Бесплатный фрагмент - Цена чужой славы

1

26 ноября

В концертном зале филармонии

Лиза Грин

с программой

«Языки пламени»

Именно такой текст можно было прочитать на ярко-красной афише у входа в филармонию города К. Она привлекала к себе много внимания, была броской и выделялась на фоне всех остальных афиш. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на это яркое пятно.

На афише была фотография певицы. Она пыталась выглядеть молодой и привлекательной, но вышла вульгарной и несерьезной. Неприлично яркий макияж, выровненное лицо при помощи компьютерной графики было без единой морщинки и выглядело совсем не естественно. Все это поначалу привлекает внимание, но когда приближаешься к афише поближе, чтобы ее рассмотреть в подробностях, то неживое, словно восковое, лицо, смотревшее с плаката, теряло всю притягательность.

И не удивительно. В маленький провинциальный город К. давно уже никто не приезжал из знаменитостей, купавшихся в лучах славы. В этот город приезжали те, чья карьера стремительно катилась к закату или уже окончательно сошла на нет, и лишь только отголоски былой славы могли собрать в зал хотя бы сотню человек. Можно было подумать, что город К. — это свалка для ненужных исполнителей, забытых актеров и певцов. Вероятно, так оно и есть.

На фоне серости и угрюмости городских улиц афиша была ярко- красным пламенеющим пятном, к которому подлетали разных слоев населения мотыльки и, словно обжегшись, улетали прочь.

Сегодня было 26 ноября. Люди собирались задолго до выступления «популярной» певицы. Народ толпился, пытаясь протиснуться внутрь. Некоторые бесконечно возмущались этой толкучкой, брюзжа от недовольства, которое следовало бы оставить за пределами этого здания, ибо люди приходят на подобного рода выступления чтобы отвлечься от бытовых дел и хлопот, чтобы насладиться всей прелестью музыки, ласкающей слух и успокаивающей душу, приводя чувства человека к гармонии.

Но только не здесь, не в городе К.

Не в то время, когда в зале полный аншлаг по здешним меркам.

Как и было уже сказано, недовольство начало нарастать еще задолго до выступления. Оно перечеркивало атмосферу искусства, царящего в подобных зданиях. Казалось бы, все мирское должно оставаться за пределами филармонических залов. Но только не в таких маленьких провинциальных городках, как город К.

Толпа — тупое, обезумевшее животное, способное совершать самые грязные и отвратительные поступки, не задумываясь об их последствиях и не чувствуя после содеянного ни малейших угрызений совести.

Люди толпились и протискивались в фойе филармонии. Они наступали друг другу на ноги, кричали, ругались, спорили, теснили друг друга к дверям и пытались опередить своих «конкурентов», чтобы занять места как можно быстрее. Несмотря на то, что все билеты уже были проданы, а места забронированы, народ торопился оказаться в здании. Со стороны все это походило на безумную давку, в которой должен был выжить сильнейший.

Это происходило всегда. Тут уж ничего не поделаешь. Суета и раздражение воцарились в воздухе в день 26 ноября у входа в филармонию города К.

Такие певицы, как Лиза Грин, — это большое событие, можно сказать, даже историческое, для такого небольшого городка.

На улице было промозгло, как и бывает в конце ноября. Термометры, кажется, показывали около минус пяти, но из-за резкого и внезапного ветра холод пробирал до костей, словно был на несколько градусов ниже. Асфальт уже был покрыт первыми слоями грязного снега, который местами перемешался с гравием, оставляя на дорогах черные полосы. Сугробы на обочинах неуклюже слежались, почернели от пыли, копоти и автомобильных выхлопов.

Люди, торопясь спрятаться от ледяных порывов, одевались плотнее, натягивая на себя пальто и куртки, словно те могли стать непробиваемой защитой от холода. Многие кутались в шарфы так, что на поверхности оставались лишь глаза, а пальцы, зябко сжимающиеся в перчатках, пытались хоть как-то согреться. Каждый шаг по скользкому тротуару был напряженным и осторожным, а прохожие, как заговорённые, шли, избегая лишних взглядов, стремясь поскорее скрыться в теплых магазинах или домах.

