Бесплатный фрагмент - Десять лет походов спустя

Предисловие 2019 года

В спортивный туризм я попал достаточно случайно. Так сложились обстоятельства, что у меня был хороший пример для подражания, старший брат Алексей, которому я вообще стремился подражать во всём, в чем можно. А он любил походы и турслеты, вернее, вспомогательные мероприятия, неизбежно сопровождающие каждый турслет. Поэтому в походы мне ходить чисто теоретически очень хотелось, хотя я совершено их не представлял себе — как они устроены, что там бывает, да и для чего это всё.

Кстати, «для чего» — и сейчас не представляю.

Вторая случайность привела меня в березниковский городской комсомольский штаб «Трубачи», где самодеятельная песня и участие в простеньких походах были нормой жизни, а Категорийные Походы (произносилось именно так, с большой буквы) превращали их участников в легендарные и героические личности. Именно с ГКШ я сходил свой первый поход на Усьву, на Столбы, в мае 1986 года, то есть в безобразно позднем возрасте для начала занятий туризмом: в шестнадцать лет. Через два года со штабистами же я сходил в первый в жизни категорийный поход, а затем сводил три пеших похода, три лета подряд в 1988—1990 годах. Успешность их была весьма переменной, радость достижений сильно омрачалась детскими ссорами, детскими же неудачами в отношениях с подружками, ну и, конечно, тем, что от запланированного обычно удавалось сделать немного.

С той же степенью уверенности я могу сказать, что в спортивный туризм я попал совершенно неслучайно, предопределенно. В самом деле, моя пионерско-комсомольская активность практически не могла не привести меня в ГКШ, а там зачатки интересов, посеянные братом, не могли не расцвести буйным чертополохом. Да и какая разница, случайно или нет?

В походе 1990 года по Приполярному Уралу я окончательно сдружился с будущей женой Светланой. Я был тогда студентом МГТУ им. Н. Э. Баумана, она только что поступила в МИТХТ им. М. В. Ломоносова, так что территориальная основа для отношений просматривалась совершенно очевидно. Поход оказался последним для моей штабной походной компании, ядром которой (совершенно равновесным мне) был мой одноклассник Витя. Он тоже сдружился окончательно в том походе со своей будущей женой, но так сложилось, что ни в один поход вместе мы больше не сходили.

Затем последовал весьма неудачный поход 1991 года на Приполярный. Как только поход Свете надоел, она заявила, что сломала рюкзаком позвоночник, и по этой причине пришлось от устья Пон-Ю идти не на Олений перевал, а на Желанную через хребет. Дома перелом прошел в течение недели и больше никогда не беспокоил.

Итогом столь продуктивной дружбы не могла не оказаться свадьба — и она состоялась в августе 1992 года. В качестве свадебного путешествия мы сходили на сплав по реке Мойве в только что созданном Вишерском заповеднике. По легенде, нас туда направила газета «Примета», специальный выпуск которой был затем посвящен этому походу.

После череды откровенно неудачных вылазок 1993 и 1994 годов, в 1995-м мы вчетвером все же сходили в поход третьей категории сложности на Приполярный, от Кожим-Рудника до Манараги и дальше на Желанную. Его результат, в целом, нас порадовал, так как после пятилетнего перерыва снова удалось побывать на Манараге, а тогда для нас это очень много значило. Соответственно, в головах стали появляться всякие-разные мысли о дальнейшем росте. Мысли эти поддерживал Андрей, участник похода 1995 года, тоже крепко сдружившийся со Светой. Настолько, что после окончания мною аспирантуры (с чего начинается эта повесть) он с ней полтора года пожил в одной общежитской комнате, и закончилось это только синхронно с рождением нашей дочери. Вроде бы месяцев за восемь до последнего он чего-то накосячил в материальной стороне совместной жизни, а потому был изгнан с применением специального визита туда тёщи (моей), однако в 1996-м году до этого оставалось еще довольно много времени.

Я так тогда считал, что уже довольно много времени хожу в походы, имею колоссальный опыт руководств, между делом заскочил на Кавказ и на Тянь-Шань, в общем — к руководству четверкой готов? всегда готов. Как пионер. Десять лет в походах все-таки, время какие-то итоги подводить. Вот и стал итогом описываемый поход, второй (и последний) поход компании со студенческим ядром.

Какие случайности и неслучайности моей туристской жизни сложились за следующие двадцать лет походов, придется написать в послесловии. Дело в том, что литературный запал, вызвавший появление всех трех книг этой серии, на данном походе практически иссяк. Возможно, прочтение книги даст вам понять одну из возможных причин — почему, но были и другие. Выход на работу осенью 1996-го года, прибавление в семье (после чего все ресурсы следовало посвятить ребенку и жене, а не походам) и так далее. Однако этот, довольно яркий и своеобразный поход меня-таки сподвиг взяться за перо осенью 1996 года, и результат — вот он.

Как в предыдущих книгах, фамилии всех персонажей удалены (от греха подальше), а текст сопровождается моими теперешними комментариями. Так сказать, двадцать лет спустя после десяти лет спустя. К именам, увы, появились отчества — возраст, так сказать.

Герои повествования, кроме меня, частично пришли из похода 1995 года (молодая жена Света и Андрей, на тот момент закончивший МГТУ и поступивший в аспирантуру). К ним добавилась моя племянница, дочка Алексея, тоже Света — поэтому для различия приходится их называть «Большая» и «Маленькая». И два Алексея, аспиранты кафедры холодильной и криогенной техники, по аналогии — тоже «Большой» (Владимирович, мой ровесник) и «Маленький» (Борисович, ровесник и одногруппник Андрея).

Повесть я в 1996 году написал в формате комментариев к походному альбому, содержащему около тысячи снимков. В этом походе снимали, во-первых, впервые на цветную негативную пленку, а во-вторых — с двух рук, я и Алексей Борисович. Отсюда такое небывалое до тех пор количество снимков. В этом походе вообще много чего было впервые, и много было классного.

Читайте, в общем.

Вступление

Доводилось нам сниматься

И на снимках улыбаться

Важнейшим свойством фотографий является их способность пробуждать воспоминания. При взгляде на маленькую карточку сила мысли бесконечно распахивает её пределы в пространстве и перебрасывает в отдаленные времена. Даже если картинка черно-белая, мир окрашивается в яркие цвета. В лицо ударяет ветер перемен, происшедших с момента съемки, и сами они вдруг мелькнут расплывчатой пеленой, в которой память нет-нет, да и выцепит новые детали.

Взгляд, направленный в снимок, стекленеет, реальный мир заволакивает туман, и долго ещё ошалело крутит головой любитель предаваться ностальгии, если его грубо вырвать из желанного небытия.

Передо мной пятьсот двадцать походных фотографий. Август тысяча девятьсот девяносто шестого года. Приполярный Урал. Юбилей — первого мая десять лет назад я впервые ступил на тропу вдоль берега шумной Усьвы, не ведая, к чему она приведет. Да и сейчас не знаю, кстати сказать. Глянцевые цветные снимки выстраиваются в логичную череду…

Нет, не надо меня «грубо вырывать из желанного небытия»! К черту заботы, дела и потерянные часы! Самое время посмотреть каждую карточку и доверить бумаге то, чего на них нет. Или то, что с трудом можно разобрать. Или то, чего и с трудом рассмотреть нельзя, поскольку не случилось, а очень хотелось.

* * *

Смотреть на это невозможно. Просто немыслимо. Надя нависает над высоченным — этажа три, однако — скальным обрывом, небрежно опираясь ногой на склизкий ствол странной елки, причудливо торчащей из склона. Рукой почти не придерживается — зачем? Смотрит на нас, кто впервые на Усьвинской стенке, и полна нетерпения: сколько можно набираться духу, чтоб подняться на такую ерунду? Залубеневшая веревка упрямо обвивается вокруг запястья, так и норовя сковырнуть нетвердую руку с влажного камушка. Подавляя панический позыв вцепиться зубами в ноги уже взобравшихся асов, на четвереньках переваливаешься через край стенки. А впереди ещё кошмарный крутой желоб, покрытый плотно утоптанным крупнозернистым майским снегом, где можно не то, что морду лица, штаны до задницы стереть, если сшуршишь, а потом колодец, а потом ведь отсюда спускаться вниз, к лагерю, теплу, костру и спальнику, и опять по этой неладной стенке…

Так я начинал десять лет назад, в мае восемьдесят шестого года. Так все мы когда-то начинали.

1

Яркое московское солнышко слепит кучку туристов, почти скрытых рюкзачищами. Ярославский вокзал, тридцатое июля 1996 года. Все довольные, чистые, сытые, да вот отчего мне не нравится моя собственная морда?..

Есть грех. Каюсь. К весне, замордованный диссертацией, Москвой, финансовыми проблемами и прочей ерундой, я совершенно остыл. Растерял жар прошлого лета, крылатое ощущение неожиданного успеха. Пылкость угасла, освободив место печальным расчетам и думам.

Вроде всё шло путем. В кои-то веки собрались все, кто собирались: и Лёша Большой, и даже Лёша Маленький, и уж, конечно, Андрей (Марабу), да две Светы Затонских — полый комплект. Собрали деньги на продукты, закупили. Договорились о разрешении в Югыд-Ву. Большой дал письменное торжественное обещание, что, в качестве подготовки к походу, намерен воздерживаться от обильных возлияний. Маленький, опытный байдарочник-озерник, свято полагал, что раз поездом только до Кожим-Рудника, то дальше будем добираться на автобусе, да ничего, потерпим. Марабу при каждой встрече осведомлялся о ходе предпоходной подготовки. Все горели азартом путешествий. Все. Кроме меня.

Поход не задался с заброса. Светина коленка, расшибленная в прошлом походе, стабильно болела, обостряясь в зависимости от настроения. И нечего тут искать язвительность, поскольку ещё мудрейший из мудрых абу Али Хуссейн ибн Абдаллах ибн Сина, иначе Авиценна, в древние времена установил, что все болезни, кроме одной, происходят от нервов.

Нервов в качестве источника хворей хватало и у другой своенравной Светы, весьма молодой по сравнению с нами, а потому наделенной совершенно другим моральным кодексом, привычками и лексиконом.

Меня мучил некстати подцепленный отит. Как тут соображать по поводу похода, когда справа тишина, а слева всё время громыхает канонада? Но это всё ерунда по сравнению с главной незадачей.

Московские мужики не смогли приехать в Березники, как договаривались. Нам со Светками пришлось переться в белокаменную. Билетов, как водится, не оказалось; до Перми нас забросил на рабочей буханке брат Алеша, а дальше двигались на перекладных.

В Москве смущенный Андрей, встретив нас на вокзале, объявил, что сухарями у них ещё и не пахнет, что мужики до вечера заняты на шабашке, и не хило бы ещё недельку там поработать, а потом и о походе подумаем… Я взбеленился, прискакал в «подводную лодку», лабораторию, где царствует Большой, и с удовольствием устроил скандал. Когда же выяснилось, что Бегемот (то есть Лёша в те моменты, когда хочется сделать ему плохо) послал Марабу перехватить меня и не дать купить билеты, а он постеснялся, и билеты куплены, а завтра ехать никак невозможно, я чуть было не сделал фасонный оверштаг и не помахал ручкой. К счастью, вскоре обнаружились обстоятельства, позволяющие задвинуть шабашку и бежать за хлебом — сушить.

Сухари с туристами прибыли в общежитие на полтора часа позже намеченного срока. Алексей всю ночь выпивал и был бодр и весел. Марабу всю ночь, как проклятый, сушил хлеб на всех подводников, а потому спал стоя, сидя и в других позах. Что касается Лёши Маленького, то его вечно ровное настроение способно укрепить веру в то, что человек по природе своей хорош.

Света Большая им выдала. Я предусмотрительно смылся, и видел с другого конца коридора, как сквозь дверь вылетают черные перья, шматки бегемотьей кожи и что там можно оторвать зубами и когтями от Маленького. Нет, Железным Дровосеком его прозвали позже, поэтому ни стальных опилок, ни, скажем, масленки со спиртом не пролетало.

По окончании взбучки завхоз мило поприветствовала молодых людей, представила им Свету Маленькую, я поспешил присоединиться, и началась раздача снаряжения. До поезда оставалось четыре часа.

На вокзал прибыли удивительно синхронно: Маленький на машине с отцом и мы — на метро. Папа Маленького всех нас построил, вычленил из общей массы руководителя, переписал поголовно и обозначил контрольные сроки. Так-то вот. Чтоб не потерялись. Затем вытащил из сумки «мыльницу» и сделал тот самый снимок, с которого я начал, а фотоаппарат передал сыну. Я глянул и ахнул: один из движков на верхней панели венчали две до боли знакомые буквы «W» — «T». С трансфокатором!! Впоследствии оказалось, что мыльница ещё круче, чем на первый взгляд, но тогда мне и этого хватило.

Более идиотских билетов и придумать нельзя: шесть верхних купейных мест. Ни пожрать, ни посидеть. Одно счастье — коридор. Что, не нравится? Поезжайте двадцать вторым фирменным. Ну и что, что билет до Печоры стоит четыреста тысяч, зато они — свободно. Ещё подлая соседка с нижнего места в одном из наших купе не приходила почти до самого отправления, вселяя несбыточные надежды, а потом взяла и пришла. Обломись вам, ребята.

Мужики сбегали на вокзал за бутылками с газировкой — заливать жару, вернулись с лёшиным папой, который подарил девицам по красной пластмассовой корзиночке со всякими сладостями, а сыну отдал какую-то сумку. Бока её подозрительно раздувались.

Андрей и на разборку к Свете попал уже в кондиции (вяло подпирал стенку и улыбался чему-то своему, девичьему, пока драли перья) а к поезду состояние усугубилось. Очень скоро притяжение матраса возобладало над желанием пообщаться с завхозом. Вполглаза отслеживая траекторию, он устроился на полке, сопровождаемый подозрительно доброжелательными напутствиями девочек, и до следующего полудня мы его больше не видели.

Источник доброжелательности вскоре обнаружился. Во-первых, Света Маленькая никак не могла решить, перед кем же распускать хвост. Хвост один, мальчиков трое. Проблема. Она металась от одного к другому, то хорохорилась, то подлизывалась, то дурила не в меру, и с исчезновением одной кандидатуры ей, кажется, полегчало. Потяжелело менту-старлею, проходившему по составу в сопровождении двух угрюмых младших сержантов. Маленькая зазывно угостила его боржомом, подчеркнув, что поят тут только офицеров. Офицер расцвел и выпил боржом — воду! — за здоровье и молодость восхитительной незнакомки. Неофицеры понурились. На обратной дороге старлей получил на закусь шоколадку из набора сластей Светы Большой, от чего цвел до самого Сосногорска и приветливо раскланивался с дамами, выходя погулять на крупных станциях.

Во-вторых, бока у сумки, как уже было отмечено, раздувались. Завхоз наметанным нюхом учуяла оттуда запах бананов, и судьба лишнего клюва птицы Марабу решилась сама собой: нафиг его. Кроме бананов в сумочке обнаружились и другие фрукты с прочими морковками, так что час-полтора бодрствующая часть общества отнюдь не скучала. Лёша Маленький изучал фотоаппарат; девушки изучали содержимое сумки. Изучили. Притомились. Разбежались. Повалились.

2

Андрей появился последним. Узрев его помятую одиннадцатичасовым сном физиономию в дверном проеме, заржали все. Он сделал надутые губы и присел рядом на корточки, спиной к стенке.

Проводница расщедрилась и позволила, чтобы мы, бедные, несчастные, лишенные нижних мест и порядком доставшие её митингами в коридоре, немного посидели на лавочке в служебном купе. Мы и сидели, галдели и ждали, пока один из нижних соседей не сойдет. В открытое окно щедро несло дизельной гарью: второй вагон — не пятнадцатый. На улице жарило солнышко. Для полного счастья не хватало только завтрака, но с этим решили повременить до собственной сидячей полки.

Скука в дороге толкает людей на самые разные выкрутасы. На чтение книг. На игру в карты. На сон. На покупки.

Весь поход меня грызла мысль, что у нас не хватит денег. Не совсем зря, как впоследствии оказалось. Турьё же, как сговорившись, всё жаждало чего-нибудь купить. Особым разнообразием и обилием желаний отличалась Маленькая. Все финансово-распределительные стрелки сходились на мне, и выглядел я этаким бессмысленным жмотом, скрягой, которому жалко тыщу на стаканчик семечек. Да! Жалко! Плохой я! А кто нынче хороший? Вот к нему и обращайтесь.

