Бесплатный фрагмент - Дальний край

Здравствуй, Приморье

После долгой и впечатляющей поездки через всю страну мы с Борисом прибыли, наконец, во Владивосток. Выйдя из вагона, пытались рассмотреть какие-нибудь окружающие здания, но в темноте южной ночи и в густом тумане даже на расстоянии больше полусотни метров все тонуло, как в дыму.

Уличные фонари старались что-то освещать, но из каждого из них получались только какие-то золотистые шатры с лампами на вершине, Все остальное окружение пропадало в вязкой туманной мгле. Так что первое впечатление от встречи с городом получилось смутным.

Шел конец июня, а это пора самых густых туманов в Приморье. Мы решили, что ночью бессмысленно ехать куда-либо с чемоданами, тем более, Институт биологии моря находился где-то у черта на куличках. Поэтому договорились с Наташей — милой проводницей из студенческого отряда, чтобы до утра оставить в ее вагоне наши немудреные вещи.

Так что первые шаги по земле Приморья мы сделали налегке. Каждый из нас с некоторым волнением раздумывал о том, что ему предстоит здесь всерьез и надолго обосноваться. Естественно, мы надеялись, что найдем интересную работу, встретим хороших друзей и утвердимся в этом удивительном месте.

Само собой нам невольно хотелось посмотреть на город, как на место воплощения наших планов. Можно сказать, что шли мы, как в разведку.

Прямо от вокзала улица довольно круто шла в гору, едва различимые в тумане окружающие здания радовали глаз тем, что не испорчены суетливыми современными архитекторами.

Прокатившись по стране, заметили, что панорамы многих привокзальных площадей основательно осовременены, по понятиям амбициозных архитекторов, — «а чем мы хуже, вот и у нас есть новые „красивые современные“ здания».

Чуть не в половине городов и городков близ вокзалов, а иногда и сам вокзал представляли собой сооружения «из стекла и бетона», где летом часто душно, а зимой холодно.

Улица все еще шла круто в гору. Она вела нас прямо от вокзала, скоро мы рассмотрели, что она носит невыразительное и случайное имя какого-то революционного деятеля.

Кстати, не запоминаются их имена потому, что все эти дыбенки, войковы, подвойские были, скорее, не революционерами, а лишь ревностными исполнителями злой воли революционных вождей.

Потом нас просветили друзья, рассказав, что прежде улица называлась Морской, это соответствовало месту расположения — у морского вокзала — и сразу запоминалось.

После непривычно крутого подъема улицы, мы вышли к Спортивной гавани, но ничего не могли рассмотреть из-за наползавшего тумана. Покружив между домами, оказались на красивой улице Светланской и довольно скоро обнаружили там управление Научного центра Академии.

Это обстоятельство обрадовало, так как опасались, что новое для города научное подразделение будет находиться где-нибудь в Академгородке, на выселках.

Еще долго мы бродили по улицам Владивостока, восхищаясь его красотами, неожиданно открывавшимися в рассеивающемся тумане, как вдруг оказалось, что уже около девяти утра.

Мы вернулись на вокзал, нашли нужный вагон и тепло распрощались с Наташей — проводницей. Разузнали у нее дорогу и поехали в наш Институт биологии моря.

Посмотреть на наше появление в институте сбежался почти весь народ, свободный от работы. Это любопытство, оказывается, имело под собой довольно веское основание по двум причинам.

Во-первых, еще никто из сотрудников не приезжал на работу на поезде из Ленинграда. Обычно, как нам потом поведали, все брали аванс на авиабилеты, а по приезде их сдавали вместе отчетом. По этой причине наша поездка выглядела почти геройским подвигом, но, как часто бывает, довольно бессмысленным.

Такое обострение приступов героизма объяснялось просто — после подачи диссертаций для защиты, мы заметно вымотались. Поэтому поездка по железной дороге, скорее, стала желанным отдыхом, чем тягостным сидением у вагонного окна.

Во-вторых, наш приезд выглядел не менее экзотически, он слегка походил на явку с повинной. Дело в том. что примерно половина сотрудников института, окончивших вузы или аспирантуру, не сразу появлялись в институте и начинали работать. Они продолжали работу по своей теме исследования, находясь за тысячи километров от Тихого океана. Через год-другой такой дистанционно работающий сотрудник либо все-таки прибывал в институт, либо под благовидным предлогом увольнялся.

Для института такие сотрудники оказывались полезны только тем, что все их публикации за период работы вдалеке включались в годовые отчеты. Надо признать, что некоторые из них не спешили и подолгу занимались своими делами и своей темой в Москве или Ленинграде, а две-три научные работы в год устраивали всех.

Нас почти сразу представили директору института А.В.Жирмунскому — обаятельному на вид и многословному. Он казался даже многообещающим, но впоследствии поняли, что эти многие обещания, скорее, мечтания вслух, чем реальные замыслы и планы.

Помимо этих качеств, Жирмунский имел удивительную память, как кратковременную, так и долговременную. Эти замечательные свойства директора восхитили нас уже на ближайшем совещании.

Его сообщение оказалось довольно продолжительным, витиеватым со многими отступлениями от темы и с пространными вставками. Начиная обсуждение какой-нибудь проблемы, А.В.Жирмунский увлекался и переходил к двум или даже к трем близким темам. Иногда казалось, что он уже говорит о совершенно ином предмете, но постепенно А.В., сохраняя логику рассуждений, возвращался-таки к обсуждаемой проблеме.

Долговременная память директора тоже впечатляла. Он мог вспомнить о каком-либо давнем упущении своего подчиненного и тем самым в нужный момент разбить его притязания или доводы. Например, это наблюдалось при наборе кандидатов для поездки «на картошку».

Думаю, что Алексей Викторович помнил и успехи подчиненных, но действовал, как везде у нас в Отечестве, где редко хвалят и воздают должное за заслуги. А чаще наказывают невиновных и награждают непричастных.

Нас зачислили в лабораторию физиологии и биохимии морских животных, поэтому мы в этот же день познакомились с нашим завлабом Леонидом Ефимовичем П. и коллегами — приятными и душевными людьми. Наш завлаб оказался бывшим железнодорожником, простоватым на вид, но, на самом деле, большим хитрованом.

Почему-то слово лаборатория произносил он как «лаболатория». И еще Леонид Ефимыч удивительно смешно умудрялся приподнимать брюки локтями, не снимая пиджака. Это, пожалуй, и были его главные особенности и достоинства.

В ближайшие выходные дни новые коллеги пригласили меня поехать, а точнее, поплыть на рейсовом теплоходе в какие-то красивые места близ Владивостока, но мне пока совершенно неведомые.

Такой способ выезда на природу был для меня внове. Хотя что-то подобное встречалось и в Ленинграде. Но во Владивостоке морские вылазки оказались довольно распространенными и удобными.

Уже в ближайшую пятницу вечером мы встретились на пирсе Морского вокзала. Как принято, купили билеты и в довольно плотной толпе поднялись на судно. Почти вовремя тронулись. Вместе с моими коллегами я расположился на палубе.

Картина города, проплывающего за бортом, а потом и удаляющегося за горизонт, поражала своей красотой. Надо признать, что Владивосток удивительно красивый город. А в тот вечер он как бы представлялся нам, и я был просто восхищен тем, как город галантно показывал прелесть окружающих гор и россыпь домов на них, а потом скалы и бухту Золотой Рог.

Как только мы вышли за маяк, так началась качка и довольно сильная. Мои коллеги посматривали на меня несколько испытующе, но я не знал тогда, что на качку никак не реагирую — качает и пусть качает — раз уж разгулялась такая волна.

Любопытства ради, вышел на палубу, посмотреть вокруг и увидел настоящее море с большими волнами и пеной на них. И тут нас так хорошо окатило брызгами, что я успел почуять удивительный запах и вкус моря. Они стали совершенно новыми ощущениями!

Во время плавания по Белому морю мне, можно сказать, повезло, тогда обошлось без большого волнения и качки. А тут Тихий океан, а точнее, Японское море — его не самое любимое дитя — показывало свой капризный характер.

К своим коллегам я вернулся, облизывая соленые брызги с губ и в полном восторге от увиденного. Мне показалось в этот момент, что я прошел первую проверку морем, и стал почти своим среди коллег.

Первые путешествия

Уже через пару недель в Приморье наступило лето. А до того почти до начала июля все еще продолжалась не то весна, не то робкие попытки прихода лета.

