Бесплатный фрагмент - Чем черт не шутит

Вступительное слово

Привет, дорогой читатель!

Прежде, чем ты откроешь этот сборник, мы хотим сказать тебе пару слов.

Мы — это Вики Икс @informacia__nedostupna и Лиза Глум @lizaglum.

Летом 2020 года две очаровательные ведьмочки в нашем лице организовали первый литературный Чертовски Честный Чемпионат, который с оглушительным успехом проходил каждые четыре месяца в Нельзяграме.

Перед тобой сборник лучших рассказов по итогам четвертого, юбилейного, сезона Чемпионата. Это настоящая сокровищница историй. Смешных, грустных, душевных до слез и страшных до мурашек. Чтобы вам удобнее было ориентироваться, мы разделили сборник на четыре соответствующих раздела.

От всего сердца хотим поблагодарить наших бесконечно талантливых авторов. Эти люди целый месяц посвятили себя написанию чертовски захватывающих рассказов, они доверились нам, и результат нашей совместной деятельности у вас на глазах. Точнее, в твоих руках.

Желаем приятного времяпрепровождения и надеемся, что ты получишь настоящее удовольствие от чтения.

Вики Икс и Лиза Глум.

Обещание

Алима Пластма @alimaplastma

Оля стала рыть руками землю. Хорошо хоть, земля плохо утрамбована и поддается. Вот бы нож или лопату — дело ускорится. Надо еще раз обойти дом и посмотреть, найдется наверняка что-то острое.

Оля остановилась и сжала пальцами виски. Надавила с силой, помассировала, чувствуя, как холодное месиво осыпается с кожи. Оторвала руки от себя и внимательно посмотрела. Грязь забилась под ногти, на ладонях мелкие ссадины от камней.

Она не помнила, как попала в этот дом. Два этажа, дверей нет. Окна маленькие, как бойницы, можно только с силой втиснуть руку, сама никак не пройдешь. Даже мебели нет, лишь кое-где разобранные доски лежат. Хотелось есть и пить, сухой язык увеличился во рту и неприятно царапал губы при попытке их облизать. Главное — не паниковать! Она выберется, непременно выберется, будет рыть столько, сколько надо. Себя в кровь сотрет, но выйдет.

— Здесь стены толстые, надо будет долго копать.

Оля повернула голову. Опять этот мелкий сморчок! Девочка лет семи, платье пыльное, сама сопливая, глаза слезятся. Оля не любила детей. Что в них хорошего? Жить мешают. Все подруги, которые родили, превратились в куриц доморощенных. Ни выйти никуда не могут, ни погулять. Теперь только о детях и говорят. Вот они с Вадимом давно решили, что детей заводить не будут. По взаимному согласию. И Олю более чем устраивало, что к ней не лезли с вопросом: «Когда в нашей семье появится малыш?» Поэтому детей она старалась не замечать, если встречалась с ними на улице или в гостях. Но в этом доме они были вдвоем, и так не получалось.

— Но ты выберешься, ты сильная, я вижу, — девочка внимательно посмотрела и убежала вверх по лестнице.

Оля присела, прижавшись спиной к сырым бревнам. И без нее знает, что скоро отсюда уйдет, надо только отдохнуть. В животе заурчало. Топот маленьких ног заставил открыть глаза. Тщедушная девочка стояла перед ней, вытирая сопли тыльной стороной руки и протягивая кусок хлеба в тряпице.

— На, держи, покушай, мне не жалко.

Оля взяла.

— А ты?

— Я не хочу. Я мало ем, — девочка по-собачьи преданно смотрела на Олю. Вспомнился Барбос у бабушки в деревне, когда он, звеня цепями, вилял хвостом и радовался ее приезду, подскакивая на всех четырех лапах.

— Спасибо, — голос Оли дрогнул.

— Ты не думай, я хорошая, — торопливо залопотала девочка. — Только мерзну здесь, болеть стала часто и кашлять. Не забирают меня отсюда, понимаешь?

Резко замолчав, она подползла к Оле и положила голову ей на колени.

— Обними меня, — попросила тихо. — А то ты скоро тоже уйдешь.

Оля неуверенно гладила по темным волосам найденыша. Странное чувство жалости и нежности поднималось внутри.

— Я куклу хочу, у меня никогда не было кукол, — негромко сказала малышка. — Знаешь, в таком длинном бальном платье. Я бы ее берегла, играла с ней…

— Будет кукла, — помолчав, сказала Оля.

Дальше они рыли молча вдвоем. Потеряв счет времени и не жалея себя. Каждый сантиметр приближал к свободе. «Хоть и маленькая, а сильная, — приглядывалась к девчушке Оля, — и старательная. Терпеливая очень».

Еще немного… Отверстие уже было большим. Оля протиснула плечи, выбираясь и жмурясь на солнце. С последним рывком почувствовала, как рухнула земля, заваливая выход. В ужасе обернулась. Там же девочка, нельзя, чтобы она боялась! Пытаясь допрыгнуть до крошечного окошка, прокричала:

— Я вытащу тебя, слышишь?! Я скоро вытащу тебя!

— Верю. Вернись за мной! — худая ручка помахала ей.

***

— Вставай, на работу опоздаем.

Сонную Олю тряс Вадим.

— Я возьму выходной на сегодня, неважно себя чувствую. Всю ночь кошмары снились.

— Да, плоховато выглядишь, — сочувственно покачал головой парень. — Но ты молодец, что избавилась от ребенка. А то было бы, как у других: пеленки, подгузники. Я бы не выдержал такой жизни.

— Да, — ответила Оля, разглядывая потолок. Она вдруг заметила, что на нем появились желтые разводы и его давно пора покрасить. — Ты же помнишь, что я всегда сдерживаю обещания?

— Всегда, — подтвердил Вадим. — За это тебя и люблю.

***

Подождав, пока дверь закроется, Оля встала, оделась и вышла. Она бесцельно ходила по городу, пока не сменила шум улиц на лоск витрин в торговом центре. Переходя из зала в зал, оказалась в магазине детских игрушек. Взгляд выхватил фарфоровое лицо куклы в зеленом платье, с небольшим веером, закрепленном на талии. Кукла кокетливо улыбалась. Оля машинально взяла ее и расплатилась на кассе.

— Хороший подарок, ребенок обрадуется! — но Оля не слышала долговязую продавщицу в фирменной красной футболке. Она думала о том, что нужно взять отпуск на неделю, собрать вещи и поехать к бабушке в деревню. А то уже несколько лет не навещала. Все дела, дела… И что на свете непременно есть человек, которому тоже нужна маленькая девочка. И что слово она держит. Всегда.

Давай вернем ее в роддом

Анна Алексеева @anna_archibaldovna

Мама Василька стала плохо себя вести. Если раньше Васе случалось упасть, она сразу бежала к нему, усаживала на колени, жалела и целовала. А теперь только спрашивала: «Ты не сильно ушибся, Василёк? Если сильно, приходи — пожалею».

Если раньше Васильку не нравилась еда, мама всегда предлагала ему что-то на замену или тут же принималась готовить что-нибудь новенькое. А теперь только говорила: «Ты не голодный? Вот здорово! Беги играй».

Одним словом, мама совсем отбилась от рук. И всему виной Лилия. Не цветок, а сестренка Василька. Появилась в их доме всего месяц назад и тут же испортила маму. А ведь Василёк так долго ее воспитывал! Мало того, что мама теперь не делала того, что раньше, она еще и Васильку пыталась навязать новые правила, например не шуметь, когда Лилю укладывают спать. А укладывали ее раз сто в день, по ощущениям Василька.

Нужно было что-то предпринять. И срочно!

Василёк испробовал всё! Он кричал, что мама его не любит, когда она не обращала на него внимания. Он нарушал новые правила, показывая твердость собственных принципов. Даже пару раз ущипнул маму, когда она плохо себя вела. Увы, мама никак не перевоспитывалась обратно.

Тогда Василёк понял, что остается только одно — избавиться от причины всех бед, от Лили. Вернуть, как испорченную игрушку, туда, откуда ее принесли — в роддом.

Как-то раз мама уложила Лилю спать днем и уснула сама. Василёк постоял над кроваткой, в которой сопела, смешно оттопырив верхнюю губу, сестренка. «Когда спит, она даже ничего», — подумал он, а потом осторожно вынул девочку и пошел к двери.

С трудом обувшись и открыв дверь (с Лилей на руках все обычные действия давались нелегко), он в нерешительности застыл в коридоре. Вот беда: он не узнал заранее, где находится роддом. Но Василёк быстро нашел решение — спросить дорогу у кого-нибудь из взрослых, и тут же постучал к соседям.

Дверь открыл Родион. Он, правда, еще не был совсем-совсем взрослым, но и ребенком уже не был. Сам ездил на автобусе, например. Мама говорила, что он студент. Значит, почти взрослый. Васильку это подходило.

— Э-э-э-э-э, привет, Васёк, — несколько озадаченно поздоровался Родион. — Чего это ты Лильку таскаешь? Не уронишь?

Тут Василёк почувствовал, что руки у него действительно уже устали, и деловито кивнул:

— Уроню. Подержи.

Родион неловко взял Лилю и, держа на полувытянутых, повторил:

— Так что случилось?

— Ты знаешь, где роддом? Мне надо туда Лилю отнести, пока мама не проснулась.

Родион округлил глаза. Наверное, вспоминал, где находится роддом. Потом осторожно отступил вглубь квартиры и кивнул Васильку, мол, заходи.

— А зачем ее надо в роддом?

— Она противная.

— Ага, ясно… А мама не расстроится?

— Не знаю… Вообще-то Лиля ей нравится почему-то. Но до нее мама была добрее. Так что… лучше уж отнести.

— А теперь злая стала, да? — спросил Родион сочувственно.

— Очень! Кричит так… как будто молнии в доме.

— Молнии — это серьезно. Может, лучше маму в роддом отнести?

Василёк вздохнул:

— Родион, ты че, глупый? В роддоме только детей принимают.

— Действительно, не подумал, — покаянно кивнул Родион, потом помолчал и решился: — Ладно, отнесем Лилю в роддом. Только давай коляску возьмем. Так удобнее, согласен?

Василёк протянул Родиону ключ от квартиры:

— Смотри маму не разбуди.

Скоро Родион вернулся с коляской, уложил туда спящую Лилю, взлохматил перед зеркалом волосы, сдвинул челку на бок, и они пошли к лифту.

Когда вышли на улицу, Лиля сразу заворочалась. Родион в ужасе глянул на Василька.

— Надо капюшон раскрыть, — тоном знатока сказал он. — Ей солнце нос щекочет.

