Бесплатный фрагмент - Черным по белому

Глава 1

1

Дети так любят создавать шум. Иногда кажется, что без него они не способны жить, ведь даже ночью они всегда просят рассказывать им сказки или отказываются выключать телевизор, из-за которого родители не могут уснуть даже в соседней комнате.

Дети смеются и плачут, играют и учатся, бесятся и жалуются друг на друга. Они берут от детства все, пока им позволено вести себя несерьезно. В день восемнадцатилетия все их привилегии, как по щелчку пальцев, исчезнут. И никого не волнует, наигрался ли ты, хочешь ли ты во взрослую жизнь, хочешь ли ты работать и заводить семью.

116 статья Наказуемо-важного Кодекса страны Ийахю — ребячество.

«Лица, достигшие совершеннолетнего возраста (18 лет) должны вести себя, как полагается взрослому человеку. Если по достижении совершеннолетия человек не определился со своей деятельностью; не нашел семьесоздающего партнера; играет в предназначенные для детей игры; читает предназначенную для детей литературу и смотрит подобные фильмы; в течение недели съедает сладкого более, чем на 500г; общается с ребенком, как с равным, — ему полагается наказание в виде работ в городах офисного назначения (работа в офисе в городах офисного назначения от 1 до 5 лет в зависимости от решения суда). При рецидиве — заключение в психиатрическую больницу на срок, установленный лечащим врачом преступника.»

Детям же, кто ведет себя как взрослый, никаких наказаний не предназначается. Такое поведение поощряется в обществе, а государство даже учреждает премии для несовершеннолетних, преуспевающих в своем роде деятельности. Так, если ребенок создал свою музыкальную композицию — ему будут платить больший процент от продаж, чем взрослому. Если он разработал полезную компьютерную программу, то государство выпишет ему премию, а его шансы устроиться в крупную компанию по достижении совершеннолетия будут выше, чем у других претендентов.

Потому София и Павел Нерес казались самыми счастливыми родителями в маленьком городке Хэшфорд, что недалеко от столицы — Марр. Когда акушерка только вручила матери ее новорожденную дочь, София не увидела ни слезинки на лице девочки, она и не кричала вовсе. Ребенок был абсолютно спокоен, словно с самого рождения уже знал, что его ждет большое хорошее будущее. Быть может, уже тогда она знала кем хочет стать и чувствовала, что ее семьесоздающий партнер совсем рядом: играет в игрушки с друзьями во дворе; будучи духом летает над городом, еще только выбирая семью, где хотел бы родиться; или лежит на руках матери в соседней палате роддома.

Новорожденная девочка махала ручками, пытаясь что-то нащупать, и быстро успокоилась, схватив за палец маму.

И в наши дни, когда дети в привычной им манере носятся по футбольному полю, гоняя мяч или играя в теннис без сетки, девочка в длинном легком платье в цветочек сидит на пледе и читает книгу. Она, выглядящая как ангелочек: с волнистыми русыми волосами и наивными глазками олененка, пахнущая всегда сладко, то печеньем, то ягодами, то ванилью, смотря какие духи подарит ей папа на праздник, — уже несколько часов была призраком для всех вокруг, а все вокруг было взаимно незамеченным ею. Поглощенная историей девочки Рины, которая в шестнадцать лет отправилась в кругосветное путешествие, а после достижения совершеннолетия пыталась уговорить чиновников, что именно путешествия и есть ее работа и призвание, Алисса совсем отключилась от реальности, что так не приветствовалось в обществе.

«Жизнь идет каждую секунду. Не потеряй ни одной них!» — гласил лозунг на одном из плакатов в метро.

Как только сюжет повернул в самую неожиданную строну, отчего девочка открыла рот от удивления, ей в голову прилетел мяч. И даже после этого она еще не сразу услышала громкий смех и обзывательства, посыпавшиеся на нее. Когда же она поняла, что произошло, она подняла на ребят хмурый взгляд. Те засмеялись пуще прежнего. Лишь мальчик Леша, который и побежал за отлетевшим мячиком, поджал губы и, пройдя мимо девочки, негромко, чтобы никто не услышал и не заметил, сказал:

— Прости, Алисса. Будь внимательнее.

Наградив его тем же недовольным взглядом, она демонстративно отвернулась от детей и снова уставилась в книжку.

«– К твоему большому сожалению, — сказал важный чиновник, важно поправив свой важный галстук, — работа — это то, за что люди получают деньги. Мы не можем платить тебе за то, что ты путешествуешь. Если бы ты вела блог, снимала его на профессиональные камеры и ясно давала понять, что хорошо лишь в нашем родном Ийахю, а остальные страны — второсортный мусор, тогда бы мы еще могли что-то с этим сделать.

— Другие страны и вправду отстали от нашей, но во время своих визитов я показываю остальным, как нужно жить! Я рассказываю про нашу прогрессивную страну и вижу вдохновение в лицах иностранцев!

— Рина, я высказал тебе решение государства. Если в скором времени, по наступлении совершеннолетия, ты не найдешь настоящую работу, мы будем вынуждены отправить тебя в город офисного назначения.»

Слезы подступили мгновенно. Алисса аккуратно выглянула из-за плеча, чтобы убедиться, что ребята не заметили ее эмоций, а потом, кинув книгу на плед, скомкала его, прижала к груди и побежала к дому. Ее дом находился недалеко, однако путь пролегал через людные улицы, а потому она бежала со всех ног, боясь, что кто-то спросит, что произошло, и ей придется соврать.

Забежав домой, она захлопнула за собой дверь. София выбежала в коридор и удивленно уставилась на дочь. Она подбежала к ней, встала на колени и обхватила руками лицо девочки. Та, уже совсем не сдерживаясь, рыдала навзрыд.

— Что? Что произошло? — спрашивала София, рассматривая дочь, но не находя никаких видимых причин ее настроения. — Что случилось?

— Ей не позволили… — попыталась объяснить Алисса и заплакала еще сильнее. — Рине не позволили заниматься тем, что она всей душой любит.

— Кто такая Рина? — удивленно спросила София.

Девочка молча развернула плед и протянула маме книжку в красивой фиолетово-зеленой обложке. София облегченно выдохнула и взяла книгу в руки.

— Алисса, это всего лишь выдуманная история, из-за нее не нужно плакать.

— Но это так несправедливо. Ведь такие люди и впрямь существуют, и им не разрешают работать тем, кем они хотят. Вот представь, тебе запретят лечить животных! Чем ты тогда займешься?

— Да чем угодно. Работа и не должна приносить тебе удовольствие, она должна приносить деньги, на то она и работа. А теперь успокойся, умойся и постарайся запомнить, что книжки — это лишь набор слов, которые не должны волновать тебя больше, чем твоя настоящая жизнь.

София улыбнулась и, поцеловав дочь в лоб, снова скрылась на кухне. Алисса улыбнулась ей вслед, но улыбка сразу пропала, когда мама зашла за угол. Она посмотрела на оставленную на тумбочке книгу, снова пробежалась взглядом по нарисованным на обложке зеленому кораблю и фиолетовым волнам и, оставив ее лежать, ушла.

Алисса пошла в свою «очень взрослую» комнату. Стены серые; полки квадратные, голубо-черные; кровать застелена так идеально, что на одеяле нет ни складки. В комнате слишком пусто, но Алиссе удавалось раскрашивать ее так, как она только хочет, и никто никогда об этом не знал. Ей помогало воображение. На полках вместо школьных учебников и тетрадей она представляла самые разные книги: новые с яркими красивыми обложками и старинные, потрепанные временем и множеством владельцев. Вместо самой простой в конструкции кровати она воображала гамак, натянутый меж двумя вековыми дубами. А единственная среди серых грязно-голубая стена в ее воображении превращалась в объемные фотообои: лес поздним летом, когда преобладающий цвет все еще зеленый, но желтые и оранжевые оттенки начинают приковывать к себе внимание.

Она легла на кровать и уставилась в потолок, все прокручивая в голове сюжет прочитанной книги, представляя его себе словно фильм, и как только она видела отчаяние в глазах всю жизнь мечтающей о путешествиях девушки, сердце ее неприятно сжималось. Алиссе было так жаль, что ее воображение позволяет ей путешествовать, а у Рины был вариант лишь и впрямь собирать чемоданы и ехать. У нее отобрали и эту возможность.

Алисса резко села в кровати. Страх окутал ее, а в голове возникла мысль: «Вдруг они запретят мне мечтать». Девочка снова заплакала, представляя, как важные мужчины с важными галстуками подключают ее к похожему на детектор лжи аппарату и следят за показателями на мониторе, пока она, под действием ранее введенного внутривенно препарата, совсем не контролирует свои мысли и уплывает глубоко в мечтания. Они видят показатели, понимают, как ей плевать на реальность, и решают навсегда закрыть ее в психиатрической больнице, даже не советуясь с врачами.

Так же быстро и неожиданно, как Алисса заплакала от страха, так же неожиданно она засмеялась. В реальности забрать мечты невозможно, это, опять-таки, придумано ее воображением. Ее мечты останутся с ней навсегда, и никто не помешает ей строить свои миры и сюжеты. И она чувствует несправедливость. Людям могут запретить заниматься тем, что им нравится, но только не ей. Да, ей не будут платить за то, что она мечтает, но ей будут платить за другое. Так и быть, она найдет себе профессию, но мечтать не перестанет. А вот Рина, которая, смирившись с судьбой, станет учительницей, продавщицей или кондукторшей, больше никогда не будет путешествовать.