Ветер, будто сам по себе, гулял по улицам города, свистя в узких переулках. Иногда его порывы были настолько сильными, что люди вынуждены были прикрывать лица руками, опасаясь, что сильный порыв сорвёт шапки или заставит глаза слезиться. Звуки машин и шагов, эхом разносившиеся по серым бетонным улицам, тонули в этом вечном свисте.

Вот и Никита Кривцов тоже отправился на концерт. На нем было черное пальто, темно-синий костюм, белая рубашка и туфли. Никита сегодня был без головного убора — отчаянный парень. Он надевал его в будничные дни, а сегодня день был особенным. Именно поэтому он сделал себе строгую прическу — уложил волосы назад. Но только он не учел, что ноябрьский ветер не позволит ему долго красоваться своей укладкой. Его волосы уже были разлохмачены. К тому же эта борьба с остальными ценителями искусства усугубила растрепанность его волос. Он не был человеком робкого десятка, поэтому с небольшим, но все же усилием ему удалось достойно проникнуть в фойе филармонии.

После того как люди, наконец, проникали внутрь здания, их ждала новая битва — гардероб. Это было не менее сложным испытанием, чем протолкнуться через входные двери. Стремясь избавиться от своих курток, пальто и шарфов, люди толпились у стойки, словно стадо быков. Здесь действовали совсем другие правила, законы толпы правили всем, а вежливость и манеры оставались где-то позади, на улице, а может, и еще где-то. Те, кто по неопытности решил встать в очередь смиренно, почти сразу осознавали свою ошибку — в таких условиях выживает лишь самый хитрый и настойчивый. Либо ты, либо толпа.

В гардеробе, особенно во время таких мероприятий, почти всегда царила нервозная атмосфера, напряжение так и витало в воздухе. Плечи соприкасались, локти упирались в спины, люди толкались, возмущались, негодовали, фыркали, не разбирая слов и преград. Кто-то терпеливо пытался держать дистанцию, боясь замять куртку или порвать чужой шарф, а кто-то, напротив, умело маневрировал, протискиваясь вперед, сжимая одежду под мышкой, готовый в любой момент оттолкнуть конкурента. Это было похоже на давку, стоило только одному человеку замешкаться у стойки, и волна недовольства прокатывалась по всей очереди.

Работницы гардероба (их было ничтожно мало, чтобы обслужить такой поток людей) еле поспевали выдавать бирки и развешивать одежду. Они сновали между рядами плотно развешанных курток, пальто, пытаясь успеть к началу представления.

Благополучно оставив свое пальто в гардеробе, Никита Кривцов подошел к одному из зеркал, расположенных на стене, сразу напротив гардероба, и подправил свои угольно-черные волосы, зачесав их небольшой расческой назад. Одернув костюм и приведя себя в порядок, Никита отправился по коридору в большой зал, где у входа стояла пожилая женщина-контролер, проверяющая билеты у публики.

Маленькая низенькая женщина натянуто улыбнулась, когда Никита протянул ей билет. Ее форма была пошарпанной, местами засаленной, выцветшей от многих лет использования. Это как-то немного удручало. От этого вида она казалась несчастной и чуть старше, чем была на самом деле. Она посмотрела на билет, поднеся к острому носу очки, затем надорвала билет и мягко, но безэмоционально произнесла: «проходите, пожалуйста». Эту процедуру она повторяла множество раз, словно робот, доведя свои действия до автоматизма.

В зале царил мягкий полумрак, свет от ламп падал на тяжелые портьеры, придавая им золотистый оттенок. Это место было словно портал в другую эпоху, где тонкий вкус и роскошь соседствовали с атмосферой провинциального шика. Деревянные кресла с бархатной обивкой, потертые от времени, все еще сохраняли в себе намек на былую элегантность. Их темно-зеленая ткань поглощала свет, создавая вокруг аристократическое ощущение уюта. Каждое кресло, казалось, приглашало своего гостя в теплые бархатные объятия.

