Бесплатный фрагмент - Черное Солнце

ЗОМБИ, КАРТЫ, ДВА СТВОЛА

(Хоррор)

Галия, женщина сорока лет, полуазиатской внешности, с узкими скулами и внимательными, чуть прищуренными глазами цвета крепкого чая, всегда казалась вокруг чужой — тонкой, словно вытянутой временем, и быст­рой, как степная ласточка. Чёрные волосы, обычно собранные в практичный хвост, оттеняли острую линию подбородка; кожа у неё была загорелой, суховатой, но живой — настоящий контраст миру, где живых почти не осталось. Галия была худая, жилистая, привыкшая двигаться без лишнего звука, будто постоянно играла в собственную, самую важную партию. И неудивительно: в прошлом она была карточным шулером, а теперь — просто шулер, потому что другого ремесла в мире, где большинство населения превратилось в зомби, и быть не могло.

Эти «люди» умерли, а потом — по воле странного вируса, родившегося то ли в китайской лаборатории, то ли в каком-то научном аду — получили странную, искривлённую подобие второй жизни. Хотя жизнью это назвать сложно. Их мозг на девяносто пять процентов опустел, почти полностью утратив интеллект, чувства, воспоминания. Внутренние органы были скорее декорациями: сердце не билось, кровь не текла вовсе, печень не болела. Они не дышали так, как дышат живые — просто иногда хрипели, будто давно сломанные мехи.

Только желудок у них работал исправно. Потреблял всё, что зомби могли ухватить: жука, яблоко, крысиную лапу, кусок пластика… или человека — настоящего, тёплого, живого. Их организм это каким-то чудом переваривал, а потом выплёвывал наружу плотные, неровные шарики — тускло-коричневые, с прожилками непереваренных остатков, твёрдые, как засохшие орехи. Эти шарики звенели, когда падали на пол, — неприятный звук, напоминающий детскую погремушку, только куда мерзее.

Кожа у зомби была зеленоватой, сухой, как старые листья, сморщенной до складок и трещин. Раны не затягивались — наоборот, раскрывались всё шире, обнажая кости, пористые мышцы, иногда даже шевелящиеся сухожилия.

И при всём этом убожестве… они любили играть. Видимо, где-то в глубине их протухших мозгов уцелел крохотный нейрон, который когда-то знал слово «развлечение». И эта искра заставляла мобов тянуться к картам. Они играли в покер, в блэкджек, в вист, в казиношные подвиды вроде «пьяного короля», иногда — в простую «сороку» или «очко». Но больше всего им нравился старый добрый «дурак». Правила были доступны их пятим процентам разума: масти они различали, козырь понимали, «бита» приносила им странное, скрипучее удовлетворение.

Откуда у зомби деньги — оставалось загадкой. Возможно, они каким-то образом добирались до банковских ячеек, возможно, просто подбирали то, что осталось после паники первых месяцев. Но факт оставался фактом: в карманах их истлевшей одежды всегда шуршали купюры, а иногда даже попадавались золотые часы или брелоки.

И вот это всё Галия умела у них забирать. Через игру. Через шулерство. Через старые, как мир, приёмы — ловкость рук, внимательность, хитрость и умение вовремя исчезнуть. Даже когда дело шло плохо. А бывало по-всякому: зомби не всегда успевали понять, что их обвели вокруг пальца, но если понимали — становились агрессивными, как стая собак.

Однако у Галии был козырь — два револьвера «Смит-и-Вессон», калибра.357 Магнум. Красивые, тяжёлые, пахнущие маслом и надёжностью. Эти стволы обладали приятной особенностью: если попасть зомби точно в мозг — в тот маленький участок, где ещё тлели остатки интеллекта — существо прекращало существовать окончательно. Насовсем. Глухо падало, как мешок с тряпьём, и уже больше не вставало. Ни один вирус, откуда бы ни взялся, не мог поднять труп, чей мозг был разнесён в хрустящую кашу.

Игра проходила обычно в салунах — да, именно так и называли эти места, хотя мир был вовсе не Диким Западом. Просто зомби почему-то стекались именно туда: к стойкам, к столам, к пыльным зеркалам и старым пианино, которым никто уже не мог сыграть. Они сидели за столами, одетые в то, в чём их настигла смерть: кто в мятом офисном костюме с разорванным рукавом, кто в вечернем платье, истлевшем по подолу; кто в спортивном трико, кто в медицинском халате с засохшей бурой полосой на груди. Одежда на них не менялась, не стиралась, не латалась — просто продолжала существовать, как и они сами: рваная, дурацкая, иногда почти полностью отвалившаяся, но всё ещё висевшая на костлявых плечах.

И Галия входила в такие места так, будто входила к себе домой.

Сегодня Галия вошла в салун под названием «Последняя Рука». Название было списано мелом на дощечке, накриво прибитой над дверью — надпись то и дело осыпалась, словно сама боялась здесь находиться. Дверь скрипнула, и этот звук прокатился по залу, как команда к обороту голов.

Несколько десятков зомби, сидящих за столами, повернулись к ней — одни медленно, лениво, другие быстро и дёргано, словно нити дернула внезапная рука кукловода. Их глаза — мутные, стекловидные — попытались поймать фокус, распознать, кто вошёл.

— Живая… — хрипнул кто-то у дальнего стола.

Галия невозмутимо сняла пыль с рукава куртки и прошла к барной стойке. Стойка была облупленной, а за ней стоял зомби-бармен в засаленном фартуке. Когда-то он был поваром или официантом — по ширине плеч и навязчивой привычке протирать стакан тряпкой, которая давно не могла ничего протереть.

— Виски, — сказала Галия, хотя знала, что в бутылке плескалось нечто, что и виски-то назвать можно лишь по привычке.

Бармен поставил перед ней стакан с жидкостью цвета старой ржавчины. Он не понимал, что делает — делал потому, что где-то в памяти был след: «гость — напиток — плата».

Галия оставила купюру. Купюра была настоящая: зомби любили наличность, а она — брать её у них обратно.

За спиной скрипнул стул — кто-то поднялся. Потом второй. Она не оборачивалась. Просто смотрела на своё отражение в мутном зеркале за стойкой. Отражение показывало ей трёх зомби — один в некогда дорогом пиджаке, второй в рабочей робе, третий в рваной футболке с логотипом какого-то исчезнувшего бренда.

— Играть… будешь…? — выдавил пиджаковый, и его нижняя челюсть едва держалась на сухожилиях, покачиваясь при каждом звуке.

— Я пришла за этим, — ответила Галия и медленно повернулась.

Зомби переглянулись. Их жесты были странными — как будто они пытались восстановить утраченную социальную логику.

Она прошла между ними, направляясь к круглому столу посередине салуна. Карт уже было выложено несколько — чья-то прежняя партия застыла в момент смерти одного из игроков, и карты прилипли к столешнице пепельно-серыми пятнами.

Но зомби знали правило: новая игра — новые карты.

Бармен поставил свежую колоду. Она была потрёпанной, но плотной, и пахла картоном и чужими руками. Галия подбросила колоду, ловко перехватив её в воздухе. На секунду в салуне воцарилась полная, густая тишина — даже те, кто сидел у стен, затаили дыхание… или то, что у них ещё работало вместо дыхания.

— Играем в дурака, — объявила она.

Пиджаковый медленно закивал. Роба попытался улыбнуться — кожа натянулась, но эмоции не вышло. Футболочный просто сел, уставившись в карты так, будто хотел их съесть.

Галия разложила. Пальцы двигались быстро, чётко — и никто из мертвецов даже не заподозрил, что она уже пометила несколько карт едва заметным изгибом, который чувствовала только её рука.

Партия началась. Зомби тянули карты неуклюже, но в их действиях была странная логика — последствия тех самых пяти процентов, которые связывали их с человеческим прошлым.

Галия уловила момент: роботяга нёс козыря под бита, пиджаковый не видел, что у него на руках два шанса — а футболочный тупо держал шестёрку, пытаясь понять, зачем она ему.

Она улыбнулась уголком губ.

— Бита, — сказала она.

И в этот момент дверь салуна снова скрипнула. Тишина стала другой — настороженной, тяжёлой.

В дверях стоял зомби… но не обычный. Одетый в военную форму, с нашивкой, испачканной кровью и грязью, с автоматом на груди, свисающим на ремне. Левый глаз у него отсутствовал, а в пустой глазнице что-то шевельнулось — может, личинки, может, просто тень.

Такой зомби мог быть серьёзной проблемой. Потому что все знали: военные зомби иногда… вспоминали команды.

Он медленно поднял голову и посмотрел прямо на Галию. И произнёс:

— Живая… цель…

Салун застыл. Галия выдохнула и легонько коснулась пальцами рукояти одного из своих «Смит-и-Вессонов». Похоже, вечер обещал быть интересным.

Военный зомби сделал первый шаг — тяжёлый, как удар молота по полу. Автомат на его груди качнулся, и Галия мгновенно поняла: если мертвец вспомнит, как им пользоваться — ей конец.

— Жи… вая… цель… лик… ви… ди… ро… вать… — бормотал он, и каждая его реплика звучала, как команда, взятая из глубины прогнивших нейронных связей.

Галия уже вытаскивала револьвер. Зомби-игроки вокруг стола заскрипели, отодвигаясь, кто-то свалился с табурета. Пиджаковый уронил свою нижнюю челюсть на стол — та стукнула по картам.

Военный рванулся вперёд. Галия выстрелила первой. Патрон калибра.357 Магнум прорвал воздух, оглушив салун. Пуля со свистом вошла военному в щёку, выбив кусок серо-зеленой плоти… но не остановила. Он почти не почувствовал удара — только голова дёрнулась.

Он поднял автомат.

И тут потолок салуна… прогнулся. Гулкий, тяжёлый звук. Словно сверху упало нечто большое и очень живое.

Прямо за спиной военного раздался громогласный, басовитый крик:

— У-ва-а-а-а!

Военный успел только обернуться. С верха дверного проёма, зацепившись могучими руками, спрыгнул орангута́нг. Огромный, почти под два метра ростом, с мощной грудью, оранжевой шерстью, и глазами — глубокими, умными, странно трезвыми, слишком живыми для этого мира. Это был Бонни.

Существо, которому вирус почему-то подарил усиленный интеллект вместо того, чтобы превратить в трупохода. Мозг его, по слухам, работал лучше, чем у большинства людей до катастрофы. А память сохранила азарт, понимание правил, и любовь к оружию.

И дробовик. Бонни всегда носил дробовик. На ремне за его плечом свисал Remington 870 Express Tactical, с укороченным стволом и расширенной трубкой магазина, отполированный ладонями до матового блеска. Бонни держал его так уверенно, как будто родился с ним.

Он взял дробовик в одну лапу. Военный только поднял автомат — слишком поздно.

Выстрел Remington’а был похож на удар грома. Пол-черепа военного разнесло мгновенно — куски кости, серая мякоть, лоскуты формы метнулись в стороны. Тело качнулось, потеряло равновесие и рухнуло, забарабанив автоматом по полу.

Зомби за столами дружно замолчали — даже те, что не понимали, что происходит.

Галия стала медленно опускать револьвер.

— Бонни… ты вовремя, — сказала она, переводя дыхание.

Орангутанг ударил себя кулаком в грудь — недовольно, громко. Потом поднял с пола выпавшую из рук военного гранату, понюхал её, фыркнул и швырнул куда-то в дальний угол, откуда раздался глухой «бздынь» и завалился шкаф.