— Ага, — ответил Родион с явным облегчением и поднял капюшон коляски.

Они пошли дальше.

— И что, совсем ничего хорошего в сестренке нет? — вдруг спросил Родион.

— Не, совсем ничего, — мотнул головой Василёк и тут же прикрикнул на Родиона: — Яма впереди! Ты че, глупый совсем?!

Родион крякнул и объехал яму.

— А я вот в детстве хотел брата или сестру. Одному, знаешь, как скучно бывало! Лиля ж скоро подрастет, говорить научится. Сможешь ею командовать…

— Как это — командовать? Как собакой?

— Не-е-е. Например, будете играть в пожар, и ты всегда будешь пожарным, а она — кем-нибудь, попавшим в беду.

Тут Родион все-таки угодил колесом в яму на дороге, коляску сильно тряхнуло, и Лиля заплакала. Родион в испуге повернулся к Васильку.

— Соску ей дай, — устало велел Василёк. — Она там в пакете всегда лежит.

Родион несколько минут возился с соской, пока Лиля наконец не замолчала.

— Фух, ну и морока!

— Это еще что! Скажи спасибо, что она не обкакалась, — усмехнулся Василёк.

— С… спасибо.

— Да это не так уж страшно. Я сто раз видел, как менять подгузник. Справлюсь и сам.

— Но это же какашки. Фу!

— Когда ты был таким же маленьким, то тоже какал в подгузник, — явно копируя мамины тон и слова, сказал Василёк.

— Все равно, уверен, твоя мама обрадуется, что ей больше не надо менять грязные подгузники, укачивать ребенка, постоянно вставать по ночам, гулять с коляской. Хватит и того, что с тобой этим занималась в свое время.

— Ну… я же вырос. Со мной теперь интересно. Только ей некогда со мной играть из-за Лили… — неуверенно произнес Василёк.

— Не знаю, не знаю, — протянул Родион. — Растила тебя, растила, а ты вон… дочку у нее украл.

— Я не украл! Лиля общая.

— Как скажешь. Ну вот мы и пришли. Ты извини, но дальше я не пойду. Подожду тебя у забора.

Удивительно, но роддом оказался совсем недалеко. Василёк много раз проходил мимо, но никогда не обращал внимания на огромное скучное здание за высоким кованым забором. Он взялся за ручку коляски, но остался на месте. Заглянул к Лиле: она спала, причмокивая соской.

— Интересно, что с ней сделают? Ведь ничего плохого не сделают?

— Да кто ж их знает? Не доверяю я врачам, — буркнул Родион.

В этот момент из дверей роддома вышла толпа веселых людей с воздушными шариками. Они остановились на ступеньках, чтобы сфотографироваться. В центре встала улыбающаяся женщина с голубым свертком в руках.

— Голубой — значит, мальчик, — блеснул проницательностью Родион. — Может, им еще и девочка нужна? Предложишь Лилю? Смотри, они вроде любят детей. Вон как радуются.

Василёк чуть откатился с коляской назад.

— Не. А вдруг этот мальчик будет ее бить? Подождем лучше кого-нибудь с девочкой.

— У меня, вообще-то, и другие дела есть, — Родион засунул руки в карманы штанов и улыбнулся проходившей мимо девушке. Та кокетливо поправила волосы и вернула улыбку. Родион проводил девушку взглядом.

Василёк вздохнул. Снова заглянул в коляску.

— А если будет семья с девочкой, то… у них же будет СВОЯ девочка, а Лиля получится чужой. И ей, например, всегда подарки будут хуже дарить на праздники. Или вообще она будет на них работать, как Крошечка-Хаврошечка…

— Отдай врачам — пусть найдут тех, у кого еще нет детей.

— Ага-а-а, щас! — Василёк еще дальше оттащил коляску от роддома. — Таким, как ты, кто даже соску воткнуть не умеет и какашек боится?!

— Научатся, — пожал плечами Родион. — Да и какая тебе разница? Главное, что ты опять будешь у мамы один.

Василёк кивнул на ступеньки роддома и печально сказал:

— Она так радовалась, когда Лилю получила. Я тут подумал… надо ее вернуть маме.

— Чтобы она снова все время хныкала, а тебе приходилось сидеть тихо? — приподнял бровь Родион.

— Ладно уж. Не так часто она и хнычет. И мама говорит, что уже осенью Лиля будет меньше спать днем.

— Но все равно теперь мама никогда не будет только твоей.

— Я тоже не только мамин. Я еще и папин, а теперь и Лилин.

— Тоже верно.

Они развернулись и быстро пошли домой. Василёк подумал, что мама может испугаться, если проснется, а его нет дома. И Лили тоже, конечно. К счастью, мама еще спала, и Василёк осторожно переложил сестренку в кроватку.

Родион незаметно для Васи забрал со стола лист бумаги и сунул его в карман.

— Соберешься отдавать Лилю цыганам, стучи, — сказал он Васе на прощанье. — Ну, или если пошуметь захочешь. У меня-то нет младшего брата: интересно было бы узнать, как быстро мне захочется вернуть в роддом тебя.

Исчадие ада

Алеся Турбан @alesiaturban

Послав кроваво-красными губами воздушный поцелуй зеркалу, Наталья придирчиво оценила свое отражение:

— Хороша, чертовка!

Глубокий разрез блузки подчеркивал аппетитные выпуклости. Она расстегнула пуговку, выставив напоказ красное кружево бюстгальтера, гармонирующее с помадой. Поправила чулки в сеточку и сунула ноги в красные шпильки. Теперь, довольная собой, схватила сумочку и выскочила в подъезд. Захлопнула дверь, но вставляя ключ в замок, чуть не сломала ноготь.

— Черт! — ключи звонко грохнулись на пол. Нагнувшись, Наталья подцепила пальцем связку и в этот момент услышала шорох за спиной. Обернулась и напоролась взглядом на бабку. Так и замерла в полусогнутом положении, грудь наружу, юбка высоко, встретившись с острыми злыми глазами старухи. «Что это за ведьма?» — пронеслось в голове.

Бабка была одета в черный многослойный балахон. На голове — платок в цвет одеяния. Даже лицо было темным, скукоженным, как гриб. Наталью передернуло. Она выпрямилась, резко повернулась, закрыла дверь и поспешила покинуть лестничную площадку. Боковым зрением увидела, как бабка стоит, безостановочно что-то теребя в такт едва слышному бормотанию.

Шагнув на первую ступеньку, Наталья подвернула ногу, каблук ушел в сторону, она едва успела схватиться за перила и устоять. Щиколотку пронзила тянущая боль. Теперь о каблуках не было и речи. Сбросив туфлю, Наталья резко обернулась в сторону старухи, и та, словно от неожиданности, вздрогнула и выронила на пол какой-то клок то ли волос, то ли шерсти. Наталья вскрикнула и захромала к своей двери. Только оказавшись в прихожей, отбросила в сторону любимые туфли и сползла на пол вдоль двери.

— Что это за ведьма? Откуда она взялась, черт бы ее побрал, — вслух сама с собой заговорила девушка.

Глянув на часы, поспешила подняться. Время поджимало. День обещал быть насыщенным — после работы ждало свидание. Достав из шкафа балетки на плоском ходу, Наталья прижалась к двери и глянула в глазок. Старуха по-прежнему стояла на площадке. Немного сдвинувшись со своего места в сторону ее двери, та что-то теребила в руках. Что именно — глазок не давал рассмотреть.

— Твою дивизию, реальная ведьма! Что это она там делает? Не порчу ли на меня наводит, старая карга? — прошептала Наталья и громко выронила туфлю. — Черт! Черт! — выкрикнула, бросила вторую рядом и шмыгнула на кухню.

Ехать на работу при таком раскладе не представлялось возможным. Лучше позвонить шефу и предупредить о том, что опоздает. Проходить еще раз мимо ведьмы у Натальи не было желания. Выпив еще одну чашку кофе и успокоившись, девушка снова собралась на работу. Глянула в глазок — старухи не было. Быстро одевшись, она постаралась как можно скорее покинуть подъезд. Так быстро, насколько ей позволяла травмированная щиколотка.

День прошел из ряда вон плохо. Шеф озверел и за утреннее опоздание заставил отработать на час больше. На свидание она приехала с большим опозданием и как следует не успела привести себя в порядок. Кавалер оказался язвительным занудой и вечер прошел на редкость неприятно. Свидание закончилось быстро.

Расстроенная и хромающая, Наталья возвращалась домой. Чтобы как-то расслабиться, она прихватила бутылку вина в оригинальной бутылке — в виде пузатого кувшинчика с маленькой ручкой. Добравшись до своей квартиры, стала спешно возиться с ключами, которые умудрились запутаться в невероятный клубок. В этот момент за спиной раздался шорох. Наталья обернулась и обомлела — дверь старухи была приоткрыта и в нее явно кто-то смотрел.

— Бля! — взвизгнула Наталья и снова выронила ключи.

Со стороны соседней квартиры донеслось тихое бормотание, а потом дверь с шумом захлопнули. Наталья схватила ключи, вставила их и тотчас сломала злосчастный ноготь, чудом уцелевший с утра. Вскочив в прихожую, она уселась на стульчик и прижала к себе черную бутылку. Сердце гулко бухало, перегоняя литры наадреналиненной крови. Под левым ребром неприятно защемило.

— Твою ж мать, да она точно меня проклинает. Вот старая тварь! И чего она ко мне привязалась? — заревела девушка, размазывая слезы по щекам. Вспомнился весь неудачный день с момента, когда она впервые встретила ведьму. Сбросив туфли, Наталья прошла на кухню, откупорила бутылку и стала жадно пить прямо из горлышка.

С тех пор Наталья думала о старухе дни и ночи. Она встречалась ей везде, куда бы та ни пошла: в магазине, на лестнице, на остановке… Завидев девушку, старуха скукоживалась, засовывала руки в карманы и начинала что-то бормотать. Однажды, не выдержав, Наталья подошла к ней на автобусной остановке и громко, с вызовом сказала:

— Да чтоб ты сдохла!

Развернувшись, она вскочила в подъехавший автобус, оказавшийся не ее маршрутом и, колотясь, обливаясь потом, долго ехала в неизвестном направлении, пока не пришла в себя. И тогда уже вышла, снова опоздав на работу.

В тот же вечер Наталья быстро вбежала по лестнице на свой этаж в надежде не встретить ведьму. Каково же было ее изумление, когда она узрела бабку около своей квартиры. Та что-то шептала и поливала коврик мутной жидкостью.

