После сказки
«Не знаю, сколько пройдёт лет, только в Каперне расцветёт одна сказка, памятная надолго, — Эгль, отметив как затаила дыхание девочка, продолжил. — Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнёт алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе… Ты увидишь храброго красивого принца, он будет стоять и протягивать к тебе руки. «Здравствуй, Ассоль! — скажет он. — Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет всё, что только ты пожелаешь; жить с тобой мы будем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слёз и печали.» Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звёзды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом.
— Это всё мне? — тихо спросила девочка.
Её серьёзные глаза, повеселев, просияли доверием…»
Кому из нас не известна эта волшебная история, подаренная нам Великим Романтиком — Александром Грином. Каждому из нас памятен и её финал. Финал ли?..
Дубель, как и многие приморские города рано пробуждался. В гавань входил донельзя потрёпанный океаном трёхмачтовый галиот. Такелаж его оставлял желать лучшего. Паруса судна на лохмотья, пожалуй, ещё не тянули, но к тому всё шло. Вдобавок, паруса носили какой-то странный, розово-линялый цвет. Слава богу, не чёрный. Разобрать название парусника было непросто. Измордованные волнами борта лишь на носу хранили следы бронзовой краски. Только вблизи можно было прочитать — «Секрет».
Два клошара, покинув груду картона у стены грузового пакгауза, наблюдали, за неимением более достойного занятия, за маневрами судна.
— Сдается мне, старой калоше изрядно досталось, — заметил один.
— Пожалуй, — откликнулся другой. — Похоже, нашим шлюшкам зададут сегодня перцу. Поспешим-ка лучше в таверну, пока парни с посудины не сошли на берег и не растрясли папашу Крюшона до последней пинты
эля…
На пирсе тоже шёл разговор.
— Откуда пришли, братишки? — крикнул причальный матрос, принимая швартовы,
— Оттуда!.. — без теплоты отозвались ему с палубы и злобно сплюнули за борт, указав направление.
— А куда пойдёте?
— Самим бы знать! Спроси у шкипера, коли интересно…
На мостике стоял человек с внешностью морского волка, в некогда добротном костюме, ныне нуждавшемся в основательном уходе.
— Пантен! — окликнул человек распоряжающегося на палубе помощника. — Где половина народа, чёрт их раздери!? Кто позволил им дрыхнуть при швартовке?
— Все, свободные от вахты, на вантах, капитан! — прозвучал ответ. — Шестеро списались ещё в Гель-Гью, даже не спросив жалованья. И я не могу назвать их крысами. Медовый месяц слишком затянулся, капитан!..
— Попридержи язык, Пантен!..
Рядом с капитаном появилась молодая женщина. Восковая бледность лица говорила о перенесенных лишениях. В платье с трудом узнавался подвенечный наряд.
— Доброе утро, Грэй! Где мы? Это Дубель? Грэй, мы сойдем на
берег? Я очень устала.
— Да, дорогая! Непременно. Ступай, приготовься.
Грэй спустился на нижнюю палубу.
— Наверное, ты прав, дружище, — обратился он к хмурому помощнику. — Не серчай! Я загляну в родовой дом, а ты подготовь «Секрет» к отходу. Закупи провиант, воду…
— Взять, капитан, мы сможем только воду. И то — лишь потому, что она бесплатная! Извините, капитан, но я должен вам кое-что сказать! С тех пор, как вы отвергли несколько выгодных фрахтов и стали, во имя вашей блажи, носиться бесцельно по морю, бездумно тратясь на музыкантов и празднества, мы растеряли всех партнёров, от нас уже разбегается команда, легенды о щедрых, стабильных заработках наших матросов пошли прахом. Ещё раз извините, капитан, вы сами пустили по ветру добытую годами репутацию! Добытую потом и мозолями. Клянусь Летучим Голландцем, я теперь не знаю…
Грэй не дал ему договорить.
— Упрёк твой справедлив! — жёстко сказал он. — Я тебя прошу — сделай всё, что в твоих силах! Я — сделаю всё, что в моих! Мы всё вернём, поверь!..
В тряском дешёвом тарантасе Ассоль стала ещё бледнее.
— Что с тобой, дитя моё? — обеспокоился Грэй.
— Ах, Грэй, ничего, — глаза её увлажнились. — Ничего, всё пройдёт. Только… Я больше не могу есть сухари с солониной и запивать их не всегда свежей водой! Потому что… потому… — она не удержала слез.
— Ну, что ты, дитя моё? — обнял её Грэй, гладя по волосам…
Старый замок, в котором родился Грэй, был по-прежнему величествен снаружи. Только сад был запущен, а от ограды остались одни столбы.
В полумраке гулкого парадного холла за казённым конторским столом сидела сухонькая опрятная старушка, вязала на спицах.
