Бесплатный фрагмент - Чейнстокс

Пролог

Раздавшийся в нескольких кварталах к северу взрыв заставил задребезжать обрамленные деревянными рамами окна. Сточенный почти наполовину, карандаш лениво покатился по зеленому сукну стола, уступая всеобщему стремлению сдвинуться с места. Достигнув края, он на мгновение замер, а затем сорвался вниз, чтобы через секунду отстучать по паркету короткий, сухой щелчок.

Скованная в стоящем на ближайшей тумбе хрустальном графине вода начала свой разбег. Волны метались от стенки к стенке, бессильные найти выход и передать наружу полученный импульс.

Сидящий за столом мужчина не вздрогнул. Напротив, казалось, он ждал этого мгновения. Того самого, когда привычный мир придет в движение, а сигналом послужит озарившая утренний рассвет вспышка. Сторонний наблюдатель вряд ли смог бы определить, выражало ли его лицо нечеловеческую выдержку или спокойствие того, кто заранее знал о грядущем.

Проведя рукой по волосам, тронутым преждевременной сединой, он терпеливо отсчитывал секунды. Он ждал, когда за дверью послышится топот. Его предчувствие не обмануло и стук торопливых, но не переходящих в бег шагов, приближающихся по длинному коридору, не заставил себя ждать. Судя по частоте, обладатель этих надежных ботинок спешил, но все еще цеплялся за правила приличия.

Легкая усмешка тронула губы седовласого мужчины, когда массивная двустворчатая дверь содрогнулась от резкого стука. На улицах уже начинался хаос, пахнущий кровью, а его адъютант все еще стучался, веря в нерушимость этикета.

— Войдите, — прохрипел хозяин кабинета и тут же откашлялся, возвращая голосу привычную мягкость.

Двери распахнулись, и в кабинет вошел мужчина в коричневом мундире. Его шаг был отточенным и быстрым. На руке, чуть ниже плеча, красовалась широкая лента с вышитым символом — распахнутым глазом, знаком, внушавшим равный трепет и простому рабочему, и представителю высших эшелонов власти. Нарушитель спокойствия был всего на несколько лет младше хозяина кабинета, но выглядел моложе на целое десятилетие.

— Взрыв в правительственном квартале. Они добрались до арсенала крепости. Скоро будут здесь, — голос адъютанта, пребывающего в чине полковника, был удивительно спокоен, в нем не было и тени страха.

— Вы находите это удивительным? Этот котел рано или поздно просто обязан был взорваться. Теперь, у людей подобных нам есть лишь одна возможность спастись — притвориться частью кипящей внутри этого котла массы, скрывая, что все это время мы на самом деле были фрагментом покрывающей его крышки.

— Вы хотите сказать, что все кончено? Из верховной канцелярии пришел приказ усмирить бунт любыми средствами! Неужели мы не будем действовать? — адъютант не выдержал и, подойдя к графину, налил себе полный стакан едва утихшей воды.

— Идите домой, Вольфганг. Снимите форму, прежде чем покинете здание. Это даст вам хоть призрачный шанс. Поспешите к семье, обнимите жену и детей. И молитесь, чтобы никто из тех, кто сейчас заполняет улицы, не вспомнил ваше лицо, — глаза Штейна смотрели прямо на него, без гнева, но и без жалости.

Сам Штейн был облачен в строгий черный костюм. Шею стягивал тугой галстук, скрытый под жилетом, контрастирующим с белизной рубашки. Завязывая его несколько часов назад, он размышлял, что вскоре эту петлю, скорее всего, заменит другая. Оставалось лишь гадать, будет ли то веревка или струна от рояля.

— А вы? — прежде чем задать вопрос, адъютант залпом выпил воду до дна.

— В Чейнстоксе вряд ли найдется собака, не знающая моего лица. Слишком часто мое ненавистное им лицо красовалось на первых полосах. Не тратьте время, Вольфганг. Секунды, которые вы уделяете мне, могут стоить вам жизни.

Адъютант смутился. Штейн много лет не называл его по полному имени, а за последние минуты сделал это уже дважды. В его голову наконец пришло осознание, что это действительно конец.

— Для меня было честью, — он подошел к столу и склонился в низком, почтительном поклоне.

Они проработали бок о бок десятилетия, но Вольф так и не смог до конца понять сущность истинных замыслов своего начальника. Уже стоя на пороге, полковник бросил на него прощальный взгляд.

Терпеливо дождавшись, когда дверь закроется, седовласый мужчина откинулся на спинку кресла, позволив себе на мгновение расслабиться. Он знал, что больше его не потревожат. Со стороны улицы донеслись отголоски выстрелов, но они все еще были далеки, словно предгрозовой гул.

Потянувшись вперед, он взял со стола небольшой канцелярский нож для вскрытия писем. Острие лезвия поддело зеленое сукно, и он принялся методично, с почти хирургической точностью, отдирать ткань от полированной древесины. Работа заняла не больше пары минут, но за это время стрельба успела стать ощутимо ближе.

Сорвав полотно, он небрежно отшвырнул его на пол. Взору открылась поверхность стола, усеянная хаотичными линиями. Казалось, талантливый мастер, создавший этот шедевр, в последний момент безумия изуродовал собственное творение. Тем не менее, в хаосе вырезанных борозд угадывалась своя логика, недоступная постороннему взгляду.

Рука мужчины скользнула под пиджак, нащупав привычный вес в наплечной кобуре. Сухие пальцы отстегнули замок и коснулись прохладной рукояти револьвера. Он выхватил оружие, сдвинул скобу и откинул барабан. Пули, высвобожденные резким поворотом кисти, звонко посыпались на паркет. Не закрывая барабан, он положил револьвер на стол и отодвинул его от себя.

Это был осознанный шаг в попытке избежать двух соблазнов. Первый — пустить себе пулю в висок, уклонившись от суда толпы. Второй — рефлекторно оказать сопротивление, когда за ним придут. Он не знал, как поведет себя в решающий миг, и не хотел рисковать.

Стрельба гремела уже у самых стен. В общем хаосе теперь ясно различались отдельные крики. Горстка верных ему до последнего офицеров тщетно пыталась оборонять штаб-квартиру Видящих. Двор огласил первый стон раненого.

Штейн выдвинул ящик стола и достал оттуда прямоугольную картонную пачку. В этом картонном «гробу» оставалась одна-единственная сигарета. Он не курил много лет, с того дня, как врач озвучил ему смертельный приговор. Если бы не необходимость завершить начатое, он никогда не расстался бы с этой губительной привычкой. Теперь же он был уверен, что в гонке за право стать его убийцей пуля наверняка обгонит любой яд из табачного арсенала.

Щелчок зажигалки. Серебряный колпачок откинут, и пламя коснулось кончика сигареты. Тлеющий табак начал отсчет последних мгновений до появления бунтовщиков. С первой же затяжкой легкие ответили знакомым спазмом, заставив его закашляться. Ему почудилось, будто с них сходит омертвевшая кожа.

Поборов приступ, он уставился на открытую зажигалку. Затягиваясь, он несколько раз прокрутил барабан, призывая и изгоняя огонь. Абстрагировавшись от доносящихся из коридора звуков боя, он размышлял, как общество похоже на это нехитрое устройство. Можно сколько угодно крутить барабан, меняя скорость и нажим, но стоит единожды провернуть его против заданной траектории, и вся конструкция моментально полетит к чертям.

В коридоре послышались приглушенные голоса, а следом выстрел. Пуля пробила дверь, оставив в дереве аккуратное отверстие. Штейн резко крутанул барабан зажигалки против часовой стрелки, и хрупкий механизм сломался с тихим хрустом. Сделав последнюю затяжку, он совершил кощунство, придавив окурок о широко распахнутый глаз Видящих на корочке лежавшей на столе папки.

Двери с грохотом распахнулись, и кабинет мгновенно заполнился людьми. Их движения были резкими, а дыхание сдавленным от ярости. Штейн судорожно скользнул взглядом по их лицам и, не найдя того, кого надеялся увидеть, не смог сдержать горькой гримасы разочарования. Оценив обстановку и убедившись в отсутствии угрозы, стволы, направленные на него, нерешительно опустились.

— Время пришло, герр Штейн, — вышедший вперед командир отряда произнес это с презрительным пренебрежением, в котором одновременно сквозила и робость.

Ульрих Штейн знал его. В личном сейфе даже пылилось досье на этого человека. Когда-то, строя свою сложную игру, он размышлял, стоит ли устранить его заранее или еще можно использовать. Теперь эта, не стоившая внимания пешка, ставила точку в его великой игре.

— Я безоружен и готов следовать за вами. Прежде чем приговор будет исполнен, у меня есть последняя просьба. Мне необходимо встретиться с герром Хартманом, — пленник произнес эти слова с таким чувством внутреннего достоинства, что даже пропитанные ненавистью бунтовщики прониклись к нему легким уважением.

Отклонено, — отрезал лидер группы мятежников, после нескольких секунд замешательства.

Уверяю вас, это в наших общих интересах, — мягко, но настойчиво повторил Штейн.

С таким палачом, как ты, у нас нет и не может быть общих интересов! — в голосе зазвенел легкий намек на истерику.

Ульрих позволил себе слабую, печальную улыбку. Он поднялся и протянул руку к столу. Привычным, почти церемонным жестом он взял шляпу и так же плавно водрузил ее на седые волосы.

— Что ж, идем, — тихо прошептал он и уверенным шагом вышел из кабинета, не оглядываясь на конвоиров.

Спиной он ощущал их ненависть, тяжелую, как свинец. Осуждать их он не мог. Слишком долго они были свидетелями того, как Ульрих Штейн калечил их судьбы. Во дворе все еще слышались выстрелы, но их стройный хор говорил о том, что бой закончен и пришло время суда над теми, кто сегодня оказался в числе побежденных.

На повороте к лестнице один из конвоиров, молодой парень с перекошенным от гнева лицом, не выдержал и ударил его прикладом под лопатку. Штейн покачнулся, но удержался на ногах. Никто из конвоиров не сделал замечания, осуждающего импульсивность товарища.

Шестьдесят четыре ступени вниз. Он сосчитал каждую. Распахнутые двери впустили свежий утренний воздух, пахнущий дымом и порохом. Высокая арка, еще восемь ступеней, и их маленький отряд оказался во внутреннем дворе. Ульрих понимал, что следующая арка, ведущая в город, для него закрыта навсегда.

Его грубо развернули и прижали спиной к потрескавшейся кирпичной стене. Всего несколько часов назад она была безупречна. Рядом громоздилась груда тел. Среди мундиров выделялось одно, в гражданском. Распахнутые, невидящие глаза Вольфганга Зауэра смотрели в небо и говорили о том, что их прежний хозяин теперь где-то далеко.

Ульриха с силой прижали к кладке, заставив осыпаться кирпичную крошку из свежих пулевых отверстий. Расстрельная команда состояла всего из четырех человек, но этого было достаточно. Когда сегодняшние палачи и подсудимые занимали противоположные стороны, милосердия было куда меньше.

Он снял шляпу и отбросил ее в сторону. Его взгляд холодно оценил оружие в их руках — винтовки из арсенала внутренних сил. Качество хорошее, осечек быть не должно. Штейн видел, как дрожат их руки. Они еще не привыкли быть палачами. Для его убийства хватило бы и одного. Четверо были отобраны не для верности выстрела, а чтобы разделить груз вины за убийство.

— Зарядить оружие! — скомандовал руководитель карательного отряда.

Ульрих расправил плечи. В теле чувствовалась лишь невероятная, копившаяся десятилетиями усталость. Он сделал все, что мог и теперь заслуживал того, чтобы обрести покой.

— Приклад к плечу! — вспотевшие от напряжения подушечки пальцев легли на курки, готовясь отправить стоявшего у стены мужчину в самый глубокий из возможных снов.

В последние секунды Ульрих Штейн думал о том, что если чудо есть и все пойдет по его плану, то этот выстрел станет концом не только для него, но и для всего старого мира. Единственный фонарь, освещавший двор, заставлял его отбрасывать длинную тень, кончик которой почти касался ботинок его убийц.

— Огонь! — услышал он прозвучавший приказ.

— Не стрелять! — новый, властный и запыхавшийся голос ворвался во двор, едва опередив залп.

Знакомый голос и появление в арке постороннего человека заставили вздрогнуть стрелков, нервы которых были натянуты до предела. Эхо двух выстрелов, сорвавшихся все же с курков, пронеслось под сводами арки и растаяло в городе.

Глава 1

«Жертвы собственной беспечности:

халатность привела к трагическим последствиям.

Система защиты города доказала свою надежность, оперативно локализовав угрозу.»

⠀

Заголовок газеты «Чейнстокский вестник»

187 день 264 года Э.Б.

Летнее полуденное солнце, пробивавшееся сквозь пыльные окна, было беспощадно. Оно выжигало последние остатки энтузиазма у учеников, запертых в душном классе. Сшитая из остаточных материалов форма липла к вспотевшим телам, вызывая раздражение. Подтяжки, удерживающие сшитые на вырост штаны, оставляли на пожелтевших рубашках влажные полосы.

Несмотря на все недостатки казенной одежды, сидевший за одной из задних парт Рихард очень ее любил. Форма выдавалась городом и была куда лучше тех обносков, что могли позволить себе жители периферийных кварталов Чейнстокса.

Фрау Дифенбах за учительским столом увлеченно о чем-то рассказывала, но мальчик ее не слушал. Все его мысли поглотила предстоящая авантюра, от которой живот нервно скручивало от смеси страха и нетерпения. Боязнь первым признаться в своем испуге решила исход дела — все молчаливо делали вид, что горизонт событий манит их куда сильнее, чем пугает.

Вылазку планировали на вчера, но Вил настоял на переносе. Его отец, инженер внешней Цепи, сегодня вместе со всеми коллегами должен был праздновать годовщину ее постройки. Это означало, что бутылки окажутся в руках рабочих раньше инструментов, и к полудню большинство обслуживающего персонала будет не в состоянии столь же бдительно исполнять свои обязанности.

По случаю праздника обычные уроки заменили часами, посвященными главной святыне Чейнстокса. Именно о Бегериде так оживленно вела свою речь фрау Дифенбах, покинув свой стол и расхаживая вдоль плохо вымытой доски. Несмотря на приятный тембр голоса и искреннее стремление донести знания, учительница славилась жестким характером. Рихард, как и многие другие, хорошо помнил каждую полосу, оставленную на теле ее розгами.

Впрочем, к физическому наказанию она никогда не прибегала без очевидных предпосылок. Каждый в классе считывал первое предупреждение, едва в ее голосе появлялись холодные нотки. В этот миг провинившийся ученик еще мог отступить, но разве хоть в какие-то времена это было в характере строптивых детей?

Рихард перевел взгляд на сидящего, а вернее, спящего рядом Уля. Его поражало спокойствие соседа по парте, положившего голову на сложенные руки. Рихард не мог уснуть всю ночь и был уверен, что не в состоянии сделать это и сейчас. Предвкушение прикосновения к запретному плоду заставляло время двигаться со скоростью улитки. Живой иллюстрацией этого эффекта служили настенные часы, безупречно работавшие все годы учебы Риха. Теперь их стрелки безвольно упали вниз и вот уже несколько часов неподвижно указывали на плавные линии цифры шесть.

Привыкшая держать класс в ежовых рукавицах, фрау Дифенбах в последнее время делала для Уля исключение. Причиной необычной мягкости была его мать. Полгода назад в поведении Гретхен начали проявляться первые признаки душевной болезни. Соседи и очевидцы шептались, что виной тому влияние запрещенного в Чейнстоксе культа «Освобождения».

Едва переступившая третий десяток женщина вдруг начала тихо, а затем и во всеуслышание утверждать, что все жители города являются пленниками. Муж тщетно пытался вразумить ее, но Гретхен была непреклонна. На все уточняющие вопросы она не давала внятных ответов. Улю было невыносимо больно смотреть, как еще недавно полная жизни мама увядала на его глазах. Грязные растрепанные волосы, запавшие глаза, исхудавшие щеки были совсем не тем портретом, к которому он привык.

Распространяемая ересь не могла остаться без внимания Видящих. Месяц спустя машина, полная людей в коричневых мундирах, появилась на улицах 267-го квартала. Вся окрестная детвора, включая Рихарда, сбежалась поглазеть на высоких гостей из самого центра. Первое, что отметил про себя Рих, было качество ткани, из которой была сшита форма Видящих. Хватало одного взгляда, чтобы понять, что эту одежду приятно ощущать на теле.

Молодые Видящие остались у машины, а двое старших поднялись в квартиру Уля. Несколько отчаянных мальчишек осмелились приблизиться к охранявшим транспорт офицерам. Те доброжелательно улыбнулись и даже разрешили потрогать капот столь редкой для окраин техники.

Было видно, что носителям эмблемы с глазом на повязке льстило внимание провинциальной детворы. Молодые люди недавно надели почетную форму и с удовольствием вкушали первые лавры своего положения.

Рихард был свидетелем приезда Видящих не в первый раз и, несмотря на их приветливость, знал, что ничего хорошего их визит не сулит. Скорее всего, через полчаса те же улыбающиеся люди выведут маму Уля, деликатно поддерживая под руки. Лицо Гретхен не будет выражать страха. Возможно, она тоже будет улыбаться не свойственной ей прежде, застывшей улыбкой. Шум мотора исчезнет за поворотом и Гретхен даже не обернется в последний раз взглянуть на близких сквозь заднее стекло автомобиля. Больше ее никто никогда не увидит.

Заплаканный Уль будет порываться броситься за ней, но крепкая хватка отца не позволит ему это сделать. Для них двоих все произойдет точно так же, как для любого другого наблюдателя этой картины. Встречи с Видящими всегда происходят один на один. Все время, что займет беседа, отец и сын будут молча стоять на улице у четырехэтажного дома и следить за каждым бликом окон своей квартиры, в которую им нельзя войти.

Но в тот раз все произошло иначе. Видящие покинули дом без своего трофея и усевшись в машину поспешили покинуть двор. Такое тоже случалось, но это вовсе не значило, что Гретхен может чувствовать себя в безопасности. Несмотря на свой юный возраст, Рихард готов был поспорить, что не пройдет и недели, как она исчезнет при загадочных обстоятельствах.

Привлеченные зрелищем зеваки тут же утратили интерес к происходящему и начали расходиться по своим делам, а через неделю, когда Уль вернулся из школы он обнаружил свою мать зависшей под потолком. Грубая простынь обвивала ее шею и закреплялась на чугунном крюке, прежде служащим в качестве держателя для люстры. Покачивающиеся ноги изредка касались ножек перевернутого табурета.

На стене позади было вырезано одно-единственное слово: «Освобождение». Надпись выглядела крайне небрежной, словно оставивший скупую предсмертную записку человек находился в состоянии истерии. Для ее создания Гретхен использовала кухонный нож, а когда тот пришел в негодность завершила дело при помощи обычных вилок. Помятые металлические «кисти» так и остались лежать у стены.

После случившегося фрау Дифенбах попросила Рихарда приглядеть за Улем. Мальчик и правда замкнулся в себе, и, не обладай он унаследованной от матери красотой и врожденным талантом к наукам, рисковал стать изгоем. Рихард, не будучи черствым, с готовностью взялся за порученное учителем дело. Он торжественно принял Уля в свою компанию, где до того состояли лишь Виланд и Рут. Прежде все трое воспринимали нового члена своего братства исключительно как неприятного зазнайку.

Прошло два месяца, и Рихард добился первой улыбки на лице своего подопечного. Он радовался прогрессу, но чем больше Уль возвращался к жизни, тем чаще Рихарду приходилось переживать из-за самого неожиданного повода. Дело было в Рут и ее увеличивающейся с каждым днем симпатии к новичку.

Рихарду было стыдно за чувство, боровшееся в нем с добродетелью. С одной стороны, он был по-детски счастлив, что смог вернуть Уля к жизни, несмотря на всю пережитую тем боль. С другой — юношеская ревность сжигала изнутри. Настигшая его в одиннадцать лет первая влюбленность вызвала небывалую сейсмическую активность в области сердца.

Покачиваясь на стуле и размышляя обо всем сразу, Рихард не заметил, как стал объектом пристального наблюдения фрау Дифенбах. Те послабления, что были введены для Уля, вовсе не распространялись на его соседа.

— Назови главные уникальные свойства Бегерида, — учительница не обратилась к Рихарду по фамилии, но весь класс мгновенно понял, к кому адресован вопрос.

— Анизотропия и электропроводность, — сразу же ответил ученик.

Он слегка расслабился, осознав, что фрау Дифенбах лишь хотела вернуть его с облаков на землю, а не устраивать показательную порку. Эти термины знал каждый житель Чейнстокса еще до того, как постигал их смысл.

— Верно! Несмотря на внешнее отличие от кристаллических форм, он обладает частью их свойств. Именно анизотропия — разный результат при изменении направления воздействия позволяет нам существовать в безопасности. Как именно, Анхельм?

— Цепи, — не менее уверенно, чем Рихард, ответил рыжеволосый мальчик.

— Да, Цепи защищают нас от того, что находится за стенами. Кому мы обязаны этой безопасностью? Рут?

— Исследователю Фридриху Кнеллеру, — тут же откликнулась девочка.

Рут была одной из лучших учениц, уступая лишь Улю. Если сосед Рихарда был обязан успехами врожденному таланту, то Рут достигала высот за счет невероятного упорства и усидчивости. Больше всего ей нравилась биология. Ее мама возглавляла группу по озеленению четырех ближайших кварталов и с детства привила дочери любовь к ботанике.

— Ученый-физик, он первым догадался, как обратить во благо то, что едва не поставило человечество на грань вымирания. Дом, в котором он жил, расположен к северу от Чейнстокской бухты и сейчас является музеем. Если повезет, в следующем году я постараюсь устроить для вас экскурсию. Вильгельм, расскажи, с чего он начал?

— Он предположил, что раз прежде Войды не выходили на поверхность, значит, их что-то сдерживало. Находясь далеко от эпицентра катастрофы, Кнеллер располагал временем, которого не было у других. Имея на руках образцы Бегерида, он начал эксперименты с использованием электрического тока.

— Продолжай, Рихард, — переключилась фрау Дифенбах.

— Он быстро выяснил, что Бегерид обладает потрясающей электропроводностью. Позднее убедился, что при воздействии тока с разных направлений эффект различен. При поперечном методе Фридрих подтверждал электропроводность, но настоящее открытие ждало его, когда он изменил подход.

— Именно! Продольный метод показал, что Бегерид не только пропускает ток, но и удерживает его часть, превращаясь в подобие излучателя. Бег-излучение стало тем щитом, что укрыл нас от охватившей мир напасти.

Рихард позволил себе едва заметно хмыкнуть. Слово «напасть» было последним, что стоило подобрать для описания апокалипсиса, случившегося более двух веков назад. В Чейнстоксе ещё жили люди, чьи предки помнили рассказы очевидцев той, прежней жизни.

Говорили, раньше люди были свободны в своём передвижении, а вся планета принадлежала наиболее приспособленному для выживания виду. Миром правили корпорации — гигантские конгломераты, сравнимые с государствами. У них были свои города, дороги, даже частные армии. Но истинными звёздами коммерческого небосклона стали компании по добыче полезных ископаемых. Допотопные буровые машины за каких-то полвека превратились в настоящие чудеса техники.

Открытие Бегерида полностью перевернуло игру. Лёгкий, невероятно прочный, он мгновенно обесценил все прочие руды. Но главная его тайна крылась не в этом. Геологи обнаружили на образцах микроскопические частицы иного вещества — того, что могло многократно ускорить ход человеческого прогресса. Учёные лихорадочно строили гипотезы о новых видах энергии, источнике бессмертия, ключе к звёздам.

Одержимые грядущим открытием, люди стали относиться к самому Бегериду как к побочному продукту, красивой безделушке. Минерал расползся по всей планете, став материалом для домов, статуй и сувениров.

Оставалось лишь одно — создать бур, способный преодолеть не только земную кору и мантию, но и сам Бегеридовый слой. Началась технологическая гонка. Четыре корпорации вступили в схватку за право первыми добраться до сокровища. Рихард видел в учебнике истории выцветшие вырезки из газет того времени. Соперничество превратилось в грандиозное шоу с невиданной прежде ставкой.

В ход пошло оружие. Армии одной компании громили рудники другой. Изначально корпорации старались вести разработки вдали от густонаселённых районов. Но, потеряв ключевую шахту, компания «Рандголд» отчаялась и начала буровые работы прямо в своей столице.

Несмотря на потерю времени, учёные «Рандголда» первыми создали бур, способный пробить Бегеридовый слой. Они обогнали восточного гиганта «Дайхайку» на считанные часы, и эта победа стоила им всего.

Момент преодоления слоя должен был стать величайшим событием века. Всё руководство «Рандголда» в своих лучших костюмах собралось у пробуренной шахты, надменно позируя фотографам. В те времена фотоаппараты были громоздкими и неудобными, а снимки получались смутными и зернистыми, но войти в историю хотелось всем.

Посреди всеобщего ликования никто не заметил, как изменилось лицо главного инженера Адамса. Наблюдая за приборами на поверхности, он сначала обрадовался, увидев дёрнувшуюся стрелку. Это означало, что бур прошёл Бегеридовый слой и упёрся во что-то новое. Однако вместо ожидаемых показаний стрелка замертво упала на ноль.

Инженер понадеялся на неисправность прибора, но взглянув на резервные датчики убедился в произошедшем. Миновав бегеридовый слой, не встретивший преграду, бур провалился в пустоту. Сдерживая нарастающую панику, Адамс покинул пост и, скромно улыбаясь репортёрам, пробился к телеграфной станции. Он прогнал всех и самолично отбил сообщение, требуя от нижних уровней немедленного доклада.

Послание тут же пошло вниз через все проложенные узлы связи. Адамс закурил сигарету дожидаясь ответа и еще не подозревая о том, что его самые страшные представления окажутся жалкими перед лицом реальности. Ответа от ближайшего к буру узла он не получил. Только через две минуты дошло послание от рабочих, находящихся на два уровня выше текущих бурильных работ.

Тонкая лента бумаги медленно выползала из аппарата, неся одно-единственное слово: «КРИКИ». Адамс запросил разъяснений, но телеграф молчал. Ещё через минуту аппарат снова заработал и, словно брезгуя, выплюнул новый клочок. Дрожащая рука инженера потянулась к нему. Снова одно слово: «КРИКИ». Сигнальная лампа показала, что теперь сообщение пришло с уровня, расположенного еще на два ближе к поверхности.

Адамс закурил новую сигарету, пытаясь взять себя в руки. Внизу что-то случилось. Должно быть производственная авария. Бур поврежден и пострадали люди. Но рабочие, отправившие вторую телеграмму, физически не могли слышать крики с нижнего уровня. Он вздрогнул, когда аппарат заработал снова — на этот раз надолго.

Сообщения сыпались одно за другим. Первые два повторяли предыдущие. Затем они стали развёрнутее, но не менее жуткими.

«Что-то поднимается»

«Слышим внизу крики»

«Внизу крик»

«Смерть»

«Пуст»

«Беги»

Депеши приходили с разных уровней, но суть их была одинаковой. Автор предпоследней явно не успел дописать слово до конца. Адамс отчаянно ударил себя по щеке, пытаясь протрезветь от ужаса. Горняки не были трусами, но их что-то напугало. Что-то, чему они не могли дать названия. Будь это обвал или выброс газа, они бы написали прямо или использовали аварийный код.

Инженер вскочил и, захлопнув дверь, бросился к трибуне, где восседали директора «Рандголда». Он умолял их начать эвакуацию, но тщетно. Ослеплённые властью, они не могли поверить, что момент триумфа способен обернуться концом света.

Служба безопасности тут же увела его за трибуны, чтобы сумасшедший инженер не нервировал почётных гостей. А в это время стол телеграфной станции покрывался новыми и новыми депешами, полными отчаяния.

Первые вестники из подземного царства появились на поверхности пятнадцать минут спустя. Адамс, которого уже отпустили, сразу понял, что означало то незаконченное «ПУСТ» в одной из последних телеграмм. «ПУСТОТА». Именно это слово пришло бы ему на ум, увидь он этих существ.

Позднее их назовут Войдами. Какой-то астроном усмотрел в их облике сходство с космическими пустотами, чёрными провалами на фоне усыпанной звездами вселенной. Название прижилось, став лингвистически универсальным для всех уцелевших языков мира.

Столица «Рандголда» вымерла за несколько часов. Оставшись без руководства, город не смог оказать организованного сопротивления. Нужно отдать «Рандголду» должное — его сотрудники, находясь в секундах от гибели, успели разослать предупреждения конкурентам.

Получив телеграммы, две компании лишь отмахнулись, решив, что Рандголд использует хитрую уловку и желает затормозить ход работ. «Дайхайку», бывшую в шаге от прорыва, зловещая весть и вовсе не застала. Всего через час после трагедии в «Рандголде» их бур повторил судьбу предшественника. Им повезло лишь в том, что шахты находились вдали от городов, что позволило им уцелеть.

Появившись на поверхности, новый вид быстро завоевывал пространство. В какой-то момент возникла реальная угроза полного истребления. Но в каждой из уцелевших корпорации нашёлся свой Фридрих Кнеллер. В итоге человечество на долгие века оказалось заперто в городах-крепостях, защищённых Бегеридовыми Цепями. Три города-государства да разрозненные поселенцы западного архипелага — вот и всё, что осталось от прежней цивилизации.

Проблема была в том, что доступ к шахтам оказался утрачен. В распоряжении человечества остался лишь тот Бегерид, что успели добыть до Катастрофы. Желая расширить свои владения, люди пускали на переплавку дома и памятники, добывая ставший бесценным камень.

Размышления Рихарда прервала рука сидевшего впереди Виланда. Она потянулась назад и незаметно положила на парту сложенную в несколько раз записку. Ладонь Риха мгновенно накрыла запрещённый предмет. Следя за взглядом фрау Дифенбах, он медленно провёл рукой по столу и выдохнул, лишь когда смятый клочок бумаги оказался у него на колене.

Стараясь не производить шума, он развернул квадрат. На нем карандашом были начертаны хаотичные линии, понятные лишь их четверке. Придуманный Вилом шифр они учили несколько месяцев, и теперь у них был свой тайный язык. Со стороны эти каракули выглядели как бессмысленный плод творений скучающего школьника.

Дождавшись, когда учительница отвернется к окну, Рихард опустил взгляд и мгновенно расшифровал послание: «Всё в силе. После школы — вылазка». Его пальцы сжали бумагу. Ладонь вспотела. Записка исчезла в кармане за секунду до того, как взгляд фрау Дифенбах вернулся с солнечного пейзажа к классу.

Оставшиеся два часа урока оказались для Рихарда пыткой. Он все не понимал, как Уль, проснувшийся вскоре после опроса, сохраняет ледяное спокойствие. Тот тоже получил записку, но не от Вила, а от Кристы Фальк. Она не была зашифрована и, скорее всего, содержала признание в любви, но Уль даже не развернул ее, сунув в карман.

Рихард злился на него и за это. За прошедшие месяцы он узнал Уля лучше и понимал, что тот поступает так не из высокомерия, но со стороны это выглядело именно так. Криста была одной из самых красивых девочек в классе и как часто это бывает сделать первый шаг ей было особенно тяжело. Рихард видел, как потухли ее глаза, когда ее чистосердечное признание отправилось в карман, чтобы позже оказаться в мусоре.

Лекция фрау Дифенбах была отточена годами. Последние слова она произнесла за мгновение до того, как в коридоре прозвенели часы. Никто из учеников не посмел пошевелиться. Они слишком хорошо знали, как ценит их учительница порядок и как ловко орудует розгами.

Рихард и Уль поднялись из-за парт лишь тогда, когда фрау Дифенбах взяла тряпку и начала стирать с доски следы мела. Условный знак, означавший конец урока. Ученики поспешно покинули класс.

Двухэтажное здание школы было небольшим. В последние годы из-за низкой рождаемости в окраинных кварталах многие школы закрыли. Теперь, чтобы учиться, Рихарду и его друзьям приходилось каждый день пересекать границу квартала по мосту, проложенному над железнодорожными путями окружной линии. Пограничные кварталы Чейнстокса находились в зоне риска и оттого их периметры были буквально исчерчены Цепями.

Место, в котором жил Рихард насчитывало не больше двух дюжин трехэтажных домов, каждый из которых имел четыре подъезда. На почти две тысячи жителей квартала приходилось три десятка сотрудников жандармерии и один Видящий.

Сбившись в кучку, четверка направилась к дому. Впереди был пропускной пункт. Идя вдоль границы кварталов, они старались даже намёком не касаться в разговоре предстоящей вылазки. Тонкая, но непреодолимая трёхметровая стена из бетонных плит, увенчанная колючей проволокой, опоясывала периферийные кварталы. Через каждые пять метров в неё был инкрустирован Бегерид, а внутри, подобно артериям, тянулись передающие ток провода.

