Бесплатный фрагмент - Читая Булгакова

Мастер и Маргарита

Размышление Пилата

Порой непросто сделать первый шаг.

Вы смотрите на Понтия Пилата.

Как будто я оракул, или маг.

За каждый шаг наступит час расплаты,

А предо мной не друг мой и не враг.

Как поступить, когда ответ не ясен,

Кто более империи опасен?

Один украл суму и кошелек,

Другой — людской покой похитить смог.

Спросить с меня должны за эту пару,

А я один избрать обязан кару.

С вором понятно — грешен человек.

И консулы воруют осторожно.

Но воровских времён стихийный бег

Петлёй утихомирить невозможно.

Что сделаешь, такой уж этот век.

Ну, этого казнить полезно, ладно,

Чтоб прочим людям не было повадно.

А со вторым, не помню уж как звать.

За что его я должен покарать?

За то, что в новый мир открыл он двери,

И верит в то, во что непросто верить.

Он силою огромной наделен,

Способной обеспечить созиданье.

Но на пути стоит центурион.

Суровые законы мирозданья,

И мощный, неподкупный легион.

А также справедливый Прокуратор.

Над этим всем, как глыба — Император.

От этого, наверно, вечный Рим —

Священ, могуч, велик, непобедим.

И, как бы нас фортуна не косила,

Всегда основой жизни будет сила.

А вдруг он прав, неистовый еврей?

Возможно, нам нужна другая вера.

И, может вера в доброту людей,

Откроет нам любви и счастья эру.

Но сможет ли постичь сие плебей?

Патриций отказаться от разврата,

Талант не станет больше мерой злата.

И будет светоч нас вести вперед,

За ним пойдет очищенный народ,

И покорится новому дурману.

Я этому противиться не стану.

Но прогони беднягу от ворот,

Кто станет слушать пламенные речи.

Страданье, полный мук водоворот.

Но, если ляжет крест ему на плечи,

Тогда в него поверит весь народ.

Да, он не Бог, но лет пройдет немного,

И чернь в него поверит, словно в Бога.

Пусть ляжет мне на голову позор,

Но я решусь на смертный приговор.

Пускай Ершалаим надрывно плачет,

Не сможет он Мессией стать иначе.

Размышление Иешуа Га-Ноцри

Я наконец-то обрету покой.

Хоть на кресте, но думаю о Боге.

Земная жизнь на финишной прямой.

Пожалуй, время подвести итоги,

Готовя душу к жизни не земной.

По воле Бога вижу я далёко,

Он дал мне в наказанье дар пророка.

Жизнь после смерти ох как не легка,

Когда способен видеть сквозь века.

Обидно на Голгофе умирая,

Понять, что жизнь растрачена земная.

Теперь мне больно вспоминать о том,

Чему учил я бедных иудеев.

Как счастье принести в свой отчий дом.

Превратно всё поняли фарисеи.

Грехи людские стали ремеслом,

Угодным Богу сделав подаянье,

А совесть заменили покаяньем.

Наотмашь бьют безжалостно пока,

Безропотно подставлена щека.

Я не просил отвешивать поклоны,

Мой лик, изображая на иконах.

Зачем мне нужен купол золотой?

Я в рубищах ходил и не стеснялся,

Довольствовался пищею простой,

И над людьми никак не возвышался.

А этот негодяй — Урбан Второй,

Используя интриги и наветы,

Забыв моё ученье и заветы,

Послать на смерть и на убийства смог.

Он говорил, что «это хочет Бог».

А после раздавать ключи от рая,

За злато индульгенции давая.

А я мечтал про божью благодать.

Мне не нужна людей слепая вера.

Хотел, чтоб научились различать,

В себе черты злодея Люцифера,

И непременно их уничтожать.

Безмерно благодарен я, не скрою

Тому, кто смог подняться над толпою.

Но инквизитор на расправу скор —

Еретика отправил на костёр.

