Бесплатный фрагмент - Дело было на Уралмаше

ГОД ВЕЛИКОГО МОЛЧАНИЯ

ГЛАВА 1. В которой Вера просыпается в немом кино

— Ты чего носом своим мокрым тыкаешься? Встану я, встану! Даже у бывшего усы не так кололись!

Эй, а ты чего молчишь? Ты со мной больше не разговариваешь? Интересно, и что я тебе такого сделала? В долг не просила и твою мышку в холодильник не прятала.

Вера сегодня встала позже обычного. Синьор Помидорио, наглый потомок тосканских дворовых, вдруг решил разбудить хозяйку. Никогда такого не было. Голова странно гудела — как после переговоров с бутылкой кьянти о смысле бытия.

Дел на день запланировано не было, поэтому Вера собиралась валяться в кровати и прямо там есть чипсы, запивая колой. Это она называла медитацией. Вечером, когда крошек на простынях будет больше, чем снежинок в сугробе, она планировала минимум полчаса обливать себя кипятком, а потом отправиться на свидание. Ну, как на свидание — просто в театр. Компании не нашлось, поэтому она решила, что это будет свидание с самой собой. «Я как минимум интересный собеседник, а в театре и разговаривать не придется», — убеждала она себя, глядя в зеркало.

— Так, дорогой Синьор, у тебя же в тарелке пусто, ты чего молчишь-то? Обычно ты тут с утра пораньше оперу читаешь на тему «Хочу жра-а-ать!». Не поняла… Почему у тебя рот открывается, а звука нет? Ты заболел что ли? Ну, етить-колотить, крошки в постели отменяются, едем к ветеринару?

Вера судорожно начала собираться, поскальзываясь на чеках за кофе из «ЖизньМарта», побежала в ванную, включила воду и остолбенела. Вода бежала, но её было совершенно не слышно. Ни привычного шума, ни плеска. Только картинка, как в немом кино с очень плохим сценарием.

— Да что ты будешь делать! К врачу нужно мне! Я оглохла! Это отит или мне таракан в ухо залез и там мебель переставляет? Синьоооор, ну-ка посмотри мое ухо. А, блин, ты же кот, твоя специализация — мыши, а не серные пробки.

Где работает хороший отоларинголог, Вера не знала. Подруги о проблемах с ушами не рассказывали, если не считать историю про то, как Светка сережку в слуховом проходе потеряла. Решила обратиться в чат дома «66-я цивилизация», может, соседи подскажут, где поблизости можно уши почистить. Открыла телефон.

@Флора

Кто-нибудь знает, где лора хорошего найти? У меня, кажется, проблемы со слухом.

@Теана

Доброе утро. А какая тишина сегодня в доме — красота! Прямо наслаждаюсь. Как в санатории.

— Это что еще за новости? Я не одна оглохла? — прошептала Вера. — Это был метеорит, смертельный вирус или ураном нас засыпало? Или Иннокентий наконец-то добился идеальной тишины, подключив дом к астральному глушителю?

В чате хорошего лора не подсказали, зато Наталья философски заметила: «Тишина — это не отсутствие звука, а состояние души». На что Тегомир тут же парировал: «А у тебя, Наталья, душа, видать, пустая, раз такая тихая!». Вера отбросила телефон. Решила действовать по старинке: быстро собралась и поехала в поликлинику к терапевту, как рядовая гражданка с рядовой глухотой.

На улице солнце светило особенно ярко, птички пели, камушки под ногами скрипели, а ветер забавно свистел в ушах.

— Так, чёрт бы его побрал! — воскликнула Вера, услышав свой собственный голос и щебет воробьев. — Я прекрасно всё слышу! У меня галлюцинации? Акустические, да? Ладно, пойду мороженку куплю, успокою нервы, и домой сразу. Вот ведь причудилось спросонья, надо меньше спать. Или больше.

Она купила эскимо и, уже облизывая пустую палочку, зашла обратно домой. Из-за угла выскочил Синьор. Рот его открывался в немом крике «Ты где шлялась!». И Вера снова не услышала ни звука. Ни мурлыканья, ни требовательного «мяу». Только абсолютную, звенящую тишину.

И тут ее осенило. Это не она глохнет. Это звуки пропадают. Выборочно. И начинается это странное проклятие почему-то с неё и её кота.

«Так, крошки в постели и кипяток подождут, — решила Вера, глядя на немого, но очень выразительного Синьора. — Похоже, у меня сегодня всё-таки будет свидание. С загадкой. И, чёрт побери, это куда интереснее, чем одинокий поход в театр».

У Северьяна утро тоже не задалось. Он, как обычно, включил на колонке свой утренний плейлист «Бодрячок». Но колонка молчала. Нагло, демонстративно молчала. Индикатор горел, Bluetooth был подключен, а из динамиков не доносилось ни шипения, ни, собственно, музыки.

— Ну-ка, браток, не дури, — Северьян потряс колонку, как когда-то в детстве кассетный плеер. — Батарейка села? Или ты, как и я, с понедельника не в ресурсе?

Решил, что Вселенная намекает на утро без агрессивного бита. Ладно. Перешёл к плану «Б» — утренней зарядке, чтобы хоть как-то оправдать своё существование перед лицом нового дня. Сделал первое приседание, ждал привычного хруста — того самого, что напоминает звук переламываемых сухих веток где-то глубоко внутри.

Но не услышал ничего. Ни щелчка, ни скрипа. Тишина.

— Хм, не хрустит, — замер в полуприседе. — Ногу что ли сломал или вампиры ночью хрящи выгрызли? Или это я, наконец-то, омолодился?

Помахал ногой в воздухе — всё работает, не болит. Просто без звука. Как в кино, когда герой жует печенье, а хруста нет — и сразу ясно, что он психопат.

