Бесплатный фрагмент - Дело о секте скопцов

От авторов

Данный роман рассказывает о событиях XIX века и является первой из серии книг, повествующих о жизни и быте общества этого периода. Сюжет раскрывает деятельность общины скопцов на территории Российской империи, рассказывает о нравах, верованиях и жестоких ритуалах оскопления мужчин и женщин ради достижения призрачной чистоты духа и тела, с которыми столкнулся сыщик московской полиции при расследовании преступления государственной важности.

В книге наряду с вымышленными героями присутствуют реальные исторические фигуры, активно влиявшие на развитие общества XIX века. Однако авторы не дают им оценку, они только констатируют их историческую роль и события, связанные с ними, импровизируя и предполагая их поведение в духе нравов того времени. В связи с этим степень ответственности за историческую ценность книги весьма условна.

Авторы благодарны русским писателям и журналистам: Матвею Комарову, Владимиру Ивановичу Далю, Николаю Ивановичу Надеждину, Михаилу Александровичу Кальневу, Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину, Владимиру Алексеевичу Гиляровскому. Труды этих замечательных людей помогли изучить нравы и события тех далёких времён и воссоздать прошлое.

Роман был отобран в «короткий список» на премию и экранизацию из 1500 книг, представленных жюри на общероссийском литературном конкурсе: «Экранизация - 2022».

Посвящается Лежебокову Александру Васильевичу в знак признательности за давнюю дружбу и взаимное уважение.

Текст печатается в авторской редакции и пунктуации.

Наши книги:

Серия детективных исторических романов:

Дело о секте скопцов

Клад Белёвского Худеяра

Проклятие старого помещика

Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва

Серия исторических мистических триллеров:

Орден Падшего Ангела. Тайный слуга Люцифера, или Секретарь инквизиции.

Орден Падшего Ангела. Демоны Infernalis, или Мертвецкий лекарь

Орден Падшего Ангела. Поцелуй Люцифера, или Ведьма из Черветери

Серия гангстерских детективных фантастических романов:

Киллер для профессора, или Новая эпидемия чумы

Киллер для клона, или Практическая фрикопедия

Серия детективных иронических романов:

Переполох на Большой Покровской, или Найдите бабушку

Тайна парка «Швейцария», или Маска маркиза де Сада

Пролог

В полутьме горницы деревянного дома с сенями, хозяйственной пристройкой и небольшим огородом, стоящего на одной из окраинных улиц Тулы, на кровати лежал человек с закрытыми глазами, укрытый тёплым стёганым одеялом. Он сильно дрожал, исподнее бельё и тепло зимнего одеяла не спасали от озноба.

Окна дома были закрыты дощатыми ставнями, входная дверь заперта изнутри на деревянную щеколду. Только на кухне имелось одно окно, неприкрытое ставнями, однако на нём висели плотные шторки, через которые свет практически не проникал внутрь.

Внутри избы было ухоженно и чисто. На кухне в углу стояла обычная крестьянская печь, а у окна — грубый стол со снедью, накрытой полотенцем, и кувшином скисшего молока. На стенах располагалось несколько шкафчиков под немногочисленную посуду.

Вдоль стен залы, на некрашеном полу, частично покрытом домоткаными половиками, стояли грубые лавки. А в красном углу, там, где обычно находятся иконы, располагались кордонные картинки на религиозные темы. Они изображали лики святых, однако почему-то с кинжалами, на белых конях и в белых одеждах до пят. Особо много было изображений ангелов с трубами, исполненных из жести неизвестным мастером. Убранство дома и вешалка с однобортным сюртуком чёрного цвета говорили о том, что живущий здесь человек занимается канцелярским, чиновничьим трудом.

Раздался тихий стук в дверь условной прерывистой дробью, с перерывами и паузами.

Человек откинул одеяло и прислушался, стук затих, но через минуту вновь повторился. Он встал с кровати и медленно, опираясь на стены, прошёл к уличной двери. Подойдя, ещё раз прислушался.

— Открывай, Ванечка, это я, Кормчий! — раздался голос с улицы.

— Сейчас, мигом, — ответил человек и отодвинул щеколду.

Дверь открылась, и в прихожую вошёл полноватый мужчина пожилого возраста. По виду гостя, одежде и золотой цепочке от карманных часов, свисающей сбоку, можно было сделать вывод, что он достаточно богат и обеспечен. На его высокомерном, но несколько женоподобном и обрюзгшем лице отражались забота, сострадание, искреннее внимание и неизвестные опасения.

— Ты один, милый Ванечка? — уточнил вошедший мужчина, назвавший себя Кормчим.

— А кому у меня ещё быть? — вопросом на вопрос ответил хозяин избы.

— Записку я получил, только сразу приехать не смог. Пойдём внутрь избы, расскажешь, что стряслось? Какая хворь тебя настигла? — сказал мужчина и прошёл в избу.

Как только гость повернулся спиной к Ванечке, мимика на его лице сразу изменилась. На смену заботе и состраданию пришло брезгливое и пренебрежительное выражение по отношению к хозяину дома.

— Страшно мне, и болит всё, не смерть ли меня ожидает из-за этой кражи, наказал меня Господь за неправедное дело, — заявил Ванечка, закрыв щеколду и вяло следуя за гостем.

Гость, не отвечая на вопрос, вошёл в избу, встал на колени напротив красного угла с картинками святых и начал что-то беззвучно шептать, осеняя себя крестным знамением.

Затем он встал и, посмотрев на хозяина избы, тихо заявил: «Не волнуйся, Ванечка, не переживай, милый мой голубь. Наши образы не оставят тебя в беде, верь им. Ложись в постель, рассказывай о беде».

Больной медленно и дрожа прошёл по комнате и лёг на деревянную кровать, укрывшись одеялом. На лбу появился обильный пот. Кормчий присел рядом с лежащим в изголовье, на табурете, в глубоких раздумьях.

— Говори, Ванечка, что случилось, милый мой, внимательно слушаю тебя, — заявил гость, вытирая пот со лба больного полотенцем.

— Батюшка Кормчий, что со мной? Почему я так плохо себя чувствую? Внутри всё жжёт как адский огонь, о котором ты рассказывал на радениях. Ноги и руки отказывают, голова разрывается. Ты же обещал, что этот порошок мне ничего дурного не сделает! — задал вопрос Ванечка в некоторой истерике.

— Не волнуйся, Ванечка, не переживай, милый. Наши образа помогут тебе, в них большая сила. Молись батюшке-искупителю Кондратию и верь в хорошее, сам не заметишь, как всё пройдёт. Помни наставления искупителей, только через труд и страдания можно к вечному счастью прийти, — заявил гость, встал и поклонился углу избы, где находились изображения.

— Плохо мне, Кормчий, не помогают образа. Боюсь умереть. Врача бы мне?

— Ты, Ванечка, не болен, просто переживаешь. Это всё у тебя от нервной горячки. Дело ты сделал нужное, для общины полезное, вовек тебя наши братушки не забудут, — ответил человек, внимательно наблюдая за больным.

— Скажи мне, Кормчий, зачем тебе эти бумаги, для какого дела? — уточнил Ванечка, судорожно облизывая обезвоженные губы.

— Для великого дела они нужны, Ванечка. С этими бумагами мы наше время приблизим, наши враги станут друзьями, а друзья — слугами нам. Появится армия в сто сорок четыре тысячи праведников и сотворит справедливый суд над грешным миром. Верь в это, не сомневайся, — ответил Кормчий.

— Верю! Однако доктор заводской приходил, присылали его с завода. Сказал, что болен я, только чем — не сказал. Обещал аптекаря прислать с настойками и лекарствами, помощь обещал. Что скажешь, Кормчий? Как мне быть? — задал вопрос больной, страдальчески заглядывая в глаза сидевшему возле него человеку.

На безбородом лице гостя ничего не отражалось, ни малейшей гримасы жалости или сострадания. Глаза Кормчего пытливо наблюдали за больным, как будто бы пытались оценить и определить, сколько же ему осталось жить на этом свете.

— Доктор, говоришь, приходил. Смотри, не давай ему себя полностью осматривать, помни о своей тайной печати. Я тебе нашего доктора приведу, общинного, вот он тебе и поможет. Заводского даже на порог больше не пускай. Аптекарю тоже не открывай, все они грешники. Только вред тебе принесут, милый мой Ванечка, — ответил Кормчий.

Вид его был задумчив. На лице на секунду появилась гримаса страха, которая немедленно сменилась на выражение лицемерной любви и заботы.

— Ох, батюшка Кормчий, как же хочется верить твоим словам. Не обманываешь?

— Как можно, Ванечка! Я же тебя с детства знаю, мы же родственники. Я твоим родителям обещал заботиться о тебе! Неужто ты не веришь? Да и слово учителей-искупителей наших спасёт тебя, я верю в это. Ты же печать очищения на себе носишь, она тебя от всякой болезни и горя спасёт. Блажен муж, не сделавший беззакония своей рукою. Дети прелюбодеев, как и семя беззаконного ложа, исчезнут, ибо ужасен конец неправедного рода. Верь, Ванечка, и спасёшься! — заявил человек, называемый Кормчим.

Когда он разговаривал со страдальцем, отвечая на его вопросы, на губах появлялась лицемерная улыбка сочувствия, невидимая в сумраке комнаты.

— Верю, Кормчий, верю, только невыносимо больно мне. А как там на заводе, никто не спохватился?

— Глупые они, грешники вечные, ничего не узнают. Головы у них мирские, без истинного учения и веры. Пойду я, а поздней ночью вернусь с доктором. Жди и не волнуйся, пусть с тобой останутся вера, моё благословение и дух общины. А где бумаги, Ванечка?

— Под столом, Кормчий, в корзинке, накрыты тряпьём, тебя ждут. Верю, жду и надеюсь! — с этими словами больной, не обращая внимания на гостя, впал в обессиленное состояние, а затем в болезненный сон, прерываемый всхлипами и стонами.

Мужчина впервые с некоторым сожалением посмотрел на него. Хотел накрыть вторым, лёгким одеялом, лежащим рядом, на табурете. Для этого он уже протянул руку, но затем отдёрнул и брезгливо отвернулся. Подошёл к образам-картинкам, постоял молча возле них, угрюмо взирая и беззвучно, одними губами, что-то произнёс несколько раз. Повернулся и прошёл к столу на кухне, заглянул под него и, откинув тряпьё, достал свёрток. Осторожно развернул большое холщовое полотенце, в которое что-то было завёрнуто. Посмотрел на содержимое — плотную пачку каких-то бумаг. Вновь завернул и осторожно забрал с собой.

«Как вовремя я приехал, этот дурень совсем обезумел. Ещё бы немного, и всё бы провалилось, вся задумка коту под хвост. Жаль его, конечно, но кто же ожидал такого. Надо срочно следы заметать, может, и в ночь сегодня. Ладно, не впервой концы в воду хоронить, и в этот раз всё будет как надо», — думал гость, следуя через избу к выходу.

Уходя, тщательно прикрыл входные двери деревянного дома, затворил калитку забора и вышел на улицу. Сел в экипаж и, внимательно посмотрев по сторонам, отдал приказ: «Трогай. Гони, но в осторожности».

Прошло некоторое время, Ванечка очнулся. Медленно встал, превозмогая боль во всём теле, осмотрел свои дрожащие руки и потное зябкое тело. Лицо передёрнула судорога страха и жалости к самому себе. Ковыляя, подошёл к переднему углу, где имелись образа.

«Как же больно! Все внутренности выворачиваются наизнанку. Кожа стала жёлтой, не стихает боль в животе. Невозможно глотать, болит горло. Всё болит, всё тело ломит. Нет ни одной части тела, чтобы не болела. Что же делать? Кормчий обещал, что всё будет хорошо, а на самом деле всё плохо. Нужен доктор, да где же его взять? Но он же обещал, что всё будет хорошо, и доктора обещал. Должен выполнить своё обещание, он же отец нам, он же тульский Кормчий», — подумал страдалец.

Затем Ванечка встал на колени и начал беседовать с картинками-образами, стоящими в углу. Он говорил вслух, по-своему молился, периодически корчась от боли. Так длилось некоторое время, но лучше от молений не становилось. Желание естественного испражнения организма заставило его отойти от красного угла, выйти из горницы и переместиться в дальний угол холодной прихожей. Там имелось отхожее ведро, предназначенное для этого случая. Дефекация не принесла облегчения. Страдалец развернулся и краем глаза посмотрел на результаты естественного процесса организма, на свои испражнения.

— Ой, ой! — закричал Ванечка от увиденного в ведре.

Лицо его передернулось от ужаса. Ведро дымилось, а сами испражнения светились в темноте.

«Как же больно. Где же учитель-Кормчий? Он обещал ночью приехать и помочь. Он сказал, что это дело нужно общине, что это не опасно. А что получилось? Я умираю! Нет, надо верить, Кормчий не обманет. Наступит ночь, и он приедет с доктором. Доктор поможет и избавит от болей. Но почему так пахнет чесноком? Я же не ел чеснок! Зачем я согласился на воровство? Вот моя расплата», — подумал Ванечка.

Внезапно он посмотрел на свои руки, на них образовались красные яркие язвы от запястий до плеч. Но это ещё не всё, язвы на руках светились в темноте слабым и неестественно бледным светом. Ванечку поразил страх, невыносимо заболел желудок, страшная боль пронзила голову и всё тело. Страдалец протяжно закричал и упал на пол с затуманенным сознанием.

Некоторое время в его голове, разрывающейся от боли, один за другим следовали образы, меняя друг друга. Вначале появились родители, взирающие на него из глубины небесных облаков, затем кресты на их могилах. Потом неизвестные люди в белых одеждах весело хороводили, веселились и пели. Затем хороводы людей сменились на бег по кругу волков и лисиц, противно и беспрестанно воющих и дерущихся между собой. Потом животные превратились в яркие огни, быстро кружащиеся вокруг человеческого тела, лежащего на полу в скорченном состоянии.

Сознание и душа окончательно покинули Ванечку.

Часть I Преступление

Глава 1 Преступный мир Москвы

Молодой человек тридцати лет, чистил оружие, любовно протирая каждую деталь. Это был Евграф Михайлович Тулин, бывший офицер российской Императорской армии, а ныне чиновник по особым поручениям сыскной части московской полиции.

Револьверов было два. Первый, Смита и Вессона, шестизарядный с укороченным стволом. Это оружие сыщик предпочитал применять в местах, где было много обывателей и публики. Благодаря укороченному стволу уменьшалась случайность поражения невинного человека. Второй — французский, системы Шарль-Франсуа Галана, Tue Tuе. В переводе — «убить-убить».

Евграф Михайлович находился в хорошем настроении от предвкушения встречи с начальником недавно созданной сыскной части Николаем Никифоровичем Струковым, с которым он находился в приятельских отношениях.

Тулин прибыл из Санкт-Петербурга только вчера. После покушения на императора он был откомандирован из Москвы на три месяца в северную столицу для помощи в проведении обысков и облав в отношении членов движений «Народная воля» и «Чёрный передел». Обе организации преследовали цели свержения монархии, однако разными путями. В «Народной воле» собрались оголтелые террористы по своим жизненным убеждениям. В «Чёрный передел» вошли более умеренные революционеры, считавшие главной формой работы с народом агитацию и пропаганду. Тринадцатого марта 1881 года Александр Второй выехал из Зимнего дворца Санкт-Петербурга в Михайловский манеж, где собирался присутствовать на разводе войск по караулам. После развода он изменил планы и маршрут движения, однако это не помешало террористам реализовать свой план. Около пятнадцати часов дня под ноги лошадей, запряжённых в карету императора, была брошена бомба одним из революционеров. От взрыва было ранено из свиты, конвоя и полиции одиннадцать человек, в том числе пострадал мальчик четырнадцати лет, случайно находившийся на месте взрыва. Сам император не пострадал. Охрана уговаривала государя покинуть место взрыва, но природное благородство не позволило это сделать. Государь подошёл к раненым, чтобы помочь им. В этот момент судьба настигла его второй бомбой.

Правящий дом Романовых и возмущённое правительство выработали решение об увеличении полиции, расширении её полномочий. Были приняты гласные и негласные меры по укреплению гражданского мира и спокойствия. Шли разговоры, что, несмотря на противодействие либеральных кругов, к концу года будут приняты государственные решения, направленные на подавление возможных революционных выступлений. В них предполагалось дать особые властные полномочия губернаторам и командующим округами. Общество присмирело, оно начинало понимать, какое непростительное и преступное действие совершило.

Власти действовали решительно и энергично. За очень короткое время все террористические группы были выявлены. Более восьмидесяти активных членов были задержаны, а пять из них повешены на плацу Семеновского полка. Более пятидесяти отправлены на каторгу. Различные сроки уголовного наказания получили и остальные.

— Ваше благородие, господин Струков приглашает! — сказал вошедший надзиратель.

— Что так рано? Шеф, как правило, в это время обычно занимается изучением докладов и донесений за прошедшую ночь. Сводки читает по всяким преступлениям, грабежам и другим неправедным событиям, произошедшим в белокаменной, — шутливо ответил сыщик. — Я вот револьверы ещё не дочистил. Что-то изменилось, пока меня не было? Отвечай, друг мой!

— Не знаю. У нас всё, как прежде. Начальник с утра был в настроении. Может, соскучился, три месяца вас не было.

— Ладно, не льсти! Знаю я тебя. Соврёшь — не моргнёшь! Иди, иди, сейчас прибуду.

Сыщик встал, собрал разобранные револьверы и положил их в верхний ящик стола. Затем, закрыв дверь кабинета, направился к Струкову.

«Не выдержал! Сам вызвал. Видимо, хочет заслушать по поездке в Петербург. Узнать столичные новости, а может, я грешен, в чем-то нарушил инструкции или уставы при сыске? Либо пришла петиция от прокурора или судебного следователя? Такое бывает часто, на всех не угодишь. То купец пожалуется, то чиновник!» — размышлял Евграф, следуя по коридору.

Помещение сыскной части состояло из кабинета начальника с приёмной, общего кабинета для чиновников по особым поручениям и канцелярии, совмещённой с адресным столом. В адресный стол приводились подозреваемые и совершившие преступления для опознания. Проходя через адресный стол, сыщик заметил, что там было шумно и многолюдно, несмотря на утро. Толстый купец с жалобой на ограбление сердито высказывал своё недовольство волокитой, связанной с заполнением формальных документов. Городской мещанин, видимо, с какой-то кляузой или доносом на соседа озирался по сторонам и прятал глаза от присутствующих по причине неполной потери человеческой совести. Пожилая барыня со страхом смотрела на оборванного и грязного обывателя, задержанного за преступление и доставленного в полицию. Испугалась и забыла, наверное, зачем она здесь оказалась. Евграф не останавливаясь прошёл в приёмную, но оказалось, что у начальника находится какой-то высокий чиновник из военного ведомства.

«Ну вот! Сам вызвал и сам занят! А может, это по мою душу чин? В Петербурге задержанные лица все как один непросты! Дети сановников, дворян, богатых людей, все из семей сильных мира сего! Пожалуй, чтобы уйти от уголовных осуждений или затормозить дела, сейчас жалобы и ходатайства пишут, а их адвокаты усердствуют!» — подумал сыщик.

В ожидании своей очереди входа к начальнику сыскной части Евграф задумался о сложностях и трудностях исполнения полицейского долга.

Чины сыскных отделений были обязаны вести гласный и негласный надзор за преступниками и порочными элементами общества всех мастей и положений. Активно использовать всевозможное наблюдение в местах скопления праздно гуляющего люда — в театрах, церквях, на рынках, в торговых лавках, на базарах и площадях, в гостиницах и питейных заведениях, в общем — везде, где могло быть совершено преступление. В обязанности входило проведение расследований по лицам, заподозренным в нарушении законов Российской империи, в том числе — розыск имущества, на которое было наложено взыскание по долгам. Наведение справок о личностях, которые задерживались участковой полицией на предмет претензии по линии уголовных преступлений или отсутствия паспорта. Надзор полагалось вести секретно, тайно для обывателей и уж тем более — для преступников.

Внимание сыщиков должно быть обращено на все вредные и хитрые действия, которые остаются скрытыми от надзорных органов, на поступки лиц, навлекающих на себя подозрение образом жизни. Под особым вниманием следует держать происшествия и случаи, относящиеся к воровству или его попытке, обману, приёму краденых вещей на сбережение или в покупку, укрывательство подозрительных лиц, беглых и беспаспортных людей, составление подложных бумаг всякого рода.

Права чинов сыскной полиции были значительно выше прав обычных полицейских. Район деятельности сыскной части ограничивался пределами полицейского управления, в которое она входила, то есть города Москвы и предместий. Но по особым задачам с разрешения обер-полицмейстера Москвы расследования, дознания, негласные розыски возможно было проводить по всем российским губерниям.

Тулин стал сыщиком недавно. Став на эту стезю, прежде всего предметно изучил все инструкции и требования законов. Основными руководствами к действиям были Устав уголовного судопроизводства 1864 года и Устав о предупреждении и пресечении преступлений 1872 года. В них определялось, что сыскная полиция должна была при обысках и выемках действовать на основании решения суда по представлению прокурора или судебного следователя, который подчинялся прокурору. Это означало, что все необходимые сведения чины уголовного сыска собирают посредством розысков, словесными расспросами и негласным наблюдением, не производя ни обысков, ни выемок в домах.