Слушатели еще только занимали свои места, шелест одежд и приглушенные разговоры мягко разливались по залу. Люди поглядывали друг на друга, обсуждая события дня, но с нетерпением ждали начала действия. Их лица, освещенные мягким светом изящной хрустальной люстры, поднимались к потолку, где сверкали и мерцали тысячи грациозных капель стекла. Люстра, с её сверкающими подвесками, переливалась, отражая теплые оттенки, словно пародируя величие и пышность королевских дворцов.

Входя в этот зал, каждый невольно погружался в атмосферу чего-то большего, чем просто представление. Это пространство, пропитанное ароматом старого дерева и легким запахом пыли, казалось живым — дышащим тайнами прошлого и творческим вдохновением. Здесь веяло магией искусства: каждое движение занавеса, каждый шорох за сценой подогревали ожидание того, что сейчас произойдет что-то удивительное.

И вот спустя некоторое время, когда все люди расселись, таинство началось.

Зазвучала музыка, и с первыми аккордами тончайшее звучание скрипок словно пронизало воздух, наполнив зал волшебной мелодией. Рояль подхватил эту нежную симфонию, создавая музыкальную волну, которая то мягко набегала, то отступала, как морской прибой. В зале плавно потемнело, и под завораживающий аккомпанемент на сцену медленно вышла виновница ажиотажа — Лиза Грин. Её появление вызвало едва уловимый шорох в зале, будто каждый из зрителей затаил дыхание в предвкушении чего-то невероятного.

Она остановилась в центре сцены, словно сама музыка стала частью её сущности. Тонкий луч света мягко осветил её фигуру, выделив каждую складку её платья, каждый плавный жест её руки. В этот момент казалось, что время замерло. И вот, наконец, прозвучал первый звук. Её голос, одновременно мягкий и уверенный, пленял и завораживал с первых секунд. Словно нити тончайшего шелка, её вокал окутывал каждого в зале, медленно унося их мысли куда-то далеко, вглубь эмоций и чувств.

Каждая её нота была идеально выверена, наполнена смыслом и трепетом. Слова, словно откровения, касались сердец, пробуждая забытые эмоции и оставляя в воздухе невидимый шлейф эха. Лиза держала зал в плену своей магии, как опытная заклинательница, которая знала секреты каждой души, присутствующей здесь.

Зрители замерли в благоговейном ожидании каждой новой ноты, не смея даже пошевелиться, чтобы не нарушить это почти сакральное действие. Казалось, что весь мир исчез за стенами этого зала, оставив лишь Лизу и её голос, парящий над головами публики, унося всех в состояние почти религиозного экстаза.

Никита Кривцов особо не был ценителем искусства, но он любил куда-нибудь выходить в свет и посещать подобного рода мероприятия. Ник работал в местном банке. Частенько он хвастался среди своих знакомых, что неплохо зарабатывал и мог ходить на концерты и выставки; посидеть в баре или ресторане. Ему доставляла удовольствие сама мысль, что он может себе позволить подобную роскошь, в отличие от большинства его знакомых. Хотя это было не совсем так. Зарабатывал он не больше, чем все.

Слушая музыку без особого внимания, он лишь краем суха улавливал звуки оркестра, отрешённо плывущие в пространстве концертного зала филармонии. Его мысли блуждали далеко от партитур и дирижерских жестов, от тех тонких нюансов, которые улавливают настоящие ценители. Он был, скорее, наблюдателем, чем участником этой культурной церемонии. Его взгляд, спокойный и безучастный, скользил по залу, погружаясь в детали, которые другие могли бы упустить. Роскошные бархатные кресла, тёмно-зеленые, с лёгким отблеском от света софитов, несмотря на свою старость, изящно выстроились в ряды, словно волны тихого моря. Гладкие линии колонн, тянущиеся к потолку, придавали залу величие и старинную элегантность, которая, несмотря на всю свою торжественность, казалась ему чем-то привычным и незначительным.