— Ладно, сегодня без физнагрузки. Знак свыше. Пойду, сварю кофе.

Кофеварка, обычно урчавшая, как маленький довольный зверек, сегодня работала в режиме пантомимы. Струйка пара, пузырьки — полный визуал, а звука ноль. Северьян уже начал подозревать, что он не омолодился, а, наоборот, резко и бесповоротно оглох. Мысль была столь же гениальной, сколь и пугающей.

Он щелкнул пальцем по кружке — не звенит. По лбу — тоже тихо.

— Если я глухой, то почему слышу свой внутренний монолог? Или я просто думаю, что слышу? — бормотал он. — Блин, сейчас до шизофрении додумаюсь.

Решил провести решающий тест. Подошел к стене, за которой, как он знал, каждое утро сосед Аркадий с невероятной мощью чихал ровно три раза. Приложил ухо.

Тишина. Ни одного «Апчхи!». Ни на русском, ни на другом языке.

Вот это уже было серьёзно. Если замолчал Аркадий, чье утро без чихания было немыслимо, как рассвет без солнца, значит, дело не в нём. Значит, дело в мире.

Он схватил телефон. Чат дома «66-я цивилизация» уже взорвался.

@Тайный вестник с 1-го этажа (отправлено 55 минут назад):

Что-то сегодня крысы в подвале не скребут, подозрительно… И двери не хлопают. Странно.

@Бабушка Нина с 3-го этажа (отправлено 25 минут назад)

У меня кресло-качалка не скрипит.

@Дикий ангел с 16-го этажа (отправлено 15 минут назад)

Нина Петровна, вам бы к врачу!

@Мария с 11-го этажа (отправлено 5 минут назад)

Соседи, вы что сегодня не моетесь? Не слышу песен в душе!

@Динара с 13-го этажа (отправлено 5 секунд назад)

А я вас всех прекрасно слышу! И топот, и крики!

@Василек с 4-го этажа (отправлено 5 секунд назад)

Ребята, а у меня чайник молчит. Я его вчера не хвалил, а он на меня, видать, обиделся. Или это намёк, что пора на работу?

@Северьян со 2-го этажа (отправлено сейчас)

Ребят, а у меня коленки не хрустят!

@Иннокентий:

Прошу всех сохранять спокойствие. Я уже связался с управляющей компанией. Они уверяют, что шум воды, электричества и коленей в их зону ответственности не входит. Проверю лично.

@Афанасий:

Уникальное предложение! Пока звуки не вернулись, могу провести эксклюзивные показы ваших квартир в режиме полной тишины! Идеально для шумных пороков!

@Тегомир:

ЭТО ВЫ ВСЕ СИМУЛЯНТЫ! ЧТОБЫ МНЕ НА НЕРВАХ СЫГРАТЬ!

@Василек:

Ребят, а у меня чайник не только молчит, он еще и подмигивает. Или мне кажется? Ладно, пойду, может, телевизор посмотрю… Ой, а он тоже беззвучный. Как в детстве, когда родители спали!

@Неонила:

Дорогие соседи, сохраняем спокойствие! Просьба к тем, кто ещё слышит: составьте список пропавших звуков. Нужно найти закономерность, прежде чем тишина съест и наши мозги.

Вера усмехнулась:

— Ну вот, теперь точно конец света, если Иннокентий лично пошёл. Осталось дождаться, пока он скажет, что всё под контролем.

Синьор Помидорио, тем временем, забрался на подоконник и внимательно смотрел вниз, на улицу. Там тоже что-то происходило. Люди шли, говорили, жестикулировали — но весь мир, словно кто-то выключил звук в телевизоре.

ГЛАВА 2. В которой тишина знакомится с вишнёвым вареньем

День шёл своим чередом, только времени будто стало меньше. Часы тикали, но никто этого не слышал. Люди двигались медленнее, потому что звук всегда служил опорой: шаги, речь, звон чашки — мелкие подтверждения существования. Теперь этих подтверждений не было.

Вера сидела на кухне и разглядывала дырки на сыре, будто бы это был билет на спектакль, который отменили.

— Если бы Беккет был жив, он бы точно написал пьесу про это, — сказала сама себе вслух Вера.

Вера зашла в чат. Нужны были не просто союзники, а мозги и руки.

@Неонила

Судя по всему, процесс нарастает. Пропадают не только звуки, но и ощущения. Люди теряют ритм — это уже не просто сенсорная депривация, а нарушение когнитивной карты.

@Флора

А что это значит по-русски?

@Неонила

Это значит, что мозг привык ориентироваться на звуки. Когда их нет, он теряет ощущение «сейчас». Поэтому кажется, будто всё застыло. Рекомендую включить свет — хотя бы зрительный ритм останется.

@Северьян

А я, наоборот чувствую, что стал спокойнее.

@Неонила

Спокойствие — тоже реакция. Иногда психика замирает, как мышь перед хищником. Главное — не привыкать к этому.

@Вера

@Иннокентий, @Афанасий, @Евсений, @Неонила. Срочный совет по ЧС звукового диапазона у меня в 27-й. Печеньки и чай предоставляются.

@Иннокентий

Согласен. Ситуация требует системного анализа. Буду.

@Афанасий

Печеньки — мощный аргумент! Уже лечу с блокнотом для конспирологических схем и открывателем пространств!

@Евсений

Разберём. Уже иду, с собой мультиметр и паяльник. Вдруг пригодится.

Через десять минут в квартире Веры царила сюрреалистическая картина. На кухне сидел Иннокентий, мужчина с лицом бухгалтера, обнаружившего ошибку в ведомости Вселенной. Перед ним лежал блокнот, и он что-то методично зарисовывал. Рядом порхал Афанасий, риелтор с горящими глазами пророка, учуявшего уникальное предложение на рынке недвижимости.

