Бесплатный фрагмент - Черная птица

Глава первая

13 мая 1972 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

Яркий свет луны пробивался сквозь неплотно закрытые шторы больничной палаты. На единственной кровати, находящейся в ней, лежала женщина. Глаза ее были закрыты. На вид ей было лет семьдесят пять — восемьдесят, но реального ее возраста не знал никто, и даже она сама. Шалва, так ее звали, перестала делать зарубки на родовом бревне после того, как перешагнула цифру сто. «Какая разница, — подумала она тогда, — я пожила достаточно». Было это в день полной луны лет десять-пятнадцать тому назад.

Приближение своей смерти она почувствовала за три месяца, поэтому время подготовиться у нее было. Шалва навела порядок в доме, собрала в коробку все фотографии и книги. В другую коробку она сложила все, что использовала для исцеления больных и нуждающихся: свой бубен, который ей подарил отец на ее десятилетие, любимый варган, свою одежду — маньак и порук, мешок с сушеными травами и все остальное. Теперь осталось сделать одно, наверное, самое важное в ее долгой жизни дело — дождаться мальчика. Она думала о нем постоянно, и даже во сне, находясь в полузабытьи, Шалва ни на миг не прерывала своей связи с маленьким сердцем только что появившегося на свет мальчика, находившегося от нее в шести тысячах километров.

Шалва была шаманом в четвертом поколении. Складывая тогда вещи, она задумалась: «Как получилось, что ее род прерывается именно на ней? Неужели она виновата в этом? Как ни уговаривала она свою дочь перенять ее способности и продолжить многолетнее дело, но ведь нет! Шура выросла на идеях равенства и братства, так популярных в послереволюционные годы. И все, чему она научила ее в детстве, пошло прахом — Шура от этого отказалась. И ведь и замуж вышла за ярого коммуниста, переехавшего в Хилок с Украины. Как же он ей голову вскружил — молодой, красивый, начальник пожарной части района, убежденный коммунист и руководитель местной партийной ячейки. Он забрал ее у меня и заставил отказаться от знания, которое я ей практически уже передала. Потом — Зина, их дочь. Хорошая девочка, но ведь и с ней они запретили мне общаться. Николай, отец Зины, так и сказал: «Будешь свои ведьминские руки на нее накладывать — посажу тебя, не трогай мою дочь». Потом у нее своя доченька родилась — Ирина. Хорошая такая девочка, правнучка моя, но ведь они и к ней подойти мне не давали. Да и способностей, как ни странно, не обнаружилось у нее особых. Это удивительно, не впитала она в чреве матери расположенности своей к моему умению. Но мальчик! Второй ребенок Зины, мой правнук. Ведь как удивительно все получилось, и против закона, и против правил. Отец мне всегда говорил: «Будущего шамана выбирают сами духи. Только они решают, кому будут покровительствовать, но ты должна быть умелой и чуткой. Твоя дочь и ее дети — обрати внимание на них, девочки довольно чувствительны и награждены от рождения многими способностями. Духи любят женщин, но благосклонны и к мужчинам».

Когда мальчик появился на свет, я аж подпрыгнула во сне! Почему так рано? Только шесть месяцев в чреве матери провел. Не потому ли, что я помирать собралась? А ведь так и есть: я причина его раннего рождения. Духи хотят, чтобы мы встретились здесь, на этой земле. Значит, так тому и быть. Но ведь как слаб он, я еле чувствую биение его сердца, и сколько в нем силы, желания жить, и ведь он уже видит сны — настоящие, он видит то, на что еще никогда не смотрели его глаза. Я должна помочь ему и дождаться встречи с ним, и духи поддержат меня в этом».

Глава вторая

В тот же день,

13 мая 1972 г.

Город Горький

Малыш был очень слаб. Лежащий под стеклянным колпаком мальчик был маленьким и худеньким, его кожа имела фиолетовый, с красными прожилками цвет. Грудь малыша медленно поднималась и опускалась, при этом его маленькие пальчики чуть сжимались и разжимались все вместе, так как были сращены между собой. Врачи не стали после рождения разделять их, глядя на его низкие показатели жизнедеятельности и опасаясь за жизнь малыша. «Сделаем позже», — сказали они родителям. И подумали: «Если выживет».

Главный врач роддома, поглаживая правой рукой усы, разговаривал с мамой мальчика в своем пахнущем после ремонта краской кабинете.

— Зина, ну пойми, нельзя этого делать. Я вообще не очень понимаю, как он живет. Ну показатели ведь нулевые почти. Как будто сам Бог его сердечко заставляет биться своей рукой. Нельзя его трогать, мы даже в больницу его не можем перевести.

— Дмитрий Яковлевич, ну послушайте, это нужно, тогда у него будет шанс. Бабушка сказала, что он доедет и она ему поможет.

— Зина, ну ты себя слышишь? Ну какая бабушка, он нуждается не просто в медицинском уходе, а в реанимации! Допустим, она там хоть супершаманка, бабушка твоя, дай бог ей здоровья, но ты сама-то себя слышишь? Шесть тысяч километров: шесть часов на самолете, потом поезд, потом машиной — трое суток ведь вам добираться! Не довезете вы его. Ты только его родила, шести месяцев нет, как он жив-то вообще?!

— Дмитрий Яковлевич, вы не понимаете, она не попросила, она приказала так сделать. Никто и никогда не спорит с Шалвой! Если она сказала, то так и нужно поступить, только так! — по щекам женщины потекли слезы, но она знала, что ей нужно сделать и через что придется еще пройти, поэтому держалась изо всех сил.

— Хорошо, Зина, но ты убьешь его. Сейчас напишешь мне расписку, что всю ответственность ты берешь на себя и забираешь ребенка. Черт, да меня попрут с работы, еще и статью за халатность прикрутят!

— Все будет хорошо, бабушка сказала, что под ее защитой он доедет, она ему помогает. Давайте бумагу, я напишу.

Написав расписку, женщина устало откинулась на спинку стула и закрыла глаза: «Но почему все так? Почему все пошло не по плану?»

Семья Обогаевых месяц назад прибыла из маленького Забайкальского поселка Хилок в город Горький. Приехали на разведку, собираясь переезжать из Забайкалья в европейскую часть, поближе к Москве. Поселились втроем с мужем и семилетней дочкой у друга семьи Паши, который перебрался в Горький четыре года назад. На самом деле Паша и уговорил их на переезд. В Горьком он неплохо устроился, получив работу главного инженера в одном из строительных трестов. Паша уже предварительно и договорился обо всем.

— Зина, — сказал он ей тогда по междугороднему телефону, — приезжайте. Я тут предварительно решил все. Толю берут мастером в трест, у меня будет работать. Тебя договорился в стройбанк устроить, пока учетчиком, но там быстро можно дорасти до помощника бухгалтера и выше. Самое главное — общежитие вам дают, девять метров, правда, но ничего, главное ведь с чего-то начать. Год-два поработаете, и выбьем вам квартиру.

— Паша, спасибо тебе, друг сердечный, — крепко прижимая трубку к уху, почти прокричала ему Зинаида. — Мы приедем, но пока только осмотреться, город увидеть, как там и что у вас. Если все сложится, мне ведь рожать через четыре месяца, так и родим в Горьком. Там ведь, наверное, и роддома, и врачи получше, чем у нас тут.

На том и порешили и, купив билеты на «Красную стрелу», отправились в Горький с пересадкой в Кирове.

                                           * * *

За шесть дней до этого,

7 мая 1972 г.

Город Горький

Когда почтальон принес телеграмму и муж привез ее в роддом, сердце Зины невольно екнуло. «Отец, — подумала она. — Ведь у него больное сердце». С дрожью в руках взяв бумажный листок, она прочитала: «Зина, мальчика привезите ко мне, немедленно. В больницу. Шалва».