От увиденного Наталья замерла на верхней ступеньке. Старуха обернулась, вскрикнула и быстро скрылась в дверях своей квартиры. Быстро развернувшись, не заходя домой, Наталья отправилась в церковь. С этим нужно было что-то делать.

В церквушке было полно аккуратненьких бабушек в черных одеждах. Они зажигали свечки и читали молитвы. Выслушав Наталью только разводили руками:

— Господь с тобой, девонька, что ты такое рассказываешь!

Наталье не верили. И только одна бабка дала ей бутылочку и предложила набрать святой воды, чтобы окропить квартиру и подъезд, а также купить церковные свечи и три дня жечь их в своей комнате. С тех пор Наталья ведьму не видела…

***

Настасья Петровна была женщиной боголюбивой и праведной. После гибели мужа обратилась в веру и стала беспрестанно посещать церковь, замаливая свои и чужие грехи. Оставшись на старости без помощи, согласилась переехать в город, на квартиру к родственникам. Быстро освоилась и стала завсегдатаем в местной церквушке. Вся ее неспешная жизнь вертелась вокруг местного прихода и пожилой черной собаки, которую старушка отказалась оставлять и с разрешения родственников забрала с собой.

В то утро она вычесала линяющую псинку, собрала клочья шерсти в руку и хотела идти в церковь, по пути выбросив шерсть в мусорку у подъезда. Когда Настасья Петровна вышла из квартиры, вдруг вспомнила, что забыла взять ключи, и хотела было вернуться, да дверь захлопнулась. В этот момент квартира напротив отворилась и из нее выскочила девица.

Настасья Петровна обомлела, увидев, как одета барышня. Когда девица, как специально, бросила оземь ключи и обернулась, скрученная корягой, женщина почуяла неладное. На нее смотрело чудовище: голая грудь выпячивалась наружу, изо рта на грудь капала кровь. Настасья Петровна обомлела. Казалось, чудище в облике девицы вот-вот набросится. Старушка в ужасе стала теребить клок собачьей шерсти, не зная, что делать. Шерсть упала на пол, и она не придумала ничего лучше, чем шептать молитвы.

Молитвы сработали. Девица взвилась и понеслась прочь. Но недалеко. Вскинув руки на лестнице, она резко обернулась и умчалась в свое чертово логово. Настасья Петровна так и осталась стоять, с ужасом вспоминая увиденное и слыша, как дьявольская тварь мечется у себя в логове, царапается и бормочет проклятия.

Достав из кармана четки, женщина мужественно шагнула к проклятой квартире и стала шептать молитвы. Дорога домой была закрыта, прочитав все известные ей слова, Настасья Петровна поспешила укрыться в парке, подальше от исчадия ада. До позднего вечера она просидела на скамейке, опасаясь возвращаться домой и думая о том, как поспешно она продала домик в своей любимой деревеньке.

Поздно вечером Настасья Петровна возвращалась домой, озираясь по сторонам. Родственники давно были дома и успели испугаться ее отсутствия. Войдя в квартиру и уже было захлопнув дверь, она услышала шум на лестнице. Так и осталась стоять, глядя в щель, когда на площадке показалась девица, в которой сидел сам дьявол. Та забежала по лестнице, таща в руке черный, плотно закупоренный кувшин. Настасья Петровна обомлела — в таких бутылках всегда хранили яд или зелье.

С той поры для нее начался ад на земле. Куда бы Настасья Петровна ни пошла — появлялось исчадие ада. Старушка боролась как могла. Все чаще ходила в церковь, без конца молилась у икон, а дома жгла свечи. Стоило ей завидеть девицу, она опускала оземь глаза, доставала четки и начинала читать молитвы.

— Бог поможет, он всесилен, — шептала она молитву за молитвой.

Но слова не помогали. После того как исчадие набросилось на нее на автобусной остановке, на глазах у людей, и прокляло ее, Настасья Петровна решила окропить соседнюю дверь и подъезд святой водой. Однако дьявол был начеку и явился, не успела она закончить ритуал. Испугавшись, старушка скрылась в квартире. Больше она была не в силах бороться.

В ту ночь Настасья Петровна умерла.

Бизнес эмоций

Анна Помогаева @pomogaevaa

Зал безудержно аплодировал, на сцену по очереди выходили лидеры компании, произносили речь.

— …мы соединили самые лучшие инструменты бизнеса: интернет, рынок «из уст в уста» и франчайзинг. Пожалуй, про интернет и франчайзинг и так понятно. Остановлюсь на рынке «из уст в уста». Вы с семьей сходили на классный фильм. Он вам понравился. И вы от души рекомендуете его своим друзьям. Друзья сходили, порекомендовали фильм своим родственникам и так далее, и так далее. Кинотеатр и вся киноиндустрия — в прибыли, а вам за рекомендацию не заплатили. Наш бизнес, бизнес эмоций, за рекомендации выплачивает бонусы. Вы раньше слышали о таком?

Зрители восхищались спикерами, вдохновлялись живыми примерами простых людей и мечтали стать такими же успешными предпринимателями.

— Браво, браво! — кричала толпа. Все словно были зомбированы успехом, желанием денег, в глазах горели чертовские огоньки.

— А теперь — угощение!

В зале появились официанты во фраках, начищенных туфлях, перед собой они везли тележки с напитками.

От коктейлей публика сделалась еще веселей и податливей.

— А теперь прошу для заключения контрактов проследовать в кабинеты.

***

— Джордж, это просто успех! Ты видел, сколько контрактов вчера было заключено? Мой чек просто взорвался! — Ангелина Дятлова не могла поверить в свое счастье.

— Конечно, Ангел, это рынок эмоций. И от того, как мы продадим себя, зависит успех и зарплата, — мужчина приобнял девушку.

— Да, ты был прав, Джордж, чем беднее народ, тем у него больше желания меняться, желания выбраться из чертовой дыры. Ты видел эту бабушку, которая продала свою козу банку, чтобы купить наш уникальный продукт для омоложения? — Ангелина расхохоталась.

— Чин-чин, твое здоровье, — поднял бокал Джордж.

***

— Дорогой, я должна сказать тебе, — молодая женщина начала разговор еле слышно. — Понимаешь, те деньги, которые мы так долго копили на отпуск… В общем, их больше нет. Пожалуйста, не перебивай меня. Я вложила их в уникальную фирму. Прошла собеседование. Ты же хотел, чтобы я нашла работу. А здесь новые технологии…

— Надь, какие технологии? У меня что-то не стыкуется. Ты нашла работу и отдала все наши сбережения? Бред.

— Я купила суперпродукт, он всем нужен. Скажи ведь все хотят быть успешными, здоровыми, красивыми, богатыми?

— Ответ очевиден. Ну ты учительница начальных классов, какие технологии, какие продукты? И почему ты все время улыбаешься? Я что-то не понимаю, в чем радость? А что за блеск в глазах, Надя!

— Игорь, меня предупреждали, что близкие люди будут предъявлять претензии. Но погоди, осталось чуть-чуть потерпеть, и мы выберемся из этой дыры. Там такие деньги!

***

На следующий день Надя пришла в офис — от былой роскоши и след простыл. Коллеги сидели на обшарпанных стульях, микроволновка грела жирные чебуреки, пахло дошираком.

— А где мой наставник? — робко спросила Надя.

— А они все на событии. Вчера ночью после презентации улетели в Новосибирск.

— А ты чего такая расстроенная? Где твоя улыбка? Где чертовские огоньки в глазах?

— Муж не поддерживает меня, — сдерживая слезы, промолвила Надя.

— Тихо-тихо, — приложив палец к губам, цыкнула Жанна Голдман. — Мы о плохом в офисе не говорим. Это бизнес эмоций. В плохом настроении ты всю клиентуру распугаешь. Лучше иди пока погуляй, помедитируй, собери ресурс.

— Как же я его соберу-то? Я без поддержки, без денег.

— Всё в тебе, милая, всё в тебе. У тебя есть уникальная продукция. С ней ты можешь все. Главное — вера в себя и в продукт. А ты сама им пользуешься?

— Что вы, Жанна, это так дорого!

— Дорого — это в твоей голове, работай с возражениями, — нараспев протянула женщина.

***

Надя почувствовала себя маленькой брошенной девочкой. Зачем она поддалась на эти красивые фантики! Отдать триста тысяч, чтоб приобрести какие-то непонятные баночки, тюбики, порошочки. Конечно, Игорь будет негодовать — три года копили. А теперь ни отпуска, ни денег. Нужно срочно позвонить своему медиа-партнеру, да, Варваре Петровне. Та наверняка сможет помочь, все она же пригласила Надю в этот… «бизнес».

Девушка нервно стала набирать номер: «Аппарат абонента не подключен к станции, попробуйте перезвонить позднее».

— Черт! — выругалась Надя. — Наверное, еще в самолете. О, эсэмэска пришла. Алло, алло, Варвара Петровна! Это Надя, студентка ваша, ну да, альфа-партнер. Вы где? У меня проблемы.

— Наденька, милая, извини, но я больше не в бизнесе, ничем помочь не могу, обращайся к лидерам.

— То есть как? Вы же меня…

Варвара Петровна отключила телефон. Нужно было срочно менять паспорт и уезжать подальше. Обманутые друзья негодовали, хотели разъяснений. Сроки кредитов поджимали, нужно было что-то предпринимать.

***

В автосервисе работал старый телевизор.

— Андрюха, сделай погромче, — попросил Игорь коллегу.

— Это ж новости.

Диктор вещал: «В городе Эйске участились случаи самоубийств. Волна пришла в город после так называемых гастролеров. Они проводили свои презентации, знакомили жителей с чудо-продуктом, предлагали стать партнерами по бизнесу и заключали договоры. Жертвы совершенно добровольно продавали квартиры, брали кредиты. Следующий сюжет с места происшествия смотрите после рекламы».

А после рекламы мельком показали улицу Советскую, на которой жили Надя с Игорем. У подъезда стояла полиция с мигалками, скорая. На пешеходной дорожке лежал бугорок, накрыт белой тканью. Зеваки подходя, крестились, ойкали.

— Я домой! — бросив инструмент, нервно засобирался Игорь…

Встреча с Верой

Айса Унгарлинова @aysa_story

Я вышла с работы и быстро заскочила в машину. Начался дождь. В небе клубились черные грозовые облака, внутри которых сверкали молнии. Я вертела в руках направление от гинеколога, как вдруг краем глаза заметила странное движение у входа в супермаркет. Двое парней отобрали коробку для подаяний у несчастной женщины. Она схватила одного за рубашку, тот оттолкнул ее, а затем, уже упавшую, пнул в живот.