Тем не менее, семечки, купленные через мой труп, грызли все. И я, конечно. Жвачку, купленную через второй мой труп, жевали почти весь поход, и жалели, что кончилась. И я жалел. Только несчастный деликатный Маленький оказался обездоленным: его не профинансировали на покупку сушено-заветренной ватрушки на какой-то из станций. Пирожки с крысятиной и картошкой купили, а ватрушку завхоз не хотела, а потому руковод денег не дал. Вот и решайте, у кого в группе власть де-юре, и у кого де-факто. Правда, в де-юре входит также возможность де-fuckто наказывать ослушников, да вот беда — добр я не в меру…

В Ухте вывалился почти весь вагон, и за оставшиеся до Сосногорска десять минут нас едва не вымыли наружу шваброй. Хорошо, рюкзаки не всплыли. Вот промелькнула по левому борту очередная зона, по правому — величественная голова Ильича, выставленная на потеху на высоченном яру, и поезд встал на втором пути у Сосногорского вокзала.

Лёшек я направил в диспетчерскую пошукать попутный товарняк до Печоры — сэкономить деньжат. Абрис дал не совсем точный, и через сорок минут забеспокоился — видать, далеко ушли. Выполз на темный перрон, поглядел влево-вправо — вакуум. Высоко над путями сияют два искусственных солнца, озаряя вереницы безжизненных вагонов. Хвосты составов тонут во мраке. На юге, ближе к депо, взрыкивают могучие дизеля. С севера холодный ветерок то и дело доносит нестерпимую вонь местного сортира. Сзади, в вокзале, очередь неспешно гоношится за билетами на Москву. Всё в порядке, но где же Лёшки?

Вернувшись, Большой меня чуть не затоптал. Они и вправду ушли далеко, но потом сообразили и отыскали искомый домик. Там сказали, что в без двадцати полночь пойдет порожняк до Печоры с тра-та-та-дцатого пути. Поскольку время было ещё детское, с розысками порожняка постановили подождать, и двинули в вокзал.

Обратите внимание: Света, Света и Андрей сидели в вокзале и беседовали. Не дошло, на что обращать внимание? Вот и славно. Просто отложите это сообщение, первое по ходу дела, в банк данных и защитите от перезаписи. Потом дойдет.

Маленькая, с моей точки зрения, вела себя странно. Дома она привычно исполняла роль хозяюшки, самую трудную из домашнего репертуара, была взрослая, спокойная и самостоятельная, а тут из неё так и посыпались различного рода нытики. Девяносто шесть раз на дню у неё успевал заболеть и перестать болеть какой-нибудь орган. Четыреста сорок два раза в час настроение менялось на противоположное. Полтора миллиона с хвостиком раз за поход она бурно выражала свое недовольство кем-нибудь. Классическая её реплика «Ты чё неспокойный такой? Спокойно-то посидеть не можешь?» — долго являлась всем в ночных кошмарах. Представить только: раз за ночь Большому, вечно крайнему в спальнике Маленькой, вздумается перевернуться с боку на бок, и вот он уже объявлен неспокойным, зашуган, построен и возвернут на предыдущий бок. И поделом: спокойно-то полежать не может?

В Сосногорске, хорошо помню, у неё болела печень. К нашему удивлению, в вокзале оказался действительно круглосуточный медпункт, куда Света Большая не без помощи моего пинка Маленькую заволокла. Там её пощупали, потюкали, помяли, задали десяток наводящих вопросов и объявили, что болит совсем не печень, и вообще надо срочно ложиться в больницу. А пока, до больницы, попить сульфаниламиды. Здорово! Ехали мы, ехали и, наконец, приплыли. Команда инвалидов. Отит, разбитая коленка, а Маленькая, оказывается, и вовсе не жилец. Что ж, кажется, пришла пора брать билеты на Лабытнангский поезд, но только не в сторону Печоры, а домой.

Я с подозрением оглядел чересчур цветущих Свет. Заткнул ухо ваткой с отинумом, чтобы грелось и ерунды не слушало. Сопоставил вопросы и ответы, доносившиеся из медпункта.

— Здесь болит?

— Да-а…

— А сюда отдает?

— Отдает…

— А вот тут колет?

— Колет…

Мысленно два раза перекрестился и плюнул через левое плечо на все заболевания. Пошли в поход — потерпят. Не потерпят — выйдем аварийно. А то мужики меня разотрут в порошок. И что ж, что при таких жалобах всеми правилами прямо предписывается отказаться от похода? Ну их, эти правила…

С поездами в Сосногорске не повезло. Порожняк в Печору так и не собрался. Прицепные к двадцать второму поезду ярославские вагоны, в отличие от прошлого года, объявлены фирменными и дорогими. Один из поездов Сосногорск — Воркута отменен. Так что до Печоры с нашими финансами можно добраться только Лабытнангским, отходящим отсюда в пять утра, там бегом-бегом слетать за разрешением и вернуться к часу дня на местный до Сивой Маски. Не успел — сиди до ночи.

Длительное ожидание вновь породило проблему: как убить время?

Известно, что студента (аспиранта, инженера, доцента, профессора) МГТУ им. Баумана отличают от прочих два пристрастия: к пиву и к преферансу. Пива я не пью, в преферанс до этого похода играл только с компьютером — хорош бауманец! Но когда мужики засобирались расписать пулю, виду не подал, сел сдавать. По невежеству вистанул навстречу Большому на семерной, в результате чего Маленький уволок лишнюю взятку, а больше крупных ляпсусов, вроде, не допустил. Молодые, Маленький с Марабу, сделали нас с Бегемотом, как хотели. Так и повелось на весь поход. Садимся играть — Маленький выигрывает, Андрей тоже выигрывает, но меньше, а нервничает больше. Большой проигрывает и ржет, я проигрываю больше всех. Впрочем, последние места четко не закрепились, и кабы не сделал мне однажды Железный Дровосек паровоз из трех на мизере… Впрочем, всему свое время.

Беда заключается в том, что в покер, например, сражаться можно — от двух до шести, а вот в преф больше четырех игроков никак не сядут. Что остается сделать двум оставшимся, если эти двое — дамы? Правильно, надуться как можно пузыристее и бойкотировать играющих. В этот раз нас спасло то, что и девушки, не только мы, проголодались. После получаса игры они, всё ещё насупленные, полезли в дежурную сумочку, напластали колбасы с батоном, развели «Zuko» и принялись потчевать. Сытое же брюхо к раздражению глухо, и атмосфера несколько восстановилась.

Пулю не дописали, потому что нестерпимо потянуло спать. Самый опытный, Алексей Владимирович, просто откинулся и захрапел. Маленький, менее опытный, решил усесться поудобнее, опершись головой на стенку, но оказался лицом к лампочкам. Впрочем, они ему не мешали. Маленькая побродила, решительно уселась рядом с Алексеем Борисовичем и уклалась на него. Железный подлокотник между сиденьями они сначала игнорировали, потом угнездились на одну сидушку, потом… Что только не вытворяли, но всё с закрытыми глазами. Во сне.

Мне спать было нельзя — выжидал трех часов до нашего поезда. Фирменный уже просвистел. Пошатался по перрону, списал расписание, затаив дыхание, посетил клозет и вернулся в зал. Света с Марабу беседовали на боковой скамейке, поотдаль от груды рюкзаков и сонных туристов. Подошел, сел рядом… беседа притихла. К счастью, долго эту афонию терпеть не пришлось — около двух ночи одиноко поплелся в кассу, обрел билеты, вернулся в зал, устроился поближе к Бегемоту и захрапел. Нехай беседуют.

К поезду проснулись с трудом. Ночная прохлада нисколько не согнала сонную дурь. Напротив, приходилось прилагать все усилия, чтобы не шататься сильно под тяжелым рюкзаком на долгом пути к хвостовому вагону, а уж как разбирались по полкам, кто там с кем спал и кто с кем болтал — мне, лично, было до фени.

И тут выспаться не дали! На какой-то станции, часа за полтора до Печоры, в вагон набилась уйма народу, даром, что плацкартный. На головах у нас не сидели, но нижние полки заняли все, а уж языками чесали… Что ли они не знали, что мы спать хотим? Зато при подготовке к выходу мы вволю оттянулись, картинно сбрасывая сверху рюкзачищи на скамейки рядом с побледневшими зайцами. Несмотря на то, что народ здесь ушлый и ко всему привычный, когда два пуда ухаются с размаху в трех сантиметрах от тебя… Неприятно.

В Печоре тепло и солнечно. Старый вокзал закрыт, его замещает наскоро собранный железный амбар-18. Быстрее! Времени нет. В вокзал. К расписанию. Ура — поезд на Сивую Маску не отменен. К рюкзакам. Взять деньги, паспорт, записнушку… Что ещё? Ах, да, документы по турфирмам и карты — показать Валере, он в прошлом году просил. Теперь за жетоном и — к телефону.

Позвонил, назвался, попросил какую-то девушку приморозить нашего благодетеля, буде он до моего прихода покажется, и рванул в подошедший автобус. Абрис расположения конторы Валера мне по телефону продиктовал, но, надо сказать, я очень долго её искал. Ушел совсем в другую сторону, а улицы пустынны, спросить не у кого, два встреченных дряхлых деда и названия улицы не помнят, не то, что — где такой-то дом…

Валерий Александрович меня снова не признал, как и в прошлом году. Когда вспомнил, посидели, поболтали о деле и просто так. Он сбегал, выписал мне хитрое разрешение за полцены (там сказано: «часть маршрута проходит вне заповедника»… Какая часть? Где проходит? В какие именно дни? Здорово, так и надо писать, ни один инспектор не подкопается). Рассказал об изменениях в расположении изб. Поведал, что числа двадцать второго должен идти борт с Озерной, и, если мы там окажемся, то нас подхватят бесплатно. Если борт вообще полетит. А нет — выходите через Сыню вот так-то и так-то, там ерунда — километров сорок… Нет, вот до сюда ещё двадцать семь… И ещё тридцать… М-да, уже не ерунда получается… Надо же, а зимой на «Буране» так близко кажется…

Сводил меня к себе домой — уточнить схему этого буранного выхода. Уточняли в подвале дома, где у него оборудован склад снаряжения. Надо сказать, для предприятия, специализирующегося на туристических услугах, не много там барахла. Одну группу оснастить — и то с трудом. На прощание дал мне одну цветную фотопленку, попросив нащелкать на неё красивых закатов и прочих прелестей и прислать ему — открытки печатать.

Самое ценное, что я вынес из этого визита — телефон и фамилию мужика из Кожим-Рудника, промышляющего забросом туристов в горы на собственном «Урале». Дозвониться ему не смогли, но Валера пообещал сделать это, пока мы будем ехать в поезде. На том и расстались.

На вокзал я прилетел, подобно буре в рюмке. Подъем! Едем! Везут! Я был бодр. Я был энергичен. Я был весел, черт побери! Дело катилось на мази и шло к тому, что сегодня к вечеру мы окажемся аж на Базальте, сэкономив целые сутки от графика! А ещё я наэкономил денежек, вот я какой! Омрачить моего настроя не могли ни теснота в вагоне, где я предсказывал полный вакуум, ни отсутствие воды к коржику, любезно оставленному для меня товарищами, ни дико тесные ботинки, к коим я умудрился забыть стельки…

Как всё-таки здорово кидаться в приключения на подъеме настроения!

3

Нестер — это фамилия шофера — к поезду немного опоздал. Я чуть было не услал Лёшек за водой километра за два к Кожимскому мосту, но опомнился и вернул. Пока звонил со станционного телефона, узнавал, куда он запропастился, зарычал мотор, и вот она, машина. Специально для нас.

Торговаться я не умею. Впрочем, мне не кажется, что мы слишком много заплатили за подвоз. До Желанной Нестер берет миллион, туда сто двадцать пять километров. До Базальта — тридцать, как раз четверть. Хотел заплатить двести тысяч, сошлись на двухстах пятидесяти. Залезли. Поехали!

Перед тем, как машине тронуться, Маленький успел нас щелкнуть. Замечательная картинка. Солнышко, легкий ветерок колышет волосы. Большой снял очки, наивно полагая, что так он симпатичнее. Большая перед аппаратом всегда делает неестественно-похоронное лицо, если успевает тщательно изготовится к съемке. Я довольный, как сметаны нахлебался, в руке новенькая видюха наизготовку. Все хорошие. Все красивые. Все довольные.

Светка ругалась — разобьешь камеру, не помилую. Поскольку я не прореагировал должным образом на замечание, она насупилась и уперлась взглядом в невидимые горизонты. Так и стояла у переднего борта кузова, пока окружающий мир не расшевелил её.

Очень трудно описать впечатления человека, впервые проезжающего на машине по Кожимскому тракту. В самом деле, я ведь ехал уже в третий раз, но не мог и не пытался преодолеть чувство глупого восторга, наблюдая стремительную карусель перспектив.

Вот с обеих сторон проплывают необъятные пустоши. С них тянет своеобразным кисло-сладким духом, присущим только моховым болотам. Сильно тянет, сильнее, чем в прошлые годы. Ровная буро-желтая поверхность местами щетинится чахлыми кустиками, редкие деревца умудряются выжить среди топей.

Вот машина взобралась на увал Сылбок-Чугра. Справа гряда высоких скальных сбросов, и один утес слева от дороги, у самого Безымянного ручья.

Вот мы на водоразделе перед рекой Сывь-Ю. Горы впереди ощутимо приблизились. Северная, дальняя, часть хребта Малды-Изукрыта серым, кажется, там идет дождь. Обе-Из сияет под вечерним солнцем. За ним большая по здешним меркам вершинка Пальник-Из усердно кутается в кучевые облака. Южный скат вершины обрывается круто, чуть-чуть приоткрывая вдали огромную красную стену Салед, верх которой тонет в дождях. На юге, на западе и на севере висит пронизанная солнышком зеленоватая мгла — признак хорошей погоды на ближайшие сутки.

Вот машина с размаху ухается в кристально прозрачную воду Сывь-Ю. Колеса молотит по донным бульникам. Алексей Владимирович одной рукой вцепился в борт, другой — в меня, чтобы я, увлекшись съемкой, не отправился искупаться. Словно могучий корабль, «Урал» рассекает и баламутит воду, брызги так и летят во все стороны. Внизу по течению на гладь спокойной воды прилегла крошечная радуга, как низенький мостик, перекинутый через речку.

За Сывь-Ю следует тяжелый даже для машины подъем на Малиновую Горку, где пихты растут так плотно, что, говорят, через их частокол непросто протиснуться. Лента дороги чернеет, виляет, крутит в предгорье хребта и, наконец, выводит на широкую площадку, усыпанную белым щебнем, где отворот к Базальту. Тряска усиливается, на ногах трудно устоять. Ещё несколько минут, и лес внезапно обрывается.

Здесь уральское плоскогорье предстает во всей красе. Увалы покрыты цветными мхами, то зелеными, то белыми; острова густой желтой травы перемежаются с серыми нагромождениями курумника; местами вздымаются крупные останцы, невесть как оказавшиеся на довольно ровном месте. Слева причудливая группа камней, напоминающая дракона: длинное тулово, нависающая крупная голова, перепончатый гребень на спине, два уха торчком…

Снимаю почти безостановочно, хотя машину кидает всё сильнее и за качество съемки ручаться трудно. Ещё бы — это первый для половины из нас взгляд на близкие горы, и какой же красивый! Впереди постепенно прорисовывается высокий осыпной лоб, под ним база Базальт. Серые россыпи уступают место бордово-красным, под стать названию базы. Шофер аккуратно пробирается колесами между особенно крупных камней, разбросанных по дороге, круто заворачивает и останавливается. Приехали. Выгружаемся, расплачиваемся. Машина, неспешно пофыркивая двигателем, убредает за линию местного горизонта. Рык мотора медленно угасает, постепенно сменяясь другим до боли — в буквальном смысле — знакомым звуком: комариным писком.

4

Отсюда начинаются мои фотографии. На время поездки в машине «Зенит» я отдал Андрею, а он почему-то ничего не снял. Я же тогда ещё не приспособился успевать и снимать кино, и щелкать фотоаппаратом одновременно.

