Бесплатный фрагмент - ДАДЖАЛЬ

Все герои, события, организации и места в данной книге являются вымышленными. Любые совпадения с реальностью случайны

Посвящается Аркадию Липовичу Шмиловичу

ПРЕДАНЫЙ ВСАДНИК

Судьба

Максим родился в обычной московской семье: мать — татарка, отец — алкоголик. Да и кто из московитов не татарин? Разве что приезжий. В улусе Золотой Орды и поныне потомки чингизидов единственные чувствуют себя коренными жителями, а остатки русских рабов — рабами и остались. Вот и берут их на поруки добрые татары, дабы те не спились окончательно, а то как-то неудобно получается: всё ж таки наследники великой цивилизации.

Так думал и сам Максим с раннего детства, с лёгким презрением господина поглядывая на сверстников. По его разумению, туповатые спиногрызы, что суетились вокруг в детском саду или во время прогулок на улице, требуют особого воспитания и отношения. В этом регулярно убеждал русский папа, в состоянии алкогольной деменции гонявшийся за членами семьи с топором. Недостаток воспитания подданных ощущался и следами ремня на пятой точке.

Читать мальчик начал рано, но не какие-то там детские книжечки, нет. Его интересовали история, точные науки и поиск сути мироздания. Поэтому, при поступлении в школу, удивлённой до икоты учительнице, попросившей рассказать сказку, Максим выдал фрагмент из «Истории государства Российского» Карамзина, а именно пересказал эпичные байки о нашествии Батыя. В конце добавил, мол, данные инверсии летописей Татищева — самая настоящая сказка, поскольку со времён непосредственных событий прошёл уже не один век. Учительница попросила мальчика подождать за дверью и, закинув под язык валидол, откровенно сказала матери:

— Чувствую, мы с вашим умником ещё наплачемся.

Но всё оказалось не так трагично. Он стал прилежным учеником, никогда не выставлял свои знания напоказ, да и вообще старался не выделяться среди других. Иногда предпочитал даже получить четвёрку в четверти, лишь бы не претендовать с чернью на заветную для любителей цацок золотую медаль. Развивался парнишка тоже по всем направлениям: сочетал музыкальную школу с недавно легализованными в Союзе восточными единоборствами, не ощущая того когнитивного диссонанса, который обычно возникает в головах у детей-интеллигентов.

И, вероятно, годам к сорока из Максима вышел бы средней руки политик областного масштаба: знающий, когда и где нужно воровать, а когда и народу кость кинуть. Но однажды случилась неприятная история.

Точнее, неприятной Максим счёл её сам.

В пятнадцать лет ему стало невыносимо тяжело учиться: оказалось, что вокруг полным-полно красивых девочек. У Кати большая грудь, у Лены аппетитная попа, а Лиля с Наташей имеют симпатичные мордашки…

Мир перевернулся с ног на голову. Физиология требовала своё. Впервые в жизни юноша по-настоящему взглянул на себя в зеркало и увидел там прыщавого полноватого мальчика, который никак не котировался на рынке местных самцов. Им Максим поначалу пробовал подражать, не имея опыта в подобных делах. Стал курить со всеми за гаражами у школы, пить пиво и портвейн — после чего долго блевал, но так, чтобы никто не видел. И даже пару раз успешно поучаствовал в массовых драках. Только толку от этого было ноль.

Будучи аналитиком по складу ума, Максим понял, что понижает собственный социальный статус до уровня подданных, и быстро отказался от подобных развлечений. Начались девяностые, и возможностей для реализации любых фантазий стало предостаточно. Но всё же требовался совет от кого-то, разбиравшегося в женском вопросе.

Дружбу Максим считал химерой для слабаков, не доверяя никому, и снисходил до общения лишь с двумя категориями людей: полезными и интересными. К полезным он относил более влиятельных, богатых и физически сильных сверстников. К интересным — тех, с кем можно в минуты меланхолии о чём-то поговорить.

Между первой и второй категориями как раз балансировал весьма и весьма необычный парень. Звали его Вагиз.

Он представлял собой сочетание несочетаемого. Родом из правоверной семьи татарских мусульман, уже к тринадцати годам перепробовал все виды наркотиков, остановившись на марихуане. Из алкоголя предпочитал водку «Black Death». А свободное время проводил в компании девиц с низкой социальной ответственностью. Родители лишь качали головой, отец же утешал мать, что, мол, сынуля скоро перебесится, совершит хадж — и Всевышний простит оболтуса.

Если Максим в силу жизненных обстоятельств вырос холериком с наклонностями психопата — в моменты особого бешенства он начинал бесконечно, словно мантру, повторять: «Убью, зарежу, расстреляю, сожгу, повешу» — то Вагиз был не просто апатичным флегматиком, а словно не замечал того, что происходит вокруг.

Для Вагиза существовал только Вагиз: остальные служили некоей актёрской труппой, призванной его развлекать. Но даже при таком отношении к окружающим он умудрялся пользоваться бешеной популярностью у противоположного пола. Там самым вызывал хроническое раздражение мужской половины коллектива и потому, будучи парнем субтильного телосложения, огребал по полной программе. Правда, подобные тонкие намёки до адресата не доходили: Вагиз считал всё это необходимой составляющей спектакля.

Именно к Вагизу Максим и решил обратиться за советом. Тем более соплеменнику открыться всегда легче. Пригласил его к себе, предварительно затарившись выпивкой и закуской на все имеющиеся карманные деньги.

Войдя в квартиру, тот, как обычно, не поздоровавшись, прошёл на кухню и уселся у окна забивать очередной косяк. Внезапно Максим понял, что чувствует себя некомфортно и не готов сразу говорить о главном.

— Слышал новый альбом «Мальчишника»? — поинтересовался он у спины парня чуть подрагивающим голосом.

— «Кегли»? Компульсивно-эротическая психоделика асоциальных психосоматиков. Хотя ты вряд ли понял хоть слово из тех, что я сказал, — выдал свой вердикт Вагиз и задымил, развернувшись к хозяину. — Ну, чего вылупился, как военком на патриота? Наливай давай.

Они выпили, обсудили предстоящие экзамены в школе, выпили ещё и, когда Вагиз демонстративно посмотрел на часы, Максим решил: пора переходить к сути.

— Слушай, мэн, я тебя, собственно, ради чего позвал. Нужен совет профессионала.

— Излагай, вынимательно ухаю, — пожал плечами Вагиз.

— Понимаешь… — замялся Максим, — у меня проблемы… ну, с этим делом…

— В смысле? Дисфункция одноглазого змея?

Парень грустно усмехнулся:

— Да нет. Как раз наоборот. Функционирует с превышением оборотов. А применения аппарату, так сказать, найти не могу. Думал, ты поможешь.

— Кутак баш! Я не по этой части, — возмутился Вагиз, — даже и некого тебе порекомендовать: с голубцами не общаюсь.

— Ты не понял. Я насчёт баб.

— А! — засмеялся тот. — Не дают, что ли?

Максим, густо покраснев, кивнул.

— Ну, тут всё просто. Главное, корочку-то сковырни, а там оно — как по маслу.

— Вот я и хотел узнать. Может, познакомишь с кем, дабы, так сказать, влиться в ряды бойцов сексуального фронта?

Вагиз задумался, налил себе ещё рюмку и, выпив, закусил далеко не халяльным сервелатом. Прожевав, задумчиво изрёк:

— Будь ты урыс, я бы подогнал какую-нибудь шмару, которая раздвинет ноги за бутылку ликёра. Но ты, хоть и полукровка, а всё ж таки татар. Поэтому скажу, как родному: никогда не поздно начать. Сложнее потом соскочить. Я вот с героина слез, а с женской дырки не могу. Мой тебе совет, чувак: поступи в институт, потом в аспирантуру, и вот там уже, когда будешь заниматься научной работой, среди молоденьких студенток подыщи себе подходящую девочку. Чтоб и не дура набитая, и целка не сломана.

Подобное, хоть и в иных выражениях, Максим регулярно слышал от матери, но от Вагиза не ожидал. А тот, налив очередную рюмку, продолжил:

— Ты парень башковитый — далеко пойдёшь. Главное — не сорваться. Для тебя сейчас главные враги — это наркота, алкашка и бабы.

Проводив гостя, Максим уселся на табуретку и глубоко задумался. Подозревать Вагиза в том, что тот просто не хочет делиться своими многочисленными кокотками, было так же глупо, как считать, что продавщица, за спиной которой стоит целый ряд бутылок водки, не продаёт алкоголь, поскольку собралась его выжрать в одну наглую рязанскую харю. Так что Максим вылил в раковину остатки выпивки, проветрил кухню и, забрав в комнату недоеденную колбасу, отправился учить уроки.

Вагиз оказался абсолютно прав. Главное — перетерпеть. Пока остальные сверстники таскались за каждой юбкой, в перерыве стирая до мозолей в ванной потные ладошки, Максим усердно готовился.

Без особого труда поступив в геологоразведочный, он быстро набрал вес среди педагогов как неординарный и дотошный студент. Уже к третьему курсу молодой учёный получил недвусмысленный намёк, мол, пора бы озаботиться и кандидатской. Полностью поглощённый наукой, юноша без отрыва от спектрометра плавно сменил статус на аспиранта. А дальше, как у Пушкина…

Итак, она звалась Татьяна. Тоненькая, словно былинка, молодая первокурсница с восхищением ловила каждое слово угрюмого, плотно сбитого преподавателя, умевшего разложить по полочкам не только свой предмет, но и объяснить задаваемые вопросы, касающиеся иных областей, заодно едко и метко подкалывая студентов. И стала напрашиваться на дополнительные занятия.

Через месяц в однушке, подаренной Максиму родителями, появилась хозяйка.

Он сразу поставил условие: никаких детей, пока Таня не закончит институт. Да и ему требовалось время для защиты кандидатской. Семейная жизнь, как и предсказывал Вагиз, оказалась идеальной в сочетании с научной деятельностью. Теперь можно было чувствовать себя счастливым и на работе, и дома.

Диплом Тани был уже написан, а кандидатская Максима готова к защите. Летом пара собиралась пожениться и отправиться в гостеприимное зарубежье на медовый месяц. Но однажды тёплым майским днём раздался телефонный звонок, разрушивший все планы.

Выбор

Деньги — это пустота, достающаяся тяжёлым трудом.

К таким выводам пришёл Максим, пережив и кошмар девяносто второго года, и кризис девяносто восьмого. Поэтому не тратил финансы попусту даже на собственные нужды. Одевался скромно, преимущественно на рынках, продукты покупал самые качественные по наиболее низким ценам, ежемесячно устраивая обход всех местных магазинов: скрупулёзно записывал на бумажку, что почём.

Он не был скрягой, отнюдь. Вместе с Таней минимум раз в год ездил погреться у моря, и не в банальную Турцию или в Египет, а туда, где по-настоящему интересно. Себе права Максим получать не стал, понимая: не пройдёт комиссию у психиатра. Зато верной подруге приобрёл новенькую иномарку, за которой, конечно же, тщательно следил. Побывав в Питере, стал откладывать деньги на квартиру в северной Пальмире — так понравилась мертвенно-холодная аура колыбели революции. Но вот помогать знакомым или родственникам считал бесполезным расточительством, если только не видел перспектив получения в дальнейшем солидной выгоды.

Поступивший телефонный звонок сперва не посулил ничего, кроме пустых трат:

— Максим Николаевич? Тебе привет с того света. От Вагиза, — раздался в трубке голос с лёгким кавказским акцентом. — Жду в хинкальной напротив райисполкома. Покойный просил кое-что передать.

Если русских Максим считал своими подданными, то кавказцев искренне ненавидел, называя не иначе как «черножопыми мразями». Недоумевал, откуда такая реакция: никаких видимых предпосылок к этому не существовало. Среди знакомых и коллег имелись евреи, русские, прибалты и даже один нигериец, только ни к кому из них никогда не появлялось столь ярых негативных эмоций. Этот феномен объяснял себе тем, что кавказцы выглядели наиболее возможными соперниками на исконно татарской земле.

Поэтому огромного желания встречаться с неизвестным не возникло. Но Вагиз таинственно исчез около семи лет назад во время второй чеченской войны и с тех пор числился пропавшим без вести. Возможно, как и многие солдаты в те годы, несчастный угодил в рабство, и теперь его новый хозяин ищет покупателей. Сам Максим, конечно, не стал бы платить ни копейки. Зато выступить посредником между башибузуком и безутешными родителями было вполне разумно. Это если и не выгодно финансово, то хотя бы даст огромный плюс к репутации.

В ресторане оказалось пусто. Лишь за одним столиком, накрытым белоснежной скатертью, сидел молодой мужчина с кофейной чашкой и небольшим свёртком на столе. Выглядел кавказец весьма презентабельно: аккуратная стрижка, рубашка поло явно из брендового магазина, ничего вроде стереотипного спортивного костюма и полного рта золотых зубов. Хотя лицо казалось несколько неестественным, словно на него наложили целый слой грима. Максим даже немного смутился, поскольку надел затрапезный жилет цвета хаки, шорты и старую майку, в которых обычно прогуливался в тёплую погоду до ближайшего магазина.

— Максим Николаевич, садись, чаю-кофе выпьем, — указал рукой на стул чеченец. — Меня зовут Усама. Я пришёл с миром.

