нервно смеяться, мотая головой.

— Алечка?

— Ой, Лизка, — хохочет все сильнее, показывая пальцем на экран телефона. — Это с ним что ли Дима подрался? — я киваю, а Алевтина снова заходится от хохота. — Хоть бы придумал что-нибудь правдоподобное, заступник. Я-то думала, что ты приукрасила, а теперь… — оттерев выступившие слезы, взмахивает ладонью и после смотрит на меня пугающе-серьезным взглядом. — Не услышишь ведь все равно, но скажу. Не езди ты к нему больше. Не пара тебе такой, Лиз. И Дима не пара, и этот тоже. Вскружит голову, поиграется пока не сломает и выбросит.

— Аль…

— Не говори ничего, по глазам вижу, что слышать этого не хочешь. Только где ты, а где он? На нем одном свет клином сошелся?

— Не знаю.

— Ох и глупая ты у меня все же…

Она вздыхает, я отвожу глаза в сторону. Может и глупая, только Гордеев мне не снился ни разу.

Я замираю, сжимая в руке пакет с пирожками. Аля ничего не сказала, когда собирала их, лишь покачала головой. Только меня тянуло сюда. Так, что не было никаких сил остаться дома и думать о чем-то другом. Вызвала такси, стараясь не смотреть в сторону стоящей в дверях кухни женщины, и поехала. Поднялась на второй этаж и поднесла палец к кнопке звонка, а внутри головы война, в которой нет победителя. Будто меня располовинили, и одна часть кричит бежать домой и быть благоразумной, а другая, наоборот, требует нажать на кнопку. Обе по-своему правы и неправы одновременно. Но даже намека на решение нет и не будет, хоть монетку кидай. С верхнего этажа доносится щелкающий звук замка, я вздрагиваю, а за дверью раздается короткий звонок. Вот и нашлась монетка. Сердце стучит в груди на приближающиеся шаги и практически выпрыгивает наружу от колючего взгляда серых глаз. Буравит меня им, не впуская внутрь квартиры, а я поднимаю пакет с пирожками и шепотом произношу:

— Вот. Аля испекла.

— Вкусные?

— Да.

К щекам приливает кровь от единственного слова, в котором подтекста в тысячу раз больше. За спиной шаркают приближающиеся шаги. Уши вспыхивают огнем от стыда.

— Владик, здравствуй.

— Добрый день, Мария Санна, — отвечает на приветствие, не отводя от меня глаз.

— Выходной сегодня что ли?

— Угу.

— И то хорошо. А я вот до аптеки пошла, потом в парк. Смотрю за окном погода хорошая. Вот думаю — чего сидеть, пойду погуляю…

Бабуля медленно проходит по площадке, спускается на один пролет, второй, хлопает дверями, продолжая говорить о своих планах на день, а мы все стоим. Я — красная, как рак. Он — абсолютно спокойный.

— Я, наверное, пойду.

— Иди, — кивает, а сам делает шаг в сторону.

Ступор. На моем лице можно с легкостью прочитать все мысли, а они рвут мозг на клочки. Вроде бы отправил домой и в то же время отошел так, словно приглашает в гости. А-а-а-а-а!!!

— Куда? — спрашиваю, запутавшись окончательно.

— Куда хочешь.

И снова эта неопределенность. Взглядом ищу на его лице хотя бы малейший намек, подсказку, хоть что-нибудь, но их нет. Еще и улыбка на губах, произносящих вслух мои сомнения:

— Не знаешь чего хочешь больше?

— Нет. Не знаю. Помоги мне.

— Делай то, что хочется. Это же твоя жизнь, а не моя.

Забирает пакет из моей руки и уходит на кухню, оставив дверь открытой. Я закрываю глаза, слушаю звуки, доносящиеся из квартиры, и делаю шаг к ним навстречу.

9. Если завтра не наступит никогда

Тапочки со сбитыми задниками стоят там, где я вчера их оставила. Надеваю и иду на кухню, поражаясь своему состоянию. Перешагнула порог и словно оказалась в другом мире, где нет никаких сомнений, и все внезапно стало правильным. Таким, как должно быть. Даже дышать стало легче и говорить то, что думаю, в разы проще.

Влад в одних спортивках стоит у кухонных ящиков ко мне спиной и достает с верхних полок пластиковые тарелки и стаканчики. На его лопатках, переплетаясь между собой, сходятся узоры татуировок, завораживающе подчёркивающие рельефные мышцы при каждом движении. Опускаюсь на табурет и негромко, будто боясь спугнуть, спрашиваю:

— Блад от имени?

— Вроде того. Чайник тебе я поставил. Мед хочешь, принцесса?

— Хочу.

Банка, ложка и маленькая вазочка. По улыбке понимаю, что последнее — издевка. Придвигаю к себе банку и ложкой подчерпываю из нее мед. Сегодня он кажется намного слаще, только горечь послевкусия никуда не исчезла. Влад лишь негромко хмыкает. Достает из холодильника пару полуторалитровых бутылок с водой и складывает их и посуду в сумку стоящую на полу.

— А можно мне с жирафом? — показываю пальцем на рейлинг с висящими на крючках кружками.

— Нет. Это моя. Выбери другую.

— Тогда… — задумчиво тру переносицу, — хочу любую другую, если на ней есть жираф.

Улыбается. Поворачивается к рейлингу и ставит передо мной две: с бегемотихой из «Мадагаскара» и с пингвинами из того же мультфильма. С жирафом Мелманом остается висеть на крючке:

— Выбирай. Моя кружка только моя и ничья больше.

— Хорошо. Мне эти тоже нравятся.

— Зачем приехала? Мне некогда, если не видишь.

— Как рука?

— Я тебя звал?

— Болит?

— С чем пирожки?

— А ты попробуй и узнаешь.

Отрывается от сборов на обмен взглядами. Алина выпечка исчезает со стола в сумку.

— Как тебя зовут?

— Елизавета. Что написано у тебя на руке?

— На какой?

— На правой.

— «No more regrets».

— Принцип жизни?

— Вроде того. Зачем приехала?

— Мед понравился.

— Забирай, дарю.

— Не хочу. Здесь он вкуснее, чем там.

— Думаешь, что еще раз пущу в гости?

— Чайник кипит.

— С разбавкой пьешь?

— Да.

Очередной таймаут. Влад переставляет на стол пузатый заварочник, чайник с плиты и кувшин с холодной водой, а сам уходит в комнату. Возвращается переодевшись в свободные брюки цвета хаки и футболку с оторванными рукавами. Завязывает рукава толстовки на талии и ухмыляется, проводя пятерней по волосам и глядя на пустые кружки:

— Уже напилась?

— Нет. Тебя ждала.

— Я не буду.

— Не любишь гостей?

— Не люблю гостей, которых я не звал. А тебя я не звал.

Я мешаю. Предельно честно и прямо. Поднимаюсь, беру кружки, чтобы повесить их обратно на крючки, но мою руку перехватывает ладонь. Кожу обжигает от прикосновения, а в легкие врывается смолистый запах с горчинкой нескрываемого раздражения и чего-то еще. Такого пьянящего и дурманящего, что тело начинает плавиться свечкой.

— Оставь.