Эту нерешительность природы мы ощутили во время той первой вылазки на природу. Тот выезд в Славянку оказался полезен тем, что удалось пообщаться с коллегами в непринужденной обстановке. Но, по правде говоря, густой туман, прохлада и высокая влажность сводили на нет все красоты, и эти метеоусловия слегка мешали задушевности бесед.

А через несколько недель пришло настоящее лето, весь туман куда-то исчез, море быстро прогрелось, воздух стал теплым, правда, все еще влажным. Голубое небо и синее море вызывали просто неописуемый восторг, который для нас — сухопутных обитателей европейской части страны — был понятен.

Хотя мы с Борисом прибыли с берегов моря, но Балтийского. Море там, вроде бы, и есть, но его присутствие как-то смазано. Чего ему не хватает, сразу не скажешь, но понятно, что не только солености воды.

С наступлением тепла в институте начинались экспедиции. Они, естественно, назывались морскими, а станции, где мы работали, носили тоже соответствующее название — МЭС — морская экспедиционная станция.

По институтским станциям и вообще, по окрестным местам, в начале лета проводилась ознакомительная поездка. Мы впервые увидели наше институтское судно — довольно вместительное, в меру быстроходное и безотказное.

Первым делом посетили МЭС на острове Попова. Там базировалась наша лаборатория, там нам предстояло «пускать корни». МЭС очень даже понравилась, и мы с Борисом даже начали строить планы, как будем развертывать свою работу.

Потом наше судно направилось к островам Большой и Малый Пелис. Там сделали остановку с ночевкой. Большой Пелис удивил тем, что посередине его совсем рядом с морем находится небольшое, но пресное озерцо.

Мы отлично поныряли с маской и даже с аквалангом. Наловили разной морской живности — трепангов, гребешков и морских ежей. Подивились обилию трофеев и, наконец, отведали даров моря.

Впервые попробовали икру морских ежей, и она нам понравилась. Однако то, что она сильный афродизиак, как теперь называют, мы не подозревали. Хотя коллеги и предупреждали о чем-то подобном, но мы не придавали большого значения их словам.

То, что икра морских «ежиков» действует, как хороший кофе, мы с Борисом поняли только утром, когда вдруг начало светать. То есть мы проболтали всю ночь, а спать не хотелось совершенно. Это возбуждение проявлялось лишь небольшой дрожью, как после крепкого кофе.

Еще одно ощущение осталось в памяти — это удивительный аромат даров моря. В чем он заключался, трудно передать.

Самым сильным впечатлением в этой поездке стала высадка на нашем самом южном острове — Фуругельме, а точнее, на острове Фуругельма.

Он так удален от побережья и так близок к границе, что его мало, кто посещает. Эта уединенность позволила сохранить растительность и живность острова в относительной целости. Мы увидели птичьи базары, нерп, отдыхающих на скалах, а в окружающих водах встретили множество морских животных. Говорили, что сюда даже заходят акулы, но, слава богу, редко.

Песни жерлянок

Все наслышаны о колыбельных песнях. Они, действительно, помогают детям уснуть. Перейти им, так сказать, в объятия Морфея. Однако, оказывается встречаются "колыбельные" песни, после которых не только не уснешь, но утратишь не только желание спать, но и душевный покой.

Сразу после приезда нас поселили в институтском общежитии. Оно располагалось вблизи от института, в одном из пятиэтажных зданий, тесно стоящих вокруг небольшого прудочка. Радость от новоселья портило одно обстоятельство — мы жили там на птичьих правах.

Особенность нашего обитания заключалась в том, что в трехкомнатной квартире общежития было прописано примерно двадцать-двадцать пять сотрудников института. Большая часть из них находилась либо в экспедиции на станциях, либо в Москве или Ленинграде в командировках. А оставшиеся — это примерно с десяток или чуть больше искателей крова и свободных коек.

Приходилось занимать любые свободные кровати, при этом твое, вроде бы, спальное место через неделю оказывалось с полным правом занятым возвратившимся сотрудником, так как он, как и ты, жилец этой квартиры.

Бывало и такое явление, когда число претендентов на койки заметно превышало их количество. Естественно, мы искали места у соседей или соседок. Это уж кому и как повезет.

Однажды мне пришлось ночевать даже на балконе — коль не удалось устроиться у соседей. У них количество мест тоже ограничено, и конкуренция бывала очень высокой.

Необычным украшением нашего сурового обитания в общежитии оказалось ночное пение голосистых жерлянок. В небольшом пруду их водилось достаточно, для того, чтобы свести с ума сотню-другую человек, а может, и побольше. С наступлением темноты они начинали свои песни любви. До десяти-одиннадцати часов вечера их пение не особенно мешало, и даже украшало эту местность.

Вообще-то пение жерлянок отличается громкостью и даже мелодичностью. Но ближе к полуночи эти певуны уже мешали людям засыпать. И тут страдальцы понимали, что эти крики любовной страсти не дадут, не то что глаза закрыть, а даже просто почитать или поговорить. Народ медленно свирепел, и начиналась борьба не за выживание, а за засыпание.

Хорошо, что пруд располагался прямо под окнами. И поэтому любой желающий заснуть мог бросить в воду какой-нибудь тяжелый предмет. Падение чего угодно, вызывающее всплеск воды, заставляло жерлянок рефлекторно замолкнуть — ведь это мог быть сигнал тревоги.

Земноводные замолкали, и это давало возможность уснуть за какие-нибудь десять минут. Кто-то из счастливцев засыпал, а кто не успевал, то продолжал борьбу и начинал искать свой подходящий снаряд для метания по жерлянкам.

В конце концов, засыпали почти все. А утром народ спускался к этому злосчастному прудику и искал свои орудия защиты, так как среди них встречались ценные вещи и не очень. Ведь иногда использовался и необходимый инвентарь, но попавшийся под горячую руку, к примеру, сковорода, кастрюля или теннисная ракетка, а бывало, и чайник.

Остров Попова

Одного месяца борьбы за спальные места и ночного бдения под пение жерлянок оказалось достаточным, чтобы решительно перебраться на МЭС «Остров Попова». Там царила тишина и свобода, но возникала, откуда ни возьмись, куча работы.

Так первым делом, мы с Борисом построили туалет, старый же стал просто развалиной после многолетней эксплуатации.

На МЭС, после пуска в эксплуатацию нашего санузла, пошла в ход байка о том, что как только приезжают ленинградцы, то сразу строят гальюн. Название не туалет, а гальюн, соответствовало морской специфике наших работ.

Оказывается, лет пять назад на станции появился Сергей Ш., тоже ленинградец. Он первым делом соорудил гальюн. И вот теперь мы — стали продолжателями этой оригинальной традиции.

Правда, коренные обитатели станции утверждали, что ленинградцы — это эстеты недоделанные, потому что они, видите ли, даже по нужде любят ходить с комфортом. Стало быть, они посчитали такую привычку недостойной звания бывалого полевика.

В августе в наших краях неожиданно появился интересный человек — Валентин Михайлович Дьяченко. Он очень увлекательно рассказывал об участии в съемках фильма «Белое солнце пустыни», где являлся ассистентом или помощником сценариста. Дьяченко выступал в нашем КИТе — «Клубе интересных тем» Академгородка.

Мы с Борисом там бывали часто. Тем более, что от острова Попова до Владивостока всего два часа хода на рейсовом теплоходе.

Все были очарованы личностью Валентина Михайловича и его рассказами не только о самих съемках, но и о жизни его до войны, на фронте и в сталинских лагерях.

Нам захотелось еще пообщаться с этим бывалым человеком, и вдруг кто-то пригласил гостя к нам в Академгородок, но уже для общения в более узком кругу и в домашней обстановке. Долго договаривались о месте, где можно будет собраться, так как выбор «свободных» квартир или комнат был невелик.

Мы с Борисом из-за своих птичьих прав на жилье только прислушивались к этим вариантам. Выбор пал на комнату Димы Вышкварцева. Так я узнал, где живет легендарный Шкваркин, он же Дима Вышкварцев, увидел его и поближе познакомился.

Эта «квартирная» встреча с Валентином Михайловичем оказалась очень интересной, так как круг желающих пообщаться невольно сузился. Поэтому люди собрались не случайные, а друг с другом знакомые и близкие по духу. Рассказы нашего гостя «про жизнь» впечатляли неожиданными поворотами.