— Эй! Вы что творите? — я выскочила из машины и подбежала к женщине.

Обидчики скрылись из виду. Я присела на корточки и заглянула ей в лицо.

— С вами все в порядке? Можете встать?

— Спасибо. Все нормально, — она улыбнулась краешком губ.

У женщины было измученное лицо с усталыми, в красных прожилках глазами. Я протянула руку, она встала и поправила платье. Внезапный гром расколол небо. Потемневшие мокрые улицы опустели. Капли дождя стекали по ее щекам и глазам, застилая реальность дрожащей мутной пеленой. Казалось, что ее изможденное лицо — это восковая маска, натянутая на череп.

— Давайте я вас подвезу. Где вы живете?

Женщина молчала, согнувшись под тяжестью горя.

— Пойдемте. Я довезу вас.

— Я не могу идти домой. Ведь я ничего не купила. Чем же я буду кормить дочь? — она опустила глаза и заплакала.

Я подхватила ее под руку и повела в магазин. Вышли мы оттуда с двумя полными пакетами продуктов.

— Благослови тебя Господь, дочка, — слезы затуманили ей глаза.

Сквозь дождь по мокрому асфальту тянулся неиссякающий поток попутных и встречных машин. В дороге мы познакомились. Женщину звали Вера. Иногда она просила милостыню перед зданием моей работы. Я видела ее пару раз в неделю. На собранные деньги она рассчитывала купить хлеб и молоко.

Вера жила на краю города в ветхом домике. Распахнутая деревянная калитка заскрипела на весеннем ветру. Мы прошли по заросшему сорняками двору и оказались в небольшом домике с двумя комнатами. Внутри все пропахло плесенью. Сырость лезла сквозь дырявую крышу. Обои выцвели и ободрались, пол истерся. Здесь поселилась бедность.

— Вы меня тут подождите, — Вера указала на стул у невысокого облупленного шкафа. — Я пойду дочку посмотрю.

Все было подернуто грустью и бедностью. От увиденного мучительно хотелось плакать.

— Спит, — Вера устало села у стола, подперев щеку ладонью. У нее были большие грубые руки, маленькие глаза, острый подбородок и тонкий рот с опущенными уголками.

— Ой! Что ж я сижу? — она всплеснула руками и стала разбирать пакеты с продуктами.

Из соседней комнаты донесся тихий стон.

— Дашенька проснулась, — Вера торопливо скрылась за дверью, но тут же возникла на пороге. — Пойдемте я вас с ней познакомлю.

На кровати лежала беловолосая девочка пятнадцати лет, даже ресницы у нее были белые. Запавшие глаза сверкали лихорадочным блеском. Шумное, прерывистое дыхание нарушало тишину.

— Дашенька, у нас гости, — Вера подошла к дочери и заглянула ей в глаза.

Девочка, сделав некоторое усилие, повела взглядом по сторонам. На щеках вспыхнул густой румянец, а затем разлилась матовая бледность. Глаза Даши болезненно расширились, взгляд ушел в никуда. Затем она скривилась, будто у нее заболели все зубы одновременно, и отвернулась.

— Хочешь отдохнуть? — спросила ее Вера, поправляя подушку.

Девочка кивнула, и мы удалились.

Вера напоила меня чаем и принялась варить суп. Ее водянистые глаза казались наполненными слезами.

— Вера, если вам что-нибудь надо, вы говорите, не стесняйтесь. Может, я могу вам чем-то помочь? Лекарства для Даши купить?

— Лекарства? — в уголках ее глаз собрались морщинки. — Спасибо большое. Вы и так помогли нам.

Лицо Веры оросилось обильными слезами.

— Просить помощи у других — самая страшная и неприятная вещь. Вы уж мне поверьте. Я не от хорошей жизни просила милостыню. Вся пенсия на лечение дочки уходит. Даже не хватает. Даша не может ходить, плохо говорит, часто болеет. Ей нужен постоянный уход. Я даже не могу устроиться на работу. Иногда выбегаю на пару часов в центр, как сегодня. По ночам мою полы в организациях, докупаю лекарства. Муж бросил нас, когда узнал о диагнозе Даши. Со временем и все близкие отвернулись. Я не просила для себя такой судьбы, она сама меня настигла, — истончившиеся, увядшие губы Веры дрожали.

Слезы подступали стремительно, но я не дала им пролиться. Вера вызывала одновременно безмерное восхищение и сострадание. Она не роптала, не сдавалась, даже когда становилось невыносимо тяжело и когда, казалось, силы покинули ее.

Я заметила, как подергиваются ее веки от постоянного недосыпания и усталости. Вера хотела одолеть неодолимое. Бралась за любую работу лишь бы спасти своего смертью зацелованного ребенка. Она изголодалась по смеху, радости, обычные вещи повседневной жизни обошли ее стороной. Но у Веры была цель, ради которой она жила.

Я оставила Вере свой номер телефона. Она пообещала позвонить, если потребуется помощь.

Когда я покинула дом Веры, небо было чистым, ярким, подсвеченным золотом заката. Дождь прекратился, отмытые им мостовые и тротуары блестели, пахло приятно и свежо.

Всю дорогу до дома Вера с дочерью не выходили из моей головы. Оскорбленные и обиженные судьбой, они все же были друг у друга. А я чувствовала себя одинокой, брошенной.

Я повертела в руках направление на прерывание беременности и разорвала его пополам.

«Не родишься — свет не увидишь, а родишься — столкнешься с трудностями жизни», — я провела ладонью по животу и улыбнулась светлому будущему. Именно таким оно обязательно будет.

Чертово колесо

Даша Берег @bereg_dasha

Но я ле-чу с то-бой сно-ва, я ле-чу… — пел Магомаев из колонки.

— Эх! — кричали малыши и приседали на одно колено.

И о-дно сло-во я кри-чу…

Вика вместе со своей труппой четырехлетних артистов повторяла движения, попутно делая замечания отстающим. До итогового концерта оставалось всего ничего, а ребятня все равно сбивалась к концу песни и начинала хаотично скакать. И костюмы не готовы. И аренду за зал подняли, а мамочки платить на 500 рублей больше за месячный абонемент отказались. Мама Славика Кузнецова даже назвала Вику бесстыжей, а шепотом — крохоборкой. Но дети так ждали весеннего концерта, что Вика пожалела малышей и решила доработать до него практически себе в убыток. Потом надо будет подыскивать новый зал, лучше рядом с домом, чтобы не тратиться на проезд.

В общем, работала Вика на голом энтузиазме.

— Кружимся, кружимся, — приговаривала она, хлопая в такт, когда в стеклянной двери замаячил Родя.

Раньше Вика работала в команде Роди аниматором. Иногда он просил ее выйти на заказ по старой дружбе. В последнее время только это и выручало.

— Через полчаса выезжаем, — прошептал Родя, приплясывая за Викиной спиной, — я костюмы принес, тут переоденемся и поедем.

— Мы уже заканчиваем. Приготовились! И я ле-чу с то-бой…

— Най-на-на-на!.. — закружились дети, выставляя коленца и взмахивая руками.

— А что у вас за ретро-вечеринка будет? — спросил Родя, когда всех детей разобрали мамы. — Почему под Моргенштерна им танец не поставишь?

— Дети, когда совсем маленькие, любят старые песни, ты не замечал?

— Неа. Мне за это не платят. Но эту песню я знаю. Она еще в «Ну, погоди!» была. Я сразу Волка представляю, когда ее слышу.

— Волка дети точно не представляют, — задумчиво проговорила Вика, — и «Ну, погоди» они как раз и не смотрят… Знаешь, кажется, что все хотят сесть мне на шею.

Перед уходом Славик Кузнецов сказал, что пропустит следующую репетицию, потому что они с мамой летят на «Сышилы». Вика не любила считать чужие деньги, но обвинение в крохоборстве вдруг стало особенно обидным. Настоящая крохоборка вряд ли бы продолжала танцевать с ребятней под Магомаева за копейки, с такой-то арендой.

— Характер у тебя такой, — сказал Родя, доставая костюмы из рюкзака. — Тут есть утюг? Платье твое помялось. И мне плащ заодно гладани.

Через полчаса в виде Дарта Вейдера и принцессы Леи они вышли из здания. Чубакка уже ждал их в такси.

— И это у меня еще ретро-вечеринка, — пробормотала Вика, приподнимая белое платье, чтобы то не запачкалось в придорожной слякоти. — К кому мы вообще едем?

Родя засмеялся:

— День рождения у двух сестер. Им три и шесть лет, а родились в один день. Папаша ювелир, блин.

— Зачем маленьким девочкам Дарт Вейдер на празднике? Девочки любят принцесс.

— Поэтому ты — принцесса Лея, — Родя довольно щелкнул ее по корзиночке из фальшивых кос. — Залазь давай.

— Привет, Виталя, — поздоровалась Вика с Чубаккой, сидевшим на переднем сиденье.

— Да какой из Витали Чубакка, он же до пупа ему только достает! — хохотнул Родя. — Сначала договорились на Оби-Вана, но в последний момент «ювелир» затребовал эту псину с винтовкой. Я костюм вчера всю ночь проветривал, он непопулярный, завонялся весь. Так что Виталя оказался в пролете. Фактура у него не та.

Таинственный Чубакка так и не представился. Вика хмыкнула и стала смотреть в окно. Таксист не мигая пялился на всю компанию.

— Я один раз вез Спанч Боба с Патриком, — сказал он, — но вы, конечно, круче. На Звезду Смерти поедем?

— Начнем с ресторана «Пеликан», — бодро отозвался Родя и ткнул Вику в бок, — а там посмотрим.

Праздник был странный. Младшая именинница испугалась и сидела у мамы на руках. Старшая в ужасе смотрела на арбалет Чубакки, перекинутый через плечо. Папаша-ювелир был пьян в дрова и без конца фотографировался со всеми артистами по очереди.

— А ты кто? — шепотом спросила у Вики в середине представления младшая девочка и потрогала ее прическу.

— Принцесса Лея.

— Папа обещал нам Анну и Эльзу, — сказала старшая, глядя, как счастливый папа лупит Дарта Вейдера по спине световым мечом.

— А собака не кусается? — снова спросила младшая, показывая пальцем на Чубакку, лихо крутящего фигурки из воздушных шаров. Движения его рук показались Вике смутно знакомыми, но она только сказала:

— Не бойся, это добрая собака.

— Заморозь ее на всякий случай, — посоветовала девочка, но сестра сердито поправила:

— Это принцесса Пея, а не Эльза, она никого не морозит.

