Бесплатный фрагмент - Часики

Кристин Эванс
Часики

Глава 1: Бриллиантовый мираж

Воздух в конференц-зале на двадцатом этаже офисного небоскреба звенел от напряжения, смешанного с дорогим парфюмом и ароматом свежесваренного эспрессо. На большом экране безупречно сменяли друг друга слайды — графики роста, логотипы брендов, вдохновляющие цитаты. И в центре этого вихря, у пульта, находилась она. Настя.

Ее голос, ровный и уверенный, заполнял пространство, завораживая аудиторию. Каждое слово было выверено, каждый жест отточен до автоматизма. В дорогом лаконичном костюме цвета морской волны, с идеальной укладкой и безупречным макияжем, она была воплощением успеха, живой иллюстрацией к презентации под названием «Как покорить мир».

— Интеграция данных в реальном времени позволит не просто реагировать на изменения рынка, а предвосхищать их, — говорила она, и ее взгляд скользил по лицам важных акционеров, ловя кивки одобрения. — Мы создаем не просто кампанию, мы создаем новый стандарт.

В глазах начальства читалось безоговорочное доверие. Коллеги-мужчины смотрели с подобострастным уважением, слегка разбавленным завистью. Проект, над которым она работала без выходных последние три месяца, был ее замыслом, ее детищем. И вот сейчас это детище делало первые уверенные шаги, и зал аплодировал ему. Аплодировал ей.

Казалось бы, вот он — момент триумфа. Тот самый, ради которого она жгла себя на работе годами, отказывалась от личной жизни в пользу карьерного роста, засиживалась допоздна, доказывая всем и вся, что она чего-то стоит. В ее горле должен был стоять сладкий комок счастья, а сердце — выпрыгивать из груди от гордости.

Но там была пустота.

Аплодисменты слились в ровный гул, похожий на шум прибоя где-то очень далеко. Улыбки, рукопожатия, похлопывания по плечу — все это происходило будто сквозь толстое стекло. Настя автоматически улыбалась, благодарила, принимала комплименты, но ее мысли были где-то еще. Вернее, нигде. Они просто уплывали, оставляя после себя странную, звенящую тишину.

— Настя, блестяще! — Сильный захват руки Вадима, директора по развитию. Его пальцы были прохладными и твердыми, как полированное дерево. — Я не сомневался. Этот контракт наш. Обязательно отметим сегодня.

— Спасибо, Вадим, — ее голос прозвучал чуждо даже для нее самой. — Команда постаралась.

— Команду я видел. А вот кто ею руководил — вот это я видел, — он многозначительно улыбнулся, и его взгляд на секунду задержался на ней дольше необходимого. Взгляд оценщика. Взгляд, в котором читался не только профессиональный интерес. Это был взгляд человека, который уже прикидывает, впишется ли эта деталь в его идеально выстроенную жизнь.

Настя вежливо отвела глаза.

Поздравления длились еще добрых полчаса. Наконец, зал опустел, оставив после себя запах кофе, бумаги и легкой усталости. Настя осталась одна перед огромной панорамным окном, за которым раскинулся вечерний мегаполис. Мириады огней, спешащие машины, крошечные люди внизу. Она стояла на вершине. Буквально. Смотрела на этот кипящий жизнью город и чувствовала себя абсолютно, тотально одинокой.

Это чувство накатывало все чаще в последнее время. Оно приходило ночью, в просторной тихой спальне, где единственным звуком был мерный гул кондиционера. Оно настигало ее в пятничный вечер, когда она заказывала суши на одного и смотрела сериал, следя за тем, чтобы крошки не просыпались на идеально чистый диван. Оно было с ней сейчас, на пике ее профессионального успеха.

Она потянулась за телефоном. Инстинктивно, машинально, как за спасательным кругом. Яркий экран ослепил в полумраке зала. Соцсети. Улыбающиеся лица. Десятки, сотни улыбающихся лиц.

Катя, институтская подруга. Фото с двумя детьми в яблоневом саду. Малыши, щурящиеся на солнце, в крошечных комбинезончиках. Подпись: «Мое самое большое счастье! Спасибо тебе, мой любимый мужчина, за этот день!» Хэштеги: #семья #дети #счастьеесть.

Маша, бывшая коллега. Фото со свадьбы. Белое платье, слезы радости в глазах, взгляд, полный обожания, на мужчине, который с гордостью смотрит на нее. Хэштеги: #любовь #моймуж #началоновойжизни.

Даже Ольга, которая всегда была ярой карьеристкой и смеялась над «куриными мозгами» тех, кто сидит в декрете, выложила снимок: ее рука с маникюром лежит на уже заметном округлившемся животе. Хэштег: #ожиданиечуда.

Каждое фото было как маленький укол тонкой, отточенной иглой. Где-то глубоко внутри, под слоем усталости и самоконтроля, что-то ноющее и щемящее просыпалось и требовало внимания. Что-то, что шептало: «А твое чудо? А твое счастье?»

Она резко погасила экран. Тишина снова оглушила ее. Огни города казались теперь не символом успеха, а миллионами чужих окон, за которыми кипят чужие жизни, готовят ужины, смеются дети, ссорятся и мирятся влюбленные. А за ее окном была только тишина.

Она собрала вещи, погасила свет в зале и вышла в безлюдный, сияющий холодным светом LED-ламп коридор. Ее каблуки отбивали четкий, одинокий ритм по отполированному граниту пола. Это был звук ее успеха. Звук ее одиночества.

Лифт плавно и бесшумно доставил ее на подземную парковку. Садясь в машину, она на мгновение задержала взгляд на своем отражении в темном стекле. Красивая женщина. Успешная женщина. Уставшая женщина с пустым взглядом.

Дорога домой слилась в одно пятно от света фонарей и фар. Она не включала музыку. Ехала в тишине, которую нарушал лишь шорох шин об асфальт.

Ее квартира встретила ее привычной стерильной прохладой. Дизайнерский ремонт, дорогая мебель, все оттенки бежевого и серого. Все было идеально, выверено, как в журнале. И абсолютно безжизненно. Ни одной лишней вещи, ни одной пылинки, ни одной случайной искры хаоса, из которого и рождается жизнь.

Она сбросила туфли, не поставив их аккуратно в шкаф, что было немыслимым нарушением ее же правил, и прошла на кухню. Механически налила себе бокал красного вина, даже не посмотрев на этикетку. Пригубила. Терпковатый вкус разлился по языку, но не принес ни расслабления, ни удовольствия.

И в этот момент зазвонил телефон. Мама. Настя на мгновение зажмурилась, собираясь с силами. Она знала, о чем будет этот разговор.

— Настенька, доченька! Ну как? Как твоя презентация? — голос матери звучал бодро и взволнованно.

— Все прошло хорошо, мам. Контракт наш.

— Ай, умничка! Я так и знала! Ну конечно, кто ж может мою дочку обойти! — в голосе прозвучала законная гордость. — Поздравляю тебя! Ты теперь совсем большая шишка!

Настя чувствовала «но». Оно висело в воздухе, тяжелое и невысказанное.

— Спасибо, мам.

