Бесплатный фрагмент - Человек-Невидимка

Глава I

Появление Таинственного Незнакомца

Незнакомец явился в начале февраля, обычным зимним днём, склонявшимся к вечеру, явился, незирая на пронзающий, ледяной ветер и сильный, мокрый снегопад, последний снегопад в том беспокойном году. Склоняясь под ветром, он шёл тяжёлым шагом от железнодорожной станции Брамблхерст, крепко сжимая в руке, затянутой в толстую перчатку, маленький, чёрный чемодан. Он был закутан с головы до ног в безразмерный плащ неизвестного цвета, и обвисшие поля его мягкой фетровой шляпы скрывали каждый дюйм его лица, за исключением блестящего кончика носа, почему-то надменно торчавшего наружу. Он шёл, и снег падал на него, облепляя плечи и грудь и добавляя борзый белый гребень к ноше, которую он нёс. Он ввалился в «Карету и Кобылу», ни жив ни мертв, ив прихожей брезгливо бросил свой тяжеленный чемодан на пол.

— Скорей! — воскликнул он, — Во имя человечности и милосердия! Комнату и камин!

Мгновение он потоптался в прихожей, стряхнул с себя снег в баре и последовал за миссис Холл в гостиную, предназначенную для гостей, чтобы заключить сделку. И только после такого многословного представления и пары соверенов, резво брошенных на стол, он наконец обрёл право законно обретаться в гостинице. Миссис Холл разожгла огонь и оставила гостя одного, а сама пошла собственноручно готовить ему ужин. Гость, занесённый в такую несусветную глушь, да ещё каким-то чудом соблаговоливший остановиться в Айпинге зимой, был неслыханной удачей, не говоря уже о том, что он явно не был «торгашом». Женщина была полна решимости показать себя достойной партнёршей своей удачи. Как только бекон подрумянился, а Милли, её утопающая в умственной подагре служанка, немного взбодрилась после нескольких искусно подобранных выражений полнейшего презрения, она отнесла скатерть, тарелки и бокалы в гостиную и начала расставлять их со всей возможной тщательностью и пиететом. Хотя огонь в камине разгорелся вовсю, и отражения языков пламени весело плясали по стенам, к её удивлению, краем глаза она заметила, что её гость по-прежнему торчит за её спиной в шляпе и пальто, да ещё и сам демонстративно повернулся к ней спиной и смотрит в окно на падающий во дворе снег. Его руки в перчатках были теперь важно заложены за спину, и казалось, что он намертво погружен в свои мысли. Она заметила, что тающий снег, всё ещё покрывавший его плечи, теперь стекал по одежде и капал на ковер.

— Могу я взять ваши шляпу и пальто, сэр? — галантно спросила хозяйка, — И… хорошенько просушить их на кухне?

— Нет! — грубо, как будто вбивая гвоздь в балку, нечленораздельно ответил он, не оборачиваясь. Она не была уверена, что расслышала его, и собралась повторить свой вопрос. Но тут он повернул голову и посмотрел на неё через плечо.

— Я предпочитаю их не снимать! — внезапно проскрипел он с нажимом, и она заметила, что на носу у него сидят большие синие очки с боковыми стёклами, а над воротником пальто торчат густые полицейские бакенбарды, которые полностью скрывают его щеки и физиономию.

— Очень хорошо, сэр! — миролюбиво согласилась она, — Как вам будет угодно! Сию минуту в комнате станет теплее! Всего хорошего!

Он ничего не ответил и снова отвернулся от неё к окну, а миссис Холл, почувствовав, что её попытки завязать разговор не особенно удачны и потому совершенно неуместны, быстрым стаккато убрала со стола все ненужное и мухой выскользнула из комнаты. Когда она вернулась, пациент по-прежнему, всё ещё стоял у окна, как вкопанный, со стороны напоминая высеченного из камня истукана, сгорбленный, с поднятым воротником и потешно опущенными мокрыми полями шляпы, полностью скрывшими его лицо и уши. Она с подчеркнутым вниманием выложила на тарелку дымящуюся яичницу с беконом и скорее позвала, чем сказала ему:

— Ваш обед подан! Прошу вас, сэр!

— Благодарю! — сказал он одновременно с ней и однако же ни на дюйм не сдвинулся с места, пока она окончательно не закрыла за собой дверь. Затем он развернулся и, судя по звукам, ринулся к столу в каком-то почти нечеловечески-истошном порыве. Когда она шла за стойку на кухню, то услышала какой-то звук, мерно повторявшийся через равные промежутки времени.

«Чирк, чирк, чирк», — раздалось за дверью, звук ложки, которой быстро опорожняют миску.

«Ох, уж и девица, так девица! — почти пропела она про себя, — Ох! Тут надо глаз да глаз! Вот! Не могла намесить горчицы! Да и я совсем забыла об этом! Это из-за того, что она такая дылда! Фу!»

И пока она сама теперь, чертыхаясь и ворча, замешивала горчицу, она несколько раз уколола Милли за ее чрезмерную нерасторопность и лень. Она приготовила яичницу с ветчиной, накрыла на стол, и все сделала сама, а Милли (действительно, лучшая из помощниц, поискать такую!) сумела только выложить горчицу на стол. А он, новый гость, и хочет остаться! Разве так надо обслуживать клиентов!

Затем она наполнила горчицей горшочек и, торжественно поставив его на чёрный с золотом чайный поднос, отнесла в гостиную. Она постучала в дверь и быстро вошла. Когда она входила, её клиент рванулся и быстро отодвинулся, так что она успела лишь мельком увидеть, как какой-то белый предмет исчез за столом. Казалось, он что-то подбирал с пола. Она со стуком поставила горшочек с горчицей на стол и только потом заметила, что пальто и шляпа сняты и висят на стуле перед камином, а пара мокрых ботинок угрожает залить решётку ржавчиной. Она решительно взялась за вещи.

— Думаю, я смогу их высушить для вас! — сказала она тоном, не терпящим возражений.

— Оставьте в покое мою шляпу! — придушенно произнёс её гость, и, обернувшись, она увидела, что он поднял голову и сидит, уставившись на нее. Какое-то мгновение она стояла, глядя на него, слишком удивленная, чтобы вымолвить хоть слово. Картина была, надо сказать, удивительная… Нижнюю часть лица гость закрывал белой салфеткой, которую, видать, принёс с собой, так что рот и челюсти его были полностью скрыты, и это было скорее всего причиной его придушенного голоса. Но миссис Холл поразило не это. Дело было в том, что весь его лоб над синими очками тоже был тщательно замотан белой тряпкой, а другая повязка закрывала ещё и уши, не оставляя открытым ни клочка лица, за исключением самого кончика розового остроконечного носа. Он был таким же ярким, розовым и блестящим, как и в первый раз. На постояльце была тёмно-коричневая бархатная куртка с высоким, подбитым чёрным льном воротником, который туго облекал шею. Густые чёрные волосы, выбивавшиеся из-под повязок крест-накрест, торчали причудливыми хвостиками и рожками, придавая ему самый странный вид, какой только можно себе вообразить. Эта закутанная и наглухо забинтованная голова была так непохожа на то, что она ожидала увидеть, что на мгновение она застыла. Он, однако, не снял салфетку, а продолжал держать её (как она теперь видела) рукой в коричневой перчатке и смотрел на неё сквозь свои непроницаемые синие очки.

— Оставь шляпу! — снова сказал он, отчетливо выговаривая слова сквозь белую ткань. Её нервы только начали приходить в себя после пережитого потрясения. И тут такое! Она послушалась и положила шляпу на стул у камина.

— Я не знала, сэр, — начала она, — что… — и смущенно замолчала.

— Спасибо, — сухо сказал он, переводя взгляд с неё на дверь, а затем устремив снова на нее.

Вот этим и закончится повесть о чудесном и гибельном эксперименте Невидимки — Гриффина. А если ты, читатель, захочешь узнать о нём больше, то загляни в маленький, тесный трактир возле Порт-Стоу и поговори по душам с его хозяином мистером Джонсом. Чтобы тебе было легче найти его, поясняю — вывеска этого трактира — крашеная девевянная доска, в одном углу которого изображена кривая шляпа, а в другом, по диагонали — тупорылые, старые башмаки, и название его под стать заглавию этой книги. Хозяин ззаведения — низенький, толстенький человечек с длинным, мясистым носом, волосами, густыми, как щетина борова и всегда багровым лицом. Не жадничайте, закажите у него всего побольше, выпейте, как следует, и он не преминет затеять с вами долгий, странный разговор, он с крайней последовательностью примется рассказывать вамобо всех деталях того, что случилось с ним после вышеописанных событий, и о том, как судья Смит пытался выкрутить его показания и отобрать найденные при нём деньги.- …но вот когда они поняли всей кодлой, что невозможно установить, чьи это деньги, то стали судить и рядить, вы только представьте, будто со всем этим надо поступить, как… с кладом! Ну, посмотрите на меня, скажите в здравом уме, ну, похож я на клад? Бред сивой кобылы! Я мужчина в расцвете лет, здоровяк! А потом один вертихлюст из этой банды платил мне, представьте себе, по целой гинее за вечер, только чтобы я беспрерывно рассказывал эту историю в мюзик-холле. Тольк плясать мне не приходилось! Хотя, честно говоря, за гинею можно и на голове всё время стоять! Если же вам придёт в голову сразу прекратить мутный понос его воспоминаний, то вам только и нужно будет спросить его, какую роль в этой истории играли какие-то рукописные книги. Он обязательно, как заведённый, начнёт утверждать, что какие-то книги в самом деле были, и начнет клясться, что, хотя все по-прежнему почему-то считают, будто они и сейчас находятся у него, это, увы, абсолютнейшая ложь, навет и поклёп, никаких книг у него нет! При этом он будет как конь мотать головой, и поэтому вы, находясь в здравом уме, никогда не поверите его честному слову.- Клянусь, ха, невидимка их сам забрал у меня, сам, потом спрятал где-то, ещёв товремя, когда я удрал от него и скрылся в Порт-Стоу. Это все выдумки, которые мистер Кемп сочиняет, бред, что книги будто бы у меня! После этого, как бы вам не хотелось завести его на дальнецйшие откровения, он всякий раз неминуемо впадает в глубокую задумчивость, при этом своим хитрющим взглядом успевая украдкой подсмотреть за вами, ему нужно звать вашу реакцию, знать, поверили ли вы ему, и тогда он нервно перетирает стаканы тряпкой или, не выдержав вашего прямого взгляда, суетливо выскальзывает из комнаты. Он закоренелый холостяк, вкусы у него тоже неискоренимо холостяцкие и в доме его не водилось никогда ни одной самой завалящейся женщины. Теперь он наконец достиг такого социального положения, когда непозволительно пользоваться крючками, завязками, и тесёмками, и всю свою парадную верхнюю одежду, и отчасти свои выходные костюмы он теперь тщательно застёгивает при помощи пуговиц — этого требует его статус, однако когда дело доходит до подтяжек и более ещё интимных деталей частей туалета, то тут он по-прежнему прибегает к помощи бантиков, завязок и веревочек. В деле своём он истинный дилетант, и по мнению многих, не весьма предприимчив, но это ещё самое позитивное определение, однако при этом он очень заботится о репутации своего заведения. И в его словаре появилось в этой связи даже слово «респектабельность», которым он сорит в обществе, как сеятель на поле. Движения у него медлительны, как у ленивца в эвкалиптовых зарослях, его часто видят в состоянии лёгкой поэтической задумчивости, хотя он мало заботится о подобном впечатлении. В своей среде он слывёт умным человеком, едва ли не тайным философом и главой крупной масонской ложи, его бережливость кажется идеальной и внушает всем почтение, а о дорогах и лесных тропинках Южной Англии он способен сообщить вам гораздо больше, чем любой официальный путеводитель. Каждое утро в воскресенье, любого воскресенья в любое время года — и каждым вечером после десяти часов он покидает рабочее место и отправляется в свою гостиную, прихватив обязательный стакан джина, чуть разбавленного водой, после чего начинает тщательно запирать двери, осматривает окна, шторы и даже иной раз подозрительно заглядывает под стол. Убедившись, что вокруг нет ни одной живой души, в полном одиночестве, он на цыпочках подходит к шкафу, отпирает его, потом отпирает ящик в шкафу, вынимает из ящика три гроссбуха в коричневых кожаных переплётах и торжественно укладывает их на середину стола. Переплеты эти изрядно уже истрепаны и даже покрыты налетом зелёной плесени (ибо как-то раз эти книги заночевали в придорожной канаве), а иные страницы и не прочтёшь — они совершенно размыты грязной водой. Тогда хозяин успокаивается и медленно садится в кресло, с чувством набивает глиняную трубочку, и не отрывая восхищенного взгляда от книг, закуривает. Затем он рывком подвигает к себе одну из книг и начинает изучать её, то и дело переворачивая страницы, — то так, то эдак, то сначала к концу, а то и наоборот. Он сосредоточен, брови его сомкнуты на переносице, и губы шевелятся от чрезмерных мыслительных усилий.- Шесть, петитом два сверху, крестик пониже и какая-то закорюка. Мать честная! Господи, вот умная какая голова была! Через некоторое время тщетных усилий его усердие ослабевает, и он, усталый и измождённый, откидывается головой на спинку кресла, мечтательно взирая сквозь клубы дыма в даль гостиной, словно видит там нечто таинственное и совершенно недоступное глазу обычных смертных.-В этой книге столько тайн. — мечтательно говорит он, столько удивительных тайн… Эх, доискаться бы, только бы донырнуть до дна! Уж я бы сделал не так, как он. Я бы… эх! Я бы по-умному… Трубка его испускает кольцо дыма. Тут он погружается в море мечты, в глубины неумирающей, волшебной мечты его жизни. Вот так, несмотря на все розыски, предпринятые фанатически неутомимым Кемпом, ни одному человеку на свете, кроме самого хозяина трактира, не известно, где хранятся святые книги человечества, книги, в которых скрыта великая тайна невидимости и, вы уж поверьте мне на слово, множество других поразительных тайн. И никому не дано узнать этого до самой его смерти…

— Отродясь ничего такого не видывала! — прошептала она, — Вот так история!

