Бесплатный фрагмент - Байконур. Память детства

Предисловие

В возрасте 2-х лет родители привезли меня в будущий город Ленинск. Город, который вырос вместе со мной, получил официальное название Байконур и стал легендой. Город, который стал для меня самым важным и дорогим местом на Земле — моей Малой Родиной.

Я часто вспоминаю этот маленький оазис в казахской степи на берегу реки Сырдарьи. Вдруг заноет душа и разрывается сердце на части от желания увидеть двор, в котором прошло детство. Выйти из раскрытого настежь подъезда и посидеть на лавочке в тихом, шумном, изменённом временем, но моём дворе.

Город детства, где ты? Где вы, тенистые прохладные аллеи тополей и раскалённый на солнце асфальт? Где вы, маленькие черепашки и стрекозы-«пираты»? Где вы, самые лучшие в мире цветы — степные тюльпаны? Где это небо со сморщенным вертикальным столбом дыма и маленьким серебристым крестиком, на секунду мелькнувшим и исчезнувшим в бездне?

Несколько лет назад по телевизору показывали документальный фильм о Байконуре. Перед телекамерами стоял красивый, мужественный полковник и, не сдерживая слёз, говорил: «Все, что создавал Советский Союз в течение полувека — было разрушено».

Я не знаю, не помню, не хочу помнить такого Байконура. Он навсегда останется в моей памяти как объект №1 — самый важный, самый главный, самый нужный моей стране.

Ул. Горького, д.10, кв.9

После деревянного барака, первый дом, в котором дали квартиру моему отцу, очень напоминал маленький особнячок. Это было трёхэтажное здание, подъездов в нём было тоже три и на каждом этаже располагалось по три квартиры. Квартира, в которую переехала наша семья, была коммунальной. В ней находилось три комнаты и в каждой комнате жила семья. У нас была отдельная маленькая комнатка, перегороженная шкафом, и высокое, казавшееся в детстве огромным, окно. Самую большую площадь общей квартиры занимал квадратный коридор.

Детей в квартире было четверо: я, два мальчика и девочка. Всех нас объединяло одно — наши отцы были офицерами, а точнее — военными лётчиками.

Вокруг дома росли тополя, казавшиеся мне тогда огромными великанами, и кусты с необыкновенными жёлтыми и белыми цветами. Насажены они были так густо, от души, что сквозь них невозможно было рассмотреть человека. Когда наступала весна и вся эта красота распускалась, запах стоял удивительный: нежный-нежный и сладкий, даже как — будто сам воздух был немного липким. Красота отцветала, и появлялись ягодки, напоминающие смородину, но мелкие, бледно- зеленые, прозрачные. Ягодки редко доходили до стадии «спелости», мы обрывали их в розовом, красноватом, ну и если повезёт, спело-красном цвете. Конечно, родители категорически запрещали мне прикасаться к этим ягодкам, но я делала это тайком.

Пройдёт время, будут вселяться новые соседи, будут получать отдельное благоустроенное жильё вновь прибывшие на службу молодые лейтенанты, а наша семья будем жить в этом маленьком домике, в уютной комнатке до тех пор, пока я не соберусь идти в школу.

Тёмная комната

Я была маленькой, и мне казалось, что мы живём в огромном Городе без конца и без края. А где-то там, на краю Земли находится станция Тюратам и страшные — престрашные поезда, от которых нам надо прятаться. Особый страх вызывало то, что взрослые, вместе с детьми, очень ответственно и тревожно относились к этим поездам. Являясь секретным объектом, Ленинск не обозначен ни на одной карте мира. В ночные часы через станцию проходили поезда, и чтобы огней Города не было видно на горизонте, электричество отключали.

Для детей это не было забавным приключением, нет, это было состояние опасности, необъяснимого страха, который сидел в тебе, где-то внутри, горячий и живой. Несмотря на голос мамы, звучащий в темноте, и её уговоры ничего не бояться, так как она рядом и ничего страшного со мной произойти не может, — мне было страшно. Казалось, свет выключали задолго до прибытия поезда и тянули время, после того, как след его уже давно исчезал в ночной степи.

Мама научила меня раздеваться и одеваться в темноте и, что особенно важно, складывать в темноте свою одежду так, чтобы в случае необходимости быстро, без паники, одеться. Вся одежда раскладывалась на детском стульчике «задом наперед» — внизу свитер, платье, а сверху маечка, чулочки, в определённом месте обувь. Мама строго спрашивала меня: «Ты всё правильно разложила? Ты сможешь найти свои вещи в темноте и быстро одеться?» И я, вся такая гордая и важная, что всё смогу сделать и никого не подведу, тихим голосом, глотая, от волнения слюни, отвечала: «Да, мама».

