Бесплатный фрагмент - Червяки для Анатолия

резьба любви

Вера смотрела в заиндевелое окно и плакала. Ее давний любовник Николай, с которым она регулярно встречалась вот уже второй год, внезапно оставил ее ради совершенно нелепой, некрасивой женщины Инги Штуцер. Инга обладала острым, сильно выдвинутым вперед подбородком, неопрятными кудряшками и несносным характером. К тому же была старше Николая на три с половиной года.

— Ужасное предательство, — всхлипнула Верочка и, промокнув очаровательные глазки, принялась писать трагические стихи.

Тебя я встретила однажды

Ты нес батон в мешке бумажном

Тогда мне улыбнулся дважды

И дал понять, что это важно.

Тебя в ту ночь любила трижды

Теперь — распята и унижена

Осторожные всхлипы Верочки переродились в настоящие рыдания, и она на секундочку отложила скромный паркер в сторону. Паркер подарили ей на работе, когда она стала лучшим кассиром в их отделении Сбербанка. Воспоминания о том давнем триумфе придали сил и немного злости, и она энергично завершила эпистолу:

И я скажу тебе четырежды

Будь проклят ты и все жиды!

Она перечитала творение, сама поражаясь накалу страстей, и на последней строчке вдруг брызнула крупными каплями слез, закричала в окно, слепое от наледи, слова проклятия и разорвала на себе рубашку.

На нежной, девичьей ее груди приятного персикового оттенка красовалась шляпка огромного болта с портретом самодовольно улыбающегося Николая. Болт, словно почетная медаль, был крепко ввинчен прямо в девушку, чуть повыше левой податливой округлости.

— Дуроеб проклятый! Тварь безмозглая! Подлец, предатель и мразь! — с этими словами оставленная возлюбленная принялась, ломая ногти, выкручивать из себя изображение. Застарелая резьба поддавалась плохо, скрипела, рвала женскую плоть, но все-таки металл уступил воздействию озлобленных дамских пальчиков, и крепление выпало наружу, оставив после себя пунцовую, кровоточащую дыру.

— Ага!!! Проваливай, Николаша! Уматывай к своей Штуцер! — Верочка с видом победительницы выбросила болт в мусорное ведро к недоеденному оливье и обессилено опустилась на стул. На листок со стихами упала жирная капля крови, сочившейся из свежей раны.

— Этак и помереть от любви можно — озабоченно промолвила Верочка и, скомкав поэтическое творение, заткнула им рану. Поэзии хватило ненадолго. Через час бумага набухла, раскисла от крови, и рана начала выплевывать из себя покрасневшие рифмы и слоги.

— Всю жизнь мне загубил — с новой силой принялась плакать покинутая.

— Лучшие годы на тебя истратила — ныла она, озабочено оглядывая квартиру в поисках нового кровоостанавливающего. Глаза ее остановились на початой бутылке экзотической текилы — последнего презента почившего в мусорном ведре Николая. Узкое ее горлышко пришлось как раз впору. Дорогой напиток с тихим бульканьем вливался в отверстие, привнося в душу Верочки умиротворение и тихую радость.

Анестезии хватило на неделю. После новогодних каникул девушка вышла на работу. Бутылка слишком вызывающе выпирала из форменного жилета кассирши, и ее пришлось убрать. Верочка придирчиво осмотрела грудь, отметила затянувшиеся края раны и решительно улыбнулась протянутой кем-то сберкнижке.

Во второй половине рабочего дня в окне показался знакомый силуэт. Сердце кассирши стало биться чаще, с усилием выталкивая кровь наружу, и кровотечение открылось снова. Верочка швырнула в лицо преступно похожему на Николая посетителя деньги, и посмотрела на расплывшееся по зеленому полотну формы пятно. Домой ее отпустили без разговоров.

Вернувшись в квартиру, Вера разделась донага, сделала горячую ванну и опустилась в гостеприимную мыльную пену. Вода смешно забулькала, попав в дыру от болта, и на поверхность выпрыгнули несколько розовых пузырей.

От пенного блаженства ее оторвал звонок в дверь. На пороге стоял небритый и измученный Николай.

— Верочка. Девочка моя ясноглазая, звереныш мой ласковый, малыш мой нежный, прости меня прости, прости… — он уронил с нее махровое полотенце и крепко обнял за плечи.

— Прости меня, дурака, простишь? Я скучал по тебе. Веришь? — в доказательство он достал крепкий, с багряными венами, хуй и показал его Вере. Вера просто кивнула и встала на колени. Диаметры совпали идеально. Обливаясь слезами раскаяния, Николай методично погружался в грудь Верочки, которая бессмысленно улыбалась, чувствуя, как стирается резьба.

Стихов она больше не писала.