Она тихо прошла на кухню и была слишком занята своими мыслями, чтобы спросить Милли, что она так возится. Посетитель сидел и прислушивался к её удаляющимся шагам. Потом он, прежде чем снять салфетку и продолжить трапезу, встрепенулся и вопросительно взглянул на окно. Он откусил кусочек, снова подозрительно взглянул на окно, откусил ещё, затем вскочил и, взяв в руку салфетку, пересёк комнату и опустил штору до самого верха белого муслина, закрывавшего нижние стёкла. Комната мгновенно погрузилась в полумрак. Покончив с этим, он успокоился и более неспешно вернулся к столу и принялся за еду.

«С беднягой произошел несчастный случай, или операция, или что-то в этом роде», — озабоченно сказала миссис Холл. — Надо же, как меня взбудоражили эти чёртовы бинты!»

Она подложила ещё угля, развернула лошадку для сушки и расстелила на ней пальто путешественника.

«И на нем были защитные очки! Да он больше походил на шлем подводного божества или водолаза, чем на человека!»

Она повесила его шарф на угол лошадки.

— «И все время прижимал ко рту этот платок. Говорил только через него! … Возможно, у него поврежден ещё и рот — возможно и такое!»

Она обернулась, как человек, который внезапно вспомнил что-то важное.

— Спаси господь мою душу живу! — сказала она, возвратившись на землю и переходя к делу.

— Ты еще не поджарила картошку, Милли?

Когда миссис Холл пошла убрать со стола обед незнакомца, её предположение о том, что его рот, должно быть, тоже был порезан или обезображен в результате несчастного случая, подтвердилось, поскольку он курил трубку, и за всё время, пока она была в комнате, он ни разу, чтобы поднести мундштук к губам, не ослабил свой шелковый шарф, тот самый, которым была обёрнута нижняя часть его лица,. И всё этоникак нельзя было объяснить забывчивостью, потому что она заметила, как он вожделенно поглядывает на тлеющий огонек. Он сидел в углу, прислонившись спиной к оконной шторе, и теперь, после того как поел, выпил и согрелся, говорил уже не так агрессивно и кратко, как раньше. Отблески огня придавали его большим очкам какой-то призрачный, красноватый оттенок, которого раньше не было.

— У меня есть кое-какой багаж, — протяжно сказал он, — там, на вокзале Брамблхерст… Как можно забрать его?

Выслушивая её сбивчивое объяснение, он вежливо склонил забинтованную голову.

— Завтра? — сказал он, — Нельзя ли быстрее?

И, казалось, был весьма разочарован, когда она ответила: «Нет».

— Вы совершенно уверены?

— Вы хотите сказать, что ни один мужчина, попавший в ловушку, не пошел бы на это?

Миссис Холл, не испытывая теперь былого отвращения, ответила на его вопросы и осмелилась поддержать беседу.

— К станции ведёт очень крутая дорога, большой уклон, сэр! — сказала она в ответ на вопрос о ловушке, а затем, ухватившись за какой-то просвет, добавила, — Именно там перевернулась карета, год назад, если не больше. Погиб джентльмен и его кучер. Несчастные случаи, сэр, бывают так неожиданно, не так ли? Мгновение — и тебя нет! Раз — и всё!

Но посетителя оказалось не так-то легко убедить.

— Да, это так! — сказал он сквозь шарф, спокойно разглядывая её сквозь непроницаемые очки.

— После такого, не дай бог, сэр, требуется уйма много времени, чтобы ввстать на ноги и выздороветь, не так ли? … Сын моей сестры, Том, как-то ненароком порезал руку косой, упал на неё в поле и, боже мой! он три месяца лежал в бинтах… Вы не поверите. Эти косы с раннего детства приводили меня в дикий ужас… О-ооо!

— Вполне понимаю и сочувствую вам! — покачал головой постоялец.

— Однажды он испугался, что ему будут делать операцию — настолько он был плох, сэр…

Посетитель отрывисто рассмеялся коротким лающим смешком, который, казалось, вылетал отнюдь не из его рта.

— Худо ему было? — спросил он.

— Хуже некуда, сэр. И нам всем было не до смеха, когда мы нянчились с ним, мне и сестре, она ведь тогда была по горло занята своими малышами… Каждый день нужно было делать перевязки, сэр, снимать бинты, и всё такое… Так что, если вы, сэр, позволите мне осмелиться сказать вам это, сэр…

— Вы не дадите мне спичек? — довольно резко спросил посетитель, — У меня погасла трубка!

Миссис Холл внезапно замолкла. Это было, конечно, чрезвычайно нагло с его стороны, после того как она рассказала ему почти обо всем, что делала, прерывать на полуслове… Испытывая гнев вкупе с отвращением, она всплеснула руками, но тут вспомнив о двух соверенах, лишь бросила на него недовольный взгляд. И пошла за спичками.

— Спасибо! — коротко бросил он вслед. Когда она положила коробку на стол, он повернулся к ней спиной и снова уставился в окно. Это было слишком странно, слишком противоестесственно, слишком обескураживающе. Ей показалось, и она стала уверять себя в том, что он болезненно относится к крови, операциям и бинтам. Однако, в конце концов, она решила больше не трогать эту неприятную тему.. Но его презрительное пренебрежение разозлило её, и в тот день Милли пришлось несладко. Посетитель оставался в гостиной до четырех часов, не давая ни малейшего повода для визита. В течение этого времени он по большей части был совершенно спокоен, казалось, он тупо сидел в сгущающейся темноте, курил при свете камина, и, возможно, дремал. Раз или два любопытное ухо могло услышать, как он возится с углями, и в течениене более пяти минут он расхаживал по комнате. Казалось, при этом он разговаривает сам с собой. Затем кресло заскрипело. Он снова сел.

Глава II

Первые впечатления мистера Тедди Хенфри

В четыре часа, когда уже совсем стемнело, и миссис Холл собиралась с духом, чтобы снова зайти и спросить своего постояльца, не хочет ли он чаю, в бар вошел Тедди Хенфри, часовщик.

— Боже мой! Миссис Холл, — сказал он, — но какая ужасная погода, это просто смертоубийство для моих тонких подмёток!

Снег за окном падал всё быстрее и густел на глазах. Миссис Холл вежливо согласилась, а потом заметила, что у него с собой сумка.

— Теперь, когда вы здесь, мистер Тедди, — сказала она, — я была бы рада, если бы вы взглянули на старинные часы в гостиной. Время идёт, и часы бьют хорошо и бодро, но часовая стрелка никак не хочет двигаться, показывает на шесть часов — и только.

И, шествуя впереди, она подошла к двери гостиной, постучала и вошла. Открыв дверь, она увидела своего посетителя, который сидел в кресле перед камином и, казалось, дремал, склонив набок забинтованную голову. Единственным источником света в комнате были красные отблески камина, которые освещали его глаза, похожие тревожные железнодорожные фонари, но оставляли опущенное лицо в темноте, и скудные отблески дня, проникавшие через открытую дверь. Все вокруг казалось ей красноватым, затенённым и расплывчатым, тем более что она только что зажгла лампу в баре, и её глаза были ослеплены и только привыкали к новому освещению. Но на секунду ей показалось, что у мужчины, на которого она смотрела, был широко открыт огромный рот — чудовищный и невероятный рот, который поглощал всю нижнюю часть его лица. Это было потрясающее зрелище: голова в белой повязке, чудовищные выпученные глаза и огромный зев под ними. Затем он пошевелился, приподнялся на стуле, поднял руку. Она широко распахнула дверь, чтобы в комнате стало светлее, и увидела его более отчетливо: теперь он прижимал шарф к лицу точно так же, как раньше прижимал салфетку. Ей показалось, что тени сыграли с ней злую шутку и обманули ее.

— Вы не возражаете, сэр, если этот человек войдет взглянуть на часы, сэр? — спросила она, оправившись от минутного потрясения.

— Посмотреть на часы?.. Конечно, — сказал он, сонно оглядываясь по сторонам и что-то бормоча в ладонь, а затем, окончательно проснувшись, добавил, — Конечно!

Миссис Холл пошла за лампой, а он встал и потянулся. Затем зажегся свет, и мистер Тедди Хенфри, войдя, столкнулся лицом к лицу с этим забинтованным человеком. По его словам, он был просто «ошеломлен».

— Добрый день! — приветливо сказал незнакомец, разглядывая часовщика, как выразился мистер Хенфри, с живым чувством и интересом из-за темных очков, «как охотник рассматривает лобстера».

— Я надеюсь, — сказал мистер Хенфри, — что не потревожу вас!

— Ни в коем случае, — ответил незнакомец, — Хотя, насколько я понимаю, — добавил он, поворачиваясь к миссис Холл, — эта комната действительно предназначалась мне для личного пользования.

— Я подумала, сэр, — сказала миссис Холл, — что вы предпочтете часы…

— Конечно, — сказала незнакомец, — конечно, но, как правило, я люблю побыть один, мне нравится, когда меня никто не беспокоит… Но… я действительно рад, что часы в порядке, — добавил он, заметив некоторую нерешительность в поведении мистера Хенфри, — Очень рад!

Мистер Хенфри намеревался извиниться и уйти, но эта пауза успокоила его. Незнакомец повернулся спиной к камину и заложил руки за спину.

— А сейчас, — сказал он, — когда починка часов закончится, я, пожалуй, выпью чаю… Но не раньше, чем починка часов закончится… Миссис Холл уже собиралась выйти из комнаты — на этот раз она не пыталась завязать разговор, потому что не хотела, чтобы её оскорбляли в присутствии мистера Хенфри, — когда посетитель спросил её, распорядилась ли она насчет его вещей в Брамблхерсте. Она сказала ему, что упомянула об этом в разговоре с почтальоном и что почтальон может привезти их завтра. -Вы уверены, что быстрее невозможно? — резко спросил он. Она была уверена в этом и ответила подчеркнуто холодно.

— Я должен объяснить, — добавил он, — что на самом деле вчера я слишком замёрз и устал, чтобы заняться этим раньше, а именно, рассказать вам кое-что, так вот, ставлю вас в известность, что я исследователь-экспериментатор!

— Действительно, сэр? — сказала миссис Холл, на которую это произвело большое впечатление. -А в моем багаже есть важные приборы…

— Это действительно очень нужные вам и полезные вещи, сэр? — спросила миссис Холл. -Да! И мне, естественно, не терпится продолжить мои исследования!

— Конечно, сэр! Причиной моего приезда в Айпинг, — продолжил он с некоторой неторопливостью, — было… желание побыть… в одиночестве. Я не хочу, чтобы мне мешали на работе… Вдобавок к моей работе у меня произошёл несчастный случай…

— Я так и думала! — сказала миссис Холл.

— Мне требуется помимо определенного ухода ещё и абсолютный покой. Мои глаза — иногда настолько раздражены, слабы и так болят, что мне приходится запираться в темноте на несколько часов. Я сам запираю себя. Иногда — время от времени. Не сейчас, конечно. В такие моменты малейшее беспокойство, шум, появление незнакомца в комнате, являются для меня источником мучительного раздражения — это хорошо, что вы понимаете такие вещи, не так ли?

— Конечно, сэр! — сказала миссис Холл, — И если бы я могла взять на себя смелость спросить…

— Я думаю, это все! — сказал незнакомец с тем спокойным, неотразимым видом хозяина положения, который он мог принимать по своему желанию. Миссис Холл решила приберечь свой вопрос и сочувствие для более подходящего случая. После того как миссис Холл вышла из комнаты, он остался стоять перед камином, уставившись, по словам мистера Хенфри, на починку часов. Мистер Хенфри не только снял стрелки с часов и циферблат, но и извлек механизмы, при этом он старался работать как можно медленнее, тише и незаметнее. Он работал, держа лампу поближе к себе, и зелёный абажур отбрасывал яркий свет на его руки, раму и колёса, оставляя остальную часть комнаты в тени. Когда он поднял глаза, перед ним поплыли цветные пятна. Будучи по натуре любопытным, он целиком разобрал механизм на запчасти — совершенно излишние труды, и всё это лишь с целью оттянуть свой отъезд и, возможно, завести долгий разговор с незнакомцем. Но незнакомец стоял там, совершенно безмолвный и неподвижный. Настолько неподвижный, что это действовало Хенфри на нервы. Вместо желанного партнёра по невинной, светской болтовне часовщик обрёл рядом глыбу альпийского льда. Он вдруг почувствовал, что в комнате никого нет, и подняв глаза, увидел, что там, в сером полумраке, виднелась мерцающая забинтованная голова и поблёскивающие огромные голубые линзы, которые сверлили его спину, а перед ними плыли зелёные цветные пятна. Это было такое странное ощущение для мистера Хенфри, что он обратил свой взор к коллеге и они с минуту молча смотрели друг на друга. Затем Хенфри не выдержал и снова опустил глаза. Очень неудобная ситуация! Хотелось бы что-нибудь сказать. Хотябы ради вежливости… Должен ли он заметить, что погода была очень холодной для этого времени года? Обычный разговор… Он поднял голову, словно собираясь прицелиться для этого вступительного выстрела.

— Погода… — начал он.

— Почему бы вам уже не закончить дело и не уйти? — перебила его неподвижная фигура, очевидно находящаяся в состоянии едва сдерживаемого гнева, — Все, что вам нужно было сделать, это закрепить часовую стрелку на её оси. Вы просто жульничаете!

— Конечно, сэр, еще одну минуту. Я упустил из виду… — и мистер Хенфри закончил и ушёл. Но он ушёл, чувствуя себя крайне раздосадованным.

«Черт возьми! — сказал себе мистер Хенфри, бредя по деревне по тающему снегу, — Конечно, что в этом такого — иногда приходится ремонтировать часы?..».

И снова: «И что за недотрога! Ишь ты! И посмотреть на тебя нельзя! Какая ты должно быть, уродина!»

И еще раз: «Похоже, что нет… Если бы вы, сэр, понадобились полиции, вы не могли бы изобрести более логичного, надёжного и изобретательного средства скрыться — как быть ещё более замотанным и забинтованным в это тряпьё».