Попасть из одного квартала в другой можно было лишь через редкие пропускные пункты. Рихард с привычным интересом разглядывал солдат в синеватой форме. На плече у каждого висела винтовка. Как большинство мальчишек его возраста, он души не чаял в оружии и не упускал ни единой возможности им полюбоваться. В стоявших по бокам вышках располагались пулемётные гнёзда, но рассмотреть их как следует Риху никогда не удавалось.

Среди солдат можно было легко определить офицера — на его поясе висело множество разноцветных капсул. Рядом с ним из земли торчали пневмотрубки, служившие почтовыми каналами в разные точки города. На всех перекрёстках тоже виднелись прозрачные цилиндры. Эта система позволяла жандармам оперативно реагировать на правонарушения. Кроме того, любая улица имела как минимум один столб с репродуктором на вершине.

Рихард никогда не нарушал закон, но неосознанно испытывал страх перед этими безжизненными устройствами. Работали они нечасто, и поводов было всего два. Первый, как правило, радостный — обращение канцлера. Стук же метронома означал, что жандарм или Видящий вышли на охоту.

С детства Риха учили, что, услышав мерный стук, нужно замереть на месте и не шевелиться, пока репродуктор не замолчит. Система работала так, что при выявлении нарушения жандарм отправлял через пневмотрубку сообщение в участок. Дежурный офицер запускал репродукторы и в этот момент жизнь в квартале замирала. Услышав монотонное постукивание, можно было сделать лишь пять шагов, чтобы уйти с проезжей части на тротуар. Это правило не распространялось только на самих стражей порядка, матерей с малолетними детьми и рабочих у станков.

Любой, кто продолжал двигаться спустя пять секунд после включения метронома, мог быть законно убит. Кто-то назвал бы эти методы жестокими, но ещё несколько десятилетий назад Чейнстокс был охвачен преступностью, а суровые времена требуют решительных мер. Отыскать на опустевших улицах единственного движущегося человека для жандармов не составляло труда.

Как только преступник получал своё, репродукторы умолкали. Иногда воздаяние занимало минуты, но однажды Рихард простоял неподвижно почти три часа, едва не обмочив штаны. Когда он наконец смог пошевелиться, спина сильно болела от долгой статичной позы.

Оказавшись в своём дворе, компания остановилась, чтобы дать Вилу время уточнить обстановку на Цепи. Рут тут же направилась к единственному во всей округе дереву — древнему дубу, росток которого взошёл ещё до того, как люди перестали быть единоправными хозяевами поверхности планеты. К самой толстой ветви были привязаны качели. Рут ловко запрыгнула на них, а Рихард с замиранием сердца наблюдал, как ветер колышет её волосы.

Уль молча уселся на землю, прислонившись спиной к шершавому стволу. Рихард завидовал его умению не ощущать дискомфорта в тишине. Сам он всегда испытывал зуд, когда в разговоре возникала пауза. Ему казалось, что виноват в молчании именно он, а значит, он и должен его нарушить.

— Вы уверены, что нам стоит это делать? — полушепотом спросила Рут, остановив качели.

По её опущенному взгляду было заметно, что её одолевают те же сомнения, что и Рихарда. Он уже хотел её поддержать, чтобы найти лазейку из ловушки, в которую они сами себя загнали, но Уль опередил его.

— Разумеется. Разве вы не хотите посмотреть, как выглядит мир за чертой? Вы что, испугались? — Уль говорил уверенно, но также тихо.

Рихарду действительно было страшно, но признаться в этом при Рут он не мог. Принимать сторону Уля и оставлять её одну тоже не хотелось, поэтому он сделал вид, что вопрос риторический. К счастью, на горизонте показался Вил, и неловкая ситуация разрешилась сама собой.

— Техники уже с трудом отличают отвёртку от ключа. Патруль только начал обход. У нас есть окно минут в двадцать. Можем идти, — прошептал он заговорщическим тоном.

Риху пришлось заставить себя сделать первый шаг. Четвёрка благополучно миновала отделявшее их от Цепи пространство, не вызывая подозрений. Прямо у стены стояла ничем не примечательная будка. За её дверью таился спуск в подземные тоннели для обслуживания коммуникаций.

Вил безуспешно старался скрыть дрожь своих пальцев, когда его рука опустилась в карман и выудила из него небольшой ключ. Он стащил его у отца еще неделю назад, заставив того думать, что ключ тот потерял, когда в очередной раз решил провести вечер в компании с бутылкой. По протоколу следовало сменить замок, но Вил знал — отец никогда не признается в утрате, чтобы не схлопотать штраф. Отец договорился с товарищем, одолжил его ключ и через знакомых тайно изготовил копию.

Крупная ладонь Вила обхватила замок и вставила ключ. Поворот, и сжатая его тисками подкова отскочила. Аккуратно, словно их мог кто-то услышать, он снял замок и решительно ухватившись за ручку потянул ее вниз.

Дверь распахнулась, и четверых окатило мраком подвальной прохлады. Уль первым шагнул в темноту, начав спуск по ступеням. Рих дождался, когда все скроются внизу, и лишь тогда закрыл дверь, отрезав последний источник естественного света. На ощупь, отсчитывая ступеньку за ступенькой, он спустился вниз, пока его вытянутая рука не уперлась в спину Рут.

— Идем, — прошептал Уль, уловив возню позади и поняв, что все в сборе.

Контраст между знойным днем наверху и сырым холодом подземелья был так резок, что кожа Рихарда покрылась мурашками. Хотя он не мог с уверенностью сказать, что причиной тому был не охвативший его страх. Он впервые в жизни сознательно нарушал правила города.

Несколько поворотов и они оказались в длинном коридоре, где, к общей радости, горел свет. Одинокая лампочка метрах в двадцати впереди и несколько индикаторных огоньков освещали мрачный тоннель.

Рихарду и Улю пришлось приподнять Вила, чтобы тот дотянулся до верхней полки висящего на стене ящика. Дверца должна была быть заперта, но рабочие давно махнули на протокол рукой. Пальцы Вила на ощупь нашли отвёртку, после чего он дал знак, что его можно опускать.

Пройдя еще несколько метров вперед, он опустился на колени и ощутил на своем лице легкое дуновение ветра. Вентиляционная шахта осталась здесь с лучших времен, когда квартал, в котором вырос Рихард, еще не был пограничным. Раньше его дом и внешний мир разделял ещё один квартал, но тому не повезло — он подвергся Загрязнению.

Вил принялся выкручивать винты, удерживавшие решётку. Один за другим они со звоном падали на каменный пол, где их тут же подбирал Уль. Избавив преграду от оков, он ухватился пальцами за прорези и потянул на себя.

Две попытки ни к чему не привели, но в третий раз металл с пронзительным скрежетом поддался. В последний момент Уль и Рих успели подхватить решётку, не дав ей с грохотом рухнуть на пол. Перед замершей четверкой зияла пустота. Проём был тесноват для взрослого, но ребёнок средней комплекции вполне мог пролезть.

После минуты тягостного молчания, в течение которой каждый в последний раз взвешивал риск, Уль первым исчез во тьме. Пока остальные ползли на коленях, Вил ловко подпрыгнул и снял с нижней полки гаечный ключ. Перед тем как последовать за друзьями, он на мгновение задумался, брать ли инструмент с собой. Он единственный сообразил, что в конце пути их ждёт такая же решётка. Страх боролся с любопытством и проиграл. Спустя пару минут он догнал замыкавшую цепочку Рут. Расчёты Вила оправдались и вскоре Уль уткнулся в новое препятствие.

— Здесь тупик, — его голос в темноте звучал приглушенно и немного непривычно.

— Это не тупик. Здесь такая же решётка. Нащупай гайки. Я передам ключ, — выдохнул Вил, признаваясь в своей предусмотрительности, устраняющей последнее препятствие.

Инструмент передали по цепочке, пока он не оказался в руках Уля. В отличие от Вила, он держал гаечный ключ впервые, и работа заняла немало времени. Все это время Рихард пытался справиться с накатывающей паникой. Ему казалось, что стены шахты смыкаются. Он явственно чувствовал, как всё его тело, несмотря на прохладу, покрывается потом. Он был на грани истерики, но в этот момент ощутил на своей ноге прикосновение руки Рут. Ей было так же страшно, и она искала поддержки.

Уль справился с последней гайкой и с силой толкнул решётку плечом. Грохот заставил всех замереть, вжимаясь в холодный металл стен. Рихард судорожно прислушивался к звенящей тишине, будто ожидая, что созданный ими шум привлечёт чьё-то внимание.

Ничего не произошло. Набравшись духу, они продолжили путь. В бетонном гробу цилиндрической формы едва хватало места, чтобы вчетвером встать в полный рост. Почти в двух метрах над головами виднелась тонкая полоска дневного света. Какой-то старый плакат лежал на решетчатом люке, перекрывая большую часть солнечного света.

Рихард встал на плечи Вилу, взмыл вверх и ухватился за перила металлической решётки люка. Просунув пальцы в щель, он нащупал край и потянул. Поток ослепительного солнечного света ворвался в подземелье. Рих попытался приподнять крышку, но та, судя по весу, была чугунной.

Уль подсадил Рут на плечи, чтобы та помогла. Они оказались слишком близко друг к другу, и Рихарду потребовалось усилие, чтобы оторвать взгляд от её слегка раскрасневшегося лица и вернуться к задаче. Тяжёлый люк наконец сдвинулся и медленно пополз в сторону.

Рихард первым ухватился за землю и, подтянувшись, выполз на поверхность. Он мгновенно окинул взглядом окрестности, но мир за Цепью почти ничем не отличался от привычного. Рядом с отверстием лежал выцветший на солнце плакат, когда-то скрывавший люк. Присмотревшись, Рих не смог разобрать его содержание так как тот был уже очень старым. Наклонившись над провалом, он подал руку Улю. Следом на поверхность выбралась Рут. Она наотрез отказалась оставаться одна в мрачном подвале

— Мы найдем веревку, — негромко сказал Уль оставшемуся внизу Вилу.

Поиски не заняли много времени. В ближайшем дворе они нашли короткий трос, натянутый между двумя железными столбами — когда-то здесь сушили бельё. Вернувшись к люку, они привязали верёвку к ближайшему дереву, которых здесь было куда больше, чем в их квартале, и помогли Вилу подняться.

На его лице Рихард увидел то же разочарование, что испытал сам. Пространство за Цепью было овеяно легендами, но реальность оказалась будничной. Всё вокруг выглядело так, как выглядел бы их родной дом, оставленный лет на сто без присмотра.

Здесь не было следов борьбы. Казалось, люди в один день просто встали и ушли. В отсутствие человека квартал поглотила растительность. Деревья почти доросли до крыш. Конечно, здания обветшали и были непригодны для жизни, но больше всего Рихарда поразило отсутствие репродукторов и пневмотрубок. Он-то был уверен, что они в городе были всегда.

Четвёрка нерешительно приступила к исследованию открывшегося мира. Каждый боялся отойти слишком далеко от люка, который оставался единственной нитью, связывавшей их с привычной жизнью. Но с каждой минутой любопытство к неизведанному перевешивало голос осторожности.

Уль первым шагнул в подъезд одного из домов. Ступени крошились под ногами, оставляя чёткие следы в каменной пыли. На первом этаже Рихард заметил стойку, забитую газетами. Потянув за край, он едва не порвал хрупкую бумагу, рассыпающуюся в труху.

Второй попыткой ему удалось аккуратно извлечь стопку и разложить её на полу. Развернуть листы было невозможно, они прошли через столько циклов сырости и сухости, что были не прочнее снежинки.

Ребята столпились вокруг находки, с трепетом изучая артефакты прошлого. Пожелтевшие страницы не могли сообщить потомкам ничего существенного так как буквы расплылись в единые серые пятна. Лишь названия издательств ещё угадывались на первых страницах. Рихард с удивлением насчитал не меньше семи разных наименований. Всю свою жизнь он был уверен, что единственной газетой в городе был «Чейнстокский вестник».

Рих любил воскресенья именно за то, что в этот день почтальон разносил в расставленные на улицах стойки бесплатные экземпляры. После подавляющего числа страниц посвященных достижениям города, его планам на безусловно светлое будущее и сообщениям о происшествиях, шла небольшая колонка, посвященная рассказам для детей и подростков. В них юный читатель мог познакомиться с героическими образами, которые с детства должны были привить ему надлежащие нравственные ценности.

Конечно, тогда Рихард еще не считывал основной посыл и просто наслаждался талантливо построенными историями, захватывающими его так сильно, что под кроватью скопилась не одна стопка выпусков «Чейнстокского вестника» изданных за последние пару лет.

В силу своего юного возраста, он был уверен, что любимая им газета единственная в своем роде и так было всегда. Тем не менее, прямо сейчас перед ним лежало доказательство обратного. Не меньше семи различных наименований легко считывались со страниц отслужившей свой срок бумаги. Да, не все из них можно было разобрать побуквенно, но очертания позволяли убедиться в том, что представленные экземпляры точно не идентичны друг другу.

— Давайте поднимемся, — предложил Вил.

Рука Рихарда легла на проржавевшие перила. Никто не договаривался, но все инстинктивно ступали так, чтобы не издать ни звука. На втором этаже перед ними предстал длинный коридор, уходящий в темноту, по обе стороны которого зияли проёмы когда-то жилых квартир. Двери сгнили и теперь безвольно висели на петлях словно висельники.

Неприкрытым оставался лишь один вход. Рихарда насторожило, что дверь отсутствовала вовсе, а вокруг косяка стена была изрезана глубокими трещинами. Уль первым нырнул в проём, на мгновение опередив Вила.

Гостиная выглядела так, словно по ней пронёсся ураган. Разбитый комод, разбросанные ножки стола, осколки стекла. Все это не было похоже на естественное разрушение. Рут подошла к лишённому стекла окну и увидела рядом с ним одинокий ботинок взрослого мужчины.

— Предлагаю взять что-нибудь на память и убираться отсюда, — выдохнул Рихард, озвучив мысль, посетившую в тот момент каждого.

Спорить никто не стал. Все засуетились, вглядываясь в груды хлама, но комната подверглась такому разгрому, что найти что-либо ценное не представлялось возможным. Даже детская фантазия не могла наделить смыслом эти бесформенные обломки, чтобы придать им значимости. В квартире была ещё одна комната, но от неё веяло чем-то тяжёлым и злым. Риху ужасно не хотелось туда заходить.

Понимая тщетность поисков, они нехотя обратили взоры к зловещей комнате. Четыре силуэта замерли на ее пороге. Все они чувствовали, что следующий шаг вперёд навсегда изменит их, но незримая сила подобно магниту, влекла их внутрь.

Вил поддался её чарам первым. Рихард, шагнув за ним, сразу ощутил, как изменился воздух — он стал спёртым, пыльным, с привкусом тления. Сама комната оказалась не такой страшной, как можно было ожидать. Большая кровать и перевёрнутая детская люлька выдавали в ней спальню.

Она пострадала куда меньше гостиной. Единственным свидетельством чужого вторжения был высокий шкаф. Его дверцы были сорваны с петель грубой силой. На боковинах с внешней стороны зияли глубокие вмятины, оставленные чем-то тяжёлым и безжалостным.

С порога Рихард не видел, что хранится в глубине шкафа, и желания выяснять это у него не было. Уль, набравшись смелости, первым обошёл кровать. Добравшись до шкафа, он замер, словно перестав дышать. Рих пытался разглядеть выражение его лица, но Уль встал так, что солнечные лучи, пробивавшиеся через выбитое окно, окутали его силуэт слепящим золотистым ореолом.

Почувствовав, что товарищу нужна поддержка, Рихард медленно подошёл к нему. Он старался не смотреть в сторону шкафа, сосредоточившись на лице Уля. Тот был на несколько оттенков бледнее обычного. Рих через силу заставил себя повернуться.

В лишённом дверок гардеробе нашли своё последнее пристанище два скелета. Один, крупный, прижимал к себе второй, маленький. Рихард не раз видел работу Видящих, но никогда смерть не была к нему так близка. Ноги предательски подкосились. Он хотел положить руку на плечо Уля, чтобы увести его прочь, но в этот момент краем глаза уловил движение. Каждый волосок на его теле встал дыбом.

Рихард рванул Уля вниз, заставив того присесть. Прижавшись к стене и едва не стукнувшись затылком о подоконник, он чувствовал, как сердце рвётся из груди. Пугали его не скелеты. До глубины души его испугало существо, словно сошедшее со страшной иллюстрации в школьном учебнике. За долю секунды он успел разглядеть нечто, всем своим видом кричащее о своей чуждости этому миру.

— Давайте уже возвращаться, — произнес ничего не подозревавший Вил.

Рихард не успел его остановить. Он почувствовал, как существо во дворе замерло, а в следующее мгновение сорвалось с места с немыслимой скоростью. Рих приподнялся как раз вовремя, чтобы увидеть, как оно начало огибать дом, направляясь к подъезду.

— Надо бежать! Немедленно! — крикнул он и первым вскочил на ноги.

— Что происходит?! — с дрожью в голосе спросила Рут.

— Войд! — это слово заставило побледнеть всех.

Рихард первым вскочил на подоконник и прыгнул вниз. В обычный день он никогда бы не отважился на такое, но страх перед тем, что шло за ними, был сильнее. Он удачно приземлился, лишь ободрав колено о небольшой камень, скрытый в высокой траве. Следом прыгнул Вил. Тот приземлился недалеко, но звук, который он при этом издал, не сулил ничего хорошего. Рихард раздвинул траву и с облегчением выдохнул — сломалась не нога Вила, а кость давно истлевшего скелета, на конце которой не хватало как раз одного ботинка.

Следом приземлилась Рут, и Рихард помог ей подняться. Последним спрыгнул Уль. К этому времени из подъезда уже донёсся грохот, говорящий о том, что их преследователь был близко. Не сговариваясь, они бросились к единственному пути к спасению.

Рих боялся оглядываться, каждую секунду ожидая, что его спины коснётся сама смерть. На площади он мельком увидел бесформенную груду, состоявшую из останков десятков тел. Раздумывать о причине столь массовой гибели было некогда. Добежав до угла, Уль выглянул из-за стены, проверяя путь. Не раздумывая, он рванул вперёд, увлекая за собой остальных. В тот же миг из соседнего двора вырвалась главная причина их паники.

Порой Войдов называли Пустотами и у этого были вполне объяснимые причины. Похожее на призрака существо и правда казалось пятном идеально чёрного цвета, не принадлежащим материальному миру. Оно не имело ни формы, ни конечностей в человеческом понимании. Казалось, оно безуспешно пыталось эту самую форму обрести. Из его основы во все стороны постоянно вытягивались и снова втягивались длинные, конические щупальца, словно ослабевающая и вновь натягивающаяся резина. Оно поглощало не только свет, но, казалось, и сам звук. Рихард мгновенно понял, что существо окажется у люка раньше них. Тем не менее, выбора не оставалось, и они бежали, надеясь, что хоть кому-то повезет.

Мгновение. За ним другое. И вот уже Рихард не слышит биения собственного сердца. Пятно втягивало в себя окружающее пространство, будто два мира боролись за право называться реальным. Одно из щупалец едва не коснулось Уля. Рих понял, что в следующий раз оно не промахнется.

Щупальце втянулось, готовясь к новому выбросу, но произошло нечто невероятное. Глаза Рихарда ослепила вспышка, а чёрное пятно резко сменило траекторию, отдаляясь от них.

Четвёрка остановилась, зажмурившись. Когда зрение вернулось, они увидели позади себя ещё одно такое же существо. Единственным его отличием был ослепительно-белый свет, который оно излучало. Рихард начал медленно пятиться к люку. Светящееся пятно дёрнулось. Иллюзии рухнули. Более сильный хищник просто отогнал конкурента от добычи и теперь намеревался забрать своё.

Рут и Уль первыми прыгнули в люк, едва не столкнувшись друг с другом. За ними последовал Рих, не думая о том, на что или кого может приземлиться. Проваливаясь в темноту, он увидел, как светящаяся пустота настигает Вила. Тот в последний момент прыгнул вперёд, словно ныряя в воду.

Успевший встать на ноги Рихард увидел в проёме его лицо и вытянутые вперёд руки. Он зажмурился, ожидая глухого удара товарища о землю, но его не последовало. Вил повис в воздухе. Его ноги, поднятые кверху, не касались ничего, кроме обволакивающего их света.

Глаза Вила распахнулись от ужаса, когда его потянуло вверх. Уль подпрыгнул и вцепился в его руки. Рихард тут же обхватил Уля за талию и изо всех сил потянул вниз. Через мгновение он почувствовал, как руки Рут обвили его за пояс.

Свет проникал через люк, поглощая Вила всё больше. Скоро Уль видел лишь его лицо, искажённое страхом. Мгновение и он застыл, увидев своё собственное отражение в глазах товарища. Его пальцы рефлекторно сжимали кисти Вила, но тянуть вниз он уже не мог. Хотелось зажмуриться, но свет парализовал его. Зрачки Уля буквально выцветали от обжигающего излучения.

Внезапно всё кончилось. Вил рухнул вниз, приземлившись на сбившуюся в кучу троицу. В отверстии люка ещё несколько секунд виднелись отголоски свечения, но вскоре они исчезли. Ребята расползлись по сторонам, ища опору в холодных стенах тоннеля. Реакция у всех была разной. Вил и Уль выглядели отрешёнными, словно свет выжег их изнутри, оставив лишь пустые оболочки. Рут, обхватив колени, билась в беззвучной истерике, её зубы выстукивали дробь.

Рихард и сам едва сдерживал дрожь, но именно он первым пришёл в себя. Он поднял Рут и буквально втолкнул её в узкую вентиляционную шахту. С остальными было сложнее. Оцепенение не отпускало их, они были похожи на манекенов.

Ему помог страх. Страх, что существо вернётся. У Рихарда не было объяснений, почему охотник отпустил свою добычу. Уперевшись ногой в стену, он схватил Вила и потащил вперёд. Тот покорно пополз. Вернувшись за Улем, Рихард навсегда запомнил его пустой, ничего не выражающий взгляд.

В узком тоннеле Рихард полз последним. Впереди него Уль двигался с раздражающей, механической медлительностью. Сложно было подобрать слова, чтобы описать то облегчение, что охватило Риха, когда он вновь увидел ту самую одинокую лампочку в техническом коридоре под Цепью. Оглядев друзей, он понял, что теперь только он может мыслить более-менее здраво.

Он подошёл к Вилу и Улю и, пошарив в их карманах, извлёк гаечный ключ и болты. В гробовой тишине он установил вентиляционную решётку на место и тщательно закрутил каждый винтик.

— Мы в безопасности, — прошептал он, больше надеясь, чем веря.

Они выглядели ужасно. Грязная одежда, ссадины, застывшая на лицах маска ужаса. Рихард подошёл к Рут и заставил её подняться. Нервными движениями он поправил её волосы и попытался разгладить мятое школьное платье.

— Вот что мы сделаем. Квартира Уля ближе всех, отец ещё на работе. У нас есть час. Отмоемся там. Если повезёт, нас никто не заметит, — сказал он, обретая уверенность, которой минуту назад у него еще не было.

Он никогда не видел себя в роли лидера, но сейчас никто из присутствующих не мог предложить кандидатуру лучше. Рут одобрительно кивнула, и её взгляд придал Рихарду сил. Остальные оставались безучастны. Вил что-то беззвучно шептал. Опираясь друг на друга, они поднялись на поверхность и зажмурились от яркого солнца.

Теперь Рут шла впереди, а Рихард замыкал шествие, следя, чтобы никто не отстал. Впереди уже виднелся их дом. Благодаря Видящим, Рихард никогда не считал его надёжной крепостью, но сейчас он больше всего на свете хотел оказаться за его стенами.

Он понял, что они попались, за секунду до того, как услышал первый стук. Расположенные на столбах репродукторы издали шорох, сравнимый с тем, что воспроизводит установленная на патефон пластинка, когда ее только коснулась игла. Метроном начал свой разбег, когда до дома оставалось совсем чуть-чуть.

Они успели добраться до густых кустов, росших у самого подъезда, но всё ещё находились на тротуаре. Пятый стук возвестил о том, что дальнейшее движение может быть расценено как преступление, наказанием за совершение которого будет смерть. Правило, вбитое с детства, приковало их ноги к асфальту прочнее цепей. Утешало лишь то, что даже Вил и Уль, погружённые в собственный шок, услышав мерный стук, замерли как вкопанные.

Рихард судорожно водил взглядом по округе. Поблизости никого не было, лишь метрах в пятидесяти, у поворота, стоял пожилой мужчина. Кажется, он отвечал за чистоту воды в канализационных трубах квартала.

Выстрел. Резкий, сухой, как щелчок розг. За ним короткий, обрывающийся на высокой ноте женский крик. Ещё один выстрел, и воцарилась тишина, которую нарушал только монотонный стук метронома. Рихарду было страшно, но он мысленно благодарил судьбу, что в этот раз охота велась не за ними.

Но время шло, а маятник не умолкал. Выстрелы зазвучали снова и теперь уже со всех сторон. Некоторые раздавались так близко, что, казалось, доносились из соседнего подъезда. Сердце Рихарда едва не остановилось, когда из-за угла показался жандарм.

По длине волос и плавности движений можно было понять, что это женщина. В её руках лежала винтовка. Она остановилась напротив замершего у поворота мужчины, и сама на несколько секунд превратилась в статую. Потом, с невообразимой резкостью, ствол взметнулся вверх. Выстрел. Мужчина дёрнулся, будто от внезапного оклика, и на следующем ударе маятника плавно осел на землю.

Вся четверка к этому моменту уже прекрасно понимала, что происходит нечто ужасающее. Тот мужчина не совершал преступления. Рихард первым осознал, что лучшей тактикой будет стать невидимым. Вместе с Рут они втолкнули Вила и Уля в гущу кустов, прежде чем жандарм смогла их заметить.

Сердце Рихарда бешено колотилось. Чем ближе она подходила, тем знакомее становились её черты. Когда она поравнялась с их укрытием, Рихард едва не вскрикнул, узнав в стрелке свою мать. Никогда прежде он не видел в её глазах такой смеси животного страха, боли и покорности судьбе.

Из ближайшего подъезда выбежала женщина. Увидев жандарма, она бросилась назад. Меткий выстрел настиг её. Тело рухнуло на тротуар, а выброшенная вперёд рука безжизненно упала на проезжую часть. Рихарду хотелось кричать, но сейчас в матери он видел не любящего человека, а угрозу. Рут, словно угадав его порыв, крепко сжала его руку и взглядом приказала молчать.

Оглядев двор, жандарм скрылась в подъезде. Вокруг творился ад. Крики, мольбы, выстрелы — всё слилось в единую симфонию ужаса. Осознав, что оставаться здесь смертельно опасно, они решили пробиваться к школе. Им почему-то казалось, что фрау Дифенбах, их главный школьный страх, сможет их защитить от страха новоприобретенного.

Перебежками, от куста к кусту, они двигались к границе квартала. Рихард, привыкший, что Вил бездумно следует за ними, упустил момент, когда тот остановился. Остальные уже укрылись в зарослях сирени, а Вил так и остался стоять посреди дороги.

— Папа, — прошептал он, глядя на мужчину, бегущего к нему.

В глазах инженера Цепи не осталось и следа утреннего опьянения, лишь чистый, нечеловеческий ужас. Выстрел. Он не добежал до сына метров десять. Ноги подкосились, и он тяжело рухнул на асфальт, оказавшись на коленях. Вил рванулся к нему, пытаясь помочь подняться. Рихард сделал движение, чтобы выбежать, но Рут снова удержала его.

Выстрел. Алая краска брызнула на лицо Вила. Тело отца безвольно обмякло. Видя, что мальчик не способен бежать, жандарм медленно приблизился, накрыв его своей тенью.

— Мне жаль. Хотел бы я быть на твоём месте. Я сделаю это быстро. Ты даже не поймёшь, — прозвучал усталый, печальный голос.

Вил равнодушно поднял залитое кровью лицо навстречу дулу из которого выглядывала его смерть.

— Хорошо, — только и сказал он.

Выстрел оглушил Рихарда. Тело Вила отбросило назад, как тряпичную куклу. Рут судорожно вдохнула, чтобы закричать, но Рихард успел зажать ей рот ладонью. Он почувствовал, как её зубы впиваются в его кожу, и едва сдержал стон. Уль же просто смотрел в пустоту, не меняясь в лице.

Они уже собрались бежать дальше, когда на улице появился ответ на главный вопрос. Жандарм, только что застреливший Вила, сам стал добычей. Он отступал, паля из винтовки в чёрное пятно, неумолимо плывущее за ним. Пули проходили сквозь пустоту, не причиняя ей вреда. Приблизившись, Войд будто превратился в магнит для плоти.

Спина жандарма выгнулась, его начало втягивать в черноту. Раздался оглушительный хруст ломающихся костей и нечеловеческий вопль. Через секунду пятно выплюнуло его обратно — высохшую, бесформенную оболочку, отброшенную за ненадобностью.

Картина была ужасна, но теперь всё вставало на свои места. В Цепи произошёл разрыв. Войды проникли внутрь. Квартал признан загрязнённым и подлежал очистке. Рихард отчаянно надеялся, что их вылазка не стала тому причиной. Иначе, выживи он сегодня, этот груз вины он понесёт с собой до гроба.

Дождавшись, когда Войд скроется, они побежали к границе. Этот путь до школы Рихард проделывал сотни раз, но сегодня он казался бесконечным. Самый страшный кошмар стал явью, и пробуждения ждать не приходилось.

Они добрались до последнего дома, когда за ним загрохотали пулемётные очереди. Им пришлось продолжить свой путь, ведь другого плана у них попросту не было. Тем не менее, все они понимали, что пути из квартала нет.

Согласно протоколу, при прорыве Цепи квартал немедленно закрывался на карантин, что на языке властей означало «полное очищение». Сначала эту работу выполняли жандармы. Если они не справлялись, к делу подключался институт изучения Бегерида. Капсула пневмопочты давно должна была дойти, а значит, грузовик без окон уже мчался к их блокпосту.

Рихард выглянул из-за угла и замер. На небольшой площади перед пропускным пунктом столпились люди. Некоторые, судя по неестественным позам, уже предприняли попытку прорыва и полегли под огнём пулемётов на вышках. Маятник всё отбивал свой такт, но обречённым уже было не до правил. Лишь немногие оставались на месте, и среди них Рихард с ужасом узнал фрау Дифенбах.

Она не походила на железную леди которую они знали. Это была просто напуганная женщина. Она жила в том же квартале, где находилась школа, и сегодня после уроков зашла к одному из отстающих учеников. Не пройдя и тридцати метров по 267-му кварталу, она услышала маятник. Вернуться не успела. Её острый, привыкший подмечать любое движение взгляд, поймал знакомую тройку. Она смотрела на Рихарда, пытаясь что-то сказать без слов, но он отказывался понимать.

Увлекшись разгадкой невербального послания, Рих не заметил, как из-за стены появился молодой жандарм. Проходя между Рихардом и его учителем, он смотрел точно прямо и кого он заметит первым было большим вопросом.

— Ну, и долго я еще буду ждать, герр Нойманн? — громко и властно, как на уроке, неожиданно произнесла фрау Дифенбах.

Жандарм вздрогнул и резко развернулся, поднимая винтовку, но, узнав голос, опустил ствол.

— В чем дело? Вы забыли о долге? Забыли всё, что я вбивала в вашу пустую голову годами? — ее голос срывался.

— Я… — плечи юноши бессильно обвисли.

Приглядевшись, Рихард узнал в нём недавнего выпускника их школы. Форма на нём была совсем новой.

— Не мямли! В конце концов, ты делаешь мне одолжение, — её голос вновь приобрёл стальные нотки.

Звук выстрела заставил Рихарда вздрогнуть. Они не стали дожидаться развязки этой добровольной казни, истинной целью которой было выиграть им время. Покинуть квартал было невозможно, и они, повинуясь стадному инстинкту, поползли вдоль бетонной стены, держась поближе к границе. Рихард сжимал руку Рут. Какой же глупой сейчас казалась ему его недавняя ревность и неуверенность.

Уль шёл позади, и казалось, весь окружающий ужас его не касается. Рихард тоже ушёл в себя и потому не заметил тени, упавшей на них из-за угла старой мастерской. Проходя мимо, он не успел среагировать. Крепкая рука больно впилась в его плечо. Рихард попытался вырваться, но хватка была стальной.

— Да успокойся ты, черт возьми! — знакомый голос, и звонкая оплеуха вернула Риха к реальности.

