Бесплатный фрагмент - Cтрашный сон

Ю Р И Й Н И К И Т И Н
С Т Р А Ш Н Ы Й С О Н

Рассказы из жизни глубинного народа

C греками-навек!

Нет уж, извините-подвиньтесь: никакая нам Украина не сестра и тем более не брат. Это все старцы какие-то придумали, а мы, как попугаи, повторяем за ними. Чего, спрашивается, у нас общего? У нас щи, а у них борщ, у нас пиво, а у них пыво, у нас Иванов Гаврила Соломонович, а у них Гнилохатка Златояр Коловратович-язык сломаешь, пока выговоришь. И так во всем. Мы им говорим: «Сидите на месте и не рыпайтесь!», а они нам кукиш показывают. Хороши уродственнички! Вот брат Иван в таких случаях… Кстати, о брате Иване. Говоря между нами, он мне такой же брат, как эта чертова Украина. Просто в молодости его по ошибке сняли в какой-то кинокартине без названия, где он играл роль вечно пьяного брата-без слов, но с выражением лица. Его из-за этого выражения-то и взяли в картину, потому что с этим самым выражением он и трезвый на пьяного был похож. Конечно, люди из картины это усекли и решили съэкономить на реквизите. Но талант у брата Ивана, надо признать, имелся. Он, бывало, как глянет из-под кустистых бровей, как сверкнет безумными очами, как сожмет до посинения губы-тут сам в ларек за бутылкой побежишь, только чтоб человек не мучился. Я хоть и небольшой знаток всей этой киношной канители, но скажу так: лучше брата Ивана роль пьяного, не будучи пьяным, в мире никто не играл. И это еще при том, что роль у него была подсобная, а на передке там суетился какой-то додик, который все время ему на бестолковку капал, мол, ты, брат Иван, неправильно себя ведешь, то да сё, а он как глянет на него с укором и снова уходит в страдания. Артизд, ничего не скажешь! Ну вот, к чему это я брата Ивана вспомнил на ночь глядя? А к тому, что приходит он сегодня на работу после обеда и созывает всех на политконференцию. Ему Христофорыч, бугор наш, поручил этим делом заниматься за два отгула в месяц и три дня к отпуску. Cобирает он нас, значит, а станок у него как был в металлической стружке, так и остался. Правда, время прошло немного, года полтора, но все равно непорядок. Я ему аккуратно так на это намекаю, мол, доллар проклятущий опять наш рубчик унизил, так хоть стружку бы убрал со станины, лектор хренов! А он меня будто и не слышит, ковыряется в своих бумажках, шепчет что-то себе под нос, а потом говорит человеческим голосом: «Вы, Индивид Матвеевич, часом не помните, как называется небольшой такой остров из четырех букв в Средиземном таком море? Мне он для политконференции очень нужен». Я подумал с минуту для порядка и говорю, что знаю, мол, остров из трех букв, но он не в Средиземном море, а значительно ближе, и если, говорю, попросишь, расскажу подробно, как туда добраться. Только, мол, я бы не назвал его небольшим. Тут приходит Христофорыч, снимает с носа солидольную соплю и спрашивает с таким видом, будто его это и впрямь интересует: «Так о чем, стало быть, нынче толковище будет?» «О Греции, — говорит брат Иван, шурша бумагами.- И еще об острове, забыл название, из четырех букв». Христофорыч вытер лицо ветошью, отчего стал похож на мулата, и вновь спросил: «Это какой-то новый, что ли, из четырех букв? Недавно открытый?» «Нет, — помог я с ответом брату Ивану, -все тот же. Просто когда будешь произносить старое название, среднюю букву слегка растяни, чтобы она как бы удвоилась. Поначалу будет тяжеловато, но потом привыкнешь». Христофорыч попробовал, и у него все получилось с первого раза. Я тоже попробовал, и у меня получилось. Но тут заорал вдруг брат Иван и все испортил. «A-а, -заорал он, -вспомнил: остров Крит!» Христофорыч зло посмотрел мне в глаза и сказал: «Ну, я же говорил, что новый, а ты «старый, старый, только букву тяни»…Тьфу на тебя, Индивид!» Брат Иван пару раз свистнул и попросил внимания. Мы с Христофорычем вздохнули, прикрыли глаза и унеслись в мыслях вслед за оратором в солнечную Грецию, а уж оттуда по лазурной воде на остров из четырех букв-никак не запомню его названия, окаянного… Христофорыч, судя по тому, как прерывисто он задышал, вскоре отловил себе какую-то неразборчивую в связях гречанку и принялся танцевать с ней в уединении «сиртаки», а я просто взял у знакомого бармена в невозвратный долг полкило“Метаксы”в одну посуду и устроился в плетеном кресле вблизи морского берега. Потом подошел катер, нас с Христофорычем пригласили на палубу, я легко впрыгнул на борт, ударившись головой о железный столб, а Христофорыч всё никак не мог отъединиться от гетеры, оказавшейся, впрочем, нашей соотечественницей из Кривой Музги, забывшей на чужбине родной язык. А там откуда не возьмись приконали цыгане с бубном-и понеслась душа в рай! Не знаю, чего бы мы там нахреновертили с Христофорычем, но брат Иван вскоре вернул нас в опостылившую действительность. «Вот такие пирожки с котятами, -произнес он жизнерадостно свою любимую фразу, от которой нас с Христофорычем после эллинских сладушек чуть не стошнило.- Так что учите греческий язык, господа». Я сплюнул незаметно под его зачуханный станок, затянулся воздухом и сказал: «Насколько я понял из вашего, сударь, повествования, трудолюбие не входит в перечень достоинств рядового грека. У них там как бы сплошная сиеста, с которой они рождаются и помирают. Кого-то они мне очень сильно этим напоминают, не подскажете, любезный, кого?» «Да нас самих, кого же еще! — вылез наперед Христофорыч и загоготал жизнеутверждающе.- Мы тоже особо париться не любим. Конечно, оно ежели, скажем, в баньке, да с веничком в оттяжку, да со стопариком с устатку…» «Нет, вы уже посмотрите на него! — начал возмущаться как-то по-одесски брат Иван и даже чем-то стал похож на бывалого одессита.- Ему уже, видите ли, греки не нравятся! А сам не успел на берег сойти, как тамошнего бармена на коньячок нехилый наказал!» «Нашел тамошнего, — усмехнулся я.- Это же Генка Грек по прозвищу Стрелок из инструментального. Он у меня столько сигарет настрелял, что я спокойно мог бы выпить все его запасы, и он бы еще не расчитался со мной». «Ты это, — сказал Христофорыч, — хорошо прибасывал, душевно. Как-то легко там дышится, в этой Греции. А что, правда она к нам хочет прислониться или это ты так по-лекторски сбрехнул?» «Да их бабка одна чокнутая забодала своими наставлениями, -cказал брат Иван.- Как запустит свою шарманку: «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!«*,так хоть в петлю лезь. Только они расслабятся, а она тут как тут: «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!» А там ведь куда не пойди, кругом все шепчет… Только ты приладишься к кому-нибудь, так она по новой: «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!» «Блин! — ругнулся в сердцах Христофорыч.- Тут действительно на край света побежишь. Надо их взять к себе. Вместо хохлов. Пусть волосенки дерут от досады. Не хотели с нами жить, нос воротить стали-ничего, и покраше вашего найдем. Только вот как бы эта бабка за ними не увязалась, а то начнет нам тоже свою песню петь-куда тогда бежать?» «Не боись, у нас на ихнюю бабку свой дедок имеется, — сказал я.- У него не забалуешь!» В общем, после короткой дискуссии мы все же решили принять Грецию на место Украины. Новая сеструха и собой недурна, и на Запад косится не станет, потому как там один сплошной «Arbeiten! Nicht starren an den Seiten!». А у нас ей будет хорошо, покойно. Опять же ежели какая неувязка случится, переселим ее к нам совсем… да в ту же Сибирь, а сами в теплые края махнем, хоть по-человечьи поживем. Мы с братом Иваном у Генки Грека на первый случай остановимся, а Христофорыча отправим искать шалаву из Кривой Музги, и все у нас будет «abgemacht”**,как говорят эти, блин, трудоголики во главе с доставшей уже всех в конец бабкой…