Алисса вскочила с кровати, подбежала к столу и, достав одну из новеньких школьных тетрадок, кинула ее на стол. Она включила настольную лампу, приятно обволакивающую белый деревянный стол мягким желтым светом, и открыла тетрадку. Она долго смотрела на пустой лист, не решаясь сделать то, что навязчивой мыслью крутилось в голове и теплом отдавалось в сердце. Она обернулась, убедилась, что дверь в комнату закрыта, повернулась обратно и, вытерев вспотевшие ладошки о платье, взяла из органайзера черную гелевую ручку.

«Несправедливость. Несправедливость она везде. Она у Вас под столом, в Вашем холодильнике и в воздухе. Справедливо ли то, что пока Вы ночью ничего не видите, люди на другой стороне Земного шара наслаждаются светом солнца? Несправедливо. Справедливо ли то, что пока Вы сидите в своей машине в пробке и одиноко слушаете радио, люди в автобусе рядом живо о чем-то беседуют и смеются? Несправедливо. А как же птицы? Птицы, не получая никаких виз и разрешений, повидали весь мир! А Вы видели весь мир? А половину мира? Как думаете, какую часть мира Вы видели?

Маленькая девочка Мариса легко ответит на этот вопрос: «Назови самое маленькое существующее число, именно ту часть мира я видела». У нее нет свободы, как у птиц. И у нее нет той свободы, что есть у других людей.

Сидя в инвалидной коляске, она часто смотрит в окно, где другие дети балуются, во что-то играют. Она никогда не общалась с кем-то из них. Иногда ей даже кажется, что они ненастоящие, просто изображение телеэкрана. Справедливо ли то, что дети абсолютно уверены в ее существовании и избегают ее по своей воле, а она просто не имеет возможно убедиться в их реальности?

Н Е С П Р А В Е Д Л И В О….»

Алисса не останавливалась ни на секунду, абсолютно кривым и непонятным почерком под диктовку своего воображения выписывая слово за словом. Она не слышала ничего, что происходило вокруг. Не слышала ни плача своей новорожденной сестренки в родительской комнате, ни криков матери с просьбой проверить сестренку, ни открывшейся двери.

— Алисса! Ты опять что ли в своих наушниках?

Девочка резко развернулась, ручкой случайно царапая и пачкая левое предплечье. Она уставилась на маму, стараясь собой закрыть черновик, лежащий на столе.

— Я… Что?

— Лола плачет. Попробуй ее успокоить, пожалуйста, мне совсем некогда! Мне нужно еду приготовить, убраться.

— Хорошо, хорошо, конечно. Прости, мам, — кивнула Алисса и продолжила сидеть на месте, понимая, что если сдвинется, то мама, во-первых, увидит ее кривой почерк, а во-вторых, прочитав написанное, поймет, какую же неблагородную профессию хочет выбрать ее дочь. Профессию писателя.

— Спасибо, — пробормотала София и вышла из комнаты.

Алисса, облегченно выдохнув, повернулась обратно к столу, закрыла тетрадку и спрятала ее под подушку.

Когда она зашла в родительскую комнату и склонилась над детской кроваткой, Лола перестала плакать, вместо этого она потянула ручки к сестре, на ее собственном детском языке прося еды. Алисса приготовила смесь в бутылочке и протянула ее девочке. Мама запрещала отдавать бутылочку сестре, потому что Лола еще слишком маленькая, чтобы ее держать и контролировать количество съеденного. Но Алисса понимала, что лучше уж так, чтобы ее сестра чувствовала себя взрослее своего возраста. Всем сердцем девочка хотела, чтобы Лола стала надеждой для родителей, потому что, хоть пока они все еще верили в светлое взрослое будущее старшей дочери, Алисса сегодня, наконец, призналась самой себе, что ее спокойствие и ум — это не признаки взрослости, а доказательства ее отстраненности от реального мира и склонности к писательству. Рано или поздно родители узнают и разочаруются. Лола должна в этот момент стать их спасательным кругом. Не может же в семье оказаться сразу два бракованных ребенка.

Глава 2

1

Алисса обожает вечера, когда семья собирается вместе в гостиной. Иногда они играют в настольные игры «Юный бизнесмен» или «Головоломки», иногда просто болтают. А иногда они и вовсе не взаимодействуют, занимаясь каждый своим делом.

Тот вечер был именно таким. Павел смотрел новости, включив их так тихо, что их можно было не услышать вовсе, сев в противоположном от телевизора углу комнаты. Все это, чтобы не мешать Софии и Лоле. Сидя по обе стороны от широкого плоского подлокотника дивана, они читали книгу для развития детей с пометкой «разрешено для прочтения взрослым, воспитывающим детей». София прочитывала предложение, и Лола, пальчиком водя по буквам, по слогам повторяла.

Алисса сидела в другом углу от них и, обложившись учебниками и делая вид, что учит уроки, писала свою книгу.

С тех пор, как она написала первые предложения, прошло уже четыре года. Спрятав тогда тетрадь под подушку, она не доставала ее оттуда неделю, потому что ей было противно от того, что она и впрямь это сделала, что она написала нечто не имеющее смысла. И она чувствовала, как хочет снова взять ручку и написать продолжение, вариантов которого у нее была уже масса.

Она писала с большими перерывами, заставляя себя отогнать мысли о писательстве, но потом срывалась и от тетрадки не отлипала: она таскала ее с собой везде, пыталась незаметно писать в ней на уроках, изображая, что делает упражнения; дома, пока никого больше рядом не было, или была только Лола, которая еще не совсем понимала, чем занимается Алисса, да и не обращала внимания, поглощенная своими детскими делами и заботами, она забывала о всех домашних обязательствах. Она стала носить с собой по несколько тетрадок, потому что, бывало, она исписывала одну полностью, а затем боязно писала продолжение с обратной стороны учебных тетрадок, откуда потом эти листы приходилось вырывать.

Сейчас ее книга была практически дописана, отчего она и вовсе не могла от нее оторваться, воодушевленная тем, чтобы узнать, как закончится история. Она, сама того не замечая, дразнила саму себя, снова и снова перечитывая написанное и исправляя ошибки. Она знала, что все равно исправит их, перенося текст на ноутбук, и не понимала, что слишком боится чувств, возникающих при написании самых последних глав.

Она не знала, как написание последних глав рукописи эмоционально переносили профессиональные авторы, пишущие за рубежом. Здесь, в Ийахю, им наверняка все равно на свои детские книжки и профессиональную литературу — единственное, что можно писать и читать взрослым. Но за рубежом… Алисса несколько раз находила в интернете бесплатную зарубежную литературу. Многие из книг она не успевала даже дочитать, когда сайт блокировали, но даже без этого она была поражена и воодушевлена. Ей понравилось, как люди пишут обо всем на свете: о любви, мечте, увлечениях, сексе, страхах, пороках, смерти, философских размышлениях. И иногда большинство этих пунктов в одной только книге!

В написанной ею книге были приключения и осуществленная мечта, что уже «слишком» для литературы Ийахю, для подростковой книги, а также она планировала добавить в сюжет новые интересные повороты, которые бы затрагивали другие темы. Она все еще надеялась, что книгу воспримут хорошо, что она понравится другим детям и подросткам, может, воодушевит их, как однажды ее воодушевил рассказ о девочке Рине.

Алисса уже даже придумала себе псевдоним (под настоящим именем она публиковаться точно не хочет, иначе ее взрослая жизнь будет сломана, никому в семейных отношениях и работе не нужны мечтатели. Практически все подростки-писатели берут псевдонимы, кроме, разве что, всяких «революционеров»). Она хочет подписаться как Рина Черина (ни в коем случае не Риана, подписываться полными именами можно лишь взрослым в их научной литературе). Имя, естественно, в честь ее любимого персонажа, а фамилия — фамилия ее лучшего друга Леши.

В дверь постучали. Павел, на момент наименее занятой из семьи, пошел в прихожую. Посмотрев в глазок, он заметно напрягся: выпрямился и потер подбородок рукой, словно размышляя, стоит ли вообще открывать. Но кое-что заставило его это сделать — авторитет, стоящих за дверью.

— Здравствуйте, — слегка улыбнувшись, сказал он.

— Здравствуйте.

В квартиру вошли два полицейских. Один — пожилой мужчина с густыми лохматыми бровями и хмурым взглядом. Второй — заметно моложе, но раза в два старше Павла. Выглядел он безучастно и даже безобидно. Первый осматривал квартиру, а второй прожигал взглядом ее хозяина.

Алисса медленно просунула свою тетрадку в щель между диванными подушками, а в голове вертелась мысль, что пришли за ней, хотя она и понимала, что никто ее не арестует, пока ей всего пятнадцать.

— Павел Нерес?

Спросил тот полицейский, что помоложе.

— Да, это я.

— Мы должны Вас арестовать, — сказал полицейский, и тот, что постарше, подошел к нему с наручниками.

В растерянности Павел раскрыл рот и не смог ничего сказать. В коридор выбежала София.

— Что? Почему? В чем дело?

— Неоднократные доносы по статье 116 Наказуемо-важного Кодекса Ийахю.

Выбежавшая в коридор Лола подбежала к папе и, обхватив его ногу, стала плакать.

— Это какая-то ошибка. Мой муж — уважаемый хирург, не занимающийся ничем подобным. Как вы можете себе представить, что он, приходя домой под вечер после нескольких операций, еще успевает «побыть ребенком»?