Во все века творят дела злодеи,

Моим крестом прикрывшись и идеей.

Всегда народу нужен благовест,

А сам я никому не буду нужен.

Повиснет на груди нательный крест.

Молитвы гул — многоголос и дружен,

Польётся в уши Бога с разных мест.

Все будут ждать пришествия второго.

Но если б я пришёл на землю снова,

И начинал неспешный разговор,

Толпу, сбирая на горе Фавор,

Недолго б простоял на пьедестале —

Меня бы снова на кресте распяли.

Размышление поэта

Кто мне ответит на простой вопрос?

Как можно верить в то, чего не видно?

Порой, не видя белизны берёз,

Мы отрицаем то, что очевидно,

Живя во власти вымысла и грёз.

А то, что мы считаем невозможным,

Мы априори почитаем ложным.

Ну, кто поверит, что огромный кот

Кондуктору монету подаёт.

Скажи такое другу за обедом,

Сочтёт его приятель пьяным бредом.

А может я, с ума сошёл уже?

Но кто решает, что такое норма?

Гуляю по столице в неглиже.

А может у меня такая форма,

Или поэт сегодня в кураже.

Смешно о вкусах спорить и фасонах.

Но что же неприличного в кальсонах?

Нас держит этикет от — сих до — сих,

Но ведь поэт всегда немного псих.

Вы можете в уме прикинуть сами.

Какой нормальный говорит стихами?

Но был ведь тот огромный жирный кот,

Все было перед ясными очами.

Меня от страха все ещё трясёт.

Такое будет приходить ночами,

И будет бить меня холодный пот.

Но всё равно, хоть это неприятно,

Становится доступно и понятно.

Ведь там не обошлось без сатаны,

Все остальные мысли не важны.

А я сижу в заношенном халате,

И думаю о Понтии Пилате.

А по Москве гуляет Сатана,

И я остановить его не в силах.

Милиция ловить его должна,

Кого ещё сведёт злодей в могилу,

И будет в этом и моя вина.

Мы все должны на зло искать управу.

Нельзя быть в стороне, идет бой правый.

Столкнуться с силой должен лиходей.

Ведь фронт проходит по сердцам людей.

Поэт всегда протест, мятеж, крамола.

Он должен жечь сердца людей глаголом.

Мы подлость, трусость видели не раз.

На свете у добра врагов немало.

Порою жадность, зависть мучит нас,

И отступать пред ними не пристало.

Тем более в такой тяжелый час.

И отказаться от борьбы неверно,

Обязаны стихами бить мы скверну.

Должны весь мир поставить на ребро.

Ведь без борьбы не победит добро.

Подняться на борьбу должны поэты,

Чтоб вылечить безумную планету.

Размышления Берлиоза

О, чёрт, какой нелепый реверанс,

Когда разлито масло на дороге.

Безжалостный электро-дилижанс

Грохочет близко, поскользнулись ноги

Забрав, последний безнадёжный шанс.

Мелькает мостовая пред глазами,

Как будто мяч пинают сапогами.

А голова моя как этот мяч,

По грязной мостовой несётся вскачь.

Какое это сладкое мгновенье —

Познать такое быстрое движенье.

От торса отделилась голова.

На рельсах тело бренное забыто.

Но коль роятся мысли и слова,

И даже не лишился аппетита,

Пожалуй, голова моя жива.

Я словно оказался в колыбели,

Хотя кружится всё как в карусели.

Но существует разум мой и нрав,

А значит — «иностранец» был не прав.

Хоть что-то здесь, пожалуй, и нечисто:

Не всё понятно мне как атеисту.

Судьбу мою поведал точно он,

Грядущее раскрыв как очевидец.

Как будто правду был осведомлён.

Кто он оракул, маг, пророк, провидец,

Или простой болтун и фанфарон?

Он словно видел в будущее двери,

И в сказанное им так твёрдо верил.