«Точно работорговец», — подумал Максим, усаживаясь напротив.

Рук они друг другу так и не пожали. Некоторое время Усама выжидательно смотрел на собеседника, затем, чуть пожав плечами, продолжил:

— Вижу по глазам: думаешь, я за выкупом пришёл? Нет, никаких разговоров о деньгах. Для начала взгляни сюда, — подвинул он свёрток Максиму и тот, развернув кусок тёмно-синего бархата, увидел небольшой значок.

На чёрном фоне белела театральная маска с изуродованным правым глазом и кривым левым. Взяв её в руки, Максим обнаружил сзади гравировку из двух букв: «DR».

— И что означает это «DR»?

— Многие знания — многие печали, Максим Николаевич. Просто храни его в память о Вагизе, и, если вдруг возникнут сложности на любом уровне, от уголовников до чекистов, покажи знак старшему. Все проблемы решатся мгновенно. Прощай.

Усама достал из кармана портмоне, вытащил крупную купюру и, положив на стол, поднялся, собираясь уйти. Максим недоумённо поинтересовался:

— И это всё?

— А что ещё?

— Ну, ты хоть рассказал бы, так сказать, как погиб Вагиз.

Несколько секунд Усама раздумывал, затем сел обратно и спросил:

— Зачем тебе это? Ведь, насколько я понимаю, вы не были друзьями? Только учти, если хочешь услышать честный ответ, то и сам отвечай честно.

— Друзьями мы действительно не были, — подтвердил Максим. — У меня вообще нет друзей: я не склонен доверять окружающим, даже своей невесте. Тут другая тема. Родители Вагиза люди влиятельные и богатые, они давно ищут любую информацию о гибели сына, поэтому…

— Ясно, — перебил, улыбнувшись, Усама. — Что ж, дело хорошее, правильное. Я расскажу историю так, как следует передать родным. Запоминай. Второй раз повторять не стану. Случилось это в марте, после того как большинство боевиков с чудовищными потерями отошли из Грозного в горы. В один из РОПов пришёл местный житель с информацией: ночью село заняли моджахеды; женщины, дети и старики — в заложниках. Созвали оперативное совещание. Вагиз со своей разведгруппой вызвался проверить сведения и по возможности выманить сепаратистов. Укрепившись неподалёку от села, он отправил осведомителя к полевому командиру сообщить, что на окраине обнаружен спецназ федералов. Поначалу всё шло в соответствии с планом: боевики всей массой принялись выдавливать разведчиков в горы, откуда гяуры планировали отойти обратно в РОП, дав отработать артиллерии и авиации. Но оказалось, что сверху предусмотрительно прятался небольшой заградотряд, и Вагиза с сослуживцами взяли в клещи. Имелась узенькая тропка, по ней ещё представлялось возможным вырваться, и он приказал бойцам покинуть укрепление. Оставшись один, раскидал кругом дымовые шашки и минут десять создавал видимость активного сопротивления. Отстрелял все до единого патроны, потом постелил коврик и стал совершать намаз. Подошедшие моджахеды не решились убивать брата по вере, пока тот не закончит молитву. Затем командир, муджтахид из Саудовской Аравии, завёл с ним богословскую беседу. Беседа шла на арабском, в ней постоянно упоминались Пророк, Иса, Махди и Даджаль. Вскоре, явно раздосадованный, командир приказал самому молодому местному парню сбегать в мечеть и позвать имама для разрешения спора. Не успел тот добраться до места, как на горы обрушился шквал огня. Когда обстрел закончился, в живых имам нашёл лишь обгоревшего умирающего осведомителя, который и поведал ему всё. При разговоре с тобой имам просил не упоминать его имени, поскольку война не окончена и жизни его может грозить опасность. Запомнил?

Максим кивнул и уточнил:

— Но ведь прекрасно известно, где именно пропал Вагиз. Вычислить местного имама не сложно. Вдруг родители решатся поехать сами и узнать подробности?

— Не переживай, он подтвердит сказанное тобой.

— Предположим, хотя я думаю, что история, мягко говоря, не вполне соответствует действительности. Это меня не касается. Зато касается вот это, — Максим показал Усаме значок с маской, чуть ли не ткнув им в лицо кавказцу. — Что за волшебная вещица, которая решает любые проблемы? Только не надо про многие знания: я уже дядя взрослый, так сказать, переживу. Выкладывай, как есть.

Некоторое время Усама молчал, затем знаком попросил подождать и вышел на улицу. За окнами ресторана Максим увидел, как тот с кем-то беседует по мобильному телефону. Вернувшись, чеченец подошёл и, наклонившись, прошептал на ухо:

— Всю необходимую информацию найдёшь дома в электронной почте. Просили передать следующее: захочешь узнать больше — обратись к своему ректору.

— А ты сам не в теме? — тихо поинтересовался Максим.

— Во многих знаниях — многие печали, Максим Николаевич. Иногда — слишком многие.

Эстетика

Как выглядит современное искусство? Кусок старой вешалки со свалки, выставленный в арт-галерее по цене трёх «Майбахов». Пара нотных тактов, позаимствованных у классического композитора, сыгранных на синтезаторе с наложенной сверху ритм-секцией. Переосмысленный сюжетец двухтысячелетней давности, выраженный на бумаге обсценной лексикой и обильно усыпанный физиологическими оправлениями.

Именно об этом в основном и писал журнал «Дрючь» в промежутках между семиотическими эссе об эстетике позы 69 в гомосексуализме и медицинскими трактатами о новейших тенденциях фармакологических барыг. Ссылку на статью оттуда под авторством некоего Шер Ами и обнаружил в письме Максим.

Текст оказался столь же наполненным новизной, как и пресловутая вешалка со свалки:

«Качели Шрёдингера, или конец эпохи постмодернизма.

Чтобы понять, чем закончится эпоха постмодернизма и что последует за ней, необходимо проследить нынешние тренды визуализированной политологической повестки.

Зайдём в это здание со служебного входа.

Итак, в наличии три основных вектора: социалистический в США, прежде всего выраженный в программе кандидата в президенты Барака Обамы от демократов; националистический в России, обозначенный курсом Владимира Путина; капиталистический в Китае, сформированный мировым рынком.

Что же такое американский социализм и как он выглядит на культурном уровне? Дабы не сильно углубляться в историю вопроса левого поворота, обозначим лишь основные вехи, приведшие к сегодняшнему положению дел. Великая Депрессия и последующее президентство Франклина Рузвельта вознесли на Олимп леваков, третируемых до той поры экзистенциально-оружейным клубом, известным как «Гувер сотоварищи». Пытавшиеся вернуть Америку в русло индивидуализма как фундамента либеральной матрицы Трумэн, Эйзенхауэр, Кеннеди и Джонсон лишь привели к фестивалю в Вудстоке 1969 года. Далее прочие деятели от Никсона и до Буша-старшего всячески усиливали взрывную мощь бомбы, заложенную длинноволосыми адептами свободной любви и ЛСД.

В семидесятых пришло время усталости от Системы. Это весьма точно спрогнозировано в том же 1969 году фильмом Джорджа Ромеро «Ночь живых мертвецов». Пробуждённый ото сна из могилы потребительской обыденности призраком коммунизма американский народ штурмует символический Белый Дом, в котором растерянные и паникующие политики не способны не то, что выработать сколь-нибудь эффективный план, но даже договориться между собой. На мысль о вероятном президентстве Обамы наталкивает чернокожий герой фильма Бен — единственный, кто пытается действовать на общее благо в сложившейся ситуации.

Собственно, ещё в каденцию Кеннеди истеблишмент пришёл к пониманию необходимости создавать люфт для подсознания электората — Качели Шрёдингера. На них в пике достигаются и левые, и правые требования, причём, когда выбирают правых — начинается повестка левых, и наоборот. Таким образом, момент нахождения в точке покоя Качели пролетают с огромной скоростью, и обычный человек не замечает, как тихо шуршат триллионы на финансирование ВПК, проводятся локальные войны и реализуются прочие непопулярные у налогоплательщиков схемы.

Яркие примеры — президентства Клинтона и Буша-младшего. Первый целовался взасос с пролетариатом, играл на саксофоне, безобразничал в Овальном кабинете, а под шумок быстренько провернул войну в Югославии, когда уже Качели опустились вниз и внимание народа отвлекала губастая Моника. Второй чуть было совсем не затормозил Качели, но взрывная волна ВТЦ придала ускорения — и вновь крайне правый крен.

За последние неполные шесть лет после 11 сентября ощущается естественный сильный откат, а значит, несомненно, президентом станет либо Обама, либо Хиллари Клинтон. Правда, у пожилой cuckquans шансов на порядок меньше, поскольку повестка Обамы намного левее и радикальней. Ergo: Системе нужен именно он. Не составит труда спрогнозировать, что после него вновь придёт правый республиканец с ещё более радикальной повесткой. К примеру, потребует запретить тем или иным образом общественные собрания на территории США как социалистическую заразу или ограничит эмиграцию для жителей Азии, латиноамериканских стран и мусульманского Востока.

Куда именно полетят Качели Шрёдингера после 2008 года в подсознании среднестатистического Джона, предсказать не сложно: тенденции налицо. Это, прежде всего, неомарксизм и вытекающие из него феминизм, аналофрейдизм и прочие измы, которые примутся всё более гиперболизировать социалистическую линию на волне подъёма меньшинств до тех пор, пока у общества не выработается стойкое неприятие к ним. Как следствие — ультраправый крен следующего президента.

И вот здесь следует поставить знак вопроса, поскольку дальнейшее возвращение к левому дискурсу возможно либо в виде требования легализации компартии Америки и курса на условное «построение коммунизма», либо же поиска третьего пути, который мы рассмотрим в заключении.

Что же касается современного искусства, то знакомство вышеозначенного Джона с ним представляет собой путешествие Бората в Америку, в странно устроенный мир непонятных людей. Если провести опрос и попросить вспомнить хотя бы одного ныне живущего американского писателя, художника и музыканта, скорее всего, вам назовут Кормака Маккарти, Говарда Беренса и Херби Хэнкока. Причины? По роману первого недавно вышел на большие экраны художественный фильм, второй — открытый гомосексуалист, а третий — афроамериканец.

That’s all, folks!

Даже на внутреннем рынке потребитель, чьи познания простираются дальше жвачки мейнстрима, не имеет ни малейшего представления не только о современном искусстве как таковом, но и о том, зачем и для чего оно нужно.

Сегодняшнюю американскую культуру можно обозначить одним словом: «QWERTY». Это просто рандомный код, пароль для входа в ту или иную группу интересантов. И чем примитивней будет код, тем шире круг в него вовлечённых. Сказать, что Джон удовлетворён подобным положением вещей, было бы в корне неверно. Но ему некогда остановиться и подумать над этим, поскольку Качели Шрёдингера не дают подсознанию такой возможности — иначе они просто вылетают из-под пятой точки, и вот Джон уже валяется измазанный в грязи общественного мнения.

Российские Качели Шрёдингера работают совершенно иначе. Весь секрет в том, что Шрёдингер точно знает, где именно качели, но за регулярный откат качельщиков недоумённо разводит руками, делая вид, что всё как в цивилизованном мире. Здесь не бывает взлётов и падений: веками припаянные к самой вершине правого мировосприятия, они не допускают и малейшего люфта. Менялось лишь количество подпорок, удерживающих их в подобном состоянии, а также острота колючей проволоки и ширина минных заграждений вокруг.

Ещё когда герра Шикльгрубера не было в проекте, нацизм процветал на территории Третьего Рима во весь рост. Слова вроде «жидовня», «татарва», «немчура» и прочие придуманы не кураторами из КГБ для разномастных коричневых, а имеют глубоко исторические корни, равно как и национальные (в особенности еврейские) погромы.

Небольшой период с 1917 по 1927 годы отметился сменой на левый крен лишь в сознании Ульянова, Бронштейна и пары сотен подобных им идеалистов. На самом деле, даже если не обращаться к достоверным источникам, а брать художественную литературу, описывающую тот период с точки зрения партийной догмы, то и там не удаётся вымарать посконное русское отношение ко всем инородцам и иноверцам, несмотря на громкие слова об интернационализме. Неудивительно, что и нынешние КоПРоФилы имеют такое же отношение к коммунизму, как молекулярная химия к балету.

Возвращать назад дореволюционную вывеску после скоропостижной кончины лидера мирового пролетариата и последовавшей эмиграцией главкомвоенмора сочли нецелесообразным. Систему в России создали настолько интеллектуально акробатичную, что она собственные поражения постоянно оборачивает себе (не народу же!) во благо. На противоположном, левом краю повесили макет Качелей, обмотав их золотой фольгой и украсив кумачом, объявив их новым Царствием Божьим, к коему всем и стоило отныне стремиться.

Примерно шестьдесят лет всё шло как по маслу, пока научно-технический прогресс не привёл к началу формирования информационного общества. Приглядевшийся народ, обнаружив и обсыпавшуюся от времени позолоту, и покрывшееся грязными пятнами красное знамя, стал задавать лишние вопросы. Да и сам обслуживающий Качели персонал всё больше поглядывал в сторону вероятного противника со всевозрастающим желанием сменить профессию кочегара в аду на статус скромного миллионера с Уолл-Стрит.

