Бесплатный фрагмент - Демон государственности

Часть I

Двадцатый век… Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
(Александр Блок, «Два века»)

Введение

Камни обладают памятью. В природе они, как натуральные носители информации, хранят летопись геологических эпох и биологических форм жизни, прокатившихся по ним. В человеческой цивилизации, сложенные и организованные в рукотворные сооружения, они обретают не только материальную форму, но и подобие души. Потому в большом городе сконцентрирована огромная духовная энергия, и наоборот — большой город черпает свои силы из окрестных земель.

Дом был ровесником ХХ века. Начало того столетия было едва ли не самым благодушным временем в истории европейской цивилизации. Старый Свет, гордый своими музеями, соборами, библиотеками, университетами и лабораториями, а также достижениями в области естествознания и гигиены, приветствовал грядущую эру либерализма и научного прогресса. Вместе с тем, предупреждали учёные и мыслители, развитие науки может обернуться появлением вооружений невиданной силы и войнами чудовищного размаха. Страны активно перевооружались в ногу с прогрессом, и это порождало тревожные предсказания. Под конец уходящего века министр иностранных дел России граф Муравьёв обратился от имени императора Николая II к правительствам стран с предложением о созыве мирной конференции по сокращению вооружений, ограничению численности армий и военных бюджетов, запрещению наиболее смертоносных и разрушительных способов ведения войны — дабы предупредить грозящие миру бедствия, положить предел непрерывному наращиванию всё более мощных средств уничтожения, а высвобожденные от непомерных военных расходов ресурсы и финансы использовать на просвещение и развитие благосостояния народов. Граф был знаком с предсказаниями военных аналитиков относительно возможных последствий европейских войн, настолько, однако, мрачными, что их вероятность представлялась ничтожно малой.

Иные европейские политики усмотрели в русской инициативе только цель усыпить бдительность держав-соперниц, чтобы компенсировать отставание в перевооружении армии. Тем не менее, общественное мнение благосклонно подхватило идею. Первая мирная конференция по ограничению вооруженийi открылась в Гааге 18 мая 1899 года, в день рождения русского царя, как дань уважения его человеколюбивому почину. Участвовали представители 26 государств Европы, Азии, Америки. Прессу не приглашали; о заседаниях в печать давали краткие сведения по решению самой конференции. Государства-участники заключили три конвенции — о мирном разрешении международных споров, о законах и обычаях сухопутной войны, о применении Женевской конвенции о раненых и больных к морской войне. Большинство стран подписали три декларации — о запрещении метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров или при помощи иных подобных новых способов; о неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушающие или вредоносные газы; о неупотреблении пуль, легко разворачивающихся или сплющивающихся в человеческом теле. И хотя государства, да и то не все, подписали декларации лишь на пятилетний срок, однако договорились провести через несколько лет следующую конференцию для упрочения мира. Она впоследствии действительно состоялась. Тогда же учредили Гаагский суд для посредничества в мирном разрешении международных споров. Правда, главная идея конференции, о сокращении численности армий и военных бюджетов или хотя бы об оставлении на том же уровне, хотя и упоминалась в заключительном протоколе, осталась в области утопических благопожеланий.

В мире имелось достаточно взрывоопасных противоречий, способных перейти в горячую фазу, но мало верилось в возможность длительной войны в утончённой культурной Европе. И какие могут быть войны в мире, который всё больше объединяется торговлей, промышленным сотрудничеством, банками, кредитами, акционерными обществами, железными дорогами, океанскими лайнерами, новейшими средствами связи, перед которым открываются захватывающие научные перспективы!.. Казалось, человечество стояло на пороге недоступного чувствам невещественного мира, обнаружив радиоволны и радиоактивное излучение. Предполагалось, что в недалёком будущем благодаря просвещению природа человеческая смягчится, разум и гуманизм восторжествуют, и цивилизованный мир окончательно избавится от такого варварства, как войны. Разве что, возможны локальные конфликты где-нибудь в колониях, на периферии культурного мира, куда прогресс пока не добрался. В итоге представители государств оптимистично провозгласили на Гаагской конференции под светлым июльским небом: «Да здравствует мир без войн!»

Той весной под цветущими каштанами Парижа сидели в кафешантанах и прогуливались по бульварам очевидцы грандиозных событий. Словно во исполнение благих чаяний и ознаменование эры небывалых достижений разума, Париж под всеобщее ликование и брызги шампанского открывал Всемирную выставку и II Олимпийские игры, в которых впервые участвовали женщины. И хотя директор промышленной выставки Альфред Пикард поначалу решительно возражал против игр, считая спорт занятием бесполезным и абсурдным, однако после уговоров согласился приурочить игры к открытию выставки. Воображение публики будоражили выдающиеся достижения научной и инженерной мысли, приведшие на рубеже веков к таким поразительным изобретениям, как воздухоплавательные аппараты, самодвижущиеся экипажи, синематограф, радио, телефон…

Достопочтенным европейским буржуа не приходило в голову обращать внимание на полдюжины эпатажных русских революционеров, издавших под Рождество 1900 года в Лейпциге первый номер газеты радикального толка «Искра». Газета обозначила цели прогрессивного человечества — борьбу со старым несовершенным миром насилия, а также повела принципиальную полемику с оппортунизмом и экономизмом в рабочем движении. Так называемые экономисты подрывали пафос борьбы роковой, считая, что политические теории мало понятны необразованному пролетариату и могут служить лишь предметом учёных дискуссий в узких партийных кругах, а на деле куда важнее социальные реформы и практические шаги по улучшению жизни людей. Напротив, вожди, вооружённые коммунистической доктриной, отводили угнетённым трудящимся взрывную миссию — вдребезги разнести мир насилия исключительно посредством вооруженной революции, установить диктатуру пролетариата для построения нового, справедливого мира, без эксплуатации человека человеком. При этом вождям партии предназначалась руководящая роль, потому что стихийный порыв масс без определённого направления не сможет привести к полному уничтожению старых общественных отношений.

Душок революционной заразы, может, кого и насторожил бы, не будь издание предназначено для переправки в Россию, чьи внешнеполитические интересы довольно часто пересекались с интересами лидирующих мировых держав. Северного соседа не мешало побеспокоить изнутри, чтобы диковатая разгульная мощь не перехлёстывала за края его имперской — наполовину европейской, наполовину азиатской — плавильной печи. Как кипящая жидкость выпускает на поверхность пузыри, так из взбаламученных слоёв тонких миров на всем евразийском пространстве вырывались к жизни несметные полчища бесов, равно и великое число просветлённых душ. Им ещё только предстояло в грядущем веке проявить себя в России, ввергнуться в горнило эпохальных событий и разнестись диким семенем по мировым закоулкам.

Полуночная столица

На ту пору Российская империя чуть не четверть века не вела больших войн и расползлась по гигантским пространствам — от восточных берегов Балтики до Сахалина, от Заполярья до предгорий Памира и монгольских степей. Пять столетий назад московиты начали выбираться из лесов, собирать старые земли после нашествия ханской Орды, увлеклись и прихватили территории самой Орды в Поволжье и за Уралом, с нею отчасти перемешались; потом со скучных равнин потянулись к морям, Балтийскому на западе и Чёрному на юге, далее будто по инерции докатились до арктических морей, до дальневосточного побережья Тихого океана, перекинулись через Берингов пролив, пошли на освоение сопредельных территорий, порой даже избыточных, как Аляска, позднее проданная Северо-Американским Штатам. Жадно впитывая европейскую культуру и стремясь утвердить себя в евразийском пространстве, россияне творили собственный самобытный мир.

Великодержавный демон государственности на время погрузился в мирную дрёму. В столице империи в тени идеологического древа самодержавия, православия и народности, как на дрожжах, росли банки, кредитные общества, торговые дома, церкви, фабрики и заводы. Здесь новые силы, энергичные, хваткие, талантливые, пробивались к жизни и к власти на смену вырождающейся аристократии. Но лишь поэты и провидцы, чуткие к манифестациям иных миров, в той или иной мере предчувствовали потрясения вселенского масштаба, до поры не проявленные в подлунном мире. Деловитый гул хозяйственного оживления время от времени сопровождался громкими покушениями революционеров-террористов на представителей власти, взрывами бомб и подспудными метафизическими раскатами, эхо которых отдавалось в поэзии декаданса и в стуке топора за сценой в чеховском «Вишнёвом саде».

Построенный на заре эпохи комфорта и практичности на одной из петербургских улиц, идущих от Невского проспекта, дом имел буржуазно-сдержанный, хотя не лишённый щеголеватости фасад чуть вытянутых пропорций с деталями и орнаментом в духе модерна, с ненавязчивым барельефом на античный сюжет с Вакхом на фронтоне. Не того мрачноватого, нагруженного тяжеловесным декором стиля, который несколькими годами позже был вызван к жизни запросами финансово-промышленных нуворишей, а весьма лаконичного по форме и функционального применительно к жизни. При сооружении здания использовали новые строительные и облицовочные материалы, уделяли повышенное внимание вопросам удобства, гигиены, присутствию солнечного света. Здесь были устроены поместительные, комфортабельные квартиры с электрическим освещением, хорошей системой вентиляции, просторными ванными комнатами и двумя ватерклозетами. Дом предназначался для сдачи в наём респектабельной публике с достатком. Этим стенам ещё предстояло вместить человеческие судьбы и летопись эпохи.

Помощник управляющего домом, нанятый для присмотра за порядком и исправностью инженерных систем здания, въехал с молодой женой и дитём в квартиру в верхнем этаже, когда там всё ещё достраивали. Происходило его семейство то ли из обедневших беспоместных дворян, то ли из разночинного сословия и только-только перебралось в Санкт-Петербург откуда-то из-под Бологого. Накануне отъезда к новому месту службы мужа, пакуя вещи, Анастасия Андреевна с трепетом в сердце думала о столице. И все-таки на глаза наворачивалась невольная слеза при взгляде на их разобранное незатейливое гнёздышко, где доселе жилось довольно однообразно, зато мирно и покойно, и где родился их первенец. А теперь вот со вторым ребёнком под сердцем пришло время покидать родные пенаты. Тайком от мужа подхватила берестяное лукошко размером с лапоток, подошла с иконкой в руках, ломтём хлеба с солью в угол к печке, прошептала на простонародный манер приглашение соседушке домовому переехать на новое место: «Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на ново житьё; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только мы пойдём дорогой, а ты стороной…». Он обычно без приглашения пойти не может, а ведь без домового-то дом держаться не станет; семью, не позвавшую его, ждут несчастья на новом месте. Не покидать же его в старом доме, где он будет плакать и выть по ночам!

Увидь супруг — засмеял бы, застыдил за дикарское суеверие, неуместное в век столь далеко ушедшего прогресса. А чем, спрашивается, лучше естественнонаучные воззрения, которых придерживается он, — эти противоречивые и во многом условные попытки объяснить творение? Придут потомки — и объявят предыдущие учёные теории сущей нелепицей, достойной осмеяния, и нарисуют вместо них совершенно другую картину мироздания. А то, глядишь, обнаружат доселе неведомые и не сквозившие в учёных трактатах виды энергии, некие особые излучения, и, согласно науке, систематизируют домовых в схемах по каким-нибудь видам и подвидам. А рассудочный материализм станут считать ошибочным отсталым мировоззрением. В конце концов, изучение процессов и явлений из области парапсихологии просто следует рассматривать как малоисследованную область естествознания. Она, конечно, не сама додумалась — просто слышала рассуждения в таком духе от своей кузины. У той была знакомая дама в Санкт-Петербурге, которая интересовалась новомодным теософским учением и присутствовала при спиритических опытах. Кузина говорила, что даже далёкие от цивилизации племена, затерянные в экваториальных джунглях или рассеянные в заполярных снегах разных континентов, имеют понятие о сверхматериальной природе мира и передают сведения через поколения в мифологических символах, наряду с примитивными религиозными представлениями. Дикари чувствительнее к вселенским ритмам, чем обусловленные цивилизованными понятиями обыватели. Материалисты в подавляющем большинстве своём испорчены однобоким образованием и страдают высокомерием недоучек. Познакомившись с просвещением чуть ближе, чем простая публика, они начинают мнить себя посвящёнными в тайны природы, а свои относительные познания — неоспоримыми истинами. Вера в научно-технический прогресс заменяет им религию. Они тщеславны, как выскочки, занявшие своё место не по праву. А людей воистину высокообразованных, мудрых и чистых сердцем, отличает смиренномудрие. Оттого больше других религиозны люди или совсем простые, или великие учёные.

Анастасия Андреевна была совершенно уверена, что это их домовик оставил два чётких, сходу приметных отпечатка ладошек на белой занавеске в светёлке для гостей, словно кто-то вытер пыльные лапки. Светёлка-то простояла всю зиму запертой на замок, и ключ из своей связки на поясе хозяйка никому не давала, а слой пыли за изразцовой печкой выглядел как будто потревоженным. Из семейства проказничать эдаким образом было просто некому и, кроме того, фаланги детских или изящных женских пальчиков малость не вписывались в оттиск загадочных четырёхпалых конечностей на занавеске — сама пробовала приложить свои ладошки так и эдак. У человека средний палец на руке длиннее остальных, тогда как на занавеске три пальца были равной длины на обоих отпечатках, а от мизинцев, как-то затейливо вывернутых, остались жирные точки. Вот и кузина сказала, что домовые могут иногда материализоваться из тонких измерений, причём, материализация начинается с конечностей. В народных байках рассказывалось, что домовые оберегают своё хозяйство, как могут, хотя порой позволяют себе более или менее невинные простецкие шутки. Однако молодая женщина считала глубоко несправедливыми поклёпы и небылицы, которые дремучие ханжи возводят на этих маленьких шаловливых существ. «Иннокентий, должно, предупреждает о переменах, да о себе напоминает самым что ни на есть очевидным образом. Уж не к переезду ли?» — ни с того, ни с сего тогда подумалось ей. И, действительно, через полгода, по осени, муж пришёл со службы и сообщил, что его бывший соученик по реальному училищу, у которого в Санкт-Петербурге служба связана со строительными подрядами, приискал ему место с квартирой.

