Бесплатный фрагмент - Человеческое

Часть первая

2 ноября, 2014 г.

Не знаю, зачем я написал дату, ведь речь пойдет не о сегодняшнем дне. Впрочем, если того требуют правила ведения дневника, то это не важно.

Примерно год назад произошло событие, которое изменило всю мою жизнь. Я убил человека. Он был инвалидом. Первый раз я встретил его в парке в сопровождении старушки лет шестидесяти. Она везла его в инвалидной коляске и что-то ему рассказывала, а он лишь отстраненно корчился, совершал непонятные дерганые пируэты руками и засовывал большой палец за щеку. Лишь потом я разузнал в интернете, что это был детский церебральный паралич. Люди с такой болезнью живут с нарушенной нервной системой. Они не могут контролировать свои действия и речь. Соответственно, не могут ходить и вообще вряд ли понимают, что происходит вокруг.

В прошлом году осень началась достаточно поздно. Помню, я зашел в полюбившийся мне недавно парк с искусственными прудами и каналами, заполненными гогочущими утками. Опавшие листья только начинали преть, и в таких местах витал неповторимый запах осени, который держится, как правило, всего несколько недель, пока не наступают морозы. Я присел на скамейку, чтобы прочувствовать всю атмосферу. Обычно это помогает мне заставить мозг размышлять о смысле жизни, боге и других важных вещах. Но, как вы догадались, наслаждение природой прервал тот инвалид. Я не мог не обратить на него внимание. Мои мысли плавно перетекли от высоких тем мироздания в бурное русло размышлений на темы, которые обычно стараются не поднимать в шумных веселых компаниях, благополучных семьях. Да, даже наедине с собой, люди не осмеливаются думать об инвалидах и о том, как к ним относиться. Помню, что первая эмоция, которую вызвал этот инвалид — сочувствие. Мне стало его очень жаль. Казалось, что он мучается, но по правде, невозможно было понять, что он чувствует и есть ли в его голове хоть какие-нибудь мысли. Если и вправду нет, то какой смысл поддерживать его существование? Пожалуй, лучший вариант, который был у него — это эвтаназия бы сделать ему эвтаназию, пока было не поздно. Тогда, естественно, потребовалось бы согласие больного. Но если человек не осознает, что болен или что похож на овощ? Что тогда?

Я смотрел, как его укатывают все дальше, нервные постанывания становились все тише, потом и вовсе исчезли под навесом зыбкого осеннего воздуха. Весь оставшийся вечер, где-то внутри, меня зудело некомфортное чувство незавершенности. Но на утро, как обычно, все прошло.

Примерно через две недели я встретил его снова. Я вернулся в тот парк, чтобы снова с головой погрузиться в цвета и запахи осени. Аромат погибающих листьев значительно обнищал. Воздух наполнился нотками гнили. Листья почернели.

Он ехал во все той же скрипучей коляске, в сопровождении все той же старушки. Я практически забыл о прошлой «встрече». Но когда увидел его вновь, град вопросов возобновил штурм моего мозга. Что если он мечтает о смерти, каждый день думает о ней? Наверно хуже может быть только, если он со всем смирился. Я понял, что не найду душевного покоя, пока этот «человек» жив. Как показывает опыт, если что-то, на самом деле волнующее меня, выходит из-под моего контроля, то моя жизнь превращается в кошмар. А что если он мечтает, чтобы кто-нибудь подошел к нему, достал пистолет из-за пояса и пустил ему пулю в лоб? Зря я тогда об этом подумал. Навязчивые мысли могут погубить любого человека. Хоть я и осознавал, что это типичная навязчивая идея. Но подумав один раз, перестать думать об этом я уже не мог. Я не мог спать, осознавая, что существует хоть малейшая вероятность, того, что инвалид живет мыслями о смерти. Только я мог пресечь эту несправедливость… Только я…

В этот раз я решил проследить за ним. Мне было необходимо побыть в его косвенном обществе хотя бы еще немного. Мои размышления казались очень важными, будто кто-то внимательно слушал меня. «Вдруг, там за поворотом, он встанет с коляски отряхнется и со своей пожилой теткой зальется смехом, приговаривая: „Как мы их, а!“, „Ты видела их лица?“». Но этого не произошло… Может быть, мне было необходимо удостовериться, что он и вправду болен. Может быть, на самом деле, мне не хотелось вдруг осознать, что это я ненормальный. Ведь я уже в серьез начал подумывать об убийстве этого человека. В любом случае я не мог тогда его отпустить, вед мы могли больше не встретиться. И что тогда? Как мне с этим жить?

Под властью бурных, но депрессивных мыслей, я не заметил, как мы постепенно покинули парк и, пройдя сквозь несколько узких улочек, подошли к ветхому пятиэтажному жилому зданию. Теперь я знал, где он живет. Как я тогда думал, дело оставалось за малым: зайти и убить. Но, как обычно бывает, под властью амбиций все выглядят предельно уверенными, но как только настает время действовать, возникают проблемы. И таких проблем у меня оказалось немало. К примеру, мне предстояло решить, как его убить и чем, как попасть в квартиру и когда это сделать.

Я начал с того, что приходил после учебы в тот двор. Сидел на скамейке неподалеку от подъезда, читал книгу (для вида), отмечал время, когда они выходили на прогулку в парк. Собственно, только туда они и ходили вместе. В основном сидели дома. Несколько раз я заметил ту старушку у одного из окон, так что вычислить номер квартиры не составило труда (я знал расположение квартир в таких домах, это были типичные дома советской застройки годов эдак восьмидесятых). Так же я узнал, что раз в три-четыре дня женщина ходит в продуктовый магазин. Одна. Соответственно, инвалид остается в квартире тоже один. Дорога до магазина и обратно вместе с закупкой товара занимала в среднем час. Идеально. Это было то, что нужно. Одного часа для банального действия мне бы хватило с головой. Всю полезную информацию, я фиксировал. Все мысли, идеи, факты. Я их записывал в телефон. Решил не использовать для этого блокнот и ручку. Посудите сами, как подозрительно выглядит человек, который сидит во дворе на скамейке и постоянно, что-то записывает в блокнот. Если не подозрительно, то по крайней мере странно. А теперь представьте человека, который постоянно достает телефон из кармана и набирает какой-то текст. Это скорее будет похоже на общение через смс или соц. Сети.

Итак, я примерно понял, «где» и «когда». Оставалось решить, «чем». Я выбрал для этого пистолет. Да, да, да. Я понимаю, что это слишком попсово и пошло. Но я не думаю, что у меня тогда был особый выбор. Да и мучить его лишний раз не хотелось. В его случае — быстрая и безболезненная смерть — это идеальное завершение его мучительной жизни. Но раздобыть пистолет — проще сказать, чем сделать. Верно? Нет, как оказалось в современном мире, сделать это не так сложно, чем, скажем, лет тридцать назад.

Я залез в интернет, чтобы разузнать о нелегальной покупке оружия. Конечно, я и раньше слышал о таком, но никогда не вдавался в подробности. Однажды, брат рассказывал мне как покупал галлюциногенные таблетки в так называемой — зашифрованной сети «Tor». Как пишут, действия в такой сети, невозможно отследить. Такой вариант отлично подходит для людей, занимающихся «темными делишками», тем более в свете популярных, в последнее время, слухах о том, что злые дядьки из ФСБ могут отслеживать каждое наше движение через интернет и сотовую связь. Хотя я в это не сильно верю, точнее в то, что кому-нибудь вдруг понадобится узнать побольше о жизни обычного студента. Это скорее касалось разнообразных «шишек» из правительства — важных политических деятелей, имеющих большое влияние на обычных людей. Людей «под прицелом» — тех, кто уже был уличен в совершении преступлений. Я к счастью к таким не относился. Но все же стоило подстраховаться. Не думаю, что покупка оружия на черном интернет-рынке входит в список невинных проступков.