Лишнее доказательство тому, что человеческой натуре свойственна упорная субъективность. Маленький работал «Олимпусом», который значительно точнее выставляет выдержку, много лучше наводится на резкость и вообще имеет более четко рисующий объектив, чем мой «Гелиос-44». При недостатке освещения он подмигивает вспышкой, у него можно выбрать трансфокатором только часть видимого поля или, наоборот, «втянув» объектив сделать вполне приличный снимок в упор. Первую половину похода он снимал на «Кодак», я — на более дешевую «Орву». И тем не менее, мои снимки мне не просто дороже — это и понятно, — но и нравятся больше. Мне кажется, что «Орва», по сравнению с именитым «Kodak Gold», более точно передает цвета, а особенно, цветовую насыщенность, не пытаясь приукрасить мир. При съемке на солнце и там, и там видно, что солнечно, но в пасмурное время по кодаковскому снимку очень трудно определить погоду, тогда как от взгляда на некоторые мои фотографии просто бросает в дрожь. Легкий красноватый оттенок камней в ручье на Лешином снимке превращается в насыщенный бурый цвет, а трава везде, как тропическая, сочно-зеленая, будто только что омытая ливнем.

С другой стороны, мои фото часто грешат неточной цветопередачей. На «Кодаке» если уж елка — зеленая, так зеленая, на «Орве» же она часто отдает голубоватым или желтоватым оттенком. Ну и трансфокатор, конечно, позволил сделать несколько великолепных снимков, где видна высота, чего мне крайне редко удается добиться, где ощущается пространство, где черные тучи над умершим лесом схвачены так, что производят впечатление близкого армагеддона… Доступно? Это всё трансфокатор и «Кодак». А вообще я, безусловно, куда как более талантливый фотограф, и вообще я, безусловно, куда как более талантлив, и вообще. Вот. Такой вот я скромный.

Но что можно поделать, если мои фотографии нравятся мне больше? Со снимков, сделанных на Базальте, смотрят на меня недовольные физиономии, облепленные первыми кровососами. Столько их там обреталось, что никакого терпения не хватало — хотелось с воплями носиться по лужайки, размахивая всеми доступными конечностями. Именитые антикомарины помогали, но ненадолго, зато драть намазанные участки начинали моментально. А уж когда потек пот…

Мы довольно долго переодевались и переобувались. Сноровистый Андрей успел скомкаться вперед других и сидит на камушке, улыбается в объектив и обмахивается стебельком иван-чая. Сзади за ним нелепо торчит посреди обширной пустоши одинокий сортир, ещё дальше — гряда Обе-Иза, и за ней — чернота. Тучи собираются у истоков Сывь-Ю и медленно ползут на север, к нам. Туалет в чистом поле вызывает недоумение, мрак за горами — легкое беспокойство. Но ведь сегодня из Печоры Саблю видно не было, воздух особой прозрачностью не отличается, дымка, как и положено, чуть-чуть сзелена… Что беспокоиться? Все приметы хорошей погоды. Пожалуй, только низкая радужка над водой не в кассу…

К старту все уже почти чокнулись от неимоверной массы назойливых мессершимитов. Не припомню ни одного дня в своей десятилетней практике, чтобы так усердно жрали. Поэтому под рюкзаки подлезали даже с какой-то затаенной радостью: сейчас пойдем, выскочим на ветерок, сдует гадов, отстанут… Держи карман шире.

В первые дни Большой, офицер в душе, меня доставал до исступления. Выдай ему приказ, куда, с какой скоростью, до какого предела двигаться, и всё тут. А я не знаю, куда двигаться! Не могу я сказать: «Азимут сто шестьдесят — шестьсот метров, потом азимут сто семьдесят пять — триста метров; сорок шесть минут идем до хорошей площадки рядом с водопадом, там перекусим». Я и правда не знаю, куда может привести эта тропинка, или другая, или что скрывается за этой горушкой. Мне известно, что наш путь, в общем и целом, лежит на юг к истокам ручья Пальник-Ель. Когда кончится лес, пойдет широкий плоский водораздел, за которым глубокий кар притока Сывь-Ю. Когда именно кончится лес, бес его знает. Километров через пятнадцать, плюс-минус два. За каром, на второй день пути, следует повернуть налево вдоль небольшого ручья, пройти несложный перевал и попасть на болота в истоках Сывь-Ю. А вот что мы будем делать в течение одного этого перехода, извини, Лёша, не знаю. Идти будем, что ж ещё. Сильно не отрывайся, вдруг пройдем метров двести, и не понравится мне наше направление — тут мы его и подкорректируем. Где ночевать будем, мне тоже неведомо. Ближе к границе леса, авось, приглянется местечко, чтоб и ровно, и мягко, и вода, и дрова… И не надо, Светочка, пилить меня — «у группы руководителя нет, руководство не проявляется, все делают, что заблагорассудится»… Не надо! Невозможно сделать так, чтобы всё происходило так, как хочется начальнику, и только так. Для этого руковод должен быть, как минимум, святее папы римского и абсолютно непогрешим, чего я о себе сказать не могу. Слушай, если ты ещё раз проедешься по моей привычке долго принимать решения, когда много альтернатив, я тебя…

Как я их? Эх! Раззудись рука, расскрипись перо… Итак, Алексей Владимирович маячит впереди группы. Зеленый рюк гордо реет на его согбенной спине. Мы резво чешем по осыпной полочке, которая вскоре оборвется вниз, к базе, и нам придется долго спускаться по крупным камням до ровного места. Ноги ещё не обвыклись с характером движения, заплечные насильники пока очень тяжелы, и каждый шаг дается с трудом. Дамы киснут. Большая Света боится, так как хорошо помнит свой полет с последующим торможением об бульник в прошлом году. Маленькая боится, потому что ей впервой. Тот неласковый мрак из-за спины Марабу уже приперся к нам вплотную, и понемногу начинает сеять мелкий дождичек. Когда спустились в месиво растерзанной техникой глины около балков, дождь припустил вовсю. Короткий участок дороги, упирающийся в сыпуху, ещё не вкусившую динамита, моментально осклиз и стал противнее самых противных камней. Но по дороге можно двигаться спокойнее и быстрее, чем по камням…

По хронометражу на колупания в окрестности Базальта мы потеряли полчаса ходового времени. Это ужасно много. По хорошей дороге, да если разойтись во всю мочь, это целых три километра. Я ещё не раз добрым словом помяну себя самого за выбор восточного обхода, хотя, строго говоря, не так уж я и виноват в задержке. Где база — не знали, не заставили шофера довезти до неё, а пройти слева посоветовал великий знаток местности Валерий Александрович, печорский турист, многажды тут бывавший. И ведь правильно посоветовал, только откуда ему было знать, как пойдут события? Так уже случалось однажды: вместо того, чтобы выскочить на плато (в данном случае справа от гряды), откуда просто деваться некуда, кроме как пересечь его всё до конца, спрыгнули в лес. А тут и скорость ниже, и траверс круче, и мест, фальшиво соблазняющих к биваку, больше. Да здравствует плато, жестокое, каменистое, длинное, как судный день! По нему приходится монотонно шлепать и переход, и другой, а там, глядишь, вот и водораздел рядом!

Я был столь наивен, что накарябал в хронометраже — «дождь снесло». Вот насколько мне не верилось, что все приметы врут беззастенчиво, и не будет, не будет нам хорошей погоды. Смешно? Смешно не это. Несмотря на любой опыт, в начале похода турист всегда наивно стремиться сохранить обувь сухой ещё полчаса, не замочить штанов, не подмокнуть под мелким дождичком… К середине похода эта дурь несколько выветривается, и мокрые ноги уже не вызывают такого суеверного ужаса. А к концу маршрута ритуал одевания вечно наполненных водой ботинок даже становится приятным, бодрящим не хуже прохладного душа. Душ, впрочем, также приедается, только время от времени вызывая выбросы горячей ненависти, бессильной его развеять.

На снимке — Большой. Под камнем. Забился под консольно нависающую плиту, бережется от промокания после первого перехода. Смеется — в голос. Эк удумал!.. Рюкзаки рядом понуро мокнут, правда, уложены всё же спинами вниз, на камни, чтобы потом не обмениваться влагой с владельцами. Ничего, скоро и эта предосторожность тихо умрет…

Оскоминная истина: первый день идется крайне тяжело, и рвать нельзя. Не сломаешься сам — сломаешь других, у кого или здоровья меньше, или самолюбия. Или больше притворства, это тоже сбрасывать со счета нельзя. В конце коротенького третьего перехода стало страшно смотреть даже на фотографии туристов, не то, что на оригиналы. Морды красные, дыхание хлюпающее, синдром поправления лямок через полтора шага, спотыкач непрерывный… Между тем, вода охотно стекала с неба и нигде — по поверхности. Хоть бы какой ледащий ручьишко прожурчал! Время к восьми, пора и честь знать, становиться. А куда? Схитрил: оставил всех подышать дождевой аэрозолью, а сам сбежал вниз по склону метров двести — нет, не булькает. Под ногами, в траве — more влаги, но как её уговорить в котелок? До Пальник-Еля не побежал. Далеко, да и, откровенно говоря, несколько испугался. Повсюду в травах широкие ленты вытоптаны, следы чьи-то кружат и петляют, одна полянка вся утоптана, будто целая стая валялась и перекатывалась. Стая — кого? Вот-вот, и я испугался.

Наверх вернулся не спеша. Есть: физиономии обрели цвет, средний между насыщенно-розовым и трупно-голубым. Замерзли, значит можно двигаться. Дорожку вниз я протоптал, всю воду собрал на себя, а жалко, что не на кого-нибудь другого. Склон скользкий, давай-ка змейкой, змейкой, змеить всегда, змеить везде, до самого до донца… Лишь бы никто не обряшился с хрустом, вскриком, растяжением, переломом, типуном на языке руководителя размером с рюкзак… Нет, такой в рот не влезет, как же я командовать буду?

Место стоянки определилось само собой. Неподалеку от берега ручья выдается пригорок, окаймленный болотиной, сверху ровный и, наверное, сухой. Пойдем, посмотрим. Э, что это под ногами так живо всё колышется?

В болоте самое главное — не стоять. Тяжеленный лось на большой скорости без проблем преодолевает топь, а остановится — утонет враз. Поэтому решения надо принимать в реальном масштабе времени и сразу же выполнять. Командую назад — поясные ремни расстегнуть, обойти справа по кустам. Краем глаза отмечаю, что дисциплинированный Лёша меняет курс. Сам продолжаю движение, поскольку весь предыдущий опыт подсказывает, что такая плешка должна быть вполне проходимой. И даже удобнее для прохода, чем окружающий цепкий кустарник. Наступать на кустики. На островочки травы. На черные пятачки, они крепче, чем мох вокруг. На пучки хвощевидных тычков, увенчанных спутанным белым пухом. Как там у Толкина называлась подобная травка с белыми цветками? Симбелин?

За пять метров до начала возвышения сажусь левой ногой по гениталии. Упираюсь правой, она уходит по колено безо всякого сопротивления. Приехали. Сзади — шумный чавк. Оборачиваюсь: здравствуй, женушка-по-пояс, какого дьявола тебя сюда занесло? Света подает интенсивный звуковой сигнал. Из кустов за развитием драмы заинтересованно наблюдают коллеги.

По возможности плавно скидываю и валю на бок рюкзак. Снимаю с шеи видеокамеру и кладу сверху. Света, уже освободившаяся от станка и очень нервная, хватает её с явным намерением спасти путем метания на островок. Прикидываю, что от камеры останется, крайне невежливо ору: «Нет!» Из кустов наблюдают. Ещё раз нагружаю правую ногу — тонет. Что делать? Пытаюсь придать голосу равнодушное спокойствие, извещаю:

— Мужики, это серьезно!

Реагируют моментально. Рюкзаки летят оземь, Большой командует Маленькому — «Веревку!» — и маленькими шажками начинает приближаться к нам, за ним Андрей. Мне, понятно, стыдно разглядывать их снизу вверх, я чуть-чуть опираюсь на рюкзак и получаю первое смещение вверх — не вниз. Болото норовит стянуть ботинки. По цепочке на сухое место уходит камера, потом выволакивают мешки, и к этому моменту я уже твердо стою на четвереньках. Как извлекают Свету — не вижу, карабкаюсь туда, где — по колено — стоит Большой и встаю на ноги. Держит. Света уже рядом. К черту, к черту эти приветливые, гладкие, ровные, удобные моховые болота! В кусты, в гущу рьяно хлестких веток! Кусты не растут на гидропонике, им нужна земля, твердая земля, очень мокрая и грязная надежная земля. Уф. Наконец-то и мы у врат Мадрида. Теперь в ручей — смыть гадость с ног.

Место, честно говоря, так себе. Да, ровно и почти не хлюпает. Вода рядом в ручье. Слегка тянет ветерок, но крылатые сволочи его без труда преодолевают. Все вымокли и начинают дрогнуть от безделья.

Палатку нашу никто, кроме владельца, ставить не умеет. Даю ему в подмогу Андрея, сам с Большим отправляюсь по дрова. Дров мало, кое-как сгребаем две небольшие охапки и спешно тащим к выбранному для костра месту. Ну, теперь оскандалиться никак нельзя. С величайшей тщательностью отбираю ещё хоть сколько-нибудь сухие веточки, укладываю поверх отодранной где-то Алексеем бересты, готовлю запас покрупнее… Чирк! Пошло. Поехало! Полетело!.. Неугомонный коллега уже смотался к воде и приволок котлы. Так, прикроем костерок от дождя котлами, и быстрей бы они закипели.

Тем временем идет сражение с палаткой. Андрей с недоуменным видом сочленяет какие-то железки, рядом нетерпеливо отмахивается от кровососов Маленькая. Капюшон надвинут на лицо, руки упрятаны в рукава, но для опытных и, главное, многочисленных кровопийц это не препятствие. Сборщики производят совершенно темные для нас действия: какие-то длинные оранжевые плети запихивают вовнутрь, на глазах оформляется полусферический купол, потом одним движением набрасывается тент, оттянут вход и всё готово. Вот это палатка! Двойная, жесткая, на морду ложиться не будет, против ветра устоит, тепло удержит. Материал светлый, свечки до глубокой ночи не понадобятся. Этого всего я ещё не знаю, но домик наш мне уже нравится. Кроме цены — триста баксов. Мне не по карману.

Можно ли считать моей заслугой то, что весь поход, как правило, никто не переодевался, а главное, не переобувался, пока не завершались первые бивачные работы — костер, палатка, котлы, дрова? Нельзя, наверное. Я никого и ничего не заставлял делать, за что и подвергался многократным уничижительным выпадам со стороны завхоза. Все творили, что хотели, и, тем не менее, бивачились мы очень быстро. Парадокс? Нет. Просто в первый раз, видимо, за всю мою походную историю подобрались в группу мужики, отягощенные совестью и взаимопониманием. И так это оказалось неожиданно и приятно, что временами прошибало до сентиментальных слез.

Рачительный завхоз — счастье и горе группы. Есть два признака высокой его квалификации. Первый: у хорошего завхоза продукты никогда не кончаются. Читай: экономит, как может, на желудках сотоварищей. Второй: у хорошего завхоза продукты никогда не остаются. Не читай: кладет то, что положено по раскладке. Читай: заставит сожрать даже то, что сожрать трудно. Сегодня день был внезакладочный, и Светочка угостила нас остатками китайской варено-сушеной вермишели с добавкой тушенки. Торопыги, быстро и полностью вытрясшие в миски мешочек со специями из комплекта, остались очень недовольны и всё стремились к ручейку. К пище некоторые несознательные члены общества намекали на выпивку, но я им это прекратил. Здесь вам не тут. Я вас быстро отвыкну водку пьянствовать и безобразия нарушать. Отделение, на ночную поверку по спальникам — брысь!

Первая ночь в походе — событие немаловажное. Во-первых, происходит распределение плацкарт и общих мест. Во-вторых, распределение женщин по мужчинам и мужчин по женщинам. В третьих, определяется размер захватываемой территории, и зачастую он не меняется весь поход.