Так провинциальный домовой Кеша на излёте зимы, в морозно-розовый ранний закат, появился со своими хозяевами в столице. Покрытые инеем мохнатые лошадки подкатили сани с домашним скарбом к шестиэтажному дому. Новое пристанище, ещё пахнущее свежей стройкой, привело Кешу в неописуемое восхищение. В высоком и светлом парадном подъезде в зеркалах отражались элегантные дамы и господа. Они оставляли зонты и калоши у общей стойки внизу и поднимались в квартиры по белокаменной лестнице с мягкой ковровой дорожкой или плавно взлетали вверх в зеркальном лифте. В ненастные вечера в лестничном камине радушно потрескивал огонь. Когда после полуночи прогорали дрова, Кеше нравилось греться в остывающем зеве камина. Если б кто и мог разглядеть его в полутьме на фоне серого пепла, то приметил бы похожее на туманный сгусток тельце, размером несколько крупнее кошки. Но потому его излюбленную пору выходов в мир вещественный и называют «час между волком и собакой», что человеческое восприятие бессильно отличить дикого зверя от друга. Это такое время перед рассветом, где-то между третьим и четвертым часом ночи. И обычно об эту пору уже все затихало, даже если у жильцов случались празднества и вечеринки. Тогда он мог прошуршать по гостиным и столовым, на случай, ежели где оставлено угощение. Поскольку непосредственные встречи с людьми — потрясение, на которое домашние духи идут только в самых крайних случаях, то ещё до петухов, пока в доме не начинала хлопотать прислуга, Кеша старался убраться в своё измерение, древнюю сферу существования духов домашнего очага. Ландшафт этой сферы, лежащей у человеческих жилищ, похож на комнатный интерьер и не лишён уюта. Сведущие люди знают, что домовые относятся к людям и домашнему зверью подчас избирательно, но безобидны, даже любят оказывать человеку мелкие услуги так, чтобы никто не знал, а дом стараются хранить и оберегать, как могут. Потому что в случае разрушения домов разрушаются и их приюты в тонком измерении. Лишённые своих тёплых убежищ, духи очага обречены на вневременные скитания во мраке и холоде и, в конце концов, на погибель в мирах голодных страданий. Совсем немногим удаётся добраться до другого подходящего крова.

Людские судьбы морским прибоем бились о городские камни, и, хотя Кеша не особенно вникал в человеческое существование, всё же по-своему переживал за обитателей дома. Домовой пробовал предупреждать их о грядущих радостях и невзгодах необычным гулом или свистом закипающих самоваров, пеньем дверных петель, а то и стягиванием одеял со спящих. Но образованные господа потеряли практически всякую чувствительность к знакам тонких миров, а кухарки по своему невежеству только суеверно охали и ничего не могли принять в толк, да делились деревенскими байками: «Коли домовой душит, то надобно спросить, к добру аль к худу — он должен ответить, а не ответит сам словами, так вместо ответа станет легко иль тяжело. А то ещё, грех сказать, может такое даже статься, что к бабе какой приставать начнёт, жаркие стыдные сны ей станут сниться — тогда его нужно веником по заду отхлопать!»

Постепенно новосёл освоился со столичной жизнью, и довольно регулярно стал посещать сборища окрестных домовых, происходившие большей частью в полнолуние на чердаке то у одного, то у другого из местной компании. Ближайшие кварталы активно застраивались и обновлялись. Когда достраивался Кешин дом, рядом с Таврическим садом возвели здание в стиле, вошедшем тогда в моду, так называемом неорусском, нарочно для музея, посвящённого непобедимому полководцу Александру Суворову. Вскоре обитавшие в этой части города домовые облюбовали пространство в башне музея для своих тайных сходок. В отличие от обычных жилых домов, там по ночам не бывало ни единой человеческой души, а обстановка — куда изысканнее, чем на завешанных сырым бельём чердаках доходных домов. Духи предпочитают собираться в обособленных от повседневного человеческого быта пространствах. Мысли людей сущностям невысокого ранга непонятны, кроме обращённых непосредственно к ним, но создают сильнейшие помехи, поскольку общение у духов обычно происходит не с помощью звуков или понятий, а посредством мыслеформ. В сознании воспринимающего субъекта, в том числе, человека или животного, такая коммуникация могла бы выглядеть, как умозрительные образы и речь на том языке и уровне, на каком он думает; это не есть телепатия, а отчасти похоже на телетрансляцию, или образное мышление с проработкой понятий. А то ещё, случается, человек улавливает какие-то отдалённые события или проникается особыми мыслями и настроениями; думает, сам до того дошёл, а на самом деле уловил сигналы из тонких измерений, и уж из светлых или тёмных — зависит от его душевного состояния. А уж если слышит в голове голоса, то запросто становится игралищем тёмных. Речь тоже доступна домовым; однако такое тяжеловесное и условное средство человеческого общения применяется ими крайне редко, в исключительных случаях, когда требуется что-то сообщить слабочувствительным людям.

Всего в квартале от Музея Суворова, напротив Таврического сада, около того же времени появился доходный дом с башней, известной в артистических кругах северной столицы. В угловой верхней квартире под башней поселился поэт, предмет поклонения богоискателей разных мастей, «мистагог» русского символизма, непогрешимый судья поэтической эрудиции. На протяжении нескольких лет, пока он не уехал за границу, в башне по средам собирались младосимволисты — литераторы, философы и художники. В этом кругу модны были мистические учения, вроде теософии, антропософии, всякие оккультные явления, и нередко речь шла о духах и сущностях из тонких измерений, в том числе, упоминались домашние духи. Соседям-домовым изрядно льстило внимание высокоумных эстетов; и при всей природной простоватости духов очага им не в диковинку были рассуждения об искусстве, а то даже о таком противоречивом явлении мира людей, как политика. Простоватый Иннокентий хоть и слабовато разбирался в вопросах искусства и философии, тем паче политики, однако, благодаря достопримечательному соседству, достаточно, чтобы из запечного деревенского домового превратиться в завсегдатая искушённой столичной компании, в которой, притом, обретались замечательные представители домового сословия, достойные отдельной повести.

Хозяин Таврического дворца

Кеша ощутил себя в водовороте событий, которые изменили судьбу империи, его лично, да и всего мира, благодаря совершенно необычному персонажу в их компании. Тот время от времени появлялся в собрании домовых и слыл на редкость искушенным в политике существом. Сфера его интересов разительно отличалась от их житейских забот, и рассуждал он по-мудрёному. Несмотря высокое положение — его правильнее назвать дворцовым, нежели домовым — Филипп Таврический отличался благородной простотой манер и мягкостью в обращении. Безыскусные духи домашнего очага считали его малость блаженным, повреждённым от всякой зауми, и потому не испытывали особой неприязни, какую подчас сообщества питают к существам, отличным от них. Над ним снисходительно посмеивались, однако с уважением относились к его рангу, государственному кругозору и, если можно так сказать о невербальном общении, внимали, как старшему, хотя едва понимали.

Екатерина II приказала построить Таврический дворец как подарок фавориту Григорию Потёмкину, после его успешных походов на юг и благополучного присоединения Тавриды, или Крыма. Столичные домовые поговаривали, что Светлейший князь Потёмкин-Таврический вывез из Тавриды и Филю, так что доселе неизвестно, пошло название дворца от происхождения домового или же от титула, присвоенного фавориту императрицей. Вселение Филиппа ознаменовалось грандиозным празднеством, устроенном Светлейшим во дворце по весне 1791 года в честь Екатерины, а также по случаю взятия Измаилаii у турок. Во всём городе был скуплен свечной воск, того не хватило, пришлось закупать в Москве. На торжестве присутствовало всё знатное сословие Санкт-Петербурга, три тысячи человек. Для простого люда перед входом во дворец и поблизости расставили бочки с вином, столы с закуской. Было то пышное прощание Потёмкина с молодостью и былой страстью или попытка отвоевать сердце императрицы у нового молодого фаворита? А жизни князю оставалось всего полгода — он скончался от лихорадки во время очередной поездки на юг. Екатерина II, должно быть, в память о славнейшем периоде своего царствования выкупила дворец в казну и перестроила под летнюю резиденцию. Не без своеобразного юмора в боковом флигеле устроила церковь, во флигеле с противоположной стороны — театр.

После кончины императрицы её сын Павел I отдал строение, связанное с памятью любовника матери, под манеж и конюшни лейб-гвардейцев. В центральной зале Таврического дворца, семидесятиметровой галерее в виде грандиозной двойной колоннады, способной вместить три тысячи человек, устроили стойла. Филя самозабвенно любил лошадей, поэтому нисколько не опечалился, что во дворце не осталось былой роскоши и восточных ковров, а наборные паркеты увезли для отделки интерьеров Михайловского замка, новой императорской затеи. Император-романтик взялся за строительство резиденции-цитадели с торжественной залой для рыцарских церемоний, когда принял титул Великого магистра рыцарского Мальтийского ордена: Наполеон изгнал рыцарей с Мальты, и они обратились за помощью к русскому царю. Павел опасался дворцовых переворотов, не доверял даже сыновьям, и очень спешил с окончанием строительства. О скорой гибели ему поведала юродивая, да и сам незадолго до того рассказывал сыну Александру, что видел своё отражение в зеркале со свернутой шеей. Работы велись даже ночью при свете факелов и фонарей. Стены новой резиденции не просохли после постройки, как туда въехала августейшая семья. Ровно через сорок дней после вселения императора в собственной спальне убили заговорщики. Сын знал о заговоре и молчаливо согласился на отстранение отца от власти, хотя едва ли желал его гибели. Романовы с тех пор оставили Михайловский замок и никогда не пользовались им в качестве резиденции. Призрак убиенного, по слухам, не смог покинуть своей цитадели и порой являлся с горящей свечой в руке в окнах замка или окрестностях, обычно накануне серьёзных потрясений.

По смерти отца на престол вступил Александр I. Он уважал свою любвеобильную венценосную бабушку и заново восстановил Таврический дворец как резиденцию. Впоследствии там жили члены императорской фамилии, именитые гости, устраивались торжества, балы и выставки. Когда в Таврическом жил писатель и историк Карамзин, работал над окончанием «Истории государства Российского», домовой Филипп в полночной тиши почерпнул немало учености из его рукописей и книг. Там же историк почил вечным сном, простудившись на Сенатской площади во время восстания декабристов. Именно в ту пору Филя погрузился в хитросплетения дворцовых интриг, политики, человеческих амбиций и государственных интересов. И хотя дворцовый дух привык вращаться в высшем свете и дипломатических кругах, он ничуть не заносился перед своими сородичами.

Однако блестящей светской жизни Филиппа пришёл конец после высочайшего манифеста о свободах. Николай II в октябре 1905 года подписал указ, которым возложил на правительство обязанность «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы» — неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов; привлечь к выборам в Государственную думу все классы; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу. В декабре царь подписал закон о выборах. Таврический начали ремонтировать и готовить под заседания вновь учреждённого парламента.

Дворцовому духу надо бы радоваться, а он скорбел в собрании домовых рождественской порой:

— А ведь цесаревич у смертного ложа отца дал слово хранить самодержавие от либеральных начинаний вроде парламента. Александр III говорил, дескать, не хватало, чтобы безответственные демагоги и радикалы указывали ему, как править государством. У народа не хватает культуры, империя слишком разнородная по характеру наций, земель и по хозяйственному развитию; самодержавие только и служит скрепляющим началом. Мол, представительное правление вредно для российского народа и вообще губительно для империи. Демократия не всякому народу к лицу. Сначала нужно образование и подготовка общества, потом реформы — иначе, при отсутствии парламентской традиции, начнётся либеральный хаос, и государственность рухнет прежде, чем завершатся перемены. По завету отца Николай II по вступлении на престол объявил перед публикой, что ради блага вверенного ему народа намерен неуклонно охранять начала самодержавия, и до недавнего твердил: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь…». Да вдруг взял и согласился, изменил слову, что дал умирающему. Сам накликал революцию, а потом растерялся да бросил либералам, как кость, манифест о свободах — мол, всё ради прекращения смуты и умиротворения общественной жизни. Ох, не ко времени этот манифест! Народ даже не понял, к чему оно, какую такую Думу понадобилось выбирать, и власти на местах не могут в толк взять, что за оказия такая, да как себя вести. Не к добру это. Несчастливый он, наш молодой государь; ох, беда будет с этой Думой!

— Да уж, сколько у него было недобрых предзнаменований! — хором соглашались домовые старожилы, прокручивая события, как кадры хроники.

— Ещё при покойном государе, когда цесаревич с морским вояжем путешествовал по восточным странам, его торжественно встречали в Японии, а из толпы на него тогда бросился безумный самурай с мечом и успел ударить два раза по голове, пока изувера не схватили. Раны, к счастью, оказались неглубокие, но с тех пор Николай жалуется на головную боль. Он тогда раньше времени прервал визит. Должно быть, оттого сильно невзлюбил японцев и вовсе считал за обезьян. А всё же не внял предостережению, получил от японцев позор на свою голову.

— Перед вступлением на престол требовалось спешно венчаться — не прошло и недели после похорон отца. Говорили ведь люди, плохая примета — немецкая принцесса пришла за царственным гробом. Медовый месяц молодожёнов пришёлся на время траура с панихидами, словно их заранее отпевали.

— Следом случилось великое несчастье, когда решили обставить торжество в историческом стиле и праздновали коронацию в Москве, в напоминание о временах воцарения династии Романовых. Народ с вечера съехался на Ходынское поле на гулянья; и как с раннего утра огромные толпы по ямам и оврагам ринулись к обещанной раздаче царских подарков, сотни человек передавили насмерть и изувечили. Романовы продолжили торжества, как наметили; место катастрофы к приезду Николая II расчистили, трупы свалили в телеги, прикрыли рогожей и свезли на Ваганьковское кладбище. Поле прибрали, играл оркестр. Вечером император с супругой присутствовали на балу у французского посла, хотя без настроения; им показалось затруднительно отменить бал после многих приготовлений. Несколько дней длились банкеты, балы и концерты, а народ скорбел и недоумевал…

— Долгожданный наследник, цесаревич Алексей, родился с неизлечимой болезнью, а до того всё дочери рождались…

— А в прошлом году на Крещеньеiii? Царю как будто тогда повезло. Только надо же случиться такому совпадению, что картечью единственно смертельно ранило полицейского по фамилии Романов, словно в предупреждение царствующему дому. После выстрела на третий день — Кровавое воскресенье и смута во всём государстве, — напомнил в свой черёд Кеша.

