Бесплатный фрагмент - Чаро-Токкинский край

От автора

На географической карте Чаро-Токкинского края нет, потому что нет его в административных границах России. Название это исходит от главных рек, протекающих в этом регионе, по аналогии с тем, как раньше южная часть Дальнего Востока носила название Амурского края. Тем не менее в конце двадцатого века на левом берегу речки Торго располагалась даже его одноимённая «столица», вокруг которой раскинулись таёжные просторы, не потревоженные цивилизацией.

Край административно объединяет юго-западную часть республики Саха-Якутии и северо-восточную частицу Забайкалья, а географически захватывает Олёкмо-Чарское нагорье и хребет Удокан.

Здесь залегают крупнейшие в России железорудные месторождения, разведанные и сданные государству Чаро-Токкинской геологоразведочной экспедицией (ЧТГРЭ). В апреле 2025 года у экспедиции полувековой юбилей, к которому и приурочены эти строки.

На этой же территории, вблизи границы, разделяющей Якутию и Иркутскую область, залегает единственное в мире месторождение чароита, а на токкинском правобережье в верховье речки Усу обнаружены залежи рудного золота (их разрабатывает Нерюнгри-металлик в составе золотодобывающей компании Nordgold из Великобритании).

Здесь же в 30-х годах XX века проходили исследовательские маршруты знаменитого палеонтолога, геолога и писателя-фантаста Ивана Ефремова.

Когда велась разведка железорудных месторождений (конец 70-х и 80-е годы), эта территория была образцом первозданности, как и её водные ресурсы. Об их исследовании во время гидрогеологической съёмки и повествуется на этих страницах. То были времена интересные, наполненные молодостью, творчеством и приключениями.

Глава 1 ТАЁЖНЫЙ ОАЗИС

Лыжи четырёхкрылой «Аннушки» заскользили по укатанному снежному полю, самолёт-этажерка разогнался, оторвался от взлётной полосы, набрал высоту и, заложив вираж над аэропортом Олёкминска, лёг курсом на юг, в посёлок геологоразведчиков. Внутри самолёта вдоль бортов умостились на откидных сиденьях с десяток пассажиров, один из которых лет тридцати на вид, приник к иллюминатору и с любопытством следил, как под нижним крылом самолёта сначала промелькнула окраина райцентра, потом скованная льдом река Лена, а затем поплыли заснеженные просторы тайги.

Для любопытного пассажира это значило, что его недавние январские скитания по туманному от сильных морозов Якутску, как и неудобства, связанные с неопределённостью, остались позади. Вглядываясь в непотревоженные таёжные просторы, он ощутил, как душа его освобождается от тревог и сомнений, которые словно опостылевшая ноша остались в недавнем прошлом. Вперемешку с пейзажами мелькали в памяти и события последнего месяца, первые впечатления от встречи с незнакомой Якутией.

А встретила она его поздним декабрьским вечером в столичном аэропорту морозом в пятьдесят градусов по Цельсию. Он впервые сталкивался с таким дыханием Севера, поэтому спустившись по трапу ТУ-154 на землю, удивлённо обозревал, как в свете ночных фонарей над пассажирами причудливо клубился выдыхаемый ими пар, будто вышли они из бани, а не из самолёта. Слегка обжигающий и будто разреженный воздух освежал лицо, резиновые покрышки колёс, подъезжающих к самолёту автобусов и электрокаров, от соприкосновения с промороженным бетоном пронзительно визжали: «Мы з-з-з-з-замёрз-з-зли».

Вспомнилось ему и недавнее собеседование в кабинете республиканского управления геологии. Он почему-то сразу проникся доверием к увлекательному повествованию главного гидрогеолога об экспедиции, расположенной посреди таёжных дебрей. Даже не появилось мысли, что рассказчик приукрашивает, чтобы завлечь. Может, из-за того, что тот выражался предельно конкретно, без отвлечённых рассуждений. И сейчас, сидя у иллюминатора, ему окончательно стало понятно, что слова управленца не разошлись с фактом: внизу простиралась первозданная тайга.

Когда он представился главному: «я гидролог, зашёл к Вам по рекомендации отдела кадров насчёт трудоустройства» — тот оживился, спросил об опыте работ и сразу одобрил то ли опыт, то ли профессию, а потом, прочтя в трудовой книжке имя и фамилию вслух — Вечеслав Славич, усмехнулся:

— Славянин в квадрате, значит. А как в быту величают?

— Знакомые, как обычно, — по имени, а друзья по-разному — от Славентия до Славутича, потому что и отчество у меня славянское. Так что, можно сказать, славянин в кубе, — подыграл он гидрогеологу.

— Славутич… хм, кажется, так в древности Днепр называли, с профессией гидролога неплохо коррелирует, — подметил главный гидрогеолог. — Странно, в трудовой книжке имя Вячеслав с ошибкой написано, — продолжил он.

— Во всех документах так, — пояснил Славич. — Это дед мой постарался при получении свидетельства о рождении, он выходец из Новгородчины и говорил, что там народное «вече» славили, потому и Вечеслав, а «вяче», дескать, несуразица…

После внимательного рассмотрения трудовой книжки и нескольких наводящих вопросов он рассказал об экспедиции, ведущей разведку железорудных месторождений на южном рубеже республики в сотнях километров от цивилизации:

— Ближайший её очаг к югу — это, затерянная в Удоканском хребте, единственная якутская станция Байкало-Амурской магистрали с названием Хани. Но БАМ пока только строится, дорог туда никаких нет. Правда, для жизнеобеспечения экспедиционного посёлка с севера к нему тянется из райцентра зимник, но действует он пять месяцев в году, в остальное время, как в песне, только самолётом можно долететь.

У него определённо было профессиональное чутьё на собеседника, он будто знал, что хочет услышать посетитель, и несколькими умелыми мазками обрисовал природу, самый «мягкий» климат юго-западной Якутии, благодаря которому через хребет Удокан, вырвавшись за пределы своего ареала, перевалили настоящие сибирские кедры; рассказал вкратце и об особенностях предстоящей работы.

— Руда рудой, а «без воды — и не туды, и не сюды», — процитировал гидрогеолог известное выражение. — Года через три-четыре разведка месторождений закончится, и для защиты их запасов в Госкомиссии потребуются сведения о водных ресурсах. Работа изыскательская: нужно составить карту подземных вод не только вокруг месторождений, но и на прилегающих площадях, а для этого нужна гидрогеологическая съёмка на двух листах двухсоттысячного масштаба. Это огромная территория, интересные маршруты, творческая камералка, поскольку с точки зрения водных ресурсов заданная площадь — белое пятно. Наша задача за два-три полевых сезона изучить режим естественных источников в меженный период и привести его к общему знаменателю, к девяностопятипроцентной обеспеченности.

Лучшего Славич и не желал услышать. Давно мечтал он связать свою профессию с тайгой, но получалось всё эпизодически, наскоками. И вот, наконец, мечта сама шла в руки! Да ещё с первопроходчеством! Это смущало, казалось, вот сейчас кончатся приятные для слуха фразы, и появится какой-то подвох, что-то такое, от чего всё услышанное померкнет. И опасение не замедлило подтвердиться. Несмотря на то что он без долгих раздумий согласился на работу в геологоразведке, собеседник вдруг сообщил: окончательная ясность о его кандидатуре станет известна следующим утром после сеанса радиосвязи с экспедицией. «Ну вот, начал за здравие, а кончил за упокой, — всплыла в памяти известная поговорка, — вдруг там уже нашли кандидата». И хоть виду он не подал, но покой покинул его на целые сутки.

Однако переживания окончились в секторе «плюс» — геологоразведочная экспедиция дала добро. Настроение мгновенно стало радужным, словно осветилось всё вокруг утренней зарёй, душа его окрылилась, вспорхнула, и он почувствовал, как светлая полоса жизни вступает в свои права. В этот же день он купил билет на нужный рейс ЯК-40 и улетел из столицы республики навстречу романтическим будням. И даже бессонная ночь в промёрзшей гостинице промежуточного районного аэропорта ничуть не изменила предчувствия хороших перемен…

Утром перед посадкой в АН-2, улетающего в посёлок геологов, Славич разговорился с высоким парнем из той же ночлежки об издержках зимних перелётов на севере и «прелестях» бессонницы, и с удивлением узнал, что летит тот по приглашению экспедиции на ту же самую гидрогеологическую съёмку.

— Здорово-то как! Будем теперь коллегами, — обрадовался Славич, — я там никого не знаю, ты первый.

— Тогда будем знакомы, — протянул коллега руку, — Сергей Сергеев.

Славич не удержался, чтобы не хохотнуть.

— Вот номер! Мы оба летим на новую работу и оба «квадратные», — и передал слова, сказанные ему в управлении главным гидрогеологом.