И вновь Система явила инфернальное всемогущество. Обрыдлые фальшивые Качели заменили на зеркало (ах, Тарковский, сукин сын, предвидел и это). В нём условный Алексей узрел себя и пришёл от этого всклоченного, грязного, небритого, одетого в рванину пугала в ужас, поскольку в стоящем рядом телевизоре показывали ухоженных заокеанских Алёш. А Система подносила стакан и говорила: «Куда тебе с таким-то рылом да в калашный ряд? Кому ты там нужен на Западе? И тут хорошо было бы, коли не враги. А знаешь, кто виноват-то, знаешь, а?», и Алёша, дебильно скалясь, привычно отвечал: «Жиды и черножопые».

Долго работать подобная мантра, естественно, не могла без прямого выплеска энергии. И вот уже улюлюкающая толпа ушастых фраеров громит вчерашний идолов, пока правильные пацаны тихонечко растаскивают по закромам самое ценное. Опомнившись, Алёша обнаружил, что нет не только фальшивых качелей, но и зеркало с телевизором приватизировал кто-то рыжий, стащив даже мины с колючей проволокой, оставив взамен лишь неубранные кучки фекалий.

Свобода! Вон они, соседние качели, хочешь — иди качаться туда. Но Алёша прекрасно помнил, как выглядит в зеркале, и только стыдливо отворачивался, когда казалось, что оттуда сверкает чья-то белозубая улыбка.

Здесь-то и начинается современное российское искусство, ставящее жирную точку на надгробии постмодерна. Собственно, первым представителем жанра, без сомнения, стал Балабанов с фильмом «Брат». Он задал тренды во всех направлениях: от лирической поэзии до психоделической живописи, поскольку аккумулировал многовековые паттерны в едином образе. Вышло Евангелие на фене: «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю, в натуре; не мир пришёл Я принести, но меч, отвечаю», что заменило потерявшее актуальность «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

В отличие от американской, российская культура получила чисто конкретного потребителя, и когда ушлый гэбэшник со своей братвой мягко подвинули партийного пьяницу, то, по сути, ничего не изменилось, кроме лиц в списке «Форбс».

Вчерашние бандиты, сменившие малиновые пиджаки на костюмы от кутюр с депутатскими значками, не пристрастились к Шопенгауэру и Скрябину. Поэтому-то из года в год для них и гоняют по центральным каналам привычный «Брат» в различных обёртках. И, пока цена на нефть продолжает расти, конца и края этому шабашу не видно.

Какое будущее возможно для российского уголовно-сентиментального казарменного искусства? Тут придётся вновь вернуться к Качелям с грустящим на них Алёшей.

Гуано вокруг него сменилось асфальтом, перекладываемым раз в пару месяцев, вокруг высадили цветочки, вечером после работы показывают телевизор. Даже одеколоном бедолагу побрызгали, чтобы не шибко вонял, когда рядом проезжают хозяева жизни с мигалками, приодели — не позориться же перед интуристами!

Всё кончено, милый Лёша. Путин — это навсегда. А ты когда вообще так хорошо жил, ответь? Ну, ответь? Никогда? То-то, холоп, а говорил: «Вор должен сидеть в тюрьме». За базар ответишь? Вор должен сидеть в Кремле — запомни это, а лучше запиши, чтобы не забыть.

И чем выше баррель нефти, тем сытнее живётся вчерашнему оборванцу, тем красивее поляна вокруг. Только, в отличие от него, хозяин Качелей прекрасно знает: чёрное золото бесконечно расти не может. А значит, уже загодя пора готовить Алёшу к новой мобилизации. «Мюнхенская речь» не из пустоты появилась: там знают то, о чём мы даже не догадываемся.

Началось-то всё не вчера, и всяческие Шендеровичи с Новодворскими, отковыривая куски асфальта, пытались показать Алёше никуда не девшееся дерьмо. Но тот, нацепив «георгиевскую» ленточку на пенис, гыкая с чувством глубокого удовлетворения, смотрел очередной парад военной рухляди и хрумкал огурцом под стакашку «Путинки».

Год-два, максимум, три — и грянет очередной стабилиздец. Чем он будет? Обвалом биржи? Ипотечным кризисом? Картельным сговором? Одна Ванга ведает. Интересно, что последует после.

Нагнетание атмосферы псевдохолодной войны неуловимым Джо является попросту отвлекающим манёвром для охлоса, поскольку воевать с Америкой руки коротки. Локальный же конфликт с бывшими сателлитами вроде Украины, Грузии или Беларуси наиболее вероятен. Хотя Батька наверняка в нужный момент поцелует в нужное место, а Пчеловод уже не в топе. Так что готовьтесь, генацвале: вы первые.

Начнётся подъем псевдопатриотических и националистических тенденций. Как уже говорилось ранее, Россия — не Америка: тут искусство заточено под конкретного потребителя, а значит, все изменения следует искать в политическом и экономическом поле.

Ответным ударом станет протестное искусство молодёжи и пожилых неформалов, привыкших работать в андеграунде и не нашедших себе место на корпоративах между Киркоровым и котлетами де-воляй. Интернет заменит квартирники и сквоты.

В итоге на пике следует ожидать разделения селебрити на два лагеря: провластных псевдопатриотов, обвешанных, как новогодний Брежнев, звёздами, и полуэмигрантов-полуполитзеков, завывающих на все лады о преступлениях режима. Вреда от вторых ровно столько же, как и пользы от первых, а значит, и тем, и другим сверху будет дан карт-бланш.

Тут, как и со Штатами, мы подходим к терра инкогнита. Сколько зиги не кидай, выше исторической парадигмы прыгнуть невозможно. Но главный кочегар кровные тугрики явно ныкает не в Северной Корее, поэтому не стоит опасаться мифической Третьей мировой. На пике противостояния последует резкое обрушение, сопровождающееся привычными метастазами ненависти. Скорее всего, это произойдёт ближе к началу второй каденции — буде такая случится — американского ультраправого президента.

И это нечто станет глобальным и всемирным.

Вероятности? Падение метеорита, пандемия, инопланетное вторжение, экологическая или техногенная катастрофа — в общем, всё то, чем долгие годы нас потчуют доморощенные конспирологи. А вот как и почему — следует из динамики развития Китая.

Те противоречивые сведения (поскольку китайцы говорят не то, что имеют в виду), которые имеются о Поднебесной, больше основаны на аналитике западных экономистов и спецслужб, чем на реальных фактах. В период усталости семидесятых американцы запустили долгоиграющую многоходовочку, в которой не предвиделось проигрышных вариантов. Никсон начал тур вальса с Мао на фоне напряжённых отношений с Совдепией. Результатом стал перенос большинства производств с территории Америки на китайскую вотчину.

В чём смысл? В первую очередь Система Штатов избавилась от активного протестного электората — рабочего класса, тем самым закрыв вопрос возможной революции. Правнуки Дяди Сэма получили дешёвую рабочую силу, экодрочеры перевели взгляд на Азию, а сами американцы занялись высокотехнологическим производством, где вместо условного Джона, готового, если что, выйти и надавать капиталисту кувалдой по цилиндру, теперь трудится уютно бибикающий R2D2. На сладкое Поднебесная принялась подливать бензинчика во время Афганского возгорания, и халупа страны победившего постмодернизма выгорела окончательно и бесповоротно.

Последствия оказались не столь радужными, какими их рисовали умники из Лэнгли. За несколько десятков лет, войдя во вкус, Китай не то что оставил позади Советский Союз, а стал стремительно теснить во всех областях саму Америку.

Всё дело в тех же пресловутых Качелях. В Китае, как и в России, они много веков не меняют исходного положения. Только если в Московии это правый крен, то в Поднебесной это нулевая точка. Со времён Чингизхана там свято уверены в мудрости Лао-цзы и никуда не спешат, сидя в ожидании, когда мимо проплывёт труп зарубежного партнёра. Пока американские Качели транслируются с помощью медиа в подсознание электората, а русские осознаются как объективная реальность исключительно русскими, китайские Качели существуют лишь в сознании остального мира. Причём сами китайцы не против, что их движение воспринимается в Европе в одну сторону, а в США — в противоположную. Бизнес есть бизнес, ничего личного.

Имея за спиной многовековой опыт создания видимости чего-либо на пустом месте, подкреплённые могучим финансовым базисом и морально-психологической выучкой дети культурной революции нецензурно обманывают весь мир.

Единственное, чего не улавливают в Китае: на этот раз их сделают крайними. До Германии в своё время дошло только со второго намёка. Америка убер аллес, хотя и её Китай переживёт, пережевав и тщательно переварив, пусть и не без проблем для желудка… пусть и через сто лет.

Следует понимать, что если Россия страна победившего постмодернизма, то Китай — это тот самый художник, который рисует жопой кляксу на холсте и продаёт ценителям высокого искусства, мысленно крутя у виска пальцем. Именно в сочетании симулякра реальности и американской повестки они запустят новый виток мировосприятия человечества — но не самих китайцев. Как уже говорилось, ребята с нулевой точки не уходили никуда, да и не собираются.

Прежде, чем перейти к финалу, вернёмся к конспирологии. Почему в нулевой точке будут реализованы самые бредовые сценарии?.. А что прикажете? Обменяться ядерными ударами? Без глобальных катаклизмов мир не может существовать — иначе начинается стагнация во всех областях. Больше шестидесяти лет, почитай, как мир не испражнялся красненькой. Поэтому проще устроить пусть и дорогостоящий, но цирк. Инопланетяне наименее вероятны: поддерживать в дальнейшем легенду проблематично. А организовать падение метеорита, сбросив с орбиты какую-нибудь внушительную вундервафлю с термоядерной бомбой внутри, или, что намного проще, устроить экологическую катастрофу или глобальную эпидемию — это как два тайца об асфальт.

Резюмируя вышесказанное, следует выделить главное. Авраамическая культура последних двух тысячелетий изжила себя, и постмодернизм — последний верующий в пастве, стремительно уходящий в небытие вместе с классовой борьбой и поповскими бреднями.

Останется лишь иной, третий путь. Принять то безумие, которое с каждым днём magis et magis становится нормой. Это не шизофрения шестидесятых, не депрессивность декаданса, а чистой воды психопатия, развивающаяся по экспоненте в разных странах и в разных формах.

Карл Юнг считал, что человек — это животное, которое сошло с ума, и из этого безумия есть лишь два выхода: снова стать животным или же чем-то большим, чем человек. На самом деле, это слишком много для человека — целых два варианта. Нет никакого выбора. Либо человечество эволюционирует, либо исчезнет навсегда.

Пока же мы вступаем в новую эпоху, пришедшую на смену постмодернизму.

Эпоху психопатизма».

После прочтения статьи у Максима возникло огромное желание вымыть голову, поскольку он явственно ощущал: только что этот неведомый колумнист совершил туда акт дефекации. В итоге рационализм взял своё: через полтора часа должна была вернуться Таня, а в письме оставались неоткрытыми ещё одна ссылка и некий файл. Следовало поторапливаться.

Символы

Зачастую мы делаем петлю в три квартала, опаздывая на работу, если дорогу перешла чёрная кошка, считая это дурным знаком. Или начинаем подозревать жену в измене, увидев по возвращении домой виноватый взгляд, хотя вполне возможно, что у неё всего лишь слегка подгорел ужин. Главная же проблема не в кошке и не во взгляде, а в неумении видеть за частным — общее.

Как оказалась на дороге эта чёрная кошка? У неё ошейник? Вероятно, убежала из дома: стоит не тратить время на лишний крюк, а попытаться приманить её и проверить, нет ли на нём данных о владельце. Подгорела картошка? Пора поменять сковородку. Но и это лишь второй слой.

Безнадзорные животные являются следствием как инфантильности общества, так и низкой продуктивности социальных институтов государства. Виноватый взгляд жены — это не просто подгоревшая картошка, но, прежде всего, недостаток уделяемого супруге внимания и слишком большая зацикленность на работе по причине финансовой нестабильности рынка.

Максим же умел видеть и за частным общее, и за общим частное. После прочтения второй статьи картина начала вырисовываться. На этот раз издание пришлось по вкусу: газету «Завтра» он сам периодически покупал. Проханов был как раз одной из тех важнейших подпорок Качелей Шрёдингера на территории улуса Золотой Орды, о которых упоминал Шер Ами.

К счастью, эссе оказалось короче и называлось просто: «Еврейский вопрос». Автор писал:

«Мне не повезло родиться евреем. Не то, чтобы я был набожным иудеем и ощущал постоянные косые взгляды «гоев» или, наоборот, будучи православным, считал соплеменников виновными в распятии Христа.

Проблема в том, что евреи перестали восприниматься Абсолютным Злом.

Как же хорошо жилось прежде, во времена СССР. С одной стороны, тебя боялись не принять в институт или на работу — а то ведь возьмёт, гадёныш, да и обвинит в антисемитизме или вообще, чего доброго, свалит в свой поганый Израиль. А с другой стороны, не было никого, кто бы не подозревал тебя в мировом масонском заговоре и в дальнем родстве с Ротшильдом. Евреев боялись, уважали и почитали за самых могущественных людей мира.

Ненавидели? Безусловно. Но разве евреям от этого было холодно или жарко?