Но как же можно будущее зреть,

Когда и прошлое ведомо лишь на треть.

А может и от трети десятина,

Или совсем неверная картина.

Что знаю о Христе наверняка?

Пожалуй, ничего. Известна свету

Легенда, что прошла через века.

Но как рискую я судить об этом?

Ведь даже Марк, Матвей или Лука,

Не видели мессию на Фаворе.

А этот «немец» в откровенном споре

(при этом, не боясь попасть туда,

откуда псих не выйдет никогда)

Твердил, что видел это сам на склоне,

Укрывшись у Пилата на балконе.

В одном он прав — нельзя своим глазам

Довериться, никто понять не может

Того, что не под силу и богам.

А также слепо доверять негоже

И отрицать что не подвластно нам.

Тот, кто сравнять решил себя и Бога,

Немало удивиться в час итога.

Я понял это в свой последний час,

Пред тем как свет в моих очах погас.

Как правило, тех ждёт удел, печальный

Кто мнит, что он судьбе своей начальник.

Кто думает, что он судьбы творец,

Тот зрит природу в искажённом виде.

Ведь даже кролик, если не глупец

Не может вертел и огонь не видеть.

И это его мудрости венец.

Не только жизнь не можем видеть ясно,

Но даже смерть нам людям не подвластна.

Мы оставляем выбор палачу —

Петле доверить шею иль мечу.

А может быть идти на гильотину?

Никто не властен над своей кончиной.

Размышление буфетчика

Пожалуй, очень странен тот артист,

Но, несомненно — видный он мужчина.

Любого прочитает словно лист.

Да, тут не обошлось без чертовщины,

Хоть я и убежденный атеист.

Но неужели жить осталось мало.

Всего каких-то жалких три квартала.

А что потом — покой, или беда?

Об этом я не думал никогда.

Обидно не услышать церкви звона,

Когда в сберкассе четверть миллиона.

Понять мне это нужно самому,

Не думаем о том, пока мы живы.

Такое не желаю никому.

Работал я всегда не для наживы.

А для чего? И сам я не пойму.

Тюрьмы с сумой боялся словно рока,

Но обошлась со мной судьба жестоко.

Тюрьма с сумой пока что далеко,

Но все равно мне очень нелегко.

Страшней не знаю для людей расплаты,

Чем знать наверняка кончины дату.

Пора бы жизни подвести итог,

Но нам об этом думать неохота.

Ведь я б наверно больше сделать мог.

Конечно, есть достойнее работа,

Чем фрукты не докладывать в пирог.

Людей кормить протухшей осетриной,

Но я виновен лишь наполовину.

Не я систему эту изобрел,

Пакет начальству нужно сунуть в стол.

А откажись и не твори такое,

Тебя отвергнут люди как изгоя.

И вот звучит кантатой звон монет.

Готова даже совесть на уступки.

А ты уже забыл про белый свет,

И ищешь оправдание поступкам.

Но оправдания, пожалуй, нет.

Предстать хочу я перед Богом чистым,

Иль перед кем стоят там атеисты.

А если нет нужды держать ответ?

Возможно, потому и чести нет.

Оставили мы совесть в старом веке,

И только винтик видим в человеке.

Размышление Воланда

Как интересно наблюдать народ.

Так много разных есть людей на свете.

Устраивает мерзости Фагот,

Они ликуют, словно малы дети.

Их может одурачить даже кот.

Давно я не встречался с москвичами,

Не наблюдал за ясными очами.

Я вижу в них какой-то блёклый цвет,

Но прежней живости уже, пожалуй, нет.

Как сильно изменились интересы,

Вокруг лишь проходимцы и повесы.

Видать пропала их былая честь.

Обидно мне их разговоры слушать.

Что мудрого в тех разговорах есть?

Куда девались их большие души?

Вокруг подобострастие и лесть.