У розетки, с мультиметром в руках, пристроился Евсений. Человек-мастер на все руки. Не смотря на свой совсем еще юный возраст, его чёлка уже была слегка тронутой благородной сединой, а в глазах читалась глубокая мудрость.

— Итак, — начал Иннокентий, расправив бумаги, — докладывайте.

— Напряжение в сети стабильное, — констатировал Евсений своим спокойным, глубоким баритоном. — Частота тоже. Значит, дело не в электромагнитных помехах. Интересно.

В дверь постучали. Вернее, Вера увидела, как дверная ручка дернулась, но никакого стука не последовало. Она открыла. На пороге стояла Неонила. Её появление всегда вызывало лёгкий переполох, даже в условиях звукового апокалипсиса. Она была не просто красива — она была гармонична, как аккорд из трёх идеально подобранных нот. В руках она держала небольшую баночку с тёмно-рубиновым вареньем.

— Простите за опоздание, — произнесла она голосом, который был бы мелодичным, если бы не давящая тишина вокруг. — Столкнулась с Тамарой Петровной и Василием Ивановичем на лестничной клетке. Кажется, у них возник коммуникационный коллапс. Пропустите?

Она вошла, и сцена приобрела завершённость.

— Системный сбой, — не глядя на неё, произнес Иннокентий, показывая на свою схему. — Движется от нижних этажей к верхним. Сначала фоновые звуки уюта, теперь — механические.

— Это не сбой, это ритуал! — воскликнул Афанасий. — Дом сбрасывает с себя шелуху мирской суеты!

— Сомнительно, — спокойно возразил Евсений, откладывая мультиметр. — У ритуалов есть исполнитель. Здесь же — чистая физика, только мы её не понимаем. Я проверял стены. Нет вибраций. Звуковая волна гасится в самом воздухе, не долетая до уха. Как будто между источником и приёмником возникает локальное звуковое вакуумное поле.

— Прекрасная метафора для современных отношений, — тонко улыбнулась Неонила, добавляя варенье в чай. — Мы всё чаще сталкиваемся с явлением, когда один партнёр говорит, а другой физически не способен услышать вибрации. Как раз случай наших соседей за дверью.

В этот момент дверь приоткрылась, и в квартиру вошли Тимофей Петрович и Маргарита. Она была заплаканной, он — абсолютно потерянным.

— Вера, она… она… — Тимофей, для которой крик был нормой жизни, сейчас говорил тихо и с надрывом. — Она говорит, а я не слышу! Только вижу, как губы шевелятся!

Все посмотрели на Маргариту. Она обреченно вздохнул и произнесла:

— Тимочка, успокойся, всё наладится.

И это было самое жуткое. Вера, Иннокентий, Афанасий, Евсений и Неонила отчетливо услышали её слова. Голос был обычным. Но для Тимофея прозвучал абсолютно беззвучно.

— Объясните это! — потребовал Иннокентий, в ярости черкая в блокноте. — Механизм избирательности! Это абсурд!

— Абсурд — это просто нераспознанная закономерность, — парировала Неонила. — Маргарита, вы слышите Тимофея Петровича?

Она печально покачал головой.

— Нет. Вижу, что говорит. Очень эмоционально. Но тишина.

Евсений внимательно посмотрел на них обоих.

— Гипотеза, — сказал он. — Звук не исчезает физически. Он становится приватным. Не для всех, а для конкретного слушателя. Как будто у каждого из нас появился личный звуковой фильтр.

— То есть мой голос для Маргариты — в её «чёрном списке»? — с ужасом прошептал Тимофей.

— Скорее, в «списке игнорирования», — мягко поправила Неонила. — Тишина лишь обнажила уже существовавшую динамику. Вы годами слышали не друг друга, а собственные ожидания. Теперь это стало физически явно.

Афанасий, тем временем, лихорадочно печатал в чат: «Уникальное наблюдение! Тишина кастомизируется! Обнаружены случаи межличностного звукового игнорирования!»

Вера отобрала у него телефон, но было поздно. В чате поднялась новая волна паники, соседи проверяли, слышат ли они своих домочадцев.

Внезапно замигал телефон Иннокентия. Он посмотрел на вызов и поднес аппарат к уху.

— Да?.. Что?.. Повтори… Где?.. Понял. Идем.

Он положил телефон на стол. Его лицо стало еще более серьёзным.

— Это была бабушка Нина из 121-й. Она не говорит, она плачет. Её кресло-качалка… перестала скрипеть. Последний бытовой звук в доме… исчез.

Тягостная пауза повисла в комнате. Тишина стояла такая, что хотелось разорвать её чем угодно — хоть ложкой по кастрюле.

— Значит, эскалация, — констатировала Вера.

— И у неё есть направление, — добавил Иннокентий, тыча карандашом в схему. — На нижние этажи.

Охота на вора звуков переходила в решающую фазу.

ГЛАВА 3. В которой дом вспоминает, как он шумел и ему было стыдно

До того, как мир погрузился в тишину, Дом №66 был обычной симфонией городской жизни. Симфонией, которую большинство жильцов с удовольствием бы послали к чёрту — желательно заказным письмом, с уведомлением о вручении.

5:55 утра, квартира 89.

Предрассветная тишина. Птицы за окном еще только обдумывали свои первые трели. И тут — сигнал. Нежный, почти мелодичный «бип-бип-бип» будильника из 89-й квартиры. Для соседей это был тот самый палач, который перед казнью вежливо кашляет в кулак.

7:00 утра, квартира 104.

Перфоратор. Громкий, самоуверенный, как директор заводоуправления в день аврала. Его рёв впивался в стены, в души и в завтраки соседей. Начинался ровно в семь, по внутреннему распорядку ада, и длился три часа. Ходили слухи, что сосед-перфораторист не вел ремонт, а просто бурил портал в иное измерение, где нет соседей. Пока безуспешно.

