Бесплатный фрагмент - Чистовики любви

Ссора разных полюсов

Сиреневая полоска на стыке обоев сужалась до тонкой ниточки. Стоило чуть приоткрыть глаза, как она вырастала в широкую ленту: бери и завязывай банты. Но бантов, музыки, солнца и радуги не хотелось. Не до праздника.

Маша плакала.

Она лежала в своей комнате весь вечер, ночь, утро, и только горькое всхлипывание говорило о том, что Маша ещё жива, но ей очень плохо.

В доме никого не было. Айфон понуро молчал. Если не считать звуков ноток от идиотских смайликов Ивана.

Родители с раннего утра прошлой пятницы уехали в Испанию. Они были помешаны на творчестве Сальвадора Дали, не один год копили деньги на поездку к Пиренеям, звали дочь, но Маша отказывалась под разными предлогами. Впереди контрольная по химии, соревнования по плаванию, подготовка к олимпиаде: чего только не придумаешь, когда от сюрреализма прошлого века просто-напросто тошнит. А длинноногие слоны, розы в пустыне и лицо Рузвельта с голой тёткой на щеке вызывают рвотный рефлекс.

Но обижать маму с отцом не хотелось. Вот Маша и нашла очередную отговорку, отправила родителей одних, а сама осталась под присмотром деда-профессора. Семён Сергеевич Таранов любил внучку, уделял ей посильно время, и всегда был рад видеть у себя дома. Сегодня профессор заседал в президиуме очередного симпозиума по проблемам экологии мозга, и обещал вернуться только к вечеру.

К обеду она наревелась так, что опухли глаза и щёки. Пасечники без маски отдыхали на фоне отражения в зеркале, где Маша себя и увидела. Опухшие щёки с зарёванными щёлками глаз в обрамлении растрёпанных бессонной ночью каштановых волос напоминали Мадонну-растряпуху, а не московскую десятиклассницу. Она решила взять себя в руки, принять душ и категорично отвлечься. Дед всегда ей советовал «меняй сферу деятельности, когда невмоготу». Отвлечься в квартире у деда было легче простого: загляни в библиотеку или открой ящик секретера, там в любой папке, на кассете или флэшке, книге или статье найдешь для себя новый неизведанный мир.

Когда Маша была совсем маленькая и часто болела, её оставляли у деда в кабинете лечиться. Она пила чай с калиной и медом, ела варенье, слушала рассказы Семен Сергеевича, открыв рот. В это время туда умудрялись залететь лекарства, рыбий жир, витамины, и через несколько дней девочка выздоравливала. В семье так и считали: дед, прежде всего, доктор, а потом — профессор.

В школьные года она попадала сюда нечасто, последний раз оставалась здесь года три назад. А сегодня — за неделю до предстоящего празднования своего пятнадцатилетия.

Маша включила айпад и открыла сайт деда. Там, в глубине разветвленной многоярусной структуры существовало небольшое местечко для литературных опусов Таранова. Именно там она прочитала притчи и сказки деда, увлеклась его фантастическим детективом «Нано-коллайдер» о приключениях третьеклассников. Рядом нашла в своё время ответы на волнующие девочку вопросы в годы полового созревания (и сейчас, нет-нет да заглянет по постоянной ссылке со своего ноутбука).

Опухшие глаза мешали читать, и Маша уныло легла на кушетку. Грусть не проходила, и она решила переключить сознание на вчерашнее утро.

Почему они с Иваном в будний день собрались в зоопарк? Ответ найти сложно. Но решение одноклассников, знакомых полжизни, созрело мгновенно, и осуществить его было делом пяти минут.

Для чего существуют каникулы, как не для тусовок? Пошли вдвоём и, как всегда, много говорили, смеялись. Хохотали над белым медведем, который гонял по вольеру медведицу. А потом она прогнала белого гиганта, и принялась забавляться с медвежонком. Игры животные взяли у людей, или наоборот, теперь не отличишь — они такие же интересные! Запомнилась окраска высоченного жирафа с огромными чёрными глазами-фонариками. Повеселили своим криком мартышки и сивуч.

На выходе зашли в «Шоколадницу». У Ивана были свои деньги. Убеждал, что заработал курьером. Врёт, наверное, мать дала на карманные расходы. Кто возьмет на работу долговязого ушастого подростка, с обувью сорок четвертого размера, который умеет только ходить, а бегает на физкультуре только на тройку? Курьер… Смешно.

Сидит этот «курьер» за столиком напротив Маши, а взгляд его прыгает по во все стороны на разных девушек: на чужие ножки, грудь, на глаза, и… куда угодно! Её просто взбесило такое поведение. «Ну, понятно, столько уже знакомы, в одном классе сто лет сидим за соседними партами. Но что бы так откровенно пялится на каждую посетительницу кафе?! Готова была его убить при всех.

Главное, говорит, что он ведёт себя так постоянно, просто я этого не вижу, так как иду рядом, и не попадаю в его поле зрения. Придумает же… Тестостерон, мол, в нём играет! На пике гиперсексуальности задержался! Дурак малахольный… Начитался всякой галиматьи или порнухи не донасмотрелся».

— Почему мне так не везёт? — Маша села на кушетку, плотно обхватив колени руками, и стала ритмично раскачиваться. Так она плакала в детстве, и привычка сохранилась до сих пор. Когда надоедало покачивание вперёд и назад, она вставляла в уши наушники от плеера. Плакала и качалась в такт мелодии. Если музыка была минорной, то через одну-две песни рыдала ещё сильнее.

Сегодня Маша решила не включать музыку, которая выжимала из неё не просто слёзы, а целые ручьи, заливающие наволочку и пододеяльник. Обычно они прекращались так же неожиданно быстро, как и начинались. Сама остановить их Маша не могла.

Тишина в комнате заставила вспомнить всё по порядку.

После зоопарка она отправились с Иваном к Алисе. Вечером, в уютной квартире отца её лучшей подруги, который оставил семью три года назад, друзья решили организовать вечеринку под дежурным ником «Страна чудес». В этот раз — в честь международного дня поцелуя. Иван взял такси, чтобы не кружить по городу с тремя пересадками: две на метро и, в придачу, троллейбус, — и через час они были в компании Алисы. Пробок после обеда немного, доехали они с удовольствием на заднем сиденье, тренируясь целоваться на тех светофорах, где горел красный свет.

Чудеса на вечеринке начались с первой минуты. Подруга с грудью третьего размера, ярко накрашенными губами, которые напоминали героинь открыток двадцатых годов прошлого века, неожиданно решила, что все, кто пришел сегодня в гости, просто обязаны целоваться. И не только девчонки, как было принято в этой компании, которые при встрече прикладываются щечками пару раз по-европейски. (Алиса ездила два раза в Бельгию и помешалась на местных традициях. Ещё насмотрелась интернета, и решила «привить всем европейский лоск», как она говорила. Алиса сама стала так приветствовать знакомых, и те потихоньку привыкли к новому общению).