— Ты, наверное, сейчас будешь праздновать? С коллективом? — в голосе матери прозвучала слабая, но вполне отчетливая надежда.

— Нет, мам. Я дома. Устала просто смертельно.

На другом конце провода повисло короткое, но красноречивое молчание. Разочарование.

— А одна-то чего? Ну вышли бы куда… Может, кто из мужчин пригласил? Отметить такой успех-то! — мать пыталась говорить легко, но фальшь была слышна за версту.

— Никто не приглашал, мам. Работать все пришли, а не знакомиться.

— Эх, Настюша… — голос матери смягчился, в нем послышалась тревога. — Все у тебя есть: и карьера, и красота, и квартира… Мужа бы хорошего да ребеночка. А то бегаешь вся в делах, а жизнь-то проходит. Вон, Катюша, помнишь, из соседнего подъезда, так та уже третьего родила… А тебе ведь тридцать пятый пошел…

Сердце Насти сжалось. Прямо в лоб. Как всегда.

— Мам, не начинай, пожалуйста. Я устала.

— Да я не начинаю! Я как мать просто беспокоюсь. Время-то, оно не ждет. Биологические часики-то тикают. Вот встретишь хорошего человека, а уже может быть и поздно… Ты подумай об этом.

«Биологические часики». Это словосочетание действовало на нее как красная тряпка на быка. Оно превращало ее из человека в ходячий репродуктивный орган с истекающим сроком годности.

— Мам, я подумаю. Мне нужно отдохнуть. Перезвоню завтра, ладно?

— Ладно, ладно, отдыхай, родная. Поздравляю еще раз с успехом. Целую.

Настя отключилась и отставила телефон в сторону, как нечто раскаленное. Она подошла к огромному, во всю стену, окну. Внизу бурлил город. Где-то там были Катя с детьми, Маша с мужем, Ольга с животом. А она стояла тут, одна, в своей идеальной, вымеренной, пустой клетке на двадцатом этаже.

Она приложила ладонь к холодному стеклу. Вино в бокале слегка подрагивало. Она поймала свое отражение в темном стекле — размытое, одинокое, застывшее между двумя мирами: ярким, шумным миром снаружи и тихим, безжизненным — внутри.

Триумф прошел, оставив после себя горьковато-сладкое послевкусие и щемящее чувство потери чего-то очень важного. Чего-то, что не купишь за деньги и не завоюешь контрактами. Одиночество обволакивало ее, плотное и тяжелое, как бархатный плащ.

Она отхлебнула вина. «Биологические часики тикают», — эхом отозвался в голове голос матери. И в тишине роскошной квартире ей вдруг почудился этот звук — тихий, навязчивый, неумолимый. Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Он звучал в такт ее собственному сердцу, отсчитывающему секунды ее безупречной, успешной и такой одинокой жизни.

Глава 2: Звоночек

Утро началось с того, что сломался кофемашин. Не просто отказалась работать, а издала жалобный шипящий звук и выплюнула на столешницу из полированного бетона струйку мутной коричневой жидкости, больше похожей на грязь, чем на эспрессо. Для Насти это было не бытовой мелкой неурядицей, а зловещим знаком. Кофемашина — такой же отлаженный и предсказуемый элемент ее вселенной, как график встреч и ежевечерний уход за кожей. Ее поломка вносила хаос в идеальный порядок, и без того пошатнувшийся после вчерашнего вечера.

Она с раздражением ткнула кнопки, пытаясь перезагрузить аппарат, но тот лишь хрипел в ответ. «Тик-так», — вдруг прозвучало у нее в голове. Глупо. Нелепо. Но она отчетливо услышала этот навязчивый, мерный ход.

— Черт, — выругалась она тихо, отходя от предательски молчащей машины.

Головная боль, тупая и навязчивая, напоминала о вчерашнем бокале вина и бессонной ночи, проведенной в перемалывании одних и тех же мыслей. Сегодня был день рождения Марины, ее подруги со времен университета. Марина была из тех, кто выбрал «семью» сразу после диплома. И теперь, спустя десять лет, у нее было двое детей, муж-юрист и жизнь, которая в соцсетях напоминала идиллическую открытку: домашнее печенье, совместные поездки, уютный дом с камином.

Настя терпеть не могла эти походы в гости к обзаведшимся семьям подругам. Это было похоже на экскурсию в другой мир, параллельную вселенную, в которой она чувствовала себя чужой, белой вороной, существом с неправильно настроенными инстинктами. Но отказаться было нельзя. Марина обидится, а потом месяц будет ходить с обиженным видом мученицы, которому «бывшая подруга-карьеристка» плюнула в душу.

Она снова попыталась сварить кофе в турке, но сгоряча переперчила и чуть не пролила кипяток на руку. Все валилось из рук. Нервы. Проклятые нервы.

Час спустя, стоя перед зеркалом в просторной гардеробной, она ловила себя на мысли, что выбирает наряд для этого визита, как доспехи. Что надеть, чтобы не выглядеть слишком официально? Слишком богато? Слишком одиноко? Она в итоге остановилась на дорогих, но нарочито простых джинсах, кашемировом джемпере и кроссовках от модного дизайнера. Маска непринужденности, стоившая как ползарплаты ее ассистента.

Дорога до загородного дома Марины заняла больше часа. Чем дальше она отъезжала от центра, от стекла и бетона, тем сильнее сжималось неприятное чувство в груди. Ее «джип», идеальный для города, здесь казался чересчур выхоленным и неуместным среди практичных минивэнов и подержанных иномарок.

Дом Марины, как и полагается, был похож на пряничный домик: аккуратный газон, качели во дворе, игрушечный грузовик, забытый под крыльцом. Из открытого окна доносились визг детей и запах чего-то домашнего, сдобного. Настя на секунду замерла в машине, собираясь с духом, вдыхая аромат чужого, но такого правильного счастья. Ей снова показалось, что она слышит тиканье. Она тряхнула головой. Паранойя.

Ее встретил шквал звуков. Восторженные крики двух маленьких сорванцов, носящихся по коридору, лай какой-то небольшой лохматой собачки, голос Марины, кричащей с кухни: «Не бегайте! Поздоровайтесь с тетей Настей!»

Марина выбежала в прихожую, вся в муке, с румяными щеками и сияющими глазами. Она обняла Настю так сильно, что та на мгновение потеряла дыханье.

— Настюша! Приехала! Здорово! Ребята, идите сюда, смотрите, какая у меня красивая подруга приехала!

Дети, шести и четырех лет, остановились и уставились на нее как на инопланетянку. Старший, Егор, спросил:

— А ты нам что привезла?

— Егор! Как не стыдно! — всплеснула руками Марина, но в ее глазах читалось одобрение. Так и должно было быть. Тетя Настя — сказочная богатая фея, которая всегда привозит крутые подарки.

Настя протянула два ярких пакета. Она заехала в самый дорогой детский магазин в городе и с помощью консультанта купила конструктор последней модели и огромную интерактивную куклу. Дети с визгом выхватили подарки и умчались, даже не сказав «спасибо».