«Да как так, ведь еще и не сообщали никому о рождении сына! Но о чем я, это ведь Шалва. — Зинаида задумалась. — Дорога в Забайкалье долгая, даже если билеты на самолет до Читы есть, то добираться три дня. В Чите нужно доехать до железнодорожного вокзала, сесть на проходящий поезд до Хилка и там, договорившись с машиной, добраться до бабушки. Но ехать надо, Шалва никогда не ошибается и ничего просто так не говорит. Надо разговаривать с Дмитрием Яковлевичем, нужно его убедить, нужно все ему объяснить».

Глава третья

15 мая 1972 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

Старенький «Москвич-401» пробирался по ночным улочкам Хилка, подпрыгивая на ухабах грунтовой дороги. Асфальта местные жители отродясь не видели. Зинаида сидела на заднем сиденье машины, держа на руках завернутого в байковое одеяльце ребенка. Малыш, измученный долгой дорогой, наконец уснул. Под мерное урчание мотора она тоже задремала, ежась от холода и пытаясь согреться, прижимая к себе малыша. Печка в машине не работала, а на улице было не больше пяти градусов тепла. Таковы забайкальские капризы погоды: днем может быть плюс тридцать пять, а ночью — плюс пять или меньше. Суровый край, что и сказать. Как же она устала!

Паша сумел договориться через своего начальника и купить билеты на самолет до Читы. Мишу забирали из роддома на такси и сразу поехали в аэропорт. Миша — это имя Зинаида выбрала для сына еще до его рождения. «Конечно, все родственники будут против, — подумала она тогда, — не бурятское ведь имя, не наше. Но и жить сыну придется не на своей исконной родине, а почти в самом центре СССР. Пусть будет Миша». На том с мужем и порешили. Прилетев в Читу рано утром, с учетом шестичасовой разницы во времени с Горьким, семья Обогаевых поехала на железнодорожную станцию. До посадки на поезд №037 «Владивосток — Москва» было еще десять часов, которые они провели на вокзале в комнате матери и ребенка.

Боже, всю дорогу Миша кричал. Кричал неистово, без остановки, оглашая все вокруг: такси, здание аэропорта, салон самолета, железнодорожный вокзал и вагон поезда — своим надрывным криком. Два или три раза Зинаида тайком плакала, заходя в уборную самолета и поезда. Она выплескивала всю свою боль и тревогу за сына, но делала это так, чтобы ни муж, ни дочь, ни чужие люди этого не видели. Проплакавшись и вытирая слезы с лица, она говорила себе: «Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо».

Дорога от Читы до Хилка заняла почти семь часов. Выйдя из поезда в двадцать три часа десять минут по местному времени, Обогаевы отправились в больницу Хилка, где лежала бабушка Шалва. Встретил на вокзале и отвез их в больницу на своем «Москвиче» старый друг отца, с которым заранее договорились.

«Удивительно, — подумала Зина, усаживаясь с малышом на руках в машину, — и папа ведь не приехал встретить, хотя, наверное, очень хотел внука увидеть, и маму не пустил. Это из-за Шалвы, сколько лет уже, а никак он не любит тещу и не принимает ее».

Поселковая больница, построенная еще в довоенные годы, располагалась на противоположном конце Хилка. Через сорок минут «Москвич» остановился у неприметного, серого одноэтажного здания, в двух окнах которого горел свет — их ждали. К Шалве здесь относились с огромным почтением и уважением, ведь она много раз помогала врачам разбираться со сложными и непонятными для них случаями. Не успела семья Обогаевых выйти из машины, как входная дверь приемного покоя распахнулась и на улицу в накинутом поверх одежды халате вышел главный врач больницы Евгений Семенович.

— Доброй ночи, — сказал он, здороваясь с отцом семейства за руку, — проходите, Шалва вас ждет. Зинаида, я думаю, тебе лучше зайти к ней с ребенком одной, уж очень она слаба, ничего не ест и молчит все время. А муж с дочкой пусть в приемном покое отдохнут, и накормим мы вас — подготовились. Иди давай, четырнадцатая палата, по коридору последняя дверь направо.

Он чуть приобнял женщину за плечи, и в этот момент ребенок проснулся и зашелся в истошном крике, оглашая тишину больницы своим надрывным плачем.

Глава четвертая

16 мая 1972 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

Зинаида с дрожью в ногах толкнула дверь больничной палаты и зашла внутрь. Было темно, но при свете луны она увидела Шалву, лежащую на кровати. Старая шаманка никак не отреагировала на вошедшую. Глаза ее были закрыты, и Зинаиде даже показалось, что она не дышит.

«Боже, неужели я опоздала?» — острой болью пронеслась у нее в голове страшная мысль.

И в этот момент Шалва открыла глаза и тихим голосом произнесла:

— Сайн байна, Зиночка. Я все-таки дождалась вас. Теперь положи мальчика мне на грудь и уходи. Пусть сюда никто не входит, пока я не позову.

— Но, бабушка? — ахнула Зина.

— Положи и уходи, — тихо повторила Шалва.

Зина развернула одеяло и аккуратно, животиком вниз, положила кричащего сына на грудь бабушки. Малыш отчаянно застучал ручками и ножками, но Зинаида, резко развернувшись, вышла из палаты и плотно закрыла за собой дверь. Она уже практически заревела от усталости и отчаяния, и в этот момент крик ребенка резко оборвался и наступила пронзительная тишина. Это показалось Зинаиде невозможным и абсолютно нереальным, крик малыша все еще звучал в ее голове, и от этого тишина неимоверно давила. Она на мгновение закрыла глаза и в ту же секунду провалилась в глубокий сон.

Старинные часы в кабинете главного врача тихо отбили двенадцать ударов. Зинаида открыла глаза и посмотрела на свои маленькие, с черным ремешком часы «Победа» — подарок отца. Часы показывали ровно двенадцать часов дня.

«Ого, сколько же я проспала», — подумала она с тревогой.

— Зина, доброе утро. Пойдем, поешь. Нас так вкусно накормили вчера, пошли, пошли, — муж ласково взял ее за руку.

Зинаида подняла на него вопросительный взгляд.

— Нет, не звала. Сто раз к двери подходили все. Бормочет там чего-то Шалва, а Миша молчит.

«Одиннадцать часов прошло, — думала Зина, с аппетитом уплетая жареную картошку с маринованными груздями и сметаной. — Чем они там занимаются?»

Пока Зинаида спала беспробудным сном после дальней дороги и пережитого, ее муж и дочка тоже успели и выспаться, и поесть. Ирина сидела за столом в кабинете главного врача и, мурлыча себе под нос какую-то песенку, рисовала карандашами в старом медицинском журнале. Рядом с ней лежала кипа уже изрисованных газет.

«Боже, — вгляделась в них Зинаида, — она и Леонида Ильича разрисовала, надо будет забрать эту газету от греха подальше».

Не успела она об этом подумать, как в кабинет главного врача вбежала молодая санитарка и выдохнула с вытаращенными глазами:

— Шалва зовет.

— Зиночка, — Евгений Семенович спокойно посмотрел на вошедшую, — давай-ка ты одна пока зайди, а мы все в коридоре тебя подождем.

Шалва с улыбкой смотрела на мальчика, который лежал рядом с ней и сладко посапывал. На лице малыша то и дело появлялись гримасы, он морщился и иногда улыбался.

«Как же я устала, — подумала старая шаманка. — Как же устала. Похоже, что сегодня мой последний день здесь. Духи зовут меня, но, слава, они приняли мальчика в свою семью, и теперь он под их защитой, теперь он будет продолжением нашего рода. Нужно поговорить с внучкой и дать ей наставления».

В этот самый момент дверь больничный палаты приоткрылась и с тревогой на лице вошла Зинаида.

— Бабушка, можно? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от спящего на кровати сына.