— Мадам! Простите, а кто владельцы замка? — обратился к ней Грэй.
Старушка оторвалась от рукоделия, внимательно посмотрела на молодую пару.
— Их больше нет. Они упокоены рядом с фамильной часовней, — просто сказала она.
— Вы… Не проводите нас к ней?..
В дальнем углу парка, за часовенкой, рядом с могилой матери Грэя появился безыскусный деревянный крест с косо прибитой табличкой. С именем и титулами его отца.
— Это всё, что удалось на пожертвования добросердечных душ, —
сказала старушка. — В силу ряда причин покойные не снискали любви горожан. Слава богу, обрели хоть это немногое.
— Как это случилось? — Грэй проглотил комок.
— Не так давно здесь жило одно знатное семейство. Всё бы, возможно, и сейчас шло своим чередом, не получись из их мальчишки непокорного, своевольного юноши. Однажды, после смерти матери, не простившись с отцом, он сбежал покорять океан. Старик не пережил сыновнего небрежения. Говорят, молодой человек стал, как и вы, господин, капитаном. По слухам, взял в жёны сельскую простушку, к тому же, как судачат, не от мира сего.
Всё это время Грэй поддерживал льнувшую к нему Ассоль, лицо которой скрывалось широкополой летней шляпой.
— Кто же теперь хозяин замка?
— По истечении законных сроков, положенных для исков возможных наследников, он перешёл в собственность магистрата. Решением Совета города здесь открыт Музей литературных героев. Не желаете взглянуть? — Конечно! Не правда ли, дорогая?
Экспозиция впечатляла продуманностью композиций, парадоксальностью творческих решений.
В одной из комнат, интерьер которой неузнаваемо для Грэя изменился, в трёх углах тряслись над своими сундуками Скупой Рыцарь, Гобсек и Плюшкин. В центре зала, на одре покоилось укрытое саваном тело, с торчащей из-под покрывала пустой ладонью.
— Простите, — обратился Грэй к смотрительнице, указывая на постамент, — я что-то не улавливаю связи…
Старушка довольно улыбнулась:
— Это моя идея. По преданию, Александр Македонский, владея
несметными богатствами, приказал нести себя к погребению именно так! Говоря, тем самым, безмолвно напоследок, чтобы все видели: ТУДА — за ненадобностью, не взять с собой ни драхмы! Предвижу возражения, что Искандер — историческое лицо! Но ведь стараниями, к примеру, Плутарха он вполне литературный персонаж. Поэтому присутствие здесь его великой тени, как мне кажется, усилит урок тщеты земного стяжательства!
Грэй подошёл и поцеловал старушке руку.
Посетили ещё один зал.
На чердаке, под крышей, среди обычного чердачного хлама, перед слуховым окном выделялись две детские фигурки. Мальчишка, лет 14, стоял у самодельного штурвала на импровизированной палубе. Горящие глаза его рвались за горизонт, где сияла и манила воображаемая синь. Девочка, лет 12, в простеньком платьице, с игрушечным корабликом в руках, сидела на грубом стуле и печально-отрешённо смотрела за окно. На такое пока-что недоступное для мальчика море.
— Кто это? — почти шёпотом спросила Ассоль.
— Это — Мечтатели. Собирательный образ, — пояснила старушка.
— Что с ними стало?
— Господам ли не знать, — проницательно посмотрела она на экскурсантов и тихо заключила. — С мечтами можно жить… Жить мечтами нельзя! Так ли, дитя мое? — обратилась она к Ассоль…
На обратном пути им захотелось пройтись.
— Ты знаешь, Грэй, я тебе рассказывала, в детстве мне было не до книг, их было мало у нас с Лонгреном, но в одной мне запомнились слова, смысл которых открылся мне только теперь. Вот они: «Вся мудрость мира собрана в книгах. Но жизнь — неизмеримо старше книг! Поэтому ей мы должны доверять больше!» А книги и сказки — это ведь всё одно. Не перебивай, пожалуйста, Грэй! Накануне твоего волшебного появления, которое я буду помнить всю жизнь, из запасов в доме был лишь мешок картофеля. На рассвете я увидела алые паруса… Милый обманщик Эгль напророчил мне жизнь в розовой долине без нужды и печали в обществе прекрасного принца. Все мужчины сказочники! Ты не можешь без моря, Грэй! У меня нет сил следовать за тобой повсюду, как ни велика моя любовь! Но материнское сердце смотрительницы Музея открыло мне больше всех сказочников мира! Я хочу жить в Каперне. Ухаживать за стареющим Лонгреном, если он ещё жив, и… — Ассоль на мгновение запнулась. — И ждать тебя! Я буду ждать так сильно, как ждала тебя ещё не зная! Веря, что где-то ты есть. И пусть у меня будет всего-навсего мешок картофеля… Сказка кончилась, Грэй, начинается жизнь!..