В общем, я нашел список запрещенных интернет сайтов. Может быть, правильно говорить — «зашифрованных». К моему удивлению возможности сети «Tor» оказались куда шире, чем я ожидал. Помимо купли-продажи наркотиков и оружия, вы можете приобрести детскую порнографию, даже заказать детскую порнографию. Это не сложно представить. Вы платите деньги, и некий «дядя» или «тетя» идет к ребенку того пола и возраста, какого вы хотите, и делает с ними то, что вы хотите, при этом все записывая на камеру. Дальше — хуже. Существуют сайты по продаже людей, в том числе детей, в том числе рабство, в том числе сексуальное. Подробно на этом останавливаться не буду, если вас вдруг это заинтересовало, можете зайти сами и полюбопытствовать. Лишь назову еще несколько возможностей. Существуют сайты фашистских сообществ, террористических организаций и организаций заказных убийств, сообществ педофилов, купли и продажи наркотиков. Так же можно обучиться нелегальному заработку — мошенничеству в интернете и по телефону и считыванию данных банковских карт. Да, и у интернета есть темная сторона.

Я заказал себе небольшой пистолет. Оплатив заказ, я стал дожидаться посылок. Так как по условиям пистолет разбирают на мельчайшие детали и отправляют отдельными посылками. Получив их, мне оставалось собрать все в единое орудие смерти. Ну, с этим проблем не было, в интернете имеется множество инструкций по сборке и разборке оружия.

Пока мне шли детали пистолета, я занялся другой важной задачей в своей «операции». Мне необходимо было раздобыть ключ от входной двери в квартиру. Конечно, были и другие способы проникновения. Я мог бы взломать/сломать замок, или просто ворваться в квартиру и убить обоих. Но тогда мне не хотелось этого делать, ведь у меня была идея, которой я следовал, я должен был «избавить от мучений». Да и вообще это было слишком рискованно. Поэтому я не придумал ничего лучше, чем на время выкрасть ключи и сделать слепки. Для этого нужно было придумать способ, как раздобыть ключи. Я говорю именно «ключи», потому что видел, как женщина открывала домофонную дверь в подъезд, при этом она достала из сумки небольшую связку ключей. Следовательно, придется делать слепки всех ключей. Да, не удивляйтесь, именно «слепки». Конечно, я бы мог их просто украсть, но вовремя осознал вот что. Первое — когда женщина обнаружит пропажу ключей, она, возможно, вызовет спасателей или еще кого-нибудь. Сколько времени пройдет, прежде чем они смогут открыть дверь? Вдруг с инвалидом что-нибудь произойдет за это время? Не хватало, чтобы он умер раньше. Ну да, возможно, так было бы проще. Но я должен был убить его сам, ведь я зашел уже так далеко. Второе о чем я подумал — когда приедет МЧС, то они, скорее всего, сломают замок. Это при условии, что запасных ключей больше нет, например, у соседей или родных, а вероятность этого очень большая. Затем это повлечет установку нового замка, и, следовательно, это сделает украденные ключи бесполезными. Поэтому передо мной стояла задача незаметно выкрасть их сделать слепок и также незаметно вернуть на место. По факту мне нужно было раздобыть её сумку всего на пару минут. Значит, мне нужно было узнать место, где она могла оставить свою сумку без присмотра. Вариантов было не много. А точнее всего один…

Я проследил за женщиной, когда она в очередной раз пошла в магазин за продуктами. В супермаркете она положила сумку в камеру хранения, под ключ. В шкафчик под номером 23, что был в пятом ряду снизу и в третьем ряду сверху соответственно. Я окинул взглядом все камеры хранения. В каждом ряду оказалось по 5 шкафчиков, рядов было 7. Конечно, я не был экстрасенсом и не мог предугадать, в какой из шкафов она положит свою сумку в следующий раз. Но и изготавливать 35 ключей мне тоже совсем не хотелось. Поэтому я решил проследить за её походами в магазин еще несколько раз. Оказалось, она всегда ставила свою сумку, то в 4, то в 5, то в 6 ряд снизу. Преимущественно в 5. Но рисковать я не мог, так что мне предстояло сделать 15 слепков уникальных ключей соответствующих ящикам с номерами от 16 до 30. Благо ключи находились в общем доступе. Вопрос лишь был во времени. Чтобы не вызывать подозрений, я делал по пять слепков в день за несколько походов в магазин. Брал ключ, ходил по магазину, незаметно «делал дело» (для этого я купил несколько упаковок обычного пластилина), покупал какую-нибудь шоколадку и уходил. Через час возвращался и совершал всю процедуру заново. Так же, чтобы не вызывать подозрений, я расплачивался через разные кассы. Тут мне повезло, их оказалось тоже 5. 1 ключ — 1 продавец — 1 день. Так что я не встречался с одним продавцом лицом к лицу больше одного раза в день. Идеальная схема. Надеюсь, ваши мозги еще не закипели? Я знаю, это занимает много времени, но безопасность того стоит. Как видите, я помешан на своей безопасности и свожу все риски к нулю. Быть может, благодаря этой одержимости меня все еще не посадили в тюрьму, да и вряд ли я вообще когда-нибудь туда попаду.

Через три дня, когда я завершил делать слепки, мне предстояло изготовить ключи. Я нашел в интернете несколько людей, которые без проблем и лишних вопросов могут сделать ключи из слепков. Согласен, звучит как-то легкомысленно. Но они занимались этим по почте и делали все анонимно, меня это вполне устраивало. Я разослал слепки и стал ждать ключи.

Не успел я расслабиться, как мое сознание пронзила очередная беспокойная мысль. Впилась в мой мозг, как беспощадный паразит, и не отпускала — соответственно, требовала действия. О, эти навязчивые идеи, в одних случаях они могут погубить человека, а в других помогают выжить. Нет, все же я не параноик. Представьте, женщина находится рядом с ним двадцать четыре часа в сутки, гуляет с ним, ухаживает, моет, кормит, а потом настает время сходить за продуктами. Сможет ли она оставить его одного? На два часа, на час, на полчаса, не важно… Появляется огромная вероятность, что в это время он находится дома не один. Возможно, женщина оставляет с ним соседку. Я ведь этого не знаю, так что я решил это выяснить. Когда наступил очередной «продуктовый» день, я пришел в подъезд и стал ждать ухода женщины из квартиры, сидя на ступеньках на пол этажа выше. Чтобы не вызвать подозрений у жителей дома я придумал простую схему: если какой-либо человек поднимался вверх по лестнице, то я спускался вниз навстречу, якобы уходил из подъезда; если человек выходил из квартиры и спускался вниз, то я шел вверх навстречу, будто шел домой или в гости, потом когда «опасность» миновала я возвращался на место. Да, есть еще и третий вариант: допустим, жилец проходит мимо меня второй раз — спустился, чтобы покурить или поднялся, чтобы взять деньги — потом возвращается, тогда я определенно вызвал бы подозрение. В итоге при расследовании убийства, обязательно будут расспрашивать всех жильцов и тогда обязательно вспомнят меня, как «какого-то подозрительного типа ошивающегося тут», составят фоторобот, и мне конец. Но мне повезло — мимо меня прошли всего три жильца. Первой была симпатичная девушка лет шестнадцати. Она даже не взглянула на меня, потому что была вся сосредоточена на своем телефоне, а в ушах были вставлены крохотные наушники, из которых доносился звук похожий на журчание воды. Мне кажется, она меня даже не заметила. Оно и к лучшему. Второй оказалась очень дряхлая старушка, с ней было все чуточку сложнее. Она медленно спускалась по лестнице, будто проверяла каждую ступеньку на прочность. Так что я стоял на несколько этажей выше в «зоне риска». Третьим был мужчина лет тридцати, он взбирался по лестнице, как опытный подъездный «ступеньколаз», в пять шагов, минуя целый пролет. Поравнявшись со мной, он кинул в мою сторону суровый взгляд и так же резво помчался дальше. Не думаю, что эта суровость во взгляде была как-то связана с личной неприязнью. Мысли его, казалось, витали где-то далеко, может быть с неверной женой, или ленивыми детьми, или зудящим геморроем. Люди порой готовы злиться на все, что угодно, при этом срываясь на окружающих. В общем, на этот риск я пошел весьма оправдано, ведь я подтвердил, что инвалид на целый час остается абсолютно один.