Согласно этим документам, судебный следователь, прокурор или товарищ прокурора имели над сыскным чином огромную власть. Так, иной раз следователь или прокурор мог по прибытии вообще отменить все действия, которые были проведены до его посещения места происшествия. Казуистика и путаница полная! Пока всё это учтёшь и выполнишь, иной преступник все следы уничтожит, а может и в бега податься, матушка Россия — необъятная держава, ищи-свищи потом. Денег кому надо передаст на подкуп, тайные связи поднимет. Тогда всё, что делал долгими днями и ночами с риском для жизни, коту под хвост!

Поэтому сыскные чины постоянно хитрили! Например, ссылались на статью двести пятьдесят четвёртую. В ней было сказано, что можно провести допрос, если преступник мог не дождаться прибытия прокурора или судебного следователя по причине ранения или увечья. Хорошей статьёй для профессиональных уловок являлась двести пятьдесят вторая. В ней говорилось, что если следователя или прокурора нет на месте, то полиция сама может совершить дознание. Согласно этой статье, можно было задержать преступника, а затем послать за следователем. Пока тот доберётся до места преступления, можно было успеть допросить и обыск провести. Самой любимой статьёй была двести пятьдесят седьмая. Эта статья позволяла быстро задержать злодея, однако только в особых случаях. Если тот застигнут при совершении преступления или сразу после него, когда потерпевшие или очевидцы прямо укажут на преступника. Ежели на подозреваемом или в его жилище будут обнаружены следы преступного деяния, служащие доказательством преступления и принадлежащие преступнику. А также когда подозреваемый пойман во время или после побега, либо если он не имеет постоянного места жительства.

Сыщик предпочитал всячески извернуться, но сделать так, чтобы один из этих пунктов обязательно присутствовал. По-другому дело просто вести было невозможно, так как преступник на месте не сидел, сыскного чина не ждал, постоянно совершенствовался в своих воровских делах и разных криминальных навыках.

Москва наряду с Санкт-Петербургом, Одессой, Киевом и другими крупными городами притягивала к себе всех более или менее уважающих себя воров. После отмены крепостного права количество преступлений увеличилось в разы. Всё больше и больше происходило имущественных преступлений, грабежей, убийств с целью присвоения чужого добра. Свобода — она на то и свобода, чтобы для всех и во всём. Чины сыскной полиции должны были проводить и профилактику преступлений. Но на это не хватало ни сил, ни средств. Да и как её было проводить, если в одной только Москве были такие районы, которые были недоступны для надзора полиции. Каждый поход в эти злачные места тщательно готовился, как военная операция.

Особо выделялась московская Хитровка. В своё время этот участок земли выкупил генерал-майор Николай Захарович Хитрово и устроил там торговую площадь. Со временем эта площадь обросла ночлежками, трактирами с громкими и колоритными названиями: «Сибирь», «Каторга», «Пересыльный» и другими. Бывало, придёт какой сиделец, сбежавший с каторги в Москву тайно, так прямым делом туда, на эту площадь. Погуляет, поозорничает полгода или год и опять сядет.

На Хитровке царил мир нищих, бродяг, преступников всех мастей и национальностей. В прошлом году там открыли биржу труда, на которую прибывали безработные со всех уголков империи, чтобы найти работу. Многие из них, так и не найдя достойной, пополняли армию преступного мира, заканчивая пересыльным этапом и каторгой.

Преступное царство было чётко регламентировано по принадлежности и промыслу, а также личной матёрости. Так, иваны — это грабители и авторитеты у тюремных и каторжан. Храпы, или глоты, помогали иванам, брались за любую работу, если чувствовали выгоду, и были вторыми по авторитету после них. Игроки занимались азартными играми. Вернее, разводом на деньги и имущество пьяных и случайных лиц, веривших в собственную удачу. Огольцы, подрастающее поколение Хитровки, специализировались на мелких кражах с торговых рядов. Поездошники смело прыгали в экипажи и пролётки, быстро хватали у хозяев то, что плохо лежало, затем растворялись в толпе и переплетении улиц. Портяночники воровали по мелочам — шапку, вещицу какую-либо или корзинку со снедью. Ширмачи были способны аккуратно вытащить кошельки. Да так, что иной обыватель замечал это только, когда приходил домой или хотел что-то прикупить. Форточники умело забирались через форточки, затем открывали квартиру и выносили всё ценное имущество. Могли и вылезти обратным путем, предварительно передав самое ценное имущество пособнику. Ну и, конечно, марухи — цветы местной любви, так как без любви не мог обойтись и этот весёлый мир.

На Хитровке можно было купить всё что угодно. В том числе — и любого человека для любой преступной деятельности. Можно было и продать всё, что этой деятельностью добывалось или предполагалось к добыче заранее. Даже за несколько месяцев вперёд, о чём какой-нибудь обыватель и не догадывался, считая имущество своим. Причём совершенно напрасно, так как оно уже было продано, или проиграно в карты, или заложено.

Вторым опасным местом являлась Трубная площадь. Там находился известный публике своей печальной славой трактир «Крым». В этом месте можно было найти любого специалиста преступного мира. Первый этаж был отведён под торговлю, второй и третий — под ресторан, где гуляли шулеры, деловые люди и прочие весёлые и свободные от дел и требований государства люди. Но мало кто из обывателей знал, что под трактиром «Крым» находились ещё два трактира — так называемый «Ад», занимавший часть подвального помещения, и «Преисподняя» — располагавшийся в остальной.

В трактире «Ад» публика была посерьёзнее, обычный обыватель туда не заглядывал. Попытка пройти без надлежащих оснований для обычного человека могла закончиться увечьями или смертью. Ещё сложнее было попасть в трактир «Преисподняя», туда допускались по особым словам, по знанию в лицо. Там собирались основные вожаки преступного сообщества, разрабатывались новые большие криминальные дела, шла игра в карты по-крупному. На кону могли быть деньги в десятки тысяч. В этом заведении сеть ходов и подвальных помещений позволяла уйти от любой полиции.

Евграф в этих криминальных местах бывал несколько раз, но только с облавой. Ради профилактики и наблюдения — ни разу. Дело было очень опасным и требовало личного разрешения Струкова. Прежде чем решиться на такое, нужно было создавать систему подстраховок.

Свои особенности имели Марьина роща и Грачёвка. Там процветали воровские порядки, находили прибежище воры всех мастей. Но Грачёвка была особой, там были самые дешёвые притоны, собрались почти все самые прожжённые женщины легкого поведения под охраной знающих жизнь и преступный мир «котов» — сутенёров. Те не только эксплуатировали их по женской натуре, но и через них выискивали клиентов для ограбления.

Основное количество преступлений происходило в праздничные дни. Как правило, местные деловые люди готовили наживу, выбирали богатых и неосторожных купцов, мещан, замышляли мошеннические схемы. Приезжие ухари-налётчики захватывали эту наживу и в дальнейшем, естественно, делились с местными.

Все эти места были самой большой головной болью сыскной части. Все знали, что ворованное имущество и всевозможный преступный люд надо искать именно там. Только проникнуть туда было сложно, да практически невозможно. Если и заводился какой агент, то жил он, как правило, недолго и умирал не своей смертью, а с чьей-то помощью. Нетрудно догадаться, с чьей!

Глава 2 Пожар на Императорском заводе

Николаю Никифоровичу Струкову было пятьдесят пять лет. Ранее он служил частным приставом одного из семнадцати районов Москвы. Первым начальником сыскной части был назначен недавно и ещё не привык к должности.

В штате сыскной части было всего тридцать восемь чиновников, надзирателей и помощников на всю восемьсот тысячную Москву, с жителями и приезжими.

Тулин и Струков были знакомы около трёх лет. После ухода с военной службы в звании штабс-капитана Евграф был принят в управление московского обер-полицмейстера на должность, предусматривавшую присвоение статского чина титулярного советника.

Через некоторое время его благополучно получил, что соответствовало его предыдущему армейскому званию. По долгу службы ему приходилось заниматься расследованиями уголовных преступлений. Часть города, которой руководил пристав Струков, была одной из самых криминальных и активных по части уголовных деяний, поэтому служебные встречи были нередкими.

Николай Никифорович родился в Малоярославце Калужской губернии. Карьеру свою сделал трудом и риском, самодурством и высокомерием не страдал. Струков имел статский чин коллежского советника, соответствовавший шестому классу согласно «Табели о рангах», в армейском звании — полковнику пехоты или гвардии, что требовало обращения: «Ваше высокоблагородие». Несмотря на то что чин самого Евграфа соответствовал всего лишь девятому классу и армейскому званию штабс-капитана, это не повлияло на человеческие отношения между ними, общались они без условностей.

Когда вновь образованное сыскное отделение возглавил Николай Никифорович Струков, он сразу завёл строгие порядки. Требовал от всех на службе и вне службы вести себя скромно и прилично. Быть уживчивым по отношению к товарищам, с публикой быть вежливым, предупредительным, готовым всегда помочь пострадавшим, в особенности — от действий злонамеренных лиц и всякого рода злодеев. Вознаграждения и подарки принимать от частных лиц, которым были оказаны помощь или содействие в достижении правоты, было запрещено. Бесплатно ходить в увеселительные учреждения, где обычно собиралась всякая праздная публика, если это не вызвано делами розыска, поиска преступников и всяких злонамеренных лиц, Струков тоже запретил. Бесплатно ездить на извозчиках можно было только на основе специальных служебных билетов и в целях служебной надобности. В отношении скромности, взаимоуважения, помощи попавшим в беду всё было понятно и предельно ясно. Однако в отношении вознаграждения и бесплатного посещения публичных мест, использования извозчиков всё было сложно. Уголовный сыск требовал растрат. Как посетить трактир с целью негласного наблюдения и не потратиться? Как быть на празднике в окружении публики с целью розыска преступника и представить билет в театр, приобретённый полицейским управлением? Как незаметно доехать до нужного тайного места, предъявив извозчику служебный билет? Никак!

Подобных поворотов казуистики было предостаточно. Поэтому все делали вид, что неуклонно соблюдают установленный порядок, но делали по-своему. Каждый крутился как мог.

Сам Струков ходил в форменной одежде, того же требовал от своих помощников по особым поручениям, за исключением работы по делам сыска, и с этим приходилось мириться. В остальном начальник был молодец, служащих от нападок прокурора оберегал и защищал, всячески заботился.

Пока Тулин придавался размышлениям, время прошло незаметно. Наконец-то дверь из кабинета начальника открылась, и из помещения вышел армейский полковник. Осмотрел строгим, надменным взглядом вставшего Евграфа, как бы оценивая на степень умелости и способности. С этой целью он даже остановился напротив него. Затем повернулся к Струкову, попрощался и ушёл.

— Заходи, Евграф Михайлович! Рад видеть! Я вначале вызвал тебя для отчета по поездке в Санкт-Петербург, но гость все планы перепутал и работы подкинул! Появился как снег на голову. Но, думаю, что за неделю управишься, — интригующее заявил он, пропуская Тулина перед собой в кабинет.

— Что за гость такой серьёзный и загадочный? На меня посмотрел, как купец на приказчика, — уточнил сыщик.

— Да, полковник из военного ведомства. С поручением от начальника главного оружейного управления. Вот поэтому и важный, на кривой козе не объедешь!

— Это и видно, штабной! — с сарказмом заметил Тулин.

— Сейчас расскажу. Давай чайку выпьем, недавно заварил свежего иван-чая. Сейчас модно говорить — копорского, для армейского гостя. А гость отказался! Ну и хорошо, сами выпьем!

Налив чаю обоим, Струков продолжил: «Так вот, дорогой Евграф Михайлович, в Туле большое происшествие! Дело какое-то тёмное, с большими последствиями. Что и как, гость не сказал. Скажу честно, обеспокоен лично начальник главного оружейного управления, и обер-полицмейстер в курсе событий. Скорее всего, через час или другой узнает и военный министр».

— Очень загадочно и интересно, — удивлённо заявил Тулин.

Отпив чаю, Николай Никифорович продолжил: «У них там произошёл вчера пожар в правлении завода. Ущерб малый, однако сам начальник Императорского завода генерал Василий Николаевич Бестужев вышел с ходатайством помочь ему в расследовании. Очень взволнован. И дело совсем не в пожаре, а в утере каких-то документов, имеющих весьма серьёзное значение для оружейного дела. Просит самого лучшего сыщика, непременно из Москвы. Кроме того, надёжного и порядочного, умеющего язык за зубами держать. Вот по этому вопросу полковник и приезжал. Распорядительную промеморию привёз за подписью начальника главного управления и обер-полицмейстера».

— И что там, в промемории? — уточнил сыщик.

— В этой самой промемории предписано оказать полное содействие главному оружейному управлению и тульскому заводу в лице генерала Бестужева-Рюмина. Своей сыскной части у них пока нет, и неизвестно, когда введут. Почему в полицию не обращаются, сказать не могу, может, тайну хотят сохранить? Отказать никак не могу, тем более, когда такие вельможи просят помочь! Согласен с моим мнением? — уточнил Струков.

— Согласен. Уважение и почёт нам завсегда нужны! Только здесь, в Москве, кто сыском заниматься будет? Я все понимаю, только в толк не возьму, причём тут пожар, похищенные документы по оружейному делу и наша сыскная часть. Где мы, а где Тула с оружейным заводом? Мы же должны заниматься только уголовными преступниками и всякими порочными деяниями в белокаменной, — уклончиво ответил Евграф.

— Не учил бы ты, Евграф, отца на рыбалку ходить! Я как могу обер-полицмейстеру отказать? При его активном содействии сыскную часть создали. Нам его расположение как воздух нужно, а он друг Бестужева, а тому сор из избы выносить не хочется. Обойдёмся как-нибудь без тебя. Три месяца прожили же как-то? Ох, и самомнение, однако! Не строй из себя кисейную барышню, не могу и не хочу, не дозволю! Поэтому собирайся и поезжай сегодняшним поездом, — несколько раздражённо заявил Струков.

— Что с командировочными, честно сказать, поиздержался в Петербурге. На что жить? Весь в долгах! А в Туле, возможно, розыск активно придётся вести! Опять же проживать где-то нужно согласно чину. Авторитет столичного уголовного сыска поддерживать.

— Поиздержался! Авторитет поддерживать! В долгах! — засмеялся Струков. — Ох и жук ты, Евграф. Небось на дам все деньги потратил. На Невском, наверное, дорого сейчас дам выгуливать? Не волнуйся. Командировочные получишь на неделю. Кроме того, генерал Бестужев обещал все затраты компенсировать сполна за счет завода. Выезды в Туле обеспечит личным извозчиком.

— Скажите, а кто в Туле начальник жандармского управления, и как с ним отношения строить? Что мне делать с прокурорским и судебным следствием, если придется действовать быстро и тайно? — уточнил Евграф, обеспокоенный предстоящим заданием.

— Жандармское управление возглавляет генерал Муратов Александр Иванович. Он там уже много лет, не одну собаку съел в своей работе. Человек сложный, всю жизнь в жандармском корпусе. Губернию в руках держит, там революционеров, всяких бунтарей особо нет. Спокойная губерния. Но хитёр, как лис. Приятельствуют с начальником завода, поэтому Бестужев всё решит, со всеми познакомит. Ну, и не мне тебя учить с твоим опытом, как вводить в заблуждение надзирающие органы при необходимости.

— Хорошо, — вздохнув, сказал Евграф. — Уговорили, ваше высокоблагородие. Есть в ваших словах могучая полицейская правда. Какие ещё особые начальствующие указания будут?

— Не юродствуй, будь осторожен в общении. Хотя Тула — город не перворазрядный, но знатных фамилий там много. Никогда не знаешь, на кого и на чьи интересы наткнёшься. Поэтому и особое отношение к тулякам! Много земель в губернии принадлежало ещё первому нашему царю из рода Романовых — Михаилу Федоровичу. Избаловал их и государь наш, покойный Пётр Алексеевич в свою бытность, упокой его душу, Господи! Поднялись да взлетели многие, — заявил Струков и перекрестился.

— А кого больше опасаться и избегать? — уточнил с улыбкой Евграф.

— Это уж тебе решать, если впросак попасть не хочешь. Там проживают и бывают в губернии семьи многих вельмож. Некоторые имеют прямой выход на государя. Шутка ли, после Петра Первого более трёхсот промышленников и купцов в серьёзные люди выбились. Со многими лучшими домами России породнились, в первых людях империи значатся и влияние на обе столицы имеют. Глаз да глаз за ними нужен, самовольны весьма!

— Что, так и передать генералу Бестужеву? Что за ним глаз да глаз нужен!

— Всё тебе хиханьки. Когда ты серьёзным станешь, одному Богу известно. Смотри, амуры не крути!

— Так это мне и нужно! Может, и женюсь как раз на какой-нибудь тульской княгине. Кривоногой и кривой! Но главное, чтобы деньги были, на то жалование, которое вы мне платите, скоро ноги носить будет нельзя! А по внешнему виду скоро с хитровскими обитателями сравняюсь. В трактир «Ад» в любое время пускать будут, — засмеялся Евграф.

— Не забывайся, титулярный советник. Это не я плачу, милостивый государь, и ты не приказчик у меня в лавке. Это тебе министерство платит! — подняв правую руку с указательным пальцем вверх, к потолку, сказал Струков. — Так что все претензии к министру. Пей чай, бывший штабс-капитан, и не шути так.

— Что касается твоих амуров, популярности у одиноких и обеспеченных дам, то все знают о твоих поклонницах. Пока сыском в Туле заниматься будешь, и мы от тебя отдохнём. Вернее, от твоих дам сердца!

— Неужели эти поклонницы беспокоят сыскное больше, чем все подозрительные и беспаспортные лица Москвы?

— Меня не беспокоят, а общество наше волнуется, судачит, о тебе слухи ходят как о Дон Жуане! Пока ты в Петербурге службу исполнял, ни одной не было на горизонте. Кстати, как они поживают? По-прежнему пирожками прикармливают?

— Николай Никифорович! Полно меня упрекать в том, в чём я не виновен и умысла никакого не имел. Дурь на дам напала, вот и взбесились почём зря!

— Хорошо, убедил. Однако собирайся и сегодня же выезжай, пока твои поклонницы не узнали, что приехал. Тебе все карты в руки, увидишь малую родину. Да и дело, я думаю, простое и нехитрое. Разберёшься в три-четыре дня.

— Хорошо, ваше высокоблагородие. Вы имеете дар убеждения, — улыбаясь, ответил сыщик.

— Два дня даю дополнительно на отдых. В том числе на поиск подходящей княгини, хромой и косой. Таких долго уговаривать не надо, сразу замуж выйдет, как только узнает, что ты с сыскной части. Итого почти неделя. Только смотри, чтобы потом самовары с чаем по ночам не предлагали в окна полицейского управления.

— Вот вам, Николай Никифорович, все неймётся. Вроде бы и закончили, нет же, опять вспоминаете старые истории! Все эти басни — полная выдумка болтливых и бездельных чиновников полиции. Я этих дам уже давно не видел и в их присутствии не нуждаюсь. От вдовы генерала съехал, когда в Санкт-Петербург был по службе направлен. А чтоб вы знали, Николай Никифорович, Дон Жуан — это придуманный герой! Вот был такой итальянский дворянин Мигель де Маньяра, у него действительно были победы у 100 французских, 231 немецкой, 91 турецкой и 1000 итальянских дам.

— Ты, я чувствую, такими темпами тоже скоро станешь Евграфом де Маньяром! — ответил Струков.

Дело в том, что Евграфу не везло с хозяйками съёмных квартир. Вернее, более чем везло, но по-своему. Переехав в Москву после военной службы, он вначале снял дешёвое жильё — комнату с обслугой и самоваром за сорок копеек в сутки. Прожив около года, Евграф понял, что Марья Ивановна, сорокалетняя женщина пятипудового веса, испытывает к нему явно не материнские чувства. Евграф появлялся в своей комнате редко, пропадая на службе, и вначале это явно устраивало хозяйку. Но вскорости всё изменилось. Вначале она предложила ему столоваться у неё бесплатно, из уважения к его службе. Евграф согласился. С этого всё и началось. Купчиха начала кормить его всё лучше и лучше, пытаясь угодить изысками купеческой кухни. Но этим дело не закончилось.

Через месяц стала приезжать в полицейское управление с пирожками, когда он не появлялся к столу. Тулин вначале избегал купчиху, но поняв, что это не изменит ситуацию, решил съехать с квартиры. Съезжал он под плач Марии Ивановны, которая упрекала его в бездушии и бесчеловечности. Злые языки шутили в полицейском управлении о том, что иногда они вечером видят плачущую тень купчихи, которая протягивала самовар и блюдо с пирожками то в одно, то в другое окно полицейского управления в поисках Евграфа. Не находя его, тень, страдая, вытирала слёзы подолом платья, а зимой — рукавом собольей шубы.