Перед ним стоял его дядя Эберард — брат покойного отца. Он бывал у них редко, но Рих всегда радовался его визитам. Мать относилась к нему с теплотой, но их жизненные пути разошлись слишком далеко. Дядя Эб давно балансировал на грани закона, ведя весёлую и рискованную жизнь.

— Идите за мной, — его тон не допускал возражений.

Рихард с готовностью уступил ему лидерство и послушно перебирал ногами стараясь не отстать.

— Что нам делать? — спросил он, не отрывая взгляда от спины дяди.

— Слушать и не перечить. Есть одно место, о котором не знают ни жандармы, ни даже всевидящие Видящие. Я давно пользуюсь им для своих дел, — он остановился у широкой, ржавой трубы, уходившей вверх и скрывавшейся за стеной.

Эб присел и похлопал по поросшей мхом кочке. Ухватив пучок травы, он дёрнул. Холмик оказался искусственным, под ним скрывалась дверная ручка. Маскировка была сделана из старой автомобильной покрышки, обсыпанной землёй. Случайный прохожий никогда бы не заподозрил подлог.

Дёрнув за ручку, Эб открыл узкий лаз. Слишком узкий для взрослого. Рихард понял, что дядя для своих тёмных, контрабандистских делишек нанимал кого-то поменьше, но своего племянника до поры до времени берег.

— Прячьтесь. Внутри найдёте верёвку. Карабкайтесь наверх, не раскачиваясь. Доберётесь — ползите через железнодорожные пути. Сидите там до утра, потом вылезайте с другой стороны. Прикиньтесь беспризорниками, не беглецами из 267-го. Тогда есть шанс, — слова лились из него пулеметной очередью.

— А ты? Ты найдешь нас? — вырвалось у Рихарда.

Дядя не сдержал снисходительной улыбки и положив руку на голову племянника потрепал его непослушные волосы.

— Обязательно найду, — последние слова Рихард прочитал уже по губам.

Голос Эба странно прервался. Он резко обернулся, выставив перед собой странный цилиндрический предмет с куском Бегерида на конце. Одна из щупалец чёрного Войда, вырвавшаяся из-за угла, почти коснулась его, но он успел нажать кнопку. Ток в несколько ампер встретился с минералом, и щупальце, уткнувшись в невидимый барьер, расплющилось. Эб обернулся к детям. Он пытался крикнуть, но звука не было. Впрочем, он был и не нужен.

— Бегите! — беззвучно крикнули его губы.

Дважды просить не пришлось. Рихард, проваливаясь в лаз, в последний раз увидел дядю, удерживающего тёмное пятно на почтительной дистанции. Он не знал, насколько хватит заряда в этом странном устройстве.

Второй раз за день он оказывался в подземной трубе. На этот раз пространства было ещё меньше. Протиснувшись в узкую щель, он оказался внутри. Когда-то труба служила для коммуникаций, но проржавела, и власти сочли дешевле построить новую, чем ремонтировать старую.

Ухватившись за верёвку, Рихард начал подъём. Он старался не задевать стен, но один раз всё же оступился сильно ударив носком ботинка по металлу. Зажмурившись, он ожидал, что последует грохот, но вместо этого его окружала тишина, говорящая о том, что Войд все еще близко.

Добравшись до изгиба, он дождался Рут и Уля. Ползли молча, приглушённо шурша по ржавчине. По тому шуршанию, что издавали их ноги при соприкосновении с поверхностью стало понятно, что источник всех бед человечества удалился на достаточное расстояние. Труба была старая, во многих местах проржавевшая насквозь. Отдышавшись, каждый нашёл себе «окно» и прильнул к нему глазом. Внизу лежали железнодорожные пути окружной дороги, а прямо перед ними та самая площадь с блокпостом.

Выживших согнали в её центр. Сменив точку обзора, Рихард увидел, как в соседнем дворе ещё один Войд забирает очередную жизнь. Он заставил себя оторваться от леденящего душу зрелища и вернуться к главной картине. Люди на площади разделились на две группы. Жандармы в синей форме выстроились в ровную линию. Гражданские сбились в бесформенную, дрожащую толпу.

Резкая команда, не долетевшая сквозь толщу металла. Залп. Толпа вздрогнула и резко поредела. Четыре секунды на перезарядку. Ещё залп. На этот раз стрелки сами влились в толпу, добивая штыками и прикладами тех, кому не повезло умереть сразу.

Одна из немногих женщин-жандармов в квартале стояла особняком. Её руки бессильно опустили винтовку. Даже на таком расстоянии было видно, как она дрожит.

Покончив с живыми во дворах, Войды устремились к последнему скоплению людей. Их было четверо. Они вышли из разных подъездов почти синхронно, словно действуя по единому плану. Увидев надвигающуюся пустоту, мать Рихарда не побежала и не попыталась выстрелить. Вместо этого она подняла винтовку и уперла дуло себе под подбородок.

Рихард отвернулся. Глухой выстрел прозвучал для него как хлопок двери в соседней комнате. Когда он снова посмотрел, найти её в груде тел уже не удалось. Она стала частью безликой массы. В груди у него что-то оборвалось, оставив после себя ледяную, звенящую пустоту. Тело била мелкая дрожь, но слёз не было. Он смотрел, как Войды выворачивают оставшихся жандармов наизнанку, и не чувствовал ничего.

Разделавшись с живыми, Пятна ринулись к блокпосту. Но, приблизившись к стене метров на пять, они врезались в невидимый барьер. Цепь всё ещё работала, а на встречу им вышел Отряд. Рихард сразу узнал главных героев патриотических рассказов из «Чейнстокского вестника». Закованные в некое подобие плотно прилегающих к телу составных доспехов, их «латы» были инкрустированы бегеридом. Увесистый аккумулятор, висящий за спиной, обеспечивал бесперебойную подачу тока для подзарядки драгоценного минерала.

Войды попытались дотянуться до них, но их щупальца разбивались о невидимую защиту. Командир отряда поднял странную винтовку, от которой к его доспехам тянулись провода в гибких шлангах. Несмотря на близость стрелка и пятна, Рихард смог расслышать выстрел. Бегеридовая пуля прошла сквозь мглу подобно одинокому лучу света и Рих впервые стал свидетелем крика самой Тьмы.

Остальные тут же разбежались, но тот которого ранили утратил свою прежнюю скорость. Члены отряда окружили его, сомкнувшись плечом к плечу. Их индивидуальные поля слились в единый купол. Войд явно испытывал страх и, как показалось Риху, страх смерти у этого существа был куда сильнее человеческого.

Ещё один синхронный шаг. Круг сжался. Существо начало распадаться. Клочья чёрной материи отрывались и, не долетая до земли, растворялись в воздухе. Вскоре от него остался лишь маленький светящийся шарик, цветом напоминавший того Войда, что едва не забрал Вила.

Командир отряда сделал последний шаг. За его спиной строй мгновенно сомкнулся. Сняв с пояса тубус, явно покрытый изнутри Бегеридом, он накрыл им то, что осталось от Войда, и щёлкнул замком.

Рихард откинулся на спину и закрыл глаза. Сегодня он пережил слишком много, чтобы удивляться чему бы то ни было. К нему подползла Рут и, вцепившись в его рубашку, прижалась изо всех сил. Её тело содрогалось от беззвучных рыданий.

Он дал ей выплакаться, пока она не рухнула без сил, погрузившись в забытьё. Рихард приподнялся, чтобы проверить Уля. Тот сидел, прислонившись к стенке трубы, глаза были закрыты. Стараясь не думать ни о чём, Рихард позволил себе провалиться в чёрную яму небытия.

Проснулся он последним. Рут уже бодрствовала и тщетно пыталась разговорить Уля, но тот оставался безучастен, глядя в одну точку. Рихард почувствовал звериный голод. Он уже собрался предложить двигаться дальше, когда Уль молча достал из внутреннего кармана свёрток, завёрнутый в полотенце. Несколько хлебцев из стандартного пайка. Такие ему собирал на обед отец, с тех пор как не стало матери.

Рихард слабо улыбнулся. Значит, его друг не совсем превратился в пустую оболочку. Они молча поделили скудную пищу.

Подкрепившись, они поползли до конца трубы и по найденной внутри верёвке спустились вниз. Рихард толкнул потайной люк. Он не знал, что ждёт их наверху, насколько милостив окажется к ним этот жестокий мир, и есть ли в нём ещё место для троих детей, у которых не осталось ничего, кроме друг друга.

Глава 2

«Масштабная реформа:

детей из переполненных приютов переводят в новые, современные

образовательные центры»

⠀⠀⠀ ⠀

Заголовок газеты «Чейнстокский вестник»

102 день 269 года Э.Б.

Рихард из последних сил удерживался на ногах, вцепившись в края раковины. Из разбитого носа неостановимо текла кровь. Багровые капли падали в канализационный сток, а те, что задерживались на фаянсе, растекались длинными полосами. Его привычно растрепанные волосы сегодня были живым воплощением хаоса.

С момента Загрязнения 267-го квартала прошло пять лет, но воспоминания о том дне оставались свежи, будто всё произошло вчера. Воспользовавшись лазом контрабандистов, их троица продолжила следовать плану дяди Эберарда. Пробравшись в школу, они привели себя в порядок и переоделись в оставленную для уроков физкультуры форму. Рих старался не думать ни о близких, ни о фрау Дифенбах.

Покинув здание, они быстро поняли, что не вызывают подозрений. Несколько часов они слонялись по улицам, слушая причитания соседей о постигшей квартал трагедии.

— Нам нужно двигаться к центру. Чем дальше от дома, тем больше шансов, что жандармы поверят нашей легенде, — впервые за долгое время заговорил Уль.

Рихард радостно обернулся, но лицо друга источало такое равнодушие, что его преждевременное ликование мгновенно испарилось. Он переглянулся с Рут, и та молча дала понять — донимать Уля расспросами не стоит. Тем не менее, Рихард должен был признать, что его слова имели смысл.

Теперь их бесцельное блуждание обрело направление. Переходя от квартала к кварталу, они с удивлением отмечали перемены. Уже через два района дома выглядели иначе, люди одевались лучше, в магазинах был богаче ассортимент, а на улицах периодически встречались личные автомобили.

К полудню их троица привлекла внимание жандармов. На допросе все трое упорно твердили, что ничего не помнят о своём прошлом, называя лишь имена. Сидевший напротив жандарм нервно курил, один за другим разбивая бычки о пепельницу-шестигранник. Рихард не сомневался, что тот им не верит, но это было неважно. Главное, чтобы страж порядка не заподозрил в них беженцев. К тому времени они ушли достаточно далеко, чтобы эта версия казалась невероятной.

Они провели на допросе около трёх часов, когда за ними явились представители Фонда молодёжного воспитания. Тогда случилось то, о чём никто из них не подумал. Детские дома Чейнстокса были раздельными — для мальчиков и для девочек. Рут вцепилась в руку Рихарда, и взрослым пришлось применить силу, чтобы оторвать их друг от друга. Рих вырывался изо всех сил, даже укусил за кисть одного из жандармов, но всё было тщетно. Он до сих пор злился на Уля, что тот не помог ему в ту минуту.

Детский дом стал их новым пристанищем — местом, где выживание было единственной учебной программой. Первое время оно казалось Рихарду почти приемлемым. Он мог бы влиться в ряды местной «элиты», возглавляемой Хорстом Планком, и жизнь потекла бы спокойнее. Но врождённое чувство справедливости, помноженное на всепоглощающее чувство вины, не позволяло ему пройти мимо, когда сильные обижали слабых.

Вглядываясь в своё отражение в потрескавшемся зеркале над раковиной, он в который раз давал себе слово — это в последний раз. В конечном итоге это не помогало ни ему, ни тем, кого он пытался оградить от опасности.

Охваченный мечтой когда-нибудь вступить в ряды Отряда, Рихард уделял много времени тренировкам и был в прекрасной форме. Но противников всегда было больше. Он игнорировал это неравенство, боясь глубоко задуматься над мотивами своих поступков. Но ответ, пробивавшийся сквозь толщу подавленных эмоций, был прост: вина. Страшная, гложущая вина за гибель 267-го квартала.

Эта мысль посетила его не сразу. Обсудить её с Улем и Рут до задержания не получилось. Позже, когда первый шок прошёл, Рихарда накрыла такая лавина осознаний, что он едва не сошёл с ума. Главная из них намертво засела в сознании: Войды проникли именно тогда, когда они совершили свою вылазку. В этом он не сомневался. Все последующие смерти были на его совести и на совести его друзей. Мозг изо всех сил пытался не дать этой мысли стать всепоглощающей, но не всегда справлялся. Рихард брал на себя ответственность за всё вокруг, лишь бы не нести её за один-единственный, самый страшный проступок. Этим и объяснялась его неистребимая потребность защищать других.

На Уля в его постоянных битвах рассчитывать не приходилось. Они уже несколько лет даже не здоровались. К концу первой недели в приюте Уль снова заговорил, но это был уже не тот человек, которого знал Рихард. Он словно старался изо всех сил походить на обычного парня. Стал душой компании, отличником, спортсменом, мастером находить общий язык. И лишь Рихард видел, что всё это только блестяще сыгранная роль.

Только с ним Уль нарочно избегал любого общения. В конце концов Рих сдался, решив, что его старый друг просто пытается жить дальше, забыть о трагедии, а сделать это без рядом идущего соучастника было куда проще.

В отражении зеркала Рихард заметил движение дверной ручки. Он быстро провёл рукой по глазам, смахивая подступающие слёзы, и с облегчением выдохнул, узнав в госте герра Майера. Заметив состояние юноши, тот приветливо улыбнулся, и во взгляде его Рихард уловил столь редкое для этих стен сострадание.

Карл Майер вскоре должен был перешагнуть седьмой десяток, но на свои годы не выглядел. Морщинки в уголках глаз выдавали в нём человека, любящего улыбаться. В приюте он работал завхозом и за прошедшие годы стал для Рихарда одним из самых близких людей.

— Опять подрался? Сколько их было на этот раз? — спросил герр Майер, доставая из своей вездесущей тележки перекись водорода.

— Четверо, — равнодушно ответил Рихард, пока тот откручивал крышку.

— Ничему тебя жизнь не учит, — произнёс Карл, но в его словах не было и тени осуждения.

Двумя сухими клочками ваты он заткнул Рихарду ноздри, чтобы остановить кровь. Прикосновение смоченной перекисью ваты к разбитой брови заставило юношу невольно отпрянуть.

— Вступить в драку с четырьмя головорезами это норма, а от клочка ваты бежим в страхе? — не сдержал саркастической улыбки Карл.

— Не люблю врачей и всего, что с ними связано, — пробормотал Рихард, возвращаясь на место.

— Тогда тебе придется несладко, Хартман. Завтра из центра приедет комиссия — осматривать подведомственных медсестре Урслер учеников, — отчеканил Карл, цитируя полученную на прошлой неделе телеграмму.

Услышав обращение по фамилии, Рихард испытал двойственное чувство. Он так и не привык к этому чуждому сочетанию букв, данному им в приюте, чтобы стереть прошлое. Было горько осознавать, что, возможно, до конца жизни ему придётся носить чужую фамилию.

Врачей Рихард не любил с той самой поры, когда из-за врачебной ошибки умер его дед. Лечащий врач халатно отнесся к своему долгу, считая, что доживающий свой век старик не стоил особых усилий. Мать Риха пыталась использовать рабочие связи, чтобы призвать нерадивого медика к ответу, но тот оказался родственником одного из Видящих, и дело быстро замяли. На следующий день дядя Эберард подкараулил того врача. Рихард до сих пор помнил, как дядя вернулся домой с окровавленными костяшками пальцев. Больше того врача в их квартале никто не видел. Ходили слухи, что после «восстановления» он сам попросился на перевод.

— Пойдем, есть кое-что, что я хочу тебе показать, — Карл махнул рукой, приглашая Рихарда следовать за ним.

Бредя по знакомому до боли коридору, Рихард с тоской водил взглядом по стенам. За годы, проведенные в приюте, он изучил каждую трещину на штукатурке. Многие из этих повреждений появились благодаря ему и его неистребимому желанию вступаться за слабых. О ремонте не могло быть и речи. Финансирование урезали настолько, что вместо туалетной бумаги приходилось использовать пожелтевшие страницы архивных выпусков «Чейнстокского вестника». Это было рискованно — кто-то мог счесть такое использование осквернением официального издания, но суровая правда заключалась в том, что до сирот никому не было дела.

Рихард не помнил, когда к ним в последний раз приезжала проверка или наведывался чиновник из центра для формального смотра. Иллюзий никто из обитателей приюта не питал. Их растили с одной-единственной целью — дожить до совершеннолетия и пополнить ряды «доблестной армии Чейнстокса» на южном или восточном фронте.

Сколько он себя помнил, у города всегда был главный враг. Он мог меняться, но сам факт его существования оставался неизменным. Кто-то постоянно угрожал благополучию Чейнстокса, и это заставляло его жителей отрекаться от личных желаний, посвящая жизни общей цели.

Рихард знал, что рано или поздно окажется в одном из бесчисленных окопов. Он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что героические истории с последних страниц «Чейнстокского вестника» имели мало общего с реальностью. Большинство его товарищей по приюту потеряли на фронте отцов. Письма с передовой, конечно, досматривались, но отследить весь поток было невозможно, и горькая правда тонкими ручейками сочилась в семьи.

Проходя мимо одного из редких окон, Рихард понял, что провел в уборной немало времени. Солнце уже клонилось к закату, и высокие пики ограды отбрасывали на землю длинные, косые тени.

Герр Майер жил в небольшой пристройке к основному корпусу и по ночам исполнял обязанности сторожа. По приюту ходили слухи, что в молодости он был одним из Видящих, но Рихард в это не верил. У человека, не раз лишавшего других жизни, не могло быть таких добрых глаз.

Они прошли мимо будки сторожевого пса, которого боялся, кажется, каждый в приюте. Исключением был лишь Карл. Это казалось необъяснимым, но свирепый зверь в его присутствии становился ласковым и послушным. Возможно, именно это в конечном итоге и заставило Рихарда проникнуться доверием к старому завхозу. Юноша видел странную схожесть между собой и этим псом — оба они были одиноки и, за редким исключением, презирали людей.

Оказавшись в маленьком домике, Рихард привычно устроился в своем кресле. В жилище Карла царил идеальный порядок. Даже книги на многочисленных полках были расставлены в строгом алфавитном порядке. На всех корешках красовался штамп, подтверждающий одобрение изданий литературным советом городской канцелярии.

Рихард был уверен, что Карл хочет похвастаться очередной новинкой из мира публицистики, но тот вышел в соседнюю комнату и вернулся через несколько минут с предметом, лишь отдаленно напоминавшим книгу. Придвинув к креслу Рихарда небольшой столик, хозяин уселся на табурет рядом.

Юноша не мог не заметить перемены в поведении Карла. Всегда спокойный и расслабленный, сейчас он выглядел непривычно сосредоточенным. Его сухие, но все еще крепкие пальцы бережно открыли обложку. На первой пожелтевшей от времени странице была наклеена фотография. На ней был изображен их приют, но выглядел он куда опрятнее и ухоженнее.

— Мой первый день на этом посту, — тихо и с легкой печалью произнес Карл.

Рихард с трепетом разглядывал изображение. До этого он видел фотографии лишь на страницах газет, да и то, как ему казалось, появляться они там начали уже при его жизни.

— Я никогда не спрашивал, как ты здесь оказался? — спохватился Рихард.

— Многие верят, что приходят в этот мир с определенной целью. В какой-то момент я понял, что именно здесь смогу принести городу наибольшую пользу, — уклончиво ответил Карл.

Пока Рихард перелистывал страницы, Карл отошел на крохотную кухню, чтобы приготовить чай. Чайник засвистел как раз в тот момент, когда юноша добрался до последней страницы. Большинство снимков были сделаны в приюте, но чаще других на фотографиях появлялась одна и та же светловолосая девочка, запечатленная в разном возрасте.

Карл вернулся с подносом, на котором стояли две чашки. Внезапный приступ кашля заставил его остановиться. Он изо всех сил старался удержать поднос ровно, но судорожный позыв заставил его расплескать немного чая.

— Старость… Единственный рубеж, который боишься перейти и одновременно ужасаешься, что можешь до него не добраться, — проговорил он извиняющимся и слегка назидательным тоном.

— Кто это? — Рихард указал на девочку лет двенадцати с одной из последних фотографий.

— Моя дочь, — лицо Карла озарила теплая улыбка.

— Ты никогда не говорил, что у тебя есть дети. Где она сейчас? Чем занимается? — Рихард тут же запнулся, испугавшись, что молчание Карла связано с тем, что девочки уже нет в живых.

— С ней все хорошо. Она нашла свое призвание, и это заставляет меня испытывать и гордость, и страх. Ей удалось перебраться в центр Чейнстокса незадолго до того, как ты попал в наш приют, — успокоил его Карл, словно прочитав мысли.

Он не сдержал улыбки, увидев восхищение в глазах юноши. Жить в центральных районах было заветной мечтой любого обитателя окраин. Рихард почувствовал на себе пристальный взгляд Карла, будто тот пытался проникнуть в самые потаенные уголки его души.

— Но это еще не все. Я хотел показать тебе кое-что другое, — спохватился Карл, помедлив.

Он снова вышел и вернулся с небольшой коробочкой, которую с видом заговорщика поставил на стол прямо перед Рихардом. Сияющая улыбка Карла не оставляла сомнений в ценности этого предмета. Рихард даже не сразу решился прикоснуться к нему.

Металлический корпус аппарата был почти полностью обтянут кожей — вероятно, чтобы крепче держался в руках. Лицевая сторона была украшена круглым стеклом в золоченой оправе. Сверху располагалось несколько кнопок и дисков управления, каждый уникальной формы и размера. Перевернув аппарат, Рихард обнаружил на задней стенке замок. Не удержавшись, он попытался поддеть крышку ногтем, но его руку тут же перехватил Карл.

— Нет! Засветишь пленку! — негромко, но резко воскликнул он.

— Это… аппарат для съемки? Фотоаппарат?

— Не просто фотоаппарат, а последняя модель. Его мне дочь прислала, — не без гордости произнес Карл.

Рихард внимательнее присмотрелся и заметил многочисленные царапины и вмятины. Судя по всему, Карл был далеко не первым владельцем, но огорчать единственного человека, всегда относившегося к нему с добротой, Рихард не хотел.

— Дорогая, наверное, штука.

— Дорогая? Эта «штука», как ты выразился, бесценна! Такие есть не у каждого эксперта в жандармерии.

Рихарду стало даже немного не по себе от того страстного огня, что вспыхнул в глазах старика. Он, хоть и был юн, уже сомневался, что когда-нибудь в жизни испытает подобную страсть к какому-либо увлечению.

— Вставай, я сделаю несколько снимков, — скомандовал Карл, забирая аппарат.

Рихард поднялся, и Карл подтолкнул его к стеллажу с книгами. Едва юноша занял указанное место, как раздался щелчок. Рихард замер в ожидании, гадая, откуда появится фотография, но ничего не произошло.

— Кадр запечатлен на пленку. Чтобы проявить его на бумаге, потребуется время и особые условия, — пояснил Карл, предвосхитив его вопрос.

Аппарат слегка потрескивал, когда герр Майер прокручивал небольшой рычаг перемотки.

— Пленка статична. Чтобы перемотать ее на следующий кадр приходится делать это вручную, — пояснил он.

После следующего щелчка Рихарду разрешили вернуться на место. Следующие полчаса он слушал увлеченный рассказ об истории фототехники, пока Карл не спохватился, взглянув на часы.

— Уже поздно. Фрау Урслер прибьет нас обоих, если завтра во время визита комиссии ты будешь выглядеть неидеально. Иди, тебе нужно как следует выспаться.

Оказавшись в общей спальне, Рихард тоскливым взглядом окинул стоявшие в ряд двухъярусные кровати. По возрасту он уже принадлежал к старшей группе, и время отбоя для них было нестрогим. Кровати были до смешного коротки, и, бредя в полумраке, Рихард старался не задеть чьи-нибудь торчащие из-под одеял ноги. Проходя мимо койки Уля, ему показалось, что его глаза были широко открыты и смотрели в потолок.

Добравшись до своего матраса, Рихард разделся до трусов и с наслаждением прижался лицом к прохладной подушке. Лишь расслабившись, он в полной мере ощутил всю полноту боли от побоев. Фрау Урслер и впрямь будет недовольна — завтра его лицо вряд ли будет обладать здоровым оттенком.

Ночью он проснулся от возни, доносившейся из другого конца зала. Не открывая глаз, Рихард понял, что происходит. Он сам видел, как за обедом парень по фамилии Бунге имел глупость взять последнюю котлету прямо перед носом у Хорста Планка. Необдуманный поступок. Теперь его самого превращали в отбивную. Вскоре к глухим ударам присоединился противный, хлюпающий звук означающий, что пролилась кровь. Рихард не выдержал и поднялся с кровати.

— Заканчивай, Хорст. Парень свое уже получил, — произнес он, обращаясь не только к главарю, но и ко всей его свите.

— Тебе сегодня было мало, Хартман? — из темноты прозвучал голос одного из прихвостней Планка.

Рихард почувствовал, как, потеряв интерес к Бунге, несколько теней начали окружать его. Страха он не испытывал. Он знал, что его не убьют. Да и Бунге бы не убили. В городском приюте можно было делать с друг другом все что угодно, главное, чтобы жертва в итоге дышала. Местные «авторитеты» научились чувствовать эту грань с инстинктивной точностью.

— Отстань от него, Магнус. С них обоих на сегодня хватит. Пойдем, перетрем, — неожиданно сказал Хорст, направляясь к выходу.

Рихард наклонился над телом Бунге и, на всякий случай, убедился, что тот дышит. Под приподнятым краем жесткого матраса он нащупал и достал пачку сигарет. Проверив, что внутри еще остались «бумажные апостолы смерти», он сунул ее в карман. Собственные запасы у Риха кончились, а Бунге вряд ли сможет курить ближайшие пару дней.

Следуя за Хорстом, он не был уверен, что впереди его не ждет засада, но сегодня Планк, похоже, был настроен на разговор. Тот стоял в полумраке выложенного некогда белой плиткой помещения, и его лицо изредка озарялось тлеющим огоньком сигареты. Увидев Рихарда, он протянул ему свой «бычок», чтобы тот мог прикурить. Рих с благодарностью принял дар. Спички здесь тоже были в дефиците.

— Извини за сегодня. Ничего личного, — первым нарушил тишину Хорст.

— Бывает, — спокойно ответил Рих, выпуская струйку дыма.

— Мы бы тебя не задевали, если б ты не лез. Вот не сидится тебе на месте. Мог бы быть одиночкой, как Уль, и никто бы тебя пальцем не тронул. Пойми меня правильно — я тебя уважаю. Уважаю за то, что этому проклятому городу так и не удалось тебя сломать.

— Да, твое уважение у меня на лице написано, — усмехнулся Рихард.

— И ты должен понять, что я не могу поступить иначе. В таких местах всегда должен быть тот, кто держит остальных в узде. Я здесь почти с рождения и, поверь, знаю, о чем говорю. Можешь смеяться, но я далеко не худший из возможных вариантов.

— Как тебе, наверное, тяжело, — не удержался от очередной усмешки Рих и протянул свой окурок Хорсту, чтобы тот прикурил новую сигарету.

— Злорадствуешь? И тем не менее, за все время, что я держу ситуацию под контролем, здесь никто не умер. Раньше наше учреждение такой статистикой похвастаться не могло.

Хорст лукавил. Он учитывал только тех, кто не умер прямо от его рук или рук его подручных, намеренно забывая о тех, кто, не выдержав издевательств, свел счеты с жизнью.

— Представь, если бы на моем месте был, к примеру, тот же Магнус. Толстяк Бунге точно не проснулся бы завтра утром. Да и тебя бы он прикончил для острастки.

— Выходит, я должен тебе сказать спасибо? — спросил Рих, принимая обратно тлеющий окурок.

— Да плевал я на твое спасибо. Просто объяснил ситуацию. Мне осталось тут торчать всего год. Потом армия, а там я своего не упущу. Просто хотел, чтобы мы понимали друг друга.

— Спасибо, теперь мне будет куда легче переносить боль, — ответил Рихард с сарказмом, но уже без злобы.

В словах Хорста была своя правда. Тот не был садистом и, похоже, не получал удовольствия от чужих страданий. Рихард знал многих, кто, заняв его место, не стал бы соблюдать и этих условных границ.

— Зря вы так с Бунге. Фрау Урслер будет вне себя, когда увидит, во что вы его превратили.

— Ты же знаешь, она будет вне себя в любом случае. Она давно мечтает отсюда сбежать, но дураку понятно, что ее мечты никого в центре не волнуют.

Рихард тяжело вздохнул. Штатная медсестра фрау Урслер пугала его куда больше, чем кто бы то ни было другой.

— Ладно, надеюсь, мы друг друга поняли, — сказал Хорст, туша окурок о подоконник и морщась, когда горячий пепел обжег ему пальцы.

Вернувшись к своей кровати, Рихард неожиданно быстро уснул. Он и сам не ожидал, что разговор с Хорстом Планком так поднимет ему настроение. Появилось смутное ощущение, что жить станет чуть легче. Его сну не мешали даже приглушенные всхлипывания очнувшегося Бунге.

Утром их разбудили на час раньше обычного. В дверном проеме, залитая резким светом, стояла фрау Урслер. В своем белом, натянутом на тучную фигуру халате, она с презрительной брезгливостью окидывала взглядом поспешно выстраивающихся воспитанников.

— Сегодня я жду от каждого из вас абсолютного послушания, — её голос прозвучал металлически-чётко.

Взгляд сузившихся глаз на мгновение задержался на распухшем лице Бунге. Её собственное лицо побагровело, но шаги в коридоре заставили её сдержать гнев.

В спальню вошли двое мужчин. Первый — пожилой, с седой клинообразной бородой и густыми бровями, почти скрывавшими круглые очки в тонкой оправе. Второй — молодой человек, явно исполнявший роль ассистента. Он бросил выстроившимся в ряд юношам короткую, ничего не значащую улыбку и поставил на пол две объёмные кожаные сумки.

— Сегодня нам выпала честь принимать профессора Гроссера. Он лично изъявил желание провести осмотр будущих солдат Чейнстокса и осуществить плановую вакцинацию.

Торжественный тон медсестры заставил Рихарда похолодеть изнутри. Больше врачей он не любил только иглы. В прошлый раз он рефлекторно ударил санитара, и потребовалось трое взрослых, чтобы фрау Урслер смогла ввести препарат в его дергающуюся руку.

Профессор Кристиан Гроссер что-то хрипло пробормотал, явно торопясь поскорее приступить к делу. Рихард ожидал, что их поведут в обычный медкабинет, но фрау Урслер неожиданно направилась вниз, к редко открывавшейся двери в подвал. За все годы в приюте Рихард ни разу там не был. Это место всегда вызывало у него необъяснимую тревогу, и он инстинктивно держался от него подальше.

Тяжелая металлическая дверь со скрежетом отворилась, открывая длинный, слабо освещенный коридор с множеством одинаковых дверей по бокам. В конце тоннеля располагался просторный, на удивление ярко освещенный зал, способный вместить всех воспитанников — около пятидесяти человек.

В центре стояли два стола, за которыми расположились переодетые в белые халаты гости. Фрау Урслер разбила юношей на две группы. Рихард оказался в очереди к молодому ассистенту. Тот, не теряя времени, сразу приступил к делу. На одного пациента уходило минут десять. Прикинув, Рихард понял, что здесь ему предстоит провести часа четыре. Не испытывая ни малейшего желания поскорее ощутить укол иглы, он тактично занял последнее место.

Прямо перед ним встал Хорст Планк, для которого этот день, судя по всему, был неформальным выходным. Здесь, в подвале, он мог ненадолго перестать быть надсмотрщиком и просто стать частью стада.

Из соседней очереди донесся сдержанный смех. Рихард обернулся и увидел Уля, окруженного привычной толпой «фанатов». Он только что закончил рассказывать какую-то историю. Рихард сомневался, что она была по-настоящему смешной, и уж тем более, что сам Уль находил в ней что-то забавное. Он просто мимикрировал, играя роль, чтобы слиться с толпой и извлечь из этого максимум выгоды. Своей очереди Уль не дождался. Фрау Урслер долго о чем-то шепталась с врачами, а затем увела его наверх.

Шло время. Мимо Рихарда проходили знакомые лица, и, казалось, ничего страшного не происходило. И всё же, когда подошла его очередь, нервы снова заговорили. Молодой врач заметил его напряжение и одарил ободряющей улыбкой.

— Не любишь врачей, приятель? — подмигнул он, когда Рихард нерешительно уселся на стул.

— Отношусь с подозрением, — выдавил Рих, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Понимаю. Я тоже держал их на длине пушечного выстрела, пока не встретил доктора Гроссера, — кивнул он в сторону старшего коллеги.