Ему выпала трудная судьба. С фронта из артиллерийской части он угодил в лагерь. Все случилось, считай, из-за пустяка. Дьяченко — командир батареи — посетовал в узком кругу, что для пристрелки им давали меньше снарядов, чем у немцев. И за это «восхваление» врага он получил десять лет лагерей. Угодил В. М. на лесоповал. Через несколько лет, как образованного и боевого командира, его назначили бригадиром.

После 1953 года В.М. выпустили на свободу. Поначалу не было никакой интересной работы. По впечатлениям пережитого и крутых жизненных поворотов Валентин Михайлович начал писать сценарии.

В последнее время он работал во ВГИКе на сценарном отделении. На съемках у Мотыля именно они придумывали те фразы, которые из фильма пошли в народ, как яркие афоризмы.

На нашем «междусобойчике» говорили не только о кино, но зашел разговор и о поэзии. Как часто бывает, кто-то из настоящих любителей поэзии читал стихи (таким мастерам я всегда слегка завидовал). И тут наш гость предложил устроить небольшой конкурс по стихотворчеству. Все включились, и некоторые довольно быстро застрочили свои вирши.

Я тоже решил накропать несколько строк, но сомневался, что получиться что-либо путное. Больно уж тема мне казалась прозаической — «за дружбу, которая не ржавеет».

В это время черная кошка уже пыталась пробежать между мной и Борисом — неожиданно началось преображение моего друга. Мне захотелось описать этот неожиданный переворот в отношениях и напомнить о наших планах и дружеских обещаниях. Поэтому получилось даже два стишка — один для конкурса, а другой я передал Борису.

Стали читать каждый свое, дошла очередь и до меня. Я прочитал и понял, что получилось неплохо. Тут и Борис посмотрел на мое послание, заржал и стал его читать вслух. Оно тоже понравилось и, в конце концов, я неожиданно вышел на первое место.

Сейчас эти стишки хранятся у Татьяны — тогда жены Димы и хозяйки квартиры. Но они стали недоступны, так как Татьяна теперь регент одного из церковных хоров Псково-Печерского монастыря! Каков поворот на жизненном пути!

Правда, это лишь мои предположения, что Таня взяла их, когда уезжала с Дальнего Востока. Жалко, что не выпросил их, пока мы жили поблизости друг от друга.

Оказалось, в нашей жизни бывают настолько неожиданные повороты, что и представить невозможно. Одно то, что Таня и Дима разошлись, уже удивило многих. Но всех потрясло и известие, что Таня уехала куда-то, считай на край света, да еще вдруг стала регентом хора.

Хотя такой же, почти невероятный поворот мог случиться и со мной. После конкурса по сложению стихов Валентин Михайлович предложил мне попытать счастья — поменять одну интересную работу, ради другой, может быть, не менее интересной.

Он посоветовал поступать учиться на сценарное отделение ВГИКа. Это было заманчиво, но уж очень большим казался риск провала. Да и моя интуиция молчала, как партизан.

Теперь, задним числом, думаю, что надо было бы попытаться себя проверить. Другой причиной отказа пойти на этот риск стала необоснованная эйфория, охватившая нас после недавней защиты диссертации.

В то время будущее рисовалось нам в розовых тонах. Казалось, что три — пять, ну, самое большее, семь — восемь лет, и мы сделаем докторскую работу. Между тем, возможность не состояться как сценарист показалась мне очень реальной.

Может быть, тут дала себя знать моя школьная история, когда «литераторша» внушала нам — парням, что мы в разной степени бездари и написать сочинение на четверку и, тем более, на пятерку выше наших сил.

После выпускного сочинения она «обрадовала» меня заявлением: «Ну, а вам-то, Свешников, и тройки, надеюсь, хватит». А мне бы и хватило, так как в те времена в вузах не брали в расчет школьные отметки в аттестате. Решающей являлась отметка за сочинение, написанное на вступительном экзамене.

Хотя позднее я написал хорошее сочинение при поступлении в университет, но последствия «пожеланий» учителя оставались и сомнения в душе тоже.

Теперь-то я вижу, что хотя бы сценарии научно-популярных фильмов я мог бы писать, так как замечаю многие «ляпы» в том, что показывают по телевидению.

С Валентином Михайловичем мы еще несколько раз общались. Наконец, мы с Борисом решились и пригласили его в нашу еще более тесную компанию, на остров Попова. Поехало почти десять человек. На рейсовом теплоходе мы добрались до места, погуляли по острову и показали нашу МЭС.

Вечером все собрались в столовой. Погода, между тем, портилась, надвигался тайфун, но он не смог повлиять на наше настроение.

И тут, совсем некстати, ветром где-то оборвало провод, и погас свет. На этот случай у нас имелся запас свечей. А при свечах да под гитару, а потом под анекдоты и всевозможные байки, время летело быстро, настолько было всем интересно.

Единственным музыкальным сопровождением той встречи стали песни композитора… Вайнберга. Мы тогда этого имени еще не знали, но прослушав много раз одну и ту же пленку с песнями Винни Пуха, установили автора, присмотревшись к титрам мультика.

На обесточенной МЭС эти песенки, звучащие из кассетного магнитофончика Геры, — сына одной из сотрудниц — были отличным, но единственным звуковым фоном. И даже теперь, услышав голос Евгения Леонова: «Хорошо живет на свете Винни Пух..», я вспоминаю нашу поездку на остров Попова.

Под эту музыку даже танцевали. А под конец вечера мы с Борисом сымпровизировали танец двух петухов-соперников. Никто не знал еще, что впереди у нас ждут сложные отношения, а танец станет прелюдией к ним.

За окном уже шел сильный дождь. Тайфун, хотя и обошел нас стороной, но краем все-таки захватил. Мы подъели уже все запасы, а пополнить их не представлялось возможным. По случаю стихии оба магазина на острове закрылись, а из-за штормового предупреждения рейсовые теплоходы не ходили.

При большом волнении в проливе, а он был виден из окон нашего дома, не особенно половишь камбалу. Но оставался еще один источник пищи — утки. А правильнее, не утки, а бакланы — более крупные птицы, но это трудная добыча.

При выстреле, баклан мгновенно ныряет, и дробь бьет уже по пустому месту. А ныряет он на минуту или больше, и часто выныривает так далеко от охотника, что остается только рукой махнуть на этого ловкача.

Но есть у баклана одно слабое место — любопытство. Если ему что-либо покажется необычным, то пролетая мимо, он может вернуться и попытаться рассмотреть это что-то. Только на эту сторону его поведения мы и рассчитывали. Баклан бы нас устроил, а хлеб, макароны и картошку мы у соседей уже достали.

Народу, желающего поохотиться, набралось много, но лодка «Прогресс» не резиновая и поэтому выехали только пять человек. Но и этого было с избытком — двигались мы совсем не прогрессивно.

Прямо против станции, в проливе Старка, разгулялась довольно большая волна, но на руле сидел Толя Ф. — человек бывалый, умелый и спокойный. Он вел лодку осторожно, и бортом к волне не ставил. Для того, чтобы бакланы нас не боялись, мы свое ружье им не показывали.

С этим ружьем в ногах сидел я, так как уже завоевал некоторый авторитет по стрельбе. Но бакланы не хотели ни подлетать, ни близко подпускать. И тут, на наше счастье, откуда-то сзади появилась стайка бакланов, но летели они немного стороной. Наш Толя в нужный момент подбросил вверх пустую канистру, и это привлекло внимание птиц.

Бакланы перестроились, и стали к нам приближаться. Мы это «перестроение» видели, но нам приходилось сидеть неподвижно, что мы и делали старательно.

И вот, когда они пролетали уже над нами, я вскочил и немного в угон выстрелил в ближнюю птицу. А баклан как летел, так и полетел дальше. Я уж думал, что промазал — лодка-то на волнах так и плясала, и стрелял я навскидку. Но тут увидел, что одна лапа у баклана висит, значит, все-таки попал.

Сел баклан метрах в шестидесяти, но нырнуть уже не мог. Поэтому мы его убедили сдаться, и поехали готовить пищу. Уже так подвело живот, что от предвкушения еды начался рефлекс слюноотделения.

Получилось все, как по науке. По Станиславскому — мы сыграли безразличие к бакланам, а по Павлову на охоту нас вел пищевой рефлекс — голод. И он требовал удовлетворения потребности. Зря нас, что ли учили?

