Бесплатный фрагмент - Цена последнего доверия

Александр стоял на краю пирса, где ржавые балки скрипели под порывами ветра с Балтийского моря.
Город за его спиной, когда-то процветающий порт Риги, теперь напоминал обглоданный скелет заброшенные склады с разбитыми окнами, где ветер свистел сквозь трещины, и улицы, усыпанные битым стеклом и окурками.

Небо над ним было свинцово-серым, как его собственная жизнь, а волны внизу бились о бетон с монотонным, безжалостным ритмом, словно напоминая — Ты здесь, на дне, и глубже некуда.

Его пальцы, огрубевшие без ухода, сжимали бутылку дешевой водки. Этикетка облезла, как его воспоминания о прошлом.

Когда-то он был Александром Волковым, героем-спасателем в службе МЧС. Спас сотни жизней вытаскивал людей из горящих зданий, из-под обвалов, из ледяной воды.

Медали на груди, рукопожатия от начальства, улыбки жены Марины и смех маленькой дочери Анны. Папа — супергерой, — говорила она, цепляясь за его шею.

Но один пожар все изменил.

Тот чертов склад с химикатами. Он не успел. Двое коллег погибли, а он выжил с ожогами и виной, которая жрала его изнутри, как кислота. Почему не я — этот вопрос преследовал его ночами, пока алкоголь не стал единственным спасением.

Теперь, в свои сорок пять, он был тенью того человека. Лицо, изборожденное морщинами и шрамами, заросло щетиной, глаза — мутные, как вода в канаве. Одежда висела на нем мешком старая куртка с оторванным рукавом, штаны, пропитанные запахом табака и пота.

Он жил в крошечной комнате в коммуналке на окраине, где соседи обходили его стороной, бормоча

— Опять этот алкаш.

Семья ушла два года назад. Марина не выдержала его вспышек ярости, ночных кошмаров и пустых обещаний бросить пить.

— Ты убиваешь нас всех, Саша, — сказала она на прощание, унося Анну. Теперь дочь даже не звонила. Он был один, как тот ржавый корабль, что гнил у дальнего причала.

Александр сделал глоток, и жидкость обожгла горло.

— За что — подумал он, глядя на горизонт, где солнце пыталось пробиться сквозь тучи, но сдалось. Внутренняя тьма была гуще любой ночи. Вина за тот пожар мучила его, как хроническая боль. Он винил себя не только в смерти коллег — в его голове это разрослось до вселенской катастрофы.

— Я неудачник, — шептал он себе. — Никто не нуждается во мне. Мирe лучше без такого, как я. Общество отторгло его бывшие коллеги отводили глаза на улице, соседи жаловались на шум его пьяных монологов.

Даже бармен в Ржавом Якоре, единственном месте, где он бывал, смотрел с презрением.

В тот вечер он зашел в бар раньше обычного. Дверь скрипнула, пропуская его в полутемный зал, пропахший пивом и сигаретами.

За стойкой стоял Григорий, коренастый мужчина лет пятидесяти с седой бородой и татуировками на руках — бывший моряк, потерявший ногу в аварии на судне.

— Опять ты, Волков — буркнул Григорий, наливая пиво другому посетителю. — Деньги есть?

Александр кивнул, выудив из кармана смятые купюры — остатки от случайной подработки на разгрузке.

Он сел за стойку, подальше от группы рабочих, которые громко обсуждали футбол.

— Стакан, Гриша. И не разбавляй, — сказал он хриплым голосом.

Григорий поставил перед ним рюмку, но не ушел. Его глаза, прищуренные от дыма, изучали Александра.

— Слушай, парень, ты когда-нибудь остановишься? Был героем, а теперь… — Он махнул рукой. — Смотри на себя. Жена ушла, дочь, наверное, и не помнит. А ты все глубже в эту яму.

Александр уставился в рюмку, где отражалось его искаженное лицо.

— Герой — Ха!

Он сделал глоток, и тепло разлилось по венам, притупляя боль.