— Ты права, дитя мое! Всё образуется! — поцеловал он Ассоль
и дал знак плетущемуся за ними извозчику…
У въезда в порт, в нетерпеливом ожидании, маячила фигура Пантена.
— Капитан! — закричал он издали. — Капитан, где вас носит? Срочный фрахт! Счастливый шанс, грех упускать, капитан!
Грэй на ходу соскочил с пролетки.
— Надеюсь, у тебя достало ума взять задаток, Пантен!
— Капитан, как я мог без вашего решения! Но взял. Моя вина.
— Ах ты старый плут! — удар Грэя по плечу мог кого угодно вогнать в землю по колено, но не Пантена. — Что за груз?
— Сорок тонн апельсинов надо доставить из Лисса в Зурбаган не позднее недели! За срыв графика — штраф, за опережение — приз!..
— Считай, что бонус уже наш, Пантен!
— С таким такелажем, капитан?
— Прорвемся, Пантен! Нам не впервой! Ты отложил денег на ремонт?
— Капитан, как можно сомневаться!
— Отставить! Раздать всё экипажу! До последнего су! Стой! Запиши за мной должок из суммы. Купи пару мешков картошки. Отборной! Лучшего сортаI
— Есть, капитан!..
Грэй помог Ассоль сойти с пролётки. Она слабо улыбнулась.
— Что с тобой в последнее время, дитя моё? — вновь встревожился
Грэй.
— Ничего, милый, ничего… Просто голова кружится от счастья. И… — Ассоль поднялась на цыпочки и что-то шепнула Грэю.
Грэй в изумлении отпрянул, затем, на глазах у всех на мгновение спрятал лицо в её ладонях.
— Ассоль! — Грэй вдруг понял, что никогда больше не сможет произнести: «Дитя мое!». — Любовь моя!..
Вечерело. В лучах заходящего солнца лоскуты блеклого шёлка, местами сохранившегося на парусах, всё ещё отливали алым. Нежданно покрепчавший к ночи ветер сулил немало хлопот и кровавых мозолей. Тем не менее, с наступлением сумерек, «Секрет» отшвартовался.
— Атвуд! Боцман! Бушприт тебе в печёнку! — кричал с мостика Грэй. — Что это у тебя люди ползают по реям, как улитки по орешнику!
— Должно быть, монеты оттягивают карманы, капитан!
— Смотри, Атвуд, упустишь ветер — скормлю акулам!
В ответ Атвуд выдал на боцманской дудке такую трель, что бычки, щипавшие ракушек с днища «Секрета», прыснули в стороны.
— Шевелись, ребята! Какой курс, капитан?
— На Каперну!
Встретив разом два вопросительных взора — Атвуда и Пантена, Грэй рассмеялся.
— На часок, друзья мои! Всего на часок! Лево руля! Так держать!..
Уже знакомые нам бродяги устраивались на ночлег в куче картона у стены грузового пакгауза. «Секрет» шёл галсами к выходу из бухты.
— Отчаянные парни, погляжу я, на этой посудине! — сказал один.
Второй из-под ладони понаблюдал за движением корабля.
— Посудине не помешало бы почистить пёрышки. Но я видел их
капитана. С таким не пропадёшь! У меня глаз верный. Не сделать ли нам по доброму глотку за братишек?
Из недр нехитрого скарба появилась тёмная бутыль без этикетки, деревянные плошки. Послышалось бульканье.
— За тех, кто в море!
Суровые лица бывших матросов с привычным прищуром смотрели вслед взявшему ветер всеми парусами трехмачтовому галиоту.
— Семь футов им под килем!
Как это будет
Троица шла окоёмом фермерского поля, засеянного кукурузой. Спешили. К ночи надо было успеть пройти через заброшенный ещё в прошлом веке полигон твердых бытовых отходов, а попросту — свалку. До кемпинга, где они всегда оставляли свои машины перед походом, сегодня им не добраться. Не беда, поспать лишнюю ночь в палатке на природе горожанину только в кайф. Где-нибудь на берегу озерца, что в километре за свалкой, будет самое оно.
Перед дырой в заборе из покосившихся бетонных обломков остановились.
— Значится так, господа, — повернулся к своим спутникам шедший первым. — Прошу внимания сюда!
На заборе, там, куда он указал, едва различалась выцветшая табличка «Проход категорически запрещён!»
— Сталкером я вас не пугаю, — продолжил он, — но из донесений аборигенов известно, что заблудшие овцы, яко козы и коровы, периодически здесь бесследно исчезают. Полигон хоть и захоронен, и даже уже зарос, как видите, подлеском, но выгоревшие пустоты в глубинах грунта, по всему, имеются в изобилии. Поэтому, от проверенной тропы ни шагу, идти след в след! Вадик, становись между мной и Серёгой!