Он слышал о происшествии во всех подробностях от своих домашних. Анастасия Андреевна по первому году жизни в столице праздничным утром пожелала сходить на водосвятный молебен «на Иордани». На льду Невы перед Зимним дворцом поставили временный царский павильон; выстроились военные со знамёнами, в парадных мундирах, множество духовенства с хоругвями, всё было очень торжественно, сверкало золотом сквозь тусклый январский день и пар от дыхания толпы. Едва начали петь тропарь праздника, прогремел выстрел. Во время погружения креста в прорубь дают салют из Петропавловки, а этот выстрел раздался со стрелки Васильевского острова. В лёд ударила картечь, перебила древко знамени морского корпуса, сколола щепки с царского помоста, звякнула несколькими разбитыми стёклами на фасаде Зимнего дворца. Царь остался стоять на месте. В свите — замешательство, пока не выяснилось, что пострадал один человек. Молебен продолжили, и, как водится, участники испили святой воды из проруби. Венценосное семейство к вечеру благополучно отбыло в Царское село. Анастасия Андреевна вернулась домой бледная и страшно взволнованная. Власти не стали производить следствие по делу; списали происшествие на заряд, по недосмотру оставленный в пушке от учений, что прошли два дня назад. А муж усомнился, что на учениях используют боевую картечь, заявил, это было покушение на государя, и велел не выходить без крайней надобности из дому — рабочие бастуют, вроде, замышляют идти к Зимнему дворцу, если их не отговорят. Город стоит, повсюду разъезжают казаки, на пути к центру выставлены воинские кордоны. Полиция не получила приказа чинить препятствия движению народа, но предупредила дворников об осторожности. Говорил, всё общество неспокойно из-за неудач в войне с Японией. Все винили чиновников-казнокрадов, бездарных генералов и правительство, что сдали японцам Порт-Артур, что тысячи русских воинов попали в плен после тяжёлой осады, что погибла Тихоокеанская флотилия…

На третий день после крещенского инцидента, в воскресенье 9 января 1905 года, рабочие с мирным шествием вознамерились обратиться к царю с петицией о своих нуждах, просить у него заступничества и, с подачи социал-демократов, политических свобод. Хотели, чтобы царь-батюшка вышел к народу. Правительство на предварительном совещании решило не допускать стихийного скопления толп в центре города, при необходимости задержать шествие силой. Николай II ознакомился с петицией рабочих и счёл её недопустимо дерзкой по тону. Ему доложили о принятых мерах, он согласился и, во избежание провокаций, остался в Царском селе.

Накануне ночью из-за всеобщей забастовки город погрузился в промозглую ледяную тьму, озаряемую солдатскими кострами и огромной кроваво-красной луной над горизонтом. А с утра принаряженные рабочие с семьями двинулись от окраин к центру столицы. Над колоннами вздымались хоругви и царские портреты. О стрельбе речи не было, но коль скоро в верноподданную толпу затесались боевики с оружием, а на пути толпы стояли армейские части, то не предвидеть трагических последствий было непростительной оплошностью. Предупредительные ружейные залпы в воздух задели мальчишек, влезших на деревья. В разных местах на подходе к Зимнему дворцу войска стреляли в растерянную толпу с иконами и портретами. Конные казаки разгоняли группы побежавших людей. Погибли несколько сотен рабочих и зевак, более тысячи ранены. В небе над столицей до полудня светило солнце, а потом наблюдалось редкое явление, словно апокалипсическое — мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и казалось, на небе три солнца; затем вдруг засветилась необычная яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, разыгралась метель. Буря раскачала самодержавный трон, прогремела по империи беспорядками и погромами, разнесла плевелы революции по всем слоям общества от крупных городов до национальных окраин, взметнула красные флаги на баррикадах.

За тревожной зимой пришёл май. Япония разгромила русский флот в морском сражении при Цусиме, война закончилась. Георгий, он же Гоша, домовой из нового здания Николаевской академии Генштаба, вращался в армейской среде и был сведущ в военных делах даже больше Филиппа; он в те дни сокрушался по поводу военных поражений:

— По вступлении на престол молодой государь говорил о «большой азиатской программе» как главной задаче своего царствования, намеревался усилить влияние России в Корее и Манчжурии в пику Японии. Непонятно, на что рассчитывал, при такой удалённости от центра и слабом развитии края. Думал, японцы никогда не решатся напасть первыми, а нападут, так только мокрое место от них останется. У Китая в аренду Россия взяла Ляодунский полуостров и начала было строить Порт-Артурiv как военно-морскую базу и крепость на Дальнем востоке в незамерзающем порту. Японцам это, понятно, не понравилось. Разведка назвала даже примерное время их нападения — никто на нашей стороне толком не подготовился. В итоге с треском проиграли войну по всем статьям — уступили Южный Сахалин, права на Ляодунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний, признали Корею сферой влияния Японии. Потери возмутили общество, подстегнули смуту в народе. Уж когда дело дошло до крупных беспорядков, даже поезда перестали ходить, государь решился подписать манифест о свободах, да опять некстати. Свобода во время смуты — это как попадание снаряда в артиллерийский склад, всё кругом разнесёт!

Тем временем в эмиграции в Брюсселе и Лондоне русские социалисты обсуждали схемы радикального переустройства общества и подгонки сознания пролетарских масс под новомодные социальные теории, яростно спорили и грызлись между собой. По Европе стлался гуманистический туман, в котором бродил призрак коммунизма. Запах крови подавленных народных волнений в начале века привлёк внимание безродного призрака к России.

А последователи графа-литератора Льва Толстого в мечтах о совершенном мироустройстве в коммунах единомышленников пытались воплотить идею о надгосударственном ненасильственном обществе, приобщиться радостей простого труда на земле, следовать великой заповеди «не убий» — хотя бы в вегетарианском исполнении, и вселенской любви. В очередной раз подтвердилось, что, несмотря ни на какие нравственные убеждения, человек отличается сугубой избирательностью и непостоянством по части любви к ближнему. Пока адепты учения занимались обустройством быта, дело с переменным успехом продвигалось, но как доходило до общности имущества и складчины, проявлялись разногласия и склоки. Идеал совершенной жизни по заповеди разбивался о несовершенство человеческой природы, и коммуны рушились, как замки на песке.

Из-за вынужденного сожительства с Думой дворцовый хранитель Филипп стал до того желчным и несдержанным, что его можно было принять за порождение мрака, не будь он по большей части прав. Он постоянно ворчал и ругался по поводу Думы, и с его подачи домовые словно сами присутствовали на заседаниях. Они, конечно, едва понимали, что там творилось, но с великим беспокойством относились к развитию отечественного парламентаризма.

Депутаты никак не приживались в Таврическом надолго, и Филя, словно оправдываясь перед сородичами, доказывал свою непричастность к провалу демократических начинаний:

— Нет, увольте, господа почтенные, — не моими стараниями их разогнали всего через семьдесят два дня после открытия. На первом же заседании они впали в ребяческий радикализм и противостояние правительству. Они приняли обращение к трону, потребовали отобрать землю у помещиков и поделить между крестьянами, освободить всех политических заключённых, отправить в отставку поголовно всех министров, назначить на их место новое правительство, ответственное перед Думой. У депутатов разыгрались страсти и несусветные фантазии по устройству государства — что у деревенских недоучек, собравшихся похлопотать насчёт землицы, что у образованных либералов, которые вознамерились показать царю, как следует управлять империей. Перед ними трижды очень дельно выступал министр внутренних дел Столыпинv, да они слушать ничего не хотели, устраивали крик, гвалт, орали с мест «Долой!» и просто бесчинствовали. Так и не приняли ни единого закона и не смогли ни о чём договориться. Шайку избранцев пришлось разогнать по неготовности к работе и свободе. Депутаты однажды пришли на заседание — а двери заперты и рядом на столбе царский манифест о роспускеvi. Заодно царь отправил в отставку прежнее правительство, а Столыпина в дополнение к прежней должности назначил премьер-министром и поручил сформировать новый кабинет. Пётр Аркадьевич — бесстрашный человек. Двоих его предшественников на посту министра внутренних дел убили террористы. Он понимает, что его, скорее всего, тоже убьют — уж несколько раз покушались, — только он от служения отечеству не отступится, даже если его решимость вменят ему же в вину. Он и в завещании в первых строках наказал: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».

Опасения Филиппа, к несчастью, скоро оправдались. В следующем после разгона Думы месяце, в августе, столицу потрясло кровавое злодеяние. На казённую дачу Столыпина на Аптекарском острове, где он жил с семьёй, явились во время приёма посетителей два террориста-смертника, переодетые жандармскими офицерами, с тяжёлыми портфелями в руках. Что-то в мундирах выглядело не так, и генерал охраны метнулся к ним в приёмной, но не успел предупредить подрыв бомб в портфелях. Мощным взрывом убило и ранило несколько десятков ни в чем неповинных просителей, обрушило стену с балконом. При этом четырнадцатилетняя дочь и трехлетний сын Петра Аркадьевича получили серьезные ранения, погибла няня детей. А его только обрызгало чернилами.

Столыпин, будучи одновременно министром внутренних дел и председателем Совета министров, инициировал создание военно-полевых судов как временную чрезвычайную меру для борьбы с терроризмом. Обычные суды тянулись долго, и приговоры бывали по-отечески мягкими. А в военно-полевых судах рассмотрение дела длилось не более двух суток, приговор приводился в исполнение в течение суток. Закон о военно-полевых судах применялся к боевикам, схваченным на месте преступления, и распространялся на политические убийства, а также на вооруженные «экспроприации» ценностей «на нужды революции» с человеческими жертвами. Нужды революции, главным образом, заключались в содержании партийной верхушки в эмиграции в Швейцарии и Лондоне, где беглые лидеры, профессиональные революционеры, безопасно вели на досуге мировоззренческие дискуссии и выпускали печатные агитационные издания. Часть средств использовали для финансирования курьеров, которые тайно переправляли подрывную литературу в Россию; часть шла на поддержку забастовочного движения, закупку оружия и подготовку боевиков.

За время действия закона военно-полевые суды вынесли несколько тысяч приговоров, из них порядка тысячи смертных, через повешение; от рук же террористов погибло в несколько раз больше людей, среди них, помимо полицейских и наиболее деятельных представителей власти, множество случайных жертв. И хотя в силу давней дружбы проповедник непротивления злу насилием Лев Толстой писал Столыпину, что грешно, ошибочно насилием бороться с насилием, однако волна терроризма, захлестнувшего было страну, в короткое время улеглась, произошло успокоение. А действие закона о военно-полевых судах прекратилось само собой, по истечении срока.

Вторая Дума тоже не прижилась в Таврическом надолго. Она оказалась ещё более радикальной и проработала немногим дольше — всего сто два дня. Филя снова чувствовал себя неловко:

— Это вовсе не моя оплошность, что в Екатерининском зале после третьего заседания обрушился потолок с лепниной в места для депутатов и в ложи для публики. Я, наоборот, постарался удержать обвал до пяти утра, чтобы в зале никого уже не оставалось. Никто, заметьте, не пострадал. А случись оно несколькими часами раньше, сотни три человек подверглись бы смертельному риску при обрушении. Сторожа сначала подумали, что был взрыв. Опять нехорошее предзнаменование, жди потрясений! Многие депутаты как всё равно обрадовались, нашли повод возмутиться работой правительства и обличить негодных министров. Другие, правда, организовали благодарственный молебен, что не случилось жертв.

Маленький дворцовый дух проникся горячим сочувствием к деятельности премьер-министра Столыпина:

— А я ведь незадолго до разгона второй Думы слушал заседание, где премьер выступил со знаменитой речью «Дайте России покой!» Он начал с того, что по деревням прокатился голод и волна погромов помещичьих усадеб, что село оскудело, настали смутные времена, и что, действительно, нерешенный земельный вопрос питает смуту. Кое-где сами крестьянские общины мешают развитию земледелия, потому что применяют один для всех способ ведения хозяйства, круговую поруку и постоянный передел полос. И решение давно известно — нужно дать крестьянам землю в частное пользование. Левые радикалы для этого требуют национализации всей земли, перекроя и уравнительного передела — словом, всех и всё уравнять, землю сделать общей. Столыпин считает, что это привело бы к страшным общественным потрясениям. Суть его доводов в том, что стимул к труду, пружина, которая заставляет людей трудиться, будет сломлена. Кто тогда станет улучшать землю, прилагать к ней свой труд, если результаты этого труда достанутся неизвестно кому? Каждый гражданин — а между ними всегда были и будут тунеядцы — будет знать, что он имеет право заявить о желании получить землю, а если занятие это ему надоест, бросить все и пойти бродить по белу свету. Нельзя приравнять ленивого и трудолюбивого, тупоумного и трудоспособного. Перекроенная и уравненная страна не станет более могущественной и богатой. Культурные хозяйства будут уничтожены, и культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный, самою силой вещей лишится возможности приложить свои знания к земле. Так хозяйство рухнет, придет голод, неслыханное беззаконие и разорение, а потом снова придется восстанавливать запущенные поля. А партия конституционных демократов, то есть, кадеты, вроде и признают за крестьянами право постоянного пользования землей, но толкуют о возможности отчуждения земли за выкуп у кого её много, чтобы продать тем, у кого мало; при этом предлагают, чтобы государство при продаже приняло на себя половину стоимости земли. А кто тогда станет вкладывать средства в землю, если ее могут отчудить? Он не одобряет идею не то полунационализации, не то полуэкспроприации. Суть предложений правительства в том, чтобы создать условия способным, трудолюбивым земледельцам приобрести землю на льготных условиях, установить порядок выхода крестьян из общины — но лишь там и тогда, когда это надо — и обеспечить закрепление наделов в личную собственность. Премьер так им прямо и заявил, что закон не для того, чтобы навязывать крестьянам партийные теории и учить их жить, а чтобы помочь собственнику-хозяину советом и кредитом, при сохранении, где надо, стародавних полезных традиций — в этом смысл государственности и оправдание государства, а иначе оно разрушится. А где у народа достаток — там и просвещение, и настоящая свобода, и все в таком духе. Он объяснил, каким образом правительство может предоставлять крестьянам кредиты под небольшие проценты — словом, заявил на всю страну, что правительство обозначило вехи постепенного и осторожного аграрного проекта. Он просил для проведения реформ лет двадцать покоя. Ведь если реформу доведут до конца, это будет означать новый этапа в жизни государства. Там же премьер изложил правительственную декларацию, которая наметила продвинутое рабочее законодательство, законы о неприкосновенности личности и свободе вероисповедания, выборы мировых судей, расширение земского самоуправления и тому подобную либерализацию.

— Эк ты складно излагаешь, будто участвовал в подготовке речи! Тебе впору самому в парламенте выступать! — восхищался Кеша.

— Я, конечно, рад Столыпину помогать, как могу, но пока только учусь. Я за чернильным прибором прятался и подсматривал в рукопись. Так увлекся, что нечаянно чуть не измарал заключение чернилами, — простодушно сознался Филя. — А ведь как красиво и мощно сказано: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия!»vii

— А избранцы как на это отвечали?

— Переругались насчет земли и свободы. Один депутат из приличных людей так прямо и сказал, что просто поражен невежественностью, никчёмностью этого собрания. Заседания Думы походили на сборища помешанных. Столыпин с этой публикой не смог провести никаких разумных начинаний, только добавил себе завистников и врагов. Левые, желая опорочить любые шаги правительства, пошли по пути разрушения, дескать, чем хуже, тем лучше, а правые депутаты откровенно манкировали заседаниями «думы народного гнева и невежества». Социал-демократы даже взялись вести агитацию среди солдат, чтобы поднять новое восстание. Полиция выследила и арестовала заговорщиков на тайной сходке, всю партийную фракцию. В итоге и эту Думуviii со скандалом распустили из-за излишка радикализма и недостатка здравого смысла.

— Стало быть, Филя, коль скоро представительному правлению пришёл конец, тебе полегчает, — взялись утешать его сородичи. — Государь откажется от неудачного опыта из-за неготовности публики.