— Подойди ко мне, Зина, — Шалва слегка приподняла правую руку, — нам нужно с тобой поговорить. Послушай меня, девочка моя, — еле слышным голосом продолжила она, когда Зинаида присела рядом с ней на краешек кровати: — Я сделала для него все, что могла. Я уже очень слаба, но духи помогли мне, и они приняли его в свою семью. Запомни: он теперь другой, ничему не удивляйся. С ним все будет хорошо, он под их защитой. И самое главное, — Шалва замолчала и закрыла глаза, набираясь сил, — до четырнадцати лет он должен жить здесь.

Зина дернулась, но старая шаманка, как будто предвидя это, прикоснулась своей правой рукой к груди внучки.

— Его сердце должно напитаться силой этого места, не спорь. Можешь забрать его туда, куда вы уедете, на несколько лет, пока он нуждается в твоей заботе, но потом ты должна вернуть его сюда. Не спорь, это важно. Тогда все то, что я передала ему, раскроется в нем. И это моя воля. Последняя. А теперь возьми малыша и уходи. Мне нужно отдохнуть. Пусть никто не заходит.

По щеке Зинаиды потекла слеза, и, когда она наклонилась и поцеловала старую шаманку в щеку, слеза капнула ей на лицо и сразу же застыла, как волшебный кристалл.

— Спасибо, бабушка, — прошептала Зина, вытирая слезы трясущимися от волнения руками. Она аккуратно завернула сына в одеялко и вышла из больничной палаты.

Ночевать Обогаевы поехали к Зининым родителям. Рано утром следующего дня им сообщили, что шаманка Шалва умерла.

Глава пятая

28 августа 1977 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

— «Навсегда войдут в летопись социалистической Родины эти октябрьские дни, озаренные светом народной радости и торжества. С энтузиазмом восприняли советские люди основной закон Страны Советов, вступивший в действие накануне ее славного шестидесятилетия. Он знаменует еще один шаг по дороге Великого Октября к нашей заветной цели — коммунизма».

— Миша, не коммунизма, а коммунизму, — дед Николай поправил очки и внимательно посмотрел на Мишу.

— Дедушка, но я уже очень долго читаю, давай отдохнем, два часа уже прошли.

— Хорошо, хватит на сегодня. Ты «Молодую гвардию» когда закончишь читать? — На лице деда Николая появилась хитрая улыбка.

— На этой неделе закончу, мне не очень много осталось, — Миша, положил на стол газету «Правда».

— Дед, ну я гулять?

— Чтобы до десяти был дома, — строго, но с улыбкой отчеканил дед Николай и увидел, что внука уже след простыл из комнаты. «Вот сорванец, — удивился он. — Как вот так быстро из поля зрения он всегда исчезает, раз — и нету? Но ведь какой хороший парень растет! Умный, толковый и добрый. Будет из него толк».

Миша уже год жил у дедушки Коли и бабушки Саши в Хилке. Хилок был небольшим поселком, располагавшимся в окружении величественных сопок и бескрайней забайкальской тайги. Находился он на Транссибирской железной дороге и имел одноименную железнодорожную станцию «Хилок», через которую в одну и в другую сторону без остановки шли товарные и пассажирские поезда. Вся жизнь поселка так или иначе была связана с железной дорогой. Дедушка Миши всю жизнь после войны, на которой он повоевал два с половиной года, работал в местной пожарной части и, дослужившись до начальника, через несколько лет ушел на пенсию и занимался хозяйством. Развел куриц, огород посадил, ходил в тайгу за грибами и ягодами. К охоте не пристрастился, поскольку животных любил и жалел. Бабушка Александра же работала начальником товарной станции, дел у нее было огромное количество, поэтому дома она появлялась только вечером, усталая, но всегда веселая и добрая. Мишу они очень любили и души в нем не чаяли. Внук появился в их жизни неожиданно и сразу же изменил весь ее уклад. Жили скромно, в большом дореволюционном деревянном доме, похожем на барак, разделенном пополам на две семьи. Водопровода, конечно же, не было, воду набирали и приносили в ведрах с колонки, расположенной на улице через два дома. Отапливались буржуйками, которые стояли в каждой комнате. Еще в доме на кухне была большая кирпичная печь, в которой готовили еду по праздникам и в выходные. Жили, конечно, не богато, но и не бедно, да и хозяйство свое, какое никакое, имелось.

Семья Обогаевых после похорон Шалвы в течение двух недель собрала свои скромные пожитки и уехала в полном составе в город Горький. Устроившись с помощью друга семьи Паши на работу и получив заветную девятиметровую комнату в общежитии, они погрузились в новый для них ритм жизни большого города.

Маленький Миша удивительно быстро изменился: набрал вес, перестал плакать, его жизненные показатели начали улучшаться, и практически через полгода он догнал своих сверстников в развитии. Но вот что удивляло его родителей почти постоянно. Разговаривая с ним, купая и играя, они видели его очень спокойный, изучающий взгляд — взгляд абсолютно взрослого человека. Однажды Зинаида так и сказала мужу:

— Толя, ты тоже видишь, как он смотрит? Это очень необычно. Такой ребенок у нас с тобой умный!

А сама в тот же момент подумала: «Это точно Шалва, это она так повлияла на него. Только этим можно объяснить все, что происходит с нашим сыном, только так».

В два с половиной года Мишу отдали в садик, и Зинаида смогла наконец выйти на работу. Жить стало чуть легче благодаря добавившейся к доходу семьи дополнительной зарплате. Но девятиметровая комната в общежитии, в которой жила семья Обогаевых, конечно, комфорта не обеспечивала. Мишина кроватка, сваренная из строительной арматуры на стройке по эскизу папы, занимала достаточно много места, еще ящик с запасом картошки, кроватка старшей дочери Ирины и их полутораспальная кровать, кухонный стол — попросту говоря, и шагнуть в комнате было негде. Папе Миши Анатолию обещали в будущем в строительном тресте выделить двухкомнатную квартиру. Но вопрос этот пока никак не решался.

Зинаида постоянно думала о наставлении бабушки — о том, что Мише нужно проводить свое детство на родине, в Забайкалье. «Но как? Отправить мальчика на воспитание к дедушке и бабушке? Как это будет выглядеть и как я буду без сына?» — думала она каждый день, укладывая Мишу спать, заглядывая в его не по возрасту разумные глаза и укрывая его одеялком. Вопрос этот решился сам собой. Миша очень рано начал говорить, и, созваниваясь однажды с отцом по междугородней связи, справившись о его здоровье и здоровье мамы, Зинаида услышал голос сына:

— Мама, можно я поговорю с дедушкой?

— Конечно, мой хороший, иди сюда, говори.

Миша взял большую черную трубку междугороднего телефона и, сделав серьезное лицо, сказал:

— Дедушка, я хочу к вам, забери меня, пожалуйста. Я буду вас слушаться.

Так и произошло. Через два месяца дед Николай приехал в город Горький и, погостив неделю, забрал внука в родной Забайкальский край. Так началась по-настоящему новая жизнь маленького Михаила.

Глава шестая

16 июня 1979 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

— Миша, мы туда не залезем, — почесывая голову и оглядываясь по сторонам, изрек Саша. Саша был старшим двоюродным братом Миши и самым близким его другом в Хилке.

— Саня, не дрейфь, иди наверх, вытащите меня там, — Миша опустил взгляд с вершины скалы и повернулся к брату и двум своим знакомым, переминающимся с ноги на ногу рядом. Ребята стояли на рельсах железной дороги в полукилометре от поселка, в месте, где пространство под нее было вырублено в сопке. Высокая отвесная скала поднималась высоко вверх на фоне пронзительно-синего неба.

Цветок прострел, или альпийский цветок, растущий на скалистых отвесных поверхностях Забайкальских сопок, был вожделенной целью ребят. Конечно, они не знали его правильного названия, называя его цветком счастья, как было принято у ребят в Хилке. Неприметный с виду цветок с фиолетовыми лепестками правильной треугольной формы рос только на отвесных скалах в самых недоступных местах Забайкалья, и именно он был заветной целью мальчишек. Будучи очень редким и труднодоступным, этот цветок был символом мужества того, кто его срывает и приносит своей возлюбленной. Именно это и захотел сделать Миша, когда познакомился с соседской девочкой Олей.