Дальнейшее приготовление не столь интересно, если не упомянуть о небольшом правиле. Так как баклан — птица рыбоядная, то перед приготовлением с него надо тщательно снять всю шкуру, естественно, с подкожным жиром. Мы это знали, поэтому через полтора-два часа у нас уже был «пир горой».

На следующий день удалось все-таки выбраться на катере во Владивосток. Валентин Михайлович через сутки улетал. Мы очень тепло попрощались, и потом еще несколько лет оставались друзьями.

Первая акула

Многие рвутся в далекие края, чтобы встретиться, увидеть и познать прелесть экзотики. Мы тоже надеялись ее найти, но все время нам что-то мешало - то ночевать негде, то рабочего места нет, в буквальном смысле, сесть не на что и не к чему - нет рабочего стола. Вот и подались мы с Борисом в наши экспедиционные филиалы.

Наша жизнь на МЭС «Остров Попова» налаживалась. Закончив неотложную постройку общественного туалета, мы принялись оборудовать свою физиологическую установку, то есть начали «пускать корни».

У заведующего лабораторией в голове почему-то бродила «идефикс» — изучать обоняние морских животных. С ним соглашался и предлагал научное и практическое сотрудничество наш коллега Петр Семков. Другой наш коллега — Басов тоже не отказывался от совместной работы на благо науки об обонянии. А коли так, то и мы решили, что подключаемся к их теме, правда, будем ловить не абы каких-нибудь терпугов, а сразу акул-катранов, чтобы на них изучать обоняние, а заодно и чуток экзотики познаем.

Из досок, оставшихся от постройки туалета-гальюна, сколотили «модель тела» рыбы и по ее размерам заказали установку, в которой будем изучать их чутье. В те поры в Академии еще имелись деньги на оборудование для исследований, и поэтому пока никто не чинил препятствий нашим планам.

Для лова акул следовало подготовить уловистую снасть. Пролистав все проспекты в Институте рыболовства, мы выбрали и купили снасть для ярусного лова… тунца. Усилили ее, заказали хорошие каленые крючки размером с ладонь! Ну, теперь акулы дрожите!

Потом запаслись соблазнительной наживкой для акул — тихоокеанской сельдью. Случайно и сами на нее подсели, после того, как знакомый повар подсказал, как ее следует готовить.

С командой нашего судна, выбрав район лова близ острова Попова, мы вышли в море. В тот день буря еще не разыгралась, но уже поднимался сильный ветер, и началась изрядная качка. Хорошо, что меня не укачивало, поэтому никаких неудобств я не испытывал.

На месте предполагаемого лова легли в дрейф, и стали наживлять на мощные крюки свежую селедочку. Ярус поставили так, что большая часть крючков находилась на глубине пяти метров, но были крючки на глубинах в десять и пятнадцать метров. Снарядили полностью снасть, и опустили вглубь водяной якорь — устройство, не дающее ярусу быстро дрейфовать под действием ветра.

Между тем, шторм все набирал силу, и скоро нас начало швырять весьма чувствительно. Посмотрели, можно даже сказать, полюбовались ярко-оранжевыми кухтылями — поплавками яруса, и благословясь, пошли к берегу.

На следующее утро, возможно, уже было объявлено штормовое предупреждение, но мы же не в порту, а у себя на станции. Никто нам не запретит выход в нешуточную бурю, а потому мы направились в район лова на поиски яруса. Верно говорят — охота пуще неволи. Очень уж хотелось проверить, каков же будет результат первой ловли акул.

Главной нашей задачей стали поиски снасти, а вместе с ней и предполагаемой добычи — акул-катранов, белых акул и всяких других, которые, как нам казалось, стоят в очередь, чтобы отведать нашей приманки.

Отойдя от берега, быстро поняли, что недаром говорят — море не любит самонадеянных и дилетантов. Кидало нас так, что все время приходилось держаться за поручни. Волны стали седыми от пены, а валы их казались безразмерными. Временами волна была такой, что нависала почти над нами, что немного тревожило — а выберемся ли? Да и масштабы экзотики как-то уже отрезвляли.

Обидно, что нигде не наблюдались оранжевые кухтыли нашего яруса. Хотя уже час-другой наше судно бултыхалось в том районе моря, куда ветер мог бы отнести снасть.

Все забились в рубку, стекла ее заливало так, что едва удавалось рассмотреть поверхность волн. Точнее, не поверхность, а то месиво из воды и пены, которое набегало нас и оказывалось то над нами, то много ниже. Поднимаясь на волне, мы успевали осмотреться на полкилометра вокруг. Тут все начинали крутить головами. Но оказавшись между волнами, отдыхали, так как обзор был, как в яме.

Я решил, что поднимусь на мостик, где хотя бы на два-три метра буду повыше и, может быть, что-нибудь да удастся заметить. Натянул на себя рокан — это по чьей-то задумке непромокаемый костюм из высоченных до груди брюк из оранжевой клеенки и такой же куртки с капюшоном. Естественно, напялил я и сапоги. С трудом выбрался на палубу, пообещав капитану, что все время буду держаться за поручни, чтобы не смыло за борт.

Только я ступил на палубу, как меня так окатило волной, что я в своем рокане стал плавать как рыба в тесном аквариуме. Стала ощутима сила волн, они могли запросто оторвать от поручней, если держаться за них одной рукой или непрочно стоять на ногах при их очередном «наезде».

Но на мостик я все-таки выбрался и сообщил об этом по переговорной трубе. Оттуда стало гораздо лучше видно море. Но кухтылей вблизи не виднелось. Зато красота разбушевавшегося моря впечатляла.

Вода стала совсем седой от пены. На мостике буря чувствовалась еще сильнее. Мотор нашего судна, похоже, с трудом сопротивлялся напору волн и ветра. Весь корпус суденышка дрожал от напряжения. Минут двадцать я изо всех сил озирался по сторонам в поисках кухтылей.

И вдруг, направо под углом градусов в сорок пять к курсу мелькнул наш яркий поплавок. Я заорал в переговорную трубку, как заправский капитан: «Право руля!!!». Недаром же я стоял на капитанском мостике!

Позднее узнал, что в рубке уже предполагали повернуть обратно и мой истошный крик, в смысле, команда, стал для них неожиданным. Пошли направо и минут через тридцать нашли, наконец, наш ярус.

Но тут же появилась еще одна проблема — нам следовало так подойти к ярусу, чтобы не намотать свою снасть на винт. Тогда, действительно, беда — унесет нас к едрене Фене. И капитану этот маневр удался!

На всем ярусе оказалась всего одна акула-катран. И, слава богу, иначе как бы мы справились с несколькими при такой волне. Мы и с этой-то добычей накувыркались.

Конечно, первый улов нас обрадовал тем, что акулы здесь есть, и их можно ловить. Теперь бы только отработать доставку добычи живьем до станции, и там суметь долго хранить ее, чтобы потом с ними работать.

Наша первая пойманная акула оказалась в чем-то неожиданной — ведь мы впервые пытались провести те необходимые действия, чтобы потом их дорабатывать и совершенствовать.

На берегу посмотрели, как будем закреплять рыбу в нашей установке, как поддерживать их жизнедеятельность на время опытов. А это тоже большая проблема.

Из первой добычи сделали препараты для изучения под микроскопом акульего обонятельного органа. А потом устроили маленький праздник по поводу окончания нашей экзотической ловли и приготовили какое-то корейское блюдо из катрана с предварительным замачиванием в неведомом и хитром маринаде. Оказалось очень даже съедобным это блюдо, но не таким уж вкусным, как обещали рецепты. Но все равно, это мы съели акулу, а не она нас.

Не думали мы, что спустя четверть века совсем рядом — в бухте Теляковского белая акула нападет на человека и даже покалечит его. А может быть, это мы разбудили в них эту злость и агрессию, и они мстят за тех первых пойманных катранов в Приморье.

На переднем краю обороны

Мы представляли, что живем и работаем далеко от столицы, где-то на краю материка, куда даже письма идут почти неделю. но никак не ожидали, что окажемся, можно сказать, на передовом рубеже обороны, Правда, непонятно от кого надо защищаться.

Но однажды ранним утром седьмого ноября к нам, откуда ни возьмись, постучался в двери молодой лейтенант. Ему срочно понадобились какие-то экзотические радиодетали, вроде пальчиковых ламп.

Встрепанный вид лейтенанта говорил о большом внутреннем волнении военного. Хотя, возможно, этот офицер всегда такой взволнованный по должностной обязанности.