На Глисонс-Корнер он увидел мистера Холла, который недавно женился на хозяйке заведения «Карета и Кобыла», места, где теперь столовался тот незнакомец. Он теперь постоянно курсировал между железнодорожной станцией Сиддербридж-Джанкшн и гостиницей в карете, отвозя случайных посетителей до вокзала и скоро возвращаясь оттуда. Судя по тому, как он вёл карету, Холл, очевидно, «ненадолго подзадержался и наклюкался» в Сиддербридже.

— Как дела, Тедди? — спросил он, проезжая мимо.

— У тебя дома завалялся отличный парень! — иронично сказал Тедди. Холл, видать, на сей раз был настроен вполне дружелюбно, и сразу же подъехал.

— Что такое? — угрожающе спросил он.

— Ба, старина! Какой странный посетитель остановился в «Карете и Кобыле»! — завёл волынку Тедди, — Боже мой, кажется, ты ещё не в курсе?!

И он принялся живо описывать Холлу своего гротескного гостя.

— Немного похоже на маскировку, не так ли? Будь это моя гостиница, я бы уж, кровь из носу, поинтересовался бы, и постарался бы посмотреть в лицо мужчины, который закрывается, как невеста на выданье, — сказал Хенфри, — Но женщины так доверчивы, когда дело касается всяких мутных незнакомцев… Он занял комнату и даже не назвал имени, Холл… Так-то! Не дело это!

— Что ты говоришь? — сказал Холл, начиная приходить в себя и соображать.

— Да! — сказал Тедди, — И уже, фьюить, заплатил за неделю проживания вперёд… Кем бы он ни был, теперь ты неделю от него не избавишься, и не жди! Так-то, брат! И он говорит, что завтра у него будет много багажа… Будем надеяться, что это будут не камни в коробках, Холл…

Он рассказал Холлу, как его тетю в Гастингсе обманул незнакомец с пустыми чемоданами. В целом, он оставил Холла в всклокоченных чувствах и с неясными подозрениями, копошащимися в голове.

— Но-о! П-шла, старушка! — сказал Холл, и смутные подозрения овладели им, — Полагаю, я должен сам лично разобраться в этом! А если не разберусь…

Тедди, облегчив душу, поплелся дальше с лёгким сердцем. Однако вместо того, чтобы «разобраться с этим», пришлось разбираться с другим — жена Холла по возвращении дала ему суровую отповедь за то, как долго он провёл в Сиддербридже, а сама на его скромные расспросы отвечала отрывисто и не по существу. Но зерно подозрения, посеянное Тедди, проросло в сознании мистера Холла, несмотря на все эти разочаровывающие мелочи.

— Вы, бабьё, как я вижу, ничего не смыслите в главном! — сказал мистер Холл, про себя решив при первой же возможности побольше узнать о личности своего гостя. И после того, как незнакомец лёг спать, примерно в половине десятого, мистер Холл очень агрессивно прошёл в гостиную и пристально стал осмотривать мебель своей жены, просто чтобы показать, что незнакомец здесь не хозяин, а также внимательно и немного презрительно изучил лист с математическими расчетами, оставленный незнакомцем. Укладываясь спать, он велел миссис Холл очень внимательно наблюдать за всем и осмотреть багаж незнакомца, когда тот на следующий день. прибудет со станции.

— Займись своими делами, Холл! Не суй свой нос не в своё дело! — сказала миссис Холл, — А я займусь своими!

Она была тем более склонна теперь наброситься на Холла, потому что незнакомец, несомненно, был необычайно странным постояльцем, совершенно непохожим на бесконечные ряды былых постояльцев, прошедших перед её глазами, и она ни в коей мере не была уверена в своём мнении о нём. Посреди ночи она проснулась и увидела во сне огромные белые головы, похожие на репу, которые тянулись за ней на концах бесконечных шей, и огромные, похожие на тележные колёса, чёрные глаза в темноте. Но, будучи разумной и приученнойк порядку женщиной, она сумела подавить свой страх, повернулась на другой бок и снова заснула.

Глава III

Тысяча и одна Бутылка

Вот так и случилось, что двадцать девятого февраля, в самом начале оттепели, этот странный тип выпал из космического мрака в деревню Айпинг. На следующий день его багаж прибыл в почтовом экипаже по такой слякоти, чтобыло удивительно, как его вообще умудрились довезти — и это был очень необычный багаж. В экипаже действительно стояла пара сундуков, которые могли понадобиться разумному человеку, но, кроме того, там была коробка с книгами — большими, толстыми, истёртыми и залоснившимися от сотен рук, инкунабулами, некоторые из которых были просто исписаны непонятными письменами, — и дюжина или более того ящиков, коробок и футляров, в которых лежали предметы, тщательно упакованные в солому. Также мистеру Холлу, когда он с небрежным любопытством теребил солому, показалось, что внутри находятся стеклянные бутыли. Во всяком случае, они позвякивали, как обычные стеклянные бутыли. Незнакомец, по-прежнему до бровей закутанный в тряпки — пальто, шляпу, перчатки и накидку, нетерпеливо вышел навстречу повозке Фиренсайда, пока Холл обменивался с седоком парой словечек, готовясь помочь хозяину доставить багаж в дом. Он вышел, не заметив пса Фиренсайда, который с равнодушным видом шлялся вокруг, обнюхивал ноги Холла.

— Давай, шустрей, тащи коробки в дом! — прикрикнул он, — Я и так уже заждался до одури!

Он спустился по ступенькам к заднику тележки, как будто хотел дотронуться до ящика поменьше. Однако, как только собака Фиренсайда заметила его, она вдруг ощетинилась и яростно зарычала, а когда он бросился вниз по ступенькам, она нерешительно подпрыгнула, а затем прыгнула прямо ему на руку.

— Бей! — хрипато закричал Холл, отскакивая назад, потому что он не умел обращаться с собаками, а Фиренсайд завопил: -Ложись! — и выхватил у него хлыст. Они увидели, что зубы собаки соскользнули с руки, услышали глухой удар, увидели, как собака прыгнула, извернулась и снова прыгнула сбоку, впившись в ногу незнакомца, а потом услышали, треск ткани. Его брюки лопнули. И разошлись по швам. Затем тонкий конец хлыста Фиренсайда достиг его собственности, и собака, испуганно взвизгнув, спряталась под колёса фургона. Все это закрутилось совершенно неожиданно и заняло не более каких-то нескольких секунд. Никто не произнёс ни слова, потом все закричали, забегали. Незнакомец быстро взглянул на свою порваную перчатку и на ногу, сделал движение, как будто хотел наклониться к последней, затем повернулся и быстро взбежал по ступенькам гостиницы. Они слышали, как он стремглав пересёк коридор и поднялся по лестнице, не покрытой ковром, в свою спальню.

— Ах ты, скотина! — заорал Фиренсайд, слезая с повозки с кнутом в руке, в то время как пёс испуганно наблюдал за ним из-за колеса, — Иди сюда, скотина! — снова завопил Фиренсайд, — А не то, хуже будет!

Холл стоял, разинув рот.

— Он укусил его! — взвизгнул Холл, — Я, пожалуй, пойду присмотрю за ним! — крикнул он и затрусил следом за незнакомцем. В коридоре он столкнулся с миссис Холл.

— Собака покусала его.., — доложил он, — немного…

Он шустро взбежал по лестнице. Дверь комнаты незнакомца была приоткрыта, он толкнул её и вошёл без всяких церемоний, готовясь к извинениям и выражению сочувствия. Штора была опущена, и в комнате царил полумрак. Он мельком увидел нечто очень странное, похожее на руку без кисти, машущую ему, и лицо из трех огромных неопределенных пятен на белом фоне, очень похожее на бледное лицо, схожее с анютиными глазками. Затем его кто-то с силой ударил в грудь. Его отбросило назад, и дверь захлопнулась у него перед самым носом. Внутри заскрипел замок. Пациент заперся на ключ. Все произошло так быстро, что у него не было времени что-либо разглядеть и понять, что происходит. Что такое? Какие-то немотивированные движения, удар и в итоге сотрясение мозга. Так он и стоял на маленькой тёмной лестничной площадке, гадая, что бы это могло случиться такое, и что такое он увидел. Через пару минут он присоединился к небольшой группе, собравшейся возле «Кареты и Кобылы». Фиренсайд уже с пылом рассказывал об этом во второй раз. Миссис Холл повторяла, что его собака не имела права кусать её гостей. Хакстер, крупный торговец, владелец соседнего дома, задавал вопросы. Все остальные — Сэнди Уоджерс из кузницы, судья, все, кроме женщин и детей — были в полном восторге от разгоравшегося скандала и шутили, и говорили всякие глупости.

«Попробуй она укусить меня, я бы ей навалял!», «И кому в голову пришло держать такого людоеда?», «Ты и меня сожрать хочешь?», и так далее.

Мистер Холл, наблюдавший за ними со ступенек и внимательно прислушивавшийся в крикам, счел невероятным, что наверху произошло что-то настоль уж примечательное, чтобы рассказывать всем. Кроме того, его словарный запас был слишком ограничен, чтобы в трёх словах выразить свои чувства.

— Он сказал, что ему никакая помощь не нужна! — лапидарно сообщил он в ответ на вопрос жены.

— Нам лучше было бы поскорее отнести его багаж!

— Ему нужно немедленно прижечь рану! — сказал мистер Хакстер, — Особенно если она воспалена.

— Я бы пристрелила псину, вот что я бы сделала! — сказала женщина, высосвываясь из толпы.

Внезапно собака снова начала рычать.

— Пропустите вещи! — раздался сердитый голос в дверях, и на пороге появился незнакомец в плаще, с поднятым воротником и опущенными полями шляпы, — Чем скорее вы принесёте мои вещи, тем лучше для меня! Анонимный свидетель потом утверждал, что его брюки и перчатки были уже заменены на целые.

— Вам больно, сэр? — участливо спросил Фиренсайд, — Я очень сожалею, что так вышло…

— Ни капельки! — сказал незнакомец, — Не беспокойтесь! Он не прокусил! Кожа не повреждена! Лучше поторопись с моими вещами!

Затем он выругался себе под нос, как утверждал мистер Холл. Как только первый ящик, согласно его указаниям, был внесён в гостиную, незнакомец с необычайным рвением набросился на него и стал распаковывать, разбрасывая солому, крафт и тряпки, совершенно не обращая внимания на новенький ковер миссис Холл. Из соломы извлекались флаконы — маленькие пузатые бутылочки с цветными порошками, маленькие и тонкие пузырьки с цветными и белыми жидкостями, рифленые синие пробирки с надписью «Яд», бутылочки с круглым дном и тонким горлышком, большие бутыли из зелёного, толстого стекла, длинные сосуды из белого матового стекла, бутылки со стеклянными пробками и причудливыми этикетками, горшочки с изящными пробками, с затычками из пакли и бумаги, бутылки с деревянными, грубыми крышками, бутылки из-под вина, бутылки из — под салатного масла — он суетился, расставляя их рядами на шифоньере, на каминной полке, на столе под окном, на полу, на книжной полке — повсюду. Ни до кого из присутствующих ему не было дела! Аптека в Брамблхерсте не могла бы похвастаться и половиной такого разнообразия и количества, какое вылетало из рук этого странного фокусника. То еще зрелище. Ящик за ящиком распаковывался, и скрипя начинал демонстрировать внутрености — бутылки, и так до тех пор, пока все шесть ящиков не опустели, а стол не покрылся сухой соломенной стружкой. Кроме бутылок, из этих ящиков извлекли ещё несколько пробирок и тщательно упакованные весы. И как только ящики были распакованы, незнакомец подошел к окну и принялся за работу, нимало не заботясь ни о куче соломы, ни о потухшем камине, ни о коробке с книгами, выставленной на улицу, ни о сундуках и прочем багаже, отправленном наверх. Когда миссис Холл принесла ему обед, он был настолько поглощён своей работой, наливая маленькие капли из бутылочек в пробирки, что не услышал её, пока она не убрала большую часть соломы и не поставила поднос на стол, возможно, не слишком подчеркнуто, видя, в каком состоянии был пол. Затем он слегка повернул голову и тут же снова отвернулся. Но она увидела, что он снял очки; они лежали рядом с ним на столе, и ей показалось, что его глазницы необычайно пусты. Страшно пусты. Тогда он снова надел очки, а затем снова повернулся к ней лицом. Она уже собиралась пожаловаться на солому и грязь, но он опередил её.

— Я бы не хотел, чтобы вы входили без стука! — сказал он тоном ненормального раздражения, которое, казалось, было присуще ему, как ничто иное.

— Я постучалась, но, похоже…

— Возможно, вы действительно так и сделали, но в моих расследованиях… в моих действительно очень срочных и необходимых расследованиях… как бы вам сказать… при малейшем беспокойстве, при скрипе двери… я вынужден просить вас…

— Конечно, сэр! Вы можете повернуть ключв замке, если вы в таком состоянии, знаете ли… В любое время!

— Очень хорошая мысль, — сказал незнакомец.

— На этот раз, сэр, если я позволю себе заметить…

— Не надо. Если из-за соломы возникнут проблемы, запишите это в счет. И он пробормотал что — то, подозрительно похожее на ругательство. Он вёл себя так странно, стоя там, такой агрессивный и взрывной, с бутылкой в одной руке и пробиркой в другой, что миссис Холл очень встревожилась. Но она была решительной женщиной.

— В таком случае, я хотела бы знать, сэр, что вы думаете…

— Шиллинг — я положу шиллинг! Шиллинга, конечно, будет достаточно?

— Пусть будет так, — сказала миссис Холл, беря скатерть и начиная расстилать её на столе, — Вы, я надеюсь, удовлетворены…

Он повернулся и сел, повернувшись к ней воротником пальто. Весь день он работал за запертой дверью и, как свидетельствует миссис Холл, по большей части, молча. Но однажды раздался удар и звон бутылок, как будто кто-то ударил по столу, и разбившаяся бутылка с силой грохнулась на пол, а затем послышались быстрые шаги по комнате. Опасаясь, что «что-то случилось», хозяйка подкралась к двери и прислушалась, не решаясь постучать.

— Я так больше не могу! — как в бреду, твердил постоялец, — Я так больше не могу! Триста тысяч, четыреста тысяч! Огромное множество людей! Обманутых! На это может уйти вся моя жизнь!.. Терпение! Поистине терпение!.. Дурак! Дурак! Какой же я дурак!