— Чего опять Вадик! — запротестовал тот. — Если я очкарик, так можно меня вечной опекой унижать?
— Дурашка, ты ж из нас, однокашников, единственный профессор. Случись чего, родина и наша классная во всех отношениях дама Марь Иванна нам не простят. Ну, с богом, дромоманы!
Они были уже почти на выходе со свалки, как за спиной Николая, лидера группы, тихо чертыхнулись.
— Чего там? — остановился он.
— Да вот, в гадость какую-то сослепу влез. И как удачно — по самые шнурки! — шоркал Вадим ботинками о траву. — Спасибо, хоть без навозного душка!
— Та-ак, предчувствия меня не обманули! — сыронизировал Николай. — Ладно, ходу! На привале отмоешься!…
После скромного походного ужина сидели перед костерком, занимались кто чем. Вадим в свете мощного фонарика штудировал обрывок подобранной где-то газеты.
— Есть же учёные придурки! — вдруг возмутился он.
— Надеюсь, ты это не через дефис изрёк? — подначил Сергей. — Сам-то ты кто?
— Я что, я — технарь! У меня золотое правило механики! Шаг вправо, шаг влево — приравнивается к идиотизму! — закипятился Вадим. — А тут! Прикиньте, предлагают способ борьбы с загрязнением почвы нефтепродуктами. Надо, дескать, лишь вырастить колонию земляных червей, охочих до бензина и мазута! Для чего методично, самосвал за самосвалом, высыпать их на экспериментальную зону, пропитанную коктейлем из углеводородов. Конечно, миллионы их будут гибнуть, но рано или поздно сработает механизм сохранения вида, и появившиеся мутанты начнут уплетать загрязненную почву за обе щёки во благо цивилизации. Каково!?
— А чем плохая идейка?
— Серёга, ну как можно не видеть дальше собственного носа? Ну, сожрут они прокеросиненные грунты вокруг заправок и нефтебаз. Вопрос в том, что мы потом будем делать, когда они размножатся и с голодухи до нефтяных пластов дороются? Печальный опыт борьбы с воробьями в Китае этим генераторам креатива, сдаётся, не впрок.
— Не, в общем-то Серёга прав — зерно тут есть, — подал голос Николай. — Нефть оставим в покое, земля со своим продуктом, пусть за десяток лет, как-нибудь сама разберется. Это я вам как химик, хоть и не академик, говорю. А вот приучить червей пластик потреблять не помешало бы. Сами знаете, пластмассы в земле могут лежать вечно, сжигать дорого, да и чудовищно вредно. Саморазлагающаяся тара из полимерного крахмала, до которого англичане додумались, слишком дорога. С такими раскладами, либо скоро пластика под ногами будет как осенних листьев, либо уже наши дети за утилизацию целлофанового фантика будут переплачивать вдвое против конфетки. Километровые острова в океане из пластиковых бутылок, можно считать, первый звоночек в театре экологического абсурда. На этой далеко не оптимистической ноте, господа гуманоиды, объявляется отбой по казарме! График дежурств следующий…
Утро не задалось.
— Серёга! — раздраженно выговаривал Вадим. — Просил же ведь, последи за ботинками, обсохнут — сними с колышков! Как человека просил!
Из палатки вылез сонный Николай.
— Что за шум, а драки нет?
— Нет, полюбуйся! — пожаловался Вадим. — Задрых-таки неусыпный страж, и вот!
Подошва правого ботинка была странным образом оплавлена, местами покрыта чёрной ломкой коростой.
— Подумаешь, пересушился малёк. Не до угольев же, — оправдывался Сергей.
— Часовой Чонкин… едрёныть! — остывал Вадим. — Ладно, попробую снести в ремонт.
— Да куплю я тебе новые, только не скули!
— Какие новые! Сейчас почти всё на резине делают! А у этих подошва — чистый полиуретан! Такие попробуй поищи! И потом, я ж в них полстраны протуристил, талисманные, считай!
Вадим спрятал ботинки в полиэтиленовый пакет, обулся в кроссовки…
Через неделю в квартире Николая раздался телефонный звонок.
— Химик, привет! — голос Вадима звенел. — Нобелевскую премию хочешь за компанию получить? Тогда слушай меня внимательно…
Ботинки, по возвращении домой, были отмыты в ванне и оставлены в покое до выходных. Когда Вадим собрался нести их в починку, его ждал сюрприз: подошв — как не бывало. Кожаные остовы плавали в гарнире серого киселя. С краёв лужицы масса подсыхала и рассыпалась мелким чёрным порошком.
— Похоже, Коля, мне посчастливилось вляпаться в нечто. И это нечто чрезвычайно сноровисто превращает полиуретан в желе, затем в пыль! Слушай, я подвезу тебе пакетик этих… останков. Глянь у себя в лаборатории — что бы это могло быть…
Результаты исследований действительно тянули на сенсацию.