Получив по почте новенькие ключи, я в очередной раз отправился за пожилой женщиной-сиделкой в магазин. Она положила сумку в шкафчик под номером 21, что находился в 5 ряду, если считать снизу, собственно, как я и планировал. Когда женщина скрылась между прилавками, плотно набитыми всякими не нужными товарами, я достал из кармана связку небольших серебряных ключиков. Каждый ключ был помечен соответствующим номером, бумажкой и скотчем, и предварительно расположен по порядку. Ключ гладко прошел в скважину и так же беспрепятственно отварил замок. «Хорошая работа, ключник!». Внутри лежала средних размеров женская сумка, черного цвета, хотя было не очень похоже, что она женская. Думаю, женщина не сильно заморачивалась при её выборе. Мне это было только на руку. Согласитесь, со стороны выглядело бы странно, если бы я копошился в ярко зеленой маленькой сумочке. Хотя, кого я обманываю, чего только не увидишь в нашем сошедшем с ума современном мире. Но, поверьте, женская зеленая сумка, ну никак бы не подошла к моему образу. Тогда я старался одевать только то, что не бросается в глаза — черные и серые тона. Поэтому, когда я увидел достаточно обычную сумку так близко, на душе стало спокойней и мои движения выглядели более решительными. Я хорошо умею контролировать свой мозг. И вот вам секрет — нужно просто убедить себя, что эта сумка твоя, ну, или, по крайней мере, сделать вид, что она твоя. Сыграть в игру со своим разумом, и ни в коем случае не думать, что все это серьезно, ведь малейшая загвоздка может разрушить всю состроенную за эти недели пирамиду. Ладно, про борьбу со своим разумом и страхами чуть попозже.

Точным движением я извлек сумку и подошел к столу, где обычно покупатели раскладывают свои товары, и проверяют чеки. К моему облегчению, там стояла лишь дряхлая старушка лет ста. Она тщательно вглядывалась в каждую цифру на длиннющем чеке и что-то бормотала, вряд ли она что-нибудь понимала. Я плюхнул сумку на стол и уверенно расстегнул молнию. Старушка не обратила на это внимания. И для кого я стараюсь. Ключи отыскать оказалось совсем не сложно. В сумке, кроме связки, лежал старенький сотовый телефон, газета и еще какие-то бумажки. Я вынул из кармана своей куртки, подготовленные маленькие брикетики темно-зеленого пластилина, и принялся «снимать пробы». Я делал это достаточно быстро, потому что предварительно отрепетировал движения на своих ключах, дома. Было всего восемь слепков, поэтому, когда я изготовил их все, то также легко бросил ключи в сумку, закрыл молнию, поставил сумку в шкафчик под номером 21 и запер его ключом. Больше в этом магазине меня ничего не держало. Напоследок я окинул взглядом торговый зал, женщина так и не появилась. Но только я собрался уйти, как мой взгляд остановился на старушке у стола. Я про неё совсем забыл. Она стояла, сгорбившись на том же месте, и испытующе уставилась на меня. Я словно парализованный стоял и смотрел на неё в ответ, абсолютно не зная, что делать. Может подойти и дать ей денег, сказать, чего она ничего не видела, или спросить, что она так смотрит на меня, или просто убежать и забыть про женщину и инвалида, может любезно предложить ей помочь дойти до дома, а потом пришить её в подъезде, разнести ей голову чем-нибудь потяжелее. В корзине, что стояла рядом с ней, я уже присмотрел банку консервированных ананасов, примерно представил её вес, и силу, с которой буду бить. Но тут бабулька моргнула, также отрешенно перевела свой взгляд на чек и принялась что-то бормотать. Я почувствовал, как мои зрачки медленно сузились, а кровь отступила от висков. Вряд ли она что-нибудь понимала…

Наконец я смог покинуть этот чертов магазин. Больше я в него не возвращался, да и вряд ли уже когда-нибудь вернусь. Да же в этот район я больше, думаю, не зайду. Потому что первое — он находится слишком далеко от моего дома (следовательно, просто так ходить сюда мне нет нужды), второе — совершать убийства в одних и тех же местах против моих правил. О правилах я тоже обязательно остановлюсь, но чуть позже.

3 ноября, 2014 г.

Не думал, что рассказ о моем первом убийстве так затянется. Сейчас утро нового дня и я продолжаю повествование о событии, произошедшем в прошлом году.

Итак, настал «судный день» к этому времени я получил по почте свежеизготовленные ключи от квартиры инвалида, и у меня уже был полностью собран пистолет и имелись патроны (они тоже пришли по почте).

Я пришел во двор за полчаса до предполагаемого ухода женщины и принялся за псевдо-чтение Сэлинджера и, быть может, книга интересная, но вряд ли я когда-нибудь прочту её, ведь впредь она мне будет напоминать об этом дне. А читая книгу, я предпочитаю полностью абстрагироваться от обыденных мыслей, чтобы погрузиться в неё полностью, прочувствовать атмосферу и понять смысл.

Ровно по расписанию в четверг в шестнадцать часов, женщина вышла на улицу, абсолютно не изменившись, ни в лице, не в одежде, том же мятом пальто и с той же черной сумкой унисекс. Я подождал пару минут, пока она скроется за углом дома и двинулся к подъезду. Ключа от домофона у меня не было, поэтому я подождал, пока кто-нибудь выйдет и откроет дверь. Мне «помог» в этом деле мальчик лет шести, он с большим усердием, облокотившись о дверь, сдвигал её с места сантиметр за сантиметром. Конечно, я ему помог. На что он ответил скромным: «спасибо», и, поправив шапку, побежал в сторону магазина, сжимая в маленьком кулачке несколько денежных купюр. Я проскользнул в подъезд и поднялся на третий этаж, где находилась квартира инвалида. Потом подошел к двери и достал из сумки связку ключей. К этому замку мог подойти лишь один ключ из воссозданной связки. Кстати, я сильно протупил, сделав все ключи. А ведь нужно было просто осмотреть замок, выбрать из связки всего один, который мог бы подходить, и сделать всего один слепок. Это бы в девять раз снизило расходы на изготовление ключей, уменьшило бы время пребывания в магазине с чужой сумкой и в итоге снизило бы общие риски. Ну да ладно, что сделано, то сделано. Я вставил ключ в замочную скважину и несколько раз повернул. Никаких препятствий все как по маслу. Вы подумаете, я почувствовал облегчение в тот момент? Нет, я почувствовал непередаваемую тревогу. Не став медлить, я шагнул в квартиру и быстро закрыл за собой дверь. Попав в чужой темный коридор, меня окончательно одолело смятение и неуверенность и напала дрожь. Меня правда трясло не на шутку, вдруг стало как-то холодно и захотелось спать. До этого все, что я делал, чтобы попасть в квартиру, готовился, обдумывал, планировал, следил за женщиной, крал ключи, делал слепки. Все это казалось, какой-то нереальной шпионской игрой, казалось чем-то увлекательным. Но в чужой квартире я вдруг протрезвел, все стало очень даже реальным, я вдруг стал себя убеждать, что больше ничего не должен делать, что я победил, я смог, мне все по плечу. Не все… Конечно, оставалось еще кое-что. Самое главное… Я медленно ступал по темному пустому коридору, в котором буквально не было ничего. На крючках не висела одежда, из обуви стояла лишь одна пара потрепанных кроссовок, там даже не было зеркала. Лишь голые стены, пол и потолок. В квартире пахло чем-то несвежим, будто там жили не инвалид со старушкой, а две дюжины кошек. Также в квартире было очень душно, воздух был мучительно затхлым, казалось, квартиру не проветривали лет десять. В конце длинного коридора слева виднелась открытая дверь, из которой вырывались лучи света и был слышен тихий шорох. Я медленно ступал, чтобы не потревожить кого-нибудь, но не успел дойти до дверного проема как из-за него неожиданно стали раздаваться нелепые стоны. Может быть, он меня услышал или почувствовал, не знаю… Никто не знает, и не узнает. Тут я решил не медлить. Чего я боюсь? Это всего лишь неадекватный инвалид. Я вошел в комнату, такую же пустую, как и коридор, в ней находились лишь диван, телевизор на тумбочке, стол и люстра. Посреди комнаты на коляске сидел инвалид с припущенными штанами и какими-то странными движениями тер свой набухший член, который безжизненно лежал на правой ноге. Этого я никак не ожидал. Его взгляд отрешенно гулял по комнате, правая (свободная рука) скрючена в запястье, а большой палец как полагается, находился за щекой. Я вынул из сумки пистолет, подошел к инвалиду и сказал:

