Бесплатный фрагмент - Черная-белая

ЧЕРНАЯ

***

Так пуля говорит бойцу: «Люблю!»

и горячо целует под лопатку.

Так сочиняют самый грустный блюз.

Так восхищаются величием упадка

и превозносят декаданс во всем —

в архитектуре, в музыке, в одежде.

Так капитаны остаются с кораблем,

который обречен в морях безбрежных.

Так уезжают раз и навсегда

от нелюбимых —

с равнодушием во взгляде,

перечеркнув напрасные года

в потрепанной линованной тетради.

Так остаешься в комнате один

под тусклым и невыносимо желтым светом.

И поглощаешь едкий никотин

без планов, без идей и без ответов.

***

В итоге, все поменяется.

Охотником станет жертва;

началом недели — пятница;

софистикой — миссионерство.

Сплетутся, перемешаются

цепочки причин и следствий.

И снег никогда не растает сам,

но станут сильнее лезвий

твои непослушные волосы.

Хотя, все равно не остаться

(пусть даже без права голоса),

в стране, где всегда семнадцать

Осенний триптих

I

Я лежал в траве, на восточном склоне,

наблюдал, как птицы в крикливом тоне

обвиняют солнце, что меньше греет;

а оно молчит, потому мудрее.

Я не слушал птиц и не слушал ветер,

никого не ждал, не мечтал о лете,

не хотел взлететь, не пытался ползать —

замерзал в траве в неудобных позах.

Я лежал один, но при том в обнимку

с Сентябрем, принесшим в кармане льдинку.

И казалось, год без любви — чуть больше

чем могу принять. Я лежал оглохший.

II

Октябрь начался с ненужных слов,

на семьдесят процентов непечатных.

Я пьяно спорил, и меня уже несло

течение. В руке был невозвратный

билет на рейс «Родные люди — Чужаки».

И я летел без пересадок до конечной,

сжимая от бессилия кулаки,

но улыбаясь всем попутчикам и встречным.

Мы отдалялись, мы спускались в ад

со скоростью слепой секундной стрелки,

наощупь обыскавшей циферблат,

в тот день, когда большое стало мелким

II

Она снимает кардиган, садится рядом

на край кровати. В комнате темно.

Рукой дрожащей достаёт помаду

и красит губы, как в немом кино.

Потом идёт на кухню, ставит чайник,

гремит посудой, чем-то там стучит

и чертыхается вполголоса, случайно

облившись кипятком. Опять молчит.

Потом приносит чай в тяжёлых кружках,

с негромким стуком ставит их на стол,

как извинение за смятые подушки,

за простыни, за пошленький глагол,

которым можно описать ошибку,

предательство, неверие. Но я

пока молчу и равновесие так зыбко.

Полшага влево — и закончится ноябрь.

***

Подошла неожиданно с тыла,

прошептала на ухо мне:

«Вот и встретились. Здравствуй, милый,

Наконец-то нашла… по весне.

Я искала тебя по миру:

в поездах, в самолетах, в метро,

в переулках и в съемных квартирах,

на больших перекрестках дорог.

Ты всегда был неуловимый.

Я всегда отставала на шаг,

но судьба неизбежна, любимый.

Что ж ты бегал так долго, дурак?»

Обернулся я к ней удивленно

и спросил ее: «Кто ты, ответь?»

А она обняла утомленно

и ответила: «Я твоя Смерть.»

***

За окном закричали на резком наречье.

Иммигрантская брань. Ножевые. Увечья.

Чуть поодаль, на лавке сидят наркоманы,

те что утром в метро достают из карманов

сигареты, бумажки, ключи и монеты.

Их не торкает жизнь. Не волнуют ответы.

У подъезда стоит мой сосед-алкоголик.

Он твердит, что заложник кармической роли.

Рядом девушка в синем с коляской и пивом.

Курит тонкие, думает это красиво.

Мы с реальностью кажется несовместимы.

Убирайся, мгновение, ты — нестерпимо.

Я смотрю во двор

                              с высоты шестого.

И не вижу там

                       никого живого.

В. Н.

Посещать нужно те места,

где нет ровных прямых дорог,

где кулик не найдет шеста,

где закон — не всегда острог.

Говорить нужно только суть.

Обнимать — словно ждет война.

Быть подвижной — живой, как ртуть.

Отдавать все долги сполна.

Никогда не смотреть назад,

не парить в облаках мечты.

И в системе координат

устояться — любить простых.

Не указывать верный путь.

Никогда не рубить с плеча.

И в итоге, когда-нибудь

твой корабль найдёт причал.

***

Пишет письма из многоточий:

Ненавижу тебя… и скучаю…

Ты единственный был, но впрочем,

это мало что означает…

У меня никаких иллюзий…

никаких — может быть, завтра…

Значит, ходики тянет грузик…

Каждый день — «Тошнота» Сартра.

Все усилилось, стало резким…

Мысли — рота солдат на марше.

В сердце крюк рыболовный. Леской

чувства путаются… Что дальше?

Я не бросила холст и кисти…

Я рисую, но что толку?..