Пройдёт много лет, прежде чем я пойму эту мамину заботу и беспокойство обо мне. Пережив войну ребенком и попав с мужем в военный город повышенной секретности, она бесконечно боялась за меня. Поэтому защищала и готовила к опасностям, как умела.

Пусик

Первые фотоснимки памяти об отце — кожаная лётная куртка и её волшебные, безразмерные карманы, из которых, словно в сказке, появлялись шоколадки, конфеты и огромные жёлтые витамины.

Где-то года в три (а по рассказам родителей, детей этого возраста в эскадрилье было немного), отец водил меня в столовую на обед.

В 1957 году в прокат вышел художественный фильм «Девушка без адреса» и, как всегда это бывает, в народ ушла крылатая фраза одного из отрицательных героев этого фильма, которого играл Сергей Филиппов, — «Пусик хочет водочки».

Пока все лётчики обедали, меня, с папиной фуражкой, отправляли собирать сладости. Когда я подходила к очередному столику, летчики лукаво улыбались и задавали мне вопрос: «Что Пусик хочет?» И я, с радостью протягивая фуражку за угощеньем, под общий хохот всех присутствующих, совершенно не понимая смысла, проговаривала фразу, которой научил меня отец: «Пусик хочет водочки».

Когда меня не брали в столовую и оставляли дома, я ждала возвращения отца с особым нетерпением. Ах, какое это было счастье бежать к нему навстречу и зачарованно ждать гостинцев, спрятанных в волшебных карманах его лётной куртки! Сквозь годы эти карманы будут для меня самой настоящим волшебным сундучком. Оттуда, как в сказке, появится пушистый белый совенок, ёжик и крошечный чёрный щенок величиной с два спичечных коробка.

Акбар

В моём детстве был маленький славный турчонок по имени Акбар. Он носил широкие шаровары, чалму с самоцветами, тапочки как у старика Хоттабыча, но главное, в руке он всегда держал большой круглый поднос. Акбар был деревянным. Но этот поднос и был венцом волшебства Акбара.

Я просыпалась, и каждое утро находила на подносе разные вкуснятинки — сливочное печенье, виноград, персики, мандарины, яблоки, шоколад. В зависимости от времени года, Акбар постоянно разнообразил моё меню, и надо отдать ему должное — ни разу не разочаровал меня в моих ожиданиях. Я так привыкла, что он всегда со мной, только руку протяни и вот он, почти настоящий.

Акбар приносил мне не только сладости, но и игрушки. Сначала плюшевого медведя, нарядного кота в сапогах, кукол с длинными волосами, немного позже книги, еще позже — нарядные платья, вязаные шапочки, туфельки прямо из магазина.

Когда я болела, он заставлял меня пить лекарства и, такой «любимый» всеми детьми, «рыбий жир». Благодаря нему, я пила горячее молоко с мёдом, терпела горчичники и компрессы на горле.

А однажды я проснулась и увидела в руке Акбара огромный-преогромный белый шар, величиной с шесть подушек. Прямо до потолка. Папа сказал, что Акбару передали для меня настоящий метео-зонд и, выйдя с ним во двор, я смогу определить в какую сторону дует ветер.

Мне было спокойно и уютно с моим дружком. Когда родители куда-нибудь уходили и оставляли меня дома одну, мне не было страшно, ведь со мной оставался Акбар.

Я выросла, мы переехали, и в новой квартире на журнальном столике просто стояла вычурная индийская тарелка со сладостями. Но как часто сквозь годы, разворачивая красивую конфету или новогодний подарок, я вспоминаю лицо Акбара, его радостную улыбку. Он был моим верным слугой. Так всегда говорила мама. Но для меня он был моим маленьким верным товарищем. И даже, наверное, родственником, только не знаю каким, но родным, это точно.

Казармы у Летнего парка

А кино в моём детстве я смотрела в солдатских казармах. Гораздо позднее были построены кинотеатры «Заря», «Летний», Дом офицеров, чуть позже, «Сатурн» и летний кинотеатр «Союз».

Казармы находились с правой стороны от Солдатского парка. Во дворе второй от города казармы вечерами показывали кино. Из узких досок солдатами были сколочены длинные скамейки. Вечерами, даже в середине лета, в город врывался прохладный степной ветер. Родители закутывали меня в тёплые взрослые вещи — папин свитер, куртку и брали с собой. Сидеть, прижавшись к маме и папе, было тепло и уютно.

Конечно, ни о каких цветных широкоформатных фильмах не было и речи, это был небольшой квадратный экран. Но эти чёрно-белые фильмы дорогого стоили!