Мои небезосновательные худшие опасения, увы, оправдались. Во-первых, получил явно общее место: у стенки. Поскольку палатка имеет почти круглое дно, Марабу может привольно разместиться только по диаметру. Во-вторых, как шутили Светы, «Мужики, на алёшку-андрюшку — рассчитайсь!» В том спальнике оказались оба Лёши, в моем — ясно кто, а потому не следует ожидать, что жена моя ночью будет обниматься со мной. Такая вот она загадочная. Что ж, похныкаю один раз и больше не буду: крайне брезгливое возникает чувство, когда закоцюбнув ночью до посинения больных ушей пытаешься подвинуться поближе и натыкаешься на пространно расположенные чужие руки. Я один раз наткнулся и больше не порывался. При всей своей природной мстительности решил это обстоятельство никак не освистывать, тем более, точно знаю — не поможет. Оргвыводы будем делать по окончании похода. Сейчас же деваться некуда, а дополнительно портить себе и соседскому спальнику настроение нет никакого резона. Да, тут же всплывает и в-третьих: разогрелся от приступа бурлящей злости, а отодвинуться некуда. Впрочем, это не только моя проблема: узковата малость жилплощадь оказалась. На четыре бы человека — как раз.

Достоинств у палатки насчитали много больше, чем недостатков. Упаси Господи попасть в двадцатидневный дождь с той пародией из парашютного шелка, что ходила с нами прошлый год! Какая бы она легкая не была (аж на килограмм легче, чем эта, если полиэтилен считать), это ведь не сон, когда всю ночь с потолка капает конденсат; сквозь микроскопические дырочки тента, плотно облегающего скаты, сочится дождевая вода; набрякнув, полог всё норовит упасть на морду и удушить; перемещаться можно только ползком, а в сухую погоду — на карачках; колья, как не оттягивай расчалки, падают… Не будет преувеличением сказать, что палатка Алексея Борисовича спасла в этом походе нас всех: наше настроение, наше здоровье и — кто знает? — может, и наши жизни. Твердая уверенность в столь необходимом уюте на всю ночь так помогает бороться с природными пакостями!

Хоть палатка и мала, мы с Андреем умудрились даже запихать во второй, противоположный основному и маленький, тамбур своих насильников. На всех были куплены здоровые помоечные мешки из черного полиэтилена, чтобы укутывать рюкзаки на ночь. Станкам они пришлись в самый раз, Лёшки свои относительно узкие бобы тоже смогли упрятать, но верхняя часть «Алтая» в мешок не лезла ни под каким соусом. Ни с нажимом, ни со смазкой. Надо честно отметить, этому обстоятельству я даже обрадовался, потому что хорошо представлял надежность защиты рюкзака дырявым мешком, когда всю ночь поливает дождь. Так и жили наши чемоданы в сухости и согласии под палаточным тентом.

Кажется, всё. Этот безумный, безумный, безумный день окончен. День отшумел, и ночью объятый лагерь зовет ко сну. Доброй вам ночи, девчата! Доброй вам ночи, ребята! Доброй тебе ночи, неуемный руководитель, отвернись носом в стенку и знай посапывай…

5

Утром ломало. Я услышал будильник, проснулся, и вслед за будильником услышал дробный стук капель в тент. С добрым утром, подумал я. С веселым днем, подумал дождь и припустил ещё пуще.

Большой пробудился вместе со мной. Четкими лаконичными движениями отскоблился от стенки, нырнул в очки, вырвался из спальника, по пути наложив Маленького на Маленькую, вжикнул молниями входа и галопом двинулся в сторону. Галоп продолжался недолго, затем, после небольшой паузы, звуки расслабленной походки переместились дальше, в сторону костровища. Затюкал топор, захрустели мелкие ветки.

Я выполз вслед. Лёша сидел на корточках, заслоняя полами расстегнутой куртки от дождя то, что пытался разжечь, и вполглотки матерился. Лютый ветер порывами тушил слабый огонек зажигалки, так расхваленной вчера подводниками. Облака проносились низко-низко, подчас задевая верхушки ближних лиственниц. Чуть выше по склону сплошное молоко. Временами окклюзию прибивало настолько, что она доставала земли, и тогда разглядеть палатку от костра становилось затруднительно. Ни разу за день не объявилось даже плато Обе-Иза, не говоря о высоком Пальник-Изе на противоположном берегу. Хотя я весь день честно то и дело выскакивал понюхать погоду, вёдром так и не запахло. Те из развешенных вчера «на просушку» вещей, которые на ночь не убрали, высохли — хоть отжимай. Например, джинсы Светы Маленькой, в скором времени ставшие притчей во языцех. Они сохли весь поход, становясь всё мокрее и мокрее, время от времени заванивались, их стирали и снова вешали — посушить…

Откровенно признаю: решил схалявить. В график никакая машина не закладывалась, и сегодня мы должны были топать по дороге от Горбатого ручья до границы леса ниже Базальта по течению. В принципе, блудить в этой долине негде: ручей хочешь — не хочешь на водораздел выведет. Иди себе на юг, пой песенки. Но! Камни скользкие. Травы мокрые. С неба льет. Начало похода, к дождю мы ещё не привычные. Не выветрились пока испуг от вчерашнего посещения болота и вонь из наглотавшихся жижи ботинок. Что бы господа туристы не говорили там про «будь готов — всегда готов», а смотрят чуть-чуть растерянно и умоляюще.

Перед походом, когда Света Маленькая собралась с нами идти, я сделал следующее. Поставил ребенка перед собой в позу наибольшего внимания и по возможности внушительно произнес:

— Слушай и запоминай. На маршруте единственный человек — завхоз — определяет, кто и что будет есть. Его слово над продуктами, кроме выпивки — закон. А я, и только я, определяю, когда, куда и сколько мы будем идти. Независимо от погоды, здоровья, усталости, настроения и прочих причин. Дождь, холод, вечно мокрые ноги и одежда значения не имеют. Продолжительность дневного перехода и ходки от перерыва до перерыва, место и время бивака и перекуса — полностью во власти моего волюнтаризма. Тебе понятно?

Я пытался этим немного напугать её и дать последнюю возможность отказаться от участия, хотя мне очень хотелось утащить племяшку в настоящий лес, в настоящие горы, с настоящими людьми. Но, в то же время, я-то прекрасно знал, что она совершенно не осознает, куда собралась, вот и стращал, что было мочи. Надо ж, как угадал насчет вечной мокрети…

Так и не знаю до сих пор: правдой оказались те мои слова насчет руководства или беспочвенной фантазией?

Короче, отсидка. Как метко ужаснулась Большая, на водоразделе же камни! Я не стал ехидничать на тему, что это и ежу понятно, а просто разрешил из палатки выходить только по личной надобности. По общественной — сами справимся.

Маленького, впрочем, в палатке удержать не могла даже Маленькая. Дождь — не дождь, ветер — не ветер, бивачные работы без него не обходились. Опытный водник, он взял с собой два комплекта непромокаемой одежды: ветровку из серебрянки с проклеенными швами и штаны с курткой из зеленой резины. В них и рассекал весь поход, исключая подрюкзачное время. Серебрянку же тягали то Маленькая, то Большой — кому надобилась. Полиэтиленовые накидки, что взяли мы со Светой, так толком и не использовались. Неудобные оказались, очень уязвимые от костра и вообще. Не понравились.

У Борисовича сыскалась ещё одна обязанность: отслеживать показания взятого с собой термометра. Вылезает он из палатки, идет к рюкзаку и радостно кричит в ответ на запрос температуры:

— Да тут жара! Плюс семь! — и все целых полчаса радуются жизни.

После поглощения наваристых геркулесовых соплей большая часть общества разбежалась по кустам. А в палатке Света Маленькая, обозленная каким-то очередным грандиозным проступком Лёши Большого, выдала:

— Да он у нас вообще еблон.

Пауза. Бегемот наливается краской снизу. Маленькую краснота заливает сверху. Моя морда против моего желания вытягивается, челюсть звучно бьет в пол. Натешившись, Светка поясняет:

— Это значит — блондин, по-югославски.

— Так значит ты у нас… — моментально подхватывает оскорбленный…

— Нет! И вообще. Я терпеть не могу. Когда меня так называют. Не смей. Весь поход с тобой разговаривать не буду, только назови, — торопливо сыплется из блондинки угрожающе-ледяной горох слов. Довольная непарнокопытная морда расплывается в широкой ухмылке, губы плотно стиснуты, фыркать носом он всё же себе позволяет. Света цепенеет и внимательно наблюдает за потугами приятеля удержать в себе так и нарождающийся очередной каламбурчик. Лицо её выражает непреклонную решимость, краснота давно сменилась белым налетом злости… На счастье, с гулянки возвращаются Марабу с Большой, а затем Маленький, и им вся история преподносится уже как веселая. Впрочем, Света всё равно дуется.

Отыгралась она, мешая нашей игре в преферанс. Это потом, через неделю девочкам понравилось наблюдать со стороны за работой профессионалов (то есть Андрея с Маленьким), сегодня же они злились, что остались за бортом игры. А Маленькая изгалялась вовсю: то прикуп стащит, то карты вслух подсмотрит, то вякнет ненаглядному:

— Ну ты че с десятки пик-то не пошел! У тебя же ещё валет с тузом и три козыря! — от чего даже её флегматично спокойный сосед по спальнику время от времени порывался применить канделябр. Большой же уловил одну из немногих слабых ниточек и время от времени за неё иезуитски подергивал:

— Маленькая, я тебя сейчас поцелую!

Надо видеть ехидную и давно небритую физиономию Лёши, чтобы осознать, почему от такой угрозы Света на время стихала. Но период релаксации всё уменьшался и при очередном стащенном прикупе Алексей не стерпел. Сложил веер карт, сунул Большой и велел: «Держи!»

Карты держала завхоз. Нарушительницу спокойствия держали все остальные, кто за руки, кто за ноги. Бегемот неслабо придерживал её за губы и старательно отирался щетиной.

Вот так всегда. Держали все, а надулась она на меня. Конечно! На кого же ещё! Держал? Держал. Ржал? Ржал. Получи. Распишись. Выйди вон. Ах, не выходишь? Ну, тогда я вот наглухо завернусь в спальник, ноги положу в самое сырое место, чтоб мне хуже было, а зад расклячу на всё то, где вы играли.

Спальник от намокания спасли. Попку легким направляющим пинком спровадили в угол. Безутешную девочку успокоил в объятиях добрый Маленький, правда, державший крепче всех, зато за ноги. Андрей привычно забрался в спальник на всю длину, и пуля закипела.

Вот не надо мне было заказывать те восемь! Скажем, если бы в прикупе ещё в козыря или в длинную, а то ни так, ни сяк, а до семи черв уже доторговался. Кабы семь крест, тогда…

И кому это интересно, хотел бы я знать? Мне? Мой-то глушайший проигрыш?! Ни в коем случае. Зарок: никаких картежных подробностей. Тем более, ни на одной фотографии азартные игры не запечатлены, вот и нечего их тут мусолить.

Так незаметно, час за часом, день пролетает. Вот уж белесый слабый свет скоро растает. Только слегка моргнешь, вздремнешь, вспомнишь случайно, как поливало день-деньской необычайно.

Песенка. Прямо как восемь лет назад, ощутив бескрайность Каменного Пояса и сопредельных «камушков», распевали мы с намеком на внезапность такого открытия:

Камушком по темечку,

Ножкой босой по лицу…

Камушки — не Денежкин,

Ножкой не измеришь,

Нагонишь тоску…

Что те шестьдесят километров по камушкам! Тут в заявке все двести тридцать, а проклятый дождь весь день, как заведенный. И чихать он хотел, что дым от костра туда-сюда к перемене погоды крутит, что облачность к земле прибивает и аж два раза за день мутным пятнышком сквозь него солнышко различить удалось, что ветер устойчивый и сильный, и всё в одну сторону — сдуть эту треклятую тучу давно должен… Сеет и сеет. Поливает и поливает. Хлещет. Капает. Мочит. Замочил до смерти. Какие там ещё синонимы? Голодать? Это не синоним. Ах, это чувство такое, вечно несвоевременное… Что ж, надо готовить ужин, ночь на пороге.

Мне велели — сиди. Справимся. Мне это понравилось, и мы дружно принялись писать пулю на троих, без «болвана», быть которым Маленькая не захотела. Через двадцать минут я забеспокоился. Через полчаса не утерпел и вылез.

Теперь растопыривали полы и матерились сразу два Лёши. За ночь и день природа столь щедро расточала водицу, что ею насквозь пропитались все бывшие когда-то горючими материалы вокруг. Что-что, а лесной пожар нам не грозил. Грозили либо потоп, либо перспектива спать впроголодь. Тщетной оказалась даже отчаянная попытка Большого интенсифицировать костер, бросив туда зажигалку с остатками газа. Зажигалка вместо ожидаемого взрыва пламени слабо пукнула голубоватым факелом, моментально снесенным ветром, и костерок снова погас.

Право, стоило посмотреть как я, с дрожью в руках и надменно-небрежной миной на лице, взялся им помочь! Ситуация не из приятных. Очевидно, что безнадега абсолютная: такие дрова не горят даже с керосином. Но костер нужен, как воздух, которого в этой воде остается всё меньше. Что делать? Правильно, тащить таблетку сухого горючего и внимательнейшим образом обшарить ближние лиственницы. Быть не может, чтобы под кронами не сховались от воды крошечные «спички». Наломать их. Не полениться, срезать кесарем влажную кору. Из имеющихся в той луже, где погибла зажигалка, веток отобрать хвойные, березки-рябинки во вторую очередь. Тоже ободрать. Ножом сделать заструги по всей длине на треть диаметра, почаще, почаще, не ленись. Кисель из золы сапогом сгрести в сторону, подложить крышку от консервной банки. Ах, чуть не забыл: в ремнаборе полный мешок огарков, специально, чтобы покапать стеарином на разгорающиеся веточки. Ну, кажется, арсенал весь налицо. Да будет свет, то есть огонь!

Возможно, были за десять-то лет костры, разведенные в условиях и похлеще этих. Не ручаюсь. Вот дальше, в этом же походе — были. И не везде там мне удавалось так артистично и внешне легко раскочегарить их. Но сегодня я оказался на высоте. Пых! Горит! Горит, родимый! Подзадником, подзадником ему помогай! Шмяк-шмяк-шмяк — по земле, чтобы в самый низ, в пекло! Теперь ветки, первую очередь, вторую очередь… всё надо делать быстро и вовремя. Уф. Вот теперь валите, Лёшки, чего хотите.

Пока готовился ужин, я даже пытался что-то подсушивать: то носки, то ботинки. Вдохновленный моим примером Большой пристроил свои хваленые кирзовые десантные шлепанцы к самому огоньку, да ещё сбегал, приволок хворосту, чтоб быстрее сохли… Они и высохли до состояния испанского сапога с легким дымком изнутри. Право дело, глубокого значения этого события и далеко идущих последствий в тот миг никто не просек.

Возиться с костром так заколебало, что на ночь не поленились как следует завалить остатки кострища горой сырья — авось, до утра протянет. Ночью было холодно, я спал плохо и всё прислушивался — шипит ли дождевая вода на костре. Поначалу шипела, потом я уснул, но и во сне не переставал убеждать себя, что нечего задницы отсиживать — рвать отсюда надо.

* * *

Если внимательно читать хронометраж, обнаружится, что поутру из палатки со мной ли, без меня ли Лёши выскакивали каждый день поочередно. Так и сегодня, расслышав писк будильника Маленький вообразил, что его очередь, и выкатился наружу. Я на секундочку блаженно смежил веки… и с трудом разлепил их через сорок минут, без десяти семь. Эк меня разобрало!

Но что это? Сквозь окружающий нас туман неистово прорываются языки костра! Батюшки, как же ему удалось раскочегарить его водиночку, ведь вчера втроем еле управились, и всю ночь поливало?

— А он горел, — лаконично пояснил Алексей и смылся за очередной порцией дров. У него уже начал проявляться талант добытчика, но оглядев принесенные сучки, я только головой покачал. Мотать надо отсюда: дрова дрянные, место так себе, время идет. Эй вы, там, в палатке, вам что — отдельное приглашение нужно?

Конечно, в первые сборы копошились на славу. Однако, дождик то и дело напоминал, что его отступление — дело, собственно, поправимое. Он время от времени подбрасывал пригоршни мелкой мрази, охотно влекомые пронзительным ветром. Ветер волок с собою и облака липкого тумана, до неузнаваемости искажающие местность. Весь этот антураж нисколько не располагал к длительным сборам, поэтому, когда стало ясно, что миску сколько не скреби, каши не прибавится, темп существенно увеличился.