Тот только обреченно отмахнулся:

— Столыпин всё-таки считает, что не следует отменять дарованные царём свободы и думский манифест; придётся работать с теми людьми, какие есть. Других, говорит, у нас нет. Таков народ.

Так в итоге и вышло. Правительство внесло в закон о выборах поправки, которые сделали систему выборов многоступенчатой и позволили существенно увеличить в Думе представительство имущих классов. Царь хоть и назвал новый закон бессовестным, да так только и удалось спасти ситуацию. Дума третьего созыва оказалась достаточно благонамеренной и консервативной, чтобы сотрудничать с правительством и отработать положенные пять летix. Столыпину, однако оставалось жить всего четыре года. В своей деятельности он остался одинок. Старая аристократия из царского окружения недолюбливала премьера из-за его независимой позиции, смелого курса реформ и влияния на Николая II. Царицу тоже раздражало, что венценосный супруг слишком часто оказывался в тени деятельного председателя правительства. Она затаила неудовольствие, когда её духовный наставник Григорий Распутин из-за скандального поведения и конфликта со Столыпиным лишился права въезда в Санкт-Петербург и Москву по распоряжению полиции, и не смел там показываться под страхом уголовного преследования. Левые считали программу реформ Столыпина недостаточно радикальной, а методы борьбы с терроризмом — неслыханно жестокими. Правые, напротив, обвиняли в чрезмерном либерализме. Революционеры боялись и ненавидели его как «самого сильного и энергичного врага революции». Наветы недоброжелателей вызвали охлаждение царя к премьеру, о вопрос о его отставке был почти решённым делом.

В сентябре 1911 года Николай II с семейством и приближёнными отправился в Киев на юбилейные торжества по случаю 50-летия отмены крепостного права и открытия памятника своему деду, царю-освободителю Александру II. В городском оперном театре в антракте торжественного юбилейного спектакля в присутствии государя, при стечении публики, в Столыпина дважды выстрелил сын богатого адвоката Богров, склонный к неврастении, связанный, будто бы, и с революционерами-боевиками, и с охранным отделением, так что, вероятно, сам запутался, чьим агентом был. Столыпин в этот момент стоял у края оркестровой ямы. Одна пуля попала в правую руку, другая, смертельная, в живот. Он обернулся к ложе царя, перекрестил его левой рукой, отчётливо произнёс: «Счастлив умереть за царя!» и тяжело опустился в кресло. По белому жилету расплылось кровавое пятно. Это было одиннадцатое покушение. Он скончался несколькими днями позжеx; «обожаемый монарх» не нашёл возможности присутствовать на похоронах. Убийцу схватили на месте и через несколько дней повесили. Двадцати лет покоя не случилось.

У Кешиных жильцов как-то останавливался проездом старинный приятель, с чьей подачи они перебрались в Питер из Бологого. Тот уже работал инженером по строительству железных дорог, разъезжал всюду по стране, порядком разбогател на казённых подрядах, но вовсе не возгордился. Вечером закусывали в столовой и вспоминали юность. Анастасия Андреевна изрядно похлопотала в тот день, чтобы достойно принять гостя. Сама заказывала вино и наблюдала за тем, как кухарка готовила и подавала закуски. В отличном сюртуке, слегка располневший, с ухоженной бородкой, гость за разговором, не торопясь, разделывался с паровой стерлядью.

— Поверите ли, диву даюсь, как быстро страна выправляется после несчастной войны с Японией, как идёт обустройство окраин, а наши думцы не способны понять важность очевидного дела, выступают против строительства Амурской железной дороги и попрекают правительство, мол, нет достаточных изысканий, трудно решиться на такой значительный расход, на такое колоссальное предприятие, когда они не знают, на что отпускают деньги! Сколько Столыпину, Царство Небесное, пришлось биться, чтобы убедить думцев в необходимости Амурской железной дороги, которая станет окончанием Транссибирской магистрали, самой длинной в мире! — говорил он.

Анастасия Андреевна изумлялась:

— Теперь комфортная дорога на поезде от Москвы до Владивостока займёт не так уж много времени? Это же четверть кругосветного путешествия!

— По Восточно-Китайской железной дороге время в пути занимает всего 16 суток, а не месяцы, как было раньше. А с постройкой моста через Амур и последнего участка дороги будет и того меньше. Это богатейший край, и дальневосточные владения — единственные наши колониальные владения, даже не заморские, как у других стран, а с доступом по суше, с выходом к восточным морям. Если его не соединить дорогами с метрополией, если не начать настоящее освоение, он может запросто отвалиться, и чужестранцы его завоюют, а то и просто придут и мирно займут. Таковая опасность очень велика, это очевидно, а край уже десятилетия во власти России! Ах, какие там рыбные нерестилища, нам здесь не снилось, а в море — вкуснейшие крабы! — он подцепил на вилку и, быстро взглянув на раковую шейку, с аппетитом отправил в рот, промокнул губы салфеткой — изумительный край!

— Думаю, и в том Столыпин был прав, что начинать надо с просвещения и благосостояния народа — тогда не будут другие государства смотреть на нас свысока или с опаской, а с уважением, — заговорила Анастасия Андреевна. — На Руси вечно ради великого и сильного государства приносят в жертву жизни и благополучие людей. Вроде как, сначала мы станем могучими, а потом, со временем, заживём, как нам подобает. Государство гонит народ на решение надуманных исторических задач, а народ, насколько возможно, норовит уклониться да затаиться от государства, а то и вовсе сбежать в неосвоенный край. Будет ли когда-нибудь простым людям на Руси жить хорошо, тем, конечно, кто захотят? Кому какая судьба, а то ведь иных, одичалых от бесконечной нужды, нипочём не заставишь обустроить даже собственную жизнь. Помните историю про того помещика на Волге, который выстроил своим крестьянам каменные дома, обеспечил новыми хозяйственными орудиями и племенным скотом? Мужики упёрлись, мол, деревянный дом здоровее, снова перебрались в свои закопчённые лачуги, что топились по-чёрному, а каменные дома превратили в отхожие места. Орудия у них скоро переломались, племенной скот переломал ноги и передох от неправильного ухода, а помещик в конце концов разорился.

— Поверьте, голубушка, хорошая жизнь для простого народа тоже скоро наступит, — весело говорил гость. — Я своими глазами видел замечательные дела! Жаль, некоторые начинания Столыпина застряли в Думе, да всё равно, везде заметны результаты — в развитии торговли, промышленности, земледелия, образования… На Дону, Кубани, Кавказе идёт хозяйственный расцвет благодаря распространению новых культур, техники, удобрений. В степях Туркестана появились орошаемые плодородные земли, железные дороги, начато облесение песков. Пусть пока не так много крестьянских хозяйств выделились из общины, может, пятая часть, однако они обеспечивают чуть не половину рыночного хлеба! Те, что готовы съехать на хутора, получают от государства беспроцентную ссуду на переезд и мелиорацию. Даже и в просвещенной Европе такого нет, по недостатку ли земли или по устоявшимся правилам землевладения. Правительство помогает крестьянам из перенаселенных центральных губерний переезжать со всем хозяйством и скотом в изобильные ресурсами Сибирь и Приморье. Мужики, которые там приживутся и обустроятся, всё больше зажиточные; лесов, земли навалом, в тайге пушной зверь, золотишко моют. Да их на первое время освобождают от налогов. Поразительно, как в несколько лет среди тайги выросли города и новые поселения с полями, сенокосами. Ещё немного — и Россия станет самой великой и процветающей страной в мире! — Он сложил нож с вилкой на тарелку, откинулся на спинку стула. — И потом, скажите, какое государство не мечтает быть если не великим, то славным? Впрочем, в понятие государства вкладывается много разных смыслов, и мечтать это безличное понятие не может. Знаете, когда говорят «государство», мне представляется некая собирательная сущность, нематериальная, этакий демон государственности, который живёт за счёт энергии народа и пользуется отдельными выдающимися личностями как орудиями своей воли. Демон государственности сначала заботится о сохранении своих племён и земель, а чуть укрепившись, начинает возвышать себя, одержимый страстью сродни человеческому тщеславию. Есть теория, что государства, как и люди, проходят в своём существовании разные стадии, — юность, зрелость, старение и дряхлость. И вот когда старое государство дойдёт до распущенности, пресыщенности, неразборчивой роскоши богатых и иждивенчества бедных, то неожиданно происходит его крах, даже в расцвете, казалось бы, могущества и славы. Все империи, которые собирают под своим владычеством многие народы, рано или поздно рушатся. Вспомните грандиозный Вавилон, Египет с его фараонами и пирамидами, Иудею с храмом Соломона, философов Греции и гордый Рим — одни руины остались. Но Россия ещё молода и полна диковатой творческой мощи…

— Или бестолковой жестокой вольницы, которая странным образом сочетается с фатализмом и покорностью начальству, — перебил его муж Анастасии Андреевны, обычно молчаливый. — Непутёвый анархизм и рабское, какое-то азиатское подобострастие порождают странную ущербность в характере русского человека. Да, собственно, чему удивляться — ещё живы многие не такие уж и древние старики, которые помнят крепостное право. Свобода подразумевает ответственность, и процветание предполагает уважение к личности. Трудно сказать, когда и каким образом российское общество это осознает и усвоит!

Хозяйка распорядилась подавать самовар, разлила душистый чай по чашкам тонкого китайского фарфора, которые извлекались из буфета в самых торжественных случаях, поставила заварной чайник на самовар и продолжила в тоне гостя:

— Ох, как бы мне ваши демоны ночью не приснилась! Ну, а Китайская-то империя уже тысяч пять лет существует и как будто ещё столько же простоит.

— Они вообще, как другая цивилизация, которая, поверьте моему слову, ещё заявит о себе. Дорогу достраивать жизненно важно, а то надоест им сидеть за Китайской стеной — заполонят Сибирь. Уж лучше мы будем осваивать Сибирь, а от них от них чай, фарфор и шёлка доставлять удобным путём — всем польза!

Кеше понравилось бодрое настроение гостя. В семействе Анастасии Андреевны благополучно подрастало уже пятеро детей; домовой радовался ладу и скромному достатку в доме, и всё бы замечательно… Только что бы значили навязчивые видения с жуткими металлическими гадами в море и на суше, пылающими зданиями, бегущими людьми, дымом, смрадом? Что за схватка гигантских драконов? Вроде, и государственная жизнь успокоилась. На волне экономического подъёма окрепли монархические настроения; с великим размахом и всенародным ликованием в 1913 году империя праздновала 300-летие царствования дома Романовых; царь решился снова появляться перед народом, чего не делал после поражения в войне с Японией и революционных волнений.

Кризис гуманизма

На невские берега пришло быстротечное северное лето, когда природа поражает не столько буйством красок, сколько ненасытным стремлением утолить жажду бытия в немногие дни, напоенные светом, почти без перерыва на ночь. Людьми овладевает беспокойство и бессонница, и они бродят тенями по фантастическому притихшему городу, вызванному из болотной топи к жизни прихотью самодержца. Публика побогаче поразъехалась по дачам или сельским имениям.

В одну из белых ночей в июне 1914 года Филя влетел в собрание домовых весь переполошенный и растрёпанный:

— Беда! На Балканах снова неладно. Сербский студент-террорист застрелил в Сараевоxi наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда и его жену! Бедный Фердинанд так неудачно поехал наблюдать за военными учениями во вновь присоединённых землях. Говорят, покушение не обошлось без тайного потворства сербских властей.

— Балканы — это где? Сараево — это что? За что сербы убили австрийского эрцгерцога? И почему ты так взволнован убийством? Он тебе кто? — отмахивались домовые, уверенные, что у Фили развилось психопатическое расстройство от недозрелых плодов домашнего парламентаризма.

Георгий из военной академии, как лицо более сведущее, разделял его беспокойство:

— Это старые счёты Австро-Венгрии и Сербии. Оттуда несколько лет назад уже чуть не началась большая европейская война. Фердинанд полагал, что южнославянские земли после освобождения от турок следует присоединить к Австро-Венгерской империи, а сербы мечтали собрать их под эгидой Великой Сербии. Отношения стали того хуже, когда Австро-Венгрия отхватила у Турции Боснию и Герцеговину, да потребовала вывести сербские войска с территории Албании. Царский двор убеждён, что заступаться за братьев-славян и православную веру — наша историческая миссия, и Россия чуть было не впуталась в эту историю…

Филипп нетерпеливо перебил Георгия:

— Вот-вот, но тогда Столыпин был жив, он говорил, развязать войну — значит развязать силы революции, и он решительно противился столкновению с Австро-Венгрией из-за Сербии. Сторонники заплесневелого панславянского морока возмущались в прессе, кричали о поражении русской дипломатии, требовали вмешаться. Россия на тот момент не стала вмешиваться и признала аннексию Боснии и Герцеговины. Тогда дело обошлось местными балканскими недоразумениями. И вот теперь, под предлогом убийства в Сараево, кайзер Вильгельм подталкивает Австро-Венгрию объявить войну Сербии. Сербы, понятно, обратятся за помощью к России, австрийцы — к союзной Германии, и тогда дорогой кузен императрицы Вильгельм II получит повод двинуть свою мощь прямиком на Россию. И такая лавина ужаса и крови накроет просвещённое человечество с его разговорами о гуманизме и прогрессе!..

Волна тревоги прервала его мысль, домовые насторожились, а Кеша робко вмешался в беседу сведущих собратьев:

— Разве возможно из-за нескольких пуль безумного серба воевать одновременно с Австро-Венгрией и Германией? Это для всех обернётся такой трагедией, что, кто бы ни проиграл, победителей не будет. Вас слишком взволновала прискорбная новость; может, дело действительно попахивает порохом, да далеко от нас. Этот угар едва ли одурманит двор и правительство до такой степени.

— И всё же… — продолжал Филипп, — Царьград — несбыточная древнерусская мечта. Через проливы Дарданеллы и Босфор пролегал заветный путь «из варяг в греки», по нему киевские князья торговали и ходили в набеги на Константинополь. Потом московские князья, чуть выйдя из-под власти Орды, объявили себя духовными наследниками византийских императоров и провозгласили Москву третьим Римом, а, дескать, четвёртому не бывать. На моей памяти после присоединения Тавриды императрица Екатерина Великая мечтала полностью изгнать турок из Европы, восстановить независимость Греции и возвести на престол в Константинополе своего внука, великого князя Константина. В её царствование не сложилось, а правнук Александр II чуть было не взял Стамбул, когда воевал с Турцией за освобождение Болгарии — русские войска были всего в нескольких верстах. В город не вошли единственно из-за вмешательства Англии, ей они там были совсем некстати. Она ввела военные корабли в Мраморное море и пригрозила остановить продвижение силой. Высшим русским офицерам разрешили съездить взглянуть на Стамбул, но без военной формы.