— Ой, Насть, не надо было так тратиться! — покачала головой Марина, но было видно, что она польщена. — Проходи в гостиную, сейчас чайку налью. Кирилл на диване футбол смотрит, составляй ему компанию.

Кирилл, муж Марины, лениво поднял руку в приветствии, не отрывая глаз от экрана. «Мужик в пещере», — подумала Настя. Он всегда был немногословен и все визиты Насти воспринимал как необходимое зло.

Настя присела на край дивана, чувствуя себя не в своей тарелке. Ее идеальные джинсы были будто специально созданы для другого контекста. Здесь, среди детских носочков, разбросанных журналов и пятен от сока на ковре, она выглядела как экспонат из музея современного искусства, случайно затесавшийся на блошиный рынок.

— Ну, как дела? — крикнула Марина с кухни. — Как вчерашний триумф? Все прошло хорошо?

— Да, спасибо, все отлично, — ответила Настя, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Контракт наш.

— Молодец! — донесся одобрительный возглас. — А то сидишь тут с детьми, и кажется, что вся жизнь там, в большом городе, кипит без тебя!

В этом была легкая укоризна. Мол, мы тут, а ты там, в настоящей жизни. Настя хотела было возразить, что это и есть настоящая жизнь — этот хаос, эти крики, этот запах домашней выпечки, но язык не повернулся. Для нее это был как раз сюрреализм.

— Поможешь мне на кухне? Надо сок разлить по стаканам! — позвала Марина.

Настя с облегчением вскочила с дивана. Дело. Надо что-то делать. На кухне царил творческий беспорядок. Марина, не прекращая болтать, суетилась между духовкой и столом, заваленным продуктами.

— Вот, Насть, будь добра, возьми тот поднос со стаканами, донесешь до стола в гостиной. Только аккуратно, стаканы стеклянные.

Настя взяла поднос. Он был тяжелее, чем она ожидала. Шесть полных стаканов с апельсиновым соком. В этот момент младший ребенок, Лиза, решила пронестись через кухню на самокате, задев Настю за ногу. Та вздрогнула, поднос качнулся. Один стакан, самый крайний, пошатнулся, словно замедленно, опрокинулся и разбился с громким хрустом о кафельный пол. Липкая оранжевая лужа моментально растеклась по полу, осколки стекла блестели, как слезы.

Наступила мертвая тишина, нарушаемая только голосом спортивного комментатора из гостиной.

— Ой! — испуганно пискнула Лиза и замерла.

Марина вздохнула. Вздох был не злым, а усталым, глубоким, полным того самого вселенского терпения, которого Насте так не хватало.

— Лизанька, я же говорила, не кататься на кухне! Ну ничего, ничего… Насть, ты не порезалась? Иди отсюда, я сама уберу.

— Нет, я… я сама, прости, я нечаянно, — залепетала Настя, чувствуя, как горит лицо. Она была снова той неуклюжей девочкой-подростком, которая вечно все ломала и роняла. Успешный PR-директор куда-то испарился, оставив после себя лишь смущение и стыд.

— Да ладно, ерунда! — Марина уже хватала тряпку. — У нас такое каждый день. Правда, каждый день? — она подмигнула дочери, и та, прощенная, улыбнулась.

Настя отошла в сторону, чувствуя себя абсолютно лишней. Ее попытка помочь привела к катастрофе. Она наблюдала, как Марина ловко и без лишних слов собрала осколки, вытерла пол, успокоила ребенка — и все это за две минуты. Это был навык, отточенный годами жизни в условиях перманентного хаоса. Настя же могла организовать мероприятие на тысячу человек, но разлитый сок повергал ее в ступор.

Остаток визита прошел в тщетных попытках Насти влиться в общую атмосферу. Она пыталась играть с детьми, но они сразу почувствовали ее скованность и неестественность и вскоре потеряли к ней интерес. Она пыталась говорить с Кириллом о футболе, но ее познания ограничивались парой громких имен. Она помогала накрывать на стол, но постоянно путалась, куда класть какие вилки, и в итоге Марина с легким раздражением все переставила как надо.

Она ловила на себе взгляды. Не осуждающие, нет. Скорее, любопытные. Смотрят на диковинное животное. «Вон, Настя, — казалось, говорили эти взгляды, — вся такая успешная, из себя крутая, а ребенка приласкать не может и стакан со стола нормально взять боится. А я вот могу пирог испечь и двоих вырастить».

Когда она наконец собралась уходить, чувствуя себя эмоционально опустошенной, Марина проводила ее до машины.

— Спасибо, что приехала, — обняла ее подруга. — Ты уж нас извини, тут у нас вечный бедлам. Не до гостей.

— Что ты, все было прекрасно, — соврала Настя.

— Слушай, а ты не думала?.. — Марина запиналась. — Ну, вообще… о семье. Ребенке. Тебе уже тридцать пять, время-то уходит. Нельзя же всю жизнь одной по встречам бегать.

Настя застыла с улыбкой на лице. Опять. Снова этот вопрос. Как заклинание. Как мантра всего этого мира, в который она не могла вписаться.

— Думаю, — коротко ответила она.

— Не задумывайся слишком долго, — посоветовала Марина. — А то так и останешься красивой, но одинокой тетенькой с куклой в дорогой квартире. Это же скучно, Насть. По-настоящему скучно.

Настя просто кивнула, села в машину и завела мотор. Она махнула рукой Марине, все еще стоявшей у ворот, и тронулась с места. В зеркале заднего вида ее подруга, ее дом, ее жизнь — все уменьшалось и превращалось в одну из тех самых картинок из соцсетей. Идеальную и недостижимую.

Она ехала обратно в город, и с каждой минутой тяжесть на душе лишь нарастала. Она была плохой. Плохой подругой, плохой гостьей, плохой потенциальной матерью. Она не справилась с элементарным — с детьми, с соком, с простым человеческим общением. Ее мир графиков, контрактов и презентаций рушился при столкновении с реальностью, пахнущей домашним печеньем и детскими слезами.

Чтобы отвлечься, она включила радио. Но и там пели о любви. Она выключила. В голове стучало: «Неудачница. Чужая. Не такая».

Она решила заехать в гипермаркет недалеко от дома. Надо было купить продуктов, чтобы заполнить пустоту своего холодильника и, возможно, своей жизни. Она механически толкала тележку по бесконечным ярко освещенным рядам, бросая в нее то, что считала нужным: органический йогурт, авокадо, лосось, зелень. Еда для одного. Еда для успешного и одинокого человека.

И тут она увидела их.

Они стояли в очереди на кассу прямо перед ней. Молодая пара. Ему лет двадцать восемь, ей, наверное, столько же. Он был в простой футболке и потертых джинсах, она — в свободном платье в цветочек. Но это было не самое главное. Главное было в том, как он к ней прикасался. Он не обнимал ее за плечи, нет. Он положил ладонь ей на живот. На ее округлившийся, явно уже заметный живот. И смотрел на этот живот с таким трепетным, таким безграничным обожанием, что у Насти перехватило дыхание. Она смотрела на его руку, большую, сильную, бережно лежащую на ее животе, как будто он уже сейчас обнимал и защищал своего еще не родившегося ребенка.