Близость его тела сводит с ума, а от дыхания, щекочущего волосы, приятно покалывает затылок. Прикрыв глаза, опускаю кружки на стол и делаю шаг назад. Хочу упереться спиной в грудь Влада. Только он отходит к холодильнику и молча перекладывает в сумку несколько пакетов с овощами и достает пластиковое ведро с маринованным мясом.

— Пошли.

— Это приглашение или очередное «решай сама»?

— А ты что, всерьез хочешь поехать со мной не зная куда? — усмехается, но в серых глазах нет ни капли веселья, когда я киваю. — Ладно. Пойдем. Только папочку предупреди, что вернешься поздно.

— По-твоему, я всегда отчитываюсь или не могу без разрешения что-то сделать?

— Без понятия. Только сразу предупрежу, что в нашей компании не ведут светских бесед и ругаются матом. Как бы не заскучала или ушки не завяли.

— А может я хочу, чтобы они завяли!

— Высоколобое общество задолбало?

— Да! Представь себе, задолбало! Задолбало каждый день делать то, что нужно, а не то, что хочется! — я выкрикиваю это, подхватываю сумку и едва дотаскиваю ее до входной двери. Тяжёлая, зараза!

Влад идёт следом, смотрит как я торопливо застегиваю замочки босоножек и протягивает мне свою толстовку:

— Возьми, если всерьез собралась. Вечером будет холодно, — сам берет куртку с вешалки, надевает кроссовки и отнимает сумку, в которую я вцепилась мертвой хваткой. — Отдай. Хочешь поехать, поехали. Покажу жизнь с другой стороны. Объесть не объешь и может даже впишешься, если пальцы гнуть не будешь. Хотя… — смеется и мотает головой, не договорив до конца.

У подъезда стоит микроавтобус с открытыми дверями, а рядом с ним небольшая разношерстная компания, в которой из знакомых только Андрей, бармен, но я решительно иду к машине за Владом, набросив его толстовку на плечи, и здороваюсь со всеми:

— Привет, я Лиза. Возьмёте с собой?

— Хренасе! Влад, а она тут что делает? Привет, Лиза.

— Привет, Андрей, а рёбрышки сегодня будут?

Удивление на лице парня сменяется широкой улыбкой. Он ныряет в микроавтобус и через минуту показывает мне пластиковое ведро раза в три больше того, которое принес Влад.

— Лизон, обижаешь! Куда мы без моего фирменного блюда? Да, Влад?

— Естественно. Только одна условие — ей не наливать.

— Оу! Владик в няньки записался!? — Андрей хохочет и, подмигивая, шепчет мне про пиво, стоящее под задними сиденьями.

Пробираюсь к ним, достаю из ящика две бутылки и выпрыгиваю на асфальт, игнорируя раздраженный взгляд Влада.

— Андрей, открой, пожалуйста. Пить хочется.

— О-о-о! Наш человек! — зажигалкой срывает пробку, но я не успеваю забрать открытое пиво.

— Я сказал, что она не пьет! — Влад перехватывает бутылку, а потом цедит сквозь зубы, — Забыл, что они бухие творили?

— Братишка, давай она сама решит? — Андрей протягивает руку к моему пиву и открывает его. — И если ты так паришься, то зачем позвал?

— А я и не звал. Сама приперлась. Мало мне ее подружки, продыху нет, теперь ещё и она.

Мне хочется провалиться сквозь землю, но видимо никого, кроме меня, такое заявление не смутило. Компания дружно хохочет, но почему-то над Владом, а не надо мной. Парни понимающе похлопывают его по плечу, а девчонки с интересом смотрят в мою сторону, улыбаясь от уха до уха и о чем-то между собой перешептываясь. Одна из них, в шортиках и рубашке, завязанной узлом над животом приличных размеров, кивает и подходит ближе.

— Леся, — улыбается она, протягивая мне ладошку. — А это, — пальцем показывает на свой шарик, — Васька и Руся. Папуля у них решил с первого раза на материнский капитал замахнуться, а меня спросить забыл. Да, Андрюшечка?

— Абсолютно верно! Люблю тебя, мой Пузанчик!

Две других девушки, Катя и Соня, хрюкают на Пузанчика, а Леся притворно хмурит бровки, обещая посадить кого-то на ручной привод. Теперь уже парни взрываются от хохота, и Андрей, обреченно вздыхает и приглашающе показывает ладонью в сторону машины:

— Все-все-все! Поржали и хватит. Рассаживаемся согласно купленным билетам. Шашлыки стынут же!

Девчонки утаскивают меня на задний ряд, где по обеим сторонам есть окна. Влад в гордом одиночестве садится на переднее, Андрей с Грегори, больше похожим на Гришу, плюхаются на единственное свободное сдвоенное сиденье перед нами, а за рулем оказывается Вовчик, практически копия Влада по телосложению, только хохочущая на каждое слово и особенно анекдот, которые парни травят без остановки. Тут он гогочет на весь микроавтобус. Девчонки хихикают больше от гогота, чем от анекдотов. Леся скидывает свои балетки и закидывает ноги на колени Андрюшечке, а он начинает осторожно массировать ее ступни и пальчики, жалуясь на тяжелую жизнь. Гриша-Грегори угорает над ним, называя каблуком, только Соня тут же скидывает обувь и начинает стонать во все горло, что умрет прямо сейчас, если ей не сделают такой же массаж, как Пузанчику. Гриша обреченно бурчит под нос, подглядывает что и как делает Андрей, пробует повторить и испуганно дергается, когда Соня от первого же прикосновения начинает дрыгать ногой и верещать про свои оторванные пальцы. Мы с Катей и Лесей хохочем до слез от паники на лице парня, Вовчик прибавляет громкость на магнитоле, чтобы заглушить музыкой эту истерику из визгов и хохота, мы в ответ начинаем подпевать, фальшивя настолько сильно, насколько это только можно представить, Андрей подхватывает, подвывая и завывая, ему отвечают какие-то собаки из-за заборов… Нас разрывает так, что у меня от смеха уже болят щеки и живот. Один только Демон угрюмо отмалчивается и не спешит присоединяться к всеобщему веселью.

— Добро пожаловать в наш бар «Пляжный отрыв». Безалкогольная «Кровавая Мэри» для тебя, красотка, — Андрей протягивает Лесе стаканчик с томатным соком, а нам по бутылке «Гиннеса». — Дамы, сорян, но коктейльная карта сегодня отдыхает.

— Ничего такой бар. Удачно зашли, — Соня хрюкает, устраивается поудобнее на лежаке и присвистывает, щурясь от солнца, бьющего в глаза, когда ее Гриша проходит мимо нас, скидывает футболку на раскладной стул и начинает собирать мангал. — Так, сученьки, сегодня этот красавчик однозначно мой. Сладенький какой, м-м-м.

— Стерва, — Катя фыркает так, будто ее подруга застолбила самый лакомый кусочек, и перескакивает взглядом на оставшихся «нераспределенных». — Та-а-ак… Бармен уже на Леську глаз положил. Уф! Девчо-о-онки! Вы только посмотрите какие мальчики!