— Вадик, человечество или поставит тебе памятник еще при жизни, или закидает камнями, — пророчил Николай. — Только к химии твоё НЕЧТО имеет косвенное отношение, прямое — к биологии. Это грибы, Вадя. А грибы, как известно, древнейшая ветвь эволюции. Что-то среднее между растениями и бактериями. Похоже, ты подцепил на свои ботинки какой-то ранее неизвестный науке сорт плесени. Доныне плесень была способна жрать всё — от человеческих ногтей до бетона. Но брезговала пластиком. Поздравляю! Ты открыл плесень, способную разрушать как синтетические полимеры, так и природные, типа каучука. Я провёл несколько пробных экспериментов со всеми их производными. Вероятно, природа устала ждать милости от гомо сапиенсов, и сама решила покончить с их беспардонным свинством. Ну и практический совет, если возьмешь в соавторы. Срочно патентуй открытие и начинай продажи образца штамма. С учётом скорости вегетации этого монстра, думаю, чайной ложки достанет, чтобы любая городская свалка за полгода пошла прахом и осела пылью без всяких дорогостоящих технологий рекультивации. Представляешь, какой чистый мир мы оставим потомкам! Только берегись мести мусорной мафии, не лишай меня удовольствия поднять заздравную чарку на твоём нобелевском торжестве…
— А теперь, дети, смените лучину в светильнике и плесните в мою кружку ещё немного вина. Так вот, на следующий день прибежали «подмоченные» мною соседи снизу. Стоило труда — обнаружить, что плесень продырявила мою акриловую ванну, в которой я мыл ботинки после похода. Еще через несколько дней теперь уже соседи затопили три нижних этажа, поскольку деформировались и потекли их пластиковые сантехнические сифоны. Вскоре начали лопаться трубки гибкой подводки, полипропиленовые водопроводные трубы. Вода оказалась лучшим катализатором роста этой заразы. Но и сухим пайком она не гнушалась. Примерно через месяц начались пожары — рассыпалась в пыль изоляция электропроводки, что приводило к коротким замыканиям. Поначалу надеялись — пламя уничтожит плесень, но очень быстро выяснилось, что её споры фантастически термостойки. Со скоростью цепной реакции выходило из строя всё, что имело природные или синтетические полимеры, начиная от пластмассовых пуговиц и латексных презервативов и до корпусов бытовых приборов, автомобильных шин, плат компьютеров и радиоприборов… Всего, что содержало хоть грамм пластика или резины. Спохватились, когда сгорел компьютер Центра управления полётами космонавтов в Королёве. Срочно подготовили экспедицию спасения экипажа международной космической станции. Но проказа уже чавкала внутри ракеты-носителя на стартовой платформе космодрома «Восточный». Подключили Хьюстон. Как назло, в очередной раз стоял на приколе парк американских челноков, страдающих хроническими неполадками с термоизоляцией. Когда в авральном режиме нашли, наконец, корабль в рабочем состоянии, навсегда погасли пульты НАСА на мысе Канаверал. Сделаем, не чокаясь, по глотку в память душ, навечно оставшихся на околоземной орбите.
Посыпались с неба самолёты, парализовало городской и железнодорожный транспорт. Вновь стал набирать силу бизнес гужевых перевозок. Оставшиеся без работы телевизионщики чёрной завистью завидовали коллегам из неэлектронных СМИ, хотя тем и пришлось вернуться едва ли не к гутенберговским способам печати. Коммунальщикам пришлось возрождать чугунную канализацию. Лично мне, скажу по секрету, легче всего дался переход к деревянным пуговицам.
Началась паника, не снившаяся чуме средневековья. Но невозможно закрыть границы и ввести карантинные меры для ветра со спорами заразы. Судорожные попытки создать для неё персональный антибиотик закончились эффектом, который хорошо знаком врачам — рождением резистентного, ещё более чудовищного штамма плесени. Человечество в своем техническом прогрессе было отброшено, как вы теперь и сами изволите видеть, чуть ли не в античность. Для чего я вам пересказываю факты, которые вам прекрасно известны из школьного курса истории цивилизации? В качестве преамбулы тоста.
Моя мама, ваша бабушка и прабабушка, земля ей пухом, нередко повторяла мне: «Сынок, не откладывай на потом то, что можешь сделать сейчас». Благодаря этой мудрости я достиг академических высот в науке. И теперь вам говорю я. Дети, никогда не оставляйте на завтра то, что нужно сделать сегодня. Ибо будет поздно делать сегодня то, что должно было сделать ещё вчера. Помните этот суровый урок Природы, живите с ней в мире, и свято дорожите хотя бы теми благами, которые она так великодушно вам всё же оставила. И помолимся за то, чтобы Природа не выкинула ещё какой-нибудь фортель с мутацией в микромире, особенно при нашем деятельном участии. Теперь я вас покидаю, посидите ещё без меня. Юбилей, несомненно, приятный повод собраться всей семьёй. Но не самый простой для виновника торжества.