А она, будущая мать, смотрела на него и улыбалась. Это была не просто улыбка. Это было сияние. Абсолютное, безоговорочное счастье. В ее глазах не было ни тени сомнения, страха или усталости. Только любовь, доверие и спокойная, животная уверенность в правильности происходящего.

В этот миг они были не просто парой. Они были космосом. Целой вселенной, замкнутой на себя, на свое таинство. Они не замечали никого вокруг, ни толчеи, ни гомона, ни Насти, которая смотрела на них, завороженная, с комом в горле.

Их тележка была завалена не авокадо и лососем. Там были пачки печенья, паста с смешными фигурками, разноцветные йогурты, куча фруктов и огромная коробка шоколада. Еда для счастья. Еда для жизни.

Они рассчитались, он по-прежнему не отнимал руки от ее живота, и пошли к выходу, слившись в одно целое, в свой собственный мирок.

Настя стояла как вкопанная, пропуская вперед других покупателей. У нее вдруг задрожали руки. Она сглотнула слезы, которых сама испугалась. Почему? Почему это зрелище причинило ей такую физическую боль? Почему ее сердце сжалось от восторга за них и от жгучей, пронзительной зависти одновременно?

Она наскоро расплатилась, бросила пакеты на пассажирское сиденье и поехала домой. Вид ее идеальной квартиры, куда она вернулась, вызвал новый приступ тоски. Здесь было тихо, чисто, стерильно. И мертво.

Она поставила продукты в холодильник, заварила наконец чай и упала на диван. Ее руки сами потянулись к планшету. Она не заходила в соцсети. Нет. Она открыла браузер и с замиранием сердца, будто совершая нечто запретное, набрала в поисковой строке: «фертильность женщины после 35».

Ей вывалились сотни статей. Графики, кривые, проценты. Слова «резкое снижение», «возрастное бесплодие», «риск хромосомных аномалий», «сложности с зачатием», «ранний климакс». Цифры и факты обрушились на нее, холодные и безжалостные, как ушат ледяной воды.

«После 35 лет способность к зачатию у женщины начинает значительно снижаться…»

«Шансы забеременеть естественным путем в каждом цикле после 35 лет составляют менее 10%…»

«Риск выкидыша возрастает до 25%…»

«После 38 лет происходит резкое ухудшение качества яйцеклеток…»

Она читала, и ее бросало то в жар, то в холод. Это был не просто звонок. Это был набат. Сирена тревоги, оглушающая, неумолимая. Ее внутренние часы, которые до этого лишь тихо напоминали о себе, вдруг загромыхали, как колокол, заполняя собой все пространство.

Она отшвырнула планшет, вскочила и начала метаться по комнате, как загнанное животное. Руки тряслись. Дыхание сбилось. Перед глазами стояли то разлитый сок и испуганные глаза ребенка, то рука мужчины на беременном животе жены, то цифры и графики из статей.

Паника. Чистая, неконтролируемая, животная паника. Ее охватило чувство, что она опоздала. Что пока она строила карьеру, покупала дизайнерские вещи и водила дорогую машину, жизнь проходила мимо. Самое главное — возможность дать жизнь другому человеку — ускользало от нее безвозвратно.

Она подбежала к большому зеркалу в прихожей и уставилась на свое отражение. Красивое лицо. Ухоженное. Дорогая косметика, подчеркивающая скулы и губы. И абсолютно пустой, испуганный взгляд.

— Что я наделала? — прошептала она своему отражению. — Что я вообще наделала?

И в тишине квартиры ей снова почудился мерный, неумолимый звук. Уже не тиканье, а тяжелый, гулкий бой огромных часов, отсчитывающих ее последние шансы. Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Глава 3: Не тот рыцарь

Неделя после злополучного дня рождения Марины и панической атаки в гипермаркете прошла в каком-то туманном, автоматическом режиме. Настя функционировала, как запрограммированный робот: встречи, звонки, отчеты. Но внутри нее все еще звенело от того самого набата, и каждую ночь ей снились кошмары, в которых она пыталась догнать уходящий поезд, а ее ноги были приклеены к перрону, или она роняла и разбивала хрустальные часы, и они рассыпались у ее ног миллионами осколков-секунд.

Она почти перестала заходить в соцсети. Вид чужих улыбок и чужих детей причинял физическую боль. Она отгородилась от мира стеклянными стенами своего офиса и бронированными стеклами своего автомобиля. Но стены были прозрачными, и сквозь них она все равно видела ту самую жизнь, которой у нее не было.

Именно в таком состоянии — внутренне опустошенной, но внешне собранной и холодной — ее и застал Вадим.

Они пересеклись на совещании по пост-реализации того самого злополучного проекта. Вадим был приглашенным финансовым консультантом со стороны партнеров. Настя знала его в лицо и по репутации. Вадим Соколов. Состоявшийся. Надежный. Один из тех, про кого говорят «взлетная полоса построена». Лет сорока пяти, с сединой у висков, которая не старила, а придавала солидности, и с пронзительным, оценивающим взглядом человека, привыкшего, что за его мнение платят большие деньги.

Совещание шло своим чередом. Настя отбарабанила свой отчет, Вадим задал несколько точных, проницательных вопросов по бюджету, продемонстрировав, что вникал в суть глубже, чем многие присутствующие. Его уважали, к его мнению прислушивались. И Настя ловила себя на том, что его спокойная, несуетливая уверенность действует на нее как бальзам. Рядом с ним не было места панике. Рядом с ним были только цифры, факты и железная логика.

Когда все стали собираться, он подошел к ней.

— Настасья, блестящая работа, — сказал он, и в его голосе не было ни капли подобострастия или лести. Это была констатация факта. — Редко вижу, чтобы так глубоко прорабатывали риски. Вызывает уважение.

— Спасибо, Вадим, — кивнула она, чувствуя странную потребность в этом одобрении. Не начальника, а равного. Сильного игрока. — Стараемся.

— Это видно, — он улыбнулся. Улыбка его была не широкой, но искренней. — Позвольте предложить вам продолжить обсуждение в более неформальной обстановке. За ужином, например. Есть пара мыслей по оптимизации, но здесь они будут неуместны.

Это было подано так элегантно, как деловое предложение, что отказаться было невозможно. Да она и не хотела. После недели выматывающего одиночества предложение умного, привлекательного мужчины казалось спасательным кругом.

— С удовольствием, — ответила она, и ее собственная улыбка наконец-то не потребовала усилий.

Он выбрал ресторан. Не самый пафосный в городе, но тот, где все говорило о деньгах, причем старых, устоявшихся. Тихое бордо, стейки правильной прожарки, безупречный сервис, где официанты предугадывают желания. Вадим чувствовал себя здесь как рыба в воде. Он заказал вино, не глядя в карту, назвав год и производителя, и сомелье почтительно кивнул.

Настя, обычно уверенная в таких местах, сегодня чувствовала себя немного скованно. Его уверенность была другого порядка. Не приобретенной, как у нее, а врожденной.