— Россия в той войне принесла великие жертвы, — подхватил Гоша, — а выигрыш достался другим странам. Как победительница она только вернула себе часть Бессарабии на Чёрном море, что потеряла после Крымской войны при Николае I, да закрепилась в Закавказье. Англия и в этом усмотрела угрозу своим интересам, заняла турецкий Кипр, за что взяла на себя обязательства перед Турцией препятствовать дальнейшему русскому продвижению в Закавказье. Теперь царский двор собирается поддержать сербов, чтобы осуществить древние устремления — закрепить русское влияние на Балканах, контролировать Босфор и Дарданеллы, свободно выходить из Чёрного моря в Средиземноморье, и, таким образом, заявить о себе как великом государстве. Это должно обеспечить безопасность черноморского побережья и свободу экспортной торговли через проливы, ибо основная часть зерна вывозится через южные порты. Нет, там не просто панславянский, там великодержавный морок.

— Проливы принадлежат кому? — недоумевали домовые, не имевшие понятия о географии, да и о многом из того, что сообщал Филя.

— Османской империи. Только она постепенно слабеет и разваливается; потому так называемый «восточный вопрос» о судьбе уходящих из-под её власти земель и свободном проходе кораблей через проливы — предмет давних споров европейцев. С целью потеснить европейские колониальные страны Германия решила помогать Турции модернизироваться и перевооружаться, кайзер Вильгельм II объявил себя покровителем ислама. Если Германия получит контроль над проливами, пострадают интересы её главных соперников, Англии и Франции.

— Пусть бы сами и разбирались между собой. Зачем ввязываться в войну за чужие интересы? Англичане, ты сам говорил, всегда опасались присутствия русских в проливах и дальше в Азии. Больше не опасаются? Что изменилось? — хором набросились на Филиппа сородичи, как будто он поддерживал участие в войне.

В последующие дни Филя продолжал приносить известия из Таврического:

— Англия до того опасается усиления Германии, что стала искать союза с Россией, якобы даже согласилась разделить сферы влияния в Азии. Англия и Франция вкладывают капиталы в нашу промышленность, дают правительству кредиты, поэтому мы в союзе с ними, в блоке Антанта. У наших союзников есть разногласия с Германией насчёт мировой торговли и колоний, потом, виды на азиатские турецкие владения. Да и наши промышленники жалуются на засилье немецких товаров, здесь интересы денежных мешков и правителей великих империй сошлись. В этой связи царский двор намерен призвать народ воевать за отечество, святую православную веру и славянское единение. Правда, православные братья сами передрались между собой за турецкие владения на Балканах. Два года назад они воевали с Османской империей, практически вытеснили её из Европы. Следом затеяли войну против прежней союзницы Болгарии, вступили в союз с османами, так что Турция кое-что вернула себе из старых владений. Хорошо же будет выглядеть наше правительство, если Болгария или Румыния выступят не на нашей стороне! Долго придётся всем путаться в балканском узле; попомните моё слово, там не одна война ещё будет!..

— Если на братьев-славян рассчитывать не приходится, кому надо воевать за православную веру и интересы союзников? А если Россия получит заморские проливы, сможет ли удержать? Выходит, всё дело в мировой торговле… Подозреваю, в конце концов власть над миром получат торгаши — без разницы, кто победит, кто проиграет. Грядут времена торжества торгашей и банкиров, — и Кеша сам смутился от своего пророчества.

Духи очага, хотя по природе далеки от политики, способны воспринимать, когда в мире творится

что-то неладное. Приближение бури, что ни говори, ощущалось повсеместно. Войны и анархия для этих робких существ не менее пагубны, чем для людей. В таких мрачных делах замешаны демоны куда выше рангом, с которыми им, скромным домоседам, боязно иметь дело. Стареющие великодержавные демоны вступили в соперничество за мировое влияние. В потустороннем мире плодились безличные сущности индустриальной эпохи, которые уже не довольствовались повседневным высасыванием мозгов и душ тех, кто на них работал — они жаждали парной крови человеческих жертвоприношений. Развитие медицины и сельскохозяйственных технологий вызвало бурный прирост населения в Европе — так, в Германии каждый год население прирастало на несколько миллионов; и сам рост населения вынуждал бороться за жизненное пространство, за колонии, за рынки сбыта. Дисциплинированный германский гений с его энергией и продвинутой инженерной мыслью в ногу с техническим прогрессом породил запасы новейшего оружия, которые только ждали момента, чтобы двинуться на ленивые просторы востока и включиться в борьбу за передел мира.

Еще не улеглась пыль знойного июля, как Сербия, Австро-Венгрия, Германия, Франция объявили мобилизацию. Между дипломатическими ведомствами стран шёл сумасшедший обмен телеграммами. В день объявления Австро-Венгрией войны Сербии, 28 июля, Россия начала частичную мобилизацию. В Таврическом дворце лидеры всех партий и представители оппозиционных групп друг за другом восходили на кафедру, подпертую двуглавым византийским орлом, в патриотическом одушевлении обещали всецело поддержать государственную власть в грядущей войне. В осознании грозного момента рабочие даже приостановили забастовки.

Николай II пытался было уладить дело миром, отправил кузену Вильгельму II телеграмму с предложением передать австро-сербский вопрос в международный третейский суд в Гааге, но Австро-Венгрия уже объявила войну Сербии, обстреляла из тяжёлых орудий Белград, и кайзер не ответил. Россия 30 июля начала всеобщую мобилизацию. Германия выставила России ультиматум о прекращении призыва в армию к 12 часам 1 августа; а поскольку требование было заведомо неприемлемо, объявила войну. Петербург кипел. Царь порывался взять командование армией на себя, но Совет Министров отговорил его. Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевичxii, его дядя; это назначение было ожидаемо. Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с флагами и царскими портретами и пели «Спаси, Господи, люди Твоя», кричали бесконечное «Ура».

Одновременно в Константинополе Германия подписала секретный договор об альянсе с Турцией. Италия на тот момент колебалась и объявила о нейтралитете. На следующий день Германия оккупировала Люксембург и потребовала от Бельгии пропустить свои войска, а следом обвинила Францию в нападениях и объявила ей войну. На четвертый день войны, вопреки протестам Великобритании, германские войска вторглись в нейтральную Бельгию. В этой связи Великобритания объявила войну Германии и послала экспедиционный корпус на материк в помощь Франции; вместе с тем направила военные корабли в Северное море, в Ла-Манш и Средиземноморье с целью морской блокады государств Центральной Европы.

В патриотическом угаре в Санкт-Петербурге толпа разгромила и подожгла немецкое посольство, посол спешно выехал из России. Громили немецкие лавки. Черногория объявила войну Австро-Венгрии 5 августа. Австро-Венгрия объявила войну России 6 августа; Сербия и Черногория следом объявили войну Германии. Через несколько дней Франция и Великобритания объявили войну Австро-Венгрии. Правительства противоборствующих сторон заявляли, что поступают согласно чаяниям своих народов, и винили друг друга в развязывании войны. Граждане разных стран во внезапном националистическом опьянении спешили записаться в добровольцы и отправлялись на фронты, как на праздник, с цветами, под звуки оркестров и экзальтированных патриотических напутствий. Шовинистическое безумие разом охватило Европу, как пандемия. И хотя газеты писали, что европейская война едва ли будет продолжительной, что, по опыту предыдущих войн, решительные события происходили не позже нескольких месяцев, что под конец осени всё решится, люди ощущали приближение сокрушительного и бесповоротного конца La Belle Époque.

Германские генералы не рассчитывали сразу победить Россию, — знали, огромная армия из-за плохих коммуникаций и отсталой организации будет какое-то время подтягиваться к фронту, и одним ударом её не разбить. Чтобы не воевать на два фронта, они за шесть недель предполагали занять Францию, после того обратиться на Восточный фронт, несколькими ударами выбить русских из Польши, Прибалтики, Украины, Бессарабии, Крыма и Кавказа. Однако план с самого начала не состоялся — русские войска по настоянию союзников 17 августа первыми вторглись в Восточную Пруссию, стремительно захватили Гумбиненxiii и начали теснить немцев к Кёнигсбергуxiv. С первых недель войны Европу исполосовали линии фронтов в разных направлениях.

В то время, как Санкт-Петербург ликовал по поводу первых военных удач, 21 августа жители России наблюдали полное солнечное затмение на полосе земли шириною 140–170 верст, от Риги через Киев в Крым, к Феодосии, и дальше по Чёрному морю в Турцию и Персию. Газеты писали о небесном явлении в тоне настолько успокоительном, что это усиливало суеверные опасения. И когда через несколько дней, будто в подтверждение страхов, в ходе Восточно-Прусской операции произошёл перелом в пользу немцев, народ по углам шептался о худших бедах. Из-за ошибок командования и провала разведки одна из двух русских армий потерпела разгром, десятки тысяч солдат взяты в плен, войска с огромными потерями к сентябрю вытеснены из Восточной Пруссии. Зато Франция избежала окончательного разгрома благодаря тому, что немцам пришлось отвлечь силы с Западного фронта. Потом ещё не раз люди возвращались к разговорам о небесном знамении, когда ходе русского отступления линии фронтов прошли практически по полосе затмения.

В столице умножились гонения на всё немецкое, включая язык, и даже название Санкт-Петербург царским повелением русифицировали — город святого Петра переименовали в Петроград. Жители недоумевали — название-то изначально было голландское, теперь из него словно исчез ореол небесного покровительства. На волне шпиономании высылали немцев, и некоторые граждане, во избежание беды, спешно меняли иностранные фамилии на русские.

В южном направлении против Австро-Венгрии русские войска действовали успешнее — овладели исконно русскими областями в Галиции, где с подачи австрийских властей насаждался украинский национализм, и откуда упорно изгонялось всё русское. Взяли Львов, четвёртый по величине город Австро-Венгерской империи, и Галич. В сентябре дошли до Карпат и готовились вступить в Венгрию. Победа в войне представлялась достаточно скорой. Представители стран Антанты встретились в Петрограде и договорились между собой не заключать сепаратного мира с Германским блоком. В программе переустройства Европы после победы союзников Россия выдвигала довольно умеренные притязания — присоединение нижнего течения Немана и Восточной Галиции; также хотела получить гарантии свободного прохода военных судов через черноморские проливы.

А на фронтах Западной Европы войска Антанты и Германии в сентябре — октябре, в попытках обойти друг друга с северного фланга, начали «бег к морю». В результате Западный фронт протянулся на сотни километров от Швейцарии через Бельгию и Францию до Северного моря и почти остановился на месте, перейдя в изматывающую кровавую бессмыслицу, доселе невиданную позиционную войну с бесконечными окопами, рядами колючей проволоки, глубокой обороной, методичными артиллерийскими бомбёжками, с чудовищными людскими потерями при попытках атак и при совершенно незначительных подвижках в итоге.

По мере расширения боевых действий к своим союзникам подключались государства и колонии в Африке, Азии… Сумасшествие ширилось по свету, молниеносно охватывало всё новые области, война распространялась на моря, океаны. Япония вступила в войну на стороне Антанты, потребовала от Германии вывести войска из Китая; по ходу событий приступила к захвату островных колоний и баз в Тихом океане. Австралия и Новая Зеландия по соглашению с Японией присоединились к дележу немецких островных колоний по другую сторону экватора. В Африке британцы совместно с французами оккупировали германский протекторат Тоголендxv. Южноафриканские войска вошли в германскую Юго-Западную Африку.

В ноябре в войну, после колебаний, чью сторону взять, вступила Османская империя. Турецкие корабли под командованием немецкого адмирала обстреляли черноморские порты на российской стороне. Россия и тут же следом Великобритания и Франция, объявили войну Турции. Действия русских войск на Кавказском фронте были вполне успешны, вместе с тем сообщение России с союзниками через Чёрное море и проливы прервалось; из портов, пригодных для крупных перевозок морем, остались только Архангельск и Владивосток. Между союзниками и Османской империей начались боевые действия на Ближнем Востоке в Палестине и в Месопотамии.

Домовые, перегруженные сообщениями Фили, вскоре напрочь запутались в сторонах света и боевых сводках — кто кому объявлял войну, кто заявлял о нейтралитете, какие колонии и части света вливались в противоборствующие союзы, и ради чего вообще творилось неслыханное смертоубийство. Только Гоша из опустевшей Академии Генштаба да несколько воинственных казарменных духов принимали участие в пересудах на тему военных действий.

— Что там, на фронтах? — вслед за жителями Петрограда, сбитыми с толку недомолвками в газетах из-за военной цензуры и невероятными слухами, выясняли друг у друга домовые с приближением зимы. — Скоро ли войне конец? Сколько людей всех сословий бессмысленно, жестоко покалечено и убито! В скольких домах слёзы и траур! А ещё поговаривают о предателях и шпионах, даже и при дворе, и среди генералов, и оттого, мол, у нас такие огромные потери на германском фронте. Сама-то царица — немка, и она будто бы, за сепаратный мир. Что говорят военные, что правительство?

— Война до победного конца. Вот только конца не видать, — разводил лапками Гоша. — Военным людям не положено рассуждать о политике, но и среди них такое же разочарование, как в обществе. Рассказывают о плохом снабжении войск, на фронте не хватает боеприпасов, снаряжения, медикаментов; всюду у них такая неразбериха….

Филя располагал относительно достоверными сведениями из обсуждений в Думе и некоторых бумаг, в какие случалось заглянуть:

— Правительство говорит, что довоенные запасы вооружений истощились, и принимает меры, чтобы срочно наладить военное производство, привлечь частные заводы; а что можно, закупить за границей. Союзники в феврале начинают десантную операцию по захвату проливов, и Россия боится опоздать, но вынуждена отложить операцию на Босфоре, пока соберётся с силами, а…

Гоша подпрыгнул:

— Если союзники первыми захватят проливы, то вряд ли для того, чтобы удовлетворить притязания России. И что будет, когда народ увидит, какие непомерные жертвы принесены напрасно?

Филя озадаченно продолжал:

— Власти почему-то считают, что общество только и мечтает о черноморских проливах. В Думе министр иностранных дел Сазонов говорил, что решение вопроса о будущей судьбе Константинополя и проливов примирит общественное мнение с огромными жертвами в войне. Перед тем он от имени царя обратился с памятной запиской к послам Франции и Великобритании, изложил притязания России на город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, также, по стратегическим соображениям, на прилегающие части Турции, на острова Мраморного моря. Он заверил союзников, что интересы Франции и Англии в этом районе будут тщательно соблюдаться, и что их планы по разделу азиатских владений Турции встретят сочувствие со стороны императорского правительства. Послы также ответили памятными записками, и в общих словах выразили согласие своих правительств, при условии, конечно, доведения войны до победного конца…

— Понятно, они-то согласны, чтобы Россия не выходила из войны, готовы воевать до последнего русского солдата, — мрачно вторил Гоша. — А если судьба Константинополя и проливов решится иначе, и для России не найдётся там места? Вина опять падёт на правительство и царя, начнётся смута, а союзники просто умоют руки.