Я хихикаю, но все же решаю принять участие в этой игре. Приложив ладонь козырьком, оценивающе смотрю на Вовчика и Влада, достающих из микроавтобуса оставшиеся сумки с едой, пакеты с углем и прочую утварь для комфортного пляжного отдыха, и невзначай спрашиваю, растягивая слова:

— Ка-а-ать, тебе как тот, татуированный?

— Бе-е-е, — кривится она и отрицательно мотает головой, а я вздыхаю так, словно рухнула последняя надежда, и едва сдерживаю смех:

— Тогда твой тот? — киваю в сторону Вовчика.

— Уж лучше он, чем исколотый или бармен.

— Эй, поосторожнее, овца! — Леська звонко хлопает девушку по бедру. — Зацепило что ли, что не тебе коктейль принесли, а мне, да?

— П-ф-ф! Коктейль ей принесли… — Катя давится от хохота, но под нос бурчит, что все самое лучшее всегда достается Леське и Соне, а нам по остаточному принципу.

Но чтобы не говорили девчонки, я все чаще украдкой смотрю на Влада и отвожу взгляд в сторону, когда он поднимает свой на меня. Чувствую это мимолетное колючее прикосновение, от которого на коже высыпают пугливые мурашки, но после того, как оно исчезает, жду пару минут и снова возвращаюсь к фигуре обладателя серых глаз.

— Купаться!

Я не успеваю понять, кто предложил эту идею, но девчонки подхватывают ее, подскакивают на ноги, чуть не наперегонки скидывают на шезлонги одежду, оставаясь в купальниках, и уже тянут с меня сарафан, уговаривая составить им компанию окунуться пока мальчики расставляют стулья и собирают стол под тентом. И да, я бы с удовольствием и позагарала, и поплавала, только кто мне сказал, что утром сорвусь к Владу, а потом вообще не пойми куда, и там будет нужен купальник?

— У меня купальника нет, — развожу руками, но видимо этот факт мало кого волнует.

— Влад! Влад, иди сюда! — зовёт Леся и без лишних объяснений тянет его футболку вверх. — Снимай быстро! — отдает ее мне и подталкивает к машине, — Пошли.

— Лесь, куда? Я не могу так. Лесь…

— Ой, завязывай ломаться. В первый раз что ли? Или думаешь тут трусами кого-то удивить? Все свои. Сонька вон на прошлой неделе в одних стрингах загорала и ничего. Раздевайся, кому говорю! Кать, подержи полотенце, чтобы наши мальчики не подсматривали.

К такому повороту меня точно не готовили. Под напором Леси и Кати я снимаю сарафан, потом лифчик и практически тону в футболке Влада, стыдливо оттягивая ее как можно ниже, чтобы прикрыть кружевные трусики. Может Соня и загорала в стрингах, но я не она и так точно не смогу. Только Леся хлопает меня по рукам, несколько секунд критично смотрит на получившееся безобразие и без капли сомнений рвет футболку снизу до середины, чтобы завязать эти хвосты под грудью. Я даже не успеваю запротестовать или сказать, что футболка ни разу не моя, а Влада.

— Ну вот! Совсем другое дело! Красотища! — звонко цокнув языком, вздыхает, глядя на мой плоский живот. — Блин. Рядом с тобой я просто корова какая-то, но пофиг! Пошли!

Замотавшись в полотенце, бреду к озеру, стараясь не попасться на глаза Владу, только и он, и парни будто сговорились и побросали свои дела, чтобы посмотреть на нас прямо сейчас. Несколько метров от машины до воды я иду физически ощущая взгляды, среди которых один, не отрываясь ни на мгновение, колется своими иголками. А девчонкам все нипочем. Спрятав меня от наблюдателей за полотенцем, ждут, когда я зайду в воду по пояс, и потом с визгами летят следом. А через несколько минут к нам присоединяется Андрей, за ним Вовчик и Гриша. Они брызгаются, подплыв ближе, и подбрасывают Соню, решившую изобразить бомбочку. Я смеюсь, отфыркиваясь от брызг воды, поворачиваюсь к берегу и никак не могу понять почему Влад не идет к нам. Он разжигает мангал, складывает привезенные поленья шалашиком для костра и только потом снимает брюки. Только идет не в нашу сторону, а к небольшому понтону. Ныряет с него и отплывает всё дальше и дальше от берега.

— Не обращай на него внимания. Пару часов побесится и остынет. Надо было мне телефончик оставить, — Андрей негромко смеется.

— В смысле, тебе? А Леся? — я разворачиваюсь и только широкая улыбка девушки спасает парня от утопления. Она хихикает и кивает:

— Дурак, да? Как будто мы его куда-то отпустим, — обняв его за шею, целует в щеку и негромко канючит, — Дюша, покорми нас. Мы ужас какие голодные и хотим кушать. Очень-очень.

— И что хочет мой любимый Пузанчик?

— Пузанчик хочет апельсинку или бананчик.

От милоты их общения с моего лица не сходит улыбка, а Андрей подмигивает, показывает ладонью, чтобы я ему обязательно позвонила и хохочет, получив подзатыльник от хихикающей Леси.

Чем дольше я наблюдаю за всеми, тем больше удивляюсь, как Влад сам вписывается в эту компанию. Леся с Андреем — два плюшевых медвежонка, которых хочется обнять и затискать. Уплетают напополам пирожки, отламывая друг для друга самые вкусные кусочки. Мурлычут о своем и светятся солнышками. Соня и Гриша — чудики, постоянно подкалывающие друг друга какой-нибудь мелочью. Она втихаря мажет пару кусочков шашлыка в его тарелке адским по своей концентрации соусом халапенья, капает табаско, васаби, сверху маскирует кетчупом чили, а потом визжит, убегая от огнедышащего и размазывающего по щекам слезы дракона, обещающего скормить ей всю банку с «Андрюхиной жженкой». Вовчик и Катя — классическая иллюстрация к истории «влюбились с первого класса и жили долго и счастливо». Смотрят друг на друга так, что весь мир для них замирает и боится пошевелиться. И Влад среди них — айсберг. И вроде бы Андрей обещал, что он пробесится и остынет, но ощущения такое, что схлынувшая бесячка окончательно прекратила серые глаза в ледышки. Каждый раз, почувствовав на себе их взгляд, по коже пробегает холодок, от которого не может спасти ни надетая толстовка, ни пылающий костер. Странный, отрешенный. Будто все сильнее закрывающийся от всех и от меня особенно. Где-то глубоко в своих мыслях, а не здесь, среди друзей. И они его не трогают, не тормошат, что кажется ещё большей странностью. Курит одну за другой, цедит пиво, изредка улыбается, глядя на танцующие по поленьям языки огня. Бришка права — Демон. И я права — Дикарь, которому на всех наплевать. И на меня особенно. Таким никто не нужен.

— Сбацай чего-нибудь для души, а?

Андрей подмигивает мне в очередной раз и передает невесть откуда появившуюся гитару Владу. И в этот момент на его губах вспыхивает настоящая, живая улыбка. Он отбрасывает в костер недокуренную сигарету, несколько минут настраивает инструмент и когда начинает петь, перебирая струны с трепетной нежностью, вся моя теория о нелюдимости разлетелась в пух и прах. Его голос, глубокий, проникающий кажется в самое сердце, в миг заглушил все звуки и стал для меня тем единственным голосом, что я смогла бы услышать даже на другом конце Вселенной и прийти к нему невзирая ни на что.