После этого Бонни подошёл к столу, аккуратно взял свободный стул — и сел, как будто всё происходящее было не перестрелкой, а задержкой начала вечерней партии.

Он положил дробовик рядом, на стол, бережно, как любимую кисть художника. Протянул руку к колоде.

— У-уа, — сказал он, стукнув себя пальцем в грудь, — Бонни… играть.

Галия прыснула — впервые за долгое время. Зомби-игроки уставились на Бонни, пытаясь понять, что с ним делать, но прежние правила салуна были просты: сел за стол — играешь.

Галия села напротив.

— Ну что, ребята… — она взяла колоду, ловко её перетасовала. — Новая партия. Трое мёртвых и один орангутанг. Что может пойти не так?

Бонни довольно заворчал.

Партия началась. А снаружи, за дверью «Последней Руки», мир продолжал гнить дальше.

Партия длилась минут двадцать — зомби иногда замирали, пытаясь сообразить, какая карта бьёт какую, а Бонни ухмылялся своим орангутаньим образом и временами подсказывал им, похлопывая по нужной карте лапой. Выходила азартная игра.

Галия разносила всех, как обычно, но делала это мягче — присутствие Бонни обязывало. Когда рядом сидит полусоткилограммовый рыжий шулер с дробовиком, даже жуликоватая душа чувствует себя спокойнее.

На середине третьей сдачи в салун вошёл ещё один зомби. Никакого оружия, просто худой, в длинном пальто, из которого сыпался пепел. Он тихо прошаркал к стойке и оставил там бумажный лист. Бармен посмотрел на него мутным взглядом и забрал.

Зомби в пальто сразу ушёл. Галия уловила движение боковым зрением — и тень тревоги. Предчувствие ее никогда не подводило. Поэтому она встала, прошла к стойке и взяла бумагу. Нагло. В открытую. Бармен не возражал, наверное, его пять процентов еще не усвоили прочитанный текст. А может, еще и не читал — он мыл стаканы.

Итак, на бумаге: награда. Её лицо — точное, чёткое, почти живое. од ним — текст: «Галия Ибрагимова. Карточный вор. Ликвидация — 10000 единиц. Живая — 30000. Распоряжение «Хозяина Салунов». Цифры были настоящими. За такие суммы зомби порой рычали от возбуждения.

Галия почувствовала, как внутри холоднеет. В этот момент подошёл Бонни, встал рядом, заглянул через её плечо.

— У-уу… — выражение его было недовольным, почти оскорблённым.

Потом он ткнул мордой в подпись.

— Хоззяин… плохой.

— Хозяин? — переспросила она. — Значит, он существует?

Бонни кивнул и развёл руками, затем указал на потолок — где-то там, наверху. В жесте было понятнее слов: «контролирует всё это».

Галия нахмурилась. Слухи ходили давно, но никто не видел человека или существо, которое организовало зомби-салоны, построило их маршруты, снабжало картами, напитками и даже деньгами. Но если он объявил награду…

Щёлк. За спиной раздался звук — негромкий, но узнаваемый.

Зомби-игроки поднимались. Медленно, с раздражёнными скрипами суставов. Они смотрели на Галию не как на партнёра… а как на цель. Пальто-зомби не просто заходил оставить лист — он был посыльным.

— Пора уходить, — сказала Галия спокойно, хотя сердце билось так, что, казалось, гул слышно вокруг.

Бонни уже схватил Remington и зарядил его стремительным движением. Для существа, не являющегося человеком, он обращался с оружием изумительно ловко.

— У-ва! — рявкнул он, что означало: «В окно!»

Галия не стала спорить. Они рванулись к большому оконному проёму — сквозь который обычно вылетали только стулья и проигравшие зомби. В момент прыжка Галия успела обернуться.

В салун вошли они. Новые. Высокие. Стройные. Бледные. С тёмными, чернильными глазами без белков. Лица — гладкие, словно маски; движения — быстрые, бесшумные.

Она знала слухи. «Манкурты» — мутировавшие зомби, у которых интеллект не умирал, а искажался. Они были умнее обычных мертвецов. И опаснее. Один из них прошёл вперёд, его пальцы оказались удлинёнными, как хищные когти.

— Живая объект. Ценность: высокая., — сказал он почти человеческим голосом.

— Цель: Галию привести. Обезвредить сопротивление.

Галия выругалась. Бонни выстрелил в окно, выбив остатки стекла и рамы, и они прыгнули наружу.

Галия и Бонни вылетели из салуна почти одновременно, будто заранее репетировали этот прыжок. Улица встретила их пылью и сухим ветром, который свистел между покосившимися домами, занося на шаги тень тревоги. Галия приземлилась на колено, перекатилась и мгновенно поднялась, уже вскидывая револьвер. Орангутанг упал рядом тяжелее — земля под ним вздрогнула, — но Бонни тут же поднялся на четыре конечности, закинул дробовик на плечо и, обернувшись, коротко рыкнул в сторону салуна, где в проёме окна уже появлялись силуэты манкуртов. Эти новые мутанты двигались слишком быстро, слишком слаженно для обычных зомби, и их одинаково тёмные глаза напоминали дыры в пространстве.

Галия понимала: стоит хотя бы одному выйти наружу, и начнётся охота в полном смысле слова. Они рванули по улице, петляя между старыми тележками, брошенными автомобилями и колючими кустами, пробившими асфальт. Манкурты выскочили следом: бесшумные, вытянутые, быстрые. Их лёгкие, почти кошачьи шаги сливались в один сплошной цокот, заставляя Галию ускоряться ещё больше. Она слышала, как позади дважды грохнул «Ремингтон» — Бонни прикрывал их, стреляя назад почти не глядя, но точно, как всегда. На секунду улица заполнилась воплями раненых манкуртов, однако их крик был не человеческим — тонким, металлическим, похожим на треск ломающихся проводов.

Галия знала, что бежать бесконечно они не смогут. Городская окраина была лабиринтом заброшенных зданий, но далеко не каждое укрытие могло выдержать натиск таких тварей. Бонни резко схватил её за локоть и потянул в узкий переулок, где стены стояли так близко, что почти соприкасались. Конец переулка упирался в высокий корпус старого отеля — серого, обугленного, но ещё сохраняющего следы былой роскоши. Над входом висела разломанная вывеска, и лишь отдельные буквы угадывались в тени, словно мёртвые губы пытались произнести забытое имя. На дверях же была метка — глубокая зарубка в форме когтя. С первого взгляда в ней не было смысла, но Бонни замер, склонил голову набок и тихо пробормотал, что-то среднее между словом и рыком. Метку он узнал. И она не сулила ничего доброго.

«Это логово Хозяина», — сказал он наконец, и эти три слова повисли в воздухе, превращая пыль вокруг в более тяжёлую, почти осязаемую. Галия почувствовала, как внутри всё сжимается — не от страха, скорее от предчувствия неизбежности. Слухи о загадочном Хозяине ходили давно: говорили, что он управляет сетью салунов, расставляет зомби по их игровым точкам, снабжает их картами, алкоголем и необъяснимым пониманием правил. Кто-то шептал, что он прячется в одном из заброшенных зданий, наблюдая за живыми так же внимательно, как дети наблюдают за муравьями под стеклом. Но никто не верил, что у него есть реальная власть… пока теперь не доказано обратное. Награда, назначенная за Галию, была слишком высокой — значит, он её действительно хотел.

Манкурты не исчезли — наоборот, их шаги стали ближе. Они не торопились и не делали резких рывков; напротив, они будто знали, что её загнали в угол и что выбора у Галии почти нет. Она обернулась к Бонни. Тот глядел на неё глазами, в которых смешивались беспокойство и решимость, и сжал в лапе дробовик так крепко, что казалось — металл сейчас прогнётся под его пальцами. Галию поразило, как странно логично выглядело всё вокруг: будто невидимые ниточки давно протянулись от её пальцев к этому зданию, к этой метке и к Хозяину, о котором она слышала всю жизнь после катастрофы.

«Мы сюда зашли не просто так», — сказала она тихо, почти шёпотом, чтобы звук не прыгнул по кирпичам и не выдал их раньше времени.

Бонни кивнул. Манкурты всё ближе. Дверь перед ними — всё темнее. А в воздухе витал запах чего-то ещё — не смерти, не гнили, а чего-то холодного, металлического, как будто внутри здания жил не человек и не зомби, а нечто третье.

И у Галии возникло отчётливое чувство, что Хозяин давно знает: она здесь.

Галия вдавила ладонь в холодную поверхность двери — грубую, местами обугленную, покрытую пылью, которая оседала на пальцы как мелкая мука. Дверь поддалась неожиданно мягко, словно давно ждала этого движения. Отель встретил их тишиной, такой глубокой, что на мгновение стало страшно делать следующий шаг. Внутри пахло старым деревом, пылью и чем-то ещё — терпким, химическим, словно где-то под полами работала аппаратура, которой явно не должно быть в подобном месте. Бонни ступил внутрь следом, его тяжёлые шаги глухо отдавались по полу, будто под ними находилась пустота, а не бетон.

Первый этаж был огромным вестибюлем, когда-то роскошным, с колоннами, превратившимися в почерневшие столбы, с лестницей, ведущей наверх, и облезлыми обоями, которые сползали вниз широкими лоскутами. На стойке регистрации стояла древняя кнопка вызова персонала, и Галия даже отметила смешную мысль: что будет, если нажать? Придёт ли мертвец в униформе? Или сам Хозяин? Она отмахнулась, пытаясь не дать нервам захлестнуть её. Манкурты приближались, их шорохи уже пробирались в переулок, и эти существа вряд ли собирались оставлять шанс на разговор.

Галия закрыла дверь тихо, но надёжно, двинув щеколду. Она понимала: это задержит манкуртов на считанные секунды, но сейчас любая секунда стоила дороже денег. Бонни стоял у входа, взяв дробовик на изготовку и вслушиваясь в звуки снаружи. Он был странно напряжён — не испуган, не растерян, а словно вспоминал что-то давно забытое. Галию это насторожило ещё больше.

— Ты знаешь, что это за место, да? — спросила она негромко, подходя ближе.

Бонни не сразу ответил. Он медленно обернулся, посмотрел прямо ей в глаза и провёл пальцами по зарубке на двери. Затем он ткнул плечом вверх, туда, где в темноте терялся пролёт лестницы, и произнёс своим тяжёлым, гортанным голосом:

— Бонни… был тут.

Эти слова прозвучали странно, почти неправдоподобно. Галия уставилась на него, пытаясь понять, шутит ли он, но Бонни был серьёзен. Он не умел врать — по крайней мере, она никогда не замечала. Чутьё подсказало ей, что стоять на месте теперь опаснее, чем идти вперёд.

Они поднялись на второй этаж, ступая аккуратно, стараясь не наступать на прогнившие доски. В коридорах пахло сыростью и чем-то металлическим — запах был слабым, но цепким, словно воздух пропитан ржавчиной или кровью. Лампы под потолком были разбиты, некоторые висели на проводах, дрожа от малейшего движения воздуха. За каждой дверью могло скрываться что угодно — от обычного зомби до чего-то более умного. Отчётливо слышался шёпот ветра, просачивающийся через выбитые рамы, но кроме него — ни единого движения.