И обе девочки обреченно пошли участвовать в новом конкурсе. На Родю тем временем снова пер «ювелир»:

— Я хочу померить шлем!

— Шлем дорогой, — пытался отстоять головной убор Родя.

— Ваши дети даже не знают, кто мы такие, — прошептала Вика «ювелиру», аккуратно отодвигая его от Роди.

— Они хотели каких–то баб и снеговика. У меня вот в детстве не было аниматоров, только видюхи «Звездных войн» с говенным переводом, — сказал тот. — И вообще, я здесь банкую, я что, не заслужил праздника?

Родя сдался и отдал банкующему родителю шлем.

— А я еще думал, почему он требовал, чтоб Лея была в золотом купальнике, как в «Возвращении Джедая», — прошептал он Вике, когда «ювелир» отошел.

— Нормально так.

— Да ладно тебе. Видишь, я отстоял платье. У меня и купальника-то не было. Не злись. Сейчас мы с Чуи покажем химическое шоу и все.

— Шерсть ему не подпали, — вздохнула Вика.

Но все прошло как по маслу, а счастливый от встречи с героями детства ювелир даже отсыпал чаевых. Родя и Вика, еще в костюмах, складывали реквизит в узкой комнатке для персонала. Попутно Родя курил, а Вика покашливала от дыма.

— Ну и семейка, — впервые пробасил человеческим голосом вошедший Чубакка.

Вика замерла с банкой мыльных пузырей в руках. Этот голос она бы узнала из тысячи.

— Привет, — сказал Дима Троян и снял чубачью голову.

Краска хлынула Вике в лицо.

— Ты обещал, что его никогда и ни за что не будет! — закричала она Роде и бросила в него пузыри. Их с Димой год вместе каруселью пронесся у нее перед глазами, а потом вспомнилось, как все кончилось, и захотелось бежать прочь из прокуренной каморки, дурацкого лицедейства, прошлой жизни.

— Вик, ну ты же знаешь, я бы никогда, — начал оправдываться Родя, — но Димка только что приехал, а где я еще найду двухметрового Чубакку?

Вика всхлипнула и вышла из комнатки.

— Куртку хоть возьми! — крикнул Родя ей вслед.

Вика ускорила шаг, но от расстройства перепутала черный ход с белым и снова оказалась в зале, где еще продолжался праздник. Дима бросился за ней, натыкаясь арбалетом на косяки.

— Пея, собака идет за тобой! — закричала Вике младшая именинница. — Беги от нее, Пея!

И Вика побежала.

На улице уже начало темнеть, зажглись фонари. В парке через дорогу праздновали Масленицу. Вика бросилась туда. Холодный воздух кусал лицо, обжигал горло. Ноги то и дело проваливались в снег, пачкался подол платья.

— Да подожди ты! — кричал догонявший Дима.

Вика припустила. Над парком глыбой возвышалось колесо обозрения с застывшими в высоте кабинками, и Вика невольно вспомнила Волка, а в голове сразу запело:

И од-но сло-во я кричу…

— Дура! — орал Дима.

Вот они летом купаются в речке и любят друг друга до темноты в глазах.

Кричу: «Люблю» — и лечу я к звездам…

Вот они хотят подать заявление в ЗАГС.

Кричу и вновь лечу…

А вот доброжелатели говорят Вике, что Дима с ней только из-за жилплощади и ему удобно жениться на россиянке. Вот Вика его выгоняет, тайно желая простых объяснений, а Дима собирает вещи и пропадает на год.

Най-на-на-на-на-на…

Танцуют дети и выбрасывают коленца, а Славик Кузнецов танцует лучше всех, а вечера такие одинокие, что хочется утопиться.

Най-на–на-на-на-на…

А вот Дима вернулся и как ни в чем не бывало отыгрывает Чубакку, и Родя тоже молчит, покрывальщик чертов, а мама Славика называет Вику крохоборкой и тут же давит на жалость грядущим концертом, а Роде надо гладить плащ, и шея сейчас сломается под вселенским весом…

— Девушка, вас преследуют? — раздалось над ухом, когда она с разбегу влетела в двух омоновцев, патрулирующих парк.

— Да, — выдавила Вика, и подбежавшего Диму ловко скрутили.

— Чубакка, отбивайся от ментов арбалетом, — пьяно закричали откуда-то сбоку и заржали.

— Подождите, я не в этом смысле!

Омоновцы, явно потешающиеся над ситуацией, отпустили Диму. Тот недовольно отряхнулся и поднял чубачью голову, упавшую в снег. В другой руке он сжимал Викину куртку.

— На, оденься.

— Спасибо.

— Не шалите, а то Хан Соло вам по шапке надает, — засмеялись омоновцы и пошли дальше.

Тут из парковых динамиков действительно заиграла громкая музыка и небо озарилось фейерверками, похожими на пьяных птиц. Со всех сторон закричали: «Ура-а-а!»

— Ну че ты бегаешь от меня, как дура?

— Ты пропал на год! — выпалила Вика.

— Ты наслушалась всякой херни и выгнала меня без объяснений! А я тебе кольцо в тот день купил.

— Это подруга моя, а не херня!

— Такие друзья у тебя! Купальников у них просто нет золотых, а так норм бы было.

— Ты мне даже не звонил, — тихо сказала Вика. У нее кончился воздух и аргументы.

— Так ты меня заблочила везде! — перекрикивал музыку Дима, так знакомо жестикулируя, что Викино сердце ухало вниз, к грязному подолу принцессиного платья. — Мне надо было срочно вернуться в Брест, ты же знала, что у меня мама болеет!

— А можно с вами сфотографироваться? — к ним подошла девочка лет десяти.

— Нет! — заорали оба.

— Идиоты ряженые, — бросил девочкин папа и оттащил ее в сторону.

— Ты купил мне кольцо?..

И снова то ли почудилось, то ли действительно запело из динамиков:

Только черт заводит снова колесо, колесо, колесо и летит твое лицо…

И колесо обозрения подмигнуло, заиграло огоньками и завертелось, сливаясь в огромный огненный шар.

— Ты косу потеряла, — сказал Дима, подходя к ней вплотную.

— А от тебя воняет псиной, — прошептала Вика, глядя на огоньки, отражающиеся в его глазах.

— Все вуки так пахнут, — и губы встретились с губами, а колесо фейерверком полетело в небо, и…

Кричу: «Люблю!» — и лечу я к звездам,

Кричу и вновь лечу…

Друг — Другу

Элла Чак @ellabookwriter

— Суставы и их соединительная ткань разрушены. Случай неоперабельный. Остеоартроз поразил уже более двухсот хрящей.

Таков вердикт.

За год в моей карточке врачи корябали новые строчки. Вклеивали дополнительные вкладыши. Подкладывали снимки рентгена, УЗИ, МРТ и прочие аббревиатуры, что оставались для меня пустым звуком. Я не могла говорить, о чем сожалела больше всего на свете. Как бы хотела рассказать Павлу, что он для меня значит!

Болезнь отняла право бегать, ходить, стоять, лежать… и даже спать. Обезболивающее не помогало. Ночами терпела, утыкаясь в подушку. Только бы не заныть, только бы дать Павлу выспаться. Он и без того мучается со мной. Мы собирались еще долго жить в радости друг с другом. Путешествовать зимой по горам, а лето проводить в селе Весёлое.

В нашей желтой палатке на дежурстве в горах я впервые почувствовала тянущую боль в коленях и локтях. Подумаешь. Все из-за холода и сырости. Вернемся в город, пройдет. Павел заметил, что со мной что-то не так.

В горах Эльбруса нет привычной телефонной связи. Сообщения оставляют в красных сигнальных ящиках, примотанных высоко к путевым столбам. Он записал послание на клочке какой-то визитки, а я как могла уверяла, что никто не придет в горы в такую погоду. Надвигался буран, снегопад шел пятые сутки, каждый день сходили лавины.

Но он все равно пытался. Всегда. Павел боролся за меня с того дня и до самого последнего.

На лето мы спустились с гор. Обратно в город. Проходило время, но не мой дискомфорт. Началась неконтролируемая хромота, которую я уже была не в силах скрыть. Павел не стал слушать мой протестующий вой и отвез в клинику.

С тех пор мы отдыхаем в приемных отделениях вместо дачи и нашей желтой палатки. Я не уверена, но кажется, она была именно желтой. Помню запах подсолнухов, в поле которых мы с Павлом сбегали в Весёлом.

Вместо веселья нам достались смирение, принятие и покорность.

Спустя неделю, что я провела без сна, питаясь обезболивающими кругляшками, Павел притащил в дом что-то странное. Что это он еще удумал?

Два часа пыхтел над каким-то огромным корытом, давя ножной насос. Я не отводила взгляд с его коленки. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Как ловко, легко, незаметно и буднично. Я радовалась. Любовалась его здоровьем и подбадривала морганием глаз. Пусть они и стали красными от лопнувших сосудов недельного отсутствия сна.

— Готово! Сейчас, подожди чуток.

Из ванной донесся звук включенных кранов. Загремели ведра и тазики. То, что Павел накачал насосом, оказалось детским бассейном. Полчаса он таскал воду, пока не набралось до края.

— Все будет хорошо, — опустился он возле меня. — Вода — это невесомость. Твои суставы перестанут давить на хрящи и связки. Как по небу лететь! Я буду держать, а ты сможешь… просто поспать.

Я вздохнула и дернула уголком рта. Пока Павел брал меня на руки, терпеливо сжимала зубы. Стоило оказаться в воде, стоило только почувствовать невесомость, как боль отступила. Перестало ныть. Перестало дергать. Перестало простреливать.

Павел сел в бассейн в домашней майке и шортах. Я лежала головой на его груди, а он, еле прикасаясь, гладил меня.

Впервые за долгие дни и бесконечные ночи я не заметила, как уснула, а Павел просидел в воде несколько часов. Я слышала ласковый стук моего дорогого сердца, любимого, единственного родного человека. Он был моим Человеком. Он был настоящим.

Когда через месяц настал мой час уходить, я посмотрела на Павла как на самого лучшего Друга. Мы были друг другу родственными душами. Пусть недолгие двенадцать лет.

Спасибо, Павел, за проводы в желтой палатке в селе Весёлое в поле подсолнухов. Не плачь. Я присмотрю за тобой в горах, а после дождика улыбнусь тебе аркой радуги. Ты был лучшим Человеком, о котором может мечтать собака.

Прощай.

Твоя овчарка Лесси.

Люська

Анастасия Данилова @an_astasiia1387

18.04.1985 г.