Они говорили о работе, о рынке, о планах на будущее. Его «мысли по оптимизации» оказались гениально простыми и эффективными. Он говорил, а она слушала, ловя каждое слово. Он был интересным собеседником, начитанным, с прекрасным чувством юмора, которое, впрочем, никогда не переходило в панибратство.

Постепенно разговор перешел на более личные темы. Он рассказывал о своем увлечении виндсерфингом, о путешествиях, о том, как летал на сафари в Африку. Его истории были яркими, но… лишенными сумасшествия. Все было спланировано, безопасно, обдуманно. Даже серфинг — он занимался им на проверенных курортах с лучшими инструкторами.

Он спросил о ней. О ее интересах. И Настя с ужасом поняла, что рассказать ей практически нечего. Ее жизнь состояла из работы и редких попыток загнать себя в спортзал или на выставку, чтобы «соответствовать». Ее путешествия были деловыми поездками. Ее хобби — это чтение профессиональной литературы и просмотр артхаусного кино, чтобы блеснуть эрудицией в нужном обществе.

Она чувствовала себя скучной и пустой на его фоне. И это заставляло ее говорить больше, стараться казаться интереснее, что выглядело неестественно. Он слушал внимательно, кивал, но в его глазах она читала легкое удивление. Казалось, он ожидал от нее большей глубины или, наоборот, большей легкости.

— Вы необыкновенная женщина, Настасья, — сказал он, отодвигая тарелку с десертом, которого почти не трогал. — Целеустремленная, умная, красивая. Редкое сочетание.

«Но?» — мысленно спросила она, ожидая подвоха.

— Мне всегда были интересны женщины, которые знают, чего хотят от жизни, — продолжил он, и его взгляд стал пристальным, изучающим. — В наше время это редкость. Многие живут в потоке, плывут по течению. Вы же — капитан своего корабля. Это восхищает.

Он говорил правильные вещи. Те самые, которые она сама себе твердила годами. Почему же они звучали из его уст как-то плосковато? Как заученная мантра успеха.

— Иногда хочется сойти с капитанского мостика, — неожиданно для себя призналась она. — И просто… плыть. Никуда не спеша.

Он улыбнулся, но в его улыбке было снисхождение взрослого к капризу ребенка.

— Это иллюзия, Настасья. Если сойти с мостика, корабль собьется с курса или налетит на рифы. Дисциплина и контроль — вот что отличает успешного человека от неудачника.

Он произнес это с такой непоколебимой уверенностью, что спорить было бессмысленно. Да она и не хотела. В его словах была железная логика. Логика, которой она сама всегда старалась придерживаться. Почему же сегодня она вызывала у нее легкий протест?

Он предложил подвезти ее. Его машина — дорогой, но не кричащий седан — пахла дорогой кожей и свежестью. В салоне царила идеальная чистота. Ни одной соринки, ни случайной бумажки. Как в ее квартире. Как в ее жизни.

Он вел машину уверенно и спокойно, не суетясь, не подрезая, не нарушая правил. Идеальный водитель. Идеальный мужчина. На бумаге.

Когда они подъехали к ее дому, он заглушил мотор и повернулся к ней.

— Настасья, я буду с вами откровенен. Мне вы нравитесь. Я считаю, мы с вами — люди одного круга, одного склада ума и, что важно, одних жизненных устремлений. Я не люблю долгих игр и неопределенностей. Я привык ставить цели и достигать их.

Он делал паузы, давая ей время осознать его слова. Его речь была выверена, как финансовый отчет.

— Я нахожусь в том возрасте, когда мужчина хочет не мимолетных романов, а прочных отношений. Семью. Детей. Я могу обеспечить своей женщине и будущим детям достойный уровень жизни. Стабильность. Уверенность в завтрашнем дне. Я вижу в вас потенциальную партнершу, которая разделит со мной не только досуг, но и все жизненные цели.

Он не говорил о любви. Он не говорил о чувствах. Он говорил о целях, планах и партнерстве. Это было предложение руки и сердца, озвученное как коммерческое предложение о слиянии двух успешных компаний.

И самое ужасное было в том, что это предложение казалось ей единственно разумным выходом из того тупика, в котором она оказалась. Вадим был решением всех ее проблем. Он давал ей все: статус, безопасность, семью. Ту самую стабильность, о которой так тосковала ее затравленная паникой душа.

Он был идеальной парой на бумаге. Но когда он взял ее руку, его пальцы были прохладными и сухими. И ее сердце не забилось чаще. В животе не закружились бабочки. Не возникло ни желания прикоснуться к нему, ни безумной мысли поцеловать его прямо сейчас, в машине, нарушив все его и свои правила.

Был только холодный, трезвый расчет. И тихий, но настойчивый внутренний голос, который шептал: «Нет. Не он. Не так».

— Вадим, это… очень неожиданно, — нашлась она, осторожно высвобождая свою руку. — Вы предлагаете нам сразу перейти к серьезным планам, минуя все стадии знакомства.

— А зачем тянуть? — он искренне не понимал. — Мы оба взрослые, умные люди. Мы можем сразу оценить потенциал отношений. Я свой оценил. И он мне нравится.

«Потенциал». Какое бездушное слово.

— Мне нужно подумать, — сказала она, чувствуя, как ее загнали в угол его железной логикой.

— Конечно, — он кивнул, не выражая ни разочарования, ни нетерпения. — Обдумайте мое предложение. Я уверен, вы примете верное решение. Рациональное.

Он вышел из машины, чтобы открыть ей дверь. Его движения были галантными и безупречными. Он проводил ее до подъезда, поцеловал руку — сухие, холодные губы коснулись ее кожи, не оставив ни следа, ни воспоминания.

— До свидания, Настасья. Жду вашего ответа.

Она вошла в подъезд, не оглядываясь. Поднялась на лифте. Вошла в свою квартиру. Прислонилась к закрытой двери и закрыла глаза.

Разум кричал: «Да! Это он! Это идеальный вариант! Он решит все твои проблемы! Он даст тебе все, чего ты так хочешь и так боишься!»

Но все ее нутро, каждая клеточка тела, молчало. Или кричало «нет». Тихим, но абсолютно отчетливым голосом.

Она подошла к барной стойке, налила себе вина — уже не думая о его стоимости и качестве — и выпила залпом. Спиртное обожгло горло, но не согрело ледяную пустоту внутри.

Она стала ходить по квартире, как пантера в клетке. Ее взгляд падал на идеальные линии мебели, на дорогие безделушки, на картины в стиле абстракционизма. Все это было символом ее успеха. И ее одиночества.

Вадим предлагал ей большее. Больший успех. Большую безопасность. Он предлагал ей стать частью его идеального мира. Таким же экспонатом в его идеальной коллекции жизни, как эта ваза на полке.

Она представила себе их совместную жизнь. Престижный район. Совместные поездки на курорты. Приемы. Дети, воспитанные нянями и гувернерами, ухоженные, послушные, ходящие в лучшие школы. Она — образцовая жена успешного человека. Все будет правильно. Рационально. Без сучка без задоринки.