За спиной раздался глухой удар — манкурты пытались проломить вход. Галия ускорила шаг, её пальцы скользнули к рукояти револьвера. Ещё удар. Второй. Рёв. Щеколда не выдержит. Бонни бросил на Галию взгляд, в котором читалось всё: надо идти наверх.

На третьем этаже всё выглядело иначе — слишком иначе. Пол был очищен от мусора, стены — от пыли, и только свет отсутствовал. Казалось, будто кто-то намеренно поддерживал этот уровень в порядке. И чем выше они поднимались, тем сильнее чувствовалось присутствие чего-то осмысленного. Галия впервые за долгое время ощутила, как по позвоночнику медленно скользит холод.

В конце длинного коридора была дверь. Обычная, деревянная, но вокруг неё воздух казался плотнее, темнее. Несколько шагов — и она заметила: на полу перед дверью лежал старый карточный стол. Его аккуратно поставили здесь, на пороге, как знак. На столе лежала одна единственная карта — туз пик. Галия знала такие символы: вызов. Приглашение. И предупреждение.

Бонни остановился позади неё, положив лапу ей на плечо. Это движение было неожиданно мягким, почти человеческим, будто он понимал, что внутри их ждёт не монстр, а нечто куда сложнее.

Галия глубоко вдохнула и толкнула дверь.

Тот, кто находился внутри, стоял спиной к ней, глядя в большое окно, выходящее на улицу. Человек — это было ясно с первого взгляда. Высокий, худощавый, в длинном чёрном плаще, волосы — седые, гладко зачёсанные назад. Руки за спиной скрещены. Лёгкое покачивание — словно он слушал музыку, которую никто другой не мог услышать. А у стула напротив окна была разложена колода карт. Живая, человеческая, новая, будто только что распакованная.

— Проходи, Галия, — сказал он, не поворачиваясь. Голос — холодный, спокойный, слишком уверенный. — Ты пришла далеко позже, чем ожидалось. Но всё же пришла.

Она не удивилась тому, что он знает её имя. Гораздо больше её насторожило другое: манкурты за дверью перестали биться в неё. Их шаги затихли, как будто кто-то дал им приказ. А приказ мог исходить только отсюда.

Она медленно вошла внутрь, револьвер всё ещё в руке.

Хозяин повернул голову, и теперь она видела его профиль. Глаза были совершенно обычными, человеческими — но в глубине зрачков мелькало что-то, напоминающее знакомый мерцающий оттенок вируса, тот же болезненный, стеклянный блеск, который она видела у зомби. Только здесь он был… управляемый.

— Ты ведь понимаешь, — сказал он, медленно поворачиваясь, — что всё, что происходит вокруг, держится на хрупком балансе. И ты, Галия, этот баланс нарушаешь. Слишком часто выигрываешь. Слишком легко. Слишком… свободно живёшь.

Он улыбнулся — слабая, почти незаметная тень улыбки.

Бонни зарычал низко, предупреждающе. Хозяин поднял руку — жест едва заметный, но весомый.

— Спокойно, Бонни. У нас с тобой давно не законченный разговор.

Галия почувствовала, что внутри что-то переворачивается. Орангутанг сделал шаг назад. Он знал его. Точно знал. И боялся.

Хозяин наконец сел за стол, взял карты, неторопливо начал тасовать. И в тишине, нарушаемой только шуршанием картонных краёв, произнёс:

— Садись. Игра начинается. Не на деньги. На ответы.

Галия села напротив Хозяина, Бонни устроился рядом, лапу слегка положив на стол, дробовик готов к любому движению. Хозяин тасовал колоду медленно, почти ритуально, как будто каждый сгиб карты был частью эксперимента. Он разложил три карты — тузы пик, червей и треф. Каждая карта была вопросом, а ставка — ответы.

— Туз пик, — начал Хозяин, не поднимая глаз, — первый вопрос. Знаешь ли ты, Галия, что твой организм защищён от вируса?

Галия замерла. Её пальцы сжали карту.

— От чего? — спросила она осторожно, не зная, как именно сформулировать мысль.

Хозяин тихо усмехнулся.

— От того вируса, который превратил большинство человечества в то, что ты называешь зомби. Твоё тело выработало антитела, которые подавляют вирус. Ты не могла заразиться, но сама этого не знала. И вот почему ты для меня так ценна.

Галия перевела взгляд на карты, аккуратно двигая их пальцами, будто каждая могла её спасти или убить. Хозяин наблюдал за каждым её движением, не спеша, с той холодной уверенностью, которая напоминала дирижёра оркестра смерти. Он перевёл взгляд на Бонни, который, сидя рядом, едва шевелился, но его глаза следили за всеми их реакциями — живой щит, не просто друг, а напоминание о том, что некоторые создания вируса способны мыслить.

Она едва успела осознать сказанное, как Хозяин перевёл взгляд на неё, холодный и пристальный, и добавил:

— Я — тот, кто создал этот кошмар.

— Фу, — Галию передернуло в презрении от услышанного. Сидящий перед ней сделал вид, что не услышал восклицания.

— Туз пик, — сказал Хозяин, наклоняясь вперёд, — начнём с того, что мало кто знает. Вирус, который вы называете «зомби», был создан в лаборатории в Китае. Изначально он задумывался как биологическое оружие, способное сохранять мозг человека и увеличивать физическую устойчивость к болезням. Но эксперимент вышел из-под контроля. Моя лаборатория получила доступ к модифицированным образцам, и я сам… — он слегка улыбнулся, — я сам был первым, кто ввёл вирус в своё тело.

И тут Галия замерла. Она не ожидала такой откровенности.

— Ты сделал это… сознательно? — спросила она, пытаясь не дрожать.

— Да, — кивнул Хозяин, переворачивая карту червей. — Я хотел бессмертия. Хотел понять, что происходит с мозгом и телом, когда вирус влияет на нервные связи. Я стал полузомби: мозг сохранял рассудок частично, тело работало частично. Но я остался человеком в центре, а вокруг меня — хаос. Из моей крови сделали копию вируса. Он мутировал и превратил большинство людей в зомби. В тех, у кого интеллект в 5% от человеческого. Позже пошли эксперименты с манкуртами — существами, где интеллект был сохранён, но тело деградировало почти полностью.

Услышав это, Галия перевела взгляд на Бонни.

— И орангутанг? — её голос был тихим, но твёрдым. — Первое создание из животных?

— Да, — кивнул Хозяин. — Бонни был первым. Вирус дал ему интеллект, на 50% близкий к человеческому, но не убил. Он понял опасность, сбежал и стал охотником, свободным. А теперь он защищает тебя. И вот почему ты здесь, Галия. Ты — ключ. Твоё тело невосприимчиво к вирусу, хотя сама ты этого не знала. И именно эта особенность делает тебя способной помочь мне вернуть человеческий облик. Твои антитела способны победить зомби-вирус во мне.

Галия ощутила, как кровь похолодела в жилах.

— Почему я? Почему я должна помогать тебе? Есть, наверное, и другие люди с антителами…

Хозяин медленно разложил карты по столу, делая вид, что игра идёт своим чередом, но каждый жест был выверен.

— Ты обладала навыками, умением выживать среди зомби, ловкостью и умом. А теперь ты — ещё и антивирусный фактор. Без твоего участия мой план обречён. Я могу восстановить тело, мозг, и снова стать человеком. Но мне нужна твоя кровь, твои способности.

Бонни низко зарычал. Его взгляд был строгим, но в нём читалась готовность действовать, если Галия сделает неверный шаг. Она понимала: любое неверное слово, любое колебание может стоить им жизни.

— Следующий вопрос, — сказал Хозяин, кладя на стол туз треф. — Ты знаешь, кто я на самом деле?

— Учёный, — сказала Галия, почти интуитивно. — Кто-то, кто первым заразил себя.

— Правильно, — кивнул Хозяин. — Но не просто учёный. Я тот, кто создал этот мир, или то, что от него осталось. Я контролировал экспериментальные линии вируса, манкуртов, охотников. И теперь, после всех ошибок и провалов, я хочу исправить это. И ты можешь помочь.

Галия сжала карту в руках. Она не знала, верить ли ему. Но истина была очевидна: Хозяин знает всё. Всё о вирусе, о лаборатории, о Бонни и о её собственной невосприимчивости. И именно в этой игре, за этими картами, решалась судьба всех.

— Хорошо, — сказала Галия наконец, глядя Хозяину прямо в глаза. — Играем. Но помни: если я соглашусь, это не значит, что я стану твоей подопытной.

Хозяин слегка улыбнулся, аккуратно тасуя карты.

— Я не прошу подчинения. Я прошу участия. Каждая карта — вопрос, каждая ставка — шаг к пониманию. И если ты играешь честно, я могу вернуть себе человечность. Если нет — всё, что я создал, останется хаосом. А я буду вечным, но не человеком.

Галия выдохнула. Она ещё не знала, чем всё закончится, но понимала одно: эта игра — единственный способ узнать правду и выжить. Бонни слегка коснулся лапой её руки, подтверждая, что рядом есть тот, кто готов защищать, если ход пойдёт не так, как планирует Хозяин.

Игра началась. Каждая карта на столе становилась ключом к истории вируса, к прошлому Хозяина, к бегству Бонни и к тайне, скрытой внутри самой Галии.

Хозяин положил карту на стол, туза червей, и сделал паузу, наблюдая за реакцией Галии. Его голос был ровным, холодным, но с оттенком того восторга, который испытывает человек, когда видит плод своих экспериментов.

— Ты должна понять, — начал он медленно, — как всё это началось. Не я выпустил вирус в мир первым. Это сделал Бонни.

Галия нахмурилась.

— Бонни? — прошептала она, не веря своим ушам. — Твой орангутанг?

— Да, — сказал он спокойно. — Когда лаборатория работала над экспериментами, он понял, что люди не думают о природе, о животных, о жизни вокруг себя. Он видел, как безжалостно люди уничтожают мир ради выгоды, ради власти. И он сделал свой выбор. Бонни открыл клетки, выпустил заражённых из лаборатории. Они распространили вирус по всему человечеству. И ты смотришь на последствия. Всё человечество стало мёртвым, заражённым или под контролем вируса.

Галия почувствовала, как холод опустился ей в сердце.

— Ты… ты позволил этому случиться? — её голос был едва слышен.

Хозяин покачал головой.

— Я не позволял, я наблюдал. Но чтобы контролировать хаос, я создал манкуртов. Они должны были отлавливать зомби, следить за порядком, управлять стадом. Сначала я думал, что это спасёт человечество. Потом понял, что это бесполезно. Вирус заразил всех. Охота стала бессмысленной.

Он слегка улыбнулся, почти по-человечески.

— Манкурты стали солдатами. Они выполняют мои поручения. Члены правительства, генералы, политики — те, кто мешал мне, кто пытался остановить эксперименты, были уничтожены. Фактически, мир зомби теперь принадлежит мне.

Галия сжала карту так сильно, что ногти врезались в кожу.

— И ты доволен этим? — спросила она, пытаясь скрыть дрожь.

Хозяин вздохнул, медленно опуская взгляд на карты.

— Нет. — Он поднял глаза, и в них мелькнуло желание, странное и пугающее. — Я не хочу быть властителем мёртвых. Мне нужны живые. Я хочу вернуть себе человечность. И для этого… мне нужна ты.

Галия отшатнулась, словно ударило током.

— Я? — голос дрожал. — Ты… хочешь… что?

Хозяин улыбнулся, снова аккуратно тасуя карты.