От мальчиков в этот день она требовала настоящих поцелуев. Почему-то называла их французскими! А пример показала с Иваном, у которого обхватила губы своими, и смачно, долго, с закрытыми глазами приникла к ним.

Иван, сломав глаза о посетительниц в «Шоколаднице» (Маша ему этого до конца не простила!), даже не сопротивлялся. Наоборот, он обнял Алису за талию и закрыл глаза от удовольствия… Так продолжалось почти минуту, и кое-кто из гостей принялся вести отсчёт, как на свадьбе! Досчитали до десяти, и только тогда Алиса оторвалась от Ивана. В этой «Стране чудес» сразу закричали «Чудо! Чудо!», но настроение Маши упало ниже ватерлинии, как часто повторял Иван. Теперь эту ватерлинию она почувствовала сама, и нарисовала в собственном воображении светло фиолетовой губной помадой, которая осталась на губах Ивана.

Праздник «страны чудес» пошел дальше по сценарию Дарины — соседки Алисы, с которой Маша прежде не встречалась. Эта заводная, громкоголосая, весёлая девочка из соседней школы, постриглась налысо ещё в прошлой четверти. Накануне нарисовала себе татушку на затылке и темечке, вставила необычно большой гвоздь в проткнутую под него ноздрю, и фейерверком несла свою необузданную фантазию.

Дарина очень быстро увлекла большинство парней и девчонок играть в бутылочку, потом в фанты, ручеёк… Мгновенно начались какие-то карнавальные игрища, в которых Маше стало неинтересно. Она ушла на кухню, и обняла серого Пуха — кота Алисы. Этот огромный увалень не замечал громкой музыки, толкания, включения и выключения света, хлопков дверей. Целыми сутками он лежал на мягкой подстилке, и только изредка приоткрывал один глаз. Так он поощрял и Машины поглаживания.

Праздника она не замечала. По-прежнему улыбалась, тянула через соломинку коктейль, разговаривала с ребятами, которые каждую секунду забегали то за водой, то за ложкой или салфетками. Но делала она это как-то сумрачно.

Чуть позже появилась Тося — старшая сестра Алисы. Маша с ней заперлась в одной из комнат, где они обсудили крой нового летнего сарафана, который студентка третьего курса вычитала в life internet журнале. Интересные детали сложно было прострочить, а у Маши — опыт, её мама в свое время учила портняжному мастерству. На каникулах в прошлом году Маша даже подрабатывала в коммерческой фирме отца, отстрачивая летние женские платья. Вот сегодня эти знания и опыт пригодились.

Тося поцеловала младшую подругу за помощь и в честь сегодняшнего праздника. Маша тут же вспомнила об Иване и Алисе, которые ни разу не объявились на кухне. Антон — Алискин бой-френд, по словам Тоси, разругался с ней в дрыбадан, и теперь никому не известно, помирятся они или нет. Парень пару раз заходил мрачнее тучи на кухню. Однажды, чтобы взять штопор, второй раз — хотел выпить какую-то гадость из фляги в холодильнике.

Маша вышла в зал, где все танцевали, а там «голубки» — лучшая подруга и друг Иван — витают в медленном танце. Эта картина решила всё окончательно. Оставаться в компании стало невозможно.

К счастью, Тося собиралась в ночной клуб, и Маша напросилась вместе. Правда, красный «Ниссан» доставил её только до метро, потому что Тося ехала со своим молодым человеком дальше. Маша поспешила домой.

Какое-то время от Ивана шли СМСки одна за другой, потом он пытался звонить, но было поздно: Маша демонстративно не реагировала на его СМС и звонки. Только один раз он подключился, и она успела сказать, какой он идиот, не дав произнести в ответ ни слова. Зачем слушать никому не нужные оправдания?!

Дома мобильник она отключила вовсе, и завалилась на кровать вся в слезах…

***

— Вот влетел, так влетел… — Иван скрежетал зубами, но шёл по ночному городу вместе с Антоном. Точнее шёл Иван, а Антона надо было тащить. От выпитого натощак спиртного, парня так развезло, что в метро его не пустили. А оставлять товарища одного — не в правилах мужчин. Иван, как медбрат на фронте, взвалил на себя Антона и медленно, но уверенно продвигался к дому. Плеер выдавал хороший ритм, и по пустым тротуарам двигаться было легко, но, правда, обидно. Машин телефон молчал, с Алиской они поссорились, Антон напился, как последнее ЧМО. И во всем, оказывается, виноват был Иван.

Алиса мстила Антону из-своих девичьих непоняток. Сама же позвонила накануне Ивану и предложила совместной игрой в любовь на людях заставить Антона ревновать. Тот купился на этот трюк быстро, но вместо того, чтобы устраивать разборки с Иваном или мириться с Алисой, выпил бутылку шампанского втихую и наглотался спирта из фляги в холодильнике. Парня «повело», и его выпроводили…

Алиса на прощание заявила, что Маша с Тосей уехали в ночной клуб, а о своем розыгрыше Антона, оказывается, не предупредила подругу. Теперь Маша наверняка обиделась. После зоопарка она и так расстроилась ни с того ни с сего, когда он улыбнулся какой-то официантке. А теперь ещё эта история. Обидно до слез!

«Почему девчонки такие тупые?! Женская психология — наказание мужчине. Как теперь ей объяснить, что ничего с Алинкой у них не было, и глаза он закрывал от отвращения, и представлял на её месте другую?»

Иван аккуратно пристроил Антона на лавочку в сквере и сел отдохнуть сам. Первый же глубоких вдох принес запах нитрокраски. В свете луны блестело несколько банок, ведро, кисти. Он привстал, провёл рукой по брюкам: пальцы тягуче липли от краски.

«Угораздило же! Теперь штаны надо выбрасывать, а Антона — всего, — он снова сел на лавочку, огорчённый неизбежностью. Помешал кистью в ведре. Под жёсткой коркой застывшей нитрокраски булькнуло достаточное большое её количество. — Надо извиниться перед Марусей — это понятно. Но что делать, если она меня не слышит? Не отвечает на телефон? Даже не СМСит! Один раз наорала, назвала идиотом и мобильник отключила… Лучше бы я с Антохой напился! Лежали бы сейчас рядом на скамейке, и липли бы мы к невысохшим доскам, как банные листья к…»

Он вспомнил, как на вечеринке в «стране чудес» Дарина придумала в честь дня поцелуя еще объяснения в любви. Он искал для участия в конкурсе Машу, но та заперлась с Тосей, а оттащить от швейных дел, как ему было давно известно, её было невозможно. Там, на конкурсе, прозвучала хорошая мысль о сюрпризах, которыми надо радовать друг друга. «Надо будет Марусе сюрприз сделать, вот только Антона домой доведу за гаражи, а потом и сотворю «чудо»…

Метро давно не работало, денег на такси не осталось, и вернулся домой Иван только под утро. Мать, конечно, поохала, повздыхала. Но не ругала — в этот раз он предупредил её по телефону о сложившейся с ним вечером ситуации и волноваться не позволил.