Мы помогли ему с сержантом вытащить их лодку на берег. Стояла осень с ее штормами и наши «Прогрессы» находились уже на суше под навесами — для нас навигация недавно закончилась. Расспросили подробнее военного, куда он путь держит и что его привело к нам на МЭС.

Оказалось, что перебрался он к нам с острова Русский в поисках помощи. Их небольшая воинская часть находится на острове Русский почти напротив нашей МЭС, через пролив Старка.

Лейтенант пожаловался, что уже третий день они сидят без связи, так как что-то сломалось в каком-то важном то ли приемнике, то ли передатчике. Он не смог связаться с командованием и надеялся, что сегодня с утра к ним кто-нибудь да прибудет, чтобы выяснить причину невыхода их в эфир. Однако надежды не оправдались, и он решил действовать самостоятельно.

Лейтенант рассказал, что вчера даже отправил нарочного с донесением командованию об их бедствии, но помощь так и не пришла. Возможно, начальники приняли это донесение за поздравление от лица подчиненных, ведь большой праздник на дворе!

Поэтому наш военнослужащий подумал — подумал и решил, если вдруг объявят тревогу, то ведь его подразделение не сможет выполнять боевую задачу. А обстановка на Дальнем Востоке, по его словам, очень неспокойная. Вот он и обратился к нам за помощью. Мы в ответ приободрились при неожиданном известии о неспокойной обстановке у нас под боком и от возможности помочь в беде защитнику Родины.

Оказалось, что ему позарез нужны следующие детали — и он развернул небольшой список, где встречались, можно сказать, старинные пальчиковые радиолампы, несколько конденсаторов и резисторов.

Наши более продвинутые спецы по радиосхемам просмотрели этот список и попытались установить суть поломки по признакам неисправности. Однако разговор их быстро иссяк, военный не мог описать «симптомы» поломки, а подобных радиодеталей в наших приборах не встречалось уже почти десять, а то и пятнадцать лет.

Спецы-электронщики переправили пострадавшего к радистам зверосовхоза и его рыбацкого отделения, в расчете, что, может быть, там найдутся подобные архаичные радиодетали.

После это наши коллеги поделись первым впечатлением от беседы с военным. Нам с грустным смехом сообщили, что теперь все могут быть спокойны — наша граница на замке, точнее, на крепком засове. Потому что любой сложный механизм, он точно сломает, ибо дуб-дубом.

Они же рассказали байку из времен корейской войны, когда нашим летчикам приходилось воевать с американцами, вместо настоящих корейцев. Наших оказалось легко выставить истинными корейцами, ведь и фамилии у многих похожи, например, Ли Си Цын или Си Ни Цын.

Наши летчики воевали отважно, но однажды американцы сбили самолет, и советский пилот попал к ним в плен. Через месяц американцы, передавая летчика нашим для обмена на тоже сбитого американского пилота, говорили о нашем соотечественнике, как о герое.

Потом Первый отдел, да и все остальные сослуживцы, расспрашивали своего однополчанина, вернувшегося из плена, как ему удалось так долго держаться и не пытали ли его. А летчик только твердил: «Ребята, учите матчасть, вдруг да пригодится».

Спустя час-другой появился радостный защитник Родины. Они с сержантом поплыли на своей лодке на остров Русский с целым свертком пальчиковых ламп и прочих радиодеталей. Лейтенант похвалил щедрых радистов из зверосовхоза, подаривших ему какой-то ЗИП от старинного и давно списанного радиоузла.

Мы бы тоже хотели поддержать крепость щита нашей Родины, но наши транзисторы к нему не подошли.

Как найти друга

Нам с Борисом было интересно открывать новые места близ Владивостока. Мы знакомились с новыми коллегами, многие из них стали потом нашими добрыми друзьями и интересными рассказчиками. От кого-то из них я узнал необычную историю крепкой дружбы.

Довольно долго, почти два года, нашей главной экспедиционной базой был остров Попова. Он расположен поблизости от Владивостока, и поэтому туда можно быстро добраться на обычном рейсовом катере. Полтора-два часа хода и ты на месте.

Катер прибывал на противоположном конце острова и уже через полчаса мы оказывались у себя на станции. Жили мы в доме, который в народе назывался «бараком». Но нам — молодым и не капризным — он казался очень удобным и даже симпатичным.

Наш дом стоял буквально «у самого синего моря» — в десяти — пятнадцати метрах от пролива Старка, отделяющего наш остров от соседнего, секретного тогда, острова Русский.

Для того чтобы сесть в нашу моторку «Прогресс», достаточно просто спуститься с берега. А чтобы выкупаться в волнах Японского моря, нужно пройти от дома до пляжа метров пятьдесят.

Прямо под окнами дома берег считался удобным тем, что там располагалась тоня, то есть место, где забрасывали невод и потом вытаскивали его с корюшкой, креветками и прочими дарами моря.

Эти места настолько богаты рыбой, что между домом и морем обнаружились какие-то странные глубокие бетонные резервуары. Походили они на громадные, размером с комнату, кубы, но без крышки, вкопанные в землю.

Оказалось, что с десяток лет назад в этих местах, как и везде у берегов Приморья, в изобилии ловилась селедочка-иваси. Ее засаливали в этих чанах, а потом продавали, да и сами ею же лакомились от души. А потом рыба пропала и, похоже, навсегда.

На нашей станции мы начали работу на морских животных. Рядом со станцией мы ловили разную живность, вплоть до акул. На установке для изучения обоняния этих «чутких» животных начались опыты.

Известно, что акулы способны находить беспомощного человека в морских просторах. Вот мы и хотели посмотреть, в чем заключаются эти уникальные способности кровожадных хищниц. Вдруг, да и удастся найти от них защиту.

Как я уже писал, важной причиной нашего переселения на МЭС стало обретение, наконец, законных койко-мест. Тем самым, мы закончили борьбу за них в общежитии, тем более, она обострялась с приближением лета.

Эта конкуренция усиливалась, потому что из европейской части страны, как перелетные птицы, возвращались наши коллеги.

Неделю-другую после возвращения и до отъезда или отлета на морскую экспедиционную станцию им надо было где-то ночевать. Кровати, в смысле, койки не были закреплены за кем-либо конкретным, и поэтому начиналась борьба за место — что-то вроде естественного отбора.

Вообще-то в живых системах более слабый член сообщества оказывается в невыгодном положении, и поэтому не имеет возможности передать свои гены в следующие поколения. На этом принципе и работает естественный отбор. Но человек-то все-таки обладает разумом, и всегда ищет другие варианты. В нашем случае, он ищет койко-место, где можно скоротать ночь.

В этом отношении потеря места для ночевки иногда приводила такого лишенца в другие экологические ниши — в соседние квартиры общежития, где иногда удавалось найти хотя бы временное пристанище.

Так вот, часто такое временное обитание приводило к созданию настоящей крепкой семьи! Таким образом, лишенец безкоечный — слабое, вроде бы, звено, но получал-таки возможность передать свои гены в следующие поколения! А происходило это потому, что в женских общежитиях имелось чуть больше мест, чем в мужских.

Недаром говорят, что в семейных парах окончательный выбор делает женщина. Поэтому в этих общежитиях такая возможность появлялась именно летом и, особенно, в начале полевого сезона и при его закрытии.

В каждой квартире женского общежития разрабатывались свои нехитрые стратегии «отбора достойных кандидатов». Где-то в основе лежал скользящий график с оттенком равенства и демократизма. Кто-то составлял план действий в соответствии с лунными циклами женских организмов. Были и другие варианты.

Самым эффективным оказалось наличие в квартире маленькой комнаты, в которой стояло всего три койки. Третья койка была не лишней, а дежурной, но являющейся, скорее, декорацией. А в периоды острого коечного дефицита в мужском общежитии, обитательницы этой комнатки могли меняться в соответствии с графиком и с их вкусами.

Короче, при таком раскладе, казалось бы, случайные соискатели свободной койки оказывались в более выгодной ситуации, чем многие другие. И даже слабому звену в социальной группе выпадал случай найти свою судьбу, хотя разговор шел лишь о свободной койке на одну ночь. В результате, часто возникала, если не любовь, то хорошая и прочная дружба, что тоже не пустяк.

Вообще-то поводы для сближения и дальнейшей дружбы людей бывают часто совершенно невероятные. Так одно из них случилось с двумя «аборигенами» острова Попова.