— Хороший врач?

— Не просто хороший. Врачи вроде него создают будущее. Будущее, где нам, возможно, больше не придется бояться тех, кто живёт за Цепью. Так значит, не ладишь с медиками?

— Можно и так сказать, — Рихард хотел ответить сдержанно, но невольно улыбнулся, поддавшись обаянию молодого человека.

— Может, тебе будет легче, если я скажу, что тоже вырос в таком же месте. Меня зовут Дитрих, но ваша фрау Урслер в попытке выслужиться почтительно величает меня герром Дрезднером, — едва сдерживая усмешку, произнес он.

Рихард почувствовал, что проникается к нему симпатией. Их общее насмешливо-снисходительное отношение к медсестре стало незримым мостом. Он покорно позволил измерить свой рост и встал на весы. Его внимание привлекла медицинская карта на столе Дитриха, так как она явно отличалась от тех, что вела фрау Урслер.

— Почему вы не пользуетесь архивными картами? — скорее чтобы отвлечься от нарастающей нервозности, чем из любопытства, спросил Рих.

— Не в обиду фрау Урслер, но мы предпочитаем опираться только на собственные данные. Есть хронические заболевания? Жалобы? — уклончиво ответил Дитрих.

Получив отрицательный ответ, он уточнил группу крови и достал из сумки длинный узкий чехол. Рихард сглотнул подступивший к горлу ком.

— Да не трясись ты, приятель. Эта штука еще никому не навредила, — снова ободряюще улыбнулся Дитрих.

Рихард был благодарен ему за терпение. Врач дождался, пока тот сам, собрав волю в кулак, закатает рукав и подставит плечо. Надо отдать Дитриху должное — он был виртуозом. По сравнению с грубыми манипуляциями фрау Урслер, его укол был почти неощутим.

— Ну вот и всё, приятель. Я же говорил, — рассмеялся Дитрих, похлопывая его по-другому плечу.

Рихард улыбнулся в ответ и с облегчением огляделся. К тому времени профессор Гроссер заканчивал осмотр Хорста, и, кроме них четверых, в зале никого не оставалось.

— Вы сказали, что выросли в приюте. Но как вы стали врачом? — осмелел Рихард.

— Хороший вопрос. Никакой красивой истории за этим не стоит. Я не блистал знаниями. В восемнадцать меня, как и всех, отправили на фронт.

Рихарду было так интересно, что он сразу же позабыл, что минуту назад буквально трясся от страха.

— Видишь? — Дитрих подтянул штанину, обнажая ногу.

Чуть выше щиколотки начинался длинный, уродливый шрам, тянувшийся почти до колена.

— Подарок с третьего боя. Попал в лазарет, где вечно не хватало рук. Крови я не боялся, потому справлялся лучше других. Заведующий госпиталем это заметил. Понаблюдав за мной все месяцы реабилитации, он написал обо мне своему старому учителю. С тех пор мы работаем вместе. Вот и вся история, приятель, — Дитрих кивнул на Гроссера.

— Вы были на фронте? Убивали? — совсем осмелел Рихард, чувствуя, что нашел родственную душу.

— Убивал ли? Не знаю, приятель. Там стоит такая канонада. Стрелял туда же, куда и все. Но если ты спросишь, попадал ли я… понятия не имею, — на его лицо легла печальная тень.

— Дитрих, заканчивай, — раздался усталый голос профессора Гроссера.

— Начальство зовёт, — Дитрих приблизился поближе и произнес эти слова извиняющимся тоном, так словно он и сам не хотел, чтобы их разговор заканчивался.

— Надеюсь, мы с вами еще увидимся, — сказал Рихард поднимаясь со стула.

— Я в этом не сомневаюсь, приятель, — в последний раз улыбнулся ему герр Дрезднер.

Из зала Рихард выходил вместе с Хорстом Планком. Оба пребывали в приподнятом настроении, и каждый впервые задумался о том, что стать врачом не такая уж призрачная перспектива. Идя по коридору, Рихард заметил, что в небольших ящичках у дверей теперь лежали свежие медицинские карты. В самом конце тоннеля их поджидала фрау Урслер. Своим грузным телом она практически полностью перекрывала выход.

— Карантин. До завтрашнего утра вы останетесь здесь. После наблюдения вернетесь к обычному расписанию, — отрезала она.

— Но герр Дрезднер не говорил ничего подобного, — возразил Рихард, переглянувшись с Хорстом.

— Высокопоставленные господа приехали и уедут, а отвечать за ваше здоровье буду я, — ее голос не допускал возражений.

Она распахнула дверь, и ее молчаливый взгляд требовал немедленного подчинения. Видя их нерешительность, фрау Урслер с трудом сдержала вспышку гнева.

— Вы отказываетесь выполнить распоряжение? Хартман? Планк? — ее багровеющее лицо поворачивалось от одного к другому.

— Нет, фрау Урслер, — покорно ответили они хором и переступили порог.

Камера оказалась небольшой и аскетичной. Две узкие койки, привинченный к полу стол и оцинкованное ведро в углу вместо туалета. Рихарда удивило яркое освещение — лампочка под потолком горела куда ярче, чем в основном корпусе приюта.

Хорст, смирившись с обстоятельствами, тут же плюхнулся на одну из коек. Пока все были заперты, он мог на время забыть о роли надсмотрщика. Рихард тем временем досконально осмотрел их временное пристанище. Помимо кроватей, он заметил лишь графин с водой и два стакана на столе. Кормить их, судя по всему, не планировали до утра.

Присев на оставшуюся койку, Рихард с удивлением понял, что впервые за долгое время может спокойно поспать, не опасаясь ночного нападения. Его мысли прервал скрип, и в комнату ворвался поток звуков и легкий сквозняк. Небольшое окошко в нижней части двери теперь было открыто, прикрытое лишь металлической решеткой.

Из других камер доносились голоса. Сливаясь, они превращались в неразборчивый гул. Рихард встал и попробовал открыть дверь, но та была заперта накрепко.

— Расслабься и наслаждайся отпуском. Завтра всё вернется на круги своя, — проговорил Хорст, зевая и потягиваясь.

Едва Рихард снова прилег, как в коридоре послышались шаги. Через решетку он успел разглядеть несколько пар солдатских сапог и ботинки герра Дрезднера. Те самые, начищенные до блеска, на которые он обратил внимание, когда врач показывал ему шрам. Ботинки были дорогими, хорошими и за ними явно ухаживал человек с характером педанта.

— Как думаешь, зачем здесь военные? — спросил он у Планка.

— Ты видел наших врачей? Шишки они важные. К таким всегда приставляют охрану, — Хорст отмахнулся, хотя и сам думал, что охраной высокопоставленных лиц обычно занимались жандармы.

— Тогда почему их не было видно раньше?

— Отстань, Хартман. Не порть мне выходной, — буркнул Планк и повернулся к стене.

Рихард последовал его примеру и, как ни странно, под монотонный гомон за дверью быстро уснул. Он не знал, сколько прошло времени, когда проснулся от оглушительной тишины. Повернувшись, он увидел, что Хорст тоже не спит.

— Черт, как тут душно, — просипел Планк, срывая с себя майку.

— Мне нормально, — спокойно ответил Рих.

— Это потому что ты только проснулся. Через полчаса будешь изнывать так же, как я, — Хорст с трудом поднялся и, пошатываясь, подошел к столу.

Планк жестом велел Рихарду молчать. Его глаза, широко раскрытые в полумраке, выражали не страх, а напряженную настороженность. Из дальнего конца коридора донесся приглушенный, но яростный стук — кто-то бил кулаком в дверь.

— Попробуй посмотреть, что там, Хартман, — прошептал Хорст.

Рихард подошел к двери и, опустившись на колени, прильнул к решетке. Узкая щель обзора не позволяла разглядеть ничего, кроме пустого бетонного пола в полоске света от их камеры. Но тишины больше не было. Ее разорвал не яростный, а полный испуга крик. Еще один вопль, уже ближе. Затем третий, четвертый… Вскоре весь подвал превратился в адский хор отчаянных голосов, слившихся в единый жуткий гул.

— Я думаю, эти твари решили от нас избавиться. Должно быть, мы слишком дорого обходимся городу. Я им так легко не сдамся. Не дождутся! Черт, как же здесь жарко! — голос Хорста прозвучал хрипло, он нервно провел рукой по лицу.

Спустя полчаса непрекращающихся воплей его хладнокровие лопнуло. Он вскочил с кровати, подошел к столу и, схватив графин, стал жадно пить воду, проливая ее на себя. Осушив сосуд до дна, он с силой швырнул его в стену. Хрустальный звон разбитого стекла на мгновение перекрыл крики из коридора.

На глазах у ошеломленного Рихарда Хорст подошел к своей кровати, с силой дернул и разорвал простыню. Грубо обмотав ладонь тканью, он наклонился, выбрал среди осколков самый крупный и острый, с длинным, похожим на лезвие сколом.

— Ты спятил? — вскочил Рихард.

— Проснись! Уже больше часа эти твари орут, а никто не идет! Им плевать! Они вкололи нам какую-то дрянь! Даже если на нас она не подействовала, ты думаешь, они оставят в живых свидетелей? — голос Хорста сорвался на визг.

В его словах была чудовищная логика. Самый жуткий аспект происходящего был не в криках, а в их движении. Сначала они доносились со стороны выхода. Потом стихли, и почти сразу начали раздаваться из камер, расположенных ближе к залу, где делали уколы.

— Черт тебя побери, Хартман! Действуй! Я горю! — закричал Хорст.

Рихард обернулся и отшатнулся, ударившись спиной о дверь. Лицо Планка было залито кровью. Алая пена пузырилась у его рта, струйки крови текли из ноздрей и уголков глаз.

Я тебе помогу. Успокойся, Хорст, — Рихард выставил руки вперед, стараясь говорить мягко.

Но Планк был невменяем. Его рука с зажатым осколком дрожала, но острие было направлено точно на Рихарда.

— Вытащи меня отсюда или я перережу тебе горло! — его крик был полон животного ужаса.

— Сейчас, я что-нибудь придумаю!

Мозг Рихарда лихорадочно искал выход. Инстинкт самосохранения подсказал отвлечь Хорста иллюзией действия.

— Помоги мне! — крикнул он и начал сдвигать свою кровать, чтобы упереть ее в стол.

Хорст, не выпуская своего жалкого оружия, одной рукой помог ему. Закончив, он схватил окровавленную простыню и попытался вытереть лицо. Рихард сел на пол, уперся спиной в кровать и изо всех сил начал бить ногами по решетке в двери. Это была отчаянная и бессмысленная попытка, но рассудок Хорста уже не мог этого оценить.

— Чего ты медлишь? Я сгораю заживо! — его крик перешел в рыдания. Он рвал на себе остатки одежды, на коже проступали красные пятна.

Рихард не останавливался, пока мышцы ног не загорелись огнем. За это время крики Хорста превратились в нечленораздельное мычание. Обернувшись, Рихард увидел, что тот стоит, безучастно уставившись в пустоту.

— Помогите… — хрипел он, обращаясь в никуда.

Рихард окликнул его несколько раз, но понял — Планк ничего не видит и не слышит. Он медленно поднялся, не зная, что делать. Нужно было обезоружить его. Рука потянулась к осколку, но в последний момент в глазах Хорста вновь вспыхнуло сознание. Лезвие рванулось вперед. Рихард отскочил, больно ударившись спиной о дверь.

— Горячо… — прошептал Хорст, и в его голосе слышались слезы.

Рука с осколком дернулась вверх. Рихард зажмурился, ожидая удара. Но вместо этого раздался странный, влажный звук. Он открыл глаза и увидел, что окровавленное лезвие торчит из горла Хорста. Тот стоял на коленях, прислонившись к стене, затем медленно осел на пол. Из раны хлестала алая струя. Сомнений не было — Хорст Планк был мертв.

Охваченный ужасом и отчаянием, Рихард закричал. Он кричал, пока в горле не пересохло и не осип голос. В конце концов силы оставили его, и он рухнул на пол. Не в силах смотреть на тело в углу, он сорвал с кровати простыню и набросил на него. Обхватив колени руками, он разрыдался. В коридоре царила мертвая тишина.

Лишь спустя несколько часов эхо донесло до него звук шагов. Сначала Рихард решил, что это галлюцинация. Но нет, шаги приближались. Он вскочил и начал колотить в дверь. Шаги замерли у его камеры, и он увидел знакомые начищенные ботинки.

— Открывайте, — он узнал голос Дитриха.

Последовала долгая, мучительная пауза, за которой послышался лязг ключей. Наконец нужный ключ нашелся, и дверь со скрипом отворилась. Рихард зажмурился от яркой вспышки — кто-то сделал снимок. Воспоминание о словах Хорста про свидетелей пронзило его ледяным ужасом, и он отпрянул назад.

На пороге стоял герр Дрезднер. Он улыбался все той же обаятельной улыбкой, но теперь в ней читалась не просто вежливость, а неподдельная, ликующая радость.

— Что случилось? Планку нужна помощь! — выдохнул Рихард.

За спиной врача возникла бледная, как полотно, фрау Урслер. В руке она сжимала связку ключей. Она была напугана не меньше самого Рихарда. Но взгляд, которым Дитрих окинул юношу, был пугающе-отстраненным.

— Ты мой герой, приятель, — вежливо произнес доктор, но в его глазах плясало безумие.

— Помогите мне, — Рихард обратился к медсестре, понимая, что от врача помощи не дождаться.

Но Дитрих был полностью поглощен своим открытием. Он достал из ящика медицинскую карту Рихарда и принялся изучать ее с видом ученого, нашедшего редкий артефакт.

— Четвертая отрицательная… Фрау Урслер, когда мы отделим живых от мертвых, вам придется позаботиться о первых. Мертвых мы заберем с собой, они еще послужат Чейнстоксу.

— Но как я им всё объясню? Мы потеряли половину воспитанников! — в голосе медсестры слышалась паника.

— В этом не будет нужды. Мы сами проведем необходимые процедуры. Никто из выживших не вспомнит о сегодняшнем дне.

— Когда экспериментом руководил доктор Гроссер, таких побочных эффектов не было! — в ее голосе прозвучало откровенное обвинение.

— Равно как и значительного прогресса. Иногда, чтобы совершить прорыв, нужно отбросить сентиментальность.

— Чем вы здесь занимаетесь?! — закричал Рихард, отступая к телу Хорста.

— Поразительно! Никаких внешних проявлений, кроме легкого испуга. Ни истощения, ни дезориентации. Думаю, всё дело в твоей группе крови. Если я прав, мы совершим настоящий прорыв!

— Продвинетесь в чем?! Вы тестировали на нас какой-то яд?

— Прости, приятель. Но в конце концов, тебе повезло больше других. Обещаю, завтра ты ничего не вспомнишь. Эти воспоминания не будут мучить тебя до конца дней, — его голос внезапно стал мягким и почти жалостливым.

С этими словами Дитрих достал из внутреннего кармана шприц и плавно двинулся на Рихарда. Загнанный в угол, Рихард нащупал за спиной окровавленный осколок. Когда рука врача со шприцем протянулась к нему, он рванулся вперед и успел провести лезвием по щеке Дитриха, прежде чем тот схватил его за запястье. Сильная рука прижала его лицом к стене, и он почувствовал резкий укол в шею.

По венам мгновенно разлилась вязкая волна. Сознание стало уплывать. Он видел себя со стороны — его тело, обмякшее, всё еще стояло, упершись лбом в холодную бетонную стену, хотя Дитрих уже отпустил его.

Герр Дрезднер прикоснулся пальцами к крови на своей щеке, посмотрел на нее и медленно, торжествующе улыбнулся. Мир Рихарда расплылся в мутной пелене, и он провалился в небытие.

Резкий солнечный свет, бивший в лицо, заставил его зажмуриться. Все тело ныло, но особенно шея. Рихард с трудом приподнялся на кровати и опустил босые ноги на холодный пол. Он попытался восстановить в памяти события вчерашнего дня, но в голове стоял густой, непроницаемый туман.

— «Опять подрался с бандой Планка? Должно быть, меня хорошо отделали, раз я ничего не помню» — подумал он.

Рих медленно повернул голову, и каждый поворот отзывался пронзительной болью в шее. Комната была непривычно пустынна. Больше половины коек пустовали, без следов своих обитателей. В противоположном углу, в такой же позе растерянности, сидел Уль. Он не смотрел по сторонам, а с неестественной сосредоточенностью разглядывал ладонь, будто пытался прочесть на ней тайные знаки.

В спальню вошла фрау Урслер. Ее появление не несло привычной угрозы. Она молча выстроила оставшихся воспитанников и сухим, бесцветным голосом объявила, что в связи с оптимизацией финансирования часть воспитанников переведена в другие учреждения.

Рихард инстинктивно вытянул шею, пробегая взглядом по шеренге лиц. Среди них не было Хорста Планка. Зато его взгляд столкнулся с Магнусом. На его широком лице расползалась хищная, самодовольная улыбка. Рихард с тоскливой ясностью понял, что в чем-то Хорст был прав. Новый главарь, волей случая пришедший к власти, установит такие порядки, на фоне которых прежние покажутся детской забавой.

Один из младших воспитанников, дрожащим голосом, попытался пожаловаться на пробелы в памяти. Фрау Урслер резко, почти испуганно, оборвала его.

— Никаких разговоров! Приступайте к утренним обязанностям!

Но Рихард видел — в ней что-то изменилось. Там, где раньше была привычная жесткость, теперь читалась подавленная тревога. С этого дня ее обращение с подопечными стало заметно мягче.

Получив разрешение идти на завтрак, Рихард побрел в столовую. Впереди его ждал очередной день, ничем не отличающийся от бесконечной череды таких же серых, выцветших дней. Он чувствовал лишь смутную, глубоко запрятанную пустоту — будто кто-то вырвал из его жизни целый пласт и наспех залатал дыру блеклой, чужой тканью. Правда, как тяжелый, холодный камень, лежала на дне сознания, не желая всплывать, но уже начиная отбрасывать длинные, тревожные тени.

Глава 3

«Мужество как оружие:

Войды не посмели тронуть героя Чейнстокса!»

⠀

Заголовок газеты «Чейнстокский вестник»

320 день 271 года Э.Б.

Резкий, пронзительный скрип тормозов, впивающихся в стальные рельсы, вырвал Рихарда из беспокойного, тревожного сна. Он не проснулся сразу, а будто всплыл из густой, вязкой трясины, где обрывки снов смешивались с болью в затекших мышцах. Воздух в вагоне был спертым, тяжелым, пропитанным запахом немытых тел, дешевого табака и влажного сукна.

Он провел ладонями по лицу, пытаясь стереть не только остатки сна, но и ощущение общей усталости, вбитой в него многодневной дорогой. Пальцы наткнулись на жесткую щетину на щеках. Медленно, преодолевая сопротивление одеревеневшей шеи, он повернул голову к запотевшему окну. За мутным стеклом, к которому кто-то прислонился лбом, оставив маслянистый след, медленно проплывала серая, унылая бетонная платформа. Она была под стать небу — низкому, свинцовому, безучастно нависшему над миром. Снег еще не лег и часто сменялся дождем, но первые, робкие снежинки уже кружились в воздухе, касались земли и тут же таяли, словно стыдясь своей хрупкости и обреченности.

Рихард инстинктивно попытался расправить плечи, свести лопатки, чтобы размять затекшие, одеревеневшие мышцы спины. Но попытка оказалась тщетной. Его собственное тело было плотно зажато в тисках из чужих человеческих тел. На лавке, предназначенной максимум для троих, ютилось не меньше четверых. Сосед слева, тучный мужчина в потертой куртке, всей тяжестью навалился на него плечом. Справа костлявый юноша спал, беспокойно вздрагивая и упираясь ему в бок коленом.

— Надолго встали? — спросил Рихард, не обращаясь ни к кому конкретно, а его голос прозвучал хрипло и глухо в спертом воздухе.

— Минут пятнадцать. Железнодорожники разгружают почтовый вагон, — послышался ленивый сонный ответ из-за его спины.

Тот, кто ответил, даже не пошевелился, не открыл глаз и не приподнял головы, словно каждое лишнее движение было на счету.

С трудом, вызывая недовольное ворчание и шипение соседей, чей хрупкий баланс покоя он нарушил, Рихард начал выкарабкиваться из человеческого клубка. Каждый его шаг по вагону, покачивающемуся на стыках рельсов даже на стоянке, отдавался ноющей болью в пояснице. Ноги, долгое время согнутые в неудобной позе, затекли и плохо слушались.

Пробираясь к тамбуру, он по пути увидел Магнуса. Тот восседал в окружении своей свиты на одной из лавок, самодовольно сияя. Его грубое, испещренное ранними морщинами лицо было оживлено. Он что-то рассказывал, растягивая слова и жестикулируя. Очередной похабный анекдот, над которым мог бы посмеяться только законченный кретин. Но его окружение — такие же, как он, крепкие парни с пустыми глазами взрывались гоготом, раздражающим и фальшивым. Они смеялись не над шуткой, а из желания угодить и быть своим в стае.

Рихард прошел мимо, не задерживаясь. Добравшись до тамбура, он с облегчением распахнул тяжелую дверь. Струя холодного, свежего воздуха ударила ему в лицо. Он жадно вдохнул полной грудью, пытаясь смыть с легких спертый, отвратный запах пота, страха и дешевой колбасы.

Спрыгнув на перрон, он тут же ежась, укутался в свою поношенную куртку. Осенний ветер пробирался до костей. Ему вовсе не хотелось проделать оставшийся путь, вытирая сопли о собственный рукав. Хотя, по правде говоря, в вагоне так сильно воняло потом и затхлостью, что в каком-то извращенном смысле заложенный нос мог бы оказаться спасением.

Он потянулся к внутреннему карману, нащупал измятую картонную пачку и выудил из нее последнюю сигарету. Дрожащими от холода пальцами чиркнул спичкой. Та вспыхнула желтым пламенем, распространяя едкий запах серы. Он прикурил, вдыхая аромат табака, перемешавшийся с этой примесью — простые, честные, знакомые запахи в мире, лишенном всякой простоты и честности.

Запрокинув голову, он выпустил струйку дыма в серое небо. Снежинки, кружась, касались его лица и мгновенно таяли, оставляя после себя легкие, холодные, почти неосязаемые поцелуи. Это было единственное, что хоть отдаленно напоминало о нежности в этом жестоком мире.

Именно в такие моменты тишины и одиночества мысли невольно, против его воли, возвращались к тому, от чего он бежал уже два года. К тому дню, которого не должно было быть в его памяти. Дню-призраку, пробелу в его сознании. Так бы все и оставалось, если бы не герр Майер.

Спустя ровно неделю после того, как Рихард ощутил тот зияющий провал в памяти, Карл будто случайно забыл убрать со стола в своей комнате свежий, только что доставленный выпуск «Чейнстокского вестника».

Газета лежала так, чтобы выполненный крупными, кричащими буквами заголовок бросался в глаза первым же делом. Он сообщал о «Масштабная реформа: детей из переполненных приютов переводят в новые, современные образовательные центры».

Рихард машинально придвинул газету к себе и с головой погрузился в ее изучение. Достаточно длинная статья повествовала о подготовке и переводе двадцати шести воспитанников. Риху показалось это полным бредом, он не помнил, чтобы до этого дня хоть кто-то упоминал о потенциальном переходе. К тому же, придя в себя, и обыскав пустовавшие кровати, он обнаружил заполненные тайники с сигаретами, которые никто бы в здравом уме не оставил.

Казалось, что дверь, за которой скрывались потаенные, украденные воспоминания, стоит прямо перед ним. Он чувствовал ее массивную, холодную поверхность. Но стоило ему сделать мысленный шаг навстречу, как она тут же отодвигалась, сохраняя равное, насмешливое расстояние.

Он вздрогнул, оторвавшись от газеты, и заметил, что герр Майер давно стоит в дверном проеме комнаты и тщательно, изучающе за ним наблюдает. Сколько он простоял там? Минуту? Пять? Рихард рефлекторно скомкал бумагу, словно она скрывала какую-то тайну.

— Простите, я испортил вашу газету, — безразличным, ровным тоном проговорил Рих, отодвигая скомканные листы.

— Ты в порядке? У тебя слезы на глазах, — спокойно, без тени удивления спросил Карл, словно все происходящее шло именно так, как он и задумывал.

До этого момента Рих и не замечал текущей по щеке влаги и даже не смог бы ответить, что послужило тому причиной.

— Фрау Урслер тогда сказала нам, что Хорста и остальных просто перевели в другой приют. Это же не правда? Я бы знал если бы готовился подобный перевод и почему на забрали Уля? Он лучший из нас по всем показателям, но его оставили, — голос Рихарда начал срываться, в нем зазвучали металлические нотки гнева.

Он в ярости поднял газету со стола и потряс ею перед собой, будто пытаясь вытрясти из нее правду.

— Если ты спрашиваешь об этом, значит, еще не вспомнил, — грустно, с какой-то отеческой усталостью проговорил герр Майер.

— Вспомнил что? И почему я вообще не могу ничего вспомнить!? Все остальные из тех, кто остался, обсуждали, что тоже имеют провалы в памяти, но все как один сходились на том, что прекрасно помнят, как Хорста и остальных забрали в другой приют!

— И наверняка говорили об этом одними и теми же, заученными словами? — Карл грустно улыбнулся, и в его глазах мелькнуло понимание.

Только сейчас, в эту секунду, Рихард осознал, что тот прав. Абсолютно прав. Действительно, он ни разу не слышал этого диалога целиком, от начала до конца. Но если собрать все обрывки фраз, все отрывочные реплики, что доносились до него из разных углов столовой или спальни, они поразительно, до жути точно стыковались между собой, складываясь в идеальный, без единой шероховатости, пазл. Словно кто-то вложил им в головы один и тот же текст.

— Почему так?

— Потому что их воспоминания были изменены. Как, к слову, и твои.

— Но как это возможно? К тому же, почему тогда в отличие от других я вообще ничего не помню? Ни старых, ни новых воспоминаний?

— Видящие называют этот препарат «лимбом». Он делает человека покорным, податливым, заставляет безоговорочно довериться тому, кто ведет допрос. Сознание очищается настолько, что в него можно даже переписать и вшить новые воспоминания. Ты наверняка уже видел его эффект прежде, до того, как попал сюда. Визиты Видящих к выбивающимся из общего настроения Чейнстокса горожанам редко обходятся без его применения.

Рихард тут же вспомнил. Вспомнил тот день, когда Видящие приехали за мамой Уля. Ее лицо, всегда такое строгое и печальное, вдруг расплылось в той неестественной, стеклянной улыбке, что так сильно, так жутко противоречила тем обстоятельствам, в которых она оказалась. Теперь он понимал, что это была не улыбка облегчения, это была улыбка химического покоя.

— Я когда-нибудь вспомню? — спросил он с опасливой, робкой надеждой, цепляясь за нее, как утопающий за соломинку.

— Если бы ты говорил то же, что и остальные, я бы сказал — нет. Но твой случай… твой случай весьма необычен. Должно быть, тот опыт, что ты пережил, оказался слишком травмирующим, слишком ужасным, чтобы его можно было так легко перекрыть ложными, спокойными воспоминаниями. Твое сознание предпочло забвение. Полное и тотальное.

— Вы поможете мне? Вы можете?

— Я могу попробовать. Если ты сам этого искренне захочешь. Но предупреждаю, тот день явно не был одним из лучших. Не блокируй они твои воспоминания, ты бы мог потерять рассудок. Навсегда.

— Мне плевать. Я должен знать. Что бы там ни было.

Сейчас Рихарда даже не сильно интересовало, откуда у обычного, скромного работника приюта такие глубокие познания в тонкостях инструментария, используемого всемогущими Видящими. Возможно, слухи о том, что когда-то давно герр Майер сам был в их рядах, вовсе не были слухами. Карл молча кивнул, вышел из комнаты и вернулся уже через пару десятков секунд, неся в руках небольшой шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Факт того, что шприц был уже готов еще раз подтвердил, что все происходящее было им предвидено и тщательно подготовлено.

— У этого могут быть непредсказуемые последствия, и я не могу дать тебе стопроцентной гарантии, что это сработает как надо. С момента инъекции Лимба прошло меньше недели, а значит, есть шанс, что входящие в его состав вещества все еще циркулируют в твоей крови. До тех пор, пока они полностью не растворятся и не будут выведены, эффект не вечен и его можно попытаться обратить.

Рихард кивнул, делая вид, что понимает, о чем говорит Карл, хотя всю последнюю минуту не мог сконцентрироваться ни на одном из сказанных им слов. Его мозг был зациклен на одном — правда любой ценой.

— Шприц, который я держу в руках, содержит элементы, которые подобраны так, чтобы каждый из них мог уничтожить своего химического антипода, входящего в формулу Лимба, и при этом не сильно навредить твоему организму. Надеюсь.

— Давайте уже, — только и смог выдавить из себя Рих, закатывая рукав.

Герр Майер опытным движением нащупал на его руке набухшую вену и, не тратя времени на лишние слова, вогнал иглу. Резкий, холодный укол. Рихард откинулся спиной назад, прислонившись к прохладной стенке дивана, и зажмурился. Шли минуты, но никакого, даже малейшего эффекта он не ощущал. Лишь легкое головокружение от волнения. Рих даже повернулся в сторону Карла, чтобы задать немой вопрос, но в этот самый момент мир под его ногами рухнул, и он провалился в бездну.

Это не было похоже на плавное воспоминание. Это был обвал. Калейдоскоп образов, звуков, запахов и тактильных ощущений, которые наезжали один на другой, перемешиваясь в хаотичном, безумном порядке, не позволяющем установить их хронологию. Крики и тишина. Яркий свет и кромешная тьма. Боль и оцепенение. Он видел обрывки лиц, искаженных ужасом, белые халаты, блеск металла, пятна крови на кафеле. Все это мелькало с такой скоростью, что вызывало тошноту и физическую боль в висках.

Когда Рихард смог снова нащупать реальность и вернуться в комнату Карла Майера, он понял, что громко, надрывно плачет, судорожно всхлипывая и уткнулся мокрым от слез лицом в плечо герра Майера. Тот молча сидел рядом, неподвижно, как скала.

Голова разрывалась от боли, будто кто-то собрал в ней тысячи статичных, ужасающих кадров, подобных тем, что герр Майер хранил в своем старом фотоальбоме, а потом собрал их в увесистую стопку и стал быстро, безжалостно пролистывать прямо у него в мозгу, придавая застывшим изображениям жуткий, сюрреалистичный эффект перемещения в пространстве.

Дитрих Дрезднер, один из врачей, не сдержал своего обещания. Он говорил, что «все забудется». Но Рихард вспомнил все. Каждую деталь. И эти образы, он знал это с абсолютной уверенностью, останутся с ним до конца его жизни.

Первым, слепым, юношеским порывом Рихарда было выбежать на улицу и рассказать о случившемся всему городу, выкрикивать правду на каждой площади. В силу своей юности он наивно полагал, что подобный кошмар обязательно повергнет общественность в шок, а виновные непременно получат свое наказание по всей строгости закона. Но герр Майер, оставаясь спокойным и рассудительным, категорически настоял на том, чтобы сохранить это в строжайшем секрете.

Он предложил Риху еще раз, уже трезвым, не замутненным шоком взглядом, взглянуть на произошедшее. И его хладнокровные, железные доводы заставили юношу еще раз пожалеть о тех кошмарах, что теперь хранились в его черепной коробке.

Двое врачей, один из которых являлся «гордостью и надеждой Чейнстокса», приехали не абы откуда, а из самого Института исследования человека, курируемого лично канцлером. Проводимые ими опыты, чем бы они на самом деле ни были, явно согласовывались с руководством приюта, о чем красноречиво говорили слова фрау Урслер. К тому же, у них при себе был Лимб, и не в одном экземпляре. А это вещество в свободной продаже не достать, за его распространением пристально следят сами Видящие, и ни один укол не будет поставлен без их ведома и санкции.

— Стало быть, в этом городе найдется достаточное количество высокопоставленных шишек, которые захотят закрыть наши рты навсегда, и сделают это раньше, чем делу будет придана хоть сколько-нибудь внушающая опасность огласка, — резюмировал герр Майер, после того, как спокойно и методично привел все свои неоспоримые доводы.

Карл был так убедителен и настолько запугал Рихарда реальными, а не вымышленными последствиями, что, несмотря на все жгучее, слепое желание отомстить, тот заставил себя прислушаться к голосу инстинкта самосохранения и хорошенько прикусить язык. В конце концов, герр Майер не уговаривал его обо всем забыть, он лишь предлагал выждать, затаиться, чтобы использовать имеющиеся у них опасные знания с максимальной пользой, когда придет время.