Теперь же дискурс изменился. Переломной точкой я бы назвал войну в Афганистане, где дикие козлопасы надрали задницу потомкам Жукова и Рокоссовского. Именно тогда, как ни старались чекисты через своих агентов-националистов, у русских возникли первые сомнения в истинности «Протоколов сионистских мудрецов». Затем, уже в 94, чеченцы добавили туда же и тем же местом. И, наконец, когда саму Юнайтед Стейтс оф таки Америка на глазах у всего мира заставили сосать с проглотом в памятном сентябре первого года нового тысячелетия, сомнений не осталось не только у русских, но и у всего мирового сообщества, что евреи утратили Тёмный престол.

Отныне на нём гордо восседает Исламский мир.

К сожалению, сегодня мало кто из представителей арийских потомков в курсе, что такое ислам. Кроме бороды, криков «Аллаху Акбар» и пояса шахида обыватель вспомнит разве что Пророка Мухаммеда. Но это даже не верхушка айсберга, к которому движется наш «Титаник».

Попробую коротко и простым языком объяснить, во что веруют мусульмане.

Задолго до появления Адама Творец заселил ойкумену джиннами, обладавшими, как и человек, свободой воли. Одни веровали в Аллаха, другие занимались всякими непотребствами — в общем, всё как у нас. И был один из джиннов по имени Иблис, обладавший такой набожностью, что вначале Аллах взял его на небеса к ангелам, а затем и вовсе приблизил к Себе. А когда решил назначить своего наместника на Земле, Иблис не сомневался ни минуты: других резюме, кроме его собственного, рассмотрено не будет. Но Творец подгадил веруну, создав первого человека и заставив поклониться ему весь персонал небесного офиса. Естественно, Иблису такой расклад не понравился, и шайтан попытался подпортить карьеру удачливому сопернику. Только вот Аллах оказался не столь мстителен, как Саваоф, простив Адаму с Евой косяк, а Иблиса поставил старшим по пакостям человечеству.

Соответственно, никакой потребности в искуплении первородного греха в исламе не существует, а Иисус (Иса по-ихнему) считается пророком, не распятым на кресте, а спасённым Аллахом и вознесённым на небо к ангелам до Судного дня, когда ему предстоит сразиться в финальной битве с Даджалем-Антихристом. Собственно, исламские богословы тихо хихикают в кучерявые бороды над христианами: ребята, а почему вы поклоняетесь Б-гу, которого смогли убить простые люди? По логике вещей вам следует поклоняться евреям, распявшим его (тут не могу с ними не согласиться).

Не буду углубляться в то, как с обычным сорокалетним торговцем стал разговаривать Б-г: это либо вопрос веры, либо психиатрии. Важно упомянуть лишь два аспекта, касающиеся Мухаммеда. Согласно исламу, он последний из Пророков, и тем, кто после него, просьба очередь не занимать. Да и вообще не стоит особо рассчитывать на индульгенцию Аллаха, если вы не полиглот: только на арабском Коран является Писанием — при переводе магические свойства улетучиваются, как дым от кальяна.

Это краткая предыстория. К чему же стремится нынешняя мусульманская умма? Тут, конечно, столько же ответов, сколько и течений в их запутанной доктрине, но, в общем и целом, суть такова. Те, кто думает о земном, мечтают о всемирном Халифате и преподносят визитную карточку в виде ОАЭ как одного из самых передовых и процветающих мировых государств. Мистики же готовятся к грядущей битве с Даджалем, и именно эти ребята так плодотворно поработали над анально-оральной дефлорацией двух сверхдержав, искренне полагая их слугами Иблиса.

Если бы Гитлер задумался над сутью еврейского вопроса прежде, чем окончательно его решить, то гнев фюрера арийской расы пал бы не на нас, а на последователей Пророка, поскольку еврейский вопрос звучит так: а оно нам надо? Евреи тысячелетиями жили, никого не трогали и не мечтали о мировом господстве, напротив, отделяли свою общину и веру от других. Всё, что нужно евреям — это их историческая родина. Евреи не хотят навязать вместо английского иврит, а вместо христианства иудаизм.

Ой-вей, живите как хотите, нам оно точно не надо. А вот ИМ — да».

Подписана статья была неким Львом Семёновым. Имя Максиму показалось знакомым, но он так и не вспомнил, где именно оно ему встречалось. Поразило другое. Вместо стандартного знака copyright в конце стояла как бы половина обычного кружка. Получалось, что привычная R оказывалась внутри D, образуя те же буквы, что и на значке, переданном Усамой.

«Видимо, DR означает „Dajjal Right“, — подумал Максим, — иначе зачем ещё нужна эта статья со столь явным намёком. Ну, что ж, почему бы и нет? Судя по всему, мы движемся в одном направлении».

Последняя заметка оказалась совсем короткой и представляла собой скрин с запрещённого сайта «Кавказ-центр»:

«Как мы уже сообщали ранее, источник в Кремле предоставил неопровержимые данные о том, что многие из высшего руководства путинского режима являются дьяволопоклонниками и служат так называемому братству Тёмных Кяфиров, сподвижников Даджаля. На днях стало известно: наш источник „скоропостижно скончался от сердечной недостаточности“. Даже теперь мы не можем огласить имени этого смелого шахида, опасаясь за судьбу его близких, лишь вознесём дуа: О, Аллах, прости его! О, Аллах, укрепи его!»

В ожидании Тани, которая скоро должна была вернуться из института с консультации по диплому, Максим впервые с детства закурил. Невеста иногда баловалась табаком, порой случались особо нервные сессии, и в тумбочке всегда имелась пачка про запас. Выкурив три сигареты подряд, Максим достал записную книжку и долго листал её. Не найдя нужного, хлопнул себя по лбу.

— Вот ведь я олень, — пробурчал он и отправился в комнату.

На столе лежала визитница. В ней обнаружилась нужная карточка: «Грабчак Леонид Георгиевич», а ниже мобильный и рабочий телефоны. Остановившись на втором варианте, Максим набрал номер.

Откровение

Чаще всего людям кажется: «Я маленький винтик, кому вообще интересны мои дела, предпочтения, мысли?» Но это далеко не так. Из сотни таких винтиков и шестерёнок складывается механизм, который, в свою очередь, заставляет работать гигантскую Систему. Каждый разговор во время кухонных посиделок, каждый комментарий в Сети, каждый неоплаченный квиток за ЖКХ или просроченный кредит дают возможность аналитикам увидеть изнанку декларируемого через СМИ окружающего мира.

Ни Максим Николаевич, ни Леонид Георгиевич иллюзий не строили. Поэтому в кабинете состоялся совершенно обычный разговор аспиранта и ректора.

Максим протянул Грабчаку из кармана руку для пожатия, зажав в ней значок, и через несколько секунд тот уже исчез в кармане Леонида Георгиевича. Он словно ничего не заметил и пригласил посетителя сесть.

Максим в свойственной ему занудной манере принялся излагать планы на ближайшее будущее. Мол, с кандидатской вопрос решённый, надо определяться, идти ли в докторантуру или же стоит сначала поработать на стороне, набраться практического опыта.

Грабчак не раздумывал ни секунды:

— Это хорошо, что вы сами зашли. У меня как раз вчера появилась интересная вакансия: требуется кандидат наук по вашей специальности. Зарплата солидная, не хуже, чем в каком-нибудь Газпроме, хотя фирма без громкого имени. Есть, знаете ли, конторы, сотрудники которых не попадают под объективы телекамер светской хроники, а тихо-мирно обслуживают интересы крупнейших мировых концернов, именно за тишину получая зарплаты… ну, для начала — с шестью нулями и в рублях. В месяц, — пояснил он. — Со временем количество нулей увеличивается, а рубли превращаются в доллары или в евро.

Про себя Максим присвистнул, но напоказ лишь понимающе кивнул, словно подобное ему предлагали чуть ли не ежедневно.

— Завтра к одиннадцати за вами заедет машина. Спускайтесь к подъезду заранее, а то вечно опаздываете, — посоветовал Грабчак. — Я тоже поеду в качестве представителя института, поскольку, не стану скрывать, за каждого учёного вашего уровня мы получаем солидные гранты, которые, в свою очередь, идут на поддержку молодого поколения.

Но всё-таки на следующее утро Максим едва не опоздал. Привычка по десять раз проверять, выключена ли плита, закрыты ли все краны, запущена ли сигнализация и тому подобное превратила его из педанта в ананкаста. Поэтому, спускаясь в лифте, он думал не о предстоящей встрече, а мысленно перепроверялся.

У подъезда уже ждал чёрный тонированный Mercedes-Benz X 164. Открыв заднюю дверь, Максим увидел Леонида Георгиевича, сперва не узнав его. В институте ректора считали скромным и добрым, да и выглядел старик соответствующе: чуть сгорбленные плечи, мягкий негромкий голос, недорогой костюм, большие очки в роговой оправе и застенчивая улыбка. Сейчас же это был прямой, с хищным профилем и презрительно сжатыми губами господин, каких немало в кремлёвско-лубянских коридорах бизнес-центров распила и отката. Грабчак лишь слегка кивнул, и Максим уселся, закрыв за собой дверь.

— Прежде, чем мы поедем, хочу предупредить: назад дороги не будет. То, что ты услышишь и увидишь сегодня, предназначается исключительно для своих, — глядя в окно, процедил Леонид Георгиевич. — Не будет никаких «я подумаю», никаких «меня это не устраивает» и тому подобных соплей. Если едешь, то едешь в новую жизнь, где придётся играть по иным правилам, где главное — не хотелки Максима Николаевича, а высшая цель. Какая?.. Уверен: ты уже понял и сам. Решай.

— Поехали, — просто ответил Максим, и машина тотчас же плавно тронулась.

— Возьми, — всё так же глядя в окно, протянул чёрную маску Грабчак. — Тебе пока не положено знать, куда именно мы направляемся. Надевай, а я по дороге введу в курс дела.

Нехотя Максим нацепил на глаза мягкую, плотную ткань, и всё вокруг потонуло во мраке.

— Братство Тёмных Кяфиров существует около полутора тысяч лет, — раздался голос Леонида Георгиевича. — Когда родился Пророк Мухаммед, во вселенной возник на мгновение дисбаланс силы, и тогда появился первый Даджаль — наш Тёмный Повелитель. С тех пор уже являлось двадцать девять Даджалей. Тридцатый, последний из них, тот, которому предначертано сразиться с Исой, пока лишь биологическая оболочка, а братство под руководством двадцать девятого Даджаля делает всё, чтобы пророчество о победе Исы не сбылось.

— Простите, что перебиваю. Вы сказали, Даджали являются. То есть они не рождены, так сказать, как обычные люди? — поинтересовался Максим.

— Смотри. Помимо людей на планете, до сих пор существует ещё одна форма разумной жизни — джинны. Самые могущественные из них — ифриты. Именно у них вселенная взяла мощь воскресить умершего человека, ставшего первым Даджалем. Но тридцатого воскресит сам Аллах, и сила этого Даджаля будет столь велика, что многие уверуют в него, как в бога.

— Зачем же это Аллаху? — удивился Максим.

— По официальной, если так можно выразиться, версии — смущать умы, проверяя силу веры каждого человека. Братство уверено в ином: за эти миллиарды лет мы надоели до колик в божественной печёнке, и требуется лишь повод, чтобы красиво закончить явно неудачный проект. Собственно, Пророк весьма подробно изложил план Аллаха в Коране и хадисах. Пока же вернёмся к истории. Первый из Даджалей по происхождению был стригериец. Это древнейшая европейская раса, построившая изначальную цивилизацию на территории нынешней Италии задолго до появления Адама и его потомков. В них не было божьей искры, которую иначе именуют душой. Стригерийцы оказались продуктом эволюции, так сказать, homo evolving, и всего добились сами, без ангелов и Бога. Они познали природу настолько, что возвели гору на месте собственной столицы, и эту маскировку так никто и не раскрыл до сих пор. Египетские пирамиды — даже не тень, а отблеск в грязной луже от мощи и величия стригерийцев. Они принесли таинства собственной магии и лживую веру первым потомкам Адама на северном полушарии. Они пестовали культы безумцев, чтобы человечество не сосредотачивалось на науке, ремёслах и истинной вере. Когда же какой-то очередной народ достигал слишком больших высот, неизбежно следовало падение: конкуренты стригерийцам не нужны. Поскольку жили они замкнутой общиной, но уже тогда познали законы генетики, то, чтобы не деградировать от постоянного кровосмешения, принялись покупать женщин и младенцев, соответствовавших их представлениям о расовой полноценности. Те, чьи параметры в итоге оказывались неприемлемыми, становились торговцами, разведчиками и агентами влияния во внешнем мире. Именно так и оказался в 571 году на Аравийском полуострове не то шпион, не то торговец, убитый в ночь на 22 апреля шайкой грабителей. Тело бедняги обрекли сгинуть в песках, но вселенная распорядилась иначе. Вскоре он вернулся в родную гору, и стригерийцы поняли: перед ними иной. Не человек, не джинн, не ангел, не соплеменник. И это нечто потребовало по праву сильного абсолютной власти над стригерийцами.

— Леонид Георгиевич, вы несколько отклонились от темы появления братства.