Он привык к этому месту — филармонии его родного города, куда он, как по расписанию, заглядывал не чаще пары раз в год. Но каждый раз всё повторялось: та же публика, тот же холодок от строгих стен и та же тяжесть молчаливой торжественности. Он мог бы закрыть глаза и мысленно воспроизвести, как звучит скрипка или фортепиано на деревянном полу сцены, которые помнят шаги десятков исполнителей. Но вместо этого он вновь и вновь уносился мыслями прочь, рассматривая даже самые мелкие, не сразу бросающиеся в глаза, детали: старинные тяжёлые канделябры, дрожащие от звуков музыки, тени, брошенные статуями, которые казались ему застывшими в вечности, а иногда и лица людей вокруг. Лёгкая скука и необременительное ощущение спокойствия наполняли его, как это бывает у того, кто приходит сюда по привычке, без глубокого рвения к музыке.

Он не стремился понять, в чём суть произведения, не пытался погрузиться в его глубину. Это был лишь очередной вечер среди привычных звуков и знакомого антуража. Слушая музыку, он скорее наблюдал за тем, как она движется вокруг него, оставаясь в стороне.

Ник не мог не обратить внимание на одну странную деталь: большой бархатный занавес, массивный и тяжелый, висел на сцене, как будто окутывая её своей плотной темнотой, но слишком близко к боковым факелам. Эти факелы, неожиданно яркие для небольшого пространства, бросали длинные тени на стены и создавали иллюзию пульсирующего света, словно живые языки пламени играли на поверхности старинных потемневших от времени стен. Ник ощутил лёгкое беспокойство — факелы не были электрическими лампами, как это часто бывает в современных постановках. Нет, в этих металлических держателях горел настоящий огонь.

Он задумался: «Может ли такое решение быть безопасным?» Бархат занавеса, такой роскошный на вид, легко мог вспыхнуть от малейшей искры. Огонь и ткань — сочетание рискованное, даже в самом изысканном театре. Ник на секунду позволил себе представить, как быстро пламя могло бы поглотить сцену, если бы случилась малейшая оплошность.

Но эта мысль промелькнула и исчезла так же быстро, как и пришла. Он скинул с себя тревогу, решив, что раз организаторы решились на использование настоящего огня, значит, они предусмотрели все меры безопасности. Взгляд Никиты снова вернулся в полумрак зрительного зала, где шевелились фигуры зрителей, слегка подсвеченные неравномерным пламенем факелов. Всё пространство было окутано загадочной атмосферой: шорох одежды, редкие приглушённые голоса, скрип стульев. Полумрак создавал ощущение тайны, словно само помещение прятало нечто значительное за своей роскошной, но мрачной оболочкой.

Никита ощутил, как его внимание начинает рассеиваться по мере того, как он погружался в это море теней, света и огня в странной и тревожной гармонии.

2

Представление было в самом разгаре. Напряжение в зале витало в воздухе, словно нечто незримое пронизывало пространство между зрителями и сценой. На сцене происходило загадочное и захватывающее выступление, которое, казалось, вызывало у каждого присутствующего неописуемое ощущение магии и таинственности. Лиза Грин, в длинном черном платье, словно парила по сцене, её движения были столь плавными и чарующими, что зрители не могли оторвать взгляд. Каждое её движение, каждая нота, которую она извлекала из своих легких, будто затягивали в другой мир, полный загадок и волшебства.

По бокам сцены горели факелы, их пламя, казалось, двигалось в такт её голосу, добавляя представлению ещё большего мистики. Огонь словно плясал, раздуваясь всё больше и больше с каждым вдохом певицы, словно отвечая на магическую силу её выступления. В какой-то момент, когда зрители были полностью поглощены этим зрелищем, пламя неожиданно перебросилось на огромный бархатный занавес, висящий в глубине сцены.