Все картины — глаза лисьи

и ухмылка серого волка…

Снится, как ты приходишь хмурый…

Я босая тебя встречаю…

Вся, как есть, безнадежная дура…

Ненавижу тебя… и прощаю…

***

Дорисуешь в альбом скетч,

я допью наконец скотч,

чтобы рядом с тобой лечь

и с рассветом начать ночь.

Мы лежим, не идет сон.

Слишком много вокруг стен,

и они издают звон —

тихий отзвук чужих сцен,

отголоски чужих драм.

Так, наверное, пал Рим.

Так, наверное, сжег храм

Герострат. И календари

не поведают кто спасен.

Не имеет смысла смотреть.

Под глухой колокольный стон,

к нам в квартиру войдет смерть.

***

Пришел и сказал: «Возьми,

вот сердце в ладони, Ольга.

Я ждал от восьми до восьми,

но не пожалел нисколько.

Я, как часовой на посту,

которого все забыли.

Я — старый разбитый стул,

сколочен из грязи и пыли.

Я — лодка с пробитым дном,

останусь на вечном приколе.

Я — тысяча дел «на потом».

Я — летнее солнце в школе.

Но сердце дарю. Бери

и делай, что хочешь, Ольга.

Оно может путать ритм,

но не соврет. Нисколько.

***

То ли жара

                  днем,

то ли ледник чувств,

Люди войдут

                   в дом

и позвонят врачу.

Надо помочь,

                     Док.

Парень сошёл с ума —

после обеда

                    лег,

пробормотав: «Зима

скоро придет,

                     с ней

ввалится в город Тьма,

пьяный солдат

                     Снег

будет за ней хромать;

чтобы забрать

                     свет,

чтобы разбить сердца.

Шансов почти

                      нет —

это начало конца.»

Врач отвечал

                      им:

«Я не смогу помочь.

Я же мертвец

                    внутри

вижу во всем ночь.

Если у вас

                  есть

чувства живых людей,

Что вы забыли

                       здесь,

в городе мертвых дней?»

***

Двери открыты, но нет никого, кто придет.

Нет ничего, что могло бы спасти этот вечер.

Жизнь предъявляет с презрением гамбургский счет —

список на мятой салфетке; и он бесконечен.

В нем затерялось так много хороших имен,

тех, что приходят на ум по ночам и по пьяни.

тех, кто в финале, наверное, будет спасен,

тех, кто достоин судить, но, в итоге, не станет.

Здесь, у окна, мы сидим и негромко поем,

и с хрипотцой подбираем тяжелые ноты

песни, которую нужно петь только вдвоем,

с гордостью стоя на самом краю эшафота.

***

Тоска по счастью навалилась в темноте

под мерный стук купейного вагона,

когда он слушал ритм заворожённо

и вспоминал, как водится, не тех.

Девчонку с выпускного — каблуки,

испачканные грязью, пьяный шёпот,

глаза безумные и первый взрослый опыт

у мелкой заболоченной реки.

Он вспомнил ту, которая всегда

гнала его, увидев у порога;

Сломавшую судьбу и веру в бога;

И ту, что собирала чемодан.

Не вспомнил только ту, что до утра

волнуется бессонно на девятом,

которой хватит полуслова, полувзгляда,

чтобы пойти за ним, не думая, на край.

А он лежал и думал: «Как же так?

Мы вспоминаем тех, кто недоступен

и любим равнодушных. В этом клубе

бывали все — простой жестокий факт.»

***

Параллельным прямым на плоскости

пересечься нельзя — аксиома.

Но тебя не волнуют тонкости

геометрии. По-любому

мы сойдемся в пространстве и времени.

В перспективе, но не в бесконечности.

И останется пульсом в темени

ощущение безупречности.

Если верить слепой математике,

мы с тобою почти безнадежны.

Ну а если откинуть прагматику, —

все случается. Все возможно.

***

Я выдумал небо.

Я выдумал нам облака.

Ложись со мной рядом в траву

И бери мою руку.

Мы будем лежать

И мечтать,

Составлять из них пары, пока

Вокруг не погаснут огни,

Не затихнут все звуки.

Я выдумал звезды.

Я выдумал даже луну.

Полезли на крышу

Оттуда их видно получше.

Я должен тебе показать непременно

Одну,

Которую выдумал первой.

Садись и послушай.

Здесь май зазвучал так похоже

На южную ночь.

Сирень зацвела в удивлении,

В воздухе — лето.

Мы вместе придумаем мир,

Ты мне сможешь помочь.

Осталась лишь пара мазков

золотистого цвета.

***

Вокруг темнели и поблёскивали лужи,

сгущалась майская безветренная ночь.

Казалось, Питер был насквозь простужен,

себе позволив ненадолго занемочь.

Они спешили, но Нева лизала ноги

и умоляла их не уходить,

как будто в темноте стояли боги.

Литейный мост готов был дать кредит —

не разводить свои бетонные пролеты

и подарить ещё хотя бы пять минут

влюбленным. Ведь, у них свои заботы —

успеть сказать о главном. Подождут

таксисты, реки, графики разводок.

Весь мир замрет, чтоб он ей прошептал:

«Послушай, я потратил годы,

чтобы найти тебя, и все же отыскал.»

***

Расскажи мне о том, что точно

не случится. Хотя могло бы…