— Ничуть: без этих подробностей ты вряд ли поймёшь дальнейшее. Итак, это нечто, назвавшееся первым Даджалем, собрало совет старейшин и объяснило, что и ему самому, и стригерийцам необходимо представительство во внешнем мире, которое станет курировать политику, экономику и духовное развитие человечества — ведь людей становится всё больше с каждым веком, и одиночкам держать в узде стадо теперь проблематично. Структура сложившейся тогда организации неизменна и по сей день. Первая ступень — Послушники. Их в братстве большинство. Чаще всего они сами довольны своим положением и не стремятся к росту. Среди них — высокое начальство силовых ведомств, политологи, люди искусства, а также криминалитет и так называемые мастера. Послушники — это рядовые в армии: их дело не рассуждать, а, получив приказ, выполнять его даже ценой собственной карьеры, свободы или жизни. Вторая ступень — Братья и Сёстры, командный состав. Это как раз люди непубличные, профессионалы своего дела высочайшего класса. Среди них учёные, те же силовики без генеральских погон и громких должностей, но прошедшие огонь и воду, экономисты, ректора ведущих университетов мира, влиятельные теологи-проповедники — в общем, серые кардиналы. И, наконец, Апостолы. Есть лишь один Апостол, отвечающий за свою территорию и управляющий ею. Чаще всего, такая территория представляет собой целый континент. Власть их безгранична, но они ещё менее заметны, чем Братья. Сейчас мы направляемся к Апостолу России. Он очень стар и жить ему осталось недолго. На какой-то срок решено назначить преемником меня, но я и сам далеко не молод, поэтому после станут выбирать Апостолов не старше пятидесяти лет, ибо время прихода последнего Даджаля и нашей главной битвы близко. Старикам пора подвинуться.

— Скажите, — помолчав некоторое время, спросил Максим, — а мне обязательно придётся, будучи Послушником, работать по прямой специальности?

— Это не тебе решать. Апостол Аристарх уже ознакомился с твоим делом, но предпочитает встречаться с каждым претендентом сам, чтобы увидеть личность за ворохом бумажек. Да, хочу предупредить. Наверняка ты вспомнишь, кем он был, какое носил мирское имя. Поскольку ты вступаешь в братство, помни: Апостолов мирскими именами мы называем лишь среди чужих, иначе это звучит как оскорбление или как вызов на бой до смерти. И, хотя ты, в отличие от глубокого старика, крепкий молодой мужик, я не поставлю на тебя и ломаного гроша.

— Неужто он настолько силён?

— Тот, кто идёт во Тьму путём лжи, обретает неподвластное человеку могущество. Становясь Апостолом, ты становишься и наполовину джинном. Пока это всё, что тебе требуется знать. Спи.

Максим почувствовал укол в плечо и провалился во тьму.

Посвящение

Старики, как когда-то понял Максим, — не такая уж бесполезная социальная группа. Минимум два раза в год с них он получал весьма кучерявого барашка в бумажке — на Новый год и день рождения, взамен одаривая парой коротких звонков. А поскольку других внуков и внучек в семье не имелось, то из всех четырёх источников поступали регулярные вливания. Да и завещания на квартиры — тоже не последняя вещь.

С другой стороны, те старики, которые не приносили дохода, вызывали как минимум отвращение, а чаще всего бешенство. Мерзкий запах: смесь мочи, нафталина, лекарств и пожухлой травы — заставлял в транспорте уступать место, лишь бы оказаться от него подальше. Заторможенные речь и мышление доводили до исступления. А уж за бессмысленные очереди в поликлинике или в магазине Максим лично готов был отправлять эту рухлядь в газовые камеры.

Поэтому первое, что он ощутил, очнувшись, — тот самый запах старости и тлена. Понял, что сидит в кресле, и попытался снять маску. Но тихий голос Грабчака одёрнул:

— Сиди тихо, даже не дыши.

Легко сказать — не дыши. Миазмы словно проникали внутрь, въедаясь в кожу, а в желудке ощущалось бурление, будто с утра наелся тухлой рыбы. Уже подступили рвотные позывы, но внезапно где-то рядом заскрипела дверь и послышались голоса. Один был булькающий, старческий:

— Ещё раз прошу простить, Милосердный, что пришлось потратить ваше время на мою скромную персону.

— Бог простит, Александр Семёнович, — не то закаркал, не то засмеялся собеседник и захлопнул дверь.

Максим почувствовал, как тот подошёл к нему и присел рядом — заскрипело что-то кожаное. Названый Милосердным поинтересовался:

— Новичок?

Ответа не последовало, зато внезапно маску сорвали с лица, и в полутьме перед собой Максим увидел глаза. Он не мог понять: то ли они серо-голубые, то ли цвета стали, то ли вообще не пойми какие. От их пронзительного взгляда ещё сильнее закружилась голова и затошнило. Максиму отвесили смачную оплеуху, и сразу полегчало.

— Не тот пошёл зверь. Хлипкий, — с разочарованием констатировал Милосердный, поднимаясь.

Комната, в которой они сидели, выглядела, будто бы её на машине времени перенесли откуда-то из шестидесятых. Совковые кресла и шкафы, куча книг, старый телевизор, потёртый паркет под ногами и люстра а-ля мечта начальника обкома. Спиной к Максиму теперь стоял невысокий мужчина в чёрном кожаном плаще с длинными седыми волосами, перед которым, склонившись в почтительном поклоне, виновато отчитывался ректор:

— Что поделать, мой господин: титаны духа давно уже вымерли. Работаем с тем, что имеется. Если бы нам отдавали их годовалыми…

— Помню. Проводился такой эксперимент, — перебил его Милосердный. — Закончился плохо. Ты просто не в курсе. Ладно, работай, ректор. Работай. Расчёты прислать к понедельнику.

— Всё уже готово, мой господин, — зачастил Грабчак вслед уходящему, — я только сам перепроверю и…

Внезапно Милосердный словно растворился в воздухе, а Леонид Георгиевич закончил потухшим голосом:

— …пришлю вам.

Через мгновение его взгляд упал на Максима, но тот предусмотрительно изобразил из себя слепоглухонемой манекен. Выпрямившись, ректор подошёл к двери и постучал. Ответа не последовало. Удовлетворённо кивнув чему-то, он жестом разрешил Максиму встать и проследовать за ним.

Внутри оказалось неожиданно свежо: видимо, какие-то очистители воздуха работали на полную мощность. На кровати, под капельницей, лежал ещё крепкий старик. Максим действительно узнал его: знаменитого разведчика, легенду эпохи холодной войны, и подумал: «Ему ведь уже лет под сто должно быть…»

— Пока ещё девяносто три, — раздалось с подушки. — Не делай такое лицо, словно тебе Нобелевку дали за открытие бутылки пива. Лёня по дороге объяснил же: я на половину джинн, а джинны легко читают мысли, если ты, конечно, не чист душой. Не маячь, сядь рядом, на табуретку.

Комната-палата разительно отличалась от приёмной. Здесь царствовал хай-тек. Всё утопало в свете, на белоснежных стенах висели плазменные телевизоры последних моделей и всевозможных размеров, беззвучно демонстрировавшие широчайший спектр контента на любой вкус: от новостей BBC до какого-то особо извращённого порно. Кровать Апостола, стойка капельницы и гостевой стул были сделаны из серебристого металла явно одним дизайнером. Особо выделялось окно в полную стену: мимо него проплывали облака, и казалось, открой его — они заползут внутрь. Позади облаков иногда проступало небо того удивительно голубого оттенка, которой можно увидеть только из иллюминатора самолёта. Заметив интерес Максима, старик пояснил:

— К сожалению, это тоже экран, но картинка идёт в реальном времени со специального аэростата. Ладно, давай к делу. Мне бы хотелось, чтобы для начала ты сформулировал чётко и ясно собственную конечную цель.

— Простите за дерзость, Апостол, но разве вы сами не можете прочитать это в моей голове?

Аристарх пригрозил тому пальцем:

— Не хитри со мной, мальчик. Если я задаю тебе вопрос, то значит, хочу услышать ответ именно от тебя, даже если уже знаю его сам.

Ненадолго задумавшись, чтобы тщательно подобрать слова, Максим продекларировал:

— Я мечтаю о глобальном геноциде нового типа, когда человек не ждёт в концлагере скучной очереди на расстрел, а испытывает суеверный ужас от неизвестности и неизбежности надвигающейся смерти.

— Интересно, — ухмыльнулся Апостол. — А вот в твоём личном деле эти дураки из спецслужб пишут, что, мол, ты мечтаешь возродить Золотую Орду и стать новым Чингисханом. Именно поэтому я и не доверяю никаким докладам. Что ж, это крайне интересно, я бы даже сказал, свежо. Скажи, ты слышал когда-нибудь про экоцид?

Максим отрицательно покачал головой.

— Мы пока только примеряемся к этому: новое время — новые технологии. Например, освоение целины при Советах, когда массово уничтожались заповедники и непродуктивно использовались земельные ресурсы и химикаты, результатом чего стали эрозия почвы, пылевые бури, массовая гибель животных и нарушение экологического равновесия. Но это был лишь первый опыт. Затем последовал эксперимент во время вьетнамской войны, когда Штаты массово распыляли дефолианты. Тут уже гибли и люди, и природа. Ну и, наконец, война в Персидском заливе. После «Маяка» и Чернобыля с ядерным заражением стало более-менее и так всё ясно — даже не пришлось самим стараться. А тут мы опробовали глобальное уничтожение скважин и нефтепродуктов. Ты бы видел эти чёрные дожди и муки людей!.. О таком надо писать поэмы. М-да, прости старика: нахлынули воспоминания. Так вот, к чему я веду. Это всё были, так сказать, цветочки. Явно рукотворные явления с конкретными виновниками. А теперь для начала реши такую задачку. Дано: крупный город, скажем, тысяч сто-двести рыл, построенный на вечной мерзлоте с учётом местной геологии. Кругом тайга. Вопрос: как его уничтожить без явного человеческого вмешательства?

— Лесные пожары зачастую имеют естественную форму: скажем, молния ударила в сухостой и дальше само пошло, а заметили поздно, — не задумываясь, словно заранее просчитав подобный вариант, ответил молодой учёный. — Начнётся таяние ледника, и по всему городу фундаменты, выстроенные с учётом вечной мерзлоты, сложатся как карточный домик. Не сразу, конечно, но тут зависит от интенсивности самого пожара и ряда других факторов. К тому же, обычно в подобных местах добывают нефть и газ, а в каком состоянии эти хранилища, я сам наблюдал не раз и не два: там устроить глобальный катаклизм, так сказать, проще пареной репы.

Старик захлопал в ладоши, искренне улыбнувшись посетителю.

— Браво, мой мальчик, брависсимо! Значит, мы не ошиблись. Теперь ты знаешь, сколь великий фронт работы предстоит впереди и какую огромную придётся принять ответственность. Но это позже. Для себя делай наброски, прикидывай планы. Пока же провернёшь дельце не столь масштабное, но не менее приятное. Надо убедиться в том, что ты хорош и на практике. А то знаешь, бывает, как у Стругацких: «Если бы Матвею Матвеевичу хоть раз в жизни довелось бы воплотить в реальность хоть один из своих страшных лозунгов, он перепугался бы до икоты, а может быть, и совсем бы умер от огорчения, что так нехорошо получилось».

Художественной литературы Максим не читал, но аналогия оказалась доходчивой.

— Так что после защиты кандидатской, свадьбы и медового месяца отправишься на стажировку. Только не в спецназ ФСИН, как наши тупицы тут предлагали, — резюмировал Апостол. — Говорили, мол, маловато жестокости в Максиме. А вот я вижу, что жестокости в тебе через край: только успевай за руку хватать, чтобы не свёл поголовье баранов к нулю. Нет, проблема здесь кроется в иной области.

Некоторое время он молчал, будто совещался с кем-то невидимым. А потом закончил мысль:

— Да, в августе идеальное время. Усама, — тихо позвал Аристарх.

Из-за спины Максима возник тот самый странный чеченец, что передал ему знак братства в ресторане.

— Станешь курировать нового Послушника. Для начала отправишь его к патриотам.

Фюрер

Русские плохо знают собственную историю, и речь здесь даже не о тайнах древности. В двадцатом веке, казалось, появились тысячи возможностей фиксировать те или иные события: фотография, киносъёмка, затем Интернет. Но так ли уж это помогло в объективации данных?

Скажем, георгиевская ленточка, которую миллионы каждое девятое мая повязывают куда только можно. Какое она имеет отношение ко Дню Победы? Её использовали в царской армии, а затем в армии Власова. Почему пропагандисты не назвали её гвардейской, раз такая действительно была на некоторых орденах героев Второй мировой?

Или флаг России — нынешний триколор. Знамя торгашей, всё той же РОА и общества «Память».

Максим видел в этих символах возрождение дорогого его сердцу нацизма и фашистского олигархата. Осталось переименовать милицию в полицию, сделать форму, похожую на эсэсовскую, и возвести храм богам войны, где выставить главной святыней останки великого Адольфа, по слухам, хранящиеся на Лубянке.

Ну и, конечно же, поставить на место черножопую мразь.

Пока же всё шло буднично и размеренно. Максима приняли на работу, где единственное, чем он занимался — разглядывал самые свежие атласы, делая шифрованные пометки, периодически запрашивая дополнительные сведения. Защиты научных работ и у него, и у жены прошла идеально. Идеальными были и свадьба: только богатые родственники и высокопоставленные знакомые; и медовый месяц: по итогам выдохнул спокойно, узнав, что Таня не беременна; и первые несколько недель по возвращении.