Фильмы были о сильных, мужественных людях, которые преодолев все трудности, добивались победы. Фильмы были о прекрасной стране, в которой мы живём. Актёры играли так правдиво и искренне, открывая всем нам душу и сердце. Сейчас, конечно, всё это кажется наивным и немного смешным. Но одно я знаю точно — теперь таких актёров просто нет. И фильмов таких чистых, светлых, без зла и насилия — тоже единицы.

Если по телевизору одновременно показывают современный блокбастер и кино, созданное в «советский» период, — «Дорогой мой человек», «Живёт такой парень», «Дом в котором я живу», «Офицеры», «Два товарища», «Начало», «Начальник Чукотки», «Алые паруса», «Женитьба Бальзаминова», «Вечера на Хуторе близ Диканьки» и еще много-много других, то, не задумываясь, переключаешь на канал, где ожидается показ старого фильма и устраиваешь себе праздник, отдыхая душой.

Один фильм из моего детства я запомнила на всю жизнь.

Показывали фильм о молодых ребятах, моряках, которых волей случая унесло на барже в открытое море. Много дней они боролись за свою жизнь, ожидая спасения. Ребята остались без пищи, варили кожаные ремни, поддерживали друг друга, не ссорились. Когда их спасли, не было, наверное, среди зрителей человека, который бы, не плакал от радости. В эти минуты счастливы были все. Люди были душевные, открытые. Мне было шесть лет, возраст невелик. Но я испытывала искреннюю радость за спасенных моряков вместе со всеми.

Бывает, что этот фильм приходит ко мне из детства, как немое напоминание о прекрасных людях, о невероятном единении людей, о вере в дружбу, доброту, справедливость, взаимопомощь. Он приходит ко мне, когда просто хочется прижаться к родителям, спрятаться от проблем, укрыться с головой и ощутить себя в полной безопасности. Сразу становится ясно, что ничего страшного не произошло, я сильная, мудрая и всё преодолею. А надо — то было только на секунду закрыть глаза и оказаться, там, во дворе казармы, всем вместе, поздним летним вечером.

Это был художественный фильм «Сорок девять дней», 1962 года выпуска.

Керосиновый домик

На общей кухне нашей коммунальной квартиры у каждой соседки была своя керосинка. Каких только кулинарных шедевров не было приготовлено на этой маленькой плиточке! Борщи, сладкие пирожки, жареная картошка, котлеты, гуляш, хрустящий сладкий хворост.

За нашим домом, по аллее направо, стоял маленький — премаленький домик с желтоватыми стенами. Домик был с крохотными окошечками, плоской крышей и дверью прямо посредине. Каждое воскресенье мы с отцом ходили в этот домик за керосином. Хозяин керосинового домика, высокий и молчаливый, работал строго по расписанию и приходил на работу ранним утром и в обеденные часы в среду и воскресенье. У каждого покупателя керосина была своя тара: стеклянные банки, бутылки с пробками из газет, 3-х литровые бидончики и канистры.

Мы с отцом ходили за керосином с видавшей виды железной канистрой ярко-зелёного цвета. Заказывали пять литров, и туго закрывали крышку, делая прокладку из бумаги или тряпочки (чтобы не протекло).

Почему-то не помню на кухне запаха керосина, помню тёплый синий огонёк, который регулировался на керосинке маленькой ручкой, похожей на ключик от старой заводной детской игрушки.

По сложившимся в Городе правилам керосин не продавали детям. Очень редко в очереди можно было увидеть женщину. Это была чисто мужская обязанность.

Однажды, мама написала записку, дала мне бутылочку и отправила в керосиновый домик. Продавец прочитал записку, и, не сказав ни слова, покачал головой. Керосина мне не дали.

Детский сад

Мне очень грустно, но в детский сад в своем детстве я не ходила. Правда, у родителей была попытка пристроить меня в это чудесное дошкольное учреждение, но находилась я в садике ровно один день.

Опущу подробности про прогулку и про тихий час, остановлюсь на времени, когда наконец-то моя любимая, единственная, долгожданная мамочка пришла за мной, чтобы забрать домой.

Все дети сидели за маленькими столиками и ужинали. Ужин в этот день был самым обыкновенным — на кухне был приготовлен винегрет. Но для меня это был самый страшный и грустный день моей, такой еще маленькой жизни. Дело в том, что я не любила винегрет. Больше всего в винегрете я не любила свеклу и лук. Ну, не любила я винегрет. Я сидела за столиком, прямо напротив двери, в которую беспокойно заглядывала мама. Меня не отпускали. Время от времени воспитательница подходила ко мне, наклонялась, и тихо, но очень сурово, произносила: «Ешшшь!» Я беззвучно плакала, склонившись над тарелкой. С ужасом и отвращением я смотрела на, казавшиеся мне огромными, треугольные кусочки нарезанного лука и понимала, что это конец. Я понимала, что всё равно выйду из этой комнаты и уже никогда, ни при каких обстоятельствах не вернусь.