— Доносчик согласен пойти в суд. Там и разберетесь.

— Папа! — крикнула Лола, когда Павла пытались увести.

— Все хорошо, доченька, — улыбнулся он сквозь слезы. — Я скоро вернусь домой.

Под выкрики Софии «Да как вы смеете!», «Какое вы имеете право?», «Да мой муж никогда…» Павла вывели из квартиры.

София и Лола, смотря в окно, проводили взглядом полицейскую машину. София заплакала тоже и обняла плачущую дочку.

— Все будет хорошо, — шептала она.

Алисса смотрела на них, не понимая, что чувствует. Ее сердце разрывалось на части, но она не могла ни заплакать, ни пойти успокоить родственников. Она была в ступоре. Ей стало больно и обидно и больше всего на свете она не хотела признавать — хорошо ничего не будет. Она понимала, почему забрали ее отца. Леша не раз рассказывал ей, как ее папа приходит к ним на футбольное поле, смотрит, как они играют. Это не запрещено, но часто мальчики звали его с собой и тот, поддаваясь нечту детскому в себе, соглашался сыграть «до первого гола», а в итоге оставался на весь вечер.

Леша часто подходил к Алиссе утром в школе и с воодушевлением рассказывал, как Павел научил его финтам или помог выиграть их команде, даже хоть их и было меньше, чем противников.

Из детства Алисса помнила, как папа часто играл с ней в игрушки, когда у нее еще не было сестренки, а одноклассники с ней играть не хотели, потому что ее игры «слишком скучные и взрослые». Иногда он с интересом разглядывал обложки детских книжек на полках, а потом Алисса замечала их пропажу.

Она никогда не обращала на это внимания, лишь сейчас понимая, что не хотела признавать, что ее папа ведет себя как ребенок. Ребячество. Самый страшный грех, как сказали бы верующие. Видеть взрослого человека, профессионала в некой области, занимающимся детскими делами, — противно и неестественно.

Алисса и Лола не замечали этого, сами будучи детьми, а София просто закрывала глаза. Глупо будет сказать, что жена, самый важный в жизни человек — семьесоздающий партнер, не замечала наклонностей мужа. Конечно, она все это видела и понимала, и не раз ее ночные слезы в подушку были связаны с очередной найденной в вещах мужа художественной книгой; с количеством сладких и вредных продуктов в чеке, которые после она не видела на кухне; с его отношением к дочерям и другим детям, он часто вел себя с ними так, будто они друзья, словно он — взрослый человек, отец, хирург — на равных с несовершеннолетними.

Софии было больно от этого, ведь такое лицемерие казалось ей предательством. Теперь она постоянно будет ловить на себе осуждающие взгляды людей, которые не понимают, как она могла позволить себе связаться с таким противным человеком.

И больше всего она стала переживать за девочек, над которыми теперь могли начать издеваться в школе, в случае с Алиссой, и в садике, в случае с Лолой. И больше всего, конечно, она переживала за Алиссу, ведь старшую дочку и так многие считали странной и избегали.

София через плечо младшей дочки посмотрела на старшую. Алисса смотрела на нее в ответ. Хоть Алисса и выглядела крайне спокойно и безучастно, София знала, как та выглядит, когда на самом деле в порядке. В тот же момент в ее взгляде читались отчаяние и сильный испуг.

Кивнув головой, София подозвала Алиссу к ним, и та тоже плюхнулась в объятия матери. Как только ей в ухо врезались рыдания Лолы, Алисса расплакалась тоже.

2

Вечер был долгим, София все пыталась найти слова, чтобы успокоить Лолу и тактично объяснить, почему же дяденьки-полицейские забрали ее папу с собой. Алисса весь вечер просидела с ними в гостиной, одновременно слушая семейные диалоги и уйдя в себя. Из-за этого она очень мало спала и в школу пришла уставшей и в плохом настроении.

Как только Алисса зашла в кабинет, все обернулись на нее. Значит, слухи разносятся куда быстрее, чем она ожидала. Она надеялась хотя бы на один нормальный день, перед тем, как кто-нибудь сунет свой нос в их семейные дела.

Подойдя к своей парте, девочка побоялась за нее сесть. Она уставилась на Лешу, ожидая его разрешения. Ей и так было жаль, что парень общался с ней, чем портил свою безупречную репутацию, и теперь она боялась даже подойти к нему, когда на них смотрит весь класс.

Леша поднял на нее взгляд и одним уголком губ улыбнулся. Хоть ему, сыну известного в регионе политика и оратора, пророчили вырасти серьезным парнем со своим мнением, люди не ожидали, что он станет немногословным, и все его мнение будет оставаться при нем. Лишь его близкие друзья догадывались, что парень не поддерживает политические взгляды своего отца, но боится ему перечить.

Алисса села за парту и устало уложила голову на плечо друга.

— Ну что, уже вся школа знает?

— Пока только в классе шепчутся. Так это правда?

— Правда.

— Мне жаль.

Алисса поднялась с чужого плеча, улыбнулась и кивнула.

— Так оно и лучше. Может, его вылечат, и он станет нормальным адекватным взрослым человеком. Мне… Мне противно, что он такой.

Алисса глянула на Лешу, а тот, поймав ее испуганный взгляд, означающий лишь «я тут вру, и мне нужно убедиться, что ты ведешься», закивал головой: «я сделаю вид, что повелся».

Девочка, сидящая перед ними, Лана Виан, вдруг обернулась и, широко улыбнувшись и уложив свое лицо на ладонь, уставилась на Алиссу.

— Дамочка, — противным писком обратилась она, — да что ты говоришь! А сама ты не в своего папочку пошла? Тебе пятнадцать, а ты все еще по ночам под одеялом с фонариком «художку» читаешь.

— Я уже давно не читаю «художку», — сморщившись, ответила Алисса.

— Да конечно. Мне мама рассказывала, что ты у них в библиотеке опять художественной литературы набрала.

— Я взяла всего одну книжку, и это для моей сестры, она учится читать.

— Да? А ты в библиотеку записана ради профильной литературы, правильно я понимаю? Ну расскажи тогда, кем ты мечтаешь стать, что за книжки для этого читаешь?

— Лана, отстань от нее, ей и так тяжело, — вмешался Леша.

— Нет, нет, — Алисса замахала руками. — Все в порядке, я ей расскажу, раз она так в меня влюблена, что знает, чем я там занимаюсь по ночам под одеялом и следит за моими выписками в библиотеке. Я буду адвокатом.

— Адвокатом? — откинув голову назад, засмеялась Лана. — Чтобы папочку своего оправдать?

— Отстань от нее, — Леша толкнул девушку в плечо так, что ее развернуло обратно.

— Да как ты смеешь! — взвизгнула та.

— Да как ты смеешь! У тебя эмпатия вообще на нуле? У человека вчера полицейские забрали отца, оставив ее маму с двумя детьми одну. Ты можешь проявить хоть толику сочувствия и оставить свои колкости при себе. Ты же вроде больше любишь за спиной обсуждать? Или это только на друзей распространяется?

На Лешу обернулась и сидевшая рядом с Ланой ее подруга Белль. Она удивленно оглянула его, а потом повернулась на подругу.

— Сам понял, что сказал? — фыркнула Виан. — Тебе лишь бы слов умных наговорить и думаешь, что сразу прав. И за спиной я никого не обсуждаю, — она развернулась обратно и вместе с собой, схватив ее за руку, развернула Белль. — Если мне что-то не нравится — то только в лицо.

Алисса с Лешей переглянулись и засмеялись.

— Спасибо, — кивнула Алисса. — Но прекрати уже так делать. Про тебя уже все чаще шепчутся и выставляют не в лучшем свете. У тебя из-за этого нет проблем с отцом?

— Нет, никаких проблем, — отрицательно помотал головой Леша. — Мне все равно, что про меня думают. Мои друзья знают, что я неплохой человек, и это главное. Вы же думаете, что я неплохой человек, да? — улыбнулся он.

— Нет, ну тут, конечно, от ситуации зависит, — протянула Алисса, а после засмеялась.

Леша ткнул ее локтем в бок и обиженно надулся. Он скрестил руки на груди и отвернулся от нее.

— Прекрати избивать женщин, — Алисса влепила ему несильный подзатыльник, — абьюзер.

Леша поправил несуществующие очки и ответил:

— Ам… Умные слова, ам, не делают тебя, ам, умнее. Не нужно, ам, говорить умными словами. Я, ам, не знаю таких умных слов, поэтому, — он шумно выдохнул, — а-а-ам, я не понимаю твоих претензий.

Ребята засмеялись снова. Алисса словно и забыла обо всех проблемах. Благодаря Лешиной поддержке уроки прошли быстро и интересно. Девочка была удивлена, что день прошел как обычно, не смотря на ее ранее отвратительное настроение.

3

После уроков Алисса спускалась по лестнице вниз. Леша сказал, что ему нужно отдать конспекты учителю истории на проверку, а потому он догонит ее после, и они пойдут домой вместе.

