Бесплатный фрагмент - Часовщик забытых сердец

«Время лечит лишь тех, кто не боится вспоминать.»

— —

Пролог: Письмо из Никогда

Веселундия вздыхала, укутываясь в покрывало вечерней прохлады. Воздух, густой от аромата жасминовых конфет, растущих вдоль тропинок как живые изгороди, смешивался с запахом свежеиспеченных булочек «Утренний Смех» из пекарни Братьев Блинчиков. Над крышами, похожими на перевернутые чашки для какао, парили летающие зонтики — стая разноцветных медуз, трещавших от электрических разрядов и оставлявших за собой радужные шлейфы. В самом сердце городка, на Площади Внезапной Радости, булькал Фонтан Сюрпризов. Он извергал не воду, а жидкий свет, струи которого переливались всеми оттенками смеха: от озорного оранжевого до задумчивого сиреневого, от стыдливо-розового до искрометно-золотого. Иногда из светящейся пучины выпрыгивали рыбки-фейерверки, взрываясь высоко в темнеющем небе брызгами искрящихся эмодзи — сердечек, звездочек и смеющихся рожиц.

На краю этого волшебного кипения, свесив ноги так, что кончики его вручную разукрашенных маркерами «на удачу» кроссовок почти касались светящейся воды, сидел Джо-Джо Весельчак. Его огненно-рыжие волосы казались темнее в сумерках, а веснушки, словно рассыпанные чьей-то щедрой рукой золотые пылинки, почти сливались с кожей. В пальцах он вертел осколок циферблата — теплый, с чуть зазубренным краем. Последняя память о Тихоне. Будильник-друг, жертвуя собой, разлетелся на части, спасая своих друзей и саму Веселундию, теперь напоминал о себе лишь тихим звоном крошечной шестерёнки, которую Джо-Джо носил в кармане жилета, рядом с камнем в виде Чихающего Кота.

— Эх, дружище… — Джо-Джо подбросил осколок, ловя его с привычной ловкостью, будто это была не стекляшка, а волшебная монетка судьбы. Он прижал его к щеке. — Без твоих утренних песен… Даже солнце встает как-то неохотно. Или это только мне так кажется? Помнишь, как ты заливался «Вставай, соня, а то опоздаешь на Облачную рыбалку!»? Хотел бы я услышать этот звон… Хоть разок… Как раньше…

Рядом, растянувшись на теплой плитке из шоколадного мрамора, дремал Бублик — пёс-сыщик, чья шерсть цвета закатного апельсина сливалась с отблесками фонтана. Его большие, бархатные уши вздрагивали при каждом веселом всплеске, а нос, украшенный звездой-шрамом от давней встречи с колючкой кактуса-насмешника, подергивался, улавливая невидимые следы прошлого и будущего. Внезапно пёс громко чихнул — «Апчхи-бум!» — и из его ноздри вырвалась крошечная конфетти-бабочка, сверкнув радужными крылышками. Она, порхая как запятая в воздушном предложении, спикировала прямо в светящийся поток фонтана. Вода тут же вздыбилась, закружилась воронкой и с мягким булькающим звуком, похожим на удивленный вздох, вытолкнула на поверхность стеклянную бутылку странного вида. Она была темно-зеленой, как бутылочное стекло склянок из старых аптек, а бирюзовая пробка была туго обмотана колючей, ржавой проволокой, от которой веяло запахом старого железа и заброшенных чердаков.

— Гизмо, смотри! — закричал Джо-Джо, едва не свалившись в фонтан в порыве азарта. Он схватил скользкую бутылку. Бирюза на пробке светилась изнутри холодным, таинственным светом, словно зрачок древнего духа, уснувшего на дне океана времени. — Это же послание в бутылке! Настоящее! Как в книжках про пиратов!

Гизмо, девочка в комбинезоне цвета засохшей голубики, щедро перепачканном машинным маслом и карамельными подтёками, сидела под раскидистым механическим зонтом, собранным из шестерёнок разного калибра. Она оторвалась от паутины проводов «Смехометра 2.0», который тихонько пощелкивал у нее на коленях.