Вадим Николаевич допил своё вино и шаркающей стариковской походкой удалился к себе в кабинет, где на сон грядущий собирался освежить в памяти пару страниц «Войны миров» Герберта Уэллса. В честь дня рождения можно было себя побаловать — зажечь для чтения дорогую стеариновую свечу поярче.
А судьи кто?
Всего три года назад Веня Колупаев без надрыва расстался с алма -матер и определился в клиническую ординатуру. Откуда и явился миру в качестве психиатра. Почему именно психиатра? У них процентные надбавки всякие, отпуск больше и пенсия раньше. Чем не аргумент в выборе жизненной стези?
Связи предков, тоже медиков, помогли Вене в трудоустройстве по окончании учебы. Место эксперта в медицинской комиссии по отбору кандидатов на работу в одно Очень Строгое Ведомство Охраны Державности из трёх букв многим представлялось завидным. И служебная нагрузка — не то, что «за забором», и льготы внутриведомственные.
Однако не лежала душа Вени к прикладному психоанализу. Ведь по роду деятельности ему предстояло копаться в человеческих душах, отыскивать тайные задворки и рыться там в навозных кучах всяческих слабостей, а то и пороков. В поисках, как это ни покажется странным, драгоценных жемчужин заурядности. Да-да, читатель, именно так! Ведомство не терпело выскочек. Известно, сколько вреда может принести одна единственная песчинка шестерням хорошо отлаженного механизма, попади она в смазку — густую однородную массу, широко потребную в народном хозяйстве.
В эпоху становления в стране кап. отношений Ведомство переживало не лучшие времена. Несмотря на это, поток желающих служить в нём не иссякал. Ибо платили там стабильно, хотя и отнюдь не высоко, как в пору доперестроечного могущества, но вполне прожиточно. Представьте теперь, насколько значимым был для каждого претендента рубеж медицинского отбора, и насколько значителен был каждый специалист в отборочной комиссии, которого предстояло «пройти».
Веня, будучи в неслужебное время ветреником и ловеласом, хронически нигде как следует не успевал, что не могло не отражаться на рабочей дисциплине. Частенько Веня влетал в ординаторскую взъерошенный, когда коллеги уже попили чай после пятиминутки. «Какое сегодня число, а?..», — впопыхах интересовался он. «Ах, ну да, точно!..», — на бегу ловил он рукава халата и через две ступеньки возносился на свой этаж. Где резко сбрасывал темп и степенно, уже в «образе», шествовал мимо сидящих перед его кабинетом бледных соискателей вакансий.
Поначалу роль божка Вене даже нравилась. Подобно подмастерью портного, механически прикладывающему лекало к отрезу ткани, «прикладывал» Веня науку к людскому материалу, твердой рукой отсекая всё, что в рамки оной не укладывалось. Тем паче, что универсальным девизом Ведомства, коему теперь служил Веня, был девиз: «Лучше перебдеть, чем недобдеть!». О чем своевременно молодого специалиста проинформировали старшие товарищи.
«Так чем же, по-вашему, отличается самолёт от птицы?», — рутинно экзаменовал он очередного кандидата. Правильным считался ответ, что птица — существо одушевлённое, а самолёт — нет. Ответ, к примеру, птица в полёте машет крыльями, а самолёт — нет, вызывал тайную усмешку экзаменатора: «Товарищ не понима-ает…» Многие испытуемые, интуитивно уловив промах, тут же бросались насиловать свой IQ. И вываливали все возможные отличия по всем возможным параметрам и показателям. Начиная от наличия заклёпок и заканчивая действительно немыслимыми разницами, типа: самолёты могут летать на автопилоте, а птицы — нет…
Бедные люди! Они не ведали, какое иезуитство (только на Западе могли измыслить такой тест) их ждёт впереди. «Нарисуйте, пожалуйста, что такое, по-вашему, счастье», — хладнокровно давал задание Веня. И это притом, что Ведомство не нуждалось в художниках. Одна единственная вакансия была давно и пожизненно заполнена. Кто ж не польстится на синекуру, где всего и дел — раскрасить к празднику стенгазетку, да тиражировать плакатные таблички для служебных кабинетов. Как правило, двух типов. Одна из них: «Тихо! Идет подслушивание врага!» — вешалась на дверь снаружи. Другая: «Тссс!.. Враг подслушивает!» — красовалась внутри едва ли не каждого помещения.