— Интересное совпадение, но я скорее всё-таки длинный, чем квадратный, — улыбнулся новый знакомый, намекнув на свой рост. — И потом я уже не новичок, работал там, но по личным причинам уехал. Теперь вот личное утряслось. Да и не отказываться же от интересного предложения в самом начале жизненного пути: съёмка — это не на скважинах дежурить при откачках.

После этих интригующих слов новоявленного коллеги о заманчивой перспективе у Славича испарились остатки тревоги, гнездившиеся в глубине сознания. Ещё почти ничего не зная о съёмке, он вдруг окончательно понял: судьба уготовила ему то, к чему тянулась душа…

Когда у небесного тихохода разогрелся двигатель, командир его, в лётном полушубке и в меховых унтах, распахнул дверь фюзеляжа и взмахом руки пригласил пассажиров на посадку. Разговор в грохочущем чреве летающей «этажерки» с постоянным переспрашиванием быстро утомляет, поэтому за полтора часа полёта общение новых знакомых ограничилось несколькими фразами.

И всё это время Славич, забыв о ночи без сна, не обращая внимания на замерзающие ноги, почти не отрывался от иллюминатора, за которым плыли пейзажи-близнецы, постепенно слившиеся в единое огромное полотно. В памяти периодически всплывала строка из известной песни: «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги». И хоть «море» в чёрно-белых тонах более походило на спящее, чем поющее, но зато пела его восхищённая душа, радуясь предстоящему знакомству с неизведанными просторами. Прошлое почему-то стало казаться незначительным, будто бы съёжившимся. Как остатки сновидения мелькали в голове воспоминания о командировках в разбросанные по тайге крохотные поселения, и тут же поглощались новым всеохватным чувством. Эти всплески былого словно напоминали, что новое возникло не на пустом месте, а жило в нём что-то, втиснувшее его в холодное чрево крылатого труженика, и теперь благодаря этому «что-то» внизу раскинулась та самая сокровенная громада, ещё не проявленная, но непременно значительная и интересная.

Назойливо вспоминались недавние январские скитания по Якутску, жуткие пятидесятиградусные морозы, от которых замерзали нос и щёки и, чтобы отогреться, ходить по улицам приходилось перебежками от магазина к магазину. Навсегда отпечаталось в памяти тёмное утро, когда луч фонарика высветил на ртутном столбике термометра отметку минус 62о, и сомнения при выборе трудоустройства: какое из предложений лучше — гидрогеологическая съёмка в тайге или гидрографические работы на Индигирке. Большая северная река привлекала, но в итоге тайга всё же перевесила по главной причине — той самой всеохватной тяге, рождённой в геологической семье и переросшей с годами в любовь к неизведанным далям.

Глядя на спящие просторы, в голове его вихрем взметнулась и тут же растаяла мысль о том, что жизненный путь выкраивается в непрестанном соперничестве души и плоти: душа рвётся к новому, неизведанному бытию, а плоть — к устоявшемуся быту, в обустроенный уютный мир. И что на текущем отрезке жизни душа взяла верх в этом соперничестве, ведь экспедиционная жизнь представлялась Славичу сейчас намного полноценней расчётливой оседлости…

Часа через полтора самолёт начал снижаться. Колючими пиками торчали из снега голые лиственницы, напоминая гигантскую массажную щётку, да по распадкам темнели густо присыпанные снегом ельники. Но сколько ни вглядывался Славич в приближающиеся дебри, признаков присутствия человека не видел. Когда самолётные лыжи чуть ли не коснулись верхушек деревьев, из-за них вынырнула вдруг широкая речная долина, на ближней стороне которой в несколько рядов расположились деревянные дома и арочные сооружения, разделённые на два поселения, а у дальнего склона, на речной пойме — широкая посадочная полоса. После однообразного холодного безлюдья этот обжитый пятачок выглядел оазисом, обнадёживающим приютом, и тем самым вызывал к себе симпатию. При заходе самолёта на посадку мелькнули за иллюминатором полоски зимников, уходящих в северном и в южном направлениях от посёлка. А через несколько минут «Аннушка» затарахтела лыжами по утрамбованному насту.

Взревел и затих двигатель. Командир выглянул из кабины в салон и бодро оповестил пассажиров:

— На четверть часа быстрей долетели. Пока ни встречающих, ни улетающих не видно. У кого багажа мало, лучше своим ходом пробежаться, чтоб не мёрзнуть.

— Пошли, — тут же позвал Сергей нового знакомого, — с нашей поклажей до конторы дойдём за двадцать минут. Заодно и согреемся, ещё полчаса и мы бы примёрзли к этому летающему холодильнику.

— Да уж, не Ташкент, — поддержал попутчик.

После длительного грохота мотора тишина, нарушаемая лишь скрипом снега под ногами, казалась оглушающей и одновременно умиротворяющей, а тёмные неподвижные ели, запорошенные снегом, напоминали картинку с новогодней открытки. Славич с любопытством осматривался по сторонам, словно опасаясь чего-то упустить из виду. Со всех сторон его обступал покой и сверкающая под солнцем зимняя тайга, или, говоря иначе, он оказался в самом центре своей воплощённой мечты. Не в силах идти молча от переполняющих душу чувств, он спросил первое, что подвернулось на язык, показав свободной от ноши рукой на белые гольцы в юго-западном отдалении.

— Что, там, на вершинах, деревья уже не растут?

— Там под снегом заросли кедрового стланика. А ещё там железная руда, разведку которой ведёт экспедиция, а чуть в стороне есть гора Мурун с единственным в мире месторождением чароита.

— Чароит — красиво звучит. Наверно, первооткрыватели были очарованы минералом, раз такое название дали?

— Вряд ли. Месторождение располагается в бассейне реки Чары, от неё и название, как и название нашей экспедиции от междуречья рек Чары и Токко — Чаро-Токкинская. Но если учесть, что ранее здесь, кроме эвенков других народов не проживало, то в переводе с эвенкийского «чар» — это домашний или ездовой олень, а «токи» — лось или сохатый, а значит, и название экспедиции по-русски звучало бы как Олене-Лосёвая или Олене-Сохатая… И минерал назывался бы оленит. Если его обработать и отполировать, переливается он фиолетово-перламутровым разнообразием, и хоть до драгоценности не дотягивает, бывают ювелирные образцы, от которых глаз не оторвать.

— А как рудное месторождение назвали?

— Их здесь три, и все называются по близлежащим речушкам. И название посёлка, в который мы прилетели, тоже от речки Торго, а не потому, что здесь торгуют.

— С воздуха посёлок вроде раскидистый, а дымов над ним почти нет. Днём не топят печки, что ли? Да и домов сейчас что-то не видно, — полюбопытствовал Славич.

— Вон за теми ёлками, как только речку перейдём, увидишь, — кивком показал попутчик вдоль дороги. — А не топят потому, что к домам от котельных теплотрассы подведены. Тут всё построено по-людски: школа, детсад, столовая, спортплощадка, электричество от дизельной станции круглосуточное, телевышка…

Раньше было здесь и здание аэропортовское, так сгорело. Сейчас кому надо на рейс, к прилёту подъезжают.

— Что-то не похоже.

— Когда минус за сорок давит, люди подтягиваются к самому отлёту, чтоб лишку не мёрзнуть… да вон, едут уже.

Из-за елей выехал вахтовый ЗИЛ с будкой, из-под его колёс вздымались лёгкие клубы снежной пыли, слышен был скрип резиновых покрышек на промороженной дороге. А через минуту волна морозного воздуха от промчавшейся вахтовки ударила в лицо, защипало нос и уши. На какое-то мгновенье она словно сдула со Славича благостные впечатления. Но только лишь на мгновенье.

Когда проходили они по мосту через замёрзшую речку, навстречу им, чередуя быстрые шаги с перебежками, приблизился молодой мужчина в белом полушубке и меховых сапогах. Поравнявшись и, узнав Сергеева, он удивлённо воскликнул и распахнул руки для объятий:

— Привет, Серёга! Вот так встреча! А я думал, что ты навсегда укатил.

— Привет, Митяй! Я и сам так думал, да вот, позвали на съёмку и, как видишь, вернулся. Рад тебя видеть, — ответил тот после дружеских объятий.

— Слышал я про новый проект. Под гидрогеологическую съёмку даже отдельный штат утвердили, а в камералке для инженерно-технического состава уже и помещение выделено, там уже обживаются твои коллеги… Ладно, спешу на самолёт, через месяц опять приеду в командировку, ещё не раз увидимся, — и Митяй снова поспешил в сторону взлётной полосы.