И она представила его руки. Холодные, ухоженные руки, которые будут касаться ее с такой же расчетливой точностью, с какой он вел переговоры. Руки, которые никогда не разобьют стакан с соком в порыве страсти, никогда не испачкаются землей, никогда не будут дрожать от желания.

Она представила его черты у своего ребенка. Аккуратные, правильные, холодные. Ребенка, который будет с детства учиться контролировать эмоции и ставить цели. И ее сердце сжалось от леденящего ужаса.

Это был не тот путь. Это была ловушка. Самая красивая и надежная ловушка в мире, но ловушка. Она чувствовала это каждой фиброй своей души. Выйти за Вадима означало похоронить себя заживо. Похоронить ту часть себя, которая, возможно, еще была способна на безумие, на ошибки, на ту самую жизнь с разлитым соком и разбитыми стаканами, которая так пугала ее своим хаосом и так манила своей подлинностью.

Она подошла к телефону. Мама. Она знала, что скажет мама. Мама будет в восторге. Мама будет молиться на Вадима. Мама скажет: «Наконец-то ты образумилась, дочка! Вот он, твой шанс!»

Она не стала звонить.

Она снова налила вина. Рука дрожала.

Один вариант был. Понятный, логичный, правильный. И он вызывал у нее почти физическое отторжение.

Второго варианта не было. Была только паника, пустота и тиканье часов.

Она была в тупике. И сверкающая, бриллиантовая дверь, которую только что открыл перед ней Вадим, вела в такую же ледяную, безупречную пустоту, в которой она жила сейчас.

Она осталась стоять у окна, глядя на огни города, которые теперь казались не символом возможностей, а миллионами таких же одиноких окон, за которыми другие одинокие люди принимали рациональные решения и хоронили свои мечты.

«Жду вашего ответа», — эхом отозвался в памяти его голос.

Какой ответ она могла дать? Ответ разума? Или ответ сердца, которое молчало, как мертвое?

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Глава 4: Игра с огнем

Последующие несколько дней Настя провела в состоянии подвешенной реальности. Мир словно накрыло густым, звуконепроницаемым стеклом. Она слышала голоса коллег, отвечала на вопросы, участвовала в планерках, но все это происходило где-то на расстоянии, не затрагивая ее внутреннего ядра, сжавшегося в тугой, болезненный комок.

Мысли о предложении Вадима крутились в голове навязчивой каруселью. Разум подкидывал железные аргументы: «стабильность», «безопасность», «обеспеченное будущее для ребенка», «решение всех проблем». Она даже составила в уме список «за» и «против». В колонке «за» было всё. В колонке «против» — лишь одно неубедительное, иррациональное «не чувствую ничего». Как будто это вообще имело значение в мире взрослых людей.

Она пыталась представить их с Вадимом свадьбу. Элегантную, с минимальным количеством гостей, в каком-нибудь престижном загородном клубе. Она в платье от кутюр, он в идеально сидящем смокинге. Все будут говорить, какая идеальная пара. А она будет ловить себя на том, что считает минуты до конца приема.

Она пыталась представить их совместный быт. Пробуждение в одной постели. Его аккуратная зубная щетка рядом с ее щеткой. Его газета за завтраком. Его рассказы о биржевых сводках. Вечера перед камином в полной, благопристойной тишине. От этих мыслей ее бросало в озноб.

Однажды вечером, в очередной раз проигрывая в голове этот безрадостный фильм под названием «Моя счастливая жизнь с Вадимом», она в отчаянии схватила телефон и позвонила единственному человеку, который, как ей казалось, мог ее понять.

— Лен, привет, это я, — голос прозвучал сдавленно, почти сипло.

— Насть? Что случилось? — Лена, ее коллега и негласная доверенная, сразу уловила нотки паники. Лена была матерью-одиночкой и обладала той самой практичной, спокойной мудростью, которой так не хватало Насте.

Настя, сбиваясь и путаясь, выложила ей историю про Вадима. Про его идеальное предложение. Про свое смятение. Она ждала, что Лена, познавшая все «прелести» самостоятельного материнства, скажет: «Да ты что, с ума сошла отказываться? Хватай его и беги в ЗАГС!»

Но Лена помолчала, а потом тихо спросила:

— А ты его хочешь?

— В каком смысле? — растерялась Настя.

— Ну, в самом простом, животном. Хочешь ли ты, чтобы он тебя касался? Целовал? Хочешь ли ты просыпаться с ним рядом не потому, что это правильно, а потому, что не можешь иначе? Понимаешь, Насть, все эти доводы разума… они потом рассыпаются в прах, если между вами нет простой человеческой химии. Ребенок — это навсегда. И мужчина, который его дал, — тоже. Ты готова связать себя с этим конкретным мужчиной навсегда? Даже если разведетесь, он всегда будет отцом твоего ребенка. Это не бизнес-контракт.

Слова Лены повисли в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Это был взгляд с другой стороны баррикад. Со стороны, которая уже прошла путь выбора и его последствий.

— Я не знаю, — честно призналась Настя. — Я ничего не чувствую. Только страх и… холод.

— Тогда не делай этого, — твердо сказала Лена. — Не выходи замуж за страх. И уж тем более не за холод. Это хуже, чем одиночество. Поверь мне.

После разговора с Леной стало немного легче. Страх никуда не делся, но он перестал быть единственным вариантом. Появился призрак альтернативы. Смутный, пугающий, но свой.

И именно в этот момент на ее рабочий телефон пришло сообщение. Не от Вадима — тот звонил вечером, его звонки были предсказуемы, как восход солнца. Это было от Егора, старого приятеля по университету, заядлого тусовщика и организатора всевозможных вечеринок.

«Насть, привет! Завтра у меня дома небольшая вечеринка по поводу моего дня рождения. Будет своя тусовка, парочка интересных людей из мира искусства. Заходи, если свободна. Соскучился!»

Обычно Настя отмахивалась от таких приглашений. Шумные тусовки, чужие люди — это было не ее. Но сейчас предложение прозвучало как спасательный круг. Возможность вырваться из замкнутого круга своих мыслей. Убежать от самой себя. От молчащего телефона, который вот-вод должен был снова затрещать с напоминанием о «рациональном решении».

Она ответила, почти не думая: «Отлично! Во сколько?»

Вечеринка была в полном разгаре, когда она, немного опоздав, подъехала к лофтам Егора в одном из перестроенных фабричных зданий. Из окон лилась музыка — не громкая попса, а что-то блюзовое, с хриплой саксофонной партией. Дверь была приоткрыта.

Внутри царил тот самый творческий хаос, которого так не хватало в ее жизни и которого она так панически боялась. Гудел гомон голосов, смех, звон бокалов. Воздух был густым от запаха вина, сыра и чего-то еще — свободы, беспечности? Люди стояли кучками, жестикулируя, споря о чем-то, развалившись на больших кожаных диванах или прямо на полу на разбросанных подушках. Здесь не было дорогих костюмов и скучающих взглядов. Были свитера с дырками на локтях, яркие платья, бороды, смелые украшения. Здесь пахло жизнью, а не деньгами.