Народ, получив задание нарисовать счастье, поначалу шалел. Мыслимо? Нарисовать! Счастье!!! Гуманисты на словах-то никак не объяснят, что это такое, а тут — нарисуй!.. К тому ж, будучи простым обывателем, а не гуманистом. К тому ж, мотив «Счастье — это быть полезным Родине» был давно не в моде и даже вызывал подозрения.
Как ни странно, последнее и спасало. В частности, кандидаты-мужчины после минутного раздумья быстро веселели, без колебаний херили родное хрестоматийное: «На свете счастья нет, а есть покой и воля», и, кто схематично, кто в подробностях (в меру школьной оценки по рисованию), выдавали три основных символических ипостаси вопрошаемого. Бутылку и стакан, куриную ножку с гарниром, и пару элегантных женских. Ответ, ввиду массовости поступления, считался правильным. Ещё более правильным признавался рисунок, объединявший три удовольствия в одном: тугая стопка денег, схваченная банковскими лентами. Совсем на ура проходили комиссию лентяи, не утруждавшие себя рисованием атрибутики банкнот, а попросту изображавшие товарный вагон с надписью «ДЕНЬГИ» по диагонали на борту.
Находились, однако, и оригиналы, норовившие пороть всякую графическую отсебятину. Так, один (хохма, сорвавшая едва ли не овации в кулуарах) изобразил целый занимательный ребус. Земной шар с материками и океанами, а над ним формулу: 2x2 = 4. Его попросили прокомментировать идею. «Ну, как же! Счастье, это когда всё в мире понятно, как дважды два…», — с безнадёжной тоской в голосе ответил он. Парня «зарезали» прямо на моих глазах…
Как уже отмечалось, Веня не был педантом в своём деле. Главное — не опоздать с работы, считал он. Очевидно, это и подвигло его на рацпредложение по усовершенствованию аппарата, широко известного в народе как Детектор Лжи. Суть модификации состояла в том, что к одному из блоков прибора подсоединялся «мешочек со смехом». Такая, знаете, игрушка-безделица: в матерчатой сумочке упрятан минидиктофон с записью истеричного смеха. Заведёт кого угодно.
Встроенный в Детектор, мешочек действовал безотказно. Задаётся, скажем, вопрос: «Вы когда-либо изменяли своей жене?» Ответ «нет» автоматически включал механизм, раздавался дикий дребезжащий хохот. Пациент стопроцентно тушевался и спешил поправиться: давно это было… чисто случайно, всего только разик… и то без удовольствия… Новшество напрочь отметало необходимость регистрации всякой вегетативной чепухи, вроде потливости ладошек и т. п. и страшно экономило время тестирования. Плюс к тому, лжец принародно сам покрывал себя позором…
В тот день Веня, привычно мысленно кляня свое слабоволие в отношениях со слабым полом, ворвался в регистратуру в половине десятого.
— Привет, девчонки! Что там сегодня у нас?
— У вас, Вениамин Фёдорыч, сегодня четверо. Все доктора, между
прочим, уже на рабочих местах!.. — надуто сообщила Иришка-регистраторша, ещё одна почти состоявшаяся Венина симпатия.
— Пациент должен проникнуться! — назидательно поднял Веня указательный палец, получая на руки протоколы психофункционального обследования кандидатов. — Кстати, какое сегодня число?
— На титульнике, между прочим, указано…
— Бегу, бегу, бегу… — методом воздушного поцелуя Веня беззвучно чмокнул губами огненный смерч, крутящийся вокруг Ирочки, та вздёрнула плечико.
Троих он «окучил» почти моментально. Честный испуг и здоровый конформизм всегда импонировали Вене в людях. В прекрасном расположении духа Веня вызвал в сознании образ Иришки и мысленно спел для неё арию «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…».
Вошёл четвёртый. Точнее не вошёл, а шагнул на баррикады. Явно был в курсе уготованных для него каверз и хитростей, но полон воли к победе. Таких Веня принципиально любил «обламывать».
Без проблем покончили с паспортной частью. «Какое сегодня число?», — вдруг задал вопрос Веня. Исключительно в русле проверки ориентированности индивида во времени. Протокольная банальность.
— Прошу прощения, доктор. Талончик-то на комиссию у меня того… В смысле, не того… не на сегодня. Уж третий месяц без работы, дай, думаю, попробую пораньше тесты проскочить…
— Постойте, постойте! Я спрашиваю — какое сегодня число?
— Так я ж и говорю!.. — заторопился кандидат с объяснениями. — Третий месяц без работы… Пособие на Бирже — сами знаете!.. Иду мимо, дай, думаю, гляну… Если очередь небольшая, пораньше попробую… Деньжата, сами знаете, позарез…
— Вот я и спрашиваю — какое сегодня число?