Я уже говорил, что остров этот не очень большой, да и жило там меньше тысячи островитян. Почти все они работали либо в рыболовецкой бригаде, либо на звероферме, где разводили норок. Расположены эти социалистические предприятия в разных концах острова. Существовали они давно и дела там шли, что называется, ни шатко, ни валко.

Рыбаки ловили рыбу, часть ее сдавали государству, а часть рыбы шла на питание этих самых норок. Кое-что перепадало и населению — родным, знакомым и сопричастным: соседям и прочим нужным людям.

Звероводы выращивали отличных норок и кормили их той самой рыбой. Но была у них еще, как говорилось, на балансе, небольшая конюшня, где содержали выбракованных и старых лошадей.

Эти лошади оказывались крайне нужными на случай, если вдруг ударит тайфун, и тогда рыбакам не выйти в море. Поэтому норки могут оказаться без привычного рациона — рыбы. Тут и приходилось «запасных» выбракованных по возрасту лошадей при этих стихийных бедствиях использовать для питания норок. При этом кое-что из конины, предназначенной, в первую очередь, для зверьков, перепадало и людям, ведь мяса в местные магазины не завозили никогда.

Поэтому лошадей, вроде бы, и жалели, но ждали и тайфуна. Только тогда мог появиться «дополнительный паек на мясо». Короче, оно доставалось не только норкам, но кое-что перепадало и своим, то есть работникам — звероводам и всем, к ним приближенным.

У звероводов сложилось полусвободное содержание норок. То есть иногда зверьки убегали с фермы, но побегав по острову, они «понимали», что свобода — хорошо, но есть-то где-нибудь надо.

И тогда звероводы выставляли кормушки на открытом месте, но так, что норка, прибежавшая поесть, сбежать назад уже не могла. Другими словами получилась почти модель одного знакомого всем государства, где всегда воспевалась свобода, и где вольно дышал человек, но в пределах дозволенного.

Звероферма и рыбацкое отделение совхоза имели свои автомашины — «газоны». Раз уж на всем острове было всего две машины, то им выпала судьба вечных рабочих лошадок. Их использовали для разнообразных нужд, что называется — и в хвост и гриву — то в магазин надо товары от причала подвезти, то возникали какие-то другие производственные потребности.

Короче, целый день они носились по острову, как настеганные. А чего не гонять, если дороги, а точнее, направления, знакомы и наезженны, а машин ни встречных, ни поперечных, можно сказать, нет.

И вот тут судьба-индейка сыграла злую шутку — посреди острова, где и дорог-то, как таковых, не было, машины все-таки столкнулись. У шоферов начались споры, кто прав, а кто виноват.

Решили вызывать ГАИ — так тогда называлась эта страшноватая организация. Когда назвали «адрес», где случилась ДТП, то в ГАИ ответили: «Если у вас на острове не только названий, но и самих дорог нет, то нам ехать на ДТП тоже смысла нет! Разбирайтесь сами, тем более обе машины разбиты в хлам, но никто не погиб».

Начальство зверофермы и рыбсовхоза погоревали из-за машин и порешили — пусть эти «лихачи» теперь перейдут из шоферов в подводники.

Так водители начали работать извозчиками на подводах. Со временем подводники помирились, подружились, но при каждом удобном случае вспоминали свое ДТП. При этом то один, то другой говорил: «Хоть ты и не прав тогда был, но хорошо, что все обошлось, и мы с тобой закорешились».

В переводе на нормальный русский — это обозначает, что они крепко подружились, то есть каждый нашел себе верного друга в этом суматошном мире.

Незабываемые гастроли

Известно, что многие ностальгируют о прошедших временах. Всего скорее, надо вспоминать и, может быть, сожалеть о прошедшей молодости, когда они все успевали и многое удавалось.

В тот год, как только наступила зима, закончились наши экспедиции, и почти все перебрались в город. Наконец, пришла пора отпусков и командировок сотрудников института.

Мы с Борисом соскучились по родным, очень хотели их увидеть, и поэтому строили грандиозные планы. Но за время работы во Владивостоке мы узнали и о бытовавшем, но слегка подкорректированном местными насмешниками, высказывании Ленина: «Владивосток — город нашенский, но далекий».

Оно отражало главную проблему простого советского дальневосточника — почти постоянную нехватку денег на дальнюю дорогу, на активный отдых и на отдельные отпускные потребности и радости.

Понятно, что большая часть «статей отпускных расходов» для многих оставалась несбыточной мечтой. Поэтому слетать в отпуск и обратно, вроде бы и, можно, но на отдыхе придется вести скромный образ жизни.

А нам хотелось чего-то большего, и потому мы поступали соответственно другому известному изречению: «Голь на выдумку хитра». Голью себя мы, конечно, не считали, но хитрить приходилось всем, а не только нам.

Суть этой комбинации, не столь уж хитрой, состояла в том, чтобы совместить отпуск и командировку. По ней мы летели в Ленинград за казенный счет на командировочные денежки. Там участвовали в одной — двух конференциях и обсуждали результаты работ в родственных лабораториях. А потом, оторвав несколько дней от отпуска, еще съездили на конференцию в Москву в продолжение командировки.

Там тоже поучаствовали в конференции, и потом возвращались поездом в Ленинград. При таком раскладе покупку обратного билета на самолет до Владивостока можно было осилить, но еще оставалось достаточно денег, чтобы порадоваться жизни, свободе и встрече с родными.

В тот раз конференция в Москве оказалась довольно интересной. Дело в том, что помимо обоняния, мы изучали электрические поля морских рыб.

Все, наверное, видели кадры подводных съемок, на которых видно, как стая рыб почти синхронно делает повороты и разбегается от нападающего хищника или, как акулы выхватывают из песка закопавшуюся там рыбу.

Для этих маневров у рыб есть боковая линия, воспринимающая волны, идущие от соседней рыбы, но они чувствуют и их электрические поля, правда, слабые. Мы их изучали, вот об этих полях и был наш доклад на конференции.

Заседания шли своим чередом. К счастью, в ходе их имелись перерывы, а заканчивалась работа всех секций конференции после 16 часов.

Мы с Борисом в свободное время гуляли по Москве. Основной целью наших прогулок были Булгаковские места — где Аннушка масло пролила, ресторан «Грибоедов» и «плохая квартира» на Садовом кольце. В то время все читали «Мастера и Маргариту».

И наконец, мы нацелились на главную нашу задумку — намеревались пригласить «Театр „На Таганке“» на гастроли во Владивосток на июль и август. Ведь известно, что конец лета и даже сентябрь во Владивостоке — это настоящий бархатный сезон — теплое море, теплый песок и ласковое солнце.

У нас имелись предварительные наметки об условиях гастролей — все-таки мы были членами «КИТа» — клуба интересных тем. Были согласованы и возможные площадки для выступлений артистов, а также вчерне намечена перспектива гастролей не только во Владивостоке, но и в других городах Приморского края.

Короче говоря, решили, что пойдем прямо в театр к Любимову, без всяких телефонных звонков и согласований. Пришли удачно — Юрий Петрович оказался на месте и более-менее свободен до начала репетиции.

Любимов принял нас в своем кабинете. Мы изложили наши предложения и их плюсы, поделились собственными впечатлениями от встречи с Дальним Востоком.

Рассказывая вкратце свои предложения, оба все время крутили головами. Все потому, что четыре стены и даже сводчатый потолок кабинета были расписаны пожеланиями поклонников театра.

Юрий Петрович сделал небольшой перерыв, чтобы позвонить куда-то по телефону, а нам предложил осмотреть это эпистолярное наследие известных и знаменитых почитателей театра. Разрешил он и нам сделать свои записи.

Признаюсь честно, найти свободное место оказалось трудно, но мы нашли его и мелким почерком выписали свои пожелания театру и его артистам на кусочке потолка размером с половину почтовой открытки.

Известный режиссер просмотрел планы гастролей театра и согласился с нашими предложениями. Договорились с ним о дальнейшем общении по телефону, и обговорили время звонков, объяснив, что разница во времени в семь часов вносит свои коррективы.

Юрий Петрович в ответ рассказал анекдот о гостях-японцах, услышавших, как в соседней комнате офиса какой-то человек кричал: «Иркутск! Иркутск! Я вас не слышу! Иркутск!». Они спросили: «А по телефону вы не пробовали позвонить?»

Мы заверили, что связь с Дальним Востоком уже неплохая.