— Джо, стой! Не спеши! — предупредила она, прищурив один глаз, как делала всегда, когда включалось ее «техническое чутье». — Помнишь историю с «Невинной Коробочкой Сюрпризов»? Та, что с печатью Хохов? Из нее вылез тот противный клоун-пожиратель носков! Чуть не сожрал все мои полосатые! Может, тут тоже ловушка?

— Но тут нет их жуткой рожицы-печати! — возразил Джо-Джо, тряся бутылку и пытаясь разглядеть смятый лист внутри сквозь толстое стекло. — Видишь? Вместо нее — нарисованы песочные часы! Странные… Надо срочно найти Ворчуна! Он такие штуки как орехи щелкает!

— Не надо меня искать по всему городу, я уже здесь. Да, и песочные часы, скажу я вам, куда страшнее рожиц! — раздалось ворчливое бормотание из-под ближайшей груды деревянных ящиков с кривой надписью «Осторожно! Ностальгия! Остро!». Оттуда, шумно отряхивая пыль со своего потрепанного жилета, вылез Ворчун. На руках он бережно держал котенка Лирика, который с мурлыкающим усердием жевал имбирный пряник в форме гитары. — В мои времена, когда время текло помедленнее да пораздумчивее, такие штучки вскрывали с опаской. Одна взорвалась облаком сожалений прямо на Рыночной площади. Один парень, старина Боббин, потом сто лет вспоминал, как недоел свой любимый бутерброд с мармеладом и мраморным сыром в 302-м году! Весь извелся!

— Но мы же не можем не узнать! — воскликнул Джо-Джо, его пальцы уже сжимали бирюзовую пробку. Он резко дернул. Проволока вокруг горлышка ожила, змеей метнулась и обвила его запястье ледяными, колючими кольцами. — Ой!

— Я же говорила! — вскрикнула Гизмо, хватая отвертку.

Но Джо-Джо, не растерявшись, ловко укусил злобную проволоку. Раздался тонкий, скрежещущий визг, и металл рассыпался в воздухе ржавой пылью, пахнущей старыми гвоздями и слезами. Из бутылки выпал пожелтевший лист пергамента, исписанный неровными, прыгающими буквами, будто писали его во время сильного шторма или на бегу: «Не ищите Тихона — ищите того, кто его создал. Он в Городе Утраченных Дат. И… простите меня.»

Джо-Джо замер. Кровь отхлынула от его лица, оставив веснушки яркими точками на бледной коже. Он тыкал дрожащим пальцем в маленькую кляксу в углу письма — кляксу, удивительным образом напоминавшую грустный смайлик.

— Это… — он прошептал, голос сорвался. — Это мой почерк! Но… но я же не писал этого! Никогда! Или… — его глаза расширились от ужаса и догадки, — или писал? Позже?

— Возможно, писал, — Ворчун ловко выхватил письмо у него из рук, поднес к своим глазам, которые в сумерках светились, как два старых, но надежных фонарика. Он долго вглядывался, водил пальцем по строчкам. — Да… Видишь, как дрожат чернила? Они не просто высохли. Они… вибрируют. Словно поют тихую песенку. И поют они в ритме… завтрашнего дня, друг мой. Это письмо приплыло к нам из будущего.

— Как?! — Воздух рядом с ними заколебался, и из-под плитки, роняя пару перепуганных светлячков, всплыл Пусик — призрак, плотно укутанный в свой вечный полосатый шарф, скрывавший его с ног до невидимой головы. Его голос звучал эхом из-под шерстяных слоев. — Мы что… мы уже ходили туда? И… забыли? Опять? Как в прошлый раз с Лунным Лабиринтом?

— Хуже, привидение, куда хуже, — Ворчун тяжело вздохнул и развернул карту, нарисованную с детской непосредственностью на салфетке от знаменитого пирога с сюрпризом миссис Крендель. Карта была испещрена загадочными значками и пятнами от варенья. — Город Утраченных Дат… Это не просто место. Это архив вселенной, чердак мироздания. Туда попадают забытые «спасибо», недописанные письма, обещания, данные шепотом, дни рождения, которые так и не отметили… Там пылятся потерянные надежды и мечты, которым не хватило смелости. И если создатель твоего Тихона затерялся там… — Ворчун посмотрел на Джо-Джо прямо, — то он либо величайший мудрец, познавший цену времени, либо… либо сумасшедший, которого время съело по кусочкам.

