Бесплатный фрагмент - Чужак

Трехмоторный Юнкерс ровно гудел моторами в ночном небе, стараясь спрятаться в редких облаках перед линией фронта. Осенняя погода, как назло, радовала последними солнечными деньками, но ночи уже стали холодными, и пилоты рассчитывали, что тонкая белая пелена в воздухе послужит хоть призрачной, но защитой, а не могильным саваном.

Унтер-офицер Зигфрид выглянул в квадратное окошко, стараясь понять, на какую встречу стоит рассчитывать «Тетушке Ю», пролетая над позициями русских. В небе безраздельно властвовала чернильная темнота, перемешанная с ватой облаков. Одинокий луч прожектора скользнул мимо да лениво ухнула зенитка, надеясь на чудо. Вот и все, линия фронта осталась позади.

Гофрированный дюраль обшивки совершенно не держал тепло и в салоне было достаточно прохладно. Но троих пассажиров в форме воздушно-десантных войск, проблемы холода заботили меньше всего. Напротив Зигфрида сидела молодая женщина, представившаяся Катрин, а рядом с ней здоровяк Ханц с погонами лейтенанта. Женщина держала перед собой карманное зеркальце, разглядывая что-то на своем лице, но время от времени бросала взор больших серых глаз на Зигфрида, Ханц был более прямолинеен и его сверлящий взгляд стал раздражать унтера уже с момента взлета.

«Абверовцы? Похоже на то… Чувствуют себя прожжёнными парашютистами. Их бы на тот проклятый остров… Сразу бы спесь слетела, как фальшивая позолота, — при воспоминании о прошлом рана в плече с готовностью отозвалась болью, заставив поморщится. — Еще и ящики непонятные с собой волокут. Что там? Оружие? Динамит? Опять будем прыгать безоружные… Поди потом, ищи по темноте это барахло!»

— Вы давно в десанте? — прервал молчание Ханц.

— Я участвовал в высадке на Крит, герр лейтенант.

— О, да вы у нас герой! — протянул тот, скривив рот в подобии улыбки.

— Медаль и ранение, герр лейтенант.

— Вы ведь родились в Норвегии? — будто невзначай бросила Катрин, и сразу же Ханц перестал скалить зубы. — И при рождении получили романтическое имя Сигурд?

— Мои родители немцы… — Внутри Зигфрида все похолодело: «Прознала все-таки ведьма проклятая…»

Он через силу улыбнулся:

— Я покончил с прошлым. Мое имя Зигфрид, и я доказал свою преданность рейху своей храбростью на поле боя, — он демонстративно коснулся нашивки за ранение, бросив снисходительный взгляд на лейтенанта.

Ему показалось, что такой знак явно дал понять этим двоим, кто здесь настоящий солдат. Но смутить их ему не удалось.

— Если бы было все так просто…. — Катрин покачала головой. — Можно сделать вид, что прошлого нет, но оно никогда не оставит нас, порой возвращаясь в таких формах, что заставляет вскрикивать во сне и просыпаться в холодном поту.

— Мое прошлое безупречно, и я крепко сплю по ночам, — четко произнес Зигфрид. Непонятный разговор уже начал ему надоедать.

— Вам повезло… Особенно с именем, — Катрин и Ханц понимающе переглянулись, как будто их слова имели только им понятный смысл, и замолчали.

Через некоторое время Катрин демонстративно постучала по циферблату часов.

— Момент…

Ханц достал бумажный пакет и надорвал его край. Извлек карту и показал ее Катрин. Та достала свой пакет и тоже вынула из него карту. Они сверились друг с другом, и Ханц, покачиваясь, пошел в сторону пилотов.

По изменившемуся наклону фюзеляжа и положению Луны, Зигфрид понял, что они делают поворот. «Новый план полета», — догадался он и автоматически взглянул на часы. Фосфоресцирующие стрелки показывали два часа ночи.

***

— Дай, дай я посыплю! — парнишка лет восьми прыгал около седого деда, с интересом рассматривая кудахчущих пернатых.

В деревню Ваню привезла тетка. Сунула большой чемодан и сказала Макарычу, что тут ему будет безопасно. Сама останется при госпитале, а город вот-вот сдадут немцам А в такую глушь они не полезут.

Но город держался и фронт, как бессильная волна, бился об его бастионы.

После городской жизни Ване было все интересно и не скучно. Только иногда страшно по ночам, когда ветер завывал за черными окнами, или таинственно скрипели половицы, отчего казалось, что в доме кто-то ходит невидимый.

Это вам не город с постоянным движением запаздывающих конок, а то и автомобилей, распугивающих клаксонами зевак, с распевающими песни ночными гуляками и просто пешеходами, спешащими куда-то по своим делам, шаркая по булыжным мостовым и матерящимися при попадании в оставшуюся после дождей грязь или ямки на тротуарах. Свет газовых фонарей был хоть и тускл, но его хватало, чтобы отвоевать у темноты городские улицы.

Другое дело здесь. Тишина и умиротворение природы каждую ночь окутывали дворы ватным покрывалом, словно погружали на дно черной речки, что протекала неподалеку.

Только в этой тишине нет-нет да раздастся таинственный скрип, зашуршит кто-то за стеной или постучит дробно по крыше, заставляя вздрагивать и прислушиваться — а не полезет ли этот кто-то в низенькую дверь, благо, что та из толстых досок и с железным засовом?

Тогда Ваня не спал и прятался под одеялом или будил деда, чтобы тот разогнал привидения. Макарыч никогда не ворчал, но всегда высмеивал эти ночные страхи, отчего те теряли свою ужасную таинственность.

Ваня каждый раз давал себе слово, что станет таким же, как дед. Ему нравился его неунывающий вид и смешливый нрав. Но каждый раз глупый испуг прогонял все остальные мысли, оставляя его один на один со своим страхом.

— Деда, ты почему ничего не боишься?

— Отбоялся я уже свое, — отшучивался Макарыч. — Пугали меня в японскую, потом в германскую, а что осталось — выгорело в гражданскую.

Однажды Ваня не выдержал и набрался храбрости посмотреть, кто же в этот раз так громко и настойчиво стучит по крыльцу. Чтобы не было страшно, прихватил свечу и босиком вышел в сени. Перед дверью ему стало холодно и закралась предательская мыслишка вернуться в теплую кровать, накрыться с головой одеялом и забыть про приступ храбрости. Тут стук повторился, и Ваня подумал, что сейчас отступать было бы трусостью.

За открытой дверью властвовала ночь. Пламя свечи сиротливо задрожало в прохладном воздухе, разметав причудливые тени, но темнота и не думала отступать.

Рогатая морда выглянула из нее, шумно всхрапнула, и свеча погасла, затушенная сырым выдохом. Мокрый большой нос приблизился к лицу остолбеневшего паренька и огромный шершавый язык лизнул его в лоб.

— Эх ты, — рассмеялся дед, выйдя на шум. В руке он тоже держал свечку, но прикрывал ее от дуновений свободной рукой, — теленка не распознал? Приблудился чтоль? В нашей деревне я такого и не упомню… Ладно, пусть живет у нас, пока хозяева не сыщутся. Бабьи языки быстро весть разнесут, через денек-другой прискачут родимые.

— Смотри, — дед показал на прибитую над входом подкову. В неровном свете свечи она колыхалась, будто живая, — оберег этот я с фронта принес. Пропитан дымом пороха и закален пламенем войны. Никакой зверь не посмеет перешагнуть порог. Понял? Пошли спать тогда.

Но в следующую ночь произошел случай, который Ваня запомнил на всю жизнь.