Все получилось в лучшем виде — связь была хорошей, и уже в конце июля «Таганка» появилась на гастролях во Владивостоке. Наш «КИТ» устроил вечер — встречу и было очень интересно в дружеской обстановке пообщаться со знаменитыми артистами.

А потом смотрели их спектакли интересные и запоминающиеся. Для большинства дальневосточников они стали открытием. О «Таганке», конечно, слышали, но многие их увидели впервые.

Артистов ублажали, как могли, и особенно, Высоцкого. Им устроили прогулку по морю с купанием и угощением морскими деликатесами.

Сейчас уже не помню имени артиста, к сожалению, погибшего в волнах во время купания при шторме. Но это, пожалуй, была единственная печальная сторона тех гастролей, но он сам пошел на неоправданный риск, плавая при сильном прибое.

И вот гастроли закончились. Таганцы улетали в Москву. С сожалением мы прощались с артистами, ведь со многими из них успели близко познакомиться и подружиться. А они тоже благодарили, в том числе и нас с Борисом, за то, что получились такие интересные гастроли. Хотя мы понимали, что нас, скорее всего, выручил Дальний Восток с его бесконечным обаянием и экзотикой.

Зима приходит внезапно

Вообще-то, в Приморье сезоны наступают совсем не так, как в европейской части страны. На меня такое свойство климата произвело неизгладимое впечатление. А случилось это в октябрьские праздники.

В красные дни календаря советские люди почти с удовольствием ходили на демонстрации, хотя не всегда понимали, да и не хотели задумываться о том, что, собственно говоря, они демонстрируют. Эта странность логики поступков современников заметна по тому, что многие праздники и до сих пор закодированы числительными — 8 марта, 1 Мая и т. д.

Хотя в те далекие брежневские времена уже были диссиденты, и даже политические заключенные, желающие что-то изменить в самом строе и в природе советского человека.

Но большая часть народа их знать не знала и совершенно не задумывалась о политической борьбе, ее смысле и ее жертвах. О событиях, связанных с оппозицией, можно было узнать только в самиздате или в передачах «Голоса Америки» и «Би-би-си».

Но для этого поиска тоже следовало прилагать целенаправленные усилия. Однако, большая часть «совков» с энтузиазмом избегала любой деятельности, связанной с какими-то нравственными решениями. Впрочем, и сейчас такая особенность преобладает в отношении понимания смысла жизни наших людей.

Но вернемся к осени во Владивостоке. Помню, мы шли в колонне Академии наук. Я восхищался местной погодой и сравнивал ее с нашей северной.

В Ленинграде и, тем более, в моей Вологде, в начале ноября на демонстрацию люди идут в пальто и теплых куртках. А тут, на Дальнем Востоке, женщины даже в платья щеголяют, а мы — мужчины, идем в костюмах.

И вдруг мой новый приятель и коллега — Вячеслав С. спросил меня, как бы невзначай: «А у тебя есть что-нибудь из зимней одежды, а то через недельку, глядишь, может и зима настать».

Для меня это предположение выглядело совершенно нелепым. Ну, никак не может зима наступить так быстро, если сейчас температура воздуха около 20 градусов тепла. Но шедший тут же в колонне профессор Кусакин добавил: «У нас ведь муссонный климат. Зима придет вместе с тайфуном, а его давно что-то не было. Того гляди налетит».

Я послушался советов и после праздников пошел и купил все необходимое. И успел до наступления зимы за три дня!

Перед тайфуном, как всегда, что-то изменялось в атмосфере. У многих болела голова, а некоторые стали раздражительными. Нарастало какое-то напряжение, а уже через день объявили — надвигается тайфун.

Летом и осенью мы уже видели и ощутили на себе два или три тайфуна. Это, конечно, заметное событие для всех. Сильный ветер и ливень — это его главные черты. Сказать сильный ветер — это почти ничего не сказать о действительной силе, с какой на тебя обрушивается стихия.

То, что ветер ломает, вывертывает и даже вырывает из рук зонты — это уже дает какое-то представление о напоре ветра. Он, действительно, такой мощный, что иногда сбивает с ног.

Бывало так, что во время тайфуна наши сотрудницы не могли преодолеть ветер и пройти в столовую, поэтому они просили нас — если вы дойдете до столовой, то принесите, пожалуйста, хоть чего-нибудь поесть. Мы старательно боролись со встречным ветром, но и при попутном «ветерке» донести удавалось только что-либо хорошо запакованное в полиэтилен или в прочный контейнер.

После первого же тайфуна мы поняли, почему стены деревянных домов в окрестностях Владивостока покрыты рубероидом сверху донизу. Иначе ветер и ливень зальют дом за несколько минут.

Можно представить какова была сила и мощь ветра, если половина сотрудников во время тайфуна сидела по домам и занималась очень важным делом — они бегали от окна к окну и собирали воду, поступающую сквозь рамы. Потом с гордостью и с некоторым почтением к пришедшей стихии сообщали о количестве ведер воды, которые они собственными руками перетаскали в унитаз.

Между тем, в этот раз надвигался тайфун, после которого обещали наступление зимы. И вот какая-то мгла окупала город, быстро нарастал южный ветер. Он нес с океана много воды, но вместо дождя… вдруг скоро пошел сильнейший снег — мокрый и крупный. Быстро стало очень холодно, а потом пришло и понимание, что зима не за горами, а совсем рядом.

И действительно, за несколько часов наступила настоящая зима. На следующий день начал дуть холодный северный ветер, но тут же появилось яркое солнце! Погода как бы извинялась за такую промашку с тайфуном. Свежий снег так сиял на солнце, что всех потянуло покататься на лыжах.

А спустя неделю — другую, я с удивлением почувствовал, что даже посреди зимы, когда постоянно дует сильный и пронизывающий северный ветер, можно вдруг ощутить, хотя и слабое, но дыхание весны.

Происходило это, вроде бы, случайно. Но стоило лишь укрыться от этого пронизывающего северного ветра, как тут же ты понимал — начинает пригревать солнце, и весна близка.

Ведь недаром про упорные северные ветры в те далекие годы звучала песня со словами… «в окна ко мне ломится ветер северный умеренный до сильного». И еще дальневосточники говорили: «Широта у нас, как в Сочи — солнце греет, но не очень».

Но как хорошо, что всегда была возможность убедиться в скором и неизбежном приходе весны.

как мы «захватили» военно-морскую базу

Началась эта история, в конце зимы, когда мы с Борисом вернулись в институт после отпусков и командировок. Неожиданно наш активный коллега Вячеслав С. предложил создать экспедиционную станцию на месте почти заброшенной военно-морской базы «Витязь», что в Хасанском районе.

Этот замысел возник не случайно. Научная группа Вячеслава уже давно работала на экспедиционной станции неподалеку — в соседней бухте Троица, и дела у них шли неплохо. Но работать там удавалось только летом.

В то время, как в «Витязе», совсем рядом с бухтой Троица, имелись условия для круглогодичной работы. Это предложение выглядело соблазнительно, и захотелось, хотя бы взглянуть на эти благословенные места.

Наш коллега отличался напором и какой-то целенаправленной тщательностью во всех делах. Он предложил в ближайшее время съездить в «Витязь» на разведку. Мы, естественно, согласились осмотреть эти места и оценить возможности для создания там экспедиционной станции.

За неимением других машин, поехали на УАЗике с открытым кузовом. Зимой ехать в кузове не очень комфортно, но мы основательно утеплились и доехали быстро, без приключений.

«Витязь» сразу покорил своей красотой и хорошими возможностями для работы. В первую очередь, это большая и красивая бухта, закрытая от ветров. Вокруг нее на одном берегу стоят почти с десяток крепких каменных двухэтажных и одноэтажных домов. На другом берегу бухты расположились небольшие домики местных жителей, уютно стоящие под горой, или сопкой, с названием Туманная.

Мы объехали по берегу всю бухту и добрались до мыса Шульца. Там увидели заброшенное двухэтажное каменное здание бывшей погранзаставы. На это здание поначалу и рассчитывал Вячеслав.

Оно еще крепкое на вид, и после хорошего ремонта могло бы вместить лаборатории и жилье для нас.

Потом мы поднялись на перевал между мысом Шульца и горой Туманной и остановились, как зачарованные. Оттуда открывался красивый вид на море. Хорошо был виден остров Фуругельма, а за ним в легкой дымке далекие гористые берега. Для меня стало неожиданностью то, что это уже горы Китая и Кореи.

