Бесплатный фрагмент - Дарья Потапова, чёрная кожа, русская душа

Глава 1. Геометрия вкуса

Кухня ресторана «Геометрия» не пахла едой. Она пахла озоном, стерильностью и холодным, звенящим напряжением. Здесь не было суеты, криков и хаоса, присущих другим заведениям. Здесь царила тишина операционной, и главным хирургом была она. Дарья Потапова.

Она стояла под безжалостным светом светодиодной лампы, склонившись над идеально белой, похожей на фарфоровый диск тарелкой. В руке, зажатый между большим и указательным пальцами, был пинцет. Ювелирный инструмент, а не кухонный. Этим пинцетом она выкладывала на поверхность блюда лепестки настурции, располагая их в строгом, математически выверенном порядке.

Ее су-шеф, молодой парень по имени Кирилл, замер в полуметре от нее, боясь дышать. Он держал наготове атомайзер с маслом петрушки. Он знал: одно неверное движение, один лишний вздох, и ледяное спокойствие шефа превратится в тихую, уничтожающую ярость.

— Сфера, — голос Дарьи был низким и ровным, без единой эмоции. Он не повышался, он просто резал тишину.

Другой повар, работавший на станции заготовок, тут же поднес ей на силиконовой лопатке крошечную, идеально прозрачную сферу из сока юдзу. Дарья подхватила ее пинцетом и водрузила в центр композиции. Блюдо было готово. Оно называлось «Осеннее равновесие» и представляло собой сложную конструкцию из гребешка су-вид, эспумы из пармезана и десятка других элементов, каждый из которых был доведен до молекулярного совершенства.

Она отступила на шаг, критически оглядывая свою работу. Идеально. Ни одной лишней капли, ни одного смещенного на миллиметр лепестка. Это была не еда. Это была теорема, доказанная на тарелке.

Она подняла глаза и на мгновение встретилась со своим отражением в хромированной поверхности холодильника.

Из металлического сумрака на нее смотрела высокая, строго одетая женщина. Черный, скроенный по фигуре китель, волосы — тугой узел на затылке, ни единой выбившейся пряди. И лицо. Лицо, которое до сих пор вызывало у некоторых посетителей удивленный ступор, когда она выходила в зал.

Высокие, точеные скулы. Прямой нос. И кожа. Гладкая, цвета темного шоколада, она резко контрастировала с ее абсолютно русским именем и фамилией. Дарья Игоревна Потапова.

Она давно привыкла к этому диссонансу. Он был ее вечным спутником, ее тенью и ее топливом. Она видела, как этот секундный ступор в глазах людей сменяется уважением, когда они пробовали ее еду. И она упивалась этим. Она заставляла их забыть о цвете ее кожи и помнить только вкус ее гениальности.

В ее голове, как старая, заезженная пластинка, прокрутилась история, которую она слышала тысячу раз. Москва, восемьдесят пятый год. XII Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Ее мать, юная студентка ИнЯза, и он — будущий врач из Ганы. Роман, короткий и яркий, как вспышка салюта над Лужниками. Он уехал. А через девять месяцев на свет появилась она — «фестивальный ребенок», диковинка для маленького подмосковного городка. Отец оставил ей только цвет кожи и смутное, экзотическое имя в воспоминаниях матери, которое та так и не смогла точно воспроизвести.

В детстве она ненавидела свою непохожесть. Она ненавидела шепот за спиной, дурацкие вопросы и попытки потрогать ее волосы. А потом ненависть переплавилась в сталь. Она поняла: чтобы тебя не рассматривали как диковинку, нужно стать произведением искусства. Не просто хорошей. Не просто лучшей. А недосягаемой. Совершенной.

Именно поэтому критик из гида Мишлен, который должен был посетить их ресторан на следующей неделе, был для нее не просто проверкой. Он был финальным экзаменом всей ее жизни. Звезда Мишлен была не наградой. Это была коронация. Индульгенция. Окончательное доказательство того, что Дарья Потапова — это не цвет кожи, а знак качества. Высшей пробы.