Тем не менее, Рихард не очень-то верил в то, что правосудие все же свершится. Пусть Карл Майер явно не всегда был простым завхозом, против исполинской, бездушной машины под названием Чейнстокс одинокий старик и сирота ничего не могли противопоставить.

Возвращаясь в реальность из глубин памяти, Рихард почувствовал, как его пальцы обжигает докрасна раскалившийся бычок, дошедший почти до самой кожи. Он с силой швырнул его на землю и растер сапогом, испытывая странное удовлетворение от того, что может уничтожить хоть что-то, пусть и такую мелочь. Потушив, он почти машинально закурил вторую сигарету, но мысленно дал себе зарок — не возвращаться к тем воспоминаниям, к тому вечеру, когда ему открылась чудовищная правда. Это было опасно. Это могло сломать его здесь и сейчас.

Повернувшись лицом к своему поезду, он сквозь немного запотевшее окно вновь разглядел Магнуса. Тот, развалившись, орал очередную похабную песню, и его свита подхватывала. Пальцы свободной руки Рихарда невольно сжались в тугой, твердый кулак. В чем-то Хорст Планк был прав — людей, подобных этому верзиле, от власти надо держать настолько далеко, насколько это вообще возможно.

После таинственного исчезновения почти половины старшей группы приюта, Магнус мгновенно сориентировался и занял освободившееся место «вожака». Он делал это с жестокостью прирожденного тирана. Уже через месяц он переборщил с «воздаянием» за мелкую провинность одного из парней. Его банда, раззадоренная его криками, забила бедолагу до смерти в подсобке. Другого, Бунге, слабого и пугливого, он превратил в своего придворного шута, заставляя выполнять унизительные приказы. Бунге не дотерпел всего неделю до официального выпуска, перерезав в туалете собственные вены осколком разбитого в пылу очередной «забавы» зеркала.

Рихард сначала пытался противостоять Магнусу, вступался, пытался образумить. Но, поняв, что борется практически в одиночку и рискует повторить судьбу того парня из подсобки, отступил. Он сконцентрировался на том, чтобы выжить самому и по возможности защитить самых беззащитных, действуя из тени. Он наивно надеялся, что Уль, видя те экзекуции, что устраивает новый вожак, наконец снимет с себя маску холодного безразличия и вмешается, используя свой авторитет, но ошибался.

В конечном итоге, Рихард и сам постепенно превратился в часть этого механизма выживания. Он научился не замечать, отводить взгляд, подавлять в себе порывы. Вот только в отличие от своего старого друга Уля, для него это было куда тяжелее, чем терпеть те удары по лицу, что он получал прежде. Каждое такое предательство самого себя оставляло в душе невидимые, но кровоточащие шрамы.

Уля с ними в вагоне не было. Проявив небывалые, почти феноменальные успехи в учебе и, что важнее, в идеологической стойкости, он привлек внимание «сильных мира сего». С одобрения руководства приюта его направили в элитную академию Видящих. Если он не напортачит там, можно было считать, что Уль выиграл золотую путевку в жизнь. Возможно, уже выиграл, ведь поезд Рихарда вез его и остальных воспитанников прямиком на фронт, в окопы, а не в светлые аудитории.

Докурив вторую сигарету, Рих с силой, с каким-то остервенением, швырнул ее на рельсы. Он заставил себя отвести взгляд от ухмыляющейся рожи Магнуса. Говорят, в окопах царит настоящая неразбериха. Кто знает, может, слепая случайность окажется более справедливой, чем человеческое правосудие, и вражеская пуля сделает Чейнстоксу одолжение, найдя свою цель в этой груде мышц и злобы.

Со стороны, где вагоны цеплялись к локомотиву, послышался громкий, протяжный гудок, требовательный и нетерпеливый. Рихард моментально встрепенулся и, подавив вздох, поспешил вернуться в душный, вонючий вагон. Пусть солдатскую форму им еще не выдали, но оставление конвоя уже приравнивалось к дезертирству. И там, в военных трибуналах, никто не станет вникать в то, что ты попросту зазевался на платформе, думая о своих проблемах.

Идя вдоль вагона к своей двери, Рихард поймал на себе насмешливый, довольный взгляд лейтенанта, ответственного за их перевозку. Одетый в новую, красивую, идеально сидящую военную форму, он не скрывал своего веселья, вызванного наблюдением за той комичной, тревожной суетой, с которой Рих запрыгивал в тамбур, словно боясь, что его бросят здесь одного.

Рихард с трудом, извиняясь, занял свое прежнее место, под недовольное бурчание и ворчание соседей, с таким трудом нашедших идеальное положение их слившейся человеческой конструкции. Не сумев подобрать хоть сколько-нибудь удобную позу, ему так и не удалось сомкнуть глаз до самого вечера. Наблюдая через грязное окно за однообразным, серым пейзажем за окном — унылыми полями, редкими покосившимися домишками, он размышлял о том, вернется ли когда-нибудь обратно в Чейнстокс. И есть ли туда вообще дорога назад.

Достигнув совершеннолетия, почти каждый житель города мужского пола обязан был отслужить не менее десяти лет. Разумеется, два раза в год служащим полагались увольнительные, во время которых можно было увидеться с родными или позаботиться о создании собственной семьи. Но Рихарду не к кому было возвращаться. Ни дома, ни семьи, ни любимой девушки.

Хотя одна причина, одна навязчивая, почти безумная идея жить у него все же была. Его буквально преследовала мысль найти Рут, ту самую девочку из далекого, почти стершегося детства. Прошло много лет, и возможно, они теперь совсем чужие люди, но ему почему-то очень важно было знать, что она жива и с ней все в порядке. Это была его единственная призрачная нить, связывающая с тем миром, что был до приюта, с миром, где могла существовать нормальная жизнь.

Вагон погрузился во мрак, говорящий о том, что поезд оказался у подножия стен города. Они проезжали небольшой тоннель, а когда он подошел к концу, на забитые людьми лавки вновь упал тусклый серый свет. Большинство пассажиров моментально проснулось и начало с жадным любопытством разглядывать окрестности. Далеко не все из них бывали в периферийных районах, а те, кто был отсюда родом, пытались найти в мелькающем пейзаже давно забытые, но дорогие сердцу места.

Поговаривали, что Канцлер отдал распоряжение возвести такую же гигантскую стену по всему новому, расширенному периметру города. Планировалось, что ее возведение займет не меньше пятнадцати лет, но Рихард все равно не мог понять, откуда Чейнстокс достанет столько необходимых ресурсов, а самое главное — Бегерида. Ведь чтобы инкрустировать им подобную стену, исходного материала потребуется куда больше, чем для тех относительно тонких преград, что проводили границу между периферийными кварталами.

Доступные для добычи рудники были небывалой роскошью. Большинство из них находилось во власти новых хозяев планеты — тех самых Войдов. Те же месторождения, что удалось своевременно оградить от их вмешательства, превратились в места наиболее ожесточенных, беспощадных схваток между потомками прежде правящих этим миром корпораций.

Стоило одному из городов-государств захватить рудник, как другое тут же концентрировало все свои силы в этом направлении, чтобы отбить его. Уходя, проигравший непременно уничтожал свои наработки и взрывал шахты, чтобы они не достались врагу. Так повторялось до бесконечности, пока разобщенное, погрязшее в междоусобицах человечество не осознало, что выгода от подобной тактики «выжженной земли» сравнима с бессмысленным сотрясанием воздуха. Но осознать не значило остановиться.

— «Почему же мы или они не даем друг другу накопить достаточное количество Бегерида и вернуть человечеству то, что когда-то ему по праву принадлежало?» — Рихард до сих пор помнил, как его одноклассник по имени Анхельм задал этот вопрос их учительнице, фрау Дифенбах.

Помнил он и о том, как замялась, как явно смутилась их учительница с ответом. Ей вовсе не хотелось становиться той, кто развеет иллюзии юнцов в отношении человеческой природы. Фрау Дифенбах долго и аккуратно подбирала слова, но, если отбросить красивую обертку, их смысл сводился к простой и циничной истине: ни одно из выживших городов-государств не будет думать об интересах другого. И уж тем более о благе всего человечества.

Стоит Чейнстоксу завладеть чрезмерным количеством бегерида, и он тут же начнет оттеснять бесплотных врагов от своих границ, и будет делать это до тех пор, пока в конечном итоге не сделает другие города-соперники частью своей собственной, чейнстокской резервации заперев их вместе с Войдами. Война всех против всех — вот единственный закон, который человечество усвоило по-настоящему.

Рихард тогда не поверил ей, наивно полагая, что люди все же способны договориться и найти общий язык. Но чем больше он находился в том жестоком мире, в котором родился, тем больше начинал в этом сомневаться. Карл Майер как-то сказал ему, что стоит как можно скорее разочароваться в жизни, чтобы наконец-то начать ее жить. Сейчас, с высоты своего восемнадцатилетнего возраста, глядя на мелькающие за окном убогие поселки, Рих был с ним полностью согласен.

Через несколько часов пути поезд окончательно покинул город и его окрестности. Лейтенант объявил, что до прибытия на распределительную станцию не меньше четырех суток пути. Монотонное, укачивающее покачивание и открывающаяся за окном однообразная картина все же заставили Риха ненадолго задремать. Разбудила его суета, возникшая во время раздачи скудных дорожных пайков — сухарей и соленой рыбы.

Ночь пролетела без происшествий, а утром из кухонного вагона каждому даже принесли по жестяной чашке, на дне которой плескалось по несколько глотков жидкого, горчащего, но такого желанного горячего кофе. Рихард поднялся с места, ощущая, как его собственное тело, все мышцы и суставы, с трудом пытаются вернуться к исходной форме, после того как последние часов пятнадцать непрерывно было одним из пазлов гигантской, безвольной картины, нарисованной человеческими телами.

Весь оставшийся путь не сильно отличался от предыдущего. Сон, еда, короткие выходы в тамбур подышать, отсчитываемое с тоской количество оставшихся сигарет. Изредка за окном мелькали одинокие будки подстанций, питающих тонкую, но непрерывную линию Цепи, ограждающую железнодорожные пути от внешнего вмешательства. Несколько раз Рих видел проезжающие в противоположном направлении поезда. Они шли с зарешеченными окнами, и в них можно было разглядеть бледные лица раненых и тех, кто свое уже отслужил и возвращался домой. Лица этих людей были пусты и отрешены.

Больше всего его напугало одно серое, мрачное здание с множеством высоких труб, из которых обильно, густыми клубами валил черный, едкий дым. Оно было самым большим сооружением с тех пор, как они покинули Чейнстокс. Проносясь мимо небольшой станции при этом здании, Рихард успел разглядеть, как из только что остановившегося санитарного поезда солдаты в защитных комбинезонах и масках выгружали на носилках тела, завернутые в серую ткань. Он подумал тогда, что должно быть эта жуткая конструкция, напоминающая гигантского механического ежа, и являлась тем самым крематорием, о котором шептались еще в приюте.

К концу пути у Рихарда так сильно разболелся позвоночник, что он готов был пойти на что угодно, лишь бы поскорее выбраться из этого треклятого вагона. Свисток, еще недавно висевший на груди у того самого лейтенанта, возвестил о прибытии, пробуждая всех, кто еще был в состоянии спать. Дважды повторять не требовалось, и новобранцы, как стадо, покорно и понуро высыпали из поезда на длинную, заставленную ящиками платформу.

Дальше ехать было нельзя. Пути сворачивали широкой дугой, уходя в депо. Оказавшаяся на платформе толпа новобранцев молча, с остервенением разминала затекшие конечности, пытаясь вернуть своему телу утраченную за долгие дни эластичность. Рихард огляделся по сторонам и быстро прикинул, что таких, как он, набралось чуть меньше тысячи человек. Судя по разности возрастов и состоянию одежды, далеко не все собравшиеся были выпускниками приютов. Здесь были и люди постарше, с обветренными, усталыми лицами.

Ответственные за вагоны лейтенанты пытались построить своих людей, ограждая их от смешения с другими. Рихард занял свое место в строю и, поймав момент, закурил, с холодным интересом наблюдая за окружавшей его суетой. За последние пять дней это было самое интересное и живое зрелище, что он видел.

Призвав подопечных к покорности, облаченные в форму офицеры заставили новобранцев нестройной, сбивающейся колонной маршировать по направлению к востоку. Несколько километров постоянного спотыкания и окриков сержантов, и их маленькая, неопытная армия вышла к широкой, мутной реке, за которой на высоком холме виднелись суровые очертания настоящей, древней крепости.

Рихард никогда прежде не видел подобных сооружений вживую. Лишь в потрепанных учебниках истории можно было найти репродукции старинных гравюр утерянных эпох. Толстые, поросшие мхом каменные стены, высокие стройные башни и узкие, как щели, бойницы выглядели в точности такими, какими Рих запомнил их еще со школьных времен.

Было заметно, что время и войны не обошли этот памятник прошлого стороной. Даже отличие в окрасе камней, темные пятна копоти и места с более свежей, современной кладкой выдавали в облике крепости ее бурную, трагическую историю. Тем не менее, ее внушающие размеры и суровый, величественный внешний вид не могли не поражать. Если Рих хорошо помнил историю, возвести ее должны были около тысячелетия назад, во времена, сильно предшествующие появлению стрелкового оружия, когда главной угрозой были тараны и стрелы.

У возведенного на берегу небольшого, видавшего виды деревянного причала их уже ждал паромщик и его немногочисленная команда. Река была весьма широкой, а течение несомненно опасным, быстрым и коварным, из-за чего решивший самостоятельно переплыть эту водную преграду человек должен был быть либо глупцом, либо находиться за гранью отчаяния.

Паром был всего один и вместить мог лишь один вагон новобранцев, отчего стоявшие в очереди подразделения вынуждены были устроить импровизированный привал. Когда большинство людей повалилось на влажную от росы траву, Рихард смог разглядеть вдалеке, на противоположном берегу, едва заметную в утренней дымке стену Цепи. Присаживаясь на корточки, он надеялся на то, что за ее питанием и целостностью следят как минимум не менее тщательно, чем в самом Чейнстоксе.

Когда очередь на пересечение реки дошла до его вагона, Рих оказался неподалеку от управляющего всем процессом паромщика. Он заметил, что большинство других пассажиров инстинктивно стараются держаться от него подальше, как от прокаженного. Краем уха он подслушал обрывки разговора двух явно не самых смышленых жителей Чейнстокса, из которого узнал, что пересекаемая ими широкая водная линия называется рекой Смерти. И что прошедший через эту черту вряд ли когда-либо вернется обратно.

Сам паромщик, судя по шепоту, был живой легендой. Говорили, что он работает здесь с двенадцати лет и лично проводил на тот свет сотни тысяч человеческих душ, в том числе и двух своих собственных сыновей. Рих внимательнее к нему пригляделся, чтобы убедиться, что внешний вид действительно соответствует созданному вокруг него зловещему образу.

Это был мужчина крупного, могучего телосложения, с густой, спутанной седой бородой и безжизненным, остекленевшим взглядом выцветших, будто выгоревших на солнце глаз. Его жилистые, покрытые шрамами руки были размером с кирпич и делали его не совсем похожим на обычного человека. Кто-то из новобранцев, явно не посвященный в витающую вокруг легенду, решил с ним заговорить, но был проигнорирован, словно пустое место.

Кто-то из стоявших рядом высказал предположение, что старик попросту немой, но Рихард в это не верил. Не верил он и в то, что старик является каким-то мистическим проводником душ в загробный мир. Скорее всего, когда-то давно он был обычным человеком. И Рих считал, что прекрасно его понял. Какой смысл заводить знакомство, привязываться к человеку, которого спустя неделю, месяц или год ты, скорее всего, повезешь обратно холодным и бездыханным и в тот раз вы уж точно будете молчать?

Вместо разговоров, паромщик монотонно, словно заводная машина, опускал длинный, отполированный руками деревянный шест в мутную воду, пытаясь нащупать дно, чтобы от него оттолкнуться. Рихарду даже показалось, что тот намеренно, специально старается не смотреть в лица своих временных пассажиров. Он просто делал свое дело, забавно перебирая пальцами по шесту после каждого отталкивания, будто отсчитывая такт. Должно быть, это была какая-то особая, приобретенная за долгие годы форма безумия, единственный способ сохранить рассудок, но Рих точно не намеревался его осуждать. Каждый выживал как мог.

Когда они наконец достигли противоположного берега, предыдущих групп на нем уже не было. Лейтенант выстроил их у небольшого, поросшего бурьяном склона и отдал короткий, ясный приказ: «Раздеться догола!». Новобранцы неохотно, стесняясь и косясь друг на друга, расстались со своей гражданской одеждой. Осенние морозы к тому времени уже начали вступать в силу, и Рихард слышал, как вокруг него постукивают зубы дрожащих от холода и страха будущих солдат.

Выстроив своих подопечных в одну длинную очередь, лейтенант пригласил кивком парикмахеров — нескольких угрюмых мужчин в заляпанных фартуках. Пара десятков выверенных, быстрых движений тупыми ножницами и Рих лишился большинства своих непослушных, темных волос. Все происходящее напоминало ему некоторое подобие промышленного конвейера на заводах, которые он видел на картинках.

Сперва они оказались в цеху, очищающем их от старой, «гражданской» упаковки. Их одежда без разбора сгребалась и складывалась в объемные деревянные ящики, и Рихард был практически уверен, что больше своей поношенной куртки он никогда не увидит.

Затем их тела подвергались санитарной обработке, в ходе которой их лишали большинства волос на теле, в надежде избавиться от возможных паразитов из разряда блох или вшей. В самом конце новобранцев ждало полное, финальное очищение. Продрогшего Риха сержант грубо подтолкнул к деревянному ведру, наполненному кусками мыла, и взглядом дал понять, что ванной ему на ближайшее время послужит ледяная вода реки. Несколько военных врачей внимательно следили за тем, чтобы никто из новоприбывших не позволял себе халтурить и хорошенько, с мылом, отмыл все участки тела.

Вода показалась Рихарду просто ледяной, обжигающей кожу. Не тратя время на бессмысленные споры и протесты, он покорно, сжав зубы, смыл с себя всю дорожную грязь последней недели. Оказавшись на берегу лишь в одних тонких трусах, удерживая в посиневших от холода руках скопленные сигареты и коробок спичек, он с трудом удерживал свою челюсть от бешеного, неконтролируемого танца. Окружающие его люди с синими губами и мурашками на коже казались ему похожими на оживших мертвецов, и он прекрасно осознавал, что сам выглядит не лучше.

Благо, ждать их полного окоченения никто не собирался, и едва им стоило покинуть ледяную воду, как местный офицер тут же, отдавая команды, повел их быстрым шагом в сторону крепости. Рихарду стало страшно от мысли о том, как должно быть холодно и сыро в этом состоявшем практически полностью из камня древнем замке, но он был приятно удивлен, переступив порог огромных дубовых ворот.

Пограничный форпост оказался необычайно теплым и даже, в какой-то степени, уютным. Пройдя по покрытой крупной брусчаткой внутренней площади, они оказались в просторном, высоком зале с стрельчатыми сводами. Когда-то давно это сооружение, судя по архитектуре, должно быть представляло из себя место религиозного поклонения, но все эти теологические учения давно остались в далеком прошлом, канув в Лету вместе со старым миром.

Их вновь выстроили в длинные шеренги, направленные в сторону стоящих в конце зала простых деревянных столов. Облаченные в красивые, хорошо сшитые мундиры, младшие офицеры сверяли новоприбывших с имеющимися у них длинными списками. За спиной каждого из них суетилось несколько женщин из вспомогательного состава, быстро разбирающих заранее приготовленные стопки солдатской формы.

Когда очередь дошла до Рихарда, он успел немного согреться и, назвав свое имя уже без дрожи в голосе, получил небольшую тканевую нашивку, на которой нитями было аккуратно вышито «Р. Хартман». Фельдфебель, не глядя на него, махнул рукой назад, призывая Риха не отнимать его время и не задерживать остальных.

Очутившись среди женщин, он не сразу понял, чего от него хотят. Им пришлось повторить дважды, прежде чем Рихард смог объяснить, что не знает своего точного размера и роста. Та, что была постарше, с усталым, но опытным лицом, тут же окинула его оценивающим, быстрым взглядом и резко протянула руку.

— Нашивку, — командным, не терпящим возражений голосом пояснила она в ответ на его недоумевающий взгляд.

Смущенно извиняясь за свою непроницательность, Рихард протянул кусок материи. К этому времени девушка помоложе, стоявшая рядом, уже выудила из высокой стопки подходящий, на ее профессиональный взгляд, комплект формы и, приняв из рук наставницы нашивку, с невероятной, отточенной скоростью пришила ее к плечу кителя. Зажав иголку в зубах, она протянула Рихарду его комплект и, кивнув головой в сторону следующего зала, пригласила его пройти через единственную дверь.

Следующий зал был куда меньше, и, если верить тому, что знал Рихард об архитектуре, в прошлом он был закрытым помещением, находящимся за алтарем собора и скрытым от глаз обычных прихожан. Здесь, в тесноте, но без лишних глаз, можно было наконец-то облачиться в свежевыданную солдатскую форму.

Рихард внимательно, с любопытством оглядел доставшийся ему комплект обмундирования. Местами, на груди и на спине, виднелись небольшие, но отчетливые круглообразные отверстия, будто от пуль или осколков. Абсолютно не скрываясь, они были заштопаны не сильно похожими на основной цвет мундира грубыми нитями. Более того, судя по состоянию этих нитей и количеству заплат, восстановлением формы занимались не раз, и каждый из этих ремонтов был разбит во времени не меньше чем на год.

Внимательно приглядевшись, Рих смог мысленно насчитать смерти как минимум трех своих предшественников. Он видел, что окружавшие его люди испытывают неописуемый, суеверный страх перед перспективой облачиться в одежду покойников. Они наверняка видели в этом дурную примету, но Рихард был далек от подобных суеверий. Проведя всю свою сознательную юность в приюте, где все было общим и ничего не пропадало зря, он давно привык использовать все, что подкидывала ему жизнь, не задавая лишних вопросов.

К тому же, он мысленно поблагодарил помогавших фельдфебелю женщин, когда, надев форму, почувствовал, что она прекрасно ему подходит. Не всем повезло также как ему, и многие его соседи по вагону сейчас выглядели немного комично: кому-то мундир был велик, вися мешком, кому-то мал, сковывая движения. Только рукав его левой руки был явно темнее и из другой ткани — раньше он явно был частью другой формы. Должно быть, невезучему бедолаге, носившему ее до него, оторвало руку. Несмотря на эти неприятные обстоятельства, облачившись в чистую, пусть и не новую форму, Рихард впервые за долгое время снова почувствовал себя человеком, а не скотом в загоне. В его руках оставались только скромный набор из четырех комплектов серых носков и такого же количества простых солдатских трусов.

Очередной фельдфебель встречал его у выхода из собора, без слов указывая путь в сторону огромного каменного здания с высокими потолками — бывшей трапезной. Оказавшись внутри, Рихард увидел множество длинных деревянных столов и испытал небывалую, почти детскую радость, уловив знакомый, дразнящий запах горячей, настоящей еды. В сравнении с тем, что он ел в последние пять дней в дороге, сегодняшний обед — густой, наваристый гуляш с хлебом показался ему настоящей праздничной, царской трапезой. В обжигающем язык гуляше он даже с удивлением обнаружил несколько небольших, но полноценных кусков настоящего мяса.

Здесь своих подопечных нагнал их лейтенант и, дав им достаточное время, чтобы покончить с едой, скомандовал подъем. Следуя за ним, их отряд из восьми десятков человек быстрым шагом добрался до следующего здания с вывеской «Арсенал», где Рихард получил свою личную винтовку. Этот момент, впрочем, не был для него первым, когда он держал в руках боевое оружие.

Воспитанники приюта изначально взращивались с единственной перспективой становления солдатами, и потому на его территории располагался свой тир, в котором проходило еженедельное, обязательное обучение не только по стрельбе, но и по надлежащему, тщательному уходу за этим драгоценным орудием смерти.

Тем не менее, Рихард не стал перебивать или прерывать интенданта, когда тот молча, с усталым видом, провел для него небольшой, но наглядный визуальный инструктаж. Оружейник продемонстрировал пустой магазин на пять патронов и ловко вставил его в нижнюю часть винтовки. Затем он ловко, одним движением вскинул стебель затвора вверх, потянул его на себя, показывая пустой патронник. Отточенным, автоматическим движением он загнал в него пять патронов из обоймы, после чего толкнул стебель от себя и резко опустил его вниз, возвращая в исходное боевое положение.

Покончив с демонстрацией, интендант передал винтовку Рихарду. Тот привычным движением проверил затвор, ощущая знакомую тяжесть дерева и металла. За ним в его руки лег кожаный пояс с штык-ножом в ножнах, малой пехотной лопатой и пустой, болтающейся алюминиевой флягой. В заключение интендант протянул ему серую холщовую наплечную сумку. Отойдя в сторону и раскрыв ее, Рихард разглядел внутри противогаз в брезентовом чехле, алюминиевую коробку с патронами и несколько пустых обойм. Закинув в нее же оставшиеся заветные пачки сигарет, спички и выданное ранее белье, Рих уже хотел выйти на улицу, чтобы наконец закурить, когда его внимание привлек резкий, повышенный тон в голосе одного из оружейников.

Младший офицер настойчиво, с раздражением требовал от высокого, немолодого мужчины скорее проходить дальше, чтобы не задерживать остальных. Мужчина с хорошей, прямой осанкой уже успел получить все положенное снаряжение, но упорно оставался стоять на месте, вглядываясь в винтовку с каким-то отрешенным, странным выражением лица.

Очередной крик интенданта и мужчина тут же, резким движением, скинул винтовку с плеча, заставляя того рефлекторно вжаться спиной в свое кресло. Однако опасения оружейника были напрасны. Новобранец приложил дуло винтовки себе под подбородок, уверенно, почти буднично щелкнул снятым предохранителем и нажал на спусковой крючок.

Глухой, оглушительный хлопок выстрела прокатился по каменным стенам арсенала. На секунду воцарилась мертвая тишина, а затем вокруг тела, грузно рухнувшего на пол, моментально образовалось пустое, испуганное пространство. Пришедший в себя оружейник хрипло распорядился «Убрать это». Двое санитаров нехотя подошли и потащили бездыханное тело за ноги. Рихард не стал наблюдать за тем, как именно приказ выполнен до конца. Он просто развернулся и вышел на улицу, чтобы закурить. Рука у него слегка подрагивала, и ему пришлось несколько раз сжать и разжать кисть, массируя ее, чтобы вернуть телу спокойствие.

Дождавшись остальных своих, они под началом лейтенанта пошли к следующему, последнему зданию. Здесь их ждало окончательное распределение по конкретным подразделениям армии Чейнстокса. Рихард внутренне напрягся, веря, что его судьба на ближайшие десять лет решается именно здесь, за этими столами. Он мог попасть в уютный, относительно безопасный тыл, в гарнизонную службу, или же оказаться в самой настоящей мясорубке передовой. И решение этого вопроса ложилось на плечи сидящих за столами усталых, абсолютно безразличных к конкретно его будущему офицеров.

Самое обидное было то, что, получив на руки назначение, он абсолютно ничего не понял. Помимо его личных сведений и номера подразделения, в книжке содержалась лишь небольшая, казенная приписка, оповещающая о его зачислении в «звено унтер-фельдфебеля Йозефа Глокнера». Ни места, ни фронта, ни характера службы.

Новый командир, унтер-фельдфебель Глокнер, дожидался своих людей на улице, прислонившись к стене и куря самокрутку. Понаблюдав, как все его подчиненные медленно выстроятся перед ним в ряд, он не спеша докурил, сплюнул в сторону и молча, лишь махнув рукой, повел их вглубь крепости, по направлению к массивной стене. Эту ночь они должны были провести в одном из помещений круглой высокой башни, расположенной в точке слияния восточного и южного участков стены.

Рихард, вопреки уставной дисциплине, не сдержал ребяческого порыва. Увидев одну из коек, оборудованную прямо на широком каменном подоконнике с видом на бескрайние поля, он тут же поспешил занять ее, опередив пару более медлительных сослуживцев. Стоило ему это сделать, как в голову сразу же пришло осознание, что решение может быть крайне необдуманным в случае, если старинное окно продувается. Поводив ладонью по его деревянным рамам, Рихард понял, что ему повезло и их основательно законопатили. Прислонив винтовку к стене, бросив рюкзак на одеяло и плюхнувшись на постеленный тонкий матрас, он едва не застонал от удовольствия.

После пяти дней в сидячем, скрюченном положении, возможность растянуться практически во весь рост на относительно ровной поверхности казалась настоящим блаженством, почти роскошью. Рихард лениво наблюдал за тем, как остальные члены его звена занимают оставшиеся места, раскладывая свои небогатые пожитки. Среди них он с удивлением и легкой радостью заметил одного из своих собратьев по приюту Эрвина Бергера. Тот тоже заметил его и, улыбнувшись, поднял руку в немом приветствии.

Эрвин был одним из участников банды Магнуса в приюте, но Рихард никогда не испытывал к нему личной ненависти. Бергер не был садистом по натуре, он просто принимал правила игры, в которую его заставили играть обстоятельства, выбрав для себя наиболее безопасное и выгодное место для выживания. Рих даже был рад, что с ним в одном отряде оказался кто-то знакомый, и этот кто-то был именно Эрвином. Во-первых, он был хорошо сложен физически и всегда демонстрировал отличные навыки в стрельбе, что автоматически позволяло исключить его из числа людей, являющихся потенциальной обузой в бою. Во-вторых, Эрвин обладал достаточно обширными, почти что лесными познаниями во всем, что касалось выживания в дикой природе. Именно он с детства умел быстро и ловко разжигать костры и знал, какие ягоды и грибы есть можно, а какие нельзя.

Если уж и искать кандидата на роль обузы для их звена, то это определенно был притаившийся в самом темном углу комнаты мужчина, старающийся лишним движением не выдать своего присутствия. Неловкий, неуверенный в себе, он с трудом вмещал свой выпирающий, мягкий живот в пределы выданной ему формы. Образовавшаяся на макушке крупная лысина была небрежно, почти комично прикрыта редкими, жидкими волосами, оставшимися с боков. Его глаза, маленькие и подслеповатые, скрывали большие очки в круглой, старомодной оправе.

Рихард перевел взгляд на его мягкие, бледные, с тонкими пальцами руки, чтобы окончательно убедиться, что ничего тяжелее канцелярского пресса или стопки бумаг этот доходяга в своей жизни, похоже, не держал. Рих понятия не имел, за какую провинность этот очевидно кабинетный, никогда не знавший бедности и голода работник оказался здесь, в рядах семнадцатого звена двадцать четвертого полка второй дивизии восточного корпуса генерала Штибера.

По крайней мере, ему явно повезло, что в их звене не было Магнуса. В противном случае этот бедолага не продержался бы и до завтрашнего утра.

Не желая дальше копаться в бесполезных предположениях, Рихард переключил свое внимание на Йозефа Глокнера. Офицера, от которого теперь всецело зависела его собственная жизнь. Первое впечатление тот производил весьма приятное и обнадеживающее. Собранный, внимательный взгляд темных глаз выдавал в нем рационально мыслящего, опытного человека. Хорошо сформированное, жилистое и явно выносливое тело говорило о том, что он способен взять на себя основную усталость после долгих марш-бросков, не перекладывая ее на здравость собственного мышления и ясность командного голоса.

Напрягало и настораживало лишь одно. На вид Глокнеру было за тридцать, что вызывало ряд логичных и тревожных вопросов. Если срок его службы уже подошел к концу, что он, черт возьми, забыл здесь, на границе? А если он помышляет о военной карьере, то почему до сих пор застрял в низшем офицерском чине унтер-фельдфебеля? Рихард узнал о том, что на самом деле их командиру всего двадцать семь лет, только спустя несколько дней, и это открытие заставило его по-настоящему задуматься о том, что же такое война.

Спустя всего несколько часов после того, как его подразделение кое-как обустроилось на одном из этажей башни, Глокнер поднял их по свистку, чтобы сопроводить на общее построение на главной площади крепости. На огромном плацу, вымощенном брусчаткой, выстроились в ровные квадраты все, кто сегодня прибыл вместе с Рихом. Статный, с идеальной выправкой офицер в майорских погонах прочитал настолько пафосную, патриотическую и вдохновляющую речь, полную громких слов о долге, чести и отечестве, что впечатлился и воодушевился даже скептически настроенный Рихард.