— О, Люська, привет! — Николай Воронов, или просто Ворон, примостился рядом с Людмилой Арсеньевой на подоконнике и легонько приобнял. — Русиш сделала?

— Привет. Неа, — она придирчиво рассматривала маникюр. — Не успела. Мать на дежурстве трое суток, мелкие на мне.

— Бли-и-ин, — протянул Ворон. — Кого ни спроси — никто не сделал.

— А сам чего? — скрывая немалый интерес за безразличием, спросила Люся.

— В кино ходил, — мечтательно протянул Ворон. — Новинка сезона. Индийский боевик. Погони, драки, взрывы. Красота… — от нахлынувших воспоминаний он соскочил с подоконника и изобразил бой с невидимым соперником. — Так! А потом вот так! Затем разворот и удар ногой в живот. Урод скрючился и упал на землю. Вот!

Люся широко улыбалась, пока смотрела на выкрутасы одноклассника.

— Что ж, это многое объясняет, — хихикнула она.

— Не понял, — у парня никак не получалось отдышаться.

— Ты, видать, эти движения все выходные заучивал вместо русского, — ехидно ответила Люся и показала на испачканную штанину.

— А-а-а, не без этого, — Коля пару раз провёл рукой по брючине и резко выпрямился. — Я щас, — пальцы нырнули в взлохмаченную шевелюру в попытке привести ту в порядок. — Алла, подожди!

Ворон упорхнул, Люсины губы сжались в тонкую линию:

— Снова здорова. Коза, блин, — буркнула под нос Люся.

— Привет, Людок.

— И тебе не хворать, Кабанов, — девушка поспешила соскочить с места и направилась к одноклассникам, что толпились у двери класса.

Парень впился взглядом в девичью фигуру. Нервно облизал губы, когда та поправила юбку.

20.06.1988 г.

— О, Люська, привет! — рядом нарисовался Воронов.

— Привет, — Люся замерла в ожидании излюбленного жеста, но ничего не последовало: Коля в упор смотрел на входную дверь актового зала. — Тебе идёт, — дрожащая ладонь провела по жёсткой материи пиджака, словно убирала несуществующие пылинки или складки.

— Ась? — переспросил Коля, продолжая впиваться взглядом в дверь.

— Да я…

— Ладно, Люсь, потом. Не скучай, — парень махнул рукой и потащил Алку Морозову в сторону.

Люсины глаза начали наполняться предательской влагой.

— Никак до тебя не дойдет, что ты ему не нужна, — Кабанов вырос из-под земли, словно ждал именно этого момента. Белый костюм сидел на нём как влитой, выгодно подчеркивая накачанную фигуру.

— До тебя, видно, тоже, — зло выдала Люся и собралась уходить, но медвежья лапища вцепилась в запястье. — Отпусти сейчас же!, — зашипела она.

— Такую красоту разве можно оставить без присмотра? Тем более что кое-кому она не сдалась, — Кабанов потянул девушку к себе.

— Ошалел совсем? — Люся пыталась вырваться, но только сильнее прижималась к здоровенному телу. — Пусти или закричу, — пригрозила она.

Кабанов огляделся и заметил директора школы, что смотрел в их сторону.

— Мы с тобой потом поговорим, — шепнул парень прямо в ухо и скрылся в толпе одноклассников.

— Сволочь, — Люся осторожно потирала запястье. Красные пятна от жестких пальцев грозили перерасти в синяки.

Выпускной был определённо испорчен. Люся старалась находиться рядом с учителями в надежде, что Кабанову надоест преследовать её весь вечер. Ворон на глаза больше не попадался.

09.08.1988 г.

Тяжёлое сопение смешалось с всхлипами. Она старалась увернуться, но он постоянно поворачивал бледное лицо к себе. Заставлял смотреть на свою потную красную физиономию. Перегар накрывал волнами. Её тошнило от грубости, что терзала губы, от бесконечных проникновений склизкого языка, что старался пробраться глубже в глотку. Мысли путались. Тело разваливалось на бесчувственные куски. Лишь один большой и кровоточащий не давал затеряться в спасительной темноте.

А он всё пыхтел и вдалбливался в раздавленный мир. Врывался бесцеремонно, жёстко, считая, что всё принадлежит ему. Что имеет право.

Всхлипы устали вырываться из груди. Безвольная и сломанная кукла теперь лежала на примятой траве под большим раскидистым дубом.

Зря она согласилась поехать на речку с бывшими одноклассниками. Зря.

08.01.2009 г.

— Люська, привет, — прошептал Ворон, осторожно вытирая припорошенную снегом табличку с фотографией.

Она была такой, какой Ворон запомнил по школе. Мягкая улыбка и скрывающие правду глаза.

— Коленька, ты?

Он обернулся. К могиле пробиралась невысокая женщина в громоздкой искусственной шубе и красной шапке.

— Здравствуйте, теть Маш.

— Здравствуй, милый. Давно не виделись. Какой стал красавец, — Ворон вздохнул. — Людочку проведать?

— Да, — хрипло вырвалось из горла. Он несколько раз кашлянул. — Простите, что меня не было тогда.

— Ну что ты, что ты. Откуда тебе было знать, что случится такое.

Женщина, вернее старушка, улыбалась так искренне и тепло, что Николаю стало совсем не по себе. Вздохнул. Взгляд вернулся к табличке.

Арсеньева Людмила Ивановна

08.04.1970 — 15.08.1988

В тот злополучный август он уехал в Москву. Поступать. И ведь поступил. На радость себе, родителям. О случившемся узнал слишком поздно. Родители скрывали правду до последнего. Лишь через десять лет на встрече выпускников ему сказали об этом. Не поверил, но на кладбище идти отказался. Боялся, что это правда. Не хотел принимать. Кажется, в тот вечер избил кого-то. Слишком уж настаивал.

И вот спустя еще десять лет Ворон осмелился прийти. А тут и её мать.

— Может, зайдёшь к нам, Коль? Помянем Людочку.

Он кивнул и поплелся за тётей Машей. Она всё рассказывала что-то, а он и не слушал. Зашли в магазин. Покупки оплатил сам. Не слушал причитаний женщины. Молча нес пакеты по родным улочкам и удивлялся, что ничего не изменилось. Знакомый подъезд. Тот же цвет стен. Даже дверь в Люськину квартиру не поменялась.

Сидели долго. Тётя Маша отправилась спать в десять, оставив на кухне его и младшего сына. Они курили на пару в приоткрытую форточку.

— Как? — тихо спросил Ворон, опрокинув в себя очередную стопку горячительного.

— Мать ничего толком не рассказывала нам, мелким. Но слухи ходили, что вскрыла она себе вены. Всё пытались выяснить почему, но только утыкались в стену, — парень помолчал, налил по рюмашке себе и Ворону. — За Люську, — одним глотком осушил емкость и вышел из-за стола.

Ворон остался сидеть на месте. Взгляд блуждал по стенам, шкафам, столу. Вернулся к шкафу. Брови нахмурились. Пара шагов — и стеклянная дверца распахнулась. Тяжеленный фотоальбом выбрался наружу под свет тусклой лампочки. Страница за страницей перед ним мелькала жизнь семьи Арсеньевых. Вот наконец появились фотокарточки Люси. Такая смешная и забавная. Бант на коротких волосах. «Как только держался?» — пронеслась мысль.

Вот она первоклашка и рядом он, Воронов Николай. Общие фото класса. И они неизменно рядом. Первомайская демонстрация. Новогодние утренники. Они рядом, как брат и сестра. Выпускной. Цветное фото. На нём Люся особенно хороша. Новомодное платье и причёска. Он рядом в сером костюме. Улыбаются. Потом он, конечно, будет с Алкой. Их первый раз случится в ту же ночь. Что было с Люсей — не знал. Потом пикник. Ссора с Алкой. Он поглощает стопку за стопкой. Люся пытается его успокоить. Даже пошла за ним в лес… темнота. Пришёл в себя дома. Голова трещала знатно. Получил взбучку от родителей.

«Поезд через два часа, а ты в таком состоянии!» — мать ругалась и пыталась привести в порядок. Отец лишь покачал головой, взял чемоданы и вышел на улицу. Такси ждало.

«Надо с Люсей попрощаться», — сделал слабую попытку добраться до телефона, но мать схватила за рукав и потянула наружу.

В купе на верхней полке он вырубился. Темнота приятно обволокла страдающий мозг. Иногда из неё доносились чьи-то всхлипы, сопение, мольбы. Удовольствие…

Воспоминания медленно перетекали одно в другое. За окном рассвело.

— Коля, ты хоть спал?

Ворон отрицательно покачал головой, сил на слова почему-то не было.

— Давай завтрак соображу, — тетя Маша направилась к холодильнику.

— Не надо. Я пойду. У меня самолет скоро. Спасибо вам за всё, — быстро собрался и вышел в подъезд.

Женщина молча смотрела вслед. Одинокая слеза прокралась по щеке.

— Мамуль, ты чего? — в коридоре появился взлохмаченный сын.

— Ничего. Давай завтрак соображу.

Наткнулась взглядом на оставленный альбом на столе, вздрогнула. Так и не смогла она причинить боль человеку, что забрал счастье у нее и дочери. Не смогла предъявить счет к оплате.

Сигареты

Мария Александровна Кутузова @medik20061

Она привезла ему ленинградский «Беломор» и блок «Опала». Ехала через всю страну, везла чемодан и свой живот. В чемодане, кроме курева, лежало «беременное» платье в клеточку, которое ей подруга отдала, блокнот с рецептами и три книги. Без книг она уж совсем не могла, как и без курева. А в животе — девочка, уже пиналась вовсю. Рецепты мама написала. Самое простое: сырники, омлет, борщ. А картошку жарить она и так умела. Ну еще яйцо сварить или яичницу.

Промозглый ноябрь не красил этот уральский городок с воинской частью. Тротуаров не было. Грязь непролазная. Зато был Ленин. Желтый гипсовый вождь с отбитыми ногами. Вместо ботинок — арматура. И бывший монастырь, переделанный в тюрьму. Зон вокруг хватало.

Курить она и не думала бросать, старалась поменьше. Ругала себя и все равно курила. Он, конечно, не разрешал. И она побоялась для себя сигареты взять. А в городке и продукты-то никакие не продавались. Она только яйца и варила поутру. Завтрак. У мужа должен быть завтрак. Вставала в шесть и кое-как на плитке стряпала. Дождь хлестал в окно. Потом она его кормила и убирала маленькую комнатку.

Приходил худенький солдатик-татарин с черными глазами. Выносил мусор. Она стеснялась. Он приговаривал: «Нычиго, нычиго, меня командир прислал». Потом она пересчитывала сигареты и осторожно вынимала одну. Выходила через КПП в поля. Ноги быстро промокали, но она улыбалась и прикуривала на ветру.