В баре послышался скрежет сапожных гвоздей по кирпичам, и миссис Холл с большой неохотой прервала монолог. Когда она вернулась, в комнате снова было тихо, если не считать слабого поскрипывания стула в углу комнаты и случайного позвякиванья очередной бутылки. Все было кончено. Незнакомец вернулся к работе. Когда она принесла ему чай, то увидела разбитое стекло в углу комнаты под вогнутым зеркалом и золотистое пятно, которое было небрежно вытерто. Она обратила на это внимание.

— Запишите это на мой счет! — резко оборвал её постоялец, — Ради всего святого, не беспокойте меня! Если вам причинён ущерб, просто запишите это в счёт! — сказал он и продолжил делать пометки в лежащей перед ним тетради.

— Я вам кое-что скажу… — загадочно произнес Фиренсайд.

Было уже далеко за полдень, и они сидели в маленькой пивной на Айпинг-Хангер.

— Ну? — спросил Тедди Хенфри.

— Этот парень, о котором вы говорите, тот, кого укусила моя собака… Ну, он чёрный… По крайней мере, у него чёрные ноги… Я видел, что у него порваны брюки и перчатка… Вы ожидали бы увидеть что-то вроде мизинца, не так ли? Ну, так там ничего такого не было. Только чернота! Говорю вам, он такой же чёрный, как моя шляпа!

— Боже мой! — воскликнул Хенфри, — Да это же просто кошмар какой-то! Да у него нос розовый, как покрашенный!

— Это правда! — сказал Фиренсайд, — Я знаю! И я говорю тебе, что я думаю… Этот тип пегий, Тедди. Пятнистый! Местами чёрный, местами белый — весь пятнами изошёл. Мерзкое зрелище! И он явно стыдится этого. Он что-то вроде метиса, и окрас шкуры у него неоднородный, а не смешанный. Я слышал о таких вещах и раньше. И, как каждый может видеть, у лошадей это обычное дело!

— Да и ржал он, как кобыла!

Глава IV

Интервью мистера Касса

Мной было потрачено столько времени на подробное описание обстоятельств появления танственного незнакомца только затем, чтобы объяснить скандальное любопытство и вал слухов, сопровождавших это событие. Читателю в конце концов должно быть понятно, с кем и чем он имеет дело! Что же касаемо его пребывания в гостинице до дня клубного праздника, то об этом нам почти нечего сказать, не говоря уж о том, чтобы останавливаться на этом. Дело, разумеется не обходилось стычками, которые постоянно происходили между миссис Холл и постояльцем на почве хозяйственных дел, и надо признать, что из этих битв постоялец всегда выходил победителем, после каждого казуса предлагая всё большую компенсацию в виде звонкой монеты. Так продолжалось до конца апреля, когда стали проявляться признаки его безденежья. Холл открыто недолюбливал его, выражая своё презрение тем, что всячески избегал с ним разговоров и встреч. Он постоянно говорил жене, что следовало бы поскорее избавиться от такого подарка судьбы, но ничего не делал для этого.

В церковь постоялец не ходил вовсе, и никакой разницы между воскресными днями и буднями у него не существовало. И посему никакой разницы в том, как он одевался в праздники и будни у него не наблюдалось. По наблюдениям миссис Холл, работал он всегда мало и нерегулярно. Порой он с раннего утра уже был на ногах и подолгу работал в холле гостиницы, а порой о его присутствии почти ничего не свидетельствовало, тогда он вставал поздно, бесцельно бродил по комнате, что-то недовольно бурчал себе под нос, постоянно дымил трубкой или недвижно сидел в кресле, грея ноги у камина. С миром же он практически никогда не общался. Никому бы и в голову не пришло предугадывать его настроение, настолько оно было изменчивым. По большей части он находился в нервном, раздражённом и неустойчивом состоянии, изредка впадая в припадки почти животного, звериного гнева, и тогда он швырял, ломал и курочил всё, что попадалось ему под руку. Все уже знали, что постоялец не выходит из состояния крайнего возбуждения, и ожидать от него можно всего, чего угодно. Хозяйка всё чаще слышала, что он то вполголоса, то переходя на крик, то затихая, заговаривает уже сам собой, но так нечленораздельно, что понять было ничего невозможно, даже прп том, что она буквально впивалась в дверь ухом!

Чаще всего днём он сидел дома, не высовывая носа за дверь, и его видели днём на улице только несколько раз. В основном, его прогулки начинались вместе с сумерками, и о этих прогулках можно было сказать только то, что гулял ли он в саду, на улице или отправлялся в поля и лес, стояла ли теплынь или подмораживало лужи, он всегда был категорически укутан с ног до головы, и ни йоты его тела невозможно было увидеть. К этому можно добавить, что с известного времени незнакомец полюбил походы в горы и там всегда избирал самые уединнённые, нелюдимые места и тропы, затенённые густыми кронами дубов или отделённые насыпями и оврагами.

Его огромные, почти чёрные очки и жуткая, всегда забинтованная физиономия, к тому же затенённая обвисшими полями шляпы, часто пугали даже видавших виды возвращавшихся с работе на шахте рабочих, а сам уже известный нам Тедди Хемфри, как-то раз в неурочье вывернувшись около десяти часов из таверны «Красный Камзол» в изрядном подпитии, чуть не помер от страха, увидев во тьме удивительно похожую на череп забинтованную голову постояльца. Видать, в тот момент постоялец проветривал голову и гулял без шляпы, зажав её в руке. Родители старались оградить своих детей от встречи с ним, но если младенцам не везло, и они в сумерках хоть раз видели его, потом их долго мучили кошмарные сновидения. Более взрослые мальчишки видеть его не могли и старались обходить стороной. Он платил им той же монетой, и страстно их ненавидел. Трудно сказать, кто из них ненавидел сильнее — мальчишки его или он мальчишек, но понятно, что чувства в данном случае был взаимными, и во временем взаимная неприязнь только возрастала.

Стоит ли удивляться, что таинственные незнакомец, невесть как попавший в посёлок и обладавший таким странным обликом и манерами, вызвал настоящую волну слухов, пересудов, смущения, интереса и ненависти? Во всяком случае, благодаря этому странному поселенцу, у жителей Айпина теперь постоянно были темы для разговоров и сплетен. Мнения по этому поводу у жителей всегда были полярны. Больше всего всех интересовали занятия страшного человека, и тут было столько же теорий, сколько людей. Одни говорили, что этоскрывшийся от закона преступник, другие почитали его сошедшим с ума чудаком, и лишь миссис Холл обладала целостным взглядом на проблему, и когда её в очередной раз начинали допрашивать относительно занятий неизвестного, напускала таинственного туману и с придыханием говорила, что он занимается «Эксклюзивными научными исследованиями» и «Экспериментами», но последнее слово произносила как-то не особенно уверенно, как бы боясь поскользнуться и угодить ногой во что-нибудь малоприятное. Но стоило какому-нибудь тёмному, необразованному простолюдину потребовать у неё объяснений, как она тушевалась, и тогда, теряя ореол научного превосходства, начинала распространяться про «разные поразительные открытия», которые якобы кучей лежат в предбаннике комнаты её удивительно-гениального постояльца. Миссис Холл не стеснялась домысливать удивительную историю её постояльца, и своих в россказнях покрывала её аурой романтического флёра. Мол, с достойным и талантливым человеком некогда случилась большая беда, во время эксперимента разбрызгалась какая-то вонючая субстанция, может быть, кислота, которая обожгла руки и лицо учёного, кожа его лица выгорела и поменяла цвет, и теперь этот достойный и стыдливый человек вынужден ввиду своей чувствительности скрывать уродство за бинтами и повязками, платырями и темнотой. Это, конечно, доставляет ему массу неудобств, а также неизбежные физические и моральные страдания, но он ничего не может изменить в своём положении и вынужден жить так, как у него выходит. Так что перед нами обычный и весьма распространённый случай, когда человек из-за изменения своей внешности вынужден стыдиться и избегать человеческого общества, предпочитая ему прискорбное одиночество и уединение. Однако, как ни старалась мисис Холл создать благоприятную версию затворничества её постояльца, рисуя красивые, трагические картины, по городу упорно ползли слухи о том, что в доме миссис Холл скрывается какой-то знаменитый преступник, скрывающийся от правосудия и полиции и вынужденный не афишировать своё лицо всеми этими причудливыми нарядами и скверными повадками.

Удивительно, и тут мы должны усомниться в здравом уме мистера Хамфри, эта мысль только спустя немалое время проникла в его обширную черепную коробку, но единожды внезапно попав в это тёмное, непроветриваемое пространство, сразу потрясла его воображение. Единственное, что охлаждало горячечные картины грядущих кровавых убийств и преступлений, было то, что всё это время городок продолжал жить своей обычной, мирной жизнью, без кровавых происшествий, убийств и погромов, несмотря на фигуру странного затворника, каждый день одиноко пробиравшегося по тёмным улицам с абсолютно закрытым лицом.

Город по прежнему был тишайшим, и жить в нём было одно сплошное удовольствие.

Приятель мистера Хамфри — учитель мистер Голд придерживался другой криминальной теории. Она состояла в том, что таинственный незнакомец, уединившийся в чертогах мистера и миссис Холл, на деле был, страшно подумать, социалистом, анархистом и бомбистом, приехавшим из России, а уединился он, дабы в таком творческом угаре и уединении разрабатывать всё более убийственные виды взрывчатки и мин. Это открытие, упавшее Ньютоновым яблоком на голову несчастного учителя во время урока химии, где он объяснял свойства селитры, угля, целлюлозы и серы, повергло мистера Голда в шок, и он в тот же день решил начать незаметно следить за подозрительным типом и его тайными террористическими ужимками. Миссия сыщика окрыляла бедного учителя и сводилась к тому, что он бродил по городу неподалёку от убежища незнакомца, изображая из себя прогуливающегося джентльмена, и трудолюбиво высспрашивал о нём всех, кто встречался по пути, и почти наверняка никогда не видел. Естественно, можно только представить, какие россказни приходилось ему слышать об этом уникальном человеке, и что творилось при этом в голове у бедного учителя. Но учитель был всё-таки слишком добродетельным и тихим человеком, чтобы прилюдно ударить в народный набат. Всё-таки, он был стопроцентным англичанином, и будучи им, и не имея никаких веских доказательств чужой преступности, вынужден был полагаться на пошлую презумпцию невиновности и поправку Морта Вингля.

В общем, сколько ни старался учитель Голд выведать замыслы постояльца гостиницы, у него так и не получилось ничего узнать, и к своей затее слежки он скоро порядком охладел.

Другой версии придерживался старый приятель мистера Хамфри — мистер Ференсайд, который считал постояльца гостиницы «пегим хромоногом», «пятнистым уродом» или что-то в таком роде. Это была более сложная по структуре теория, тоже с элементами тайного заговора, но с элементарными, воистину дурацкими выводами.

Сайлас Дэрган, напротив, считал, что уродство клиента Холлов настолько зашкварное и зашкаливающее, что его следовало бы вывести на чистую воду и показывать на городских ярмарках за деньги, отчего любой организатор такой деятельности мог бы жестоко разбогатеть и прославиться на весь мир публикациями в журнале «Пионер-Естесствоиспытатель».

Развивая свою теориию на воскресных теологических диспутах вцеркви святого Одристияр, он многократно спекулировал грубыми теологическими постулатами и доводами, приводя в пример какого-то неизвестного библейского святого, которому пришла в голову мысль зарыть свой талант в землю. История эта была столь страшная, (как, впрочем, и почти все истории из Библии), что она вселила в публику новую волну страха, сомнений и неизбежного душевного смятения по поводу судеб незабвенного отечества. Хотя ни у кого из обитателей городка Айпинга отродясь не было никаких талантов, кроме таланта наушничества и подлога, обитатели не хотели терять и закапывать в землю даже то, чего ни у кого из них никогда не водилось!

Была категория горожан, счевшая загадочного постояльца просто тихо-помешанным, сбежавшим из психиатрической клиники и теперь скрывающегося от поимки полицией и санитарами. Это был самый всеобъемлющий взгляд на проблему, ибо по сути в нём объединялись все имеющиеся версии.

Надо признать, что не всё население Айпинга состояло из столь цельных и идеально сформированных воспитанием натур, которые были вы состоянии составить цельные теории относительно чьей-либо преступности или психического состояния друг друга, и многие жители пребывали в разжиженном состоянии нескончаемых колебаний, сомнений и поисков, не зная, чью сторону принять. Если на них начинал нажимать какой-нибкудь сумасшедший проповедник, они склонялись к выводу, что в номере гостиницы скрывается преступник, а если к ним обращался очередной коррупционер из городской управы, они сразу начинали склоняться к тому, что забинтованное двуногое — из гостиницы — просто тихий, беззлобивый сумасшедший, сбежавший из Бедлама, и сначала скрывавшийся в Шервудском лесу на огромном дубе под видом повёрнутого мозгами Робин Гуда, а теперь обретшим тихую монашескую келью в имении супругов Холлов. Ни для кого из них не было секретом, что разбойники, вышедшие в отставку, на старости лет часто кончают жизнь патентованными святыми.

Одно можно сказать со всей уверенностью — жители Сассекса, никогда не уличённые в чрезмерной любви к разным суевериям, и смело пинавшие любую пересекавшую их путь чёрную кошку, на сей раз были замечены и вовлечены в рапутывание этой чрезвычайно запущенной шарады. Подобно мухе, влипшейв мёд, они погрузились в раздумья о сверхъестесственной природе пришельца, находя всё новые и новые подтверждения и доказательства своих фантастических теорий. Сплетни — очень заразительная забава! Никто уже не помнил тех времён, когда постоялец был никому не интересен, кроме двух женщин сложной судьбы и бальзаковского возраста. Теперь о нём были наслышаны все.