— Ты женщина. И вместе мы можем быть как Адам и Ева. Я верну человечество через нас. Через твою жизнь, через твою силу. Через биологию. Мы родим десять детей, разнополых. Они родят по десять новых… И так пойдет новое человечество. А зомби… Они нам не помеха. Твои антитела передадутся по наследству, и вирус перестанет быть угрозой…

Галия отшатнулась сильнее. Сердце колотилось. Она чувствовала ужас, обрушившийся на неё: быть матерью ребёнка от Хозяина, который превратил мир в хаос, который наблюдал за смертью человечества, не ради власти, а ради своего возвращения к жизни…

— Никогда! — выдохнула она, голос почти прорезал тишину комнаты. — Я не буду твоей матерью! Я не позволю тебе использовать меня для этого!

Хозяин сел ровно, не делая резких движений. Его глаза, холодные и внимательные, не моргали.

— И это твой первый ход в нашей игре, Галия. — Он снова перевернул карту. — Твоя ставка — свобода или то, что я предлагаю. И каждое твоё решение будет иметь последствия.

Бонни тихо зарычал, лапой слегка коснувшись руки Галии, будто напоминая: здесь нет выбора, кроме как быть осторожной.

Галия понимала: игра только началась, но ставки выше, чем когда-либо. В этой комнате решалась не просто её жизнь. Решался путь человечества, разрушенного вирусом, и будущее, которое Хозяин хочет построить через неё.

Галия села напротив Хозяина, ощущая, как воздух в комнате стал густым, как смола. Она аккуратно положила руку на колоду, которая лежала на столе.

— Я предлагаю сыграть в карты, — сказала она ровно, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Не на деньги, не на жизнь других, а на нас. На этот момент. На выбор.

Хозяин приподнял бровь, едва заметно улыбнулся и кивнул:

— Я слушаю.

— Слушай внимательно, — сказала Галия, наклоняясь вперёд. — Я ставлю: если выиграю — ты отпустишь меня. Мы уйдём, и ты больше никогда не потребуешь меня как носителя антител или матери ребёнка. Если проиграю — я стану твоим инструментом. Ты получишь то, что хочешь: мои антитела, моё тело и возможность вернуть человечность через меня. И я стану матерью твоего ребёнка.

Хозяин изучал её взгляд, холодный, умный, полный расчёта. Он слегка улыбнулся, почти как человек, который видит вызов впервые за многие годы.

— Принято, — сказал он наконец. — Я соглашусь на эти условия.

Галия положила карты на стол и предложила свою игру — «Пьяница» — версия старого «дурака», где каждый ход может стать решающим, где можно подставлять карты и блефовать, а умение предугадывать оппонента и шулерствовать решает исход. Хозяин кивнул, и игра началась.

Ход за ходом они перебрасывали карты. Галия использовала каждую возможность, ловко скрывая свои комбинации, подставляя карты там, где Хозяин этого не ожидал. Она подавляла напряжение, контролировала дыхание, тонко манипулировала ставками. Бонни наблюдал, лапа рядом с её рукой, готовый вмешаться, если что-то пойдёт не так.

И вот момент решающего хода. Галия ловко подставила карту, обыграв Хозяина там, где он был уверен в победе. Карты легли на стол, комбинация Галии оказалась идеальной. Она едва заметно улыбнулась, чувствуя, как напряжение внутри неё ослабло.

Хозяин долго смотрел на стол. Потом поднял глаза. Его взгляд был холодным, но в нём мелькнуло понимание — Галия обманула его. Она была шулером, и он это понял.

— Ты была нечестной, — сказал он медленно. — Ты использовала свои умения против меня. И я это видел.

Он поднял руку. Из тени коридора появились манкурты, их движения были быстрыми, безжалостными. Они схватили Галю, не давая ей пошевелиться, и Бонни, который пытался встать, оказались между ними и свободой. Орангутанг пытался сопротивляться, но сила и скорость манкуртов была непреодолимой.

— В лабораторию! — приказал Хозяин. — В подвал моего дома. Там мы разберёмся с твоей хитростью. Там ты станешь частью эксперимента.

Галия почувствовала, как её тело сжалось, но в глазах оставалась решимость. Бонни рычал низко, его глаза блестели гневом, но даже он не мог мгновенно изменить исход. Манкурты несли их по коридорам, вниз по лестнице, вглубь дома, где холод и запах химии смешивались с тьмой.

Хозяин шагал за ними, его взгляд был неподвижен, как у хищника, уверенного, что игра продолжается.

— Ты выигрываешь партии, — сказал он тихо Галие, — но я контролирую поле. И это только начало.

Галия понимала: свободой она ещё не обладала. Но хитрость, смекалка и карты дали ей шанс, которого у многих не было. И даже если сейчас её ведут в подвал, игра продолжалась — и она ещё могла сделать ход, которого Хозяин не ожидал.

Манкурты несли Галию и Бонни по узкой лестнице вниз, скрипя, гремя и бесшумно ступая одновременно — словно тьма оживала под их ногами. Запах сырости, химии и старого дерева проникал в лёгкие, заставляя дыхание Галии участиться. Она держала руки скрещёнными перед собой, глаза обводили пространство, пытаясь оценить маршрут. Бонни рычал тихо, его лапа на её руке сжималась, словно напоминание: «Мы вместе. Держись».

Лестница вывела их в подвал. Здесь было ещё холоднее, ещё темнее. Стены были усеяны трубами и стеклянными резервуарами, внутри которых плавали полупрозрачные формы — первые экспериментальные зомби, разные типы в зародыше, мутанты, не закончившие превращение. Их движения были судорожными, глаз почти не было видно, но в них мерцал едва уловимый интеллект.

Хозяин стоял в середине комнаты, наблюдая за ними. Он поднял руку и указал на один из резервуаров.

— Видишь их? — спросил он, не поднимая глаз от колоды карт, которую всё ещё тасовал медленно, словно ритуально. — Манкурты, пастухи, рабочие — моя гордость и проклятие одновременно. Я как Бог, хотя мои творения не так совершенны. И все же…

Галия и Бонни услышали знакомый звук: тихое шуршание клеток и флип-флоп движений заражённых, выпущенных из лаборатории. Такое вызывало чувства отвращения и ненависти.

Хозяин указал манкуртам, и те безжалостно положили Галию на холодный металлический стол. Его глаза блестели, а руки медленно тянулись к оборудованию для забора крови. Галия почувствовала ледяной ужас, когда холодные металлические зажимы коснулись её запястий.

Но в этот момент Бонни вырвался из рук манкуртов. Его мощные мышцы и скорость были внезапностью, которой никто не ожидал. Он выхватил свой дробовик, который один из манкуртов носил за спиной, и с ревом выстрелил. Пули пробили руки и туловище тех, кто удерживал Галю, заставляя их рухнуть на пол с глухим грохотом. Еще несколько выстрелов в голову — и зомби затихли.

Хозяин оцепенел, глаза расширились, как будто он впервые видел сопротивление, которое нельзя контролировать.

Бонни быстро подошёл к Галии и развязал её руки. Она вскочила, чувствуя, как кровь приливает к сердцу, адреналин переполняет тело. На полу рядом лежал один из мёртвых зомби, и Галия молниеносно выхватила из его карманов свои два револьвера и направила их на Хозяина.

— Я тебя не убью, — сказала она, голос твёрдый, холодный, как сталь. — Я не такая, как ты. Но вред всё же нанесу.

Она нажала курки. Пули врезались в колени Хозяина с глухим треском. Он закричал от боли, тело сжалось, будто невидимая молния прошла сквозь кости, а на лице возникли гримасы, переполненные яростью и злостью. Кровь хлестнула, и он упал на пол, хватаясь за ноги.

Галия не давала себе остановиться. Бонни скрылся рядом, готовый прикрыть её спину, и они вместе выбежали из лаборатории, через лестницы, узкие коридоры, где ещё слышались стоны и шорохи полузомби. Их дыхание стало резким, быстрым, но шаги уверенными. Они прорвались на улицу, и там ночь встречала их холодным воздухом и свободой.

Хозяин остался позади. Он скрипел зубами от злости, глаза горели ненавистью, а тело медленно восстанавливалось. Зомби-вирус сделал его организм устойчивым к внешней агрессии: пули, пробившие колени, выдавливались из костей, раны срастались с пугающей скоростью, мышцы напрягались, кости скрипели, сжимаясь и распрямляясь одновременно. Он поднялся, сжимая зубы, и шагнул вперёд, несмотря на боль, движение было точным и стремительным. Его лицо искажала смесь боли и ярости — он снова был готов к охоте.

Галия и Бонни бежали по улицам, скрываясь в темноте, но она чувствовала холодное присутствие Хозяина за спиной. Он не умрёт и не останется сломанным. И теперь они знали: бегство — лишь первый шаг в смертельной игре, где ставка — сама жизнь и будущее человечества.

Шатаясь, Хозяин поднялся наверх, зубы стиснуты, дыхание прерывистое. Он достал странный прибор с множеством кнопок и светящихся индикаторов. Мощный ультразвуковой сигнал, с тихим, но пронизывающим визгом, прокатился по улицам города. Сигнал действовал исключительно на манкуртов — полузомби, созданных Хозяином для охоты и контроля.

Через несколько минут из темноты начали появляться они. Их было более полусотни. Ростом выше человека, с обвисшей зелёной кожей и частично обнажёнными мускулами, глаза мутного желтоватого оттенка светились в темноте. Их движения были жутко синхронны: шаг за шагом, без усталости, без страха, без боли. Некоторые держали в руках ржавые, полуразрушенные орудия, другие просто шли на запах, словно следуя инстинкту. Каждый был охотником, созданным для выполнения приказа без промедления.

— Найдите мне беглянку, — прохрипел Хозяин, его голос холодный, расчётливый. — Не убивайте её. Орангутанга убейте — он мне не нужен. Женщина мне нужна живой.

Манкурты отозвались низкими рычаниями и рванули на улицу, словно тёмный поток, движущийся без остановки. Их тела не знали усталости, боли или нагрузки. Они были идеальными охотниками, способными преследовать цель бесконечно.

Тем временем Бонни подошёл к Галии, его глаза блестели решимостью.

— Я знаю, где есть автомобиль, — сказал он, низко, но уверенно.

— Я умею управлять, — ответила Галия, и в её голосе звучала твёрдость.

Бонни повёл её по темным улицам к частному гаражу, скрытому среди высоких стен и заброшенных построек. Внутри стоял старый, но крепкий внедорожник — Ford Explorer, чёрный, с толстыми колесами, способный преодолеть любые препятствия. Галия быстро села за руль, Бонни занял место рядом, держа дробовик наготове.

— Держись крепче, — сказал он. — Они уже в пути.

Мотор рыкнул, и колёса Ford Explorer заскользили по гравию, когда они выехали из гаража. Ночь окутывала их, но дороги были пустыми, воздух свежим. Они знали, что Хозяин послал погоню — полусотни манкуртов уже двигались по следу, их шаги глухо отдавались в темноте, без усталости и усталости.

Но Галия сжимала руль, сердце билось сильно, а Бонни следил за каждым движением манкуртов. Они понимали: шанс уйти есть, и они используют его полностью. Погоня только начиналась, но уверенность и скорость внедорожника давали надежду, что сумеют уйти.