— Эх, Гриша. Ты не знаешь, что я пережил. Тот пожар… Я должен был умереть там. Вместо этого живу, как отброс.

Григорий оперся на стойку, его протез скрипнул.

— Знаю я про твой пожар. Весь город знает. Но жизнь не кончается на одной ошибке. У меня нога оторвана, а я не ною. Иди, найди работу нормальную. Или к врачу. Алкоголь — это не выход, это могила.

В бар вошла женщина — Лена, местная уборщица, лет тридцати пяти, с усталым лицом и волосами, собранными в хвост. Она иногда подкармливала бездомных собак у порта и знала Александра с тех времен, когда он еще был тем самым спасателем. Теперь она смотрела на него с жалостью, смешанной с отвращением.

— Гриша, кофе, пожалуйста, — сказала она, садясь неподалеку. Затем повернулась к Александру — Саша, ты опять пришел. Вчера тебя еле вынесли. Зачем ты себя так?

Александр повернул голову, его глаза вспыхнули гневом.

— А тебе какое дело Иди, убирай свои полы. Я не просил совета.

Лена вздохнула, но не отступила. Она была одной из немногих, кто еще пытался.

— Помнишь, как ты спас мою сестру из той машины на трассе? Она жива благодаря тебе. А теперь… Ты мог бы быть лучше. Для себя, для Анны.

Имя дочери ударило, как пощечина. Александр стукнул кулаком по стойке, рюмка опрокинулась.

— Не смей упоминать Анну! Ей лучше без меня. Всем лучше без меня. Я проклят. Уйди!

Григорий вмешался, оттаскивая Лену.

— Ладно, Волков, успокойся. Или вон отсюда.

Александр встал, шатаясь, и вышел на улицу. Холодный ветер хлестнул по лицу, но он не почувствовал. Он пошел к пирсу, где все начиналось и кончалось. В голове крутились обрывки смех Анны, крики в огне, пустые глаза Марины.

— Нет возврата, — подумал он. — Это самое дно, и я здесь уже навсегда.

Он сел на край, свесив ноги над водой. Волны манили, обещая забвение. Может, прыгнуть? Закончить все.

Но даже на это не хватало сил.

Он просто пил, глядя в тьму, которая была внутри и снаружи.

Вдали, в порту, завыла сирена корабля — как сигнал бедствия, на который никто не ответит. Александр закрыл глаза, чувствуя, как одиночество сжимает сердце.

Он не ждал спасения. Спасения не будет.

Ночь опустилась на порт, словно тяжёлый, промокший насквозь занавес, пропитанный солёной морской пылью и колючим туманом. Александр сидел на краю пирса, вросший в темноту. Бутылка в его онемевшей руке была почти пуста. Ветер с моря гнал холод, который пронизывал тонкую куртку и добирался до костей, но он больше не чувствовал этого холода.

Внутри него бушевал свой собственный шторм. В вихре спиртного и отчаяния мелькали обрывки лиц: спасённого сегодня парня, Дмитрия, а потом — обугленные лица тех, кого он не спас тогда. И над всем этим — последний взгляд Марины. Взгляд, в котором не было ненависти. Была лишь усталая пустота, и это было больнее всего.

— Конченый человек, — прохрипел он, и его голос был чужим, пропавшим где-то в этом тумане.

«Зачем? Зачем жить, если всё, к чему прикасаешься, обращается в пепел? Спасатель… Какая ирония. Я не смог спасти никого, кто был по-настоящему важен. Даже себя. Анне лучше без меня. Она не увидит, как её герой гниёт заживо. Марина права. Я — яд».

Он поднял бутылку, чтобы сделать последний глоток, залить этим огнём ледяную пустоту внутри. Но вместо этого с тихим стоном размахнулся и швырнул её прочь от себя. Стеклянная цилиндрика блеснула в лунном свете, на миг превратилась в серебряную вспышку — и бесшумно исчезла в чёрной воде, не оставив после себя ничего, кроме тихого, жадного всплеска.

Тишина, пришедшая вслед, была оглушительной. Абсолютной. В ней не осталось места даже для боли.

«Всё. Кончено».