Надо заметить, что при обилии научных и псевдо-научных версий относительно наполнения таинственного постояльца, все их распространители испытывали к объекту своих интересов откровенную враждебность, презрение и даже отвращение. Разъединённые версиями происхождения поселкового монстра, все граждане были едины в своём осуждении его. Сам постоялец всё время подкидывал горючую смесь предположений и фантазий в печь слухов и неприязни, проявляя к жителям такое равнодушие и презрение, что они онемевали и единственно, что могли — проводить его долгим недоумевающим взглядом. Он был слишком взрывным, слишком странным, слишком дерзким в высказываниях, слишком резким, нетерпимым к чужим разговорам, чтобы вызвать хоть у кого уважительное отношение. Стоило только увидеть начало разговора с ним, когда он начинал свирепо жестикулировать, орать вголос и заламывать руки, как в душу собеседника закрадывалось презрение и страх. Когда до собеседника достигали слухи о его вечно запертом на все замки жилье, всегда наглухо опущенных тёмных шторах, привычке всегда находиться во мраке и тушить все лампы в радиусе ста миль, его загадочных ночных прогулках, о его стремительном выныривании из тумана и попытках испугать любого зазевавшегося ночного путника, когда человек видел спутанную, стремительную походку этого персонажа и слышал невнятные обрывки его фраз, когда он выкрикивал или бормотал невесть что, не желая вступать ни в какие разговоры со встреченными, мелкие детали этой человеческой мозаики начинали складываться в общую картину преступности или безумия. В итоге его ненавидели практически все в округе! И это одинокое существо, кажется, совершенно недооценивало скрытое и замаскированное внешним спокойствием, внутреннее состояние сообщества, готового тихо, с ласковойулыбкой и нежным лепетом уст сожрать любого отличного от них! Никто не собирался считаться с чужими странностями, тем более никому и в голову не пришло бы терпеть такие извращения человеческогй природы, как этот странный тип.

Когда в густом вечернем мраке появлялся таинственный незнакомец, идущие навстречу или переходили на другую сторону улицы, или отворачивали головы, или старались посторониться, а местные юмористы тут же вздымали воротники, вжимали куриные шеи, заворачивали лица в шарфы, натягивали шляпына глаза и тревожно оглядываясь и похохатывая, следовали за ним, зло пародируя иго спутанную, смешную походку.

Между этими основными группами были колеблющиеся и соглашатели. У жителей Сассекса мало суеверий, и только после событий начала апреля в деревне впервые заговорили о сверхъестественном. Даже тогда в это верили только женщины. Но что бы они о нем ни думали, жители Айпинга в целом были едины в том, что он им не нравился. Его раздражительность, которая, возможно, была понятна городскому умнику, была удивительной для этих тихих жителей Сассекса. Неистовая жестикуляция, которую они время от времени заставали врасплох, стремительный бег с наступлением темноты, заставлявший его прятаться за тихими уголками, нечеловеческие удары дубинкой по всем проявлениям любопытства, тяга к сумеркам, заставлявшая закрывать двери, опускать шторы, гасить свечи и лампы — кто мог бы согласны с тем, что происходит? Они расступались, когда он проходил по деревне, а когда он проходил мимо, молодые юмористы поднимали воротники пальто и опускали поля шляп и нервно вышагивали за ним, подражая его оккультной манере держаться. В то время была популярна песня под названием «Страшный Человек». Мисс Стэтчелл спела её на классном благотворительном концерте, сбор от которого шёл на покупку церковных светильников и свечей, и с тех пор, когда деревенские собирались вместе и поблизости появлялся незнакомец, они начинали хором насвистывать такты этой мелодии, сначала тихо, а потом всё громче. Маленькие дети, допоздна загулявшиеся на улице, кричали ему вслед: «Страшный Человек!» — и убегали в трепетном восторге. Касс, врач общей практики, просто сгорал от любопытства. Бинты вызвали у него профессиональный интерес, а сообщение о тысяче и одном флаконе — завистливое уважение. Весь апрель и май он жаждал возможности встретиться и поговорить с незнакомцем, и наконец, ближе к Троицыну Дню, он не выдержал и в качестве предлога решил использовать подписной лист для сбора в пользу деревенской медсестры. Он был удивлен, обнаружив, что мистер Холл даже не знает имени своего гостя.

— Он называл имя, — сказала миссис Холл. Холл (утверждение, которое было совершенно необоснованным) — но я так толком и не расслышала его! Она подумала, что было бы глупо признаться в том, что не знаешь имени своего клиента.

Касс постучал в дверь гостиной и вошёл. Миссис Холл не могла отказатьсебе в удовольствии подслушать их разговор. Изнутри послышались довольно громкие проклятия.

— Простите за вторжение, — вежливо сказал Касс, а затем дверь закрылась, отрезав миссис Холл от остальной части разговора. В течение следующих десяти минут она слышала приглушенные голоса, затем возглас удивления, топот ног, отодвинутый стул, взрыв смеха, быстрые шаги к двери, и появился Касс, его лицо было белым, глаза смотрели через плечо. Он оставил дверь за собой открытой и, не глядя на хозяйку, пересёк холл и стрелой спустился по ступенькам, а потом она услышала, как он торопливо зашагал по дорожке. Он держал шляпу в руке. Она стояла за дверью, глядя на открытую дверь гостиной. Затем она услышала тихий смех незнакомца, а затем его шаги раздались в другом конце комнаты. С того места, где она стояла, она не могла видеть его лица. Дверь гостиной хлопнула, и в доме снова воцарилась тишина. Касс отправился прямиком в деревню, к Бантингу, викарию.

— Скажите, я похож на сумасшедшего? — резко спросил Касс, войдя в маленький обшарпанный кабинет викария, — Я похож на сумасшедшего? — повторило н вопрос.

— Что случилось? — спросил викарий, кладя окаменелость аммонита на разрозненные листы своей будущей проповеди.

— Тот парень в гостинице…

— Ну?

— Дай мне чего-нибудь выпить, — сказал Касс и сел. Когда его нервы немного успокоились с помощью бокала дешёвого хереса — единственного напитка, который был доступен доброму викарию, — он рассказал ему о только что состоявшемся собеседовании.

— Вошел, — выдохнул он, — и начал требовать пожертвования в Фонд помощи медсестрам… Когда я вошёл, он засунул руки в карманы и неуклюже опустился на стул. Фыркнул. Я сказал ему, что слышал, будто он интересуется наукой. Он согласился. Снова фыркнул. Всё время шмыгал носом, очевидно, недавно подхватил какую-то адскую простуду. Неудивительно, что он так закутался! Я развил идею с медсестрой и все это время держал ухо востро. Там повсюду бутылочки с разными химикатами. Весы, пробирки на подставках и запах примулы вечерней.

Я спросил, подпишется ли он? Он сказал, что подумает. Я прямо спросил его, занимается ли он какими-либо научными исследованиями? Он сказал, что занимается. Долго ли он занимается исследованиями? Тут он совсем рассвирипел…

«Чертовски долго занимаюсь!» — сказал он, так сказать, как будто выплюнув изо рта пробку.

«О!» — сказал я. И тут он выплеснул обиду.

Этот человек просто кипел, и мой вопрос вывел его из себя. Ему выписали рецепт, самый ценный рецепт, но он не сказал, для чего.

«Это было лекарство?» — спросил я.

«Черт возьми! Что вам нужно?» — рявкнул он. Я извинился. Он с достоинством шмыгнул носом и кашлянул. Он продолжил. Прочитал рецепт. Там было пять каких-то ингредиентов. Он перечислил их, потом он бросил бумагу на стол, повернул голову. Порыв ветра из окна взвихрил бумагу. Свист, шуршание. Потом он сказал, что всегда работал в комнате с открытым камином. Я увидел вспышку, и рецепт пыхнул и устремился по дымоходу. Он бросился к камину как раз в тот момент, когда рецепт полетел в дымоход. И вот! Как раз в этот момент, чтобы проиллюстрировать свой рассказ, он безнадёжно махнул рукой…

— Ну?

— Вижу — руки нет — только пустой рукав. Господи! Я подумал, что у меня бред, что это за уродство такое? У него, наверное, деревянная рука была, протез, и он его снял. Потом я подумал, что в этом есть что-то странное. Какого черта у него рукав не застегнут, если в нём ничего нет? Говорю вам, в рукаве у него ничего не было. В нём ничего не было, вплоть до сустава. Я мог видеть его руку до локтя, и сквозь прореху в ткани пробивался слабый свет. «Боже милостивый!» Я замер, не зная, что сказать. Потом он остановился и замер. Уставился на меня своими чёрными очочками, а потом глянул на свой рукав…

— Ну, и что?

— Ну, и всё!

— Он не произнёс ни слова, только сверкнул очками и быстро сунул рукав обратно в карман.

«Кажется, мы остановились на том, что рецепт сгорел, не так ли?» Вопросительный кашель.

«Как, черт возьми, — сказал я, — ты можешь двигать пустым рукавом?»

«Пустым рукавом?»

«Да, — сказал я, — пустым рукавом».

«Это пустой рукав, не так ли? Вы видели, что это был пустой рукав?»

Он тут же встал. Я тоже встал. Он подошел ко мне в три медленных шага и остановился совсем близко. Злобно фыркнул. Я и глазом не моргнул, хотя, будь я проклят, если вид этого перевязанного чудища и этих чёрных окуляров недостаточно, чтобы хоть кого напугать до смерти, тем более когда такое спокойно идёт на тебя.

«Вы сказали, что рукав пустой?» — снова спросил он.

«Конечно», — отвечаю. Когда человек с открытым лицом, без очков, смотрит на тебя и молчит, тебе поневоле хочется царапаться. Затем очень тихо он снова вытащил рукав из кармана и протянул мне обшлаг, как будто хотел показать его снова. Он делал это очень, очень медленно. Я посмотрел на этот чёртов обшлаг. Казалось, прошла целая вечность.

«Ну и что?» — спросил я, в горле у меня стоял ком, — В этом нет ничего особенного».

Я должен был что-то сказать. Мне стало страшно. Я мог заглянуть прямо в этот рукав. Он протягивал его прямо к моим глазам, медленно — медленно — вот так — пока манжета не оказалась в шести дюймах от моего лица. Странно видеть, как пустой рукав вот так медленно приближается к тебе! А потом — «Ну и что?» Что-то на ощупь очень похожее на палец — ущипнуло меня за нос».

Бантинг расхохотался.

— Там ничего не было! — воскликнул Касс, и на слове «там» его голос сорвался на визг, — Вам хорошо смеяться, но я говорю вам, что был так поражен, что сильно ударил его по манжету, развернулся и выбежал из комнаты, оставив его одного.

Ругань прекратилась. В искренности паники Касса не было сомнений. Он беспомощно отвернулся и выпил второй бокал очень плохого шерри, приготовленного добрым викарием.

— Когда я ударил его по манжете, — сказал Касс, — уверяю вас, это было все равно что ударить по руке. А руки-то и не было! Там не было и следа руки!

Мистер Бантинг задумался. Он подозрительно посмотрел на Касса.

— Это в высшей степени примечательная история! — сказал он. Вид у него был очень озабоченный и серьезный,

— Это действительно, странно… — сказал мистер Бантинг с видом деловго судьи, — В высшей степени примечательная, если не сказать больше, история».

Глава V

Кража со взломом в доме священника

Сведения о краже со взломом в доме викария стали известны нам главным образом благодаря викарию и его жене. Это произошло в предрассветные часы Белого понедельника, дня, посвященного в Айпинге ежегодным клубным празднествам. Миссис Бантинг, по-видимому, внезапно проснулась в предрассветной тишине, и ей показалось, что дверь их спальни открылась и тотчас закрылась. Сначала она не стала будить мужа, а села в постели и прислушалась. Затем она отчетливо услышала топот босых ног, доносившийся из соседней гардеробной, шаги раздавались в коридоре у лестницы. Убедившись в этом, она как можно тише разбудила преподобного мистера Бантинга. Он не стал зажигать свет, но, надев очки, криво нацепив её ночной халат и домашние тапочки, на цыпочках, как можно тише вышел на лестничную площадку, и замер, прислушиваясь. Он совершенно отчетливо услышал, как кто-то возится внизу, вороша бумаги в ящике, елозит за его рабочим столом, а затем громко чихнул. После этого Байтинг вернулся в свою спальню, вооружился самым очевидным для мирного английского дома оружием — смоляной кочергой — и спустился по лестнице так бесшумно, как только мог. Миссис Бантинг тоже выскочила на лестничную площадку. Было около четырех часов утра, и кромешная тьма уже рассеивалась. В холле слабо мерцал свет, но дверной проём кабинета зиял непроницаемой тьмой. Всё было тихо, если не считать слабого скрипа ступенек под шагами мистера Бантинга и легкого движения воздуха и скрипов в кабинете. Затем что-то щёлкнуло, ящик стола резко открылся, и послышался неясный шорох бумаг. Затем раздалось проклятие, чиркнула спичка, и кабинет залил призрачный жёлтый свет. Бантинг был уже в холле и через щель в двери мог видеть письменный стол, выдвинутый ящик и горящую свечу на столе. Но грабителя он так и не увидел. Он стоял в холле, не зная, что делать, а миссис Бантинг с бледным и сосредоточенным лицом медленно, как привидение, спускалась за ним по лестнице. Одна вещь поддерживала мужество мистера Бантинга — уверенность в том, что этот грабитель несомненно жил в деревне. Они услышали звон монет и поняли, что грабитель нашёл их домашнюю заначку — на круг каких-то два фунта десять шиллингов в полусоверенах. Услышав этот звук, мистер Бантинг ощутил свою готовность к резким действиям. Крепко сжав кочергу, он ворвался в комнату, за ним по пятам следовала миссис Бантинг, одетая в его халат.

— Сдавайся! Кто бы ты ни был, сдавайся! — яростно крикнул мистер Бантинг, а затем в изумлении остановился. Ответа не последовало. Было очевидно, в комнате никого нет. И всё же уверенность двоих в том, что в тот самый момент они услышали, как кто-то движется в комнате, переросла в уверенность. Наверное, с полминуты они стояли, разинув рты, потом переглянулись ошалело, затем миссис Бантинг пересекла комнату и пугливо заглянула за ширму, а мистер Бантинг, повинуясь сходному порыву, полез под стол. Затем миссис Бантинг отдернула занавески на окнах, а мистер Бантинг заглянул в дымоход и стал тыкать его кочергой. Затем миссис Бантинг внимательно осмотрела корзину для бумаг, а мистер Бантинг открыл крышку ведерка для угля. Затем они остановились и снова вопросительно посмотрели друг на друга.