— А попасть туда можно только через Разлом Сожалений! — воскликнула Гизмо, щелкнув каблуками своих реактивных ботинок. Зашипели мини-двигатели. — Я читала в «Энциклопедии Невероятного, Том VII: Время и Прочее Неудобное»! Он выглядит как трещина в самой реальности, пахнет старыми книгами, пылью чернильных орешков и… и грустным шоколадом, который забыли в кармане.

— Но где он? — Джо-Джо вскочил на ноги. Осколок Тихона в его руке вдруг зазвенел тонко и настойчиво, словно крошечный колокольчик-компас.

— Р-р-ррр… — зарычал Бублик, внезапно поднявшись. Его шерсть встала дыбом вдоль хребта, а взгляд был прикован к глухой стене старого амбара для Храпящего Сена, стоявшего в углу площади. — Гав! Гррр…

Там, где раньше была лишь шероховатая древесина, теперь зияла трещина. Не широкая, тоньше паутинки, но она пульсировала мерцающим фиолетовым светом, как плохо зажившая рана. И если приглядеться, внутри нее, словно кадры старой пленки, мелькали тени: гигантские, раскачивающиеся маятники; листья календарей, облетающие с невидимых деревьев; циферблаты часов, которые пожирали свои собственные стрелки с тихим, металлическим скрежетом.

— Подождите! — Пусик вдруг метнулся вперед, его дрожащий шарф инстинктивно обвил ноги Джо-Джо, руку Ворчуна и хвост Бублика, пытаясь удержать. — А если… если мы забудем себя там? Или… или превратимся в числа? Я не хочу быть восьмёркой! Она такая… круглая и беззащитная! А нуль? Он вообще пустой!

— Превратишься в восьмерку — привяжу к тебе самый пестрый воздушный шарик из лавки мистера Пончика, — пообещал Джо-Джо, пытаясь улыбнуться, но его голос дрогнул. Он засунул руку в карман и достал платок — не простой, а вышитый неуклюжими, но старательными стежками. На нем был изображен будильник. Последний подарок Тихона. — Мы вернемся. Все. И Тихон тоже. Обещаю.

Остаток ночи они провели не в своих постелях, а в уютной мастерской папы Джо-Джо. Запах сосновой стружки, масла и чего-то вечно паяемого витал в воздухе. На высокой полке, между банками со «Звёздной Пылью для Чистки Механизмов» и ящиком с надписью «Смех Экстренной Помощи (Только для Чёрных Дней!)», стоял Тихон. Целый. Безупречный. Его латунный корпус блестел в свете масляной лампы. Но это была лишь точная копия, созданная умелыми руками папы. Красивая, но… молчаливая и пустая. Джо-Джо подошел, поднялся на цыпочки и прижал теплый осколок циферблата к холодному металлу копии, шепча так тихо, что слышал только он да, возможно, дремавший на верстаке кот:

— Помнишь, дружище, как мы сбежали той ночью на Северный Полюс Смеха? Ты будил меня каждые пять минут, боялся, что я просплю полярный рассвет и первое солнышко года… Ты так старался. — Голос мальчика снова дрогнул. Он бережно завернул осколок в вышитый платок, создавая маленький сверток-напоминание. — Я верну тебя. Настоящего. Даже если… даже если придется перевернуть все песочные часы в мире.

На рассвете, когда луна еще цеплялась серебряным когтем за край горизонта, а воздух звенел от последних предрассветных грез, друзья стояли перед пульсирующим Разломом. Ворчун, выглядевший мрачнее обычного, опирался на посох, к которому была привязана банка его знаменитого варенья из «Вечноцветущей Ромашки» с этикеткой «На Самый Крайний Случай!». Гизмо, похожая на готового к бою маленького инженера, последний раз проверяла настройки «Смехометра 2.0», бормоча про «частоту ностальгических вибраций». Пусик, обмотанный теперь тремя шарфами разной степени прозрачности, дрожал так, что его контуры расплывались, как тень на ветру.

— Готовы? — спросил Джо-Джо, крепче сжимая в ладони сверток с осколком. Осколок горел, как маленькое солнышко, указывая прямо в сердце трещины.