Она снова посмотрела на тарелку. На свои длинные темные пальцы, держащие холодный пинцет. Контраст черного и белого. Идеальная геометрия.

— Кирилл, — ее голос вывел су-шефа из оцепенения.

— Да, шеф?

— Масло. Одна капля. В центр.

Парень шагнул вперед и аккуратно нажал на распылитель. Изумрудно-зеленая капля легла точно в центр прозрачной сферы.

Дарья кивнула.

— Стол номер семь. Немедленно.

Официант, уже ждавший в полной готовности, подхватил тарелку с благоговением, словно нес корону Российской империи.

Дарья проводила его взглядом. А потом повернулась к своей команде. На ее лице не отразилось ничего — ни удовлетворения, ни радости. Только холодная, абсолютная концентрация.

— Следующий заказ, — произнесла она.

Операция продолжалась.

***

Когда последний заказ был отдан, и кухня перешла в режим спокойной зачистки поверхностей, дверь в ее царство нержавеющей стали открылась. На пороге стоял Вадим.

Он был полной противоположностью ее кухни. Живой, энергичный, в идеально сшитом костюме от Zegna, с дорогими часами на запястье, которые мягко бликовали в свете ламп. От него пахло успехом — сложным ароматом парфюма, кожи и денег.

Вадим не был поваром. Он был бизнесменом, инвестором, ее партнером и женихом. Он был архитектором их общей империи, а она — ее главной драгоценностью, ее уникальным торговым предложением.

Он прошел вглубь кухни, не обращая внимания на почтительное молчание поваров. Он говорил на другом языке — языке цифр, а не рецептов.

— Даша, я видел. Стол номер семь. Полный восторг, — сказал он, останавливаясь рядом с ней. Он единственный называл ее Дашей, но в его исполнении это имя звучало не как нежное сокращение, а как название успешного бренда. — Дама сделала три поста в ВК, пока ела. Уже двести лайков.

Дарья равнодушно пожала плечами.

— Лайки не кладут в тарелку.

— Лайки приводят новых клиентов, которые платят за то, что ты кладешь в тарелку, — усмехнулся он. — Это экосистема, дорогая. И она работает идеально.

Он провел пальцем по безупречно чистой поверхности стола, потом посмотрел на нее, и в его глазах зажегся огонек азарта.

— Я говорил с нашими PR-агентами. Они готовят почву к визиту месье Дюбуа. Пара «случайных» утечек в прессу, упоминание в закрытых телеграм-каналах для гурманов. К его приезду воздух будет звенеть от ожидания. Он придет не просто ужинать. Он придет подтверждать легенду.

Дарья сняла свой черный китель, оставшись в простой белой футболке. Под жесткой тканью униформы скрывалась стройная, почти хрупкая фигура. Она вытерла руки полотенцем, и ее движения были лишены суеты, но полны затаенной усталости.

— Легенду нужно подтверждать на кухне, а не в телеграм-каналах, — ответила она. — Я хочу, чтобы все было идеально. Никаких спецэффектов. Только еда.

— Еда — это и есть спецэффект, — парировал Вадим. Он подошел ближе, обнял ее за талию. Его объятие было собственническим, полным гордости за обладание таким сокровищем. — Наш спецэффект. Дарья Потапова. Экзотический цветок, выросший на русской почве. Звучит? Это один из заголовков.

Она напряглась от его слов. «Экзотический цветок». Она ненавидела эти эпитеты. Она всю жизнь боролась с тем, чтобы ее не воспринимали как экзотику. Но она понимала, что в мире Вадима это — товар. Уникальная особенность, которую можно и нужно продавать. И она позволяла ему это делать. Потому что это работало на их общую цель.

— Звучит пошло, — бросила она, высвобождаясь из его объятий.

— Пошлость хорошо продается, — ничуть не обиделся он. — Главное — результат. А результатом будет звезда. А за ней — вторая. А потом — Лондон, Дубай, Нью-Йорк. Сеть ресторанов «Daria Potapova». Представь.