Девочка шла не спеша, не сворачивая на главную лестницу, а направляясь к запасной. Когда она осталась одна, мысли о вчерашнем происшествии снова заполнили ее голову, а эмоции, смешавшись в неясную кашу, забились в ее мышцах, заставляя те неприятно потяжелеть и покалывать. В этом состоянии она «переключилась на автопилот» и уже не помнила, как дошла до раздевалки, забрала свою куртку, а после вышла на улицу. Оглянувшись и убедившись, что среди нескольких плетущихся домой школьников она никого не узнает, девочка достала из кармана коробочку, которую украла из дома. Это была пачка сигарет ее папы. Алисса, на самом деле, еще в детстве узнала, что папа курит, хотя он и всю жизнь это от нее скрывал, чтобы не подавать дурной пример. И заначку с его сигаретами она тоже давно нашла. Она не придавала этому никакого значения, ведь он же взрослый, мог себе позволить.

Решив, что в ближайшее время на полку с сигаретами вряд ли кто заглянет, она стащила одну из пачек, ведь теперь пришло и ее время быть взрослой. Пару раз она видела в иностранных фильмах и сериалах, незаконно скачанных из интернета, как люди курят, когда им плохо. Из убитых горем и подавленных, такие люди сразу становились более воодушевленными: их тело становилось расслабленным, лицо принимало спокойный, словно спящий вид, и плохие мысли, смешиваясь с белым дымом, будто бы покидали голову. Алисса хотела так же. А потому она открыла пачку и достала из кармана спички, зажигалку найти не удалось. Она зажгла сигарету и, даже не раздумывая, поднесла ее к губам. Одна затяжка, и она начинает неистово кашлять. Горло дерет, словно она со своей аллергией съела килограмм орехов, а в легких неприятное чувство чего-то чужеродного.

Вместе с ее кашлем раздался смех. Наконец почувствовав возможность нормально дышать, она обернулась. За спиной стояли несколько ее одноклассников и одноклассниц, которые заливались смехом.

— Кто это тебе сигареты купил, а курить не научил? — спросила Лана Виан.

Кто-то из парней, кто подошел сзади, выхватил пачку из ее рук. Обернувшись, она узнала в нем Энзо Марвуд — некогда друга Леши, а теперь законченного наркомана. Он достал одну из сигарет и поджег своей зажигалкой, после чего закурил.

— Как ты могла, Алисса, мы от тебя такого не ожидали, — смеясь, сказал Микки Фиоре, парень, который нравился Алиссе в младшей школе, когда он был мечтательным милым мальчиком, с любезностью интересующимся тем, какие книжки Алисса прочитала за последнее время и понравились ли они ей.

— Отстаньте, а, — нахмурилась девочка.

Алисса натянула на голову капюшон и попыталась уйти, но вдруг за тот же капюшон ее потянули обратно.

— А где твой Лешенька? Я думала вы неразлучники, — посмеялась Лана. — Или ты меня тут ждешь? Может, ты в меня влюблена, а не я в тебя?

— Отстань, — повторила девочка, одернув свою кофту.

Но будто ее не слыша, Лана схватила одноклассницу за крючок рюкзака. Грубо его сняв, она повалила одноклассницу на землю. Алисса упала на локоть, почувствовав острую боль в нем, словно в нерв попало нечто тонкое и очень острое, как игла. Это мог быть маленький камешек или стеклышко. В глазах потемнело, а потому она не поспешила встать, желая сначала прийти в себя, но ей не дали это сделать. Открыв рюкзак, Лана высыпала все его содержимое на Алиссу.

Осмотрев все, лежащее вокруг себя, Алисса чуть не расплакалась, когда увидела тетрадку с последними главами. Так как в рюкзаке она лежала на самом дне, чтобы никто не знал о ее существовании, теперь она лежала сверху на всех учебниках.

Пока парни просто смеялись, в сторонке скуривая Алиссины сигареты, девочки кружили вокруг нее как вороны, грязными кроссовками распинывая учебники и тетради, рассматривая их.

Сердце Алиссы заколотилось, когда Лана подошла к той самой тетрадке без твердой обложки и с тонкими листами. Если бы она ее пнула, то тетрадь оказалась бы в глубокой грязной луже, из-за чего бы размокла, и так старательно написанные главы были бы утеряны. В голове они у нее остались в очень расплывчатом и общем виде, так что при сильном желании она смогла бы восстановить лишь часть.

Но еще больше девочка боялась, что одноклассница поднимет тетрадь с земли и заглянет в нее. Тогда Алиссе конец.

Девочка вскочила на ноги и, наплевав на отнимающуюся руку, со всей силы толкнула Лану. Та даже не упала. Ранее задорный взгляд Виан переменился, и она посмотрела на девочку, как хищник на жертву.

Поняв, какую глупость она сделала и что она не сможет дать отпор сразу четырем людям, Алисса не придумала ничего лучше, как забежать обратно в школу, благо никто не успел ее остановить.

Грызя ногти Алисса подошла к гардеробу и села под окошком, откуда было видно попивающих чай вахтерш, рядом с другими людьми чувствуя себя безопаснее. Она очень хотела пожаловаться, жалея даже вовсе не себя, а свою книгу.

За эти годы проследить ее писательский прогресс было проще простого, а последние главы были прекрасны. И ей было до боли обидно, что сейчас они валяются где-то на асфальте, где им вовсе не место. Витрины книжных магазинов, библиотеки, полки любителей чтения — вот их место, а не мокрый грязный асфальт.

Но жаловаться — детская привычка. Поэтому, закапывая эмоции глубоко внутри себя, сдерживая слезы и желание ногтями разодрать себе лицо, она откинула голову на стену и смотрела на лестницу, ожидая, когда же по ней спустится Леша.

Парень появился через несколько минут в компании своего лучшего друга Темура, который учится в параллельном классе, с которым они о чем-то болтали. Заметив девушку, всю в грязи и с порванным рукавом кофты, парни переглянулись. Темур неловко приобнял Лешу на прощание и быстрым шагом вышел из школы. Леша сел рядом с Алиссой. Он схватил девушку за локоть, рассматривая рану, а потом поднял в равной степени сверкающий злобой и растерянностью взгляд.

— Я оставил тебя всего на десять минут. Где ты опять умудрилась упасть?

Леша подумал, что подруга, в силу своей неловкости, снова сама куда-то не вписалась. Алисса на это улыбнулась, но вместе с улыбкой ее начало трясти. Сердце девочки забилось быстрее, когда она хотела что-то объяснить, и она не смогла этого сделать.

Леша почувствовал, как трясется чужая рука, которую он так и не отпустил, и заметил, как лицо Алиссы покраснело, словно девушка сильно смутилась. Он понял, что что-то не так, но побоялся продолжать расспрашивать, лишь бы не напугать Алиссу сильнее. Вместо этого он опустил свою руку с чужого локтя, и вложил женскую ладонь в свою. Алисса уткнулась лбом в плечо друга, и он ее приобнял.

Они просидели так несколько минут, пока в школе не стихло. Когда в ушах наконец зазвенела тишина, и Алисса убедилась, что больше не слышит смеха и возгласов с улицы, она села в прежнее положение.

— Пойдем, — тихо произнесла она, встав на ноги.

Она чувствовала, как ноги, словно ватные, подкашиваются, но боялась, что если просидит так еще немного, то уснет. Леша молча поднялся и пошел за подругой. Когда они вышли из школы, лицо Леши резко переменилось из растерянного в холодное и решительное. Он, сложив два и два, наконец понял, что произошло.

Алисса взяла свой рюкзак, лежащий в луже, и стала собирать все, что оттуда выпало.

— Кто это сделал? — спросил Леша, сев рядом.

Парень открыл свой рюкзак и стал собирать в него наименее грязные учебники. Насквозь же промокшие Алисса небрежно скидывала к себе.

— Будто не догадываешься, — фыркнула девушка, вытряхивая грязь из пластикового пенала.

Леша выхватил пенал из ее рук, достал из лужи всю канцелярию, запихнул обратно в пенал и, пообещав купить новый, выкинул его в мусорное ведро, стоящее на крыльце.

— Пойдем к директрисе, пока она еще в школе, — предложил Леша.

— Нет! Совсем с ума сошел? — вскрикнула Алисса. Она подняла тетрадку с последними главами и со страхом открыла ее, но потом облегченно выдохнула — слова практически даже не смазались. — Если мы пожалуемся, то мне точно конец. Это будет клеймо на всю жизнь.

— Не будет, тебе всего пятнадцать. Спишут на возраст, не волнуйся.

— Леш, мои родители в пятнадцать уже нашли друг друга и учились в классах с углубленными предметами. А я, — она посмотрела на тетрадку в своих вновь дрожащих руках. И снова ком в горле, а глаза на мокром месте. — Леш, они же за дело надо мной издеваются. Я гребаный позор.

— Алисс…

— Что? Ну вот что? Вот кем ты хочешь стать? — Леша испуганно смотрел на девушку. — Не молчи. Кем?

— Не знаю я. Ресторатором, наверное.

— М-м, классно. А знаешь, кем я? Писателем, Леш, писателем, блин! — она швырнула тетрадь в парня. Тот ее еле поймал. Удивленно глянув на подругу, он открыл тетрадь и уставил взгляд в нее.

Он внимательно читал каждое слово, страницу за страницей, пока Алисса с испугом оглядывалась, ведь то, чем они занимались сейчас было куда хуже, чем курение. Алисса боялась реакции Леши, но еще больше боялась реакции других. Она подошла к парню и аккуратно вытащила тетрадь из его рук, когда он прочитал уже несколько страниц.

— Кто-нибудь может увидеть, — тихим голосом объяснила она. — Что думаешь?

— Не знаю даже, — пожал плечами парень.