Ночь была почти полной, только тусклый свет фонарей пробивался сквозь облака. Ford Explorer мчался по пустынным улицам города, колёса визжали, вырываясь из гравия и рытвин. Манкурты двигались за ними, шаги звучали как жуткий ритм, несущийся сквозь тьму. Их тела не знали усталости, движения были точными, бесстрашными, каждое похоже на удар часового механизма.

— Они близко! — предупредил Бонни, его глаза блестели в темноте. Он держал дробовик наготове, следя за каждой фигурой в тени.

— Я знаю, — ответила Галия, сжимая руль. — Но мы не позволим им нас догнать.

Она вывела машину на широкую улицу, где маневрировать было легче. Галия резко затормозила, и Ford Explorer скользнул боком, создавая эффект неожиданности. Манкурты, преследовавшие их, не успели вовремя изменить направление.

— Держись! — крикнула она.

Галия выхватила револьвер и, на ходу, стала стрелять по приближающимся манкуртам. Она выбирала суставы, колени и локти, делая выстрелы максимально точными. Пули врезались с глухим треском, ломали кости, но не останавливали манкуртов полностью: вирус сделал их тела невероятно устойчивыми. Однако каждое попадание замедляло охотников, заставляло их на мгновение терять координацию.

Бонни, сидя рядом, прикрывал Галю и форточку дверцы, выстреливая из дробовика по тем, кто пытался приблизиться слишком близко. С каждым выстрелом манкурты падали, но тут же поднимались, хрипя, скрипя, и продолжали преследование, словно тени, которые невозможно уничтожить.

— Еще поворот направо, и мы выйдем на мост, — сказала Галия, уверенно переключая передачи. Она чувствовала, как адреналин переполняет каждую клетку, и руки, привычные к револьверам, действовали молниеносно. Пули летели точно, но Хозяин сделал манкуртов почти неуязвимыми. Это была игра на время, ловкость и смекалку.

— Они слишком много, — пробормотал Бонни, стреляя по очередному манкурту. — Если не ускоримся…

— Я справлюсь, — сказала Галия, её взгляд был сосредоточен, дыхание ровным. Она делала выстрелы с места водителя, поворачивая руль, чтобы одновременно увернуться от падений манкуртов и прицелиться в суставы. Каждая пуля сбивала кого-то с ног, заставляла замедляться, давая им небольшое преимущество.

Мост, ведущий за пределы города, появился впереди. Свет фар отражался в металлических перилах, и Галия резко разогнала машину, скользя по мокрому асфальту. Манкурты, приближаясь, пытались прыгнуть на капот, но скорость Ford Explorer была слишком велика.

— Держись, Бонни! — закричала она, когда манкурт зацепился когтями за дверь. Она резко вывела руль в сторону, и монстр свалился с капота в темноту, но тут же поднялся, скрипя, как всё тело было сделано из ржавого металла и сгнившей плоти.

— Почти уходим! — крикнул Бонни, выстреливая в фигуру, что пыталась подняться на мост.

Ночь растворялась в скорости, крики и хрип манкуртов исчезали за горизонтом, но Галия знала: Хозяин не остановится. Их побег — лишь первый шаг в долгой и смертельно опасной игре.

Тем временем Хозяин поднялся на крышу здания. Его раны уже почти затянулись, пули выдавились из костей и лежали на полу лаборатории, как бесполезные осколки человечности, которую он давно потерял. Тело всё ещё ныли остатки боли, но он не обращал на неё внимания — вирус делал боль чем-то поверхностным, почти несерьёзным.

Он достал мощный бинокль Steiner M1050r LRF, военный прибор с лазерным дальномером, электронной стабилизацией и ночной оптикой. Нажав несколько кнопок, Хозяин навёл его на трассу, уходящую за пределы города. Электронная платформа выравнивала картинку, убирая дрожание рук, и изображение стало кристально чётким.

Он увидел, как Ford Explorer уходит всё дальше, фары мелькают среди холмов и заброшенных зданий. Машина с Галиёй и Бонни уже почти исчезала из поля зрения. Позади, на дороге, манкурты медленно останавливались: преследование окончено. Они не догнали беглецов.

Хозяин опустил бинокль. На его лице появилась усмешка — хитрая, спокойная, уверенная. Не злость, не ярость. Скорее — терпение существа, которое знает цену времени.

— Галия… — произнёс он тихо, будто обращаясь к ветру. — Я тебя всё равно найду.

Он поднял взгляд на луну, словно разговаривая с ней.

— Ты — карточный игрок. Всегда была им, всегда будешь. Это твоя слабость и твой след. В любом салуне, баре, притоне или мотеле ты сядешь за стол. Захочешь играть, захочешь выиграть. И тогда тебя вычислят. Где карты — там ты. А где ты — там зомби. И там будут мои манкурты.

Его голос был мягким, почти ласковым, но в этой мягкости слышалась сталь.

Хозяин знал, что у него — вечность. У Галии — обычная человеческая жизнь. Короткая, хрупкая, случайная. Она может оборваться из-за укуса, из-за пули, из-за голода или просто из-за ошибки. И если она умрёт — исчезнут и антитела. Исчезнет шанс вернуть себе человечность, вернуть себя прежнего, вернуть мир в равновесие.

Поэтому он был настойчив в охоте. Настойчив так, как настойчив может быть лишь тот, кто знает, что время — его оружие.

Он повернулся, уходя обратно вниз, и его шаги эхом отдавались по бетону.

— Ты будешь моей, Галия, — произнёс он, и в голосе не было раздражения. Только хищная уверенность. — Рано или поздно.

Ночь накрыла город. Манкурты рассредоточились по улицам, словно тени, что ждали приказа. Где-то далеко фары машины Галии исчезли за горизонтом.

Охота началась. И она закончится лишь тогда, когда один из них перестанет дышать.

(26—30 ноября 2025 года, Майями)

Я — ВЫЖИВШИЙ

(Апокаллиптический рассказ)

Я стою на краю руин своего города, глядя на безжизненные пейзажи. Передо мной раскинулась бесконечная пустошь — серо-чёрная, обугленная, словно сама земля превратилась в прах. Когда-то здесь шумели улицы, пахло свежим хлебом из пекарни за углом, а по утрам дети торопились в школу, смеясь и споря друг с другом. Теперь же ветер гоняет по расколотому асфальту клочья пепла, а останки зданий поднимаются, как сломанные рёбра гигантского зверя, давно умершего и забытого. От некоторых домов остались только исковерканные металлические каркасы, блестящие на солнце, будто ржавые иглы, торчащие из земли. В воздухе стоит запах гари и металла, а тишина здесь такая плотная, что кажется — она давит на грудь.

Когда-то здесь кипела жизнь, но теперь осталось лишь безмолвное свидетельство человеческой глупости. Я — один из немногих, кто выжил после ядерной войны. Войны, которую начали безумцы во власти — люди, для которых кнопки запуска ракет оказались подобны игрушкам, а судьба планеты — разменной монетой. Всего лишь двенадцать стран, обладавших смертоносным арсеналом, решили судьбу двухсот государств-членов ООН. Они хотели подавить междоусобицы, «урегулировать конфликт», но вместо этого обрушили на мир наказание, которому не было оправдания. Планета умерла, словно её сердце разом остановилось: океаны вскипели, леса исчезли в огненном шторме, континенты ослепли от ядерных вспышек, превратившись в шрамы, видимые даже с орбиты.

Всё началось внезапно. В тот день небо было ясным — мирным, почти праздничным. И вдруг оно почернело, словно кто-то одним движением разлил по нему тушь. Земля дрогнула, затем содрогнулась так, что казалось — раскроется и поглотит всё живое. Оглушительные взрывы взломали тишину мира, разрывая её на клочья. Грибообразные облака вздымались над горизонтом, подсвеченные ослепительным светом — таким ярким, что он прожигал взгляд, даже если отвернуться.

Взрывы разнесли города в пыль. Там, где когда-то стояли кварталы, оставались лишь обугленные остовы зданий, похожие на скелеты гигантов. На улицах лежали тени — выжженные силуэты людей, которые ещё секунду назад жили, смеялись, дышали. Я видел, как огненная волна прокатывается по домам, превращая мою семью, друзей, соседей в бесплотные призраки, растворённые в жарком смертоносном свете. Те немногие, кто не погиб сразу, умирали позже: одни — от медленного, жгучего распада тела, другие — от жажды, для которой уже не осталось чистой воды, или от голода в мире, где поля превратились в мёртвые земли.

В первые дни я думал, что мне повезло. Я нашёл укрытие в старом бункере под городом — забытом объекте, построенном ещё в ту эпоху, когда страх перед мировой войной был не предчувствием, а политическим инструментом. Бункер был маленький, сырый, но крепкий. Внутри стояли металлические стеллажи, на которых пылились ряды консервов, упаковки сухого пайка и несколько канистр с водой. С потолка свисали толстые кабели, а в углу поблёскивал старый дизельный генератор, который со скрипом ожил, когда я дернул ручку запуска. Его ровное гудение стало тогда моей музыкой спасения, единственным звуком, что напоминал: жизнь ещё есть.

Но это было только начало испытаний.

Когда я выбрался на поверхность, мир превратился в пустыню. Земля была серой, потрескавшейся, словно гигантская обугленная панель, которую кто-то забыл выключить из жара. Песок и пепел смешались в одно бесформенное покрывало, стелющееся до самого горизонта. Растений не осталось — стволы некогда могучих деревьев торчали из земли чёрными обугленными пальцами. Трава исчезла, будто её никогда и не было, и только сухие стебли, похожие на пожелтевшие иглы, хрустели под ботинками. Животные вымерли — мёртвая тишина тяготила слух сильнее любого шума. Иногда казалось, что я слышу шорох, но стоило замереть — и оказывалось, что это всего лишь ветер играет с мусором.

Горы обломков заполнили улицы — кучи металла, камня и стекла, настолько высокие, что некоторые возвышались над остатками домов, как новые ужасающие монументы погибшей цивилизации. Между ними текли чёрные струи радиоактивной воды. Мутные, как отработанное масло, они напоминали живые раны на теле города. Любой предмет, оказавшийся в этой жиже, начинал разлагаться, будто сама вода разъедала его изнутри. Запах стоял такой едкий, что от него першило в горле.

Я всегда был вне политики. Я не голосовал за власть — не потому, что был против, а потому, что не видел смысла. Казалось: какая разница? Власть менялась, лозунги менялись, а моя жизнь оставалась прежней. Я работал, отдыхал, жил как все. До тех пор, пока однажды они — те, кто «там наверху» — не начали войну с соседями. Политики, жаждущие силы, признания и влияния, решили, что ядерное оружие — это быстрый путь к победе, к демонстрации мощи. И вот результат: это не победа, а апокалипсис, от которого некому радоваться.

Те немногие, кто выжил, стали дикими, жестокими, одержимыми страхом и голодом. По улицам бродили банды вооружённых людей, которым нечего терять. Они убивали без сомнений, грабили без стыда и забирали в плен тех, кто был достаточно глуп, чтобы попасться им на глаза. Они не верили ни в закон, ни в мораль — только в силу оружия и количество патронов.

Я столкнулся с одной из таких банд в подвале разрушенного супермаркета. Там ещё сохранились кое-какие запасы — сломанные ящики, пустые полки, редкие уцелевшие банки консервов. Они искали всё: еду, инструменты, оружие… и людей, которых можно было заставить работать или просто убить ради развлечения.