Второй раз он поселился в меблированной небольшой квартире доходного дома вдовы отставного генерала Корнюшина за семьдесят копеек в сутки, без столования и самовара, но с обслугой. Квартир всего было восемь. В одной, большой и хорошо отремонтированной, с отдельным выходом, проживала сама Анна Алексеевна с двумя дочерями. В остальных жила публика разная, но приличная — чиновники и отставные военные. Хозяйке, вдове генерала, было за пятьдесят. Она благосклонно приняла нового жильца, а когда узнала, что он служит при полицейской части, снизила квартирную плату сразу на десять копеек. Как потом понял Евграф, в этом был свой особый коммерческий интерес. После этого доброго подарка всем жильцам было рассказано о том, что он из полиции. Наверное, для того чтобы обеспечить в доме порядок среди жильцов. Все усилия Евграфа по сокрытию своей службы, а он приходил в квартиру исключительно в гражданском платье, не бравировал местом службы и родом деятельности, оказались тщетными. Но это было только начало.

Анна Алексеевна была женщиной строгой и педантичной, как положено вдове генерала, и имела двух дочерей. Одной было двадцать шесть, а другой — двадцать восемь лет. По обывательским нравам, уже начинали считаться старыми девами. Евграф ощутил опасность, когда его пригласили на вечерний чай к вдове, где ему представили обеих. Нельзя сказать, что они были дурны, совсем нет. Но свобода была ему дороже. Он начал избегать общения с хозяйкой дома. Через несколько дней она, как положено жене генерала, перешла в наступление. Однажды, возвращаясь домой, Евграф увидел её гуляющей с собачкой возле дома в слишком позднее время. В этот час прогулок раньше не было, увильнуть не удалось. Увидев его, вдова сразу пошла в атаку.

— Евграф Михайлович, милый, здравствуйте! Почему так долго? Не бережёте себя? А я знаю, почему вы так поздно возвращаетесь с работы, потому что вам просто одиноко.

— Да нет, Анна Алексеевна, совсем нет. Дел много, скучать недосуг, — ответил насторожившийся Евграф.

— Вы такой положительный мужчина! Занимаете достойную должность в полиции и потомственный дворянин. Так молоды, но уже титулярный советник!

Евграф от слов генеральши насторожился ещё больше.

— Вам просто одиноко, нет родного гнезда. Вам надобно жениться! Я же вижу, что одна из моих девочек вам нравится. Ну же, смелее, Евграф, решайтесь. Вы же смелый мужчина! — сказала она, строго смотря на Евграфа, так что даже собачка присмирела и тоже, как показалось сыщику, с укоризной на него посмотрела.

Он еле ушёл, сославшись на недомогание и усталость. Поняв, что наступление на его холостяцкую жизнь началось, решил немедленно искать новые апартаменты. Но он недооценил генеральшу. Новая атака началась к концу недели. Евграфа вызвал товарищ обер-полицмейстера Москвы и отеческим тоном пожурил за несерьёзность жизни, полное отсутствие ответственности перед Богом и обществом за создание семьи. Очень долго он рассказывал о порочности холостяцкой жизни, и Евграф понял, что вляпался, и генеральша ввела в бой резервы. Неожиданно судьба спасла его и от Анны Алексеевны, и от товарища обер-полицмейстера. Спасло его то, что он по служебной необходимости отправился в Петербург для оказания помощи местной полиции. Сам он квартиру не сдавал, не решился, направил младшего чина рассчитаться за проживание. Тот же забрал и вещи. Теперь он надеялся, что по прошествии трёх месяцев генеральша нашла новый объект для атаки. Забыла про него, но опасения так или иначе душу терзали.

— Давайте с Тулой закончим. Как съездил в Санкт-Петербург, всех ли народовольцев выявил совместно с коллегами?

— Как их всех переловишь! У них своя философия, которая помогает им выживать в любых условиях, да хоть революционера Нечаева взять, что он заявляет? Он проповедует, что у каждого идейного борца с царизмом должно быть под рукою несколько помощников, непосвящённых во все дела. Ими нужно умело пользоваться. На них нужно смотреть как на часть человеческого капитала, отданного в его распоряжение. Каждый настоящий революционер должен умно тратить этот запас. Когда товарищ попадает в беду, надо взвесить пользу, приносимую им, с одной стороны, и трату сил на его спасение — с другой. Как выгодно, так и поступить! Хочешь — и спасёшь, хочешь — и нет.

— И что же, их самих это пренебрежение к самим себе не сердит, не обижает и не унижает? Ты же на них насмотрелся в столице, на революционеров этих, что скажешь? — уточнил Струков.

— Нет, не унижает. Сами видите, покушение удалось. Исполнители, несмотря на угрозу смертной казни, нашлись!

— Покушение — это большие деньги и интересы многих богатых домов, сообществ, всяких сект. А философия — это мысли общества!

— Как хотите, рассуждайте, но к обществу они пренебрежительно относятся, хотя общество этого и не замечает, а отдельные члены, болеющие революцией, только хлопают в ладоши, не понимая, что их ждёт!

— Это ты опять о Нечаеве? Где ты этого понабрался, что, читаешь запрещённую литературу? — засмеялся Струков.

— Я много чего читаю для пользы дела, и запрещённую тоже. Да хотя бы опять же Нечаева взять. По его словам, общество состоит из разных категорий.

Первая — это те, кто обязательно должны быть осуждены на смерть. Причём, по его мнению, прежде всего, погибнуть должны именно те, кто наиболее опасен для революции. Чья смерть нагонит страх на правительство и общество.

Вторая — те, кто помогает революции своей глупостью и жадностью, доводя народ до крайностей поведения против власти.

Третья — личности без мозгов, но со связями, властью и большими деньгами. К ним отношение особое. Нечаев советует их шантажировать, овладев их грязными секретами, а потом доить как дойных коров.

— Дальше угадаю сам. Четвёртая — всякие карьеристы, которых можно использовать в своих целях. Пятая, и самая лучшая, они сами — главные разрушители. Но тоже, наверное, по категориям: болтуны и лидеры террористов. Причём болтунов необходимо поймать на каких-то тайнах и скомпрометировать, чтобы возврат к обычной жизни для них был невозможен. Так? — уточнил Струков.

— Почти правильно! Откуда знаете?

— Опыт, милейший, опыт. А что про дам-с данный революционный философ говорит? Как их делит по категориям? Обычно их делят по красоте, деньгам и уму! — поинтересовался Струков.

— У него совсем другой взгляд на женщин, у него их три группы. Первая — глупые, но с возможностями в обществе и высоким неоправданным самомнением. Ими можно пользоваться как третьей и четвертой категориями мужчин. Вторая — преданные, способные, но не дошедшие до истинного понимания общего дела, их он приближает к пятой категории. И, наконец, последняя — настоящие товарищи, принявшие всем сердцем дело разрушения общества.

— Ладно, устал я от твоего напора и твоих категорий. Пусть их жандармское управление изучает. Результат каков, удалось искоренить заразу?

— Не уверен, они очень хитры и умны. Линия поведения у них очень простая. Проникнуть во все сословия и присутственные места, затаиться и ждать сигнала для действий, потихоньку разрушая систему внутри. Сколько их, этих революционеров, и где они засели, никто, кроме них самих, не знает, — доложил сыщик.

— Жалко государя, какие реформы провёл! Отменил крепостное право, провёл финансовую, земскую, судебную и военную реформы. Да много чего сделал! И вот тебе благодарность народа, смертельное покушение, — вздохнул Струков.

— Я с вами согласен, меня не убеждайте! — ответил сыщик.

— Ладно, хватит о них, пусть жандармское с ними разбирается. Нам до себя дел много. О себе надо подумать, расскажи, как там у них в сыскном?

Евграф с удовольствием перешёл на новую тему разговора.

— Видите ли, Николай Никифорович, само существование санкт-петербургской сыскной части с 1866 года создало особую школу сыска, которой у нас пока нет. Но я уверен, что под вашим руководством обязательно будет!

— Не льсти старику, не поможет тебе! Но продолжай, очень интересно! — заявил Струков с довольной улыбкой.

Евграф продолжил: «В Санкт-Петербурге накоплен огромный опыт, знания передаются от старших к младшим. Раскрываемость — половина преступлений, а то и больше. Наши соседи активно привлекают негласных агентов, которых у нас пока почти нет. Эти агенты есть везде: в гостиницах, трактирах, на постоялых дворах, вокзалах, базарах, банках и торговых рядах, местах проживания и работы проституток. Да и сами проститутки иногда поставляют информацию. В общем, везде, где есть возможность. Через этих агентов и получается информация о членах шаек. Кроме того, налажена система доносов, справок от различных лиц, преследующих свой корыстный интерес, сбор слухов через дворников и швейцаров. На каждого чиновника по особым поручениям замыкаются три надзирателя, каждый надзиратель имеет до десяти агентов и двадцати осведомителей. Кроме того, у чиновников по особым поручениям свои агенты и свои осведомители для контроля надзирателей».

Евграф не стал говорить о том, что начальник имеет своих агентов и осведомителей для наблюдения за чиновниками по особым поручениям. Он подумал, что незачем старику знать такие тонкости сыскной работы, а то ещё надумает внедрять их у себя, возьмёт всех под колпак, в том числе и Евграфа. Он и так непрост. Не зря занял эту должность.

— А кто же у них негласными агентами работает? Денег-то на это немного отпускается. Кто ж головой рисковать будет бесплатно? — спросил Струков несколько удивлённо.

— Когда как, Николай Никифорович, кто за совесть, кто из мести, кто по принуждению, кто за прощение мелких грехов и преступлений. Кто за вознаграждение, а кто — назло соседям и товарищам по службе. Они всех слушают да привечают для пользы дела. Из всего этого вороха информации выбирают главное и нужное в данный момент.

— Значит, всё по-прежнему. Или на голой вере, или на человеческой подлости, — задумчиво заявил Струков.

— Самое главное, что в Петербурге есть лаборатория, которой ещё нет нигде в России. Эта лаборатория может исследовать орудия и предметы преступлений, жидкости, припасы, документы и многое другое.

— Ну и зачем это баловство новомодное?

— Не скажите! Например, лабораторная экспертиза может дать ответ, есть в пятне на одежде кровь или нет? Человеческая это кровь или животного, женская или мужская. Был отравлен пострадавший, или умер сам. В общем, многим может помочь для расследования.

— Ну, а ещё что нового у северян?

— Ещё имеется хорошая картотека фотографий преступников и личных данных — роста, веса, особых примет, ну и всего другого, что позволяет опознавать преступников при повторном совершении преступлений ими. Для розыска лиц применяются розыскные листки, которые раздаются всем заинтересованным. Активно используются телеграммы в губернские города для ускорения розыска. Нам надо тоже немедленно создавать свою картотеку. Да всего сразу не расскажешь. Я подробный отчёт подготовил, в канцелярии оставил для вас.

— Да, нам этот опыт надо перенимать, иначе как работать. Ладно, поезжай, время не терпит. Хоть и приятно с тобой поговорить, новости петербургские узнать, но надо дело делать. Я тоже поеду нынче к обер-полицмейстеру, денег просить. Обещал он мне на развитие сыскной части. Да и к окружному прокурору надо заехать, доложить ему по планируемым облавам на Хитровке. С Богом! Поосторожней там в Туле. Если помощь понадобится, могу пару служащих в твоё распоряжение откомандировать, — закончил разговор начальник сыскной части.

— И вам, Николай Никифорович, удачи. Если что, телеграфирую. Честь имею, до доброй встречи! — сказал Евграф, встал и, откланявшись, вышел.

Глава 3 Московские тайные гости. Секта

На одной из московских улиц расположился богатый трёхэтажный дом купца Непогодина Артемия Афанасьевича. Несмотря на вечер, окна особняка горели огнями. Каждые десять минут к дому подъезжал новый экипаж. Из различных колясок высаживались дородные гости купеческого вида, в хорошей одежде, со слугами и без них.

Далее они в сопровождении встречающего их дворецкого входили в богатый дом. Там снимали верхнюю одежду, головные уборы в просторной прихожей и проходили в большую гостиную с камином.

Интерьеру гостиной мог бы позавидовать любой дворянский особняк с богатыми историческим наследием, звучной фамилией и древним гербом. Окна были украшены тюлевыми, кружевными занавесками. Возле стен, обшитых панелями из дуба, стояли мягкие диваны, декорированные бронзой и перламутром. Стены украшали многочисленные фотографии в дорогих и красивых рамках, большие зеркала. В центре комнаты стояли небольшие круглые столики со стульями вокруг них. На каждом из них имелось угощение — соки в красивой стеклянной посуде, небольшой самовар с чайными чашками, варенье и сладости. Между столиками сновали слуги, предлагающие гостям угощение.

Были они как на подбор — молодые, от двадцати до двадцати пяти лет, высокие, щеголеватые, с тонкими голосами и женоподобными лицами. Прибывшие гости тоже были похожи друг на друга манерой поведения, телосложением и общими чертами безбородых, широких лиц с дряблой кожей.

Однако одежда была дорогой и безукоризненной, так как шилась у лучших портных. У всех присутствующих имелись золотые часы-луковицы и массивные перстни. На шеях были повязаны белые платки, обозначавшие чистоту помыслов и жизни.

Первым делом по прибытии в дом гости по одному проходили для конфиденциального разговора в кабинет хозяина особняка, поднимаясь на второй этаж по специальной лестнице. При каждом был свёрток, видимо, с деньгами. Задерживались они там ненадолго, затем спускались вниз, в гостиную. Для того чтобы очередь не нарушалась, гостей сопровождали специальные слуги, приглашающие их на аудиенцию.

В гостиной дорогие немецкие напольные часы пробили девять часов вечера. Дверь кабинета широко открылась. Вышел сам хозяин дома, купец Непогодин, и начал гордо и торжественно спускаться по лестнице к общему собранию

Было ему около шестидесяти лет. Вся Москва знала о его богатствах и больших доходах. Денег на обустройство общественных мест он не жалел, поэтому числился в известных благотворителях. Лицо его, безбородое и дряблое, с обвисшими щеками, выражало саму любезность и радость от встречи с давними товарищами. Руки были заведены за спину, отчего большой живот казался ещё более огромным.

— Все в сборе, рад, рад! Ещё раз здравствуйте, милые мои голуби, уважаемые купцы. Прошу ваше степенство отужинать. В столовую, друзья мои, братушки, в столовую. Там и обсудим все общие вопросы. Всё уже накрыто, всё ждёт вас, други сердечные, — громко заявил купец первой гильдии и пригласил жестом гостей в следующее помещение.

Гости степенно прошли в столовую. Спокойно, с чувством высокого достоинства, заняли места без разделения по чину. Видимо, все они были равными между собой. Хозяин не присел, но занял центральное место во главе.

Большой стол на десять человек был заставлен различными блюдами. Здесь были рыбные паштеты, различная холодная рыба, соленья, белые грибы в сметане, пирожки, ананасы, дыни, персики и многое, многое другое. Только мяса и мясных продуктов не было. Красиво возвышались дорогие сосуды, только не с вином, а с чистой водой и напитками. Все сели, и установилась тишина.

— Братушки-братики, белые голуби мои ненаглядные, предлагаю вспомнить батюшек наших главных. Селиванова Кондратия Ивановича, Шилова Александра Ивановича, которые не умерли, а вознеслись на небо. Прочесть наставления их, — нараспев провозгласил Артемий Афанасьевич.

Гости встали и приготовились слушать. Лица у всех собравшихся были серьёзны и высокомерны. Слуги, сновавшие по столовой, замерли там, где кто стоял. В доме наступила тишина.

Артемий Афанасьевич оглядел присутствие и начал говорить с глубоким чувством переживания, нараспев, то повышая, то понижая голос: «Завещал наш Великий Кормчий, белый голубь, Кондратий Иванович, о жизни и вере в своих заповедях. Все их знают, да давайте вспомним вновь некоторые слова нашего искупителя.

Во-первых, живите чистотой и работайте со страхом, радуйтесь с трепетом и осторожностью. Завистников много, и они везде.

Во-вторых, будьте готовы к наказанию за грехи, учитель всё видит. Принимайте наказание нашего учителя-искупителя за благо. Имейте между собой искупительную любовь, веру друг другу, делитесь советами. Верьте учителю-искупителю, он говорил: «Где любовь, там и Бог. Где совет, там и свет».

В-третьих, бойтесь женской лепости и не заглядывайтесь, братия, на сестёр, а сёстры — на братиев. Удалите ключи ада, данные мужчинам в наказание, и жизнь ваша станет святой и сладкой. Ибо присутствие похоти и желания является грязным.

В-четвёртых, не входите в праздные разговоры. От этого не столько душе подмога, сколько внутреннее смятение и тревога. Поэтому при беседах надо со страхом и трепетом нашу службу и веру продолжать. Так надо от чужих людей молчать, как будто бы в гробу лежать.

В-пятых, не за лепостью умом своим бежать, а чистотою мыслей думы украшать. Как говорил и завещал наш Великий Кормчий: «Лепость человеческой душе пагубна». Лепость, яко вселютейший змей, всю вселенную пожирает, к вере не подпускает и от веры отвращает. Мучили и лютовали над нашим учителем. В городе Туле распинали его, голову сургучом обливали. В других местах, тюрьмах и ссылках, издевались над плотью его, а он ради нас страдал. Сто тюрем обошёл, а нас нашёл и к вере привёл. Будем, братики сердечные, верны ему. За дело наше верное не страшитесь ни темниц, ни кандалов. Тайн наших никому не рассказывайте, тому и учеников своих учите. Помните всегда — при ходьбе поворачивать направо, если в этом необходимость имеется. Так как наше дело правое, а если не получится, то замолить такую ошибку как можно скорее нужно. В этом большой смысл укрыт. Вина не пейте, мяса не ешьте, мирских песен не слушайте, ругательных слов не произносите. Имени дьявола не говорите. А уж если необходимость будет, заменяйте это имя словом «враг». Отвечайте, братушки, как учителя велели».

Общество, находящееся за столом, громко пропело:

«Прости нас вся небесная сила, прости земля, прости солнце, простите звёзды, простите озёра, реки и горы, простите все стихии небесные и земные. Мы, заграничные воины небесного царя, постоянно, днём и ночью, исполняем волю учителей-искупителей».

— Приглашаю к столу. Друзья, братушки мои, предлагаю начать с ушицы из стерлядки. Вносите угощения для дорогих гостей, разлюбезных наших белых голубей, — приказал слугам хозяин после совместной скороговорки.

Гости одобрительно зашушукали, слуги засуетились. Внесли уху в фарфоровых супницах, разлили по тарелкам.

— Вино нам в тягость. Не наш это напиток, а срамных людей, жизнью обиженных. Давайте за Кондратия Ивановича и Александра Ивановича поднимем чистой водицы и изопьём. Они, конечно, в другой жизни видят, как их знания в души людей вошли и закрепились. Пусть их души спокойно покоятся, а учение и вера процветают, — громко сказал хозяин дома, и поднял высоко над собой красивый хрустальный стакан с водой.

За ним все присутствующие гости подняли бокалы и, пригубив воды, дружно закричали: «За Кондратия Ивановича и Александра Ивановича поднимем чистой водицы и изопьём. Пусть их души спокойно покоятся, а учение и вера процветают».

Затем гости присели за стол и начали угощаться. Некоторое время все молча и сосредоточенно кушали хозяйское угощение. Слуги сновали тихо и уверенно, подливая уху, убирая пустые тарелки, подливая воды и соков, меняя полотенца на коленях присутствующих. После ухи прозвучал новый тост.

— Братушки разлюбезные! Потом, за чаем, обсудим наши беды и радости, пути и дороги. Спасибо за веру, которую вы в людях сеете. Придёт время, и армия в сто сорок четыре тысячи соберётся и придёт. Придёт и наведёт порядок на нашей земле, будет вершить праведный и честный суд. Давайте, братушки, вспомним всех неправедно отправленных на каторгу и посаженных в тюрьмы. Но мысли наши и мечты сбылись. Нет больше государя Александра II, погиб, поражённый праведной бомбой. Много он нас преследовал, но время его закончилось. Все вы знаете, что с нашей помощью и нашими деньгами свершилось правосудие на земле, — радостно заявил Главный Кормчий, купец Непогодин, и призвал вновь пригубить бокалы с водой.

— Позволь, Главный Кормчий, стих прочесть про Великого Кормчего, Кондратия Ивановича. Не откажи, — попросил хозяина один из присутствующих.

— Читай, читай, родимый. Спасибо, что помнишь, — с лицемерной улыбкой заявил Непогодин.

Купец с большим животом и покрытыми маслом завязанными на затылке волосами встал и тонким голосом, со слезами на глазах прочёл:

«Благослови наш Искупитель,

Сударь Батюшка родимой!

Колоколь твой зазвонити,

Птицу райскую сманити,

Про твои страды велики,

Горючи слезы пролити;

Как тебя, наш Искупитель,

Били-мучили Иудеи;

А все злые фарисеи

Не дали места в России.

На твою пречисту плоть

Налетали чёрны враны,

Наделали многи раны,

Отослали в дальни страны,

Во Иркутскую губерню…».

Не договорив полный текст стихов, он сел на свое место, горестно заплакав.

Большинство общества одобрительно зашумело в поддержку, выражая одобрение, но некоторые улыбнулись, пряча презрение в уголках губ.