Как только попутчики двинулись дальше, Сергеев пояснил:

— Это сотрудник института мерзлотоведения, мы с ним на Горкитском месторождении познакомились, он периодически приезжает промерять температуру породы на разных глубинах в отработанных скважинах, контролирует глубину вечной мерзлоты…

Прежде чем отправиться в администрацию экспедиции, Сергеев, на правах аборигена, потащил коллегу знакомиться с сослуживцами в камеральное здание, располагавшееся по соседству с административным корпусом. Комната, в которой сидели за письменными столами, заваленными топографическими картами и аэрофотоснимками, парень и две женщины, сразу же заполнилась приветливыми возгласами.

— О! Какие люди! Серёга! А мы ждём-пождём, а его всё нету и нету! — выскочил из-за стола ему навстречу улыбающийся сверстник.

— Привет, Данька, привет, девчата, — приобняв за плечи Данила и радуясь встрече, ответил Сергеев. — Недолгой оказалась наша разлука, летом уехал, зимой вернулся. Будто и не увольнялся, даже соскучиться толком не успел… Зато я не один вернулся, с пополнением, — и он представил рядом стоящего попутчика.

— Да и мы не больно-то скучали, — парировала одна из сотрудниц. — А о пополнении нам сообщили раньше тебя. Правда, мы думали, что Славутич — это солидный дядька. — Она критическим взглядом смерила Славича и вынесла милостивый вердикт: — Но, как говорится, золотник хоть и невелик, да всем нужен.

— Хорошо, что не золотарь, — стараясь скрыть смущение от последней фразы, согласился «золотник». — Выходит, прозвище вперёд меня прилетело…

В самый разгар обмена новостями в камералку вошёл худощавый мужчина лет сорока пяти. Он снял полушубок, меховую ушанку, пригладил ладонью светлые вихры на голове и пожал руки прибывшим сотрудникам.

— Сёмин Виталий Артемьевич, начальник гидрогеологической партии, — назвал он себя и, услышав имена в ответ, продолжил: — Выхожу из конторы, а мне курильщики на крыльце докладывают, что в камералку продефилировали какие-то незнакомцы с котомками. Я сразу догадался, что это к нам. Очень рад. С такими молодцами нам теперь всё по плечу.

Он присел к столу и сразу ознакомил с ближайшими планами.

— Я тоже здесь без году неделя, так что вместе будем начинать. В конце марта, как только морозы пойдут на убыль, нужно приступать к полевым работам. Так что на подготовку у нас есть ещё почти два месяца. До поля надо будет облететь проектную площадь, отметить участки с активными проявлениями подземных вод: наледи, незамерзшие участки русел, возможно, и сами источники удастся зафиксировать. Потом, сверившись с разломами геологической карты, с результатами дешифровки аэрофотоснимков и облёта, наметить нитку маршрута, и до начала таяния снегов провести замеры источников с отбором пробы воды на гидрохимический анализ.

— Вот у нас, советских, сразу о работе, — с иронией и укоризной перебила начальника вторая из сотрудниц. — Нет, чтобы сначала горячим чаем напоить, а уж потом про дела поговорить.

— Ну, Виктория, гостеприимством женщины заведуют… всё, всё, сдаюсь, — поднял начальник руки, предваряя возражение, — переходим на чай. Пока прилетевшие соколы не оттают от мороза — о работе ни слова. Заодно и мы погреемся. А потом поведу парней в администрацию оформляться и знакомиться с экспедиционным руководством. Сергей, как и обещали в приглашении, будет старшим гидрогеологом по ключевым участкам, ну а Вечеславу надо зафиксировать дебит подземных вод, выходящих на поверхность, по всей остальной площади съёмки, где это возможно, а также наладить наблюдение за гидрологическим режимом речек и наледей на круглогодичных постах, потому быть ему начальником отряда.

За чаем сумбурный разговор о том о сём опять плавно свернул на «запретную» тему. И первой нарушила только что установленное табу сама Виктория, которую волновало намеченное участие в первом зимне-весеннем маршруте её мужа. Да ведь давно это известно, что контролировать себя труднее, чем других. К тому же чем может объединяться коллектив, сформированный ради цели, которая уже запроектирована и утверждена на всех ведомственных уровнях? Конечно, громадьём планов, касающихся всех и каждого в отдельности.

Глава 2 ЖИЗНЬ БЕЗ БЮРОКРАТИИ

Перемены всегда содержат массу новшеств. И человек так уж устроен, что относится к любым из них благосклонно, если те находят отклик в душе, хотя и могут быть трудными. Ведь всякая проблема — явление временное, и после её решения дела идут в гору. И чем быстрей это случается, тем светлей становится бытие…

Предназначенная Славичу часть полевых работ в проекте оказалась хлопотной. Если на ключевые участки и на гидропосты заброска людей и снаряжения планировалась вездеходом или вертолётом, то для длительных маршрутов требовался старый, испытанный практикой, гужевой транспорт. Нужны были олени (с нартами зимой, с вьючными сумами летом) и каюры, умеющие с ними управляться, потому что только такой транспорт мог беспрепятственно передвигаться по таёжному бездорожью, и при этом не требовать по рации запчастей и солярки.

Перед поездкой в Бяс-Кюёль, где располагалась оленеводческая администрация и подбаза экспедиции, они с Сергеем натаскали свежеструганных досок, за два дня сколотили перегородку в комнате общежития, отделив кровати и стол от прихожей с навесным умывальником и кухонным столиком, смастерили вешалку для одежды, полки для книг и посуды. А на следующее утро Славич, посетовав, что не успел надышаться запахом смолистого дерева в устроенном жилище, влез на пассажирское место в кабине бензовоза и укатил по зимнику на север, заключать договор с оленеводческим хозяйством.

Триста с гаком километров зимника соединяли посёлок геологоразведчиков с райцентром на берегу Лены, в который из железнодорожной станции Усть-Кут завозились по реке горюче-смазочные материалы, буровые станки, взрывчатка, продукты питания и прочий груз, необходимый и для разведки руды, и для бытовых нужд экспедиции. Из райцентра в течение зимы всё это перебрасывалось в экспедицию большегрузным транспортом. А посередине между райцентром и экспедицией на берегу Чары и затерялось небольшое поселение Бяс-Кюёль.

КрАЗ-наливник с прицепом двигался медленно, и Славич успевал рассматривать сквозь двойные стёкла кабины заиндевелый лес, распадки и дорогу, обрамлённую навалами смёрзшегося снега после бульдозерной расчистки. Дремучая и будто бы тесная тайга выглядела совсем не такой, как в иллюминаторе самолёта, а какой-то настороженной, непредсказуемой, чем-то напоминающей затаившегося зверя. Её мощь и величавое спокойствие одновременно и восхищали, и будоражили мысли, и радовали, что скоро он вольётся в неё, и, может быть, она откроет свои тайны. Ему вспомнились прочитанные когда-то древние значения слов «тайга и тайна», в которых «тай» — это преграда, «га» (гать) — дорога, а «на» — знание. То есть, получалось, что тайга — это конец пути, а тайна — конец знаний… «Хм, это, видимо, для тех, кто сидит дома, а для меня ведь только самое начало нового пути и новых знаний» — промелькнуло в мыслях…

Но всё это таилось в будущем, а в ближайшей перспективе его беспокоил договор, поскольку никакой предварительной беседы с оленеводческим хозяйством не было. «Вдруг не подпишут? Ведь без договора работа сорвётся, — донимали соображения. — А если подпишут, то на чьих условиях, на какой период?.. Будет ли место на подбазе экспедиции для ночёвки, если придётся задержаться?» В общем, как не отгонял Славич вопросы, они назойливо висели в воздухе.

Узкий коридор из высоких заиндевелых елей и лиственниц раздвинулся, и впереди показалась изба. Водитель оживился, повеселел.

— Вот и половинка дороги до Бяс-Кюёля. Сейчас разомнём ноги, чайку хлебнём, с Василичем пообщаемся — ещё тот балагур, — поделился он со Славичем своим настроением. — Он здесь истопником на время зимника, чтобы шофера могли в тепле передохнуть, размять мышцы и подкрепиться. Кукует в одиночку, поговорить не с кем, и если кто останавливается, он навёрстывает.

Как только бензовоз остановился, и хлопнули дверки кабины, из избы вышел худощавый мужичок лет под пятьдесят с седой окладистой бородой, в распахнутой телогрейке, и приветственно приподнял руку.

— Я уж думал у шоферов выходной, ещё никто не проезжал.

— Окстись, Василич. Отдыхать будем, когда ледовую переправу на Лене закроют.

— Да-к это: послал гонца за пузырём, а он запропастился. Всякое передумаешь, вплоть до того, что тот его оприходовал и отсыпается теперь где-нибудь.

— Ну, ты придумаешь! Кому нужен твой пузырь? Не переживай.

