Бесплатный фрагмент - Девушка за шторой

Анне Д.

«…стыдно нам оставить такую жену, не побеседовав с нею; она осмеет нас, если мы не пригласим ее.»

(Иудиф. 12:12)

I

1

Акционная колбаса на вид была полупротухшей, но зато и стоила вдвое дешевле против первоначального ценника. В любом случае, выбирать не приходилось.

Дед рассказывал, что в университетские времена получал стипендию сорок рублей и ее хватало, чтобы не умереть с голода и даже изредка выпивать бутылочку вина — настоящего грузинского «Ркацители», которое сейчас стоит под тысячу. Отец к воспоминаниям относился скептически: в его студенчестве стало по-другому.

В мои годы все вообще упало до нуля. Мне приходилось жить на то, что присылают родители, оставшиеся в райцентре.

Будь компьютерщиком, я мог бы работать где-нибудь администратором сети — как это делали приятели с математического факультета. Моя специальность — социальные технологии — сулила благополучие в будущем. Однако сейчас она не давала ничего.

Пока я лишь пытался наладить предварительные связи, надеясь устроиться на хорошее место после диплома. Попутно я перебивался случайными неквалифицированными заработками, поскольку родительских денег не хватало на жизнь в большом городе.

Время от времени я разносил Сбермаркетовские короба с продуктами, реже раздавал флаеры аптек и соляриев; еще реже — орал по бумажке в мегафон, что сегодня «последний день распродажи финской коллекции со скидкой восемьдесят процентов».

И, конечно, спасением оставались акции. Я имел карты лояльности всех супермаркетов округи, каждый день изучал сайт «скидкаonline», совершал целевые набеги в магазин. Сегодняшний ужин был обеспечен — а, возможно, и завтрашний завтрак.

Подойдя к общежитию, я сунул руку в карман и понял, что пропуска там нет. Выходя на улицу, я по вечернему холоду надел теплый пуховик, документы забыл в куртке.

Это не представляло проблем; сюда я сумел бы пройти даже голый, как папуас. Хуже было то, что вместе с пропуском в кармане остались ключи.

2

Правила требовали, чтобы ключ от комнаты — единственный на всех живущих — сдавался на вахту.

Но так мог делать лишь безмозглый вчерашний школьник. Мы, четверокурсники, знали, что почем и как жить в нездоровом пристанище.

По общежитию с утра до вечера слонялась всяческая рвань: чурки и молдаване, не имеющие отношения к университету — а у каждого из студентов имелось что-нибудь ценное. У всех были ноутбуки и планшеты, у кого-то фотоаппараты, дроны, шлемы виртуальной реальности и прочие дорогие игрушки.

Я жил скромно, не имел ничего, кроме дрянненького планшета Dexp.

А мой сосед — Саша Бухалов, благодаря соответствующему отчеству носивший прозвище «Пушкин» — владел настоящим айфоном за сто сорок тысяч.

Он происходил из такой же небогатой семьи, как моя, но имел иные планы. Целью Пушкина было найти не хорошую работу, а выгодную городскую невесту — с квартирой и отцом, который устроит сырной головой в масло.

Шансы у него имелись. В отличие от меня, Пушкин был высок, мускулист и статен.

Но даже при голливудском экстерьере заловить богатую девчонку было легче, имея облик не общажного оборванца, а приличного человека. Помимо айфона, в Пушкинов джентльменский набор входил фиолетовый костюм из крученой шерсти, настоящие ботинки «Baldinini» и часы «Омега» — поддельные, но вдесятеро более дорогие, чем обычные.

Все это надевалось ради особых ситуаций. В обыденной жизни Пушкин ходил таким же полубомжом, как и все, а сокровища хранились в шкафу. Потерять прикид в одночасье для него было страшнее, чем просто умереть. Поэтому мы не только сделали дубликаты ключей, чтобы с ними не расставаться, но еще поставили второй, сложный замок и укрепили дверь стальным уголком.

По большому счету, Пушкину я сочувствовал. Если бы мы учились в Москве, то с ненавязчивым обаянием, помноженным на невероятную потенцию, он без всякой невесты устроился бы в жизни, ублажая богатых вдов, каких в столице было пруд пруди.

Увы, мы жили в мусульманской столице России. Здесь подобные услуги не были востребованы. Приходилось бороться за мелочи.

3

Еще с площадки третьего этажа я увидел бумажку, белеющую в притворе нашей двери.

Обычный смартфон у Пушкина дышал на ладан, встроенная батарейка не хранила заряд, аппарат он включал лишь в экстренных случаях. В неэкстренных мы обходились допотопными записками.

Если честно, я вообще не понимал людей, которые не могут обойтись без СМС и мессенджеров, Вацапов и Телеграмов. Вся эта дрянь замусоривала информационное поле — по итогам не облегчала жизнь, а опустошала мозги. Сам я ничего никому не писал.

Подойдя к комнате, я выдернул сложенный листок, отступил к середине коридора. Шариковые ручки Пушкин держал в полупригодном состоянии, писал как курица лапой.

Под моргающим люминесцентным светильником удалось прочитать криво нацарапанное:

«Я у Аньки»

Это было хорошо. Уедь Пушкин в город, мне пришлось бы набиваться к кому-то в гости и лишаться части колбасы.

4

Анька — к которой совершенно не подходило благопристойное библейское имя «Анна» — была нашей общей девушкой.

Истины ради стоит отметить, что она одаривала телом не только нас двоих. Определенный круг местных обитателей тоже пользовался Анькиными услугами. Ведь получить удовольствие, не отходя от раздачи, оказывалось легче, чем кого-то искать и уговаривать.