Как стали москвичи на деньги падки.

Неистово набросились на тряпки.

Кто смог их до такого довести?

Да рядом с ним я Ангел во плоти.

Но он ведь не один, и люди сами

Себя в болото топчут сапогами.

Наверно просто им не повезло,

На Дьявола наводятся наветы.

Полотнище подняли как крыло.

И строят новый мир добра и света,

Не различая где добро, где зло.

Себе создали нового кумира,

На голову, поставив четверть мира.

С таким добром, пожалуй, не нужны

Соблазны и проделки Сатаны.

Могу я отдыхать под небесами,

С моей работой люди сладят сами.

Размышление Маргариты

Не думаю, что кто-то жить бы смог,

Когда с тобою рядом нету милых.

В груди почти не тлеет огонёк.

Кто не любил, тот и понять не в силах.

Ему такое даже невдомек.

А кто любил, как я Его любила,

Тот знает, что любовь большая сила.

Прикроет веки нежная мечта,

И обожгут горячие уста.

Я чувствую на теле эти руки,

Боюсь, что мне не пережить разлуки.

Разлуку тяжело перенести,

Ненастье нас преследует и грозы.

Всегда стоят помехи на пути,

Где есть глаза — должны пролиться слезы.

Не могут боги счастье нам простить.

Судьба накроет как крылом напастьем,

Как только заискрятся очи счастьем.

Но чувства не отменит даже Бог,

Бессилен перед сердцем чёрный рок.

И встреча будет милым как награда,

Любовь сметет все козни и преграды.

Размышление Мастера

Ты хочешь славы, а в ответ позор.

Почудилась брошюра или книжка.

И, вроде написал не полный вздор.

Редактор обругает как мальчишку,

А критики подпишут приговор.

И вот спешит суровая расплата —

Холодная больничная палата.

Вокруг меня с утра и до утра,

Безумные медсестры, доктора.

Ведь окруженье их свело с ума,

И, кажется, что жизнь завершена.

А кто меня до этого довел?

Не размышленье, не повествованье.

По чьей вине я сел писать за стол?

Действительно достоин порицанья,

Тот, кто перо мое и руку вёл.

А вёл его, секрет я не открою —

Апломб и любование собою.

Уже к медалям привыкала грудь,

А критиков винить неверный путь.

Они итак достойны состраданья —

Бездарные никчемные создания.

Им по плечу лишь очернять других.

Не быть им никогда под небесами.

Так просто опорочить чей-то стих.

Имели бы талант — писали б сами.

Слова и время тратить жаль на них.

А Мастеру раскиснуть не пристало,

Залазить от проблем под одеяло.

Пером как шпагой я пойду на бой.

Нельзя мне отступать перед судьбой.

Сумею я подняться над собою.

Писатель должен брать пример с героя.

Размышления Коровьева

Я наконец-то нахожусь в стране,

Где все равны: рабочий и учёный.

Здесь пеший равен тем, кто на коне.

Не слышны угнетаемого стоны.

Такое можно видеть лишь во сне.

Студенты не ютятся в мезонинах.

Буфеты провонялись осетриной.

У лошадей в достатке есть овёс.

На корабле главенствует матрос.

И говорит «товарищ» капитану.

А лучшие поэты — хулиганы.

Есть правда категория людей,

Которые в особенном почёте.

Правительство заботиться о ней.

Никто не привлекает их к работе.

Я говорю про маленьких детей.

Сиротские дома и те хороши.

Здесь нету обездоленных Гаврошей.

О счастье их с трибуны говорят.

Для них на море строят лагеря.

Печатаются красочные книжки.

С газетами не бегают мальчишки.

Зачем их этим делом нагружать?

Ведь для газет поставлены киоски.

Их можно и бесплатно почитать.

Для этого на улице есть доски.

Здесь равенство царит и благодать.

Никто не остаётся без опеки,

А правда стоит только три копейки.