— Н-н-нет, — выдавил Пусик, и его «нет» прозвучало как эхо из глубокого колодца.

— Идеально! — Джо-Джо вдруг широко, по-настоящему ухмыльнулся, и в его глазах вспыхнул знакомый огонек азарта. — Значит, это будет самое настоящее, самое честное приключение. За Тихона! Похихикаем!

Они шагнули в трещину всем скопом. Фиолетовый свет поглотил их. Последнее, что долетело до пустой Площади Внезапной Радости, было довольное мурлыканье котенка Лирика, доедавшего пряник-гитару на ступеньках мастерской, и далекий, нежный звон колокольчиков — будто эхо из того самого прошлого, которое они так отчаянно хотели вернуть.

Глава 1: Город Утраченных Дат

Город висел над бездной времен, как грандиозный, но хрупкий мыльный пузырь, запущенный капризным ветром Вечности. Не разбитый хрустальный шар, а скорее, застывшая на миг слеза самой Реальности. Стены города были сложены из плиток, на которых мерцали названия — не просто «Вчера», «Когда-то», «Скоро», а более личные: «Первый Шаг», «Несказанное Слово», «День, Когда Не Пришли», «Обещанное Завтра» — переливались под светом бледного, далекого солнца. Оно не грело, а лишь подсвечивало мир холодным, мертвенным сиянием старого фонаря в заброшенном подвале. Воздух гудел низким, непрерывным гулом — гулом самого Времени, текущего под ногами. И ветерок… Он был повсюду, этот ветерок. Он пах лавандой, высохшей между страниц старого дневника, пылью библиотек, где книги плачут чернильными слезами, и едкой горечью невыплаканных детских слез. Он трепал огненно-рыжие волосы Джо-Джо, запутывая в ней серебристые песчинки — застывшие, потерянные секунды.

— Вау… — выдохнул Джо-Джо, запрокинув голову так далеко, что едва не потерял равновесие. Ворчун тут же подхватил его за шиворот своим посохом. — Смотрите! Тут даже небо… тикает!

Над ними медленно плыли облака — не пушистые и белые, а точь-в-точь как песочные часы, гигантские и призрачные. Из их верхних колб сыпался искрящийся песок времени. Он касался мостовой, вспыхивая на миг хрустальными цветами невероятной красоты — розами из льда, тюльпанами из света. Но через мгновение они рассыпались с тихим, печальным звоном, будто чьи-то самые сокровенные, но так и не высказанные вслух обещания.

Бублик, прижав бархатные уши к голове, нервно обнюхивал мостовую. Она была вымощена не камнем, а осколками застывших мгновений — камешками, на которых замерли крошечные сценки: смеющаяся мордочка, падающая чашка, луч солнца на воде. Каждый осколок тонко звенел под его лапой и крошился, как сахарная глазурь на забытом прянике, оставляя на рыжей шерсти серебристую пыль, пахнущую сталью и… чем-то знакомым.

— Пахнет железом… — проворчал пёс, чихнув крошечной конфетти-снежинкой, которая тут же растворилась в воздухе. — И… твоей «Конфетной Пушкой» после того, как она взорвалась на Празднике Пустого Ведра! Помнишь? Весь фургон залило клубничной патокой! А ещё… пахнет кислыми ягодами! Как те, что мы нашли в Заброшенном Саду Снов!

— Это не ягоды, Бублик, — поправила его Гизмо, осторожно проводя пальцем в перчатке с обрезанными пальцами по стене ближайшего дома. Стена была сложена не из кирпичей, а из книг — толстых фолиантов и тонких томиков, — но у всех были вырваны страницы. Пустые корешки шелестели под ее прикосновением, как сухие осенние листья под ногами армии призраков. — Это запах горелого машинного масла. Старого, загустевшего. И лаванды. Сильно, навязчиво. Здесь всё… всё пахнет памятью. И… — она понюхала воздух, сморщив нос, — …несбывшейся мечтой. Грустью, которая въелась в камни.