При всем том Анька не была проституткой, не имела от своих занятий никаких благ. Она жила по собственной философии, сильно отличающейся от принятой в нашем ханжеском обществе.

Как-то раз, при благоприятном стечении обстоятельств, мы с Анькой часа два упражнялись по варианту, окрещенному в народе «швейной машинкой». С прочими девицами мне не удавалось так быстро и приятно переставлять из одного места в другое и обратно. Анька же была просто создана для этого варианта. В определенный момент даже казалось, что мое тело раздвоилось и я нахожусь сразу везде.

Когда, изнеможенная до предела, Анька повалилась с четверенек на бок, я услышал ее краткое кредо:

— Добропорядочной стать еще успею. А сейчас надо натрахаться так, чтобы в сорок лет не было мучительно больно за бесцельно прожитую жизнь.

Ерническая переделка известной идеологической мантры подчеркивала правоту. Анька брала от жизни все.

Секс — который у многих считается чем-то запредельным — приелся ей до такой степени, что тянуло к экстремальным ситуациям.

Например, Анька любила заняться этим делом на кухне, где медленно закипала чья-нибудь кастрюля. Задрав халат, под которым не имелось трусиков и опершись на подоконник, она подставляла задницу, а партнеру оставалось лишь быть начеку, чтобы успеть выдернуть и привести в порядок брюки при звуке чужих шагов.

Прочие Анькины привычки были еще круче. Сам я о добропорядочности не думал, однако к излишествам не стремился. Предаваться пороку я предпочитал в спокойной обстановке.

Комнаты общежития были двухместными, хотя первокурсников иногда впихивали по три и по четыре головы.

Но Анька жила одна. Как это ей удавалось, я не знал.

Анькина комната находилась в дальнем конце коридора на пятом, «аспирантском» этаже.

Здание было построено при царе Горохе — не из панелей, а из настоящего, красного кирпича. Поэтому даже в крайних помещениях тут не мерзли углы, стены оставались теплыми. И добротная двускатная крыша не текла, на потолке не было разводов.

Поселившись всерьез и надолго, мы с Пушкином еще в прошлом году сделали ремонт: переклеили обои, застелили щелястый пол ковролином — самым дешевым, но мягким.

Анька у себя ничего не обустраивала, ей было хорошо и так. У нее не имелось соседей ни сверху, ни сбоку, никто не топотал над головой и не орал за стенкой. Впрочем, обитатели пятого этажа — аспиранты и молодые ассистенты кафедр — были не такими отморозками, как студенты, и вели себя пристойно.

Общежитские кровати представляли собой фанерные коробки с вложенными матрасами. Анька сдвинула две рядом, поверх положила еще два невесть как раздобытых матраса: не вдоль, а поперек.

Конструкция получилась высокой, мягкой и не разъезжалась даже при самом интенсивном использовании.

Сейчас надвигалась семестровая «точка», накопились дела, сгустились проблемы. То, что Пушкин в свободный вечер побежал к подруге, было в порядке вещей.

5

Во время секса в комнате Анька выключала телефон и запиралась. Но я знал, что она прервется, чтобы просунуть мне ключ.

Я поднялся на последний этаж, прошагал в торец, тихонько поскреб около косяка.

— Да, войдите! — раздалось в ответ.

Голос был не Анькиным, незнакомым — глубоким, какого я еще не слышал.

Толкнув дверь, я тут же сделал шаг назад. В первый момент показалось, что я ошибся комнатой.

Анькин развратный будуар был неузнаваем.

От сексодрома ничего не осталось, кровати смиренно молчали, растолкнутые вдоль противоположных стен. Зато на окне появились занавески, которых никогда не было, с потолка свисала не пыльная лампочка, а настоящая люстра.

По жизни Анька пренебрегала всем, что находилось ниже колен и выше пупка, сейчас тут стало почти уютно.

Ни подруги, ни друга в комнате не было. На широком подоконнике устроилась девушка, которую я никогда не видел. Подобными картинками изобиловал Интернет, но в жизни я такую не встречал.

Незнакомка не курила в форточку, не читала тупой женский детектив, не натыкивала СМС на смартфоне, не шарилась в планшете. Она просто сидела, прислонившись спиной к откосу, и смотрела за окно так, словно внизу лежал не грязный, загаженный собаками двор соседней «хрущевки», а нечто высоко эстетичное, достойное внимания.

Светло-русые волосы диссонировали с голосом: низкие тона у меня всегда ассоциировались с брюнетками.

На девушке пестрела цветастая футболка. Длинные ноги умещались в оконной нише. Тяжелые бедра источали прохладу.

В отличие от Пушкина, я не был ходячим членом, однако с этой девушкой хоть сейчас завалился бы на одну из раздвинутых кроватей. Но я сдержал свой порыв, спросил вежливо:

— А где Аня?

— Ушла.

— Одна?

— Нет.

Помимо конечностей, девушка располагала чем-то еще. Переброс словами получился легко, хотя все было ясно и так.

— С кем? — все-таки спросил я.

— Не знаю, не представился. Такой элитный самец. Вылитый Шон Коннери в фильме про Джеймса Бонда. Только глаза глупые.

Аттестация, данная другу была лаконичной, но точной. Сам бы я до такой не догадался.

— Пушкин, — подтвердил я. — А куда они пошли?

Слово «трахаться» из меня не вылетело. С незнакомыми девушками я держал себя пристойно.

— Не знаю, не доложили. Может, стихи читать.

От родителей я слышал, что во времена, когда все было наоборот и китайские вещи считались лучшими, поэзия рассматривалась нормальными людьми как самое бессмысленное из занятий. Сейчас стихов вообще никто не читал.

У девушки были старорежимные приоритеты.