— Я бы мог поклясться… — сказал мистер Бантинг, — Свеча! — добавил мистер он, — Кто зажег свечу?

— Ящик! — крикнула миссис Бантинг, как раненая птица, — Деньги исчезли! Наши деньги!

Они бросились к двери.

— Из всех странных происшествий это…

В коридоре кто-то громко чихнул и сплюнул. Они выбежали, и в этот момент хлопнула кухонная дверь.

— Неси свечу! — крикнул мистер Бантинг и пошёл впереди. Они оба услышали звук поспешно отодвигаемых засовов. Когда хозяин открыл кухонную дверь, то увидел через судомойню, что задняя дверь как раз открывается, и в слабом свете раннего рассвета видны темные очертания сада за ней. Он был уверен, что через дверь никто не выбегал. Дверь открылась, постояла с минуту открытой, а затем с гробовым грохотом закрылась. В этот момент свеча, которую миссис Бантинг принесла из кабинета, затрепетала и вспыхнула. Прошла минута или даже больше, прежде чем они решились войти в кухню. Там было пусто. Они снова заперли заднюю дверь, тщательно осмотрели кухню, кладовую и судомойню и, наконец, спустились в подвал. В доме не оказалось ни души, как они ни старались. Рассвет застал викария и его жену, маленькую парочку в причудливых костюмах, всё ещё любующихся своим домом и роящихся в шкафах и ящиках на первом этаже при чахлом свете оплывающей свечи.

Глава VI

Мебель Сбесилась

И вот случилось так, что рано утром в Белый понедельник, перед тем как Милли отправилась на охоту, мистер и миссис Холл встали и бесшумно спустились в подвал. Их бизнес носил частный характер и был накрепко связан с удельным весом и качеством их пива. Едва они вошли в погреб, как миссис Холл обнаружила, что забыла принести вниз бутылку сарсапариллы из их спальни. Поскольку она была экспертом и главным исполнителем в этом деле, мистер Холл, как и следовало ожидать, поднялся для этого наверх. На лестничной площадке он с удивлением увидел, что дверь в комнату незнакомца приоткрыта. Он прошёл в свою комнату и нашёл бутылку, как ему было приказано. Но, вернувшись с бутылкой, он заметил, что засовы на входной двери отодвинуты, что на самом деле дверь теперь держится просто на защёлке. В голове у него мелькнула странная мысль, и в порыве вдохновения он связал комнату незнакомца наверху с предположениями мистера Тедди Хенфри. Он отчетливо помнил, как держал свечу, пока миссис Холл закрывала эти двери на ночь. При виде этого зрелища он остановился, как вкопанный, разинул рот, затем, так и не бросив бутылки, снова суетливо поднялся наверх. Он постучал в дверь незнакомца. Ответа не последовало. Он постучал ещё раз, затем широко распахнул дверь ногой и вошёл. Все было так, как он и предполагал. Кровать, как и вся комната, были пусты. И, что было еще более странным, даже для его проницательного ума, на стуле в спальне и вдоль спинки кровати была разбросана одежда, единственная одежда, насколько он знал, и бинты их гостя. Его большая широкополая шляпа тоже небрежно висела на спинке кровати. Стоя там, Холл услышал голос своей жены, доносившийся из глубины подвала, с тем быстрым и захлёбывающимся произношением и вопросительной интонацией, норовящей взмыть на самую высокую ноту, с помощью которой сельский житель Западного Суссекса обычно выражает свое нетерпение и гнев.

— Джордж! У тебя есть волшебная палочка?

С этими словами он повернулся и поспешил к ней.

— Дженни! — воззвал он слабым голосом, люто перегнувшись через перила лестницы, ведущей в подвал, — Хенфри сказал правду! В твоей комнате его нет! Нет! И входная дверь заперта на засов! Где он?

Сначала миссис Холл ничего не поняла из его спутанного, горячечного бреда, она часто не понимала речи мужа даже в его нормальном состоянии, а когда поняла, решила сама осмотреть пустую комнату. Холл, с зажатой в руке бутылкой, как настоящий боец и защитник, пошёл впереди.

— Если его там нет, — сказал он, — значит, он где-то рядом! Прячется, падла! И что же тогда делать голому, если не прятаться где-то рядом? Очень странное дело! Эксклюзия какая-то перманетная!

Когда они поднимались по лестнице из подвала, им обоим, как было установлено впоследствии, показалось, что они услышали, как открылась и хлопнула входная дверь, но, увидев, что она закрыта, а там никого нет, ни один из них не сказал другому ни слова об этом в тот момент. Можно сказать, они не обратили на это внимания. Миссис Холл обогнала мужа в коридоре и первой побежала наверх. На лестнице кто-то чихнул. Холлу, который шёл на шесть ступенек позади, показалось, что он услышал, что чихнула она. Ей, поднимавшейся первой, наоборот, показалось, что это чихнул Холл. Она распахнула дверь и остановилась, оглядывая комнату.

— В жизни своей не видывала ничего чуднее! — всплеснула руками хозяйка. Тут она услышала сопение, как ей показалось, у себя за спиной, и, обернувшись, с удивлением увидела Холла в дюжине футов от себя, на верхней ступеньке лестницы. Но в следующее мгновение он был рядом с ней. Она наклонилась вперед и положила руку на подушку, а затем под одежду.

— Замерз! — сказала она, — Он уже час, если не больше, на ногах!

Как только она это сделала, произошло нечто совершенно невероятное. Постельное белье собралось в комок, внезапно взметнулось вверх, образовав нечто вроде козырька, а затем перелетело через нижнюю перекладину. Это было так, словно чья-то рука схватила его посередине и отбросила в сторону. Сразу же после этого шляпа незнакомца соскочила со столбика кровати, описала в воздухе большую часть круга, а затем полетела прямо в лицо миссис Холл. Затем так же быстро губка с умывальника полетела вниз, и тут стул, небрежно отшвырнув в сторону пиджак и брюки незнакомца и сухо рассмеявшись голосом, удивительно схожим с голосом незнакомца, повернулся всеми четырьмя ножками к миссис Холл, казалось, нацелился в неё и через мгновение с силой бросился на неё. Она вскрикнула и повернулась, а затем ножки стула мягко, но твердо уперлись ей в спину и вытолкнули её и Холла из комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась и тут жже была заперта кем-то изнутри. На мгновение показалось, что стул и кровать исполняют какой-то триумфальный танец, а затем внезапно все стихло. Миссис Холл осталась на лестничной площадке почти в обморочном состоянии висеть на руках у мистера Холла. Мистеру Холлу и Милли, которую разбудил её тревожный крик, с огромным трудом удалось отвести её вниз и применить обычные в таких случаях общеукрепляющие средства.

— Это духи! — сказала миссис Холл, — Это всё эти чёртовы химикаты! Кажется, здесь пахнет корицей!. Я читал в газетах об этих духах! Они не оставят в покое! Столы и стулья прыгают и танцуют, как бешеные…

— Выпей еще капельку, Дженни! — ласково сказал Холл, — Это тебя успокоит!

— Заприте его! — сказала миссис Холл, — Не позволяйте ему больше входить. Я почти догадалась, о, я могла бы догадаться и раньше! С этими выпученными глазами и забинтованной головой, о-о, и, прошу заметить, он никогда не ходил в церковь по воскресеньям! Дьявол караулит праведных! И всё это хозяйство в бутылках — больше, чем любому аптекарю удавалось иметь! О-у! Он вдул свои специи и химикаты в мебель… Мои книжные полки сглазили и растлили! Теперь всё испорчено! О! Моя старая добрая мебель! То, ради чего я жила! Самое святое, что я видела в мире! Это было то самое кресло, на котором сидела моя бедная дорогая мамочка, когда я была совсем маленькой девчулей! Оно было прекрасно, как день творения! О, моё милое, незабвенное креслице! Что они с тобой сделали? Подумать только, теперь это кресло может взбеситься и восстать против меня! Оно меня съест!

— Еще капельку, Дженни! — твердил Холл, — Пей! Пей! У тебя совсем расстроены нервы! Ложись! Поставь ножки козликом!

Они отправили Милли к соседу, через дорогу. В лучах золотистого пятичасового Солнца она стремительно побежала будить мистера Сэнди Уоджерса, кузнеца.

Тот, услышав в пол-уха, завёлся с пол-оборота.

— Мистер Холл благодарит вас за ваше милосердие и заботу! Не зайдете ли мистер Уоджерс? Что-то случилось с вашей мебелью наверху, она ведёт себя совершенно необыкновенно!

Он был знающим человеком, этот мистер Уоджерс, и очень находчивым. Он серьезно отнёсся к делу. По мнению мистера Сэнди Уоджерса, «если дело касалось колдовства, то эта рука была навеки проклята господом»… Да! Тут дело серьёзное, подковы не помогут! Он пришёл очень обеспокоенный, сдвинув брови и перекосив рот. Они хотели, чтобы он побыстрее проводил их наверх, в комнату, но он, похоже, никуда не торопился. Он предпочел поговорить в коридоре. Ученик Хакстера вышёл и начал открывать ставни своей табачной лавки. Его тут же пригласили присоединиться к общей дискуссии. Мистер Хакстер, естественно, присоединился к ней и в течение нескольких минут проявлялневиданную активность в поиске версий. Англосаксонский гений парламентского правления в полную силу проявил себя и здесь — было много разговоров и никаких решительных действий.

— Давайте сначала поработаем с фактами! — настаивал мистер Сэнди Уоджерс, — Давайте подумаем головой! Я уверен, что мы поступим совершенно правильно, если взломаем дверь! Раз — и всё! Дверь, в которую вы ломитесь, всегда открыта для взлома, но вы никак не сможете запереть дверь, если она качественно взломана…

Эта сложная мысль требовала веков обдумывания, и её пришлось отложить до лучших времён.

И вдруг, что самое удивительное, дверь комнаты наверху открылась сама по себе, и, когда они в изумлении посмотрели вверх, все увидели спускающуюся по лестнице закутанную до бровей фигуру незнакомца, который смотрел ещё более мрачно и безучастно, чем когда-либо, зверски поблёскивая своими непомерно большими голубыми стеклянными глазами. Он спускался неуклюже и медленно, всё время оглядываясь и махая рукой. Он прошел по коридору, вглядываясь в полумрак, затем остановился.

— Смотрите сюда! — гневно рявкнул он, и они проследили за направлением его пальца в перчатке и увидели бутылку сарсапариллы, стоявшую у самой двери погреба. Затем он вошёл в гостиную и внезапно, быстро и злобно пушечным ударом захлопнул дверь, прямо у них перед носом. Никто не произнёс ни слова, пока не затихли последние отзвуки громового удара. Они уставились друг на друга.

— Да это просто дно ада! — взорвался мистер Уоджерс, оставив альтернативу недовысказанной, — Что вы медлите? Я бы зашёл и прямо спросил его об этом, — Уоджерс теперь обращался к мистеру Холлу, — Я бы потребовал объяснений!

Однако для того, чтобы прийти в себя и приступить к воплощению великого плана, тревовалось некоторое время. Наконец муж домовладелицы дошёл до такого состояния, что смог здраво соображать. Он вздыбился, махнул рукой и постучал, не получив никакого отзыва, сам открыл дверь и произнес только: «Извините…»

Ответ не замедлил себя ждать!

— Убирайся к дьяволу, чёртов мерзавец! — заорал незнакомец таким громким голосом, что в округе зазвенели стёкла, — Закрой за собой дверь, мразота!

На этом короткая аудиенция закончилась.

Глава VII

Разоблачение Незнакомца

Незнакомец вошёл в маленькую гостиную «Кареты и Кобылы» около половины шестого утра и оставался там почти до полудня, опустив шторы и закрыв дверь, и никто, после истории с Холлом, даже не осмеливался приблизиться к нему.

Все это время он, должно быть, постился. Он трижды позвонил в колокольчик, на третий раз призывно, яростно и непрерывно, но никто ему не ответил.

— Какая чертовщина! Есть тут кто-нибудь? — выпалил он.

— Вот уж воистину, он и его «идите к дьяволу» работает! — сказала миссис Холл.

Вскоре до них дошел неверный слух о краже со взломом в доме священника, и они сложили два и два. Холл с помощью Уоджерса отправился на поиски мистера Шаклфорта, мирового судьи, и посоветовался с ним. Никто не осмелился подняться наверх. Чем занимался незнакомец, неизвестно. Время от времени он принимался яростно расхаживать взад и вперёд, и дважды раздавались гнусные проклятия, рвались бумаги и с силой о стены бились бутыли. Небольшая группа испуганных, но любопытных зевак увеличилась. Какие-то сомнительные личности бродили под окнами гостиницы и вставали на цыпочки, пытаясь заглянуть в комнаты. Госпожа Хакстер была тут как тут. Несколько весёлых молодых людей, щеголявших в чёрных пиджаках и бумажных галстуках пикейного цвета — был Белый Понедельник — присоединились к группе, задавая сбивчивые вопросы и вихляясь. Юный Арчи Харкер отличился тем, что пошёл во двор и попытался залкзть по сточной трубе до окна второго этажа. Он ничего не мог разглядеть, но дулся и давал основания предполагать, что всё видит насквозь, и вскоре к нему присоединились другие молодые люди из Айпинга, которым тоже хотелось научиться лазить по деревьям, как их недалёким предкам. Это был самый прекрасный из всех возможных Белых Понедельников, и дальше по деревенской улице выстроился ряд из почти дюжины киосков, тир, а на траве у кузницы стояли три жёлто-шоколадных фургона, и несколько живописных незнакомцев обоего пола раскладывали на прилавках кокосовую стружку. Джентльмены все, как на подбор, были одеты в синие свитера, дамы — в белые фартуки и весьма модные шляпы с пышными перьями набекрень. Уоджер из «Пурпурного Оленёнка» и мистер Сапожник Джеггерс, который подвизался продажей старых подержанных велосипедов, растянули поперёк дороги гирлянды из позолоченных юнион-джеков и пёстрых королевских эмблем (которыми отмечался первый юбилей Викторианской эпохи). А внутри, в искусственной темноте гостиной, куда проникал один лишь иголочный лучик солнечного света, незнакомец, надо полагать, голодный и напуганный, кутаясь в неудобную тёплую одежду, внимательно изучал сквозь тёмные очки свои бумаги или позвякивал маленькими грязными бутылочками и время от времени яростно ругался на посетителей — навязчивых и наглых мальчишек, слышимых, но невидимых, которые бесновались у него за окнами. В углу у камина валялись осколки полудюжины разбитых склянок, а воздух был пропитан резким запахом хлоркии ещё чего-то невыразимо мерзкого. Вот и всё, что мы знаем из того, что все слышали в тот момент и что впоследствии видели в комнате. Около полудня он внезапно открыл дверь своей гостиной и остановился, пристально глядя на трёх или четырёх самых упорных завсегдатаев бара.