Так и вышло. Я оказалась последней и меня, наконец-то, отпустили.

На этом мои воспоминания о садике заканчиваются.

Ах, если бы не этот винегрет. Сквозь годы, я нет-нет, а слышу этот тихий металлический голос воспитательницы… «ЕШШШЬ!»

Как бережно и нежно надо относиться к каждому растущему человечку. Не ранить нечаянно душу. Взрослые забывают, что когда-то тоже были детьми.

Папины унты

Хорошо, когда ты маленький — маленький. На тебя натягивают тёплые шерстяные носочки, рейтузики, свитер, шубку, меховую шапочку, сверху крест- накрест завязывают пуховым платком. Надевают валенки, ручки прячут в тёплые двойные варежки и, превращая тебя в такой неповоротливый ком, сажают на санки.

Минус 30. Морозный воздух обжигает лицо. Зимы в Городе суровые. Мне щедро оставляют на лице тонкую щелку для глаз. Мы едем в магазин за ёлкой и ёлочными игрушками! Первый хозяйственный магазин, в котором продавали эти волшебные товары, находился в конце Солдатского парка. Он был одноэтажный, с низким потолком и тусклым светом. Здесь можно было купить новогодние гирлянды, маски, снежинки, красную звезду на макушку ёлки, бенгальские огни и, наконец, маленькую, пушистую, пахучую, самую лучшую на свете ёлочку.

Мне совсем не холодно. Если постараться, то можно поднять голову вверх и увидеть холодное небо с мерцающими на морозе звёздами. Я прячусь глубже в пуховый платок. Как замечательно пахнет морозом! Так уютно сидеть и смотреть на папины унты. Они передвигаются по хрустящему снегу уверенно и быстро. Конечно, надо торопиться, уже совсем темно и магазин скоро закроется, вдруг не успеем. Этот безумно морозный вечер, санки и папины унты я сохранила в своей памяти ощущением теплоты и надёжности.

Новый двор

Перед тем как я пошла в школу, мы переехали в отдельную однокомнатную квартиру в соседний квартал.

У меня было всё, чтобы чувствовать себя самой счастливой девочкой на свете. Дома меня ждал большой, резиновый, красно-голубой мяч, а на столе томились в ожидании моих творческих шедевров акварельные краски с кисточкой. Во дворе я ездила на двухколёсном велосипеде. Но главным моим богатством была свобода. Мне доверяли и отпускали гулять без контрольных «заходов» домой. В моём новом доме, состоящим из 32 квартир, было много детей.

По периметру квартала все дома были уже построены и заселены. Но строительство не закончилось, так как в самом центре традиционно строили здание детского сада. Кирпичи, деревянные носилки, шум, пыль и машины, машины, машины.

Какой-то день они, одна за другой, привозили на стройку цемент. Водители ссыпали его огромными кучами прямо под стены будущего садика. Эти серые, с синеватым оттенком кучи, выглядели космическими, нереальными, сказочными! Они манили к себе, притягивали, завораживали. Ну как тут было устоять? Да совершенно невозможно!

Почему-то я делала это босиком, без сандалий. Я физически помню эти прыжки из окна второго этажа прямо в цементную кучу. Сотые доли секунды полета и ты, больно отбив пятки, погружаешься ногами в мягкое, тёмное облако, как в муку. И так раз за разом, до одурения, пока кто-то из взрослых не хватает тебя за шиворот и, прикрывая руками нос, рот и глаза, отчаянно пытается вытащить из этого волшебного облака.

Я не помню, как меня отмывали и, наверное, ругали родители. Ощущение восторга было таким огромным, как те кучи цемента во дворе. Думаю, этот восторг, хотя бы один раз, испытали тогда все дети из нашего дома. Горжусь нами!

Гагарин

Было доброй традицией всегда, с первого полёта Юрия Гагарина в космос, встречать космонавтов на главной улице Города. Это событие наполняло нас торжественностью момента ещё и потому, что мы были первыми детьми нашей Страны, кто вместе со взрослыми, нашими папами и мамами, узнавали о новых космических полётах и встречали космонавтов после этих полётов. Мы это понимали. Не сразу, конечно. По мере взросления.

Я храню в памяти одну из таких встреч.