И снова школа и ее двор погрузились в полную тишину. Два подростка стояли среди луж и грязи и молча смотрели друг на друга. Алисса все ждала негатива от Леши, когда он начнет называть ее ненормальной, скажет, что не понимает ее увлечений.

Наконец Леша вышел из ступора. Он кинул озадаченный взгляд на тетрадь, а потом оглянулся, словно только поняв, что за ними могут подсматривать.

— Давай встречаться, — вдруг сказал Леша.

Алисса удивленно на него уставилась, ведь это было последнее, что она ожидала услышать в такой ситуации.

— Со мной? Ты хочешь завести со мной семью?

— А ты хочешь завести семью?

— А… А разве кто-то спрашивает, чего я хочу?

— Ну вот и я об этом, никто нас не спрашивает. Давай просто будем всем говорить, что встречаемся. Так к нам будут хоть немного серьезнее относиться. На фоне произошедшего с твоим отцом, это необходимо. И да… Запишись в разные библиотеки, бери книги в них поочередно. А насчет этого… — он кивнул на тетрадь, которую девушка прижала к себе. — Не носи ее с собой, никто не должен знать, что ты подобным занимаешься.

— Тебе стыдно за меня? Мы можем просто перестать общаться. Если ты всем расскажешь, что разочаровался во мне, то к тебе явно отношение станет лучше. А «строить со мной семью», — показала она кавычки пальцами, — только сильнее себя закапывать.

— Алисса, я знаю, что ты хороший человек. И чем бы ты ни занималась, я это не осуждаю. Да и книга, наверное, не плохая, вроде даже ошибок нет. Я просто волнуюсь, за тебя волнуюсь, не за себя.

Алисса нервно и неестественно засмеялась. Она подошла к ступенькам крыльца и уселась на самую верхнюю, прям рядом с лужей, а в нее она кинула рюкзак. Тетрадку она положила сверху. Девочка закрыла лицо грязными руками, все не переставая заливаться смехом.

Леша сел на корточки перед ней, руки уложил на ее острые коленки. Ему было не до смеха, пока он наблюдал за истерикой подруги.

— А если, — с улыбкой начала она, — тебе кто-то и вправду понравится? Тогда я тебе просто всю жизнь испорчу.

— Никто мне не понравится, — ответил он. — Пойдем, домой тебя провожу.

Вечером того же дня у Леши была тренировка по футболу. Он сидел на лавочке и делал небольшие глотки воды, которые смочили бы горло, но не заставили бы его бок колоть от одного лишь шага. По лицу стекал пот, который он пытался вытереть футболкой, но из-за ужасной духоты в зале тот выступал снова, точно как и горло снова начинало жечь. И он делал новый глоток, еще меньше предыдущего, но уже догадывался, что и так переборщил.

Рядом с ним сидели два мальчика из пятого класса, у которых тренировка проходила на второй половине спортивного поля. Один мальчик, с длинными блондинистыми волосами и голубыми, почти прозрачными, глазами уже несколько минут завязывал шнурки и поправлял гольфы, поглядывая, чтобы учитель, наблюдающий за своей командой, не обращал на него внимания. Его друг, заметно ниже и худее, с каштановыми и растрепанными, как колючки у ежика, волосами прятался за ним, развалившись на лавочке. Они болтали между собой, на что Леша не обращал внимания, пока по его ушам не проехалась следующая реплика:

— А я тебе говорю, я не прогнусь под все вот это. Хочу стать футболистом, когда вырасту, значит стану им. Вон, учителя играют в футбол, и ничего, не умерли. Значит, взрослым тоже можно.

— Ну если хочешь в психушке сидеть, то пожалуйста.

— Да не должны вообще за такое в психушку сажать! Это нормально, я знаю. Я вообще, — он перешел на шепот, который все равно был прекрасно слышен Леше, — недавно смог в иностранный интернет попасть. Так там взрослые не только играют, а еще огромные деньги за это получают. И их вся страна знает и поддерживает.

Леша повернулся на мальчика. Выглядел он слишком уж удивленно, а мальчику и вовсе показалось, что Леша зол. Конечно, ребенку за такие слова никто ничего не сделает, но репутацию это все еще может подпортить. Ни в коем случае нельзя даже допускать мысль о том, что нечто подобное — норма, ни в каком возрасте.

Мальчики испуганно переглянулись и побежали к своей команде, опасливо оглядываясь на Лешу.

Парень проводил их взглядом. Он и не заметил, что напугал их, ведь на несколько минут забыл, что то, о чем он сам мечтает, — плохо и неправильно. Забыв обо всем на свете, он закрыл глаза и улыбнулся, представляя, как стоит посреди огромного футбольного поля. Вокруг трибуны, а на них тысячи людей с плакатами в его поддержку и флагами Ийахю. Они кричат и радуются, пока он выполняет трюки посреди поля. Он не знал, как именно происходят соревнования по футболу, потому что в их стране официально они не разу не проходили, даже на школьном уровне, это строго настрого запрещено. Вполне вероятно, никто в стране не знал, как именно нужно играть в эту игру.

Леша часто думал о правилах соревнований, даже записал некоторые из правил, которые придумал, в отдельную тетрадку, и, в целом, у него выходила такая картина: сначала все игроки команд показывают трюки с мячом, соревнуясь между друг другом, а потом играют команда против команды. Выигрывает тот, кто набрал больше баллов за оба эти тура.

В своих мечтах он закончил с трюками и, взяв в руки мяч, в ожидании смотрел на табло с баллами за первый тур. Весь стадион затаил дыхание вместе с ним. Красные цифры на табло резко сменились, показывая максимальный балл. Люди вскакивают с мест, прыгают, кричат, обнимаются. Леша смеется, а из глаз текут самые чистые слезы счастья.

Он открыл глаза. На его ладонь, в которой только-только лежал мяч, упала слеза. Леша посмотрел ниже, на темно-зеленый пол, который ненавидел всей душой, так как тот красил подошву его кроссовок, а оттереть это месиво было крайне трудно. Цвет пола напомнил тетрадку, которую сегодня ему доверила Алисса, рассказав о себе все самое страшное, извращенное и неправильное. И парню не пришлось даже закрывать глаз, чтобы недописанная книга снова оказалась на его руках. Будто в бреду он попытался ее открыть, но та испарилась. Она пропала, потому что Леша не был достоин открыть ее снова.

Леша чувствовал себя отвратительно от того, что выслушал подругу, но все равно оставил ее с самоненавистью наедине, а не признался, что готов разделить с ней всю ненависть мира. Потому что он такой же. Потому что он в пятнадцать лет не может думать ни о чем другом, кроме как о детской игрушке.

— Все в порядке? — поинтересовался подбежавший к нему Темур, комплекцией идеально подходящий для игры в футбол: с сильными длинными ногами, но невысокий; подтянутый, но не перекаченный.

— Да, нормально, — кивнул Леша. — Просто горло пересохло.

— Ясно. Давай быстрее, я уже устал за двоих отдуваться.

Он похлопал друга по плечу и вернулся к игре. Леша улыбнулся и, не смотря назад, кинул полупустую бутылку себе за спину. Не обратив никакого внимания на то, что она упала на пол, он побежал к классу.

Он носился по полю, валился с ног, пинал мяч так, что тот чуть не сносил хиленькие ворота, когда попадал в штангу. Несколько раз он свалил с ног других парней, а потом помогал подняться каждому из них и половину раунда извинялся, обещая, что впредь будет осторожнее. Он забил рекордное для себя количество голов. Парни отбивали ему пять и обнимали после каждого гола, и это происходило так часто, что они уже и не отходили далеко от Леши, вяло ему подыгрывая просто бежали за ним, ждали, когда он забьет очередной гол.

После последнего свистка, который означал окончание тренировки, даже тренер его похвалил, что редко мог позволить себе в общении с учениками средней и старшей школы, ведь хвалить подростков за достижения в детских играх было нежелательно, чтобы у них не воспитывалась любовь к игре.

Леша играл как в последний раз.

— Ну ты и зверь, — усмехнулся Темур, когда они были в раздевалке.

Парни переодевались, а Леша сидел, облокотившись о стену, и все еще переводил дыхание. Его футболка была насквозь пропитана потом, и парень решил, что, как бы холодно ни было на улице, он не будет переодевать что-то кроме футболки, потому что сомневался, что выживет он и все вокруг него, если он снимет с себя кроссовки.

— Ага, выплеснул эмоции, — посмеялся он.

— Что за эмоции? Переживаешь из-за своей девчонки? Слышал, ее отца собираются в город офисного назначения отправить. Жаль, хороший мужик.

Леша по привычке хотел закатить глаза и сказать: «Алисса не моя девчонка», но потом вспомнил, что теперь они «встречаются», а потому осек себя.

— Да, жаль. Вроде и не натворил ничего такого. Ну подумаешь, футбол. Не такая уж это и детская игра. Ты вообще видел, как те пятиклассники играют? Они ни одного гола не забили. Только взрослые могут играть в футбол хорошо.

Светловолосый мальчик, которого на тренировке напугал Леша, повернулся на него, нахмурившись. Парни удивленно на него уставились — где это видано, чтобы дети возмущались на более старших? Но мальчик выглядел уверенно, хотя в голове и размышлял, стоит ли ему что-то отвечать на обвинения Леши.

— Я забил четыре гола. И ребята забивали голы. Жаль, что ты этого не заметил, увлеченный своей игрой, футболист, — с упреком добавил он.

— Я-то футболист? — посмеялся Леша. — Я хотя бы не мечтаю идти работать тренером просто ради того, чтобы играть в футбол, когда вырасту!