На снимке героический Алексей Владимирович переодевает физкультурку. Рукава клетчатой рубашки закатаны по локоть, ему совсем не холодно… только шапочка надвинута на голову по самое не хочу. Лицо совсем не пышет удовольствием, ближе к наоборот. Светлана Алексеевна в серебрянке поверх штормовки с проклятиями упихивает что-то в свой станок. Мой «Алтай» громоздится неподалеку. Андрей только что разломал палатку, а Маленький спешно засовывает в гермомешок свою уникально теплую куртку, которой, к слову сказать, он за весь поход и трех раз не попользовался. Постоянно Светкам одалживал. Сзади, на том берегу ручья, ветер треплет и гнет лиственницы. Видно, как клубами проносится над памятным болотом всякая морось.

И вот торжественный миг. Согбенные Светы обреченно вышагивают за мной по тропинке, уронив взгляд долу. Следом — мужики. Желто-зеленые травы высеребрены влагой. Лес остался позади, верхушки последних деревьев немного торчат из-за склона, а сзади на Обе-Изе с темными россыпями лиственниц перемешаны белесые тальники и зеленоватые болота. Прошли уже целый переход. Я не рискнул, как предлагал Маленький, подняться вправо и продолжать позавчерашний путь, так как дожди, несомненно, ещё более напитали приветливые топи влагой. Преодолевать их не тянуло, поэтому сначала двинулись вдоль берега. Хотя наиболее очевидная траектория то скатывалась к самой воде, то взбиралась на невысокие ступеньки поодаль, идти было нетрудно. Шли быстро. Через двадцать минут Маленький заприметил на другом берегу выход тропки, но то ли не сообщил, то ли я не услышал. Ещё через пять минут и мне захотелось на тот бережок, без особых на то причин.

По человеческой мерке, любой зверь — идиот. Он не в состоянии сложить два и два, а тем более взять синус двадцати градусов. Он не знает геодезии и картографии, не пользуется огнем и мечом, не создает материальных ценностей. Но! В любом лесу этот чертов зверь твердо знает: чтобы придти вон туда, здесь лучше обойти, а там надо повернуть налево. Инстинкт.

Убедившись, что никакая учеба интеллекта не добавляет, я всё больше склонен доверять собственной интуиции. Она меня подводит, надо признаться, нередко, но рассудок — ещё чаще. Спрашивается: на кой ляд нам на правый берег, если левым на полкилометра короче? А вот: интуиция.

Преодолев по-мокрому Пальник-Ель, взобрался на крутяк и обнаружил там описанную выше тропку. Хорошо — по тропе в безлесной зоне можно двигаться значительно шустрее, чем по кустам.

Света Маленькая выкладываться не желала. Но и те усилия, которые она сочла возможным прикладывать, уже явственно проступили на её щеках. Лицо закрыто капюшоном, но я всё заметил и начал беспокоиться. По опыту прошлого года дружно постановили переходы меньше сорока минут не делать. При двадцатиминутных процент ходового времени от рабочего составляет порядка половины, а сил уходит немеряно. Парадокс — больше, чем при сорокаминутных. Однако, здесь сама тропа недвусмысленно намекнула, что пора досрочно пересидеть: круто повернула влево вверх по склону, в сторону проглядывающего сквозь тучи перевальчика.

Как говорил один знаменитый ориентировщик, никогда не беги быстрее, чем соображает твоя голова. Я объявил перекур и отправился вверх по тропке — соображать. В компании с Андреем отошли метров на двести и просекли, что стежка вьется вдоль правого истока Пальник-Еля, текущего с того перевальчика, то есть выходит на Дурную. Ну, а поскольку мы не дурные, то нам снова вниз к ручью, на тот берег и прямо, через великолепный снежник, первый на пути.

Удивил меня этот язык фирна, лежащий мало не на самой границе леса. Если сопоставить такую низкую границу нетаявших снегов с полным отсутствием зрелой черники в лесу и с полчищами насекомых, атаковавших нас позавчера, что получается? Правильно. Это уже случалось. В девяносто втором году на Северном Урале лето отсутствовало как таковое. Июнь перешел сразу в октябрь. Э-хе-хе…

Остальные снежнику обрадовались: экзотика! Конечно, для здоровья очень вредно вымочить ножки в ледяной воде и сразу впереться на фирн, но зато какое приподнятое настроение! На фотографиях все лица, подсвеченные снизу от снега, куда как довольнее, чем физиономии Лёшек, понуро перебредающих по колено ручей перед снежником. Пятки, правда, зябнут, зато как интересно!

На плато выше снежника обнаружилось скопище великолепных тальников. Какая густота! Какая частота! Какие упругие ветки, прямо готовые хлысты! А корни, корни — ух, наворочено, того гляди, запнешься, сам себе ступню оборвешь! Глаза бы не смотрели.

В зарослях тальников главное — угадать наилегчайший проход. Поскольку роста они примерно одного с человеком, а то и выше, высмотреть маршрут движения практически невозможно, как ни тяни шею. Приходится руководствоваться интуицией, изрядно исхлестанной и исцарапанной ветвями за компанию с мордой лица и прочими частями тела. Тут-то чутье и начинает изгаляться, подсовывая такие буреломы, что минут через десять наливаешься злостью выше шифера и прешь трактором, напролом, нимало не заботясь о тех, кого молотят некстати отпущенные тобой ветки. Так и Маленькая зело удачно перешагнула через один кустик, а Большой сзади взвыл не своим голосом: прилетело. Охальники долго хихикали.

За полчаса я спекся окончательно и снова схитрил. Мол, совсем в толк не возьму, куда нам, вы, ребята, постойте, я впереди пошукаю.

Алексеевна плелась в хвосте с конвоировавшими её Лёшками, хотя если по весу рюкзака судить — лететь бы ей в авангарде. Подошла, шмякнула оземь станок и «в бессилии» рухнула на груду составленных в козлы рюкзаков. Груда пошатнулась и распласталась бы, кабы не проворство Андрея и не мой поддерживающий пинок виновнице. Неудобно, стыдно так обращаться со взрослой девушкой, а что делать? Помогло: остаток передыха стояла смирно.

Вперед отбежали с Маленьким. Он упилил куда-то далеко в заросли, а мне повезло — увидел три травянистые плешки, разделенные только узкими полосками кустов. Очень, правда, мощных кустов. Ну, ничего. Прорвемся. Кажется, Лёша не пришел в восторг от того, что я результаты его разведки задвинул, но такова уж моя обязанность — принимать решения, неприятные для окружающих.

Светочка тоже обиделась за плюху. Ничего не сказала, зато весь следующий переход плелась еле-еле, изводя бедных Алеш. Вернее, бедного Алексея Борисовича, поскольку Алексей Владимирович, как только выкарабкались из хитросплетений тальника, рванул, аки реактивный и вскоре пристроился к идущим впереди скороходам. Маленький же стоически терпел большие выкрутасы Маленькой Светы и вел её отсюда и почти весь поход. Их чета слабо маячила на пределе видимости сзади. Мы вошли в границу облачности, и поле зрения сузилось метров до пятидесяти. Впереди также смутно проглядывала борзая тройка лидеров. Это мне не нравилось. Водораздел плоский, выраженного градиента не просматривается, заблудятся запросто. Да я и сам не очень-то представляю, в какой части лучше перепилить седло. Прошлый год проходили восточным бортом долины, там мне не приглянулось. Этим идем посередке, немножко к западу. Куда? Увидим. Важно сейчас не растерять друг друга в облачности. Эй, напильники, привал! Две Маленькие точки позади медленно начали приближаться.

Что ж такое, у Светланы Алексеевны опять настроение ниже уровня Мирового Океана. На сей раз к лучшему: как стронулись с места, она, наконец, ощутила легкость своего рюкзака и как втопила! Я — отстал. Ох уж мне эта Света! Когда надо шлепать дружно и кучно, отстает и нервирует товарищей. Когда товарищи приустали, удирает вперед и нервирует товарищей. Никакой деликатности.

Хотел бы я посмотреть на себя, кабы сразу после Усьвы восемьдесят шестого года меня взяли в пешую четверку!.. С любым, самым легким рюкзаком!.. Тут даже комментарии излишни. При самом мало-мальском воображении несложно представить, что.. Ну, нет. Самокритика — самокритикой, но наезжать на руководителя я, руководитель, не позволю. Даже себе.

Подыматься перестали. Начался спуск с небольшим уклоном вправо в долину нарождающегося ручейка. Слева замаячили первые елки. Справа непонятная сыпуха, переходящая в облако. Внизу сплошное молоко: ни зги не видать. Тут действительно пришлось призадуматься. Впереди должен располагаться здоровенный кар, истинных размеров которого я не помню, но по карте что-то километра три в поперечнике. А то и больше. После петляний в кустах угадать, в каком именно месте на входе в кар мы находимся очень проблематично. Поскольку перепиливать его по диаметру совсем ни к чему, возникает шальная идея держаться левого, западного, склона и не терять высоту. Если там есть какая-нибудь полочка, она выведет аккурат к Сывьинскому перевалу. Черт, хоть бы какую видимость!

Ветер меня услышал, коротко дунул, и на мгновение что-то приоткрылось. Странно, проступающее сквозь тучи белое пятно слишком близко. Не может этот кар быть таким узким! Там должны быть два ручья, наш — второй… Наверное, это кусочек отрога между ручьями. Чтоб тому географу, который занимался генерализацией карты… Нет на ней этого отрога совсем. А если так, то какой резон выписывать кренделя по верховьям двух ручьев сразу? Валим вниз, там разберемся.

Вынырнули из облачности. Несколько прояснилось. Обнаружилось, что мы двигаемся по широкой полке высоко над левым берегом набирающего силу ручья, а на правом возвышается ещё один отрожек, длиной метров триста, также успешно генерализованный картографами. Крутой склон, где мы снижались прошлый год, по-видимому, далеко впереди и справа, где черный частокол деревьев. Полка удобная, но что внизу? Так и есть: убежавший вперед Марабу останавливается, приглядывается и разворачивается на сто восемьдесят. Значит, обрыв. Под обрывом здорово шумит, и уже отсюда снежник внизу выглядит очень живописно. Фотографирую на его фоне Светку и говорю — вали, не стой под грузом лишнего, я пока поснимаю.

Поснимать — это проблема. Спереди на мне висят «Зенит» и сумка с видеокамерой. Достаешь её, прилаживаешь батарейку, наводишься, жужжишь. Потом обнаруживаешь, что вон с той точки вид должен открыться совсем офигенный, но к ней — через небольшой косогор и мокрую сыпушку. Куда девать камеру? Прятать в сумку долго. Не ишак я, чтобы рюк столько понапрасну удерживать. Нести в руке страшно. Упаду, разобью, мало того, что камеры не будет, не будет и жизни от попреков. Лучше голову разбить, она дешевле и иногда заживает. Да хочется ещё фотиком поработать, а рук-то не восемь! Жалко, я не осьминог.

Турьё давно перебрело громогласный ручей, а я всё колупался на травянистом крутяке. Спустился с высоко поднятой камерой в руке, отснял перспективу и с облегчением спрятал её в сумку. Вот он я на снимке Маленького, перехожу поток. В воде у другого берега стоит Андрей, уже без рюкзака, для подстраховки. Лонжа не понадобилась, хотя это чертовски приятно, когда кто-то готов тебя обломившегося словить за то, что ближе торчит.

Окинул обстановку взглядом, оценил и повелел вдоволь налюбоваться, а затем перекусывать. Посмотреть и впрямь стоило. Снежник, глубоко укрытый между береговыми скалами, причудливо изрезан водой ручья. Убогое тепло вялого лета не смогло ослабить его грандиозные своды и накаты. Противоположный берег ручья оформлен бастионными скалами. Наверное, в солнечную погоду они нагреваются и излучением подтапливают край снежника, отчего он приобрел совершенно фантастические формы. То голубоватые тоненькие пластины далеко выдаются от основного тела, как бы прикрывая бурный поток. То пещеры и гроты, своды которых почернели от летней пыли. То целые арочные перекрытия, способные удержать на себе даже Бегемота с рюкзаком. Облачность очень низкая, никакой перспективы, и создается ощущение волшебного скально-снежного острова, окаймленного веселой травкой, и парящего в нигде. Шум воды мешает говорить, брызги отлетают далеко в стороны.

Мы нафотографировались там вволю — и поодиночке, и кучками. Я, кроме того, специально лазил, щелкал извраты снежника, но снимки, как всегда, не могут передать весь колорит и грандиозность увиденного. Удивительное место. Кабы знать, что такое лежит в пяти километрах от маршрута — специально бы зашел, а тут ещё и по дороге попалось.

Пока жевали остатки сыра, поглядывал вперед и думал. Время от времени Маленькая, правда, прерывала мои размышления каким-нибудь воплем типа: «Не хочу сыра, он какой-то кислятиной отдает! И вообще параша». Или: «Не буду сало, оно какое-то — бббэээ-э-э… Тухлятина». Молодые люди уже привыкли и покорно выслушивали эту критику, не забывая совершать возвратно-поступательные движения озябшими челюстями. Челюсти грелись, брюхо тоже, но, как залили в него по стакану ледяной ручейной водицы, околело напрочь. На общество упала очередная, последняя за сегодняшний день, обильная порция влаги. На меня упали первые нетерпеливые взгляды. А ведь я пока ничего путного не придумал.

Так и не нашел ничего лучшего, как направить окоченевших Светок вперед и дать им волю, ограниченную общим направлением. Ей-Богу, минут восемь они чесали, как нахлестанные. Потом удобная полочка кончилась, а в буераках по неопытности выбрать правильный проход сложно. Вскоре я, не ускоряя движения, оказался из арьегарда в авангарде. Потом далеко оторвался вперед и вдруг понял, что мне ужасно хочется бивака. Сейчас же. Немедленно!

Зашарил полным надежды взглядом по ближним склонам. Тщетно. Ручей остался далеко внизу справа, и что толку от замечательных площадок с дровами, когда до воды семь верст по вертикали, и всё раком? Сказал Большому, идущему следом: «Подожди», — бросил рюк и рванул бегом вперед и вниз — а вдруг да сыщется что? Черта с два. Также бегом вернулся, оглядел недовольные физиономии, на кои откуда не возьмись вдруг слетелись кровососы, и мысленно дал зарок далее по возможности дергаться как можно меньше. Нам куда? К перевалу. Правильно. Вот и шлепай туда, пока шлепается, бивак сам собой отыщется.

Взял влево и поднялся немного выше на плоское место. Смотри-ка, угадал! Длинное, ровное и в нужном нам направлении. Пролетели в момент, а затем начался спуск к ручью, текущему из-под перевала. Тут отставший Маленький сделал сзади неброский снимок, который мне очень нравится. Мы со Светой уже снижаемся, остальные ещё на ровном месте, обходят изуродованную ветром лиственницу у каменистой россыпи на краю обрыва. Звено Малды-Иза впереди едва проглядывает в облаке. Четко видно, как в верховьях ручья крутые борта долины выполаживаются, и намечается граница леса.

Почти до неё мы и дошли. Внизу обнаружилось нечто вроде слабенькой тропки, удачно огибающей заросли и россыпи. Ею мы и воспользовались. А минут через пятнадцать в верхушках деревьев ощутимо запел ветер, и впереди посветлело. Верный признак: ещё пять минут, и жечь придется карликовую березку. Нет. Не улыбается. Стоп!

Сколько у нас всегда отыскивалось желающих пошукать место под бивак! Ведь неблагодарнейшее же занятие. Ползаешь, как ежик, по всяким заколдобинам и перебуеракам, еле-еле отыскиваешь пятачок два на два с половиной, с гордо надутой мордой ведешь туда ближних своих… Приходит завхоз и начинает кривиться: мокро, неровно, наклон большой, к костру не подойти… И вот уже остальные, довольные было безо всякой меры хоть каким-то пристанищем, начинают поглядывать с неодобрением: эх ты, валенок, что, получше сыскать не сумел?

Так и хочется протявкать в ответ: «Чё неспокойные такие? Спокойно-то переночевать не можете?»

На этот раз вверх по течению направились два Андрея, вниз — один Алексей. Второй по причинам, указанным ниже, лежал на рюкзаке и тихо тащился от ощущений в правой ноге. Мы поколесили изрядно, минут пятнадцать, и неожиданно встретились на уютном закутке у самой воды, где нам всё понравилось. И вид, и площадка, и костровое место, и обильные дрова. Кроме того, раз уж трое не сговариваясь выбрали одно место и так настырно пёрлись к нему издалека — это что-нибудь да значит!