На самом деле, занавес не имел никакого отношения к самой постановке, он был просто частью сценического антуража. Но когда огонь вмиг поглотил его ткань и начал быстро разгораться, это лишь подогрело интерес публики. Поначалу никто из зрителей даже и не понял, что происходит на самом деле. Все были уверены, что это часть представления, — настолько великолепным казалось то, что происходило перед ними. Зрители пришли в восторг, аплодируя и выкрикивая одобрительные возгласы, полагая, что огонь — это продуманный элемент шоу. Занавес полыхал как будто намеренно, создавая впечатление настоящей мистерии, происходящей на их глазах.

В этом коротком моменте магия, созданная на сцене, казалось, переплелась с самой реальностью.

Огонь разгорался стремительно, словно жадно пожирая все на своем пути. Поначалу зрители думали, что это часть шоу — спецэффекты, искусственный дым, театральный драматизм. Однако вскоре запах горящей ткани, острый и едкий, начал пробираться сквозь сцену, заполняя пространство невыносимым запахом гари. Поначалу это ощущалось как легкий запах жженой бумаги, но вскоре тяжелый смрад осел в зале, вызывая тревогу.

Дым, сначала тонкий и едва заметный, становился гуще, смешиваясь с театральным туманом, который раньше казался невинной иллюзией. Он вился по залу, стекая с края сцены прямо в первые ряды. Пелена клубилась у ног зрителей, ползла по их одежде. Паника начинала медленно просачиваться в умы людей, когда стало ясно — это не часть представления.

Певица, которая еще несколько минут назад исполняла свою партию, внезапно прекратила петь. Ее лицо перекосилось от попыток сделать вдох через завесу дыма. Она кашляла, судорожно хватаясь за микрофон, теряя голос и контроль. Её глаза наполнились слезами, в то время как вокал стал хриплым, отчаянным. Публика смотрела, будто зачарованная, не до конца осознавая происходящее. Словно немой вопрос повис в их умах: это игра или реальность?

С первых рядов доносились удары стульев — люди начали вскакивать с мест, расталкивая друг друга, пытаясь убежать, избежать удушающего облака. Крики и кашель слились в одну какофонию, усиливаясь с каждой секундой. Кто-то в зале закричал о пожаре, и эта паника моментально распространилась на всех присутствующих. Люди метались, сбивая друг друга с ног, стремясь покинуть зал через небольшие проходы.

На сцене, среди хаоса, музыканты, поняв всю серьезность ситуации, поспешно покидали свои места. Барабанщик бросил свои палочки, гитаристы, сбросив инструменты, ринулись в закулисье, их лица исказил страх и ужас. Музыка, которая несколько мгновений назад заполняла пространство зала, оборвалась резким хлопком — кабели и усилители горели, на сцене царил хаос.

Кричали зрители, в панике открывались боковые двери, но дым и огонь продолжали распространяться с угрожающей скоростью, сжигая всё, что казалось вечным в свете софитов.

Огонь разыгрался не на шутку, весь огромный занавес теперь был объят огнем. Люди ринулись бежать прочь от сцены, в рядах началась паника. Толпа бежала к выходам, спотыкаясь и запинаясь о тех, кто упал. Те, кто упал на бархатные ковры, пытались подняться, но вновь падали на пол простирая руки вперед. Люди, бежавшие в толпе, наступали им на руки, запинались о них, словно о невидимый барьер, и тоже падали.

Женщины визжали, где-то раздавался детский плачь, мужчины ругались и распихивали изо всех сил обезумевшую массу, чтобы протиснуться как можно скорее к выходу. Началась ужаснейшая давка. Люди словно освирепели.

В самом начале, когда та же самая толпа только пришла на концерт, давка была похожа на ту, что была и сейчас, но она была куда более цивилизованна, чем теперь. Масштабы происходящего хаоса поражали и даже пугали. Люди словно превратились в зверей и забыли, кем они были прежде. Когда жизни угрожает опасность, люди способны на многое.