— Что? — смутившись, спросил мальчик. Его уверенность вмиг угасла, и он растерянно оглянулся, окинув взглядом пятиклассников и девятиклассников, наблюдающих за конфликтом. — Ты это к чему?

— Да к тому, что ты рассказывал своему дружку на уроке. Говорил, что футболистом стать хочешь. Не так, что ли?

— Нет! Нет, не так, не говорил я такого, ты врешь все.

— Вру? Да зачем мне врать? Я с тобой даже не знаком, мне незачем тебя в чем-то обвинять.

— Врешь, все врешь! — трясся мальчик.

Взрослым парням, в силу опыта, было очевидно, что ребенок перед ними лжет. Пятиклассники же до конца не понимали кому верить, выслушивая то ровесника, то старшеклассника.

— Так, ребят, какая разница, кто что сказал, — вмешался Давид, одноклассник Леши, лидер класса и просто чересчур ответственный парень. — Оба еще дети, наиграетесь, когда время придет. Глупо тут спорить. Если вы здесь, значит оба любите футбол.

— Ничего я не люблю, — пожал плечами Леша. — Я сюда хожу просто ради того, чтобы себя в форме поддерживать. Когда вырасту, променяю это на фитнес или пробежки, да и все.

— Хорошо, Леш, как скажешь, — с легкой усмешкой ответил Давид. — Но не лезь к ребенку, пусть играется, пока хочет.

— Да я бы и не лез, если бы он не полез ко мне.

— Да, правда. Как тебя зовут?

— Лео, — фыркнул мальчик, с силой заталкивая свою форму в пакет, а после в рюкзак.

— Лео, не нужно так со старшими разговаривать. Мы-то все понимаем, сами еще дети, но вот взрослые могут устроить тебе проблемы. Аккуратнее будь, хорошо? — улыбнулся Давид.

— Ага, — без энтузиазма ответил мальчик и повесил рюкзак на одно плечо. — Пока.

— Эй, подожди, — сказал Давид. — Извинитесь друг перед другом.

Лео повернулся на Лешу. Он посмотрел на того исподлобья, пока Леша смотрел с надменной улыбкой.

— Я не буду перед ним извиняться, — выплюнул мальчик и ушел из раздевалки.

Девятиклассники засмеялись и загалдели, обсуждая смелого пацана. Говорили о том, что новое поколение слишком уж дерзкое и самоуверенное. Пятиклассники же теперь с опаской поглядывали на старшаков, боясь, что из-за Лео проблемы появятся у них всех.

Но Леша, как и все остальные, легко отпустил ситуацию. Он даже завидовал мальчику, который так яро отстаивает свою точку зрения. Парень этого не скрывал, он легко себе в этом признался, потому что уже давно знает, что сам он «безвольный кусок дерьма».

Впервые он так себя назвал, сидя на полу в туалете какого-то ресторана. Ему было одиннадцать лет, и отец взял его с собой на день рождения Корнелия Борхеса, высокопоставленного чиновника. По словам отца, тот был противным жирдяем и конченой сволочью, однако в лицо отец наговорил столько лести, что только глупый бы не понял, как же это наиграно. А он и не понял.

Из-за этого мероприятия Леша не пошел на день рождения своей одноклассницы, и оказался единственным из класса, кто не пришел.

Безвольный кусок дерьма.

Весь вечер он ходил за отцом, словно маленькая безмозглая собачка, которую богатые женщины носят как аксессуар, чтобы повыпендриваться, а потом забывают про нее до следующего выхода в свет. У него не было никакой роли, он просто ходил рядом. Взрослые люди, одетые вульгарно и отвратительно и, у Леши возникла такая ассоциация, словно на собственные похороны, на которые уже наверняка копят, рассматривали его с интересом, оценивая, насколько он похож на своего отца. Внимание на него обращали томные женщины, которые в миг расцветали и, действительно как собаке, говорили что-то нечленораздельное писклявым противным голосом, а потом чесали за ухом. Отец на это смеялся и приобнимал сына, каждый раз повторяя: «Да, моя копия. По моим стопам пойдет».

Леша не был копией отца, и он не собирался идти по его стопам. Ему не нужны были эти связи, которые так старательно налаживал отец, мечтая, как сын займет его место, когда он сам уйдет с поста. Леше не нужны были брендовые костюмы и фальшивые улыбки противных лицемеров и их красавиц-жен, которые с ними, конечно же, не из-за денег. Единственное, что нужно было Леше в тот момент — пойти на день рождения своей одноклассницы, подарить ей художественную книжку, которую он купил тайком от отца, и провести время с друзьями.

Их класс нельзя было назвать дружным, все общались лишь компашками или парочками, поэтому Леша очень ценил подобные праздники, когда все собирались вместе и, попивая вредные напитки и кушая сладкое, играли в настольные игры или, те кто побогаче, приглашали всех в боулинг или парк аттракционов.

И как же ему было обидно стать единственным, кто не присутствует. Чувствуя себя связующим звеном, тем человеком, кто неплохо общается с каждым в классе, даже с самыми скромными ребятами, он боялся, что без него праздник пройдет не очень.

Это был день рождения Алиссы, ей исполнялось двенадцать. В классе на нее либо не обращали внимания, либо недолюбливали. Он понимал, что никого она приглашать не хотела, разве что своих знакомых из параллели, но она не была девочкой, которая легко сдается, Леша понимал это, завидуя ее терпению и спокойствию в каждой стрессовой ситуации, в которой он ее заставал, поэтому она все еще старалась доказать, что она не достойна неприятия одноклассников просто из-за ее увлечений.

Она пригласила всех к себе домой. И она очень ждала Лешу, потому что он был единственным человеком в классе, с кем она чувствовала себя спокойно и безопасно. Она знала, что он поможет сплотить всех и выставит Алиссу, которую к тому моменту знал уже неплохо, в хорошем свете.

Но предательское сообщение «я не смогу прийти, прости, пожалуйста», пришло всего за день до праздника. А все потому, что отцу было плевать на планы ребенка, он его не предупреждал и не приглашал пойти с собой, он поставил перед фактом. А Леша даже не попытался возразить. Он забрал из его рук смокинг, пробормотал «хорошо, пап» и пошел в свою комнату.

И с тем же обиженным лицом он ходил по залу ресторана, с презрением поглядывая на людей. В руках он все крутил телефон, не зная, чем себя занять. Тогда он, морально истощившись от чувства вины, решил позвонить Алиссе и спросить, как все проходит. Он предупредил отца, что пойдет в туалет. Там он уселся на умывальник и набрал номер девочки.

— Алло? — послышался тихий голос.

На фоне Леша слышал, как гремит посуда и из крана льется вода. Ни голосов одноклассников, ни музыки.

— Привет. Как там все проходит?

— Прошло, — поправила девочка и шмыгнула носом. — Они уже ушли.

— Так рано? — удивился Леша.

— Да, — дрожащим голосом ответила девочка и расплакалась. — Они при моих родителях меня поздравили, поболтали со мной, а когда те ушли, они просто съели все, что было на столе, посмеялись надо мной, потому что я не придумала, как развлекать гостей на своем празднике. А я ведь придумала! Я и настолки купила, и музыку скачала, которую они любят, некоторую даже из иностранного интернета нашла, мне папа помог, только не говори никому… Но они про это даже не слушали. И, в общем, спустя полчаса они ушли.

— Алисса, мне так жаль, — почти проскрипел Леша, которому свело в груди от обиды.

— Я привыкла, — сквозь слезы посмеялась девочка. — Жаль, что ты не пришел. Но не думаю, что ты бы смог исправить ситуацию. Плохая это была идея, они меня слишком давно не любят, чтобы сейчас вот так просто начать общаться.

— Ты же знаешь, что это несправедливо, да?

— А какая разница что я знаю, а что нет. Дело это не изменит.

Девочка достала из-под подушки уже вторую тетрадку, где писала книгу. Она поняла, что это единственное, что может сейчас помочь — ее любимые герои, по-настоящему любимые, как родные дети.

— Ты всегда можешь поговорить со мной, обо всем, правда, — сказал Леша. — Ты можешь подходить ко мне где и когда хочешь. Я буду только рад, я люблю с тобой общаться.

— Спасибо, Леш.

— Пообещай, что не будешь стесняться подойти ко мне, если тебе нужна будет помощь или если просто захочешь поговорить.

— Я обещаю. Мне пора, спасибо, что позвонил.

— Да, конечно. Еще раз с днем рождения, цветочек.

Девочка посмеялась от глупого к ней обращения, снова поблагодарила друга и бросила трубку. Сразу после этого виноватая улыбка сползла с лица Леши. Мальчик сильно затрясся, хотя мог намного раньше, но держался. Его внутренности словно стали перемещаться, отчего заболел корпус. Слезы хлынули из организма так резко, что он бы ничего и не смог с этим поделать. Леша кинул телефон на бортик рядом с собой, но тот скатился в мокрую грязную раковину. Заметив это, мальчик на секунду затих, а в следующий момент, взвыв, заплакал еще сильнее. Он несколько раз ударил головой о стену, потом сполз с раковины на пол.

Безвольный кусок дерьма.

— Безвольный кусок дерьма, безвольный кусок дерьма, — бормотал он с каждым разом все громче и громче, так, что от полунемого шепота обзывательство выросло до крика во все горло.