14:00, квартира 43.

Собачий лай. Не просто лай, а оглушительный, истеричный вопль маленькой таксы по имени Бусинка — существа, которое, казалось, родилось для того, чтобы опровергнуть все представления о размерах звука. Она лаяла на всё: муху, отражение в чайнике, пролетающую мысль, на историческую несправедливость.

Динара с 5-го этажа, работавшая удалённо, закрывала уши руками, и сама уже рычала в монитор:

— Еще раз тявкнешь, я на твоих родителей жалобы в опеку напишу!

23:30, квартира 28.

Ритмичный скрип кровати, намекающий на ее скорую гибель. С драматизмом, пафосом и чувством, что где-то за стеной идёт репетиция нового мюзикла «Любовь и гипсокартон». Лея с 4-го, пытавшаяся смотреть сериал, делала звук на максимум, но это не помогало.

— Ну какие нафиг крики в половине двенадцатого в понедельник?! — возмущалась она, швыряя пульт в диван. — У людей депрессия, а вы тут как на сцене Большого театра! Моих аплодисментов не будет!

Постоянно, квартира 35.

Маленький Платон, судя по всему, был глубоко разочарован миром, в который попал, и выражал это единственным доступным ему способом — пронзительными, душераздирающими криками. Его мать, Мария, ходила по квартире с тёмными кругами под глазами, а соседи в лифте кивали ей с сочувствием, словно ветерану звуковых войн, и судорожно искали беруши.

Каждые два дня квартира 31.

Ругань. Тимофей Петрович и Маргарита. Он — словно взбесившийся чайник, она — ледяной айсберг. Слов разобрать было нельзя, но смысл был ясен: любовь умерла, а похороны проходят в 20:00. Северьян, живший этажом ниже, включал тяжёлый рок.

— Хоть бы раз про нежность орали, — философствовал он. — Так, для разнообразия. Или стихи. Маяковского что ли.

Ежедневно, квартира 112:

Неизвестная никому соседка, которая ровно в 9 вечера включала пылесос. Не потому, что пыльно, а потому, что, по её словам, «он успокаивает ауру и выгоняет лярв». Лярвы, судя по всему, были глухие.

Ночь, все квартиры.

Шарканье тапочек, словно кто-то вёл по ламинату стадо уставших улиток. Грохот упавшей в соседней квартире кастрюли, вызывавший вопросы: «Они там готовят или роют окоп?» Двигание стула, от которого вздрагивала вся комната. Телевизор за стеной, работающий на полную громкость на татарском или на языке древних шумеров — разобрать было невозможно. Катание металлических шаров — загадочный ночной ритуал, который умные строители объясняют, но им, понятное дело, никто не верит.

Чат «66-я цивилизация №66» жил своей жизнью.

Он был похож на хор недовольных богов, которым дали доступ к вай-фаю.

@Порфирий

Уважаемый сосед с 104-й, ваш перфоратор сверлит не только стены, но и мой внутренний дзен! Я уже медитирую на звуке его работы и вижу просветление в виде обвалившейся штукатурки!

@Наторпеде

Бульдог из 26-й! Я тебя вычислю, псина мелодраматичная!

@Великолепная

Кто там сражается за чемпионский пояс в кровати?! Люди спят! Или это новый фитнес? Одолжите тренера!

Дом гудел, стонал, дышал. В каждом углу что-то звенело, кричало, обсуждало и требовало. Это был живой организм — нервный, шумный, раздражающий, но живой. Он был похож на гигантский, расстроенный оркестр, где каждый играл свою партию, ни секунды не сомневаясь в её гениальности.

И, как это обычно бывает, жильцы мечтали его убить. Они грезили о тишине. Настоящей, музейной, с перетянутыми чехлами на мебели и запахом формальдегида. Им казалось, что в тишине они наконец-то заживут спокойно, духовно, в гармонии.

Никто не понимал, что гармония — это не отсутствие звука, а его правильная какофония. Что перфоратор, такса, пианино и репетиция Гамлета — это и есть та самая жизненная симфония, партитуру которой они так жаждали разорвать.

И пока дом мечтал о покое, он сам себе копал могилу — ровную, звукоизолированную и, конечно, идеально тихую. Оставалось только в неё упасть.

ГЛАВА 4. В которой Иннокентий пытается починить метафизику, а подвал отвечает ему пищевой цепью

Иннокентий был человеком, делившим мир на две аккуратные категории: «поддающееся починке» и «требующее замены». С первым он справлялся при помощи отвёртки и несокрушимой уверенности, со вторым — при помощи баритона, способного усмирить даже буйный водопровод. Но сейчас, стоя перед дверью в подвал, он впервые в жизни испытывал чувство, сродни тому, как если бы его любимая отвёртка внезапно заговорила на суахили.

Дверь была не просто железной и серой. Она была философски глухой. Даже свет от лампочки в подъезде, казалось, обтекал её, дабы не нарушить первозданный, унылый покой.

— Первоисточник явления расположен там, — изрёк Иннокентий, с металлическим бряцанием перебирая ключи. (Звон, разумеется, тоже был немым).

— Как истоки семейных ссор, — парировал Афанасий, с интересом разглядывая стену, как будто подумывая выставить её на аукцион. — Сначала лёгкое недопонимание, потом — ледяное молчание, а финал — вот он, перед нами. Подвал.

— Афанасий, хватит нагнетать, — буркнул Евсений, уже копошась у замка с отвёрткой. — Скорее всего, там просто завёлся какой-нибудь резонансный вампир. Или кто-то забыл выключить вселенский шумодав.