Цена ей, правда, меньше, чем алтын.

А хочешь правду — загляни в торгсин.

Там можно и обуться и одеться,

И думать о своём счастливом детстве.

Тут всё, что может подарить земля:

Икра, копченость, ананас зелёный,

Колбасы, апельсины, трюфеля

За марки, франки, доллары и кроны.

Здесь нету места только для рубля.

Сумели коммунизм построить ныне,

В одном отдельно взятом магазине.

Сбылась людей заветная мечта,

Повсюду благодать и чистота.

А в прочих магазинах крик и давки,

Грязь, вонь и голые прилавки.

Не только за валюту пища есть.

Имеется буфет для бюрократа,

Но нужен властный дядя или тесть.

А если ты, к примеру, литератор,

Имеешь право дёшево поесть.

При этом очень вкусные обеды,

Предложат в ресторане «Грибоедов».

Где скатерть, и салфетки, и цветы.

Тебя за стол усадят, если ты

Почтенный критик, или же издатель.

Но нужно доказать, что ты — писатель.

А кто писатель? Непростой вопрос.

Его решить не может парабеллум,

Твои заслуги и огромный рост.

Литература непростое дело,

И тут не доказательство твой нос.

Ты можешь написать о мёртвых душах.

Никто об этом и не будет слушать.

Ты должен заявить про свой талант,

И мало просто написать роман,

Или рассказ об Аннушке на шее.

Писатель — кто регалии имеет.

Без документа ты не должен жить,

Но если у тебя в кармане «ксива»,

Имеешь право, сытно есть и пить.

Не жаться возле входа сиротливо,

И в «Грибоедов» Гоголем входить.

Хоть люди все до равенства охочи,

Те, кто с мандатом, те ровнее прочих.

Признает государство твой талант,

И сразу расторопный официант,

Доставит чай, и даже что-то к чаю.

Ты соль земли в стране, где все читают.

Размышления Азазелло

Закончен бал, погашен свет огней.

Сверкая, словно новая монета,

На перекрёстке света и теней,

Сияет крыша в дымке предрассветной.

Я и Мессир находимся на ней.

Раскинулась Москва как на ладони.

В изношенном потёртом капюшоне,

Стоит старик угрюмый и седой,

Мотая кучерявой бородой.

Бормочет старец про добро и благо.

Всё стерпят наши уши и бумага.

Людей ведёт не благо, а порок.

Кому такая истина не ясна,

Суровый назидательный урок,

Судьба им преподносит ежечасно.

Но им образование не впрок.

Неужто вправду Бог  себе подобно,

Создал людей никчемных и греховных?

Он обвинил в паденье Сатану,

И должен осознать свою вину.

Свои промашки отрицать не гоже.

Ведь Демона Господь придумал тоже.

Непобедимость Бога не видна,

Пока грешит без наказанья кто-то.

Стократ Творца честнее Сатана.

Всевышний ходит в маске доброхота,

А Князю тьмы личина не нужна.

Его проделки наперёд известны.

Хотя за всё в ответе Царь Небесный.

Творил Он всё, а значит Зло, создал,

И Дьяволу позволил править бал.

Он людям посылает искушенья,

Чтоб после обвинять в грехопаденье.

А человек, как ни печально, слаб,

Труслив и лжив, и меркантилен тоже.

Не вырваться ему из цепких лап

Нечистой силы. Жалок и ничтожен,

Своих пороков и желаний раб.

Хотя на лесть и блуд людишки падки,

Присутствуют достоинства остатки.

Есть в человеке наряду со злом,

Какое-то душевное тепло.

Хотя своя сорочка ближе к телу,

Но человека можно переделать.

Не зря Миссию посылал Отец.

Толпа его учению внимала.

Но как всегда печален был конец.

А я смотрю на этого фискала,

И думаю: — какой же он глупец.

Те семена, что божий Сын посеял,

Легли на камни Левия Матвея.