— Спасибо тебе, Кондратий Михайлович. Пусть на орловской земле такого не произойдёт. Пусть вера убеления всегда будет процветать. А жеребцы мирские пропадут пропадом. Давайте за это и выпьем водицы, — заявил Артемий Афанасьевич и вновь призвал всех пригубить бокалы с водой.

Насытившись, гости вальяжно развалились на мягких стульях. Слуги быстро убрали со стола ненужную снедь, накрыли по-новому. Появились вычурные сладости, чай и сладкие напитки. Компания приступила к серьезному разговору. Беседу вёл хозяин, Артемий Афанасьевич.

— Вот что, братушки! Начну я с наших дел. Надо принять общие решения, как нам в разных местах единую волю общины проводить. Как приблизить наш праздник и праведный суд над пропащими людишками-жеребцами. Хочу сказать, братушки, что новые осветлённые приходят и принимают печати, проходят огненное крещение. Однако мало их, мало мы трудимся. Надо бы подумать и больше денег вкладывать в крестьянских деток. Давайте назначать разъездных агентов из самых лучших братушек. Пусть ездят по сёлам и деревенькам, рассказывают крестьянам о нашем процветании. О веровании нашем, призывают прекращать грехи, принять огненное крещение, побороть плоть человеческую. Особенно надо деток в истинную веру приводить, тогда и община будет молодой и вечной. Денег надо давать отцам и матерям. Если они не хотят в истинную веру убелиться, тогда пусть детей отдают. А вы им деньги за это. Что скажете, братья? — уточнил купец.

— Правильно ты, Главный Кормчий, говоришь. Верно советуешь! Я уже так и начал у себя в Калужской губернии делать. Двух братьев назначил, денег дал. Сами они лицом пригожие и румяные, одеты красиво. Образованы и говорливы, люди им верят. Но аккуратно надо дело делать, полиция не дремлет, вначале присмотреться, приглядеться нужно, понять, чем дышат, чем живут. А потом уж и предлагать вечную жизнь и чистоту. Только огненное крещение не в сёлах проводить надо. Если погибнет такой малец, беда будет. Или денег надо будет дать в десять раз больше, или вообще полиции выдадут, а тогда каторга. К себе надо вывозить, в тайные места, там и убелять, привлекая сведущих лиц, и сразу под корень. Если удачно проходит, то приживаются эти бывшие крестьянские детки. Родителей и не помнят, а что им помнить-то, стол сытый, одежда справная. В поле работать не надо, — встав, высказался один из гостей.

— Вот, прислушайтесь, братья! Так всем делать надо. Чем больше ваши корабли в губерниях, тем больше в империи флотилия! Может, есть ещё какие советы? Кто желает сказать слово мудрое? — уточнил Артемий Афанасьевич.

— Есть, батюшка Главный Кормчий. Я вот что у себя во Владимирской губернии делаю. Один наш брат специально на ростовщичестве служит. Тем, кто в долгах и расстройствах хозяйства находится, предлагает принять первое убеление, частичное лишение ключей ада. Многие соглашаются, а где первое лишение яиток, там и второе. Потом приглашаем новиков, недавно лишённых мужских причиндалов, на радения. Такой человек посмотрит, посмотрит и решится на полное убеление. Так как всем известно, нет удесных близнят и греховного ствола, нет причинного места, нет и греха. За это мы его долги прощаем. Или выкупаем эти долги у неправедных и денег на своё дело даём. А чтобы всё получилось в коммерции и в торговле, брата-наблюдателя ему приставляем на год-два, — поделился своим путём привлечения в общину владимирский купец.

— Вот, братья, вам и путь! Молодец, настоящий ты Кормчий, — удовлетворённо похвалил выступавшего Непогодин, — кто ещё поделится мудростью?

— Можно я? — заявил рязанский Кормчий.

— Говори, Иван Михайлович, говори. Будь добр, сердечный! — поддержал хозяин дома.

— Мы, батюшка Главный Кормчий, вот как делаем. По солдатикам смотрим, они же служивые, поэтому бедствуют. Тяжело им, горемычным, служба, лямка солдатская тяжёлая. Хочется им отдушину иметь. Приближаем мы их, подкармливаем, семьям помогаем деньгами. Они к нам и отходят. Многие уже оскопились, первую печать на себя наложили. Уверовали в нас и наши помыслы.

— Это правильно. Ещё покойный учитель наш Александр Иванович Шилов пример нам показал хороший, когда в ссылке в чужой стороне был. Он смог одним праведным словом унтер-офицера, который его охранял, в веру обратить и тут же убелить. Лишить его греха плоти. Там, в Шлиссельбургской крепости, многим повезло из рук самого Александра Ивановича веру почерпнуть. Человек десять он подверг огненному крещению, а то, может, и больше. Ни власти, ни надзор остановить праведное дело не смогли. Надо все возможности использовать. Учитель наш, Кондратий Иванович, за свою долгую и праведную жизнь сам собственноручно больше ста человек огненному крещению подверг.

— Как в Орле, Кондратий Михайлович? Как у вас дела идут? Много ли новых членов на корабль вошло? Поделитесь, поучите всех. Может, полезно будет кому из присутствующих? — спросил купец Непогодин.

— Что касаемо солдат, займов и крестьянских детей, то у нас на это работа налажена. Но у нас, батюшка, ещё и два постоялых двора имеется. Мы, конечно, очень осторожно себя ведём, но всё же умудряемся корабль пополнять. Девок красивых мы наняли на обслугу вместо половых. Вначале долго с ними беседовали, к истинной вере приобщали. Смогли, приняли они огненное крещение первой печати. Теперь привлекают молодых да ретивых. Тех, которые больны лепотой женской. Пообщаются с месяц, другой с девицами, а потом и соглашаются на первое огненное крещение. Оно-то плотскому не особая помеха. Где первое, там и второе, через грех к святости идём. Вот так-то, батюшка! — ответил орловский Кормчий.

— Это не по правде учения. Это отступление от заповедей братушек и искупителей, Селиванова и Шилова, — заявил один из приглашённых.

— Что ж тут неправильного? Всё правильно, если новые члены прибывают в круг корабля, — ответил Артемий Афанасьевич, — а скажи, Кондратий Михайлович, как проводите крещение? Много ли гибнет людей?

— Нет, батюшка, немного, за этот год только одного похоронили. Умер, не приходя в себя. Человечек у меня появился, веру принял. Немного в медицине понимает. Огненное крещение проводит быстро и чисто. Заживает плоть что у мужиков, что у баб. При этом настойки всякие использует с ядовитыми грибами, волчьей ягодой, болиголовом. Иной человечишка заснёт, а проснётся уже на пегом коне.

— Молодцы! Берите пример, братья, с голубей орловских. Я тоже поделюсь московским знанием. Скупаем мы все воровские вещи из драгоценных металлов, для этого специальных скупщиков держим. Переплавляем через наших ювелиров и продаём жеребцам мирским, доход хороший. Монеты старого чекана за бесценок скупаем, а затем на серебро их. Цена в изделии в два раза, а то и в три против покупочной возрастает. Посмотрите у себя, кто такой порядок не завёл, может, подумать пора об этом.

— У нас в Костроме давно так, — заявил один из гостей-купцов.

— Вот видите, Илья Прокопович давно своим умом дошёл до разумной мысли. Да, братья, нам осторожными быть нужно. Дам я всё же наставления вам, хотя уверен, что и сами всё знаете. Однако напомню всё же. С чужими, жеребцами и кобылицами, надо таясь себя вести, в свои дома да в душу не пускать. Собак держите, да и ворота на замке. Ставни особо открывать не нужно, мирской человек-жеребец всегда на чужое добро с завистью посматривает. Меж собой ссоры сразу пресекать, а то иной раз свой, общинный братушка из-за злобы или обиды пакость может задумать и сделать. Женщины, принявшие веру и огненное крещение, под надзором должны быть. Баба, она завсегда баба, язык впереди ног бежит. Осторожней с властями, вспомните уважаемого моршанского купца Птицына. Всё у него было. Денег куры не клевали. Общество признавало и наградами баловало. Но жена одного из братушек, известного своей любовью и преданностью вере, предала его. Три девицы, которых он ввёл в веру, родителям рассказали, а те тамбовскому губернатору донесли. Не помогли ни расшитый золотом мундир бургомистра, ни регалии почётного жителя и гражданина, ни деньги, пожалованные на благотворительность. Понаехали враги из жандармского управления, и где он сейчас? Умер в ссылке, на каторге. Пострадал безвинно за веру и огненное крещение. Деньги все потерял, хозяйство разрушилось. Как завещали наши учителя, богатство наше наследовать должны только те родственники, кто принял веру и имеют печати. Если нет таковых, пусть наши братушки, завещают всё духовным братьям по вере. Детей меньше заводите. Говорите братьям о том, что от них одно разорение, учите слабых и заблудших. Так наши батюшки-искупители Кондратий Иванович и Александр Иванович нам завещали. Чужих детей для нашей веры хватит. Молитв ничьих не читайте, а когда в церквях бываете, не слушайте, и братьям с сёстрами наказывайте. Помните, нет геенны огненной, и нет терзаний после смерти.

Ещё долго беседовали гости за столом, обмениваясь новостями. Много было высказано советов и пожеланий. Наконец-то вечер начал подходить к концу. Все темы были изложены и переговорены. Артемий Афанасьевич встал и подал знак сидевшим, разговоры затихли.

— На этом наше собрание предлагаю окончить. Всем спасибо за оказанную денежную помощь, всё пущу на развитие нашего дела, да на подкуп властей. Предлагаю, братушки, остаться ночевать у меня, под каждого комната подготовлена. Под каждого слуга имеется. Если нет желания оставаться, то мои экипажи стоят у ворот. А на дорожку или на отдых давайте нашу любимую песню-стих послушаем в исполнении нашего молодого братца. Именно ту, где говорится о нашем батюшке Кондратии Селиванове и его встрече с императором Павлом Первым. Не послушал он искупителя, вот и умер насильственной смертью, — закончил Артемий Афанасьевич и подал знак слугам.

Вошёл молодой парень в хорошей одежде и, сосредоточившись, начал петь тонким голосом кастрата:

«А Царь сердцем встрепенулся,

На отца он ужаснулся.

И заплакал, затужил,

Всё собранья нарушил.

Послал скорого гонца

Отыскать своего отца:

Чтоб представить бы в столицу

Со иркутской со границы.

Скоро это сотворил,

К отцу двери растворил.

Он вошёл со бурным духом

И сам гордо говорил:

«Сотвори волю мою!

Теперь я имею власть:

Возведу тебя на трон,

Отдам скипетр и венец,

Если только мой отец».

Наш Батюшка Искупитель

Глаголил слово с высоты:

«Что греху я не отец,

Разорить пришёл в конец:

Чистоту буду любить,

Грех хочу весь погубить;

А во праведной семье

Буду в трубушку трубить,

Всех поставить, утвердить!».

Последнее четверостишие присутствующие за столом пропели вместе с певцом, встав и положив руки на плечи друг друга. Пропели трижды, тонкими фальцетами, раскачиваясь из стороны в сторону. Затем певец продолжил:

««А царь жёстко осерчал,

забыл первой свой начал:

Затворил он крепко двери.

«Не хочу быть в твоей вере;

А за этот за смешок

Пошлю в каменный мешок!».

Наш Батюшка Искупитель кротким гласом провестил:

«О! Я бы Павлушку простил!

Воротись ко мне ты, Павел,

Я бы жизнь твою исправил».

А Царь гордо отвечал,

Божества не замечал,

Не стал слушать — и ушёл,

да покоя не нашёл.

Наш Батюшка Искупитель

Своим сердцем воздохнул,

Правой рученькой махнул:

«Пади, земная клеветина,

К вечеру твоя кончина!

Я изберу себе слугу, Царя Бога на кругу,

А земную царску справу

Отдам кроткому Царю.

Я всем тронам и дворцами

Александра благословлю:

Будет верно управлять,

Властям воли не давать…».

Последнее четверостишье опять подхватили гости и вновь, встав, вместе пропели три раза. Затем, степенно простившись с хозяином, убыли в дорогие московские гостиницы, чтобы, отдохнув, с утра убыть по домам: Ярославскую, Владимирскую, Рязанскую, Орловскую, Калужскую, Тульскую и другие губернии. В гостеприимстве и экономии денег они не нуждались, все были очень богатыми людьми. Хозяин проводил всех, поцеловал на прощание, обнял. Гости грузно и медленно закинули тучные, обрюзгшие тела в экипажи. Безбородые кучеры с провисшими щеками бодро заскочили на козлы. Не мешая друг другу, получив приказ от клиентов, начали разъезжаться по улицам Москвы. Хозяин, проводив всех, вернулся в столовую. Остался только один из гостей, терпеливо дожидавшийся Непогодина, старший общины из города Тулы. Главный Кормчий присел к нему за стол, внимательно заглянул в глаза.

— Давай, братушка, поговорим по душам. Всё ли получилось, что обсуждали раньше? — уточнил Артемий Афанасьевич у ожидавшего его гостя.

— Всё получилось удачно, как и задумывали. Бумаги у меня. Поможем нашим братьям в изгнаниях и искупителей наших вытащим из ссылки. А многих и из тюрем удастся освободить. Деньги тоже готовы, кому передать? — уточнил оставшийся гость.

— Хоть и уговаривал я тебя не делать этого, умолял, но ты сам решил и сам всё сделал. Опасность великая в это деле, костей можем не собрать. Боязно очень, но уж коли всё исполнено, посмотрим, как воспользоваться. Прямой шантаж правительства не применить никак. Много больше врагов наших, чем друзей. Но аккуратно попробуем, а если не получится, то передай вместе с деньгами все эти бумаги курьеру от братьев из Румынии. Там сейчас самая активная борьба разворачивается. Глядишь, и придёт из этой страны огненное крещение на всю нашу державу. Но если что — меня не марай, иначе всё большое дело враз погибнет.

— Боишься, Артемий Афанасьевич? За деньги опасаешься или за жизнь свою? — уточнил гость, сердито нахмурившись.

— Нет, не за деньги и не за жизнь, а за наше общее дело волнуюсь. Если полиция прознает про эти дела, не сносить нам головы, всех под корень изведёт. С государством шутки плохи, — раздражённо заявил Непогодин.

— Ой, лукавишь, Артемий Афанасьевич, ну да ладно. Хорошо, так и сделаю, как ты сказал. А что, уже известно, когда Великого Кормчего выбирать будут? — уточнил гость.

— Зачем тебе беспокоиться об этом, живи спокойно. Может, сам желаешь стать Великим или Главным Кормчим? — подозрительно уточнил Непогодин.

— Куда уж мне. Рылом не вышел, — ответил тульский Кормчий, злобно сверкнув глазами.

— Оставайся на ночлег, у меня всё готово, — предложил хозяин дома.

— Нет, не останусь. Поеду в гостиницу. Завтра с утра дел невпроворот. Надо встречи провести по коммерции. Так что давай прощаться, Артемий Афанасьевич. До доброй встречи вновь! — ответил гость на любезное предложение хозяина.

— Как знаешь, — облегчённо ответил хозяин дома.

Было видно, что этого кормчего он не любит, и поэтому решение гостя ночевать в гостинице пришлось хозяину дома по душе. Гость степенно собрался, попрощался с хозяином и в сопровождении слуги вышел из дома к ожидавшему его экипажу. Артемий Афанасьевич, дождавшись ухода последнего гостя, прошёл к себе в кабинет. Закрыл дверь на замок.

Подошёл к шкапу, открыл дверцу и достал из тайного места открытую бутылку дорогого белого вина, Шато Дикем от вин Бордо. Налил себе дополна в высокий красивый фужер и сразу выпил. Затем с удовольствием посмотрел на девять кучек денег, лежащих ровными рядами в шкафу. В каждой было не менее ста тысяч. Его предприятие под названием «скопческая ересь» давало отличный доход и позволяло влиять на многие губернии в центральной полосе, да и по всей России. А в друзьях у него имелись министры, генералы, судейские и даже члены Сената. Налил ещё и снова залпом выпил.

«Покуда людская глупость не извелась, будем жить и процветать. Глупость и невежество тёмное иногда получше всех мануфактур и заводов денежки приносят. Коль попал какой крестьянин аль мещанин или купчишка в общину, то обратно после огненного крещения ему не выйти. Никому он такой не нужен, кастрат, одним словом. Вот и остаётся у него только один соблазн — деньги копить и приумножать. И нам, таким, как он, Главным Кормчим, толику отдавать за спокойствие от властей и возможности хорошей коммерции», — с большим внутренним удовольствием подумал Артемий Афанасьевич Непогодин, купец первой гильдии и почётный московский житель.

Затем он вновь налил в бокал вина, но не по края, как ранее. Бутылка закончилась. Подошёл к шкапу, взял новую. Открыл и долил до краев. Присел на дорогой кожаный диван и отпил немного из бокала.

«Больно уж самостоятелен последний из гостей, своенравен. Давно уже в общий котёл не платит, под всякими предлогами свою линию гнёт. Не задумал ли чего? Может, сам желает Главным Кормчим стать? А что, устранит меня и станет, денег у него много. Надо бы поосторожней с ним. Усилить охрану нужно, чем чёрт не шутит! Скоро на общий сход-корабль собираться надо, на юге будет проходить. Их, Главных Кормчих, всего-то двенадцать. Надо будет обсудить один вопрос. Может, пора уже забыть немного про этих шутов-плутов, основателей-искупителей, Селиванова и Шилова. Выбрать нового Великого Кормчего. Пусть кто-нибудь из двенадцати при жизни с небес спустится и станет Великим. Может, самому попробовать? Нет, мороки много и рискованно, такого власти точно не потерпят. В каторгу угонят, и деньги здесь не помогут. Но выбрать такое человечище, искренне тянущее лямку веры, обязательно надобно, чтобы дело процветало!» — с этими мыслями Артемий Афанасьевич спокойно допил вино и прилег на диван, подложив под голову удобную подушку.

Через минуту он заснул, и снилась ему красивая обнажённая женщина.

Глава 4 Извозчики и воры

Выйдя от Струкова, Тулин прямиком направился в свой кабинет и принялся собираться. Времени до отправления поезда на Тулу было совсем немного. Часть личных вещей находилась в служебном кабинете, остальная — в гостинице.

Новой квартирой по приезде из Санкт-Петербурга он ещё не обзавелся, помня свой несколько неудачный предыдущий опыт по найму жилья. В этот раз он решил подойти к этому вопросу более осторожно, боясь провокаций охотниц за его свободой. Поэтому пока ночевал в недорогой гостинице недалеко от полицейского управления. Сыщик взял всё необходимое, в том числе уложил в саквояж револьверы, накладные бороды, усы, другие приспособления для грима. После этого уточнил задачи подчиненным надзирателям. В целом сборы были недолгими. Выйдя из полицейского управления, Евграф поймал извозчика и выехал на вокзал, надеясь приобрести билеты и сегодня же убыть в Тулу. Пока ехал, вспомнилась недавняя история. Накануне его поездки в Санкт-Петербург вёл он интересное дело. За один месяц в сыскную часть обратились четыре купца с жалобами, что их ограбили прямо в экипаже извозчика. Сюжет ограбления везде был примерно похож.

Некие молодые и наглые люди, обычно двое, запрыгивали в экипаж незадачливого купца и под угрозой оружия одного из грабителей отнимали бумажник и саквояж. После ограбления, пока купец начинал орать от страха и унижения, жалея своё добро, исчезали в ближайшей подворотне.

Все купцы были известные и уважаемые в своих губерниях граждане. Один из Орла, двое из Калуги, один из Тулы, временно проживавшие по торговым делам в Москве. Расследование поручили Евграфу, под особый контроль это дело взял лично окружной прокурор.

В Москве было около десяти тысяч извозчиков, содержащих коляски. Коляской назывался открытый экипаж с откидным верхом. Разновидностями коляски были брички, дрожки, пролётки, линейки, фаэтоны и ландо. Городские извозчики разделялись на «ванек», «лихачей» и «живейных» — это среднее между «ваньками» и «лихачами». Кроме того, извозчики были легковыми и ломовыми, то есть грузовыми. Рабочий день начинался с шести утра и продолжался по пятнадцать и более часов в сутки. Лошади работали через сутки, а извозчик — каждый день. Днём час поездки стоил примерно шестьдесят копеек, а ночной час — девяносто. За ожидание платили особо, по договорённости. Согласно требованию градоначальника Москвы вблизи дорогих гостиниц, мест присутствия, трактиров, театров стояли особые, лакированные экипажи с красивыми лошадьми.