— А это кто с тобой? — бородач посмотрел на Славича, пропуская в избу гостей. — Что-то не видел раньше, хоть скоро уж три года в экспедиции. Может, запамятовал?

— Нет, не запамятовал, я-то всего три дня как здесь объявился, — улыбнулся Славич непосредственности истопника.

— И откудова пожаловал? С каких краёв? С северов али с югов?

— Прилетел из Якутска, но работал раньше в Туве, неподалёку от монгольской границы.

— Значит, южанин. Север — это то, что за полярным кругом. Якутск — это тоже юг.

— Ничего себе! Морозы ведь там совсем не южные.

— Если Солнце на Новый год выглядывает из-за горизонта — значит, юг. Зима на севере — это сплошная ночь, хоть иногда и с сиянием. Когда я работал на руднике в Депутатском…

И Васильевич принялся вдохновенно повествовать о своей прошлой жизни, вплетая в речь крепкие словечки и одновременно подбрасывая дрова в притухшую железную печку, на которой возвышался покрытый копотью чайник.

Вскоре послышался шум подъехавшей машины и через минуту в дверях появился с пакетом в руке пожилой водитель.

— Здорово всем. Слышь, Василич, со мной дама едет. Чаем угостишь? Только культурно, без выражений.

— Ты заказ привёз? — вместо ответа вопросил истопник.

— Вот он, — поднял «гонец» руку с пакетом.

— Годится! Приглашай свою даму и не сомневайся, здесь она увидит самого культурного человека.

— Так, здесь я, — послышался сквозь мужской смех женский голос, и­ из-за спины водителя показалась моложавая женщина в короткой шубке и меховых сапожках. — Приятно встретиться с культурным человеком.

Нисколько не смущаясь, хозяин «половинки» пригласил гостей к столу, забрал пакет и сунул его под дощатые нары в тёмном углу избы. И потом, повернувшись к гостье, пояснил:

— Это я мужикам сказал, а Вам, юная сударыня, поясню, что женщина стократ культурней мужчины. Конечно, мужики тоже сочиняют стихи и скульптуры ваяют, но только то, что нравится женщинам. Если б не вы, мы бы до сих пор дубасили мамонтов и нечленораздельно мычали. Мужик-то, всего лишь человек, а женщина — Богиня!

— Вот это да! Не слова, а мёд, — улыбнулась гостья. — Если б все мужчины так думали, был бы рай на Земле.

— Эй, человек, ты чего бороду распушил, — съязвил мой попутчик. — Помнится, в прошлый раз говорил, что бабы дуры.

— Тьфу ты, взял и всё испортил, загубил вдохновенье, — махнул рукой истопник. — Мало ли кто чего говорил. То был частный случай, касающийся падших богинь. Сейчас я говорю о тех, которые не пали…

Он сделал небольшую паузу.

— Однако справедливости ради замечу, что и у Богинь бывают промашки. Вот, к примеру, через полмесяца у нас 8 марта. Что это за праздник? Чем думали эмансипированные европейки Роза и Клара, затевая праздник для женщин почти зимой? Ведь на севере в это время морозы и волчьи свадьбы, а женщины же не волчицы.

Он обвёл взглядом слушателей, но те, не зная, как ответить, стали благодарить за чай. И тогда, досказывая мысль, он продолжил:

— Наверно, так они хотели увековечить свою библейскую соплеменницу Эсфирь, при участии которой зародился в это время года праздник Пурим и поедание пирожков с названием «уши Амана». Правда, те события произошли в южной Персии. Нашим-то красавицам-северянкам лучше праздновать в пору цветения, например, в майский день Лады…

— Вы не только культурный, — удивилась гостья, — а и начитанный. Вот уж не думала, что посреди тайги услышу о библейском сюжете, такое и в городе-то не услышишь. Интересно было бы ещё Вас послушать, да ехать надо.

— Вот, не зря я сказал, что женщины культурней, — он кивнул в сторону поднимающихся из-за стола мужчин — не чета этим… Не дают взлететь ни мыслям, ни чувствам, — пожаловался он гостье.

Пожилой «гонец» в тон ему продолжил:

— Известное дело, как только за нами дверь закроется, достанешь из-под нар свой заказ, откупоришь, и полетят мысли твои в поднебесье.

— Ладно, ну вас, задавили совсем. Вы только в конторе об этом не трезвоньте… Культуру им подавай…

Потом в кабине бензовоза Славич узнал, почему истопник опасался огласки о нарушении им сухого закона. Перебрав спиртных градусов, тот становился невменяемым и даже буйным, за что и был сослан на «половинку» с предупреждением об окончательном изгнании из экспедиции при первом же рецидиве.

— Вообще-то, у нас нормальная жизнь, — поделился водитель, — пьянства, как в других местах, нет. Оттого в семьях порядок, разводы случаются редко. В магазине только к праздникам продают по бутылке на брата, а в будни — на день рождения. Любители, конечно, бражкой балуются, а то и самогоном, но втихаря.

— Я как-то читал, что пьянство на Руси до Петра Первого считалось что-то типа чумы, — поддержал Славич. — Это потом через прорубленное в Европу окно хлынуло. У нас ведь запрягают медленно, а несутся сломя голову.

— Да уж, голов через это загублено — не перечесть. Чума и есть… Ух ты, глянь-ка! Волк!

После поворота, по прямому участку зимника бежал трусцой зверь серой масти. Издали казался он маленьким и совсем не походил на грозу домашних животных. Собака, да и только, если бы не висячий поленом хвост. Вдруг без видимых приготовлений, волк резко прыгнул в сугроб и исчез. Приблизившись к тому месту, Славич попытался разглядеть через боковое окошко след прыжка, но так и не увидел. Мельком показала тайга одного из своих обитателей. Со временем, наверняка покажет и других. Только будут те показы уже не из окна машины.

А пока ждали его договорные заботы. Не зря ведь говорят, что успех полевого сезона зависит от подготовки, по хлопотности и длительности сравнимой иногда с самим сезоном.

Он доехал до пункта назначения, попрощался с водителем, расспросил на подбазе экспедиции о местной администрации и с решительным настроем пошёл искать контору оленеводов. Однако дольше искал, чем договаривался, решимость оказалась напрасной: тот, кто мог подписать договор, находился в длительном отъезде. А его «заместитель» послушал посетителя, перелистал договор, но ни читать, ни подписывать текст не стал, хотя и поставил рядом с печатью экспедиции оттиск своей печати. Было такое чувство, что тот с буквами не в ладу. Всё общение с ним втиснулось в четверть часа. Выслушав пожелания Славича, он коротко сообщил:

— Директор приедет, кого-то назначит к вам на работу. Я ему бумагу передам.

— Может, подождать его приезда, чтобы конкретней договориться?

— Э-э-э… никто не знает, когда приедет, ты не волнуйся, будут тебе олени. Рация есть. Передаст в Торго.

Получалась какая-то двусмысленность. Вроде и получено согласие, а возвращался он в экспедицию с чувством «несолоно хлебавши». Недовыполненность договорной процедуры портила настроение, и он не знал, кого винить: себя ли за то, что приехал без предварительного согласования, или бюрократическую систему, которая даже в самых удалённых закоулках давит на сознание, если дело касается документации. Неподписанный договор походил на не обязывающую беседу о намерениях. Правда, немного утешала мысль, что в оставшееся время до «полей» можно потратить ещё двое суток на повторную поездку. Но, забегая вперёд, необходимо сказать, что оленеводческая действительность оказалась проще. Тот образ бюрократии, который давил на сознание, сформировался в других местах и здесь, в таёжном крае, пока не прижился. Через полмесяца стало ясно, что две связки оленей прибудут с каюрами к указанному сроку. Вот и гадай после этого, так ли уж важна подпись или печать для деловых отношений вдали от цивилизации.

В экспедицию Славич вернулся в субботу под вечер. Вроде бы выходной день, но зайдя в комнату общежития, он увидел там продолжение будней, будто была это не комната для проживания, а камеральное помещение. Правда, вместо бумажных схем и карт на столе возвышались початая бутылка спирта, разнокалиберные чарки, полбуханки нарезанного хлеба и открытая банка лечо с торчащей алюминиевой ложкой. Кроме троих знакомых уже коллег: Сергея, Данила и начальника Сёмина, — сидели на кроватях у стола, ещё двое незнакомцев.

— А вот и Славутич! Теперь все участники предстоящего маршрута в сборе, — воскликнул начальник партии, увидев вошедшего сотрудника. — Ничего, что зову по прозвищу? Между прочим, оно из управления пришло, — поднял он над головой руку с указующим вверх перстом. — Вот, познакомься со старожилами экспедиции: старший гидрогеолог Степан Михалыч, был на откачке, когда вы с Сергеем приехали, и геолог Пётр Алёхин, муж Виктории, — он пойдёт с вами в маршрут.