Зашли на маяк. Это необычное сооружение и не только своим высоким маяком, а еще и теми домами, в которых живут маячные люди. Чувствовалось, что архитектор маяка не забыл свои французские корни. Дома, дворы, улочка между домами были копией какого-нибудь нормандского городка. Не хватало только католического храма. До сих пор жалею, что так и не собрался сфотографировать эту красоту.

Когда на обратном пути мы поднялись на перевал у мыса Шульца, то опять полюбовались морем. Оно было спокойно и пустынно.

Но тут наши спутники и более опытные коллеги, как-то насторожились и уставились на лодочку, что медленно двигалась вдали. До меня постепенно дошло, что же, собственно, вызвало столь пристальное внимание наших спутников.

Оказывается, все заключалось в том, что навигация малых судов зимой прекращается. А тут какой-то отчаянный мореход вдали от берега идет на веслах, сидя в кокпите моторной лодки. Его усилия казались тщетными, но все-таки бедолаге, наконец, удалось преодолеть сильный отжимной северный ветер, и скоро он оказался под прикрытием мыса Шульца.

Чем ближе этот мореход подгребал к нашему берегу, тем меньше его отгонял ветер. И вот он, наконец, причалил.

Бедный, он едва переводил дух. На руках его виднелись кровавые мозоли, чувствовалось, что парень натерпелся страху.

Оказалось, что он вышел на моторке из бухты Троица в Зарубино, в небольшой рыбацкий поселок, где хотел что-то купить в магазине. Но по дороге мотор заглох, и пришлось ему идти на веслах. Однако ветер все время относил незадачливого путешественника от берега.

Мы оказались на перевале вовремя. Помогли «мореходу» снять подвесной мотор и отвезли его на МЭС «Троица». Только потом пустились в обратный путь.

Во Владивосток мы вернулись в большом воодушевлении, но и с пониманием, что впереди предстоит суровая борьба за эту заброшенную военно-морскую базу, почти забытую богом и командованием. Пока там жила только «вохра», которая сторожила какие-то склады, в этом была вся «стратегическая ценность» этой базы.

После небольшой разведки, проведенной Вячеславом, грянула наступательная операция. Другими словами, началась борьба, она же торговля, вперемежку с дипломатическими переговорами, между военно-морским ведомством и нами — шпаками, как называют гражданских лиц бравые вояки.

Хорошо, что во главе этой кампании стоял Вячеслав С.. Без него не получилось бы столь быстрого и эффективного хода «военно-дипломатических действий». Наш коллега удивил всех осмотрительностью, быстротой и натиском.

А мы, между тем, показывали достоинства станции всевозможным, но нужным академикам. Это часто выпало на мою долю. Я доставлял дорогих (в буквальном смысле) гостей до вертолета, который перед этим надо было заказывать на ближнем аэродроме.

Потом мы летели до «Витязя», а там водили гостей по живописным окрестностям, показывая возможности и соблазняя преимуществами этого желанного объекта.

Естественно, самым трудным и ответственным оказался сам процесс передачи базы из ведомства славного Тихоокеанского краснознаменного военно-морского флота нашему Дальневосточному научному центру АН СССР.

Тут Вячеслав опять был к месту. У него оказалось столько нужных связей и знакомств, что дело с передачей базы стало быстро продвигаться к победному финалу. Зазвучали имена каких-то генералов, адмиралов и других сильных фигур из Флотских начальников.

Передача базы состоялась в Уссурийске, Я, к сожалению, не смог там быть, но знаю, что это событие не обошлось без ящика хорошего коньяка.

Пожалуй, самой показательной стала удивительная фраза одного из больших военачальников: «У нас, у военных, есть принцип: „Ни пяди земли родному государству“, но вы, вроде, парни хорошие, так и быть, берите».

Так исполнилась наша мечта — мы на законных основаниях получили право жить и работать в одном из самых привлекательных мест Приморья.

Реанимация с реорганизацией

«Витязь», после ухода военных, как ветеран войны, нуждался в поправке здоровья. Срочно требовалось ремонтировать дома, организовать столовую и избавиться от мерзости запустения. Позарез нужен был водопровод и, как воздух, требовалась надежная линия электропередачи.

Чтобы следить за ходом работ на экспедиционной станции, требовалось там постоянно находиться кому-то из сотрудников института. И тут как раз прилетел «с материка» мой друг Борис и стал тем необходимым сотрудником, а потом даже начальником станции. Уже имелось несколько наших свободных квартир, в одной из которых Борис разместился со своей новой семьей.

Дома для жилья, которые достались нам после передачи базы, оказались довольно прочными и более-менее теплыми. Так что даже зимой, там можно жить почти с комфортом. А ведь они сработаны не из кирпича, а из рваного местного камня.

Пожалуй, самым замечательным свойством наших домов — это великолепный вид из окон, открывающийся на бухту и гору Туманную. В бухту же иногда заходили корабли и красивые яхты. Такую красоту мы быстро оценили.

Скоро ожила столовая, и тут наш коллега Вячеслав еще раз показал свои организаторские способности, он нашел где-то отличных поваров. Однако, после запуска нашей столовой неожиданно обнаружилась ее «совковость» — поразительное сходство с бывшими подобными советскими «объектами общепита».

Открытие нашего заведения произошло зимой, но я в это время был в командировке в Ленинграде. Через месяц после возвращения я увидел эту столовую, и сразу понял, почему Вячеслав С. разглядел в ней признаки «пищеблока для совков».

Строители выполнили ЦУ начальника станции — Бориса. К сожалению, соответственно им, столовка и обрела черты ведомственного «объекта общепита».

Дело в том, что в сталинские времена столовые крупных заводов и учреждений имели весьма примечательную черту — в них существовало особое помещение для начальствующего состава.

Я специально пишу в тех выражениях и терминах, которые применялись тогда. Язык, конечно, суконный, но и времечко было суровое. И скучать по прошлому смешно, поэтому следует сразу исправлять настоящее, чтобы не сожалеть об упущенном в будущем.

То, что начальники питались в обычных столовых, выглядело некоторым подобием равенства, но то, что они не хотели сидеть в общем зале, говорило не об «отрыве от трудового коллектива», а, скорее, о чванстве.

Для нас стало полной неожиданностью, что Борис вдруг надумал и осуществил именно такой вариант столовой. Видимо, у него должность начальника станции вызывала какие-то странные ассоциации, архаичные, и нелепые. Но нам-то — коллегам из одного института, да еще находящимися в экспедиции, незачем выделять особое помещение для мифических начальников.

Если и появлялись на станции важные московские гости, то чаще это были люди порядочные, «без тараканов в голове». Да и кто еще мог прилететь за тридевять земель, чтобы ознакомиться с нашей работой и посмотреть на местные красоты. Многим из них, естественно, хотелось пообщаться с окружающими в непринужденной обстановке, и рассказать о перспективах и проблемах науки.

Помню, как однажды через столик от нас сидел академик Понтекорво и очень интересно рассказывал о ситуации в науке и в современном научном мире. Все слушали его с большим удовольствием.

А если бы гостей кормили в особом закутке, то мы бы никогда не пережили этого настоящего «пира духа». Впрочем, на Понтекорво не свет клином сошелся — побывало у нас много и других не менее интересных гостей. Увлекательные беседы с ними запоминались, а мы гордились тем, что внесли и свой вклад в создание этого чудесного уголка, где можно так душевно общаться и работать.

Дом Янковского

Своеобразным центром притяжения и самым интересным объектом на «Витязе», безусловно, считался дом Янковского. Можно сказать, что история создания этого дома начиналась еще в XIX веке.

Поляк — Михаил Янковский оказался на Дальнем Востоке как многие участники польского восстания 1863 года. Он прошел царскую каторгу и ссылку в Восточную Сибирь. Потом судьба забросила его в Приморье, где на острове Аскольд у него зародилась мечта о создании семейного гнезда и хозяйства для выведения породы скаковых лошадей.

Через некоторое время Янковский на одном из полуостровов Амурского залива основал уникальное хозяйство по одомашниванию оленей, выведению скаковых лошадей, а также разведению местных редких субтропических растений. Теперь этот полуостров носит его имя.

Там родились его дети. Потом Янковский с семьей переехал в Хасанский район, где продолжал задуманное дело. Он всегда заботился о сохранении уникальной дальневосточной природы, и был противником браконьерства. Как теперь нам не хватает таких энтузиастов.