Один раз ее дети напугали. Кричали, ругались матом. Никогда она такого не слышала в Ленинграде, чтобы дети ругались. Другой раз собака прибежала, понюхала ее голую ладонь и заскулила. Потом она шла в магазин, на всякий случай. Но там были только консервы и несъедобный хлеб. Еще почему-то козинаки, только очень старые, даже молодыми зубами не угрызешь. «Беломор» тоже был, но пермский. Жуткая дрянь.

Вторую сигарету она в туалете курила. Открывала все форточки. Боялась, что жены офицеров застукают. С первого дня она их боялась. Пыталась картошку пожарить, плиту ей показали сломанную, и через три часа получилась картофельная каша. Обидно. Он ел и ощупывал ее горячими глазами. Сердито и ласково приговаривал: «Вот эт-та хорошо, вот эт-та я понимаю». И хлопал водку рюмку за рюмкой. В Ленинграде-то у нее хорошо картошка получалась, как бабушка научила.

Потом она его ждала. За окном быстро темнело. Она читала, сидя на койке поджав ноги, и старалась поудобнее устроить живот. Спать хотелось. Ночами не могла заснуть. После всего он сжимал ее так крепко, будто она могла исчезнуть, как дым. Будто она ему приснилась. Дышал ей в ухо и закидывал на нее ноги. Она терпела. Было жарко, душно и тесно. Она думала про утро, про сырники. Один раз она сделала их. Но они все слиплись. Она испугалась и выкинула всё в ведро. Худенький солдатик заметил и покачал головой.

Курить хотелось ужасно. Она осторожно вытянула сигарету, еще три оставалось. Идти в туалет не хотелось. Сделав три затяжки, она услышала шаги в коридоре и, вскочив, потушила сигарету под краном. Нашла бумажку и завернула окурок. Спрятала в чемодан. Он, как всегда, ворвался в комнату и прямо в мокрой шинели принялся ее целовать.

«От тебя куревом пахнет».

Вот черт!

Он отодвинул ее от себя и не раздеваясь бросился на койку.

«Я же просил. Я же тебя просил!»

Она молчала. Он бегал по комнате и ругался. «Потерпи, потерпи немножечко», — говорила она себе. — Скоро все кончится». Накричавшись, он просил прощения и заглядывал ей в глаза. Горячими губами трогал ее висок, как будто мама в детстве проверяла температуру. Она молчала.

В Ленинграде от вокзала до дома было полчаса ходьбы, но она взяла такси. И когда выехали на Невский проспект, счастливо улыбнулась. Слезы текли по ее бледным щекам. За окном лил дождь. Дворники не справлялись. Огромный прекрасный город расстилался широкими улицами до самого дома. А она все плакала и плакала, и гладила свой живот.

Кто я?

Мариам Джорджио @nameisgiorgio

Его здесь не было. Я не клал этот чертов мешок сюда — зачем оно мне, зачем таскать за собой по всей квартире? Бесполезный, как и вчера. Да еще и полный несусветных безделушек: сломанные карманные часы, закрученная в кольцо проволока, пять белых и потрепанных перьев, пустая коробочка, обитая синим бархатом. Мусор. Мусор, который подбрасывали мне каждое утро то в душевую, то в кровать, то в хлебницу. Ещё бы знать, кто подбрасывал? Кроме меня, тут отродясь никого и не было.

«Несусветное дерьмо», — мешок полетел в стену, а затем, глухо ударившись, упал за диван. Там ему самое место.

Я вернулся в кухню. Над крошками кружили две мухи, очерчивая контуры тарелки в воздухе. Будь я помоложе, сказал бы, что жужжание их невыносимо. Но время взяло свое: если нападала охота смотреть телевизор, то надо было «раскрутить» громкость до предела соседского терпения.

Были и плюсы такого существования — можно через раз реагировать на постоянные звонки от Лидки. А Лидка звонила часто. Нечего ей было делать в своем этом Вильнюсе, кроме как звонить старым одноклассникам. В этом она напоминала грифа, что кружил над умирающим. Не со зла, нет, просто такова ее природа.

Каждому из нас она подготовила конец. Но, более того, каждому из нас оно подготовило личное одиночество.

— Дверь опять открыта! — незнакомый голос вывел меня из мыслей. Я дернулся и развернулся, отчего в колене больно хрустнуло.

Прислонившись к косяку, стояла незнакомая женщина лет сорока. Волосы спадали на округлые плечи — очертаниями тела она напоминала матрешку.

— Кто вы? Я вас не знаю.

— Георгий Владимирович! — она всплеснула руками, — всегда два дня прошло. Да вы не пугайтесь, это ж я, Лера!

Валерию я знал только одну — соседку по парте. Но та уже семь лет как в земле лежала.

— Какая Лера? — годы уже не те. Я должен был кричать, выталкивать эту матрешку за порог, а не бурчать себе под нос. Но я не дурак — Лера была бабой крупной, пускай и невысокой. Вмиг бы меня скрутила.

— Валерия Парушкина, — враз она посерьезнела, а затем приблизилась хозяйским шагом. — Я ваша сиделка. Помогаю вам по хозяйству. Гуляю с вами. Я уезжала к родне на выходные. Помните?

Она разбила мне сердце. В груди повисло чувство, которому не было имени. В то же время оно накрывало меня все сильнее и сильнее. И снаружи, и внутри мне было неуютно. Лера говорила так, будто я идиот: медленно, отрывая по слову, будто кормила голубей мякишем. Но зачем мне сиделка? Зачем помогать мне по хозяйству?

— Опять всухомятку едите? — держалась уверенно, будто бы знала. Она кивнула в сторону мух и пустой тарелки, а затем, ловким движением выудив спички из кармана, направилась к плите. — Вы не помните, Лёва приходил?

Тут она осеклась, а затем вновь сосредоточилась — дотянулась до ручки перекрытия газа, раскрутила винт, чиркнула спичкой и подожгла конфорку. Лёва-Лёва-Лёва?

— Нет, — ко мне никто не приходил. На секунду меня поразила мысль, что эта Лерка подкидывала мне этот мусорный мешок. А зачем? С ума свести хочет? И что дальше ей делать с неадекватным? Вроде бы что-то «матрешка» говорила про открытую дверь. Кто-то проникал в квартиру через нее…

— Эх, — досадливо вздохнула она, глядя в холодильник, — как же не приходил? Приходил вон, по супу вижу, что ели. И сыра нет. Кстати, давайте-ка мы с вами и пообедаем, а то я со вчера горячего не видела!

Значит, Лёва ел со мной суп.

— Какой суп?

— Ой, — она отмахнулась рукой, а во второй зажала пакет с морковью, — да я ж вам борщ готовила. Вы меня просите постоянно, но нельзя же столько свеклы есть. Вам и мясо надо. Сейчас такое рагу сделаю — о борще забудете.

Ладно, Лера. Я ел борщ с Левой. А ты моя сиделка. Моя сиделка. А со своим мужиком ты тоже говоришь так, будто бы он совсем тупой? Это же профессиональная деформация.

— Лёва — ваш внук, — ранила и убила. Лера сказала это так, будто бы ничего не случилось, будто бы она говорила так… не в первый раз.

— Я знаю, — я не знал.

— Георгий Владимирович, — Лера резала проворно, овощи мгновенно превращались в кубики, — что вы вчера делали?

— Да как всегда, — Лер, что я тебе сделал, чтобы ты меня так пытала? Впрочем, я могу спросить у нее кое-что важное: — Ты не знаешь, что это за мешок со всяким мусором?

— Тот, в котором проволочное кольцо, пять перьев, коробочка и… — она закончила, миг постояв в ступоре, — часы? Вы про него?

— Да, — точно эта дура подкладывала.

— Господи, а вы ж его никуда не дели? Это о вашей жене память, — Лера полезла в морозильник, откуда достала такой же ровный, кубический кусок мяса. Точно «матрешкиных» рук дело.

— Как жены? — я опустился на стул, спугнув муху. Рука покоилась на сердце, ожидая остановки. Жена! Жена — это же такой человек. Такой! Почему память о ней больше похожа на остатки в ведре из-под раковины, чем на… А что вообще должно напоминать о жене? И где она?

— Она умерла, — Лера, окинув меня взглядом, выключила чайник. В чертах ее лица читалась все та же серьезность, но теперь проступала и грусть. Но явно не по моей супруге, нет, «матрешка» знала что-то еще и недоговаривала. Сволочь!

Я не должен ей верить. Кто она мне? Притвориться-то каждый может! И не проверить ведь, вдруг и Лёвы нет, а суп я сам весь сожрал.

— Часы — это ее подарок вам на первые тридцать лет свадьбы. Кольцо из проволоки вы подарили ей в годы студенчества, когда вас отчислили и забрали в армию. Потом подарили другое кольцо, но потеряли его, — тут она вновь осеклась, видимо, советуясь с разумом и решая, что стоило сказать, а что — нет. — Перья вы однажды выдернули с ее боа, когда уже все это на базарах и в магазинах появилось.

Лера была страшной. Не потому, что непривлекательная, а потому что так спокойно говорила. Или же… тут аж застонать захотелось. Нет! Она не может говорить это в тысячный раз, с чего бы? Я же не совсем развалина, чтобы за мной бегали.

— Сколько… — я себя не узнавал в этом беспомощном тоне, — сколько раз вы говорили мне об этом?

— Не знаю, — в одной из чашек она размешала две ложки сахара, а вторую оставила пустой. Даже это обо мне знает, черт побери!

— Мы обычно храним этот мешок в шкафу, но иногда вы его достаете сами или Лёва забывает убрать, — в словах ее впервые прозвучала ласка. Только не ко мне, а к Лёве, кем бы он ни был.

Кем он ей был?

— И что же с женой стало? — умерла от инфаркта? Тромб? Инсульт? Упала и сломала старые кости? Мне стало совсем холодно.

Жена — это же синоним любви. Но в мыслях она такая далекая, как Наполеон. Да-да, был, на Россию ходил, Францией правил, а толку-то? Всего лишь образ из истории.

— Обычно мы не говорим об этом напрямую с вами, — наконец-то! Я сбил ее с рельсов разговора, заставил растеряться. А хорошо ли это? Зачем углубляться в столь очевидное, если даже нынешний момент казался фантастикой. И так уже было невдомек, о ком она говорит и кто она сама.