Туалет находился в полуподвальном помещении далеко от зала. Мальчик и не задумывался, услышат его или нет. Главное, чтобы не узнал отец, проводящий вечер у бара.

Безвольный кусок дерьма.

В туалет вдруг испуганно заглянул высокий молодой парень, на вид меньше даже тридцати лет. Он медленно подошел к мальчику, которой от испуга мгновенно затих, даже не трясся и не шмыгал носом, надеясь, что его, если он не будет шевелиться и издавать звуки, просто не заметят. С отцом этот трюк всегда срабатывал. Тот просто орал на Лешу, если он смел показать свои эмоции, а мальчик притворялся мертвым: отстраненно смотрел перед собой и не шевелился. Тогда, наконец все высказав, отец давал ему подзатыльник и просто уходил.

Безвольный кусок дерьма.

— Хей, малой, все в порядке?

— Угу, — ответил мальчик.

Парень помог мальчику подняться и поставил его к стенке, чтобы тот смог облокотиться. Он набрал в ладони приятно-прохладную воду и умыл чужое лицо.

— Как тебя зовут? — сев на корточки перед ребенком, спросил парень.

— Леша, — тихо ответил мальчик.

— А меня Адри, — представился он, на удивление, короткой версией своего имени. — Леша, что случилось?

Леша пожал плечами и закусил губу.

— Расстроился.

— Из-за чего ты расстроился?

— Да так.

— Двойку получил что ли? — усмехнулся Адри. — Это не страшно.

— Угу.

— Пойдем, закажем по кружке зеленого чая и поболтаем, м? — предложил парень.

— Я не могу, мне к папе нужно. Он будет… волноваться, если я скоро не приду.

— Хорошо. Давай отведу тебя к папе.

— Я сам, — сказал Леша. Он боялся, что Адри расскажет отцу, что случилось, расскажет, что этот безвольный кусок дерьма мальчик плакал.

— Как скажешь, малой. Дай пять, — он протянул ему ладонь.

Леша глупо на него уставился. Не часто взрослые были так милы даже со своими плачущими детьми, а уж к чужим негласно принято не подходить, только кидать презрительный уставший взгляд. Казалось совсем странным болтать с детьми, попивая с ними чай, так, будто они тоже взрослые. Пораженный мальчик с энтузиазмом отбил пять. Они улыбнулись друг другу, и Адри ушел. И Леша вскоре после этого вернулся в зал, где нашел отца, попивающего очередной бокал шампанского, и продолжил бегать за ним собачкой.

Безвольный. кусок. дерьма.

По пути домой Темур рассказывал Леше о недавно открытом в центре города кафе. Его отличительной четой был огромный телевизор, расположенный на стене, и приставка, в которую мог поиграть любой желающий.

— Вот это я понимаю, реформация игровой зоны, — улыбался Темур. Леша от столь умного слова дернулся. — Но, черт, нам нельзя будет играть в эту приставку уже через несколько лет. Почему в наше время такого не было? Почему этому поколению все, а нам ничего?

— Не знаю. А мне и все равно, я не люблю играть в приставку, — сказал Леша, пряча лицо за воротом куртки.

— Ой, да че ты гонишь! — посмеялся Темур. — Разве мы с тобой не играем в нее стабильно каждую неделю, а? Я разве не надираю тебе задницу в гонках, которые мой дядя приобрел на рынке запрещенки? Я думал тебе нравится постоянно со мной играть и вечно мне проигрывать.

Темур повернулся на друга, но тот выглядел очень серьезно. Леша бросил на него мимолетный взгляд, а потом осмотрелся вокруг.

— Да, знаешь, надоело уже все это все.

Он снял с себя рюкзак, достал оттуда свою футбольную форму и выкинул ее в мусорное ведро. Под удивленный взгляд Темура, Леша ускорил шаг и пошел домой.

4

Высокие потолки и бесцветные стены пробуждали в Алиссе тревогу, схожую с тем, что испытывает ребенок, которого родители оставили в пустом коридоре незнакомого офиса, а сами зашли в один из кабинетов по делам.

Она ерзала на стуле и все смотрела на руки судьи, которая листала материалы дела. Даже Лола вела себя намного сдержаннее — вцепившись в мамину руку, она с непониманием смотрела на взволнованную Алиссу.

За столом напротив них сидели два человека — женщина лет пятидесяти, выглядящая как раз на свой возраст, но в ее мечтах — на восемнадцать, что выражалось в несвойственном женщинам в возрасте макияже и одежде, и ее адвокат в пыльном дешевом костюме. Женщину звали Марией Рассел, она была соседкой Нерес сверху. Она перешептывалась с адвокатом, поглядывая то на Павла, то на его семью. Женщина много смеялась и улыбалась, будучи явно довольной собой и уверенной в своей победе.

Павел, сидя за столом неподалеку от судьи, неотрывно смотрел на соседку, и когда их взгляды встречались, он улыбался ей в ответ, пытаясь показать, что уверен в своей правоте. С его стороны было целых три свидетеля. Он не знал, привела ли свидетелей Мария, но был практически уверен, что никто больше, кто, может, и догадывается о детских наклонностях Павла, не пойдет в суд. Несмотря ни на что, Павел Нерес — главный хирург города и, судя по многим приезжим клиентам, один из самых лучших в стране. Провести у него операцию стоит приличных денег, сумма небольшая для какого-нибудь чиновника, но весомая для, например, просто учителя из деревушки. Про качество не стоит говорить, ведь Павел уже и не помнит, когда в последний раз проводимая им операция шла не по плану. Бравшись за простые и сложные случаи, он ни разу не получал плохих отзывов от клиентов, если они еще были способны говорить, конечно (медицинский юмор. Общаясь с Павлом, Вы бы к такому привыкли).

Павел был уверен в своем авторитете и в своих свидетелях — двух взрослых и одном подростке. Он не знал, что и Мария не беспочвенно была уверена в себе.

Алисса подскочила на стуле, когда судья захлопнула первую папку с документами и пододвинула к себе следующую, красную, будто намного более важную.

— Ваши свидетели, Павел, — произнесла судья, устало оглядывая дверь, куда вот-вот зайдут еще несколько человек, снова устраивая балаган.

— Три свидетеля. Мои коллеги Рафаэль Шекли и Аделина Серра и подросток, мой сосед по району, Тони Матеус.

— Прошу ввести в зал свидетелей.

Все трое прошли за длинный стол, куда вполне все вместе могли поместиться ученики небольшого школьного класса.

— Ваши свидетели, Мария.

— Два подростка, Ваша честь. Энзо Марвуд и Луис Портела.

— Подозреваемый, доносчик, Вы подтверждаете, что Вашим несовершеннолетним свидетелям уже есть пятнадцать лет, а также вы имеете разрешение от их родителей на дачу показаний?

— Да, — кивнул Павел.

— Да, — сказала Мария.

Все свидетели сдали паспорта мужчине, который сидел в углу, за судьей, а на столе его стояла табличка «секретарь». Он внимательно смотрел в каждый из паспортов, сверяясь со своими бумажками и высчитывая, точно ли каждому из подростков исполнилось то количество лет, когда они все еще дети, но их мнение уже можно учитывать в судах.

Когда он, наконец, отложил все документы в сторону и положительно кивнул, судья продолжила разбирательство.

— Начнем со свидетелей со стороны защиты. Рафаэль, пожалуйста.

Мужчина встал со стула, оперся руками о стол, захватывая довольно широкую территорию, и уверенно начал:

— Я работаю с Павлом в одном отделении уже более десяти лет, и мы являемся неплохими друзьями. На работе Павел всегда проявляет себя как взрослый, сдержанный человек, настоящий мастер своего дела. Без лести и зависти могу заявить, что он является лучшим хирургом, которого я встречал в жизни. Никогда я за ним не замечал каких-либо ненормальных наклонностей. Я знаю, как он ведет себя в кругу взрослых людей, и я знаю, как он воспитывает своих детей. Он не применяет физического насилия по отношению к детям, он их не ругает, но он с ними строг…

Алисса глянула на маму. София выглядела отстраненной. В голове она и вправду прокручивала все моменты, когда Павел ругал детей, наказывал их, был строг и холоден. Она прикрывала глаза, усердно впитывая в себя каждое слово свидетеля, мечтая поверить в них. Но также она вспоминала, как, наругав детей, ее муж шел в спальню и лежал, смотря в потолок. Она знала, что в эти моменты он раз за разом прокручивал в голове, как кричит на своих детей, а они смотрят на него провинившимся взглядом, и так полностью осознавая, что поступили неправильно. И в этот момент все внутри него рушилось, он и сам начинал испытывать вину перед ними, что абсолютно ненормально. Ненормально ощущать вину по отношению к ребенку, еще не сформированному человеку, который знает, очевидно, в разы меньше тебя. Взрослый умнее, взрослый опытнее, а значит, всегда прав.

Павел не понимал этого, а София слишком поздно заметила, списывая подавленное настроение мужа на усталость на работе.

— Иногда мы проводим вместе время вне работы. Выпиваем, обсуждаем жизнь, как, собственно, все люди часто делают. И ни разу он ничего странного не сказал, даже в состоянии алкогольного опьянения. Он всегда ведет себя достойно, как взрослый адекватный человек. Я все это подтверждаю, рискуя своим авторитетом и именем, и готов подписаться под каждым своим словом. Спасибо.

Он сел обратно за стол. Вслед за ним, после приглашения судьи, встала Аделина.