И мое сердце вдруг попросит тишины,

Поставит музыку чуть слышно, на репит…

Среди ста тысяч лиц толпы совсем одни

Семь грустных нот и тихий шепот: «Пусть болит».

Пускай порвет к чертям, в лохмотья, с треском душу,

Пусть отболит уже все то, что прячется внутри…

Семь грустных нот, аккордов шепот что-то душит,

Ты хочешь правды? Хочешь истины? Бери…

Бери все то, к чему протянется рука, бери без жалости, оставь пустое после.

Бери, ну что же ты застыла? Мне не жаль!

Возьми мой мир, возьми мой свет, пусть буду послан

Потом к чертям, а может в призрачную даль.

Оставь репит, оставь лишь тихие аккорды,

Тебе не нужное, а мне она нужна…

Семь грустных нот, рояля клавиши истерты…

Среди ста тысяч лиц моя душа больна.

И пусть проходят мимо, пусть в плечо толкают,

Пусть недовольство вымещают: «Что ж ты встал?»

В толпе из тысяч лиц семь грустных нот играют

Репитом в душу. Раз за разом мой финал…

В повисшей тишине слышно как скрипит песок под его ногами. Допел, отложил гитару и пошел в темноту, а я поднялась, дернулась следом, увидела вспыхнувший огонек зажигалки и тут же остановилась, не зная куда себя деть. Все внутри сжалось в болезненно-пульсирующий комочек от непонятной тоски и оборвалось на последнем аккорде.

— Да иди ты уже к нему! Что стоишь-то, как глупая? — зашикала на меня Леся.

Только я зачем-то посмотрела на Соню и Катю. Будто они могли подсказать, что мне делать, если сердечко просится пойти, а сама боюсь сделать этот шаг.

— Я бы не пошла, — негромко произнесла Соня. — Нарычит обязательно, а сейчас — точно сорвется. Только хуже будет.

— А я лучше промолчу, — Катя плотнее прижалась боком к Вовчику и пожала плечами. — Сами разберутся. И вы, курицы, со своими советами не лезьте.

Снова неопределенность и никаких подсказок. Только он там, в темноте, а я здесь и уже стою. Шаг, второй, третий. С каждым следующим кавардак в голове никуда не исчезает и усиливается, лишь сердечко колотится все быстрее и быстрее. Останавливаюсь, не дойдя двух метров. Пригвожденная взглядом и неожиданно тихим голосом:

— Надень. Замёрзнешь.

В его куртке тепло. По-особенному тепло и спокойно. Осмелев, встаю рядом, пытаясь угадать на какую именно из звезд на небе он смотрит.

— Говорят, если долго смотреть на Луну, она начинает смотреть внутрь тебя.

— Может, все же в бездну?

Смеётся в ответ. Встает сзади и спрашивает, практически касаясь губами моих волос:

— Может сейчас признаешься зачем приехала?

— Узнать как рука.

— Тебе есть дело до моей руки?

— Видимо, есть.

В воздухе нет ни одного глотка кислорода. Будто кто-то выжег его полностью, до последней капли, и остался лишь терпкий запах можжевельника с горькой ниточкой костра и еле уловимой пряностью. Все вокруг пропитано его запахом, только я дышу им и никак не могу надышаться. Если бы можно было как-то унести его с собой, чтобы потом выпустить в своей комнате…

— Сколько сейчас времени? — голос дрожит, и его ладони плотнее запахивают куртку на моих плечах, сметая последние сомнения.

— Не знаю. Мобильный в машине лежит.

— Тогда… Тогда, — вдохнув побольше для смелости, разворачиваюсь к Владу лицом. — Что бы ты сделал, если бы тебе сказали, что завтра никогда не наступит?

— Что за бред? Что-то всегда можно придумать.

— Нет. Ничего нельзя придумать и исправить. Комета летит, глобальный катаклизм. Решения нет. Ответь, — всматриваюсь в искорки звезд, отражающиеся в его глазах.

— Если бы завтра реально не наступило, и я бы ничего не мог сделать, чтобы это изменить… Тогда… Я прожил бы этот день так, чтобы потом жалеть о том, что его нельзя повторить снова.

— Спасибо, — выдыхаю ему в губы и уже жалею, что завтра слишком близко, а мой поцелуй станет последним и самым ярким воспоминанием о сегодня.

10. Маленькая ложь

Кто-то скажет, что во всем виновата случайность, и все в этом мире подчиняется этой самой случайности. Что бы ты ни делал, все уже заранее предрешено и кем-то продумано на сто шагов вперед. Кто-то многозначительно усмехнется и скажет, что во главе угла всегда стояла и будет стоять химия, а два элемента, оказавшись в одной пробирке, либо никак не взаимодействуют между собой, либо вступают в реакцию. Ну а я… Я не знаю. Не хочу знать и тем более разбираться в происходящем.

С самого утра с моего лица не сходит глупая, счастливая улыбка. Наверное, она появилась еще до того как я проснулась и открыла глаза. До того, как поняла, что обнимаю подушку, рядом с которой лежит толстовка, а я тяну ее к себе, зарываюсь в нее лицом, вдыхая такой теплый запах своего сна. Чищу зубы, умываюсь, осторожно касаясь пальцами припухших губ. И в ответ на прикосновение в голове вспыхивает вкус его поцелуя. Или поцелуев. Не помню сколько их было, но помню как это было. На затылке высыпают мурашки, а улыбка становится шире и отражение в зеркале плывет, покрывается невесть откуда взявшейся молочной дымкой. Хочется закрыть глаза, окунуться в нее полностью и вернуться назад. Туда, где ночь, пляж, звезды и он. Кажется, я вчера сошла с ума. Только это безумие сладкое, как мед, и лишь самую малость горчит тем, что его никак не получилось замедлить или хотя бы поставить на паузу. И меня никто не поймет. Ни мама. Ни папа, ни Аля — ее взгляд в тысячу раз красноречивее любых слов. Вздыхает и качает головой, когда я, замечтавшись, начинаю выводить кончиком ложки узоры на салфетке и не замечаю ничего вокруг. Лишь на звук входящего сообщения поворачиваю голову и долго не могу понять о какой кроватке идёт речь, но по тексту догадываюсь кто меня зовёт ее выбирать.

— Алечка, пожалуйста, только не спрашивай ничего и не говори никому. Мне очень-очень нужно!

Стыдно просить ее о таком, но придумать хоть что-то похожее на правду и сбежать из дома, когда она уже видела причину моей просьбы, вряд ли получится. Я складываю ладони, заискивающе смотрю в ее глаза и едва не визжу от счастья, когда она достает из сумочки ключи от своей машины и протягивает мне.

— Ох, Лизка… Ну вот как с тобой разговаривать? Только не до ночи.

— Аленька, спасибо, спасибо, спасибо!!! — чмокнув женщину в щеку, лечу в свою комнату и судорожно переворачиваю шкаф.

Платье-колокольчик с бабочками, туфельки без каблуков… Перескакивая через ступеньку, бегу в гараж и поторапливаю слишком медленно поднимающиеся рольставни.