Был тёплый летний вечер, уже опускались сумерки. Выходной. Я с отцом нахожусь в группе людей у входа в штаб, на площади. Кто стоит, кто сидит на низкой железной оградке, скамейка у входа в штаб только одна и совсем короткая. Взрослые разговаривают между собой. Вдруг отец поднимает меня на руки и разворачивает к незнакомому человеку в голубой рубашке (чётко вижу в памяти цвет). «Юрий Алексеевич, это моя дочь», — с гордостью заявляет отец. Он любил по жизни повторять эту фразу. Разговор продолжался. Ощущения? Много цвета (всё какое-то разноцветное, как одеяло моей прабабушки, сшитое из сотен лоскутков), смеха, радости и неповторимого детского счастья. Это чувство легкости, простоты, единения, семейственности (все люди — братья) я часто испытывала в своём детстве. Оно родом оттуда.

Это чувство огромной (во всё небо!) любви к людям, когда ощущаешь себя маленькой частицей чего-то большого, важного, самого главного, когда, один за всех и все за одного не просто слова, а твоё внутреннее состояние. Но ты ещё не понимаешь этого, ты просто счастлива рядом с отцом, осмысление придёт позже, во взрослой жизни. Но главное, что оно уже нашло место в моём внутреннем мире.

Любить людей учишься с детства. И получается это только тогда, когда ты в этом детстве бесконечно счастлив.

Школа

Это была Моя школа. Её построили к новому учебному году, и мы пошли в первый класс.

Она была большая и светлая. С широкими лестницами и пролетами, с многочисленными коридорами и подсобками.

Со спортивным залом и пристройкой, где мог жить сторож со всей своей семьёй. Актовым залом со сценой, с помещением для киномеханика, рядами стульев и огромной, под потолок, новогодней ёлкой с Дедом Морозом, Снегурочкой, хороводами и подарками.

С буфетом, где для каждого класса на большой перемене родители, дежурившие по классу, согласно графику, накрывали столы с компотом, котлетами, пирожками, пирожными.

С огромной раздевалкой, где можно спрятаться и затаиться как среди одежды, так и залезая наверх (раздевалки были сделаны из готовых металлических решеток и, между потолком и верхом решётки, оставалось пространство, куда можно было забраться и спрятаться).

В первый же день нас парами провели по всем этажам. Больше всего меня поразили фонтанчики с водой. Учительница показала нам, как правильно пить из них воду, чтобы не испачкаться.

Я любила учиться и хорошо училась с первого по четвертый класс. Я бесконечно любила свою первую учительницу, и горю моему не было ни начала, ни конца, когда её мужа перевели служить в другой город, и в конце 4 класса мы расстались. На этом моя счастливая жизнь в школе закончилась навсегда. После окончания пятого класса, ровно половину нашего 5-В класса, даже не поставив в известность родителей, совершенно непонятно ради какой — такой великой цели, перевели в новую школу. Разбавили нас половиной 5-Д класса. Наверное, кто-то очень умный из гороно (так раньше назывался городской отдел народного образования) очень долго думал, прежде чем принять такое конструктивное, правильное решение.

Новая школа была восьмилетней, мы проучились в ней 6, 7 и 8-ой класс. Чтобы добить окончательно, наш класс опять перевели в следующую новую школу — где я проучилась оставшиеся два года — 9 и 10 класс.

Такое складывается впечатление, что класс нарочно проверяли на «выживаемость». Укомплектовывали не попавшими в другие учебные заведения ребятами, второгодниками, приезжими. Я не против них, это были нормальные ребята, но именно наш класс был тем добавочным, прицепным вагоном, в который на вокзале отправляют всех пассажиров, без разбора. В классе не один раз менялись учителя по основным предметам. По алгебре и геометрии с 5 по 10 класс у нас сменилось 6 учителей!

С 5-го класса я училась плохо. Не хватало мне времени на уроке, чтобы усвоить материал. Немного бы «разжевать» и я бы (хочется думать) отличницей стала. Но, увы…

После окончания школы, я никак не могла успокоиться и всё доказывала и доказывала самой себе и моим бывшим учителям, что я не бездарность. Я окончила институт, потом два университета. Много и интересно работала, прошла большая часть жизни. Но если бы сейчас меня спросили: «Хочу ли я вернуться в школьный возраст?» — я бы без колебаний ответила отказом. Нет. Не были для меня, как в той песне поётся, «школьные годы чудесные». Не повезло мне. И мой класс вместе со мной — тому пример. О каких знаниях могла идти речь? Мы прыгали, как по кочкам из одной школы в другую, от одного учителя к другому.

Мне повезло в одном: в мою жизненную копилку успел попасть весь школьный комплект — верный друг и первая любовь. Это было большим-пребольшим счастьем

Гулял по Уралу Чапаев–герой

А в Пионерию в младших классах я верила по- настоящему. Так было задумано в стране Пионерии, что каждый класс был отдельным отрядом. В каждом отряде был главный — председатель и 4—5 помощников — звеньевые. Отряд выбирал себе героя, чье имя хочет носить, и старался своими хорошими делами оправдать это звание.