Он уже начал надеяться, что под отправкой к патриотам и подразумевалась его непыльная работа по планированию экоцида, пока однажды вечером, выходя из дверей офиса, не увидел Усаму рядом с блестящим чёрным Mercedes-Benz 770. Эту машину Максим узнал бы из тысячи ретро-кабриолетов. Такая была у Гитлера, у Франко и у императора Хирохито.

Как ни странно, никто не обращал на чудо техники внимания, будто подобные раритеты ежедневно стояли на парковке пачками. Максим подумал: «Но ведь меня же самого при приёме на работу заставляли подписывать бумагу, в которой чёрным по белому жёстко предписано делать вид, что ничего не происходит на территории научного комплекса, даже если рядом взорвётся ядерная бомба».

Усама и на этот раз не подал руки. Только услужливо отворил дверь к месту рядом с водительским. Некоторое время ехали молча по пустующей трассе в сторону области: августовский вторник, четыре часа дня — прекрасное время для автомобильной прогулки без пробок, с ветерком. Наконец, Усама заговорил:

— По дороге заедем в один наш магазин: тебе требуется переодеться для предстоящего мероприятия.

— Что за мероприятие? — поинтересовался Максим.

— Второй раз повторять не намерен: надеюсь, запомнишь с первого, — холодно заявил Усама. — Послушник не задаёт вопросов, а выполняет то, что ему приказывают. Разве Апостол Аристарх не объяснял? Или ты туп, как и остальные люди?

Максим покраснел. Но не от стыда, а от гнева, ощутив огромное желание вцепиться в это ненавистное лицо чёрной макаки и выдавить ей глаза. Пересилив ярость, ответил как можно спокойней:

— Если я не буду задавать уточняющих вопросов, то вряд ли стану эффективным исполнителем. Лучше всё уточнять заранее, поскольку импровизация — не мой конёк.

Неожиданно Усама рассмеялся и похлопал его по плечу.

— Молодец, парень. Всегда бей логикой: это твоя сильная сторона. Ладно, слушай сюда. Предстоит небольшое театральное представление. Зачем — вот тут уже не твоего ума дело. Задача: представить себя новым фюрером и произнести вдохновляющую речь перед сторонниками. Главное — искренняя подача, чтобы миллионы, услышав тебя, закричали «Зиг хайль».

— Честно говоря, я стесняюсь выступать перед большой толпой. Институтская аудитория — это мой потолок, — смущённо признался Максим, — хотя и там я испытываю определённый дискомфорт.

Разочаровано вздохнув, Усама притормозил у обочины.

— Ты точно тупой, — констатировал он. — Неужели после встречи с Апостолом тебе кажется, что мы можем чего-то не знать о тебе? Выходи из машины.

Максим угрюмо сидел и молчал.

— Я сказал, выходи из машины! — рявкнул Усама. — Вали к своей жене и забудь всё, что видел и слышал. Правда, с такими мозгами странно, что ты не забываешь собственное имя каждые пять секунд.

— Прошу прощения, куратор, — наконец, выдавил Максим сквозь зубы. — Я неверно сформулировал мысль, вернее, ответил быстрее, чем подумал, и потому сказал глупость. Нет мощи сильнее и мудрости глубже, чем у Великого Иблиса, да благословит его Тьма и приветствует. Я просто…

Его перебил дикий хохот Усамы. Он смеялся так, что слёзы лились из глаз.

— Да благословит его Тьма… о чёрт… ха-ха-ха-ха-ха… да благословит его Тьма и приветствует… ха-ха-ха-ха-ха…

Он стучал руками по дверце машины, по рулю и всё никак не мог успокоиться. Сквозь смех поинтересовался:

— Признайся, ты специально… ха-ха-ха-ха-ха… специально это придумал?

— Ну, я, пока был в отпуске, почитал Коран и хадисы, как рекомендовал мне ректор. Плюс несколько книг наиболее влиятельных имамов. Поэтому и решил, что, как говорится, если после имени Пророка произносят салават «да благословит его Аллах и приветствует», то после имени Тёмного Повелителя…

— Ладно, не нуди, я понял, — махнул рукой Усама и, заведя мотор, резко стартовал с места. — У нас просто принято говорить: «Альфа и Омега бытия» или «Архивариус Мироздания». Но то, что ты придумал, оригинально — я передам наверх, там оценят. Так, шутки в сторону: мы почти приехали. Пока будут одевать, размышляй над речью. Представь, что экоцид уже сегодня и толпы сторонников замерли в ожидании.

Это был небольшой магазинчик в Нижних Мнёвниках на территории байк-центра, насквозь пропахший спермой и перегаром. Двое бородатых похмельных продавцов, низко поклонившись Усаме, быстро сняли с Максима мерки и ринулись в подсобку. Через несколько минут он уже примерял весьма странный наряд.

Коричневые кожаные трусы, с дыркой в районе ануса и гульфиком, свисающим до колен, застёгнутым на молнию, дополнялись подвязкой с чулками. Правый оказался из мягкой леопардовой ткани с портретом Юлии Латыниной, левый же представлял собой имитацию колючей проволоки, сделанной, по-видимому, из силикона, поскольку никакого дискомфорта не доставлял и легко растягивался.

К майке-алкоголичке с искусно сымитированным пятном от рвоты прилагалась чёрная бархатная бабочка с рунами СС, выполненная стразами Swarovski. Принесли латексный плащ цветов «георгиевской ленты» с накладными руками посредине, показывающими средний палец, пояснив, что правая накладная кисть со специально встроенным прибором всегда направлена в сторону Вашингтона, а левая — в сторону Мекки. Но это одеяние жало в подмышках, и бородачи умчались за размером побольше. Максим же примерил фуражку из странной коробки с кучей печатей и подписей.

Лишь только он надел её на голову, нечто снизошло, а вернее, вырвалось из глубин ада и поглотило его. Некоторое время всё виделось, словно в тумане. Что-то говорили продавцы, провожая из магазина, а затем Усама посадил в машину и рванул куда-то по Новорижскому шоссе, но ни на секунду не прекращали звучать миллионы злых голосов, захвативших сознание.

Наконец, свернули на просёлочную дорогу и, проехав через небольшой лес, остановились посреди картофельного поля. Здесь Усама снял фуражку с Максима и постучал ему по голове:

— Алло, ты ещё здесь?

Ошалело посмотрев на водителя, он кивнул.

— Эк тебя торкнуло-то, — хмыкнул чеченец. — Фуражечку эту нам в спецхране ФСБ одолжили. Вещица из личного гардероба Адольфа свет Алоизыча. Прежде её примеряли всего несколько человек, но такого сродства, как у вас, не видел никогда. Значит, не ошибся Апостол. Теперь слушай последнюю инструкцию. Не переживай за время, которое проведёшь у патриотов. Здесь никто не заметит твоего отсутствия. Ну, как ты там выразился, да благословит тебя Тьма и приветствует.

Внезапно лицо Усамы стало серьёзным и суровым, он вылез из машины и подошёл к пассажирской дверце. Щёлкнув каблуками, отчеканил:

— Прошу, мой фюрер.

Максим немного неуклюже вылез — мешали накладные руки. Почувствовав, что чего-то не хватает, заметил оставленную на сиденье фуражку. Как только она вновь оказалась на голове, всё встало на свои места. Он знал, что говорить и кто его будет слушать.

— Братва! — вскинув правую руку от сердца к Солнцу, начал Максим. — В 2005 году мы впервые на этом поле проводили собрание авторитетов и законников «Единой России». Двести тысяч воров собралось здесь. Они явились не только по зову их сердец, но и по зову их верности понятиям.

Ему почудился одобрительный гул.

— Бродяги пережили тяжёлые времена, и это вынудило нас бороться, сплотило воедино и оставило нас великими. Те, кто не понимает блатной души, никогда не поймут происходящего. Именно блатная душа, загадочная и таинственная, будет собирать воедино сотни тысяч и миллионы воров не только «Единой России», но и всего мира среди бедствий и волнений.

Над полем зарябил воздух — то ли от жары, то ли от усиливающегося гула.

— Остальные не смогут понять, что это не является приказом государства. Они вводят в заблуждение сами себя. Не государство приказывает нам! Мы приказываем государству! Не государство создаёт нас! Мы создаём государство! — всё больше распалялся Максим, яростно размахивая руками. — Нет, «Единая Россия» живёт, и её основа тверда как никогда. И до тех пор, пока хоть один из нас сможет воровать, он будет давать свою силу партии так же, как это было и в прошлом. Гламурный бой обнимется с гламурным боем, копрофаг прильнёт к дерьму копрофага, свингеры сольются в групповухе, губернаторы с бюджетом, депутаты языками с анусом Михал Иваныча, а разрозненные мужики станут дойной коровой партийной братвы.

Его речь прервала долгая овация, и он кожей ощутил мощнейший поток воздуха, словно порыв ураганного ветра ударил в лицо. Но Максим даже не моргнул, а лишь громче и отрывистей взревел:

— Было бы оскорбительным, если бы мы потеряли то, что наворовали с таким трудом, с такими мучениями, с такими жертвами и многими лишениями. Нельзя жить и отказаться от того, что является целью и смыслом жизни. Этого бы не случилось, если бы не основное предназначение. И не земная сила вручила нам это предназначение, а Иблис, наш Бог воров и убийц! Поэтому мы даём клятву каждый день, каждый час делать лишь то, что велит нам Иблис!

Подхваченный потоком эмоций, он порывисто сорвал фуражку, не глядя бросил её Усаме и двинулся в сторону поля, чеканя шаг. Сама природа бесновалась вокруг вместе с пламенем в душе Максима. И тогда он увидел Его. Огромный джинн высился над полем, раскинув руки — казалось, он впитывал в себя вселенную. Искусственные конечности костюма отяжелели, ноги Максима подкосились. Он рухнул на колени с пониманием того, что сила — там, глубоко под землёй. И всеми шестью лапами принялся рыть туннель к преисподней.

Жук

Максиму всегда было интересно, каким образом в голливудских фильмах ожившие мертвецы выбираются из могил. Оказалось, это не так уж и сложно, особенно если появилась лишняя пара рук, хотя пока они ощущались скорее протезами.

Наверху его ждали двое в таких же, как у него, «георгиевских» плащах. Один с короткой рыжей бородой, другой в татуировках и без половины зубов. Пока Максим вылезал и отряхивался от комьев земли, мужчины молча наблюдали за ним, попивая что-то из крохотных бутылочек. Наконец, он поднялся, и рыжеволосый незнакомец, поправив на носу очки, строго поинтересовался:

— Патгиот?

Максим утвердительно кивнул. Тот улыбнулся, протягивая ладонь:

— Я Виталька-педофил, а это, — кивнул он на спутника, — Димка-беляш. А тебя, мил-человек, как звать-величать?

Пожав сухую крепкую руку, Максим призадумался.

— Ну-у-у… можете звать меня просто и скромно: Великий и Любимый Вождь.

— Вождь мочился в дождь, — загоготал Димка, дыхнув гнильём изо рта. — Мы тут эта, все вожди, в натуре. Ты эта, не выёживайся, а имя скажи: братва сама погоняло даст.

— Максим.

— Макси-и-им, — протянул тот и его лицо, сморщенное от пьянства, как слива, перекосилось от подозрительности. — Не русское какое-то имя. Ты эта, из глистославных будешь?

— Шёл бы ты знаешь куда со своим глистославием, — злобно ощерился Максим. — Нет Бога, кроме Иблиса, и Даджаль — пророк его.

— Ах библи-и-иса, — ещё протяжней выдал Димка и, криво ухмыльнувшись, кивнул Витальке. — Хватай чуробеса — отведём Куда Следует!

Не успел Максим опомниться, как эта парочка ловко скрутила ему все четыре руки за спину и потащила по грязным колдобинам между огромных зелёных стволов, уходящих высоко в небо. У одного из них остановились, и Димка деликатно обозначил своё присутствие, громко рыгнув. Сверху спустилась крепкая липкая нить, на которую и толкнули пленника. Через несколько мгновений он оказался наверху, где ему сразу прилетел кулак в лицо.

— Лежать-бояться, вспышка с тыла, — засмеялся кто-то. — Сейчас, э-э-э, начальство подойдёт и, в общем-то, как бы, например, разберётся.

Когда перед глазами перестало всё плыть, Максим увидел, что над ним склонился кто-то знакомый, и недоверчиво спросил:

— Паша?..

В детстве они учились в одном классе, хотя, конечно же, особо не общались: парень был из скромной еврейской семьи и не отличался какими-то выдающимися навыками, кроме разве что умения пить, не пьянея, а посему выгоды от него никакой не предвиделось, впрочем, как и вреда. После школы Паша Марьямов, по слухам, ушёл то ли в педагогический, то ли в музыкальный институт — Максим не особо интересовался. И вдруг — такая встреча.

— А, новый Послушник на стажировку прибыл, — мягко улыбнулся Паша. — Ну и чем ты нашу братву так огорчил?

— Попутала твоя братва, — хмуро отозвался Максим. — Они тут в курсе вообще, что к чему? Иблис им, марамоям, не нравится.