Он стоит у входа в магазин рядом с площадкой, на которой выставлены образцы колясок. Рассматривает их так внимательно, будто всерьез намеревается купить одну и выбирает для себя. Я невольно улыбаюсь. Облокотившись на руль, смотрю, как Влад ощупывает колеса, пробует разные положения у ручек и даже катает одну из приглянувшихся ему колясок-трансформеров вперед-назад, покачивая, как заправский папочка со стажем. Спрашивает о чем-то девушку-консультанта, и она показывает ему как снимается люлька, потом ладонью трогает соседнюю — прогулочный вариант, и ее тоже разбирает. По ее уверенным движениям понимаю, что обе — это одна и та же модель, просто в разных вариациях. Влад кивает и задумчиво трет подбородок, глядя на болтающуюся на ручке бирку с ценником, а потом оборачивается к Лесе и дёргает подбродком, будто спрашивает, нравится ей или нет. Она отрицательно мотает головой в ответ и крутит пальцем у виска, что-то эмоционально говоря Владу — видимо про цену. Коляска явно слишком дорогая и ей совсем не по карману. Но определенно нравится, хотя и пытается всем своим видом этого не показать. Только со своего наблюдательного поста мне видно, как она на нее смотрит, когда Влад отходит к другим. Она улыбается, проводя ладонью по капюшону, и даже украдкой фотографирует ее на телефон, а потом, обернувшись, замечает меня и приветственно машет рукой.

— Если бы я не знала кто именно замахнулся на материнский капитал, то подумала, что это Влад, — улыбаюсь девушке, а она едва ли не светится от счастья и, взвизгнув, хватает меня за руку:

— Ой! Лиза! А что ты тут делаешь? — Леся пучит глаза, словно мы увиделись совершенно случайно, а не потому, что она меня позвала. Оборачивается и зовет Влада. — Владка, смотри кого я встретила! Бывает же, да?

— Врушка, — шепчу ей.

— Ой, вот даже не думала, — тихо отвечает мне и уже громче, — А мы вот кроватку приехали выбирать. Андрейка на работе, я одна боюсь. Вот Владу позвонила, чтобы помог. Мне же тяжёлое таскать нельзя. Хочешь с нами? Ой, а ты ведь на машине, да? Можешь нас потом не подбросить? У Андрюхи с утра ещё с машиной что-то случилось. Он ее и так, и сяк, а она фырчит и не заводится. Хорошо Владик ему свою дал, а то точно опоздал бы на работу. Ли-и-из, подвезешь ведь? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Леся тараторит с такой скоростью, что при всем желании ни у меня, ни у Влада не получается вставить ни слова. Я киваю на все ее вопросы, а сама не могу оторвать взгляда от улыбки на его губах.

— Случайно. Как же, — усмехается он, пристально смотрит мне в глаза и отрицательно мотает головой, словно говорит, что обмануть его не получилось.

Только я развожу руки в стороны:

— Представь себе, случайности они такие.

— И что ты тут забыла?

— Каталась. Увидела Лесю и решила поздороваться.

— На этом? — он безошибочно показывает ладонью в сторону Алиной «Короллы» и снова мотает головой.

— Эй! Это что за допрос начался, а!? Нормальная машина, — Леся вклинивается между нами и дует губы. — Если ты не хочешь, чтобы Лиза мне помогала выбирать, то я хочу! — топает ножкой и оборачивается ко мне, тыча пальцем в коляску. — Прикинь, я его попросила всего-то помочь кроватку донести, а он как увидел эту коляску, так сразу в нее и вцепился. Давай, говорит, купим. Ага! За тридцать тысяч! Я что, совсем больная или на золотом мешке сижу что ли? Нет, ну ты представляешь, Лиз? Да я на эти деньги лучше ремонт в комнате доделаю! Еще и на манеж останется.

Вцепившись в мою ладонь мертвой хваткой, она потащила меня ко входу в магазин, перебирая все возможные варианты потратить деньги с большей пользой. И уже в дверях обернулась посмотреть идет ли Влад за нами.

— Вот же гад! — тихонько выдала она. — Я ему можно сказать помогаю, а он мало того, что бычил всю дорогу до магазина, так еще и на тебя наезжает, будто ничего вчера не было. Ты только не обижайся. Я этому дебилу мозги пропесочу обязательно. Думает, что я слепая и не догадалась, чем вы там занимались.

— Лесь, — у меня вспыхивают щеки от такой ошеломляющей прямоты, но девушка лишь отмахивается и, увидев ряды кроваток, увлекает меня за собой.

И все же мое предположение оказалось верным. Леся не просто считала каждую копейку, она пыталась сэкономить на всем. Даже там, где, по-моему мнению, экономить вообще нельзя. Сперва я подумала, что девушка просто никак не может определиться во всем этом многообразии матрасиков, их наполнителей, подушек и бортиков, а потом заметила, как она пересчитывает деньги, не вынимая кошелек из сумочки. Это никак не укладывалось у меня в голове, особенно после вчерашнего пикника на широкую ногу, на который ребята скидывались поровну. Но больше меня поразило другое. Стоило только Владу заикнуться о том, что Лесе лучше потратиться на одну нормальную и удобную кроватку, а все остальное он купит ей в подарок, милого Пузанчика буквально подменили. Еще секунду назад она улыбалась и вот уже лицо девушки превратилось в непрошибаемую каменную маску, а ее взгляд с легкостью мог бы составить конкуренцию айсбергу. Не проронив ни слова, она несколько секунд смотрела на Влада как на заклятого врага и потом пошла к самым дальним кроваткам.

— Не лезь, — осек Влад, стоило мне только открыть рот, чтобы спросить чем вызвана такая реакция. — Это тебя не касается, — обрубил и направился к девушке.

Я окончательно запуталась. В голове никак не вязались два события. Первое — Леся с лёгкостью тратится на развлечения, и второе — на следующий день Леся ужимается на самом святом — своих детях. Окажись я в такой ситуации, не задумываясь отказалась бы от пикника. Но даже если и представить себе, что это действительно так, то почему она отказывается от помощи? Ведь те же матрасик и подушки стоят не настолько дорого, чтобы считать предложение Влада оскорблением. Да и он вряд ли хотел ее обидеть.

— Вам что-нибудь подсказать?

— Нет, спасибо, — ответила я подошедшему консультанту. Повернулась к нему на автомате, чтобы уточнить, что пришла с друзьями, а не за покупками, и зацепилась взглядом за небольшой плакат за его спиной. — Извините, а можно узнать поподробнее про подарочные сертификаты?

— Да, конечно. Что именно вас интересует?

— М-м-м… — подумав несколько секунд, я кивнула себе и спросила. — У вас сертификаты на определенную сумму или можно самому выбирать номинал?

— Есть обыкновенные: на одну, две, пять и десять тысяч рублей. Но мы можем оформить и премиум-сертификат, если сумма превышает десять тысяч.

— Так. А обязательно тратить его за одну покупку или можно разбить на несколько?

— Обыкновенные да, а премиум действует, как пластиковая карточка.