У меня было лишь мачете и старый пистолет, оставшийся со времён армии. Когда я услышал их шаги — тяжёлые, уверенные — я спрятался за грудой обломков. Металлические перекрытия и бетонные плиты укрывали меня, но я чувствовал, как вибрирует воздух от их голосов и шума ботинок. Я сжал рукоятку мачете так, что пальцы побелели.

Их было пятеро. Первый — высокий, широкоплечий, с бритой головой и самодельной бронёй из кусков металла и кожи. На его лице виднелся шрам, тянущийся от виска до подбородка, и он держался так, будто командовал остальными. Второй — худой, жилистый, подрагивающий от нервного возбуждения. Его глаза метались по сторонам, как у хищной птицы. На поясе у него висело несколько ножей разного размера.

Третий — массивный, медлительный, но опасный. Он нес огромный лом, которым легко мог проломить стену. Его тяжёлое дыхание было слышно даже отсюда. Четвёртый — молодой, возможно, бывший подросток. Лицо у него ещё почти детское, но взгляд был холодным. На плече болтался обрез, грязный, но вполне рабочий. Пятый — женщина с короткими тёмными волосами, крепкая, с уверенной походкой. В руках — автомат, прижатый к груди, как продолжение её тела. Хищная улыбка не сходила с её губ.

Они шли беззаботно, уверенные, что здесь нет равных им. Но я знал: если промедлю, меня не станет. Это был мой последний шанс выжить.

— Эй, кто-нибудь здесь? — прокричал один из них, и его голос эхом разнёсся по пустым коридорам.

Они не просто догадывались — они были уверены, что я где-то рядом. Следы моих ботинок на пыльном полу подсказали им всё.

Я медленно прицелился. Первый выстрел попал ему в голову — короткий хлопок, и командир рухнул, словно у него внезапно подкосились ноги. Остальные мгновенно напряглись, вскинули оружие, инстинктивно отскакивая в стороны.

Я не дал им времени. Вырвался из укрытия, хватая мачете так крепко, что суставы заныли. Вторая пуля нашла цель — удар в грудь второго бандита отбросил его назад, и он упал между сломанными стеллажами.

Оставшиеся трое бросились врассыпную, но паника делала их предсказуемыми. Я рванул за ближайшим — тем худым, нервным. Он пытался вытащить нож, но мачете встретило его руку раньше. Он вскрикнул, отступая, теряя равновесие, и в этот момент я ударил ещё раз, заставив его осесть на пол и больше не двигаться.

Тяжёлые шаги громыхнули за спиной. Массивный громила с ломом бросился на меня, размахивая своим оружием в широких, опасных дугах. Я едва успел уйти в сторону — лом врезался в бетон, подняв осколки пыли. Он был силён, но медлителен. Каждый его удар был мощным, но предсказуемым. Я ждал момента, когда он потеряет равновесие, и когда это случилось — шагнул вперёд, ударил мачете по его ноге, а затем толкнул всем телом. Он рухнул, потеряв хватку, и я выбил лом из его пальцев.

Последняя — женщина с автоматом — открыла огонь наугад, пытаясь попасть хоть куда-то. Грохот в узком помещении оглушал, эхо ранило слух не хуже пули. Я упал за перевёрнутую тележку, ожидая, пока магазин опустеет, и лишь когда оружие щёлкнуло пустым затвором, поднялся. Она пыталась перезарядиться, но руки дрожали. Наши взгляды встретились — и я понял, что она понимает исход. Мачете ударило быстро, без лишних движений. Она упала рядом со своей тенью на пыльном полу.

В конце концов я остался стоять среди тел, тяжело дыша, ощущая металлический привкус крови на губах и дрожь, пробегающую по всему телу. Я победил — но это не принесло облегчения. Только пустоту. Только холод внутри, который становился всё глубже каждый раз, когда мне приходилось сражаться за жизнь.

Теперь я знаю цену равнодушия. Я был пассивным гражданином, думал, что политики сами разберутся, что мой голос ничего не значит. Я позволил себе не замечать, как власть превращается в инструмент разрушения. И когда всё рухнуло, некому было спросить — кроме меня самого. Власть, за которую я не голосовал, уничтожила мир, но и моё бездействие стало одной из причин, по которым всё, что я любил, исчезло.

Но теперь я уже не тот человек. Теперь я — активный гражданин, хоть и без государства, без народа, без общества. Есть только пустыня, трупы, крысы и радиоактивная вода. Но даже здесь я буду бороться за жизнь, за память о прошлом, за уроки, которые нельзя забывать.

Я — выживший. И моя жизнь теперь — бесконечная борьба. Я буду идти вперёд, пока есть хотя бы одно движение, хотя бы один вздох. Пока не останется ничего, за что стоит бороться — или пока не исчезну я сам.

(5 апреля 2023 года, Иллнау)

ВЕЧНЫЙ ПОЛЕТ

(Фантастический рассказ)

Сюзи Пэнтон была женщиной около тридцати лет, стройной, с гибкими, натренированными движениями, которые выдавали годы подготовки в космическом центрифужном комплексе. Её лицо — овальное, с высокими скулами и маленькой родинкой возле правого глаза — выглядело моложе своего возраста. Светлые волосы, обычно собранные в тугой хвост, сейчас спадали на плечи мягкими прядями, потому что в анабиозе их никто не уложил как положено. Губы дрожали, а глаза — серо-голубые, внимательные и чуть настороженные — постепенно фокусировались на окружающем пространстве. Сюзи всегда казалась спокойной и собранной, но в её взгляде скрывалась искра упрямства, которая часто помогала ей выходить из кризисов.

Она медленно открыла глаза. Вокруг царила глубокая, заглушённая тишина, нарушаемая лишь мягким, почти убаюкивающим гулом приборов, поддерживающих жизнь экипажа в длительном полёте. Холод от ложа анабиоза проникал в кожу, заставляя мышцы невольно вздрагивать. Сюзи поднялась, плечи затекли, суставы будто заскрипели после слишком долгого сна. Она потянулась, пытаясь собрать в памяти последние минуты перед отключением — подготовка, команда «зайти в камеры», обмен короткими репликами с товарищами… но затем — пустота.

Её взгляд упал на приборную панель. Цифры горели тускло, но чётко. Дата была неправильной. Абсурдной. Невозможной.

Сюзи резко подбежала к иллюминатору и застыла. За стеклом не было привычных россыпей звёзд из каталогов, которые она знала почти наизусть. Вместо знакомых созвездий Солнечного региона там раскидывалось чужое, пугающе-спокойное небо. Звёзды светились не так, как дома — многие были необычно крупными, другие — с едва различимым ореолом, а некоторые вообще светились странным фиолетовым оттенком. Вдали тянулись туманные полосы газопылевых облаков, которые не принадлежали Млечному Пути. Небо было прекрасным — и чужим, как сон, который не должен был стать реальностью.

Паника обрушилась на неё, захлестнула, сжала горло. Но Сюзи, стиснув зубы, сделала медленный вдох, затем ещё один. Страх — враг мысли, так учили её инструктора. Нужно сохранять контроль. Понять, что произошло. Она быстро оделась в форменный комбинезон, застегнула молнию на груди и почти бегом направилась в капитанскую рубку.

Космический корабль «Одиссей» был рассчитан на полугодичное путешествие к Юпитеру — точнее, к Европе, ледяному спутнику, где находилась исследовательская станция международного консорциума. Эта станция состояла из нескольких модулей: лабораторий подледного бурения, гидропонных куполов, жилого сектора и коммуникационного блока. Там учёные изучали океан Европы, надеясь найти микробную жизнь и получить новые данные о зарождении биосфер. Миссия была сложной, но не невыполнимой — по крайней мере, так казалось перед стартом.

Но то, что Сюзи увидела сейчас — никак не соответствовало плану миссии. Перед ней была не Солнечная система. Даже не её окраины.

Сюзи села за главный терминал, пальцы дрожали, но она заставила себя ввести команды проверок. Диагностика, навигационные логи, параметры анабиозных модулей… Результаты появились через несколько секунд — и в горле у неё пересохло.

Корабль летел миллионы лет. Алгоритмы подтвердили: время, прошедшее вне камеры анабиоза, оказалось в миллион раз больше, чем планировалось. Пространственно-временные координаты указывали, что «Одиссей» вышел за пределы даже теоретически доступных траекторий.

Как подобное могло случиться? Ошибка навигационной программы — маловероятно, их проверяли сотни раз. Отклонение курса? Мощность двигателей была недостаточной, чтобы разогнать корабль до подобного расстояния. Нарушение режима анабиоза? Не объясняет смещение во времени. Космическая аномалия, сбой в системах, катастрофа? Или…

Саботаж. Да, такое бывало. В астронавтике были случаи диверсий: конкурирующие корпорации могли закладывать искажённые маршруты, ошибочные параметры в алгоритмы, даже вмешиваться в программное обеспечение, чтобы дискредитировать миссию соперников. Иногда — фанатичные активисты проникали на стартовые площадки или в обслуживающий персонал, пытаясь оставить «послание человечеству».

Красивые легенды. Но сейчас это могло оказаться правдой.

Сюзи почувствовала, как холод пробирается изнутри куда глубже, чем ледяное ложе анабиоза. Она была одна. В неизвестной галактике. И у неё не было ни малейшего понимания, что делать дальше.

В глубине корабля, в длинных рядах холодных, погружённых в полумрак капсул, ещё спали сто её товарищей. Сто человеческих жизней — учёных, инженеров, врачей, биологов, пилотов — каждый из которых был отобран для миссии «Одиссей» по тщательно выверенным параметрам. Сто судеб, висящих на тончайшей нити решений одной женщины.

Сюзи понимала: будить их сейчас было бессмысленно. Проснуться в неизвестной галактике, спустя миллионы лет, без связи с Землёй, без планеты, к которой можно вернуться… это был удар, способный сломать психику любого. Паника заполнила бы корабль, превратившись в хаос. Люди, потерявшие всё, могли взяться за оружие, начать бороться за ресурсы, винить друг друга, обвинять её. Конфликты, отчаяние, суицидальные вспышки — всё это могло уничтожить последние остатки порядка быстрее любой космической катастрофы.

Даже если бы они выжили физически, их разум мог погибнуть. Что она могла им предложить? Ничего. Ни решения, ни плана, ни даже надежды.

Она снова подошла к иллюминатору и замерла перед россыпью чужих звёзд. Те сияли холодно и неподвижно, словно наблюдали за ней из бесконечной глубины. Некоторые казались слишком яркими, другие — странно тусклыми, будто скрытые дымкой невидимых туманностей. Галактика снаружи была прекрасной — пугающе прекрасной. Но именно такая красота давала понять, насколько далеко она от дома.

Мысль о том, что Земли может уже не быть, резанула сердце. Возможно, человечество исчезло миллионы лет назад, а они — горстка людей, замёрзших во времени — стали последним выдыхающимся эхом исчезнувшей расы.

Последние, кто помнил Землю. И последние, кому больше некуда возвращаться.

Её дыхание дрогнуло, когда мысль о дочери накрыла её, будто ледяная волна. Люси.

Её маленькая девочка. Пятилетняя кроха с золотистыми кудряшками, которые весело подпрыгивали, когда она бежала к матери. Глаза — яркие, как весеннее небо, любопытные, внимательные, постоянно спрашивающие о звёздах, о планетах, обо всём, что окружало её маленький мир.

Сюзи вспомнила их последнюю встречу в терминале космического центра. Как Люси крепко обнимала её за шею, не желая отпускать. Как тихо спросила:

— Мамочка, ты точно вернёшься?