колыбельная

— Два малыша лежат в доме. В доме на самом краю. Там, где обрыв и речка, и заросли можжевельника. Малыши нежные, счастливые, с тонкими ножками и добрыми глазами. Они лежат под одеялом и разговаривают. Бу-бу-бу, — говорит малыш побольше, хи-хи-хи, — отвечает малыш поменьше и прижимается к нему своим белым, светящимся брюшком.

На дворе ночь. Жирная, кромешная тьма. Эту ночь местные жители нарезают на большие куски и скармливают страшному чудищу. Чудище зовут Агр.

Малыши не слышат, как Агр жрет жирную ночную мглу, растет и подходит к их дому. Они перешептываются и смеются. Бубубу, — шепчет большой малыш. Хихихи, — отвечает малыш поменьше.

Агр склоняется над домом, опирается на крышу из глиняной черепицы, заглядывает в печную трубу. Тушей своей Агр прижимается к окнам домика, и неведомо малышам, что ночь давно закончилась, прячется темнота в брюхе у страшного чудища. Чутко прислушивается Агр к разговорам малышей.

Бу-бу-бу, — бормочет малыш. Хи-хи-хи — отвечает малышка — какая страшная, темная ночь на дворе, я, пожалуй, покрепче закрою дверь. Она осторожно ступает босыми ногами по половицам, и белое брюшко освещает ей путь.

Агр тихо улыбается желтым полумесяцем улыбки.

Хи-х…, — слышится голос малышки. Буб-бу, — отвечает малыш и, отворачиваясь, упирается сонным лбом в стену. Спокойной ночи, — говорит он, когда Агр нежно обнимает его за плечи.

— А теперь что? — мальчик нетерпеливо ерзает на коленях у старика и заглядывает в поцарапанные стекла его очков. А теперь другая жизнь, — отвечает старик, ставит ребенка на пол и закрывает журнал «Агротехника» — иди к друзьям. Он легонько шлепает мальчика по вельветовым брючкам и лязгает ключом, закрывая за ним дверцу. Старик опускает веки, вслушивается в последний крик ребенка и в утробное бурчание чудища, шепчет сквозь дрему: бу-бу-бу, малыш, бу-бу-бу.

консерВы

Георгий задумчиво шел вдоль ровных рядов консервных банок. Печень, сердце, почки в соусе, мозг ассорти… Георгий поморщился. Мозгами секретарша Людочка кормила его каждый рабочий обед. Он перешел на другую сторону зала и, взяв одну банку, принялся ее разглядывать. С этикетки на него вдумчиво смотрела голубоглазая девушка с чуть вздернутым носиком, припухлыми, как после сна, губами и родинкой на правой щеке. Аннушка. Хмыкнув, он сгреб в корзину десяток банок, завернул в водочный отдел и направился к кассе.

Была пятница. По пятницам Георгий традиционно встречался с Серегой для совместного распития водки. «Дались тебе эти консервы, — Серега энергично стряхивал пепел в жестяную банку — это же полуфабрикат какой-то. Эрзац! Мужик — охотник. Вышел на улицу — поймал — сожрал». С этими словами Серега вытер нож о штанину и отрезал Георгию ухо. «Живая кровь. В ней вся сила» — собутыльник опрокинул в себя водку, зажевав хрящом. «Не скажи, — неуверенно промямлил Георгий, отламывая вилкой у Сереги кусок печени. — Мы ведь не в каменном веке живем. Другие теперь нравы. У каждого должен быть выбор» — он кивнул подбородком в сторону батареи консервных банок и тоже выпил. «Опять же идешь ты сытый — а тут добыча на твой вкус бежит. Ты поймал, а дальше что? Протухнет, пока ты проголодаешься. А у меня удобно — захотел — съел, не захотел — пусть дальше лежит. И отдельно выбирать можно — хочешь печень, хочешь сердце, хочешь вымя. Удобно. Разливай, кстати, водка греется».

«Хорошо сидим» — со вздохом сказал Серега, когда первая бутылка подошла к концу. — Сейчас бы пиздятинки». А я тебе что говорил? — Георгий ухмыльнулся и пнул сетчатую авоську с банками. Где бы мы сейчас пьяные свежую пиздятину взяли? А у меня вот. Припасено. Какую тебе?»

На столе появились две круглые банки. «Лиля Биф» — прочел по слогам Серега, — совместное производство, что ли? Ладно, попробуем» и воткнул нож в металлическую плоть крышки.

«Не те нынче консервы стали. Раньше что? Написано „пизда“ на банке, значит и внутри пизда. А сейчас какого только ливера не насуют для объема: сердце, печень… мозг… Ты пробовал когда-нибудь бабий мозг? Это же каша — хуже гречки. Куда его только девать — выкидывать разве что… Ничего вроде бы, чистенькая… — Серега окунул палец в рассол и, облизав его, кивнул Георгию: а у тебя что?».