Вера молча наблюдала за этой сценой, и в голове у неё, словно по старой привычке, щёлкнул внутренний диктофон. «Дело о похищении звука. Подозреваемый — подвал. Состав группы: системный администратор от мира ЖКХ, инженер-мистик, риелтор-медиум и преподавательница логики. И я — бывшая сотрудница следственного комитета, ныне писательница, которая слишком много знает о людских грешках и слишком мало о метафизических». Она мысленно вздохнула. «Было бы лучше начать с опроса свидетелей и сбора вещдоков. А у нас — паранойя и коллективный психоз с элементами мистификации. Или нет?»

Замок сдался беззвучно, как и полагается в приличном беззвучном обществе. Дверь отворилась с тихим, почти стыдливым вздохом, будто воздух, давно научившийся хорошим манерам, втянул её внутрь.

— Объясните мне, как взрослые, образованные люди, мы добровольно пошли в подвал в доме, где тишина пожирает физику, — начала свой монолог Вера, оставаясь на стратегической позиции у лестницы. — По всем законам жанра, обратно мы вернёмся уже в виде призраков, обречённых вечно искать свои немые тапки. Выживет, как всегда, только кот. В моих детективных романах такое место стало бы идеальной точкой для убийства. Жертву находят с выражением крайнего удивления на лице, потому что она не услышала шагов убийцы. А я бы потом выводила предателя с помощью логики и острой внимательности. Вот только логика, кажется, сбежала из этого дома вместе со звуками.

Синьор Помидорио, сидевший у её ног, одобрительно подёрнул усом.

Они спустились.

Подвал был не просто тихим. Он был тишиной в её концентрированной, выдержанной форме. Здесь не просто отсутствовали звуки — здесь сама концепция звука отправлялась в утиль. Шаги не просто затихали — они стыдливо поджимали хвост и растворялись. Воздух был густым, как холодец, и пах старыми транзисторами и экзистенциальным тупиком.

— Это отклонение от нормы, — попыталась прошептать Неонила, но её шёпот умер, не родившись, где-то в районе голосовых связок.

Она чувствовала вибрацию слов в гортани, но уши вели себя так, будто их уволили за ненадобностью.

Её рыжие волосы в этом сером, капитулировавшем пространстве казались единственным актом неповиновения.

В углу, том самом, куда обычно ставят то, что уже не жалко, висела дыра.

Она не светилась, не пульсировала и не излучала угрозы. Она просто была. Пространство вокруг прогибалось, как продавленный матрас.

— Эпицентр, — констатировал Иннокентий.

— Она живая? — уточнила Вера. Её взгляд, привыкший выискивать несоответствия, скользил по контуру Дыры. Вещдок номер один, — маркировала она. — Неопознанный объект, поглощающий… всё. В деле №57 был свидетель, который тоже «всего лишь сидел в углу», а оказался мошенником с поддельными документами. Но это… это что-то новенькое.

— Или просто очень амбициозное, — предположил Афанасий. — Возможно, это стартап по утилизации акустического мусора. «Съедим ваш звук! Дёшево и без шума!»

— А вот и мотив, — едва не улыбнулась Вера. — Бесшумная утилизация. Преступление с экологическим уклоном.

Евсений, человек системы, достал мультиметр — последний бастион логики в царстве абсурда. Прибор мерцал, кашлянул единственной светодиодной слезой и отбыл в мир иной. Стрелка замерла в позе, выражавшей полную капитуляцию.

— Энергетический коллапс, — заключил Евсений. — Всё, что колеблется, здесь приговаривается к высшей мере.

— К высшей мере? — переспросила Неонила. — Или к абсолютной нирване?

Евсений посмотрел так, будто она только что предложила починить чёрную дыру ароматерапией.

Иннокентий, стиснув зубы (разумеется, беззвучно), шагнул вперёд.

Он поднял руку и кожей почувствовал нечто невообразимое: звуки здесь боялись. Сами вибрации трепетали и забивались в угол, лишь бы не потревожить великий, ленивый покой этой дыры.

— Дом устал, — вдруг заявила Неонила.

— Повтори?

— Он не хочет больше слушать. Он закрыл уши. Понимаете? Мы для него — назойливый шум, от которого болит голова.

— Мистификация, — отрезал Иннокентий. — Дома не устают. Они протекают, промерзают и требуют утепления.

— А если этот дом — просто очень чувствительный интроверт?

Её слова канули в бездну — ни гула, ни отзвука.

— Дом-интроверт, –повторила Вера. — Версия интересная, но не рабочая. В деле всегда есть конкретный исполнитель. Пусть даже в виде дыры в реальности. Надо найти её слабое место. Она ощупала взглядом стены, ища хоть что-то, что не подчиняется правилам этой тишины. И не нашла. Это было идеальное преступление против физики.

Вера с ужасом обнаружила, что даже её собственное сердце начало стучать как-то тише, почти извиняясь.

— Ладно, — Иннокентий сделал шаг, требующий недюжинной воли. — Раз проблема здесь, здесь мы и начнём терапию.

Он направил на дыру фонарик.

Луч света робко протянулся к пустоте, сунул туда нос и бесследно исчез. Не отразился, не рассеялся — его просто не стало.

— Мне кажется, или она… облизнулась? — поинтересовался Афанасий, отступая на шаг.

— Она не растёт, –выдавил Евсений. — Она просто… переваривает. Свет, звук, вероятно, дурные мысли.

— Воодушевляюще, — прокомментировала Вера, чувствуя, как профессиональное любопытство побеждает страх. — Дело принимает новый оборот. Обвиняемая не просто крадёт, она потребляет. Это уже серийный… поглотитель. Мои романы отдыхают.

Иннокентий, игнорируя чувство самосохранения, опустился на одно колено.

— Слушай, — сказал он с интонацией, которой обычно договаривался с сантехникой. — Мы всё поняли. Больше не будем. Верни, как было.

Тишина в ответ лишь стала ещё глубже, словно навострила уши.

Неонила присела рядом.

— Она не злая. Она просто очень последовательная. Мы хотели тишины. Она дала нам тишину. В промышленных масштабах.