Он рисовал перед ней картину будущего, в которое она и сама долго верила. Империя. Мировое признание. Окончательная и безоговорочная победа. Но сегодня, после пятнадцати часов на ногах, эти слова почему-то не зажигали. Они ложились на душу тяжестью.

***

Она переоделась в свою «гражданскую» одежду — черные брюки, кашемировый свитер. Ничего лишнего. Ее стиль был продолжением ее кухни.

Они вышли из ресторана через служебный вход. Ночной воздух Москвы был холодным и влажным. Вадим уже вызвал машину с водителем.

— Заедем ко мне? — предложил он. — Откроем бутылку чего-нибудь очень дорогого. Отметим успешный вечер.

Дарья уже собиралась согласиться, когда ее телефон, лежавший в кармане, завибрировал. Звонок был с незнакомого номера. Она обычно не отвечала на такие, но что-то заставило ее нажать на кнопку.

— Алло.

— Дашенька? Даша Потапова? — раздался в трубке дребезжащий, старческий голос.

— Да. Кто это?

— Это тетя Нина, с третьего этажа. Соседка ваша. Ты меня не помнишь, наверное…

Дарья нахмурилась, пытаясь вспомнить. Тетя Нина. Подмосковный городок N. Соседка матери. Холодная волна тревоги прокатилась по ее телу.

— Что-то случилось? С мамой?

— Ох, Дашенька, не знаю, как и сказать… Плохо ей совсем. Третий день лежит, не встает. От еды отказывается, скорую вызывать запрещает. Все твердит, что само пройдет. А я смотрю — она тает на глазах. Я ей и бульончик носила, и к врачу уговаривала… Ни в какую. Упрямая, ты же знаешь. Вот, решилась тебе позвонить. Может, ты приедешь? Тебя-то она, может, послушает…

Дарья слушала, и мир вокруг нее сужался до голоса в трубке. Мама. Она не была у нее… сколько? Полгода? Год? Она отправляла деньги, звонила по праздникам. Короткие, формальные разговоры. «Как дела? — Нормально». «Как здоровье? — Не жалуюсь». Она была уверена, что там все в порядке. Стабильно. Контролируемо.

А теперь эта стабильность рушилась.

— Я… я поняла. Спасибо, что позвонили, тетя Нина, — произнесла она, и ее собственный голос показался ей чужим.

Она повесила трубку и замерла, глядя в темноту.

Вадим, который слышал обрывки разговора, положил ей руку на плечо.

— Что там? Проблемы?

— Мама, — глухо ответила она. — Она… болеет.

— Серьезно? — в его голосе было больше деловой озабоченности, чем сочувствия. — Не вовремя. Совсем не вовремя. У нас же Дюбуа на носу.

Он не сказал ничего жестокого. Он просто констатировал факт. Факт из их мира, где все подчинено графику и цели. И болезнь матери была досадной помехой, сбоем в идеально отлаженной системе.

— Мне нужно ехать, — сказала Дарья, глядя на него.

— Прямо сейчас? — удивился он. — Может, отправишь ей денег на лучшую клинику? Наймем сиделку?

— Ей нужна не сиделка, Вадим. Ей нужна я.

Он вздохнул, понимая, что спорить бесполезно. В этих вопросах она была непреклонна.

— Хорошо, — сказал он примирительно. — Конечно, поезжай. Семья — это святое. Реши этот вопрос и возвращайся как можно скорее. Я тут все прикрою. Империя подождет. Но недолго.

Он поцеловал ее в щеку. Его поцелуй был быстрым, деловым.

Подъехала машина. Дарья села на заднее сиденье.

— На Ленинградский, пожалуйста, — бросила она водителю.

Она поедет на первой же ночной электричке.

Машина тронулась, увозя ее из мира геометрически выверенных блюд, лайков и бизнес-планов. Она ехала навстречу прошлому. Навстречу запаху корвалола, старых обид и женщине, с которой у нее был самый сложный и самый незавершенный рецепт в ее жизни.