— Эй…

Он оставил свой член в покое. Его дерганья стали более беспокойными, он вынул палец изо рта, и стал нервно стонать. Мне даже на секунду показалось, что он пытается посмотреть на меня. Я перезарядил пистолет и ткнул инвалиду в висок под углом по направлению сверху вниз. Моя рука тряслась, я все еще не был полностью уверен. Признаюсь, мне было страшно, передо мной сидел какой-никакой, но все же живой человек. Но у него не было шансов, как бы мне не было его жалко. Я нерешительно надавил на курок. Но он не поддавался, я надавил на него сильнее, но все тщетно. Я повернул пистолет тыльной стороной и увидел, что забыл снять с предохранителя.

— Твою мать, — разозлившись на себя, произнес я. Можно простить, первый раз все-таки. Я переключил рычажок на «активный режим». И поставил пистолет в исходное положение — к виску инвалида. Но в этот момент у меня появилась другая идея, я обошел инвалида и присел на корточки перед ним. Затем засунул пистолет поглубже в его рот, раздвинув дулом челюсти, покрытые кривыми и пожелтевшими зубами. В нос ударил тухлый запах. Инвалид начал беспокойно дергаться, но я напряг руку и выстрелил. Грохот оказался сильнее, чем я ожидал. Меня оглушило. Голова инвалида дернулась, изо рта и ноздрей хлынули струи темной крови. Тело обмякло, сгорбившись, на кресле. Я увидел его раскуроченный затылок — месиво из мозгов и крови — по краям виднелись осколки черепа.

Ладно, надо было уходить. Находится в «обществе» трупа инвалида-мастурбатора мне больше не хотелось. Я положил пистолет в сумку, подобрал гильзу и тоже закинул туда же. Не знаю зачем, но насмотревшись голливудских фильмов про сыщиков, которые чуть ли не по пердежу двухчасовой давности могут вычислить, сколько волос на голове у преступника, я не мог не сделать этого. Потом я понял, что мне нужно изготовить маску, чтобы выйти из квартиры. Как ни странно, я мыслил очень ясно, даже не смотря на то, что я только что совершил первое убийство. Я понимал, что выстрел был слишком громким и соседи, возможно, слышали его. Так что мне нужно было скрыть свое лицо, чтобы покинуть квартиру. Быть может они стоят в подъезде и любопытствуют, что же такое прогремело в квартире невинного инвалида. В мою голову влетела идея, как стрела в яблоко, взять шапку и натянуть поверх лица. Шапка, тут точно была, так как в парке инвалид был именно в ней. Я быстрым шагом прошел в коридор и включил свет, шапка лежала на тумбочке, под которой стояла пара злосчастных кроссовок. Я взял её и прошел обратно в комнату в поисках ножниц. Я нашел их на столе в универсальном пенале, среди карандашей и ручек. Я вырезал два отверстия для глаз. Смахнул вырезанные кусочки ткани в сумку, туда же бросил использованные ножницы и натянул шапку на лоб. Затем направился в коридор — мне нужно было покинуть квартиру как можно быстрее, пока не вернулась старушка. Перед этим я еще раз взглянул на инвалида. Вся его одежда, живот, член были измазаны кровью. Казалось, он еще больше обмяк. Кровь продолжала литься изо рта, но уже с меньшим энтузиазмом. Я натянул шапку на лицо, и поровнял вырезанные дырки с глазами. Потом подошел к входной двери и заглянул в зрачок, никого не было. Наконец я почувствовал облегчение, потом вышел за дверь, и закрыл её своим ключом. Потом спустился на первый этаж и выглянул из-за входной двери в подъезд, когда убедился, что там тоже никого нет, стянул шапку и запихнул в сумку. После этого я не торопясь пошел в сторону дома, не оглядываясь, не выдавая себя, делая вид, что ничего не произошло, но мои мысли еще долго находились в этой квартире.

Вернувшись домой, я зашел в свою комнату, сел на кровать и замер. Так, в полной обездвиженности я просидел часа два, изредка переводя взгляд от окна, где уже наступили сумерки, на картину Сальвадора Дали «Молодая девственница, предающаяся содомскому греху при помощи рогов собственного целомудрия», висящую на противоположной стене и обратно. Картина была повешена лет пять назад, во время зарождающихся и бушующих во мне протестующих началах. Но все уже давно угасло и давно пора было её снять, но я пока не решил чем можно будет заполнить «пустоту» на стене. В моей голове постоянно проигрывалась сцена, как старушка возвращается домой, заходит в квартиру, замечает подозрительно странное отсутствие прежних звуков — шорохов и стонов, которые обычно издает инвалид. Осторожно идет по длинному коридору, зовя его по имени. Представлял, как в её душе нарастает тревога, потом женщина заходит в комнату, дверь в которую все так же приоткрыта, и видит мертвого, бледного, сгорбившегося инвалида, за которым ухаживала до неприличия много лет. Но дальше в моем воображении история разветвлялась на неисчислимое количество исходов. Сначала я представил самое банальное — как женщина в ужасе кричит, может, теряет сознание, но скорее всего, бежит к телефону и звонит в полицию. Может быть, обезумев, выбегает из квартиры и начинает звать на помощь. Но вот загвоздка, все это при условии, что она хороший человек, абсолютно ко всем ситуациям в жизни подходит с великодушием и подлинным милосердием. Но мы-то с вами живем в реальном мире. Пойдем дальше. Также популярным вариантом в моих размышлениях было самоубийство. Женщина, не выдержав потерю, пошла на кухню, взяла нож и перерезала себе вены или взяла веревку или провод и, закрепив понадежней на потолке, повесилась. Это весьма вероятно, если посмотреть на тот образ жизни, который она вела с инвалидом. Скорее всего, у неё и правда никого, кроме него не было. И потеряв последнее, ради чего она цеплялась за жизнь, могла решить свести счеты с жизнью. Так же она могла бы мыслить более трезво. Пойти к соседке — поплакаться. После похорон погрузиться в глубокую депрессию, но в итоге выйти из неё и продолжить жить, как ни в чем не бывало, но уже в свое удовольствие. Завести мужчину, может даже выйти замуж. А почему бы и нет? Может подсознательно, я и стремился к такому исходу, когда спускал курок. Но напомню, мы с вами реалисты, и должны понимать, что это не все варианты. Как вы думаете тяжело ухаживать за таким инвалидом? Который даже не может с вами общаться, который срет и ссыт под себя. Думаю, среднестатистический человек, собрав всю волю в кулак, продержится не больше недели. А если, этот инвалид ваш родственник? Будьте честны с собой. Не больше года, а то и нескольких месяцев. Потом, как я думаю, таких просто сдают в определенные организации, где за ними ухаживают неравнодушные волонтеры. Итак, следующий вариант развития событий основан на ненависти и усталости. Самый невинный — при обнаружении мертвого инвалида, женщина делает все стандартные процедуры, потом, когда труп увозят, садится на диван и наслаждается тишиной, периодически облегченно выдыхая воздух. В этот момент она благодарит, если не бога, то того кто это сделал. Еще один вариант возможен при условии, что она крайне ненавидела инвалида и до того устала за ним приглядывать и катать по вечерам в парке, что сама готова была его пристрелить. Но каковы шансы у шестидесятилетней тетки продумать все также тщательно как я? Хотя если бы она даже разрезала его труп на меленькие кусочки, вынесла из квартиры и сожгла где-нибудь за гаражами, никто бы этого не заметил. Инвалидов вообще в народе принято не замечать. Приглядитесь, как прохожие усердно стараются не смотреть на колясочников. На их уродства, маленькие отсохшие ножки, непропорционально большие головы, странные движения. Еще более не приличным будет расспрашивать об очевидном исходе в жизни инвалида. Никто не полюбопытствует, что с ним случилось, потому что всем и так это понятно. Скорее все они будут даже рады, потому что впредь не нужно будет усердствовать — стараться делать равнодушный взгляд, как будто все в порядке, проходя мимо инвалида. Кому вообще хочется жить в подъезде с «чудом-юдом»? Как объяснять своим детям странные поведения этого «дяди»? Одним лишь выстрелом я решил многие проблемы многих, в том числе и инвалида. Хотя после его смерти, жителям придется еще больше усердствовать. Нужно будет в присутствии женщины-сиделки, имя которой, кстати, вряд ли кто-нибудь знал, строить кислую, сочувствующую гримасу. Хотя, очевидно, всем насрать.

Вряд ли бы он хотел так жить, если б хотя бы на минуту прозрел, и смог бы посмотреть на себя со стороны. Я думаю, он бы постарался за эту минуту найти что-нибудь острое и перерезать себе горло или воткнуть в сердце. Можно сказать, я прочел его мысли и просто помог.

Вечером, я включил новости по телевизору. Конечно, так быстро они состряпать материал не могли. Но не полюбопытствовать я не мог. Было интересно, что они скажут об этом. Ведь убийство достаточно необычное. Застрелен недееспособный инвалид. Кому он мог помешать? Как и ожидалось — ничего. На следующий день я тоже проверил вечерние новости — ничего. Не поверив, заглянул в интернет — тоже ничего. В принципе. И так изо дня в день. Представляете, по телевизору, по местным новостям они так и не показали сюжет про мое первое убийство. Ни одного упоминания, ни в одной сводке. А знаете почему? Потому что они побоялись шумихи, которая могла бы подняться из-за этого. Побоялись того, что это начнут обсуждать во всех уголках страны, во всех квартирах. Появятся те, кто «за» и те, кто «против». Это означает, что придется поднять вопрос о целесообразности принудительной эвтаназии. И есть вероятность, что те, кто «за» победят в этом споре. Тогда весь мир бесповоротно изменится. Люди станут чуточку злее. Ровно, как экономисты содрогаются от изменения уровня инфляции или безработицы на пол процента, так и мир изменится от принятия лишь одного аморального закона. А пока… А пока они решили умолчать о произошедшем. И это означает, что они признали мой поступок правильным. Ведь пока они молчат, я не могу думать иначе.

Не хочу, чтобы вы думали, что я приверженец эвтаназии или считаю себя, в некотором смысле, санитаром, который очищает город от «нечисти». Это не так. Мне абсолютно плевать на этого инвалида, по крайней мере, сейчас, спустя два года, когда я пишу этот дневник. Я лишь помню те ощущения, ту душевную боль. Но, по правде говоря, первым мог оказаться любой, не обязательно инвалид, им мог оказаться ребенок или старик, может быть перекаченный мужик, или симпатичная девушка. Это было не важно. Важен был лишь факт убийства. Хотя, может быть, я просто себя обманываю.

5 ноября, 2014 г.

Извините, за мою бестактность. Я только сегодня понял, что, наверное, вам интересно узнать, что я за «фрукт». Кто такой, чем занимаюсь, чем живу. Поэтому расскажу немного о себе.

Меня зовут Стас. Согласен, эта информация не первой важности. Но вот интересный факт: я ненавижу свое имя. Конечно, в первую очередь из-за той злосчастной рифмы, Стас-пидарас. Не представляю, в каком маринаде должны быть вымочены мозги родителей, которые так называют своих детей. Но если провести небольшую логическую цепочку, то правда получается, что в СССР секса не было. О каком сексе может идти речь, если молодые родители даже толикой своего мозга не могут представить, что имя Стас может быть созвучно с каким-нибудь пошлым ругательством. Говоря «секс», я имею виду качественный секс, в который могут входить хотя бы начальные проявления извращения, привносящие в сношение чувственность, оригинальность. Говоря «секс», я не имею ввиду половой акт, происходящий раз в год, под витающей атмосферой отвращения, в надежде на скорейшее зачатие ребенка, которого можно будет назвать потом Стас или Антон, чтобы отомстить, за те ужасы, что он заставил их сотворить друг с другом.

Сейчас мне 23 года. И я считаю, что это лучший возраст. Все кто младше, слюнтяи и молокососы, которые, как правило, не могут сделать ничего серьезного в своей жизни. Но даже если у них что-то и получается, то все на это смотрят скептически, или проявляют явное недовольство, покрывая скрытое чувство зависти. Ведь если такой зависти позволить завладеть своим разумом, то можно сойти с ума, или спиться в итоге.

Кстати, об алкоголизме, человек с которым я живу, является ярким примером слабохарактерной личности, который, не достигнув ничего в своей жизни, находит успокоение на дне бутылки. Я с ним практически не разговариваю, потому что, приходя домой, я застаю его обычно лежащим на полу кухни в луже блевотины или разлитого пива, да и вообще я предпочитаю вести беседу с трезвыми людьми. Кстати, этот человек мой отец. Иногда конечно бывают просветы, он пытается играть роль «внимательного папочки», не пьет несколько дней, спрашивает, как дела на учебе и вообще. Все бы ничего, но я хорошо знаю своего отца и по глазам вижу, что ему глубоко наплевать. Самое обидное, что я с возрастом все больше начинаю походить на него. Хотя, я считаю преимуществом то, что я понял это в таком возрасте. Ведь мой отец, явно не понимает, что он копия уже своего отца. И продолжая в том же духе. Он скорее всего кончит, как мой дед. Словит инфаркт, сидя на засраном толчке, не понимая, что происходит вокруг, потому что печень отказалась работать, так как в неё была вшита «торпеда», а пить все равно хотелось. Поэтому я максимально ограничиваю себя в алкоголе, получаю образование. Даже, когда замечаю, как моя реакция на что-либо походит на реакцию отца, то пытаюсь исправить это, меняя мимику. Но против природы ведь не попрешь, верно?

Учусь я в университете кино и телевидения на менеджера. Прежде чем плевать в книгу и выдирать эту страницу и вытирать ею свою задницу (а ведь обычно люди так и реагируют, слыша, что человек учится на менеджера), прошу меня выслушать. Да, я понимаю, что университет не ахти, хотя и звучит довольно круто, и специальность, всем понятно, фикция. Хочется сказать в пользу менеджеров, что это пристанище, отщепенцев и маргиналов. И вовсе не нужно воспринимать это как оскорбление. Маргинал (слово выглядит устрашающе) — это лишь человек, который не заполняет некоторую «ячейку», в общей «системе», не занимает какую-то должность, не несет пользу обществу. Я бы сказал, что это человек, который все еще ищет себя. По крайней мере, у меня именно так. Я пришел в этот университет, потому что без ума от мира кино. Конечно, хотел бы снимать свое, по крайней мере, есть уйма идей. И это реально благополучно сказалось, на развитии моей творческой личности. Помимо пристрастия к фотографии, во мне развиваются киноведческие начала, хотя и в университете мы почти не проходим ничего, про кино, но общая атмосфера оказывает большое влияние на меня. Ладно, все это — вода.

Расскажу о внешности. Я достаточно привлекательный молодой человек. Ростом примерно сто восемьдесят сантиметров. С густой темно коричневой шевелюрой зачесанной на бок, как сейчас модно. Ровным носом, красивыми глазами и выразительными бровями. В общем, в лице меня все устраивает, как и в теле. Мне не нужно ходить в спортзал или сидеть на протеиновой диете, чтобы выглядеть хорошо. Может быть, я слегка худоват, но мне это даже нравится. Очень не хочется иметь лишний вес в виде жира или ненужных мышц. С девушками у меня проблем никогда не было. Но долгосрочных отношений я не имел. В моем характере есть одна не объяснимая особенность — я не могу быть с человеком более двух месяцев подряд. Все начинается прекрасно, цветочно-букетный период проходит очень стремительно. Так же и период от знакомства до первого секса, наверное, слишком короткий. Сразу начинаются, какие-то проблемы, обязательства. Мне становится вдруг не интересно с этой девушкой, даже секс наскучивает. Потом она начинает меня раздражать, появляются первые проявления ненависти. И мне не остается ничего, кроме как прекратить отношения, и перестать общаться. В принципе. Но больше всего меня расстраивает то, что такой порядок развития событий относится не только к девушкам, но и к друзьям и даже родным. От этого я ощущаю недостаток общения. Я стараюсь, работаю над собой, но ничего не выходит. Спустя несколько месяцев, люди с которыми я живу, общаюсь, начинают вызывать у меня отвращение, становятся в моих глазах слишком нудными и глупыми. Хотя, может, это я страдаю занудством?

Вы, конечно же, ждете, когда я начну говорить на более открытые темы. Расскажу о тайных желаниях, извращениях, грешках. Ведь, как я понимаю, перед книгой сейчас сидит искушенный читатель, который после второго абзаца, где я заявил, что убил инвалида, не закрыл книгу, не облил её бензином и не поджег. Который также не боится признаться себе, что периодически мастурбирует, смазывая член или вагину подсолнечным маслом, или чувствует возбуждение при виде подтянутой попки уже достаточно зрелой четырнадцатилетней соседки, потом бежит домой, чтобы поскорее ублажить себя. Если это про вас или вы, по крайней мере, можете признаться в этом или хотя бы допустить такое. То гордитесь, что вы честны с собой, и не занимаетесь самообманом. Кстати, по отношению к мастурбации всех людей можно разделить на два лагеря. Первый, этот те, кто боятся признаться, что мастурбируют, краснеют и смущаются, когда их об этом спрашивают, пытаются высказать резко негативное отношение, если вдруг уже зашла тема об этом. Или, не дай бог, и правда никогда этого не делали. И второй, тех, кто спокойно в этом могут признаться. Ну ладно, хотя бы употребив немного алкоголя. Нет, я не говорю о сборищах ненормальных и незнакомых друг другу людей, которые могут спокойно обсуждать, как дрочили пару часов назад, на фотографии новоиспеченной несовершенно летней голливудской дивы. Но я считаю, что сексуальные игры со своим половым органом — будь то вагина или пенис — являются неотъемлемой частью развития и взросления ребенка.

Я живу в Санкт-Петербурге. Переехал я сюда, год назад, когда поступал в университет. Поселился в квартире, которую снимает мой отец, который в свою очередь переехал в Питер, в моменты «прояснений» и вспышек амбиций, появляющихся у него периодически, как я уже сказал. Вообще моя родина находится на Урале. Но провинция удушающе действует на молодежь. Все оттуда стараются уехать, как только выпадает возможность. Потому что остаться учится там — означает остаться там навсегда. По крайней мере, все выпускники себя в этом усердно убеждают. Если откинуть глупые детские рвения, пожить сполна, вдали от навязчивых родителей, вскинуть все «за» и «против», то выходит — куда выгодней остаться в маленьком и спокойном городке, где количество преступлений и риск быть изнасилованным ночью в переулке сводится к нулю, и где у тебя будет гарантированная высокооплачиваемая работа градостроительного предприятия. Но вы не представляете, как становится тошно жить в маленьком городишке, где все тебя знают. Особенно мне, как человеку, который не может терпеть общество отдельных личностей больше чем несколько месяцев. Начинаешь выходить на улицу все реже, а когда выходишь, то бредешь, как по минному полю, сворачиваешь в узкие малолюдные улочки, чтобы снизить риск встречи со старыми знакомыми, которые с завидной правдоподобностью умеют натягивать на свои лица лживые улыбочки. Такие люди умудряются спросить как у тебя дела, после долгой истории или нескольких историй о счастливой жизни или её аспектах, покупки, любви. Хочется, чтобы в этот момент в кармане чудесным образом появился массивный шипованный кастет, чтобы врезать им по челюсти и снять эту мерзкую псевдо-улыбку с лица.

Как я уже писал выше — я люблю смотреть кино. Поэтому в завершении хотелось бы написать мнение или, позволите, рецензию на недавно просмотренный фильм «Охота». Мне очень понравился этот фильм с точки зрения психологии. Совершенно обычный мужик лет сорока, по имени Лукас, живет в небольшом датском городке, работает в детском саду. Все в его жизни развивается относительно хорошо. Пока одна из подопечных девочек из детского сада, по имени Клара, не заявляет другой воспитательнице, что: «у Лукаса есть „пиписька“ и она торчит прямо вверх». Воспитательница, конечно, не может промолчать и рассказывает об этом остальным. С этого момента размеренная жизнь Лукаса рушится под натиском ненависти жителей городка. Но это достаточно попсово, потому что режиссер заставляет зрителя смотреть, как гг (здесь и дальше «главный герой») справляется с нападками бывших друзей и коллег, и пытается сохранять рассудок от сюрпризов жизни. То есть мы знаем, что он не совершал ничего такого, не показывал свою «пипиську» маленькой девочке. От этого фильм становится чуть скучнее, чем мог бы быть. Но это почти незаметно под профессиональной работой режиссера, оператора, и монтажеров и конечно. Интереснее получилось бы, если бы режиссер поставил большой знак вопроса над тем, что же произошло с той девочкой на самом деле. Показывал ли он, все таки, свою «пипиську» или нет. Тогда зритель бы изнывал от неопределенности, то вставая на сторону Лукаса, то на сторону обвинителей.

Но это еще не все, потому что я буквально вычленил в этом фильме мораль, которую никто кроме меня узреть, пожалуй, не сможет. Итак, я вдруг понял, что общество может существовать в пяти ярко выраженных формах по отношению к педофилии. «Идеальное (утопическое)» — в котором нет похоти и разврата. В головах у людей в принципе не может возникнуть мысль о совращении детей и тому подобное. Люди в таком обществе, скорее всего, скучны и неинтересны. В одежде преобладает серый цвет. «Хорошее» — в котором иногда возникают случаи извращения на детьми, но обществом такие вещи презираются и считаются непристойными. Такие случаи единичны во всем мире. И преступая закон в этом направлении, следует высшая степень наказания — смертная казнь, или пожизненное заключение. «Реалистичное» — в котором, также, происходят редкие вспышки педофилии, но всегда подвергаются обсуждению и вердикты по таким делам не ясны, как и размытый процесс наказания. Люди по большей степени стараются не разговаривать на эту тему в повседневности. Так как боятся, что может оказаться, что близкий им человек — извращенец. «Плохое» — в котором люди полностью игнорируют такое явление, как педофилия. Что-то схожее с употребление наркотиков или курением в наши дни. Вроде бы правительством и совершаются какие-то поползновения в сторону пресечения этого, но, в общем, всем наплевать. «Опустившееся (развращенное)» — в котором акты сексуального насилия над детьми поощряются, являются обыденными. Такой склад общества, конечно, сложно представить в современном мире. Но в средневековье, к примеру, я думаю, это допускали. По крайней мере, в нижних кастах. Так в каком обществе мы, по-вашему, находимся? Сложно ответить с ходу, не правда ли?

10 ноября, 2014 г.

Желание убить еще раз появилось у меня совершенно неожиданно. Хочу признаться, что это дело затягивает не на шутку. Помню, я тогда стоял в очереди в кабинку в пункте приема оплаты жилищных услуг. Понимаю, сложновато звучит. Прошло около двух месяцев, после убийства инвалида. И буря в душе почти утихла. Но, мне кажется, именно в такой «буре» я тогда больше всего нуждался. Передо мной в очереди стояла дряхлая старушенция, она как раз расплачивалась по счетам, положив квитанцию на стол слева от себя. Поэтому я отчетливо видел её точный адрес. Улицу, дом, квартиру. Эти цифры врезались мне в память. Так же я запомнил её фамилию и инициалы: Петрова Т. В. Злостные шестеренки тут же завертелись в голове, и я не мог просто проигнорировать это. Закончив, бабушка развернулась и ушла прочь, но я успел подробно запомнить все детали её сморщенного лица, чтобы проще было узнать её, когда я наведаюсь во двор — наблюдать. Но, честно говоря, все старушки на одно лицо, поэтому единственное чего я боялся, это потерять свою «цель» в обилии других развалюх.

На следующий день, я, подчиненный страстному желанию совершить еще одно убийство, пришел по адресу, который хорошо запомнил. Но, быть может, мне хотелось не столько лишить человека жизни, сколько пройти все этапы еще раз — подготовка, планирование, проникновение, свершение, исчезновение. Но на этот раз, все этапы были видоизменены. Ведь, если совершать похожие преступления по однообразным «схемам», то рано или поздно меня поймают.

Несколько дней подряд с утра до вечера я наблюдал за старушкой. Точней за стариками, потому что, как оказалось, она живет не одна, а со своим, возможно — мужем, возможно — просто сожителем, таким же дряхлым старичком. Как я и ожидал, образ жизни, который вела эта «сладкая парочка» был очень размеренным и рутинным. Из дома они всегда выходили вдвоем. Не знаю куда, я за ними не следил. Мне важно было знать — когда и насколько они уходят. А еще важнее — когда они находятся дома. Потому что, мне требовалось, чтобы они находились дома, когда я наведаюсь. За четыре дня наблюдений в составленном мною повседневном графике ничего не изменилось. Весь день до вечера, они находились дома, потом в семнадцать часов выходили гулять и неторопливой старческой походкой, молча, отправлялись в «увлекательное путешествие». Внешне они очень подходили друг другу. Он был немногим выше нее. Оба слегка располневшие и с одинаково отстраненным выражением глаз и обвисшим лицом. Будто им сделали липосакцию лица, а растянувшаяся кожа провисла, образовав дугообразные морщины. В общем, в период наблюдений я узнал, что мне можно было, не волнуясь, стучать к ним в дверь с 12:00 до 17:00. Больше мне, по сути, о них знать ничего не требовалось.

Дальше все зависело только от меня. Но в этот раз я хотел, чтобы «жертвы» впустили меня в свою квартиру добровольно. Для этого, очевидно, мне нужно было кем-нибудь прикинуться. Полицейским — банально и пошло, продающим пылесосы — ненадежно. Проводящим соц. опросы? Уже лучше. Представителем пенсионного фонда, опрашивающем пенсионеров о нюансах получаемой пенсии и возможном её увеличении? Гениально! Оставалось лишь проработать эту идею в мелочах. Во-первых, я купил одежду, которая могла больше походить на корпоративную форму бедолаг, шастающих по квартирам и получающих за это копейки. В дешевом магазине мужских костюмов я купил себе строгие синие брюки, строгий черный ремень, белую рубашку с короткими рукавами и галстук под цвет штанов. Я подумал, что так будет более деинициативно, то есть человек, который сам покупает себе одежду, не может так выглядеть, а значит это не просто одежда, а, скорее всего, рабочая форма. Со школы размер ноги у меня не изменился, поэтому я достал свои школьные туфли и отполировал их кремом и тряпкой до блеска. Еще я купил себе очки со строгой и тонкой черной оправой, без корректирующих линз, вместо которых были вставлены обычные стекла, так как со зрением у меня все в порядке. Потом я сходил в канцелярский магазин и приобрел там бейджик на прищепке, для крепежа на внешнем кармане рубашки, новую ручку, красивую папку с твердым дном, чтобы писать на весу, если потребуется, и большими серебристыми кольцами для закрепления бумаги. Так же купил небольшой пластиковый дипломат с защелкой, для хранения бумаги формата А4. Но само собой он предназначался не для этого.

Вернувшись домой, я спрятал все «добро» под кровать и принялся изготавливать поддельные бланки и документы несуществующей организации. В первую очередь я создал в Word-е главный документ, подтверждающий официальность организации и существование пенсионного фонда вообще — лицензию. Сверху большими буквами: «Пенсионный фонд „Надежда“». Да согласен, слишком дешево, звучит. Но думаю, дешево звучит лишь для нас — молодых. Ниже: «Номер государственной лицензии: ВР-7489—5006 (2013 г.)». Еще ниже: «Пенсионный фонд „Надежда“ основан в 1980 году, за тридцатилетний период, нашими клиентами стали миллионы россиян. Мы обещаем надежность и безопасность в хранении ваших средств, предоставляем страхование вкладов и своевременную выплату». В самом низу: «Директор: Кудряшов Андрей Валерьевич», и подпись от руки на четверть страницы, как полагается. Под подписью три синие печати «залезающие» друг на друга, напечатанные на бумаге предварительно. Печать государственного образца, печать организации, печать директора. Все печати я создал в Word-e, благо я во всем этом неплохо разбираюсь. И могу создать печать на компьютере, которую невозможно будет отличить от настоящей. Хотя с чем сравнивать, если и «настоящей» не существует. Весь текст был выполнен в черном цвете, чтобы отвлечь от прочтения и попытки понять смысл, и привлечь внимание к печатям, которые были выполнены весьма искусно — синим цветом, и при виде которых отпадало всякое подозрение.

Дальше я напечатал бланк опроса. Какие вопросы обычно интересуют пенсионные фонды? Здесь пришлось пофантазировать. Вопрос №1: «Вас устраивает ваша пенсия?». Вопрос №2: «Вы уже используете услуги какого-либо пенсионного фонда?». Вопрос №3: «Если да, то какого именно?». Вопрос №4: «Если нет, то хотели бы воспользоваться услугами пенс. фонда?». Вопрос №5: «Если хотели бы, то воспользовались бы услугами нашего пенс. фонда». Вопрос №6: «Если не хотели бы, то почему? Указать причины». Ниже: «Укажите свои ФИО». Ниже: «Укажите свой телефон, чтобы мы смогли связаться с вами в случае необходимости». В самом низу — три «печати» и подпись «директора». Сейчас люди, которые имели дело с пенсионными фондами, или состоят в них, скорее всего, в недоумении спрашивают: «Что за бред?». Но так как я, никогда не имел дело с такими организациями и все это полная фикция, то мне можно сделать поблажку. Итак, я напечатал тридцать бланков, два из которых заполнил разным почерком. И прицепил их к новокупленной папке поверх чистых.

Затем напечатал вкладыш для бейджика. Сверху: псевдологотип фирмы в виде летящей ласточки внутри круга и название «Пенсионный фонд „Надежда“». Ниже: «Старший консультант: Петров В. П.». Потом вырезал напечатанную бумажечку и вставил в бейдж.

Весь оставшийся вечер и весь следующий день я репетировал, как буду вести себя и задавать вопросы. Оттачивал дикцию, заучивал фразы и предложения, отрабатывал мимику. В процессе интенсивных репетиций перед зеркалом я осознал, в своем роде, некоторую истину. Если вы пытаетесь попасть в чужую квартиру, то, скорее всего, ваш взгляд будет прикован в процессе разговора к «жертве», чтобы зацепится за её эмоции, реакции, и вследствие использовать их. Но это может выдать вас. Вы должны редко смотреть на «жертву» и быть, например, заняты каким-нибудь делом, что-то отмечать на бумаге, постоянно проговаривать якобы заученную фразу, и обязательно делать это без интереса, весь ваш вид должен показывать, что вы не хотите попасть в квартиру. Ведь вам этого не нужно, это увеличит рабочий день, и вы, скорее всего, вернетесь домой позже. Вы должны убедить «жертву», что ей необходимо вас впустить, должны дойти до того момента, когда «жертва» сменит скептический тон на более мягкий и дружелюбный — лишь бы вы зашли. Но мои «цели» старики, с ними все немного проще, они вряд ли откажутся от незапланированного общения, им это должно быть только в радость.

Итак, на следующий день — после «репетиционного» — у меня уже все было готово. На подготовку от начала до конца у меня ушло не больше недели. Очевидно, я расту, если сравненивать с подготовкой к первому убийству. Перед выходом из дома, я оделся в прилежного соц. работника, причесался (пожалуй, первый раз лет за пять) сложил все бумаги в дипломат, туда же положил пистолет с глушителем (ах, да, совсем забыл — тогда я приобрел глушитель для пистолета в интернете. После первого убийства, я не мог этого не сделать. Мне не хотелось, чтобы весь дом снова услышал «подозрительные громыхания». В прошлый раз мне повезло, но уповать на удачу постоянно не стоило), также положил черную рубашку для перемаскировки, перчатки и захватил с собой перочинный ножик, который раскладывался от нажатия кнопки. И выдвинулся в путь.

Я пришел к квартире, примерно к часу дня, после среднестатистического по России обеденного перерыва, так как это был будний день. Таким образом, я минимизировал риски, потому что в это время в доме находилось наименьшее количество людей. Можно сказать, их почти не было. Дети в детских садах и школах, родители на работе, сытые и довольные. Остаются лишь старики, но они меня не особо беспокоили. Хотя, по степени маразма, паранойи и тревоги им нет равных. Любой шум от соседей они могут воспринять как что-то ненормальное. Вызвать скорую или не дай бог полицию. Тогда мне уже точно не отвертеться.

Подойдя к входной двери в квартиру, я надел очки и прицепил бейджик к карману рубашки. Затем постучал в дверь и принялся действовать по четко отрепетированной схеме. Дверь открыла уже знакомая мне бабушка. Ее плотное тело облегал синий халат, на ноги были надеты пошарканные тапки, а волосы собраны в хвост. Я нахмурился и повернулся к двери квартиры напротив, потом снова на открытую дверь, постоянно посматривая на бланки и делая вид, что не понимаю в правильную ли дверь я постучал. Мне важно было, чтобы она заговорила со мной первая. И мне не пришлось долго ждать.

— Здравствуйте, что вы хотели? — я взглянул на её лицо и уловил в мутных глазах волнение. Но не подумайте, что все выходило из-под моего контроля. Нет. Её волнение объяснялось тем, что она понимала, что перед ней стоит какой-то важный человек, возможно даже гос. служащий. Потом я достал из кармана ручку, щелкнул, вызволив стержень, перевел взгляд на бланк и спросил.

— Петрова, Т-э, В-э? — Я произнес фамилию слегка неуверенно, будто читаю её первый раз, и нарочно выделил инициалы, тыча ручкой в буквы, которых на самом деле там не было. Я сказал это по памяти. Потом, приподняв одну бровь, резко взглянул на старушку.

— Да, да, это я… — с явным нетерпением произнесла бабушка.

— Хорошо, я обхожу всех пенсионеров в вашем доме, провожу опрос по поводу вашей пенсии, устраивает ли она вас. — Я продемонстрировал два уже заполненных бланка, чтобы удостоверить собеседницу, что говорю правду и, собственно, чтобы она не теряла нить моего рассказа. Старушку это явно заинтересовало. — Я представляю организацию «Пенсионный фонд „Надежда“». — Из-за незаполненных бланков я вытянул «официальный» документ с печатями, и протянул бабушке. Она внимательно на него посмотрела, но в руки брать не стала, видимо, так, хотела выразить уважение или не показаться типичной недоверчивой и ворчливой старушкой. Но в любом случае, как бы там ни было, она уже была у меня на крючке. Она мне доверяла. Итак, если весы равновесия в отношениях незнакомых людей, сместились в сторону доверия, то я решил, либо уровнять их, либо окончательно сдвинуть в мою пользу. Главное не перестараться и продолжать делать важный вид.

— Так, давайте пройдем к вам на кухню и заполним несколько бланков.

Старушка раскрыла дверь пошире и молча указала рукой в прихожую. «Да!». Я вошел внутрь. В квартире пахло старой мебелью. Такой запах мне больше нравился, нежели запах только что отделанных квартир под евро-ремонт. Также я почувствовал запах дыма дешевых сигарет типа «Примы» или «Балтимора». Я снял отполированные туфли и направился в кухню, старушка следовали за мной. Мы подошли к кухонному столу, возле которого стояло два стула, один возле стены, другой примерно посередине кухни. Старушка видимо, по привычке хотела сесть на тот, что у стены, но я пресек это.

— Садитесь сюда, — сказал я решительно, указав на стул в середине кухни. Старушка, пожалуй, не собиралась возвращать инициативу хозяйки квартиры. Потому что сразу подчинилась моему «приказу». Я сел напротив неё и продолжил. — Прежде, чем мы начнем, я должен узнать, ваш муж тоже дома? — Я снова взглянул на пустой бланк и сказал. — Просто у меня, тут, информация, что вы живете не одна.

— Да, мой муж в соседней комнате, через стену.

— Хорошо, мне с ним тоже хотелось бы поговорить. — их даже не пришлось убеждать проходить тест по отдельности.

Она устало выдохнула и уткнула взгляд в пол.

— Если у вас это, конечно, получится, — я не понял её намека. Но решил не акцентироваться на этом. Быть может у них в семье не все в порядке, может, он её бьет, может, они давно не разговаривают, может быть, он просто сложный человек.

— Вот бланк, тут просто нужно ответить на поставленные вопросы, — я протянул ей бланк с пустыми графами и свою ручку и принялся ждать, от меня уже почти ничего не зависело. По плану мне нужно было, чтобы она меня о чем-нибудь спросила — непонятный вопрос, например.

— Хорошо, — она молча и уверено принялась отвечать на вопросы, я видел, как их становилось все меньше, и когда подумал, что уже ничего не получится, как она неожиданно спросила:

— А в шестом вопросе можно не указывать причину?