Обменявшись с коллегами рукопожатием, Славич согласился:

— Раз прозвище на язык просится, значит, так тому и быть, к тому же тысячу лет назад так называли великую реку, что для моей профессии даже лестно… А откуда огненная водичка? Здесь же вроде бы сухой закон.

— Серёга из рюкзака достал, он-то знает о здешних порядках. Лучше расскажи, как съездил?

— Так себе, — и Славич кратко доложил о результате командировки.

Начальник партии на отсутствие подписи отреагировал спокойно, дескать, утрясётся, и тут же сообщил, что к следующей зиме для полевых работ у партии будет снегоход «Буран», и все они здесь не сидели сложа руки: по дешифровке аэрофотоснимков наметили схему облёта проектной площади, продумали и составили список снаряжения и продуктов для полуторамесячного зимне-весеннего маршрута, а проектные вертолёто-часы «выбиты» лично им у начальника экспедиции на предстоящую неделю.

— Разве то, что заложено в проекте, нужно «выбивать»?

— Вот сразу видно, что ты недавно прибыл. Здесь на вертолёт спрос большой, поэтому полётные часы согласовываются через главного начальника, — поделился знанием Алёхин.

— Ладно, коллеги, пока всё идёт как надо. Давайте выпьем за то, чтобы дело нас грело, — предложил Сергеев, наполняя чарки.

— А чтобы не было «воды» в деле, не будем этот тост запивать водой, — поддержал Данил Горцев…

Командир вертолёта МИ-8 посмотрел на карты двухсоттысячного масштаба, вернул их Славичу, пояснив, что лететь по ним неудобно, и достал из планшета пятисотку.

— Вот на ней покажи, — и, проследив за начертанными пальцем кривулями, добавил: — Лететь над рельефом будем на высоте двести метров, картинка меняется быстро, а придётся летать, пожалуй, часа три-четыре. Садись в кабину на приставной стул, будешь сразу и летнабом, и штурманом, будешь показывать, когда и куда поворачивать, там и обзор лучше, чем через иллюминатор.

Устроившись между штурвалами так, что оба пилота оказались с боков и слегка за спиной, а ноги приткнулись вплотную к нижнему обзору, Славич пронаблюдал, как с ускорением удаляется земля при взлёте, повернулся к командирскому креслу и показал вверх большой палец, дескать, лучшего пункта наблюдения и не придумать. Невольно всплыл в его памяти облёт реки на АН-2 из прошлой жизни. Там он тоже был в кабине, но из-за её тесноты сидеть пришлось на неудобной железной палке, просунутой меж пилотских кресел. Да и обозревать можно было только то, что впереди. А здесь перед взором раскинулась не только обширная панорама, но и можно было детально рассматривать местность, проплывающую в нижнем обзоре, сидя на удобном стуле. С улыбкой вспомнились те молодые пилоты, его ровесники. Возвращаясь к аэродрому над замёрзшей рекой после облёта, они вдруг сменили стабильный полёт в заданном горизонте на лихой аттракцион: добавив оборотов двигателю, сначала направили «аннушку» в пике, и потом, выровняв полёт и не выходя из режима форсажа, понеслись в трёх метрах надо льдом, взметая снежную пыль. Дух захватывало сначала от стремительно приближающейся земли, а затем от виражей на речных поворотах и разбегающихся рыбаков, думавших, видимо, что кукурузник терпит аварию… А под конец аттракциона от резкого набора высоты так и вовсе голова пошла кругом. Хорошо запомнилось.

Однако этот таёжный облёт оказался намного интересней. Ведь внизу лежала земля, с которой предстояло сродниться, от неё зависела жизнь ближайших лет. Сознание этого факта вызывало неподдельный интерес к каждой новой речке, к каждому водоразделу, к каждой наледи не только как к объектам изучения, но и с точки зрения подходов к ним. Однако после трёх часов непрерывной сосредоточенности появилась рассеянность, однажды даже при смене листов карты на минуту потерялась нить полёта… В промежутках между нанесением отметок на карте Славич ловил себя на мысли, что очень вовремя подключился к исследованию неизученной земли. «Это удача, нет, больше, чем удача, это судьба, — думал он, — ведь могло случиться так, что меня здесь не было бы. Но вот я здесь! Нет ничего лучшего в мире, чем сбывающаяся мечта…»

Глава 3 ТРЕВОЖНАЯ ДАЛЬ ЗОВЁТ

После Восьмого марта из оленеводческой конторы Бяс-Кюёля на базу экспедиции наконец-то поступило давно ожидаемое сообщение, что «Макитов с оленями будет ждать геологов в устье Кебектэ пятнадцатого марта». И хотя обозначенное место находилось в пятидесяти километрах от посёлка, дата всех причастных к съёмке порадовала, потому что расплывчатое обещание, вносящее неопределённость в мысли и души, конкретизировалась в чёткий ориентир. К тому же необходимый картографический материал и снаряжение были уже подготовлены, оставалось лишь разобраться с продуктами питания.

Хотя, что с ними разбираться — списки давно составлены: крупы и макароны, сухари и мука, сахар и чай, тушёнка и сгущёнка, рассольники и каши… Не ясной оставалась только численность каюров, поэтому на всякий случай продуктов получили со склада с запасом. Однажды Горцев вдруг пошутил, что оленей к моменту прилёта не окажется на месте. «Не страшно, нарубим дров, обустроимся и будем отъедаться, харчей до лета хватит», — отшутился Сергеев.

В бассейне Токко

Вопросы и предположения исчезли лишь в тот день, когда все хлопоты переместились сначала на взлётную площадку, потом втиснулись в утробу МИ-8, и затем под свист вращающихся лопастей вертолёта выгрузились кучей экспедиционного снаряжения на обозначенном месте для стыковки с оленеводами. Командир геликоптера на прощание крикнул полевикам сквозь грохот двигателя: «Палатка там, в лесу», — и махнул рукой, указывая направление.

Как только улеглась снежная круговерть, поднятая вертолётом, пахнуло дымком. Это означало присутствие здесь людей. Ну а кто может быть в тайге в средине марта, да ещё в договорной точке? Прибывшие изыскатели зашагали на запах дыма, первым номером пустив по сугробам длинноногого Сергеева. И вскоре увидели среди деревьев ископыченный оленями снег, палатку с дымом над трубой и двух эвенков в суконных куртках, старший из которых выглядел лет на пятьдесят, а также собак, залаявших на приближающихся незнакомцев.

— Щ-щ-щ… щ-щ… — усмирили хозяева усердие собак необычными звуками.

— Здравствуйте, Вы Макитов? — подойдя, спросил Сергеев старшего каюра.

— Он самый, Макитов Викентий Палыч, а это Валерка, мой помощник, — показал он на младшего.

— Давно прибыли?

— Одну ночь только ночевали. Думали даже, что не успеем к назначенному сроку. Торосы на реке сильно мешали… — и после короткой паузы каюр спросил, — вещей много взяли?

— Хватает. Больше всего продуктов. Запаслись по поговорке «идёшь на день — запасайся на неделю». Пойдём, глянем.

Подойдя к выгруженному в навал снаряжению, каюр окинул его взглядом, приподнял пару баулов и коротко молвил:

— Однако оленям тяжко будет, — и, помолчав, уверенно добавил, — да и не съесть нам столько до таяния снега.

Тональность фразы выдала озадаченность каюра. Полевики переглянулись, не зная, что ответить. Получалось, что они перестарались с продуктами, набрали лишнего, а теперь и назад не отвезёшь, и здесь не бросишь.

— Так, это, надо есть за троих, — нашёлся Горцев. — Нас четверо, вас (обратился он к каюру) двое…

— Тоже четверо, — поправил каюр, — ещё жена моя Лукична и двухлетний сын Вовчик.

— Тем более. Значит, нас восьмеро, умножаем на три, получается двадцать четыре рта. Это же целая орава. Груз быстро уменьшится.

Каюр засмеялся:

— С набитым брюхом придётся в палатке лежать, а не по тайге шастать. Ничё, как-то поедем. Вы только перетащите вещи к стоянке, там увязывать будет ловчей.

Осторожный оптимизм каюра разрядил возникшую грузовую неувязку, и сразу подготовительный этап, отнявший много времени, будто растаял в воздухе, сдал свои права начинающемуся полевому сезону. Вроде бы и продолжилась ещё поднадоевшая возня со снаряжением, но это была уже совсем другая возня. Снаряжение сменило качество, из обузы оно перешло в необходимость, пошло в дело: постановка палатки и переносной печки, распаковка необходимых вещей для приготовления пищи и ночлега, подготовка лыж и походных рюкзаков… И хотя к «полю» примыкают ещё два «сообщающихся сосуда»: упомянутая уже подготовка и обработка материалов (камералка), — всё же полевой сезон — этап центровой, самый интересный, поскольку он знакомит с местностью, таит приключения и стирает белые пятна на картах.