*Работать! Не глазеть по сторонам! (нем.)

** Здесь: В порядке (нем.)

Страшный сон

Не знаю, как вы, а я телевизор иногда люблю смотреть. Там народ такой бешеный показывают-мне делать нечего. Но вот на ночь, извините, я его теперь выключать буду. Есть с вечера перестал, потому что вредно и нечего, и в телевизор глядеть больше не стану, потому что жуть потом забирает. Вот вчера посмотрел последний раз, а там дамочка-ничего, правда, из себя-говорит, что, мол, по данным каких-то социолухов, нашего Главковерха поддерживают от 7,1 до 8,5 человека из каждых десяти. И по этому поводу сон мне страшный через час привиделся. Будто иду я себе вечером по улице, а навстречу 8,5 человека бегут. Цельные, полные, значит, варлаганы- чуть приотставши, а половинка-та как с горы на лыжах чешет вперегонки с запятой и еще кричит благим матом в мою сторону:

«Cтой, окаянный, замри на месте!»

Я, конечно, замер и подумал еще грустно: не иначе бить сейчас будут… Первой все-таки прибежала запятая, а половинка-почти вровень с ней. Стоят обе молчаком, cкрючившись, отдышаться не могут. Я их от нечего делать разглядывать стал. Запятая оказалась по виду прежней ГПТУшницей, а половинка черте кем. Я даже не понял, парень это или барышня такая не вполне оформившаяся. Головы у нее нет, кепка какая-то зачуханная с козырьком прямо на шею надета, одна рука тоже отсутствует, оттого пустой рукав при беге гуляет себе плавно во все стороны, и чудится, будто бежит на тебя не урод, а приведение. Лично мне приведение не страшно, урод страшнее. Так вот, прибегают, значит, остальные-ну, народ всякий, разношерстный: там и тетки две какие-то угасающие в панамках, и тупорылый молодняк в маскировочных одежках, и богато одетые упитанные мужичины с просторными лицами, и даже благочинный один в облачении, прости Господи! Я, значит, улыбаюсь глуповато и от смущения спрашиваю:

«А чего это вы, граждане, по улицам бегаете в будний день, и какая, извиняюсь, во мне вам нужда?»