Война расколола ряды социалистов. Поначалу даже леворадикальные российские деятели поддержали патриотов, или оборонцев; их возмутила война, которую развязала Германия. Они заявляли, коль скоро идёт речь о защите отечества, оппозиция должна воздержаться от антиправительственных выступлений, и классовая борьба сменяется сотрудничеством во имя победы над опасным врагом. Да и охранное отделение поработало с подпольными социалистическими организациями, так что их деятельность практически затухла. Европейские социалисты разделились на патриотов и пацифистов; последние опасались, что озлобление на фронтах расколет единство мирового пролетариата, приведёт к ещё большему обнищанию масс; они призывали правительства не голосовать за военные бюджеты и стремиться к скорейшему заключению мира. А большевики, или пораженцы, напротив, из эмиграции радовались военным неудачам и потерям России в расчёте на рост недовольства в народе, приветствовали войну как пролог к революционной войне против царизма. Они призывали пролетариат превратить империалистическую войну в гражданскую против правительств собственных стран, чтобы в итоге добиться победы мировой революции и построить новый мир, ибо, согласно учению основателей коммунистической доктрины, у пролетариев нет отечества.

Лидер большевиков, Ленин, перед войной отдыхал в австрийской Галиции. Когда началась война, его было арестовали как подданного враждебной стороны и едва не отправили в лагерь. Австрийские товарищи вовремя пришли на выручку, заверили местные власти, что Ленин — злейший враг царя, и дело закончилось высылкой. Он перебрался в Швейцарию в Берн и, хотя не бедствовал, времена благополучия от экспроприаций и пожертвований «фондов солидарности» прошли — война перекрыла прежние источники. Перебивался партийным жалованьем, мелкими гонорарами за доклады в эмигрантских кругах; случалось, мать-старушка высылала вдовью пенсию, вполне, впрочем, приличную — чин покойного мужа приравнивался к генеральскому. Ленин не надеялся дожить до следующей революции на родине, скорее, ожидал революции в одной из промышленных европейских стран, а не в отсталой России, где доля пролетариата от всего населения была ничтожной. Он утомился от склок с политэмигрантами, даже подумывал перебраться в Америку.

Благодушествуя и восхищаясь достижениями разума, изнеженная декадентская Европа вроде как ненароком докатилась до оборотной стороны технического прогресса, в ход пошли невиданные доселе вооружения — бомбовая авиация, подводные лодки, отравляющие газы, танки. На страданиях и крови народов набирали силы подрастающие демоны грядущего мира, чтобы в удобный момент отправить в тартар дряхлеющих великодержавных предков. В предвкушении решающего драматического момента они подпитывали своей энергией корысть, амбиции, умопомрачение человекоорудий, усилиями которых раскачивались устои империй.

По странному, почти мистическому стечению обстоятельств именно с берегов Босфора, из древнего Константинополя протянулись тайные нити к некоторым ключевым персонажам и эпизодам драмы Российской империи.

Ветер с Босфора

Незадолго до вступления Турции в войну состоялся примечательный разговор. В фешенебельной резиденции на Принцевых островах по просторной гостиной расхаживал господин массивного телосложения, одетый в домашний халат. В октябре на Мраморном море довольно тепло, но день выдался дождливый, и в том направлении, где находился Стамбул, висела сырая дымка. Из противоположного окна открывался вид на невысокие холмы и мокрые пальмы вокруг дома. У господина была большая, как котёл, голова, высокий лоб с залысиной, чуть навыкате чёрные глаза на одутловатом лице с коротким толстым носом и бородкой-эспаньолкой. Ему было лет пятьдесят, хотя, может, он казался несколько старше своих лет из-за явной склонности к излишествам. Размахивая руками, наклонив бычью шею с нависающей складкой двойного подбородка над запахнутым воротом шелкового халата, он короткими ногами в туфлях с загнутыми носами ступал по мягкому ворсу ковра, словно впечатывая в ковёр каждую фразу, внушительно говорил по-немецки:

— Вы помните, мой дорогой Энвер-паша, я говорил вам ещё в августе, что это будет более длительная и разрушительная война, чем рассчитывала кучка европейских монархических родственников. Для нас это подходящий случай, чтобы уничтожить реакционное русское самодержавие ради демократии и блага прогрессивной Европы. Цель будет достигнута лишь в результате поражения России, ибо Германия является носительницей более высокой культуры, родиной социал-демократии. Захватническая война должна перерасти в гражданскую против царизма внутри России, а после гражданской войны эта тюрьма народов неминуемо распадётся на несколько государств — вот, пожалуй, реальный способ справиться с левиафаном. Социалистам всего мира следует забыть о мелком национализме, отказаться от шовинизма и заключить союз с германским правительством для свержения царского режима, в том числе посредством революции — это в интересах европейского социализма. Но и тогда воинственные варвары-московиты могут угрожать Европе. Достаточно будет оставить им небольшое центральное ядро, и таким образом обезопасить Европу от оплота деспотизма и реакции. А коль скоро поражение Российской Империи в мировой войне на руку революции, в этом отношении намерения социал-демократов полностью совпадают с германскими интересами в войне. Германия сейчас вынуждена воевать на два фронта. Будет очень кстати начать военные действия на Кавказе. Скорейшее вступление Турции в войну в союзе с Германией и Австро-Венгрией и в ваших интересах, кои также заключаются в разделении Российской империи на национальные государства. Освобождение тюркских народов Кавказа, Крыма, Поволжья, Средней Азии позволит собрать их под знамёна единой пантюркской панисламской Туранской империи. Ваше правительство что говорит по поводу вступления в войну?

Его собеседник, изящный красавец-турок с густыми чёрными бровями и шикарными кайзеровскими усами, в картинной позе полулежал с кальяном на диване. Его щегольский военный мундир был непринуждённо расстёгнут; они явно были на короткой ноге с хозяином. Дипломат, германофил, — он служил военным атташе в Берлине, — стал одним из первых лиц в партии реформаторов-младотурков, до генеральского чина дослужился в тридцать лет. Он недавно женился на представительнице султанского рода и теперь занимал пост министра обороны и главы генштаба.

— Согласен, эфенди, у нас с вами великие цели, и, хотя разные, но достижение одной цели поспособствует и другой. Однако вы знаете, что большинство членов нашего правительства, в том числе, великий визирь, ещё колеблется. С одной стороны, наша армия истощена после недавних войн на Балканах. С другой стороны, нас тревожат притязания Антанты на проливы. Я могу как министр обороны и глава генштаба подтолкнуть события в нужное русло, скажем, объявить Антанте священную войну, и я рассчитываю на поддержку мусульман на русской стороне… Наши германские друзья заверяют, что готовы всемерно содействовать и поучаствовать в разработке военных планов.

— У меня тоже возник план, отчасти связанный с протестными движениями по национальным окраинам. Мы как-то коснулись этой темы в разговоре с общим другом, доктором Циммером; как вам известно, он облечен полномочиями германского и австрийского посольств по делам национальностей. Я намерен просить его устроить приватную встречу с послом Германии. Не сомневаюсь, мой план вызовет сочувствие у господина посла, который, как я рассчитываю, сообщит в Берлин военному командованию.

— Я подумал бы, дорогой доктор Гельфанд, что вы невероятно самоуверенны, — с коротким смешком ответил турок, — когда бы не знал вашей способности просчитывать ситуацию на много ходов вперёд и не видел ваших талантов в действии. Кто, как не вы, настолько осведомлен о положении дел в ваших краях! Считайте, вы и меня убедили, жребий брошен!

Доктор Александр Гельфандxvi действительно был уроженцем Российской империи, от рождения носил имя Израиль Гельфанд и происходил из белорусского местечка, из семьи еврея-ремесленника со средним достатком. Изя пошёл учиться в гимназию в Одессе, куда семья переехала от погромов: в старших классах начал посещать кружки народовольцев на конспиративных квартирах. Живущая в его крови идея мессианства и борьбы с царской дискриминацией приобрела определённое направление. В возрасте 19 лет он уехал учиться за границу по гранту еврейской общины; поступил в Базеле в университет на специальность «Экономика и финансы» и, перезнакомившись в Цюрихе со старыми русскими революционерами-эмигрантами, увлёкся учением Маркса. Хотя университетские профессора никак не симпатизировали марксизму, он защитил с третьего раза диссертацию на тему «Техническая организация рабочих в аспекте эксплуатации масс», получил учёную степень доктора философии.

По окончании учёбы он не заинтересовался карьерой банковского служащего, ещё меньше желал возвращаться в Россию, а подался в Штутгарт на юге Германии, где жили виднейшие представители социал-демократического движения. Стал вхож к ним в дома, влился в ряды партии и, будучи человеком способным, взялся писать в левых газетах, кроме того, стал выпускать собственное обозрение мировой политики; иногда подписывал материалы псевдонимом Александр Парвус. Довольно скоро за сомнительную деятельность его выслали как «нежелательного иностранца»; он подался в Дрезден и в 30 лет стал редактором рабочей газеты, которая резкостью тона раздражала даже левых социал-демократов. Парвус слыл компетентным экономистом и прозорливым политиком. Так, предсказывал войну между Россией и модернизирующейся Японией почти за десять лет до того. На рубеже веков по подложным документам бывал в России, собирал материалы для книги по экономике. Из Саксонии Парвуса тоже выслали, он обосновался в Мюнхене; там в просторной квартире было достаточно места и для одесских родственников, и для встреч с товарищами по партии.

Молодой Владимир Ульянов в ссылке просил близких высылать ему все произведения видного европейского марксиста, который был всего на три года старше. После трёхлетней ссылки Ульянов получил разрешение выехать за границу, в Германии, наконец, лично познакомился с автором. Захаживал с женой в гости, перезнакомился со многими западными революционерами, в том числе, с его близкой подругой Розой Люксембург, пользовался книгами из личной библиотеки. Первый номер «Искры» готовили у него на квартире, и на страницах газеты вполне проявился талант блестящего публициста. В серии статей в «Искре» он назвал русско-японскую войну «кровавой зарёй предстоящих великих свершений», предсказал поражение России и, как результат, назревающую революцию, притом «русская революция расшатает основы всего капиталистического мира, и русскому рабочему классу суждено сыграть роль авангарда в мировой социальной революции». Не случайно с началом революционных выступлений в 1905 году Парвус снова объявился в Петербурге. Вместе с Львом Троцкимxvii они начали издавать «Русскую газету», продавали её за символическую копейку и довели до миллионного тиража. Оба участвовали в деятельности Совета рабочих депутатов. После подавления волнений Парвус мило провёл некоторое время под арестом — заказывал себе в тюрьму дорогие галстуки и костюмы, пользовался тюремной библиотекой, фотографировался с друзьями, принимал посетителей; к нему приезжала повидаться Роза Люксембург. Суд приговорил его к трёхгодичной административной ссылке в Туруханский край; в пути конвоируемый сбежал по беспечности охраны. По подложным документам переправился в Германию, где его тотчас ввели в члены Центрального комитета германской социал-демократической партии. Однако предприимчивая натура нуждалась в размахе. Две заветных цели вели его по жизни — свержение самодержавия и обретение богатства. Продвинутый партиец считал, что его таланты заслуживают адекватного финансового воздаяния, и по случаю, вместо того чтобы передать гонорар автору и часть доходов в кассу партии, использовал деньги от постановок в Европе пьесы Горького «На дне» — около 130 тысяч марок — для поездки с подругой по Италии. После этакого конфуза товарищи объявили ему анафему, отказались общаться, все, кроме Ленина и большевиков. Многосторонне одаренный жизнелюбивый толстяк не особенно расстроился и решил на время податься в Турцию, а в итоге прожил там пять лет. Ему очень пригодился дар публициста, осведомлённость в вопросах экономики и мировой политики — Парвус пописывал статьи в журнал младотурок, которые мечтали провести в Османской империи либеральные реформы. Он удачно обзавелся новыми связями, сделался политическим и финансовым советником правительства младотурок. Во время Балканских войн наконец-то нажил вожделенные миллионы на поставках продовольствия и немецкого оружия, в этой связи преобразился в пламенного сторонника рейха. Парвус предвидел, что грядёт великая война, и, едва она началась, разразился публикациями, в которых призывал социал-демократов всего мира способствовать поражению деспотической реакционной России в интересах европейской демократии.

Пока правительства Антанты тайно делили турецкие ближневосточные территории, готовили планы относительно турецких проливовxviii с высадкой десанта для захвата Стамбула, Парвус в январе 1915 года во время встречи с послом Германии в Стамбуле в беседе с глаза на глаз выразил глубокую симпатию к Германии и представил план выведения России из войны. Он заявил, что российская социал-демократия считает именно царское правительство ответственным за войну и выдвигает требования — свержение правительства и быстрое заключение мира. Скорейшая победа Германии, равно как и революция в России, говорил он, наиболее реальны в результате перерастания войны в гражданскую против царизма внутри страны. Но и в этом случае опасность для Германии со стороны Российской империи сохранялась; последнюю следовало расчленить на национальные государства и сократить до относительно небольшого центрального ядра. Потребуется один год срока для исполнения плана и пять миллионов марок для начальных мероприятий. Парвус ссылался на старые партийные связи и опыт борьбы с царизмом в революции 1905 года. Его похождения в общих чертах были известны спецслужбам, однако несмотря на сомнительную репутацию автора, а, может, именно благодаря ей, германские дипломаты, памятуя его заслуги перед рейхом, проявили интерес и способствовали поездке Парвуса в Берлин, чтобы он лично представил план в Министерстве иностранных дел, а также перед командованием.

В Берлине 9 марта 1915 года Парвус представил «Меморандум д-ра Гельфанда», отпечатанный на двадцати страницах. Сначала план предусматривал подготовку к весне массовой политической забастовки на заводах Петрограда, на железных дорогах в центрах с крупными рабочими коллективами, ослабление страны изнутри с целью создания революционной ситуации, вследствие которой начнётся крушение гражданского и военного порядка. В той части программы, которая касалась анализа оппозиционных сил, главная роль отводилась социал-демократам. Этих следовало финансово поддержать и наладить контакты с лидерами в Швейцарии. Как вождь радикальной фракции большевиков, уже ведущей всеми средствами борьбу против абсолютизма, упоминался Ленин. Далее план предлагал созвать в Швейцарии или в какой-либо другой нейтральной стране съезд лидеров русских революционеров — в случае, если будет достигнута предварительная абсолютная договоренность о начале немедленных выступлений против царизма. Для этого требовалось скоординировать деятельность меньшевиков, социалистов-революционеров, националистических сепаратистских движений на окраинах империи — от Кавказа и Украины до Польши и Финляндии, а также повести массовую кампанию в мировой прессе для создания благоприятного общественного мнения в нейтральных странах. План предусматривал подрывную работу на флоте, в угледобывающих районах, на нефтяных промыслах, на Кубани, Урале… Особое внимание предлагалось уделить Сибири, где слаб административный аппарат. Можно политических ссыльных, которые имеют большие связи и пользуются авторитетом, направить в агитационные центры в промышленные районы страны и в Санкт-Петербург. Для этого требовались только деньги. В рукописных дополнениях Парвус предлагал снарядить экспедицию с богатыми средствами в Сибирь для организации взрывов железнодорожных мостов и переброски политических ссыльных в центр страны. Подрывы на железных дорогах по всей стране вынудят царское правительство использовать большие военные контингенты для защиты мостов, станций. Кроме того, если одновременно дела на фронтах пойдут плохо, то движение против режима может принять небывалые размеры, и царизм будет вынужден сконцентрировать вооруженные силы внутри страны, прежде всего в Петербурге и Москве. Стачки, голодные бунты, нарастающая политическая агитация — все это приведет к всеобщей смуте и распаду административного аппарата.