В довершение ко всем прелестям дня я ухитрился заблудиться на тех трехстах метрах, что отделяли павшую смертью храбрых группу от земли обетованной, и проволок всех через такие тальники… Вволю поматерились.

И вот вам результат: пятеро участников у финальной лиственницы. На Светах ещё написаны переживания по поводу тальников и Сусанина-руковода. Большой — он и в Африке Большой: стоит себе, руки в брюки, как ни в чем не бывало. А два искателя стоянок веселятся себе: ура, приехали! Дождя нет. Облачность вдруг начала подниматься, верхний обрез хребта четко виден на заднем плане. Скоро потеплеет, но пока все, кто могут, в перчатках, даже Большая, хоть она их и терпеть не может.

6

Трудно описывать приятные походные события. Ещё труднее, правда, отсидки: там вообще не удается вспомнить ничего путного, что могло бы хоть как-то оживить повествование. Легко даются всякие неприятности и беды: стремительный водоворот событий накрепко приковывает внимание и не дает расслабиться вплоть до счастливого разрешения ситуации. Или до несчастного.

Но здесь не тот случай. Всего по две фотографии сделали мы с Маленьким на этом замечательном биваке, а сколько приятного осталось в душе и в памяти!

Костровой тросик плотно увешан всем, что только поддается сушке. Над самыми котлами — разнокалиберные носки, на флангах — х/бАлексея Владимировича и вечно мокрые джинсы Белобрысого Кошмара.

Большие и Марабу старательно тянут к огню руки с надетыми на кисти носками. Взгляд Лёши на его беленький носочек вполне философский. Карта не лошадь, к утру повезет. Носок не море, глядишь, и высохнет. Сидит Алексей по-турецки, из-под коленки выглядывает подошва резинового сапога. Большой — стоик. Я бы не вынес топать весь день в испанском ботинке. Это ж надо было видеть его большой палец на ноге, синий, размятый в мотлах, изуродованный. А ведь шел. Ботинки, виновники травмы, валяются поодаль с вколоченными внутрь деревянными клиньями. Чтоб хоть немного раздать их.

Андрей исступленно жмурится. Дым от сухих лиственничных дров почти прозрачный, а разъедает глаза не хуже любого другого. Его носочек растянут обеими руками на добрый метр, но Светлана Юрьевна не постеснялась просунуть свою руку ближе к костру. Может, Марабу этого и не видит — много увидишь с закрытыми глазами?

Вокруг костра лежат раструбами к пламени разные тапочки. Надежда греет: вдруг да подсохнут, потеряют с полкило веса. Известно ведь, что килограмм на ногах, как раз полкило на каждую, эквивалентен по затратам сил пяти килограммам в рюкзаке. Чуть в стороне аккуратно сложены равновеликие чурочки — забота Маленького. Он уже вошел во вкус и сейчас пластает сушняк где-то далеко, звук топора еле доносится. Котлы висят и греются к помывке контингента. Мыться желают все, кроме меня. Следовательно, я один не являюсь врагом самому себе. Правда, прочие считают как раз наоборот.

На склонах гор туманно, но скоро проклюнется солнышко, и все облака ненадолго канут, кроме тех, что упокоились во впадине Сывьинского перевала. Мы с Андреем ходили вверх по течению ручья поглядеть вперед. Убедились, что действительно встали в пяти минутах хода от границы леса, но на перевале не разглядели ничего, кроме мрачной черной тучи. Контраст клубящейся бездны с всплесками солнца на веселом ручейке столь разителен, что даже при взгляде на фотографию хочется смотреть только на воду и ближние кустики, но — не дай Бог! — не вперед и вверх. Взор натыкается на темную неопределенность и испуганно спешит вернуться к милым пейзажам на переднем плане. Даже поздно вечером, когда Борисович специально выбежал на границу леса, чтобы отснять подсвеченные закатом горы, над перевалом всё ещё громоздилась высокая меднолобая куча.

Мылись со вкусом. Погода располагала: ветер стих, а температура поднялась до плюс тринадцати. Девушкам выдали по два котла кипятка каждой, и они вернулись от ручья намытые-намытые, как только сороки не утащили. Большой всё прикалывался над Маленькой, не потереть ли ей спинку, а та до мытья отмалчивалась, а потом огрызнулась: мол, я ждала-ждала, что ж не пришел потереть-то? Мужикам перепало по одному котлу, а Алексею Борисычу ещё и ковшик ледяной воды на сухую, нагретую солнцем спину от Алексея Владимирыча. Последний поспешил слинять. Маленький затаил месть, но, когда он подкрался с полной бутылкой холода, а я с камерой засел в кустах, готовый поймать неистовый вопль обиженного Бегемота, ничего не вышло. Большой уже успел окунуться, и поливание не принесло ожидаемых результатов. Лёша даже громче протестовал, когда я снимал его при мойке мест потаенных. Конечно, так, чтобы ничего нецензурного в кадр не пробралось, но он-то этого не ведал и голосил на славу.

После помойки кое-что и постирали, так что тросика стало явно недоставать, и Маленький забабахал основняк через всю полянку. Общество оценило, и вскоре я забеспокоился, как бы груды мокрых трусов не оборвали нам своей тяжестью единственную веревку.

Палатку отстегнули от земли и выкатили на солнцепек пузом кверху — подсыхать, тент и спальники развесили по кустам. Воздух прогрелся, все разоблачились мало не до нижнего белья — первый из двух раз за поход. Эх, кабы нам такая погода да на весь маршрут!..

По случаю столь удачной стоянки в вермишель выплеснули остатний кетчуп, взятый Маленьким, и на славу порубали. Затем наиболее сознательная часть коллектива попрятала шмотки на случай дождя, а за наименее сознательную её джинсы спрятал под тент я.

* * *

Утро! Не просто утро, а Утро с большой буквы! Теплынь, плюс шестнадцать, ни облачка, солнышко! Комары чуть ползадницы не отъели, пока в кустах сидел. Лёшин снимок против солнца через свисающую сверху ветку лиственницы так и искрится золотистой надеждой. Он не пышет жаром знойного дня, но полон драгоценного свежего тепла скупого уральского лета. Листики на березах слабо шевелятся, отбрасывая лукавые солнечные зайчики, темная хвоя лиственниц обрамлена сияющим ореолом. Блеклые и серые вчера, травы будто воспряли и налились жизненной силой.

Воспрять хряпящих туристов оказалось сложнее. В прошлом году всё давалось просто: стоило сдернуть с палатки полиэтилен, и уснуть в ней не удавалось даже с завязанными глазами. Тут же я, конечно, снял тент, но буржуйский материал, охотно пропускающий достаточно освещения, оказался стойким к прямой радиации, и друзья захрапели ещё слаще. Большой, правда, вылетел пулей, но, сдается мне, совсем по другим причинам. Что делать — когда закипела вода в котлах, начал вопить.

После завтрака собирались лениво, но получилось быстро. Правда, хорошая погода не поторапливает пронзительным ветром и дождем, но, с другой стороны, не теряешь время на то, чтобы поежиться, пошипеть, ойкнуть, матюкнуться и далее в том же духе.

Маленький отбежал в сторону: запечатлеть героически марширующую группу. Вышло неплохо. Трава по пояс, красивая горка на заднем плане, освещенные солнцем физиономии туристов старательно уставлены в землю. Тяжело им. И мне тяжело почему-то. Жарко. И, наверное, очень влажно сегодня, или давление низкое — дышится с трудом.

Привереда. Тебе надо горсть воды за шиворот и ветер в харю? Что надо Свете Большой, я не знаю, но чувствую, что её молчание ягнят приобретает всё большую температуру и напряжение. Близко короткое замыкание. Есть! Начинает сквозь зубы напоминать про больную коленку, застарелый цистит и постанывать, что пора пересидеть. Черта с два, идем-то минут двадцать! Но и Бегемот краснее помидора, и Маленькая, а что уж говорить про догонявшего нас бегом Маленького! Ладно, привал. И что это у меня так морда пылает?

Света тихим артистичным зубовным скрежетом совершенно изничтожила меня. Она ведь никогда не просит о досрочном передыхе, так что должен был сообразить, что если уж намекнула — словом, жестом, выражением лица, обязан всё бросить и сам изобразить подыхающего от усталости, чтоб никто не догадался. Старательно отчитав, с высокомерно-недовольным видом ушла далеко в сторону и присела на камушек, не подложив подзадника. Это, в отличие от разговора, задокументировано на фотографии. Там же я рядом с Большим и другой Светой, стою мокрой спиной к солнцу, обтекаю. Лицо Алексея краснее рубашки Маленькой. Андрей в стороне и немного ближе, тащится от тепла и душевного уюта: он не слышал разговора и старательно сделал вид, что не в курсе ситуации. Не любит он, когда от чужой драки и ему достается. А кто любит?

Впереди перевал, просматривается на все сто. Да только что с того? Почему я встал у стенки — у меня дрожат коленки. Почему я стою к перевалу спиной — у меня тоже дрожат. Урез перевального плато щедро обвешан могучими снежниками, белыми-белыми, не то, что вчерашние, грязные, низинные. Некоторые языки внизу кончаются явными бергшрундами, отчетливо синеющими на белом фоне. Самое седло, как водится, низшая точка большого кара, и снега там больше, чем вокруг. Что же делать? Не лезть же на снежный крутяк без страховок и хотя бы альпенштоков! Нарубить жердей и заострить? Лес остался сзади, да и не умеет никто толком зарубаться. Нет, не годится. Кроме меня чешет репу только тезка, остальные нимало не обеспокоены грядущим. Ведут — и слава Богу. Этак вот заведу куда-нибудь…

Ну, хорошо, постояли, отдышались, пора трогаться. Мне больше нравится северный склон долины, хотя бы потому, что и перевал ориентирован с севера на юг, туда и пойдем. За небольшой поляной обнаруживаются верховья нашего ручейка, летящего здесь по крутому откосу. Мы с Маленьким ухитрились перебраться по-сухому (я ловкостью, а он просто в сапогах был, отдал ботинки несчастному Большому), Марабу, кажется, тоже перелетел, у него-то не ноги — крылья, но остальные первый раз за день вымокли. И не последний, конечно. Мы с Лёшей синхронно щелкнули друг друга: я внизу, а он сидит на корточках наверху водопада. На его снимке хорошо видно, как всё ещё дутый завхоз танком штурмует переправу, не разбирая дороги. Большой галантно помог перебраться через скользкие камни Маленькой. Моя фотография получилась удачно: оба стоят в воде на красноватой плите, Светка придерживается за Алексея. Белая вода с шумом проносится вниз, замораживая ноги в пику дневному теплу. Честно говорю, так и несется, прямо видно.

Прошли ещё буквально метров сто, и стало очевидным, что с наскока проблему преодоления перевала не разрешить. Открылись дополнительные прелести в виде нависающих снеговых карнизов, пробиться через которые можно только прокапыванием. А левая, южная, сторона седла заснежена почти до земли. Мы смотрели на перевал почти в фас и не могли оценить крутизну склона, но печенью чуяли: она вполне достаточна, чтоб ушуршать до самых скал внизу и распределиться по ним равномерным слоем. Стоп. Перекур. Думать буду.

На снимке перевала издалека видно, что в одном месте на борту долины снежник лежит очень высоко и не производит впечатления очень широкого и крутого. Это я отметил и запомнил. Сейчас мы должны находиться примерно под тем местом. А что, если попробовать подняться здесь по зеленке и выйти на перевал сверху?

В разведку полезли втроем с Андреем и Маленьким. Вскарабкались на травянистый крутяк и оказались под снежником. Неприятный он: метров пятнадцать достаточно круто, затем, кажется, выполаживание. Сильно втыкая ноги в снег, подымаюсь наискосок по фирну. Действительно, шагов двадцать, а там хоть пляши. Проходим немного вперед по осыпям — похоже, нам сюда. Правда, с точки зрения правил безопасности, я должен сейчас всех затащить вон на тот покатый травянистый лоб на другой стороне долины и обойти седло перевала слева и сверху, избегая крутого снега. На это уйдет два часа и три метра моих нервов. Или в чем там нервы измеряются? Хорошо, три миллиона моих, любимых, ценимых и бережно сохраняемых нервных клеток. Фигушки.

На обратном пути попытался пройти через узкую осыпную полоску между двумя снежниками, единственный «земляной» путь, но там оказалось столь мокро и подвижно, что лучше через снег.

Спустились всего-то через двадцать минут после подъема. Марабу немного задержался по причинам биологического характера. Ждать его не стали: ходок изрядный, ещё и обгонит. Светка Большая усердно проскрипела коленкой на самый верх и — не почудилось ли мне? — её настроение вдруг улучшилось. Мое, соответственно, тоже. Затем к нам поднялся Андрей, а погодя два Лёши приконвоировали выпендривающуюся Маленькую. Чтоб она сильно не проказила, я для острастки всех построил по стойке «смирно», растолковал задачу и пустил вперед завхоза вслед за Андреем в могучих вибрамах сорок пятого размера. Надо сказать, нужной цели он не достиг, так как своими длинными ногами напинал ступеньки на таком расстоянии, что даже для меня они оказались великоваты. Зато как красиво искристыми фонтанами взлетал под ударами в синее небо белый снег! За ними направил тройку из зеленого спальника: Маленькую вперед, Маленького на подстраховку, Большого последним, чтоб, случись чего, брал массой. Поднялись они быстро и благополучно. Снимок, сделанный им вслед, я отношу к самым удачным за этот поход. По волнистому снежнику в далекое-далекое голубое небо уходят туристы. Снег белый, и легкие облака на небе белые, и высотные облачные «перья», будь они неладны, тоже белые… Какие перья?! Да, действительно перья. Через восемь-десять часов жди дождя.

Резко преодолев большой перепад, остановились подышать. Мотор один, заглохнет — не заведешь. Все прямо растащились от наступившей вдруг теплыни. Небольшое поднятие впереди по курсу прикрывало нас от прохладного ветра, но и остаточные дуновения с мошкой справлялись. Да и не живет она на таких высотах. Контраст пышущей теплом осыпи с холодящим снежником позади воздействовал усыпляюще.

Однако долго бездельничать я не дал, и погнал всех дальше. По теплу пошлось значительно тяжелее, да и вообще день выдался не из легких. Бывает, топаешь и топаешь, наслаждаешься жизнью и красотами природы, а сегодня что ни шаг, то мученье. На следующей фотографии не только Маленькая плетется, уперев взгляд под ноги, понуренная и вообще несчастная, но и Маленький не лучше, и, что самое удивительное, Марабу! Он, конечно, под конец дня тоже выдыхался и несколько сбавлял как в темпе, так и в настроении, но чтоб так, поутру…

С идеей выхода на перевал сверху я попал в точку. Мы оказались на ровнехоньком плато, покрытом плоской слоистой плиткой. Как асфальтированное, только ноги переставляй. Все, кроме Светланы Алексеевны, и переставляли, а она прямо забастовку объявила. Не совру, если скажу, что Маленькие двигались раза в полтора медленнее остальных. Лёшку все от души жалели, но никто не рискнул подменить. До самого вечера он сопровождал капризную девочку. Я б её уже к обеду загрыз.

Справа по курсу из россыпи небольших камней торчало нечто. Полутораметровый столб, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, сложенный из отдельных плоских плит. Интересно, кому это понадобилось? Все, кроме распаренного и болящего ногой Алексея Владимировича, отдали столбу должное, посетив его и сфотографировавшись. Кроме того, его тщательно исследовали на предмет обнаружения записки, если это, скажем, тур так далеко от перевального седла, но — пусто. Кто и зачем выстроил такой маяк?

Лёша Маленький оказался поразительно терпелив и тактичен. Не знаю, что он говорил там Свете, отставая от нас метров на четыреста, но нам никак свое настроение не показывал. Только одним могу подтвердить свои догадки о том, что творилось у него в душе. С момента выхода на перевал, то есть, когда Маленькая начала тормозить, в прекрасный солнечный день на замечательной натуре он не сделал ни одного снимка. Я же отрывался вовсю. Запечатлел лидирующую троицу. Андрей несется большими шагами, вся его фигура выражает непреклонное стремление вперед. За ним индифферентная Большая Света. За ней прет, это единственное подходящее тут определение, Бегемот. Очки сняты, лицо красное, шатается, но скорость держит. А вот догоняющие нас на очередном привале Маленькие: Светочка вся из себя, вышагивает гордо, следом — Лёша в шляпе. На лицо падает тень от полей, да и внутренняя тень тоже налицо. В качестве воспитательной процедуры хотел было наказать Маленькую методом Владислава Юрьевича, но раздумал. Тот перерыв делал только до подхода последних отстающих, а как они догоняли, сразу подымался. Наглядно демонстрировал, что в походе лучше быть сильным. Но высокая склонность Алексеевны к фортелям уже проявилась во всей красе, и мне отсоветовали применять тяжелую артиллерию. Всё равно двигаемся значительно быстрее, чем в прошлом году. Тогда обедали перед перевалом, а теперь, пусть время тоже к обеду, большая часть безлесных верховий Сывь-Ю осталась позади.