Неонила протянула руку к границе дыры, и её пальцы задрожали — не от страха, а от странного резонанса.

— Она исполняет наши желания. Буквально. А это, как известно, самое опасное, что с нами может случиться.

— Исполнение желаний… — Вера вдруг почувствовала ледяной укол. — А что, если это не внешняя угроза? Что, если это мы сами?

Она окинула взглядом группу: Иннокентий, жаждущий порядка; Афанасий, ищущий выгоду в любом хаосе; Евсений, пытающийся всё измерить; Неонила, умеющая разобраться со всем логически. И она сама — вечный наблюдатель, собиратель чужих историй.

— Мы хотели тишины, каждая по-своему. И мы её получили. В виде монстра.

Это было похоже на те дела, где преступник и жертва оказывались одним лицом.

И в этот самый момент сверху, словно свыше, донёсся лёгкий, едва уловимый звон.

Всё ахнули. Вернее, сформировали беззвучный «ах» на губах.

Кто-то уронил ложку. Это был звук! Первый за вечность!

И он стал последним.

Звон, не успев оформиться, был мгновенно втянут в подвальную пустоту. Дыра, казалось, даже слегка удовлетворённо качнулась.

Стало ясно — тишина не просто царит здесь.

Она питается. Она — высший хищник в пищевой цепочке Дома №66. И её аппетит только растёт.

Иннокентий медленно поднялся. Его лицо выражало крах всей его мирозданческой системы.

— Операция не увенчалась успехом, — резюмировал он.

Они поднялись наверх. Дверь в подвал закрылась за их спинами, похоронив под собой последние надежды.

Наверху всё было по-прежнему: солнце, воздух, стены. Но Вера почувствовала это кожей — тишина переварила их визит и теперь смотрела на мир с новым, зверским аппетитом.

Она посмотрела на Синьора Помидорио. Кот открыл пасть для торжествующего «мяу», но лишь бессильно пошевелил челюстями.

— Расследование провалено, — констатировала Вера. — Улики бесследно исчезли, свидетель нем, а обвиняемая — дыра в реальности. Остается только одно — описать это в романе. Если, конечно, к тому времени еще останутся слова. И читатели, способные их услышать.

Мир вокруг стал идеально спокойным, стерильным, выверенным.

И от этого — абсолютно, до жути, невыносимым.

ГЛАВА 5. В которой Тегомир объявляет войну войне и проигрывает с катастрофическим перевесом

Пока совет мудрейших на кухне у Веры ломал голову над природой аномалии, в Доме №66 нарастала паника обывателей. И, как известно, свято место пусто не бывает — вакуум разума стремительно заполнила истерика. А главным жрецом этого нового, немого безумия стал Тегомир.

Его терпение лопнуло. Лопнуло тихо, беззвучно, но с разрушительной силой внутреннего взрыва. Всю жизнь он боролся за тишину, как Дон Кихот с ветряными мельницами, а когда её, наконец, добился, оказалось, что это не победа, а капитуляция. Тишина оказалась не уютной и бархатистой, а зловещей и всепоглощающей. Он понял простую истину: «Хочешь мира — готовься к войне». И Тегомир приготовился.

— Молчите, гады?! — прошипел он, бегая по своей квартире, подобно тигру в клетке. — Ну, я вас заставлю заговорить! Я вам устрою такой концерт, что вы меня вспомните!

Его стратегия была проста и элегантна. Если звук пропал, значит, его нужно создать с утроенной силой. «Клин клином вышибают!» — решил Тегомир.

Он начал свой бунт, методично включая всё, что могло издавать звук, с яростью дирижера, пытающегося вдохнуть жизнь в оркестр мертвецов.

Первым в бой отправился пылесос. Тегомир воткнул вилку в розетку с таким ожесточением, будто это было сердце врага. Прибор, обычно вопивший, как сирена воздушной тревоги, лишь беспомощно моргнул лампочкой и замер, втягивая в себя пыль и последние остатки надежды.

— Ага, не хочешь?! — крикнул Тегомир и побежал на кухню, оставляя за собой следы из немого разочарования.

В ход пошёл блендер. Он засунул в него всё, что плохо лежало: старую зубную щетку, губку для мытья посуды и пару грецких орехов для антуража. Нажал кнопку. Ножи внутри провернулись раз-другой, словно поперхнувшись, и застыли. Блендер умер, не успев родить и звука, оставив после себя лишь комично торчащую из-под крышки ручку щетки.

— Да вы все сговорились! — мысленно завопил Тегомир, и его взгляд упал на старенький телевизор.

Он включил его на полную громкость. На экране закрутилось ток-шоу, ведущий яростно что-то доказывал гостю, размахивая руками. Но из динамиков не доносилось ни шипения, ни, тем более, голосов. Картинка без звука была похожа на сюрреалистичный спектакль абсурда, что, впрочем, идеально соответствовало общей атмосфере. Это было похоже на насмешку.

И тут Тегомира окончательно понесло. Его осенило: «Нужно больше мощности! Больше энергии! Надо встряхнуть саму материю!»

Он втащил в гостиную старенький, но верный перфоратор — своего боевого коня в войне за тишину. «И ты против меня?» — с немым упреком посмотрел он на него, воткнул сверло в стену и нажал на курок.

И случилось нечто, что заставило похолодеть даже подвал.

Перфоратор не заурчал. Вместо этого в квартире Тегомира возникло… ничто. Не просто отсутствие звука, а его активное, агрессивное поглощение. Воздух сгустился, стал вязким, как кисель. Свет от лампы померк, будто его тоже стали всасывать. Картина на стене — репродукция «Утра в сосновом лесу» — перекосилась, и медведи застыли в немом, предсмертном ужасе. А затем этот вакуум, рожденный в его квартире, начал всасывать в себя последние остатки звуков со всего дома, как гигантский, ненасытный пылесос.