Все сегодняшние унижения в виде грязного вагона, стрижки под ноль и ледяной воды остались где-то позади, и всем собравшимся на площади в тот вечер казалось, что они являются частью чего-то несомненно большего и важного, чем их собственные, отдельные судьбы. Рихард украдкой посмотрел на Эрвина, стоявшего рядом, и ему показалось, что тот прямо светится от воодушевления и гордости. Должно быть, он уже представляет себя одним из тех героев, о подвигах которых он в детстве зачитывался на последних страницах «Чейнстокского вестника». Самого Риха с небес на грешную землю спускали лишь трезвые, лишенные всякого пафоса рассказы Карла Майера, отслужившего и не могущего вспомнить за все это время ничего, что могло бы хотя бы немного отнестись к разряду хорошего или героического.

После торжественной речи, новобранцев наконец-то отпустили поспать. Вернувшись в свою башню, Рихард долго стоял у своего окна-койки и с тихим изумлением поражался той странной, суровой красоте, вид на которую открывался сквозь мутноватое, волнистое стекло. Огни далеких огневых позиций, похожие на светлячков, и бескрайнее, темное море лесов под звездным, холодным небом. Ему до боли захотелось, чтобы Рут могла увидеть этот миг рядом с ним. Он долго размышлял над тем, как она сейчас выглядит и чем занимается. Рих был абсолютно уверен в одном: если ему все же суждено будет вернуться однажды в Чейнстокс, он обязательно, во что бы то ни стало, ее отыщет.

Несмотря на то, что Рихард впервые был в этом незнакомом, чужом месте и, находясь так далеко от города, инстинктивно чувствовал себя в опасности, эту ночь он на удивление проспал без кошмаров. Проснувшись за полчаса до официального подъема, он лениво, с наслаждением открыл глаза. Все остальные еще спали, и только Йозеф Глокнер сидел на складном походном табурете и, держа в одной руке маленькое стальное зеркальце, а в другой опасную бритву, сосредоточенно и методично избавлялся от щетины, которая разрослась за ночь так, что уже практически могла называться короткой, но густой бородой.

Рих не стал его отвлекать и предпочел понежиться под первыми лучами утреннего солнца, что робко пробивались сквозь стекло и грели его лицо. Глокнер привел себя в порядок, облачился в свою, явно не казенную, а сшитую на заказ форму с унтер-фельдфебельскими нашивками и несколько раз громко, резко хлопнул в ладоши. Этого оказалось достаточно, чтобы проснулись все, а те, кто уже не спал, перестали притворяться. Быстро собравшись и приведя в порядок койки, они выстроились в два неровных ряда, терпеливо дожидаясь, когда толстый мужчина в очках с круглой оправой наконец-то справится со своими подтяжками и застегнет все пуговицы на своем мундире.

— Представься, — тяжело, с утренней хрипотой выдохнул Глокнер, когда тот все же, краснея и путаясь в ногах, занял свое место в построении.

— Гюнтер Кранц, сэр, — виновато, запыхавшись, ответил мужчина.

— Так. Я хочу, чтобы вы все обратили внимание на герра Кранца. Скорее всего, в ближайшее время вы его возненавидите, ведь вам, возможно, придется тащить его на себе, когда и своих-то сил почти не останется. Тем не менее, он — часть нашего звена. А значит, он должен стать вам ближе, чем самый любимый родственник. Никаких насмешек, никакого рукоприкладства в его адрес я не потерплю. Всем понятно?

Новобранцы покорно, как один, закивали, не желая попасть в немилость к офицеру в свой первый полноценный день службы.

— Если кто-то из вас уже был знаком прежде и имеет друг на друга старую обиду — приказываю об этом забыть. В месте, в котором мы вскоре окажемся, у вас будет предостаточно других кандидатур на роль объекта для вымещения своей злобы. Вы будете вместе спать, вместе есть из одних котелков и гадить в один общий горшок. Кстати, честь его ежедневно чистить и нести я возлагаю на герра Кранца. Так вы, господа, полюбите его и проникнетесь к нему уважением куда быстрее. Вопросы есть? — Глокнер едва заметно улыбнулся, явно довольный возникшей у него идеей.

— Сэр, куда нас, собственно, отправят? — спросил высокий, худощавый парень с землистым цветом лица.

— Если кто-то из высшего командования посчитает нужным меня в это посвятить, я обязательно тебе доложу, рядовой. Но по моему личному, уже немалому опыту, ты узнаешь, что оказался в самом настоящем дерьме, только когда начнешь отскребать мозги своего товарища от собственной формы.

— А мы… мы будем сражаться именно против Дайхаку? — осмелился спросить Эрвин, стоявший сбоку.

— Какой ты, однако, проницательный! Как же мне, право, с вами повезло, ребята! Ты знаешь кого-то другого, кого можно встретить на востоке, кроме этих ребят? Вот и я нет. Так что да, Дайхаку будут стрелять в твою сторону, а ты в их. Эта исчерпывающая информация тебя удовлетворит? — Глокнер иронично поднял брови.

— Так точно, сэр! Мне будет легче убивать противника, в котором я найду меньше общих черт с собой, — отчеканил Эрвин Бергер, вызвав этим искреннее, неподдельное удивление на обычно невозмутимом лице фельдфебеля.

— Хм. Возможно, ты не такой уж и пропащий, как кажется на первый взгляд. Но тем не менее, ты сильно заблуждаешься. За время службы мне сказочно повезло побывать и на южном, и на восточном фронтах. И знаешь, что я тебе скажу? Я бы предпочел отслужить три года там, на юге, чем один-единственный год на этой вот линии, под началом генерала Штибера.

— Почему, сэр? — не удержавшись, спросил другой парень, со слегка косящим в сторону глазом, когда офицер сделал паузу и, казалось, не собирался продолжать.

— Потому что эти чертовы «тайфулы» самые настоящие мясники. Они отличаются от нас не только внешне, но и здесь. Совсем по-другому устроены, — Глокнер несколько раз медленно, с нажимом ткнул указательным пальцем себе в висок.

Рихард знал, что жителей востока, чей город-государство образовался после падения корпорации Дайхаку, в Чейнстоксе презрительно называют «тайфулами», но понятия не имел, откуда вообще взялось это прозвище.

— Они абсолютно, я тебе скажу, не ценят свои собственные жизни. Можешь себе представить, как они тогда относятся к жизням своих врагов? Если почувствуешь, что есть хоть малейший, призрачный шанс, что тебя возьмут в плен, рекомендую тут же, не задумываясь, пустить себе пулю в лоб. Поверь мне на слово, в плане изощренных пыток эти ребята опережают нас на несколько витков эволюции. Да, тайфулы действительно не похожи на нас внешне, но и они воспринимают нас соответственно. Даже не так — они вообще не считают нас за людей. Скорее за говорящий скот.

— И мы ответим им тем же! — громко, срывающимся голосом выкрикнул один из новобранцев, у которого, как позже выяснилось, несколько лет назад в этих краях пропал без вести старший брат.

— Да, я тебе и советую не задумываться здесь о высоких моральных материях. Здесь для этого точно не место и не время. Не теряйте бдительности, исполняйте мои приказы быстро и четко. Возможно, есть совсем небольшой шанс, что вы вернетесь домой, где проведете остаток своих дней в безуспешных попытках забыть то, что здесь увидели.

Речь Йозефа Глокнера произвела на новобранцев эффект, строго противоположный той патриотической трескотне, что они слышали вчера на плацу. Между тем, Рихард куда больше доверял суровым, лишенным прикрас словам этого потрепанного жизнью и войной младшего офицера, чем сладким заверениям хорошо откормленного, чистенького майора, который либо давно не бывал на передовой, либо благополучно забыл то, каково это быть по ту сторону окопов.

Унтер-фельдфебель отдал команду строиться и следовать за ним в сторону главной площади. Еще одна короткая, ничего не значащая речь от другого офицера и подразделения, одно за другим, начали свой марш на восток, за ворота крепости. Во время прохода через главные врата им выдали стальные каски и скудные наборы дорожных пайков на ближайшие дни.

Несколько часов утомительного марша по разбитой грунтовой дороге в растянувшейся колонне и они оказались на заполненной старыми, видавшими виды грузовиками полевой станции. Во время их небольшого похода Эрвин и Рихард рефлекторно, не сговариваясь, заняли места рядом друг с другом в строю. Перебросившись парой коротких, скупых слов, они молча заключили перемирие и пообещали друг другу забыть все мелкие обиды и стычки, накопившиеся за время пребывания в приюте. Здесь, на пороге войны, их детские распри казались смешными и нелепыми.

Распределившись по грузовикам, они продолжили свой путь. Следующие двое суток они тряслись в кузовах, едва прикрытых брезентом, по местам, где, казалось, никто и никогда не задумывался о том, чтобы проложить нормальную дорогу. Сами грузовики, старые «рабочие лошадки», выглядели настолько плачевно, что постоянно рисковали развалиться на ходу. Рихард каждый раз удивлялся, когда этой хрупкой, скрипящей на каждой кочке машине каким-то чудом удавалось взять очередной крутой холм или выбраться из глубокой колеи. Ночевали новобранцы, не слезая с грузовиков, прижавшись друг к другу для тепла.

За проведенное в пути время, Глокнер приложил все усилия, чтобы его подопечные хорошенько познакомились и привыкли друг к другу. Чтобы скоротать время и отвлечься от тряски и страха, пассажиры по очереди рассказывали истории своей жизни. Основу их звена, как и выяснилось, составляли выпускники приютов, но были и другие, неожиданные типажи. Двое записались добровольцами — это оказались родные братья, Ганс и Вилли, причем старший, Ганс, пообещал своей умирающей матери, что обязательно вернет их обоих домой живыми. Еще трое попали сюда, чтобы убежать от долгов или криминальных разборок в своих кварталах. И, наконец, был Гюнтер Кранц.

Все присутствующие не скрыли своего удивления, когда очкастый, неуклюжий Кранц объявил, что попал в их стройные ряды прямиком из тюрьмы. От раскрытия дальнейших, интригующих подробностей он наотрез отказался, замкнувшись в себе. Лишь позже, под давлением общего любопытства, он упомянул между делом, что раньше работал старшим бухгалтером в администрации железных дорог Чейнстокса. Место было завидное и спокойное.

От нечего делать Рихард стал размышлять, на каком основании человек, подобный герру Кранцу, мог оказаться в тюрьме, а затем и здесь. Первым, что приходило в голову, были крупные денежные махинации, кража казенных средств. Хотя, с другой стороны, его обманчиво мягкотелая, безобидная внешность могла скрывать за собой самого настоящего, хладнокровного маньяка. Его мать, работавшая когда-то в жандармерии, всегда говорила, что подобные люди, как правило, внешне крайне непримечательны и тихи, и ты бы никогда не подумал, что по вечерам этот скромный бухгалтер выходит на улицу, чтобы найти свою очередную жертву.

Так или иначе, Рихард решил про себя внимательно приглядывать за Гюнтером и всегда быть с ним настороже. Эрвин же, благодаря своей открытости и простодушию, быстро завладел симпатией большинства участников звена и невольно стал неофициальным посредником между новобранцами и немногословным, замкнутым фельдфебелем Глокнером. Он настолько располагал людей своим простым, бесхитростным характером, что его чарам поддался даже суровый Йозеф. К концу второго дня пути, сидя у костра во время очередного привала, он нехотя признался, что на самом деле ему всего двадцать семь, и последние девять лет его жизни были одним сплошным, непрекращающимся кошмаром.

Унтер-фельдфебель даже поделился с ними несколькими суровыми, но практичными советами, которые помогли ему продержаться так долго, когда многие его товарищи уже давно лежали в земле.

Никто не удивился, что когда они, наконец, прибыли на место очередного распределительного пункта и Глокнер должен был отчитаться перед местным руководством, за главного в свое отсутствие он оставил именно Эрвина Бергера. Рихарду, не понравилось то выражение лица, с которым Йозеф возвращался к ним обратно от палатки командира. Ему показалось, что в его глазах и на скулах отчетливо читается темный оттенок сдерживаемой ярости, словно фельдфебель лишь недавно усилием воли утихомирил охвативший его гнев. Но куда больше его, Риха, пугал другой оттенок, мелькнувший в глазах Глокнера, — неподдельный, животный страх. До этого момента Рих был уверен, что их офицер уже ко всему привык, со всем смирился и ничего на свете не боится. Теперь он понимал, что ошибался.

Ничего не сказав своим людям, Глокнер лишь молча махнул рукой, приказывая возвращаться в грузовик. Сидя рядом с водителем, он протянул ему листок бумаги с их окончательным назначением. Если бы Рихард находился рядом с ними в кабине, он бы точно заметил, как водитель, старый, обветренный солдат, изменился в лице. Сначала на нем отразился ужас, а затем глубокая, почти отеческая жалость.

— Такие дела, — мрачно проговорил Йозеф Глокнер и, тяжело выдохнув, откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.

Грузовик, фыркнув черным дымом, завелся и повез их дальше, на восток. Сидя в кузове и глядя на убегающую дорогу, Рих видел, что следом за ними отправилось еще четыре таких же транспорта. Следующие два дня пути им приходилось делать постоянные, все более частые остановки, каждый раз, когда они пересекали очередной рубеж обороны. Чем дальше они продвигались вперед, на восток, тем все более грустными, почти отрешенными становились лица его собратьев по звену. Пейзаж за бортом менялся. Появлялось все больше воронок от снарядов, сгоревшей техники и поваленных, изрешеченных осколками деревьев.

На рассвете третьего дня они прибыли в точку назначения. За последние два часа пути Рихард наблюдал всё более печальную и устрашающую картину. Рвы, окопы и другие оборонительные укрепления, мимо которых они проезжали, были частично разрушены. Все окружающие поля были усеяны свежими и старыми воронками от снарядов, словно земля переболела чёрной оспой. Воздух плотно пах сыростью, гарью и чем-то ещё, сладковато-приторным и неприятным, что Рихард не мог опознать.

— Стало быть, нас везут на самое острие, — медленно, с горькой уверенностью проговорил Эрвин, озвучив то, что каждый уже понимал, но боялся произнести вслух.

Но Рихард думал не об этом. Он пытался уложить в своей голове чудовищную нелепость всего происходящего. Его, как и остальных, везли убивать людей, которые, по сути, были такими же, как они, в то время как настоящий, беспощадный враг всего человечества Войды буквально витал где-то рядом, угрожая самому существованию их вида. Риха пугало и угнетало ощущение, что абсурдность этой братоубийственной бойни видится почему-то только ему одному.

Они отъехали от Чейнстокса на сотни километров, но при этом всё ещё находились под защитой Цепи — он видел её стену всего в нескольких километрах к югу. Он предположил, что километрах к десяти к северу можно было бы разглядеть и противоположную стену этого «коридора». Жителей Чейнстокса и тайфулов буквально согнали в этот гигантский загон, в котором приказали убивать друг друга. Для новых хозяев планеты они, должно быть, выглядели как рыбки в аквариуме, которых стравливают между собой.

Также Рихард раньше не понимал, почему те же Дайхаку или они сами не предпринимают диверсий по подрыву участков Цепи, но за время путешествия убедился, что вся возвращенная людям территория, огражденная Цепью, была поделена на множество изолированных участков. Подорвать один не означало обрушить всю защиту, но это гарантированно выпускало в сектор Войдов. Это было оружием отчаяния, равноубийственным для обеих сторон.

Водитель грузовика резко затормозил и отказался ехать дальше, остановившись метров за триста до первых видимых траншей. Когда новобранцы начали выпрыгивать из кузова на мягкую, пропитанную влагой землю, Рихард услышал, как тот сипло пробормотал Глокнеру «Удачи вам…». И интонация, полная безнадёжности, ему вовсе не понравилась.

Позади оставался наполовину вырубленный, изрешечённый щепками лес, а всё пространство впереди, до самого горизонта, казалось выжженным и безжизненным. Только местами над линией укреплений возвышались потрёпанные ветром флаги Чейнстокса. Сами линии окопов и ходов сообщения змеились по холмистой местности, теряясь в дымке. Лишь с одной стороны, на юге, можно было разглядеть едва заметное мерцание стены Цепи.

Вылезая из кабины, Йозеф приказал сохранять тишину и растянуться цепочкой. Он не стал строить их в колонну, справедливо полагая, что так они представляют меньшую цель. По мере приближения к оборонительным сооружениям становились слышны отдельные голоса, лязг металла, а где-то далеко одиночные выстрелы. Рихард несколько раз ловил себя на том, что не замечает, что идёт прямо над крышами землянок, тщательно замаскированных под общий фон. Чем дальше двигался их отряд, тем крепче и основательнее выглядели укрепления.

На глаза стали попадаться первые солдаты. Большинство из них не утруждали себя бритьём и ношением чистой формы. Их лица, цвета грязи, были покрыты неухоженными бородами, а в глазах блуждала странная смесь апатии и настороженного, звериного безумия. Казалось, появление новобранцев их абсолютно не волнует. На вопрос Глокнера о местонахождении полковника Гартнера, один из солдат, чистивший котелок, удивлённо вскинул брови.

— Там, — он необычайно ловко для своего внешнего вида выбрался из окопа и указал грязным пальцем куда-то на юг, вдоль линии траншей.

Рихард пригляделся и определил, что ближайшим ориентиром является один из флагов.

— Немного там, — отросший, чёрный ноготь указал градусов на тридцать левее.

Новоприбывшие быстро сообразили, что поговорить с полковником Гартнером им вряд ли удастся.

— И кажется, вот там ещё чуть-чуть, — закончил своё невнятное выступление солдат, и из глубины окопа послышались противные, хриплые смешки.

— Тогда кто сейчас главный на этом участке? — без тени злобы, абсолютно спокойно спросил Глокнер.

— Майор Линден. Он в главном блиндаже, в семидесяти метрах к северу от того флага, что по центру, — на этот раз уже без издёвки, по-деловому ответил солдат.

Йозеф тут же повёл своих людей в указанном направлении. Через две минуты он приказал им спускаться в окопы, так как посчитал, что они находятся в опасной близости к вражеским снайперам. Спуск в траншею был подобен погружению в другой мир. Внутри оказалось полно солдат. Рихард сразу обратил внимание, что все они сидят небольшими группами по пять-шесть человек в каждой, словно стаи. Многие ели какую-то густую похлёбку прямо из собственных касок. Каждый второй курил самокрутки или сигареты единственной в городе марки «Стандарт». Глокнер уточнил у них расположение майора, и через пять минут плутаний по лабиринту ходов сообщения небольшой отряд оказался перед низким, укреплённым брёвнами входом в блиндаж.

Глава звена приказал всем остаться снаружи, взяв с собой только Рихарда и Эрвина, как своих вестовых. Блиндаж оказался неожиданно просторным и относительно уютным. Выложенный толстыми брёвнами, он был практически полностью покрыт земляным валом. Лишь небольшая щель, направленная в сторону врага, представляла собой смотровую бойницу. Убранство, тем не менее, было достаточно скромным и аскетичным. Длинный стол на шесть человек с коптящей масляной лампой в центре, стол поменьше с телеграфным аппаратом, у которого посменно дежурили два младших офицера, и три двухуровневые походные кровати. Складывалось впечатление, что блиндаж был обустроен под проживание шестерых человек, но Рихард смог насчитать лишь пятерых. Видимо, место полковника Гартнера оставили символически нетронутым.

Человека с майорскими нашивками на форме Рих заметил не сразу. Тот, стоя спиной, увлечённо разглядывал большую, истёртую по сгибам карту, висевшую на стене. Он повернулся только тогда, когда Глокнер демонстративно и громко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

— Унтер-фельдфебель Йозеф Глокнер прибыл с подкреплением в количестве двадцати новобранцев. Со мной здесь Хартман и Бергер. Они будут моими вестовыми, — отчеканил Йозеф.

— Добро пожаловать на передовую, герр Глокнер. Сколько вам осталось служить? — майор сделал шаг из тени, и свет от лампы упал на его лицо.

Разглядев своего нового командира, Рихард невольно выдохнул с облегчением. В отличие от всех тех солдат, что они встретили в траншеях, майор Линден не выглядел утратившим рассудок или опустившимся. Мужчина лет сорока, с аккуратно подстриженными седеющими висками, создавал впечатление собранного и компетентного человека. Идеально гладкий подбородок говорил о том, что майор следит за собой и бреется каждое утро, несмотря ни на что. Его форма, хоть и не новая, была чистой и опрятной. Весь его вид излучал спокойную, вымученную уверенность.

— Полгода, сэр, — мрачно ответил Йозеф.

— Тогда вашим людям сегодня определённо повезло. Я поищу для вас место подальше от первой линии. Будет несправедливо, если вас убьют в первые же дни после всего того, через что вы, должно быть, уже прошли, — кивнул Линден.

— Благодарю, сэр, — ответил Глокнер, и Рих впервые увидел на его лице слабый, но искренний проблеск надежды.

Майор вернулся к карте и долго её изучал, прежде чем принять решение. Рихард внимательно следил за реакцией Йозефа и был приятно удивлён загоревшемуся в глазах того огоньку.

— Может, участок Фальдфогеля? Там сейчас тихо, — предложил другой офицер, попивающий кофе из алюминиевой кружки.

— Точно. Третья линия, четвёртый участок от центральной метки. Его надо будет привести в порядок — недавно накрыло тайфульской артиллерией, но второй раз в одно место они стараются не бить, — заключил Линден.

— Приказ понял, — отчеканил Глокнер и, получив кивком разрешение приступать к выполнению, тут же покинул блиндаж.

Перед уходом майор сообщил, что все необходимое снабжение будет передано им к вечеру.

— Нам действительно повезло? — не удержался от вопроса Эрвин, когда они оказались снова в траншее.

— Это мы поймём через несколько недель. Но кажется, майор Линден действительно сделал нам большой подарок. Третья линия… это почти курорт, — ответил Глокнер, и в его голосе звучало облегчение.

Путь до определённого им участка занял около десяти минут. Местами в траншеях становилось так много народу, что протиснуться было практически невозможно. Несколько раз приходилось останавливаться и уточнять дорогу у местных солдат, смотревших на них с безразличным любопытством. Наконец, отряд новобранцев добрался до назначенного им участка обороны.

Линия протяжённостью метров в тридцать на ближайшее время должна была стать для них новым домом. Для ночлега и приема пищи была приспособлена обширная, углублённая в землю землянка, крыша которой в нескольких местах была пробита и торчали рваные края брёвен — следы недавнего артобстрела. Спустившись по скрипучим ступеням вниз, Рихард убедился, что осенние дожди потрудились на славу, затопив пол примерно по щиколотку. В воздухе висел тяжёлый, затхлый запах сырой земли, плесени и чего-то кислого.

Кроватей здесь не было. Вместо них добрую половину землянки занимала невысокая, сколоченная из досок платформа, предполагающая место общего лежбища для всего отделения. Это было примитивно, но хотя бы сухо.

Глокнер, не дав им опомниться, приказал оставить здесь свой скромный скарб и, убедившись, что всем хватило места, распорядился немедленно приниматься за работу. Отправив неповоротливого Гюнтера Кранца и другого солдата дежурить в траншее на случай чего, он начал внимательно оглядывать те повреждения, что ещё можно было исправить. На помощь ему тут же пришел Эрвин, который в подобных плотницких и земляных работах прекрасно разбирался ещё со времён приюта.

Всего через несколько часов, пока остальные носили песок и глину, все видимые дыры в крыше и стенах были залатаны подручными средствами — досками, кусками брезента и плащ-палаток. А ещё через час сверху было засыпано достаточное количество земли, чтобы создать плотную прослойку, не позволяющую каплям дождя проникнуть внутрь их нового обиталища. Выстроив своих людей цепочкой, Глокнер приказал им вычерпывать собравшуюся воду собственными касками, передавая их из рук в руки наверх.

К вечеру, когда вспомогательный отряд принес им провизию, жестяные котелки и ложки, коптилки, матрасы, набитые соломой, и ящики с патронами, землянка уже выглядела вполне пригодной для жизни. Запах сырости все еще витал в воздухе, но Эрвин, понюхав, утверждал, что через пару дней он должен окончательно выветриться.

Глокнер внимательно оглядел своих людей, замерших в ожидании ужина, и, убедившись, что больше всех сил сохранили Бергер и Хартман, назначил их часовыми на первую половину ночи. Особого тактического смысла в этом на третьей линии не было, но порядок, как он часто говорил, есть порядок. Занимая тыловую позицию, они вряд ли могли пропустить неожиданное появление тайфулов, но дисциплина должна была соблюдаться с первого дня.

Когда на укрепления спустилась ночь, Рихард с удивлением понял, что позиции вообще не освещаются. Никаких огней, ни костров, ни фонарей. Лишь кое-где, как светлячки, можно было разглядеть тусклые, прикрытые ладонью огоньки сигарет. Тишину нарушали только редкие перекликания часовых да далёкий, приглушённый гул артиллерии где-то далеко на севере.

Сама траншея оказалась неожиданно глубокой. Чтобы выглянуть на поверхность через бруствер, приходилось подниматься на специальный, зависший в метре над земляным полом деревянный помост-ступеньку. Один раз Глокнер вышел к ним, чтобы проверить, не спят ли его часовые. Изучив их напряжённые лица в лунном свете, он молча кивнул и исчез в землянке, а через несколько минут вернулся с двумя жестяными чашками, из которых валил пар. Это был одновременно скверный, но в тот момент самый желанный в мире горячий кофе.

— Думаешь, мы отсюда выберемся? — тихо спросил Эрвин, когда фельдфебель ушёл.

— Десять лет, Эрвин. Десять лет такой жизни. Честно говоря, шансы невелики, — так же тихо бросил Рихард, прижимаясь к холодной земляной стене траншеи.

— Не знаю. Если хорошо себя проявим, нас могут повысить до унтер-офицеров, а там, глядишь, и до лейтенанта. А офицеры, они подальше от передка… У них больше возможностей смерть обмануть.

Им повезло, и холодный осенний дождь начался только тогда, когда из землянки вышли их сменщики. Укрывшись в относительном тепле и сухости, Рих и Эрвин нашли на огромной общей кровати свободное место и, не раздеваясь, моментально уснули, прижавшись спиной к спине, как братья, делясь скудным теплом своих тел.

Утром, едва они успели позавтракать тёплой похлёбкой, новоприбывшие узнали о свежем, срочном приказе, поступившем от самого генерала Штибера. Получивший радиограмму майор Линден тут же приступил к его исполнению. По всей цепи восточного фронта планировались срочные диверсионные вылазки, целью которых был захват «языков» для получения разведданных. Находящийся в самом низу цепочки кооперации, унтер-фельдфебель Глокнер тяжело, с отчаянием выдохнул, когда вестовой принес ему депешу с соответствующими распоряжениями. Он стоял с этим листком бумаги посреди землянки, и все его подчиненные, замершие в ожидании, видели, как белеют его костяшки, сжимающие приказ.

— Этой ночью, — коротко и без эмоций ответил Глокнер на немой вопрос, застывший в двадцати парах глаз.

— Это чистое самоубийство, — Рихард уловил едва слышимый, полный ужаса шёпот очкарика Кранца.

— Добровольцы? — на всякий случай, без особой надежды спросил Йозеф.

— Эрвин Бергер, сэр! — испугав всех присутствующих своей резкостью, громко и чётко произнес товарищ Рихарда.

Отодвинув в сторону своих сослуживцев, он вышел в центр круга, заняв место рядом с унтер-фельдфебелем. В его глазах горел тот самый, знакомый по газетам, огонёк будущего героя.

— А сколько человек им надо? — спросил высокий крепкий парень по имени Хейден, телосложение которого не оставляло сомнений в том, что вырос он на одной из ферм у стен Чейнстокса.

— По три солдата с участка. Я тоже пойду, так что нам осталось найти только одного, — ответил Йозеф, вцепившись тяжёлым взглядом в задавшего вопрос фермера.

Под его молчаливым давлением, парень по имени Хейден сдался и безропотно, с обречённым вздохом, подошел к своему офицеру. Рихард зауважал Глокнера в тот момент ещё сильнее. Он не знал, какие мотивы — долг, отчаяние или что-то ещё преследовал унтер-фельдфебель, но, несмотря на небольшой срок оставшейся службы, тот не прятался за спинами своих подчинённых, а шёл на смертельный риск вместе с ними.

— Хартман, пока нас не будет, за смену часовых и порядок отвечаешь ты. Эрвин и Хейден, разрешаю хорошенько выспаться перед ночной вылазкой, — сказал Глокнер таким тоном, словно передавал Рихарду эти обязанности навсегда.

Когда солдаты покинули землянку, Рихард столкнулся с Эрвином взглядами и увидел в его глазах сложную, внутреннюю борьбу. Часть его, вдохновленная чейнстокской пропагандой, безусловно стремилась к великим свершениям. Другая же, более человеческая и рациональная, явно была охвачена инстинктивным, животным страхом, позволяющим определить, что Эрвин Бергер все же является живым человеком, а не фанатичной машиной.

— Сегодня нам хоть в чём-то везет, — произнес идущий рядом Гюнтер Кранц, подставляя свои бледные щеки слабым лучам утреннего солнца, пробивавшимся сквозь осеннюю пелену туч.

— О чём ты? — спросил Рихард, немного раздражительнее, чем планировал.

— Ветер. Он дует с востока. Восточный ветер всегда теплее и несёт меньше сырости, — пояснил тот, поправляя очки.

— Очень скоро жизнь научит тебя ненавидеть любой ветер, который дует не из дома. Если, разумеется, эта жизнь у тебя ещё будет, — грубо осадил своего солдата подоспевший Глокнер.

Рихард обернулся и увидел, что лицо их офицера приобрело нездоровый, землистый оттенок. Взгляд Йозефа бегал от солдата к солдату, но мысленно он явно находился в каких-то крайне гнетущих, тяжёлых воспоминаниях о прошлых подобных вылазках.

Всё время до полудня, люди Глокнера провели в усиленном укреплении своих позиций. Йозеф же вёл себя как одержимый, проверяя каждую мелочь, всё, что могло хоть на полпроцента увеличить их с Эрвином и Хейденом шансы на выживание в предстоящем рейде.

Может, унтер-фельдфебель и не любил восточный ветер, но он не мог отрицать, что погода подарила им по-настоящему тёплый и на удивление ясный день. Судя по всему, потомки корпорации Дайхаку решили отпраздновать это событие по-своему. Ветви немногочисленных уцелевших деревьев потеряли свои последние листья, когда далеко на востоке, со стороны тайфульских позиций, раздался первый, глухой, раскатистый грохот артиллерийского залпа.

Рихард не сразу понял, что произошло. Во время обучения в приюте он десятки раз слышал пластинку с записью звука стремящегося вернуться к земле металла и так к нему привык, что поначалу даже не осознал, что в этот раз он реален и несёт за собой настоящую смерть и разрушение.

— Ложись! В укрытие! — закричал Глокнер так громко и пронзительно, что его услышали даже те, кто находился в самой глубине землянки.

Первый взрыв раздался метрах в двухстах от них, зацепив авангардную, первую линию траншей. Рихард, не слушая приказа, в страшном любопытстве выглядывал из-за бруствера и наблюдал за тем, как гигантский столб чёрной земли, песка и дыма вырвался из земли, разлетаясь вокруг с противным свистом. Оттуда же, из эпицентра, донесся душераздирающий, нечеловеческий крик раненого или умирающего солдата. Его вопль оборвал новый, ещё более близкий взрыв, за ним другой, и вот они уже слились в сплошной, монотонный, оглушающий грохот, от которого содрогалась земля и звенело в ушах.

Проигнорировав приказ унтер-фельдфебеля, Рихард продолжал смотреть, как дальность залпов увеличивается, и чёрные фонтаны земли, перемешанные с обломками дерева и, страшно подумать, чем-то ещё, постепенно приближаются к их, третьей линии. Зрелище было настолько ужасающим, что невольно завораживало, парализуя волю. Риху пришлось заставить себя спрыгнуть с помоста и, присев на корточки, как можно сильнее вжаться спиной в глиняную стену окопа.

Он дрожал мелкой, неконтролируемой дрожью и даже не мог с уверенностью сказать, страх ли тому причиной или само тело содрогается в такт снарядам, бьющим по земле. Один из взрывов раздался так близко, что на его каску и плечи полетели комья грязи и мелкие камешки. Рихард судорожно оглядывался по сторонам и видел на лицах ближайших солдат тот же самый, дикий, животный ужас, что, должно быть, сейчас отражался и на его собственном.

Следующий снаряд угодил прямо на стыке их траншеи и соседнего участка. Одна из толстых досок, покрывавших стену окопа, с треском вылетела из общего ряда и, крутясь в воздухе, влетела прямиком в лицо сидящего напротив Риха солдата. Тот даже не вскрикнул. Потерявшая свою опору каска упала прямо в проход, открывая взгляду Рихарда ровно половину остатков того, что раньше содержалось в человеческом черепе. Что-то серое, розовое и алое, смешанное с осколками костей.