— Хорошо, — протянула я, посмотрела на Лесю, плачущую и что-то выговаривающую Владу, и уже не сомневаясь кивнула. — Пойдемте оформлять. Правда у меня к вам будет одна маленькая просьба…

Странно, но у меня не было ни капли не сомнений, что сейчас делаю все правильно, и когда через громкую связь в магазине раздалась торжественная музыка, заулыбалась и отошла так, чтобы Леся и Влад меня не увидели, а я, наоборот, могла за ними понаблюдать.

— Уважаемые покупатели, мы рады сообщить вам, что в нашем магазине сегодня маленький юбилей — сто тысячный покупатель. От лица администрации мы хотим поздравить его с грядущим счастливым событием в жизни и пожелать всего самого наилучшего.

От стойки кассы в сторону Леси пошел консультант, которого я пытала про сертификаты. Со связкой гелевых шариков в одной руке и конвертиком в другой. Плачушая девушка с недоумением посмотрела на остановившегося рядом с ней молодого человека, замотала головой и что-то спросила, показывая на себя пальцем, а когда он кивнул, расплакалась сильнее и бросилась ему на шею.

Изобразить удивление от свалившегося счастья на голову Леси у меня получилось гораздо лучше, чем у нее от моего появления. Я стояла, выбирала плюшевых тигрят в забавных костюмчиках, а Леська чуть не снесла меня и завопила:

— Лиза!!! Ты слышала??? Угадай кто? Я!!! Я сто тысячный покупатель!!! Прикинь!!! Лизка!!! Прикинь!!! — она скакала вокруг меня и трясла конвертом, — Он такой подходит, говорит, что это я, а я реву и не верю!!! Прикинь как свезло!!! Как думаешь, а сколько тут денег? — она вытащила пластиковую карточку сертификата и показала мне.

— Правда? Поздравляю! Лесь, наверное, можно на кассе узнать.

— Да? — застыв на мгновение, она сорвалась к кассам, а я буквально обмерла, увидев Влада.

— Юбилей? Серьезно? — спросил он, снимая с полки медвежонка в тельняшке. Покрутил его в руке, поставил обратно и хмыкнул, когда я пожала плечами. — Прямо какой-то день совпадений и случайностей.

11. Качели

Я не могу ничего с собой сделать. Оказавшись в проходе между рядами наедине с Владом, меня начинает поколачивать, и голова отказывается работать. Мысли, стоит к ним только потянуться, срываются врассыпную вспыхнувшими кометами, и я не успеваю вцепиться ни в один из ускользающих хвостов, чтобы решить как лучше отреагировать на прозвучавшую едкость, стоит ли отвечать на нее, обижаться на его слова или нет, остаться здесь или уйти с гордо поднятой головой… Он подходит ближе, с хрустом сминая расстояние, превращая воздух между нами в густой кисель, и меня пугают ощущения от происходящего. Яркие, оглушающие и пробивающие насквозь. Чувствую его взбешенность и злость, как холодок пробежавший по всему телу окутывает запинающееся и тут же срывающееся куда-то вдаль сердце, и еще этот взгляд. Тяжёлый, давящий взгляд дикого разъяренного животного. От него забравшиеся под кожу острые ледяные иголки разрываются и начинают жечь. Больно, невыносимо больно и в то же самое время приятно. Влад медленно разбирает меня на атомы и просеивает их между пальцев, будто песчинки, а я никак не могу этому противостоять. Мне нравится, как он на меня смотрит и что именно он смотрит на меня так. Стою, уже боясь пошевелиться и отвести глаза. Кажется, сейчас достаточно одного взмаха ресниц, малейшего вздоха или неловкого движения и все оборвется. Только я так и останусь песчинками, упавшими к его ногам, и никто не сможет собрать меня обратно. Никто, кроме Влада. А он, прищурившись, делает ещё один шаг. Вздрагиваю, не зная чем это обернется и продолжаю сгорать в его ярости. Он ничего не говорит, подходит слишком близко, вплотную, давя одним своим присутствием, ломая меня без слов, своей молчаливой злостью, но я инстинктивно поднимаю голову выше рывком. Так, будто мой подбородок сжали сильными пальцами и дёрнули вверх.

— Сколько?

— Сто, — сдаю себя сразу и с потрохами, а голос предательски срывается. К горлу подступают слезы, словно меня поймали за руку на месте преступления, хотя ничего плохого я не сделала.

Или сделала? От прямого взгляда внутри черепной коробки что-то взрывается, и маленькие человечки в ней начинают лихорадочно искать какую-нибудь мало-мальски объясняющую все причину и оправдания. Все же, получается, что сделала? Или нет? Наивная мысль, что могла бы обмануть и, в принципе, не обязана перед ним отчитываться, если я решила сделать приятное Лесе, осторожно проскальзывает по самому краю подкорки и сразу же пугливо сбегает, заметая за собой следы. А на губах Влада возникает едкая улыбка, будто прочитал все по моим глазам:

— Тебе говорили не лезть?

Я киваю, если можно так назвать еле заметное движение головы. Снова буравит взглядом, а потом дёргает на себя мою сумочку, открывает и перекладывает в нее содержимое своего кошелька. Все купюры, что в нем лежали, всю мелочь до последней монетки.

— Остальное отдам через неделю. Не лезь к моим друзьям со своими деньгами.

Ультиматум. Никаких вскладчину или пополам, переговоров или компромиссов. Их не было и никогда не будет. Меня, как нашкодившего котенка, подняли за шкирку, встряхнули, чтобы в следующий раз было неповадно совать свой нос куда ни попадя, и вернули обратно в коробку к таким же котятам. Сиди там, развлекайся среди своих и просто смотри, если очень интересно, но не высовывайся. Обидно до слез и больно. Я же просто хотела, чтобы Леся порадовалась. От чистого сердца. А этот порыв расценили как что-то другое. Щелкает замком, всовывает сумочку мне обратно в руки и разворачивается на звук приближающихся торопливых шагов с улыбкой.

— Вот вы где! — Леся цепляет нас обоих под руки и тащит к ряду с кроватками, не замечая моего пришибленного состояния. — Я все узнала и посчитала. Коляску однозначно возьму ту, которую ты мне показывал, кроватку сейчас тоже выберем, потом матрас, бортики, вообще все что нужно! Ещё пеленальный столик посмотрим…

Леся трещит, перечисляя все, что попало в ее внезапно разросшийся список покупок, нервно хихикает, не выпуская из пальцев карточку сертификата, и смеётся, когда Влад шутит по поводу удачно сломавшейся машины Андрея. Ведь, окажись она на ходу, стотысячным покупателем оказался бы кто-то другой. Проглатываю эту шпильку, едва удерживая рвущиеся наружу слезы.

«Я ведь просто хотела помочь! Помочь! Посмотри на Лесю! Посмотри!»

Пузанчик носится по магазину, светясь ярче солнца на каждую новую вещь опускающуюся в тележку, а меня разрывает на клочки от несправедливой жестокости. Я же правда хотела помочь!