«Ванькой» назывался, как правило, бедный, полунищий крестьянин, приехавший на заработки в столицу из ближайшего уездного города губернии. Лошадь у него была плохенькая, сбруя и экипаж скудные, а жизнь — и того хуже. Каждый день его обирали городовой и хозяин извоза, у которого он держал постой. Клиенты у него были небогатые, и только ночью ему удавалось заработать, но с риском для жизни, в том числе катая «деловых» людей. «Ванька» за поездку брал от тридцати до шестидесяти копеек, с «деловых», конечно, больше — за риск. «Лихач» был в другой категории. У него, как правило, были хорошая молодая лошадь и щегольской экипаж на пневматических шинах — «дутиках». Он работал на себя, мог выбирать между клиентами того, кто был ему выгоднее. На таких экипажах ездили офицеры, кавалеры с дамами, богатые купцы. Подобные экипажи выбирали и авантюристы различных мастей, им было очень важно обмануть бдительность купца или какого другого богатого человека, подчеркнуть своё финансовое положение. Нанимали их «деловые» люди, для того чтобы быстро покинуть место преступления. Трудиться «лихачи» начинали с обеда и до утра, с мыслью поймать достойного клиента, искателя ночных приключений, кутежа или разврата, покидающего с дамой ресторан, трактир или театр. Особо ценились экипажи с откидным верхом, так как в них отдыхающие господа с дамами могли не бояться взглядов публики. Такие экипажи нанимали на всю ночь. «Лихач» работал по-крупному, поездка стоила до трёх рублей, а то и выше. В среде «лихачей» наиболее ценились «голубчики», имевшие на своих экипажах наборы колокольчиков, приятно звеневших при езде, развлекающих звоном клиента в коляске, заодно отпугивающих публику. Такие обычно начинали поездку выкриком: «Эх, кони-голуби, не подведите, с ветерком прокатите!», — или что-то похожее.

Занявшись поиском грабителей купцов, сыщик сначала изучил письменные описания двух преступлений, которые были составлены ранее, до передачи дела ему. Затем побеседовал с двумя из купцов — теми, которые ещё не уехали из Москвы после ограбления, а остались в белокаменной, надеясь вернуть свои деньги. Проведя эту несложную работу, он понял, что все ограбления похожи. К сожалению, купцы, занятые своей коммерцией, были невнимательны и не могли рассказать некоторые детали ограбления: особые приметы извозчика, лошади и экипажа, смутно помнили номера извозчиков — каждый их них имел свой номер на экипаже и на спине.

Описание извозчиков в случаях ограблений показывало, что их одежда ничем особым не отличалась от общепринятых норм. Во всех случаях они выглядели стандартно, как было установлено распоряжением городской управы Москвы.

Извозные носили на голове форменный невысокий цилиндр с пряжкой, на ногах — высокие сапоги, обязательным элементом одежды был желтый кушак. Только в одном случае кафтан был красный, что означало извозчика первого разряда. В трех случаях — синий, что в свою очередь означало второй разряд. Видимо, синий кафтан из-за экономии денег приглянулся жадноватым купцам более красного, так как поездка по второму разряду была значительно дешевле. Все купцы жили в двух первоклассных гостиницах. Орловский и тульский — в «Славянском базаре», что на Никольской улице. Калужане — в «Париже», что на углу Тверской. Поездки у всех четверых были схожими, гостиницы — вокзал. Но места ограбления были каждый раз новые, однако всегда рядом с большим количеством проходных дворов.

Вначале Евграф попытался разыскать извозчиков по указанным номерам. Сыщик немедленно проверил номера, указанные купцами. Выяснилось, что под ними работали заслуженные «лихачи», не вызывающие подозрений, положительно характеризующиеся обществом извоза и публикой. Имеющие стоянки возле дорогих трактиров и извозные книжки в полном порядке.

Сыщик понимал, что, несмотря на дружбу отдельных извозчиков с «деловым» людом с Хитровки или из каких-то других мест, настоящие извозные на такое откровенное преступление не осмелятся. Скорее всего, в ограблении участвует шайка поездошников под руководством какого-то авторитетного «ивана». У него возникла мысль проверить, не было ли какого хищения месяцем ранее в трактирах, которые посещали извозчики, для того чтобы поесть и покормить лошадь. Или на постоялом дворе у хозяина, который давал и лошадь в прокат, и место для ночлега.

С этой целью Евграф проверил все учётные книги в полицейском управлении и выяснил, что кража была. Украли хороший лакированный фаэтон ночью от трактира, оставив лошадь на месте привязи. Хозяин в это время находился в трактире. Это событие наталкивало на мысль, что извозчики в этих ограблениях не участвовали, а краденый фаэтон давно уже перекрашен и переделан. Фаэтонов в Москве больше тысячи, как узнать, какой краденый, а какой нет?

С лошадью сложнее, её могли узнать на улице, в трактире или на постоялом дворе, поэтому лошадь не тронули. Это только кажется какому-нибудь обывателю, что лошадь или собака неузнаваемы. На самом деле каждая лошадь имеет свою морду и особые отличия, повадки. Евграф решил действовать «на живца», так как другого способа не видел. Не будешь же сверять жетоны или проверять извозные книжки у каждого из нескольких тысяч извозчиков, которые занимаются развозом клиентов от гостиниц Москвы или из других присутственных мест. Он подумал, что поездошники грабят не простых купцов, а тех, кто с большими деньгами уезжают из Москвы, а для этого нужно было им иметь своих людей в обеих гостиницах. На этом после доклада Струкову и решили сыграть.

Легенду продумали до мелочей. В её основе значился купец, который был должен получить деньги за ранее проведённую удачную сделку. Время захвата грабителей выбрали утреннее. Местом проведения облавы на банду определили Малую Никитскую. Она находилась между Большой Никитской и Гранатным переулком. Там, возле церкви Георгия Победоносца, можно было заблокировать выезды со стороны Большой Никитской и Гранатного переулка очень быстро и просто. В то же время можно было сидеть в засаде вблизи места предстоящего задержания незамеченным и скрытым от лишних глаз. Струков план утвердил, но с изменениями, настоятельно потребовал не рисковать так открыто и бесшабашно. Поэтому купцов решили сделать двух.

Евграф стал купцом-«модником», создав представление, что он сын богатого купца из Нижнего Новгорода, который не имеет счёта деньгам и достаточно легкомыслен в поведении. Отцом назначили пожилого сыскного надзирателя Егора Егоровича Кротова.

Его вид не требовал изменений. Круглое лицо с большой бородой с проседью, седоватые прямые и густые волосы на голове, нависающие над глазами строгие и толстые брови, проницательный, тяжёлый и жёсткий взгляд, кряжистая мощная фигура с короткими и широкими кистями рук подходили под образ купца полностью. Похожих семей было предостаточно. Отец в такой семье носил старое русское платье, а сын был «модником», наряжаясь по европейской моде. От отца постоянно пахло табаком, а сын пользовался духами.

Поселиться вначале решили в «Славянском базаре». Деньги собирали со всего сыскного отделения, так как на такие затеи бюджет не был предусмотрен. Можно было бы, конечно, получить деньги на операцию от обер-полицмейстера, но для этого полагалось исписать несколько прошений. Кроме того, имелось опасение, что в конце концов кто-нибудь продал бы эту тайну на Хитровку, там она, распространяясь с огромной скоростью, нашла бы свои «уши» в уголовном обществе.

Поселились в хороших, дорогих номерах. «Отец» остался в номере, а «сын» пошел кутить в ресторацию при гостинице. Евграф много не пил, но болтал много, стараясь привлечь к себе внимание, расширить круг знакомств. Особенно много разговаривал с официантами, выходя покурить в курительную комнату. Демонстративно доставал дорогие и модные папиросы фабрики Мангуби, предлагал их желающим. Окружающим он рассказывал одну и ту же историю, но каждый раз по-новому. О том, что за поставку соли в Москву с нижегородской ярмарки должны они с отцом получить большую сумму денег. Когда его спрашивали: «Сколько же денег?» — он широко открывал глаза, и многозначительно говорил, что это тайна, но гораздо больше, чем любой министр за два года зарабатывает.

К закрытию ресторации за ним пришел «отец», который, как и заведено было в подобных семьях, имевших сыновей-лоботрясов, расплатился за молодого повесу. Добротно дал на чай официанту и практически взашей вывел «сына», игравшего золотую купеческую молодёжь, в номер гостиницы. На следующий день переехали в гостиницу под названием «Париж» под предлогом того, что «отцу» стало стыдно за своего «сыночка», и он опасается за его болтливый язык. С этой целью с утра перед переездом уже Егор Егорович беседовал с официантами в ресторации «Славянского базара» и прочим обслуживающим персоналом. В ходе разговоров задавал им вопросы, о чём его сын-лоботряс разговаривал вчера, какие секреты, не дай Бог, выдал публике? Уточнял, как тот себя вёл и не опозорил ли купеческую семью. При этом качал головой и жалел себя, рассказывая, сколько сил вкладывает в своего «сына», чтобы обучить торговому делу. Сыщик надеялся, что он и надзиратель сделали все, чтобы молва о купце с сыном-глупцом, приехавших в Москву за деньгами, распространилась в гостинице.

В «Париже» поступили по-другому, в ресторацию пошли вместе, но создали впечатление, что теперь отец не отпускает сына от себя ни на шаг. Спиртного пили мало, сидели недолго. Но в курительной комнате Евграф вёл себя по-прежнему, особенно он начинал рассказывать свои истории, когда туда входили люди из обслуживающего персонала для уборки. Егор Егорович весь следующий день потратил на расспросы у персонала гостиницы, как доехать до Малой Никитской и как там найти церковь Георгия Победоносца. Когда его спрашивали причину поездки, он всем объяснял, что должок там у него имеется. Выезд за деньгами наметили на следующий день на семь утра, для чего поручили служащему гостиницы нанять хорошего извозчика до улицы Никитской и обратно.

Утром в установленное время, к радости Евграфа, стоял экипаж, подходящий под описание. На козлах сидел извозчик в синем кафтане, тоже соответствующий описанию, предоставленному ограбленными купцами. Рядом для прикрытия стоял кабриолет, где кучера играл агент сыскной части Лёшка Мурзин. Как только они тронулись, он с одним из агентов, обозначавшим пассажира, последовал на некотором расстоянии от них. На улицу Никитскую ехали быстро, Москва была пустая, публики было мало. На Никитской к ним подъехал экипаж, из которого вышел переодетый полицейский и передал сверток, якобы с деньгами, долго и громко извиняясь за просрочку денег и доставленные неудобства. Прощание после передачи денег шло длительно и с заверениями всеобщего уважения и дружбы. Приглашениями посетить должника в его родном доме на Ордынке. Должник уговаривал выпить водочки и познакомить молодёжь в целях соединения капиталов. Кротов играл как в театре — обижался, ругался, грозился, крестился, но в конце концов приглашение принял. На взгляд сыщика, сцена была сыграна безукоризненно. Сам он продолжал изображать глупого купеческого сына, то бестолково улыбаясь, то обижаясь, то кривляясь, когда разговор зашёл об объединении капиталов, то есть предстоящей женитьбе. Как только они взяли сверток, после отъезда должника сели в фаэтон, якобы намереваясь выехать в гостиницу, к ним быстро подбежали двое воров. Цель у них была явно очень простая — этот свёрток отнять. Но грабители были встречены двумя пистолетами.

В это же время с двух сторон на улицу уже въехали экипажи с сыскными чинами. Были задержаны двое грабителей и подручный, переодетый кучером. Несколько позже — и двое официантов, по одному из каждой гостиницы, которые снабжали информацией Хитровку. Деньги, ценные бумаги, саквояжи с вещами были возвращены купцам, но не полностью — за минусом растрат в ресторанах и гостиницах. Не вернули и часть денег, которые воры уже успели потратить, но купцы и этому были несказанно рады.

Вот в таких раздумьях сыщик подъехал к станции. На Курско-Нижегородском вокзале билеты во второй и третий классы уже были распроданы, пришлось потратиться и взять за восемь рублей билет в первый класс на поезд дальнего следования Москва — Курск, в смешанном вагоне «микс».

Хотя служебные поездки для выполнения заданий полицейского управления оплачивались только во втором и третьем классах, это поручение оплачивал оружейный завод, поэтому Евграф решил не церемониться.

Он вошёл в поезд рано, как только начали запускать пассажиров. Двухцветный вагон был новым и современным. С 1879 года по требованию ведомства Министерства путей сообщения Российской империи все вагоны имели свой цвет: первого класса — синий, второго — жёлтый или коричневый, третьего — зелёный, а четвертого — серый. Вагоны смешанного типа красились в два цвета, соответствовавшие классу. Сыщик ещё помнил, что в семидесятых годах ему пришлось съездить в Санкт-Петербург с секретными документами, донесениями и поручениями командования, в период войны с турками на Кавказе, тогда вагоны первого и второго классов были несколько другими. В них для размещения пассажиров имелись диваны, которые предоставлялись на двоих человек. Конечно, никто не хотел ложиться рядом с незнакомым человеком, поэтому приходилось спать полусидя, укрываясь или верхней одеждой, или шарфами. Обычно вместо подушки под голову приспосабливали саквояж или одежду. Сейчас же в купе имелся огромный мягкий диван, напротив стояли кресла, весело сверкало зеркало. Внутренняя отделка отличалась изысканностью расшитых занавесок, полированного красного дерева и инкрустацией.

Глава 5 Поезд Москва — Курск

Когда Евграф вошёл в вагон, там ещё не было ни одного пассажира. Кондуктор указал нужное место, и сыщик расположился в купе. Достав из саквояжа шестой том книги графа Толстого «Война и мир», взятый с собой, он начал читать.

Однако, прочтя несколько страниц, отложил книгу. Дорога в Тулу навевала воспоминания. Невольно вспомнились обучение в тульской военной гимназии, годы военной службы на Кавказе. Мысли текли плавно и спокойно, переживания, которые он перенёс, сейчас казались нереальными. Тем не менее память сама выдавала события далёкой давности.

Евграф Михайлович считал себя туляком отчасти. Кроме рождения и обучения в Тульской губернии, его с Тулой ничего не связывало. Судьба сыщика не жалела, но и не бросала. Он родился в старинной дворянской семье. Отца практически не помнил. Будучи на военной службе, батюшка погиб в одной из многочисленных турецких войн Российской империи XIX века. Семья значительно обнищала, то и оставалось, что дворянское положение, которое не давало ни денег, ни особых привилегий, да небольшой дом вблизи усадьбы Астебное Тульской губернии.

Матушка, женщина строгих правил, замуж больше не вышла, несмотря на предложения поклонников, а когда Евграфу было десять лет, скончалась. По всем правилам жизни ничего хорошего обнищавшего сироту в жизни не ждало. Так бы и мотаться ему по родственникам и везде считаться лишним ртом. Однако, сделав его несчастным, судьба подарила первую удачу и перспективу в жизни. Ему повезло. Благодаря патриотическому порыву дворянства решено было в Туле создать учебное заведение для небогатых, но подающих надежды мальчиков из дворянских семей. В канцелярии губернатора был разработан проект устава создаваемого учебного заведения и представлен для рассмотрения и утверждения императору Александру Первому. Решение было положительным.

Известный тульский промышленник Андрей Родионович Баташев пожаловал вновь созданному училищу большой двухэтажный дом с подвалом на набережной местной реки, в живописном месте. В дальнейшем училище стало кадетским корпусом, затем военной гимназией, а к 1870 году было закрыто за ненадобностью.

Вначале Евграф несколько лет учился в военной гимназии. Затем, после её закрытия, продолжил обучение в Александровском пехотном училище в Москве, проучившись в нём два полных года. По окончании училища, в 1872 году, был выпущен по первому разряду с присвоением звания подпоручик. Получив от государства военные знания, форму, револьвер, шашку и бинокль был направлен в действующую армию.

Судьба его привела в Крымский 73-й пехотный Его Императорского Высочества Великого князя Александра Михайловича полк. В роте, в которую он прибыл, было 226 солдат и офицеров, и состояла она из четырёх взводов. Каждый из взводов состоял из четырёх отделений под командованием унтер-офицера. Кроме того, в роте имелись горнисты, сигналисты, барабанщики, носильщики, кашевары, рабочие по кухне, вольноопределяющиеся и четыре денщика.

Офицеров было четверо, штабс-капитан — командир роты, поручик, исполнявший обязанности заместителя командира роты и двое подпоручиков, одним из которых и был Евграф.

До 1876 года служба проходила в нескончаемых дежурствах по охране станиц, сопровождении различных обозов, освоении новых территорий, обустройстве укреплений. Постоянно происходили стычки с непокорными и гордыми горцами. Служба была интересной, один день не был похож на другой. Кавказ затягивал своей необычностью и неповторимой красотой, традициями взаимоотношений, красотой мест, своим укладом службы и воинской жизни.

Незаметно прошло четыре года. Евграфу было присвоено звание поручик. В 1876 году запахло войной. Полк был передан в состав Эриванского отряда с расквартированием в губернском городе Эривань. Губерния состояла из семи уездов и большого количества волостей и поселений, в которых проживали более восемьсот тысяч жителей. Все говорили о приближающейся войне с турками за Балканы. Евграф посчитал, что если война случится, то она будет одиннадцатой войной России с Турцией. Более шестидесяти лет Россия воевала с Османским султанатом. Одну войну от другой иногда отделяло чуть больше двадцати лет. Но думать об этом было особо некогда.

Рота в составе полка готовилась к войне, совершала многокилометровые марши, располагалась на ночлеги лагерем, готовила оружие, припасы, тренировалась действовать в атаке.

Вскоре Эриванский отряд получил приказ овладеть населенными пунктами Баязетского санджака, губернии в Османской империи. В апреле Крымский 73-й пехотный полк перешёл границу в составе Эриванского отряда и направился к небольшому городу Баязет. В составе полка выдвинулась и пехотная рота, в которой исполнял свои обязанности поручик Евграф Михайлович Тулин. По данным вышестоящих штабов и лазутчиков-пластунов, против Эриванского отряда могло действовать до десяти тысяч человек при пятнадцати орудиях. Силы турецких войск находились в разных населённых пунктах. В самом Баязете имелось не больше двух батальонов пехоты и шестидесяти всадников. Всего около тысячи семисот человек с шестью орудиями.

Узнав о приближении русских войск, турецкий гарнизон спешно покинул город. Губернатор Баязета спас только свой гарем и движимое имущество. Жители встречали русских солдат хлебом и солью. Рота Евграфа расположилась в цитадели, бывшем дворце одного из сановников Османской империи, Исаак-Паши. Город напоминал лабиринт с одноэтажными домами азиатского типа и примыкавшими к домам заборами. Двухэтажных домов было совсем немного. Имелись три армянские церкви, две мечети на шесть тысяч жителей. По окраинам расположились прекрасные сады. В городе задержались недолго, около недели, затем в составе основных сил двинулись на запад Османской империи, вглубь Турции. В крепости был оставлен уменьшенный гарнизон в составе одного батальона пехоты и сотни казаков. Боевые действия в дальнейшем были незначительными, всё больше отличались перемещениями войск и захватом мелких населённых пунктов. В мае всё изменилось. Командование Эриванского отряда приняло решение усилить гарнизон Баязета и две роты Крымского полка прибыли в крепость.

В полночь шестого июня начальник гарнизона собрал всех офицеров на военный совет, на котором после общего обсуждения было принято решение провести дальнюю рекогносцировку главными и наиболее боеспособными силами гарнизона. В них вошла и рота крымского полка. До зари отряд в составе четырёх рот пехоты, трёх сотен казаков, четырёх сотен милиции выступил из Баязета по направлению Байской дороги. В авангарде и по флангам двигались казаки, в тылу милиция, в середине — пехота. На расстоянии примерно семнадцати вёрст от крепости произошла первая встреча с противником. Курды появились неожиданно, но казаки, не страшась, атаковали отряд противника. Стычка закончилась перестрелкой казаков с врагом. Противник отошёл, прошли ещё версту, противник не мешал.

Вдруг Евграф увидел, как впереди по всему горизонту пространства, свободного от гор, на расстоянии взгляда появилось большое количество конницы, которая стремительно приближалась. Конница начала обходить отряд справа и слева, не уменьшаясь по фронту. Курды неслись с криками, и ветер доносил их истеричные и продолжительные устрашающие крики. Стало страшно, Евграф услышал команду штабс-капитана: «Отходим, братцы, отходим, братцы!».

Рота начала отходить назад по направлению к крепости, отстреливаясь и на ходу перезаряжая оружие. Показалось, что ущерба противнику от стрельбы нет. Тулин тоже стрелял, сейчас лучше было стрелять, чем не стрелять. Выстрел в противника вызывал какое-то спокойствие в душе. Курды продолжали приближаться, воинственные вопли становились всё ближе. Стало понятно — ещё половина часа или час, и отряд будет окружён. Уже начали появляться убитые и раненые. Через час отступления отряд оказался окружённым с трёх сторон.

Курды начали стрелять с фронта и с флангов. Появилось ещё больше раненых и убитых. Евграф делал своё дело, то, что ему предписывал устав, командовал и стрелял, отгоняя от себя страх за собственную жизнь. Количество раненых и убитых всё больше увеличивалось. Казаки авангарда и те, которые находились по флангам, вынуждены были спешиться и раствориться в пехоте.

Офицеры и солдаты устали, отступление длилось более часа, уже прошли больше двадцати пяти вёрст, наступало безразличие. Курды нападали, выискивали самых слабых в передних шеренгах и рядах, безжалостно рубили. Огонь не прекращался, а количество нападающих увеличивалось. Казалось, что отряд никогда не вернётся в крепость, весь погибнет в отступлении. Солдаты вели себя героически, стреляли, отбивались штыками, тащили убитых и раненых.