***

Слёзы опять подступили к глазам, и Маша включила любимых Толмачёвых. Ещё на первом Евровидении она слушала близняшек с удовольствием, а потом собирала все их песни. Сейчас, когда девочки выросли, и с блеском выступили во взрослом конкурсе, Маша была без ума от профессионального пения. Жаль, что английский чуть хромал, но «нет людей без недостатков, а без придурков жизнь скучна», как любит повторять дед.

И опять мысли побежали к этому придурку Ивану… А потом и слёзы в ту же сторону… Маша пошла в ванну и приняла душ, заварила кофе и уселась перед монитором.

«У деда появилась новая повесть „Чистовики любви“. Интересно, а почему не „Черновики“? В его времена всё бумага терпела, а сейчас word и pages сами текст правят. Только успевай слова и знаки вводить!» — отметила про себя Маша, и привычно взобралась в широченное дедово кресло, сделала глоток кофе и принялась читать. Слово за слово окунали её в юность родного деда, а читать мемуары о родственниках — всё равно, что смотреть семейный альбом: всюду ищешь себя.

Новое чувство

Рассказать о бакинском дворе так же сложно, как вместить человеку в одно слово любовь, счастье и радость всех своих соседей. Бакинские дворы были необычайно интересными по своему составу и отношениям жителей. Здесь все люди знали друг друга до третьего колена, изо дня в день здоровались и прощались, рожали и умирали, женились или отправляли в армию. Во дворах звучала многонациональная речь, в которой бисером рассыпались армянские, азербайджанские, еврейские и украинские словечки, нанизанные на ниточки русского языка.

В то время считалось, что СССР состоит из пятнадцати союзных республик, но знатоки добавляли: плюс «Одесса — мама, Ростов — папа, и Баку — сын, да-а». Это протяжное «да-а» бакинцы произносили при случае и без. Так же, как и обращение «ара» или «ада», которое наподобие «эй!» звучало в русском языке. «Ада» употребляли те, кто был старше, и в основном — азербайджанцы. «Ара» говорили молодые люди при разговоре с ровесниками. Чаще — армяне, у которых существовало ещё и мужское имя Ара — «прекрасный, красивый». Иногда во дворах можно было услышать приятное слуху добавление «джан». Его переводили, как «родной»: мама-джан, Вова-джан или Аня-джан звучало довольно мило и ласково в бакинских семьях.

Почти полвека разделяют детство и то время, когда пишутся эти строки. С годами многие лица жителей бакинских дворов стёрлись, а иные соединили в себе качества нескольких человек. Города и годы, как известно, меняют людей, но только в юности остаются те сливки, которые хочется пить всю жизнь. Обрастая друзьями и переездами, в памяти сформировался тот чудесный двор детства, где маленькие дома из ракушечника на улице Советской, городская окраина хрущёвок четвертого микрорайона и стройные современный подъезды проспекта имени Наримана Нариманова стали одним добрым и светлым воспоминанием. А мальчишки и девчонки, как перемешанные в бумажном пакетике цветные леденцы, поменялись именами и прозвищами, местом жительства и характером, победами и поражениями. В памяти живет свой двор с забавными людьми, их историями, любовью и дружбой.

О жизни бакинских ребят в таком дворе и пойдет речь в этой повести…

«Здравствуй Вика!

Вот уже прошло два дня, как я расстался с Черным морем, стройными, гордыми, высокими тополями,…».

Семён уже битый час писал письмо девушке, с которой познакомился летом в пионерском лагере. На это черноморское побережье, покрытое мелкой галькой, с высоченными тополями и кустами акации вокруг, он летал уже третий раз. Первая и вторая поездка были еще в далёком детстве, когда он ходил в четвёртый и пятый класс. Тогда группу в сотню мальчишек и девчонок везли на поезде под присмотром старших. А в эту смену он попал благодаря мощному ходатайству отца, который с мамой собрался в санаторий. Сына оставлять одного родители не хотели, и правдами-неправдами закинули на месяц к пионерам. Таких старшеклассников в смене было лишь несколько человек, а все остальные ребята — гораздо младше. Переход в девятый класс, и прощание с пионерским возрастом отрубали ему возможность отдыхать на каникулах в лагере этой южной республики. Семен прекрасно понимал, что такого великовозрастного пацана больше никогда не примут в какой-либо отряд, если только он в пионервожатые случайно не забредёт. А такой расклад событий возможен, но маловероятен.

Семен как-то год поработал пионервожатым в своей школе с шестиклассниками, где линейки и сборы, собрания и салюты особого рвения у него не вызвали. Ему интересней было в команде ровесников, чем с мелюзгой. И щелбан малолеткам не дашь — пионервожатому так нельзя поступать, и с уроков не сбежишь — пример им надо показывать. Он пошёл на эту каторгу только из уважения к старшей пионервожатой школы — товарищ Элладе, — которую уважал безмерно, и не мог ни в чем ей отказать. В итоге получил опыт, который никогда не проходит впустую.

Семён или Сэм, как его нередко звали друзья, слыл самым бойким и энергичным мальчишкой во дворе, где он жил последние пятнадцать лет. Невысокого роста казачонок родился на Кубани, прожил там пару лет, и переехал с родителями на постоянное место жительство в Баку.

Семён напоминал внешностью шустрого старичка с крупными чертами лица, чей лоб постоянно был усеян мелкими подростковыми прыщами, а над верхней губой пробивались редкие усики.

Его считали авантюристом за постоянное извержение идей своим друзьям и соседям: звал к морю, играть в КВН, защищать свободу в латинской Америке. Семён неплохо рисовал, с чувством пел, любил походы, участвовал в соревнованиях по футболу и волейболу, плавал на байдарке и ходил в спортивные секции. Без него не обходилась художественная самодеятельность и районные олимпиады, он точно знал, когда и где выступают известные артисты в городе. Знаток анекдотов, парень был душой компании, а девчонки прощали ему невзрачную внешность за щедрость, доброту и желание каждому человеку помочь. Кличку Сэм он получил после того, как принес во двор американские сигареты, а потом долго ходил с пустой пачкой, где английскими буквами была написана марка — «Pall Mall».