Паша протянул руку, помог подняться бывшему однокласснику, усадив на табуретку возле огромного, похожего на золочённый трон, кресла, и уселся напротив. Закинув ногу на ногу, достал из кармана четырёхрукого плаща нижними конечностями зубочистку, ловко подкинул её в воздух и, поймав верхней правой рукой, стал ковыряться во рту.

— Видишь ли, Максим, — демонстративно-пренебрежительно цыкая зубом, с огорчением констатировал тот, — ты завалил испытание с первой же минуты. Куратор наверняка говорил, что предстоит отправиться к патриотам. Говорил?

— Ну говорил.

— А теперь расскажи мне, где существуют некие гипотетические российские патриоты, поклоняющиеся дьяволу, да ещё и мусульманскому?

— Затупил. Думал, имелись в виду, так сказать, патриоты ада и наши сторонники, — смиренно признал Максим, поставив в уме галочку рассчитаться при случае с Пашей за это унижение.

— Патриоты ада… да, как там говорил Горбатый? Складно звонишь. Только вот, дружочек, мы с тобой давно знакомы. Людей ты всегда за говно считал и никогда особо своего отношения к окружающим не скрывал. Будь ты малёхо поумней, допёр бы. Надо же сначала разведать обстановку, мнение окружающих по всем вопросам, а уж потом затирать свои мантры. Но нет, как же: его величество прибыло, оно тут командовать клитором будет. А так не бывает, дружочек, — наклонившись к Максиму, ядовито улыбнулся Паша. — Так не бывает просто потому, что кроме тебя о величии Максима Николаевича знает только сам Максим Николаевич. Ладно. Начнём от печки. Сергей Евгеньевич, на минуточку.

Откуда-то сверху с той же толстой верёвки, на которой доставили Максима, свалился странный субъект. Его дегенеративное лицо обрамляла темно-русая аристократическая бородка, само же существо обладало восемью ногами, каждая из которых имела насаженные на щетинки различные газетные листы, словно в деревенском туалете. Некоторые были узнаваемы, вроде «Московского Комсомольца» или «Комсомольской правды». С первого взгляда газеты «Завтра» там обнаружить не удалось, зато на передней правой лапе виднелся «Русский порядок». Жирное волосатое чёрно-жёлто-белого цвета тело инвалида первой группы по онанизму омерзительно колыхалось при малейшем движении.

— Как бодрость духа? — гавкнул Сергей Евгеньевич.

— Будьте добры, унтерштурмфюрер, — не обратив внимания на странное приветствие, вежливо попросил Паша, — разъясните новичку, что значит быть патриотом.

Тот внимательно осмотрел клиента с ног до головы.

— Чё, будем дико пороться? — и, не удостоверившись, что клиент вошёл в разум, Сергей Евгеньевич без размаха, но с нечеловеческой силой ткнул Максима лапой в грудную клетку. Задохнувшись, тот согнулся, получил подсечку и уже на полу ощутил удары всех восьми лап.

— Оберштурмбанфюрер, ну в самом деле, что за зверства? — укоризненно воскликнул Паша. — Я ведь просил разъяснить, а не уродовать.

Лязгнув жвалами, Сергей Евгеньевич прекратил экзекуцию. Почесав лапой затылок, он поинтересовался:

— Допустим, чё там, разве эта, э-э-э, например, можно словами такое, э-э-э, объяснить? Патриотизм, например, можно только, э-э-э, на своей шкуре прочувствовать, например.

— Плохо, очень плохо, оберштурмбанфюрер, — саркастически пожурил паука Паша. — Неужели вы всегда так проводите разъяснительную работу с личным составом?

Тот несколько смутился.

— Та, вощем-та, ещё, например, э-э-э, часа на три связываю и вниз головой подвешиваю, — признался Сергей Евгеньевич.

— Нам с вами предстоит долгий и предметный разговор на эту тему, — пообещал Паша. — Свободны.

Паук метнул на этаж выше паутину и исчез из поля зрения. Максим приподнялся на локтях, сплюнул кровь и вытер рукавом разбитые губы. Потом поднялся, сел на табуретку и прокряхтел:

— Красивый спектакль, убедительный. Тебе бы в театре играть. Одна проблемка, маленькая такая. Я всё-таки не из контингента тупорылых баранов и про такие приёмчики слышал тысячу раз.

— У нас, к твоему сведению, ни единого барана здесь нет, — с притворной обидой заметил Паша, — Только насекомые.

— Кончай уже, а? И так голова болит после твоего этого обер-шмобера, — поморщился Максим, ощупывая разбитое, постепенно опухающее лицо. — Выкладывай, что надо, без, так сказать, психологических этюдов.

— Да мне-то как раз ничего и не надо, дружочек, — посерьёзнел Паша. — Это тебе надо пройти стажировку и проникнуться истинно русским духом. Поживёшь среди простого народа, присмотришься. Ну, отоварят наверняка не раз и не два, к гадалке не ходи. Но это тоже немаловажная составляющая часть русскости: мужик ведь слов не понимает и не любит особо много говорить. В любой непонятной ситуации ему проще дать по морде, чем пытаться разобраться, что к чему. А то, знаешь ли, гордыня — дело хорошее, когда за ней стоит что-то кроме раздутого самомнения. Ты у нас, конечно, почти что спортсмен, но в том и фокус с лишними руками.

Максиму действительно они крайне мешали — иначе бы он так просто не дался той паре алкашей. Долгие тренировки на татами приучили тело к определённому распределению веса, к особым движениям, а тут словно привязали два самодвижущихся бревна, с которыми толком и развернуться нельзя. Теперь стало ясно, зачем.

Паша встал и, подойдя, покровительственно похлопал по щеке бывшего одноклассника ладонью.

— Ладно, не бзди. Пообвыкнешься. Ещё увидимся. Свободен.

Нижними руками он резко выдернул из-под Максима скамейку и пнул его ногой. Обречённо закрыв глаза, тот полетел навстречу земле и судьбе.

Патриот

Тяжело вливаться в новый коллектив, особенно если и у самого характер не сахар, и коллектив далеко не дружелюбный. Возможно, будь у Максима за плечами армейский опыт, проблем бы не возникло. Первые несколько недель новоявленный патриот бесцельно бродил между стволами, питаясь объедками, падающими сверху. Завидев других жуков, предпочитал побыстрее спрятаться.

Но бесконечно так продолжаться не могло.

Одним прекрасным утром Виталька и Димка попросту выдернули ренегата за лапы из уютной земляной норки. Перед ним предстала целая толпа в колорадских плащах — среди них стояли даже несколько женских особей. Ему, как и в прошлый раз, заломили руки, нацепили две пары наручников и бросили на колени перед необычным жуком.

Он был толст, бородат, носил вместо плаща огромное чёрное женское платье-панцирь. На груди блестел золотом с драгоценностями массивный глист, обвивающий вантуз. Жук величаво протянул руку, но Максим не понял жеста. Виталька с Димкой быстро подсказали, что надо делать: схватили за загривок и заставили эту саму руку поцеловать. А бородач, издав громкий неприличный звук, ужасно испортил воздух и изрёк, сильно окая:

— Дошёл до нас слух, что появился в приходе новый патриот. Представиться и поклониться абие не пришёл, службы утренней и вечерней не посещает, на исповеди не был, работать не устроился, зато целыми днями шляется тут, аки тать, хоронясь от народа глистославного. Пришлось нам самим оторваться от дел наших, дабы найти татя и судить по совести. Признавайся, почто в буево зарылся?

Максим хотел спросить, какое ещё Буево, но вовремя прикусил язык и, скорбно опустив голову, начал нести околесицу, которая должна была понравиться толстяку:

— Простите меня, спужался больно, поелику побили сразу, а объяснить ничего не объяснили. Как тут узнаешь, что к чему, когда все только и норовят в харю кулаком двинуть?

Огладив пухлой рукой бороду, чёрный одобрительно закивал:

— То, что спужался, любо нам, — а потом внезапно повернулся к остальным, величественно вскинул вверх руку и воскликнул: — «Вот, око Глистово над боящимися Его и уповающими на милость Его».

Затем вновь развернул свой танковый корпус к пленнику и с подозрением поинтересовался:

— А почто добрым чадам церкви Глистовой слова бесерменские молвил, м?

— Врут, как есть врут — глядя в глаза чёрному, твёрдо заявил Максим. — Выпить они просили, я сказал, что нет у меня, так сначала избили, а потом Куда Следует поволокли.

— Опять? — гневно взревел толстяк и угрожающе двинулся к Витальке с Димкой. — Ну, волки позорные, попутали вы рамсы конкретно, отвечаю. На этот раз не отмажетесь.

— Да ты чё, литрополит, ты чё, — затрясся Димка-беляш, — фуфло толкает фраер, отвечаю. У Паши-чекиста спроси, он с ним базарил, в натуре, там ему хлебало и начистили. Педофил подтвердит, ента, я его типа спросил, ты ента, глистославный? А он, типа, нет бога, кроме какого-то там библиса и жажаль пророк его. Ей богу, как мусульманин. Я и Паше-чекисту о том сразу сообщил, как только доставил клиента.

Толстяк задумчиво смотрел то на Димку, то Максима, а затем, погрозив первому пальцем, предупредил:

— Учти, узнаю, что набрехал — огребёшь по полной. Не в первый раз на таком ловлю. Этот лох твоих прошлых залётов знать не может, а вот я знаю. Ладно, проверим. Ключи, — потребовал батюшка.

Димка торопливо бросился снимать наручники, успев прошептать Максиму на ухо:

— Ну всё, гнида, тебе конец.

Тот же, поднявшись, неторопливо размял кисти верхних рук и вдруг со всего маху влепил мощную затрещину обидчику. Потом менторским тоном произнёс:

— «Вот шесть, что ненавидит Глист, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями».

Прекрасная память и мгновенный анализ ситуации сделали своё дело. Было ясно, что раунд выигран. Батюшка кивнул толпе и, обняв Максима за плечи, неторопливо двинулся с ним куда-то по тропинке. Некоторое время шли молча. Лишь отойдя подальше от толпы, чёрный жук, наконец, заговорил голосом Паши:

— Ну что ж, поздравляю, дружочек. Первый урок усвоен: ложь — краеугольный камень нашего братства. Вот, к примеру, это тело батюшки из местного храма Глиста Смесителя. Снаружи — поп-клоп, — послышался скрежет и спереди раскрылся панцирь, — а внутри — жук-чекист. Ловко? — Паша подмигнул, и створки съехались обратно. — Так и только так. Ладно. Считай, ты заслужил повышение. Пойдём, поставим тебя на довольствие, подыщем свободную жилплощадь и заодно устроим на работу.

Потекли дни, похожие один на другой. Утром — служба в храме. Днём — спортивные тренировки в зале: наконец-то научили пользоваться всеми четырьмя руками одновременно. После — патриотическая работа, вечерняя служба и сон.

Работа представляла собой лежание на диване у телевизора, где круглосуточно крутились новости и политические ток-шоу, но при этом было обязательно выпивать не менее одного фунфырика «бояры скрепной» в час. За тем, насколько внимательно работник смотрит телеканалы и сколько именно употребил пойла, следили пауки, снующие туда-сюда. Сложность состояла в соблюдении баланса. Перепьёшь — уснёшь на рабочем месте, наказание — десять плетей: за это отвечало казачье воинство клещей. Выпьешь мало — пойдёшь чистить сортиры на всём картофельном кусте. Первые несколько дней с непривычки Максим вечерами отправлялся на показательную порку, чему особенно радовался Димка-беляш. Но вскоре баланс был найден.

Именно это и настораживало. Через месяц Максим понял, что порядочно отупел и от самой работы, и от постоянного пьянства, и от однообразия. Во время очередной исповеди в церкви он тихо поинтересовался у Паши:

— Слушай, мэн, я не очень понимаю одной вещи. Зачем весь этот цирк с конями? Если нашим иерархам нужно меня превратить в овощ, не проще ли было сделать лоботомию? Быстро и дёшево.

— Сам-то как думаешь?

Максим почесал подбородок.

— Зайду издалека. Вот смотри. Всё это вокруг имеет физические свойства, так?

— Ну, так, — подтвердил Паша.

— Значит, соответственно, вывод первый. Поскольку все имеют реальные тела насекомых, речь идёт либо о переселении душ, либо о некоей проекции разума, я прав?

— Почти, — кивнул поп-клоп. — Если быть совсем точным, это физические проекции разума. Иблис создал этот мир в одном из измерений, что позволяет, с одной стороны, параллельно существовать нам в привычном мире, а с другой, пребывать здесь.

— Примерно так я и понял. Далее. Скорее всего, таких, как мы, кто проходит стажировку, не так уж много. Большинство — подопытные или добровольцы. Отсюда вывод второй. Для нас местные законы могут варьироваться, а значит, то, что я сижу у телека и пялюсь сутками на шоу, где холуи хвалят Михал Иваныча — это моя собственная ошибка и я что-то важное упускаю или что-то не то делаю.

Клоп покровительственно похлопал Максима по плечу.

— Ничего, дружочек, ничего: это не зря потраченное время. Тебе полезно и немного гордыню поунять, и дисциплинки поднабраться. Но, в принципе, мыслишь в верном направлении. Продолжай в том же духе.

Через неделю, на ежемесячном параде Мёртвых Дедов, многое до того непонятное Максиму прояснилось. Пришло осознание, что именно требуется вывести по итогу служения патриотам.