Пусик, обмотавшийся шарфом так, что видны были лишь два огромных, испуганных глаза, похожих на темные озера, дрожащей рукой указал на мост, перекинутый через зияющую бездну. Конструкция сверкала и переливалась, словно сплетённая не из стали, а из светящихся, плывущих чисел: «12:61», «Февраль 30-е», «Послезавтра», «Вчера утром, но позже».

— С-смотрите! — прошептал призрак, и его голос задрожал эхом. — Он в-ведет прямиком в «Послезавтра»! Это ж… это ж вообще возможно? Я не хочу туда! Там может быть… что угодно!

Ворчун, как тень, возник рядом и крепко схватил Пусика за шарф, едва тот не шагнул на сияющие, зовущие цифры.

— Не дури, эфирное создание! — заворчал гном. Его крошечные глазки горели предостережением. — Здесь время не течет, как полноводная река. Оно извивается, течет боком, задом наперёд и вверх тормашками! Шагни на этот мост — и твои самые свежие мысли станут пыльными воспоминаниями, как эти… — он сердито ткнул посохом в сторону тротуара, где двигались полупрозрачные фигуры. Тени смеялись беззвучно, спорили, размахивая невидимыми руками, плакали, вытирая несуществующие слезы. Их голоса доносились приглушенно, будто из-под толстого слоя ваты или со дна глубокого колодца. Одна из теней — девочка с тонкими косичками, в старомодном платьице, — вдруг обернулась и махнула Джо-Джо. Её улыбка была солнечной, но в следующее мгновение рука рассыпалась серебристыми песчинками, унесенными все тем же вездесущим ветерком.

— Эй, Ворчун, а что если мы… — Джо-Джо, завороженный, наклонился и подобрал с земли только что родившийся хрустальный цветок. Он был холодным и тяжелым. Но едва пальцы мальчика сжали его, цветок рассыпался, оставив на ладони лишь влажный след в виде четкой, светящейся синим цифры «7».

— Нет! — отрезал гном резко, даже не оборачиваясь. Его знаменитая борода, украшенная крошечными, позвякивающими колокольчиками (на случай «чрезвычайной скучности или нападения невидимых комаров», как он любил объяснять), дергалась в такт его резким шагам. — Не вздумай ничего лизать, пробовать на зуб, нюхать слишком глубоко или, не дай Гномий Молот, кидать! Мы здесь не для твоих безбашенных экспериментов, мальчишка! Мы ищем создателя, а не новый способ превратиться в календарную страницу!

— Но я просто хотел понять… — начал оправдываться Джо-Джо, разглядывая цифру «7» на ладони. Она медленно таяла.

— Знаю, что «хотел»! — Ворчун развернулся на каблуках своих стоптанных сапог, его посох угрожающе указал на глубокую трещину в стене соседнего дома. Из трещины сочился фиолетовый, маслянистый туман, пахнущий старыми газетами и горечью. — В прошлый раз твоё безобидное «хотел понять» превратило мой лучший самовар, реликвию клана Каменнобородых, в неконтролируемый фонтан лимонной газировки! Я оттирал потолок три дня! Три!

Гизмо, полностью погруженная в свои изыскания и игнорируя перепалку, копошилась у основания причудливой башни. Башня была сложена не из камня, а из спрессованных часовых пружин — тысяч тугих, блестящих лент, сжатых в монолит. Её пальцы, быстрые и точные, вытащили из бездонного кармана комбинезона «Временной сканер» — колдовское устройство из жестяной банки из-под какао «Веселый Молот», пучка разноцветных проводов и хитросплетения шестерёнок. Она щелкнула тумблером. Устройство зажужжало, и из его «носика» вырвался тонкий луч холодного света.

— Ребята, идите сюда! Смотрите! — позвала она, направляя луч на стену башни из пружин. Под странным светом проступили не просто силуэты — ожили крошечные, детализированные фигурки часовщиков! Они были запечатлены в вечном, изнурительном танце: одни натягивали пружины до предела, другие вплетали в механизмы тончайшие золотые и серебряные нити, третьи прислушивались к тиканью крошечных циферблатов ухом. — Они не просто строили… Они вплетали эмоции в механизмы! Смотрите на узлы — это же застывшие всплески радости! А эти изгибы пружин… они повторяют линии печали! Тут каждая деталь… она не просто функциональна, она… живая!