Мужество было высоким, сильные поддерживали слабых, а слабые заряжались смелостью от бесшабашных. Но Господь спас остатки служивых, отступающие увидели всадников на конях. Вначале показалось, что это турки, но кто-то из казаков крикнул: «А ну, братцы, дадим этим с… жару. Милиция идёт!».

Милиция сходу столкнулась с курдами, и началась сечь. Прибывшие дрались храбро и смело, но даже невооружённым взглядом было видно, что среди них много молодёжи. Смелой, отважной, но не обученной. Защищая отход раненых и пехоты, они гибли, но гибли и курды.

Многие группы противника начали искать пути отхода, трусливо избегать встречи в бою, не желая связываться с неизвестно откуда появившимися милиционерами. Евграф, как и другие офицеры, начал поторапливать солдат, и отступление ускорилось.

Это был милицейский отряд Эриванского конно-иррегулярного полка во главе с командиром полковником Исмаил Ханом Нахичеванским. В отряде было всего около пятисот всадников. Атака отряда милиции спасла отряд Баязета. Около двух часов отряд Исмаил Хана сдерживал противника и практически весь погиб в бою. Много потеряли товарищей и казаки.

Отступающие растянулись почти на две версты и наконец-то вошли в крепость. Раненых вынесли всех, судя по количеству тех, кто вернулся, — две трети от первоначального отряда были или ранены, или убиты. Пальба вокруг крепости продолжалась, стреляли курды и турки, стреляли в спины из-за укрытий местные жители, которые решили поддержать курдские отряды. Обстрел крепости продолжался весь день. Затем крепость была обложена с трёх сторон, и началась осада. Постепенно уменьшались рационы воды и продуктов. Осада продолжалась почти месяц.

Евграф с горечью вспомнил все те тяготы и лишения. Каждый день хоронили солдат и офицеров, не хватало воды и еды. Порция воды к концу осады равнялась одной столовой ложке на человека. Когда один раз за всё время прошёл дождь, воду набирали во все посудины, даже в форменные сапоги. Чтобы выжить, ели молотый ячмень, приготовленный для лошадей.

К концу осады забили несколько оставшихся артиллерийских лошадей. Вода была рядом в ручье, который находился в шестидесяти шагах, но турки завалили его трупами людей и лошадей и держали под перекрёстным огнем. Редко кто из смельчаков, рискнувших добыть воды, возвращался живым…».

Раздумья Евграфа внезапно прервались. Поток старых воспоминаний остановил вошедший в вагон пассажир, привлекающий взгляд своей вычурной одеждой и внешним видом. Сыщик решил уделить ему внимание, а затем и всей публике, собирающейся отправиться в путешествие в этом вагоне. Для этого он пересел ближе к проходу коридора и решил внимательно рассмотреть всех входящих с целью тренировки своей наблюдательности.

Пассажир был не обычным. На вид этому человеку можно было дать около шестидесяти лет. На излишне полном теле был надет серый дорогой сюртук из блестящей шерстяной ткани с тремя маленькими застёжками-пуговицами, обшитый по отвороту лацкана блестящим шёлком по современной моде.

Жилет под сюртуком был штучным, тоже шёлковым, с красивым тиснёным узором и перламутровыми пуговицами, а под ним виднелась атласная, вышитая по вороту косоворотка. Из бокового кармашка жилета выглядывала толстая золотая цепочка карманных часов. На голове был надет дорогой картуз из люстрина, шерстяной ткани с хлопком. На ногах весело поскрипывали «крюки» — сапоги, у которых головка составляла единое целое с сапогом. Головки подобных сапог специально вытягивали на фабриках, а между подошвой и стелькой вшивалась прокладка из бересты, для того чтобы было слышно, как сапоги скрипят при ходьбе. Это означало, что новомодная обувь была заказана у серьёзных мастеров и за немалые деньги. Как положено пожилому человеку, сапоги он носил без каблуков, что тоже было расточительством.

В руке пассажир держал саквояж из дорогой кожи с белыми, отдающими серебром застежками. Всё в этом человеке говорило о хорошем достатке и уверенности в жизни. При входе строгие глаза на морщинистом безбородом лице подозрительно осмотрели кондуктора и пространство вагона. Он поприветствовал Тулина независимым кивком головы и прошёл на свое место через коридорчик вагона, сев через два купе от сыщика. Евграф вспомнил о своем потрёпанном саквояже и улыбнулся.

«По виду богатая купчина, с претензиями к моде! Возможно, держит большую коммерцию в Туле или Курске, а возможно — в Орле», — сделал вывод Евграф, ещё раз внимательно осмотрев попутчика.

В вагон снова вошли. Новых пассажиров было четверо: двое мужчин с дамами, хорошо одетые и солидные в поведении, весело переговаривающиеся друг с другом. Дамы выделялись своей чопорностью, показным самодовольством. Как только компания пассажиров расселась на местах первого класса, дамы живо начали обсуждать всевозможные покупки, не обращая внимания на Евграфа и сопровождающих.

Мужчины, скорее всего, были чиновниками среднего ранга. Они в разговоре не участвовали, создавая ореол серьёзности и важности, свойственный людям, не достигшим в полном объёме признания общества, но очень желающим всемерного уважения. Скорее всего, на поездку в этом дорогом вагоне их уговорили жёны, которые теперь радовались комфортной поездке и покупкам. Их места располагались через два купе перед тем, в котором находился Тулин, но звонкие разговоры были слышны и через стенки, пользуясь этим сыщик некоторое время прислушивался к разговорам соседей.

«Обычные обыватели с мещанскими замашками. Теперь половина города будет знать, что они ехали в первом классе, а мужья, наверное, сидят и молча подсчитывают убытки. Не по чину следуют», — подумал сыщик, сделав вывод по новым пассажирам.

Следом за ними вошли барыня с небольшой собачкой и дамой-компаньонкой, какой-то невзрачный господин в потасканном сюртуке и двое священников. Все они прошли во второй класс и не вызвали у сыщика познавательных эмоций.

Следующий вошедший пассажир, одиннадцатый по счёту, сильно удивил Евграфа своим поведением. В вагон шумно ввалился молодой подпоручик в новой военной форме, введённой несколькими месяцами ранее, что свидетельствовало о недавнем окончании офицером военного заведения. Мундир был ладно подогнан по фигуре, а сам подпоручик красив молодостью и статью. Однако поведение офицера желало лучшего. Следуя по вагону, он шумно отчитал кондуктора за пыльную ковровую дорожку и несколько мятый, по его мнению, форменный мундир. Затем, гордо осмотрев попутчиков и не соизволив поприветствовать ни одного из них, прошёл на своё место.

«Выпускник этого года, получил назначение в периферийный полк, не совсем доволен распределением, вот и строг к кондуктору. Скорее всего, немного пьян и возбуждён, обмывал с друзьями свой отъезд из Москвы. Очень молод, поэтому свои переживания скрывает за показной строгостью и дерзостью к обществу», — подумал Евграф, и его внимание переключилось на нового пассажира.

Через три минуты после молодого офицера в вагон вошла милая мадемуазель, не старше двадцати четырёх лет. Она была приятно сложена, прекрасные черные волосы спиралями окаймляли очень нежное и светлое лицо. На милой головке надета изящная дорожная шляпка «бэби» с небольшой вуалью. Красоту усиливали пухлые губы и синие озорные глаза. За ней следовал носильщик с багажом. Евграфу несказанно повезло — место девушки располагалось в том же купе, где уже расположился сыщик.

«По всем внешним признакам, это очарованье относится к кисейным барышням. Интересно, куда она следует, в Тулу или Курск?», — подумал сыщик, исподволь, разглядывая новую попутчицу.

Он прекрасно знал о процессах, волнующих современную золотую молодёжь. В России полным ходом шел социальный диалог, затрагивающий отношения полов. Старое мышление о месте женщины в обществе, где ей отводилась роль быть «при муже», постепенно менялось. Дамы хотели быть самостоятельными личностями. Если раньше женщины не ездили в поездах без сопровождения мужчин, теперь это стало общепринятым. Представительницы прекрасного пола все чаще осваивали профессии стенографисток и секретарей, учительниц и акушерок, телеграфисток, делали успехи в коммерции. Уже давно существовали высшие женские курсы в крупных городах. Всё больше женщин оказывались втянутыми в революционную деятельность.

В восьмидесятые годы количество женщин, участвующих в борьбе с правительством, находящихся в оппозиции к власти, увеличивалось. Примером являлись такие неординарные личности, как Софья Перовская, пережившая двадцатилетнее заключение в Шлиссельбургской крепости, Вера Засулич, стрелявшая в петербургского градоначальника генерала Трепова.

Более ста женщин проходили по процессам, связанным с подрывом государственной власти. Однако это не приводило к некоей легкости знакомств, к огорчению мужского общества. Женская половина начала делиться на «кисейных барышень» и «нигилисток». Последние подчеркнуто отрицали все нормы в одежде и поведении, отличались полным отрицанием всего женского. Стриглись коротко, курили, носили черные платья или другую неженственную одежду. Их костюмы напоминали мужской гардероб. Они стремились к образованию, науке, катались на велосипедах, гуляли где хотели и с кем хотели. Посещали лекции и мечтали стать вровень с мужчинами во всех профессиях и управлении государством.

Хотя в его обязанности не входил политический надзор за обществом, Евграф неоднократно пересекался с подобными дамами, в том числе и при расследовании уголовных преступлений. Но был и третий тип девушек из хороших семей, активно развивающих себя, познающих прогресс, но не выходящих за нормы поведения. Они умудрялись соблюдать грани приличия и быть современными.

Сыщик заметил, что из вещей у прекрасной незнакомки присутствовали небольшой саквояж и коробка с модной итальянской шляпкой. Эти вещи нёс носильщик. Сама девушка держала в руках милую дамскую сумочку, журнал, книгу и конфеты с фирменной надписью: «Товарищество Абрикосова. Утиные носы». Конфеты были одними из лучших в Москве, Судя по классу вагона и багажу, мадемуазель не испытывала недостатка в средствах.

Он встал и поклонился, девушка ответила лёгкой улыбкой. Мадемуазель заплатила носильщику, который аккуратно расположил багаж, и присела на своё место. Не снимая шляпки, взяла книгу в красивые нежные руки и погрузилась в чтение.

Поезд медленно тронулся, набирая ход. Застучали колеса, мимо проплыл железнодорожный перрон. Пользуясь тем, что он находился напротив очаровательной пассажирки, Евграф внимательно рассматривал незнакомку.

Судя по автору, который был написан на обложке книги, мадемуазель была совсем неглупа. Это были стихи Шелли, английского поэта, считавшиеся достаточно хорошими и современными. В своих стихах он ярко передавал образы природы и жизни людей, стремился к светлому и доброму. Евграф любил этого поэта, но по-своему, ему нравилось некоторые из его стихов цитировать дамам. Действовало безотказно! Помогало сблизиться и перейти грани холодности в отношениях. Любая девица после этого сразу начинала считать его человеком тонким и романтичным, имеющим душу мечтателя и философа, и это очень радовало. У него зародилась мысль затеять небольшую интрижку, не выходя за черты светского общения.

Евграф считал себя довольно привлекательным мужчиной. Имея рост выше среднего, благодаря постоянному занятию гимнастикой и физическим тренировкам он был строен и хорошо сложен. По крайней мере, так говорили женщины. Он придерживался современной строгой моды в причёске и ношении бороды, предпочитая стиль «а-ля пуританин». Данный стиль предусматривал боковой пробор, отсутствие усов и короткую аккуратную бороду. Однако усы он носил, так как многие друзья и знакомые дамы утверждали, что так он выглядит гораздо мужественнее.

Для поездки в Тулу был надет новый английский костюм, недавно пошитый у знакомого портного. Пиджак и брюки, дополненные белой сорочкой, сидели на нём безукоризненно.

Пока Евграф раздумывал о возможности завязать знакомство с очаровательной незнакомкой, у него появился конкурент.

Раздался звонок колокольчика из купе, где располагался молодой офицер. Затем второй и третий, но кондуктор, видимо, занятый другими пассажирами, не торопился по вызову. Возможно, это разозлило подпоручика. Возможно, была другая причина, но офицер вышел из купе и направился по коридору в поисках потерявшегося кондуктора. Проходя мимо Тулина и мадемуазели, читающей книгу, он остановился как вкопанный, поражённый очарованьем девушки.

Видимо, наблюдая вокруг себя только гражданские лица, он решил действовать с напором. Стукнув каблуками, подпоручик пафосно и развязно произнёс: «Сударыня, позвольте представиться, подпоручик Матвей Лисицын. Могу предложить компанию! Давайте прочтем вашу книгу вместе! Возможно, вам так же скучно, как и мне?»

«Это первое, что пришло в пьяную голову. Откровенная и безграничная глупость. Видимо, больше ни на что не способен», — подумал Евграф, наблюдая попытку офицера завязать общение с пассажиркой.

Однако вслух не промолвил ни слова, сделал вид, что это действие его не касается. Незнакомка молчала. Скорее всего, обдумывала, каким образом ответить, не оскорбляя офицера.

Через минуту молодая особа, внимательно оглядев подпоручика Лисицына, произнесла: «Прошу прошения, но я занята, вы же видите это!»

После своих слов она продолжила чтение. По её лицу было видно, что навязчивая любезность её раздражает и причиняет неудобства. Не желая понимать, что попытка познакомиться ни к чему не приведет, подпоручик достал дорогие папиросы «Бабочка» с полуобнажённой дамой на коробке. Затянувшись дорогой папиросой, он продолжал навязчиво осматривать девушку.

Вообще-то курили везде и всюду. Это считалось модным и безвредным занятием. Курили в ресторациях и на приёмах. Курили в салонах и кабинетах. Курили женщины и мужчины. Высший сорт папирос стоил шесть копеек за десять штук. Второй и третий — значительно дешевле. Но в данном случае вагон был некурящим, да и поведение подпоручика было хамским. Евграф сам не курил и не одобрял этого занятия, категорически отрицательно относился к курящим женщинам. Да и по правилам хорошего тона мужчина не мог курить в присутствии женщины без её разрешения.

Подпоручик не желал успокаиваться и решил продолжить беседу: «Большое спасибо за ответ. Ради Бога, извините за беспокойство. Но хотелось бы узнать, сударыня, почему вы одна? Не смогу ли быть вам полезен? Я в Туле проездом, останусь в городе на несколько дней перед убытием в полк. Имею желание отдохнуть, не смогли бы посоветовать, где я могу применить себя? В какой гостинице остановиться?»

Соседи, весело разговаривающие за стенкой купе, замолчали, в вагоне воцарилась тишина. Конечно, общество не стояло на месте, пределы дозволенного расширялись. Но хамство оставалось хамством. Правила поведения никто не отменял, и они гласили, что женщина должна быть скромна и сдержана в поступках, поведении и словах. Если по отношению к ней возникала бесцеремонность, тогда она должна была найти в себе силы её пресечь. В том же месте, где мужчина проявляет бестактность, при невозможности это сделать — немедленно покинуть это место. Мадемуазель молча закрыла книгу и отвернулась к окну, всем своим видом показывая, что разговор ей крайне неприятен.

Подпоручик, несмотря на молчание дамы, продолжил: «Вы, я смотрю, не курите? Напрасно, сударыня! Сейчас в Москве все уважающие себя женщины из хорошего общества курят. Это поднимает настроение! Найти общее во взаимоотношениях! Хотя, понимаю, развитие общества ещё не дошло до провинции! Тула ещё долго будет жить по старым традициям! Жаль, сударыня, очень скучно!»

Поведение становилось всё более хамским, нарушались все приличия и нормы. Девушка не знала, как себя вести с подпоручиком и как поступить при его бестактном поведении.

Евграф чувствовал, что переживания и волнения переполняют её. Лицо девушки несколько покраснело, красивые губы приобрели строгое очертание, взгляд стал настороженным и напряжённым.

Подпоручик этого не замечал. Будь он трезв, возможно, никогда бы не вёл себя так недостойно по отношению к даме. Но он был немного пьян и просто веселился. Кроме того, молчание пассажиров вокруг поднимало его в собственных глазах.

Тулину надоел этот выскочка. Даже если представить, что его попутчицей являлась бы не столь очаровательная особа, он всё равно на основании своих убеждений, как порядочный человек, должен был остановить зарвавшееся поведение молодого офицера.

«Надо прекращать это хамство, недостойное дворянина. А она очаровательна и интересна! Хотелось бы начать с ней разговор, завязать беседу, но теперь это практически невозможно, этот молокосос всё испортил», — подумал Евграф.

Однако прилюдно оскорблять офицера не хотелось. Возможная свара между ним и подпоручиком не добавляла ему авторитета в глазах общества и очаровательной незнакомки. Надо было хитрить.

— Господин подпоручик! У меня есть личный вопрос, прошу уделить несколько минут. Окажите небольшую любезность, проконсультируйте меня по ряду вопросов военной службы! Пройдемте в тамбур, составлю вам компанию, если угостите папиросой! — заявил Евграф.

Не ожидая реакции офицера, сыщик встал и прошел в конец вагона, будучи уверен, что подпоручик примет приглашение на беседу. Покидая купе, Тулин заметил, как незнакомка, внимательно и дружелюбно посмотрела ему вслед. Следуя по коридору, сыщик наблюдал краем глаза, что подпоручик Лисицын следует за ним в двух шагах.

Они вошли в тамбур, первым — Евграф, а за ним и подпоручик. Запахло вином и папиросой, которую не прекращал курить молодой офицер, бравируя перед публикой и Тулиным.

— Слушаю вас, что вы хотели узнать о военной службе? Извините, не имею чести быть знакомым, — развязно заявил подпоручик, свысока посмотрев на Евграфа.

— Должен сделать вам замечание за недостойное поведение по отношению к даме, другим пассажирам, находящимся в вагоне! Хотел бы вас попросить умерить свой пыл и привести своё поведение в порядок.

— Кто вы такой? Представьтесь, милейший! Вы мне, офицеру, указываете, как себя вести. Какое дело до моего поведения, я вызову вас на дуэль! — заявил офицер, сердито посмотрев на собеседника.

— Хорошо! Как вам будет угодно. Я сейчас представлюсь, но прошу внимательно послушать всё, что будет сказано, в особенности подумать о последствиях, — ответил Евграф, сдерживая своё возмущение.

— И чем же вы собрались меня удивить? Выбором дуэльного пистолета? — ответил, нагло улыбаясь, подпоручик.

Евграф спокойно ответил: «Я, милостивый государь, титулярный советник Тулин Евграф Михайлович. Чиновник по особым поручениям московской сыскной части. Бывший штабс-капитан 73-го пехотного Крымского пехотного полка. Мы с вами только с большой натяжкой находимся в равных положениях. Конечно, дуэль возможна, но не при вашем желании, а только при моём! Принимать решение о дуэли могу только я, но вызов принят! Оружие выбираете вы, можете найти меня на тульском оружейном заводе в любое время. Пробуду в городе около недели, всё это время в вашем распоряжении. Однако, если сейчас не перестанете ставить даму в неудобное положение, я просто, без всякой дуэли, набью вам морду, а потом буду ждать вызова по всем правилам! Подобное поведение недостойно, предлагаю немедленно его изменить и более не докучать даме. Считаю, что настоящий дворянин может и извиниться».

Видимо, решительность и спокойствие Евграфа повлияли на подпоручика и несколько отрезвили его. Возможно, повлияла принадлежность Тулина к знаменитому и известному Крымскому полку, который прославил себя боями за крепость Баязет. Армейские офицеры всегда с некоторым пренебрежением относились к полиции, но здесь был иной расклад. Пыл подпоручика поубавился, на лице появились красные пятна. Он стоял молча, не зная, как поступить.

— Честь имею! — заявил сыщик и покинул тамбур.

Евграф вернулся в купе, спокойно сел на своё место. Настроение было испорчено из-за потери возможности знакомства. Теперь попытка начать беседу могла быть трактована как очередная назойливость по отношению к девушке, а он этого не хотел. Незнакомка, по-прежнему читая книгу, ничем не выдавала своих мыслей, только губы ответили ему чуть заметной улыбкой. Скорее всего, она поняла суть происходящего и была благодарна неожиданной помощи. На душе Тулина несколько полегчало.

Ему не впервые приходилось защищать честь женщины, но почему-то в этот раз ему было особенно приятно. Через несколько минут вернулся подпоручик.

— Прошу извинить меня, сударыня! Мне кажется, я утомил вас! Видит Бог, без злого умысла, — заявил он, вновь заглянув в купе.

Очаровательная попутчица грациозно кивнула головой в знак прощенья, и офицер немедля покинул купе.

«Очень хорошо получилось. Он не так глуп и плох, как я думал. По сути, подпоручик просто перебрал вина. Выкинь его из купе, устрой свару, и у того не останется выбора. Или дуэль, или смерть от собственной руки», — подумал Евграф.

В своих способностях Тулин не сомневался. За ним был опыт длиною в девять лет службы на Кавказе и войны. Ему, чиновнику по особым поручениям сыскной части, не с руки было убивать молодого, хоть и несколько развязного офицера. Тем более, следующего в полк. Возможно, даже и не дворянина.