Место это коварное. Удобное плато наверху расслабляет. Оттуда вся долина до самого далекого леса кажется сплошным зеленым удовольствием, ровной травянистой лужайкой. Нас на это не купишь, мы тут бывали. После спуска с плато к первым ручьям всё радикально меняется. Сначала поле переходит в мокрый кочкарник, где высота кочек много больше их ширины. Сверху они покрыты плешками скользкой травы. Спотыкаться там одно удовольствие. Не надо прилагать никаких усилий: отвлекись на мгновение от тщательного разглядывания пути, и уже летишь. Если не очень удачно, как Леночка в прошлом году, то повреждаешь ноги и дальше плетешься еле-еле. За кочкарником болото, которое было когда-то хорошо проходимым, а теперь Большой увяз в нем по самое не хочу. Маленькая такая симпатичная лужайка между двумя возвышениями, травка редкая, аромат специфический, а посреди рыпается Бегемот. Красота! Пейзаж! Гляди-ка, и впереди, и слева, и справа — сплошь такие же лужайки. Назад, назад…

Тут нас единственный раз догнали Маленькие. Хитрый Лёшка разглядел издали ситуацию и заблаговременно взял много левее и выше, так что пока мы дергались в поисках обхода, они пилили себе потихоньку посуху. Ну, почти посуху. Ничего, до окончания перехода мы ещё оторвались. А на следующем переходе ждали их чуть ли не десять минут и беспокоились, потому что разболотилось вовсю, а если Алексей провалится? Света ему будет изо всех сил помогать, сил у неё мало, кончится тем, что потонут оба. Кроме того, я уже с удовольствием одолжил бы свои плечи кому-нибудь ещё, чтоб они у него поболели, да вот беда — у всех та же проблема. В глазах красно, в брюхе пусто. Намотали немало километров, пора и подкрепиться. Выдаю самый приятный из стартовых приказов: идем до воды. Не помогло. Не приободрились. Хрипло дышат и с отвращением смотрят на появившиеся впереди «уши» Заячьих гор. До них далеко.

Обед всегда расслабляет, а мне хотелось сегодня — по хорошей погоде — убежать как можно дальше через достаточно неприятный лес впереди. Выше многократно упоминавшийся консультант Валера называл его парковым. В целом, это верно, но в том парке во множестве водятся в болотах комары и трудно найти приличное место для бивака. Выше по склону очень каменисто и буераки; внизу всё булькает и пузырится.

После обеда настал ручейковый период дневного перехода. Здесь борт долины перерезан множеством речушек и ручьев, протекающих в глубоких оврагах. И накушались же мы их! Цепляясь всем, чем можно катишься сверху к воде. В очередной раз моешь ноги. Задыхаясь, впиливаешь на другой берег. Хочется передохнуть, вроде бы, даже есть причина, так как был резкий набор высоты. Когда и дашь отдохнуть, а через пятнадцать минут хода снова ручей. Не спорю, они были красивыми. Мне очень нравятся снимки, сделанные с воды: шумная струя бойко перепрыгивает через каменные завалы, а поодаль осторожно переползает турье. Небо ещё достаточно голубое, отражается в маленьких омутах. Камни ещё розоватые, но не такие красные, как на Обе-Изе. Мы приближаемся к горам, где базальтов уже не будет.

За очередным оврагом выяснилось, что лес совсем рядом. Тут, даже не ссылаясь ни на какие усталости, я повелел упасть и полез за картами. Предстояло решить, каким образом нам эти леса преодолевать. В прошлом году использовали слабую тропку, то и дело разбегавшуюся еле заметными натопками во все стороны, но тогда мы двигались много ниже. Например, на тот высокий остров между двух глубоко врезанных рукавов, который только что преодолели, не попадали. Прямо скажем, стояла задача как можно скорее, желательно, засветло, добраться до каких угодно деревьев, и мы её выполнили. Теперь, в ходе глубокомысленных рассуждений, коллективно постановили топать предельно близко к верхней границе леса. Вон тот лесистый отрожек придется обходить понизу, не забираться же на него, а затем надо дойти как минимум до второго обозначенного на карте ручья в лесной зоне. Конечно, все карты врут. Ручьев там не три, а немеряно, да расположены они очень неудобно. Неподалеку от последнего, третьего, есть стоянки, но дотянуть туда до ночи — это похоже на фантастику.

В лесу быстро наткнулись на тропинку и так же быстро её потеряли. Наверное, я утомился и утратил внимательность. Пока спускались по тропе, неслись, как паровозы, так же пыхтя и фыркая. Жалко, у паровозов есть труба с дымом, а у нас нет: меньше б доставали кровососы. Они искренне обрадовались нашему появлению и, похоже, оповестили все окрестные болота, что ужин прибыл.

За полчаса просквозили далеко, обогнули отрог и, согласно намеченному плану, я начал забирать влево и вверх. Вверх! Через пять минут Светлана Юрьевна включила мужепилку. Она совершенно забыла, что не так давно отчитывала меня за немонопольность и вялость руководства, и таки требовала, чтоб я спустился ниже а ещё лучше — вообще остановился, потому что коленка и цистит… ну, это всё уже писано, не буду повторяться.

Надо понять меня правильно. Идет седьмой переход за день. Это много. Я устал. Иду в ритме со всеми, несу столько же, но ещё и подыскиваю дорогу. Жрут не меньше, чем остальных, и морду лица от антикомаринов дерет точно так же. Я обозлен тем, что поганая тропка сумела сбежать из-под самого моего носа. Не осталось сил бегать далеко и искать её. Невдалеке искал, но безрезультатно. Уже пятнадцать минут выслушиваю достаточно злобную и неконструктивную критику в свой адрес, суть которой сводится к следуюшему: я виновен в том, что жене нехорошо. На шестнадцатой минуте не вытерпел. Противно сознаваться, но психанул, как пацан, швырнул рюк оземь, бросил сквозь зубы: «Скоро буду», — и рысью удрал вперед — охлаждаться. По-моему, мужики меня не поняли, но было насрать, если не сказать грубее для более точной передачи моего состояния.

Прогулка водиночку, как всегда, отрезвила. На часах полпятого. Конечно, отсюда по свежачку до стоянки девяносто пятого года перехода два, не больше. Но если я сейчас проявлю твердость, о чем некогда мечтала Света (да вот, жаль, перестала), и попрусь туда, на месте мы будем в семь вечера и совсем никакие. И — я ведь писал уже — вообще, день тяжелый. Не идется. Ну что, кажется, диагноз ясен, остается назначить лечение.

Прислушиваться мешают настырно гундящие комары, но, как следует поработав веткой, удается на мгновение установить относительную тишину, сквозь которую на пределе слышимости прорывается шум, совсем не похожий на шум ветра в ветвях. Слабый ручеек. Предел слышимости его в лесу не превышает сотни метров. Интересно, куда же девался тот здоровый овраг, который мы прошлый год так долго и трудно форсировали? Бес с ним, куда бы ни девался. Значит, так: сейчас назад, морду каменную, командовать переход до воды.

Так и есть: слабый ручеечек, весь закрытый зеленью. И как я его услыхал? Бросаем всех и в неизменно неугомонном составе бросаемся на поиски стоянки. Ищем долго, потому что ничего путного не присматривается. Уж на что Маленький в таких делах специалист, а вернулся ни с чем. Но, поскольку я ещё сохранил некоторый боевой накал, упрямства хватило, чтобы найти таки крохотный ровный пятачок далеко в стороне, не слишком близко к воде, но всё же не за километр.

В том же раздраженно-приказном тоне я, как вернулись к обществу, объявил, что стоянка подобрана и повелел следовать за мной. Маленькая сразу же заныла — а достаточно ли ветреное местечко? Сдует ли гадов? Можно представить, а каком золотом настроении я находился, если не нашел ничего лучшего, как ответить — в голове у тебя ветреное местечко, молчи и топай, куда ведут. Обиделась.

Вот оно, место! К чертовой матери эти мешки! Девочек «раздели», мужики повалились оземь и с трудом освободились от лямок.

Вместе с рюкзаками на землю упали первые за сегодня капли дождя.

* * *

Наташа была старше многих из нас по возрасту, а уж по званию — почти всех. В штабе она гордо носила титул «кандидата в энтузиасты» (что-то наподобие прапорщика: ещё не офицер, уже не солдатишка) и имела на «огоньках» (публичных обсуждениях частных недостатков) вес немалый. Перечить ей всегда оказывалось непросто.

Никто и не перечил, когда она поднялась на стенку в болоневых штанах и модных «дутых» сапожках. В ноябрьские праздники на Усьве непрерывно валит крупными хлопьями мокрый, а когда и сухой, снег, плотно покрывая и камни, и коряги, и пучки травы — всё, за что можно бы ухватиться. А также ступеньку выше стенки: метра два вглубь склона, потом круто — метр вверх и снова полого.

Спускались. Она присела на корточки на краю заснеженной ступеньки и сказала Сереже, поджидающему в точке страховки над стенкой: мол, поймай меня, я проедусь.

— А может, не надо? — запротестовал тот.

— Ничего, если я разобьюсь, спойте на моей могиле «Походную»… — и толкнулась.

Дутыши, как и болоньевые штанишки, очень скользкие и практически неуправляемые, почему в них и запрещают новичкам лазить зимой. Наташа прошелестела буквально в десяти сантиметрах от вытянутой руки и с хорошей горизонтальной составляющей скорости воспарила над стенкой. Трехэтажной. Внизу, конечно, камни. Не газон. Ах, да, ещё один-единственный кустик на конусообразной осыпи от основания стенки к реке. Везет же дуракам… и, оказывается, дурам тоже: угодила в самую середину несчастного растения, переломала кучу охрупших от мороза веток и пару собственных пальцев и мягко, колобком, укатилась по осыпи в сугроб, громоздящийся на берегу. Перед глубоким ледяным омутом.

Я курировал арьегард группы и потому опоздал к зрелищу. Когда дошел до стенки, физиономия у Сереги всё ещё пребывала в серо-зелено-перекошенном состоянии. Он в первый раз видел, как люди срываются.

Так мы учились тому, чего нельзя делать.

7

Мне надо спешить. Безжалостные волны времени неутомимо вымывают из памяти золотые крупицы воспоминаний, оставляя жалкий песок сомнений, раздумий и поверхностных выводов. Сколько прошло с того времени, как мы расстались на Котласском перроне? Всего три месяца! А вихри перемен уже постарались на славу, занося пылью забвения драгоценные ощущения и переживания, оттесняя случившееся на задний план. Когда стоишь на перевале, нет вокруг ничего более материального, чем этот перевал: трудный взлет, давшийся исключительно тяжело, огромные камни по сторонам, немыслимые нагромождения стен и скал вокруг, прозрачные озера и мягкие травы по ту сторону. Через неделю канва событий ещё прочна, но яркий бисер чувств уже куда-то раскатился. Новые болота и тропы, люди и камни смели его. Через месяц в последовательности действий появляются прорехи: воспоминания сменяются припоминанием, не всегда успешным. Через год весь поход хочется описать одним абзацем. Таким, например.

Въехали на машине с Кожим-Рудника до Базальта. Перешли по ручью и через перевал на истоки Сывь-Ю и вдоль них — под Заячьи горы. Там на отсидке праздновали годовщину свадьбы. Два дня перебирались через долину Индысея к Трем озерам, где тоже отсиживали. С трудом перешли Нидысей, затем перевалили Каменистый и Студенческий. После дня ожидания в тучах поднялись на Манарагу. Через Средний вышли на Лимбеко-Ю. В устье Падежа-Вожа ждали, но не дождались, вездехода и ушли пешком на Кожим, откуда уехали до Инты.

А что, неслабый абзац получается. Солидный. Так продолжим его расшифровку и воздадим ещё раз хвалу бесценному достоянию — походным фотографиям, без которых, наверное, этот абзац так бы и остался одним-единственным.

* * *

Не будет преувеличением сказать, что, придя на стоянку, попадали все. На землю, на спины, на рюкзаки. Я падал в два приема: сначала уронил на гитару рюкзак — звучно хрустнуло — затем рухнул задницей на пенку. Ужас. Дышать невозможно. Влажность сто один процент, и тьма мошки. Вздохнуть и не набрать полный рот пакости можно только через удушающе грязную марлю, пропитанную потом и кровью от раздавленных гадов. Все настолько убиты прошедшим днем, что не скоро ещё обретут осмысленное выражение глаза и увлажнится хриплая иссушенная глотка. Впрочем, с увлажнением несколько проще. Вот оно, висит сверху и потихоньку начинает увлажнять. Запас туч на юго-западе необъятен. Они медленно приближаются к нам. Эй, мужики, вы что, хотите палатку под дождем ставить?

Проняло. На меня взглянули ненавидяще, но зашевелились. Главное — что? Не дать волю слабости. Если есть такая возможность, её надо гнать пинками, убивать самовнушением, изничтожать своевременными приказами. Если нет такой возможности, как в случае со Светами, хуже; временами совсем плохо.

И верно: стоило поставить палатку, полило. Комарам по барабану, а нам плохо. Девчонки как залезли в домик переодеваться, так и не вылезали. О Господи, воистину спасение даровал ты нам руками Маленького!

А вот и Маленький, с невидящим взором прет на себе охапку хвороста. Бросает, берет котлы, отправляется назад. Железный Дровосек. Неоржавевающий водонос.

Натягиваю через всю поляну, очень неудобно и неэффективно, тросик, срощенный с веревкой. Костром сидя занимается Большой, поскольку двигаться на ногах ему не столько трудно от усталости, сколько больно. Заодно он предпринимает последнюю за поход попытку реанимировать ботинки, заколачивая в них столько древесины, что хватило бы на целую готовку.

Андрей походил-походил вокруг и с невинным лицом спросил нас:

— Мужики, надо что-то помочь?

Как сказать? Что считать помощью? Каким образом объяснить, что, если коструешь и варишь жратву просто не в одиночестве, это уже помощь? Что проще — вымыть ледяной водой самые пригорелые котлы, или битый час одному носиться по кустам, выискивая топливо, кидать его в костер, терпеливо помешивать, отслеживать неразумно оставленные под дождем джинсы и заниматься прочими длительными бивачными работами?

Но в этом году нас, ненормальных, было большинство. Нет, не нужна нам помощь.

Марабу скрылся в палатке. Через несколько минут оттуда выпорхнула чем-то недовольная Маленькая и привязалась к нам с тем же вопросом. Её отослали, откуда пришла, однако, она просидела с нами почти до готовности ужина и только потом нехотя согласилась поесть в помещении.

Мы втроем почавкали на улице, а потом занялись кто чем. Неугомонный Железный Дровосек ухитрился за время хода по лесу нарезать немного грибов, и Лёшки продолжали кулинарить. А я занялся ботинком Андрея, у которого, как и в прошлом году, отлетела подошва. Он отдавал их знакомому мастеру, тот поколдовал и заверил, что укрепил железно. Смотрю: железно — это, наверное, про эти крохотные, но и впрямь железные, обувные гвоздики, едва проткнувшие толстую подметку? Мастер… Хорошо, что, ученый горьким прошлогодним опытом, я взял с собой вволю длинных тонких гвоздей. Осталось только укоротить их до нужного размера и заколотить обухом, намертво прихватив подошву к супинатору. Что я и сделал.

Грибы разложили по двум мискам, одну пропихнули в палатку. Действие они возымели моментальное: Большой отмотал спасконца и вальяжно удалился. Через полторы минуты с вытаращенными глазами и придерживая рукой ягодицы с трудом припереставлял ноги назад. Беззвучно шевеля губами на особо ответственных выражениях, поведал следующее. Стоило ему скинуть штаны, как выяснилось, что подристать с наслаждением не удастся. Комары настолько шустро обложили всю задницу, мягкую, пухлую и чрезвычайно для них вкусную, что этого не стерпел бы никто. Он и не стерпел: отстрелял дуплетом, и бежать. Бедняга.