Мой отряд носил имя героя Гражданской войны, командира Красной Армии Чапаева Василия Ивановича. Я была председателем отряда. На рукаве белой рубашки и коричневого форменного платья у меня было две красных полоски. А у звеньевых по одной. Каждый отряд старался во всех делах быть лучше всех. Мы собирали макулатуру, участвовали в конкурсах на лучшую стенгазету, ездили с концертами в войсковые части.

Но был особенный день, когда все отряды соревновались за звание лучшего. Это был смотр строевой песни. Проходил он в День Советской Армии — 23 февраля. Готовиться к этому празднику начинали за два месяца. Мы репетировали на уроках физкультуры, музыки, на больших переменах, после уроков. На совете отряда дотошно выясняли, какими будут наши атрибуты.

Каждый отряд должен был не только лихо спеть песню, но и ровным строем, по 4 человека в шеренге, пройти по периметру спортивного зала.

И вот этот день наступал.

Я помню, (а может быть, моя память придумала это?), что на голове у меня была папаха, сшитая из какой-то маминой шапочки. На папаху была прикреплена красная лента. И самое главное, на мне была самая настоящая военная рубашка, с офицерским кожаным ремнём и кобурой для пистолета.

Волнуясь и совершенно ничего не соображая от торжественности момента, я скомандовала: «Отряд, песню запевай!» И мы пошли…

«Гулял по Уралу Чапаев, герой,

Он соколам рвался с врагами на бой!»

Было такое желание победить! Быть первыми, лучшими, достойными памяти Чапая! Я не помню, но очень надеюсь, что мы победили и лучше нас не спел ни один отряд.

Пройдет время, я стану старше, не такой наивной и впечатлительной. Но каждый раз, когда я буду проезжать на поезде по железнодорожному мосту через реку Урал, меня, как тогда, в детстве, на смотре строевой песни, будет охватывать страшное волнение. Я буду вглядываться в серую, мутную воду, словно желая заглянуть сквозь неё, глубоко, глубоко. В то далёкое — далёкое время…

«Товарищ Чапаев, наш друг боевой!

Круги разошлись над его головой…

Урал, Урал — река,

Могила его глубока».

Любить Родину начинаешь ещё совсем маленьким, но только в мудром возрасте (пишу за себя) с грустью осознаешь, что понятия «Россия» и «Государство», к сожалению, разные. Как только эти два понятия сольются в единое неделимое целое, мы заживем в Стране благоденствия.

Мы заживем в моей любимой, многострадальной, самой прекрасной на Земле стране — Настоящей России.

Перед лицом своих товарищей

В шестом классе, за мой громкий, хорошо поставленный голос, (это мама «удружила», она любила разучивать со мной стихотворения и читать их с выражением) меня выбрали председателем совета дружины. Никаких заслуг перед школой я не имела и была слабой ученицей. Так называемой «троечницей». Меня выбрали именно за голос. Я громко- громко, словно ведущий военного парада, могла скомандовать: «Дружина! Равняйсь! Смирно! Приготовиться к выносу знамени!»

Я повзрослела. Это было уже не моё. Мой внутренний мир в эти годы наполнялся совсем иными героями и чувствами. Я открывала для себя Друнину, Поженяна, Осадова, Тушнову, Ахматову, Цветаеву, Гумилева…

Но ещё два года, шестой и седьмой класс, я играла в эти игры. На рукаве моей белой рубашки было три красных полоски. На голове обязательно красная пилотка. Под четкий ритм шумного барабана и неистовые звуки горна, мы вместе со старшей пионервожатой водили пионерскую дружину школы на парад в честь Дня Пионерии. А в день рождения Ленина мы шли через весь Город к бюсту Ленина, где в торжественной обстановке принимали в пионеры своих младших товарищей.

Нет во мне ненависти и презрения к Пионерии. Модно это сейчас. Не любил, не был, не состоял, убегал, не участвовал. А я к этому относилась совершенно спокойно — не убегала и участвовала. Почему? Верила очень в чистые идеалы. И Родину любила, как отец. Что означало для меня это слово «Родина»? Это был весь наш народ, вся наша, такая справедливая, самая лучшая в мире страна. Герои, победившие фашизм в Великой Отечественной войне. Космос и космонавты. Папа, мама и их коллеги по работе. Мои друзья. Всё это было для меня высшим пилотажем.