Выглядела сама церемония парада так. Каждого девятого числа отменялись вся работа, все церковные службы и прочее. Первую половину дня община копалась в могилах в поисках тел усопших. Затем этим телам в задний проход вставляли палку, и каждый жук должен был маршировать с этакой инсталляцией в руках до заката солнца под патриотическую музыку.

Беда была в том, что покойников хватало не на всех, а отсутствие на марше, или, хуже того, присутствие без покойника приравнивались к злостному подрыву устоев и раскачиванию лодки. Наказание следовало суровое: недельное анальное покаяние в местном монастыре опарышей-скрепоносцев. Но вот только многие быстро просекли, что можно филонить целых семь дней от молитв, тренировок и работы, всего лишь подставляя задницу. Поэтому стали хитрить: отдавали новичкам добытые собственноручно тела и со скорбным воем огромной толпой отправлялись в монастырь, не дожидаясь заката.

Обычно вместе с Максимом на марше присутствовало не больше двадцати жуков — площадь почти пустовала. Виталька-педофил каждый раз носился за халявщиками с криком «Содомиты!», поэтому в итоге, пропустив марш, и сам отправлялся на покаяние, роняя горькие слёзы: «За веру в Глиста нашего страдания принимаю».

Потратив пару вечеров, Максим накидал план по бетонированию устоев и поголовному возвращению в ряды марширующих каждого жука. Не дожидаясь исповеди, он направился Куда Следует. Прочитав его заметки, Паша аж расцвёл:

— Неужто сам придумал?

Максим лишь скромно потупился.

— Ай, голова. Ну ладно, вместо трупов на палку вешать фотографии мёртвых дедов, согласен, гениально. Но вот не совсем понятен твой лозунг «Можем повторить». Предположим, мы, колорадские жуки, можем повторить набег на ещё одно картофельное поле. А как быть клопам? Можем ещё навонять? Или паукам? Ещё наплетём паутины? Тут, видишь ли, единство рушится. У них ведь свои деды на палках, только на соседних площадях. Обоснуй.

— Обосновывать не обязан, потому как трындеть имею право, а вот пояснить могу.

Паша рассмеялся.

— Ты, я смотрю, хоть и сидишь дома бирюк бирюком, а уши открытыми держишь: поднатаскался в местном жаргоне. Ну, давай, поясняй.

— Ты говоришь, мол, единство рушится? Наоборот. Главное, понять, что именно нас всех объединяет. Тогда можно не только отдельные площадные марши устраивать, но и общенасекомные, так сказать. Руководству ведь это придётся по вкусу?

— Базаришь. Ну, дальше.

— А теперь тебе вопрос как вышестоящему и более идеологически подкованному. Как ты считаешь, кто главный враг россиянского патриота?

— Америка, — пожал плечами Паша. — Ну, может, ещё жиды, чурки и хохлы. Не пойму, куда ты клонишь.

— Двойка вам, Брат Павел, по основам патриотизма, — победно ухмыльнулся Максим, поняв, что наконец-то уделал одноклассника. — Главный враг русского патриота — это ци-ви-ли-за-ц-я!

Паша грохнулся в своё кресло. Минуту он тупо палялился на собеседника, потом схватил записи, стал их перелистывать, открывал рот, чтобы что-то сказать, но, так и не заговорив, возвращался к заметкам. После третьего круга чтения он с восхищением воскликнул:

— Слушай, не знаю, как там руководство, а лично я сегодня же представлю рекомендацию на перевод тебя из Послушников в Братья. Ты наконец нашёл ту самую россиянскую идею на все времена, которую до тебя безуспешно пытались сформулировать сотни и тысячи философов с политтехнологами. Отправляйся-ка пока спать: утро вечера мудренее.

Возвращение

Нет ничего омерзительней на свете, чем просыпаться от грохота будильника или, хуже того, нежданного звонка на телефон.

Чтобы уж наверняка вырваться из объятий Морфея, у Максима стоял особый рингтон, который вызывал острое желание разбить смартфон о стену. Именно сейчас он и завопил мерзким женским голосом где-то поблизости:

«Только улыбайся, улыбайся,

Невесомости поверь и отдайся».

Как обычно, первой утренней мыслью была: «Я тебе так, сука, улыбнусь, что выбитые зубы сломанными пальцами считать замучаешься». Мгновенно настроение стало просто прекрасным.

На экране высветилось «Куратор». Скорчив недовольную мину, всё-таки пришлось снять трубку.

— С возвращением, Максим Николаевич, — раздался ехидный голос Усамы.

— Каким ещё… — начал было тот, но тут нахлынуло разом.

Мгновенно замутило, затрясло, ватные руки выронили телефон на пол, и тяжело вырвало прямо на кровать.

Максим вспомнил одновременно всё. Работу, недолгую семейную жизнь, развод и те месяцы, когда он трудился во благо патриотов колорадским жуком.

С момента отбытия прошло пять лет. Пять лет, за которые изменилась страна. Оккупация Грузии, Болотная, начало открытого политического террора. А любимая им когда-то Таня оказалась где-то там фоном на десятом плане.

Дело превыше всего.

Вытерев краем простыни рот, Максим, отдышавшись, поднял смартфон и принялся собирать в кучу испачканное постельное бельё.

— Ты, сволочь, мог бы как-то поаккуратней, а? — мрачно буркнул он.

— Ну прости, дорогой — не удержался. Просто вчера ты мне так яростно доказывал, что, когда придёт время возвращаться, уж точно не обделаешься и не обблюёшься, как остальные. А я ведь объяснял, тут не сила духа, тут физиология. Как говорится, ничего личного. Ладно, даю лишние полчаса и буду ждать внизу. Не тормози там особо.

Забросив вещи в стиральную машинку, Максим залез в наполненную пеной ванную и задумался. Как так получилось, что он прожил столько времени, не будучи собой? То есть чисто технически воспоминания-то на месте, и тот Максим, что оставался здесь, даже прекрасно знал о том Максиме, который там. Но это же был не он: ему словно загрузили файлы на жёсткий диск с чужого компьютера.

Попытался вспомнить Таню — и в голове тотчас всплыл разговор, после которого подали на развод:

— Ты стал совсем чужим, холодным. Знаешь, как фальшивая Барби. Внешне вроде всё то же самое, а возьмёшь в руки — и сразу чувствуешь разницу.

Они тогда сидели вечером на кухне и пили красное вино. На Тане был её любимый шёлковый короткий розовый халатик. Лицо заплаканное, каштановые волосы растрёпаны, по бледным щекам стекала тушь.

— Мы перестали разговаривать, ты заметил? Говорю я, а ты только молча киваешь или отделываешься невнятными фразами. Давай начистоту. Я тебе надоела? Или, может, ты встретил другую? Не молчи, пожалуйста, прошу тебя! — воскликнула она.

— Нет у меня никого, — хмуро ответил Максим, глядя на бокал в своей руке. — Не драматизируй. Чего тебе не хватает? Дом — полная чаша. Машина. Загранку мотаемся регулярно. Денег — жопой жуй. Просто характер у меня такой: так сказать, на любителя. Тут уж ничего не поделаешь: сама знала, за кого замуж шла.

— Я знала другого Максима, — горько ответила жена, вытирая слёзы. — Да, ты и тогда был угрюмым и молчаливым. Но ты умел разговаривать, и уж если о чём и говорил, то так завораживающе, так интересно, что оторваться невозможно. Я слушала развесив уши и забывала обо всём. А сейчас словно разговариваю с кассовым аппаратом. Бездушным, мёртвым кассовым аппаратом. У тебя вместо чувств только деньги, деньги, деньги.

Поставив на стол бокал, Максим с лёгкой оттяжкой отвесил пощёчину Тане, и та свалилась со стула, ударившись спиной о стену.

— Ну как, достаточно эмоционально? — поинтересовался, вновь отпив из бокала, «кассовый аппарат». — Или добавить ещё больше чувственности?

Это воспоминание никак не отозвалось внутри. Просто некий набор информации. Тогда Максим попытался вспомнить, чем занимался здесь. Первым пришёл на ум вчерашний разговор с Усамой вечером после работы:

— В общем, наверху принято решение по результатам работы и там и тут повысить тебя в должности. Никаких церемоний, просто новый уровень информирования, а также новый уровень ответственности и занятости. Теперь, кстати, можешь напрямую обращаться к Апостолу: его номер уже в твоём смартфоне.

— Мне прям очень надо ему звонить, с нетерпением ждал этого дня, — саркастически фыркнул Максим. — В денежном эквиваленте это насколько отразится?

Усама пожал плечами и повернул на МКАД.

— Точно не знаю, ну, прибавят сколько-то нулей. У тебя на счету и так почти двадцать миллионов долларов — куда их-то тратить собрался?

— Были б гроши, а уж как тратить, я сам решу.

— Нет, ты скажи, может, нужно что? Дом на Рублёвке? Яхта? Самолёт? Это нетрудно устроить.

Максим молча смотрел в окно «Хаммера», купленного после развода с Таней: старую машину предпочёл оставить ей, чтобы не навевала лишних воспоминаний.

— Скучно ты жить стал, Максим Николаевич, — поучительно заметил Усама. — И раньше-то жил, как скопидом, а теперь вообще превратился в дракона на груде золота. Ну, ладно, может, хочешь под хороший процент в дело вложить свои деньги? Могу подсказать целый ряд схем и с нефтянкой, и с драгметаллами, на любую тему — везде есть наши люди.

Тот лишь покачал головой. Чеченец продолжил:

— Знаешь, мне не совсем нравится, как развивается ситуация. Не в ту сторону, как нам требуется. Пожалуй, завтра вернём твоё «второе я» из командировки. Только это чревато последствиями.

— Какими? — наконец заинтересовался Максим.

— Ну, там и чисто физиологическими. Кто в штаны кучу накладывает, кто блюёт. И психологическими. Крыша ехать начинает у некоторых, даже, бывает, с ума сходят.

— У меня крыша не поедет и в штаны я гадить не стану. А вот узнать, что происходит в том параллельном мире, мне крайне интересно. Если говорить до конца откровенно, то я думаю, что всё это надувательство и нигде там никакого моего «второго я» не было и нет. Просто ты тогда какой-то дряни мне подсыпал и прилетели лютые глюки.

— Не станешь гадить, значит? Глюки? — Усама развеселился. — Ладно, не собираюсь разубеждать: тем приятней окажется сюрприз. Расскажи лучше, как продвигается проект по Крыму?

— В принципе, расчёты почти закончил, но, в общем и целом, думаю, если в четырнадцатом году начнём оккупацию и хохлы сразу воду отрубят, то к двадцать первому там будет полный швах и верховному придётся решиться на полноценный ввод войск. Возможны, конечно, варианты: от многих факторов зависит, что и как, но цифры примерно ясны. Плюс мы чисто технически поможем, так сказать, без шума и пыли. А почему ты вдруг заинтересовался?

— Да понимаешь, начальство очкует. Мол, если долго станем тянуть проект, то олигосы примутся играть против Платоныча. Сегодня с ним встречались: он просил поскорее дать точные временные графики по всем вариантам развития.

— Точных графиков ему и сам Аллах не даст, — заметил Максим. — Три основных варианта я рассчитал, вероятность — девяносто пять процентов. Завтра оформлю, вечером можешь забирать.

— Думаю, будет лучше, если ты поедешь со мной, сам всё покажешь и расскажешь заказчику, а то, знаешь ли, бумажки бумажками, но вопросы наверняка возникнут. Теперь у тебя есть допуск на самый верх, так что, как примешь утром ванную…

Стоп.

А что было дальше?

«А дальше я проснулся», — думал Максим, вылезая из ванны и укутываясь в полотенце.

Всё-таки до конца понять, зачем нужно устраивать подобное шапито, он не смог. Ради лежащей на поверхности идеи о том, что главный враг России — цивилизация? Смешно. Вряд ли он придумал нечто такое, до чего сам Иблис за тысячелетия не додумался. Нет, тут было что-то другое, но что?

Максим собрался, оделся, привычно перепроверил, всё ли в квартире выключено, и раздался звонок на мобильный — значит, машина приехала. Сбросил вызов и, окинув взглядом такую привычную и такую чужую квартиру: с новым ремонтом, с дорогой мебелью и техникой, со сверхсовременной системой слежения и охраны, — наконец заставил себя выйти и закрыть обе двери.

Чёрный «Хаммер» по утрам из гаража забирал Усама. Похлопав свою любимицу по капоту, Максим залез внутрь и, откинувшись на сиденье, царственно махнул рукой.

— Ничего не забыл? — поинтересовался водитель.

Это давно превратилось в ежедневную подколку. Привычка Максима сто раз всё перепроверять стала в конторе притчей во языцех. Но сегодня она явно звучала двусмысленно.

— Забыл, — утвердительно кивнул Максим, — и ты наверняка даже знаешь, что. Ну, давай уже, рассказывай.

— Да, собственно, рассказывать нечего. Нужно было закольцевать события, — туманно разъяснил Усама. — В противном случае могли бы возникнуть временные парадоксы. Так что там нет никаких лакун, не парься. Ты помнишь насчёт доклада вечером?

— Обижаешь: представим в лучшем виде. Во, видал? Я даже галстук нацепил.

Усама поглядел на него с сомнением.