На заднем сиденье едва хватает места, чтобы туда смог втиснуться ребенок, и меня, как самую маленькую, пытаются хоть как-то на него втолкнуть, а потом, когда это, не без очередных перекладок, все же удается, ставят на колени автокресло и пару пакетов в ноги. Багажник забит под завязку, все свободное место в салоне занято приданным для Лесиных карапузиков, на крыше, примотанные скотчем к рейлингам, коробки с кроваткой, столиком и коляска — Пузанчик отказалась от доставки, чтобы вечером шокировать Андрея и поверить самой в свалившееся на голову счастье.

— Лиза, ты там как? — спрашивает она каждые две минуты, а я отвечаю:

— Все хорошо, — только самой плохо и хочется разрыдаться.

Вчерашние поцелуи, да что уж говорить, весь день целиком уже кажется чем-то приснившимся, привидевшимся и нереальным, а Влад… Ненавижу этого дикаря! Аля была права. Ничего хорошего у меня с ним не выйдет. У нас вообще ничего не может быть, а сегодняшнее только подтвердило это. И то, что так получилось, не плохо. Наоборот, замечательно! Я просто была не в себе. Перебрала и в клубе, и на пляже, а он воспользовался моим состоянием. Слава богу, что дальше не зашло. Ещё бы подцепила какую-нибудь дрянь… Чем думала и думала ли? Естественно нет. Достаточно было один раз отказать Сабрине, отстоять свое мнение, не поддаваться на уговоры, и все. Не было бы ничего. И не чувствовала себя униженной и втоптанной в грязь. А главное кем? Этим дикарём!

Кажется, я слишком провалилась в свои размышления, а Леся услышала мое раздраженное шипение.

— Лиз, у тебя там точно все нормально? Может, я заберу хоть что-нибудь?

— Замечательно, Пузанчик! Не переживай, — стараюсь придать своему голосу побольше веселья. — Лучше скажи как там твои карапузы, не шалят?

— Не. Потопались пока садилась, а потом сразу притихли. Машиной впечатлились, наверное, — хихикает она. — Классная такая. Дорогущая, да?

— Не знаю. Я у тети попросила покататься.

Сказать правду даётся мне намного проще. Сколько стоит машина я действительно не знала и не интересовалась, а Алевтина, когда она только появилась у нас в доме, практически сразу стала для меня тетей Алей. Леся тихонько вздыхает, что когда-нибудь и они с Андреем купят что-нибудь похожее. Сперва только доделают ремонт и расплатятся с ипотекой, а там уже и машину поменяют. Их старичок Фольксваген как раз окончательно развалится. Она трещит без умолку, заваливает меня вопросами, и отвечать на них я стараюсь с максимальной осторожностью. Учусь, пока не работаю. На международных отношениях. Смеюсь, когда просит что-нибудь сказать на английском. Говорю, что она самая лучшая мамочка на свете, с идеальным произношением, перевожу, потом эту же фразу повторяю на французском, немецком и испанском. Уже вдвоем хохочем, что испанский и французский мягче и приятнее, а немецкий слишком грубый.

— Как Влад! — выдает Леся, а я киваю и на этом самом грубом цежу сквозь зубы длиннющую тираду, в которой выговариваю все, что думаю о Демоне, и становится чуточку легче.

Леська аплодирует, как маленькая девочка попавшая на исключительно для нее одной затеянное представление, и требует, к моему счастью, не перевод, а повторение «вот этой же зубодробилки на мягоньком». Испанский — ко всему уже сказанному добавляю еще несколько строчек, а на французском «cochon» и «merde» звучат едва ли не обязательной связкой к не менее частому «sauvage». И кому бы рассказать, как приятно от того, что могу практически в лицо высказать этому самому cochon какое он merde. А Влад хмыкает:

— Еще бы понимать, как этот, — щелкает пальцами и едва выговаривает, — суваж, мерд и кранк смогли уместиться в одной голове.

— Училась хорошо и с репетиторами занималась, — улыбаюсь и на выдохе добавляю с такой патокой нежности, что Леська уже пищит от восторга. — Je te déteste cochon. Vous êtes un connard cruel et cynique et une merde rare!

— А-а-а-а-а!!! Класс!!! Обожаю!!!

— Звучит, как признание в любви, — хмыкает Влад. — Не зря французский считают ее языком. У Лары Фабиан вроде была песня про этот же тэ. Лесь, не помнишь? Же те, же те, комо фу и что-то там.

Довольно точно напевает мотив, только я хохочу от того, как он произносит слова, и не собираюсь его поправлять и тем более раскрывать всю прелесть этого самого языка любви. Блаженен тот, кто верит? Признание? А-ха-ха-ха-ха!!!

— Нет, не спорю, что мое произношение страдает, но где я и где международные отношения? — Влад бросает на меня быстрый взгляд через зеркало заднего вида и снова сосредоточивается на дороге.

Около магазина делаем небольшую остановку — Леся уточкой летит за тортиком, а Влад выходит покурить. Я же благоразумно решаю никуда не дергаться и остаюсь в машине. Пока вылезешь из этого плена, потом снова заползать — времени больше потрачу и разговаривать с Владом не хочется от слова совсем. Да и он не спешит хотя бы извиниться. Присел на капот, щелкает крышечкой зажигалки и пускает колечки, доводя своим спокойствием, тупостью и непрошибаемостью до бесячки.

«Да как так можно? Совсем нечего сказать? Манеры исключительно в „Провансе“ с Бришкой, а со мной что? Можно не церемониться?»

Из обиды за грубость меня бросает в жерло ревности и обиды, но уже за тупость. Хочется выскочить, выораться уже на родном и могучем с применением тех слов, которые, по его мнению, не знают принцессы. Демон он, как же.

«Дикарь! Неотёсанный дикарь!!! Только и может, что махать кулаками. Ой, вы посмотрите, научился все же окурок тушить и бросать в мусорку.»

Язвительность судорожно захлапывает свой ротик, стоит Владу снова оказаться в машине. Достает из кармана упаковку мятных леденцов, один отправляет себе в рот и протягивает мне коробочку, как ни в чем ни бывало:

— Хочешь?

— Нет!

— Как хочешь.

Ещё немного и меня сорвет с катушек. Бесит. Бесит каждое его движение, нахальность, с которой включает магнитолу, и насвистывание. Из-за детского кресла не вижу, что именно он делает, но через пару секунд колонки издают негромкий и короткий писк, а дальше снова тишина. Вплоть до появления Леси. С ней в машине появляется запах сладкого и восторженное:

— Ну точно сегодня какой-то день везения! Ни в жизнь не поверю, что вот так зашла в «Пекарню», а на прилавок «Наполеон» выставляют.

— Может, просрочка? — Влад усмехается, но там где я молчу, Леся прямолинейно отправляет шутника по всем известному направлению пешком:

— Выкуси! Свежатина! Сегодняшний! Я же говорю, что везение! Андрюшке расскажу, не поверит. Сейчас как приедем, как налопаемся. М-м-м…

Леська светится ярким солнышком, и рядом с ней даже такой, как Влад, кажется чуточку лучше. На секунду. Из колонок начинает звучать та самая «Je t’aime» Лары Фабиан.

— Я же говорил, что что-то знакомое.