Рихарда наверняка бы вырвало, если бы не охватившее его полное, глухое оцепенение. Казалось, даже внутренние органы прекратили свою непрестанную работу, боясь своими процессами привлечь к себе внимание. Следующий взрыв раздался немного севернее, но Рих не мог разглядеть его последствий, так как траншея в этом месте начинала извиваться, перекрывая обзор. Если бы не стоящий в ушах оглушительный звон, рискующий разорвать барабанные перепонки, он бы обязательно услышал раздающиеся оттуда крики — не крики боли, а крики безумия и паники.

Артиллерийский обстрел закончился также внезапно и неожиданно, как и начался. Однако ещё несколько минут никто не решался покинуть своих укрытий, прислушиваясь к затихающему эху. Голос Глокнера, хриплый и срывающийся, стал первым звуком, позволившим Рихарду вернуться к реальности. Йозеф приказывал провести перекличку, чтобы понять, скольких людей он сегодня потерял.

Затея была преждевременной, так как даже среди живых услышать его могли далеко не все. Голова Рихарда раскалывалась от боли, а в ушах, словно образовались пробки. Он стянул каску, потому что ему казалось, что она слишком сильно, до боли сжимает его череп. Чьи-то сильные, цепкие руки схватили его за форму и резко потянули вверх. Взгляд долго не мог сфокусироваться, постепенно, сквозь пелену, улавливая черты лица Эрвина. Тот что-то кричал ему, но Рихард слышал лишь приглушённый гул.

— Построиться! Быстро! — Глокнер понял бесперспективность своей предыдущей попытки и решил перейти к визуальному методу подсчёта.

Рихард подумал, что Эрвин поможет ему дойти, но тот уже перешел к следующему солдату, заставляя и того подняться с земли. Пошатываясь, как пьяный, Рих пошел в сторону, с которой доносился звук офицерского свистка. По дороге он наткнулся на герра Кранца, уткнувшегося лицом в глиняную стену траншеи и застывшего в такой позе. Приняв его за мертвеца, но решив в этом убедиться, Рихард коснулся его плеча, но тут же отпрянул.

Гюнтер моментально вскочил с диким, невидящим взглядом и, истерично размахивая руками, принялся бегать от одной границы окопа к другой, натыкаясь на солдат. Рихарду пришлось поймать его и, скрутив руки, ударить того в живот, чтобы хоть как-то успокоить и вернуть в реальность. Удивлённые, полные слёз глаза Кранца уставились на своего обидчика сквозь чудом уцелевшие линзы очков.

— Меня не должно здесь быть! — эту фразу он повторял как заведённый, как мантру, и не остановился, даже когда Рихард почти на руках дотащил его до места сбора и помог встать в строй.

Йозеф мрачно, с каменным лицом оглядывал вверенных его власти людей. Сегодня они не досчитались троих. Единственной слабой радостью было то, что Эрвин и Хейден оставались в строю, а это значило, что ему не придётся искать новых добровольцев для ночной вылазки. В том, что новые обстоятельства не отменяли не совсем разумный приказ генерала Штибера, сомнений у него не было.

Несколько человек имели легкие ранения, ссадины и ушибы. У одного из солдат из ушей текла тонкая струйка крови. Глокнер не был уверен в том, что к бедолаге когда-нибудь вернётся слух. Тела троих мертвецов, в том числе и того, что сидел напротив Риха, лежали прямо перед строем, прикрытые кусками брезента. Унтер-фельдфебель молча склонился над ними, чтобы срезать ножом их именные нашивки и убрать в висящую на поясе кожаную сумку. Потом их похоронят в общей могиле где-то в тылу, без имён.

Определив похоронные команды, он отпустил Рихарда, Эрвина и Хейдена отсыпаться перед предстоящей вылазкой. Немного поразмыслив, он приказал им забрать с собой деморализующего остальных Гюнтера Кранца. Оставшимся Глокнер велел немедленно приводить повреждённые укрепления в порядок.

Оказавшись в землянке, Рихард поспешил избавиться от запачканной кровью и грязью куртки. От пережитого шока никто из троицы долго не мог уснуть, даже уставший Эрвин. К тому же, герр Кранц никак не мог остановить чтение своей монотонной мантры, чем уже через полчаса начал серьёзно выводить из себя даже самых терпеливых.

Первым не выдержал Хейден. Поднявшись со своего места и подойдя к сидящему на краю лавки Гюнтеру, он аккуратно, почти нежно снял с него очки и положил их рядом. Тяжело выдохнув, Хейден на мгновение прикрыл глаза, а открыв, нанес Гюнтеру короткий, жёсткий удар — пощечину своей тяжелой, мозолистой рукой. Речь Кранца на секунду оборвалась, но через мгновение продолжилась вновь, с тем же настойчивым безумием. Из его носа потекла тонкая струйка крови, окрашивая губы.

— Бесполезно, — прошептал Хейден, давясь от бессильной ярости и отходя обратно.

Однако, стоило ему вернуться на свое место, как в поведении Гюнтера произошло странное изменение. Он не замолчал, но интонация его изменилась.

— Меня не должно быть здесь. Это ошибка! — произнес он уже не бубня, а с интонацией живого, отчаявшегося человека, в котором пробилась искра сознания.

— Всё уже закончилось, герр Кранц, — захотел подбодрить его Рихард, сам не веря в свои слова.

Сидящий перед ними мужчина был лет на пятнадцать или даже двадцать старше их, и оттого его детский, беспомощный ужас вызывал определённую неловкость и жалость.

— Знаете, иногда всего один, вовремя заданный вопрос способен перевернуть всю твою жизнь с ног на голову, — внезапно прояснившийся взгляд Гюнтера упал на Рихарда.

— О чём вы, герр Кранц? — спросил Эрвин, окончательно оставив попытки уснуть и с интересом приподнимаясь на локте.

— Я работал старшим бухгалтером на одном из центральных складов чейнстокских железных дорог. Хорошее, спокойное место. Квартира в пределах основного периметра. Жена… меркантильная, но красивая женщина. Всё могло бы так и продолжаться до самой пенсии, если бы я не начал совать свой нос куда не следовало, — Гюнтер наощупь нашёл свои очки и дрожащей рукой надел их обратно на переносицу, теперь уже с красным следом от удара.

— Рассказывайте. Я люблю истории. Они либо интересные, либо помогают уснуть, — сказал Хейден, уже забыв о сне.

— Мой непосредственный начальник подхватил лихорадку Блау и слег на пару недель. Попросил меня прикрыть его, вести учёт. И вот как раз на северных путях произошла какая-то крупная поломка, часть грузовых поездов перевели на наше направление. Это должна была быть всего одна, рядовая поставка. Одна чёртова поставка! — руки Гюнтера сжались в трясущиеся кулаки.

— Что же такого особенного в ней оказалось? — действительно заинтересовался Рихард.

— Не так важно, что было в тех ящиках, как важно то, откуда они пришли. Среди сопроводительных документов я заметил несколько листов с оттиском печати Дайхаку. Я удивился, но вагон сопровождали наши же военные, и вопросов я тогда задавать не стал. Надо было придерживаться этой тактики и дальше. Позже, при инвентаризации, я изучил груз более тщательно и увидел множество ящиков с той же маркировкой, что и на найденных бланках.

— Может, наши устроили диверсию и забрали их у тайфулов как трофей? — предположил Эрвин с наивной верой в пропаганду.

— Ага, а те были настолько любезны, что составили сопроводительный документ на двух языках и заверили его своей официальной печатью. Нет, что-то в этой истории с самого начала не складывалось. Я убедился в этом окончательно, когда после выгрузки на складе появились сотрудники контрразведки, которые спокойно, на моих глазах, сменили маркировку на стандартную, чейнстокскую, — с горькой усмешкой парировал Кранц.

— Действительно, странно, — сказал Рихард, пытаясь в уме придумать этой истории какое-то иное, не порочащее честь Чейнстокса объяснение, но не находя его.

— Тогда, в тот момент, правильный ответ ещё не пришёл мне в голову. Знай я его, никогда бы не стал его обсуждать, но вместо этого я сделал то, чего делать было никак нельзя. Когда мой руководитель вернулся к работе, я пришёл к нему в кабинет с этим назревшим у меня вопросом. На самом деле, логичный, чудовищный ответ пришёл мне в голову именно в тот момент, когда я заканчивал его задавать. Я увидел, как побелело его лицо.

— И что же он ответил? — уже приподнявшийся на своём лежбище Хейден позабыл о сне и усталости.

— Какую-то несусветную, срочно придуманную ахинею про «засекреченные трофеи» и «государственную тайну». Вопрос явно оказался для него полной неожиданностью, и ему пришлось врать на ходу. Мне кажется, нет, я уверен, что он прочел по моим глазам, что я понял. Понял правду. Тем не менее, он отшутился и постарался успокоить меня, что всё в порядке, а через несколько дней… через несколько дней за мной пришли Видящие, — с бесконечной усталостью в голосе закончил герр Кранц.

— Я сейчас ещё раз его ударю, — произнес Хейден, недовольный тем, что разгадка истории все еще не открыта, и он не понял главного.

— Они торгуют. Все эти громкие слова о невозможности примирения с восточными или южными варварами это чушь для таких пустоголовых болванов, как мы. Они торгуют. Прямо сейчас, пока мы умираем здесь, в этой грязи! Они торгуют с теми, в кого нас заставляют стрелять! — тихо, но чётко сказал Кранц, и в землянке воцарилась мёртвая тишина.

— Ну, и что, что торгуют? — не сдавался Хейден, не понимая, что это меняет в глобальном смысле.

— Торгуют — значит, способны договариваться, А если способны договариваться, значит, не слишком-то и ценят наши жизни, раз уж эта бойня всё ещё продолжается, — тихо, но уверенно пояснил за Кранца Рихард, до которого наконец-то дошёл весь ужас ситуации.

— Всё это не имеет никакого смысла, — снова ушёл в себя герр Кранц.

Рихарда охватило невероятное, давящее чувство тоски и безысходности от осознания дешёвой, ничтожной цены собственной жизни и жизней тысяч таких же, как он. В отличие от Эрвина и Хейдена, которым предстояло скоро идти на верную смерть, он так и не смог уснуть до самого вечера. Диверсантам в ближайшем будущем предстояло куда более тяжелое и страшное испытание, и думать о проблемах мироустройства и всеобщем предательстве в этот момент им, наверное, хотелось в самую последнюю очередь.

К вечеру, стараниями оставшихся солдат, их укрепления вновь приобрели более-менее приличный вид. Дождавшись сумерек, Глокнер собрал свой маленький отряд и, не говоря лишних слов, исчез вместе с ними в восточном направлении, бесшумно перевалив через бруствер. На прощание Рихард крепко, по-мужски пожал Эрвину руку и просто посмотрел ему в глаза, желая удачи. Больше сказать было нечего.

Всю ночь Рихард простоял на посту, вглядываясь в непроглядную тьму «ничейной земли», контролируя выставленных им дозорных. Было тихо, подозрительно тихо. Лишь изредка где-то далеко вспыхивала осветительная ракета, на мгновение выхватывая из мрака изуродованный ландшафт.

В четвертом часу ночи, когда темнота начала понемногу отступать, тишину разорвали выстрелы. Сперва одинокие, потом короткая, яростная перестрелка, и снова тишина. Рих закурил, стараясь думать, что несмотря на обнаружение, у его товарищей ещё есть шанс отступить и спастись. Он уже почти отчаялся, когда в предрассветном сером тумане, его зоркий глаз сумел разглядеть две тёмные, призрачные фигуры, медленно движущиеся от переднего края. Йозеф и Эрвин. Они выглядели крайне бледно, даже сквозь слой грязи, и двигались с неестественной медленностью, но ранений на них Рихард не разглядел.

Диверсанты, не говоря ни слова, спрыгнули в траншею и уселись на помост, словно у них подкосились ноги. Оба тяжело, с хрипом дышали.

— Сигареты, — сухо, без предисловий, потребовал Глокнер.

Рихард поспешил исполнить его приказ, протягивая свою пачку. Он удивился, когда за второй сигаретой, дрожащей рукой, потянулся уже Эрвин. Тот был единственным во всём приюте человеком, кто ни разу в жизни не пробовал эту «приставучую заразу».

— Удалось взять этих чертовых тайфулов? — громко, нарушая утреннюю тишину, спросил один из часовых, и Риху очень сильно захотелось отвесить ему подзатыльник за бестактность.

— Одного. Офицера. Они не ждали, что мы окажемся настолько сумасшедшими, что осуществим вылазку в тот же день, что они устроили нам этот адский дождь из своих снарядов, — не глядя на того, сквозь зубы ответил Йозеф, скурив добрую половину сигареты за одну затяжку.

— Хейден погиб? — тише спросил Рихард, увидев готовность унтер-фельдфебеля хоть что-то говорить.

— Нет. Ему повезло куда меньше. Они забрали его живьём, — резко ответил Эрвин, не желая вдаваться в подробности, а его взгляд был пуст и отстранён.

— А где тот тайфул? — снова влез бестактный часовой.

— Сдали майору Линдену, он уже снаряжает команду сопровождения, чтобы доставить его в штаб к генералу Штиберу, — сказал Глокнер, докуривая и бросая окурок в грязь.

— Я лично убью этих ублюдков, если тайфул не доедет до пункта назначения, — сквозь зубы, с внезапной, дикой злобой проговорил Эрвин, явно переживая из-за того, что им пришлось бросить Хейдена.

— Нам необходимо поспать. Хотя бы пару часов, — произнёс Йозеф пересохшими, потрескавшимися губами, жадно припадая к переданной Рихардом фляге с водой.

Отдав Рихарду последние распоряжения и оставив своим заместителем одного из более опытных солдат, он, почти падая от усталости, исчез в землянке. За ним, как тень, последовал Эрвин. Засыпая урывками, Рихард думал лишь об одном: как ему, обычному парню из приюта, продержаться в этом аду ближайшие десять лет и при этом не сойти с ума, как это сделал Гюнтер Кранц.

Следующие две недели прошли на удивление спокойно. Иногда их позиции подвергались точечному, беспокоящему обстрелу из миномётов или снайперским атакам, но участку унтер-фельдфебеля Глокнера, видимо, и вправду везло — снаряды и пули ложились чуть в стороне. Порой за работу принимались расположенные в тылу тяжёлые пушки Чейнстокса, и в эти моменты Рихард, глядя на восток, ловил себя на низменном, животном чувстве злорадства. Пусть они тоже почувствуют.

В награду за проявленное мужество и успешное выполнение приказа Эрвин Бергер получил дополнительную, шевронную нашивку, что по окончании службы формально позволяло ему рассчитывать на повышенную пенсию. Но больше всех в те дни отличился он же, проявив чудеса меткости подстрелив из винтовки пролетающую над ними утку. В тот вечер, впервые за долгое время, отряд Глокнера смог насладиться ароматным, наваристым мясным супом. Это был маленький праздник.

Однако Рихард не мог не отметить, что настроение Глокнера день ото дня становилось всё хуже и мрачнее. Он стал ещё более молчаливым и замкнутым. Должно быть, более опытный Йозеф прекрасно понимал, что такое затишье — верный признак чего-то очень плохого. Оно скорее всего было вызвано подготовкой одной из сторон к масштабному, решительному наступлению.

В день, когда тайфулы пошли в атаку, дул тот самый восточный ветер, о котором говорил Кранц. Рихард определил это безошибочно, имея перед собой идеальную и ужасающую визуальную демонстрацию. С восточных позиций, по ветру, медленно, неумолимо, словно живая стена, поползли облака ядовито-зелёного цвета. Они стелились низко над землёй, несясь прямо на позиции Чейнстокса.

— Противогазы! Надеть! — что есть сил прокричал Глокнер, бросая сигарету себе под ноги и одним движением натягивая свою маску.

Все эти дни Йозеф жёстко контролировал, чтобы у его солдат противогазы всегда были наготове, под рукой. К моменту, когда смертоносное облако начало накрывать их участок, практически все уже были защищены. Эрвин даже успел герметично обезопасить от заражения остатки их провианта, накрыв ящики брезентом.

Не готовы оказались лишь двое. Один из новобранцев, совсем юный паренёк, впопыхах и панике не смог правильно надеть маску и, захлёбываясь, упал на дно траншеи. Но больше всех не повезло Гюнтеру Кранцу. В суматохе он натянул противогаз прямо поверх своих очков. Осознав ошибку, он поднял маску вверх, желая вытащить очки. Хрупкое стекло сломалось, порезав ему щёку, и теперь он судорожно, слепо пытался вытряхнуть оставшиеся осколки из складок резины.

Ему на помощь уже спешил Глокнер. Рихард же не мог оторваться от приближающегося к нему зелёного облака. Тело сковал леденящий страх. Его жизнь в ближайшие секунды зависела только от надежности его противогаза, в которой он, откровенно говоря, сомневался. Будучи окутанным густым, едким туманом, Рих не мог видеть, как Йозеф судорожно пытается помочь Кранцу.

Глокнер опоздал. Поддавшись панике, Гюнтер оттолкнул своего командира и с диким воплем попытался самостоятельно надеть повреждённый противогаз. Из его рта вырвалась струя кислотной, жёлто-зелёной жидкости, заставившая его согнуться пополам в мучительном спазме. Ни на секунду не переставая извергать содержимое своего желудка и, видимо, лёгких, он засунул руку под прилипший к коже противогаз, словно пытаясь вырвать его. Сквозь растопыренные пальцы на землю выпал его собственный, вытекший человеческий глаз. Ужаснувшись, Йозеф рефлекторно отпрянул назад, и больше Гюнтера Кранца никто и никогда не видел. Его тело растворилось в ядовитом тумане.

Рихард, стоя как вкопанный, старался не шевелиться и дышать ровно, чтобы ненароком не нарушить герметизацию своей спасительной, но такой ненадёжной маски. Впереди, из зелёной мглы, послышались первые выстрелы. Сперва одинокие, уже через минуту они слились в единую, оглушительную симфонию смерти. Рих присел на корточки, чтобы ненароком не поймать случайную пулю.

Облако тумана постепенно продолжало свой путь на запад, позволяя разглядеть тех, кто был рядом. На земле у его ног лежало тело солдата, которому не повезло получить бракованный противогаз. Сквозь запотевшие стёкла своего, Рихард с трудом разглядел стоящего неподалёку Эрвина. Тот, уже взяв себя в руки, схватив винтовку, целился в сторону атакующего неприятеля, его фигура была напряжена и готова к бою.

К ним подошел Йозеф. Подняв левую руку, он уставился на секундную стрелку своих часов. В такой позе он простоял около минуты, прежде чем к всеобщему ужасу ухватился за фильтрующую коробку и потянул её вверх, срывая маску. Под шокированные взгляды своих подчиненных, он сделал глубокий, пробный вдох и слабо, беззвучно улыбнулся.

— Противогазы снять! Занять оборону! К оружию! — громко, уже командным голосом прокричал Глокнер и первым запрыгнул на стрелковый помост.

Рихард, дрожащими руками, избавился от своего противогаза и рефлекторно занял место рядом с Эрвином. Туман окончательно рассеялся, и он смог разглядеть, что все немногочисленные участки пожухлой травы между второй и третьей линией обороны окрасились в ядовитый желтоватый оттенок.

Тайфулы не теряли времени даром. Судя по всему, их пехота двигалась прямо вслед за облаком, используя его как щит. Первая линия обороны даже не сумела осознать, что произошло — люди задохнулись в своих окопах, не успев сделать и выстрела. Стоило ядовитому дыму рассеяться, как их тут же расстреляли в собственных траншеях, как в тире. Второй рубеж успел частично прийти в себя и сейчас вёл отчаянный, яростный бой, но наследников Дайхаку было слишком много. Они шли в полный рост, с дикими криками, не обращая внимания на потери.

— Хартман! В землянку! Проверь, не было ли депеш от Линдена, — голос Глокнера прозвучал хрипло и напряжённо.

Рихард кивнул, с облегчением принимая приказ. Любая задача была желанным предлогом не видеть, как из зелёной дымки, словно призраки, начинают появляться фигуры в чуждом серо-коричневом обмундировании. Не видеть, как падают его товарищи.

Он бросился бежать по траншее, пригнувшись. У входа в землянку его остановила волна тошнотворного запаха — сладковатого, тяжелого, с примесью экскрементов и смерти. Дышать было нечем. Сердце бешено заколотилось, предупреждая об опасности.

— Не надо. Не ходи туда, — шептал внутренний голос.

Но приказ есть приказ. Рихард, сжав зубы, натянул на нос подобие маски из грязного шарфа и, оттолкнув дверь, шагнул в полумрак.

Тело лежало ничком, в неестественной позе, словно солдат застыл в попытке доползти до выхода. Лицо было обращено в сторону Риха, и он с содроганием узнал того самого парня, что оглох после первого обстрела. Его черты были искажены предсмертной гримасой, кожа посиневшей. В панике, не слыша тревоги, он оказался в ловушке. Задыхаясь, в агонии, он, должно быть, вцепился в телеграфный аппарат, пытаясь позвать на помощь, и опрокинул его тяжелый ящик на пол.

Рихард с трудом поднял аппарат, водрузил его на стол. Провода болтались, некоторые были оборваны. Он механически попытался набрать код — никакого отклика. Мёртвая железяка. Как и её владелец.

Он выскочил из землянки, жадно глотая воздух, и застыл в ужасе. Картина за те несколько минут, что он отсутствовал, изменилась катастрофически. Тайфулы, преодолев вторую линию, уже бежали по ничейной полосе, направляясь прямиком на их участок. Их было десятки, может больше. Сплошная серая стена.

— Залповый огонь! Только по моей команде! Экономить патроны! — рёв Глокнера вернул его к действительности.

Рихард запрыгнул на стрелковый помост, вжав приклад в плечо. Указательный палец уже лег на холодную скобу спускового крючка, жаждая выстрела, мести, разрядить этот комок страха в груди.

— Не дрейфь. Они ещё пожалеют, что сегодня утром решили встать с постели, — тихо проговорил рядом Эрвин, его голос был удивительно спокоен.

— Заткнись, Бергер, — буркнул Рихард, чувствуя, как предательская дрожь поднимается от колен к рукам.

Эрвин не успел ничего ответить. Всё произошло за мгновение. Резкий, хлёсткий звук удара по плоти. Эрвин дёрнулся, словно от толчка в грудь, его голова откинулась, и всё его крупное тело, вдруг ставшее безвольным, рухнуло навзничь. Тёплая, липкая жидкость брызнула Рихарду на щёку, залепила глаз.

Он спрыгнул вниз, к телу друга. Эрвин лежал, уставившись в серое небо своим единственным уцелевшим глазом. Второго не было, лишь маленькая, аккуратная дырочка в скуле и кровавое месиво на затылке. Смерть была мгновенной.

— Хартман! На позицию! — рёв Глокнера был полон не только командой, но и отчаянием.

Рихард вскарабкался обратно. Он больше не видел отдельных лиц. Перед ним была просто серая масса одной сплошной мишени. Он стрелял, передёргивал затвор, стрелял снова. Его первая пуля ушла в небо, вторая срикошетила от каски, и лишь третья настигла свою цель — один из силуэтов споткнулся и исчез в траве.

Тайфулы шли, не кланяясь и не ища укрытий. Их равнодушие к собственной жизни было пугающим, почти сверхъестественным. Он слышал, что они фанатики, что их вера в какого-то каменного бога делает их солдат-самоубийцами, но сейчас он видел это своими глазами.

Затвор винтовки с громким, зловещим щелчком замер в заднем положении. Патронник был пуст. Рихард потянулся за свежей обоймой, но мир вокруг взорвался грохотом выстрелов его товарищей, и он понял, что времени на перезарядку уже нет.

— Хартман! Беги к блиндажу майора Линдена! Доложи обстановку и потребуй подкрепления! Быстро! — не оборачиваясь, рявкнул Глокнер.

Рихард на секунду замер. Ему не хотелось покидать позицию, не хотелось оставлять товарищей. Но приказ был прямым и не терпел возражений. Возможно, Йозеф снова пытался спасти ему жизнь, отправляя в тыл.

— Так точно! — крикнул он и, бросившись бежать по траншее, не смел оглядываться.

Добравшись до штабного блиндажа, он вбежал внутрь, едва не сбив с ног часового. Майор Линден упер кулаки в стол с картой, четыре телеграфа работали без устали, отсылая его срочные приказы.

— Сэр! Унтер-фельдфебель Глокнер просит направить на наш участок подкрепление! Прорыв! — запыхавшись, выпалил Рих.

— Какое подкрепление, рядовой? — начал майор, но осекся, встретившись взглядом с одним из телеграфистов, который в один миг смертельно побледнел.

— Цепь… Нарушена. Послание пришло напрямую из генерального штаба, — прошептал капрал одними губами, не в силах вымолвить слово громче.

Линден медленно повернулся к Рихарду. В его глазах не было ни страха, ни паники, лишь глубокая, бездонная усталость и принятие.

— Подкрепление нам больше не понадобится. Уверяю, тайфулы сделают нам большое одолжение, если перебьют нас всех прежде, чем до нас доберутся… те, о ком мы не хотим думать, — печально, с какой-то странной умиротворённостью улыбнулся майор и, достав из нагрудного кармана пачку сигарет марки «Стандарт», выудил из неё одну.

Он протянул пачку Рихарду. Тот, машинально, взял сигарету. Земля задрожала от разорвавшегося совсем рядом, у входа в блиндаж, взрыва. С потолка посыпалась земля, лампы погасли, одна из опорных балок треснула с оглушительным хрустом. Но Линден даже не вздрогнул, продолжая искать в кармане зажигалку.

Рихард подошел к бойнице, у которой стоял Линден, и наклонился, чтобы прикурить от огня. Прикурить сигарету майор так и не успел. Следующий артиллерийский снаряд, прямой наводкой, угодил прямо в крышу блиндажа. Раздался оглушительный треск ломающихся брёвен, и на Рихарда обрушилась вся тяжесть земли и дерева. Он почувствовал, что не может дышать, его грудь сдавило невыносимой тяжестью. Он судорожно вертел головой в темноте, но повсюду была лишь земля, пыль и запах пороха. В один миг, ценой нечеловеческих усилий, он уловил легкий просвет, лучик света, и устремился к нему, разгребая землю окровавленными руками.

Вырвавшись из-под завала, он глубоко, с хрипом вздохнул, истерично хватая ртом воздух. Он не чувствовал собственного тела, не понимал, цел ли он. Ему казалось, что периодически он теряет сознание, так как картинка перед его глазами шла скачками. Над головой нависало одно из бревен разрушенного блиндажа. Он снова провалился во тьму, а когда пришел в себя, стал свидетелем настоящего, запредельного кошмара.

Чёрные Пятна. Войды уже были здесь. Они материализовались из самого воздуха, их чёрные, не отражающие свет тела извивались, выпуская длинные, острые щупальца-иглы. Они буквально выворачивали солдат, не разделяя тайфулов и бойцов Чейнстокса, высасывая из них что-то, что нельзя было назвать просто жизнью.

Они мастерски находили тех, в ком ещё теплилась искра. Один из солдат, чейнстоксец, попробовал прикинуться мертвым, затаив дыхание. Но чёрные иглы ухватили его за ногу и, втянув в себя с нечеловеческой силой, переломили ему все кости в теле с отвратительным хрустом, чтобы через мгновение выплюнуть обратно бесформенный, окровавленный комок. Рихард, всё ещё находясь в полушоке, постарался выбраться из той ловушки, чьим узником он стал, но понял, что сил ему на это не хватит. Он был придавлен и почти полностью истощён.

Одно из ближайших пятен заметило слабое движение и бросилось в его сторону. Оно не бежало, оно стелилось по земле, как тень. Глядя на несущуюся на него внеземную, абсолютно чуждую смерть, Рих примирился с её неизбежностью. В этот миг он всей душой ненавидел мир, в котором прожил всю свою жизнь, ненавидел Чейнстокс, Дайхаку, войну… Он даже набрался смелости открыть глаза и наверняка крикнул бы что-нибудь оскорбительное в адрес этого существа, но из его горла вышел лишь хриплый, беззвучный стон. Добыча была всего лишь в полуметре от хищника, когда его щупальца, устремлённые вперёд, с резким, хлёстким звуком врезались в незримый, но прочный барьер, отскочив назад.

Мозг Рихарда, и так отказывавшийся воспринимать происходящее, теперь окончательно перестал понимать что-либо. Пятно предприняло ещё одну стремительную попытку, но вновь безуспешно, словно уткнулось в невидимое стекло. Этот шок, это необъяснимое чудо придало Рихарду сил. Собрав всю свою волю, он с рыком вытянул своё тело из-под обломков. В этот миг, покрытый грязью и кровью, он действительно был похож на ожившего мертвеца. Пятно в последний раз рискнуло проверить защиту Рихарда на прочность, и, потерпев фиаско, с резким, шипящим звуком, словно дематериализовалось, исчезнув, и направилось на поиски более доступной добычи.

Поднявшись на ноги, Рих с трудом переставляя онемевшие ноги, поплёлся, почти не сознавая куда, в сторону участка унтер-офицера Глокнера. Обратный путь занял у него гораздо больше времени, чем когда он стремился сюда. Сперва он старался идти по траншее, но в ней оказалось столько сваленных в кучу, изуродованных тел, что легче и быстрее было подняться наверх, на открытое пространство.

Достигнув своего участка обороны, он обнаружил, что все его товарищи мертвы. В окопе, в несколько слоёв друг на друге, лежали тела тайфулов и чейнстокцев, застывшие в своих последних схватках. В возвышающемся над общей кучей тел сидящем теле, он узнал Йозефа. Унтер-фельдфебель сидел, прислонившись спиной к стене окопа, его ноги лежали на спине убитого им тайфула, в которого был воткнут штык.

В животе Глокнера виднелось пулевое отверстие, но причиной смерти послужило не оно. В его правой руке лежал его личный пистолет, а весь затылок был залит запёкшейся кровью и мозговым веществом. Завидев Войдов, Йозеф, опытный солдат, предпочёл сам определить свою судьбу, предпочтя пулю в мозг мучительной смерти от щупалец. Рихард молча сел рядом с ним на окровавленную землю и, впервые за долгое время, не сдерживаясь, тихо и горько заплакал, как ребёнок.

Где-то далеко Войды продолжали своё дело. Крики и звуки бойни не стихали все время, что Рих просидел рядом со своим офицером, они лишь становились все более отдаленными. Войды, видимо, очищали сектор, двигаясь на запад.

— Спасибо… за всё, — прошептал Рихард, в последний раз взглянув на спокойное, лицо Глокнера.

Он несколько раз больно ударил себя по щеке, чтобы взять себя в руки и остановить слёзы. Ему ещё надо было решить, что делать дальше. Думать о том, какое необъяснимое чудо спасло ему жизнь на этот раз, он пока не хотел и не мог.

— Я больше никогда не должен сюда вернуться, — единственная мысль, что крутилась у него в голове, повторялась с навязчивой, маниакальной частотой.

Рихард прокручивал её раз за разом, пока наконец, сквозь шок и отчаяние, не проступило единственное, пусть и безумное, решение. Идти на запад, к своим, не было никакого смысла — его безусловно расстреляют как дезертира, не дав ни слова сказать. Оставаться здесь — означало медленную смерть от голода, ран или, что вероятнее, от Войдов, когда они вернутся. Затея была авантюрной, если не безумной, но ничего другого он сейчас придумать не был в состоянии.

Забрав пистолет Йозефа и пристегнув кобуру к своему поясу, он потратил несколько минут на поиски среди груды тел хоть одного уцелевшего флага Чейнстокса. Найдя окровавленное, но целое полотнище, он, волоча ноги, как лунатик, направился на восток, в сторону тайфульских позиций.

Штаб тайфулов, или то, что ему показалось штабом, он нашёл без лишних проблем. В отличие от чейнстокцев, они не скрывали его местоположение, и над одним из более капитальных блиндажей гордо развевался флаг Дайхаку на высоком шесте.

— Не должен вернуться… никогда…, — тараторил Рихард, почти теряя сознание, но заставляя себя делать шаг за шагом, начиная свой подъем на холм, к этому флагу.

Звук раздавшегося одиночного, чёткого выстрела заставил его замереть. Он почувствовал, как будто его ударили в бок огромным, раскалённым молотком. Он покачнулся, едва успев инстинктивно зацепиться за древко вражеского штандарта, чтобы не упасть. В животе, чуть выше таза, отчетливо ощущался глубоко вошедший инородный предмет, и по ногам разлилось тепло собственной крови. Взгляд его судорожно забегал из угла в угол, пытаясь найти врага. Риху повезло — поскользнувшись на глине, он немного съехал вниз, и вторая пуля, предназначенная ему в сердце, со свистом прошла мимо, вонзившись в землю.