— Миссис… Холл… — сказал он и замолк. Кто-то робко подошёл к двери и позвал миссис Холл. Миссис Холл появилась через некоторое время, немного запыхавшись и вытирая руки полотенцем, но от этого ещё более разгневанная. Холл всё ещё отсутствовал. Она обдумала и внутри себя уже отрепетировала эту сцену и вошла в огненном ореоле мстительных чувств, держа в руках маленький поднос, на котором лежал неоплаченный счёт.

— Сэр! Не изволите ли вы наконец ознакомиться со своим счетом? — ядовито спросила она.

— Почему мне не подали завтрак? Почему вы не приготовили мне еду и не ответили на мой звонок? Почему, почему, почему? С вами тольку нет никакого, одни почему!… -Постоялец отярости вдруг поперхнулся, — Неужели ты, проклятая ведьма, думаешь, что я способен жить без еды?..

На лице миссис Холл не дрогнула ни одна морщинка. То, что ей говорил этот взъерошенный банкрот, уже вовсе не интересовало её.

— Почему не оплачен мой счет? — снова холодно осведомилась она, — Вот всё, что я хочу знать!

— Три дня назад я сказал вам, что жду денежного перевода со дня на день!

— Два дня назад я охрипла, говоря вам, что не собираюсь ждать никаких денежных переводов! Я не отвечаю за работу почты и за хитрость вашей родни! Меня это ничего не волнует! Платите — и всё! Это же так просто! Вы же не станете ворчать, если ваш завтрак немного задержится, если мой счет будет ждать уже пять дней, не так ли?

Незнакомец коротко, но выразительно выругался.

— Налегай! Налегай! — донеслось из бара, — Бери её за зебры!

— И я также была бы вам очень признательна, сэр, если бы вы держали свои ругательства при себе, очень признательна, сэр! — в финале обронила миссис Холл.

Теперь незнакомец, в своём древнем водолазном шлеме, ещё больше, чем когда-либо, стал походить на разъярённого аквалангиста. В баре все вдруг почувствовали, что миссис Холл взяла над постояльцем верх. Его следующие слова показали это.

— Послушайте, э-э, моя добрая, дорогая, э-э, милая женщина… — начал он.

— Не осмеливайтесь обзывать меня «доброй»! А тем более «женщиной»! — резво взбрыкнула миссис Холл.

— Дорогуша!

— Я вам не дорогуша!

— Я же сказал, что мой денежный перевод не пришел!.. Задерживается! Не по моей вине!

— Действительно, задерживается? В самом деле перевод? — издевательски сказала миссис Холл. От злости её рот начало перекашивать набок.

— И все же, осмелюсь предположить, что у меня в кармане…

— Три дня назад вы сказали мне, что у вас шаром покати, у вас тогда при себе не было ничего, кроме жалкой серебряной мелочёвки на какой-то соверен!

— Ну, я нашёл еще немного…

— «Ура!» — раздалось в баре — «Поройся в загашнике!»

— Интересно, где вы это нашли? — сказала миссис Холл, — Оказалось, вы — богач! А всё скрываете!

Это, казалось, очень разозлило незнакомца. Он топнул ногой.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Это мне очень интересно, где вы это нашли? И что? — сказала миссис Холл.

— Да то!

— Прежде чем я приму какие-либо счета, приготовлю завтрак или сделаю что-нибудь подобное, ты должен пояснить мне одну или две вещицы, которых я не понимаю, и которые никто не понимает, и которые всем очень хочется понять. Я хочу знать, что ты делал в моём кресле, там, наверху, и я хочу знать, почему твоя комната оказалась пустой, и как ты снова попал в неё? В этот дом входят, и из дома выходят тоже через двери, так и только так, и никак иначе — таково правило нашего дома, в нём не лазят через окна, не ходят по потолку и не испражняются в столовые приборы, а вы этого не делали, почему, и я хочу знать, как вы сюда попали, когда улизнули отсюда? И я хочу знать…

Если бы читателю посчастливилось присутствовать при этой сцене, он бы обеспокоился, не выкипит ли в итоге бедная женщина…

Внезапно незнакомец поднял сжатые в кулаки руки в перчатках, топнул ногой и сказал: «Стой, тварь!» — с такой необычайной яростью, что она мгновенно замолчала.

— Вы не понимаете, — сказал он, кажется, немного угомонившись, — кто я, и что я такое? Я расскажу вам… Клянусь небом! Я вам покажу!

Затем он закрыл лицо открытой ладонью и содрал бинты. В центре его лица образовалась огромная чёрная дыра.

— Вот! — сказал он. Он сделал шаг навстречу и протянул миссис Холл что-то, что она, глядя на его изменившееся лицо, машинально приняла. Затем, когда она глянула вниз и увидела, что это, она громко вскрикнула, уронила предмет и отшатнулась. Нос! Это был нос незнакомца! Розовый и блестящий! Нос! Он покатился по полу и зазвенел!

Затем он сорвал очки, и все в баре ахнули…

Он снял шляпу и резким движением сорвал с себя бакенбарды и повязки. Какое-то мгновение они сопротивлялись увиденному и отхлынули. По залу пробежала волна ужасного предчувствия.

— О, боже мой! — воскликнул кто-то. Затем всех как ветром сдуло. Они бежали за три секунды! Это было хуже всего на свете! Миссис Холл, стоявшая с открытым от ужаса ртом, вскрикнула от увиденного и бросилась к двери дома. Все замерли. Оледенели. Потом зашевелились. Они были готовы к преступлению, драке, крови и шрамам, они были готовы увидеть нечто мерзкое или ужасное, липкое и вонючее, они были готовы к безобразию и скверне, ощутимому ужасу, но ничего подобного они уж точно не ждали! Бинты и накладные волосы разлетелись по проходу в бар, и парням приходилось подпрыгивать, чтобы избежать столкновения. Все повалились друг на друга и покатились вниз по ступенькам, грохоча, как деревянные кегли. Ибо человек, который стоял там и выкрикивал какие-то бессвязные объяснения, был плотной, жестикулирующей демонической субстанцией, его доходило до воротника пальто, а дальше — а дальше была пустота, ничто, вообще ничего не было видно! Жители деревни услышали крики и визг и, выглянув на улицу, увидели, как «Карета и Кобыла» яростно выплёвывает человеческую плоть. Они увидели, как миссис Холл упала, а мистер Тедди Хенфри подпрыгнул, как козул, чтобы не споткнуться об неё, а затем услышали ужасные крики Милли, которая, внезапно выскочив из кухни на шум, налетела на безголового незнакомца сзади. Вопли внезапно усилились. Тут же все, кто был на улице, — продавец сладостей, застенчивый владелец кокосовых орехов и сладкой стружки, его бритый помощник, качельщик, маленькие мальчики и девочки, деревенские щеголи, нарядные девицы, пожилые люди в халатах и цыгане в засаленых фартуках, все они гуртом побежали к гостинице, и за удивительно короткий промежуток времени толпа из примерно сорока человек,, быстро увеличиваясь, стала раскачиваться, улюлюкать, вопить и визжать. Все спрашивали, восклицали, жестикулировали и сновали перед заведением миссис Холл. Казалось, все хотели вопить одновременно, и в результате получился настоящий тарарам и чертовщина. Небольшая группа людей поддержала миссис Холл, которую отнесли в тяжёлом обмороке. Было проведено совещание, и были получены невероятные показания громогласного очевидца.

«О, Страшилище!»

«Что он наделал?»

«Кого-то ранил!»

«Он вроде не причинил вреда девушке?»

«Бросился бы на меня с ножом, если б мог».

«Нет, говорю вам! Я не имею в виду ничего дурного!

«Я имею в виду, что у него нет головы!»

«Какая мелочь! Нет головы! Тут её нет у половины!

«Я возьму его без боя!»

«В смысле… тут какой-то фокус…»

«Кто ему помог снять бинты?»

Пытаясь заглянуть внутрь через полуоткрытую дверь, толпа выстроилась неровным клином, причем наиболее ушлые и безбашенные из обывателей оказались ближе всего к двери гостиницы.

— Он стоял мгновение на пороге, тут я услышал крик девушки, и он обернулся. Я видел, как взметнулись её юбки, и он стремглав бросился за ней. Это не заняло и десяти секунд. Монстр! Тут он возвращается с ножом в руке и буханкой хлеба! Стоит так, словно смотрит во все глаза. У него пять глаз, не меньше! Ни секунды больше — и назад. Вбежал вон в ту дверь! Говорю тебе, никакой головыунего нет! Факт! Эх! Ты только что пропустил!

Позади послышался шум, и оратор остановился, чтобы пропустить небольшую процессию, которая очень решительно направлялась к дому. В голове колоннышёл мистер Холл, очень красный и решительный, с виртуальным знаменем и саблей, затем мистер Бобби Джефферс, деревенский констебль, с палкой, а затем настороженный, сгорбленный крюком мистер Уоджерс. Кажется, они пришли, вооруженные ордером на арест. Люди выкрикивали бредни относительно невесть чего незнамо где.

— С головы или без головы, мне плевать! — сказал Джефферс, — Мне нужно отдохнуть и сосредоточиться, я пойду отдохну! Я его и без головы схвачу за ….!

Мистер Холл поднялся по ступенькам, направился прямо к двери гостиной и распахнул ее.»

— Констебль! — он солидно воздел голову, — Хватит шуток! Исполняйте свой долг!

Джефферс вошёл внутрь. Следующим был Холл, последним просклизнул внутрь Уоджерс. В тусклом свете они увидели стоящую перед ними безголовую фигуру с обглоданной коркой хлеба в одной руке, затянутой в перчатку, и куском старого сыра в другой.

— Это он! — взвизгнул Холл, — Он!

— Что это за чертовщина? — раздалось сердитое возмущение из-запустого воротника фигуры, — Я, кажется, никого не трогаю, не так ли? Если нужно, могу починить у вас примус!

Гул рос.

— Вы, чёрт возьми, любитель рома, мистер… — сказал мистер Джефферс, — Где у вас это… Где у вас голова, мистер… Но есть ли она у вас или нет, в ордере указано «тело», а долг есть долг… Долг, как известно, платежом красен!

Редко ныне можно отыскать англичанина, который не любил бы дурацкие пословицы!

— Прочь! Убирайтесь! — рявкнула фигура, отступая. Внезапно фигура швырнула на стол ковригу и сыр, и мистер Холл едва успел ткнуть нож, лежавший на столе, чтобы спастись. Левая перчатка незнакомца слетела, и он что было силы вдарил Джефферса в нос. В следующий момент Джефферс, чертыхаясь, сморкаясь и прервав какое-то очередное грозное заявление, касающееся ордера, схватил его за безрукое запястье и стал пробираться к невидимому горлу. При этом он получил такой сильный удар по голени, что заверещал фистулой и сморщился, но хватки не разжал. Холл отбросил нож, скользнувший по столу, к Уоджерсу, который, так сказать, выступал в роли вратаря в атаке, а затем шагнул вперёд, и когда Джефферс и незнакомец, покачиваясь, направились к нему, сжимая кулаки и нанося беспорядочные удары, схватил его. Стул, стоявший на пути, с грохотом полетел в сторону, а потом они вместе рухнули на пол и покатились.

— Хватайте злодея за ноги! — успел процедить сквозь зубы Джефферс. Мистер Холл, пытавшийся действовать в соответствии с инструкциями, получил сильнейший удар под дых, и скорчился, охнув и едва не лишившись сознания, а мистер Уоджерс, увидев, что обезглавленный незнакомец перекатился и схватил Джефферса за плечо, отступил к двери с ножом в руке и лбом в лоб столкнулся с мистером Хакстером и полицейским. Сиддербридж Картер пытался прийти на помощь закону и порядку. В тот же миг с шифоньера посыпались бутылки, бумаги и банки, три или четыре бутылки покатились по полу, и были раздавлены в пылу борьбы. Воздух в комнате тут же наполнился едким смрадом.

Все зажали носы.

— Я сдаюсь! — крикнул запыхавшийся незнакомец, и хотя Джефферс был повержен, в следующее мгновение он, тяжело дыша, поднялся на ноги — пред ним предстала странная фигура, без головы и рук, потому что теперь с неё слетела не только левая, но и правая перчатка.

— Это никуда не годится! — сказала фигура, словно задохнувшись от напряжения. Было странно слышать этот голос, словно исходящий из абсолютной пустоты, но крестьяне Сассекса, пожалуй, самые прозаичные люди на свете, и, кажется, их ничего не смутило. Джефферс тоже встал и достал из кармана пару наручников. Затем он уставился на неизвестного.

— Послушайте! — воскликнул Джефферс, внезапно осознав всю нелепость происходящего, — Черт возьми! Насколько я понимаю, они не пригодятся…

Незнакомец провел рукой по жилету, и, словно по волшебству, пуговицы, на которые указывал его пустой рукав, расстегнулись. Затем он что-то сказал о своей голени и наклонился. Казалось, он возится со своими ботинками и носками.

— Да что вы! Не видите? — внезапно воскликнул Хакстер, — Это вообще не человек. Это просто пустая одежда. Смотрите! Вы можете разглядеть воротник и подкладку одежды! Я мог бы просунуть руку…

Он протянул руку, но оказалось, что она наткнулась на что-то твёрдое в воздухе, и он с резким всхлипом отдёрнул руку.