В чате «66-я цивилизация» ад продолжался.

@Василек:

Ребята, а мой увлажнитель воздуха только что испустил последний вздох. Теперь он просто фонтан с немыми пузырями. Мне так его жаль.

@Мария:

Платон! Платон, я не слышу, как ты дышишь! Открой ротик! ДА ОТКРОЙ ЖЕ ТЫ РОТ!!! Я не понимаю, плачешь ты или смеешься! Это кошмар!

@Северьян:

Так, это уже не смешно. У меня в наушниках только что умер последний бас. Теперь я слушаю тишину в стереоформате. Очень атмосферно. Я, кажется, начинаю слышать, как растут мои волосы. Или это мне кажется?

На кухне у Веры компания почувствовала это физически. У Веры заложило уши, как в самолете. Иннокентий рефлексивно схватился за лоб. Евсений посмотрел на свою кружку — чай в ней перестал испускать пар, будто замороженный. Даже Синьор Помидорио, дремавший на подоконнике, внезапно поднял голову и насторожил уши, уловив не вибрацию, а ее исчезновение.

— Что это было? — беззвучно спросила Неонила, но все и так поняли. Её губы исказились в беззвучном стоне.

— Тегомир, — беззвучно выдохнула Вера, глядя в потолок, словно сквозь него могла видеть бушующего соседа. — Он же говорил, что мы все симулянты. Видимо, решил доказать всему миру. Методом от противного. Создать такой звук, чтобы тишине стало тесно.

А в квартире №104 царила поистине библейская тишина. Тегомир стоял посреди гостиной, окруженная трупами бытовых приборов. Его великий бунт против тишины обернулся её полной и безоговорочной победой. Он не вернула звук — он создал черную дыру, которая пожирала его с аппетитом.

ГЛАВА 6. В которой тишина становится зеркалом, а жильцы видят в нём своё отражение и предпочитают делать вид, что запотело

Наступила Полная Тишина. Не та, что была раньше — выборочная, капризная. А абсолютная. Окончательная. Как будто Бог нажал на кнопку «Mute» на пульте управления Вселенной, отломил ее и проглотил на всякий случай.

Вера сидела в своей гостиной и понимала, что даже ее внутренний монолог стал тише. Не то чтобы он пропал — он просто перестал быть звуком в голове, превратившись в чистое, беззвучное знание, в цифровой сигнал без аналогового шума. Это было странно и пугающе, как первая секунда после взрыва, когда ты еще не понял, что оглох, но мир уже изменился навсегда.

И тут тишина заговорила.

Это был не звук. Это было прямое вещание в сознание, проецируемое на внутренний экран, в обход ушей, цензуры и чувства такта. Картинки, ощущения, запахи, вкусы — целые пласты памяти и эмоций, вырвавшиеся на свободу, когда с них сняли оковы слуха. Казалось, дом решил общаться с жильцами напрямую, через открытый нерв.

Вера увидела себя маленькой девочкой, которая тайком плакала в подушку, потому что родители снова ругались на кухне. Она не просто вспомнила — она ощутила тот самый комок в горле, шершавость ткани на щеке и вкус солёных слёз. И с болезненной ясностью поняла, что её нынешняя детективная любовь к разгадкам чужих тайн — это отчаянная, детская попытка найти тот самый потерянный ключ к семейному счастью. Потом её пронзила картинка вчерашнего дня: она равнодушно прошла мимо промокшего котёнка у подъезда, и волна стыда ударила в виски. «Так вот ты каков, внутренний мир, — промелькнула беззвучная мысль. — Не библиотека, а помойка с залежами неоплаканных слёз и несовершенных поступков».

Тегомир, сидевший в своей квартире-склепе, вдруг ощутил на себе взгляды всех, кого он травил в чате. Он не просто вспомнил их — он почувствовал их отчаяние, как физическую боль. Точечный укол страха Марии, когда Тегомир писал про «невоспитанного ребенка»; горячая волна ярости Северьяна в ответ на жалобы на музыку; глухая, ноющая обида Веры на его едкие замечания про кота. Это был не монолит общего недовольства, а миллион острых, отдельных страданий, и каждое было с его именем на этикетке. Его вражда оказалась такой мелкой и такой убогой.

Тимофей и Маргарита стояли в разных углах своей квартиры, и стена между ними рухнула. Но не та, что из гипсокартона. Тимофей увидел молодую Маргариту, которая смотрела на него с обожанием, и почувствовал, как это ощущение — быть богом для кого-то — медленно умирало под грузом его упрёков. Маргарита же ощутила леденящий страх Тимофея — страх старости, одиночества и ненужности.

На мгновение всём показалось, что вот он — прорыв. Момент истины. Катарсис. «Наконец-то!» — просигналил мозг, лишенный голоса.

Но тишина оказалась не связующим мостом, а гигантским, безжалостным зеркалом. И каждый увидел в нём только себя. Свои раны. Свои обиды. Свои несбывшиеся мечты. И абсолютно не понял, что делать с чужими.

Тимофей увидел боль Маргариты, но не понял. Он привык её криком лечить, а кричать было нельзя. Он потянулся к ней рукой, но она, увидев его страх, отшатнулась, прочитав в его жесте не прощение, а очередную попытку контроля. Они стояли, глядя друг на друга, с грузом откровения, который оказался тяжелее, чем груз непонимания. Они узнали друг друга до дна, и это знание оказалось неподъёмным. Тимофей в отчаянии схватился за галстук, который не носил уже пять лет.

Тегомир, захлебнувшись чужим отчаянием, не испытал просветления. Им овладел ужас. Ему показалось, что это не он причинял боль, а это они все сейчас нападают на него, вываливая свои чувства.