«Я обязательно его найду», — думал он, собирая друзей на вылазку. Цветок счастья, по рассказам ребят, рос только на достаточно отвесных скалах и только с солнечной стороны. Таковые имелись в нескольких местах, но все они находились рядом с железной дорогой, место под прокладку которой строители прорубали в сопках. Именно здесь имелись высокие, до двадцати метров высотой, вертикальные участки скальной породы. На одном из таких участков и было решено сделать подъем.

Миша заранее просидел почти три часа на самом верху скального утеса, засекая интервалы между движением поездов. Опасность мероприятия заключалась в том, что скалистый выступ сопки находился буквально в одном метре от железнодорожного полотна, и Миша предположил, что двигающийся, пусть и с не очень большой скоростью, грузовой состав, увлекая за собой огромную массу воздуха, может сорвать его со стены. Поэтому лезть предстояло в промежутке между движением поездов.

Миша очень любил наблюдать за проходящими железнодорожными составами, поэтому часто приходил на один из подобных скалистых обрывов и часами сидел там один, любуясь природой, слушая пение птиц и стук колес проходящих поездов. Он очень любил запах мазута, распространявшийся от деревянных шпал, и ту огромную, несокрушимую энергию, которая двигала большой и тяжелый железнодорожный состав. Он питался этой энергией, она накрывала его с головой, вызывая необычные ощущения в его маленьком, детском теле. Миша часто пересчитывал вагоны, при этом он почему-то всегда твердо знал, что в них везут. Возможно, он просто мечтал или фантазировал, но в его голове всегда появлялись разноцветные картинки: вот в этом везут бумагу, в огромных таких рулонах, в этом — ящики с металлическими консервами, в этом — какие-то части для техники. Обычный состав всегда насчитывал от пятидесяти семи до шестидесяти двух вагонов, но очень часто встречались сцепные составы, которые тащили за собой три или четыре электровоза. Эти могли состоять и из ста десяти вагонов. Наблюдения показали, что средний интервал между движением поездов составляет шесть-восемь минут. «Неплохо, — подумал тогда Миша, — успею подняться на достаточную высоту, чтобы не потащило воздухом».

— Мишаня, — крик одного из друзей, которого звали Аюр, вывел Мишу из оцепенения, — товарняк прошел, давай.

Миша с тревогой посмотрел по сторонам, потом поднял взгляд вверх и увидел на фоне голубого неба физиономию брата, смотрящего на него. И он полез. Цепляясь маленькими, но сильными пальцами, начал быстро взбираться вверх. Зацеп, переставить ногу, еще зацеп, не глядя, нащупать опору для другой ноги, подтянуться вверх, и опять зацеп. Высота скалы в этом месте была около двадцати метров, из которых он успел подняться уже примерно метров на семь. И тут произошло непредвиденное. Почувствовав опасность, Миша повернул голову вправо: поезда еще не было видно, но он точно знал, что тот едет. И не просто едет — летит.

«Пассажирский, — мелькнуло в голове у Миши. — Этот сейчас сорвет меня». Ему стало страшно, он начал быстрее подниматься вверх и вдруг увидел их. Несколько фиолетовых цветков росли в трещине скалы буквально в полутора метрах справа от него.

«Ну нет, — пронеслось у него в голове, — не для того я сюда лез. Пропущу поезд и сорву их». И в этот момент сквозь нарастающий стук колес быстро приближающего пассажирского поезда он услышал пронзительные крики птицы. Задрав голову, Миша увидел кружащую прямо над собой большую птицу, похожую на ястреба или орла. Огромная птица черного цвета, описывая неровные круги, беспокойно смотрела на мальчика, оглашая окрестности надрывными, тревожными звуками.

«Не переживай. Все будет хорошо», — мысленно поблагодарил ее Миша и изо всей силы прижался к скале, пытаясь стать с ней единым целым.

Удар гонимого поездом воздуха был сокрушительным, все вокруг закрутилось, поднимая тучи песка и пыли. Тысячи мелких камешков впились в тело мальчика, обжигая его нестерпимой болью и страхом. Через минуту, показавшуюся Мише целой вечностью, все резко стихло, и поезд помчался дальше, оглашая пространство между сопками ревом и стуком колес. Миша открыл глаза, и неожиданно ослепительная синева неба наполнила его непонятным и не осознаваемым пока им чувством радости жизни. Спокойным и уверенным движением он сместился по скале вправо, аккуратно, под самые корешки сорвал четыре заветных цветка, засунул их в карман шорт и через несколько минут вылез на вершину скалистого утеса.

Миша целыми днями, с утра и до позднего вечера, проводил время на улице. На день рождения, еще в мае, бабушка с дедушкой подарили ему велосипед «Школьник» красивого синего цвета с блестящим металлическим звонком на руле. О, как был рад этому подарку Миша. Велосипед позволял ему перемещаться по поселку с невероятной скоростью, и к тому же у его двоюродного брата Саши точно такой же, но красного цвета уже был. На одном велосипеде они возили друг друга на багажнике по очереди, что было крайне тяжело, поскольку улицы Хилка, располагавшегося в узком пространстве между несколькими сопками, представляли собой одни сплошные подъемы и спуски. Теперь же, на двух велосипедах, мальчишки могли со скоростью молнии перемещаться по всему поселку. С утра они могли быть на речке. Переехав по бревенчатому деревянному мосту на остров, омываемый со всех сторон быстрой и холодной речкой Хилок, они купались и загорали, ловили палками раков и, насобирав с половину ведра или больше, уходили на дальний конец острова, разжигали костер и тут же их варили. В обед их могли видеть сидящими на огромных валунах сопки под названием Крестовуха, нависающей над железнодорожной станцией. Там, с высоты, они обозревали окрестности — бесконечную череду сопок, уходящих во все стороны далеко за горизонт. Мальчишки любовались пронзительно-синим небом и наблюдали за парящими птицами. Еще они рассматривали поезда, и Миша рассказывал веселому и всегда смеющемуся брату, в каком вагоне, по его мнению, что перевозится. Так ему казалось, и он либо угадывал это, либо фантазировал, пока однажды эти его догадки не получили подтверждение.

Заехав как-то раз в обед к бабушке Саше на работу на товарную станцию, Саня остановил велосипед и спросил Мишу:

— Миш, а что в этих? — и он показал пальцем на три товарных вагона, одиноко стоящих в тупике запасного пути.

Миша посмотрел на вагоны, прищурился и не колеблясь выпалил:

— Там носки, — и, подумав несколько секунд, добавил: — И трусы.

Саша рассмеялся во весь голос:

— Ну ты даешь, трусы!

Походив по станции, они не без труда нашли бабушку Александру, и, получив пакетик заветных шоколадных конфет, Саша, размазывая шоколад по губам, спросил ее:

— Тетя Саша, а что вон в тех трех вагонах, которые в тупике стоят?

Мишина бабушка вдруг неожиданно строго посмотрела на него и серьезным голосом ответила:

— А тебе-то чего? Там военный груз, так-то.

Саша заулыбался во весь рот, насмешливо глядя на брата, но бабушка неожиданно добавила:

— Солдатское исподнее там.

Тут уже не выдержал и захохотал Миша, глядя на удивленное Сашино лицо.

Вечером братья могли заехать к кому-нибудь из друзей — мальчику или девочке — в гости. Особенно когда, убегавшись за день, они начинали испытывать жуткий голод. Их всегда и везде кормили, очень скромно, в основном картошкой с соленьями, но не отказывали никогда и нигде. Здесь было так принято всегда. Очень любили мальчишки заезжать в гости к своей знакомой девочке Лене Шобухиной. Отец Лены, которого они, впрочем, никогда не видели, был командиром подводной лодки, и семья их жила чуть лучше других. Дома у них был даже цветной телевизор «Рубин», который мама Лены включала по вечерам. Дети втроем залазили с ногами на старый кожаный диван и, укрывшись красным шерстяным пледом, терпеливо ждали этого момента. Мама Лены заваривала им крутым кипятком в железных эмалированных кружках кедровые орехи и ставила их, подстелив старую газету, на резной журнальный столик перед диваном. Когда скорлупа орехов распаривалась и делалась мягкой, она сливала из кружек воду и давала ребятам в руки. Затем включала телевизор и садилась рядом. О, как же это было божественно! Дети с удивлением и неописуемым восторгом смотрели в экран, не забывая при этом уплетать орехи, разгрызая мягкую, распаренную скорлупу зубами.