Дело в том, что ещё несколько лет назад было принято решение об обучении в кадетских корпусах и училищах детей купцов, почётных граждан, гражданских чиновников за плату. Евграф уже навоевался, настрелялся на Кавказе, а этому подпоручику только предстояло стать настоящим офицером. Евграф задумался о сути дуэли, удаче и невезении дуэлянтов.

Неожиданно нахлынули мысли: «Вот Александр Сергеевич Пушкин, самый известный дуэлянт Санкт-Петербурга, более двадцати восьми раз вызывал на поединок разного рода недоброжелателей! Часть этих дуэлей была отменена, часть состоялась. Это только из известных случаев, о которых судачила столица. Смелый человек, не терявший чувства самообладания ни при каких обстоятельствах. Все знали, что господин титулярный советник Пушкин был замечательным стрелком, постоянно упражнялся с железной тростью, держа её подолгу в руке для тренировки. Как известно, очень много стрелял из пистолета, нарабатывая навыки. Он с десяти шагов попадал в игральную карту, но судьба перевернула всё по-своему.

В 1837 погиб от руки Георга Карла де Геккерен де Антеса, офицера гвардейской тяжёлой кавалерии. Он якобы выстрелил в Пушкина не на пятом шаге, как полагалось, а на четвертом, вследствие чего опередил Пушкина в выстреле на долю секунды. А от кого погиб? Погиб от руки мужа Екатерины Гончаровой, сестры своей жены.

Хотя де Антеса выслали из России в наказание, лишив всех чинов и званий, но опять же, судьба распорядилась иначе. Он сделал блестящую карьеру во второй Французской империи, став офицером Почетного легиона. Затем командором Почетного легиона и пожизненным сенатором Франции. Злые языки говорили, что он очень доволен жизнью, считая, что, если бы не дуэль, так бы и остался в далёкой русской губернии командиром полка с большой семьёй, без особых средств к существованию. Вот и не думай о судьбе после таких примеров».

На ум пришла старая сказка-притча: «В древнюю старину жила славянская сказочная волшебница — Макошь. У неё было две сестры. С правой стороны сидела Доля, с левой — Недоля. Не покладая рук, на священном веретене пряли они человеческие судьбы. У сестры Доли нити человеческой жизни были полновесные, яркие, золотистые. У Недоли — блёклые, готовые оборваться в любой момент. Когда Макошь пряла очередную часть жизни человека, они по очереди касались нитей полотна. Так и определяли периоды жизни людей, когда и сколько удачи и радости, а когда — сколько неприятностей.

От Доли и Недоли зависели счастье и успех. Но не все так просто! Волшебница отворачивала свой лик от тех людей, которые опустили руки, теряли надежду и устали от жизни. Она покровительствовала только тем, кто боролся за свою жизнь до конца. Тем, кто не сдавался. Если человек не сдавался, она посылала Долю. Если человек ослабевал и не хотел бороться, то она посылала лихо и несчастье, то есть Недолю. Славянская волшебница Макошь считалась хозяйкой судьбы. Красивая сказка, так что от судьбы не уйдёшь!»

В России дуэли проходили постоянно, но их количество было совсем незначительным. По статистике полицейского управления, в московском военном округе с 1876 по 1881 год произошло всего шесть дуэлей, в которых участвовали один военный чин и пять гражданских дворян Москвы. Конечно, могли быть и неофициальные, но это уже пахло убийством. Во время своего царствования Пётр Первый запретил дуэли. Воинский артикул, принятый в 1715 году, гласил, что казни через повешенье заслуживал не только тот, кто выжил, но и погибший на дуэли. Однако, в реальной жизни никто за это наказан не был.

Императрица Екатерина Вторая продолжила борьбу против иноземной традиции, издав в 1787 году манифест «О поединках». В нём говорилось, что если дуэль заканчивалась бескровно, то за организацию незаконного деяния участники наказывались большим штрафом в казну государства. Если встреча закончилась гибелью одного из участников, то выживший преследовался как виновник убийства и ссылался в Сибирь. Но и этот манифест почти полностью остался на бумаге. Наказания применялись редко, в большинстве своем — или ссылка на войну, или огромный штраф.

В Европе русскую дуэль считали верхом жестокости и варварства. В России редко дрались с применением холодного оружия, все больше на пистолетах.

В Европе стреляли с тридцати шагов, а в России — с десяти. Иногда, по решению самих участников, дистанция доходила и до трех. Имелось несколько основных правил, которые сводились к следующему. Дуэль могла быть только между равными. Это означало, что если не дворянин вызывает дворянина на дуэль, то дворянин не может принять вызов. В свою очередь, дворянин мог вызвать человека ниже себя званием на поединок только по решению суда чести. Суд рассматривал и принимал решение, достойно ли лицо недворянского происхождения подобной чести от дворянина.

Оскорбления определялись тремя видами. Первой степени — это оскорбление против самолюбия конкретного человека. Второй — против чести и достоинства. Третьей — это удар, пощёчина, любое действие, связанное с применением физической силы.

На самом деле граней между этими степенями практически не было. Первая степень могла моментально превратиться во вторую или третью. Выбор оружия оставался за оскорблённым, но это право распространялось только на один вид оружия, который не может быть изменён в ходе дуэли. Особо определялось всё, что связано с нанесением оскорбления женщине. Оскорбление в отношении женщины её не касалось, но ложилось на честь имени её защитника. Выступить на защиту достоинства дамы могло любое постороннее лицо, находящееся в этот момент на месте, где произошло оскорбление. Ну и, конечно, муж или родственник, Правил было много, но основные согласовывались секундантами.

Незнакомка продолжала читать книгу со стихами, Евграф решил взять на некоторое время паузу, а к концу пути найти повод для разговора. Не заметив, Евграф задремал. Проснулся, когда уже подъезжали к Туле. Девушка уже пила чай и продолжала читать, но уже не книгу, а литературный журнал «Отечественные записки».

Журнал печатался в Санкт-Петербурге и считался не очень благонадёжным. В нём в разное время публиковались Николай Некрасов, Денис Давыдов, Михаил Лермонтов, Иван Тургенев, Михаил Салтыков и многие другие известные писатели и поэты, отличавшиеся критикой в адрес правящей власти.

Евграф с удовольствием читал произведения этих авторов, публикующиеся в этом издании, но предпочел не говорить об этом вслух. Офицер сыскного отделения не имел права поддерживать сочинения против подрыва самодержавия, нарушающие основы общества.

По обложке было видно, что она читает журнал №1 за 1880 год. В этом номере была опубликована сказка Салтыкова «Игрушечного дела людишки». Публикация этого произведения вызвала большие обсуждения в обществе. Сказка была занятной, в ней описывался мастер кукольных дел Изуверов, который создал кукол, похожих на людей. Сам мастер считал людей за куклы. В этой сказке содержалась революционная мысль о том, что большинство людей не имеют своего «я», живут по тем правилам, которые им предписаны обществом и правительством. Эти люди-куклы порождают вокруг себя много злобы и несправедливости, не принося пользы. По мнению этого мастера, куклы лучше людей, их хотя бы в коробку можно уложить. А человека-куклу в коробку не уложишь. Вот он и приносит окружающим одни горести и страдания.

«В России много чего читают — газеты, книги иностранного и русского издания, но барышни должны, как правило, читать женские романы, а не сказки крамольного Салтыкова. По-видимому, либералка с новыми взглядами на жизнь. Если может позволить себе прилюдно читать полузапрещённый журнал, не боясь надзора жандармского управления, значит, мадемуазель из очень обеспеченной семьи, возможно, из семьи знатных дворян. Таких полицейский надзор не трогает», — подумал Евграф, думая о варианте знакомства.

Наконец-то он решился завести беседу, а заодно узнать, куда направляется девушка.

— Извините, мадемуазель. Позвольте представиться, если вам будет угодно, Тулин Евграф Михайлович. Следую в Тулу по делам службы. Вижу, вы читаете господина Салтыкова, я тоже им увлечён, очень способный писатель. Хотел у вас спросить, из любопытства, правда ли, что он некоторое время проживал и служил в Туле? — уточнил Евграф с глубоким уважением, обратившись к незнакомке.

Она прекратила читать, внимательно оглядела Тулина и с милой улыбкой, не без небольшой язвительности, ответила: «Господин Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин не совсем благонадёжен, несмотря на свой престарелый возраст. Об этом знает вся Россия. Говоря об этом человеке в лестных тонах, вы или показываете мне, что вы тоже неблагонадёжный человек, или являетесь представителем славной жандармской части. Хотя, судя по вашему благородному поступку, я, возможно, ошибаюсь со вторым предположением. За ваше благородство вам искреннее спасибо. Если вам интересно, куда я следую, отвечу, в Тулу. Но поверьте, я не настроена на беседы с незнакомым человеком.

После этого девушка вновь принялась читать журнал, не обращая ни малейшего внимания на Тулина.

«Она очень умна. Да, действительно господин Салтыков был уволен в полную отставку с резолюцией императора Александра II на его служебном деле, которая звучала примерно так: „Уволить этого беспокойного человека как чиновника, проникнутого идеями, не согласными с государственной пользой“. Вся его деятельность находится под негласным контролем жандармского управления. Но мне от этого не лучше, возможность отношений пресечена бесповоротно. По крайней мере, сейчас, но не будем сдаваться. Нужно разыскать эту очаровательную особу в Туле и всё начать сначала. Если, конечно, позволят дела службы», — подумал Евграф.

Эта мысль его несколько успокоила. В Тулу прибыли во второй половине дня, ближе к вечеру. Барышня аккуратно убрала журнал, собрала вещи. Вновь с интересом посмотрела на Евграфа и пошла к выходу. Он тоже начал собираться в недоумении от взгляда девушки.

«Всё-таки нельзя понять женщин, эта милая девушка то осекает разговор, то даёт повод для возможных отношений. Может, мне этот взгляд померещился. Надо будет посмотреть — кто её встречает? Потом можно будет навести справки об этой особе», — подумал Тулин.

Глава 6 Тульские карманники

Вокзал был деревянный, с красивой резной отделкой по внешнему фасаду. Выйдя на перрон, Евграф постарался нагнать незнакомку, никак не желая терять возможность познакомиться с милой барышней. Для этого решил аккуратно обогнать медленно идущий поток пассажиров. Это удалось, и в дальнейшем он не терял её из виду, двигаясь на некотором удалении. Молодая особа шла по перрону с красивой грацией, и многие мужчины провожали ее восхищенными взглядами.

Евграф был влюбчив. Первое желание познакомиться всегда покоряло его с ног до головы. Но вдруг непроизвольно Евграф заметил, что заинтересовавший его пассажир, по виду купец, резко остановился, наткнувшись на впереди идущего по перрону человека, одетого как мещанин. Столкнувшись, оба начали выяснять отношения. Причем основным скандалистом был тот человек, который являлся виновником произошедшего. Этот мещанин размахивал руками и громко о чём-то говорил. Возможно, упрекал купца в неповоротливости. Во время перепалки к спорящим вплотную приблизился паренёк лет четырнадцати, бедно одетый. Доли минуты хватило, чтобы он быстро, двумя пальцами правой руки, попытался достать из правого кармана пиджака купца бумажник.

Но попытка провалилась. Купец быстро повернулся, и рука мальчонки соскочила с проема кармана. Неудачный воришка, по-видимому, ничего не украв, бросился бежать. Мещанин, на которого наткнулся купец, тоже моментально скрылся. Посмотрев вслед то одному, то другому, купец смачно плюнул на перрон и пошел дальше на вокзальную площадь. По пути к нему присоединился встречающий, с подобострастием подхвативший кейс, судя по одежде — приказчик. Прибывший пассажир передал кейс и, не останавливаясь, начал что-то строго ему выговаривать.

Сыщик профессионально все понял и оценил. На вокзале работают карманники, по-иному, обнимальщики и трясуны. Все очень просто — один толкает, обнимает, а другой — ворует кошель из сумки или кармана. Профессиональный интерес сыграл свою роль. Оставив попытку знакомства с попутчицей на другое время, Евграф изменил направление своего движения и, ускорив шаг, последовал за пареньком.

Преследуя его, он старался двигаться быстро, в то же время не привлекать к себе внимания со стороны пассажиров, идущих по перрону. Паренёк повернул от вокзала в левую сторону, завернул за угол какого-то склада. Евграф последовал за ним. Как только он миновал угол здания, ему предстала картина, вызывающая жалость.

Тот самый человек, на которого наткнулся купец, по-видимому, старший карманник, схватил мальчишку за правую руку, развернул к себе и несколько раз ударил. На лице паренька появились вначале слёзы, а затем и кровь.

— Ну что, зверёныш, что старшим уркам скажем? Как пустые придём? — громко заявил карманник. — Какой ты трясун, даже лепень подрезать не смог.

Сделав паузу и отдышавшись, он опять ударил. Паренёк пытался вырваться, но у него не получалось. Понимая тщетность своих попыток, он весь сжался, готовясь принять новую порцию ударов. В руке он держал скомканную купюру кредитного билета. Видимо, это все, что успел вытащить из кармана у пассажира.

«Ловок, однако! Всё-таки что-то украл!» — непроизвольно подумал сыщик.

Карманник быстро выхватил купюру из руки мальчишки и замахнулся снова. Было видно, что издевательства приносят ему удовольствие. Евграф, быстро выскользнув из-за угла, схватил его за руку и нанёс удар в область живота. Противник взвыл, сломался, упал на колени. Затем боком отполз в сторону, оперся о землю левой рукой, не выпуская из правой купюру. Вначале медленно, а затем быстрее и быстрее начал двигаться от Евграфа в сторону. Видя, что тот не желает его преследовать, карманник встал и начал убегать, оглядываясь и молча грозя кулаком. Сыщик подошёл к пареньку, взял его аккуратно за ворот рубахи и приподнял к себе.

— Кто ты будешь? Где живёшь? Кто родители? — спросил Евграф, не обращая внимания на слёзы мальчонки. — Отвечай, иначе сдам тебя городовому.

— Меня никуда не надо сдавать, барин, я сирота, и дом мой — вокзал, — нагло ответил начинающий мелкий карманник, вытирая слёзы и размазывая по лицу кровь.

— Зачем воруешь?

— Я не собирался воровать, барин! С чего вы, барин, это взяли? Показалось вам! Ей Богу, я просто шёл и натолкнулся на этого купчину. Это на меня напали, избили, ограбили! — сказал паренёк, уже успокаиваясь.

— Ох и хитрец! — с улыбкой заявил сыщик.

— Спасибо, барин! Спасли сироту! Господь вам поможет! Дай Бог здоровья! Вы благородный! Не то, что некоторые, у нас за такую босоту, как я, никто и не заступится! Спасибо вам, барин! Спасли сироту! Спасибо вам, барин! Спасли сироту! Господь вам поможет…

Евграф понял, что если парня сейчас не остановит, тот и дальше будет повторять одно и то же. До тех пор, пока не поймет, что хватка ослабла. Поняв это, тотчас попытается улизнуть. Этот хитрый ход молодых воришек известен давно, его использовала вся малолетняя босота России.

Паренька было жаль. Хотелось помочь мальчонке отойти от тёмного дела! Да и глаза и уши всегда нужны в сыскном деле! Но Евграф знал, что никакие разговоры и убеждения не помогут, подзаборная улица уже создала определённые манеры поведения и мышления у паренька. В этом случае можно привлечь его только уважением к нему, деньгами и собственным примером.

— Стой! Хватит болтать. Слушай внимательно. То, что ты — мелкий воришка, мне объяснять не нужно, я сам из полиции, не проведёшь! Но обойдёмся без городового. Предлагаю тебе честный договор и работу. Сейчас я тебя отпускаю, но ты не сбегаешь, будем честно договариваться о наших делах. Согласен? — заявил сыщик, аккуратно встряхнув паренька за ворот рубахи.

— Согласен, барин, — заявил парень.

После этих слов Евграф отпустил ворот рубахи. Мальчишка сразу отошёл на два шага, но сбегать не стал, остановился, держа своё слово. Внимательно оглядел случайного защитника.

— Говори, барин, какой такой может у нас с тобой быть договор? Как между курицей и лисой? Тыж из лягавых. А я честный шкет! Не верю я тебе! Чем ближе к барину, тем ближе к плетям!

— Это ты молодец, про барина правильно подметил, — засмеялся Евграф. — Я тебе хочу вольную работу предложить! Помощник мне нужен, я по делам здесь! Мне глаза нужны за тем, на кого я укажу. Может, записку кому отправить незаметно для чужих глаз. Будешь исправно дело делать, я оплатой не обижу.

— Я тебя, барин, понял! Бархатный ты весь, а жальце у тебя есть! Тебе, баре, агент нужен, только каждая собака в своей шерсти ходит. Мне своих сдавать негоже! Мне потом уши отрежут и холодец из них сделают, — с этими словами паренёк отошёл ещё на один шаг от Евграфа.

— Ладно, дело твоё! Только я тебя за товарищами агентить не прошу. Я в этот раз не по этому делу, мне надо за благородными присмотреть, а благородные тебе не друзья. Твои вокзальные подмастерья мне не нужны, их всякий городовой на вокзале знает. Я по другим делам, поважнее. Лови! — Тулин вытащил рубль, бросил в воздух в направлении паренька, который умело и ловко подхватил его на лету.

— Благодарствую, барин!

— Если надумаешь со мной честный договор иметь, приходи к правлению оружейного завода послезавтра, часам к девяти утра. Получишь задание на целый день. Вечером, если исправно да с умом всё сделаешь, получишь и оплату. Как зовут, величают тебя?

— Гладка шёрстка, да коготок остёр! Хитёр ты, барин, да может, человек ты и хороший? Леший вас, московских, знает! Пашкой меня зовут, кличка — Солдатик! Батька солдатом был на войне. Под крепостью Баязетом от турка сгинул, за царя да матушку Россию воевал! Бумага пришла такая с войны, — грустно добавил мальчишка. — Подумаю я, но обещать не буду. За рубль спасибо! Бывай, барин. Оружейный, значит?

— Я был под Баязетом, воевал там раньше, может, и батьку твоего знавал. Как его звали, величали? — задумчиво уточнил Евграф.

— Брешешь, барин?

— Зачем мне брехать тебе, сам посуди? — ответил Евграф.

— Батьку моего звали тоже Павлом, а фамилия Афанасьев, — удивлённо ответил паренёк.

— Нет, не знавал, к сожалению. Но всё равно, теперь мы с тобой как друзья. Если что — обращайся, я здесь, в Туле, с неделю жить буду. А кто это тебя избивал за неумелое воровство? — уточнил сыщик.

— Это Яшка, он никто! Просто старше меня, вот и выкобенивается. Подожди, чуть вырасту — я ему верну всё с прибытком и с приварком! А насчёт дружбы, я подумаю. В нашей артели и среди уличных пацанов никто с барами не дружит. Но ты не похож на обычных куркулей-богачей, человечный ты. Посмотрим, жизнь покажет. Я живу как свободный ворон, куда захотел туда и полетел, — немного помолчав, зло ответил паренёк.

Ни слова не говоря, развернулся и, не прощаясь, уверенно припустился бегом в проходы между складами, прочь от вокзала. Видимо, от радости полученного рубля, по дороге громко напевал пословицы и поговорки: «Коли в Туле ты кузнец, значит, всюду молодец! Когда тульский молот бьёт, кто-то чудо выдаёт! Оружейный наш хорош, пушку сделает за грош!»

«Да, малый не промах! Может, пригодится в сыске. Да и, может, получится его вытащить из карманного дела и спасти от тюрьмы. В дальнейшем на оружейный или ещё куда пристроить. Сначала на вокзале поворовывать будет, а потом и до грабежей и убийств дойдёт. Там и каторга светит. Жаль мальчонку, тем более — отец его младшим чином на войне сгинул. Жаль, не помню такого солдата», — подумал Евграф, прислушиваясь к скороговоркам Пашки.

По профессиональной привычке он оглядел место событий. На земле остался лежать помятый визитный билет. Был он без излишков и вензелей, но напечатанный на хорошем картоне.

Сыщик поднял его, прочёл: «Магазин-лавка в Туле. Бакалейная торговля. Лучшие колбасы. Карамель. Крупы. Масло. Мука. Заготовки и многое другое. Кузьма Кузьмич Платинин. Купец второй гильдии. Хозяин. Киевская улица, дом четырнадцать».

«Вот и ясно, что за пассажир следовал со мной в поезде. Кузьма Кузьмич Платинин, купец второй гильдии собственной персоной. Богат для своего положения, не скромничает, как все. Не по достатку живёт, видимо, фигура в Туле, благодетель и помощник городским властям», — подумал сыщик.

Евграф положил визитный билет в карман. Затем вышел из-за складов и направился к привокзальной площади, с некоторым сожалением думая о том, что, конечно, милой барышни на площади уже нет.

Как только сыщик вышел на привокзальную площадь к месту стоянки извозчиков, томившихся в ожидании хорошего клиента, к нему подошёл человек в гражданском платье, несколько моложе его самого. Несмотря на то что договорённости о встрече не было, видимо, его ждали.

Выправка незнакомца соответствовала чиновникам, которые когда-то были на военной службе. Встречающий был подтянут, одного с сыщиком роста, безупречно одет согласно светской моде. Придерживался стиля «а-ля Каракалла», как у римского императора Каракаллы, — короткие кудрявые волосы на голове, небольшая кудрявая бородка и тонкие усы.