Настя на мгновение застыла у входа, чувствуя себя опять не в своей тарелке, но на этот раз по-другому. Она была слишком «причесанной», слишком правильной для этого места. Ее дорогой, но сдержанный наряд кричал о другом мире.

Егор заметил ее, радостно воздел руки и понесся к ней, обнимая и целуя в щеку.

— Насть! Приехала! Я уж думал, ты, как всегда, отмахнешься от моего асоциального образа жизни! Знакомься, общайся, пей! Все свои!

Он сунул ей в руку бокал красного вина и растворился в толпе. Она прижалась к стене, потихоньку отпивая вино и наблюдая. И именно в этот момент она увидела его.

Он стоял чуть поодаль, прислонившись к подоконнику, и о чем-то спорил с двумя девушками. Высокий, в потертой кожаной куртке, с хаотичными темными кудрями и глазами, которые даже на расстоянии казались невероятно живыми и насмешливыми. Он не просто говорил — он проживал каждое слово, его руки вычерчивали в воздухе какие-то формы, лицо выражало то притворное возмущение, то восторг. Девушки смотрели на него, завороженные.

Он был полной противоположностью Вадима. Вадим был статуей — идеальной, холодной, завершенной. Этот человек был огнем — неукротимым, опасным, живым.

Их взгляды встретились через всю комнату. Настя почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Он не просто посмотрел на нее. Он будто просканировал ее, увидел всю ее скованность, ее неуместность, ее внутреннюю панику — и улыбнулся. Улыбка была не просто дружелюбной. Она была понимающей и чуть-чуть вызывающей. Как будто он говорил: «Я знаю, что ты здесь чужая. И мне это интересно».

Он что-то сказал девушкам и направился к Насте. Он двигался легко, немного развязно, заполняя собой все пространство.

— Потерялась? — спросил он, останавливаясь перед ней. Его голос был низким, немного хрипловатым, как будто он только что много смеялся.

— Скорее… заблудилась, — нашлась она, сама удивляясь своему ответу.

— В этом и прелесть, — он усмехнулся. — Всегда можно найти что-то, чего не искал. Сергей.

— Настя.

— Настя, — повторил он, и ее имя в его исполнении звучало как-то по-новому, незнакомо и притягательно. — И что привело тебя, Настя, в наше грешное место? Бегство от скуки? Жажда приключений? Или банальная необходимость забыться?

Он говорил с такой прямотой, что это не казалось бестактным. Казалось, что он видит ее насквозь.

— Комбинация всего перечисленного, наверное, — улыбнулась она, и к удивлению, улыбка получилась не поддельной.

— Идеальное состояние, — заключил он. — Значит, ты именно там, где нужно.

Он оказался фотографом. Не коммерческим, снимающим для глянца, а художественным. Он рассказывал о своих проектах — о серии портретов стариков в заброшенных деревнях, о съемках на Крайнем Севере, о том, как месяц жил в монастыре, чтобы поймать «тот самый» свет. Его мир был полон красок, эмоций, риска. Он говорил о том, как чуть не утонул, снимая шторм, и как ночевал в стоге сена, чтобы снять рассвет над полем.

Она слушала, зачарованная. Ее мир был выстроен по линейке. Его — бурлил, как горная река. Он не спрашивал ее о работе, о карьере. Он спрашивал, какая музыка заставляет ее плакать, в какую страну она бы сбежала, если бы все было возможно, верит ли она в любовь с первого взгляда.

Они простояли у стены больше часа, и время для Насти потеряло свою линейность. Оно текло то стремительно, то замедлялось до полной остановки. Она ловила себя на том, что смеется над его шутками — громко, искренне, забыв о том, как это выглядит со стороны. Она спорила с ним об искусстве, и он не уступал, зажигаясь азартом, и его глаза блестели, и она чувствовала, как в ней самой просыпается что-то давно забытое — задор, азарт, интерес.

Он был неправильным. Совершенно неправильным. Он был ветром, который мог разрушить все ее хрупкие конструкции. Он был плохой инвестицией. Потенциальной катастрофой.

И она не могла оторваться.

В какой-то момент он предложил: «Слушай, тут уже душно. Не хочешь пройтись? Я знаю одно место неподалеку с офигенным видом на город».

И она, никогда не ходившая с незнакомыми мужчинами «прогуляться», кивнула: «Да».

Они вышли на улицу. Ночной воздух был прохладным и пьянящим. Он повел ее не по центральным улицам, а по каким-то переулкам, дворам, пока они не вышли к старой пожарной каланче, давно не работавшей.

— Поднимись со мной, — сказал он, и в его голосе было вызов.

— Это же закрыто.

— Именно поэтому, — он ухмыльнулся и каким-то образом отпер массивную дверь старой отмычкой, которую достал из кармана. — Навыки из прошлой жизни, — загадочно пояснил он.

Она засмеялась. Это было безумие. Но она пошла за ним по темным, пыльным лестницам, ее сердце колотилось не от страха, а от предвкушения.

Они вышли на самый верх, на смотровую площадку. Отсюда город был другим — не парадным, не блестящим, а бесконечно живым, пульсирующим миллионами огней. Ветер трепал ее волосы, и она вдохнула полной грудью, чувствуя, как какая-то внутренняя хватка, сжимавшая ее все эти недели, наконец-то ослабла.

— Красиво, да? — спросил он, стоя рядом. — Как живой организм. Видишь, как бьется его сердце?

Она смотрела на огни и молчала. Она чувствовала его близость. Слышала его дыхание. И все ее тело было натянуто, как струна.

— Я тебя с первой секунды заметил, — сказал он тихо, не глядя на нее. — Ты стояла у двери, такая… правильная. И такая потерянная. Как будто тебя принесло сюда ветром из другого измерения.

— Почти так и было, — прошептала она.

Он повернулся к ней. Его лицо было освещено отсветами города — то в тени, то в свете. Он был не красавцем. Но в нем была какая-то магия, заряженная жизнью, энергией, непредсказуемостью.

— А в твоем измерении что? Скучно? — его голос был почти шепотом.

— Очень, — выдохнула она.

— А страшно?

— До ужаса.

Он медленно, давая ей время отстраниться, протянул руку и коснулся ее щеки. Его пальцы были теплыми, живыми, слегка шершавыми. От его прикосновения по коже побежали мурашки, и в животе зародилось знакомое, давно забытое трепетание.

— А так тоже страшно? — спросил он, глядя ей прямо в глаза.

Она покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Нет. Так не было страшно. Так было… живо.

Он наклонился и поцеловал ее. Это был не вежливый, пробный поцелуй. Это был поцелуй-заявление. Поцелуй-захват. Полный вкуса вина, ночи и абсолютной, безрассудной свободы. В нем не было ни капли расчетливости, ни грамма сомнения. Только чистая, концентрированная страсть.

И она ответила ему. Впервые за долгие годы она перестала думать. Перестала анализировать. Она просто чувствовала. Чувствовала тепло его губ, твердость его рук, державших ее за талию, биение его сердца в такт ее собственному.

Когда они наконец оторвались друг от друга, у нее перехватило дыхание. Город продолжал сверкать внизу, абсолютно безразличный к тому, что в его сердце, на старой каланче, только что перевернулась чья-то вселенная.