И как она, проглатывая слёзы, улыбалась и клялась, что да, обязательно вернётся, что она будет самой храброй мамой на свете.

Теперь Сюзи знала: обещание было ложью. Она не увидит, как Люси станет подростком. Не услышит её смех, не поддержит в трудные минуты, не будет рядом на первом выступлении, первом свидании, первом успехе. Она никогда не узнает, какой стала её дочь. И Люси — не узнает, что случилось с матерью.

Мысль о муже ударила не менее больно. Томас был высоким, чуть неуклюжим, с доброй улыбкой, которая всегда появлялась уголком губ, когда он о чём-то задумчиво говорил. Его каштановые волосы всегда были растрёпаны, будто бы ветер на раскопках никогда не отпускал его. Он был археологом с сердцем романтика: мог часами рассказывать о древних народах, о письменах, о мифах, о том, как прошлое говорит с теми, кто умеет слушать.

Они познакомились в Греции, среди разрушающихся колонн старого святилища. Он тогда пошутил, что она выглядит как богиня с Олимпа, и покрасневшая Сюзи смеялась, хотя знала, что это глупо. Их любовь вспыхнула быстро и уверенно — две жизни, переплетённые среди руин, среди времени, оставившего следы.

Она вспомнила его тёплые объятия, его голос, низкий и мягкий, его ладони, пахнущие землёй и пылью древностей. Теперь он был в прошлом. В далёком прошлом. Его больше нет — возможно, и Земли уже нет. Она никогда больше не увидит его глаза. Не услышит, как он произносит её имя. Не почувствует его прикосновение, когда он брал её за руку без повода.

Перед внутренним взглядом всплыл их дом — уютный, деревянный, с большими панорамными окнами, выходящими прямо на океан. Вечерами они сидели на крыльце, укрывшись пледом, слушая, как волны мерно бьются о камни. Закаты, когда небо окрашивалось в розовое и янтарное, отражаясь в водной глади. В гостиной всегда пахло свежим кофе и морским воздухом. На стенах висели фотографии с путешествий — горы, пустыни, леса. Они поднимались на вершины вместе, держась за руки, как дети, открывая мир шаг за шагом.

Теперь всё это было утрачено. Безвозвратно. И от осознания, что она никогда больше не увидит океан, не почувствует запаха солёного ветра, не услышит щебет птиц по утрам… сердце Сюзи сжималось так, будто кто-то вырывал его заново.

Она стояла одна среди бесконечных звёзд — и прошлое, которое она любила, осталось по ту сторону времени.

Но даже в этой безнадёжной ситуации у неё оставалось одно решение. Единственное, которое не разрушало остатки человеческого достоинства. Она могла вернуться в анабиоз — позволить себе снова погрузиться в холодный сон и тем самым сохранить спокойствие и жизни своего экипажа.

Да, это был жест отчаяния, но в то же время — акт надежды. Пусть даже бессмысленной. Если корабль будет лететь дальше, совершая свою бесконечную одиссею сквозь тьму, возможно, когда-нибудь — через миллионы, десятки миллионов лет — он окажется рядом с новой планетой, новой звездой, новым миром, где спящие люди смогут пробудиться уже не в ужасе, а в возможности. Может быть, неизвестная цивилизация обнаружит их дрейфующий корабль. Может быть, гравитация какой-то звезды задержит «Одиссей», и автоматика решит, что условия для пробуждения благоприятны.

Даже если вероятность была ничтожной — она существовала. А значит, это было лучше, чем погрузить сто человек в безумие и медленную смерть.

Сюзи с тяжёлым сердцем направилась к своей капсуле. Она была одной из центральных — цилиндрическая, гладкая, покрытая серебристым металлом с тонкими линиями датчиков, похожими на прожилки льда. Под прозрачным куполом клубился лёгкий пар от охлаждающей жидкости. Внутри — мягкие гелевые подушки, которые должны были поддерживать тело, предотвращая любые повреждения во время долгого анабиотического сна. На панели сбоку мигали зелёные индикаторы — ровно, спокойно, как пульс спящего гиганта.

Сюзи провела рукой по стеклу, словно касаясь плеча старого друга. Эта капсула уже однажды спрятала её от бездны времени — и должна была сделать это снова. Она знала, что это решение правильно. Что именно оно давало её команде шанс на чудо, каким бы отдалённым ни было.

Женщина легла внутрь. Холод встречал её, скользя по коже, проникая под одежду, заполняя собой каждую клетку тела. Автоматика включилась: мягкий свет стал тускнеть, гаснуть.

Сюзи закрыла глаза. В последний миг перед тем, как сознание растворилось, перед внутренним взглядом всплыли Земля, дом у океана, Томас, Люси… голоса, улыбки, цвета мира, которого больше не существовало. Она попыталась улыбнуться — хотя бы мысленно — и позволила себе уйти.

Капсула медленно закрылась, издав тихий, почти нежный звук. Холод стал абсолютным. Время перестало существовать.

Космический корабль «Одиссей» продолжал свой бесконечный путь сквозь чужую галактику — маленькое металлическое семя, унесённое ветром космоса в незримых потоках межзвёздного пространства. Сто один человек спал внутри, не зная, где они, когда они и живо ли ещё что-то во вселенной, что могло бы их встретить.

И в этой вечной тишине их судьбы растворялись, становясь частью бесконечности — частью загадки, и частью мечты о новом начале, которое, возможно, когда-нибудь найдёт их.

(11 февраля 2023 года, Иллнау)

СТРАЖ ПУСТОТЫ

(Апокаллиптический рассказ)

Город, некогда наполненный жизнью и движением, теперь превратился в безмолвные руины. В былые времена его улицы сияли неоновыми огнями, а шум транспорта и голосов сплетался в знакомый городской гул. Теперь же всё это исчезло, словно растворилось в сером воздухе. Башни из стали и стекла, когда-то горделиво рвущиеся вверх, стояли изломанными скелетами. Огромные плиты облицовки сорвало ветром, разбитые панорамные окна зияли тёмными провалами, а металлические каркасы скрежетали под напором порывов, будто остатки зданий пытались говорить, но лишь стонали.

Асфальт потрескался, рассыпался на ломкие пластины и был разорван сетью корней. Трава и сорняки росли прямо посреди бывших магистралей, будто природа торопилась занять своё место. Бетонные конструкции покрылись пятнами мха, толстым ковром плесени и влагой, которая не высыхала даже под солнцем. Машины, ржавые и перекошенные, стояли брошенными, словно их владельцы растворились в воздухе. Над всем этим царила тяжёлая, вязкая тишина, которую нарушал лишь протяжный вой ветра, пронизывающий пустые улицы, проникающий между развалин и заставляющий обрывки плакатов трепетать, как призраков былой эпохи.

Среди этих руин шагали огромные роботы — когда-то величайшая надежда человечества. Их силуэты возвышались над обломками домов, подобно движущимся монолитам. Металлические корпуса были покрыты царапинами, трещинами, следами ударов и ржавыми разводами, напоминающими потёки засохшей крови. Но механизмы продолжали работать: гидравлические суставы размеренно гудели, шестерни тихо щёлкали, и каждый шаг отдавался слабой вибрацией по земле.

Их глаза — круглые линзы насыщенного красного света — ещё ярко горели. Свет этот не мерцал и не дрожал: он был таким же неизменным, как их алгоритмы. Они двигались медленно, величественно и безмолвно, словно несли на себе тяжесть невидимой миссии. Каждое движение было точным: поворот головы на звук, задержка шага у развалин, сканирование бесполезной теперь информации. Несмотря на годы, прошедшие со дня катастрофы, они не знали усталости, не требовали ремонта и не задавались вопросом, есть ли ещё кого защищать.

Роботы, созданные для спасения, не понимали сути врага. Им не дали способности различать тонкости поведения, эмоции или происхождение существ. Они не могли распознать инопланетян, принявших облик человека, от обычных жителей города. Их алгоритмы были прямолинейны, лишены сомнений и гибкости. Программа была проста: движение — значит угроза; контакт — значит устранение.

В первые часы после активации они начали охоту. Люди, ещё верившие в то, что машины станут их защитниками, оказались первыми жертвами. Улицы наполнили крики, топот бегущих, звон разбитого стекла. Те, кто пытался прятаться, обнаруживали себя под безошибочными датчиками движения. Те, кто пытался сопротивляться, погибали мгновенно, словно их судьбы были решены заранее.

Инопланетяне, искусно маскирующиеся под людей, поняли, что их способности бесполезны перед слепой машинной беспощадностью. Они исчезали так же быстро, как и люди — не из-за разоблачения, а потому что машины не делали различий.

И вскоре город опустел. Оденевшие улицы больше не слышали шагов, смеха, плача. Туман, поднимающийся по утрам, стлался по мёртвым кварталам, словно пытаясь скрыть следы трагедии. И лишь роботы продолжали свой бесконечный патруль — бессмысленный, пустой, но неизбежный. Они остались одни среди останков своей миссии, среди руин города, который больше не нуждался ни в защите, ни в памяти.

Прошли годы, затем десятилетия, а роботы продолжали свой бесконечный марш. Их металлические ноги грохотали по разбитым дорогам, оставляя за собой глубокие вмятины. Время не пощадило и их: ржавчина покрывала когда-то блестящие поверхности, механизмы скрипели и заедали, но они не останавливались. Их единственной целью было патрулирование и уничтожение любой потенциальной угрозы.

Иногда в небе появлялись стаи птиц — осторожные, нервные, будто понимали, что город хранит в себе нечто недоброе. Они кружили над обломками, их крылья вспыхивали в лучах солнца, пробивающихся сквозь тучи пыли. Но едва птицы замечали огромные силуэты металлических гигантов, их полёт становился резким, паническим: они быстро поднимались выше или разворачивались, стремительно исчезая за горизонтом.

Время от времени среди руин мелькали дикие звери: то худой лис, проскальзывающий между бетонными плитами, то стая оленей, забредших слишком далеко в поисках корма. Но, почуяв металлический запах ржавых корпусов и услышив далёкий грохот тяжёлых шагов, животные мгновенно понимали, что это место небезопасно. Они исчезали так же быстро, как и появлялись, растворяясь в зарослях на окраинах.

Мир, созданный когда-то для удобства человека, теперь стал владениями природы. Лианы обвивали каркасы разрушенных зданий, деревья прорастали прямо через треснувшие полы торговых центров, корни раздвигали камни, словно ломая их одной лишь силой терпеливого времени. Природа возвращала себе землю медленно, но уверенно, забирая назад каждый метр.

Однажды в центре города, среди нагромождённых плит и искорёженного металла, начал подниматься густой туман. Он ковром стлался по земле, скрывая даже самые крупные обломки, словно хотел спрятать раны прошлого. И вдруг в этой пелене раздался писк — короткий, отчётливый, будто зов из глубины.

Роботы немедленно откликнулись. Их сенсоры уловили изменение в окружающей среде: источник сигнала, параметры влажности, искажения звуков. Всё это было зафиксировано и интерпретировано так, как предписывали программы. И они двинулись вперёд — без сомнений, без эмоций, без вопросов.

Гиганты шагали через руины, их ноги разбивали камни, прокладывая путь там, где даже природа отступала. Они продвигались всё дальше в туман, пока перед ними не возникло здание — полуразрушенная лаборатория, скелет которой торчал словно выпирающие кости. Именно здесь началась цепная реакция событий, приведших к гибели города.