Вера, увидев свои детские страдаиня, на мгновение почувствовала облегчение: «Ага, вот откуда ноги растут! Дело раскрыто». Но это было знание ради знания, как если бы детектив, раскрыв преступление, не смог бы никого арестовать. Котёнок у подъезда был уже далеко, родители давно помирились и жили отдельно. Прошлое объясняло настоящее, но не меняло его. Оно лишь висело на ней тяжелым, немым грузом. «И что мне теперь с этим делать? — подумала она. — Написать роман? Бестселлер, блин».

Катарсис не наступил. Наступила тихая паника от осознания, что, даже обнажив все нервы, люди не смогли по-настоящему прикоснуться друг к другу.

Вера обняла Синьора Помидорио и поняла самую горькую истину. Тишина не объединила. Она лишь доказала, что можно знать о человеке всё и при этом не слышать его. Можно увидеть всю его боль и не суметь её облегчить.

Великий Молчаливый Диалог Дома №66 завершился, не успев начаться. Каждый остался наедине со своей новой, оголенной правдой. И от этого стало не легче, а только страшнее. И безнадежнее.

ГЛАВА 7. В которой Синьор Помидорио становится главным театральным критиком

Слава Дома №66 достигла такой плотности, что, казалось, могла бы остановить пусть не пулю, но чей-нибудь порыв к счастливому смеху наверняка. Триумф пах теперь не лаврами, а нафталином и застоявшейся тоской, как заброшенный филиал музея восковых фигур.

Вера, чья писательская и детективная жилка сначала трепетала от восторга, теперь чувствовала себя лабораторной крысой в эксперименте по выведению породы безмолвных овощей. Её некогда живой блокнот превратился в сборник абсурдных протоколов:

«09:14. Ученый из Киото, пытаясь хлопнуть в ладоши, сложил их в молитвенной позе и замер. Простоял так 40 минут. Похоже, обрел просветление. Или заснул стоя. Вывод: просветление и сон неразличимы в акустическом вакууме».

«10:00 Вручение мировой награды „Вклад в экологию“ от ЮНЕСКО».

«15:00. Сосед Тегомир, вместо традиционной истерики, молча разбил тарелку об стену. Тарелка, нарушив всё законы физики, прилипла к штукатурке, как намагниченная. Тегомир в ярости скрежетал зубами. Беззвучно. Эффект жутковатый».

«17:30. Блогер с миллионом подписчиков пытался записать „челлендж молчания“. Просидел три часа, глядя в камеру, потом его лицо исказила такая гримаса экзистенциального ужаса, что видео моментально стало вирусным. Подписал: „Глубокая медитация“. Ирония умерла. Беззвучно».

Верино профессиональное чутье скулило от нехватки красок.

На антресолях, под залежами воспоминаний и парой немодных брюк, она отыскала орудие преступления против аномалии — допотопный патефон бабушки и единственную пластинку — «Сборник бодрых маршей для советской молодежи». Идея была достойна безумного гения или последнего писка отчаяния: если дом пожирает звук, может, он подавится его физической сущностью — вибрацией, самой материей колебаний?

Расставив Синьора Помидорио на посту наблюдения:

— Ты отвечаешь за маскировку. Если услышишь шаги Иннокентия, моргни дважды. Или подними хвост. Или мысленно просигналь.

Вера, с видом алхимика, творящего запретный ритуал в подпольной лаборатории, установила иглу.

Игла коснулась винила. И Вера ощутила… Ничего. Агрессивное, всепоглощающее, высасывающее душу из самой физики. Дом не просто ел звук. Он пожирал саму его идею, его потенциальную возможность, саму память о том, что такое вибрация.

От этого метафизического щелчка по носу её рука дёрнулась с силой, достойной того самого советского марша. Пластинка, словно обидевшись на такое кощунственное использование, соскочила и, описав в воздухе немую, улюлюкающую траекторию, полетела прямиком в Синьора Помидорио, который в этот момент с кошачьим достоинством вылизывал лапу.

Далее события развивались в лучших традициях немого кино с бюджетом в три копейки и гениальным режиссером. Кот, с достоинством, принявшим удар судьбы как нечто само собой разумеющееся, сделал немыслимое сальто, приземлился на все четыре лапы. Вера, с умом, мгновенно перезагрузившимся с режима «ученая» на режим «виноватая хозяйка, попавшая под суд общественности», бросилась к нему.

И тут её мозг, а за ним и всё ее существо, пронзило.

Не звук. А мурлыкание. Но не ушами, а напрямую, как высокоскоростной Wi-Fi из космоса, в обход сознания. Глубокое, бархатное, насквозь довольное собой мурлыкание. Синьор Помидорио смотрел на неё с видом обиженного итальянского аристократа, заставшего слугу за чисткой ботинок своей лучшей щеткой для зубов, и транслировал ей прямо в сознание:

— Мадонна! — с невероятной четкостью воскликнул он. — Нападать на беззащитное животное винтажным винилом! Я ожидал такого от Тегомира с его перфоратором, но не от вас, синьора! Это дно. No, это подвал под дном!

Вера отшатнулась, ударившись спиной о стену.

— Я… я окончательно тронулась? — прошептала она, ощущая, что границы реальности поползли, как дешевые обои.

— Если «тронуться» — это значит обрести честь и тяжкий крест быть моим личным стенографом и переводчиком с кошачьего на человеческий (упрощенный), то да, вас можно поздравить, — ответил кот, с достоинством вылизывая лапу, пострадавшую от падения с катастрофических полуметра. — Этот дом забрал многое. Но дал нам кое-что ценнее. Вам — эксклюзивное интервью с единственным здравомыслящим существом в радиусе километра. Мне, наконец-то, адекватного, пусть и запоздало сообразившего, собеседника.

Именно Синьор стал главным диагностом их «успеха», театральным критиком на провальной премьере под названием «Жизнь в вакууме».