А на припеве начинает подпевать…

Сносит. Меня прошибает и внутри все сильнее и сильнее расцветает щемящее: «Почему?» Если бы не магазин, если представить себе, что сейчас в машине были только мы одни, и пусть даже я сидела сзади, а ты вот так же включил эту песню… Полетевшая вдаль фантазия оказалась такой яркой, что на кончиках пальцев я уже явственно чувствую натянутую ткань футболки. Я бы обняла, обязательно обняла, не могла бы не обнять, а ты… Ты бы одной рукой накрыл мои ладони, чтобы в них сильнее отдавался бумкающий ритм твоего сердца. Ввысь. Куда-то за облака. Прикрыв глаза, улетаю высоко-высоко подхваченная мощными крыльями голоса, поющего про такую нереальную и безумную любовь. Почему?

С ворохом пакетов в руках поднимаюсь по лестнице за Лесей, а она торопливо достает из сумочки ключи, поворачивает их в замке и на последнем обороте толкает дверь несколько раз:

— У-у-у, зараза, вот доберется до тебя Андрюшка…

Она ругается так смешно и по-детски, что у меня на губах появляется улыбка. Скидываю в коридоре туфли и отношу покупки в комнату больше похожую на склад. В ней на полу стоят двери в упаковке, лежат обои, упаковки с клеем, чемоданы и ещё невесть что укрытое простынями.

— Вот доделаем ремонт и будет у нас тут свое гнёздышко! — Леся с нежностью смотрит на голые стены и торчащие из них провода от розеток, а потом тянет меня на кухню.

Там тоже ремонт застыл в стадии «разобрать и вынести старье». Из мебели лишь стол и табуретки. Раковина и газовая панель врезаны в лист фанеры, прикрученной к каким-то деревяшкам, между ними подобие полочек с кастрюлями и сковородками. И на первый взгляд — это не кухня, а тихий кошмар. Только Лесю он ни капли не смущает. Она усаживает меня за стол, ставит «Наполеон» в центр стола, а чайник с яркими ромашками на плиту, две фарфоровые кружечки и одна с жирафом Мелманом, по-домашнему уютные салфетки, вазочка с печеньем…

— Лесь, — раздается из коридора, — все в спальню?

— Ага! — отзывается она и останавливает меня, подскочившую на помощь. — Сиди. Не хватало ещё тебе тяжести таскать. Владка быстрее сам переносит.

Пузанчик достает из холодильника крохотную баночку меда, а у меня во рту уже горчит послевкусие и становится тепло от его аромата. Жмурюсь от наваждения, вновь поплывшего перед глазами. Там, вдалеке, горит костер, над головой звездное небо и губы вспыхивают огнем от собственной смелости.

— … беленькие фасады, холодильник в нишу переставим, сверху полочки…

Словно сквозь вату слышу голос Леси, киваю, только не могу никак вникнуть о чем она рассказывает. Я не здесь. Я там, на пляже. Задыхаюсь от огня, вспыхивающего внизу живота, когда он прихватывает мою губу своими, и проводит пальцами по спине, прижимая к себе плотнее.

Громкий свист закипевшего чайника выдергивает меня обратно. Леся все так же весело щебечет про ремонт, а в дверном проеме он. Стоит, привалившись к косяку. Смотрит на мои горящие щеки, от чего они вспыхивают еще сильнее, проводит ладонью по волосам, взъерошивая их, и сердце снова запинается.

12. Две войны и ультиматум

Наверное, это была самая жалкая попытка из всех возможных, но я не придумала ничего лучше, чем схватить кружку с жирафом и отпить из нее, оставляя на краю отпечаток губной помады. Неконтролируемая, глупая и одновременно с этим безрассудная вспышка злости. Там, где Влад одним своим взглядом умудрялся вывести меня из равновесия, мне просто до смерти захотелось зацепить его в ответ, желательно побольнее, а кружка так удачно попалась под руку. Только он опустился на табуретку, придвинул блюдечко с моим куском торта к себе и, отрезав ложечкой уголок, отправил в рот, наблюдая за моей реакцией. Следующий поднес уже к моим губам, а когда я их приоткрыла, с усмешкой помотал головой и снова съел сам.

— Это мое, принцесса, — процедил Влад, склонившись к моему уху. Без особых усилий отобрал кружку и, смахнув пальцем помаду, сделал из нее жадный глоток.

— Владка, вот ты жопа все же, — рассмеялась Леся. — Кружку пожалел?

— Это моя кружка, — печатая каждое слово, повторил он. — И я не люблю когда мое трогают и тем более пачкают помадой.

— А я о чем тебе говорю? Жопа ты! Жопенища! — Леся показала парню язык и захихикала, когда я снова вцепилась в оставленную без присмотра кружку с жирафом и демонстративно провела по губе ее краем.

Полыхнуло. В одно мгновение глаза Влада заволокло какой-то животной злостью, пугающей и завораживающей одновременно, а мне этого показалось мало. Вместо того, чтобы остановиться, обмакнула ложку в мед, отправила его себе в рот и протянула, жмурясь от восторга:

— М-м-м! Такой вкусный мед, Лесь. Влад, попробуй обязательно.

И ведь все внутри орет, что сейчас я не просто играю с огнем, а как шизанутая на голову пироманка плещу на него из канистры, заливая все вокруг себя и себя саму, но мне мало. Мне нужно больше. Я нащупала его болевую точку и теперь давлю на нее со всей дури, чтобы он сорвался, выорался, выгнал. Потому что сама встать не могу и так будет легче. Мне обязательно станет легче. Потом. А сейчас нужна точка, вспышка, обида, злость или ненависть — что угодно, лишь бы подняться, уйти с гордо поднятой головой и доказать себе, что Влад просто не достоин моего внимания, а у меня есть чувство гордости.

— Кружки мало? — вопрос звучит едва ли не с угрозой, только я киваю и с вызовом протягиваю ему ложку.

«Ну же, сорвись. Сорвись! Сорвись ты, наконец, Дикарь долбаный!!! Мне от тебя больно! Больно от того, что ты такой и что я такая! Сорвись! Сорвись! Сорвись же!!!»

От прикосновения его пальцев воздух начинает сгущаться и искриться, а по коже холодок от немигающего, ледяного взгляда. Дергает ложку на себя, только я сжимаю ее сильнее и не выпускаю. Тянет сильнее, упираясь пальцем в мои и еле слышно рыча.

«Ну же! Сорвись!»

— Вла-а-ад! Влад! Крапивин! Отдай, кому говорю! Влад, блин! — Леся вырывает ложку раздора, в которую мы вцепились, как два голодных бультерьера в кость, и шумно выдыхает, когда он начинает месить «Наполеон» в кашицу и отталкивает блюдечко с моим куском. — Ау! Вы оба с катушек слетели что ли? То кружку поделить не можете, то ложку… Лиз, ладно он, а ты-то чего!?

— Я? Я ничего. Это, — запинаюсь на полуслове от того, что Леся с лёгкостью оправдывает поведение Влада и переваливает большую часть вины за произошедшее на меня. — Не важно, Лесь. Ключи отдай, — протягиваю ладонь, — Крапивин!

О-о-о! Какое же удивительное совпадение и как приятно произносить его фамилию. Она звучит на порядок лучше любого ругательства. Крапивин. Расцеловала бы того, кто ее придумал.

— Крапивин, ключи! — повторяю, заводясь по новой.