Лицо его было весёлым и жизнерадостным, взгляд — задорным и хитрым. Создавалось впечатление, что все действия, в том числе и встреча гостя, развлекают его и наполняют жизнью. Что-то неуловимое в его чертах напомнило Евграфу о прекрасной незнакомке, следовавшей в поезде.

— Не вы ли будете титулярным советником Евграфом Михайловичем Тулиным? — спросил подошедший.

— Да, это я. Что вам угодно?

— Пётр Владимирович Брежнёв! Помощник по особым поручениям при начальнике императорского тульского оружейного завода главного артиллерийского управления, генерале от артиллерии, Бестужеве-Рюмине, — несколько высокопарно представился встречающий.

Затем улыбнулся и весело добавил: «Очень рад вас видеть! Генерал ждёт, не будем задерживаться! Я уж думал, что вы не приехали. Все пассажиры уже давно вышли и разъехались, а нашего гостя всё нет и нет. Пойдемте за мной, вон к тому экипажу с важным кучером».

Евграф не стал делиться с новым знакомым своими приключениями. Просто последовал за ним. Пока они следовали к экипажу, стало понятно, что Брежнёв — коренной туляк, так как говорил он с местным диалектом, напоминавшим южнорусские говоры. Он практически не выговаривал звук «г», а менял его на мягкий звук «х». Поэтому некоторые фразы сразу позабавили сыщика, дав хороший настрой первой встрече.

Евграф от этой привычки давно избавился и даже не помнил, как. Видимо, в связи с тем, что уехал из Тулы в раннем возрасте. Но произношение слов подобным порядком совсем не портило общение. Наоборот, даже добавляло какой-то провинциальной самобытности и доброты. Буквально через несколько минут сыщик привык к выражениям спутника и забыл про эти изъяны речи.

Извозчик ждал. Пролётка была явно заводская, в хорошем содержании. Кучер с бородой, уверенный в себе, сидел на козлах как генерал в кабинете. Он создавал впечатление человека строгого, важного, выполняющего работу, необходимую обществу, которую кроме него выполнить никто не сможет.

— Евграф Михайлович, какие у вас планы на сегодня? — спросил встречающий.

— Давайте к цыганам в хороший трактир, непременно с дамами! Погуляем хорошенько. Утром к генералу. Я всегда так работаю!

Увидев широко раскрывшиеся глаза чиновника, Тулин засмеялся и сказал: «Не пугайтесь. Шучу! Совершенно никаких личных планов. Знакомых здесь нет, мне совершенно нечем занять себя, в том числе и вечером. Постараюсь как можно быстрее выполнить задание, для которого прибыл в Тулу. Вечером поселюсь в какой-нибудь тихой гостинице, недалеко от завода и без рестораций. Для того чтобы спокойно спать и не мозолить глаза местным сплетникам. В этом надеюсь на ваши рекомендации, а что предлагаете вы?»

— Генерал Бестужев ждёт вас! Ждёт немедленно, очень обеспокоен! После разговора с ним определимся с дальнейшими действиями. Прошу присаживаться и поедем! Здесь недалеко.

— Тогда зачем спрашивать? Или это тульская традиция? Меня предложение вполне устраивает. Едемте к генералу.

Первым присел в пролетку гость. Подождав, когда тот удобно расположится, Пётр Владимирович тоже разместился. Экипаж тронулся. Разговор продолжился.

— Что у вас случилось? В чём такая обеспокоенность и важность? Что за пожар? — уточнил Евграф.

Но представитель завода не ответил на заданный вопрос. Промолчал, как будто не расслышал, но в то же время начал рассказывать о местных обычаях и достопримечательностях с живостью и интересом, как будто это его интересовало гораздо больше, чем заводские проблемы.

— Как наш вокзал, не правда ли — хорош? Это наш новый, лет тринадцать назад построили, старый вокзал был в Заречье, часть города так называется. Лес для вокзала хороший использовали, поэтому выглядит достойно. Вначале хотели начать каменный строить, да не получилось по деньгам. Якобы потратились наши купцы накануне строительства дюже сильно, вот и отказали губернатору в средствах на каменный.

Посмотрев на недоумённое лицо Евграфа, продолжил: «Большие капиталы в Москву и Санкт-Петербург отвезли, на подкуп. Говорят, что, когда в 1864 году принималось решение о строительстве Московско-Курской железной дороги, мы в плане не стояли. По первоначальному проекту дорога должна была обойти Тулу стороной, на Калугу и далее на Орел. Но купцы и промышленники, занимавшиеся продажей зерна, каменного угля, оружия и другими промыслами, всем миром взялись за дело. Никто не знает, сколько денег отвезли в Москву и Санкт-Петербург, но проект изменили. Так Тула обрела свою железную дорогу. Если бы не они тогда, сейчас бы вы к нам на перекладных летели.

Когда построили вокзал в 1868 году здесь, в этом захолустье, тоже всё изменилось. Раньше на месте вокзала были только ватная фабрика и склады, да цыганский табор обитал, в общем, дыра дырой. А сейчас здесь и круглый сад для прогулок, и столовая с трактиром. Всё, что нужно пассажиру и обществу. Земля в этой округе подорожала, многие богатые люди дома строят именно здесь. Это место становится модным».

— Вот бы никогда не подумал, сколько козней связано с простым железнодорожным вокзалом, — ответил Евграф.

— И я бы не подумал, пока знающие люди не рассказали. Кстати, о вокзале! Сейчас у нас новый весёлый рассказ гуляет по Туле. Послушайте. На перроне Курского вокзала в Туле стоит высокомерная тульская дама. Стоит, высоко задрав нос. А рядом с ней два чемодана. Мимо проходит скромно, но с достоинством одетый мужчина с большой бородой. Дама просит занести чемоданы в вагон и платит за эту работу гривенник. Мужчина с благодарностью принимает гривенник. Уважительно кланяется и возвращается на перрон.

Соседний пассажир по вагону удивлённо спрашивает у дамы: «Знаете, кто это был?»

Дама отвечает: «Нет, я не заметила. Да и не смотрела на этого носильщика».

Попутчик — с чувством юмора, рассказывает ей, что это был граф Лев Николаевич Толстой собственной персоной.

Дама бросается к выходу, выбегает на перрон. Подбегает к писателю и, стыдливо извиняясь, говорит: «Лев Николаевич, извините, ради Бога, простите меня, глупую, не узнала, верните уж гривенник».

Лев Николаевич совершенно невозмутимо смотрит на эту глупую даму и без тени улыбки отвечает: «Нет-нет, сударыня, не отдам и не просите. Я его честно заработал».

Оба пассажира экипажа весело рассмеялись. Кучер тоже веселился, слушая разговор молодых людей. Это было видно по его хмыканью и активно дрожащей от смеха спине.

— У нас в Туле очень весело! Трактиров и питейных домов много. Все они в рост идут на грехе человеческом. Для каждого сословия свои, по доходам. Богатеют на пьянстве и кураже. Рабочих много, почти сорок фабрик да заводов. Рабочий люд, зарплату получая, лучшую её часть оставляет в кабаках. Пить начинают в субботу, после расчета у хозяина. Продолжают отдыхать в воскресенье. Некоторые и понедельничают, и вторничают. К работе приступают аж только в среду, а то и в четверг. От пьянства происходят драки, да и убийства бывают. Бьются насмерть. Оно ведь как, шатающейся корове — где сена клок, где вилы в бок! — продолжал рассказывать Пётр.

— А когда же работают на заводах, если постоянно пьют? — удивлённо уточнил Евграф.

— Работают знатно, по шестнадцать-восемнадцать часов в день! Вот и всё упущенное время наверстывают. Всё, что положено, любую продукцию выпускают к сроку. Хозяева их прощают и особо не ругают. Все довольны: и хозяева, и рабочие. Поэтому у нас здесь бунтов со времён мятежника Ивана Исаевича Болотникова не было, и надеемся — не будет.

— В Москве тоже трактиров не избегают. В белокаменной знаете, как купцы говорят в шутку: «Пей, да людей бей, чтоб знали, чей ты сын!» — с улыбкой ответил Евграф.

— У нас тоже купцы не отстают. Вот недавно, в воскресенье, один заезжий купец то ли из Калуги, то ли из Орла, на Миллионной улице устроил весёлую потеху. Это улица ведёт на чугунный мост, на выезд в сторону Москвы. Нагулявшись в ресторации где-то на Литейной улице, побил достойно посуды да зеркал. Потом нанял трёх извозчиков. Посадил в две пролетки афанасьевых девок — наших дам легкого поведения, цыган.

Сам сел в третью, кучера выгнал и начал устраивать гонки версты на три, от пересечения улицы Литейной с улицей Миллионной, до Чугунного моста и обратно. Но катался не просто, а норовя сбить случайный люд.

Дурил так больше часа, так бы и не остановился, пока кого-нибудь не покалечил или лошадей не загнал. Но к радости народа городовые в воскресенье находятся в полной готовности к наведению порядка. Девок и цыган остановили сразу, они плохого и не делали, только за ним ездили и песни пели. Но за самим купцом гонялись долго. Когда поймали да скрутили, лёжа в луже, он злобно смотрел на народ и кричал на городового: «Ты моему нраву не перечь, все куплю новое, зачем г… беречь».

— А как же местная власть на эти безобразия реагирует? Неужто прощает и не наказывает?

— Почему не наказывает, наказывает! Строго спрашивают! За такие шалости поручат ему сделать большой благотворительный взнос для общественных дел. Купцу наука, а народу польза.

— Чем ещё интересна ваша губерния занимательным и поучительным?

— Вы в первый раз в Туле? — спросил Пётр.

— Нет, не в первый. Я здесь родился, затем учился в Александровской кадетке. Однако покинул Тулу давно, ещё в юном возрасте. Особо жизнью губернии не интересовался. Хотя, признаться, мне это не безразлично, — ответил Тулин.

— Что вы говорите? Это очень интересно. Постараюсь в дороге рассказать вам как можно больше о городе и публике.

— Как вы, наверное, знаете, у нас проживало и проживает много интересных людей, — с уважением и истинной гордостью сказал Пётр Владимирович, — вот, к примеру, статский советник Михаил Евграфович Салтыков! Был у нас в Туле управляющим казённой палатой лет пятнадцать назад. Как рассказывают старожилы, заслужил к своей персоне почёт и уважение и вечную память образованного народа.

«Опять Салтыков, у них, похоже, вся Тула читает его нравоучительные сказки», — подумал Евграф, но вслух ничего не сказал, продолжая с интересом слушать говорливого собеседника.

Пётр продолжил: «Приехал из Москвы в 1866 году. Меньше года послужил управляющим казённой палатой, шуму навел знатного! Если кто плохо докладную представил, он его и в шкуру, и в гриву. Ногами топает, кричит, чернильницами бросается, глядь — того и пришибёт ненароком чиновника. При нём крысы канцелярские как мыши стали, боялись его страшно! Как в сказке, чудеса в решете, дыр много, а вылезти негде. Зажал он всех наших богатых отцов города жёсткими тисками. Сам лично проверял — все ли пошлины да сборы направлены в казну. Ремесленников и всяких людей дела защищал, а взяточников и мздоимцев не любил.

С нашим губернатором Михаилом Романовичем Шидловским они вначале были друзьями, чуть не в обнимку ходили. Играли в пикет, каждый день встречались. Весь город знал: где генерал-майор Шидловский, там и действительный статский советник Салтыков, и наоборот.

У нас ведь в Туле генералов можно по пальцам пересчитать, а если считать, так одной руки хватит. А поводом для обид бывших друзей стало заседание, которое проходило в служебной квартире губернатора. Он всех на утреннее присутствие собрал, но сам на час или два опоздал. Так вот, господин Салтыков при всех присутствующих чинах сказал губернатору, что его опоздание на общее присутствие — это невежество по отношению к собравшимся и значительное свинство. Он Салтыков, управляющий казённой палатой губернии, а не холоп и не мальчик, чтобы ждать милости прибытия такого большого чина, как Михаил Романович. Хотя губернатор был тоже крикун хороший, но виду не подал, промолчал. Видимо, генеральскую гордость спрятал, не хотя ссоры.

Вроде бы на этом присутствии всё обошлось без дальнейших ссор и скандалов. Но вечером, при очередной встрече в каком-то присутствии, какая-то муха опять укусила действительного статского советника Салтыкова, а может, он почувствовал слабину у губернатора. Михаил Евграфович продолжил указывать губернатору на его ошибки в управлении губернией. А дальше ещё интереснее. На вечернее присутствие губернатора явился ещё один наш уважаемый гражданин города, городской голова Николай Никитич Добрынин. Явился не в настроении, на присутствии начал устраивать словесную перепалку с полицмейстером по поводу его воровства овса и сена для своих личных нужд. Того самого сена, которое город отпускает для содержания губернских пожарных лошадей. Началось тут — «Бей сороку, бей ворону».

В общем, скандал пошёл, взаимные оскорбления, только лишь драки не было. Говорят, что Михаил Евграфович тоже масла в огонь подлил своими высказываниями в адрес губернатора и его стиля руководства губернией и публикой, особенно по поводу пьянства чиновников в различных кабаках и незаконных уборок улиц с привлечением полиции. Дело в том, что генерал-майор Шидловский Михаил Романович до назначения губернатором раньше был командиром Волынского полка и считал, что одна из задач полиции — заставлять хозяев домов и дворов убираться на территориях, примыкавшим к домовладениям. Дошло до того, что губернатор закрыл присутствие по причине возбужденного состояния его членов. Перед закрытием начал выговаривать Салтыкову в резкой форме за его высказывания в утреннем и вечернем собраниях.

С этого дня начались генеральские войны на потеху всему городу. В кляузах победил Михаил Романович! Добился того, чтобы господина Салтыкова с этой должности убрали. Говорят, что лично государь-император, в то время Александр Второй, принял данное решение. Однако и Михаил Евграфович оказался непрост. Как говорится в старой русской поговорке: «Шалишь, кума, не с той ноги пошла».

Создал господин Салтыков о губернаторе долгую народную память, написал на него такие сатиры, которые всю Россию уже давно веселят!»

— Да, такой интересной истории я не слышал. Удивительные подробности! — улыбнувшись, ответил Евграф.

— Читали сочинение господина Салтыкова: «История одного города»?

— Не читал, но слышал! — ответил Тулин.

Евграф все произведения этого прекрасного писателя читал и был о них высокого мнения. Однако, как и в поезде при разговоре с незнакомой очаровательной пассажиркой, решил не сознаваться в этом. Непристойно чину полиции интересоваться произведениями неблагонадёжных граждан империи, тем более признаваться в этом первому встречному, хотя и помощнику по особым поручениям при начальнике императорского оружейного завода.

— Очень зря! Прочтите обязательно! Это про нашего бывшего губернатора, Шидловского Михаила Романовича, и наш город Тулу в том числе. Это произведение не приветствуется, но у нас все, кто просвещён, читают и смеются. Автор, конечно, сам и про себя там написал, тоже был не подарок для подчинённых чиновников казначейства. Однако наше губернаторство прославил от души. Господину Салтыкову хватило девять месяцев пожить в Туле, и он смог написать такой шедевр литературы. А если бы он побольше прожил и послужил в казённой палате? Что было бы с нашей городской публикой?

Сюжет от говорящей головы градоначальника, описанный господином Салтыковым в «Истории одного города», особо мне нравится. На память для вас зачитаю: «Градоначальник безмолвно обошёл ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнёс: „Не потерплю!“ — и скрылся в кабинете. Чиновники остолбенели; за ними остолбенели и обыватели».

Или вот такие сюжеты: «Новый градоначальник заперся в своем кабинете, не ел, не пил и всё что-то скрёб пером. По временам он выбегал в зал, кидал письмоводителю кипу исписанных листков, произносил: „Не потерплю!“ — и вновь скрывался в кабинете». «Проснувшись, обыватель мог видеть, как градоначальник сидит, согнувшись, за письменным столом, и всё что-то скребёт пером. И вдруг подойдёт к окну, крикнет: „Не потерплю!“ — и опять садится за стол, и опять скребёт».

— А вы, Пётр Владимирович, я гляжу, смутьян и бунтовщик. Народоволец с опасными взглядами! Как же вас терпит генерал Бестужев, или он разделяет эти предпочтения? — обратился Евграф к собеседнику с улыбкой, не то в шутку, не то всерьёз.

— Да нет, Евграф Михайлович, какой я смутьян? Я за сильную государственную власть, но без дурости и самодурства! Просто уважаю талантливых людей, к которым относится и господин Салтыков! Кроме того, я люблю хорошую шутку, а в его произведениях их достаточно. Господин Салтыков вообще-то был в разное время чиновником по особо важным поручениям при Министре внутренних дел, вице-губернатором в Рязани, в Твери. Вышел в отставку в чине статского советника, что соответствует званию генерал-майора согласно «Табели о рангах». Насколько я осведомлён, сейчас трудится для журнала «Отечественные записки», что в Санкт-Петербурге, полностью разрешённого правительством.

— Да, вы правы. Я пошутил, уважаемый Пётр Владимирович. Продолжайте, не кипятитесь. Право, вас интересно слушать! — сказал Евграф, видя, что вызвал обиду у собеседника.

Он не стал говорить ему, что журнал находится под негласным контролем полиции, периодически изымаются целые выпуски этого издания.

— А вы слышали о таком произведении господина Салтыкова, как «Дневник провинциала в Петербурге»? Прекрасное произведение, он написал его о жителях уездного города Алексин. Одна только фраза чего стоит: «Все притворялись, что у них есть нечто в кармане, и ни один даже не пытался притвориться, что у него есть нечто в голове».

Ну и другое: «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил». На мой взгляд, одно из самых удачных произведений. В этом произведении упоминается наша река Упа. Читали? — уточнил Пётр Владимирович.

— Слышал, конечно, но, к сожалению, такие сочинения господина статского советника Салтыкова не читал, — вновь слукавил сыщик.

— Мне очень нравится сама манера изложения сатиры! Действительно же, у нас некоторые высокопоставленные чиновники, кроме узких знаний по службе, больше ничем не интересуются. Закостенели в своей служебной безграмотности. Стали сдерживающим барьером развития прогресса и общества. Без слуг и помощников сами уже и расписаться не могут. Мне вот нравится, как это подчеркнул господин Салтыков в беседе двух генералов: «Как нет мужика — мужик везде есть, стоит только поискать его! Наверное, он где-нибудь спрятался, от работы отлынивает!»

Истории продолжались, Пётр Владимирович не умолкал ни на минуту.

— Так вот, когда нашего уважаемого управляющего казначейством господина Салтыкова обворовали на нашем железнодорожном вокзале, он на присутствии у губернатора заявил: «Во всех странах железные дороги для передвижения служат, а у нас сверх того и для воровства».

Евграфа поражали память и знание собеседником такого обилия пословиц, поговорок, событий, различных историй, близких к жизни всех слоёв общества.

Сыщик опять вспомнил о своём приключении и подумал: «Видимо, этот вокзал с момента его начала работы стал прибежищем карманников. Такие, как молодой воришка Пашка, теперь подросли и новых мальцов втягивают в преступный расклад».

Вновь вернулась мысль о милой незнакомке, и он прикинул, каким же образом попытаться разыскать прекрасную даму, следовавшую с ним в одном вагоне. Задача была сложной. Не будешь же посещать все публичные места или спрашивать у случайных людей.

— А что же сейчас тульский губернатор представляет собой, как местное общество о нём отзывается?

— Ныне у нас с 1878 года губернаторствует Сергей Петрович Ушаков. Тайный советник и почётный гражданин города. Много для города и губернии старается сделать, правда, за чужой счёт. Меценатство расцвело, купцы и богатые промышленники деньги не жалеют для общества. Умеет он их убедить! Вот недавно известный купец первой гильдии Игнат Козьмич Платонов отдал под общественную лечебницу свой дом. Да за свой счёт и переоборудовал.

Год назад купец Красноглазов был награжден орденом Святого Великомученика Равноапостольного князя Владимира IV степени за то, что пожертвовал двадцать пять тысяч рублей на открытие в Туле приюта для неимущих граждан. Да много таких благодетелей, долго перечислять. В общем, губернатор не сидит на месте. Человек добрый и весёлый, ночью его никто в окнах не видит сидящим за письменным столом! Из окон крики «Запорю» и «Не потерплю» не раздаются, — с уважением ответил Брежнёв.

— Мне кажется, что вы, Пётр Владимирович, знаете всё про Тулу. Если так, тогда скажите, а откуда пошло название города? — спросил Евграф.

— Всё, да не всё! Но знаю много. А вы, что ж, не знаете? Какой же вы туляк тогда?

— Я тоже знаю, но хотел бы сравнить. Может, вы что нового расскажете, — ответил Тулин.

— Хорошо, но вначале моя версия, затем ваша! Откуда пошло название? По-разному говорят. Народ одно, умные и учёные — другое! Но я придерживаюсь следующей версии. В давние времена правил Золотой ордой хан Жанибек, одиннадцатый хан Золотой орды. Как полагается настоящему хану, своё место на троне расчистил путём уменьшения своей родни. Для начала убил двух старших братьев: он был младшим сыном, и трон по обычаям был ему не положен.