Кандидат осёкся. Вот он — первый подвох! Далось врачу это число! Видать, неспроста пытает. Заминка была недопустима. Кусок хлеба уплывал из рук. Посетитель пошарил взором по углам, но настенный календарь висел у него за спиной. К удовольствию Вени.
— Значит так… пойдем логически. Пособие на Бирже труда выдают седьмого, но на три дня задержали… «Спартак» играл в среду, а комиссия у меня на пятнадцатое, но девушка в регистратуре (ох уж эта Иришка!) сказала — от доктора зависит… примет раньше или не примет… — одному ему известным лабиринтом шёл кандидат к искомой дате. — Значит, двенадцатое нынче. С утра, по всему, должно быть…
— Что же вы так неуверенно? Кем вы к нам устраиваетесь?
— Я? Электриком вообще-то.
— Вот видите! Электриком! С высоким напряжением дело иметь будете! Можно сказать, с вольтажом!.. — и тут Веня использовал профессиональный прием алогичного вопроса (стушуется — не стушуется?) — Вы где сейчас находитесь?
Кандидат на должность электрика окаменел. Хотя вопрос был задан в рамках контроля ориентации личности в пространстве. То есть, вполне корректно.
— В какой стране вы сейчас живете, хоть знаете?
«Чёрт! Зря утром за завтраком новости по радио не послушал. Неужто мы все, в натуре, уже американцы? А то, не дай бог, и китайцы…», — пронеслось в мозгу испытуемого. Судя по выражению лица.
Веня изобразил всей своей позой мученическое ожидание, нетерпеливо забарабанил по столу пальцами.
Кандидат улучил момент и бросил молниеносный взгляд за окно. Там был всё тот же московский двор-колодец с переполненными мусорными баками. Ни один квадратный сантиметр асфальта не зеленел западной искусственной травкой. Мужчина расслабился.
— В России?.. — всё-таки на четверть вопросительно, на всякий случай, ответил он. — Кажись… как и всегда…
Раздался телефонный звонок по внутренней линии.
— Вениамин Федорович! Через полчаса будет готов чай. Мы вас ждём… — прозвучал в трубке милый голосок.
«Прощён!!!», — возликовал про себя Веня. Во дни коронаций полагалось миловать преступников.
— Ну, хорошо. А чем, по-вашему, отличается самолёт от птицы? И то, и другое, согласитесь, летает…
— Ну, как же, доктор… — расплылся кандидат в улыбке воришки, наткнувшегося на хитрый замок, но по счастью, с оказавшейся в руке фомочкой…
Выпроводив везунчика, Веня скоренько расправился с протоколами. «В пространстве и времени ориентирован, но на фоне психологического давления не всегда твёрд…», — фраза была почти стандартной для большинства соотечественников. «В целом… с учетом… в профессиональном плане… вполне… может…», — подмахнул заключение Веня и откинулся на спинку кресла. С хрустом сладко потянулся, звонко хлопнул в ладоши и плотоядно потёр руки. Вечер обещал быть…
Из потоков сознания
Выдающийся ирландский писатель Джеймс Джойс, самым популярным романом которого по праву считается «Улисс», широко применял в своих текстах при описании мыслей и раздумий персонажей художественный приём, называемый «потоком сознания». Из Википедии почерпнём, что «Использование потока сознания часто сопровождается всевозможными нарушениями синтаксиса и даже полным отказом от пунктуации». Действительно, ведь мыслительные процессы не протекают, к примеру, в таком алгоритме: «Господи (с большой буквы и восклицательный знак в конце) Ну (с большой буквы) почему (запятая) спрашивается (запятая) я не вышел пораньше (восклицательный знак и рядом вопросительный знак для эффекта так называемой эмфазы) Не (с большой буквы) опоздал бы на встречу (восклицательный знак)». Исключительно всегда обходимся мысленными интонациями. Точно также в разговоре не используем сентенции типа: врач дефис кардиолог. Всё на вариациях, полутонах, модуляциях… На них, родимых, живая речь и держится. Не говоря уже о чехарде жизненных планов, намерений, оценок, событий, спонтанных воспоминаний, доводов и возражений, которые коктейлями слов-мыслей крутятся в наших мозгах, с бурлящими в них ассоциативными процессами в режиме нон-стоп от восхода до заката.
Недавно на кухне тесто для пончиков своей детворе миксером кручу, по радио передача про животных идёт. Слушаю в пол-уха: «Поразительно, но факт — у добродушных экваториальных михрюток абсолютно нет врагов, хотя они совершенно беззащитны. Природа не дала им ни острых зубов, ни крепких панцирей, ни ядовитых жал, ни грозных колючек на шкурке. Но они настолько миленькие, белые и пушистые, что многочисленные кровожадные хищники тропических джунглей просто стесняются их есть». Тут мне в голову мысль и влетела, следом — остальные, ручейком друг за дружкой, пока тема себя не исчерпала: