Бесплатный фрагмент - Чехов и мы, прости Господи...

Пролог

Светлой памяти

родных стариков

д. Митеньки

б. Катеньки

б. Манечки

и моей Наташеньки

посвящаю

30 апреля 2009 г. Записка в день её 55 — летия.

Без всякой мысли о приближающемся несчастье: «Поздравляю! Ты была и остаешься родной — спасибо за все! Мы оказались не подготовленными пройти жизнь без серьезных ошибок — прости за все!..»

— Как хорошо, что я успел ей это сказать… Но она была уже так далека от меня, что не откликнулась, не захотела, не смогла…

Ювеналий А. Калантаров Чехов и мы, прости Господи

Если нет света — все омрачено;

если нет смиренномудрия — все у нас гнило.

Велик, кто неопустителъно исполняет
все, что по силам, но больше его кто со смирением простирается и на то, что выше сил.

Прп. Иоанн. «Лествица»

Из моей многовековой истории жизни с ощущением счастья вспоминаю — Лермонтова, Маяковского, Есенина, Шекспира, Мережковского, Эренбурга, Ницше, Моэма,

Вийона, Бодлера, Станиславского, Розова, Шоу, Драйзера, Вальтера Скотта, Оскара Уайльда, Мусоргского, Павла Орленева, Чехова, Г. и Т. Маннов, Ибсена, Леся Курбаса, Кулиша, Дю Белле, Элиота, Шаляпина, Матисса, Смоктуновского, Николая II, Товстоногова, Шевченко, Лесю Украинку, Маркеса, Шукшина, Михаила Чехова, Эдит Пиаф, Голдинга,

Леконта де Лиля, Альбана Берга, Лакшина, Малера, Высоцкого, Эфроса, Бориса Утенкова, Библера, Серафима Бочарова, Алексея Жаркова, Светланова,

Марка Ривина, Друцэ, Сашу Бардиана, Розанова, Валерия Бухарина, Верочку Клинову, Мажурина,

о. Романа, Клавдию Пугачёву, Скрябина, влад. Тихона,

Людмилую Дубову, Агафонику Мирополъскую, Чайковского, Локтева, Алексея Казимировича, Александра Славского, Андрея Миронова, Левитана,

Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Бахтина, Достоевского, Гоголя,

Салтыкова — Щедрина,

Ивана Шмелева, Андрея Платонова, Солженицына, и многих — многих других святых спутников моей многогрешной жизни…

Пролог

Занимаясь долгие годы, не поднимая головы, производством радужных мыльных пузырей (больше ста, или около того, спекта­клей), от которых остались, разве что, брызги воспоминаний на сером театральном асфальте, я задумался о книге, как о более су­щественном итоге, непонятно чему отданной жизни… И вот тогда обнаружил вдруг, что у меня накопилась пара чемоданов всяких записей, мыслей и слов, помогавших мне в своё время, хоть как — то оправдаться перед авторами, артистами и зрителями за свою «творческую» активность… Этого добра хватило бы на два десятка книг — но теперь мне хочется успеть выудить хотя бы на одну, из этой могучей кучки, да привести в удобочитаемый вид и напеча­тать себе в подарок и «на вечную память» благодарным потомкам…

I. Чехов и мы

Никто меня не поздравил с Днём рождения Чехова! А ведь это — мой второй день рождения, вернее, первый — поскольку он родился раньше (и, слава Богу, что не наобо­рот) … Так что поздравляйте меня, поздравляйте!..

Чехов предлагает нам не сюжет, а мудрость

Что же может стать и должно быть критерием и гарантом суще­ствования подлинного искусства? Золотым сечением его качества? Ангелом — хранителем, витающим над его земной жизнью? Как убе­речь его живую подлинность от опасностей вырождения и беспло­дия?

Наиболее чистый и исчерпывающий ответ на эти вопросы дает своим творчеством и своей требовательной мечтой о подлинном театре Антон Павлович Чехов… Философской мыслью и высокой духовностью, без преувеличения, пропитаны диалоги всех его пьес. И все его прославленные драматические сюжеты, и образы — это не только художественные творения высочайшей пробы, пред­мет постоянного вожделения людей театра и театральной публики, но и напряжённейшие духовные поиски самого Чехова, различные его мировоззренческие позиции в процессе их становления и раз­решения, проживаемые им в различных предельных ситуациях, как бы испытываемые в «полевых условиях» живой жизни, но на духовном уровне, всегда тождественном самому автору… Именно этим объясняется эстетическая неисчерпаемость и интеллекту­альная многозначность, как будто бы обычнейших его сюжетов…

Пьеса Чехова — это полнокровный греческий полис, где реша­ются все вопросы общественного и личного бытия, это целостная модель мира, со своим Небом и Землей, своей Евой, Адамом, со всеми героями библейских и античных времен, с Сократом, не минуя Иисуса, с более поздними героями человеческой истории, включая и нас, грешных… Все персонажи Чехова, не просто жи­вые люди, а равновеликие автору личности, какими бы жалкими они на первый взгляд ни казались… Личности со своей духовной установкой, полноправные участники большого и решающего не только для них, но и для нас диалога с жизнью. Как бы «мал» че­ловек ни был, его опыт жизни, утверждает Чехов, велик, уникален, поучителен и принципиально неотделим от нашего… Сюжет, ситу­ация, обстоятельства, образы чеховской пьесы могут быть поняты и восприняты на качественно разных уровнях — как бытовые, пси­хологические, эстетические и, наконец, — могут быть осмыслены и прочувствованы как экстремально — философские…

Каждый находит в Чехове, как в жизни, пищу по себе, откликается на ту волну, которую готов принять в себя, находит именно ту опору, в которой нуждается здание собственной жизни, и люди театра в этом отношении не исключение. Чехов экзистенциально отзывчив на любую духовную боль и только бескомпромиссно равнодушен к дуракам и имитаторам по другую сторону рампы, даже если они думают о себе иначе…

Герои драм Чехова, все без исключения, несмотря на бытовую иллюзорность происходящего, находят в нем так называемые «вечные и проклятые» вопросы своих судеб. Но есть в их положении и некая комедийная особенность — испытывая отчаяние и надежду, они ищут спасение, хватаясь друг за друга, ожидают и требуют от такого же, как они, бедолаги, того, что недодала и не может дать им жизнь… Круг трагикомически замыкается — все как в банке и под стеклянным куполом равнодушных небес, но в какой — то последний момент оказываются у доктора Чехова на теплой его ладони…

Чехову известны все три уровня активности и качества бытия человека: созерцание, познание и действие. Их сочетания и переходы составляют тот драгоценный сплав органики и ритма, который складывается в конечном итоге в динамическую партитуру жизни героя, прошедшего вместе с автором через все уготованные ему сюжетные встречи и испытания, чтобы явить собой человече­скому миру ещё один уникальный духовный опыт земной жизни…

Итак, по Чехову, сценическое бытие — есть бытие духовное, а не только «психофизическое действие» (как утверждают эпигоны Станиславского), которое может быть всего лишь материальной летописью бытового хода жизни… Театральное же творчество слу­жит собиранию и концентрации духовной субстанции бытия и воплощению её в сценических формах «жизни человеческого духа» (сам Станиславский!)…

Театр Чехова предлагает нам не сюжет, а Мудрость, и главным полем жизненной драмы становится тогда не театральная сцена с артистом, а Сцена Жизни и Человеческая Душа, бытующая на ней…

Как сегодня мы ставим Чехова? Ответ банально прост: как умно­го и тонкого, но почти бытового психолога с налетом обаятельного чеховского лиризма, даже не приближаясь к его беспощадной глу­бине и космической духовности, художественно выстроенных им через ход человеческих судеб в галактике того или иного сюжета…

Да, высокая классика — это не театральная иллюстрация, не живые картинки на расстоянии, а вновь зачатая и вынашиваемая в чреве зрительного зала драма живой жизни. Поставить и сыграть Чехова — это значит прочувствовать и выразить глубинные про­блемы человеческого существования в потоке обыденной жизни. И быт у Чехова — это тело, плоть и клетка человеческого духа, от чего он бежит и к чему возвращается, как блудный сын. А вместо разыгрывания текста или даже сочиненного образа — обнаженное ожидание и опора на самого себя, единственного…

Да, Чехову нужны режиссер и актеры, прозревающие быт, ви­дящие за ним голую и трагическую правду человеческих жизней, своей и всякой другой… И только тогда это — философский и вели­кий театр, равного которому, как утверждали Брук и Стрелер, нет…

А ещё Чехов напоминает нам о триедином даре подлинного творца — даре духовного существования, духовного мышления и духовного деяния.

Философские и другие уроки классики

Наряду и помимо самовозрождающегося духовного бытия, нас окружает со всех сторон мощнейшая, противоречивая и час­то противостоящая духу биомеханика жизни, в которой при­нимает участие и наш театр. Вся эта грандиозная машинерия, где все краски мира перемешаны, и порой превращены в житей­скую грязь, где ничего невозможно спасти перед катком времени и смерти, повергла бы нас в безвыходное отчаяние и ужас — если бы не сама себя возрождающая и продолжающая стихия «живой жизни»…

Однажды меня обокрали, раздели, но, слава Богу, ушел живым из театра, известного своей «дедовщиной», почти каннибализмом… Я оказался вдруг на улице, посреди театральной Москвы — зимой, в одних трусах и в чем — то ещё на босу ногу… Меня встретил бла­гополучный человек из соседнего театра — он видел мои иркутские спектакли ещё времен Вампилова — и порекомендовал меня друго­му известному Мастеру театральных дел, назовем его В. П. П. Серия встреч — бесед в его академическом кабинете мне, изголодавшемуся по работе, показалась нескончаемо бесконечной… Как вдруг по­среди очень умного о книгах и свободного в выражениях разговора, почти на полуслове, раздался шлепок по столу, и я наконец — то услы­шал: «Ну, хватит, Калантаров (конечно на «ты» и по фамилии), сей­час ответишь мне на один вопрос, только не задумываясь, без паузы, и мы решим, давать тебе спектакль или нет…» Я кивнул, что готов, и последовало продолжение: «Отвечай, что ты ждешь от меня и хо­чешь от этого театра?»… Я не промедлил и мгновения: «Вопрос про­стой и не требует напряжения — я хочу поставить спектакль в Моск­ве, и так поставить, как я это умею, поставить «на виду», в Вашем прославленном театре, с такими — то артистами, с такой популярно­стью — это было бы, конечно, то, о чем давно мечталось… Но… но все, что я сказал сейчас, не имеет абсолютно никакого значения — важно не то, что я хочу и жду от Вас и Вашего театра, а то, что ждете и хоти­те от меня Вы… Я мог бы обозначить одним словом самую горькую проблему, которую я, да и все моё поколение, как крест, несем всю жизнь, и не столько в личном, сколько в профессиональном, твор­ческом плане, и, как ни странно, с возрастом это становится все чув­ствительней и непоправимей… Это слово, проблема и крест — без­отцовщина… Мои желания, хотения — ну что я могу сделать в Вашем театре без Вашего ожидания, желания, разрешения — да ничего… Гораздо важнее не то, что я хочу, а то, что хотите Вы — если Вы хо­тите и ждете «сына», который мог бы работать по правую руку от Вас, рядом, и с моим приходом подумали: а вдруг это «он», тогда Вы допустите, чтобы проявились лучшие мои качества и возможно­сти… Ведь в Вашем театре, Вы же знаете, я смогу сделать что — нибудь толковое только с Вашего ведома и позволения… Или Вы не ждали и не хотите «сына», а Вам нужен всего лишь очередной презерва­тив — так вот, в этом случае, я хочу, чтобы Вы знали, что в эти игры я уже вот так (жест «выше головы») досыта и до отвращения наигрался с А. А. Г.» … И я замолчал… Нависла задумчивая пауза с характерным жестом Мастера, будто совершающего намаз, но почему — то одной рукой (суфий?) … И дальше последовало рассуждение, что он никого не боится рядом, что ему нужна… то ли правая рука, то ли левая нога… Что мне нужно поискать какую — то такую пьесу, а не те, которые я уже называл… Я стал искать и предлагать из своих золо­тых запасов (как — то подсчитал, что мне нужно примерно 700 лет, чтобы поставить все, что я уже сегодня хочу, или захотел бы зав­тра) … Долго и неспешно обсуждались мои новые названия… Через месяц — другой, когда число их дошло до 5 — ти, мне вдруг предложили неизвестно откуда и почему возникшее 6 — е название… И я понял, что если не соглашусь, то так ничего и не поставлю… Я стал читать и вчитываться в «6 — ю» пьесу, чтобы открыть в ней такое, что захо­телось бы и полюбилось, и, к радости своей, — открыл и полюбил… Но… но перед тем как приступить к своему спектаклю, я помог Ма­стеру поставить его спектакль… Потом он меня отблагодарил тем, что помешал сделать мой… Было очень стыдно за своё беспомощ­ное положение перед замечательным сценографом, которого спро­воцировал и подбил пойти в интересный поход… Я уже не говорю об артистах и зрителях…

Почему — то я не ставлю себе целью взглянуть на классику во что бы то ни стало «по — новому»… Пусть этим занимаются школяры и фокусники от театра со всей их обслуживающей критической че­лядью, дружно гоняющейся за «оригинальностью», будто за бан­тиком на собственном хвосте…

Их самозабвенные вращения волчком с редкими остановками для почесывания за ухом, достойны жалости… и изучения, как феномен дурной диалектики сознания, замкнувшегося на само­го себя, забывшего вдруг и навсегда «об образе и подобии своем», о самой возможности выхода из порочного круга «самодогоняния» и «обгоняния» к ценностям и целям, давно уже открытым и соз­данным до нас и которые мы призваны хранить и взращивать, себя возвышая этим служением…

Хочу не «взглянуть» как — нибудь эдак, чтоб «удивить и понра­виться», а, как это ни покажется банальным, всего лишь увидеть, обнаружить и хорошо рассмотреть те сокровища и кладовые, ко­торые завещали нам великие драматурги, доверчиво полагаясь на нашу духовную зоркость и способность принять бесценный дар, не оскорбляя его тяжелым низкопоклонством или мальчишеским легкомыслием…

Как же уберечь живую подлинность классики от опасностей вырождения и бесплодия — будь то импотенция слепой бытовщины или театральное циркачество с подниманием надутых слонов и укрощением картонных тигров?..

Что же происходит сегодня в нашей театральной реальности с классикой и классиками?.. Общение с ними чаще всего не вы­ходит за рамки сугубо личных впечатлений или общедоступных мифологем, даже когда мы систематизируем и облекаем их в кон­структивную и образную форму — и, гордые собою, с этим прихо­дим в театр…

Итак, мы настаиваем на том, что кроме внутренне осознаваемого посвящения, индикатором которого может быть лишь собственная человеческая и художническая совесть, если она, конечно, есть, необ­ходимо дерзостное желание вести диалог с Поэтом на равных, но, не роняя его до себя частного, а вырастая до него всеобщего, до уровня его высокого мышления о Человеке в космосе и о Космосе в человеке… Правда, чаще всего встречается дерзость без опознавательных знаков «посвящения», и тогда происходит грубая, и, я бы сказал, тайная под­мена «исповедально сознаваемого призвания» дутым и жестоким са­мозванством, которое чаще всего и правит сегодня театральный бал под демагогическим покровом якобы творческих прав…

Легко пройти мимо бесспорной и простой, на первый взгляд, истины о соответствии, увидев в ней только умозрительную и не­обязательную очевидность — они, мол, все такие, великие гении, что ни слово, то о вечности и на века, ну, а с нас что взять… И бес поражения — тут как тут…

Итак, драматический спектакль, драматический артист… увы и ах!.. Конечно, во все времена, даже в такие, как наше, когда упа­док театра стал как бы общепризнанным фактом, в театрах работа­ли талантливые люди и порой в оценке современников достигали выдающихся результатов. Но отнюдь не всегда и не все из этих «по­бедителей» становились действительными «властителями дум»… Мы помним, какой бурей признательности и восхищения были окружены в своё время Художественный театр, Ермолова, Комиссаржевская, Мейерхольд, Павел Орленев, Михаил Чехов… И совсем ещё недавно — Товстоногов, «Современник», Эфрос, Любимов… Чтобы обрисовать масштаб и качество подобного театрального события, когда оно действительно происходит, а не имитируется, достаточно привести хотя бы одно, а при желании можно найти десятки ему подобных, замечательное свидетельство — Блок вдруг заметил как — то, что «Комиссаржевская была тогда духовной лю­бовницей всей интеллигентной России»… Да, была такая страна, и в ней, как в «Греции», все было…

«Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие. Пожалуй, загубленное двадцатилетие между двух войн»… В ту пору, ещё по­трясенный открытием поэзии Элиота, я спросил, в промежуточ­ном каком — то разговоре, у Каролины (К. Блэкистон — известная английская актриса театра и кино, участница моего «Вишневого сада» в Таганроге) спросил о его пьесах, так и не переведенных у нас до сих пор, и узнал в ответ, что Каролина ещё девочкой здоро­валась с ним за руку, когда Томас Стернз Элиот приходил к её дяде, известному литературоведу, с которым был дружен… Я подождал ещё немного и, не дождавшись продолжения, притронулся к «той самой» руке Каролины и благоговейно замолчал… Чуть позже, после моего беглого упоминания имени Ницше, я узнал, от нее, что он был «фашистом»… Эти замечательные подробности надолго удов­летворили мою любознательность…

Каролина Блэкистон — на удивление опытная и умелая актриса, в репетиционном зале и на сцене — трудолюбива, дисциплиниро­вана. И работа с ней доставила мне исключительное удовлетворе­ние… Но Артист, он и в Англии — артист, со всеми очаровательными достоинствами и особенностями, присущими только ему… Конеч­но, каждый раз мечтается о полном и взаимном понимании — но это уже о надеждах и иллюзиях, на которых зиждется профессия режиссера…

Пользуясь случаем, хочу объясниться в любви к артистам Таган­рогского театра, с которыми прожил, единой семьей, пять счаст­ливых и мучительных недель, не расставаясь ни на день… Тогда я окончательно уверовал, что лучше русского артиста может быть только русский артист.

Чехов и В. Соловьев: скрытый диалог

(Ненаучные размышления)

«Скрытый» — дважды: в силу принципиальной невысказанности и недосказанности самой природы художественного миро­воззрения (со стороны Чехова) и ввиду отсутствия даже намека на факт содержательного общения и каких — либо интеллектуальных отношений между этими выдающимися личностями, почти сверстниками…

Они, конечно, не могли не знать друг о друге, были знакомы и, наверное, общались, и кое — какие косвенные свидетельства тому есть, но испытали ли они хоть какой — нибудь интерес, и оказали ли хоть какое — нибудь влияние друг на друга, пусть даже односторон­нее, неосознанное или временное? Почему не раскрыта эта тайна? Не в силу ли традиционного невнимания к философскому изме­рению творчества Чехова и сугубой сосредоточенности на соци­ально — бытовой, психологической и филологической стороне его произведений? Что же в таком случае подвигло меня сблизить эти имена и задаться вопросом о скрытом диалоге? Отдаю себе отчет, что поступаю так, как бы вопреки их воле, их собственному пони­манию необходимости в сближении…

Когда мне, лет 30 тому назад, впервые «открылся» Чехов, в моих режиссерских записях, и частично в памяти, сохранились кое — ка­кие «основополагающие» мысли, догадки, которые я назвал тогда «постулатами», потому что именно с них началась моя «чеховская геометрия», развившаяся впоследствии в целую систему теорем и способов решения практических театральных задач, включая расшифровку сюжетов, новую технологию режиссерско — актер­ских отношений и etc. Когда же, после известного исторического перерыва, напечатали В. Соловьева, и он, наконец — то, дошел до меня, грешного, а это случилось через несколько лет после первой моей чеховской постановки — я поразился сходству внушен­ных мне Чеховым мыслей и тех основных идей, которыми дышит вся философия Соловьева — сходству не только внутреннему, ду­ховному и тематическому, но и почти буквальному, дословному… Попробую вновь пройти по старым следам этих удивительных со­впадений…

Чехов вслед за Достоевским и Соловьевым почитал чистоту, свя­тость и красоту материи, «тела Божьего»… Но Чехов идет дальше, чем это позволяет его предшественникам традиционная религи­озность — его «идея всеединства», не теряя глубины и универсаль­ности, отличается от соловьевской и проявляется в другой субор­динации отношений человека и природы — он видит в природе во­площение «человеческого» совершенства, чистоты и терпимости, признает и утверждает духовную первичность природы, и только ею проверяет и измеряет самого человека. Именно из этого испо­ведального начала произрастает, опережающая время и так власт­но овладевающая нашим сознанием и воображением «экология» чеховского творчества. Не мудрствуя лукаво и не впадая в писа­тельское философствование и богословие, Чехов пришёл к отказу от традиционного человеко — центристского художественного ми­ровоззрения в пользу природы, видя в ней последний шанс чело­века — спасти и сохранить себя…

Любовь, согласие, тяготение к природе и несовпадение, отпаде­ние, муки блуждания вдали от её простоты, чистоты и надежно­сти, «загрязнение» ее, в прямом, физическом и переносном, со­циальном и психологическом смысле, бездумное и хищническое отношение к природе «вокруг», безнадежно — бездарное отношение к природе «в себе» и «в других» — бесконечный чеховский рассказ о том, как «божественный» план рождения и жизни «ещё одного» человека вырождается в ещё одно человеческое несчастье…

Провозглашенный позитивистской наукой и обожествляемый базаровыми (фамилия — то какая!) «объективизм», самонадеянный принцип отделения и независимости человеческих дел от чело­веческого Бога, оставили людям свободу и ответственность, меру которых они оказались не способны ни выдержать, ни осознать. Робкие когда — то идеи «человеко — божества» уже начали во времена Чехова и В. Соловьева проходить массовую социальную и полити­ческую «обкатку», и их пророческий слух чутко уловил подземные раскаты надвигающейся беды…

Противостоя воинственному материализму, столь модному тог­да в кругах либеральной интеллигенции, нравственный пантеизм Чехова во многом солидаризируется с «всеединством» Соловье­ва и как бы соревнуется с ним в миролюбии и терпимости. И как это ни трудно представить, но Чехов оказывается ещё шире и уни­версальнее Соловьева, потому как обходится без диалектических крайностей и спекулятивных экскурсов сознания, которые так или иначе с неизбежностью возникают в ходе философской полемики и профессионального стремления «завершить и исчерпать» свою мысль… Реальная, практическая, жизненная философия выража­ется более поведением и поступком, чем рассуждением и словом, и потому ближе и доступнее художественному описанию и истол­кованию, нежели философскому. «Мощь идей и идеалов» и при­сущая им самовлюбленность и самонадеянность, с какими бы бла­городными намерениями и в каком бы обрамлении они не высту­пали, подвергаются Чеховым реальным испытаниям и оценкам, выводятся им на поле земной жизни… Думается, его принципиаль­ный антифилософизм и стал одной из главных причин органиче­ской несовместимости с «учением» В. Соловьева, несмотря на все интеллектуальное и духовное родство и возможности сближения…

Вся русская интеллигенция второй половины XIX в. переболе­ла так или иначе новомодными материалистическими теория­ми, посыпавшимися вдруг с Запада разноцветным серпантином идей, имен, учений, «переосмысливающих и преобразующих» мир — переболели, кажется, все, даже юный Соловьев, все, кроме Чехова. Защитила, должно быть, каким — то чудом сохранившаяся в молодом провинциале иммунная система — как бы там ни было, своим жизненным путем и творчеством он обозначил золотую се­редину между «либеральным» экстремизмом и консервативным «идеализмом» того времени, решительно отсек все крайности по­лемических страстей и мыслей, и явил миру небывалый феномен меры, такта и мудрости. И тем преподал урок, который и сегодня не теряет свой универсальный смысл, чем и объясняется, в первую очередь, непреходящий интерес к его творчеству в современном мире…

Мироотношение Чехова, писателя и человека, лишено какой — либо показной набожности и религиозной риторики, но остает­ся, тем не менее, по внутреннему существу своему глубоко христи­анским, бережно и тайно сохраняет духовное и душевное родство с истинным православием, с его милосердием, кротостью и стой­костью… При этом нельзя не заметить его человеческого и духов­ного сходства с некоторыми явлениями мировой литературы про­шлых времен — такими, как Экклезиаст, Сенека, Марк Аврелий, Монтень, Паскаль… Такое «двойное» и глубокое родство делает Чехова почти универсальным мыслителем и предельно открыва­ет его для художественного творчества, высота которого, если она достигается, уже не нуждается в догматах… «Без любви к природе нельзя осуществлять нравственную организацию материальной жизни» — эту мысль В. Соловьева можно было бы назвать высшим «экологическим» императивом Чехова, давшим множество всхо­дов в его творчестве.

«Ложная цивилизация» обнаружила себя в материально — техни­ческом прогрессе и духовной деградации людей — эти апокалипси­ческие ножницы, в которые попало человечество, начали прихо­дить в движение уже при жизни Чехова и В. Соловьева, и их «катастрофизм» объясняется прежде всего этим. Он неизмеримо шире и глубже модных тогда мотивов «конца света», его нельзя объяс­нить, исходя из субъективных или узко исторических причин — он порожден высшей мировоззренческой интуицией и несет в себе заряд пророческой силы, актуальной и в наши дни…

Чехов — не «гуманист», в привычном «ренессансном» значении этого слова. Он никогда и нигде не обожествляет, не идеализиру­ет и не славит «человека» (ни с малой, ни с большой буквы). Че­хов делает для человека гораздо больше — он его понимает, жалеет и лечит. Но диагноз его беспощаден — он видит в человеке каино­вы черты «отступника» от природы и, как философ естественник, констатирует его прогрессирующую деградацию и, сознавая всю проблематичность спасения этого закоренелого «злоумышленни­ка», продолжает неустанно выписывать ему единственно возмож­ный рецепт выздоровления…

Чехов одним из первых открыл и описал «бытовую» трагедию человека, не доросшего до вечных и мудрых законов Бытия, и по­тому обреченного на близорукое и сутяжное времяпровождение жизни… Самая большая загадка и заслуга Чехова в том, что он из­бежал собственной гордыни в отношениях с людьми и в творче­стве. Он заменил броню и щит гордыни стоическим удалением и отделением духа и высших интересов своих от всех «базарных» соприкосновений с жизнью. Чеховский индивидуализм, не говоря уже о его «редкоземельности», не имеет равных себе в своем абсо­лютизме — он дистанцируется настолько, что становится недосяга­ем, и тем как бы освобождает поле жизни для всех остальных. Его индивидуализм загадочно и мягко излучает свою предполагаемую противоположность и мирно и плодотворно сосуществует с высо­кодуховным и житейским альтруизмом. Природа его беспримерной доброты и деликатности в том, что он исключил дележ и сутяжни­чество из своей жизни и ушел из нижних, коммунальных этажей её туда, где просторно и несуетно, относясь ко всем без исключе­ния «нижним» жильцам, как к младшим братьям, нуждающимся в снисхождении и помощи. Эта идеальная этика врачевателя, ис­целившего, прежде всего самого себя, переросла рамки личности и профессии, и распространилась на все поле жизни и творчества Чехова… Он хорошо изучил все обманные, чертовы, так называе­мые «диалектические» игры человеческого сознания — категори­чески не доверял им и выводил именно из них многие индивидуальные и общественные беды и проблемы. С полным правом ему может быть отдана честь открытия и утверждения в человеческой жизни великого «принципа дополнительности», сформулирован­ного много позже в естественно — научной философии Нильсом Бо­ром — принципа, из которого с неустанной последовательностью выводит Чехов свое, крайне несовременное тогда, да и сейчас тоже, требование несуетливости и терпимости человеческого общежи­тия…

Идея каждого конкретного человека существует у Чехова в двух измерениях — в сознании самого человека, во внутреннем сюжете его жизни, и в понимании его «со стороны и сверху», как бы на паспарту самой Вечности или, лучше сказать, вечной Природы. «Сущность человека дуалистична, амбивалентна, антиномична» — это Божественный факт или фикция сознания?.. Ответ на этот во­прос получает разное освещение у Чехова и В. Соловьева, но пер­востепенная важность его для них безусловна — именно он опре­деляет масштаб и глубину всех остальных человеческих споров, бесконечных поисков решения и сопутствующих поискам и всегда опережающих их заблуждений…

Соловьевское «освобождение от рабства страстям и от ограни­ченного человеческого самолюбия» можно признать репликой со­гласия и солидарности со знаменитым чеховским «выдавливал из себя раба». Но уникальная гуманность Чехова выводится не из «че­ловека» или его «понимания» Бога — она, если так позволено будет выразиться, естественно — природна, то есть чисто физична и чисто духовна в своих истоках и потому может быть признана подлин­но «религиозной». Он — принципиальный противник всяких ми­фологизаций и идеологизаций человеческого сознания, прошлых и будущих, религиозных и политических, личных и исторических. Чехов в этом отношении, хотя это и трудно вообразить, шире и сво­боднее даже В. Соловьева. Его «универсальная» религиозность стремится быть вне человеческой истории, её больших и запутан­ных «сюжетов» сознания, вне её признанных догматов и авторите­тов. Его абсолютная субстанция, то есть Бог, как бы растворяется в человеческом и природном мире, одухотворяя его или обнару­живая его несовершенства, говоря голосами его вечно — временных сущностей…

Отчуждение Чехова от слишком остро, исторически или соци­ально, конфессионально или мистически, сориентированных пи­сателей и философов его времени, свобода и глубина его мышле­ния сопряжены с уникальной независимостью от современных ему направлений и всех «измов», традиционных и модных вероучений и теорий. И в этом особенном смысле Чехов — первый настоящий «еретик и язычник» современной культуры, избежавший соблаз­нов и тавтологий её бесконечных модернизаций, глубоко лично и полно переживший христианство, обогатившийся им и вернув­шийся из его исторической школы — Церкви в природу, но в При­роду — как в Храм…

Наличная духовность человека, бытие его духа, сущностная глу­бина каждого личного проявления и всей суммарной человеческой реальности — все, что составляет и содержит нашу внутреннюю те­кущую жизнь, не в этом ли большой секрет чеховской драматур­гии? А в случае незнания или забвения духовного измерения — не в этом ли причина всех театральных поражений?..

«Органичное мышление» Чехова сочетает в себе полноту всеце­лой истины сюжета и отдельных персонажей, подразумевает вза­имную их выводимость друг из друга и внутреннюю парадоксаль­ную взаимосвязь. Его художественное мышление — глубочайшее взаимопроникновение двух реальностей — преходящей и вечной, сугубо частной и универсальной в едином сюжете жизни всечело­веческого «организма», как в притче, где индивидуальное — вечно, а вечное — преходяще… Онтологические и гносеологические инту­иции Чехова, в которых, повторяем, заключается главная загадка его художественной глубины и покоряющей силы, перекликают­ся с параллельным миром философских воззрений В. Соловьева и вступают с ним в по — чеховски не декларируемый, скрытый диа­лог…

В. Соловьев, в свою очередь, никогда не был «чистым» филосо­фом — не говоря уже о его стихах. Поражает воистину художествен­ный размах его мышления, широта и яркость взглядов, не уклады­вающихся в привычные рамки философских систем и направле­ний, сложившихся конфессиональных и национально — историче­ских мифов… «Полная реальность человеческого Я» у В. Соловьева и самоценность любой человеческой личности у Чехова, как бы ищут и дополняют друг друга, существуя в разных измерениях. Оба обнаруживают внутренний трагизм в разделении «личного», «че­ловеческого» и «бесконечно общего», восстают против «свободы» субъективизма, эгоцентризма, выведения мира «из себя», прихо­дят к неизбывному ощущению трагизма и катастрофичности жиз­ни, необходимости и обреченности в ней Добра…

Катастрофизм позднего Чехова, времени «Вишневого сада», и позднего В. Соловьева, времени «Трех разговоров», питался эс­хатологическими предчувствиями и мучительными ощущениями надвигающейся «пропасти распада» всего строя жизни, всех её исторически сложившихся и выработанных русской культурой по­нятий, норм и правил. Они умерли раньше того мира, в котором они родились и жили, всего лишь на два — три исторических мгно­вения. С болью всматривались Чехов и Соловьев в уже искаженное судорогами лицо реальности, пытаясь понять, поставить диагноз, и хотя бы предупредить о надвигающейся беде — они это сделали, и были услышаны, но, к сожалению, немногими, и ничто уже не могло предотвратить всеобщего исторического крушения.

О культуре высокой театральности

Поскольку я — не теоретик, не обещаю вам размышлений, упо­рядоченных, как это принято, в некую систему взглядов на нечто, и прочее… Хорошо, если мне удастся совладать с некоторыми на­блюдениями и догадками, обладающими скорее личной, нежели общенародной, ценностью…

В наше время, далеко, как известно, не романтическое, когда духовные потребности человека тонут в пучине его материальных и грубо прозаических забот, вырисовывается крайнее и спаситель­ное стремление проакцентировать именно духовные, идеальные, высшие проявления жизни человека и его искусства… Пришла пора и нам вспомнить и всмотреться попристальнее в известную формулу Станиславского, выражающую высшую цель сценическо­го творчества, а именно — «жизнь человеческого духа»… Вдумаемся же в эти слова, попытаемся проникнуть в их буквальный, первоначальный смысл — не утверждает ли он недвусмысленно, с катего­ричностью императива, примат именно духовных ценностей над всеми другими (социальными, моральными, эмоциональными и пр.), не обозначает ли не только направление и цель нашей рабо­ты, но и качество, и уровень ее…

Даже умное и честное изучение пьесы, самое старательное ка­талогизирование её обстоятельств, и самозабвенное следование «лучшему в мире» театральному методу без признания духовного приоритета и ведущей роли художественного воображения при­вели, в конце концов, театр на грань эстетического и духовного вырождения. Пьеса, и классическая в том числе, стала лишь по­водом для сценической интерпретации в формах и понятиях обы­денной жизни, с непременной, конечно, «сверхзадачей», полити­чески и социально венчающей т. н. реалистические усилия, т. н. творцов… Понимание тупиковости подобной установки толкает впоследствии бунтарей против неё к эстетическим эксперимен­там и формотворчеству, порой переходящими в театральную афе­ру, где содержательные цели искусства чаще всего отбрасываются как якобы скучные и дискредитировавшие себя, и подменяются теми или иными режиссерскими играми в «театр», доведенными стараниями отважных экспериментаторов до суперэффективной выразительности, успешно прикрывающей внутреннюю пустоту и бесплодие. И воображение, оторванное от своих духовных кор­ней и целей, становится манкуртом в руках умелых манипулято­ров, лихо и незаметно подменивших сущностное Бытие искусства на броскую и яркую демонстрацию его Небытия…

Не кажется ли вам, что театральное дело, особенно когда оно соприкасается с классической драматургией — это некое искусство возвращения к жизни, своеобразное искусство реанимации?.. Но что бы красивого ни говорили о «вечных спутниках человечества», они — Эсхил, Шекспир, Чехов — остаются все же за кулисами общего духовного бытия или возвышают сердца одиноких поклонников, если те­атр не принял хоть одного из них в своё живое лоно, не поделился с ним своим дыханием, кровью, плотью, чтобы Он ожил и, словно та свеча, «светил всем в доме»… И только так и тогда происходит, совер­шается чудо, чудо явления Классика народу, духовное событие в жиз­ни того или иного поколения… Искусство «духовной реанимации» предполагает не только глубокую общепрофессиональную подготовку, включающую все разнообразные театральные знания и умения, но и, прежде всего сугубо личностные качества, питающие благород­ную и милосердную энергию спасения, роднящую театральное дело с божественными деяниями Творца. Конечно, полезно при этом не забывать, что воскрешению и воссозданию подлежит не тело, а душа Классика, его «духовное послание» человечеству, которое не выра­жено впрямую в тексте, как нам, грубиянам, иногда кажется, а все­го лишь зашифровано в нем. И не просто найти ключ к тайнописи. И ключ этот, как ни обидно, дается не многим, почему — то лишь по­священным да избранным. И даже не «дается» — он находится, или не находится, в самом соискателе авторского посвящения. А ещё точнее, соискатель сам должен к моменту встречи стать искомым ключом или вынужден будет отступить или прибегнуть к отмычке, чем и занимается большинство из нас, всего лишь выдавая себя, с по­мощью критической обслуги, за избранных и посвященных…

Что же надо для того, чтобы стать и быть тем, кого ждет Клас­сик?.. Если уж решиться отвечать на этот провокационный вопрос по существу и попытаться обойтись минимумом слов, то ответ будет таков — надо соответствовать, то есть обрести в себе и прочувство­вать право стать вровень, дерзнуть быть равновеликим, конгени­альным — да, да, вот так, всего лишь… И разговор тут идет, заметьте на всякий случай, не о дипломе, тарификации, даже самом — самом высоком звании, а только о самых интимнейших и тонких связях нас, грешных, с теми, кто воистину «не от мира сего», о самых неотклонимых чувствах своей причастности к ним и своего призва­ния — быть и соответствовать… И зря мы станем утешать себя тем, что мысль об избранности — кокетливый домысел, а не все решаю­щая догадка… Как ни странно, Классики — эти провидцы, пророки и духовные великаны человечества — не страдали грехом высоко­мерия, они жили для нас и поэтому были божественно великодуш­ны — они и при жизни хотели, чтобы их поняли и поверили им, они и при жизни обращались к нам, любили в нас равных себе, иначе как они могли бы надеяться на взаимность, на наше понимание, так жаждать его… Не их вина, не их вина… Многие не дождались, и все же они не уносили с собой эту надежду, но оставляли, заве­щали её нам… И она до сих пор ждет нас в их книгах, в их пьесах для театра… И вся история драматической сцены является, по сути, описанием неудач и счастливых попыток возрождения Авторской надежды на признание, воплощением Его страстей и духовности в живой стихии сцены, в конкретных творческих усилиях людей театра, дерзающих встать вдруг иногда вровень с гениями прошло­го, чтобы обрести хоть на время свой человеческий рост…

Не желая пополнять собою отряды ловких и услужливых те­атральных портняжек, которых и без нас хватает, скажем, со всей детской прямотой и резкостью, у сегодняшних театров отношения с Классикой складываются, ей — богу же, трагикомически — почти все наши режиссеры, от мала до велика, несмотря ни на какие зва­ния и критические возвеличивания, на встречах с Классиками об­наруживают прямо — таки всестороннюю личностную и профессиональную несостоятельность — культурную, духовную, интеллекту­альную… Они встречаются с большим Мастером как культурные и духовные карлики — и, попрыгав вокруг его ступней и побегав между его ног, возвращаются довольные собою к нам, и рассказы­вают (одни искренне и даже интересно, другие — не очень, но это ничего, в сущности, не меняет), гордо рассказывают все, что они увидели… с высоты… комичного своего положения.

Следует ли все эти рассуждения понимать так безысходно, как может показаться с первого взгляда?.. Отнюдь нет… Сказать себе Правду, как она открылась, о сегодняшней нашей несостоятельно­сти во встречах с высокой драматургией — значит прояснить и этим уже начать решать проблему нашего соответствия великому класси­ческому наследию по всем возможным параметрам и направлени­ям, включая экзистенциально — личные и социально — культурные… И чувство ответственности каждого «театрального деятеля» может сыграть в этом процессе восхождения к Классике не последнюю роль… И пусть быстрее придет на помощь к нам, театральным ма­териалистам, философия театра, с её высоким идеализмом, как воз­можность более глубокого самосознания и выхода на новый уровень нашего духовного и интеллектуального суждения об общем нашем театральном деле, как избавление от эмпирической близоруко­сти и частоколов бесконечной конкретики, за которыми мы давно уже перестали видеть высокий лес «жизни человеческого духа»… Ведь философия — это не общая для всех маска умника, а радующая и удивляющая театральный мир одухотворенность и вдохновляю­щая глубина мысли, обогащающая художественные открытия и ви­денья этого неисчерпаемо суетного и Божественно единого Мира.

Рost scriptum

Конечно, каждая творческая индивидуальность, её мышление и опыт — уникальны и принципиально неповторимы… Но есть и общие основополагающие истины и ориентиры, которые или сближают художников, или разводят их в разные стороны… Думаю, именно так надо понимать негласно растянувшийся на годы и по­учительный для нас спор между Станиславским и Мих. Чеховым о роли воображения и фантазии в творческом процессе… Предла­гаемые или всё — таки «воображаемые» обстоятельства? Так можно в краткой форме выразить существо спора…

М. Чехов увидел в игнорировании творческого воображения, в вялой его акцентировке, как бы отмену обязательности выхода театра из литературного текста в другое, творческое и духовное, измерение, и в этом — существеннейший недостаток и опасное от­клонение Системы в целом… И, как показало дальнейшее развитие театра в эпоху «строящегося», а затем и «развитого» тоталитариз­ма, М. Чехов оказался дальновиднее своего Учителя…

Общеизвестно, что всякой геометрии предшествует тщатель­нейший отбор непререкаемых истин, т. н. постулатов, и физиче­ская вселенная Ньютона или Эйнштейна покоится на нескольких основополагающих законах — не так ли обстоит дело с системами Станиславского и Брехта? Или с театральной вселенной А. П. Че­хова?..

Утверждаю, что, подобно учению Сократа в диалогах Платона, диалогах Кьеркегора и т. д. — учением, философией, высоким ин­теллектом и духовностью Чехова пропитаны диалоги всех без ис­ключения персонажей всех его пьес… Драматургия Чехова лишь кажется созданной для простаков, милых и лиричных — на самом же деле, она вся соткана из сложнейших феноменов и трагических парадоксов человеческих жизней, насквозь и бездонно загадоч­ных, и… поучительных… При всем при этом, чеховские сюжеты и диалоги исключительно и уникально обманчивы — как белый свет, что в силу своей абсолютной полноты, кажется бесцветным… И только театральная призма, да не любая, а специальная, умная и умелая, обнаруживает вдруг весь спектр его многоцветного бо­гатства на радость зрителю…

А диалог т. н. «предлагаемых обстоятельств», сугубо сюжетно и психологически понятых, и выявляемых через диалог «конкрет­ного» общения и «прямого» словесного действия, всего лишь ку­ски и крохи с роскошного хозяйского стола внутренней сосредо­точенности и широко размышляющей человеческой сущности, задолго до этой физической минуты, включенной в трагический круг бытия…

Удручающая относительность и случайность всякого чисто «со­бытийного» общения персонажей или дополняется многочислен­ными обертонами глубинного духовно — личностного бытия, или чеховский сюжет выхолащивается до уровня бытовой частности, выходит из художественного измерения и растворяется в обще­житейской суете и бессмысленности, граничащей с энтропией… И тогда приходит импотенция слепой бытовщины, стаскиваю­щей любого гения с любых небес, и разменивающей его на копейки, или театральное циркачество с подниманием надутых слонов и укрощением картонных тигров под аплодисменты простаков…

Сюжеты Чехова — чем и объясняется долговечность его пьес — как бы продолжают и сегодня свою жизнь…

Наряду и помимо самовозрождающегося, слава Богу, духовного на Земле бытия, нас окружает со всех сторон мощнейшая и всегда противоречивая и часто противостоящая духу биомеханика жиз­ни, в которой участвовали все предыдущие поколения, начиная с Адама, участвуем все мы, грешные, и наш театр, в том числе… Вся эта грандиозная машинерия и свалка времен, где все краски мира перемешаны и порой превращены в житейскую грязь, где, казалось бы, ничего невозможно спасти перед катком времени и смерти, повергла бы нас в безысходное отчаяние и беспросветный ужас — если бы не сама себя возрождающая и продолжающая, несмотря на бешеный натиск и горькие потери, почти равновеликая силам эн­тропии стихия «живой жизни»… Убегая от апокалипсического кат­ка и принося неисчислимые жертвы, жизнь, как из горящего дома, уносит с собою все самое дорогое, без чего не может продолжаться и сохранять себя — детей и книги…

Не выполняет ли многотрудная духовная работа, которой вот уже века и века занимается «живой» и подлинный театр, обраща­ясь к классике, то великое воскрешение отцов, то общее дело, которое, по Н. Федорову, призвано объединить и вывести из тьмы человечество?..

Книги — духовных наших отцов, без которых не обойтись, не вы­жить, и которые, люди называли священными или, в более широком и мирском контексте своей культуры, классикой, что, по сути, одно и то же… Ибо, если не приравнять к Христу и другим великим Учи­телям человечества, то хотя бы «уподобить» и приобщить к их числу Гомера, Леонардо, Моцарта, Шекспира, Пушкина, Чехова и других великих пришельцев из духовного космоса — не только справедливо, но и естественно, и необходимо для нашего спасения…

Детей — мы сейчас оставим в стороне, и не потому, что с ними проще или благополучнее, увы, это не так… Продолжим разговор о том, о чем уже начали и что почти никого не интересует в наше буйное время — о классике и театре, но… после некоего лирическо­го отступления…

Это было в неправдоподобно давние времена середины прошло­го века… Студенты радиофизического и физико — математического факультетов Харьковского университета стали вдруг свидетеля­ми одного из приездов легендарного Ландау в город, в котором он когда — то в молодости работал и преподавал… Амфитеатр старейшей и знаменитой, со времен Мечникова, общеуниверситетской, а тогда уже «ленинской» аудитории, был забит под потолок, ждали, долго ждали… И вот он вошел, стремительный, красивый, 50 — летний, в окружении известнейших харьковских профессоров и академиков, которые (о, Боже!) стали вдруг стайкой влюбленных и счастливых мальчишек, разве что не прыгающих вокруг своего веселого бога, своего короля и кумира — мы не узнавали наших, ещё вчера неприступных олимпийцев, грозных лекторов и экзаменаторов…

До рокового случая Ландау прожил ещё несколько лет — потом были многотрудные усилия спасти его жизнь, увенчавшиеся, в кон­це концов, успехом… Но все, видевшие его «после», говорили, что это был уже «не тот» Ландау… Было продлено физическое его су­ществование, но искрящаяся гениальность этого талантливейшего жизнелюбца и умницы навсегда ушла в прошлое… Ландау и сей­час «существует» — для кого — то в личных, ещё воспоминаниях, для остальных — как некий нобелевский миф, не более того… И только для посвященных, способных понять и принять в себя творческий дух, научный и человеческий уровень Ландау, открывается источник гениальных идей и вдохновения в его исключительной личности…

Не так ли, увы, и с классиками — мы иногда вспоминаем их, и наше общение с ними не выходит, чаще всего, за рамки сугубо личных впечатлений, традиционного почитания и общедоступных мифологем, даже когда мы систематизируем и облекаем их в кон­структивную и образную форму — и с этим приходим в театр?..

Возвращаясь к главному сюжету наших рассуждений, мы ещё раз напоминаем себе о необходимости не только не забыть и взять с собою, но и с максимальной духовной глубиной воспользоваться спасенным, оставшимся нам в наследство богатством…

Чем же эти наши «воспоминания и впечатления», и даже при­вычное «образное мышление», отличаются от подлинного про­никновения и обладания духом классика? Чем же отличается от всех остальных «посвященный»? В чем его «сезам, откройся»? его «большой секрет»?.. Мы утверждаем, что все зависит от наипро­стейших вещей — от того, кто именно, а, следовательно, с какими намерениями и меркой, и на каком уровне подходит к классику…

Вы можете спросить, чем вызвана такая избирательность, за­крытость и полное отсутствие демократии? С нашими — то клас­сиками, такими родными и, спасибо истории, общедоступными, с которыми со школы мы «на дружеской ноге»? А я отвечу вам, пусть это будет новостью для всех, привыкших к фамильярности — так они решили… Решили — то ещё вчера, но не все, имеющие уши, услышали и поняли… И это, представьте себе, — данность, с кото­рой мы вынуждены считаться, если хотим иметь с ними дело, я бы даже сказал, общее дело… И обижаться тут не на кого, разве что на себя — что ты не тот, кого он, классик, ждет… А ждет, надо сказать, всегда — ждет, надеется и верит, что кто — нибудь придет и скажет — я тот, кого ты ждал… И дверь откроется…

Достаточно заглянуть в «завещания», которые нам оставили ве­ликие Мастера театра — в них, в качестве почти случайных призна­ний и оговорок, мы найдем множество невольных доказательств и иллюстраций этой справедливой «несправедливости»… Верни­тесь, с этой точки зрения, хотя бы к «взаимоотношениям» Михаи­ла Чехова и Шекспира, или, скажем, к свидетельствам Коклина — старшего и Орленева… Не хочется продолжать, чтобы не вызывать подозрения в излишней эрудиции… Упомяну лишь наблюдение Дидро, что великий Артист рождается реже, чем великий Поэт…

Итак, мы настаиваем на том, что кроме внутренне осознаваемо­го посвящения, индикатором которого может быть лишь собствен­ная человеческая и художническая совесть, если она, конечно, есть, необходимо дерзостное желание вести диалог с Поэтом на равных, но, не роняя его до себя, частного, а вырастая до него, всеобщего, до уровня его высокого мышления о Человеке в космосе и о Космосе в человеке… Правда, чаще всего встречается дерзость без опознава­тельных знаков «посвящения», и тогда происходит грубая и, я бы сказал, тайная подмена «исповедально сознаваемого призвания» дутым и жестоким самозванством, которое чаще всего и правит сегодня театральный бал под демагогическим покровом, якобы творческих прав…

И все же давайте осмыслим наш с вами шанс быть конгени­альными Шекспиру, Чехову… — он, по правде сказать, очень мал, и трудно вообразить себе, что кто — либо конкретно из ныне живу­щих или, скажем, пишущих и читающих эти строки мог бы на него рассчитывать… И все же предположим, что он есть — этот шанс, не будем лишать себя надежды и… порассуждаем ещё…

Опять обратимся к великим Мастерам прошлого, бесспорным создателям совершенного, вечного и т. д. … Не будем перечис­лять всех их качеств, создавших им славу, тем более, что сделать это невозможно, не впадая в пустую риторику… Отдадим себе от­чет только в одном — в их незаурядном культурном и духовном по­тенциале, и отметим для себя, что их творения никогда не были случайными плодами досужего разума или праздного честолюбия, вопреки утверждениям всех «сальеристов» — их шедевры рождены ими отнюдь не в праздники и, как правило, не под аплодисменты современников, а выстраданы и выношены ими в жестокие будни зауряднейшей жизни, среди смешения всех «сюжетов и жанров» в житейской грязи и шуме…

Отметим ещё, на всякий случай, что они тоже, все без исключе­ния, дерзали когда — то кому — то и чему — то соответствовать и подра­жать, и проделали немалую, должно быть, духовную и умственную работу, чтобы достичь соответствия… И дерзали они при этом, надо сказать, так же, как и любой из нас, на свой страх и риск, без каких — либо гарантий с чьей — либо стороны на успех, без права даже на бескорыстное служение своей «идее», не признаваемые и часто оплевываемые собратьями по роду человеческому и по ремеслу… И лучший из заветов, выкованных ими в муках творчества и остав­ленных для нас, как бы для испытания на подлинность — «иди сво­им путем и веруй»…

Я говорю «мы» и «для нас», исходя не только из риторических приличий и правил, но и из простой истины — допущения, что кому — то из нас все же, несмотря ни на что, дано найти свой путь и с верой пройти его, и на этом пути встретиться со старыми Мастерами… ко­торые ждут, всматриваясь в наши лица, в одиночестве и надежде… Дай нам Бог, чтоб они дождались хоть кого — нибудь из нас… И тогда высокая классика силой театра оживет вдруг для тысяч и, может быть, миллионов людей — и хоть немного высветлит наши будни правдой, очеловечит лица и откроет души для духовной красоты, имя которой — любовь…

Начав размышлять о природе и сущности театра с какой бы ни вздумалось стороны, мы неизбежно придем к некой очевидности, что существуют не только разные виды и жанры, но и различные уровни театральности. Что же это за «уровни» и чем они задаются и определяются?

Чтобы не растекаться по всему, почти необозримому полю теа­тральному, граничащему порой с самыми дальними горизонтами, где кончается уже всякое искусство, присмотримся лишь к театру драматическому — как наиболее традиционному, даже в какой — то мере консервативному, и теперь уже «классическому» виду театра. Итак, драматический спектакль… Конечно, во все времена и в та­кие, как наши, когда упадок театра стал общепризнанным фактом, во все времена в театрах работали талантливые люди и порой до­стигали, в оценке современников, выдающихся результатов.

Но отнюдь не всегда и не все из этих «победителей и чемпио­нов» становились действительными «властителями дум» и выра­зителями духовных потенциалов и устремлений современных им поколений людей…

Если сравнивать репертуар «той» и нашей эпох, то «современ­ная» в ту пору драматургия была не менее спорной и казалась не более качественной по сравнению с былыми «образцами», чем се­годняшняя, да и «классика» ставилась, можно сказать, почти та же и столько же — в чем же причина упадка и подъема, успеха и неудач?..

В очередной попытке приблизиться к ответу на этот вопрос, давайте — ка вспомним любопытные, с нашей точки зрения, случаи, когда один и тот же режиссер ставит, бесспорно, талантливый спек­такль на материале вполне заурядной современной пьесы, и тут же следом ставит посредственный спектакль по бесспорной пье­се классического репертуара… Если бы эти несчастные случаи не были так распространены, что стали как бы общим правилом, ко­торому почему — то следуют, увы, все режиссеры, от мала до велика, можно было бы позволить себе уклониться от серьезного «ответа» и отвлечь своё внимание — печатными ссылками на некую ориги­нальность каждой трактовки, сплошные или отдельные, в зависи­мости от доброты или настроения критика, актерские удачи… Т. е. обычными играми и танцами вокруг голого короля…

Честный ответ на приведенные выше факты, извините, таков — конечно же, с партнером, привыкшим, как и ты, «валять дурака» и примерно твоей же весовой категории, проще иметь дело, лег­че проявить наработанную технику, освободиться для импрови­зации, и в результате продемонстрировать своё мастерство, пре­восходство и достичь успеха… А вот как быть со «сверхтяжем» да в классической «борьбе», которая ведется по известным законам и с приемами никак «не ниже пояса»?.. В этом случае нет шансов, если самому не набраться силы, веса, роста и высокого умения… Но, как и где их взять — если нет и нету?..

Приближаясь кое — как к финалу своих «несвоевременных» теа­тральных размышлений, позволю себе обратиться ещё к одному на­блюдению, связанному, на этот раз, с отношениями между уже су­губо современной, т. е., не классической, но, надо заметить, класс­ной драматургией и «нашим» театром… Подумаем, к чему, скажем, привели опыты обращения к пьесам Олби — как — то вошедшего в «моду» у нас и, безусловно, одного из самых художественно ёмких и высокоинтеллектуальных драматургов последних десятилетий?..

Далеко от Москвы я видел спектакль «Случай в зоопарке», теперь, говорят, влюбленные критики его уже приблизили в отеческой за­боте о московской публике — этот спектакль, поставленный как на­глядное пособие по гомосексуализму, пособие для начинающих или просто любознательных, я уж не знаю… И не потому, что так уж из­вращена природа у создателей произведения, а как — то не додумались они ни до чего другого, да и не интересно им это — какое — то там «думание», вроде, как и не «театральное» совсем занятие, во всяком случае, необязательное, почти неприличное, если «таланту хоть от­бавляй» — вот и решили быть «смелыми», как «тама»…

А в известном спектакле «Не боюсь Вирджинии Вулф» очень се­рьезно и фундаментально «поставлена», и с умнейшими, вроде бы, актерами, какая — то бесконечная семейная склока, через двадцать минут уже пробуксовывающая сама в себе… И опять же — не пото­му, что так уж не могут профессионально выстроить внутренний сюжет отношений в согласии с художественной философией авто­ра, а по той же причине, если так можно выразиться, — глубокого не — до — мыслия…

И те, и другие, и третьи, почти без счастливых исключений, проходят почему — то по самому поверхностному «низу» возмож­ной причастности к высокой драматургии — видно, и сегодня, как и в первые дни творенья, все познается и создается «по образу и по­добию своему» — и другого не дано…

Как сегодня мы ставим Чехова?.. Да как угодно — и по тексту, и против текста, и поперек, как самого — самого «интеллигентного» и почему — то вдруг скучного, с налетом обаятельнейшего лиризма и без такового, но социально активного, с хрестоматийным пиете­том, и как капустник в ПТУ… Времена рабского подражания «образ­цам» прошли, слава Богу — гуляй, как вздумается,… и гуляем, даже не утруждая себя попытками приблизиться к Его беспощадной глу­бине и космической духовности, художественно выстроенных Им через ход человеческих судеб в галактике того или иного сюжета…

Да, высокая классика — это не театральная иллюстрация, не живые картинки на расстоянии, а вновь зачатая и вынашиваемая в чреве зрительного зала драма живой жизни… Поставить и сы­грать Чехова — это значит прочувствовать и выразить глубинные проблемы человеческого существования в потоке обыденной жиз­ни… И быт у Чехова — это тело, плоть и клетка человеческого духа, от чего он бежит и к чему возвращается, как блудный сын… А вме­сто разыгрывания текста или даже сочиненного «образа» — обна­женное ожидание и опора на себя, единственного…

Да, Чехову нужен режиссер и актеры, прозревающие быт, спо­собные увидеть за ним голую и трагическую правду человеческих жизней, своей и всякой другой… И только тогда это философский и великий театр, равного которому, как утверждают Брук и Стрелер, нет…

А ещё Чехов напоминает нам о триедином даре подлинного творца — даре духовного мышления, нравственного существования и художественного деяния… Сущностная сосредоточенность каждого бытия, в том числе и сценического, является метафизиче­ским законом его трагической глубины и значимости…

На репетициях выращиваются и тренируются, а на спектакле за­пускаются в «жизнь и игру» одновременно — не только сущность личности, её сосредоточенность на себе, но и энергия свободы в её воплощениях — три главных составляющих человеческой судь­бы, бытийствующей на сцене и питающей любой сюжет жизни своими соками и глубиной… Сценическая энергия свободы — это не игра в «образ» и не проживание «предлагаемых обстоятельств», а игра своими сущностями, выращенными из духовного спектра роли, постоянное рождение себя из игры с другими сущностями, в каждый раз по — новому и всегда лично выхваченных обстоятель­ствах, в непредсказуемой со стороны игре со своими и чужими во­площениями человеческого «опыта жизни»…

Одна из главных и решающих театрально — духовно — технологи­ческих задач, могущих привести к принципиальному художествен­ному прорыву в высшие слои чеховской драматургии — сделать из «обожаемого» текста вынужденную и не всегда приятную необхо­димость, которая, подобно протуберанцам, вырывается из недр экзистенциально проживаемого на сцене чеховского «быта» — Бытия…

Чеховская простота, глубина и абсолютная прозрачность яви­лись в русской литературе XX века дважды — в прозе Шукшина и драматургии Брода…

II. Театральный ломбард

***

«Мизансцена мысли» — моё название режиссерской необхо­димости выстроить хотя бы имитацию внутреннего психологи­ческого процесса, если способность к нему напрочь отсутствует у артиста, привыкшего к игранию авторского текста да выполне­нию режиссерских подсказок передвижения по сцене… Психоло­гический процесс мышления и принятия решений можно, ока­зывается, выявить паузой, жестом, поворотом головы, тем или иным поступком… и тогда зритель «прочитает» ту мысль, которая рождает последующее действие, мотивируя и обогащая его дви­жением ума…

***

Моя редкоземельная режиссерская особенность, роднящая меня с лучшими — исчерпать до дна возможности и кладовые пьесы, даже глубже самого текста — и тогда даже хрестоматийный автор вдруг становится незнакомым и современным, будто прокаливает­ся и обновляется на наших репетициях… И старый классик кажет­ся уже написавшим свои тексты только вчера и только для меня… Так случалось у меня с Чеховым, Друцэ, Островским, Вампиловым и другими моими любимцами… Никаких отсебятин — только от текста и через текст, в словах и между слов (по Метерлинку — в мол­чании и в смыслах, омывающих слова)…

***

Всякое искусство по ходу своего развития рискует оторвать­ся от корней своего призвания и служения, замкнуться на самое себя, на сугубо внутренние интересы «творчества», оторваться от большого мира живых проблем человечества — в такой само­убийственной изоляции заключается главная причина ослабле­ния и вырождения даже очень талантливых художников, которые находчивые «идеологи» спешат выдать за небывалые достижения и открытия, всю уже пустую «игру в бисер» называя наисовремен­нейшим искусством, великими пророчествами грядущих времен, вплоть до пресловутого «черного квадрата», этой плохой шутки пьяного художника, как последней точки прибытия и конечного тупика… Этой порчи и отклонения не избежали не только Мале­вич, но и Феллини, Тарковский… стоит только сравнить их ран­ние прорывы в художественный космос, которые прославили их таланты, и поздние опусы, разрекламированные услужливыми портняжками…

***

В опере мизансценировать и выстраивать пластическую дина­мику надо по тактам, музыкальным фразам и «пьесам», а не по либретто, сюжетам, обстоятельствам, эпизодам и действию. Пла­стика и жесты рождаются и стилизуются только из музыки, и ха­рактер у них не бытовой и психологический, а условный и симво­лический, тяготеющий к сюжетной статике и музыкальной дина­мике…

***

Актерская профессия только проявляет и помогает делать вы­разительной жизнь человеческой природы в актере — но первична все же эта природа! Поэтому так необходима культура, воспитание, развитие личности, её внутреннего разнообразия и гибкости, бо­гатство, глубина и сложность её реальных качеств… Современная театральная школа преступно обходит эту главную свою обязан­ность стороной…

***

Множество людей, чаще не сознавая этого, культивируют в сво­их жизнях всякого рода драматизм, чтобы заполнить образующу­юся в сердцах пустоту… и только, пожалуй, взрослые люди театра, устав от драм на сцене и за кулисами, ищут и ценят естественную простоту и покой, тихую гавань — после рвотной болтанки, бурь и волнений театральной среды…

***

Мои контакты и истории с театрами повторяют первую встречу Миклухо — Маклая с аборигенами — всякий раз возникает и реша­ется каннибалистическая проблема — сразу сожрут, или чуть про­медлят, а я этим воспользуюсь… и потом — назовут берег моим име­нем?..

***

Слишком много замороченных около — театром и плебейской коммунальной жизнью псевдоартистов… В ответ на мои профес­сиональные предложения, требования и даже шутки — тупое непо­нимание, сопротивление и уличные выходки…

***

Почти век понадобился Чехову на путь от «современного» авто­ра до «классика», от близорукого до дальнозоркого и масштабного его понимания, от натуралистически — психологического до худо­жественного воплощения его пьес на сцене… Этот путь пытаются пройти сегодня Друцэ и Вампилов — не без моего, что приятно со­знавать, участия…

***

Мало хорошо и технично интонировать музыкальный текст — чтобы возвести его в искусство, необходимо воссоздать его в себе, личностно, глубоко и искренне, и тогда он достанет не только до ушей, головы и сердца, но и до печени!.. Голоса и профессиональ­ного умения им владеть мало… Чтобы стать событием на сцене и в зале, надо стать самому равным Бетховену или Малеру — только так можно получить мандат на их исполнение… Максимализм? — да!.. Иначе это — самозванство, паразитизм и халтура…

***

Талантливый исполнитель присваивает авторское право созда­вать его произведение — он, как бы, перевоплощается в автора… Не подменяет его, раболепствуя перед его гением, — а стремится, уподобляясь автору, возродить сам процесс творения, являя собой чудо, воплощает его личность в самом акте творчества, в реальном акте зачатия и рождения его произведения…

***

Актерам работать надо не с текстом, и даже не от текста и того, чем нагружает режиссёр в своих пониманиях, а от сущности всего того, что порождает этот текст в скрытой и глубинной реальности жизни, общей для тех персонажей и этих артистов…

***

Разделение сфер деятельности и ответственности:

Что? — это автор, Как? — режиссер, а Кто? — это актер!., (их ещё приходится убеждать в этом — в этом призвании «быть!», в досто­инстве и личном присутствии и участии!.. — измельчал артист до потери своего призвания)…

***

Однажды, на повторяющиеся напоминания со стороны очеред­ного худрука театра — «Мне нужен хороший спектакль»! — я отве­тил: «Хороший спектакль сделать нетрудно — трудно сделать очень хороший спектакль»!..

***

Нерадивому артисту — «Если бы ты был не только артистом, но ещё умел бы писать — у тебя все есть для того, чтобы создать книгу «Репе­тиция — нелюбовь моя» или «Репетиция? А что это такое?..» — книгу, которая стала бы достойным нашим ответом Чемберлену — Эфросу!..

***

Актрисе — «После этой удачной его шутки ты будто погрузилась до подбородка в ванну со смехом!», а он этим воспользовался…

***

Приобщить или потрафить — развилка для всех деятелей в сфере искусства — от Босха, Ван — Гога и Бочарова до Шилова с Глазуновым и Табаковым и пр. торгашами… И развилка эта происходит не в залах экспозиции и на сцене, а у мольберта и в головах…

***

Воображаемая художником реальность и интереснее, и ре­альнее видимой невооруженным глазом… «Конфликт» между ними служит свидетельством присутствия подобия Творца в об­разе художника, живой сущностью и ценностью подлинного ре­ализма…

***

Всякий глубокий художник — человеколюбивый мизантроп (от Соломона и Сократа до Мольера и Пушкина, а в театре — от Равенских и Товстоногова до меня) … не путать с мизантропами, чело­веконенавистниками и людоедами от природы — Гончар, Плутчик и пр… Ну, и цена им — соответствующая…

***

Среди артистов и др. работников театра, а то и просто — у люби­телей с ближайшей улицы, утвердилась мода, при возможности, играть роль режиссера — статусно, денежно, даже если плохо полу­чается (да и судьи кто? — безграмотное начальство, которое ничего не контролирует, потому что ничего не понимает и озабочено толь­ко своим положением — гуляй, рванина!)…

***

У Брода все «срежиссировано» в репликах, и его пьесы почти не нуждаются в ремарках, в отличие от большинства даже классных драматургов…

***

Шейко блестяще начал, подпитываясь от лучших образцов ре­жиссуры (Мейерхольд!) и, в конце концов, иссяк… Я же пошел от драматургии, от авторов, текстов и смыслов (интуитивно!) и ока­зался прав…

***

Музыка! — а не текст и пресловутые предлагаемые обстоятель­ства с сюжетом — определяет в опере психологию, пластику и дина­мику сценического воплощения…

***

Плохая пьеса для меня, как кривая и косая женщина для изголо­давшегося мужика — нет уж! как — нибудь без меня!.. Даже если дав­но уж невтерпеж…

***

Настоящий актер — генератор живого тока, а не только прово­дник чужих электронов (автора, режиссера) … Лучшим индикато­ром, идущим через актера тока, являются его глаза — «стоячие» или вибрирующие мыслями, словами, чувствами — лучший индикатор мастерства и таланта…

***

Многие «талантливо» гуляют во все стороны — я же глубоко ко­паю, но на одном месте… Как «человек корня» — по Скибневскому, в его противопоставлении Таирова и Мейерхольда…

***

Задача режиссера — помочь актеру сложное выразить через про­стое, а не наоборот…

***

Все режиссеры — постановщики «Чайки» похожи на Треплева, за­стрелившего несчастную птицу, обнаружив своё бессилие и пора­жение в борьбе за Нину… Трагический случай поэтического взлета двух юных жизней, их театральных мечтаний и выстрелов в их серд­це и голову, определивших роковую развязку — этот сюжет остается невысказанным, нереализованным, невоплощенным — без меня!..

***

Спектакль — это не пьеса и не актеры, а, увы, режиссер! Именно он определяет собой масштаб и качество воплощаемого на сцене Автора — Чехова или Шекспира… Как и Бетховен всегда равен ди­рижеру, дерзающему быть Его исполнителем, чтобы ожило и про­звучало равное Ему… Все, подражая Создателю, творят по образу и подобию своему — другого не дано!.. Режиссер и дирижер или уподобляются Автору, пытаются и становятся конгениальными Ему, или обрекают себя на имитацию его творчества (судьбы мно­гих т. н. профессионалов)…

***

Мой Чехов, Друцэ, Вампилов — моё ненасытное желание пить по любому поводу только из глубокого колодца, а не с блюдца, чашки или даже кубка — это редкий, мало кому знакомый дар… Чувствую всем своим режиссерским существом свою правоту, но эта моя правда слишком сложна и беспокойна для окружающих, и оттор­гается большинством скользящих по поверхности театральных фи­гуристов и аферистов, танцующих для собственного удовольствия и выгоды…

***

Феномен «Железной воли» — в мертвом последние десятилетия Ермоловском театре — три ещё живых артиста с творческой голоду­хи сделали инсценировку, сами оформили, срежиссировали и сы­грали один из самых лучших спектаклей Москвы… И только я их заметил и вытащил на фестиваль, где они получили у жюри одну из высших наград…

Все остальные фестивали и СМИ оставили это событие без вни­мания — не те имена, не того круга…

***

«Гоголь — Моголь» Таска — читать некоторые реплики и диалоги было интересно, но осмыслить и переварить все, когда они кончи­лись — не случилось, не хватило какого — то фермента, то ли у него, то ли у меня…

***

Любимов и Эфрос — пример и результат постоянного обще­ния с лучшими из лучших, живой источник их былой активности и таланта… Территория моего театра навсегда оккупирована табаковыми, райхельгаузами и гинкасами, а имя им — легион… Так что — прощай, театр! И здравствуй, мой письменный реванш — как последний привет призванию…

***

Кажется, я стал отвыкать от людей и сцены. Они не ранят меня на удалении от них, и я стал гораздо спокойнее и «счаст­ливее»… Осталось совсем немного, чтобы осуществить переход к постоянному одиночеству и письменному столу… Так что, это хорошо, что никто из театра не спешит раскрывать мне объя­тия — баба с возу!..

***

Настоящий театр начинается, когда актеры в персонажах откры­вают и воплощают не только «биографическую» психологию (яко­бы по Станиславскому), а общечеловеческие драмы и трагедии их жизней (от знаменитого «повара» Щепкина до драматургии А. Че­хова, актерского гения М. Чехова и режиссуры Гротовского…)…

***

Фотомгновения — неоцененные ещё гениальные факты остановки времени!.. Мне кажется, в этой способности фотофиксации мгнове­ний скрыта какая — то атомная сила, до открытия и использования ко­торой ещё не додумались, но она термоядернее, чем более поздняя киноманипуляция текущим временем, давно завоевавшая мир…

***

Кроме драматургии сюжета, важно выявить драматургию разви­тия каждой роли (пункт отправления А и пункт прибытия Б) — это необходимо для содержательной работы с каждым актером и обо­гащения спектакля в целом через персональную дифференциацию его действующих лиц…

***

Самая распространенная и подлая ошибка режиссеров и арти­стов — бесконтактная имитация общения (отсутствие школы, сове­сти, психологического чутья — всего того, что называется честной профессией, даже не талантом)…

***

Я не разделяю артистов на хороших и плохих. У меня своё опре­деление — это мертвый, а этот живой… В мою задачу входит — даже с мертвым артистом сделать живую роль!.. Это называется профес­сией…

***

Эпиграф для программки «Фиалки Монмарта»: «что краше — фиалка или роза с шипами? Этот вопрос волнует мужчин с древних веков, во времена Кальмана и по сей день…»

***

«Музыку» к спектаклям в драме сочиняет режиссер, а в опере музыка только воплощается режиссером — и это, как ни парадок­сально, режиссерская задача более изощренная и сложная — соз­давать зрелищное событие из трансцендентальных и скрытых от земных глаз музыкальных сущностей…

***

Вернёмся к спектаклю — как бы ты подытожила свои впечатле­ния? Или они уже испарились — от мыльного пузыря не остались даже брызги воспоминаний?!.

***

Актер — как верующий (Богу), или любящая женщина (мужу) — создает себя, когда полностью отдается автору в лице режиссера…

***

Множественные трагедии режиссеров, в отличие от судеб ху­дожников, писателей, композиторов, — в тотальной зависимости их профессий от социума…

— Почему так уверен, что будет хороший спектакль?

— Потому что плохих уже не умею делать, давно мною утрачен­ное мастерство, ну, не получается, хоть тресни!..

***

Хотел сделать очень хороший спектакль — получился просто хо­роший. Извини.

***

Я — редкий среди коллег экземпляр — режиссер театральных смыслов!..

***

Злейший и подлейший враг сценического искусства — прибли­зительная, очень похожая на правду, ложь.

***

Жареная вода — как образ театральной алхимии, без которой и театр не театр, и вода не вода…

***

Актерскому мастерству надо учиться всю профессиональную жизнь, но при этом надо чему — то и разучиваться… Отказ от вче­рашнего — верный признак внутреннего обновления и развития…

***

Бывают спектакли по хорошей пьесе — стоишь, вроде бы, за вкус­ным продуктом, но из — за прилавка (со сцены) — то недовесят, то не­додадут…

***

Осмыслить и найти ответ на вопрос «как» решать спектакль или роль — вовсе не значит, что этим «каком» можно красить всё под­ряд, как забор!..

***

Плохая опера — музыкальное обслуживание текста либретто, хо­рошая опера — музыкальное сочинение на сюжет жизни в либрет­то, а текст — в качестве скелета внутри музыкальной плоти…

***

Труднопреодолимый комплекс «второго человека», ведомого, зависимого приспособленца… «Пора вылезать из — под веника!» — убеждал я одного заслуженного актера, исполнителя главной роли…

***

Сделать традицию живой и современной — единственное при­звание подлинного новаторства…

***

Как когда — то Колумб открыл Америку — я в 1980 году открыл для себя и современного театра Чехова, и очень ему за это благодарен!..

***

1969 г. Знакомство с Гончаровым…

Я хотел отличиться, блеснуть, заинтересовать, но вскорости понял, что необходимо вникнуть в его профессиональный режим и метод, найти возможность — стать ему полезным и необходи­мым… Не козырять собою, а пойти в подмастерье, на выучку, и та­ким образом извлечь максимальную пользу в одном из театральных центров страны под руководством далеко не лучшего человека, но выдающегося мастера — профессионала…

III. Театр Сартиры и глас вопиющего

Красноречивый отрывочек из полуторачасового интервью для ТВ — баранов (конечно же, многажды и тщательно прорепети­рованного на кухне и теперь умело «импровизируемого» перед камерой) одного умнейшего театрального арт-шулера у другого из­вестнейшего: — «В заключение захотелось задать тебе вопрос (беседа идёт в модном ныне жанре «без галстуков» давно и хо­рошо знакомых друзей — партнёров), задать тебе неожиданный вопрос, касающийся, можно сказать, интимной стороны твоей многолетней педагогической работы — можешь на этот вопрос не отвечать, если он покажется тебе излишне провокационным… Итак — доволен ли ты тем, как развиваются и работают твои уче­ники, некоторые из них достигли уже самостоятельности, и яр­ких, и спорных результатов… Чувствуешь ли ты их продолжателя­ми твоего театрального дела? Гордишься ли ты ими? — повторяю, ты можешь не отвечать на этот вопрос, если не захочешь».. Ответ: «учителя» предваряет талантливая «качаловская» пауза разду­мий над «неожиданным» вопросом… Наконец, уста отверзлись: «Ты знаешь, что мне в них больше всего нравится? (вторая пауза, не менее художественная) … — это (пауза), это бесстрашие их та­ланта! (дополнительные раздумия) … Они не признают никаких запретов! никаких табу!!»… — И это, это!! Говорится вслух худруком — наследником (слава Богу, не прямым, а если честно — очень даже кривым) великого реформатора отечественной сцены, на­писавшего гениальную статью «Этика», на вдохновенных идеях которой взрастил несколько поколений спектаклей и актеров, впервые прославивших русский театр на весь мир небывалой ху­дожественностью и духовностью!!. От себя добавлю — впечатле­ние от его ученичков — «продолжателей» такое — будто прорвало центральную канализацию в театральном хозяйстве страны и за­лило не только «художественную», но и многие другие сцены сто­лицы, и что совсем уж омерзительно, в провинцию уже протекло! И смотреть их «шедевры» можно только зажавши нос и зажмурив глаза — всё равно не уберечься и будет тошнить от их небольшого ума и большой испорченности… При этом я нисколько не виню этих уличных наглецов, заполонивших театральные храмы, — вся вина исходит от взрослых дядей из высоких кабинетов, которые таким образом (не из вредительства, а по своему вопиющему бес­культурью) вершат кадровую и культурную политику в стране ру­ками прославленных и обвешанных орденами театральных оли­гархов, «бесстрашно» предавших своего Учителя во мхатовской Гефсимании!..

S0S — Спасите свои и наши души!

Недавние решения Орловского управления культуры, возглав­ляемого известной всем начальницей, могли бы стать сюжетом для небольшого рассказа, достойного кисти Айвазовского, или упо­добиться героическому поступку унтер — офицерской вдовы, кото­рая сама себя высекла, если бы не одно досадное обстоятельство — плетка власти больно ударила не по нежным и чувствительным частям самой власти, а по смертельно, должно быть, ненавидимой ими культуре, которой приходится управлять (будь она неладна!), по театру, по спектаклю, по актерам и публике, т. е. по играющему роялю и по чувствам всех чудаковатых людей, которые хотели бы его слушать…

Вчера ещё мне и в голову, несмотря на её театральную седину, не могло прийти, что такое возможно!.. Да, в первый мой приезд в качестве приглашенного режиссера (лет 7 тому назад) меня не­сколько озадачила незаинтересованность тогдашнего руководства театра в качественном результате (возникали проблемы с неради­вым художником, сроками подготовки и выпуска спектакля и пр. производственные сложности) … Но теперь те неблагоприятные обстоятельства кажутся досадной мелочью по сравнению с адми­нистративным беспределом сегодняшнего времени…

Судите сами: благодаря неожиданной игре любви и случая в Ор­ловском драмтеатре появился новый директор, который каким — то чудом сохранил в себе искреннюю заинтересованность в творче­ском ведении театрального дела… Как человек опытный и воле­вой, он предпринял ряд действий, чтобы преодолеть ставшее уже привычным вопиющее отчуждение между городом и театром — желание, казалось бы, естественное и похвальное, входящее даже в должностную обязанность, но в замшелой и тупой ситуации без­деятельного застоя всякое активное и ответственное отношение к моральной, материальной и творческой стороне жизни театра прогремело пушечным вызовом для всех пристроившихся к теа­тральной кормушке с бесконтрольным бюджетным обеспечени­ем… Стремление нового директора к достойному обновлению жиз­ни театра поддержал весь творческий коллектив — бывший худрук перед лицом такого единодушия вынужден был капитулировать и уйти со сцены театра… Ситуация казалась непроходимой — даже на премьерах зал был похож на полупустыню, где можно было ау­каться… Такие театральные сюжеты встречались и в других горо­дах, когда небескорыстный эгоизм или непрофессионализм ру­ководства заводят театральное дело в тупик и рвет всякие живые связи со сценическим творчеством и, как следствие, с родным городом и публикой, и тогда «свой» театр становится синонимом бесталанности и скуки…

В эстетике Шиллера (он был не только знаменитым поэтом и драматургом, но и серьезным философом — кантианцем) среди основополагающих т. н. эстетических категорий (прекрасное, воз­вышенное и т. д., наподобие постулатов в геометрии) я встретил вдруг — «бескорыстие»! и остановился от неожиданности… Только после вдумчивой паузы и последующих воспоминаний проявилась безоговорочная правота Канта… Мы можем вспомнить множество примеров, когда талант как бы растворяется в воздухе и становит­ся «бывшим», стоит только художнику, достигшему известности, сделать из своего имени торговый бренд… Не знаю, были ли когда — то талантливы и профессиональны прошлые руководители театра, но результаты их деятельности побудили меня вспомнить такую вот кантовскую аксиому и ещё раз убедиться в том, что превраще­ние театра в личное доходное место, бытовая приватизация его, моментально лишает театр его высокого творческого назначения и статуса, а другим концом эта палка бьет по «приватизаторам», гарантируя им личную деградацию и профессиональную импотен­цию…

Я, несмотря на всегдашнюю свою увлеченность Чеховым, Друцэ, Островским, Вампиловым… оценил мудрость решения но­вого директора — поставить народную комедию, рассчитанную на главные и простейшие рецепторы театралов и самой широ­кой публики всех сословий, всех социальных и образовательных уровней — надо было повернуть город лицом к театру и вернуть в театральный зал публику!.. Директором была выбрана заме­чательная, знакомая мне со студенческих лет, пьеса родоначаль­ника украинской драматургии, старшего современника Гоголя, — «Шельменко — денщик» Гр. Квитки — Основьяненко — вот уже более чем полтора века, с неизменным успехом идущая во многих театрах Украины…

И произошло долгожданное театральное чудо! — после прова­лов многих сезонов и премьер, усилиями нового директора, но­вого художественного руководителя, режиссерско — постановоч­ной группы, производственных цехов и, прежде всего, конечно, актеров во главе с помолодевшими талантами Петра Воробьева, Елены Полянской, Татьяны Симоненко, Виктора Межевикина, Сергея Аксиненко… и новой поросли — Павла Минакова, Ирины Щегловой, Дмитрия Бундирякова, Павла Сыромятникова, Пав­ла Клячина, Снежаны Малых… — родился спектакль, на который косяками пошла орловская публика (10 спектаклей — 10 аншла­гов!) … Такие чудеса редко, но случаются с театрами, когда по­старевший, казалось бы, навсегда и дышащий на ладан организм возрождается словно Феникс из — под многолетнего пепла, взры­вается вдруг молодой силой и зовет публику на праздник жизни и искусства!..

И вот, во времена такого разбега и взлета, едва оторвавшийся от земли, театральный лайнер с экипажем и пассажирами сбива­ют в конце сезона — беспощадно, беспардонно, с вопиющим на­рушением всяких юридических и моральных приличий, увольня­ют директора, выселяют на улицу театр (в канун его 200 — летнего юбилея!), назначают новых, удобных и послушных начальников театра, консервируют аншлаговый спектакль, т. е. средствами ад­министративного террора умерщвляют едва оживший организм театра и опять погружают его в небытие, из которого он только что героически выбрался…

Почему — то не сомневаюсь, что, если бы губернатор с семьей и ответственные чиновники его администрации совершили бы культурный подвиг и посмотрели «Шельменко», они не позволили бы убивать спектакль и поддержали бы начавшееся возрождение родного театра им. Тургенева на радость всем горожанам Орла и на зависть другим городам театральной России… Только тотальной и позорной незаинтересованностью в развитии культуры со сторо­ны вышестоящих властей можно объяснить коллекционирование в сфере культуры наихудших представителей т. н. «творческой ин­теллигенции», не имеющих, как правило, за душой ни ума, ни со­вести (представьте себе, такие есть не только в министерствах обо­роны, образования, здравоохранения!..) и видящих в своих «про­фессиональных» занятиях только кормушку…

Ельцинско — чубайсовский «призыв» продолжает свою чер­ную работу по разрушению всех внутренних и внешних устоев, на которых росла и развивалась, несмотря на все исторические ошибки и потери, царская и советская Россия… И пока феде­ральные и региональные власти не осознают, что единственным локомотивом, способным вытащить длинный состав, погряз­ший в сегодняшнем болоте, может быть только культура во всех её многонациональных, традиционных и высоких современных проявлениях — до тех пор наше государство и общество будет пробуксовывать во всех своих потугах модернизаций, иннова­ций, смехотворной борьбы с коррупцией, наркоманией, быто­вой и профессиональной преступностью и прочими прелестями базарной лжедемократии, убивающей в людях остатки совести и ответственности перед лицом предков, творивших нашу стра­ну своим потом и кровью, стремившихся делать императивом своей жизни и работы — «я честь имею!»… Думаю, немногим из обличенных сегодня властью захочется вспомнить и произне­сти, хотя бы не вслух, а так, внутри себя, эти когда — то наполнен­ные живым и личным смыслом, поднимающие в трудную мину­ту с колен, слова — «честь! имею!»…

И все же… и все же, я думаю — наше дело правое! И город перво­го победного салюта отпразднует ещё и театральную победу над силами зла и мракобесия, и сделает главный театр Орла храмом справедливости и таланта!..

Прихватизированная духовность

Наша справка

Ювеналий Александрович Калантаров тесно связан с нашим городом: долгое время работал в Калининградском областном театре драмы. За пять лет (1977—1982 гг.) и в последующие при­езды поставил около 20 спектаклей.

Сейчас живет в Москве.

Я говорить буду о самом для меня важном — область теряет свой театр!..

Недавно ещё работала в театре талантливая компания знающих дело профессионалов, работающих практически сутками — за поч­ти символическую зарплату. И были любимые публикой спектак­ли — Друцэ, Чехов, Островский… Только мне посчастливилось ста­вить до шести спектаклей за год!..

Авторитарность всей «театральной постройки» предполагает, что у руля должен стоять не только специалист, но и бескорыст­ный человек, для которого главное в работе — творчество. Если же цель — только материальное благополучие, только красота инте­рьера, недалеко до гибели самой идеи театра. Театр все последние годы в абсолютном тупике. Интересных творческих событий в нём нет… Какие перспективы? Да никаких.

Любопытно, что властные структуры совершенно не обремене­ны художественными заботами, ответственностью за внутреннее самочувствие театра, не вникают в его проблемы. Есть достойная театральная жизнь, нет ли её — им все едино… В этом смысле со­ветская культурная политика была куда более последовательна и ответственна. Да, она тащила на подмостки закостеневшие по­литические задачи, но ведь и за качеством художественного «про­дукта» пристально наблюдала… Сейчас в существование под­мостков никто из «принимающих решения» не вмешивается — не из — за боязни превысить свои полномочия, а по причине полного равнодушия…

Идёт грубая материализация власти, в сфере её интересов — экономика, финансы. По сути, в наших условиях власть — это бизнес. Культура не нужна, поскольку она не имеет значимой для государства доходности, но она воздух, которым дышит страна… Такое положение — по всей стране, я много езжу и вижу это по­всеместно. Но в столице хоть пыль в глаза пускают. Здесь же нет и этого…

Власть не думает о своем облике, авторитете… Но это — полбе­ды. Она, будучи бескультурной, не думает о душе «своего народа», о том, что душа нуждается в особой, духовной, пище. Власти не­обходимо вспомнить о своих высоких обязанностях, прийти в со­знание и понять, что культуре необходимы поддержка, забота, «контроль за качеством», внимание государственно мыслящей и патриотической власти, озабоченной не шумными карнавально­парадными фестивалями, а неуклонным поступательным наращи­ванием духовного потенциала… Но нет — пустили все на самотек, отдали культуру в «монопольные» руки дельцов. И все довольны. Кроме самого искусства, зрителя, города… Молодые актеры бегут на заработки в столицу и за творческую удачу почитают, если там удастся сняться в рекламе…

А ведь в театре, как и полагается в Храме, есть своё небо, свои боги, свой Олимп. Поклоняться надо им, воплощающим высокий дух творчества, а не, увы, золотому тельцу. Но, к сожалению, всех т. н. организаторов театрального дела охватила эпидемия «золотой лихорадки», совершенно пагубной для культуры…

В России испокон века все судьбоносные инициативы, и «пло­хие», и «хорошие», всегда идут сверху. Калининград — не исклю­чение. И если городская и областная администрации не оценят вдумчиво и ответственно сложившуюся ситуацию, край в самом обозримом будущем вовсе останется без своего главного театра. Если под театром понимать Театр, храм Мельпомены, а неудобный караван — сарай для привозных спектаклей и источник личных до­ходов для дирекции и т. н. продюсеров…

Увы, продолжение следует!..

***

Сегодня я заглянул в бездну — «мастер — класс» Дм. Крымова!.. Через 50 лет после моего счастливого знакомства с Эфросом — не­что похожее на «Превращение» Кафки — деформированный сын затравленного гения, превратившийся в его антипода… Денница, якобы любящий своего Отца, но исповедующий борьбу с Ним — на клеточном, генном, онтологическом уровне, более глубоком, чем сознание и противоборство идей… Восставшая онтология, признающая, но отрицающая свою генеалогию, покинувшая сферу познания с озоновым слоем вековых культурных ценно­стей ради нового черного космоса чудовищных опытов генной хирургии, где царит мрак человекобожества и апокалиптиче­ского перерождения Божественного Замысла… А Каменькович на этой встрече с публикой всего лишь аккомпанировал ему, как театральный физкультурник, сопровождая случайными словами выступление умного и талантливого монстра, изнутри сожрав­шего своего отца Эфроса по явному наущению Эдипа и Кафки… Две сотни юных баранов и взрослых «образованцев» из околоте­атрального стада, с зачарованным восторгом дикарей внимали проповеди посланца Антихриста, готовые следовать за ним, на­прочь забыв клятву отречься от Сатаны во Славу Божию, данную во иордани при посвящении в учение Христа… При таком без­думном культивировании якобы «современной» культуры раз­множающихся сатанистов при откровенно пилатствующем государстве, умывающем лукавые руки перед расправой над Богом… Страшно думать, присутствуя при этом зрелище, о завтрашнем дне нашего театра, нашей культуры, о будущем нашей России, да и всего мира…

***

Очередной звонок в театр Сартиры, Ширвиндту. — Его сейчас нет, что сказать? — Скажите, что звонит и просит назначить встре­чу — древнеримский поэт — сатирик Ювенал…

***

Ширвиндту по телефону. — Я буду на Вас жаловаться Эфросу, Че­хову и Михаилу Михайловичу Державину!., (как об стену…)

***

Во всех без исключения театрах идет перманентная граждан­ская война между теми, кто живет театром, будто родился в нем и для него, и теми, кто живет при театре, будучи людьми с ули­цы… И те, и другие — реалисты, только реальности у них разные… И враждуют они не потому, что одни очень хорошие, а другие со­всем плохие, а потому что — разные, из разных систем координат и измерений… Исход этой бесконечной, скрытной и бескомпро­миссной борьбы определял и определяет судьбы всех театров во все времена, при любых переименованиях улиц и стран, с Твер­ской на Горького, и обратно… При этом гибнут, как правило, са­мые самоотверженные и преданные театру — их, почти всегда, меньше… Так Эфрос рано умирает камер — юнкером (заслуженным деятелем искусства РСФСР), а Дуров длинно живет народным ар­тистом СССР… Профессор Преображенский и Шариков несовме­стимы в одной коммунальной квартире, в одном пространстве жизни по характеру и по интересам, по происхождению и при­званию — и это неисправимо и неизживаемо… Вся история Эфро­са, от «Ленкома» до Малой Бронной и Таганки, — тому иллюстра­ция… и я, грешный — от Иркутска до Калининграда, и по сей день, включая мафиозный Владик и задрипанный Липецкий театр… Я обречен на Сизифову работу в Авдиевых конюшнях… Моя гого­левская мечта о Храме живет и умирает в засранных табаковыми конюшнях…

***

В дополнение ко многим кастингам последнего времени (не уверен, что эта моя идея уже не использована каким — нибудь из «гениальных» мэтров от искусства) — пригласить одного из зна­токов театроведческого племени и поставить доверительно перед ним такую задачу: «У меня есть деньги, прошу тебя составить спи­сок из 30—40 — 50 человек, способных написать о нашем театре, или об одном из наших спектаклей, за каждую статью, вне зависимо­сти от её использования, я плачу хороший гонорар (ну, скажем, — 50 тыс.), потом из числа участвующих в этом негласном кастинге мы выберем 10—15 человек и за следующие их статьи о нас повы­сим гонорар в 5—10 раз (до 500 тыс.!) — они станут, как бы, штат­ным корпусом наших критиков… Ты понял меня?..» Так стали рож­даться гениальные спектакли на коньках и в бассейнах, которые сопровождаются критическими гимнами, славящими появление новых театральных шедевров, предтечами которых иногда упоминаются некие мейерхольды, товстоноговы и эфросы, да и то мел­ким шрифтом…

***

Театральные дельцы набрали мощную, умную и наглую арма­ду критической обслуги, которая напористо и безапелляционно выдает черное за белое и успешно осуществляет подмену «старо­модного» профессионализма агрессивным аферизмом, косящим под авангард, и возводит их своим умелым продажным враньем на пьедестал гениальных достижений, являя народу новых сцениче­ских «голых королей», беззастенчиво украшая и зашумливая голую правду об их вопиющей бездарности…

***

«Чехов — гала» Бородина — претенциозно и бездарно до отвраще­ния… Если смешать салат, борщ, жаркое и компот с тортом в одном сценическом корыте — человеческая пища станет уже пойлом для свиней… Но, что самое неожиданное, — выход после спектакля на поклон театральных поваров и официантов встретили не хрюка­ньем, а аплодисментами… Ещё одно свидетельство, что внутрен­ней границы между людьми и свиньями не существует…

***

Как обманчива в массе своей человеческая реальность!.. На кон­цертах Петросяна и его кодлы так много было в зале лиц, похожих на человеческие, — до того, как они начали смеяться от скотско­го «юмора» своих любимых «артиздов»!.. — их человеческие лица превращались вдруг в хари с картин Босха, захлебывающиеся в са­танинском оргазме издевательства над человеческой природой!.. — на таких и атомной бомбы не жалко…

***

После спектакля Виторгана — Иоффе… кричу Броду: «Почему они показывают нам свои плохие спектакли, а не мы им свои хоро­шие»?!. Они даже ремесленника Саймона превратили в професси­ональный понос — ну, ни одного удобоваримого момента, лишь бы по тексту, да и то — поперек… Тупая и беспомощная кодла, вместо команды профессионалов… Руки чешутся показать всем «кузькину мать», но нет ни одной свободной точки опоры для рычага… Все схвачено «ими»…

***

Петросян и Табаков — такие «умные — умные», такие «обаятельные — обаятельные» — до тошноты… Самовлюбленные «гении»… Но те «счастливцы», что смотрят и слушают их в переполненных за­лах, — не лучше… И ничего — живут! Живут, будто, для оправдания Гитлера и искушения грядущих человеконенавистников…

***

Театральный щипач — карманник не более совестлив, чем мед­вежатник, специализирующийся по банковским сейфам, — они отличаются только масштабом аппетита и амбиций, да уровнем профессиональных и социальных связей (сравнение Робермана с Д. Смелянским)…

***

В «белом» танце после удачной премьеры. — «Я пригласила Вас, чтобы извиниться… Как — то на репетиции, я позволила себе грубость»… — Не помню… — «Я сожалею об этом…» — Ей — богу, не помню!., и, вообще, скажу вам по секрету — у меня есть одно про­фессиональное правило… (оглянулся, и шепотом) я на артистов никогда не обижаюсь, вы же мои пациенты!.. (пауза, до конца танца)…

***

Приглашенный режиссер с художником сделали все, чтобы до­казать, что хозяин театра (он же — исполнитель самого Мольера!) не голый король… Но, если честно, это им, несмотря на обилие уме­лых мизансцен и шикарных костюмов, плохо удалось… Но публика была хорошо подобрана и дружно аплодировала в конце спектакля любимому «королю» и изобретательным стараниям щедро опла­ченных портняжек…

***

Гончаров, Плучек и Ефремов, при всех своих известных заслу­гах, были напрочь лишены совести и чувства стыда, непременных спутников человеческой порядочности и художественного дара, эталонными и непревзойденными образцами которых были Эф­рос и Марк Ривин!..

***

После первых же спектаклей Д. Крымова я убедился, что он стал антиподом отца, а теперь, послушав его, — да это же готовый театральный Антихрист — умный, «талантливый», обаятельный… Если вспомнить Эфроса и Ренана — ужасные творятся метаморфо­зы в нашей театральной «Палестине»…

***

Все режиссеры из «советской» Прибалтики, вне зависимости от их профессиональной, национальной и пр. ориентации, проявля­ют себя в русской театральной среде такими «умелыми дипломата­ми», будто закончили там, ещё в своё время, иезуитские академии (Туминас и др.)…

***

Этот спектакль по очень хорошей пьесе похож на суп из невскры­тых банок со вкусными этикетками или на шахматную партию, в которой неумехи ходят только пешками (ну, не знают они других ходов) … Такая вот режиссура — не шахматы, и не шашки, а так — суп из топора для доверчивых дураков…

***

Областное управление культуры в лице полуобразованной дуры ищет в столице «молодого главного» для своего театра — «Вы реши­те сначала, кто вам нужен — футболист или тренер?!. Футболист не может быть старым в отличии от тренера, который не может быть молодым!»… — элементарная дурь, которую можно уничтожить толь­ко с её обладателями…

***

«Ищем главного режиссера!» — кто ищет и для чего? — беспрос­ветная кадровая дурь… Ну, какой театр может быть в городе при та­ких вершителях и решателях «от культуры»!.. И так по всей стране, начиная с Москвы! Страна правящих кухарок и «сапожников» — со­ревнующихся в дури без всякой оглядки на ответственность перед чем — либо…

***

Наконец — то, понял в каком мире я живу — он вывернут наи­знанку и поставлен с ног на голову… После «Хованщины» Тетеля хочется опять заорать как в молодости — «А парус! порвали парус!»… Астров и Чехов правы — «наше положение безнадеж­но»…

***

Они берут любой сюжет Шекспира или Чехова, а ставят себя — пэтэушников!.. Продажная критическая обслуга, чтобы выжить и заработать, становится на колени перед новыми хозяевами сце­ны и украшает узорами сладких словесных кремов сварганенные прохиндеями пироги с дерьмом, чтобы скормить их доверчивым баранам…

***

— Вульф?.. Голубой пустобрех, сказочник для дебилов из детского сада!..

— Как ты можешь так о покойнике?!

— Это я о живом! О по­койнике мне пока ничего не известно…

***

Приехал красавице Москве целку ломать, а она оказалась старой проституткой!.. Мой чемодан театральных идей для её обольще­ния остался невостребованным среди рвущихся к сцене чемоданов с деньгами и презервативами…

***

«Римская комедия» Хомского — Бланка — жалкое напоминание о замечательном спектакле 70 — х годов у вахтанговцев, демонстра­ция профессионального падения всех участников сегодняшнего театра (от режиссера, художника, актеров до зрителей)…

***

Их манифест «Бесстрашия таланта (которого, на самом — то деле, нет!) без каких — либо запретов и табу, и духовных обязательств!» — сатанинский лозунг Лёлика и его ученичков… — т. е. забыть оте­чественный театр — от Щепкина и Островского до Товстоногова и Эфроса! — Геростраты сраные!..

***

Бурятский министр культуры наградил национальной медалью «90 — летие Республики» не Друцэ, как автора, и не режиссера юби­лейного спектакля, а кудрявого директора вахтанговцев — пост­модернистский поток кадрового дерьма залил не только столицу, но и все окраины России…

***

Я потому так плохо отозвался о твоем спектакле, что отношусь к тебе гораздо лучше, чем к твоим произведениям, даже, если они мне нравятся…

***

Фойе театра:

— Вы уходите?

— Чем дольше живу, тем понятней становится, что все мы делимся на людей и нелюдей. Этот спек­такль сделан не людьми для нелюдей — пусть они его и смотрят…

***

Апофеоз в счастливой карьере Лёнички Робермана — допущен на сцену принести цветы и подать записки к подножию юбилея семнадца­тиголового монстра Михалкова, когда — то талантливейшего режиссера…

***

— Ты будешь завтра в Доме Актера?

— Зачем?

— Прощание с Эски­ной!..

— Я с нею давно простился…

***

Табаков и К° — эта театральная бесовщина, наверное, неизбеж­на среди позорного внутреннего распада в стране всего и вся — только не называйте «это» театром, а Содом — нравственной сто­лицей мира и сраный привокзальный туалет — уголком поэзии и любви…

***

Спектакль кончился. И людской фарш устремился из зала в сто­рону гардероба… чтобы потом покинуть театр через его парадные дыры, и исчезнуть в огромной и уже холодной и темной кастрюле ночной столицы…

***

Кастинг среди критиков — новоизобретение театральных дель­цов нового поколения, кастинг среди портняжек для голых коро­лей!..

***

После спектакля покойники принимали цветы от своих поклон­ников и, как живые, раскланивались под их хлопки…

***

Театральные жулики и бездари (по — моему, это синонимы) сильны тем, что быстро сходятся, начинают крепко нравиться друг другу и активно дружить против своих редких и обреченных антиподов…

***

Звонок артистке, пригласившей накануне в свой театр:

— Единственная радость от спектакля — что ты была в нем не за­нята!..

***

С. Соловьев — безусловно, лучшая «говорящая голова» среди мне известных (несмотря на его частое «дружеское» вранье и врождён­ное лукавство)…

***

В театр нельзя заходить как в магазин или столовую, или туалет — по малой и даже большой нужде, или из любопытства… Но это се­годня не объяснить — публика развращена и опущена донельзя…

***

Я ставил там спектакль, ещё во времена Ефремова, когда МХАТ был уже пивнушкой, но ещё не секс — шопом, как при Табакове…

***

Необремененные ответственностью Швыдкой, Капков и К° соз­дали множество деструктивных театров наподобие самопальных сект, независимых от мировых религий…

***

Отгадай — ка! — малообразованный и абсолютно безнравствен­ный, и соответственно — бессовестный и наглый театральный оли­гарх на букву «Т»?.. а есть ещё на другие буквы, и их больше трёх — куда их нужно было бы и послать… много больше…

***

Народный артист СССР Дуров — всего лишь Шариков от профес­сора Преображенского — Эфроса, заслуженного деятеля искусств РФ… Фарт эпохи им. Швондера!..

***

Есть проститутки писающие, а есть пишущие, ставящие, игра­ющие и т. д.

***

Театральный гардероб в антракте «Вишневого сада» знаменито­го режиссёра.

— Почему вы уходите?

— Оказывается, эту пьесу я уже где — то видел!..

***

Похороны знаменитого в прошлом и забытого всеми М. Шатрова — из последних мертвецов безвозвратно ушедшей театральной эпохи…

***

Пока кафедрой заведует человек с фамилией из трех букв (Жак) — я туда не ездец!..

***

«Годунов» Штайна — Дантес поставил бы лучше… Убивать, так убивать! Зачем позорить — то и позориться?!…

В гардеробе:

— Вы уходите?

— Пусть этот спектакль смотрят те, для кого он сделан!..

***

Бездарно «гениальных» режиссеров стало сейчас неизмеримо больше, чем просто и элементарно профессиональных…

***

Три действия и два антракта — да, это же тройная уха с хлебуш­ком и стопкой в буфете!..

***

Поставить можно любую из пьес — какую — то по любви, осталь­ные за деньги… В этом проявляется известная «женственность» нашей профессии…

***

Решительная реплика из объяснения с очередным «главным», покушающимся на участие.

— Одного ребенка двумя папами не де­лают!..

***

Ну, ладно, ну, поставил ты в Японии спектакль, а что хорошего ты там сделал?..

***

«Годунов» в постановке П. Штайна — в жанре тяп — ляп… Дантес поставил бы лучше — с отношеньицем!..

***

Калининградская подлая дурь — от Подола до Черныша и Педерова, и дальше — до сегодняшних мародёров в руководстве теа­тра…

***

Ну, не может мертвый артист без режиссера — реаниматора играть живого человека!.. А ведь большинство театральных трупп — это же морг!..

***

— «Всю работу не переделаешь, все деньги не заработаешь!» (из бесполезных разговоров с известным и «очень востребован­ным» артистом)…

***

Олег Ефремов в «Кабале святош» — Иван Батист Мольер…

***

Любите ли вы театр так, как ненавижу его я?!.

***

— Какой он артист?.. Да, никакой! (про популярнейшего!)…

***

«Эстетика надругательства и глумления» — русская классика в руках латинян и уличной шпаны…

***

Повсюду — уличный хлам, а не люди Театра!..

***

Если честно, я принадлежу к третьему, предпоследнему ряду «современной» режиссуры. Впереди — самые модняцкие, «бес­страшные», шокирующие артистов и публику своей отвязанностью от культуры и профессии… Потом следуют режиссеры, умеющие жить, с хорошими связями в верхних этажах власти… И только потом — профессионалы, считающие высшим своим начальством авторов пьес и великих мастеров прошлого — от Шек­спира и Чехова до Станиславского и Товстоногова — т. е. чудаки, безнадежно отставшие от времени уличных новаций с гениально писающими актрисами на сцене (как в «Электролампочке» им. Юхананова)…

***

«Мой Чехов» Зиновьева — он, по своей самонадеянной всеглядности, попытался добыть уголька с высоты птичьего полета… Нет, мои шурфы и штольни намного превосходят его в добыче «на — горА»… А уважаемый А.А. пролетел над Чеховым — как фанера над гнездом кукушки…

***

То, что раньше называлось профанацией и вампукой, стало вдруг в глазах модняцкой критики современным прочтением «класси­ки» и новым «талантливым» словом в обновлении театра!.. Что это — проявление необратимой апостасийной деградации челове­ческой культуры или наглая временная диктатура невежественных самозванцев, воспользовавшихся ослаблением религии и государ­ства?.. Божественные великаны прошлого перестали быть объек­тами поклонения и посильного приближения к ним путем интер­претации их высоких достижений — вечные художественные цен­ности бросают под ноги и топчутся, и гадят на них по праву, якобы, законных и правомочных наследников всех — всех былых и «когда — то» гениальных времен… И нет силы, кроме осознавшего свой долг государства, чтобы защитить предков и будущее от нашествия но­воявленных хамов!..

***

Феноменально бездарный «член — корреспондент» Академии ху­дожеств — о, горе нам!.. А все славословят — «искренне» восхищают­ся… Это и самохарактеристика, и приговор всей нашей среде — от Академии МВД до Академии художеств и всех кормящихся внутри и вокруг них… Боже, где я жил и живу? — вот она, правда о времени и людях моего времени — стыдно, противно и многое объясняет из прошлого, пережитого в розовом тумане самообмана…

***

Ефремов задолго до Ельцина сотворил со МХАТом то, что тот — с Советским Союзом — превратил великий театр в пивнушку… И подготовил приход Лёлика из Саратова с его секс — шопом… Про­рочество Вампилова об опустошении человеческой души в Зилове (от ЗИЛа!), о начале разрушения страны, воплотилось как пи­лотный вариант в холостом выстреле неудачного спектакля само­го Ефремова в «Утиной охоте» и завершилось нокаутом Театра от «официанта» Табакова…

***

Н. Михалков за последние 30 лет из ослепительно талантливого и обаятельного человека выродился в ловкача от искусства и биз­неса… На его фоне даже откровенный плейбой Андрон выглядит выигрышней… Вот что посеял и вскормил автор гимнов и басен, любимый автор сталинской детворы и антипод убитого партийны­ми садистами Павла Васильева…

***

Ильин многословен и тавтологичен — не чувствует слово и фра­зу, как лучшие — от Розанова до Ницше и дальше, а порой просто раздражающе наивен, даже глуп… Безупречен только его «Разин», но он — из Костомарова… Может, и есть у него шедевры в 10 — ти томах — надо почитать… Пока же — разочарование, будто снисхож­дение делаю, когда читаю, а это не то, что я ожидал от него и от себя…

***

Вечер Шушкина в библиотеке иностранной литературы — и там серая пена безвкусицы и глупости, как бесплатное приложение к памяти о талантливом человеке… Множество подлых прилипал — от общеизвестных до абсолютно незнакомых, но каким — то боком причастных. И все, даже достойные, охотно участвуют в этой фаль­шивке (как например, один уважаемый генерал на вечере театраль­ного «фальшивомонетчика»)…

***

Андре Жид мало вразумителен в своих рассказах о СССР. И уж совсем неинтересно читать Л. Фейхтвангера — по — моему, он просто отрабатывает миллионные тиражи своих книг в Союзе — наши — то никогда не были дураками, знали на чем ловится какой карась. Да и карась оказался не промах — так что поняли друг друга…

***

Гончаров — нездоровая одержимость хищника… Безусловно, крупный мастер в своей профессии, но не романтик, не худож­ник, не человек, а всего лишь — театральный людоед… Заставля­ет работать на себя — автора, актёров, министерство, прессу, само искусство… Тяжелейший труд! — и без «дедовщины» тут не обой­тись…

***

Брод ещё раз продемонстрировал свою полную несостоятель­ность в живом общении, оценках, реакциях и поведении — жалко его и ничем ведь не поможешь… Попытался преподать ему ликбез, но не воспринимает — ни мозгов, ни совести без Бога… Талантли­вый человек заехал в тупик, где ни окон, ни дверей…

***

Ильин словно прозрел после потрясений 17 года — проходя че­рез эту пропасть, избавился от либеральной болтовни и интел­лигентного заискивания перед толпой… Спасибо большевикам — привели в сознание размечтавшихся самозваных учителей и вож­дей «народа»…

***

На отвлеченные книжные темы Чаадаев бывает адекватен и даже умен, но что касается России — лучше бы ему не брать­ся за перо, его мышление становится похоже на ртуть, которая, ну, никак не намазывается на хлеб русской жизни и истории… В гостях у немецких философов он хоть и с краешку стола, но на месте…

***

Мозг П. Флоренского «испорчен» научностью, переходящей порой в схоластику, а для проповеди и обращения нужны не столько знания и доказательства, сколько чистый сердечный про­стор и крылья, которыми пророк готов поделиться для полета с тобой…

***

Арто смотрел на балийские обряды и действа, которые на са­мом деле не имели никакого отношения к театру, глазами закат­ного декадента, одержимого сценой и способного видеть её всю­ду, где её нет и даже быть не может, глазами цивилизованного ди­каря, вырвавшегося из тупика европейской рутины, погрязшей в имитации т. н. реальности или в пороках творческого нарцис­сизма…

***

Патологический комплекс самоутверждения за счет ближнего, без какой — либо оглядки на себя — жалкое зрелище и типичный ко­нец всех сыночков от великих отцов… Утром помолился и делаю попытку рвануть в Углич — и там причаститься, как умыться…

***

Заглянув в книгу Дины Рубиной — интеллигентная еврейская болтовня по всякому поводу с вызывающе бездарной «живописью» ейного мужа (откровенно «дневная» её плата) — «а курочку в дом!»…

***

Драгунская — с безусловным талантом и слухом, сочиняет инте­ресные тексты, и сюжеты с тёплой аурой, и почти вызывающе пре­небрегает вечными законами композиции, которые придали бы её таланту больший профессионализм и сценическую востребован­ность…

***

Ильин нуждается в жесткой редакции для живущего сегодня социума — он слишком многословен и наивен в текстах, и сильно проигрывает в словесном искусстве Розанову, Николаю Сербскому, Бердяеву и многим другим…

***

Не смог читать Потебню — слишком эмпиричен, будто зашел в лес по грибы и забыл про дорогу назад, так и не донес корзину с наход­ками до сковороды и обеденного стола… Я прождал напрасно…

***

Много было писателей, описывающих жизнь с точки зрения океана… Самым океанистым стал Л. Толстой — он, по сути, замкнул собой описательную литературу…

***

«Иди на Голгофу» — две недели медленного чтения и знакомства с жутким одиночеством в обезбоженном и обезображенном мире авторской гордыни…

***

Документальный фильм о Мамардашвили (85 и 25) и ни слова о Зиновьеве — что бы это значило?.. Явное и многозначительное умалчивание…

***

Я обманулся в Ильине, в реальной его прозорливости — слиш­ком часто упираюсь в его недалекость с книжно — наивным ментор­ством…

***

Заглянул в «Цемент» Гладкова — надуманная литературная по­делка по заказу (и это во времена гениального Платонова!)…

***

Битов на вечере барабанщика Тарасова — оказывается, быть ум­ным и знаменитым — ещё не значит, уметь отличать своё от чужого (что — то очень скверно и много зачитывал)…

***

Чаадаев (только не обижайся, Пушкин, за друга, ради Бога!) — это первая Дунька в Европе! — принявшая католичество и начитав­шаяся Шеллинга…

***

Как я обманулся в моих новых «друзьях» — псевдоортодоксы, смесь православности с невежеством, принятая ими за личную святость…

***

Флоренский лестно о футуристах и прочем мусоре — его дань со­временной глупости и моде (слаб человек!)…

***

«Православному» жулику — 70. Посмотрел фильм о его «та­лантах» с лживыми свидетелями — Чурикова, Ливанов, Соловьёв и личная дружная «пиар — семья»…

***

Вознесенский из сегодняшнего дня — поэтическая балаболка, заметно уступает даже Евтушенко с Рождественским. Я уж не гово­рю про Рубцова… А раньше — то казалось!

***

Ильин — увы, это бесконечное менторство вместо реального ис­следования, диагноза и конструирования программы созидания…

***

Мощный мозг Зиновьева имеет одну ахиллесову пяту размером с голову — его безбожие!..

***

Ильин раздражает частым сползанием к идеализации «демо­кратии» — человеческого стада «себе подобных»!..

***

«Араб» и «Путешествие» Пушкина — вполне прилично, но не больше, нет, не его это территория…

***

Зиновьев всюду приблизителен и, как бы, не домысливает — Бо­женька не дает!..

IV. Выбранные места из переписки с Президентом

***

Продиктовал «вопрос» Президенту (накануне открытой пресс — конференции):

— Искренне уважаемый Президент, когда Вы найдете время и уделите внимание защите государства не только от внешних недоброжелателей, но и от внутренних болезней и пороков — лучшим лекарем которых всегда была отечественная культура?.. Но она вот уже 25 лет бездумно отдана государством на откуп псевдо — демократическим торгашам и извращенцам… Нацистский майдан у наших соседей стал возможен после 25 — летней порчи народного сознания и исторической памяти, проделанной усилиями враждебных фондов и разведок… Русский богатырь Александр III назвал единственными союзниками России Армию и Флот только потому, что в его царство­вание не возникало даже сомнений в духовной и внутренней крепо­сти народа, которого безраздельно тогда окормляли и взращивали отечественные Вера и Культура… А сейчас?! — достаточно глянуть на «наши» телеканалы и заглянуть в т. н. «государственные» театры — преобладают вопиющая безответственность, пустая развлекаловка, гниль и срамота!.. Похоже, что ими руководят те же фонды и развед­ки, что и на Украине… к чему бы это?!.

***

Когда я вижу на концертах Петросяна, КВН — ах Маслюкова, и им подобных, полный зал счастливых человекообразных — мне хочет­ся сбросить на них атомную бомбу!.. И удерживает меня от этого чудовищного поступка только память о знакомых и миловидных лицах в зале до начала их общения со сценой, перенасыщенной ту­постью и бездарностью упомянутых деятелей эстрады… Тогда я на­чинаю понимать — чья это вина!.. Но сбросить бомбы на министра культуры и соответствующие департаменты избирательно — у меня нет такого высокоточного оружия… Оно есть у Президента, но он безмолвствует — будто это не народ вверенной ему страны так безнаказанно оскотинивают…

Трудно даже поверить в такую ме­таморфозу с людьми и их реакцию на сценическую похабель, вы­ворачивающую внутреннюю сущность доверчивых и ничего не по­дозревающих людей до неузнаваемости, до потери человеческого лица, до кишок!.. Что это — нечаянная порча дурью, исходящей со сцены, массовый гипноз бизнес — ловкачей или спровоцированная для пущей демонстрации сатанинская сущность самой публики?.. Так или иначе, очевидна необходимость ответственного вмеша­тельства в сферу публичного искусства с решительной резекцией псевдоавангардистского и деляческого гнилья — крайняя необхо­димость ответственно — пастырского культивирования здорового и полезного реалистического искусства с его традиционно духов­ным, нравственным и социальным пафосом. А сегодняшняя куль­турная политика, вернее, отсутствие ее, с её колено — преклоненной прозападной практикой в сфере воспитания и образования — есть ничто иное, как «дорожная карта», продиктованная предателям России для приготовления из неё бифштекса (а точнее, шашлыка) для грядущего с запада Антихриста…

***

Как ни прискорбно это констатировать, но только тоталитаризм или крайне авторитарное государство способны пробить толщу на­родного сознания, свалявшегося до фактуры валенка, от неухожен­ности и бескультурья, оставшихся нам в наследство от чудовищной порчи XX века…

***

После возможного, пусть даже относительного, примирения с Трампом Путин обязан повернуться лицом и руками к внутрен­ней, экономической и культурной, политике — иначе он обречен на бесславное падение, которое станет только вопросом времени…

***

Всем и давно известны две русские беды — но начинать — то надо с дураков, а не с дорог! как это иногда порываются делать правя­щие дураки! — начинать с мозгов, сердец, с образования и культу­ры — как это делали все умелые правители — от Петра до Стали­на (не будем вдаваться в оценку их личностей и целей, но в уме и умении им не откажешь)…

***

Жалкенькая группочка русских аборигенов прошла вдруг с мо­литвой и иконой вокруг памятника Пушкину по территории быв­шего Страстного монастыря — выйдя, должно быть, из какой — то подвальной резервации — на фоне огромной и чужой Москвы, ок­купированной современными Иванами, не помнящими родства…

***

Путь развития Новой Государственной Культурной Политики (НГКП) — от «бессмертного полка» и «исторических выставок» (Рюриковичи и Романовы) к постоянно действующим всероссий­ским Фестивалям искусств и гуманитарных наук («Русский исто­рический календарь», «Три языка — одна молитва» и т. п.)…

***

За 30 лет, со времен Рейгана, произошла рокировка между на­шими странами — «империей зла» стали Штаты, а Россия подает заявку стать «империей света»… Мешает только зашедшая в тупик наша внутренняя политика — экономика и культура существуют за гранью государственных интересов, будто в другой стране, с дру­гим правительством и президентом…

***

Государственные деятели или находят свои корни и скрепляют их национальной культурой, или обрекают себя на кратковремен­ное политиканство… Даже Ленин, а потом и его ученички — Мус­солини, Гитлер и «прочие шведы», использовали культуру, как эф­фективный инструмент своей внутренней, да и внешней полити­ки… А великий де Голль начал возрождение своей послевоенной Франции, затоптанной в прах и лежащей в руинах, с приглашения А. Мальро на пост Министра культуры с «президентскими» пол­номочиями для восстановления её духовного и эмоционально­го достоинства и защиты от хлынувшей в послевоенную Европу американской помойки… И тогда вдруг возродилась за несколько лет французская Академия «бессмертных», Национальный театр с Виларом и Ж. Филиппом, возник французский экзистенциализм Сартра, Камю, Марселя, замечательная драматургия, «новая вол­на» с Годаром, Трюффо и т. д… А у нас — стыдно подумать, что тво­рится в министерствах, департаментах, театрах, ТВ, в школах и на улицах!..

***

Установившееся в последние десятилетия, по каким — то неиз­вестным или напрочь забытым коммунальным мотивам, железное правило — на всех городских улицах и дорогах, да и повсюду, где вздумается, безжалостно и бездумно уродовать все растущие и тя­нущиеся к небу деревья — продолжает, по своей сути, гулаговскую «эстетику» уничтожения всего выдающегося по инерции когда — то и кем — то отданного и пропитавшего весь воздух над Россией че­ловеконенавистнического приказа… А ведь убийство каждой со­стоявшейся личности масштаба Флоренского, Курбаса, Вавилова и бесчисленного множества разновеликих и неизвестных, подобно уничтожению целых вселенных в их лучших и драгоценных потен­циалах, призванных Творцом к развитию, украшению и оправда­нию всего остального человечества перед лицом бездушного и ле­дяного космоса… Зверский большевистский геноцид собственного народа во имя «небывалого» его счастья в каком — то «небывало» — ближайшем будущем чудовищней и преступней всех гитлеровских лагерей и расовой чистки, организованных нацистами! — в такой оценке я абсолютно солидарен с сегодняшними «пламенными» либерал — антикоммунистами, хотя решительно протестую при этом против их русофобской подмены и прозападной дури во всем остальном…

***

Народ, как таковой, тяготеет к безындивидуальности и обе­зличиванию, живет общими инстинктами — и потому выживает, несмотря на все атаки индивидуумов, всегда стремящихся к соз­данию культа какой — нибудь личности в безликой среде, и получа­ющих иногда этот культ, стремящийся потом уничтожить «волей народа» все остальные личности, и даже отдаленно похожие на та­ковые (по одному подозрению или доносу, как это было у нас в тра­гически памятные годы) … Демократия, народное представитель­ство, власть большинства — это все же лучше, чем власть «всех», т. е. Одного, творящего все беды от имени народа… Вот где зарыта собака современного вождизма и президентства, как профанации традиционного и исторического народовластия во главе с Пома­занником Божьим — третьего не дано!..

Био — социо — жизнь человечества никогда не страдала чистотой и совершенством идей — несмотря на множество мифов истори­ков и поэтов… Боже, как безнадежно и отчаянно одиноки в этом мире гении и идеалисты, мечтающие о царстве личностей, о пре­вращении всех тел в духовные сущности, не больше — не меньше!.. «Тела», как бы им ни льстили, сопротивляются этому противоесте­ственному насилию и восстают за свои права быть телами — т. е. не служить всяким прекраснодушным химерам, а использовать свои личные возможности только в сугубо личных интересах, как бы они ни оценивались, ни понимались со стороны и сверху «избран­ными» властями…

***

Дурных и неразвитых людей неизмеримо больше, чем умных и одаренных — уже поэтому т. н. «демократия» предлагает пороч­ный и тупиковый путь развития, ведущий к всеобщей деградации и погибели, что и демонстрируют сегодня США с Европой… Только религиозные ориентиры и правила могут способствовать духов­ному и нравственному развитию обществ и народов… А религия всегда иерархична и авторитарна и делит людей на избранных пастырей и пасомую толпу, на ведущее меньшинство посвященных и подчиняющееся им во благо себе человеческое «стадо»… Россия предлагает восстановить традиционные пути развития наций и со­вершенствовать их мирное сосуществование. А Запад — обезличи­вание и нивелировку всех и каждого, всего и вся во всеобщем сме­шении, стремится пропустить через мясорубку нового глобально­го законодательства с помощью безаппеляционной военной мощи и провонявшей до антихристианского дна либеральной «идеоло­гии», ставшей предпоследней ступенью человеконенавистниче­ского тоталитаризма, по сравнению с которым фашизм с комму­низмом покажутся первыми и робкими пробами пера в грядущей деградации человечества…

***

Многие мои культурологические идеи и проекты опережают на­строение и решения правящих институтов и толпы — катастрофи­чески опережают и превосходят их бесплодные и неконструктив­ные потуги… Моя беда — в моей социальной изоляции и удаленно­сти от рычагов управления процессами в государстве и обществе… Все схвачено и присвоено политической и профессиональной шпа­ной… Невостребованность таких, как я, заканчивается одичанием среды обитания — красноречива судьба «моих» городов от Иркут­ска и Тулы до Калининграда, Таганрога, да и Москвы… Казалось бы — ну, кто такой этот неизвестный никому Калантаров, а вот — образовался вакуум, который неизбежно заполняется всяческим социальным гнильем и культурным мусором… Наша историческая беда — в бескультурье наших сегодняшних правителей, да и всех вчерашних тоже, от революционных бандитов до их наследников — кухаркиных детей, которые были готовы заниматься всем сопут­ствующим — властью, финансами, торговлей, спортом и т. п. — всем, кроме гуманитарных и духовных основ и корней человеческого мироустройства… Даже возможная (помечтаем!) политическая смена т. н. демократической и республиканской парадигмы на мо­нархическую и имперскую не гарантирует замену нагромождения базарных целей на внутренние Божественные ценности…

***

Я называю Путина и Медведева гномами не из неприятия и не­приязни, а сопоставляя их личности с масштабом страны, которой они правят, и катастрофической глубиной пропасти, в которую она уже дважды сваливалась в 17 — м и 91 — м годах… Все по И. Ильину — «демократы», как профессиональные мародеры, выращенные в не­драх бандитской партии и жуликоватого комсомола — завершили «дело Ленина» по разрушению и разграблению русского мира… Когда дело было сделано, нашли гномов для охраны награбленно­го от ограбленного народа и от шакалов, щелкающих зубами из — за бугра… «Пепел Клааса» не стучит в их сердца, и мои надежды, что они вырастут в национальных и исторических вождей, могут ока­заться очередным самообманом… Гномы реформируют власть, вы­страивают под себя новую вертикаль, сочиняют законы и т. д., не видя, что выполнять их антикоррупционные, модернизационные, инновационные и пр. программы давно уж некому — люди кончи­лись!.. Так что их политические трепыхания, совершаемые со скот­ским коммунистическим серьезом, похожи на мелкую зыбь в оке­ане, который весь в ожидании очередного цунами от подземного взрыва, на выживание после которого обессиленная русская земля уже неспособна…

***

Предчувствие глобальной катастрофы становится не толь­ко очевидным, но и неизбежным, когда к внешней некрасивости и разобщенности большинства людей плюсуется их вопиющее невежество в понимании личного и общественного мироустрой­ства… Беспорядочная расфокусировка всех индивидуальных умов и сердец перед лицом приближающейся бездны делает людей осо­бенно жалкими и недостойными никакой другой участи… Суррогаты в виде идеологии и политики оказались способными лишь на создание временной обманной иллюзии спасения… Все великие деятели, рано или чуть позже, вынужденно расписывались в своей беспомощности и уходили в небытие под проклятия той же тол­пы, что накануне кричала «осанна!»… Все известные исторические виды общественного и государственного обустройства жизни про­буксовывали и, в конце концов, тонули в трясине всеобщего непо­нимания среди навсегда оторвавшихся от общих корней и безум­ствующих, когда — то Божьих, тварей…

***

В своей замечательной книге «Самонадеянность силы» великий американский сенатор Уильям Фулбрайт (председатель комитета по иностранным делам при 2—3 президентах США) на вопрос — что может угрожать Штатам в будущем? — ответил самим названием книги и последующим текстом (привожу по памяти) — «наиболь­шей опасностью для страны становится преувеличенное сознание собственной мощи, которое может завести в тупик и привести к краху»… И эта его мысль прекрасно иллюстрируется современ­ной политикой Штатов, игнорирующей это предупреждение свое­го политического мудреца… Но нам интереснее другое — эта мысль Фулбрайта рифмуется и с нашими силовыми акцентами во внешней политике при забвении необходимейшей государственной заботы к внутреннему возрастанию духовно — нравственного по­тенциала страны, её культурного и религиозного восстановления после векового разрушения национальных корней… Тут уместно вспомнить об ещё более древней библейской истине — какая поль­за человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?!. До «всего мира», если правильно понимать сенатора, дело никогда не доходит… А вот душа человечества и его будущее рискуют сва­литься в пропасть глобального «майдана»…

***

Толпа обладает мистическим свойством обезличивать и обес­ценивать каждого прилипшего к ней, но стоит только выделить любого из массы, внимательно посмотреть на него, как бы, в ми­кроскоп, — в любом и каждом проявляется личность, судьба и по­добие Божье! И сразу проявляется правота Евангелия с его культом Божества в каждом человеке и вся кривда сегодняшнего обесчеловечивания и обезбоживания в демократической толпе… регрессив­ная сущность демократизации и либерализации — как на ладони… А историческое прошлое в библейском, античном, средневековом исполнении и, даже, в монархических эпизодах русского XIX века вспоминается как красивая сказка, как цветной детский и счастли­вый сон…

***

Падение профессионализма и царство аферистов с ходячим объ­яснением всеобщей порчи во всех сферах жизни и деятельности по­следних 25 лет — «их время пришло!»… Но если смотреть в корень, то честнее сказать — это «они» пришли и сделали таким время — по образу и подобию своему, — когда вконец изолгалась и одряхлела бандитская идеология «коммунистических» паханов, из крыси­ных дыр её номенклатуры повылезали охочие проныры во главе с Ельциным и К° и бросились на захват обессиленной и беззащит­ной, но ещё живой страны, и скомандовали всем остальным по­донкам — «фас! вперед! Присваивайте все, не вами созданное! Все «наше» — твое!»… Так под пиратскими знаменами «рынка» было организовано и осуществлено «разграбление века», растаскана по 17 — ти карманам известной семьи и её подручных вся «общенарод­ная» собственность… Страна была отдана на растерзание новым «завоевателям», ловкачам и прохиндеям, вскормленным на крова­во — хамской каше большевистской диктатуры…

***

Разрушая все традиционные иерархии, доводя леонтьевское «всеобщее смешение» до крайнего предела, западные либералы — сатанисты осуществляют тотальную нивелировку всего и вся для захвата глобальной власти над денационализированным, бес­полым и обезличенным человечеством под антихристианскими знаменами «Свободы, равенства и блядства»… Несчастный гомо­сексуализм, ставший вдруг сегодня знаменем и частью идеологии современных социалистов, объявил конкретную «политическую» войну не только Божественным, но уже и природным, физическим и физиологическим законам — чтобы стать последним актом само­убийственной истории грехопадения со времен Адама до наших последних, подлейших времен… Безбрежная свобода, провозгла­шенная и культивируемая просвещенцами — либералами, сделала соучастниками разрушения Божественных ценностей человечес­кие массы… «Равенство» способствовало всеобщему смешению и хамскому обесцениванию исторической иерархии… Ну, и «брат­ство» (с другим более правильным, уже упомянутым, переводом с французского) — завершает своё «прогрессивное» развитие свальным грехом без каких — либо запретов и табу… Опущенной человеческой биомассой управлять ещё проще, чем стадом баранов, гонимых на убой…

***

Единственный способ сфокусировать, оформить и воплотить всеобщую волю к развитию человеческого рода — возможно толь­ко через государственное строительство с помощью ясной идео­логии, в основе которой лежит национальная история и культура, и железных законов, освящённых традицией… Всякий «либераль­ный плюрализм» суть распыление энергии и потенциала возмож­ностей, топтание на месте и саморазрушение в спорах и конфлик­тах, когда крысиная возня сугубо меркантильных личных интере­сов подменяет собою решение неотложных задач исторического движения… Гигантские внутренние и внешние успехи Сталина и Гитлера объясняются феноменальной консолидацией общест­венных сил, абсолютной монополией на власть и право, несмотря на преступную ориентацию программ и целей этих вождей, вос­ставших, подобно Деннице, против Божественных заповедей… Иначе и быть не могло с народами и их вождями, отпавшими от Бога, и одержимых строительством вавилонских башен… Но на­чало этой бесовщины было положено ещё эпохой Просвещения и последующей чередой самоубийственных революций, включая и наш 17 год… Не означает ли это безнадежность любых новых по­пыток выбраться из трясины исторического опыта и роковую не­возможность воссоздать некое подобие утраченного Отчего Дома, воспоминания о котором так сладко терзают воображение падшего человечества?!. Увы, пожалуй, что так… Историческая антиномия неразрешима, и мы обречены на сползание к Апокалипсису…

***

Все пространство жизни забито доверху откровенными невеж­дами, идиотами и жуликоватыми самолюбцами — Чехов прав со своей «партизанской» этикой, категорической дистанцией и лич­ной гигиеной — гениальным и оптимальным решением для личной жизни в засранных авгиевых конюшнях человеческих взаимоотно­шений… Он будто бы внял гениальному совету Щедрина — «живи и удивляй мир отсутствием поступков и опрятностью чувств»… Мои спорадические вылазки в люди сродни культпоходам в при­вокзальные нужники открытого типа… Я осуждаю политических профессионалов, а их жалеть надо за обреченность работы с «боль­шевиками» из невежд и хамов, которыми кишит русская земля, особенно после «пассионарного» выброса из санитарных загонов жизни и свального смешения сословий в 17 — м году… Гибель цар­ственного идеалиста Николая Александровича только подтвержда­ет мрачную и безысходную реальность и участь всех мало — мальски чистых людей… Достаточно взглянуть на ангельские лица своих и чужих детей и те взрослые хари, в которые они превращаются по ходу жизни… Путины обречены на диктатуру или погибель в этом сучьем социуме, который только заигрывает иногда с человечески­ми словами и Божественными смыслами для обмана окружающих и самооправдания…

***

За несколько веков научно — технического прогресса столько кра­сивых и любопытных чудес изобрели и понаделали — авто, новые материалы и технологии, самолеты, электроника и т. д. и т.п., но ничего не сделано для улучшения самого человека — он стал не­сравнимо хуже в своей внутренней, нравственной и духовной сущ­ности — позорные страсти, пороки, агрессия, жадность, эгоизм и т. д. и т. д. И только религия, христианская и др., пытаются соз­дать хоть какой — нибудь противовес (чаще, к сожалению, неумело, а иногда и преступно) всеобщей деградации людей, культивируя внутренние способности и потребности личности, как ответствен­ную альтернативу внешним искушениям… Любые сугубо соци­альные и политические попытки улучшить человека и общество (коммунизм, фашизм, либерализм и т. п.) закончились и не могут не заканчиваться крахом и катастрофой для человечества, ибо все они провокационно — утопичны и обречены во всякой мало — маль­ски реальной перспективе…

***

Поразительно большое число людей, встречаемых в метро и на улице, не внушают ни симпатии, ни доверия… Мне трудно предста­вить их заслуживающими защиты и подвига с моей стороны (я не о детях!) … Но если окружить их множество облаком историческо­го мифа и надличными образами Родины, России, отечественной истории, культуры и религии, они меняют свою непривлекатель­ность на неотразимое обаяние и достоинство, к которым каждый из толпы имел накануне очень условное и, казалось, невразуми­тельное отношение… Похоже, что есть измерение в человеческой жизни, независимое от некрасивости каждого из нас — оно, как Небо, сопутствует нашим грешным шагам по затоптанным путям и по грязному бездорожью…

***

Все вдруг заговорили о большой войне, как о чем — то совсем са­мом близком и вероятном, чуть ли не единственно возможном вы­ходе из мирового тупика противостояний, доведенных до нераз­решимого абсурда обезбоженной политикой либерального фашиз­ма… Не исключено, что жертвой самоубийственного конфликта станет опять Россия и Европа (на этот раз, вероятно, со Штатами), а выиграет только Азия во главе с Китаем, которые предложат но­вую шарманку вражды — между идеологическими и религиозными тоталитаризмами (типа коммунизма, исламизма и пр.) … Обесси­ленная и обескровленная территория России, Европы и Штатов станет новой добычей перевернутого мира…

***

В нашей стране я мог бы сделать свой театр и ряд событийных спектаклей только при прямой поддержке Президента — это объ­ясняется катастрофическим засильем в театре асоциальных кодл, моей слабостью в волевой проходимости сквозь толпу проходим­цев, да и уровнем моих творческих притязаний, качественно рас­ходящихся с господствующим большинством театральных при­способленцев… Мне нужен де Голль с его абсолютным доверием и поддержкой или, как минимум, министр Мальро… А без них бу­дет повторяться моя иркутская голгофа и твеновское, вослед мне ушедшему, воспоминание о булочнике, так и не проявившим свой полководческий гений в реальной истории…

***

Политическое размежевание общества — всего лишь поверх­ностное и видимое проявление глубинных антагонизмов между озонной природой культуры, индуцированной в человечестве культом Бога, и земными миазмами людских падений, идущих от кривды Князя мира сего… Политика всего лишь заштукатуривает рвущиеся против друг друга эти две стихии, и на какое — то время силою «большинства» это ей удается… Идеологическое оформ­ление политики — как временно — модное одеяние на раздираемом вечной враждой теле человеческой святости и греха, небесной ал­гебры культуры и грубого щелканья на счетах земной выгоды…

***

У американцев самая простая и беспроигрышная логика — чем слабее власть у соседей по планете, тем больше их зависимость от Штатов… Самый идеальный партнер в России был у них в лице Ель­цина — недалекий, пьяный и послушный… Они обрадовались ему даже больше, чем удобному и известному «интеллектуалу» Горба­чеву, который имел в их глазах только один серьезный недостаток — был всегда трезв, и потому неповоротливо нуден… А Ельцин, лихой игрок в подкидного, оказался счастливым воплощением «амери­канской мечты» о русском пьяном дураке — «царе»…

Слишком независимые и несговорчивые Хусейн, Каддафи и Мубарак стали жертвами кровавой расправы именно по этой причи­не… Штаты — как раковая опухоль, жрет все другие клетки, чтобы расширить своё влияние на весь организм планеты…

***

В течение всех 60 — х годов страну готовили к апофеозным 50 — ле­тию Октября и 100 — летию Ленина — а я, вопреки всем мажорным гимнам, как — то подумал — не торжественные ли готовятся похороны всей этой «затеи»?.. И то, что тогда же из страны побежали евреи, народ с гениальной исторической интуицией — не признак ли это близкого крушения корабля и приближения ещё худших времен? — так оно и случилось… И неожиданная — странная мысль вослед тогда же — мы будем ещё тепло вспоминать брежневские времена, ко­торые сейчас дружно и безоговорочно охаиваем — «уж лучше грязь, чем кровь» (?!) — тогда пришедшие в голову эти слова показались со­всем уж неправдоподобными… Но оказались пророческими…

***

Провокационный вопрос к путанику Ильину и Путину:

— Что первичнее: культ или культура?..

Это — не вопрос для профессио­нальных пастырей и теоретиков — конечно, культ!.. Но культура — первичнее для пасомых… Она — как социальное лоно для воспита­ния и приобщения к культу… Государственно — мыслящий пастырь обязан это понимать, и ставить культуру — во главе угла религиоз­ного воспитания и государственного строительства!..

***

Исконная человеческая агрессия из внешней (охота, война, ре­волюция) в результате исторического «прогресса» проросла во внутреннюю жизнь народов и откровенно переросла в тотально — криминальный межрелигиозный и международный терроризм…

***

Даже Ленин с Троцким и Гитлер с Геббельсом, известные людо­еды, я уж не говорю об их антиподах де Голле с Мольро — все пони­мали, что культура — это главный ракетоноситель государственной идеологии, любой идеологии и политики, внутренней и внешней…

***

Русские живут по родным лесам, улицам и дорогам, будто они чужие всему окружающему — будто вот — вот придут немцы и мож­но ничего своего не жалеть, а ещё лучше, патриотичнее, всё разру­шить и засрать до их прихода… Годами живут, ходят и ездят по не­ухоженной, замусоренной земле, как будто так можно и даже надо… не думаю, что так было и до революции, — эта катастрофа коснулась не только социального, но и внутреннего уклада русских мозгов, национальной психики и характера… И мы сегодня! — так можно только доживать, так не живут… Россию надо спасать, лечить, вытаскивать из грязного болота, в котором она увязла, а не пользоваться оставшимся у неё добром, растаскивая его по карманам, как нынеш­ние самозваные хозяева — заниматься надо людьми, их нутром, а не недрами… Путин ушел от Ельцина, но дело его продолжил — горе России! Ни одного в корень и в Небо смотрящего политика — все прикладники, силовики, юристы, карьеристы и жулики…

***