Стандартная четырёхместная палатка хранила ещё фабричный запах, её тёмный брезент сразу выдавал, что расправила она свои крылья впервые. Приземистый покрой, торчащая сбоку печная труба, сильно отличал её от видавшей виды и выгоревшей под солнцем палатки оленеводов с высокими стенками и трубой над входом. С первого взгляда было ясно: палатка эвенков — бывалая таёжница, она не выделялась, как фабричная пришелица, а будто сливалась с окружающим зимним пейзажем.

Увидев, что изыскатели закончили перетаскивание «вертолётной» кучи и копошатся у поставленной палатки, каюр позвал:

— Э-э, тойоны, айда чай пить.

Внутри оленеводческой палатки было просторно и тепло, несмотря на мороз. Переносная печка размещалась не в углу, как у пришелицы, а в середине, равномерно согревая все стороны. Пол укрыт свежим лапником, поверх которого вдоль брезентовых стенок постелены выделанные оленьи шкуры. На печке впритык к трубе шумел большой медный чайник, и помещалась закопчённая сковорода, на которой что-то стряпала из теста жена каюра. Рядом с ней на оленьей шкуре сидел раскосый малыш в распашонке и с любопытством взирал на входящих гостей. В ответ на приветствие женщина неразборчиво буркнула и кивнула на расстеленные шкуры, пригласив рассаживаться, а каюр засыпал в парящий чайник свежей заварки и расставил на крышке походного сундука эмалированные кружки, пачку кускового сахара и тарелку со свежевыпеченными кренделями.

— Далече собрались? — спросил он.

— Вверх по реке до Верхне-Токкинской впадины. Точно так же, как полвека назад прошёл здесь с вашими оленями известный исследователь и писатель Ефремов… — примолкнув в ожидании ответа, через несколько секунд Славич продолжил: — потом, когда всё там обмеряем, перейдём на Чару, а от неё повернём в обратную сторону, перевалим в бассейны Алаткита и Кебекты, — пояснил он.

— Дальний путь. Не приходилось мне с геологами по сугробам ездить. Зимой-то как искать? — поинтересовался он. — Все камни под снегом.

— Нам не камни нужны, а ручьи. Мы гидрогеологи. У нас вместо геологического молотка — пешня и вертушка, а вместо пробных мешков — бутылки. Будем измерять: сколько воды из-под земли вытекает, и отбирать пробы на гидрохимический анализ.

— Так вода сейчас замёрзла. Лёд ломать будете?

— Ломать — не строить, — пошутил Сергеев. — У нас на карте отмечены источники, относящиеся к земным разломам, там участки с незамерзающей водой. Их мы и будем измерять. Но поскольку мороз никого не щадил, придётся и лёд обкалывать.

— А чего не летом? Легче ведь.

— Летом тоже будем маршрутить, договор с вами у нас на весь сезон. Но сейчас данные надёжнее, поскольку в конце зимы ручьи и речки питаются из-под земли, а летом подземная вода смешана с растаявшим снегом, с дождями, то есть разбавленная. И количество, и качество у неё другие.

— Как разбавленный чистоган, — ухмыльнулся каюр.

— Во! — воскликнул Горцев, — поскольку маршрутов у нас будет много, давайте обзовём этот зимне-весенний маршрут «чистоганом».

— Лучше уж «первачём», — поправил Алёхин и пояснил: — маршрут-то первый, да и первач и есть чистоган. Кстати, предлагаю чисто символически задобрить полевой сезон, — добавил он, усмехнувшись, и вынул из внутреннего кармана плоскую фляжку. — Специально прихватил.

— Правильно говоришь, — одобрил каюр. — Раньше, когда шаманы были, перед большим делом духов задабривали.

— Значит, поддержим традицию, хоть мы и не шаманы, — согласился Пётр, разливая в приготовленную для чая посуду свою заначку.

— Духов чтить надо. Нашим глазом их не узреешь, но мы-то у них как на ладони. Кто их почитает, того они не обидят.

Глухо звякнули кружки, и каюр, приподняв чайник, слегка плеснул в открывшийся вырез печки из своей кружки. Вспыхнуло пламя, загудела печная труба.

— Хорошо гудит, — произнёс он удовлетворённо. Будут у нас удобные места для стоянок.

— Славентий, ты там ближе, ну-ка приподними чайник, — попросил Алёхин и плеснул в огонь из своей кружки, пояснив: — негоже и нам обделять вниманием невидимых хозяев тайги.

В ответ огонь в печке будто бы даже прогудел: «У-у-ува-ажу-у-у…».

— Мы ж вроде атеисты, — усмехнулся Сергеев.

— Так мы и не молимся, а просто блюдём традицию, настраиваемся на походную жизнь…

Вообще-то, нашим современникам, черпающим знания из обрезанного мировосприятия и потому утратившим связь с Природой, несвойственна обрядность. Особенно в городских условиях. Конечно, там есть группы религиозных людей, пытающихся оградить своё бытие от кары небесной, но то отдельная каста. Нам, защищённым от стихий толстыми стенами, а от внезапных болезней — скорой помощью, телесные опасности почти не угрожают. Мы начинаем чувствовать свою беззащитность и зависимость от Природы вдали от комфортной цивилизации…

Караван из упряжек (по два оленя в каждой) растянулся по долине реки Токко, сжатой залесёнными склонами, почти на сотню метров. На нартах поверх тяжёлых ящиков с продуктами возвышались более лёгкие спальники, палатки и баулы с личными вещами. Передней упряжкой с самыми сильными оленями управлял Макитов, прокладывая колею для следующего за ним каравана. Он то присаживался на нарты, то соскакивал с них, на бегу командуя упряжкой, отводя её от препятствий и стараясь не допускать остановок, чтобы олени лишний раз не надрывались в глубоком снегу, сдвигая тяжело нагруженные нарты. В середине каравана высовывалась из мехового чехла голова самого маленького участника экспедиции, за которым зорко следила со следующей упряжки монументально невозмутимая мать, а замыкал караван младший помощник каюра. Собаки бежали сзади по свежей колее, либо когда караван выезжал на припорошённый речной лёд, забегали вперёд.

Ну а четверо полевиков с лёгкими рюкзаками за спиной, в которых лежало измерительное снаряжение и запас еды на день, шли отдельной от каравана группой. Каждые четверть часа идущий впереди делал шаг в сторону, пропускал следом идущих коллег, становясь замыкающим, и вместо трудоёмкого «пропахивания» снежного пухляка без усилий скользил по проложенному следу. Такой способ сохранял скорость передвижения отряда. Время от времени они разделялись по двое для обследования распадков и притоков. Если обнаруживался талик (незамерзающий участок русла), то после его расчистки измерялась скорость течения, глубина и ширина потока, отбиралась проба воды, но чаще неглубокие ручьи были либо сухими, либо скрыты под толстым слоем наледи. Но это тоже отмечалось в полевых книжках, и на картах.

Очень быстро новизна первых дней полевого сезона перетекла в будни. День начинался в утренние сумерки с разжигания походной печки. Занимался этим обычно тот, кого мороз сквозь спальник, опускавшийся к утру ниже двадцати градусов, пронимал сильней. И когда воздух в палатке прогревался, а пар при дыхании становился невидимым, выползали из спальников остальные. Потом после завтрака и сеанса связи с базой, сворачивание лагеря и, перед самым выходом в путь, намётка следующей стоянки; днём — километры снежной целины и речных торосов, измерение больших и малых водотоков с отбором проб; в полдень короткая передышка: «война войной, а обед по расписанию»; ну и под вечер расчистка снега под палатку, распаковка нарт, заготовка дров, ужин и другие хлопоты.

Сказывалась смена образа жизни, и усталость в первые дни сразу после неприхотливого ужина рядом с жаркой печкой быстро склоняла полевиков «на боковую». Однако сон выходил прерывистым, поскольку морозные ночи Якутии в марте мало отличаются от ночей февраля. Дрова в жестяной печке прогорали, сквозь брезент палатки и слой подстилающего лапника в спальники вползал холод, вынуждающий кого-то из гидрогеологов заново её растапливать, и «нырять» потом в быстро остывшую постель.

Вообще, взгляд изнутри события сильно отличается от взгляда со стороны. Первозданные таёжные просторы, например, при обзоре с высокой горы восхищают величавостью и великолепием, а при передвижении по земле вдруг оказывается, что в этих красивых просторах полно препятствий, неудобств, вызывающих иногда даже раздражение, которое быстро исчезает, как только путь окончен и выбрано место для стоянки. Это свойство человеческой психики по-разному реагировать на одно и то же в чём-то идентично волне, летящей по морским просторам, с шумом разбивающейся о береговые утёсы и успокаивающейся в закрытой бухте. Эта череда взглядов, когда буреломы, холод и снежные наносы, перемежается с короткими остановками на новом месте у небольшого костра, где всё незнакомо и потому интересно, называется романтикой, о которой особенно часто грезят молодые души.