И как эти кусаки выдерживают дождь? Мне он уже осточертел, а они летают себе. Под тент палатки набилось их неописуемо много. Лежишь в спальнике, таращишься вверх и кажется, что небо померкло.

Утром водные процедуры продолжались. Мы с Большим вылезли, немного прохалявив после призывного писка будильника, и сразу под дождь с мессершмитами. Но ночью похолодало, да ливень — мошка замерзла, а половину комаров смыло. Без мошки, это уже легче.

Несколько чурок я с вечера припрятал под тент, и костер развелся с полпинка. Через час миски с поревом полетели в палатку, а надо сказать, что по такой сырости это весьма неплохое достижение.

Так и подмывало крепко поразмыслить, а нельзя ли объявить очередную отсидку, потому что погода обнаруживала все тенденции к ухудшению. Однако, уже пятое августа. Где это мы должны быть к вечеру по плану? Так: второго — на Базальт, третьего — в кар перед перевалом, четвертого — сюда… Батюшки, график нас догнал! Или — нафиг такой график? Нет. Нельзя. К вечеру надлежит пройти до предпоследнего звена Заячьих гор, повернуть на восток и, в идеале, спуститься тяжелым буреломным лесом до Индысея. Это похоже на сказку, но, например, просто добраться до границы леса за Заячьими меня вполне устроит. Решено. Пойдем.

Стоило выгнать коллег из палатки, как погода постановила, что слишком долго позволила нам отдыхать от приличых возлияний. Хляби разверзлись. Горы на юго-западе наглухо закрылись тучами, а ведь они совсем невысокие, метров восемьсот, кажется. Скорее, скорее скомкать в гермомешок полусухой ночной комплект одежды и облачиться в мокрое. Затем ботинки — какой непередаваемый кайф! Потом самое противное: снимать намокший домик. Да быстро снимать, хватит с нас и мокрого тента, совершенно незачем полоскать саму палатку. Эх, незадача: ещё и не двинулись толком с места, а уже все — хоть отжимай. И дождь всё бодрее.

Нет у меня снимков в этот день. И у Маленького нет. Он совсем обленился, только седьмого числа первый снимок сделал. Не хочется расчехлять противный мокрый аппарат, назойливо колотящий в грудную клетку. Руки тоже мокрые. Если в перчатках — из них хоть пей, и не греют совсем. Видимость нулевая, все дали теряются за плотными потоками воды.

Я всё же склонен подозревать, что сделал в этот день ошибку, аналогичную уже совершенной когда-то. Там нам предстояло пройти по горе Молебной на Северном Урале, а я был очень зол по некоторым причинам и допустил, чтобы настроение повлияло на здравомыслие. Поперся в дождик на траверсы Молебной, очень скользкие по тогдашним нашим понятиям и крупноосыпные, вместо того, чтобы либо спокойно отсидеть денек, либо протащиться по границе леса. Так вот, до сих пор не знаю, стоило ли двигаться с места пятого августа.

С первыми шагами дождь хлынул, другого слова не подыскать. Небо обрушило на землю огромные массы воды. Видимость упала метров до пятидесяти — это вне облачности! Вышагивающие впереди Андрей и Большой то и дело скрывались за занавесями потоков. Промокли насквозь за первые десять минут. Спины под рюкзаками продержались сухими едва ли до конца первого перехода. Я шел в середине колонны и направлял время от времени первопроходцев. Довольно удачно, как потом оказалось.

На перекуре топтаться было невтерпеж. Вода охотно проникала сквозь капюшоны за шиворот, и последние сухие области тела отступали без боя. Как бы не гудели после вчерашнего дня плечи, долго выстоять не смог никто. Меня взяли за шиворот, одели в рюкзак и спросили: «Куда дальше?»

Через несколько минут хода попали туда, где год назад отсиживали и праздновали годовщину свадьбы. Вследствие сильного алкогольного опьянения от одной бутылки портвейна, участники попойки никак не могли договориться, какого же цвета было вино: красное или белое? Помню, бутылку я выставил на камень неподалеку от палатки. Там, около камня, мы её и обнаружили. Этикетка, конечно, за зиму ушла в небытие, но, как утверждал Андрей, стойкий запах качественного Сурожского белого портвейна сохранился. Света уверяла, что питие было красным. Мне тоже казалось, что белым, вот только на запах я ничего определить не мог: насморк.

На старой стоянке приободрился: граница леса совсем рядом! И постарался приободрить других. Не скажу, чтоб получилось. Наверное, убедительности не хватало. Но как бы то ни было, через десять минут сквозь пелену дождя проявились очертания знакомого кара. Не останавливаясь, спустились по скользкому склону вниз на тропу и немного поднялись. Так: где-то здесь незаметный переход тропы на левый берег ручейка, иначе попадем в каменные развалы. Вот он! Надо же, в прошлом году я его просмотрел. Перебираемся и… по лицу Светы я понял, что холод, дождь и цистит сейчас сделают свое мокрое дело и срочно остановился. Большая выглядела достаточно жалко. Она, вероятно, вызывала бы немеряно сочувствия, кабы не мое настроение. Настроение имело место то ещё. Я спросил — не упасть ли на бивак, место чуть выше по склону есть, я помню. «Нет, не надо», — отвечает. Сердито так, мягко говоря, отвечает. Что делать? Спорящий с женой сокращает свое долголетие…

Подъем здесь крут и довольно утомителен. В дополнение к усталости и общему раздражению, к Большой вернулись её предрассудки по поводу мокрых камней. Она начала старательно и далеко обходить все возможные камушки, поэтому до ровного места подымались довольно долго. А наверху забеспокоился я. Совсем не похожа эта площадка на прошлогоднюю! Тогда мы оказались в парковом лесочке с ручейком… и солнышком вовсю, а теперь не пойми что. А главное — уклон не в ту сторону. Если следовать градиенту, то мы попадем… Где мой компас? Здорово, что догадался посмотреть: попадем градусов на сто правее. Это значит, мы уже уклонились вправо и чуть было не свалились на западный склон Заячьих Гор. Берем левее!

Собственно, на этом переходе всё и решилось. Грешен я и только я. Замерз. Устал. Лямки проклятые плечи скоро до подмышек прорежут. Света Большая отстает, а значит, жди бури. Терпеть она не может отставать, будет искать виноватого, а виноватый кто? Правильно. Шнурок чертов через сто шагов как по счетчику развязывается. Завязал брамшкотовым, так концы теперь волочатся по всей долине.

Выправили курс, обошли обширные болота далеко слева и по склону восточной гряды гор стали приближаться к лесу. Сначала я привычным приемом «играл» группой, то немного убегая от шедшей второй Большой, то позволяя ей себя догнать. Но вскоре бесцеремонная Маленькая её обставила, а с Маленькой — и Маленький. Сзади остались завхоз и Большой. Что удивительно, Марабу порхал рядом со мной. Мы обменивались предположениями о Светином состоянии и проистекающих отсюда неприятностях, и от этого хотелось идти ещё быстрее.

Всё. Повод для игр отпал. Не до них стало. Я ощутил, что на сегодня мой предел совсем рядом.

По правде говоря, шли мы быстро, даже отстающие. Обогнули болото и долетели в лес за один переход! В прошлом году понадобилось два с половиной. Я неистово стремился в лес, надеясь, что пронзительный ветер в лицо там ослабнет. Он и ослаб, но не до такой степени, чтобы перестать пронизывать насквозь. Вроде сильно и не дуло, но до нитки промокшая одежда чересчур охотно отводило тепло от посиневшего тела. Прикинул в уме: сульфаниламидов в аптечке — на два курса и на два же — антибиотиков, а участников шесть. Шесть пневмоний — два трупа. Серьезно, это не шутки. Без лекарств отлежаться от воспаления легких даже в теплом доме очень проблематично. Повторяю для идиота-руководителя: это и в самом деле серьезно!

Тревожный сигнал наконец-то достиг моего серо-синего от холода внутричерепного вещества и забился в нейронных связях. Сзади, метров за тридцать против ветра доносится ритмичное шмыганье носом, позывные Маленьких. Большие вне пределов слышимости, но ощущения собственной жены я, слава Богу, за четыре года научился воспринимать телепатически и независимо от расстояния.

Почему я так подробно всё это расписываю? Потому, что очень трудно принимать решения, подрывающие собственный авторитет. Даже дважды: во-первых, не имел сообразительности объявить отсидку, во-вторых, не нашел твердости продолжить путь. Оправдания интересуют только меня и более никого: во-первых, есть такое слово «график», во-вторых, неизвестно где дальше попадется место для стоянки, а жить хочется уже сейчас. В любом случае, до следующего леса надо перепилить ещё три звена Заячьих, правда, коротких, но всё вместе — километров двенадцать. Или падать на Индысей — это километров шесть, но по буреломам. К черту. К дьяволу. К терапевту.

Советуюсь с Андреем — тот больше молчит. Собираю остатки осмысленной решимости в кулак и, дождавшись на передыхе всех, объявляю:

— Я вижу, все насквозь вымокли и замерзли. Поскольку следующие стоянки намечаются только в болотах на Индысее, сейчас идем до первой площадки с водой и падаем на вынужденную. В конце концов, поход должен доставлять удовольствие!..

Последний тезис, пожалуй, спорный, но надо же указать достойный выход из ситуации! Мы можем, но не желаем. Не доставляет удовольствия.

Удивительно: со стороны слушателей ни одобрения, ни порицания. Немного раз за поход столь пылкая речь не нашла никакого отклика. Ну, значит, я волен истолковывать положение, как заблагорассудится: молчание — знак согласия.

Помню, где-то здесь должна находиться оборудованная стоянка: столик, основа для навеса, место такое хорошее под палатку… Не нашли мы его. Стуча зубами, пролетели почти весь лесок за десять минут, и попали на ручей. И площадка рядом. Для очистки совести побегал вокруг, проверил — да, место лучшее из всего, что поблизости. Майна!

Теперь надо всё делать в темпе: остановились — окоченеем. Сначала палатку. Быстрее, чтобы не намочить, под тент её. Пену внутрь. Спальники. Водку, кружки, сало. Девочки, вы скоро?

Девочкам приспичило переодеться не спеша и на улице. Они отчего-то развеселились и широким жестом уступили нам палатку для переодевания в первую очередь. И Аллах с вами, неохота уговаривать. С энергичностью юных суворовцев заголяемся до трусов и пулей влетаем внутрь. Мокрую одежду бросили на улице, как попало, всё равно — мокрая. Пока девушки снаружи хихикали, вызывая у нас приступы тупого недоумения, мы влезли во всё сухое, и серость жизни несколько порозовела. Вот и девочки. Да, да, да, все давно отвернулись, не станем же мы подглядывать, нам на вас смотреть холодно… Что, все переоделись? Тогда — по первой. Кому сала на закуску?

Наклюкались основательно. Маленькая расшалилась — не унять, но вскоре последствия переохлаждения дали себя знать. Общество поныкалось в спальники, Света с Андреем привычно обнялись, я привычно ткнулся носом в стенку, и такой храп понесся над горами!

Проснулся. Подлый дождь, конечно, прекратился, стоило только объявить отсидку. Однако сниматься сегодня смысла уже не было. Дело к вечеру, да мокрые шмотки, да легкое похмелье…

На улице потеплело. Ветер практически угомонился, клубы туч медленно проплывают над самыми головами на север, к Сывь-Ю. Расслабляющее действие выпивки дало себя знать, и я крайне плохо помню, что происходило после общей побудки. Протрезвел от следующего.

Маленькая очнулась ото сна в крайне скверном расположении духа. Пару раз огрызнулась, потом в футболке и последних сухих штанах подползла к выходу из палатки, надела чьи-то огромные резиновые сапоги и гордо направилась вверх по склону. В кусты, подумал я. Черта с два, подумала Света. Через некоторое время её рыжая футболка замелькала… на склоне горы, венчающей восточную гряду Заячьих. Мужики к тому моменту почему-то тоже обеспокоились её отсутствием и зашарили глазами по окрестностям. Я скорректировал прицел; они оторопели. Майка проглянула последний раз и исчезла за перегибом склона. Через полчаса оторопь сменилась понятной нервозностью.

Мне так не хотелось рыпаться куда бы то ни было! Вот ведь племянница, подарила лишнее восхождение… Однако, её нет уже почти час. Поспешу вслед. Маленький и Андрей остались караулить даму внизу, а я покарабкался на склон. Скользкий и противный.

Вылез на красивую обзорную точку, платушку под самыми тучами. Отсюда великолепно просматривались долины Индысея и Дурной, только перевалы плотно закрывали тучи. На юге от нас находилось становище манси, но их там не стояло. Только остов от брезентового домика. Дальше плато между двумя цепочками Заячьих подымалось к югу. Линию водораздела между Сывь-Ю и Кось-Ю лизали тучи.

Это всё здорово, но я не за красотами сюда перся. Где же эта негодница? Она могла либо пройти дальше, к Дурной, либо к югу, там несколько перегибов, может сидеть за одним из них, либо к северу, к вершине. Либо давно сидит в лагере, но тогда я её… Так, что бы сделал я? Пошел к югу, там красиво и хорошие виды. Значит, её надо искать на севере. Какие чертовски мокрые заросли березки! Вроде невысокие, а в сапоги хлещут — только так. Все штаны вымочил. Ну, паршивка… Интересно, я уже на границе плотной облачности, а её всё нет! Неужели она сунулась в тучи одна, без видимости, в неудобной обуви?!

Воображение живо нарисовало идиллическую картину: неловко поскользнувшаяся Света со сломанной ногой аккуратно скатилась в небольшую мульдочку, по дороге свернув нос и проткнув обломком ребра легкое. Лежит, отдыхает отдельно от собственного сознания. Найти её там смогут только вороны после наступления ясной погоды: видимость — десять метров, и скоро темнота.

В этот самый момент отважной идиотке надоело шлепать невесть куда, и она счастливо развернулась в сторону лагеря, ошибшись всего-то градусов на семьдесят. Нет, конечно, впоследствии она с пеной у рта утверждала, что шла точнехонько к палатке, но я-то увидел перемещение чего-то сквозь тучу в сторону северо-запада, а никак не на запад-юго-запад!

Ребенок недоумевал: что я докопался к невинной девочке? Ну, пошла погулять, так что ж с того?

Дар речи ко мне вернулся только у палатки, когда я поведал историю поисков рыскавшим по лесу мужикам. Света с детской непосредственностью и поросячьей наивностью и у них осведомилась — что плохого она сделала? Они тоже онемели. Зато раскатисто рычал из палатки Бегемот, к которому дама была отправлена на порку. Хорошее настроение, приобретенное ею наверху, тотчас куда-то делось, она сурово насупилась, тявкнула: «Ну и ладно», — и с независимым видом юркнула в палатку.

Пороть её Лёша не решился.

Инцидент имел один побочный эффект. Штанки у Маленькой вымокли до середины ляжки, хоть выжимай. Что она Большому полные сапоги воды настрясывала, тот грех он ей отпустил, но спать стало не в чем. Находчивая девочка не растерялась:

— Света-а, а у тебя есть ещё штаны сухие?

Были. Последние. Светлана Юрьевна ужасно не хотела отдавать неприкосновенный запас, но как откажешь любимому дитятку? Зато немного погодя я словил ещё одно взыскание, что отпустил, что мало отругал, что вот теперь она совсем без штанов…

Лёшка Большой всё же прихворнул на один вечер. Когда с мучениями и матюканиями мы с Маленьким сготовили супчик, есть его он почти не стал. То ли объемная закусь не успела проскочить, то ли впрямь обессилел. Да и остальные как-то не рьяно подошли к вопросу поедания. Безотказный Маленький дохлебал остатки за Большим, потом за Маленькой, но всё имеет свой предел, и, когда пока ещё доброжелательная и ласковая до молний в глазах Большая сказала, что её порция по коммунизму, вежливо отказался. Андреи тоже не захотели. Света вспыхнула, уперла взгляд в меня, вытянула миску на вытянутой руке и процедила:

— На счет «три» — бросаю. Раз, два…

Я аккуратно взял миску, вежливо спросил:

— Не будешь?

— Не буду!

— Но никто не хочет, придется вылить!

— Пф! Да выливай!