Я видел ее в первый раз, что бы она ни говорила! Но с другой стороны, насколько Лера чувствовала себя своей в квартире. Даже во мне нет такой уверенности. Уже ничего во мне нет. Моя ли это квартира? Или ее? Или этого Лёвы?

— Она… — «матрешка» замялась. Только сейчас я заметил, насколько бледным было ее лицо и насколько выделялись на бумажно-белой коже красные губы. Казалось, что это не помада, а краска для стен. Да и мазала неумело, словно бы широким валиком. Лидка бы назвала ее шалавой, а мне нравилось. Хоть что-то человеческое в этой загадке. В этой кукле, что скрывала в себе столько секретов.

— Чего замолчала?

— Она погибла вместе с вашей дочкой, — Лера ждала реакции. Возможно, осознания и горя, возможно, испуга. Но я лишь кивнул.

У меня была дочь. Она умерла. Занимательно. Меня это никак не встревожило. Жаль, конечно, человека. Но за себя стало страшнее — скольких еще я не знал? Все они погибли, все канули в Лету, все исчезли из моей жизни. Из моей? Я усмехнулся, чем еще больше озадачил Леру.

Моя жизнь? Да как же! Это все не мое. Не моя квартира, не моя жена, не мой внук, не моя дочь, не мое горе. Ничего нет. В голове пустота: никакого тумана, из которого я мог бы вытащить тех, кого любил. Никакой дымки, сквозь которую бы проглядывали силуэты. Внутри меня не существовало тех, кто был мне дорог. Был ли? Может, дочка ненавидела меня и измывалась? Может, Лёва ненавидел меня? Поднимал ли он руку на старика своего? Поднимал ли? Был ли я хорошим отцом и верным мужем?

Кто я? Кем я был в глазах тех, кого уже не спросишь?

— Лера, — она нерешительно кивнула, подавая сигнал, что услышала. — А Лидка Прогозова жива?

— Скоро будет год…

На одной планете

Надежда Колмыкова @nadezhda_kolm

— Вера, ну что там у тебя опять?

— Мамочка, я сейчас, подожди.

Теплые детские ладошки прижимают к груди податливое, полуживое взъерошенное тельце. Дышит! Девочка осторожно выдыхает струю горячего воздуха прямо на раненого скворчонка. Тот, чуть встрепенувшись, утыкается клювом в большой палец и пищит.

— Теперь все будет хорошо, — шепчет пушистому комочку, улыбается и бежит к маме.

— Мам, я его вылечила, но он еще такой слабый, возьмем домой? Ну пожалуйста!

— Вера, у птенца тоже есть мама. Она будет его искать и очень расстроится, если не найдет. Положи его под дерево и пойдем.

— Ну как же, а вдруг кошка его найдет скорее, чем мама?

— Вера! — под маминым строгим взглядом семилетней девчушке нельзя ослушаться. Птенчика пришлось оставить, припрятав хорошенько от кошки в надежде, что больше не случится беды.

Беда пришла, когда Вера перешла во второй класс. Мама не провожала ее на линейку — слегла с тяжелейшей пневмонией. После школы 1 сентября Вера бежала в больницу. Во что бы то ни стало надо попасть к маме в реанимационную палату! Только она может помочь ей. Вера не знала почему. Просто чувствовала. Проскользнула в незапертую дверь с табличкой графика передач, пока приемщица, громыхая, везла по коридору тележку с цветными завязанными пакетами. Пару раз чуть не застукали медсестры, но Вера знала дорогу, будто уже была среди этих белых стен, подсвеченных тусклыми, пыльными плафонами.

Мама лежала без движения. На лице — уродливая маска с большой трубкой, прикрепленной к мигающему аппарату. Приблизившись, девочка приложила руки к маминой груди, прикоснулась лбом к хлопковой рубашке. Губы беззвучно зашевелились, с силой выпустив поток воздуха, задрожали. Вера в отчаянии заплакала. Мама выглядела так безжизненно… А наутро ее перевели в обычную палату. Пришла в сознание и смогла дышать сама. Бабушка утирала глаза платком и все твердила про чудо. Вера безоговорочно верила ей. Значит, так и есть. Только очки, которые девочка стала носить год назад, пришлось поменять — зрение ощутимо упало. Картинки расплывались, темные пятна скакали перед глазами, как зайчики, только не солнечные, а ночные. По утрам Вера просыпалась как слепой котенок — глаза будто залеплены тугой целлофановой пленкой. Непривычное, пугающее ощущение. Хорошо, мама была рядом.

Вера поняла все в один из предпраздничных дней бесснежного декабря. Оживленная улица. Пикап, врезавшийся в автобусную остановку. Испуганная толпа. Мужчина в луже крови. Портфель, отброшенный к забору. Кто-то уже звонит в скорую… Девочка в белой шапке с помпоном вдруг оказывается рядом с лежащим мужчиной. Кто он ей? Папа? Брат? Знакомый? Малышка что-то тихо шепчет, прикрыв глаза. Кто-то пытается увести ее. Девочка не сопротивляется. Ей хватило времени вдохнуть в безжизненное тело живительную силу. Теперь он не умрет. Кем бы он ни был.

Сирена скорой ворвалась в гул толпы. Вера различала обрывки слов, визг тормозов, хлопки дверей, хлюпанье талого снега… Но картинка происходящего расплывалась, оставляя лишь размытые, хаотично движущиеся пятна. Она не помнила, как добралась до дома. Кажется, соседка тетя Таня привела уже ближе к вечеру. Мама не ругалась. Только тихо всхлипывала и гладила по волосам.

Прогрессирующая болезнь зрения — нерадостная перспектива. Но для Веры важней было другое. То, что она поняла в тот день. Что в ней есть что-то, прогоняющее смертельную боль. Что-то, способное победить дыхание смерти. Вера хранила свою тайну несколько лет. Все это время она жила в интернате для слабовидящих. С привычной жизнью, со школой пришлось попрощаться. Мама забирала только на каникулы. Это был не ее выбор. Вера сама так решила. Продолжать учиться, несмотря на болезнь. Не быть обузой. Чувствовать. Придумывать новые краски жизни.

— Мне не нужно смотреть на небо, чтобы увидеть звезды. Я вижу их в твоих глазах, — услышала Вера в самый необыкновенный день на свете. Ромка, мальчик из соседнего класса, прошептал ей эти слова, когда они вдвоем сбежали на крышу.

У Ромки не было родителей. В интернат его отправила тетя. Чтобы накопить денег на операцию, говорил Ромка. Ему было легче в это верить. Но Вера чувствовала, что энергия жизни покидает его. Болезнь крови — это неотвратимо. Вскоре мальчика должны были перевести в онкодиспансер. Поэтому тот день на крыше для них был особенным. Вера взяла Ромку за руки:

— Закрой глаза и загадай желание. Только не торопись. Подумай хорошенько. — В ее теле разлилось тепло. Приятное, обволакивающее, как летнее облако. Это тепло она передала Ромке, возвращая его силы жизни. Вера знала, что, открыв глаза, может не увидеть неба. И Ромку. И маму. Зато когда откроет глаза Ромка, его желание исполнится. Он будет жить.

— Я загадал, чтобы ты выздоровела, — Ромка смущенно потупил взгляд. На щеках проступил румянец. — Я хочу, чтобы ты увидела мою звезду, когда она загорится на небе. Ты ее узнаешь, будешь смотреть на нее и вспоминать обо мне. Обещаешь?

— Обещаю, — Вера открыла глаза и увидела ясное ночное небо с множеством мерцающих звезд. Оно было таким непривычно ярким, что каждую звезду, казалось, можно потрогать. — И еще обещаю, что тебе не будет больно. Никогда-никогда. Потому что так или иначе мы с тобой останемся на одной планете.

Бездарь

Влада Софина @sofiaspitsina

В зале чуть приглушили свет. Достаточно для того, чтобы создать атмосферу едва уловимого волшебства, присутствующую на всех моих концертах. Но не больше, чем нужно, чтобы отчетливо видеть клавиши и ноты. Хотя зрение мне ни к чему — руки помнят все наизусть.

Вытягиваю вперед ладонь с длинными тонкими пальцами, которых почти не коснулись морщины. Стараюсь унять привычную дрожь. Говорят, только плохой артист не волнуется перед выступлением. Не знаю. Знаю только, что я трясусь каждый раз, как пацан, впервые пришедший поступать в музыкальное училище, куда меня, кстати, не взяли…

Зал встретил приветственными аплодисментами — объявили мой выход. Опираюсь рукой на трость и медленно, словно обдумывая каждый шаг, выхожу на сцену. Наверное, именно таким должен быть выход настоящего кумира — рукоплескание становятся громче, и я понимаю — они ждали именно меня. Разве это не то, к чему я всю жизнь так стремился?

Киваю им в знак приветствия и сажусь за рояль. Аплодисменты тут же стихают, они хотят слышать каждую ноту. Я выдерживаю обязательную полуминутную паузу, заношу руки над клавишами, удовлетворенно заметив, что пальцы больше не дрожат, и беру первый аккорд…

— Как он это делает? Волшебник!

— Что творит, уму непостижимо…

— Можно умереть и заново родиться на его концертах…

Я слышу их прерывистый, восторженный шепот. Им сейчас так же хорошо, как и мне. Последний аккорд затих минуту назад, и я счастлив. Это сравнимо с… нет, пожалуй, даже с этим сравнить нельзя.

Я нащупываю рукой трость и встаю из-за рояля. Несколько раз низко кланяюсь залу, чувствуя всей кожей их безусловную любовь, наполняясь и напитываясь ею — каждый раз, как в последний. Ловлю мгновения этого пронзительного счастья, стараясь не думать о том, что, а точнее КТО ждет меня дальше. Могу ведь я сделать вид, что сейчас это не важно, несмотря на то, что в полумраке между рядами я уже ВИДЕЛ ее глаза.

Она, как всегда, ждала в гримерной. Хотя можно ли назвать гримерной эту каморку два на два, в которой музыканты готовятся к выступлению? Едва ли.

— Ну что, Андрюшенька, браво, — проворковала она, сидя на столе и глядя на меня с ласковой насмешкой. — Ты действительно стал кумиром. Твои выступления с каждым разом вызывают все больший резонанс.

— Во-первых, не называй меня так, — неприязненно бросил я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — А во-вторых, зачем пришла? Я же сказал, что больше в тебе не нуждаюсь.

— Ой ли? — она мягко, по-кошачьи, соскользнула со стола и приблизилась ко мне вплотную. — А мне кажется, что кто-то забыл, кому он обязан своим успехом. И что от этого успеха осталось бы без меня… А? Что молчишь, Андрюша? Уверен, что я тебе не нужна?