Германский Генштаб, в сотрудничестве с военной разведкой, одобрил мероприятия; сам кайзер дал согласие на финансирование. Немцы сознавали авантюрную составляющую плана, но, если на Восточном фронте принудить Россию к сепаратному миру, шансы на победу существенно возрастут, военное бремя для экономики многократно облегчится. Игра стоила свеч. Берлин отменил все ограничения на передвижения Парвуса и выдал для начала миллион марок на революционную пропаганду в России. Тот распорядился перевести деньги на счета в Копенгагене, Цюрихе и Бухаресте, затем с новым импульсом ринулся в Швейцарию восстанавливать связи с русской эмиграцией и старым партайгеноссе Лениным, на которого делал ставку.

Нищие эмигранты отнеслись к сказочно разбогатевшему Парвусу холодно, как к ренегату и немецкому агенту. Архиосторожный Ленин не пожелал дискредитировать себя в глазах соотечественников и союзников, их прилюдная встреча с Парвусом в дешёвом ресторане прошла холодно. Как они поговорили на квартире у Ленина, доподлинно не известно. Последний уверял, что дело закончилось ничем, однако дальнейшие события показали иное. Той же весной из Швейцарии, Вены и Парижа в Министерство внутренних дел в Петроград полетели донесения агентов об активизации русскоязычных изданий революционного, пораженческого, сепаратистского направления; подрывная литература заметными партиями проникала в Россию. От информаторов Охранного отделения поступали сообщения, что среди эмигрантов левого направления тайно вербуют агитаторов для пропаганды в армии и в лагерях для русских военнопленных — понятно, не без содействия немецкой стороны. Почва была подходящей; русская армия отступала, это усиливало брожение в умах.

В мае Италия, заинтересованная в займе у Англии и территориальных приобретениях за счёт Австрии, объявила войну империи Габсбургов, но это мало повлияло на общую обстановку на фронтах. После успешного начала войны в Галиции русская армия уже вступила было в Венгрию, но осталась без боеприпасов и, чувствуя себя преданной, безоружная, деморализованная, отступала. Летом оставили Львов. На германском фронте отступали из Польши, Литвы. Русское командование совершило очередную роковую ошибку, поощряя массовый уход жителей с территории, куда наступали немцы. Люди срывались из родных мест, бросали жилища, а для их переселения ничего не было подготовлено. По дорогам навстречу неизвестной судьбе потащились обозы беженцев. Они наводняли прифронтовую полосу, затрудняли передвижение войск. Толпы измождённых голодных людей без средств к существованию несли вглубь страны нищету, болезни, детскую беспризорность.

Через год после начала войны, в августе 1915 года, Николай II, рассчитывая на всплеск всенародного воодушевления, решил принять командование армией на себя. Приближённые отговаривали его, ссылались на сложную ситуацию в столице, кроме того, за ним не знали полководческих талантов. Великого князя Николая Николаевича он отстранил от поста Верховного главнокомандующего и отправил наместником в Тифлис, командовать Кавказским фронтом. Армия приняла известие спокойно, как должное; правда, царь слыл в народе несчастливым. Впрочем, войсками фактически командовал начальник штаба Ставки генерал Алексеевxix.

Той порой в солнечный сентябрьский день тридцать восемь орнитологов со всей Европы отправились в швейцарскую горную деревушку Циммервальд на международную конференцию. Все орнитологи оказались по убеждениям левыми социалистами, в том числе, с десяток разномастных политических эмигрантов из Российской империи. Собственно, для всех социалистов Европы хватило нескольких пролёток. Во многих воюющих странах выступления против войны приравнивались к государственной измене, поэтому даже в нейтральной стране требовалась конспирация. Орнитологи обсуждали своё видение мироустройства после войны. На конференции Ленин заявил цель большевиков — превратить империалистическую войну между народами в вооруженную классовую борьбу против своих правительств, то есть, в гражданскую. Ленинская идея удивительным образом совпадала с первоочередными мероприятиями тайного плана Парвуса. Основная часть социалистов, однако, Ленина не поддержала, в их числе Троцкий, и в итоговом манифесте остались не столь радикальные тезисы — о мире без аннексий и контрибуций, о самоопределении наций.

В октябре на стороне германского блока вступила в войну Болгария и участвовала в захвате Сербии — снова оправдались опасения Филиппа относительно братьев-славян, — но конца войне всё не предвиделось.

Осенью 1915 года Россия потеряла Курляндию, часть Польши, Белоруссии и Галиции, но при этом фронт стабилизировался и выпрямился в линию от Балтийского до Чёрного моря. Вот когда вспомнили солнечное затмение, что в начале войны наблюдалось практически по той же полосе. Правительству, однако, уже удалось наладить военное производство и заграничные закупки; улучшилась ситуация со снабжением армии, с вооружениями. На Кавказском фронте против Турции русские войска вышли в Северную Персию. А союзники по Антанте занимались эвакуацией остатков своего десанта с полуострова Галиполи. Они ещё в феврале начали Дарданельскую морскую операцию с высадкой 80-тысячного десанта на берегах полуострова с целью захвата проливов и продвижения к Стамбулу. Турки стояли насмерть. Никакие попытки союзников удержаться на берегу не увенчались успехом, так что перед наступлением зимы пришлось завершить операцию. По всему миру, даже в заокеанских доминионах Британской империи, в Австралии и Новой Зеландии, куда от века не заглядывали великие тени европейской истории, семьи оплакивали десятки тысяч молодых мужчин. Воины из заморских английских колоний примирились с турками в братских могилах Галиполи и навеки остались в Европе.

Под конец года Ленин приободряется, переезжает в Цюрих, оттуда переписывается с российскими партийными комитетами, ссыльными большевиками в Сибири, поддерживает связь с лидерами европейских интернационалистов, организует транспорт нелегальной литературы на родину из-за границы, выступает с докладами. Он радуется неудачам царской армии, ходит по библиотекам и, читая газеты, ждёт, что терпение русского мужика однажды кончится. В публикациях проповедует, что революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству; что поражение царской монархии, наиболее варварского и реакционного из всех правительств, — меньшее зло, чем поражение Германии, родины социал-демократии; что непосредственный враг — великорусский шовинизм. Он продолжает в письмах жаловаться на безденежье, хотя отдыхает с женой два месяца в горном санатории. Одно время Ленин подумывал было перебраться в Стокгольм. Деньги на пропаганду революции в России поступали заграничному бюро ЦК большевиков через доверенных лиц. По донесениям агентов царского Охранного отделения, у отдельных товарищей был негласный контакт в германском посольстве в Стокгольме, где на тот момент объявился и доктор Гельфанд. Однако непоседливый предприниматель в непродолжительном времени с новыми идеями переместился в Копенгаген, основал там «Институт изучения социальных последствий войны» и несколько коммерческих компаний — надёжное прикрытие для встреч с агентами. Из нейтральной Дании удобнее переправлять через Финляндию в Россию агитационные издания и контрабандные германские товары. Экономики северных стран усиленно работали на войну, случалось, тайно на обе воюющие стороны. Это не спасало население от безработицы и карточек на продовольствие, но приносило баснословные прибыли торговцам-посредникам. Богатство текло в руки даровитого финансиста. Парвус азартно ринулся в идейную борьбу с царизмом с помощью печатного слова, через книги и создание информационного фона в нейтральных странах, газеты и прокламации для внутрироссийского использования, поддержку националистов на Украине, в Финляндии, на Кавказе. В начале русской революции было печатное слово.

Провозвестники земного рая

Некоторые обитатели Кешиного дома ушли воевать, иные семьи уже получили телеграммы о смерти близких. У Кешиной хозяйки Анастасии Андреевны было на ту пору семеро детей мал мала меньше. По счастью, мужа, как единственного кормильца большой семьи, в армию не взяли, а старший сын еще учился в реальном училище. Но если война затянется… Тогда уж не придется радоваться, что их первенец повзрослел, а трястись — а ну как заберут под ружье? Жить стало труднее, и в квартирах начали сдавать комнаты жильцам попроще. Анастасия Андреевна в своей просторной квартире сдала две комнаты из шести квартирантке-учительнице.

А в пятом этаже поселился скандально известный поэт-футурист. Его мобилизовали в Военную автомобильную школу, и он теперь только ночевал дома, а дни проводил в казарме неподалеку. Он снимал меблированную комнату, обставленную на обычный манер, в квартире у стенографистки. Порой у него собирались гости, которые Кеше были крайне неприятны — нелепо наряженные художники-футуристы, скандальные, грязные, или мрачные радикалы, носившиеся с планами переустройства общества и преображения человечества в соответствии с их верованиями. Случалось, с гостями приходили славные барышни; они с горящими очами говорили о прекрасной, полной высокого смысла жизни в усовершенствованном обществе будущего.

Пафос их речей ускользал от Кешиного разумения. Кое-что для него прояснилось, когда однажды он приметил не совсем обычного для этой компании гостя, седовласого бородатого господина, одетого в немного потёртый, но опрятный и чистый сюртук. Это был приезжий из южной губернии писатель-демократ старой школы, случайно приведенный кем-то на сборище. Речь, понятно, зашла о войне. Пока тот сидел на диванчике, худощавый скуластый молодой человек, делая по несколько шажков взад и вперед по комнате, читал лекцию о глобальных планах своей конспиративной организации:

— История всех обществ, какие существовали до сих пор, была историей борьбы классов, обездоленных угнетаемых против угнетателей, паразитирующих на чужом труде. Современная буржуазная частная собственность есть последнее и самое полное выражение такого производства и присвоения продуктов, которое держится на эксплуатации большинства меньшинством. В этом смысле марксисты могут выразить свою теорию основным положением: мы за отмену буржуазной частной собственности. Мы открыто и решительно заявляем, что наши цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения существующего общественного строя. Диктатура пролетариата избавит человечество от ига капитала и от войн. Революции — локомотивы истории, говорил Маркс. Пусть господствующие классы содрогаются перед революцией. Пролетариям в ней нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир!

На благообразном лице писателя кустистые брови удивленно и насмешливо поползли вверх:

— Позвольте, а без насильственного ниспровержения и диктатуры никак не обойтись? Не сбрасывайте со счетов, в нашей бескрайней аграрной матушке-России пролетариат малокультурен и составляет едва ли десятую часть всего населения; мало кому понравится его темное господство… В беднейших слоях борьба с угнетателями непременно будет понята как свобода грабежа и убийства, в итоге выльется в разгул низменных инстинктов.

— Ну, да, поначалу, видимо, наиболее сознательная группа революционеров должна взять власть в свои руки, чтобы наилучшим образом действовать в интересах пролетариата. Затем, когда на смену государственным институтам угнетателей придут новые структуры, они будут воспитывать и развивать у населения передовое пролетарское сознание, и в истории человечества настанет новая эпоха!

— И потом, — продолжал писатель, — ваши слова о том, что пролетарии приобретут весь мир, невольно напомнили мне эпизод с третьим искушением Христа в пустыне, когда дьявол пообещал ему весь мир в обмен на поклонение себе. Вы намереваетесь соблазнить пролетариат, и у вас революция как будто исполняет роль дьявола?

Марксист с горячечным блеском в глазах под темными прядями жирноватых прямых волос, с покрасневшим утиным носом и побледневшими скулами был одет под мастерового, но на крупных костистых руках не было заметно трудовых мозолей. Этот ряженый, как его про себя определил писатель, беспрестанно курил, а в промежутках его цепкие пальцы что-нибудь нервно сжимали, тёрли или норовили засунуть окурок самокрутки в горшок с геранью. Он отвечал снисходительно:

— Если бы Творец существовал, его следовало поправить. Чего добился елейный Иисус со своей проповедью нестяжания, любви и равенства? Его распяли как возмутителя общественного спокойствия, что некоторым образом оправдано, и мы видим, что за два без малого тысячелетия христианской проповеди мир не слишком изменился. Свидетельством тому — нынешняя бойня народов под предводительством просвещённых христианнейших государей, состоящих, между прочим, в родстве между собой. Задолго до этого Маркс и Энгельс, наблюдая конкуренцию в вооружениях, непомерный рост армий и военных расходов, предсказывали невиданную по разрушительным последствиям войну в Европе, несомненным результатом которой будет всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса в мировом масштабе. Они предрекали, что короны будут дюжинами валяться на мостовой, и некому будет поднять их. Тот блаженный еврейский проповедник предпочитал не касаться главного корня всех зол и несправедливостей — эксплуатации человека человеком. Потому поп всегда шел рука об руку с эксплуататором. Мы уничтожим эксплуатацию одного индивидуума другим. Первым шагом в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс. Трудящиеся используют своё политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в своих руках. Это может, конечно, сначала произойти лишь при помощи деспотического вмешательства в права на собственность и в буржуазные производственные отношения. Если понадобится, мы не остановимся перед насилием. Зато в будущем вместе с антагонизмом классов внутри наций уничтожена будет и эксплуатация одной нации другой, навсегда исчезнет межнациональная рознь и вражда. Вместе с условиями жизни людей, с их общественными отношениями, с их общественным бытием изменятся также их представления, взгляды и понятия — словом, их сознание. Да, именно так — бытие определяет сознание. В ходе развития революции мы решительно порвем с унаследованными от прошлого отношениями, мы воспитаем морально совершенного человека. Если надо, мы загоним человечество к счастью железной рукой. Вместо старого буржуазного строя с его классовым антагонизмом мы намерены создать общество, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Мы построим здесь, на земле, пресловутое царство небесное — без исторически несостоятельных басен о многомилостивом боженьке!