Семён почесал шариковой ручкой затылок, очередной раз задумался, и вышел на кухню — с письмом ничего не получалось. Он набрал ковш воды из-под крана, выпил большими глотками половину и поймал мысль. Быстро прибежал к столу в своей комнате, пока бабушка не предложила поесть (она только и делала, что готовила с утра до вечера супчики, котлетки, компоты и пыталась его накормить тем, что считала нужным съесть в данный момент), и стал сочинять.

«Я рассказал дома о тебе маме. Я хотел объяснить ей всё, но разговор не получился. В голове всё перепуталось и ничего не смог объяснить толком. Единственное, что мне посоветовала мама, так это что, если у меня что-то серьёзное, я должен положиться на время. Ты даже, наверное, не представляешь, как я хочу, чтобы всё это осталось. Чтобы даже через много лет я сказал то, что думаю теперь.

Я не хочу, чтобы забылось всё то прекрасное, что связано с тобой. Как ужасно быстро пролетел этот месяц. Я даже не представляю, что смогу ждать целый год. Но я сделаю всё, чтобы то, что я испытываю, сохранилось. Я ни разу не говорил, что я тебя люблю. Возможно, я и сам ещё толком не знаю, что это такое. Может быть, ещё очень рано это говорить, потому что всё ещё впереди. Ведь я ещё совсем ребенок и всё, что я пишу, глупо. Но я не хочу в это верить…»

Семён задумался: «Стоит ли об этом писать? Грамматических ошибок получается слишком много. Искать синонимы, правописание которых известно, долго и скучно. Конечно, черновик письма всё стерпит. А как такое отправлять? Что я могу дать этой девочке? Тысячу раз себя спрашиваю, а ответов не знаю. Я учусь в девятом классе, и она — в девятом, нам по 15 лет с разницей в полгода. Впереди ещё весь девятый и выпускной десятый класс, а там институт… По крайней мере, Вика о нём мечтает».

Он вспомнил её голос, как она говорила на прогулках под кипарисами и тополями, нежные шелковистые волосы и большие доверчивые карие глаза. Почему-то в людях Семён в первую очередь обращал внимание на глаза: добрые или злые, красивые или мелкие, глупые или хитрые. По ним лучше всего видно, что за человек рядом.

Семён достал фотографию, которую Вика подарила на прощание, посмотрел тысячный раз на её грустный взгляд, и поцеловал на снимке чуть припухшую нижнюю губку.

«Как было здорово её целовать у моря! Упиваться та-а-ким запахом, обнимать по вечерам! Немного морской соли, солнца и духов создавали такой аромат, который можно вдыхать вечно,» — он даже потянул носом воздух, но кроме жареной картошки с кухни вокруг ничем не пахло.

Почему ему так повезло в жизни? Понять было невозможно…

В «Салют», как назывался пионерский лагерь у абхазского поселка Дедушеры, он прилетел из Баку вместе с Аней и Серёжкой. Семёна в этот раз назначили старшим и подкинули двух попутчиков. Стройная невысокая Аня, его ровесница, больших проблем не создавала. Она жила на другом конце города, и седьмой год училась в балетной школе. У неё из-за этого пристрастия оказалась специфическая профессиональная походка — при движении носки ног устремлялись широко в стороны, как во второй позиции. Она всю дорогу рассказывала Семёну про балет, новые постановки, в которых участвовала, объясняла позиции, показывала «па» руками. Но голова Семёна шумела от самолета, барбариски не помогали при укачивании на взлёте, и он мечтал только об одном — скорее приземлиться.

Третьеклассник Сережка, которого доверили ему на время перелета родители «недоделанного довеска», по словам Ани, весь полёт бегал по салону, шумел, суетился, доставал Семена, стюардессу и пассажиров. Едва все трое перешагнули порог пионерского лагеря, Сэм сдал вожатым вечно шмыгающее носом и задающее тупые вопросы «рыжее чудо природы», как он сам звал всю смену этого конопатого земляка.

Аня всю дорогу не только ворковала о балете, но и строила глазки. Похоже, Семён ей нравился, да только ему было скучно с балериной и знатоком оперы. Футболом и волейболом она не занималась, в Баку только и делала, что ходила в музеи, читала не приключенческие романы, а стихи. Он представил себе на минуту, что основное время в лагере придется проводить с ней, и настроение сразу упало.

Правда, ему понравился рассказ о жизни неизвестного Семёну слепого поэта Эдуарда Асадова, рассказанный Аней. Она прочитала ему строчки из стихотворения «Сатана», которые врезались в память:

Ей было двенадцать, тринадцать — ему.

Им бы дружить всегда.

Но люди понять не могли: почему

Такая у них вражда?!

Он звал её Бомбою и весной

Обстреливал снегом талым.

Она в ответ его Сатаной,

Скелетом и Зубоскалом.

Когда он стекло мячом разбивал,

Она его уличала.

А он ей на косы жуков сажал

Совал ей лягушек и хохотал,

Когда она верещала…

На следующий день после прилёта начальник лагеря собрал старших по возрасту ребят, среди которых оказался Семён. Инструктаж опытного педагога, который двенадцать лет руководил этим заведением, был по-военному краток: не курить, не пить, за порядком следить, малышей не обижать. Иначе, комсомольский билет на стол, в два часа — расчёт, утром нарушителя, независимо от фамилии и должности родителя, выгонят из лагеря. Великовозрастные пионеры ухмыльнулись, закивали головами, но каждый имел своё мнение на этот счет. Серёга совсем не собирался отказываться от курения, ему удалось привезти в лагерь несколько пачек, которыми он хвастался в палате. Игорь, как оказалось, был не прочь выпить, и не раз потом предлагал Семёну поддержать компанию.

Оказалось, что комсомольцами в этой смене были только Семён и Аня. Их оставили в пионерской комнате и предупредили, что от общественной работы уклониться будет невозможно. Остальных отправили в первый отряд.

Через минуту-две — не больше — в дверях показалась новая группа ребят. Они со смехом валились в пионерскую комнату, рассеялись на свободные места и тут… появилась Она.