В походных хлопотах быстро пролетел остаток марта. Кажущееся однообразие ежедневно нарушалось чем-нибудь новым: то незамёрзшие наледи в распадках с налипающим на лыжи мокрым снегом, то речные полыньи, прикрытые тонким льдом, требующие обхода, то глубокий снег, выматывающий оленей… Очень впечатлил изыскателей левобережный приток Токко — Чуостах: несколько километров широкой поймы, залитой сплошной наледью, переливающейся на солнце яркими бликами и растущими изо льда деревьями на её окраинах.

Но главные заботы в маршруте всё же таились не в прошедших днях, а в грядстоящих. Там за горизонтом, находилось то, что влекло и манило своей загадочностью…

При подъёме к водораздельному озеру Усу — самого крупного на площади изыскания, объём которого нужно было отразить в будущем отчёте, караван застрял в полутораметровых сугробах. И всего-то поднялись от реки на четыреста метров, а высота снежного покрова удвоилась. Тяжело вздымая бока и утопая по брюхо в снегу, олени передней упряжки пугливо озирались на каюра заиндевелыми на морозе мордами, а тот очень чувственно и громко пытался заставить их двигаться дальше. Они дёргались, немного сдвигали нагруженные нарты, но после нескольких попыток снова замирали. За этим безрезультатным занятием и застали его в полдень подоспевшие изыскатели. Посмотрев на тщетные попытки измождённых животных протащить тяжёлые нарты, Славич предложил возбуждённому каюру:

— Передохни, Палыч, пожалей олешек.

— А как тогда к озеру добраться?

— До него осталось километра два, так что выдели пару нарт, мы и сами дотянем. Так ведь парни? — обратился он к коллегам.

— Дотянем. Возьмём с собой снаряжение, харчей дней на пять да спальники. При облёте мы видели там несколько зимовий, так что поживём эти дни с удобством, — подтвердил Алёхин.

Озабоченное лицо каюра сразу посветлело.

— Там раньше по ручьям золото искали, от них, наверно, осталось… Оленям там ночевать всё равно нельзя, до корма не добраться. Я спущусь с ними во впадину, в ней снега меньше, пусть там копытят мох, отъедаются. Потом налегке приеду, заберу ваши вещи.

Они вместе «поколдовали» над картой, наметили следующую стоянку так, чтобы обозначенные маршрутные точки были досягаемы без переездов и олени отдохнули от ежедневного перетаскивания гружёных нарт. Договорились о дне будущей встречи, а затем каюр перераспределил груз с двух нарт, пронаблюдал, как изыскатели увязали необходимое снаряжение и, впрягшись в лямки, потянули поклажу. Первая людская упряжка вязла в искрящемся на солнце снеге, лыжники сильно напрягались, наклоняясь к земле, тяжело дышали, но упрямо тянули воз, подтверждая народную поговорку: «взялся за гуж — не говори, что не дюж». Зато вторая пара гужевых «тягачей» по проложенной колее тянула нарты запросто.

— Складно получается, лучше, чем у оленей! — подбодрил каюр вдогонку, не скрывая радости оттого, что возникшая неувязка устранена.

— Это в нас опыт волжских бурлаков проснулся, да и ноша своя не тянет, — отозвался на похвалу Горцев из второй упряжки…

Оленьи нарты легче любых саней. Прочные, ничего лишнего, нет ни единого гвоздя — только сухое дерево, связанное сыромятиной и распорками; полозья высокие, слегка расходящиеся книзу, обеспечивающие устойчивость и скольжение по высокому снегу с солидным грузом…

После окончания подъёма тащить нарты стало легче, «бурлаки» распрямились, расширился кругозор, и они увидели вдруг в редколесье хозяина самой красивой в мире шубки — соболя, замершего от созерцания необычной процессии. Правда, любопытство его при первом же человеческом возгласе исчезло, зверёк пустился наутёк, а люди, наблюдая за его быстрыми волнообразными скачками, приостановились, и Алёхин уверенным голосом прокомментировал:

— Мех-то выходной ещё, на первую категорию тянет… красивая вышла бы шапка.

— Несчастный зверёк, все норовят содрать с него шкурку, — посочувствовал зверьку Сергеев.

— Однако из-за неё русские промысловики дошли до Тихого океана, и даже впопыхах заскочили на Аляску, — поделился Славич. — Соболья шкурка сделала страну нашу самой большой в мире.

— Шкурные интересы — двигатель прогресса! — щурясь от слепящего на солнце снега и надевая солнцезащитные очки, изрёк Сергеев. — Нам сейчас лучше позаботиться о глазах, а то нахватаемся снежных «зайчиков», и не только соболя, друг друга перестанем узнавать.

— Неплохо бы после оленьей работы баню истопить, смыть взопрелость да постираться, — пожелал Алёхин. — Ладно, впряглись, лясы точить будем потом, — потянул он привязанную к нартам лямку…

Одна из трёх избушек с четырьмя дощаными нарами, с печкой из двухсотлитровой бочки, с большим столом посередине, длинными полками вдоль бревенчатых стен и множеством гвоздей, торчащих в печном углу, и даже с застеклёнными окнами, — после ночёвок в палатке выглядела царской палатой.

— Будто специально для нас построили, — обрадовался Горцев. — Судя по сохранности избы, работали здесь не более двух лет назад. Чур, моя лежанка возле печки.

— Будь по-твоему, но раз сам напросился, то тебе и начальствовать над ней, — согласился Сергеев.

— Тогда как начальник печки, даю устное распоряжение: всем на заготовку дров, брать только стоячие сушины…

После короткой передышки, распределив между собой обязанности, четверо полевиков весь оставшийся день занимались благоустройством и разметкой створов на озере. Вдобавок к удобному приюту, на береговой излучине озера, обособленно от избушек, обнаружилась небольшая баня, пригодная для мытья и стирки после устранения мелких повреждений.

За три следующих дня они насверлили в метровом льде около сотни лунок, промерили глубины и отмаршрутили верховья речек, расположенных по соседству с озером. А на четвёртый день наловили в озере гольцов и хариусов, натопили баню, и после банно-прачечных процедур, разомлев от наваристой ухи и горячего чая, рассуждали о продолжении маршрута. Чистые тела, постиранное бельё, тусклое пламя свечи да красная от жарких дров печь в натопленной избушке — о другом уюте среди промороженной и заваленной снегом тайги даже не думается.

— Коллеги, жалко покидать сей курорт, может, задержимся на денёк, когда ещё удастся в этакой первозданной глухомани отдохнуть, — пошутил Горцев.

— Да, хорошо вставать в полдесятого, свесив ноги с лежанки, — мечтательно отозвался Сергеев.

— Вот, сразу видно, — лодыри, — засмеялся Алёхин. — Не такая уж тут и глухомань, за Удоканом скоро паровозы загудят, избушки на берег озера тоже не с неба свалились. Да и по верховьям зимовья, шурфы… мы со Славентием заглянули в один, так даже дна не разглядели. Здесь явно была разведка на золото, и лет этак через -надцать от глухомани останутся одни воспоминания.

— Ну и что, мы же гидрики, тундра, — в тон ему возразил Горцев, — запасы воды в озере до нас никто не подсчитывал.

— Вода — минерал вездесущий, так что где бы мы ни были он рядом, и вообще, когда мы крутим буром дырки во льду — мы буровики. Если посчитать, то метров сто с гаком льда просверлили. Нас теперь можно использовать вместо буровой вышки.

— А когда мы ловим хариусов — рыбаки, топим баню — кочегары, а ещё повара… в общем, во все дырки затычки.

— Поздно, коллеги, наш путь и далёк, и долог, — напомнил Сергеев строчку из знаменитой геологической песни. — Завтра Макитов приедет за спальниками, а отдыхать на голых досках совсем не курорт, — заметил он, разворачивая карту. — Давайте решим, как дальше двигаться. Хорошо бы не делать крюк по следам каравана, а напрямик спуститься во впадину. Но судя по изолиниям, там крутой склон с редколесьем, и спуск на охотничьих лыжах сомнителен.

— Дай-ка, — попросил Алёхин карту. Приблизив её к пламени свечи, он внимательно осмотрел участок и уверенно произнёс: — С таяком можно скатиться и по более густым изолиниям, лишь бы обрывов не было. — И увидев вопросительные взгляды, пояснил: — Это прочный шест, тормоз. Чем круче склон, тем сильнее на таяк налегаешь, гася разгон. Если спускаться вразброд, по целику, то риска нет, особенно ежели наискосок.