— Я работаю медсестрой в отделении Павла год, поэтому могу с легкостью вспомнить о своем первом впечатлении, и рассказать о том, какое оно сложилось за такой недолгий промежуток времени. Меня впервые представили Павлу буквально за несколько часов до внеплановой операции. Павел показался мне очень холодным, полностью погруженным в работу человеком, и на операции я в этом убедилась. Он со спокойствием и хладнокровием делал свою работу, пока я, признаюсь, немного паниковала. Также нам однажды поручили провести профориентационную лекцию в детском отделении. Павел вел себя с детьми уверенно, старался объяснить им все простым, понятным для них языком, но ни в коем случае не опускался до их уровня. Он не болтал с ними, как болтал бы с друзьями, роли были очевидны: он — хирург высшей квалификации, они — простые ребятишки. Если что, я готова ответить на любые вопросы суда, а пока у меня все.

— Хорошо, спасибо.

Судья шумно выдохнула, посмотрев на Тони. На лице ее было выражение схожее с отвращением, однако тщательно замаскированное под думательный процесс. Она долго смотрела в документы, словно собираясь с мыслями, чтобы, наконец, обратиться к ребенку:

— Прошу, Тони Матеус, — сказала она быстро, будто невзначай, и прокашлялась.

— Спасибо, — скромно сказал мальчик, вставая со стула. — Я могу предугадать, в чем будут обвинять Павла Нерес Мария и ее свидетели, а потому сразу расскажу, как все было на самом деле. Иногда Павел наблюдает за тем, как мы с парнями играем в футбол. Многим это кажется странным, но на деле у этого есть причина. Однажды, когда нам было еще лет по десять, он пришел на футбольное поле со своей дочерью и женой, — Тони посмотрел на Алиссу и коротко кивнул. — У них был пикник, или что-то вроде того. И, когда мы играли, наш мяч часто прилетал к ним. Павел нам его подавал, ну, и они часто отвлекались на парней, которые к ним подбегали. В тот же день наш друг Леша, одноклассник дочери Павла, упав, подвернул ногу. Заметив это, Алисса, — он устало вдохнул, поняв, что ему снова необходимо это уточнить. Адвокат перед заседанием сказал ему, чтобы он уточнял все имена, даты, связи между людьми, места столько раз, сколько о них говорит, даже если все и так понимают, о чем и о ком речь, — дочь Павла, подбежала к Леше и помогла ему встать, пока парни смеялись. Павел согласился довести его в больницу. И с тех пор, так как Алисса и Леша хорошие друзья, Павел очень заботится и о нем. Не потому, что считает его другом, а потому что относится к нему, как к сыну, будущему зятю, если хотите, — усмехнулся Тони. Взрослые в зале заулыбались, поглядывая на Алиссу. Та вымученно улыбнулась в ответ. — Также хотел бы добавить, что Павел, как врач, прекрасно знает, как вредно ребенку получать травмы, потому что они могут дать о себе знать во взрослом возрасте. Как, например, подвернутая нога Леши, может через двадцать лет сильно заболеть, если он просто неудачно ступит на лестнице. Я сам перешел в медицинский класс, потому понимаю это, — объяснил парень. — А с тем, как мы детьми носились по полю, за нами правда нужно было приглядывать. Там рядом нет никаких взрослых: ни охранников, ни рабочих, от домов далеко. О медицинском пункте я уж вовсе молчу. Если Павел и выходил на поле, то для того, чтобы отчитать нас за безрассудное поведение. Он часто кричал на Лешу, Темура и Энзо, потому что они были самыми невыносимыми. Но никогда не было такого, чтобы, прости Господи, он играл вместе с нами. Никогда. Скорее, он был нашим тренером или медиком. Спасибо, — неуверенно поглядывая в листочек с заметками, завершил он и медленно опустился обратно на стул.

— А почему, спрашивается, «будущий зять» не явился в качестве свидетеля? — спросила судья, будто риторически, однако выжидающе посмотрела на Павла.

— Потому что он сыночек чиновника, врет как дышит, — засмеялся Энзо Марвуд.

Судья ударила кулаком по столу и грозно посмотрела на ребенка.

— Я тебя не спрашивала! — крикнула она. — Павел?

— Он не может присутствовать, причину может объяснить моя дочь Алисса Нерес.

— Прошу.

— Он и его семья не в городе. Они на плановой консультации в Колледже Бизнеса и Маркетинга.

— По поводу поступления ребенка?

— Да, именно.

— Хорошо. Спасибо.

— А почему вы с ней так вежливо разговариваете, а со мной нет? — вскочил с места Энзо. Луис схватил его за рукав и попытался усадить обратно, но тот его оттолкнул. — Это потому что вы обе девушки, да? Да Алисса меня на несколько месяцев младше! Ее мнение вообще учитывать нельзя, она ненормальная, как ее папаша! Ходит, книжки постоянно читает!

— Я бы и тебе посоветовала их читать, пока восемнадцать не стукнуло, может, хоть так ты был бы чуточку умнее! — вскрикнула Алисса.

София злобно посмотрела на дочь и фыркнула на нее, чтобы та поняла, что больше ей лучше рот не открывать. Судья устало выдохнула, а в голове только и крутилось: «После этого дела уволюсь. После этого дела уволюсь». Однако эта мысль появлялась во время каждого нового заседания уже двадцать шесть лет, которые она проработала судьей. Женщина не понимала, почему же в суде постоянно было так много детей, которые вообще не имеют никаких юридических прав, кроме как свидетельствовать по делу о ребячестве и высказывать свое желание остаться с определенным родителем после развода. Слишком много дел о ребячестве, слишком. Каждую неделю, чаще, чем дела о краже или мошенничестве. «Куда катится мир?», — удивлялась судья.

— Так, если дети сейчас же не замолчат, я просто перенесу заседание! Я здесь судья, — она посмотрела на Энзо, обиженно поджимающего губы. — Я отношусь ко всем так, как они этого заслуживают, я не должна тут с вами, ребятней, возиться. Мне просто нужно, чтобы вы рассказали тексты, которые вам написали взрослые, которые вы зубрили всю ночь, не вдумываясь даже в смысл слов, а потом я должна вынести вердикт! В данный момент я вижу здесь только одного ребенка — тебя. Веди себя достойно, как остальные подростки, понимающие ответственность мероприятия.

Оскорбленный до глубины души, что выразилось в широко открытом в немом возмущении рте и выпученных глазах, Энзо все-таки сел обратно, локтем пихая Луиса, чтобы тот подвинулся и перестал хихикать над сложившейся ситуацией.

— Итак. Время выслушать свидетелей со стороны доносчика, и позже мы перейдем к вещественным доказательствам, если таковые имеются. Дадим Энзо возможность остыть, и начнем с Луиса. Прошу.

— На самом деле, я должен лишь добавить к нашей основной истории, что моя мама, работающая в магазине, часто продает Павлу сладкое, — мальчик облизнул пересохшие губы и стал ковырять под ногтями. Он сильно переживал, после слов судьи, наконец, поняв всю серьезность происходящего. — Она знает, что у него две дочери, но, говорит, и для них это много. Вот. А так мы с Энзо хотели сказать, что Тони врет, потому что дружит с Павлом и прикрывает его. Он, ну, Павел, он очень часто бывает с нами на поле и играет с нами тоже. Да… Вот…

— Он постоянно сам напрашивается. Мы ему говорим, что не хотим с ним играть, а он продолжает настаивать, парируя тем, что взрослый и может устроить нам любые проблемы, если мы не послушаемся!

На Энзо уставились все. Никто не ожидал, что он начнет так нагло врать, не о том, конечно, что Павел бывал на поле, он уже и сам готов в этом признаться после подобного заявления со стороны подростка, а о том, что он когда-то напрашивался, — мальчики всегда звали его сами, когда им не хватало кого-то в команде, или упрашивали научить приемам и тактикам. Павел не мог вымолвить и слова в оправдание, а Мария жадно потирала ручки, словно ей заплатят пару миллионов, если она все-таки выиграет дело.

— Хорошо, я вас поняла, — сказала судья. — Еще какие-то противоправные действия за Павлом замечали? — спросила она для галочки, не ожидая ответа.

Но Энзо снова вскочил с места.

— Замечали! Точнее… — он сел обратно. Одной рукой он обнял себя за плечо и посмотрел в стол. — Он приставал ко мне.

— Чего? — вскрикнул Павел. — Да что ты несешь!

Адвокат жестом попросил его успокоиться и, понимая усталость выносящей вердикт судьи, парировал:

— Уважаемая судья, это сильное обвинение и к делу оно не имеет отношение. Прошу рассмотреть его отдельно, предварительно проведя психологическое обследование подростка на выявление у него травмы, а также склонности к аморальному поведению и лжи.

— Принято, — быстро согласилась судья, с сомнением поглядывая на подростка.

Тот, как очень хороший актер, насупился и уставился в стол. Луис смотрел на него, пытаясь понять, врет ли друг, но скоро отвернулся. Он посмотрел на взрослых, которых нисколько не тронуло заявление мальчика, а Марию так вовсе разозлило, ведь Тони пошел не по сценарию. Тогда Луис заерзал на стуле и обернулся на Алиссу. Та с застывшими на глазах слезами неотрывно смотрела на Энзо злобным взглядом. Она очень долго не моргала, прожигая его спину, а когда больше не смогла сдерживаться, опустила взгляд, моргнула, и из глаз выкатились слезы, дорожками, подсвечиваемыми белыми лампами зала, оставаясь на щеках.