Было у мальчишек и еще несколько любимых развлечений. Одним из них был спуск на велосипедах по самой длинной Комсомольской улице, разделяющей поселок на две почти равные части. Ребята заезжали на самый ее верх и затем неслись вниз, под уклон, с бешеной скоростью, доезжая при этом до самого железнодорожного вокзала. Также братья любили, открыв специально изогнутым гвоздем ржавый замок решетки дождевого коллектора, погонять на велосипедах по круглым бетонным трубам дождеприемной системы поселка. Трубы эти были не менее двух метров в диаметре и пролегали под землей, спускаясь от центральной части Хилка к речке. Настоящего их назначения, у кого бы мальчишки ни спрашивали, никто не знал. Возможно, они предназначались для отвода воды, стекающей с сопок в поселок при сильных ливнях, а возможно — для скрытного перемещения чего-либо. Построены они были еще до войны, и гипотезы об их предназначении высказывались в поселке разные.

Было у братьев и еще одно занятие, о котором не знал и не догадывался никто из взрослых. Кладбище поселка, расположенное за речкой, постоянно подмывалось ее водами, и ближайшие к ней могилы постепенно разрушались, обнажая из земли гробы и останки умерших. Все это разносилось водой по берегу и оседало там. Мальчишки любили побродить вдоль реки и посмотреть на содержимое могил. Кости умерших и черепа они никогда не трогали, но иногда находили старинные монеты и предметы одежды: пряжки ремней, пуговицы — и простенькие ювелирные украшения. Эта часть кладбища имела захоронения восемнадцатого — девятнадцатого веков, и именно от реки в свое время людей и начали хоронить.

Однажды в один из таких дней Саша окликнул брата:

— Миша, смотри, что тут! — и поднял над головой полуистлевший предмет яйцевидной формы.

Подойдя ближе, Миша мгновенно стал серьезным.

— Положи это назад, — медленно сказал он, — это бубен шамана, да еще и захороненный; его нельзя брать, он живой, ты накличешь беду.

Саша тут же бросил бубен в то место, где он лежал, но Миша успел рассмотреть его. Диаметром чуть меньше метра, в длинной своей части бубен был обтянут почерневшей, но хорошо сохранившейся шкурой. Деревянная обечайка его в одном месте была сломана, но само дерево за многие годы не истлело. «Наверное, лиственница», — подумал Миша и вдруг почувствовал, как волосы на затылке у него встали дыбом и все тело покрылось мурашками и затряслось.

— Пойдем, — быстро крикнул он брату, — нам нужно уйти отсюда!

Были у мальчишек и другие интересные развлечения, но среди них имелось одно наиболее любимое. Иногда бабушка Миши позволяла им прийти на закрытую территорию товарной станции, куда в отстойник заезжал военный эшелон. В отстойнике военные пополняли запасы провизии, вагоны заправлялись водой и углем, солдаты стирали одежду и отдыхали. Эшелон этот в реальном смысле никогда не был большим и обычно состоял из нескольких сцепленных вместе вагонов, от двух до пяти. Он мог простоять один день, а мог и неделю, затем его прицепляли к какому-нибудь составу, двигающемуся в нужном военному командованию направлении, и солдаты продолжали свой долгий путь к новому месту службы. Территория, где отстаивались вагоны, была закрытой, и военные, за исключением офицеров, никогда не выходили в поселок. На второй или третий день им всегда становилось скучно, и появлявшиеся вдруг из ниоткуда мальчишки доставляли солдатам огромную радость и веселье.

Братья любили проводить время в компании военных. Тут было интересно и смешно, и, самое главное, как же вкусно их там всегда кормили. Именно здесь Миша в первый раз в своей жизни узнал, что сгущенку вкуснее всего пить прямо из банки. Здоровенный усатый солдат в тельняшке в самый их первый визит в военный отстойник достал из рюкзака красивый, с черной рукояткой солдатский нож и, легким движением пробив крышку металлический банки, с улыбкой протянул ее Мише.

— Держи, — сказал он, — такой вкусной никогда и нигде не поешь.

Вкус той сгущенки Миша запомнил! Ничего вкуснее в своей жизни он действительно никогда не пробовал!

Солдаты, да и офицеры, всегда очень дружелюбно и по-отечески относились к мальчишкам. В один из таких дней Миша почувствовал такое тепло в груди и огромное уважение к этим сильным, добрым, всегда веселым и улыбающимся людям, что всерьез задумался о том, чтобы тоже стать военным. Вечером, сказав об этом деду, Миша увидел вмиг погрустневшее лицо дедушки и почувствовал огромную печаль и страх за внука.

— Это хорошее стремление, внук, но я думаю, что ты, с твоим умом и природными талантами, сможешь принести нашей Родине гораздо большую пользу.

— Какую? — с интересом тут же спросил Миша.

— Я пока не могу тебе сказать, — дед на минуту задумался, — я этого не знаю. Но когда твое время придет, ты обязательно все поймешь и поступишь правильно.

Все основное время Миша был предоставлен сам себе. Бабушка и дедушка его особенно не опекали и не контролировали, за исключением одного очень важного момента. С самого своего первого дня приезда в Хилок, ежедневно, с трех до пяти часов дня, Миша должен был находиться дома и заниматься с дедом чтением, математикой и русским языком. Дед Николай безумно любил читать, и в доме, в котором они жили, в самой большой его комнате всю самую длинную стену от пола до потолка занимали стеллажи с книгами. Их тут было, наверное, не менее полутысячи. Здесь было почти все, что можно было купить, и даже намного больше. В первые свои дни, приехав в Хилок, маленький Миша не обратил на книги абсолютно никакого внимания. Но уже через год он смотрел на них с уважением и почтением.

— Дед, ну какие же они толстые — это же всю жизнь их читать можно, и то не успеешь, — с испугом сказал тогда Миша.

— Всю жизнь и нужно читать, и каждый день, — ответил дед, усаживая внука на колени.

— Понимаешь, Миша, вот ты ешь еду, картошку например. Это пища для твоего желудка. Так?

Миша кивнул.

— А книги — это такая же пища для твоего ума. Если ты не будешь читать, твой ум умрет без этой пищи, и ты будешь таким же, как основная масса людей.

— Каким? — Миша внимательно посмотрел в глаза деду, взяв своими маленькими ладошками его большую и шершавую руку.

— Глупым, — спокойно ответил дед Николай.

— Я научу тебя читать, и не просто читать, а читать в три раза быстрее всех. Есть такая наука — скорочтение. Меня после революции один добрый человек научил. Маленький я тогда тоже был, ну чуть постарше, чем ты. Так ведь тогда читать вообще никто не умел. Ко мне и взрослые потом приходили бумаги разные почитать. Я ведь тогда газеты им вслух даже читал. Собирались в сельсовете всей деревней, когда свежие из города привозили, и я сидел часами их читал. И обучился. А как, ты думаешь, я все эти книги прочел? Я тебя, внук, этому обучу, но запомни: каждый день с трех до пяти ты должен быть дома, где бы ты ни был, даже если умер или утонул, — дед захохотал, глядя в расширенные от ужаса глаза внука.

— Дед, а с трех до пяти — это как? — еле прошептал Миша.

— А вот с изучения времени мы и начнем.