«Вот красавица, так красавица… Вроде обычная девчонка в синей юбке-трапеции. Черные длинные волосы, убранные со лба. Легкая белая рубашка с аккуратно завязанным алым пионерским галстуком. Такая вся стройная, правильная, чистая. — Семен вздохнул в своих воспоминаниях и загрустил. Почему-то в такие минуты в нем просыпался поэт, и вычурные метафоры сами по себе куролесили в голове. — Её огромные глаза притягивали так, как влечёт к себе карибский жемчуг или горный хрусталь искателей драгоценностей! А какая у неё тонкая лебединая шейка, изящные, как у лани, руки. Тьфу! Какие у лани руки? У неё же копыта! Вот, чёрт, как понесло, замечтался-заговорился»…

Что-то потом убеждённо твердила старшая пионервожатая и воспитатели, шли какие-то споры между взрослыми и пионерами, а Сэм запал на Вику, как Тузик на грелку (так ему за обедом о первой встрече «влюбленных идиотов» рассказывала своими словами Аня). Семён сидел в углу, смотрел только на Вику или в пол и молчал. Пару раз ответил что-то невпопад начальнику лагеря на будничные вопросы, и этого оказалось достаточно, чтобы Семёна включили в состав совета, а Вику выбрали председателем этой дружины. Аня ему говорила, что планировали назначить Семёна, но неадекватное поведение «влюбленного подростка, с гормональным дисбалансом перевесило чашу весов не в его пользу.» (Опять же, по словам недовольной Ани, с которой они через месяц возвращались самолетом в Баку).

В тот же день Семёна выбрали еще и председателем совета первого отряда. А это значило, что ежедневно на утренней и вечерней линейке ему необходимо сдавать Вике рапорт, смотреть в глаза и делать вид, что ничего между ними нет…

«Как это состояние можно объяснить маме? Если весь лагерь ежедневно наблюдал месячный сериал «Сэм + Вика =…», а они были в нём главные действующие лица. Что может показать время, если оно уже нас разлучило? Не жизнь наступила, а сплошные вопросы…».

Семён сидел в своей комнате поздним вечером, и рисовал на полях тетрадного листа в клетку море и чаек, солнце и облака. Письмо девушке писать оказалось сложнее, чем он думал. «Как же Дубровский? Или Татьяна Ларина? — спрашивал он себя, и сам отвечал. — За них думали писатели, а в жизни писать письма, все равно, что разгружать вагоны! — Семён скомкал очередной листок, выбросил его в пустой цветочный горшок, но не попал. Он не переставал ловить себя на ошибках в письме, и улетать в грустные воспоминания и печальные размышления. — Эти муки творчества непременно рано или поздно закончатся! Вот лист в клетку. Мои рисунки получаются за решёткой, а я — на свободе. Или наоборот?! Я — за решёткой, а чайки и море — на воле… Скорее, они — в той жизни, а я — в этой. А где Вика?!»

Тогда, в лагере, Вика и Семён жили новой, необычной жизнью: говорили, молчали, убегали ночью купаться в море под луной, ходили на пляж, играли в теннис, волейбол, футбол. Они танцевали по вечерам, броди вдоль берега моря, однажды победили в «Зарницу»… Если просто перечислять все, что было в тот месяц, то пальцев не хватит на руках и ногах. Но всё это было не так, как прежде. Каждый из них знал, что рядом есть другой. Семёну на глазах у Вики хотелось быть лучше, сильнее, быстрее, умнее. Так никогда с ним прежде не было.

«Или лагерь такой или я суетный. Опять повторяется история, да не так, как прежде,» — Семён вспомнил, как в первый свой заезд четыре года назад в этом лагере ему понравилась девочка. С редким и необычным именем Виолетта. Он переходил тогда в пятый класс, а она была на год старше. Её длинную толстую косу и широко открытые глаза он помнил долго. Казалось, что она не моргала совсем, а только смотрела на окружающих удивленным доверчивым взглядом. О ней он думал всю смену, а танцевал всего один вечер. Просто не умел тогда. Именно Виолетта научила его танцевать медленные танцы. — «Везёт мне на девчонок в пионерлагерях, как дуракам в лотерею».

Семён придвинул очередной лист бумаги и продолжил:

«…Но теперь я в Баку. К сожалению, мы доехали совсем без приключений.

Сейчас я решил заняться серьёзно учебой. Особенно английским. Хочется закончить последние классы так, чтобы отлично знать весь материал за 9—10 классы…».

«Надо добавить, что и русский стоит подтянуть», — подумал Сэм, взял с полки словарь русского языка, проверил в письме все ошибки, кое-что зачеркнул, немного исправил и переписал письмо набело. В голове мелькнула забавная мысль: «Лучше бы в письмах все смотрели на рисунки на полях, было бы интереснее и мороки меньше. И зачем только Аня сказала ему в самолете фразу классика, имя которого никто из них не знает: «Если в письме любимого начинаешь искать грамматические ошибки, значит, чувство погасло»?

Поход

Пойти в настоящий поход предложил Сашка. Что его на это толкнуло, никто не знал. Может темы по истории и географии, которые тогда проходили в школе. Или страсть к путешествиям, что волновала юную кровь. Теперь уже не важно. А то, что весь двор собрался идти пешком до Сумгаита, вот это было существенно. Мальчишки и девчонки озадачились едой, водой, ножиками, рюкзаками, фонариками, и целые сутки уговаривали родителей отпустить в поход без взрослых, одних.

Сашка-«Ништяк» появился во дворе позже других. Его отец построил очередную ГЭС где-то в Средней Азии, и после этого решил с семьёй осесть на родине родителей жены. В районе старой крепости у берега моря вся семья не поместилась, и Сашкиным родителям дали двухкомнатную квартиру в том самом дворе, где жил Семён.

Что-то в глазах Сашки было азиатско-татарское. Его мизинцы на руках чуть изогнулись при рождении (он говорил, что с силой рвался на свободу!) и поэтому кисть напоминала клешню краба. Сожмет руку при приветствии — взвоешь!

Говорил он мало, редко, но в точку, был крепким и сдержанным парнем, готовым всегда выручить друга. Когда дело касалось каких-то разборок, то Сашкина совесть и коронное словечко «ништяк» (в его понятии оно означало «хорошо», «правильно»), всегда подсказывали точный выход из самого сложного положения. Он ходил в секцию бокса, знал несколько приёмов самбо и считался в компании непобедимым.

Накануне похода Сашка с Валерой проверили начало предполагаемого маршрута, заехав на автобусе в посёлок Баладжары после школы. Они объехали гору, посмотрели снизу вверх на вероятный спуск группы, узнали короткую дорогу через железнодорожную станцию в сторону Сумгаита, и собрались домой обратным рейсом, как вдруг Валеру осенило:

— Есть мысль, и я хочу её осуществить.

Валеру во дворе все звали Артом. Высокий, чуть ссутулившийся от стеснения своего роста, он сходил с ума от… пластилина. Закупал коробки десятками, смешивал в однородную массу, похожую на глину, и творил. Арт лепил людей, предметы, животных, делал бюсты соседей и маски героев книг. Когда он демонстрировал свою очередную работу друзьям, то плечи его распрямлялись, кучерявая голова с собранными на затылке в хвост волосами поднималась недосягаемо высоко от шутливой надменности, и только весёлый прищур глаз над утиным носом выдавал своего пацана. Все соседи гордились его замечательными способностями и надеялись, что живут рядом с великим (в будущем!) скульптором. А сын лётчика-истребителя, родом из Белоруссии, сдержанно улыбался и поддерживал свой авторитет очередными творческими работами.