Определив по вспышке приблизительное местоположение стрелка, он, почти не целясь, вскинул пистолет Глокнера и совершил в ту сторону несколько быстрых выстрелов, пока оружие не стало издавать бесполезные, глухие щелчки. Перед глазами всё плыло, и Рихард не мог видеть, попал он в своего обидчика или нет. Но судя по тому, что очевидно меткий стрелок прекратил стрельбу, тот был либо мёртв, либо ранен, либо просто решил не рисковать.

Сжав зубы от нарастающей, волнами накатывающей боли, Рихард заставил себя подтянуться повыше и, издав мучительный, хриплый стон, сорвал флаг Дайхаку, заменив его на окровавленное полотнище Чейнстокса.

Откинувшись на спину, он позволил боли и слабости накрыть себя с головой и тут же потерял сознание, истекая кровью на вражеской земле.

Глава 4

«Безопасность и порядок:

слаженные действия жандармов и Видящих предотвращают угрозы

на улицах города.»

⠀

Заголовок газеты «Чейнстокский вестник»

132 день 272 года Э.Б.

Сознание возвращалось к Рихарду урывками. Первое, что он ощутил — ритмичное, монотонное покачивание и навязчивый, ни на секунду не прекращающийся стук колес о стыки рельсов. Его тело, запеленутое в грубые простыни, лежало на одной из верхних полок санитарного вагона. Голова тяжело и непослушно болталась в такт движению, несмотря на его попытки удержать ее.

Он попытался сглотнуть, но во рту было сухо и горько, словно он наглотался пепла. Память отказывалась служить ему, выдавая лишь обрывочные, пугающие кадры: зелёный туман, крики, щупальца Войдов и лицо Эрвина в последний миг. Когда поезд со скрежетом остановился на очередной затерянной станции, Рихард сквозь мутное окно увидел, как санитары в защитных масках выгружали на платформу деревянные ящики, доверху набитые противогазами. Судя по их потрёпанному, грязному виду, они были сняты с мертвецов и что-то подсказывало Риху, что выгружали их не для утилизации, а для процедуры очистки и повторного применения. Он закрыл глаза, стараясь не думать, сколько из этих масок уже вдохнули свой последний, предсмертный хрип.

В следующий раз он пришёл в себя уже в больнице. Белые, почти стерильные стены, тихий гул голосов и щадящий свет. Это место явно было образцово-показательным, витриной заботы государства о своих героях, расположенной где-то в центре города. Военных здесь было немного, а всё убранство: чистые простыни, цветы на подоконниках, доброжелательные лица медсестёр кричало о том, что к людям здесь относятся если не по-человечески, то по крайней мере, очень стараются имитировать подобный подход.

Когда сознание Рихарда окончательно прояснилось, к его постели подошла одна из медсестёр и, сияя дежурной улыбкой, вручила ему свежий номер «Чейнстокского вестника». Статья была посвящена «героической битве на рубеже Линдена». В ней даже присутствовала фотография. На снимке человек, отдалённо напоминающий Рихарда, но им не являющийся, водружал флаг Чейнстокса над разрушенным блиндажом Дайхаку. Блиндаж был не тот, больше походил на учебные укрепления, где-то в тылу, но вот разбросанные вокруг тела в серо-коричневой форме тайфулов были самыми что ни на есть настоящими. Инсталляция, должно быть, обошлась военным корреспондентам в круглую сумму.

В статье с пафосом повествовалось о героическом поступке рядового Рихарда Хартмана — единственного выжившего в «бойне Линдена», прорвавшегося в самое логово врага и установившего знамя родного города. Упоминалось, что в результате тяжёлых ранений жизнь героя находится под угрозой, и «весь город должен сплотиться в своей поддержке, чтобы подарить ему шанс». Несмотря на броский, победный тон, об истинных виновниках того ада Войдах в статье не говорилось практически ничего. Их словно не существовало.

Его личной сиделкой была назначена симпатичная, но до одури патриотичная медсестра по имени Грета. Она взялась за дело с пугающей, почти механической одержимостью, буквально не отходя от него ни на шаг. Она читала ему восторженные письма от растроганных горожан, вскрывала подарки и пересчитывала скромные денежные пожертвования. Всё это было частью спектакля, в котором он невольно стал главным актёром.

Один подарок, однако, оказался особенным. Небольшая, ничем не примечательная коробка появилась на его тумбочке, словно сама собой. Внутри, на мягкой бархатной подкладке, лежал компактный, дорогой фотоаппарат. К нему была прикреплена записка с простыми словами: «Рад, что ты выбрался. Надеюсь, ты найдешь ему применение». Подпись была лишь инициалами «К.М.», но Рихард не сомневался ни секунды. Карл Майер. Старый завхоз каким-то образом разыскал его и прислал этот дар, словно подавая молчаливый знак того, что их тайный союз всё ещё жив.

Когда Рихард наконец смог ходить, в палате с визитом нагрянули высокие чины. Полковник в идеально отутюженном парадном мундире с напыщенной речью повесил ему на грудь блестящую медаль и сообщил, что после выписки героя Чейнстокса ждёт «достойная награда». Наградой оказалась небольшая, но уютная квартира в одном из центральных районов и право выбора работы из предоставленного властями списка.

Вместе с орденом ему вручили тяжёлую лакированную коробку с гербом города. Полковник передавал её с таким благоговением, что Рихард вскрыл её, лишь оставшись наедине. В бархатной форме, идеально повторяющей контуры оружия, лежал наградной пистолет. Слева от него покоилось удостоверение на право ношения оружия, а справа коробка с двадцатью патронами. Вынув пистолет, он обнаружил в магазине ещё двенадцать. На дне коробки лежала качественная наплечная кобура.

Изучив удостоверение, Рихард с удивлением убедился, что имеет право носить оружие в черте города. Необъяснимое чувство спокойствия охватило его. Не потому, что он боялся улиц, а потому, что отныне у него под рукой всегда был лёгкий, безотказный способ покончить с этой гротескной игрой под названием жизнь, если она вдруг станет невыносимой.

Он боялся, что его будут дотошно расспрашивать, заставлять пересказывать «подвиг». Но истина никого не интересовала. Все, от врачей до высоких чинов, сами с упоением пересказывали ему его же историю, сформированную газетами. Миф был удобнее и ценнее реальности. Рихард, с холодной, циничной ясностью осознав это, решил воспользоваться благами своей новой роли по максимуму. Жизнь впервые подкидывала ему что-то хорошее, и отказываться от этого он не собирался.

Ценой этого комфорта стали ночные кошмары. Лица Гюнтера Кранца, Йозефа Глокнера и Эрвина Бергера являлись ему по ночам, безмолвно укоряя в том, что он жив, а они нет. Единственным отвлечением стала Грета, которая, стоило ему окрепнуть, стала задерживаться в его палате после смены. Их физическая связь была лишена тепла, скорее долгом, исполняемым ею с холодной, методичной отстранённостью. Первичная юношеская страсть Риха быстро сменилась горечью и осознанием глубокой, пронзительной пустоты.

Вскоре он получил возможность свободно передвигаться по больничным коридорам. Терзаемый «синдромом выжившего», он пытался помогать врачам в уходе за другими пациентами, словно это могло искупить его вину за право дышать, в то время как другие лежали в земле. Часами он простаивал у огромных окон, вглядываясь в улицы города.

Жизнь в центре разительно отличалась от его родного квартала. Здесь люди были лучше одеты, а их лица выглядели куда более сытыми. Но некоторые вещи оставались неизменными. Несколько раз он стал свидетелем работы «Маятника». Оживлённая улица по сигналу метронома синхронно замирала, и лишь фигуры жандармов и изредка мелькающие тени Видящих двигались среди окаменевшей толпы. Это зрелище вызывало у него леденящий душу страх.

Ему странным образом нравилось в больнице. Здесь был свой, предсказуемый мирок. Он боялся выходить обратно в большой, чужой мир, очерченный стенами Цепи. Размышляя над списком вакансий, он снова и снова возвращался к должности корреспондента в «Чейнстокском вестнике». Работа обещала быть нескучной, да и подарок Карла Майера должен был найти применение. Он уже сделал несколько пробных снимков — портреты врачей, больных, и, в одну из ночей, обнажённую Грету, позволившую ему запечатлеть себя с тем же безразличием, с которым исполняла свой «долг».

Спустя полгода его выписали. Грета не проронила ни слезинки, равнодушно вернувшись к своим обязанностям. У ступеней больницы его ждала служебная машина, доставившая его к новому дому. Квартира в приятном, тихом районе оказалась небольшой, но уютной. На двери висела табличка с чужим именем — «Кристиан Тидеман».

— Простите, ещё не успели сменить, — смущённо пробормотал сопровождающий.

— Ничего, — равнодушно ответил Рихард, стараясь не думать о судьбе предыдущего владельца.

Квартиры в этом доме выдавали за заслуги и потерять ее можно было лишь умерев или совершив преступление. Привычной для первого случая поминальной свечи Рихард у входа в дом не увидел. На столе в гостиной лежало направление в редакцию «Чейнстокского вестника» с адресом и временем явки на завтра. Сопровождающий испарился, не попрощавшись. Рихард, оставшись один, закурил, ощущая непривычную тишину и пустоту своего нового жилища. За стеной плакал ребёнок. По звуку уже не грудничок, но еще и не совсем осознанный человек. Ему до боли захотелось выпить.

Когда его везли в сторону нового дома, он видел на первых этажах строений множество заведений, украшенных чрезмерно яркой подсветкой. Риха даже охватило возмущение от того, что на неизвестное и явно развлекательное учреждение тратиться столько электроэнергии, когда лучше было бы направить ее на поддержание Цепи. Он невольно покраснел, когда на его вопрос сопровождавший назвал их ресторанами. Чуть позже, увидя непонимание на лице своего подопечного, тот уточнил, что там можно купить себе еду.

Он вышел на улицу, стараясь не привлекать внимания, и нашёл то самое заведение с яркой подсветкой, которое принял за подпольный игорный дом. Смутившись, он получил от официанта подтверждение, что это ресторан. Он сел за столик на веранде, с трудом разбираясь в меню, и заказал сковородку колбасок и «апфель» — напиток, который, как он читал в газете, предпочитал предыдущий канцлер. Рихард здраво рассуждал, что человек, который может получить все, не согласится на меньшее чем лучшее. Аромат яблок подсказал ему, что скорее всего для его создания используются плоды яблоневого сада, что Рих видел покидая Чейнстокс в поезде везущим его на фронт.

Наблюдая за нарядной, беззаботной публикой, он чувствовал себя чужим, пришельцем из другого мира. Мужчины в красивых костюмах и женщины в изящных платьях явно получали удовольствие от жизни. Вряд ли в гардеробе отца и матери Рихарда можно было отыскать что-нибудь, хотя бы отдаленно схожее по качеству и красоте.

Несмотря на поздний час, город продолжал жить. В его родном квартале с сумерками становилось так тихо, что можно было услышать как в соседнем доме кричит отец Вила. Рих усилием воли заставил себя вырваться из той пучины, в которую его затягивали воспоминания. Эти люди, казалось, жили в иной реальности, параллельной той, что он знал — реальности грязи, крови и окопов. Но даже здесь, в этом оазисе благополучия, он поймал на себе взгляды, полные снисходительности и намёка, что он здесь чужой.

Напиток оказался крепким и приятным. Он заказал ещё, и ещё, пытаясь заглушить нарастающее чувство одиночества и отчуждения. Проснулся он утром в собственной постели, смутно помня, как добрался домой.

Утро началось с суеты. Неумолимо тикающие часы заставили его поторопиться со сборами. Приняв душ и приведя костюм в порядок, он выскочил на улицу и, сверившись с адресом, отправился в издательство. Здание «Чейнстокского вестника» было гигантским, десятиэтажным монстром с заострённой крышей, подавляющим своим величием. У подножия лестницы стоял абстрактный монумент — мужчина с атлетическим телосложением и невнятными чертами лица вздымал руки к небу. Пальцы его сжимали газету, разворот которой был повернут обратной стороной, словно он хотел поделиться новостями с остальными.

Внутри царил оглушительный хаос — гул голосов, беготня курьеров, звонки телефонов. Отовсюду доносились оживленные разговоры, а люди суетились так сильно, что начинали напоминать потревоженный муравейник. Рихард понятия не имел куда ему стоит идти и долгое время оставался пассивным наблюдателем творящейся вакханалии.

— Герр Хартман!? — голос, прозвучавший рядом, был подобен спасательному кругу.

Он обернулся и увидел миловидную девушку, с мягкими чертами лица и лёгкой полнотой.

— Да, мне назначено, — ответил он, чувствуя, как камень тревоги на мгновение отпускает его.

— Следуйте за мной, — её голос был мелодичным, а шаги уверенными и быстрыми. Она ловко лавировала в толпе, и он, как тень, следовал за ней.

— Не обращайте внимания на эту суматоху. Это лишь первый этаж, приёмная города. Фрау Хаупт давно лелеет мечту все здесь упорядочить, но руководство не жалует перемен, — она бросила это с лёгкой, почти заговорщицкой улыбкой, подводя его к блестящим металлическим дверям, встроенным в стену.

— Как я могу обращаться к вам? — спросил он, следуя протоколу вежливости в этом новом, странном мире.

— Эрна. Эрна Брун. Я секретарь фрау Хаупт, — она одарила его ослепительной, искренней улыбкой.

— А фрау Хаупт — это? Простите, меня давно не было в городе, — он наблюдал, как её палец в третий раз нажимает на скрытую кнопку.

Эрна рассмеялась, приняв его слова за шутку. Слава героя уже успела стать достоянием прошлого, вытесненная новыми, более свежими мифами. Имя Рихарда Хартмана пресса уже забыла.

Двери разъехались беззвучно, и его рука рефлекторно рванулась под пиджак, к холодной рукояти пистолета.

— Никогда раньше не видели лифта? — в её голосе звучало понимание.

— Что это? — его собственный голос прозвучал нервозно.

— Не бойтесь. Это просто кабина, которая движется между этажами. Все через это проходят.

Шагнув внутрь, он ощутил, как мир сжимается до размеров камеры. Когда двери закрылись, плавные и бесшумные, его накрыла волна клаустрофобии, перемешанной с внезапным, острым воспоминанием подвала приюта, скрип двери и улыбка доктора Дрезднера. Он сглотнул ком в горле, судорожно ухватившись за холодный поручень, за который посоветовала взяться Эрна.

— Они появились недавно, только в правительственных зданиях. Но канцлер пообещал, что скоро они будут в каждом доме, — её голос звучал словно издалека.

Для него же каждый миг этого плавного, призрачного движения вверх был пыткой. Стеснённое пространство давило, рождая инстинктивный ужас.

— Надеюсь, для таких, как я, они оставят лестницы, — с трудом выдавил он.

— Все привыкают. Хотя герр Амсель, например, принципиально ходит пешком.

— Чувствую, мы с ним найдём общий язык, — он попытался улыбнуться, но получилось лишь подобие гримасы.

Когда двери наконец раскрылись, он вырвался наружу с чувством, будто избежал заточения. Шестой этаж встретил его благоговейной тишиной, нарушаемой лишь размеренным стуком печатных машинок за закрытыми дверями. Воздух был другим — пахло дорогой бумагой, лёгкими духами и властью.

В просторном кабинете для переговоров за овальным столом их ждали двое. Женщина. Ильзе Хаупт. Её красота была холодной и отточенной, как лезвие скальпеля. Её взгляд, цепкий и оценивающий, пронзил его насквозь, вынося мгновенный вердикт: провинциал, пешка, вознесённая на гребне пропагандистской волны. Рядом с ней сидел её антипод — Тобиас Аккер. Безупречный костюм, укладка и поза, излучающая нарциссическое самодовольство. Всё в нём кричало о напускном лоске и глубокой, тщательно скрываемой ущербности.

— Герр Хартман, присаживайтесь, — голос Хаупт был низким, бархатным, но интонация обжигала холодом.

Он ненавидел этот взгляд. Он видел его слишком часто за последние дни — смесь снисхождения, любопытства и отторжения.

— Ильзе Хаупт, — опередил он её, назвав имя, которое прочёл на табличке в коридоре.

Лёгкая рябь удивления пробежала по её лицу. Взгляд на секунду скользнул к Эрне, которая ответила виноватой улыбкой.

— Верно. Мы знаем вашу историю. Приют, армия, героизм. Почему «Вестник»? — Хаупт мгновенно восстановила контроль.

— Честно? — он позволил себе улыбку, в которой была капля вызова.

— Я не терплю другой манеры общения.

— Старый друг подарил мне фотоаппарат. Я подумал, что здесь он пригодится больше всего.

На долю секунды в её глазах, этих бездонных озёрах, что-то дрогнуло. Мелькнула искра чего-то человеческого — понимания? Одобрения? Но мгновение спустя лёд сомкнулся вновь.

— Пусть так. Герр Аккер будет вашим наставником. Тобиас, возьмите его с собой на дело Раске, — отрезала она.

Аккер, до этого разглядывавший свои ногти, поднял голову с выражением крайней досады.

— Я думал, он справится сам. Парень, вроде, не промах.

— Не юлите. Покажете ему все, посвятите в детали и тогда сможете слить это дело.

Тобиас преобразился. Облегчение и предвкушение избавления от давней головной боли засветились в его глазах. Ильзе Хаупт поднялась. Её фигура в идеально сидящем костюме была воплощением соблазна и власти. Сухо пожелав удачи, она вышла, оставив за собой шлейф дорогих духов и неразрешённых вопросов.

— Пойдём, новичок. Не советую пускать на неё слюни. Ничем хорошим для тебя это не закончится, — флегматично бросил Аккер, поймав его взгляд.

— Я и не думал, — буркнул Рихард.

— Ну, разумеется. А я, Тобиас Аккер, просто в этом ничего не смыслю, — самодовольно рассмеялся он, и как в самом смехе, так и во фразе чувствовалась непробиваемая самоуверенность, подкреплённая, судя по всему, вниманием большого количества «фрау».

Их кабинет был аскетичен, но вид из окна заставлял забыть о скудости убранства. Панорамное стекло открывало вид на город, лежащий у его ног, — море крыш, проспекты-артерии, а вдали словно воткнутая игла торчала вышка электростанции, питающей город и Цепь.

— Налюбовался? В путь. Нас никто не будет ждать, — Аккер уже стоял в дверях, полный нетерпения поскорее избавиться от обузы.

Рихард мысленно поблагодарил судьбу, что его первым гидом в мире лифтов стала Эрна, а не этот позёр. Новая поездка прошла легче, хотя кулаки в карманах по-прежнему сжимались до хруста. Двери открылись в тускло освещённый подвал с голыми бетонными стенами.

— Едем на машине, — бросил Тобиас, не глядя на него.

Подземный гараж был царством автомобилей. Аккер подошёл к одной из самых стильных моделей, щёлкнул брелоком и уселся за руль с видом повелителя этого металлического стада.

— Садись. Или ты никогда не видел машину? — явно наслаждаясь восхищением на лице своего нового коллеги произнес он.

— Твоя? — Рихард опустился на кожаное сиденье, ощущая его непривычную мягкость.

— На зарплату журналиста? Мечтай. Это привилегия служения городу. Я просто обеспечил себе лучший инструмент.

Машина тронулась с места с кошачьей грацией. Для человека, выросшего на окраинах, где единственными машинами были грузовики и чёрные «коробки» Видящих, это было погружением в другую реальность.

— Так кто этот Раске? Плохой детектив? — Рихард нарушил молчание, чтобы заглушить внутреннее напряжение.

— Лучший из лучших, — ответил Тобиас, глядя на дорогу.

— Тогда в чём проблема?

— Проблема в том, что его добыча — призрак. Четыре года. Убивает только чиновников высокого ранга. Иглой. В сонную артерию. Чисто, профессионально.

— И его до сих пор не поймали? В Чейнстоксе?

— Его не существует. Для прессы. Пока призрак не пойман, его нет. Никто не хочет сеять панику среди элиты.

Рихард присвистнул. В его голове всплыл образ доктора Дрезднера.

— Подозревают врача?

— Раске проверял всех. Но некоторых врачей трогать нельзя. Они слишком ценны для тех, кто наверху.

— Почему ты так хочешь от этого дела избавиться? Это же золотая жила!

— Жила, из которой нельзя добывать руду. Два года я езжу на вызовы и не написал ни строчки. Репутация власти дороже сенсаций, — цинично усмехнулся Аккер.

— Но это могло бы отвлечь народ от других проблем, — задумался Рихард

Тобиас впервые оторвал взгляд от дороги и пристально оглядел своего пассажира. Риху показалось, что он прочитал в его глазах уважение.

— Ты не так прост, как кажешься. Верно. Но не в этот раз. Жертвы — не ниже оберлейтенантов. Такой удар по репутации системы недопустим.

— И ни одного свидетеля за эти годы?

— Тела находят в глухих местах, у складов. Судя по словам криминалистов все жертвы оказываются там по своей воле. Загадка не в том, как их убивают, а в том, что их туда манит.

— Может наркотики? — предположил Рихард.

— Осматривающие тела эксперты в один голос заверяют, что это исключено. Еще версии, Хартман? — отрезал Тобиас надменно ухмыльнувшись, словно оскорбившись на то, что Рихард мог предположить, что он не рассмотрел эту теорию.

— Есть еще одна мысль, — немного колеблясь смущенно предположил новый сотрудник.

— Выкладывай, — скомандовал герр Аккер, сворачивая на перекрестке и замедляя ход автомобиля.

— Ты сказал, что подозревают врачей. Если это действительно так, то чем может врач заманить взрослых мужчин в подобное место? Только чем-нибудь, что на открытом рынке не достанешь. Если следов наркотиков в телах не нашли, значит это что-то другое. Когда я рос в приюте, слышал, что исходящее от Цепи излучение не очень хорошо влияет на мужское здоровье. Слышал и о том, что есть препараты, способные отсрочить этот момент, но они запрещены, — Рихард колебался, но затем все же высказал догадку.

— И откуда ты такой смышленый вылез? Да, это тоже одна из версий Раске. А знаешь, почему они запрещены? Да потому что так правительство заботится о популяции. В какой-то момент жители города стали больше думать о себе и детей рожали уже пройдя рубеж молодости, из-за чего потомство было не таким крепким как могло бы быть. Ты не понаслышке знаешь как здесь относятся к детям. Родившимся с отклонениями от нормы не дают право жить и тормозить город на пути к прогрессу. Чейнстоксу нужны сильные солдаты и рабочие. Хотя лично я готов поспорить, что те, кто принимал этот закон у себя дома имеют не одну заначку с заветными пробирками, — разговорился Тобиас сам задавая и сам же отвечая на свои вопросы.

— Я много читал, — коротко ответил Рихард, вспоминая библиотеку Карла Майера.

Машина остановилась у входа в узкий, как щель, переулок, тонущий в тени близко расположенных друг к другу домов. Воздух был спёртым и холодным.

— Пойдём. Увидишь всё сам, — сказал Тобиас, и в его голосе не было энтузиазма.

Длинное одноэтажное здание с множеством дверей скрывало за ними складские помещения. Четверо жандармов в форме активно суетились вокруг лежавшего на земле тела. Еще один в штатском стоял неподалеку и курил. Казалось, что высокий мужчина в черном пальто и шляпе совершенно не интересуется происходящим, но его взгляд перебегал от одной детали к другой. Заметив движение, он мельком оценил новоприбывших, задержавшись на Рихарде чуть дольше чем на Тобиасе и снова вернулся к своему занятию.

Аккер приветливо махнул жандармам и бросил какую-то будничную шутку, но Рих его не слышал. Вниманием его полностью завладело лежавшее тело. Это был мужчина лет сорока, облаченный в форму Видящих. До этого момента Рихард воспринимал их за сверхлюдей, но в смерти как оказалось они ничем не отличаются от обычного человека.

Рих видел множество трупов на войне, но этот был не похож ни на одного из них. Не было крови или грязи. Выглядел он так, словно тот просто прилег отдохнуть. Тобиас подошел к мужчине в пальто и пожал ему руку.

— Хартман, ты говорил у тебя есть фотоаппарат. Сфотографируй его для архива, — Аккер намеренно не упомянул слово «статья», так как в возможность публикации этой истории уже не верил.

Рихард достал фотоаппарат. Щелчок затвора звучал кощунственно громко. Поза была странной, но спокойной. Убийца проявил чудовищную заботу о своей жертве.

— Он поправил ему галстук, — тихо произнёс Рихард.

Раске повернулся. Его голос был хриплым шёпотом, полным знаний о тьме и самых мрачных историй города.

— Отпечатков нет. Работал в перчатках.

— Рихард Хартман, — представился он.

— Курт Раске. Герой войны стало быть? — безэмоционально завел разговор Раске.

— Вы читаете газеты?

— Нет. У вас под пиджаком пистолет. Такие не стоят на вооружении жандармов или контрразведки, а на Видящего вы не похожи.

Рихард смутился. Он был уверен, что оружие скрыто безупречно. С другой стороны, судя по удивленной реакции Тобиаса, тот о наличии пистолета не подозревал.

— Нашего нового друга зовут Хейден Тромлер. Мои люди выяснили, что вчера он был на торжественном приеме у бургомистра. Ушел не позже десяти вечера. Один, — как ни в чем не бывало продолжал Курт.

Аккер поспешил достать блокнот и быстро внес в него краткую информацию о происшествии.

— Кто нашел тело? — уточнил он.

— Охранник склада. Тут кроме него в такое время никто не ходит. Вернее, не должен ходить.

— Его отвезут к остальным, если вдруг потребуется заключение, — бросил жандарм, когда Хартман и Аккер уже уходили.

— К остальным? — удивился Рихард, когда никто другой не мог их услышать.

— Да, в морге и на кладбище для этих ребят выделили отдельное место на случай необходимости проведения повторных экспертиз.

— И сколько их?

— Раске нашел одиннадцать похожих жертв, но я практически уверен, что список неполный, — ответил Тобиас садясь в машину.

Рихард занял место рядом с ним и погрузился в размышления. Ему было не очень приятно в этом признаваться, но ему начинала нравиться его работа. Мертвецы его не пугали, их он увидел достаточно, а вот интересные загадки он любил.

Не привыкай к хорошему. Дела подобные этому огромная редкость. Большую часть рабочего времени ты будешь искать какие-нибудь мелочи и пытаться вывернуть их таким образом, чтобы убедить читателей в том, что в Чейнстоксе все хорошо. Это в лучшем случае. В худшем придется брать постоянные интервью у занудных чиновников с необузданной манией величия.

Мотор задребезжал под капотом, и машина резво вернулась на основную дорогу. Слева их обогнал другой автомобиль свежепокрашенный в зеленый цвет.

— А чем занимаешься ты?

— Я — человек со вкусом. Я пишу о культуре. О моде, — Тобиас даже выпрямился.

— О моде? — Рихард не скрыл изумления.

— Удивлен? Тебе повезло прорваться практически на самый верх, пора вытравлять из себя ту деревню из которой ты вылез. Бьюсь об заклад ничего лучше школьной формы по выкройке А-19 ты до армии не надевал.

— Звучит как упрек. Не припомню, чтобы кто-то предлагал мне целый гардероб с одеждой на выбор, — Рихард почувствовал, что слова Аккера его задели и ответил он немного грубее чем рассчитывал.

— Пора тебе цивилизоваться. Твой костюм — модель Л-8. Ей десять лет. Я вижу таких по восемь раз на дню. К «малышу Хартману» претензий нет. Но «взрослый Хартман» должен понимать, что внешность это оружие. Мои костюмы шьются у Кеслера. На заказ.

Он собирался продолжить, но его речь прервал резкий, недвусмысленный звук выстрела, прозвучавший на соседней улице. Холодный палец страха провёл по позвоночнику Рихарда. Война следовала за ним по пятам, даже здесь, в самом сердце цитадели порядка.

Стреляют где-то недалеко. Только бы не Щелчки… Иначе мы застрянем тут на долго, — со знанием дела отметил Аккер.

Словно желая ему насолить из ближайшего граммофона вырвалось монотонное постукивание метронома. Автомобиль Тобиаса Аккера резко остановился, будто врезавшись в невидимую стену. Рихард почувствовал, как его тело застывает по впитанному с детства рефлексу. Мускулы одеревенели, челюсть сомкнулась, дыхание замедлилось до едва заметного. Он стал частью картины — замершим статистом в этом абсурдном спектакле. Улица, ещё секунду назад жившая своей суетливой жизнью, превратилась в восковую галерею. Люди застыли на полушаге, с сумками в руках, с полуулыбками на лицах. Машины образовали немую пробку. Даже птицы, казалось, прекратили полёт.

В этой гробовой тишине, нарушаемой лишь гипнотизирующим стуком метронома, продолжилась перестрелка. Рих старался не думать о том, что ему давно следовало сходить в туалет. Маятник мог отстукивать приказ часами и попасть в неловкую ситуацию ему вовсе не хотелось. Раздался очередной выстрел и в этот раз даже Рихард понял, что стреляют совсем рядом с ними. Снова выстрел. Боковое зеркало соседней машины разлетелось, оказавшись на пути пули.

Беглец, отчаянный и ловкий, как загнанный зверь, нырнул за соседний автомобиль. Рихард, не двигая головой, видел его искажённое адреналином лицо в боковое зеркало. Рихард оказался в первом ряду этого ужасающего зрелища. Периферийным зрением он мог следить за преступником, но стоило ему перевести взгляд на зеркало заднего вида, и он мог разглядеть позицию жандармов.

Почувствовав, что дичь остановилась, охотники открыли беспорядочный огонь. В машине, за которой прятался беглец сидели мужчина и женщина. Рихард не мог сказать, что в данный момент они являются людьми, скорее бездушными манекенами. После очередного выстрела разбитые стекла их машины рассыпались на множество осколков, а они даже не вздрогнули.

Рихард наблюдал за этим с леденящим душой, клиническим интересом. Его собственная неподвижность казалась ему предательством, но тело отказывалось повиноваться. Он думал о том, что человек, лишённый инстинкта самосохранения, перестаёт быть человеком. Он становится вещью. И Чейнстокс методично превращал своих жителей в вещи.

Выстрел попал в затылок девушки, и она подобно сломанной кукле повалилась вперед. Ее муж, друг или коллега не сдвинулся с места, а на лице не отразилось эмоций. Рих знал, что они придут, но придут потом, когда в ушах перестанет отстукивать повторяющийся такт.

Беглец высунулся из-за машины и метким выстрелом пробил шею одного из жандармов. Тот корчился на дороге обильно теряя кровь, но его напарник даже не думал подставляться под пулю, чтобы ему помочь. Тем не менее, он высунулся и дважды выстрелил. В преступника он не попал, зато убил потерявшего соседку по машине мужчину. Тот также безвольно наклонился вперед, и нога нажала на педаль. В спешке он не успел заглушить мотор и машина медленно, но уверенно начала ехать вперед лишая беглеца укрытия.

Поняв всю бедственность своего положения, мужчина не стал прятаться и пошел прямо на жандарма. Выпуская одну пулю за другой, он старался подобраться к тому как можно ближе. Увлекшись перестрелкой, он не заметил, как за его спиной появилась машина. Рихард же по-прежнему занимал идеальное место для наблюдения за столь захватывающим зрелищем. Ему почему-то захотелось кричать, чтобы предупредить убийцу жандарма об опасности, но приобретенные в детстве рефлексы не позволили ему даже измениться в лице.

Четверо видящих в коричневых мундирах покинули автомобиль и сформировав полукольцо начали приближаться к эпицентру столкновения. Мужчина оказался всего в трех метрах от машины, за которой скрывался жандарм. Стрелком он скорее всего был отменным, так как сидящий в машине мужчина не пострадал несмотря на то, что в самом транспорте виднелось не меньше семи пулевых отверстий.

Преступник прекратил стрельбу и решивший, что тот перезаряжается жандарм высунул голову из укрытия. В следующую секунду его отбросила назад столкнувшаяся со лбом пуля. Мужчина обернулся и Рих увидел на его лице надежду на спасение. Мгновение и тоже самое лицо стало мрачнее тучи. Видящие стояли всего в нескольких метрах, а их оружие было направлено в его сторону.

Не колеблясь, мужчина приставил пистолет к собственному подбородку и улицу огласил выстрел, за ним сразу же последовал второй. Шляпа слетела на брусчатку, а самого мужчину развернуло, и он повалился рядом с ней. Спастись от наказания ему не удалось. Видящие были куда опытнее жандармов и едва рука преступника дернулась вверх один из них выстрелил первым. Угодившая в сжимающую оружие руку, пуля прошла насквозь, уводя ее в сторону от лица. Рефлекторно нажав на спусковой курок, мужчина промазал мимо собственной головы.

Оказавшись на земле, он тут же попытался подняться, но новый выстрел заставил разгоряченный металл застрять в его ноге. Подошедший Видящий завел его руки назад и застегнул наручники. Затем с силой прижал преступника к внешней стороне дверцы еще недавно расстрелянной им машины.