То ли Миша был очень способным, то ли дед Николай был хорошим учителем, но Мишино обучение продвигалось гигантскими темпами. На изучение цифр и времени ушла всего неделя. Еще месяц понадобился для изучения алфавита и чтения по слогам. Параллельно занимались математикой. На четвертый месяц Миша уже уверенно читал, и не простые предложения из букваря или детских книжек, а колонки из газет. Читал про съезды коммунистической партии и удои молока, про выпуск тракторов и успехи сельского хозяйства. Математика давалась ему так же легко, как и чтение. Дед научил его сложению и вычитанию, умножению и делению. К концу первого года своей жизни в Забайкалье Миша занялся сложением и умножением сложных чисел. Выглядело это довольно комично. Дед называл внуку два сложных числа, и Миша, закрыв глаза на несколько секунд, называл ответ. Дед записывал его химическим карандашом на краешке прочитанный газеты. Затем бабушка Александра, быстро двигая костяшками больших бухгалтерских счетов, проверяла ответ. И вот что было очень интересно — Миша никогда не ошибался. Ну почти никогда.

На второй год приступили к изучению скорочтения, и, освоив его за пару месяцев, Миша начал буквально глотать книги. «Молодая гвардия», «Бронзовая птица», «Дерсу Узала», «Красные дьяволята», «Тимур и его команда» и многие другие книги были прочитаны Мишей за первые полгода, но не все было так гладко.

Однажды, в один из летних дней, Миша, заигравшись с друзьями, забыл про время и на занятия к деду не пришел. Возвращаясь вечером домой и надеясь объяснить ему, почему все так вышло, Миша вошел через калитку во двор и, обогнув угол дома, в один прыжок оказался на крыльце. Входная дверь в дом почему-то была закрыта. Тревога мгновенно наполнила его, но тем не менее Миша набрался смелости и громко постучал. Никто не отреагировал. Он постучал еще раз, и дверь резко распахнулась. На пороге стоял дед. В одной руке он держал коричневый солдатский ремень с блестящей пряжкой, на которой сияла пятиконечная звезда, в другой руке у него был глиняный кувшин. Возникла немая пауза, показавшаяся Мише целой вечностью.

— Деда, послушай, — начал он робко, но дед Николай перебил его:

— Я взял за тебя ответственность на себя, и я ее несу, но ты нарушаешь условия нашего договора. Сначала я хотел отодрать тебя ремнем как сидорову козу, но, поскольку ты уже человек достаточно взрослый и способен взять на себя ответственность, я дам тебе выбор.

Дед сделал многозначительную паузу.

— Либо я отдеру тебя этим самым ремнем быстро, но больно, либо ты два дня живешь на чердаке. Да, там холодно, но там есть сено. Еды ты не заслужил, но воду я тебе дам. — С этими словами дед Николай выставил вперед руку с кувшином. — Итак, что ты выберешь?

От вида ремня у Миши сперло дыхание и ноги сделались ватными и непослушными. Его еще никто и никогда не порол, поэтому сам факт этого унизительного действия показался ему невозможным. Но два дня на чердаке без еды, света и внимания бабушки — это тоже было достаточно суровым наказанием.

— Хорошо, — Миша, подумав лишь несколько секунд, протянул руку к кувшину с водой. — Я больше не буду опаздывать.

Взяв из рук деда кувшин, Миша поднялся по деревянной лестнице, пристроенной к стене дома слева от крыльца, и оказался на чердаке. Пахло сеном. «А что, — Миша огляделся по сторонам, — не так уж и плохо. Тем более что я на самом деле виноват. Поживу пока здесь». Забравшись в дальний правый угол чердака, он улегся на сено и закрыл глаза. Было холодно. Не успел Миша зарыться в сено, как услышал, что по лестнице на чердак кто-то поднимается. Глаза мальчика уже привыкли к темноте, и, когда в дверном проеме лестницы появилась бабушка, Миша сразу же узнал ее и облегченно вздохнул.

— Бабушка!

— Здравствуй, милый, — бабушка Саша обняла внука, поцеловала в макушку и только затем тихим голосом продолжила: — Дед любит тебя, но он хочет сделать из тебя человека. Человека с большой буквы. Не обижайся на него, потерпи. Я принесла тебе фонарь и хлеб.

Обнимая внука, она положила перед ним механический армейский фонарь и половину буханки ржаного хлеба, завернутого в газету.

Этот урок Миша запомнил надолго. Впредь, опаздывая на свои с дедом занятия, Миша стремглав летел домой, не обращай внимания на уговоры друзей и свои желания.

Глава седьмая

01 сентября 1979 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

С сентября Миша пошел учиться в начальную школу. Местная поселковая школа была единственной на весь район, поэтому в нее ходили дети, живущие на расстоянии до пятидесяти километров от Хилка. Детей близлежащих деревень и поселений собирал ученический поезд, точнее даже два, которые так и назывались: «Ученик один» и «Ученик два». Один из поездов собирал детей в направлении от Хилка на Читу, второй — от Хилка в сторону Иркутска. Сами поезда представляли собой два стареньких пассажирских сидячих вагона, прицепленных к тепловозу. Каждое раннее утро поезда забирали маленьких учеников и прибывали на железнодорожный вокзал станции Хилок, откуда дети вереницей тянулись к школе. После окончания уроков, в два часа дня, поезда забирали детей с вокзала и отправлялся в обратный путь, делая остановки в каждом маленьком населенном пункте. Так продолжалось ежедневно, за исключением выходных, в течение всего учебного года.

В первый учебный день дед Николай, начистив до блеска свои офицерские сапоги и надев свой лучший костюм, взял внука за руку и собственноручно отвел на праздничную линейку. Идя с Мишей по улице, он, высокий и крепкий еще мужик, с гордостью поглядывал по сторонам на прохожих, здороваясь при этом с многочисленными знакомыми. В поселке его хорошо знали, и пользовался он у всех безоговорочным уважением.

Серое, свежевыкрашенное снаружи, одноэтажное деревянное здание школы располагалось в самом центре Хилка. Подойдя ближе, Миша прочитал написанную над входом огромными красными буквами надпись: «Учиться, учиться и учиться». Справа от входа на стене висел большой плакат, на котором был изображен серьезный мужчина со строительным мастерком в руке, и внизу был написано: «Чтобы строить — надо знать, чтобы знать — надо учиться». Территория школы была достаточно большой. С левой стороны здания в ряд располагались деревянные туалеты с большими буквами «М» и «Ж», написанными краской на дверях. Их Миша насчитал двенадцать штук. Слева и справа от входа в школу имелись клумбы с цветами, отгороженные невысоким деревянным штакетником. С правой стороны здания находился сарай с дровами, рядом с которым лежала огромная куча еще не расколотого кругляка. За школой располагалось небольшое футбольное поле с деревянными воротами, сделанными из толстых жердин. Сама территория была довольно ухоженной и произвела на Мишу хорошее впечатление.

Рядом с входом в школу стояли дети, причесанные и скромно одетые, за руки их держали мамы и папы. Никто из детей не играл, не бегал и не прыгал, лица у всех были очень серьезные, под стать важному моменту — первый раз в первый класс. Подойдя к толпе родителей и будущих школьников, дед Николай присел на корточки перед Мишей и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Послушай меня. Ты знаешь и умеешь в тысячу раз больше, чем эти дети. Ты молодец, но гордиться этим не нужно. Просто так и должно быть. Будь скромным, спокойным и внимательным. Не хвались своими знаниями, просто учись. Слушай учителя и выполняй задания. Все уроки ты будешь делать сам — это твоя обязанность. Проверять я тебя никогда не буду, но, если что, спрошу по всей строгости. А теперь иди. И помни, мы с бабушкой любим тебя и очень тобой гордимся.

Дед поднялся на ноги и, украдкой смахнув скупую слезу со щеки, зашагал домой.