Старый либерал пытался вникнуть в рассуждения молодого человека, склонив голову. Его брови то сходились, то расходились на переносице, борода взъерошилась. Он с опаской воззрился на собеседника:

— Царство Божие на земле, но без Бога? Помилуйте, это попросту означает царство Антихриста…

— А-а-а, оставьте своё христианство с его телячьим бредом о необходимости нести свой крест в этом мире ради весьма сомнительного загробного блаженства, — перебил его марксист, судорожно сглотнув. — Разве может здравомыслящий человек верить сказкам о шестидневном творении, непорочном зачатии, судном дне и всеобщем воскресении в теле? Я полагаю, сами вы не верите в этот вздор; в крайнем случае, можете воспринимать все это с оговоркой «сказка ложь, да в ней намек…» Но церковники требуют буквального понимания догматов. Граф Толстой, за компанию с протестантами, пошёл по пути отсеивания из христианства не в меру чудесных элементов, попытался переписать евангельские байки на свой лад, в итоге оставил только этическое учение Иисуса. Эти господа докатились лишь до пресного выхолощенного морализаторства или до торга своим благочестием со всевышним, в обмен на земное благополучие и небесное благоденствие. Дело заведомо безнадежное, поскольку, хотите вы того иль нет, всякий культ и поклонение богам — не более, чем заблуждение или обман; все заповеди от имени богов — измышления людей, психопатических пророков и алчных политиков; все богоданные законы записаны людьми ради обуздания человеческой натуры и закрепления власти сильных мира сего. Они используют религию как опиум для народа. Мы же полностью освобождаем человечество от страха загробного наказания и призываем к борьбе за счастье при жизни, в этом мире, а не после смерти, невесть в каких эмпиреях. Основа новой этики — в борьбе за счастье человечества. Мы избавляем людей как от нерационального аскетизма ради иллюзорного идеала личного спасения, так и от лживой морали блудливых проповедников!

Писатель мотнул седой шевелюрой:

— А помните, один из героев Достоевского задавался вопросом: если Бога нет — значит, все дозволено? Вы, стало быть, надеетесь заставить людей жить по вашим моральным законам?

— Однако вера в Бога ничуть не мешает многим попам и монахам отступать от их религиозных заповедей и проповедей, даже преступать светские уголовные законы. Попытка соорудить из боженьки пугало на запретном огороде иногда действует на робкий и темный народ, как узда, а самые циничные и хитрые только радуются, что страх удерживает голодную стаю от потребления сладких плодов, которые они срывают дерзкой рукой в собственное удовольствие, — презрительно скривился ряженый, потирая руки, сложенные замком.

— А пожелает ли человечество стать счастливым насильно? Не придется ли вам извести немалую часть сограждан, иначе, нежели вы, понимающих своё благо и предначертание в этом мире, чтобы уцелевших наделить казарменным счастьем? Вы найдете немало таких несогласных не только в правящем классе, но и в самых темных обездоленных слоях. Русский человек — анархист по природе, а вы намереваетесь эту природу причесать под вашу гребёнку. И потом, как вы намереваетесь удерживать в так сказать счастливом состоянии тех, кого вам удастся загнать к счастью железной рукой, да чтобы они не возжелали испытать в жизни что-либо, не предусмотренное моралью совершенного общества?

Марксист начал злиться, забормотал в сторону:

— Это все либеральные предрассудки. Бытие определяет сознание. От рождения все равны. Человек становится таким, каким его делает общество. Мы разрушим этот затхлый мещанский мирок, буржуазный уют, и тем самым уничтожим в сознании людей частнособственнический инстинкт, так что раскрепощенному индивидууму откроются высшие цели и идеалы. В обновленном обществе, которое будет очищено от проклятия стяжательства и эксплуатации, при всеобщем бесплатном образовании, человек станет культурнее, сознательнее, бескорыстнее. Не исключено, что к свергнутым эксплуататорам, реакционным силам и тем, кто недопонимает законов исторического развития, — он неосознанно упёрся взглядом в ботинки собеседника, — будут в той или иной степени применены меры насильственного перевоспитания, но тем скорее и успешнее мы сформируем личность облагороженного образа…

— А вот тут у ваших учителей одна из самых серьезных неувязок, — литератор безуспешно попытался поймать взгляд собеседника. — Если бы все было так просто, и человеческая натура обусловлена исключительно обществом и воспитанием! Вы считаете, не станет эксплуатации — исчезнет зависть и насилие? Да это чистой воды утопия! Вспомните хотя бы историю про Каина с Авелем — там не было общества, что дурно влияло на них, воспитывались равно, никто никого не эксплуатировал, а с чего произошло братоубийство? И вы так запросто отмахиваетесь от наследственности, потемок души, от демонов подсознания? Вы надеетесь ваять души для совершенного общества по вашим понятиям? Уверяю вас, вы получите только личность, духовно обкромсанную по лекалам вашего учения… Может, это и будет личность нового образца, но совершенно изуродованная, ущербная!

Марксист снова судорожно сглотнул и вперил недобрый взгляд в старика, тужась придумать уничижительную отповедь; лицо его пошло красными пятнами. Кеша обожал буржуазный уют и чистенькое благополучие — это был центр, вокруг которого вращалась его маленькая вселенная, идеал достойного бытия, вожделенная цель существования. Что же станет с ним и его сородичами, если революционеры осуществят хоть малую часть своих зловещих замыслов? От страха и волнения его маленькое тельце напряглось и уплотнилось, он задрожал крупной дрожью и… маленький круглый столик с самоваром и чайными чашками полетел от печки прямо в марксиста! Всем показалось, что тот, жестикулируя и расхаживая вокруг собеседника, несколько перевозбудился, вроде, зацепил кочергу, громыхнул подносом или еще чем-то… Его сутулая фигура взмахнула руками, вероятно, задела столик с чайными принадлежностями, и, вертясь среди разбитой посуды, пытаясь отлепить от колен мокрые горячие штаны, заверещала «Черт, а-а-а, черт побери!»

— Когда бы лукавый впрямь побрал вас, с вашей религией насилия, которую вы мечтаете насадить по всему миру, то облагодетельствовал бы человечество, — гнусаво процедил футуристический поэт в немытых патлах, похожий на попа-расстригу. Его блуза напоминала перешитый укороченный подрясник. — Да творить добро не в его правилах, будьте покойны! Судя по всему, марксисты пошли от того же лукавого семени, а бес против своих не пойдет!

Марксист с патлатым сцепились за грудки и кому-то подбили глаз, надавали пинков, пока их разнимали и успокаивали общими усилиями. Кеша, сам как ошпаренный, в мановение ока улетучился в дымоход. Писатель в общей свалке потихоньку подхватил шляпу, выскользнул к двери и всю дорогу до своей гостиницы, пугая городовых у костров на продуваемой ледяными ветрами улице, что-то бормотал и чертыхался, как одержимый, хотя обыкновенно манера грубо сквернословить была совсем несвойственна романтику старой школы.

«Великая бескровная» революция

Ресурсы Германии стремительно истощались в войне на два фронта. Командование решило на русском фронте перейти к глухой обороне, а на западном — добить Францию, чтобы наконец вывести её из войны. Хотя численное превосходство было на стороне Антанты, как на Западном, так и на Восточном фронте, войска германского блока располагались более компактно, а развитая сеть дорог и коммуникаций на их территории обеспечивала высокую мобильность, позволяла быстро перебрасывать войска и снаряжение с одного участка на другой. Мощная артиллерия, большая плотность войск делали оборону труднопреодолимой; отсутствие открытых флангов, уязвимых стыков обрекали на неудачу попытки прорыва и, тем более, маневра. Чуть не весь 1916 год, с февраля по декабрь, шло страшнейшее в мировой истории сражение под Верденом, при этом с обеих сторон потери составили около миллиона человек, но ощутимых подвижек фронта не произошло.

Тем не менее, в тот год с лета обозначился явный перелом в пользу Антанты. Россия предприняла контрнаступление в помощь союзникам, и прорыв по всему фронту под командованием генерала Брусиловаxx поставил Австро-Венгрию на грань военной и политической катастрофы, лишил её возможности вести активные действия до конца войны. Брусиловский прорыв заставил австрийские войска приостановить наступление на итальянском фронте и тем, по сути, спас итальянскую армию от разгрома. Румыния вышла из союза с Германией, вступила в войну на стороне Антанты, правда, сама нуждалась в помощи и, скорее, стала обузой. Немцы ослабили удары под Верденом и на Сомме, и положение английских и французских войск существенно облегчилось. Победа могла быть достигнута уже тогда, но просчёты царской Ставки и интриги генералитета не позволили Брусилову развернуть успех; немцы сумели перебросить подкрепления, и русской армии пришлось перейти к обороне. Тем не менее, Россия перестала отступать, вооружение поступало потоком; укомплектованная, лучше оснащенная армия удерживала огромный фронт. Противник слабел, и победа угадывалась в непродолжительном времени. В Германии остро не хватало сырья и продовольствия из-за британской морской блокады, тогда как Антанта получала помощь из колоний и США, а Россия располагала достаточными собственными ресурсами. Осенний призыв захватил тринадцатый миллион населения; тыловые сборные пункты и учебные команды были переполнены людьми.

Германия в декабре 1916 года обратилась к США за посредничеством по поводу мирных переговоров с Антантой. Однако союзники уже заключили секретные соглашения относительно будущих репараций и раздела территорий; в предвкушении победы отвергли предложение Германии, с расплывчато-либеральной фразеологией, что мир невозможен «до тех пор, пока не обеспечено восстановление нарушенных прав и свобод, признание принципа национальностей и свободного существования малых государств».

А в Петрограде Рождественским постом неугомонный Филя принес в собрание домовых очередную нехорошую весть из Таврического дворца:

— В Думе предательство. Избранцы возомнили, что им уготована миссия спасителей армии и отчества, и с некоторыми генералами замыслили правительственный переворот. Они торопятся провернуть дело до решающего весеннего наступления, даже ценой отсрочки победы, иначе при новом патриотическом подъёме и перемене настроений в народе дело станет невозможно. Думцы оправдывают себя тем, что, мол, народ сам расправится с монархией, если они выпустят инициативу из рук. Они уверяют, что нужно открыть клапан народного раздражения, что залог хорошего управления — достойные министры. Они хотят установить конституционную монархию, типа британской, и мечтают о некой власти, облеченной народным доверием и ответственной перед Думой. Имена достойных министров не называют, мол, не время; да Охранному отделению известно, как они предварительно поделили портфели между собой. Князь Львовxxi обсуждает с заговорщиками, как бы похитрее и дипломатичнее предложить великому князю Николаю Николаевичу отстранить государя от престола и принять корону. При этом раскладе императора вынудят дать отречение и за себя, и за малолетнего наследника; императрицу предлагают заключить в монастырь или выслать за границу. Другой вариант — посадить на престол малолетнего цесаревича Алексея при регентстве мягкосердечного великого князя Михаила Александровичаxxii, брата государя. Избранцы похожи на школяров, что мечтают отстранить от управления начальника гимназии и назначить из своих рядов ответственную администрацию. Гучковxxiii из Государственного Совета злопыхает, что с начала войны еще не было такого критического момента; мол, остановка многих заводов, в том числе и работающих на оборону, серьезные продовольственные затруднения, угнетенное состояние духа в широких кругах населения — все это может стать моральным ударом по армии… Ещё заявляет, мол, армия может быть спокойна, пока Дума говорит за неё в тылу и борется с правительством за Россию! Это у Гучкова такой извращённый патриотизм — борьба в тылу сражающейся армии! Некоторые думцы хотя и догадываются, но не хотят признаться, что сейчас, в момент напряжения всех сил ради победы, радикалы могут использовать столкновение Думы с правительством, чтобы захватить власть. Некоторые сами настроены революционно и под шумок надеются на установление республики. В потрясённой империи, да в невиданную войну! Несчастные слепые кроты! Радикалы пустят их на шкурки.

— Дума в тылу борется с правительством за Россию!? Они ведут свою войну изнутри? Да как возможно такое? А государь-то догадывается? — ошалело шушукались домовые.

— Охранное отделение не раз докладывало министру внутренних дел, приближённые говорили государю, с письмами обращались. Николай, видите ли, хоть и невысокого мнения о думцах, но желает верить в здравый смысл и патриотизм народных избранников; он и мысли не допускает, что Дума может пойти на государственный переворот во время войны. Он не желает прислушиваться к предупреждениям и не решается приостановить деятельность Думы — это, чего доброго, взволнует общественность и может неблагоприятно отразиться на фронте. Говорит, мол, после весеннего наступления, когда окончится война, тогда можно будет заняться внутренней жизнью и реформами. А сейчас все помыслы следует посвятить исключительно армии и фронту, победа близка, через три, четыре месяца. Уже и новую форму для парада победы сшили, с древнерусскими мотивами, вроде островерхих шлемов, как в доспехах древнерусских богатырей, по эскизам художника Васнецова; а для автомобилистов и авиаторов в огромном количестве заготовили кожаные куртки.

— А что же армия и великие князья?

— Военные и придворные круги в Петрограде чувствуют, что надвигается буря, только представляют это себе как дворцовый переворот с объявлением конституционной монархии, и многие из них сами настроены либерально, — подтвердил Гоша. — Царское семейство крайне недовольно, что на хозяйстве осталась государыня с Распутиным, и государь так часто меняет министров по её наущению, что это вызывает ненависть к правительству и сеет недоверие в армии… Преданные люди умоляют Николая удалить Распутина как крупного козыря в руках оппозиции.

В другое время домовые отнеслись бы к думским интригам, как очередному вздору, но из разговоров по своим жилищам они знали, непременно что-то стрясётся. В декабре 1916 года Петроград обсуждал скандальное убийство Распутина. Он приобрёл влияние на императорское семейство благодаря тому, что несколько раз при нём останавливались кровотечения у неизлечимо больного наследника. Распутину приписывали дар провидения и способность подчинять себе волю людей, особенно неврастеничных женщин. Если царевич доживёт до совершеннолетия, обнадёживал хитрый мужик несчастную мать, то выздоровеет от гемофилии. Царица, несмотря на аристократическое английское воспитание и степень бакалавра философии от Гейдельбергского университета, впала в суеверный мистицизм простонародного толка; приблизив Распутина к своей семье, она полагала, что сближается с народом-богоносцем. Александра Фёдоровна до того уверовала в духовный дар и прозорливость мужика, что заставляла супруга прислушиваться к его внушениям при принятии государственных решений. Малограмотный проходимец устраивал отставки министров и назначения своих протеже на высшие должности в государстве. Однако сам плохо разбирался в людях; вокруг него, главным образом, ради личных выгод, толклись и сановники, и банкиры, и спекулянты, и офицеры, и духовенство, и великосветские дамы, и проститутки, и явный сброд; при всём том он компрометировал трон дикими выходками в высшем свете, непристойными кутежами c оргиями, известными всему Петрограду. Даже правые монархисты перешли в оппозицию, все считали, что непременно следует отстранить от дел императрицу-немку со всей компанией распутинского назначения. В народе её подозревали в интимной связи с Распутиным и в шпионаже в пользу Германии. Двусмысленное положение мужика при дворе до того возмущало многочисленную царскую родню, что в убийстве принял непосредственное участие один из великих князей. К растерянности Николая II, когда всё открылось, члены семейства обратились к нему с письмом, просили снисхождения для виновного. Несмотря на перелом в ходе войны, под конец года в столице вовсе не ощущалось праздничного рождественского настроения. Новогодний приём в царском дворце прошёл натянуто, без традиционных подарков родственникам.