— Чего? — переспросил Сашка, который уже чувствовал себя ответственным перед друзьями за предстоящий поход. В нём просыпалось командирское чувство, которое он даже не пытался побороть. Капитан в спортивной команде, старший дружинник в школе, руководитель похода — всё это было ему привычным состоянием.

— Давай похохмим. Я высеку на скале что-нибудь этакое, старинное, а когда мы пойдем в поход, то «якобы случайно» найдём «творение древних»! Нашим покажем. Догадаются, что я рисовал или нет?

Долго никого уговаривать не пришлось. Сашка сказал своё «ништяк», и сам предложил художнику место для работы на спуске у горы. Там, с определённого ракурса виднелась пологая скала, которая со стороны города была не заметна в кустах акации и кизиловых деревьях.

Они подошли ближе к месту предполагаемого творения, и Арт стал прикидывать, как ему дотянуться к плоской поверхности скалы. Место, где ему хотелось работать, возвышалось на несколько метров от земли. Под руками не было ни лестницы, ни строительных лесов. Выручил Сашка. Он бегло оглянулся вокруг, и мигом подкатил пару пустых бочек из-под солярки к скале, залез на них, а Арту предложил встать ему на плечи. При такой самодельной пирамиде удавалось нанести рисунок примерно там, где планировалось. «Горный художник», как к Арту обращался снизу Сашка, довольно быстро сделал набросок мелом, и стал рьяно высекать контур оленя с ветвистыми рогами.

В известняке работа шла легко. Стамеска и стеки, что лежали в портфеле Валеры после занятий в изобразительной студии, оказались здесь очень кстати. У Сашки через десять минут загудели плечи, но он терпел из последних сил, не мешая Арту. Тот старался работать быстро, разулся, но, всё равно обоим приходилось не просто. Пришлось делать несколько перерывов, пока на скале не появилось симпатичное животное, чем-то смахивающее на героя нового мультфильма. Сашка забросал рисунок грязью и песком, потом Арт немного их растёр. В конце концов, издалека казалось, что рисунок старый-престарый и появился в глубокой древности. Они откатили подальше в сторону бочки, запомнили место с «шедевром» и не спеша двинулись домой…

Семён в подготовке к путешествию на север Апшеронского полуострова чувствовал себя спокойнее остальных. У него дежурный рюкзак висел на балконе. Положить в него бутерброды и залить флягу водой — дело двух минут. Главное, не забыть фотоаппарат. А в походе, по словам отца, от лагерных воспоминаний лета отвлечься «легче всего в новых впечатлениях».

Сбор путешественников назначили в шесть утра возле подъезда, где жил Сашка. Удалось вырваться не всем, родители не пустили большинство желающих в самостоятельное путешествие без взрослых. Только привычная команда: Сашка, Рауф, Сэм, Арт и Умник, — не первый раз собираясь вместе, отправилась гуськом за город. Немного опоздал Моня, которого сторожила бабушка. Он придумал версию, по которой едет на химическую олимпиаду в другой конец города, поэтому вернётся не скоро. Баба Соня сомневалась, охала и ахала, забрала у Мони рюкзак и выпроводила его из дома с одной шариковой ручкой. Для друзей Мони эти страсти были делом привычным, и через час легко и весело друзья поднялись на гору, разделяющую Баку и Баладжары.

Когда оказались на вершине и оглянулись назад, Генка спросил:

— А вы знаете, почему поселок внизу так называют?!

— Такие заморочки помнишь только ты, Умник! Колись… — Сашка и Сэм начали медленно спускаться вниз, но ответ друга их заинтересовал. Притормозили.

— Двести лет назад на эту гору с противоположной, правда, стороны забирались русские офицеры. Прапорщик, который первый сюда влез, вытер пот со лба в сорокоградусную жару и внятно произнес: «Блин, жара».

— Наверное, не «блин», а что-нибудь похлеще! — кивнул Моня, цепляясь за острые камни. Он был типичный еврейский мальчик, удивительным образом похожий на кукольного Гурвинэка из чешского мультика. Только чубчик у него был чёрненький. С четвертого класса Моня ходил в настоящем мужском галстуке и аккуратно выглаженной белой рубашке, чем заметно отличался от всех ребят во дворе и школе. Игра на скрипочке, как обязательное национальное условие успешного существования этого мальчика, доставала нудным скрипом гамм всех соседей во дворе в первый год его учебы. Позже, с годами, соседи привыкли, и аплодировали его удачным пассажам на балконе. На первый взгляд Моня казался маменькиным сынком, но только внешне. Внутри этого парня жили тысячи чертей, и он был готов на любые авантюры.

— Может быть, я рядом не стоял, — Умник двинулся вниз. — Но с тех пор этот поселок внизу называют «Баладжары»…

У самого подножия, недалеко от вчерашнего «шедевра», который отчетливо смотрелся с этой точки, Сашка остановился и дождался остальных. Как только вся компания собралась вместе, он повернулся в сторону горы и с каким-то настоящим удивлением, будто увидел контур оленя впервые, произнес:

— Ара, смотрите! Это что?! Древняя наскальная графика? — он стоял напротив скалы, где Арт вчера выбивал контур животного.

— Это рисунок пещерный людей! — первым рассмотрел «шедевр» Моня. — Они всегда после охоты рисовали животных на стенах пещер. Кого убьют, того и нарисуют! Я в атласе видел.

— Ара, точно! — заволновался Рауф. Он подошел ближе и, пользуясь своим ростом, дотянулся до копыт. Пощупал камень и зачем-то понюхал пальцы. — Мы — первооткрыватели, да-а?! Пойдем, заявим в музей, нам премию дадут!

Арт и Сашка стояли рядом, поддакивали друзьям и делали вид, что это очень интересный и значимый для истории момент. Сэм убежденно доказывал, как им всем повезло, что никто прежде не видел этот древний рисунок. Он даже сфотографировал оленя, а Моня с Рауфом стали делить будущую премию. Генка стоял в стороне и протирал запотевшие линзы. А когда надел очки, то громко засмеялся:

— Не премию дадут, а по ушам!

— За что?!

— За то, что вводим в заблуждение мировую общественность. Любой археолог и зоолог скажет, что таких оленей никогда в природе не было. Они появились несколько лет назад в мультике «Серебряное копытце» на Мосфильме.