Переведшая дух половинка тут и говорит:

«Вопросик небольшой у нас имеется. Вы почему, -говорит на вдохе, и одинокую руку в бок упирает, -вы почему, -говорит еще раз на выдохе, -не с нами? Может, вы пиндос какой иль извращенец из себя будете? Отвечайте, как на духу!»

Я перекрестился на всякий случай и сказал насупленно:

«Никакой я не гундос и гундосом никогда не был, а за извращенца можно и по хрюльнику получить, но, во первых, я барышень не трогаю, а во вторых, у вас и хрюльника-то нет».

Тут эта 0,5 как завизжит, как вцепится в меня костлявыми пальцами:

«Барышень, говорите, не трогаете? А кого тогда трогаете-юношей?! Извращенец они и все тут, сами же признали, да и пиндосы скорее всего тоже!»

«Минутку, -сказал прикостюменный мужичина с розоватыми щеками, отдыхавшими на плечах, -как-то грубовато у нас тут все выходит. Что товарищ о нас с вами подумает? Почему, к примеру, он сразу должен быть пиндосом?»

Пока все задумались над ответом, я слегка переместился к оратору и тихо спросил:

«Скажите мне приватно, мужичина, а кто такие пиндосы? Может, я чего не понял, может, я и впрямь нечаянно пиндос, да пока сам об этом не знаю. Только сразу хочу предупредить: если это еврейцы, то я сразу мимо. Можете сами посмотреть у фонаря. А, кстати, пиндосы эти ваши- православные или как?»

«Да уж куда там не православные, -встрял в разговор батюшка и поправил на боку какой-то ремень, похожий на портупею.- Еврейцы-это еврейцы, а пиндосы-это пиндосы».

«Ну, спасибочки, отец родной, -сказал я с земным поклоном.- Уж объяснил так объяснил! А то я еврейцев не видел. Да тут у вас их тоже, кстати… Вот опять же эта ваша гражданка… или гражданин без головы-они кто? Может, они-то и есть эти самые пиндосы! Как вы это узнаете, если у них головы c носом нет? Так что нечего тут ко мне чалиться! C собой сначала разберитесь».

«Мы разберемся, -ответил мужичина с богатыми щеками, -мы обязательно со всеми разберемся. А что касается вашего замечания, ну, насчет головы с носом… то хочу тоже в свою очередь заметить, что очень уж вы наблюдательны. По сыскному делу в прежнее время не служили?»

«Упаси Бог, -сказал я, -хотя мне ваша личность вроде как бы тоже знакома. Вы лет двадцать назад пивом бочковым у Красного моста на Больших Исадах, часом, не торговали?»

Мужичина резко покраснел, достал платок, вытер без нужды нос, потом плюнул в пространство, протер депутатский значок и ответил с усмешкой, мол, с чего это я, народный избранник, должен был пивом у какого-то там моста торговать?

«А я вот тоже вас еще раньше признал, только спросить стеснялся, -втиснулся в разговор батюшка, управившись наконец с портупеей.- И пиво у вас было поганое. Мы с прихожанами даже жалобу писали в горпищеторг. Только оттуда-ни ответа, ни привета. Взятку, небось, дали тогда проверяльщикам».

«Ах, вон оно как, -сказал, совсем порозовев, мужичина-депутат.- Значит, это вы, благочинный, доносик тогда состряпали! А я-то думал-гадал, кто это дезавуировать меня хочет… И не совестно вам после этого в глаза прихожанам смотреть?»

«Не совестно, вот ни на грамм не совестно, -сказал батюшка и тоже зарделся лицом. -Ладно бы кипяченой водой разбавляли, а то ведь прямо из-под крана, прямо с хлоркой и бактериями».

«А вы что, черпак мне подносили? -усмехнулся мужичина-депутат.- Исключительно отварной водой пользовался, хотите-лоб перекрещю! Так даже если и с хлоркой, то бактерии в хлорке долго не живут, чтоб вы знали!»

Пока они переговаривались, я боком так двинулся втихоря к проулку, но далеко не ушел, потому что был тотчас задержан двумя увядшими гражданками в панамках.

«Ишь вы, шустрый какой, -сказали они в голос, -улизнуть хотели!»

«Ничего и не хотел, -отнекался я.-Живу просто тут рядом. Третьего дня ушел и все никак не дойду с вашими чертовыми проверками. Могу вас с собой взять для компании».