Отбросив подать, бедный пилигрим,

Ходил с клочком пергамента за ним.

Всё повторял с усердьем попугая,

Учение Его, не понимая.

Не помня наставленья Иешуа,

Он на Мессира смотрит исподлобья.

Горя, как два бушующих костра,

Глаза Матвея источают злобу,

Забыв, что он на стороне добра.

Га-Ноцри только светлый образ видел,

Ни на кого, не затаив обиды.

Он всех прощал, считая, что Пилат,

В страданиях Его не виноват.

И будучи распятым, над горою,

Улыбкой встретил Марка Крысобоя.

Ходил бы собирать как прежде дань,

Не силясь отличать от света тени.

Кто может провести меж ними грань?

Перед Светилом в трепетном волненье,

Закрыв глаза, чтоб не ослепнуть, стань.

И за спиной полоска почернеет.

Чем больше света, тем она темнее.

Свет с тенью, словно мысли и слова.

Их не разнять, как решку и орла.

Магнита полюса, слепую веру,

Порвать не по зубам и Люциферу.

Уверовав в набат, мы слышим звон.

Хотя уснул звонарь во мраке ночи.

Но в боль не верим, издавая стон.

А если встретим Дьявола воочию,

Мы не хотим признать, что это Он.

Мы ломимся в незапертые двери,

Не замечая то, во что не верим.

Философы лишь тратят время зря.

Постичь непостижимое нельзя.

Ведь даже жизнь свою, пройдя до края,

Мы истины, увы, не понимаем.

Размышления кота Бегемота

Искрится серебристая Луна.

Земля передо мной как на ладони,

Сиянием её освещена.

Несутся огнедышащие кони,

И впереди владыка Сатана.

А с ним его проверенная свита,

И новенькие — Мастер с Маргаритой.

Сегодня под сиянием Луны,

По воле Бога все мы прощены.

Вцепившись в гриву огненной кобылы,

Я вспоминаю, кем мы раньше были.

Я был пажом когда-то и шутом.

Фагот непобедимым был и смелым.

Носил доспехи, меч и щит с гербом.

Алхимиком учёным Азазелло,

А также звездочётом и врачом.

Как молоды мы были, и не скрою,

Дружили так, что не разлить водою.

И все мы (злые козни Сатаны),

В одну девицу были влюблены.

Мы были без ума от этой девы,

Она была из свиты королевы.

Была она прекрасно сложена,

С медовыми горячими устами,

И запахом, пьянящим без вина,

Искрящимися чёрными очами,

Но к нам троим, как льдинка холодна.

Крепка мужская дружба, нерушима,

Пока не появляется фемина.

Завоевать её никто не мог.

Она была как ангельский цветок.

И каждому из нас мечталось сразу,

У алтаря в свою поставить вазу.

Как я пытался девушку привлечь.

Считал, что лира всё-таки уместней,

В любви, чем фолиант и острый меч.

Поэтому я пел всё время песни,

И говорил ей пламенную речь.

Фагот как рыцарь раза три-четыре,

За честь её сражался на турнире.

А Азазелло, глядя в телескоп,

Надеялся составить гороскоп,

Который обозначит час и дату,

Когда Фортуна будет благодатной.

Желание у каждого из нас,

Надеяться на встречу с Синей птицей.

Мы верили — пробьёт счастливый час,

И губ бутон улыбкой озариться.

Но вдруг внезапно, словно свет погас.

Откуда-то явился Чёрный рыцарь,

И закружилась голова девицы.

В мгновенье ока, отобрав покой,

Пронзил девичье сердце, как стрелой.

Реальной стала страшная угроза —

Без лепестков остаться дивной розе.

А девушка, как глупый мотылёк,

Порхала и летела без опаски,

На тот коварный жгучий огонёк.

Лукавому ему дарила ласки.

И было ей несчастной невдомёк,