Что-что, а говорить умные вещи он умел, да и знал почти всё на свете. Отличник, он и есть отличник. Кличку «Умник» Генка получил ещё в первом классе. Про него соседи говорили, что родился он не в белой сорочке, а с золотой медалью на шее. Если кто и был отличником по жизни, так это он. Мало того, что за 8 классов у этого Умника не было не одной четвёрки, талантливый парень ещё умудрился окончить музыкальную школу по классу фортепьяно и замечательно научился играть на гитаре. Поправит указательным пальцем очки на переносице, как тот юный герой из «Неуловимых мстителей», сложит свои пухлые губки бантиком, и как выдаст высоким тенорком что-нибудь этакое… Пел великолепно! Ещё он побеждал на всех олимпиадах, где только участвовал, но только как русский мальчик, а не азербайджанец — так тогда было принято. В те годы давали первенство людям, чья национальность считалась «родной» для республики. Русские, армяне или представители иных народов, спокойно занимали вторые или третьи места, понимая, что таковы правила игры. Если не сказать, жизни — в СССР. Такую систему можно было менять только в кухонных спорах с безобидными оппонентами — родственниками, соседями, друзьями.

— А здесь он как появился?

— Я помню, что такого оленя Арт пытался дома лепить. — Умник смотрел на «горного художника», но тот уже сам не мог сдержаться и засмеялся. Похоже, что друзья его раскололи.

— Ну, вот! Он его и вырубил в скале… — с подзатыльниками накинулись на Арта Моня и Сэм…

По пустынной степи они шли легко. За поселком им не попадались деревья или кусты, не было видно ручья или лужи. Только солнце и небо без единого облачка вверху и одинокие колючки на земле. Но парни шагали весело, хохмили, рассказывали новые анекдоты, веселили друг друга школьными байками. Находили интересные камни, сравнивали их с графитом, кремнием, алмазами или слюдой. Каждая такая находка вызывала сначала интерес, потом смех и, в итоге, выбрасывалась подальше.

Часа через два пути стало припекать солнце. Они сняли рубашки и майки, обрадовавшись возможности позагорать. Сентябрьское солнце под Баку, жарче августовского в Москве. Шли бодро, с небольшими привалами, где с удовольствием ели прихваченные из дома варёные яйца и бутерброды, печенье и конфеты. Допивали воду из фляг и пели революционные песни.

Моню, шагавшего без рюкзака, все угощали, и он с удовольствием уплетал домашние припасы друзей. Пару раз парни пожалели, что родители не отпустили из дома девчонок.

— Вот с кем не соскучишься! — сетовал Моня. — С ними было бы еще веселее! Помню, мы в прошлом году ездили к морю, так они нам та-а-кую мировую уху сварили! Пальчики оближешь…

— Ара, точно! — подключился Рауф. Рауф или «Ара» — крупный парень с большими карими глазами, чьи длинные ресницы знали все девчонки в округе, кокетничал с прекрасным полом всех возрастов. Любимчик девочек, этот сын армянина и молдаванки не стеснялся своего роста и полноты, шагал быстро, уверенно, размахивая руками. При этом шелковистые, чёрные с блеском, как уголь волосы, вечно развевались у него на ветру, прикрывая смуглое лицо. И только нос с горбинкой, выглядывая далеко вперёд, выдавал в нём местного жителя. Он знал сотни романтических любовных историй, которыми кружил головы одноклассниц. В кармане его настоящих джинсов, подаренных дядей-моряком, лежала старая затёртая колода карт с порнокартинками, и он любил щегольнуть ими перед мальчишками младших классов. Больше, чем нужно, практически в каждом своем предложении, Рауф употреблял бакинское словечко «ара», почему эта кличка и приклеилось к нему намертво. — А как с ними приятно спать в палатке, да-а… Я, Сэм-джан, как-то лёг с одной рядом. Ара, такая озорница! Никак заснуть не мог, да…

— Это ты просто на животе спать не смог, а на спине и на боку тем более… — поддел его Моня.

— Ты о чем, ара?!

— Было бы всё видно…

— Ара, не понял?

— Всё ты понял! С торчком, конечно, не заснёшь. А тебе всегда девочку хочется!

Мальчишки хором засмеялись скабрёзной шутке, зная любвеобильный характер своего товарища.

— Тебе до Мих-Миха еще далеко… Вот кто на каждом уроке девочек лапает… — Арт молчал всю дорогу, а тут решил тему девочек приподнять. — Если скульптором не стану, то пойду учителем физкультуры в школе работать, когда вырасту…

— Ара, ладно, да-а… Он их не лапает, да-а! Михаил Михайлович просто поддерживает за ручку, за ножку, за…

— Попку… — Моня попал в точку. Компания зашлась от смеха. Мальчишки валялись по земле, хохотали и спрашивали друг друга, протягивая руку: «Дай за ножку подержать». А Моня ещё не раз повторял в пути «Можно я тебя за попку подержу» каждому, кто шагал рядом, и смеялся громче всех.

Где-то через десять километров Сашка собрал друзей на очередном привале, и обратился с короткой, но внятной речью.

— Пацаны, мы почти все запасы выпили и съели. Осталось чуть-чуть воды на дне в дежурной фляге. Времени 14 часов, 00 минут. До Сумгаита шагать такими темпами примерно 8—10 часов. Я предлагаю возвращаться, и пройти путь домой пешком, а не на автобусе, как планировалось вчера.

— Только возьмём чуть левее, — предложил Сэм. — Вдруг там встретим что-то необычное.

— Ара, почему левее, да-а? — спросил Рауф.

— Если пойдем правее, попадем на трассу Сумгаит-Баку, — поддержал Сэма Умник и передразнил друга. — Вернёмся, а тебя спросит сестра: «Ты по тротуару в поход ходил, ара, да-а»?

— Ара, точно! Там только автобусы, да-а-а.

Пошли назад с таким же настроением, как и вперед, только помедленнее и внимательно всматриваясь вдаль в поисках водоёмов. Сашка утверждал, что на карте они были.

Через пару часов стало понятно, что путешественники сбились с дороги. По компасу и по солнцу они внимательно оценили свое местоположение и быстро поняли: что-то пошло не так. Оказалось, что взяв левее, никто не сделал эту поправку по курсу. За компас отвечал Моня, и каждый счел своим долгом дать ему подзатыльник или щелбан. Сашка, отвечая за солнечные ориентиры, отделался только приколами и подначками. Связываться слабому с сильным — себе дороже.

Наступил момент, когда во всех флягах не осталось воды, и только крошки хлеба напоминали о последнем бутерброде.

Впереди показалась низины, куда первым пошёл Сашка. Неожиданно он остановился и поднял руку, предлагая остаться на месте остальным. Сам же прошёл вперед шагов десять, присел на корточки, копнул землю штыковой лопатой и побежал назад, крича на ходу:

— Ложись, сейчас рванет!