В этом учебном году в школе было сформировано три первых класса по двадцать восемь человек в каждом. Миша попал в класс «Б». Сами классы были довольны большими и имели выходы в одно в два раза большее по размеру помещение, которое называли гостевой. В этой комнате по периметру стояли деревянные стулья и большой стол, на котором располагались два огромных алюминиевых бака с питьевой водой. К ручке каждого из них на длинной металлической цепочке была приделана алюминиевая кружка. Желающие попить подходили и черпали этой кружкой воду из бачка. В классе позади парт располагалась большая кирпичная печь, которую зимой топили дровами.

На первом же уроке молодая классная руководительница Мария Алексеевна рассказала ребятам о пользе знаний и наступлении нового, важного этапа в их жизни и затем спросила:

— Ребята, поднимите, пожалуйста, руку, кто из вас умеет читать.

Руки подняли трое.

— Хорошо, — сказала она, — а кто умеет писать?

Тут руку поднял только Михаил. Молодая учительница с улыбкой посмотрела на него и, окинув ребят спокойным взглядом, произнесла:

— Что же, в добрый путь, друзья!

Учиться Мише нравилось. Программа давалась ему легко и свободно. Когда в один из последующих дней Мария Алексеевна попросила его почитать на время, Миша показал результат в сто пятьдесят слов.

— Это феноменально! — удивленно изрекла она. — Кто тебя учил?

— Дедушка, — ответил Миша, смущаясь.

«Я могу еще быстрее», — хотел добавить он, но промолчал.

— Будешь мне помогать на уроках объяснять чтение ребятам? — с улыбкой спросила она.

— Хорошо, — и с этими словами Миша погрустнел.

В классе Обогаева ребята не приняли, посчитав за городского умника. Его это, впрочем, никак не тронуло, поскольку друзей Миша заводить не собирался и вообще больше любил проводить время в одиночестве.

Он исправно выполнял домашние задания и отвечал на уроках. От прописи букв его Мария Алексеевна освободила и украдкой, чтобы не слышали другие ребята, попросила Мишу вместо рисования палочек и крючков писать маленькие сочинения на различные темы. Их Миша мог выбирать сам. После уроков иногда Мария Алексеевна просила его остаться, и они, бывало, подолгу разговаривали, обсуждая написанное. Все в школе нравилось Мише, кроме одной вещи. Каждый день после первого или второго урока всех учеников класса выстраивали в очередь в гостевой комнате, и Мария Алексеевна, черпая металлической ложкой из большой стеклянной банки рыбий жир, поочередно давала его детям. Какой же противный он был, но Миша терпеливо его глотал и никак не проявлял своего недовольства. «Говорят, что он полезен», — думал он, наблюдая за тем, как очередного его одноклассника вырвало на пол. Но, пожалуй, это было единственное, что осложняло его школьную жизнь.

Именно тогда, в первый свой учебный год, маленький Миша открыл в себе необъяснимые таланты. Сначала Миша подумал, что так устроены все люди на земле. Но впоследствии, наблюдая за собой, своими одноклассниками, друзьями, учителями и бабушкой с дедушкой, он пришел к выводу, что способность, данная ему, не свойственна всем остальным. И осознав это, Миша понял, что он был таким всегда, с самого раннего детства, просто он воспринимал это как абсолютно нормальное качество каждого человека. Сколько Миша себя помнил, он всегда безошибочно чувствовал настроение и намерения людей, с которыми соприкасался. Будет ли его ругать дед за определенные вещи или нет, какое у него настроение, и как он себя чувствует. Были ли у него сегодня неприятные разговоры, или он прекрасно провел день. Миша всегда знал, где лежат любимые папиросы деда «Беломорканал», когда он их искал, где лежат его очки и свежие газеты. Это касалось всех аспектов жизни деда Николая. То же самое Миша чувствовал и по отношению к бабушке Саше. Миша безошибочно за пять — десять минут предчувствовал ее приход домой. Он всегда знал, в каком настроении она придет и даже то, что она принесет с работы. Также он всегда предчувствовал приход своих друзей и заранее понимал, какие у них будут предложения относительно провождения времени. Все это касалось множества нюансов. Миша всегда чувствовал, что идти за водой на колонку, когда его посылали, бесполезно, поскольку воды в водопроводе сейчас нет. Он неизменно безошибочно находил направление, когда они с дедом начинали блуждать в тайге, собирая грибы и ягоды. Но более всего осознание этих способностей пришло к Мише в школе. То ли он просто вырос и стал задумываться обо всем этом, то ли забот в его жизни прибавилось, мы этого не знаем, но все происходящее привело его к необходимости использовать свой внутренний дар более полноценно. К концу своего первого учебного года Миша уже безошибочно знал, вызовут ли его к доске или нет, нужно ли делать домашнее задание или проверять его все равно не будут. Все это дало маленькому Мише огромные возможности, несравнимые с тем, что умеют обычные люди. Осознав это пока еще не до конца, он начал этим пользоваться, облегчая свою жизнь и избегая ненужных поступков и лишних дел. Но все это было только началом его понимания себя.

Глава восьмая

25 июня 1980 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

Наступила весна, а за ней пришло и долгожданное лето. Миша завершил свой первый учебный год с прекрасными результатами. Он возмужал, заметно подрос и приобрел некую своеобразную уверенность, не свойственную ребенку его возраста.

В первый же день летних каникул Миша, накачав ручным насосом шины своего велосипеда, отправился на поиски приключений, которые не заставили себя долго ждать. В один из июньских дней дед Николай повел внука в кино. В местном кинотеатре «Родина» показывали нашумевший фильм «Стрелы Робин Гуда» режиссера Сергея Тарасова. Фильм произвел на Мишу неизгладимое впечатление. Смелый и отчаянный главный герой, наказывающий жадных, богатых людей и защищающий справедливость, был для всех мальчишек того времени превосходным примером для подражания. Сцены сражений и погонь произвели на Мишу огромное впечатление, и он, как водится главному герою, начал искать приключений. Идея в голову юного героя пришла одномоментно.

«Мы будем грабить проходящие поезда, — решил он, — и раздавать награбленное бедно живущим людям».

Выслушав эту идею, двоюродный брат Миши Саша прищурил левый глаз и на минуту задумался.

---

— Что-то в этом есть, — наконец изрек он, зачем-то оглянувшись назад, — но ведь нам влетит!

— Саня, да все будет хорошо, мы же за правое дело, — успокоил его Миша, — не дрейфь, я все продумал.

Поезда, двигающиеся по Транссибирской железной дороге на промежутке от Читы до станции Слюдянка, вынуждены были постоянно преодолевать подъемы, связанные с гористым рельефом местности. Конечно, мужественные железнодорожные строители, прокладывая железную дорогу, пробили в естественном сибирском ландшафте множество открытых туннелей, срезав многие сотни тысяч тонн скалистой породы, но тем не менее подъемы и спуски на пути следования железнодорожных составов все равно остались.

Мишина идея заключалась в следующем. Товарные поезда, поднимаясь в гору, значительно замедляли скорость. Электровозы, натужно гудя, тянули огромный по своей тяжести состав, рассыпая через систему автоматической подачи песок под свои колеса, чтобы те не пробуксовывали. В среднем, по наблюдениям Миши, скорость движения товарняков на подъемах составляла не более десяти-пятнадцати километров в час. Затем поезд, преодолев затяжной подъем, ускорялся при движении вниз, но лишь до тех пор, пока не начинал двигаться по следующему участку дороги, проложенному в гору.

— То есть, — объяснял Миша, сидя вечером у костра, который ребята жгли у подножия горы Крестовухи, — на подъеме поезд замедляется. Мы цепляемся за него, открываем двери нужного вагона и сбрасываем на землю его содержимое.

— А как мы узнаем, какой вагон что везет и что он нам нужный? — перебил его один из ребят.

— За это ты не беспокойся. Есть способ узнать, — и Миша продолжил излагать свой хитрый план: — Затем, когда состав замедляется при следующем подъеме, мы с него спрыгиваем. Кто-то собирает то, что мы сбросили, и перетаскивает в нужное место. Там и встречаемся по итогу. Заметьте, вся железка огорожена колючей проволокой только с одной стороны — со стороны реки. С другой же стороны она примыкает к скальной выработке в сопках. Оттуда мы и подойдем. Кто-нибудь лазил за цветком счастья на скалу?