— Петруха, я за! И вообще, коллеги, когда мы за сотни километров от цивилизации определяем, как нам поступать — это воля вольная. Да ещё нам олений караван харч везёт; в общем, везёт нам! — скаламбурил Славич.

— Сплюнь, а то спугнёшь, воля, неволя, свобода, каторга — это сёстры-близнецы.

— Тьфу, три раза, но мы в маршруте по своей воле, а каторга — это когда по принуждению.

— Я имел в виду случаи, в которых по этой воле попадаешь в тупик и выкладываешься из последних сил, как на каторге, — уточнил Алёхин. — В такие моменты о свободной жизни не вспоминается. Да и желудок привязан к харчам, каждый день не даёт забыть, что свобода — это иллюзия. Мысли о воле появляются после того, когда тело насытится.

— Это ты точно подметил, — вставил реплику Горцев, — когда хочется жрать — свобода на втором плане.

— Так это про тело, а не про душу… хотя вы правы, плоть требовательна. — Славич сделал паузу. — Это для плоти существует понятие свободы или каторги, а душе необходима воля. Душа повинуется совести, а плоть — закону. Хорошо живётся, когда закон и совесть не противоречат друг другу.

Горцев усмехнулся:

— Ты, часом, на юриста не обучался?

— Примерно года два назад я читал, — не обратив внимания на иронию, продолжил Славич, — что на санскрите — языке более всего близкого к русскому — «сва» означает небеса, то есть «сва-бо-да» — это аббревиатура и дословно означает «небеса, богами данные», выражаясь по-научному — согласие с непознанным метафизическим миром.

— Как можно соглашаться с тем, что неизвестно! — воскликнул Горцев. — Непознанный мир — это ближе к фантастике или к божественным писаниям…

— Ну, понеслась душа в рай, граждане бывшие комсомольцы, — перебил Сергеев, — вы ещё про инопланетян вспомните. Далековато это от земного реализма, и даже от таёжной романтики…

— Под метафизикой я имел в виду неведомые силы, управляющие всем, что нас окружает, а не библейские писания, — пояснил Славич.

— Ладно, — согласился Сергеев, — мы, советские граждане, к божественным понятиям не сильно привязаны. Я однажды прочёл в Библии, как избранный народ действовал по наставлениям своего Бога… — прервавшись, он свернул карту. — В религиях слишком много разногласий.

— То-то и оно, — вздохнул Славич. — Вечное религиозное сражение. Война с иноверцами, в ней рождается единство воинствующих. Тем, кто воюет, можно то, чего нельзя мирным гражданам. Двойной стандарт.

— Мне ближе не религиозный, а эволюционный взгляд на мир, — уточнил Сергеев.

— Чтобы что-то развивалось, нужно этому что-то сначала появиться, — усмехнулся Славич. — Первично всё же созидание. Если ничего нет, то и развиваться нечему, и враждовать не из-за чего. Мне тоже не нравится религия, а вот слово «вера», исходящее от «ВЕдать о РА», то есть познавать созидающий свет мироздания, внушает оптимизм.

— Познавание и эволюция — синонимы, — Сергеев зевнул. — Всё, что связано с первичностью, сводится к вечному рассуждению о курице и яйце. Говорят же «век живи, век учись, а дураком помрёшь». Нам сейчас лучше предаться метафизике сна, чтобы крепко выспаться в уютном пристанище.

— И то верно. Зацепили мы тему необъятную, для полевых условий бесполезную…

В назначенное утро возле избушки появился Макитов на упряжке с пустыми нартами. «Курортники» не видели его всего четверо суток, но встрече обрадовались, так как это означало возобновление походного ритма жизни. Молодым изыскателям не терпелось вновь шагнуть к горизонту. И если положить неведомые края с новыми впечатлениями на одну чашу весов, они перевесят другую, на которой лежат кочевые неудобства. Поэтому они быстро увязали снаряжение на нарты, бросили прощальные взгляды на царский приют и двинулись к обозначенной накануне седловине.

Проинструктировав коллег короткой фразой «делай, как я», Алёхин заскользил вниз, притормаживая и подруливая таяком. Вслед ему, соблюдая «инструктаж» и сторонясь проложенной лыжни, чтобы не разогнаться, взрыхлили снежный покров остальные участники маршрута.

Скатывание с горы, благодаря всемирному тяготению, выглядит привлекательно, поскольку и чувства бодрит, и никаких физических усилий, кроме старания удержаться на ногах, не требует. А уж если дополнительной опорой служит деревянный шест, сводящий риск падения к исчезающе малой вероятности, то спуск и вовсе становится почти развлечением. Остаётся одна забота — вовремя смахнуть слезу с глаз, выбиваемую встречным ветром, чтобы не расплывались очертания впереди лежащего склона.

— Вот так бы весь маршрут ехать! И быстро, и не потеешь, — оглянувшись на исчерченный кривыми бороздами снежный склон, поделился впечатлением Славич. — Пожалуй, с километр промчали.

— Ежели так мчаться всё время — как пить дать простынем, и придётся глотать таблетки, — пробурчал Горцев, отбросив шест. — Продуло насквозь.

— В тайге простудных вирусов нет, — ухмыльнулся Алёхин, — и лучшее лекарство от них — торить лыжню. Так что становись вперёд, быстро согреешься.

Пока лыжники отряхивались и поправляли одежду, Сергеев снял тёмные очки, поднял ладонь, прикрыв глаза от солнца, и поделился с коллегами наблюдением:

— Гляньте-ка, какой вокруг светила вирус нарисовался, — кивнул он на обширное гало вокруг Солнца.

— Это не вирус, а предвестник «белых мух», только его и не хватало.

— А мухи с ветром — это пурга.

— Ладно, там видно будет, а пока — вперёд к местам, где не ступала лыжа гидрогеолога…

Морозное утро, вопреки гало накануне, не сулило ненастья, поэтому сразу после завтрака полевики разделились по двое и разошлись по намеченным накануне маршрутам в противоположные стороны. Однако в полдень заметно потеплело, солнечные лучи поглотила пелена, пошёл мелкий снег, занавесив ориентиры, затем дунул ветер, и запуржило. Всё-таки природа не обманула.

Маршрут, по которому пошли Горцев и Сергеев, оказался в выгодном положении к ветру. Выполнив намеченные работы, они возвращались в лагерь с попутным ветром, и походные котомки защищали их спины от сильных порывов. Славину и Алёхину встречный ветер дул в грудь, а снег, несущийся параллельно земле, ослеплял. И этот факт сыграл с ними злую шутку: на открытом пространстве занесённая снегом лыжня, ведущая к лагерю, исчезла из-под ног. Они попытались нащупать её, двигаясь галсами, но быстро осознали, что свежую, не успевшую подмёрзнуть лыжню, обнаружить под снегом вряд ли получится, и без чёткого представления, где её искать — только напрасно тратить время и силы.

— Давай-ка уточним направление на лагерь, — предложил Алёхин, когда заросли ольшаника слегка прикрыли их от ветра, — а то заведёт нас нелёгкая на кудыкину гору.

Тревожные мысли появляются в такие моменты. В памяти Славича мелькнул давний рассказ деда о пурге, накрывшей в пути его односельчанина, останки которого обнаружили поздней весной в скособоченном стоге сена. Поэтому он сразу достал из рюкзака планшет и, прикрываясь от вьюги, сверил направление видимого участка свежей лыжни со стрелкой компаса.

— На, посмотри, — протянул он карту и компас Алёхину, — по-моему, след наш тянет влево.

Через минуту тот подтвердил:

— Без ориентиров более сильная нога постоянно уводит в сторону. При такой видимости надо чаще поглядывать на компас.

Теперь лыжники каждую четверть часа сверяли направление хода с магнитной стрелкой. Через два часа, когда по всем прикидкам должен был появиться лагерь, обеспокоенность встала преградой на пути. В затишье среди бурелома они приостановились.

— Давай перекурим, определимся, а то к палаткам и к ночи не доберёмся, — предложил Алёхин.

— Доставай свой «Беломор», — согласился Славич. — Судя по времени и по затраченным усилиям, палатки где-то рядом. Сильно отклониться мы не могли. Может, стрельнуть, вдруг услышат?

— Услышат, если рядом и с подветренной стороны, а ежели нет… Да и собаки сейчас в снег зарылись, не залают. Но с чем чёрт не шутит, — сказал Алёхин, взводя курок.

Выстрел прозвучал глухо и совсем негромко, будто увяз в плотной кутерьме. Они постояли, прислушиваясь к ответному выстрелу, и потом Алёхин подытожил:

— Надо самим искать. Выйти бы к Эвонокиту, русло хоть и петляет по впадине, но всё равно к стоянке выведет…