Все бросились на землю, но ничего нигде не взорвалось. Первым поднял голову с земли Умник и вопросительно посмотрел на друга:

— Колись, что задумал?

— Взорвать хочу породу, внизу может быть вода…, — Сашка рассказал, как у горы за Баладжарами осенью рабочие копали котлованы под корпуса новых жилых домов. Чтобы подготовить место для опор фундамента, строители закладывали в землю детонаторы. Он тогда успел свиснуть три штуки и сегодня решил использовать. — Будет вода, и мы напьемся…

— Иди и учись на взрывателя, сапёр доморощенный, — Генка встал и отряхнулся. Сначала тихо, а потом в голос, засмеялся. — Детонаторы без взрывчатки, как трубка без табака!

— Они, что не долбанут?!

— И не надейся… В лучшем случае — током по пальцам… Без взрывчатки ничего не получится!

Вокруг сияло солнце, а тишина гудела в ушах так, что все почувствовали себя неуютно от громкого голоса Умника. Воды нет. Появились сомнения в направлении движения. Вдруг вверху крякнула птица, как будто в ответ на немые вопросы каждого. От неожиданности ребята остановились и задрали вверх головы. Прямо над ними летела обычная дикая утка, и подавала привычные с детства сигналы: «Кря-кря».

— «Серая шейка» отстала, — сострил Моня.

— Сам ты «серая шейка». Смотри, куда идём! — Сашка ускорил шаг и направил всю команду к виднеющейся чуть левее голубой полоске, по курсу птицы.

Как оказалось, утка привела к озеру, но не пресному, как друзья ожидали, а солёному. Белого цвета берега небольшого водоема искрились под лучами солнца от выступающих крупных кристаллов соли. Глубина оказалась примерно по колено, но ближе к центру дно становилось топким, ноги начинали вязнуть в вонючей жиже.

— Смотрите, вот она, «Серая шейка»! — Шустрый Моня увидел на краю озера плавающую утку, и вместе с Рауфом кинулся её догонять. Оказалось, догнать утку сложнее, чем заявить о своем первенстве. Она подпускала к себе метра на 2—3, а потом резко отлетала на 5—6 метров в сторону. Моня и Рауф заходили с двух сторон, бросались на неё, а уточка оставляла их с пустыми руками в брызгах солёной воды. Она немного прихрамывала, когда шла, но летала отлично. Только почему-то покидать озеро не хотела.

На помощь друзьям бросились Арт, Сэм и Сашка. Перспектива поймать и съесть птицу волновала их больше всего. Голод, говорят, не тётка, а бутерброды с сыром и пару яиц давно переварились в желудках. Молодые подростковые организмы требовали еды.

В какой-то момент сказалась усталость, первым остановился Рауф и обратил внимание, что Генка не бегает со всеми, сидит на берегу и хохочет.

— Ара, Умник, давай помогай ловить утку, да-а! Ты кушать, что не хочешь?!

— Смысл какой мне напрягаться? Утка оказалась с мозгами не ниже IQ = 150. Она просто с нами играет в свою игру, где победителям среди людей места нет. Её не поймать, а мы силы потратим и домой не дойдём. Если бы дикую утку можно было ловить руками, то почему для охоты на них берут ружья?

Этот аргумент отрезвил всех. Ребята присели с Умником рядом, чтобы отдышаться. Усталость сказывалась, а пить хотелось возле солёного озера сильнее, чем где-либо.

— Вот в сказке «Гадкий утенок» кто в конце получился? А, Моня?

— Как кто? Известное дело, лебедь.

— Прикинь, сколько в нём килограммов будет, когда эта утка вырастет…

— Не дождёшься.

— Лучше вспомни про рассказ «Серая шейка». Более реальная история. Может эту утку тоже своя стая оставила. А потом за ней прилетят друзья, и мы их зажарим….

Веселье как-то не очень заводилось. Никто не смеялся. Вокруг сидели измученные погоней мальчишки с грустными лицами, измазанные озёрной грязью со следами соли.

Когда они отстали от утки, птица взлетела, и её понесло в сторону холма, который никто не заметил в погоне на озере. «Серая шейка» мелькнула у вершины и пропала. Через какое-то время поднялась вновь и полетела к югу.

— Она не могла пить соленую воду! — добавил Умник, и показал рукой в ту же сторону, — здесь должен быть какой-то источник пресной воды. Спорим, он на этом холме?!

Семён тоже обратил внимание на холм, и первым пошёл в его сторону, пока Генка произносил свою тираду, а остальные упражнялись в остроумии. Теперь его бросились догонять, забыв про усталость. Появилась реальная надежда, что наверху будет пресная вода или с высоты друзья увидят прямую дорогу домой.

Когда забрались на вершину, то удивились несказанно.

Во-первых, как и мечтали, они увидели серую Баладжарскую гору, до которой было совсем немного — километров пять-шесть. Во-вторых, Умник был прав, на макушке холма оказалось нечто, похожее на кратер, где в серёдке образовалась маленькая лужица метра два на три. Трудно понять её происхождение, колодезная это вода или от дождей, но вода была! Грязная, мутная, но пресная. Пятеро измученных солнцем и долгой дорогой парней, как котята над миской, склонились над лужей.

— Эй, вы что! — Умник стоял рядом и смотрел на друзей, которые руками зачерпывали воду. — Она может быть инфицирована! Заразная! Есть реальная угроза заболеть! И через полчаса понос вырвется наружу со скоростью ракеты!!!

Он отогнал всех в сторону. Вымочил свою мойку в воде и расстелил над панамой Рауфа. Через этот самодельный фильтр Умник стал цедить воду из лужи.

— Вот так уже можно. Меньше грязи в рот попадет! — Времени во дворе для друзей у него было не много, но когда они встречались, жизнь нередко вращалась только вокруг Генки. Сегодняшний поход лишний раз это подтвердил.

Когда напились и отдышались на краю холма, Сэм вспомнил про «Смену-2». Он запечатлел повеселевшую компанию на нескольких снимках фотоаппаратом, который на день рождения подарили ему родители.

Усталые, но счастливые мальчишки двинулись в сторону города. Шли, заплетая ноги, набросив на спины майки, так как кожа, не просто обгорела на ярком солнце, а пошла пузырями. У самой железной дороги путешественники остановились, всласть напились чистой воды из привокзальной колонки и вымылись по пояс.

Последний километр они добирались на автобусе, чтобы не ползти в гору. «Лучше хорошо ехать, чем плохо идти», — с этим лозунгом Мони они через три часа были во дворе. В вечерних сумерках сидели по своим квартирам и рассказывали домашним, как интересно и весело было в настоящем походе без взрослых…

Кот в мешке