Миша замер, оглядывая ребят внимательным взглядом. Все молчали.

— Ну хорошо, мы с Саней лазили и знаем выходы к железке со стороны скал. Итак, кто идет с нами?

Никто из ребят на подобную авантюру не согласился, но Мишу это ничуть не смутило, и на следующий день он с братом с самого раннего утра уже наблюдал за движением поездов, лежа на вершине скалистого обрыва сопки, расположенного в паре километров от железнодорожной станции.

— Итак, смотри, — спокойно рассуждал Миша, глядя на заметно

нервничающего брата, — здесь поезд замедляет движение, я цепляюсь за него, заранее выбирая нужный нам вагон. Берем только продукты — все, что не разобьется о землю: консервы, шоколад и прочее. К этому месту дорога для машин делает большой крюк, обходя изгиб реки, поэтому, даже если машинист заметит меня и подаст сигнал на станцию, милиция добраться не успеет. После того как состав проходит, ты собираешь все, что успеешь, и складываешь около тропы, которая спускается к железке по разлому. На следующем подъеме поезд замедляется, я с него спрыгиваю. Встречаемся после этого у железнодорожного вокзала. В этот день ничего из того, что сбросили, не трогаем. Забирать пойдем следующим утром, предварительно посмотрев, что все спокойно. Как тебе план, согласен?

Саша, сглотнув слюну, обреченно кивнул головой. На том и порешили.

На следующий день Миша и Саша, добравшись на велосипедах до условленного места и спрятав их в ближайшем от тропинки

кустарнике, затаились за камнями у подножия выбранного участка подъема железной дороги. Был жаркий июньский день. Солнце палило нещадно, и на небе не было ни единого облачка. В траве за полотном железной дороги громко стрекотали кузнечики, в небе носились стрижи, и вокруг, насколько хватало мальчишеских глаз, не было ни единого человека. Поезд появился неожиданно. Сначала загудели рельсы, и только через несколько минут до мальчишек донесся натужный гул электровозов, тянущих в гору многотонный состав.

— Готов? — Миша пристально посмотрел на брата.

— Готов, — кивнул он.

— Ну, я пошел, смотри тут в оба.

Миша двинулся вдоль железнодорожного пути навстречу поезду, внимательно вглядываясь в зеленое пятно электровоза, возникшее вдалеке на фоне серых скал. Пройдя около ста метров, он перешел через рельсы на другую сторону железной дороги, отошел от нее метров на тридцать в поле и присел на землю прямо около проволочного забора, отгораживающего пути со стороны поля и реки. Нужно было выбрать вагон. Вот три электровоза, тянущие состав, гудя и вибрируя, поравнялись с Мишей, земля затряслась со страшной силой, все вокруг загрохотало, окутываемое клубами пыли и жаркого воздуха. В этот момент сквозь весь этот шум Миша уловил тревожные звуки, доносившиеся откуда-то сверху. Подняв голову, сквозь клубы пыли он с удивлением разглядел огромную птицу, медленно кружившую над ним.

«Ведь это та самая, которую я видел, когда за цветами лазил, это точно она», — подумал Миша, разглядывая красивые черные крылья и пытаясь увидеть ее глаза.

«Ты хочешь о чем-то меня предупредить? Тут опасно, ты это хочешь мне сказать? И почему ты? Хорошо, я понимаю тебя, я буду осторожен, не волнуйся за меня, — то ли подумал, то ли сказал вслух Миша. — Но сейчас главное, чтобы нас не „спалили“ машинисты».

Рассматривая проезжающие мимо вагоны, Миша замедлил дыхание и чуть прикрыл глаза, он так уже делал ранее и знал, что это сработает. «Мне нужны продукты, консервы, коробки и ящики», — повторял он про себя, сосредотачиваясь на этом образе. Вагон проходил за вагоном, и в перестуке колес поезда Миша уловил некое подобие музыки — прекрасной музыки созданного человеком, совершенного механизма.

«Железки, железки, пустой, бочки, бочки, доски, бочки», — отмечал Миша про себя перевозимый вагонами груз.

Конечно же, самого груза он не видел, но в его сознании возникали образы — нечеткие картинки, дающие представление о том, что находится внутри вагона. И вдруг Миша уловил образ продуктов. — «Консервы, — понял он, — и еще что-то похожее. Все — в коробках».

Следом за открытой платформой, перевозившей колесные железнодорожные пары, шел крытый товарный вагон, и именно от него исходил нужный образ. Спокойно поднявшись с земли, Миша быстро побежал наперерез траектории движения поезда. Поравнявшись с нужным вагоном, он увидел, что под сдвижной его дверью присутствовала небольшая лесенка, которая обычно есть только на теплушках, но здесь она была.

«Удача, — подумал Миша, цепляясь руками за ржавую лесенку. — Не придется лезть по тормозному вентилю».

Ловко взобравшись на лесенку, Миша стал дергать рукоятку сдвижной двери. Дверь чуть стронулась, но остановилась, удерживаемая проволочной пломбой. Он дернул еще раз и еще, потянул сильнее, насколько это позволяло его неустойчивое положение на лесенке. Неожиданно вагон вздрогнул, поскольку поезд начал набирать скорость, проволока лопнула, и дверь откатилась на добрые полметра. Вскарабкавшись внутрь, юный Робин Гуд перевел дух и отдышался. Всю площадь вагона занимали плотно поставленные в несколько рядов коробки и деревянные ящики.

«Сбрасывать надо на другую сторону, со стороны сопки, чтобы не было видно с поля», — подумал Миша, залезая на кучу ящиков и перебираясь на другую сторону вагона. Подергав противоположную откатную дверь, он с пятой или шестой попытки смог приоткрыть ее на одну треть.

«Достаточно», — и он и начал подтаскивать и сбрасывать в образовавшуюся щель тяжелые коробки и ящики. Скинув не менее десяти штук, впрочем он их не считал, Миша услышал длинный гудок электровоза.

«Подъезжаем к переезду объездной дороги, — мелькнула у него мысль. — Нужно быстрее спрыгивать».

Он выглянул из вагона наружу, и встречный ветер взъерошил его волосы и облепил лицо песком и маленькими камушками. Рассмотрев впереди по ходу движения поезда кустарник, росший прямо у путей, Миша дождался нужного момента, закрыл глаза и прыгнул в пустоту.

Глава девятая

8 июля 1980 г.

Забайкальский край,

поселок Хилок

В кабинете начальника транспортной милиции было неуютно и жарко. Не помогал и вентилятор, медленно вращающийся под высоким, не менее четырех метров, потолком, наполняя комнату натужным скрипом. Серые, выкрашенные масляной краской стены и решетка на окне дополняли картину и производили давящее и угрожающее впечатление. Миша, съежившись и уставив глаза в пол, сидел на деревянном стуле напротив стола начальника Хилокской милиции на транспорте. Сергей Арданович, так его звали, вытер огромным носовым платком со лба крупные капли пота и устало посмотрел на мальчика.

— Рассказывай, Робин Гуд хренов, как все было, я же знаю, что это ты с ребятами вагон вынес. Да не простой, обкомовский вагон, — протянул он последнее слово, подняв вверх левую руку, как будто собирался отдать честь.

Миша, старательно изображавший из себя несчастного, чуть не прыснул от смеха при виде этого.

— Ну, чего молчишь, шкода, деда на старости лет опозорить решил и бабушку свою — начальницу, уважаемого человека, — опять протянул он последние два слова, подняв теперь правую руку.

Тут уж Миша не выдержал и прыснул.

— Дяденька милиционер, не знаю я ничего, не лазил я в поезд, ящики эти мы просто нашли у дороги. Интересно же стало, посмотрели, а там — банки. Я такой еды сроду не видывал, гадость какая-то оказалась.