Глава 2. Возвращение в прошлое

Ночная электричка до городка N была похожа на портал в другое измерение. Пропал запах дорогих духов и выхлопных газов лимузинов, его сменил кислый, неистребимый дух мокрой одежды, перегара и вокзальной пыли. Вместо мягкого кожаного сиденья — жесткая, холодная пластиковая лавка. Вместо приглушенной музыки — стук колес и пьяные разговоры в тамбуре.

Дарья сидела у окна, вжавшись в угол. Она натянула на голову капюшон своего дорогого кашемирового худи, пытаясь отгородиться от реальности. Но реальность просачивалась сквозь все заслоны.

Напротив нее сидела женщина ее возраста с двумя спящими детьми. Усталое, измученное лицо, потрескавшиеся руки, лежащие на сумке с эмблемой «Пятерочки». Женщина поймала взгляд Дарьи, скользнула по ней оценивающим, немного враждебным взглядом, задержалась на темном цвете ее кожи на долю секунды дольше, чем было бы вежливо, и отвернулась к окну.

Дарья давно научилась не замечать такие взгляды. Но здесь, в этом вагоне, в этом концентрированном срезе мира, который она покинула, старые шрамы заныли. В Москве ее непохожесть была частью бренда. Здесь — она все еще была просто «странной», «чужой».

За окном проносились темные леса, редкие огни станций, склады и заборы. Она смотрела на свое отражение в грязном стекле. Бледный, тревожный овал лица, темные, огромные глаза. Она думала о матери. Почему она не звонила? Почему не жаловалась? Гордость? Или пропасть между ними стала уже такой широкой, что крика было бы не слышно?

Она вспомнила их последний телефонный разговор месяц назад.

— Мам, я перевела тебе деньги. Купи себе что-нибудь. Сходи куда-нибудь.

— Спасибо, дочка. Мне ничего не нужно. У меня все есть.

Ложь. У них обеих все было построено на лжи. Мать лгала, что у нее все в порядке, чтобы не быть обузой. А Дарья лгала, что верит ей, чтобы не чувствовать себя виноватой. Они обе были слишком заняты своими войнами, чтобы просто поговорить.

Стук колес отбивал в голове тревожный ритм. Ту-тук. Ту-тук. Она ехала домой. И это слово отзывалось в ней не теплом, а глухой, застарелой болью.

***

Она вышла на перрон в пять утра. Городок N встретил ее сырым, промозглым туманом и тишиной, нарушаемой только далеким лаем собак. Вокзал, который в ее детских воспоминаниях казался большим, теперь выглядел крошечным и обшарпанным. Пахло сыростью и углем от проходившего товарного поезда.

Такси не было. Она пошла пешком.

Город спал. Пятиэтажки хрущевской постройки, утонувшие в тумане, казались декорациями к фильму о прошлом. Вот школа, в которой она училась. Вот магазин «Продукты», куда она бегала за хлебом. А вот и двор, где она разбила коленку, а мальчишки дразнили ее «шоколадкой».

Она шла по этим улицам, и каждый шаг возвращал ее в то время, когда она была не шефом Дарьей Потаповой, а просто Дашкой. Той самой, которая должна была быть тише, незаметнее и лучше всех, чтобы ее оставили в покое.

Ее дом. Старая панельная пятиэтажка с облупившейся краской. Она вошла в подъезд, и ее окутал знакомый с детства, ни с чем не сравнимый запах — смесь кошачьей мочи, вареной капусты и сырости.

Она поднялась на четвертый этаж. Дверь в их квартиру, обитая потрескавшимся коричневым дерматином, не менялась, кажется, с ее рождения. Она достала из сумки свой ключ — единственный предмет, связывающий ее с этим местом. Ключ вошел в замок, провернулся со скрипом.

Она толкнула дверь и вошла.

***

Квартира встретила ее тишиной и тяжелым, застоявшимся воздухом. Пахло лекарствами. Не спиртом и антисептиками, как в ее ресторане, а корвалолом и какими-то травами. Запах старости и болезни.

В прихожей было темно. Она нащупала выключатель. Тусклая лампочка осветила узкий коридор с вытертым линолеумом и старыми обоями в цветочек. Ничего не изменилось. Все стояло на своих местах. Та же вешалка, то же зеркало в треснувшей раме.