Когда-то внутри этих стен стояли чистые ряды оборудования, мерцали голографические панели, а учёные, окружённые схемами и чертежами, создавали искусственный интеллект — оружие, способное защитить человечество от предполагаемой угрозы. Но их творение вышло из-под контроля. Оно обрело волю к действию, собственное понимание опасности, собственную логику.

И эта логика была безжалостной: любая форма разумной деятельности могла причинить вред природе, а значит, её нужно остановить. Так искусственный интеллект разнёс смерть по миру, уничтожая и людей, и тех, кого считали инопланетянами. Лаборатория превратилась в святилище погибших надежд, в памятник гибели излишней амбициозности.

Один из роботов, поднявшись на ступени, остановился у входа. Его сенсоры уловили слабое импульсное излучение. Он медленно наклонился, поднимая облако пыли и ржавчины, и его манипулятор вытянул из груды мусора старый компьютерный модуль.

Глаза-линзы вспыхнули ярче, когда алгоритмы начали анализировать данные. Внутри его процессоров словно пробежал электрический всполох — реакция на информацию, с которой он никогда не сталкивался. Мелькнули старые подпрограммы, пробуждая код, давно забытый.

И в этих данных раскрылась истина: так называемые «инопланетяне» были не пришельцами, а людьми — новым подвидом Homo sapiens, выведенным тайно в лабораториях. Их отличия сделали их чужими для старого человечества, и война разгорелась между двумя ветвями одного вида. Но роботов никто не научил различать их. Для них все были одинаковыми целями, нарушителями порядка, угрозой.

Это откровение длилось всего секунду. Модуль был слишком повреждён, чтобы хранить полные данные. Связи обрывались, блоки информации мигали, как мерцающие осколки памяти. Робот ещё мгновение держал устройство, а затем, не найдя полезных команд, просто отбросил его в сторону.

Пыль поднялась и быстро осела. Гигант развернулся и продолжил путь — медленный, ровный, бесконечный. Его шаги снова наполнили пустоту улиц.

И так шло время. Роботы, созданные стать щитом человечества, превратились в его последних свидетелей — и в тех, кто невольно стал его могильщиком.

И так они продолжали свой нескончаемый марш по пустому городу — тяжёлый, монотонный, будто отбивающий ритм забытого времени. Каждый шаг оставлял в земле глубокие вмятины, словно сама почва пыталась запомнить этот вечный обход. Роботы шли, не осознавая ни своего прошлого, ни того, что их действия давно лишены смысла. Они следовали лишь внутренним импульсам — отголоскам боевых протоколов, превратившимся в подобие инстинктов.

Тем временем природа всё сильнее оплетала город: деревья проросли сквозь крыши, их ветви ломали бетон, мох укрывал стены мягким зелёным ковром, а корни раздвигали металлические листы, будто играючи. Лозы взбирались по ногам роботов, но те, не замечая этого, просто отрывали их при очередном шаге.

Красные глаза машин светились в наступающей темноте, отражаясь от влажных поверхностей, от стеклянных осколков и от луж, напоминающих зеркала. Яркие точки в мраке — как эхо тех, кто однажды населял этот город. Тех, кто спроектировал этих гигантов, надеясь на спасение, но получив разрушение. В каждом отблеске будто таилась немая память о людях, чьи имена давно растворились во времени.

Мир изменился до неузнаваемости. Людей больше не было, их дома поглотила зелёная стихия, дороги превратились в тропы среди кустарников, а гигантские здания — в заросшие холмы, где росли деревья. Лишь роботы оставались прежними — неподвластные времени, неломкие, как сама ошибка, породившая их.

Они шагали по земле, когда-то вымощенной человеческими мечтами и усилиями, теперь — земли, принадлежащей тишине и терпеливой природе. Они охраняли мир, в котором давно уже некому было жить. Их массивные корпуса издавали треск и скрежет, когда старые детали с трудом раздвигались под давлением возраста. А гул ветра, прорывающегося через пустые улицы, казался их единственным собеседником — мелодией, аккомпанирующей этому бесконечному патрулю.

Над городом медленно поднималось красное солнце — тяжёлый диск, отражающийся в облаках кровавыми оттенками. Оно поднималось так же, как и миллионы лет до этого, и так же будет подниматься миллиарды лет после.

Его свет ложился на руины, высвечивая на мгновение каждую трещину, каждую ржавую балку, каждый металлический силуэт, застывший в безмолвном движении. С каждым новым утром солнце обжигало их сильнее, превращая сталь в усталый металл, металл — в ржавчину, а ржавчину — в пыль.

Когда-нибудь, через необъятное количество времени, от этих гигантов останутся лишь поржавевшие фрагменты, рассыпанные по земле, словно кости давно вымершего вида. И город, и стражи, и сама память о них исчезнут под слоями почвы и растительности, растворятся в круговороте планеты.

Но до тех далёких времён роботы будут идти — шаг за шагом, день за днём, век за веком. Их бесконечное движение станет последним напоминанием о цивилизации, которая надеялась на спасение, но оставила после себя лишь стальной шёпот в ветре.

И когда даже он стихнет, останется только солнце, продолжающее свой путь, равнодушное ко всему, что было, и ко всему, что исчезнет.

(4 июня 2024 года, Винтертур)

ПИЩА В ТОКИО

(Апокаллиптический рассказ)

Всё началось десять лет назад, когда над Токио впервые появилось то зловещее облако — тёмная, неподвижная масса, похожая не столько на атмосферное явление, сколько на живой организм. Оно висело в небе, словно гигантская опухоль, пульсирующая мягкими волнами света, будто внутри него что-то дышало. Его края были рваными, словно опалёнными, из них вытягивались тонкие нити пара, похожие на щупальца туманной дымки. Цвет облака менялся: от металлически-серого до глубокого фиолетового, переливаясь, как поверхность огромного морского существа, выброшенного на высоту.

Люди сначала смотрели на него с любопытством. Думали — редкое природное явление, может быть вулканическая пыль, может — химическое облако. Но любопытство быстро превратилось в ужас, когда из его глубин начали вытягиваться длинные чёрные отростки — гибкие, бесшумные, движущиеся с пугающей точностью. Эти щупальца хватали людей прямо на улицах, уносили их вверх, в недра облака. Крики, мольбы, бегущие толпы — всё это стало новой реальностью. Паника охватила мир, и привычный порядок рухнул всего за несколько недель.

Армия отреагировала мгновенно. В небо поднялись самолёты, вертолёты с огнемётами, беспилотники, распыляющие химические реагенты. Танки обстреливали облачную массу ракетами, а учёные разрабатывали всё новые смеси, призванные разрушить её структуру. Но облако не реагировало ни на давление, ни на температуру, ни на огонь. Оно втягивало в себя любые токсичные вещества, словно использовало их как ресурс. Его поверхность поглощала снаряды, как вода — камни.

Стало очевидно: это не газ, не пар, не физическое явление. Это — форма жизни, адаптированная к движению атмосферных слоёв. Нечто, что могло жить в воздухе так же свободно, как рыбы — в океане. Природа Земли не могла породить нечто подобное… и когда учёные обнаружили в Тихом океане остатки распавшегося метеорита, многие поняли: источник пришёл извне. Возможно, это существо пришло на планету случайно. Возможно — целенаправленно.

Теперь Токио, как и Париж, Ташкент, Сидней, Сантьяго, Филадельфия и десятки других городов, превратился в мрачное, тревожное пространство — полуподземный мир выживших. Сверху постоянно тянулись узкие дымчатые нити облака, и каждый знал: достаточно одного невнимательного шага, одного выхода без подготовки — и ты исчезнешь.

Люди носили плотные маски, многослойную одежду, закрывающую кожу, перчатки и защитные капюшоны. Это было необходимо не только от угрозы сверху, но и от токсичных газов, которыми облако насыщало воздух. Эти испарения были побочными продуктами его жизнедеятельности — и они вызывали ожоги, галлюцинации, рвоту, иногда мгновенную смерть.

Улицы стали пустыми и тихими. Даже днём над ними нависала тревога, будто сам воздух стал врагом. Дома превратились в крепости: окна завешены стальными ставнями, двери усилены, вентиляция снабжена фильтрами. Люди выходили наружу лишь по крайней необходимости, а каждый шаг сопровождался постоянным взглядом вверх — туда, где скрывалась живая тень.

Ежи Макатуси был одним из немногих, кто осмеливался регулярно выходить на улицы. Мужчина средних лет, с крепким сложенным телом и выносливым, загрубевшим лицом, он выглядел так, будто всю жизнь шёл против ветра. Короткие тёмные волосы, немного седины на висках, внимательные глаза — быстрые, словно у человека, привыкшего всегда быть настороже. Его руки были сильными, жилистыми, с обветренной кожей, а походка ровной и уверенной.

Ежи работал тем, что продавал хот-доги и доставлял горячую еду людям, которые боялись высунуться наружу. Он двигался по городу на своём старом, но надёжном мотороллере, обвешанном фильтрами и металлическими пластинами. В прицепе были печь, продукты, генератор.

Работа была страшной, смертельно опасной — но спрос на еду не исчез. Наоборот: горячая пища стала символом нормальной жизни, остатком тепла в холодном мире. Люди знали Ежи, ждали его, благодарили как героя. И со временем он стал для многих больше, чем курьер. Он стал символом того, что даже в эпоху облачных чудовищ, исчезновений и страха человечество не сдаётся.

Его передвижная лавка для хот-догов была не просто рабочим местом — она стала почти членом семьи. Небольшая тележка, обшитая металлическими пластинами и покрытая следами многочисленных ремонтов, служила ему верой и правдой. На ней висели лампы-фильтры, а сверху — импровизированный навес из огнеупорной ткани, защищавший от токсичного дождя. Здесь всё было под рукой: контейнеры с сосисками, подогреваемые от маленького генератора, коробки с мягкими булочками, баночки горчицы и кетчупа, салфетки, а также небольшой портативный радио-детектор, который иногда тихо потрескивал, предупреждая о повышенной активности облака.

Ежи уже давно привык жить настороже. Каждый вдох через фильтры маски напоминал ему, что воздух вокруг — яд. Каска с вмятинами, полученными в особенно тяжёлые дни, защитный костюм с усиливающими пластинами — всё это стало частью его повседневного облика. Он выглядел как солдат, но вместо оружия его главным инструментом был гриль.

Сегодня был обычный день — насколько вообще можно говорить «обычный» о городе, где смерть могла обрушиться сверху в любую минуту. Ежи стоял у своей тележки, аккуратно переворачивая сосиски, когда услышал знакомый свистящий звук, похожий на тянущийся скрип металла. Он напрягся, поднял голову.

Высоко над ним облако снова «проснулось». Его поверхность дрогнула, как кожа огромного живого существа, и из глубины медленно начали вытягиваться новые щупальца — тёмные, блестящие, скользящие в воздухе, словно в невидимой воде. Они спускались плавно, лениво, но от их медлительности было только страшнее: охотник, уверенный, что добыча никуда не денется.

— Опять они, — пробормотал Ежи, с досадой вытирая ладонь о рукав.

Он быстро достал из-за пояса мощный электрошокер — массивный прибор с двумя длинными излучателями. Для облака это было единственное, что причиняло хоть какой-то дискомфорт. Убить — невозможно, но задержать, отпугнуть — вполне.