— Я бы очень хотел, мистер э-ээ… чтобы вы убрали свои грязные клешни от моих глаз, — произнес воздушный голос яростным тоном, — Дело в том, что я весь здесь — голова, руки, ноги и все остальное, но так случается, что я оказался невидим. Это чертовски неприятно, но я есть в натуре… Просто вы меня не видите! Но это же не причина, по которой каждый тупой деревенщина в Айпинге может быть позволено рвать меня на куски, не так ли?

Костюм, который теперь был расстёгнут и свободно висел на невидимых опорах, встал, подбоченившись. В комнату ворвались ещё несколько мужчин, так что стало довольно тесно и душно.

— Невидимка? Да? Ты не шутишь? — спросил Хакстер, не обращая внимания на оскорбления незнакомца, — Кто-нибудь когда-нибудь слышал подобное?

Брови у него стояли шалашиком.

— Возможно, это странно, но это не преступление! Почему полицейский напал на меня посреди белого дня? Что такое? Что за нарушение моих исконных человеческих и гражданских прав? Где толерантность и гуманизм? С каких пор полицейские ведут себя, как натуральные бандиты? За что меня хотят арестовать и заковать в кандалы? Я буду жаловаться в палату Общин! У меня там деверь работает полотёром!

— Эх! Тогда это совсем другое дело! — сказал Джефферс, — Без сомнения, в таком свете вас немного трудно разглядеть, но у меня есть ордер, и все в порядке! То, что я ищу, — это не невидимость, а кража со взломом! В частное владение вломились неизвестные и похитили деньги…

— Ну?

— И обстоятельства, безусловно, указывают…

— Чушь собачья! — прервал Невидимка, — Я идеалист и с молоком матери впитал неприязнь к денежным знакам!

— Я надеюсь на то, что это в самом деле чушь и навет, сэр, но у меня есть инструкция…

— Покажите!

— Вот! Печать и подпись!

— Всё-всё-всё! — сказал незнакомец, — Хорошо! Закон есть закон! Я не сопротивляюсь! Я иду! Я покорен! Но без наручников, пожалуйста!

— Такова обычная практика! — насупился Джефферс.

— Никаких наручников! — уточнил незнакомец, — Вы же приличный человек! В колледже учились поди!

— Прошу прощения! — сказал Джефферс, явно готовый надеть наручники на любую выпавшую жертву. Внезапно фигура осела, и, прежде чем кто-либо успел сообразить, что происходит, тапочки, носки и брюки роем полетели под стол. Затем персонаж снова вскочил и эффектным театральным жестом сбросил пальто…

— Эй, прекратите балаган! — опешил Джефферс, внезапно осознав, что происходит нечто совершенно незапланированное, и добыча уходит из рук. Он ухватился за отворот жилет врага, невидимый крендель дёрнулся, рубашка выскользнула и осталась безвольной и пустой в руке блюстителя порядка, — Держите его! — громоподобно завопил Джефферс, наливаясь кровью от ярости, — Как только он снимет с себя это…

— Держи его! Держи! Не дайте ему уйти живым! — закричали все английские доброхоты, и толпой бросились к развевающейся, как знамя, белой рубашке, которая теперь явно была единственным, что оставалось на теле незнакомца. Рукав рубашки нанес Холлу хлёсткий, сильный удар по физиономии, и остановил порыв схватить арестованного в охапку, отбросил его назад, на старого, прямо на тушу изъеденного оспой могильщика Зубастика, а в следующий момент одежда была безжалостно задрана и стала судорожно и бессмысленно трепыхаться в руках, как смирительная рубашка, которую надевают на человека через голову. Джефферс ухватился за неё и этим только помог содрать окончательно. В воздухе что-то шершавое свирепо прокатилось по его губам, потом по темени, выдирая остатки волос, и он тут же в отместку вскинул дубинку и со всей силы жахнул Тедди Хенфри по потному, расслабленному черепу, отчего тот истошно заверещал и схватился за голову.

События приобретали экстаординарный оборот.

— Идиот! Осторожно! — закричали все сочувствующие хором, фехтуя наугад и нанося удары ногами и руками в пустоту.

— Держи его! Закройте дверь! Не выпускай его из рук! Он сбежит! Как пить дать, сбежит! У меня кое-что есть! Вот он! Копошится в грязи!

Тут поднялся настоящий кавардак. Казалось, удары посыпались на всех сразу, и Сэнди Уоджерс, как всегда всё знающий и сообразительный, после страшного удара в нос, снова с криком «пропадать, так с музыкой», отпер дверь и возглавил окончательный и полный разгром. Остальные, мгновенно по зову души последовавшие за ним, оказались зажатыми в углу у дверного проёма. Избиение, ничем не хуже, чем в центре, продолжилось и в углу. У унитария Фиппса был выбит передний зуб, а у Хенфри поврежден ушной хрящ, Джефферс получил знатный удар в челюсть и, поворачиваясь, зацепился за что-то, что встало между ним и Хакстером в схватке и помешало им сойтись. Раздался звук рвущейся материи, и кто-то плашмя упал в подвальную яму. Хакстер налетел на чью-то волосатую, мускулистую грудь, и в следующее мгновение вся толпа дерущихся, возбужденных мужчин хлынула в переполненный зал, как стая головастиков — в лужу, чтобы окончательно насладиться бойней не на жизнь, а на смерть.

— Я поймал его! — кричал Джефферс, задыхаясь и продираясь сквозь обезумевшую толпу. С багровым лицом и вздувшимися венами идиота он боролся со своим невидимым врагом.

Люди шатались и кувыркались направо и налево, когда необычайная схватка стремительно покатилась к двери дома и, вращаясь, скатилась по полудюжине ступенек гостиницы. Джефферс сдавленно вскрикнул, но, тем не менее, держался крепко и поигрывая коленом, развернулся и тяжело рухнул вниз, ударившись головой о кучу придорожного щебня. Только тогда его пальцы наконец разжались. Раздались возбужденные крики: «Держи его!», «Невидимка!» «Не уйдёшь, тварь!» и так далее, и молодой человек, незнакомый в этом месте, чье имя не разглашается, сразу же бросился туда, схватил что-то, промахнулся и упал, споткнувшись о распростертую тушу констебла. На полпути через дорогу завизжала женщина, которую кто-то толкнул в грудь, собака, которую, очевидно, пнули ногой, дико взвизгнула и с жалобным воем побежала во двор Хакстера, и на этом парадный проход Человека-Невидимки завершился. Какое-то время люди стояли в изумлении, поглядывая друг на друга и жестикулируя, как оглашенные, а потом началась паника, и их разбросало по деревне, как порыв ветра разбрасывает опавшие осенние листья. Но Джефферс лежал совершенно неподвижно, лицом вверх и согнув колени, у подножия лестницы гостиницы, как поверженный христианами античный Зевс и вздыхал.

Глава VIII

Заметки на полях

Восьмая глава славна своей экстремальной лапидарностью. И в ней рассказывается о местном любителе бабочек Гибонсе, который разнежился и задремал на вересковом холме, в абсолютной уверенности, что на двести миль в округе нет ни одной живой души, и который в полузабытьи услышал около правого уха шаги неизвестного, который не переставая чихал и кашлял, а помимо этого грязно ругался вслух, открыв правый глаз, Гиббонс, как ни странно, никого радом с собой не увидел, и уже приготовился снова погрузиться в сон, как понял, что не видит ругающегося. Меж тем голос был всё ближе, достигая самых высоких нот, потом оказался рядом, и стал медленно затихать, удаляясь от спящего. Голос двигался в направлении к Аддердину, в этом не могло быть ни малейших сомнений. Наконец откуда-то издали раздался последний пушечных чих, и звуки стихли. Гиббонс был соовершенно не в курсе последних городских новостей, но сам факт, что он слышал кого-то и не видел, напряг его и заставил не только проснуться и продрать глаза, но и обеспокоиться происходящим. Всё его умиление Матушкой Природой, всё его умиротворение натур-философскими святынями, как рукой сняло. Забыв на холме сачок и коробку с жуками и бабочками, он схватил вещи и с быстротой пули, беспокойно оглядываясь и крестясь, помчался домой.

Глава IX

Мистер Томас Марвел

Если вам придёт в голову воочию вообразить себе мистера Томаса Марвела, перед вами сразу возникнет тучный, дряблый человек, с таким же оплывшим, дряблым и рыхлым потным лицом, мощным, далеко выступающим толстым, красным носом, широким, перекошенным ртом со слюнявыми, полными губами и выстреженной каким-то местным безумным цирюльником кривой бородой. Мы бы сразу заметили его старинную склонность к нездоровой полноте, и его непропорционально-короткие и очень толстые конечности, только подчёркивали эту его склонность.

На его голове, впрочем, всегда совершенно несообразно, сидел старый, перекошенный цилиндр, а ношенный с назапамятных времён сюртук обладал уникальной особенностью — в местах, где традиционно должны быть золотые пуговицы, красовались заменявшие их разноцветные ленточки и шнурки, со всей откровенностью подсказывавшие нам, что перед нами находится старый, закоренелый холостяк и завсегдатай лучших городских свалок.

Именно в этот момент он, утомившись от долгой хотьбы, не дойдя полутора миль до города, присел на траву с краю канавы у проезжей дороги, ведущей с севера к Эддердину, стащил с ног тяжёлые башмаки и стал шевелить затёкшими пальцами, торчавшими в дырах несвежих носков, как цыплята, выглядывающие из гнезда. Его ничуть не смущало то, что его носки теперь состояли практически из одних дыр, ибо именно это их свойство обеспечивало надёжное проветривание его усталых, грязных ступней. В особенном восторге от ситуации был его крупный, большой палец, который, очутившись на свободе, от восторга задрался вверх, подслеповато поглядывая из травы на высокие небеса и ласковое Солнце. Отдых мистера Марвела подходил к финалу, надо было отправляться домой, и он принялся придирчиво рассматривать свои башмаки, готовый тут же натянуть их и тронуться в обратный путь. Впервые за последние три года ему попались такие крепкие и надёжные башмаки, все остальные, учитывая образ жизни мистера Марвела, разваливались чудовищно быстро. Эти он таскал уже не менее трёх лет, и они держались стойко, не давая ни повода для раздумий и печали. Но в мире нет совершенного счастья, и любое, пусть даже самое совершенное счастье всегда сопровождается каким-нибудь мелким ущербом, как будто само Провидение каждый раз желает посмеяться над человеческим Идеализмом и ткнуть его мордой в неизбежные жизненные несовершенства. Башмаки, крепкие, как Бастилия, оказались для мистера Марвела чуть-чуть великоваты. Вернее, мистер Марвел утешал себя уверениями, что они слегка великоваты, хотя они были велики, ух как! Не стоить забывать, что у мистера Марвела водилась ещё одна пара башмаков, мирно стоявшая теперь у него в мешке, и это были башмаки, идеально отлитые по его ноге, но у них тоже был недостаток — они подходили только для сухой и тёплой погоды и никак не вписывались и не подходили благодаря тонкой и изрядно истёртой подошве к ненастью и грязи раскисших от дождей осенних дорог. Мистер Марвер ненавидел обувь не по размеру, однако ещё сильнее он ненавидел сырость, холод и грязь. Он так и не смог установить на протяжении своей жизни, что он ненавидит сильнее, хаос или зиму, но именно этот день был солнечный и тёплый, и он предался философским размышлениям, какие башмаки ему избрать для триумфального возвращения домой. Не зная, какой выбор сделать, мистер Марвел полез в свой мешок и, достав другую пару, поставил все четыре башмака в ряд, после чего, приятно удивлённый своим богатством, предался созерцанию этой причудливой, живописной группы. Он относился к своим башмакам почти как к живым существам, зная характер, особенности и причуды каждого вместе с их недостаткаами и несообразностями. Однако здесь, среди густой травы, на солнце, его вечные друзья вдруг показались ему жалкими и непритязательными ублюдками, изгнанными придирчивыми слугами из какой-нибудь аристократической гостиной.

И вдруг, в тот самый момент, когда осознание безобразия и несовершенства башмаков достигло ума мистера Марвела, прямо над его ухом раздался вкрадчивый, тихий голос:

— Ну, и что? Башмаки, как башмаки! Ничем не хуже остальных! Видели мы башмаки и похуже!

Не поворачивая головы, мистер Марвел ответил, с неудовольствием поглядывая вниз:

— Это жертвенная обувь! Вернее… пожертвованная! Знаете, мне даже трудно сказать, какой из них хуже! Кажется, они все хуже! Один хуже другого!

— Гм! — сказал голос с нотой почти сочувствия, — Гм, увы!

— Да уж! Лиха беда начало! Приходилось мне носить, честно говоря, обувь и похуже! Но мерзее не приходилось!

Казалось, что, перебирая ряды давно почивших башмаков, мистер Марвел с головой ушёл в воспоминания юности.

— Мда! Иной раз приходилось обходиться и вовсе без башмаков! Но, честное слово, при всех своих недостатках, таких уродов я не заслужил! Настоящие ублюдки ниже плинтуса! Но я должен признать. Что таких уродов мне не выпадало носить никогда в жизни! Я, конечноуже сжился с этими ублюддками, но знали бы вы, как они мне обрыдли! Вот где они у меня стоят! Поперёк глотки стоят! Да, они крепкие парни, им не откажешь! Да, они всегда со мной! Но беда в том, что человеку, которому приходится целыми днями куролесить по округе, одновременно приходится видеть свои башмаки! Но это судьба! Сколько я ни старался добыть башмаки лучше этих, ничего у меня не выходило и не выходит! Ну, посмотрите сами! Что говорить? Это какойто замкнутый круг! Вроде в округе все носят вполне приличную обувь, у одного меня на ногах всегда какие-то уродливые ублюдки! Просто беда какая-то! И чем я так настроил против себя Божественное Провидение? Каждый раз покупаю местную обувку и каждый раз мне подсовывают вот такую пакость!

— Да! — ответил Голос, — Место в самом деле отвратительное! Хуже не придумать! И людишки тут абы какие! Пробы негде ставить! В кого ни плюнь — скверная, продажная душонка!

— Вот и я говорю, тут не поспоришь — скверная обувка, скверные людишки, скверный народец, скверная округа! Согласен? Ну и …давы! Будь они прокляты!