Приведёшь отряды во двор военного госпиталя (там, с правой стороны находился единственный в Городе бюст Ленина) и слушаешь, как ребята клятву верности дают. «Я, Павел Иванов, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь. Горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться…». Вот первая часть этой клятвы очень хороша для юного пионера. «Горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться» … А дальше взрослые игры, дальше уже политические страшилки. А, жаль.

Но если бы, хотя бы первую часть клятвы юные пионеры по жизни помнили и выполняли, не было бы сейчас так мучительно больно за нашу Родину. Жить, учиться и бороться за Родину, за любимую страну, за память обо всех потерях, за родных и близких людей, за прекрасное, честное и чистое, будущее в этой стране.

Честное комсомольское

Комсомол в моей жизни был настоящим и был ненастоящим.

Первый комсомол был услужливый, основанный на угодливости, наушничестве, предательстве, сплетнях за спиной, подавлении своего собственного Я. Он убивал в тебе всё личное и держал в страхе, а, стало быть, в послушании.

«Нет у тебя будущего без комсомола. Куда ты поступишь после школы, если ты не комсомолка. Как тебя примут в комсомол, если ты так вольно себя ведёшь? Характеристику надо заслужить. Можно написать в ней такое, что не будет у тебя никакой возможности поступить ни в один мало-мальски престижный ВУЗ. Так что, подумай хорошенько над своим поведением».

Всё делалось для того, чтобы ты вёл себя смирно, тихо, подчинялся старшим, выполнял все их требования и не выставлял напоказ своё Я, чтобы стремился, как все, в комсомол и чувствовал себя ущербным без этого комсомола. Чтобы сомнение закрадывалось в твою душу: не надо быть Собой, надо быть, как все.

Это был не мой комсомол.

В моём комсомоле всё было настоящим. Я искренне верила в Павла Корчагина, Сергея Лазо, Олега Кошевого, Зою Космодемьянскую, ребят, покоривших целину и строящих БАМ.

Я верила и еще очень долго для меня слова «честное комсомольское» были высшей оценкой честности и порядочности.

Комсомол остался для меня эталоном молодого человека, каким он и должен быть в жизни — бескомпромиссным, искренним, всегда приходящим на помощь, если кто-то в беде, любящим свою Страну.

К сожалению, с идеалами, я, как и миллионы моих сверстников, была обманута.

Но благодаря своим родителям, рано поняла очень важную вещь — ни при каких обстоятельствах нельзя унижаться самому и унижать людей. Надо всегда быть верным самому себе. И больше жизни любить независимость и свободу.

Отец

Он уходил на работу ранним утром, когда я ещё спала. Или он старался собираться очень тихо, или детский сон был таким крепким, но я никогда не слышала, как он собирается и уходит.

Иногда, когда мне нужно было встать пораньше, перед самым уходом на полёты, он будил меня. «Софа», — тихо звал отец, боясь спугнуть меня, — пора вставать. Давай, давай, просыпайся, я ушёл». И тихо, мягко шёл к двери. При его росте и громадных размерах, я всегда удивлялась, как тихо, аккуратно и неслышно он ходит. И ещё, скажу без хвастовства, отец был очень красивым. Его родители постарались на славу, вложив в него всё самое лучшее.

Свою мать отец видел в последний раз, когда ему было пять лет. «Добрые дяди» на «воронке» прежде чем забрать навсегда, разрешили ей попрощаться с сыном. Всю жизнь он будет вспоминать, как мать плакала и с такой силой прижимала его к себе, словно хотела раствориться, исчезнуть вместе с ним. Больше он никогда её не видел. И всё время искал. Повзрослев, стала искать и я. Но ответов на многочисленные письма просто не было, словно мы писали и отсылали их на другую планету.

В 90-е годы прошлого столетия, «добрые дяди», совершенно неожиданно ответили на наш очередной запрос.

Александра сидела в одном из самых больших сталинских лагерей системы ГУЛАГ с 1938 года. Десять лет.

Отец так любил её. Всю жизнь он вспоминал их последнюю встречу. Каждый раз, прибавляя всё новые и новые подробности. Как сняла она золотые серёжки и спрятала их в его детскую ручку. Как просила свою мать сберечь сына. Как выла на крыльце бабушка, словно смертельно раненая, умирающая волчица.

Как искалечила душу отца жизнь без матери. Какой он был сильный и мужественный человек и как плакал, когда вспоминал о ней. Кто ответит за нечеловеческие страдания моего отца? В нашей стране, как всегда, тех, кто в ответе за содеянное — нет, есть только униженные и оскорблённые. Каким — то чудом от Александры остался отрывок письма. Передали его отцу в 1979 году. Всю оставшуюся жизнь он носил письмо матери в нагрудном кармане форменного пиджака, у самого сердца, вновь и вновь не уставая перечитывать этот тоненький пожелтевший оборванный листочек. Среди казённых, каменных слов о своей жизни в лагере (ведь цензура должна была за что-то получать зарплату) были в нём и такие строчки:

«Мне страшно подумать, что пройдет несколько месяцев, и я увижу своего сына. Только мысли о нём, о том, что он есть на этой Земле, заставляли меня жить дальше. Я не видела его 10 лет. Каким он стал? Надеюсь, красивым и умным. Пусть быстрее летит время!»