Он смотрел на нее, и его глаза смеялись и горели одновременно.

— Что-то подсказывает мне, Настя, что твое скучное измерение уже никогда не будет прежним.

Она снова засмеялась. Легко, по-девичьи. И поняла, что это первый искренний смех за многие месяцы.

Они просидели на каланче еще больше часа, разговаривая обо всем и ни о чем. Он рассказывал забавные истории из своих поездок, она — смешные случаи из офисной жизни, и он смеялся так, как будто это было самое забавное, что он слышал. Он не давал обещаний. Не строил планов. Он просто был здесь и сейчас. И этого «сейчас» было больше, чем всех «завтра» в ее жизни.

Он проводил ее до такси. Поцеловал на прощание — быстро, страстно, оставляя вкус себя на ее губах.

— Увидимся? — спросила она, ненавидя себя за эту женскую слабость, но не в силах удержаться.

— Обязательно, — улыбнулся он. — Мир слишком мал, чтобы такие встречи были случайными.

Она ехала домой в такси, прикасаясь пальцами к губам. За окном проносились огни, но теперь они казались ей не чужими и одинокими, а полными тайны и возможности. Внутри все пело и трепетало. Она чувствовала себя живой. По-настоящему живой. Спустя долгие годы спячки.

В своей квартире она скинула туфли и прошлась босиком по прохладному полу. Ее отражение в темном окне улыбалось ей. Растрепанные ветром волосы, размазанная помада, блестящие глаза.

Она была прекрасна. И абсолютно, безвозвратно влюблена. Не в мужчину — она почти ничего о нем не знала. А в ощущение. В возможность. В тот самый ветер, который грозил разрушить ее стабильный, предсказуемый, такой безопасный и такой безрадостный мир.

Она знала, что это безумие. Что Сергей — плохая идея. Что у них нет будущего. Что он — воплощение всего, чего она всегда избегала.

Но когда она легла в постель и закрыла глаза, она чувствовала на своей щеке прикосновение его теплых, шершавых пальцев. И слышала его смех. И тиканье часов где-то в глубине квартиры наконец-то заглушалось громким, радостным, безумным биением ее собственного сердца.

Она играла с огнем. И ей это нравилось.

Глава 5: Ультиматум самой себе

Неделя после встречи с Сергеем пролетела как один сумасшедший, наполненный красками и звуками день. Вернее, как несколько ночей. Они виделись каждый вечер. Вернее, каждую ночь.

Сергей жил в ином временном измерении. Он работал ночами в своей мастерской, печатал фотографии при приглушенном свете красной лампы, а спал утром, когда город уже вовсю бурлил. Его график идеально совпал с ее состоянием внутреннего разлома. Днем она была Настей — успешным PR-менеджером, который проводил встречи, отвечал на email и делал вид, что его мир все так же прочен и предсказуем. А ночью она превращалась в другую Настю — ту, что бежала по темным переулкам к его лофту, смеялась громко и беззаботно, пила дешевое вино из граненых стаканов и слушала его истории, завороженная, как ребенок.

Он был хаосом. Прекрасным, вдохновляющим, освобождающим хаосом. Он мог среди ночи разбудить ее сообщением: «Выходи, поехали встречать рассвет на водохранилище!» И она, никогда в жизни не делавшая таких спонтанных вещей, натягивала джинсы и мчалась к нему на попутной машине. Они сидели на холодном песке, кутались в одно старое потертое одеяло, он рассказывал ей легенды о звездах, а она слушала и чувствовала, как ржавые шестеренки ее распланированной жизни одна за другой разлетаются, освобождая место для чего-то настоящего.

Он не давал обещаний. Не говорил о будущем. Он просто брал от жизни все, что можно было взять прямо сейчас, и щедро делился этим с ней. И она брала. Жадно, с жадностью утопающего, хватающегося за соломинку.

Но за каждую такую ночь приходилось платить днем. Усталость копилась, тени под глазами темнели, концентрация на работе падала. Она поймала себя на том, что на важном совещании не следила за речью партнера, а видела перед собой его улыбку, его смеющиеся глаза, слышала его хриплый смех.

И самое главное — тиканье. Оно не прекращалось. Оно стало тише, приглушенным этим кайфом новых ощущений, но оно никуда не делось. Оно было похоже на метроном, отсчитывающий такт под оглушительную симфонию ее новой страсти.

Однажды утром, вернувшись от него под предрассветное небо, она заварила себе крепчайший кофе и упала на диван. Тело пело от усталости и счастья, но мозг отказывался отключаться. И в этой зыбкой грани между сном и явью ее настигло холодное, рациональное осознание.

Что она делает?

Она забивала симптом болезни ее жизни веселой анестезией. Сергей был великолепным обезболивающим. Но болезнь-то никуда не делась. Ее часики все так же тикали. Ее мечта о ребенке все так же была мечтой, а не реальностью. Сергей — прекрасный, безумный, непредсказуемый Сергей — не был тем, кто мог дать ей это. Он и сам был ребенком, большим, прекрасным ребенком, который жил одним днем и вряд ли вообще задумывался о детях.

Она представила его с младенцем на руках. Картинка не складывалась. Он был создан для того, чтобы снимать восходы в горах, а не менять подгузники в три часа ночи.

И в этот момент холодный ужас пробил всю эйфорию. Она поняла, что играет в русскую рулетку. Каждая ночь с ним была еще одним витком безумия, еще одним шагом в пропасть. Она не предохранялась. Они оба как будто игнорировали этот факт, словно он был слишком приземленным, слишком бытовым для их прекрасного романа. Но последствия могли быть самыми что ни на есть бытовыми и конкретными.

Она могла забеременеть. От мужчины, который не был к этому готов. Который, скорее всего, сбежал бы от такой ответственности. И тогда она оставалась одна. Матерью-одиночкой. Без поддержки. Без стабильности. С ребенком на руках и разрушенной карьерой.

Или она могла не забеременеть. И потратить еще месяц, два, три этого драгоценного, уходящего времени на красивые, но бесперспективные отношения. А время уходило. Неумолимо.

Мысль обожгла ее, как удар током. Она вскочила с дивана и начала метаться по квартире. Эйфория окончательно испарилась, оставив после лишь похмелье трезвости. Она смотрела на свой идеальный порядок и видела в нем кладбище своих несбывшихся надежд.

Нужно было действовать. Принимать решение. Взять контроль над ситуацией, пока ситуация не взяла контроль над ней.

Она захватила ноутбук и села за стол. Пальцы сами вывели в поисковой строке: «криоконсервация ооцитов Москва». Выпало несколько клиник. Она открыла первую попавшуюся. Современный сайт, улыбающиеся женщины, слова «шанс», «надежда», «будущее».

Она позвонила. Голос на том конце провода был профессионально-добрым.

— Вы хотите записаться на консультацию к репродуктологу? К какому числу вас записать?

— На… на самое ближайшее, — выдавила Настя.

— У нас есть окно послезавтра в одиннадцать утра. Вас устроит?

Послезавтра. Это было так скоро. Так по-настоящему.