За 8 месяцев до освобождения, в 1948 году, ночью, кто-то ударил Александру батареей по голове. Некоторое время она еще боролась за жизнь в тюремной больнице, но выжить от такого удара было невозможно.

В жизни бывает настоящее и ненастоящее. Сразу различить одно от другого очень трудно. Понимание приходит потом. И ты уже никогда не расстаешься с этим настоящим, словно обрёл немыслимые сокровища и поспешил надежно спрятать их в самом дальнем уголке своей души.

Праздничные веточки

На 1 мая и 7 ноября мы подходили к центральному входу школы за час, полтора до начала демонстрации. Школа, класс за классом, выстраивалась в колонну, словно длинная цветная гусеница с сегментами. Впереди колонны шла администрация школы, ученики постарше несли самодельный щит с номером школы и знамёна. Ребятам раздавали транспаранты — красные флаги, плакаты, лозунги, портреты наших вождей (в старших классах от этой процедуры прятались, как могли, потому что, получив транспарант, нужно было пронести его через весь город в колонне, торжественно пройти по площади, и вернуться назад в школу, чтобы сдать завхозу и сохранить для следующего праздника).

Школьники младшего звена, кроме красных маленьких флажков и воздушных шаров, несли в руках веточки с цветами. Веточки мне приносила мама. Цветы для веточек мастерили из бумаги. Как правило, лепестки были белыми, серединка жёлтая. Готовый цветок перематывали у основания нитками и прочно прикрепляли к веточке. Выглядели веточка очень нарядно и празднично. Если на ней уже распустились зелёные листочки, то получалось еще красивее.

Классы строили в шеренги по 5—6 человек. И начиналось движение. Так как моя первая школа находилась практически на главной улице города, то мы сразу попадали в общий людской поток, целеустремленно двигающийся к площади. Из динамиков, расположенных на столбах вдоль всей улицы играла музыка. И вот, наконец, мы добирались до площади. Самое главное нужно было ровно и красиво пройти мимо трибуны, размахивать веточками и кричать «Ура!» На трибуне стояли первые лица города. Я не смогу назвать никого. Я была ребенком. Мне это было совсем неважно.

Свернув с площади и пройдя немного вместе с колонной, мы разбегались в разные стороны, так как нужно было дворами добираться домой. Мне повезло. Мой дом был рядом с площадью, и обратная дорога занимала всего несколько минут.

Остались ли еще какие-то детские воспоминания от этих демонстраций? Да. Призыв из динамика помню: «Да здравствует 1 мая — День международной солидарности трудящихся! Ура, товарищи!» И это свое истошное — «Ура!!!» — до хрипоты в горле, лишь бы громче всех.

И ещё. Зажигается внутри лампочка бесконечной нежности к этим

праздничным веточкам с искусственными цветами и зелёными, липкими, пахнущими летом, листочками. Ах, какие они были красивые. Как ожидание чего-то необыкновенного, где прелюдия всегда важнее самого события.

Ослики

Дикие ослики заходили в Город летом. Всегда небольшой группой. По два, по три ослика. Были они маленькими, упитанными, с грустными глазами и всегда немного сонными. Мы боялись их, но почему-то сразу пытались накормить, отдать им припасённое в кармане печенье, конфету. Ели ослики плохо. И постояв немного у дома, словно вдруг очнувшись ото сна, медленно цокая копытцами по асфальту, двигались дальше.

Наверное, городские улицы были для них чем-то запредельным. Они никак не могли понять, где они и почему здесь оказались. Но эти маленькие животные живут в моей памяти очень добрым и нежным воспоминанием.

Вот я закрываю глаза и мысленно протягиваю ослику кусочек сдобной булки. Он принюхивается ноздрями, но не подходит, тоже меня боится. Тогда кидаешь ему хлеб прямо к маленьким копытцам, ослик медленно наклоняется, приподнимает верхнюю губу, показывая ряд крупных зубов, осторожно берёт булку в рот и начинает тихо-тихо, бережно, жевать. Всё внутри тебя наполняется таким восторгом.

Ты испытываешь такую радость, словно только что весь мир, вся живая Планета призналась тебе в любви, и ты, не раздумывая, ответил ей тем же.

Летний кинотеатр