Проход к выходу был забит толпой и к дверям просто невозможно было пробиться. Один толстый мужчина лет сорока семи словно шар для боулинга распихивал всех на своем пути. Некоторые успевали пробежать за ним, пока путь был свободен, но тут же толпа заполоняла пространство и бежать уже было некуда. Женщина у входа, принимавшая билеты, поначалу пыталась унять и успокоить паникующих людей, но ее вытолкнул в коридор тучный мужчина. Женщина вылетела в коридор, словно пробка, упала на пол и разбила очки. Толпу уже было не унять.

Толпа пыталась протиснуться в узкие двери, одну женщину зажали, и та страшно визжала. Одного мужчину, пробивающегося к дверям, оттащила за волосы и отбросила назад чья-то огромная рука. Начиналась настоящая бойня. Все пытались покинуть зал как можно скорей. Дым окутал все вокруг. Можно было разглядеть что-нибудь только на расстоянии вытянутой руки.

Наконец толпа протиснулась в двери и стало немного свободнее. Люди бежали по лестницам и спотыкались, катились кубарем по ступеням.

Сцена полыхала огнем. Языки пламени жадно пожирали всё на своём пути, как ненасытные хищники, устремляясь от бархатных занавесов к старинным коврам. Они карабкались по стенам, взмывая вверх, словно живые существа, и с каждой секундой огонь становился всё сильнее, неумолимо расширяя свою территорию. Горящие ошмётки ткани и дерева кружились в воздухе, оседая на креслах, которые мгновенно вспыхивали. Казалось, огонь брал под контроль каждую частицу пространства, не оставляя шанса на спасение.

Пламя перекинулось в зрительный зал, и теперь полыхали ряды мягких кресел, которые мгновенно загорались, словно сдавшись перед натиском огненной стихии. Чёрные клубы дыма заполнили помещение, смешиваясь с ярким светом огня, делая воздух невыносимым. Крики паники и хаоса разносились эхом по залу, но заглушались ревом пламени. Это было зрелище, от которого невозможно отвести глаз — пугающе завораживающее гораздо больше, чем любое выступление, включая концерт певицы Лиза Грин.

Её чарующие мелодии, ещё недавно наполнявшие зал, теперь казались далёкими и несуществующими, утратившими свою магию на фоне этого огненного ада. Никакая песня не могла перекрыть то, что происходило сейчас, — это уже была другая песня — песня страха, ужаса и паники, всеразрушающая мощь пламени, которая, кажется, намеревалось уничтожить всё, что до этого казалось таким несокрушимым.

Пожарная сигнализация не сработала. Здание было старым и все в нем работало кое-как или же не работало вовсе.

3

Молодая девушка оказалась в ловушке огня в самый неподходящий момент — она собиралась выбежать вслед за остальными из первых рядов зрительного зала, когда ужасный треск начал раздаваться со сцены. Паника захлестнула людей волной, и все, кто был рядом, кинулись к выходам, пытаясь спастись. Девушка тоже хотела бежать, но, поднимаясь со своего места, не заметила маленький выступ, споткнулась и упала на пол в узком проходе между рядами кресел. В этот момент всё вокруг превратилось в хаос.

Толпа, обезумевшая от страха, неслась мимо неё с диким ревом, как неуправляемый поток воды, сминая всё на своём пути. Топот шагов, крики, отдалённый гул пожарной сирены (где-то далеко, за окнами) и треск пламени слились в один беспощадный звуковой вихрь. Вокруг витал густой дым, мешающий дышать и видеть происходящее. Она отчаянно пыталась подняться, но дрожащие от страха ноги подводили её, а каждая попытка найти опору под собой казалась бесполезной. Упав, она оказалась прямо в центре бурлящей толпы, словно в эпицентре штормового моря.

Люди, ослепленные паникой, даже не заметили её — бежали мимо, не глядя под ноги. Её спасло только чудо, что никто из них не затоптал её на месте. В темноте и дыму она почувствовала, как прохладный воздух исчезает, уступая место обжигающему жару огня, который подступал всё ближе. Она поняла, что шансов выбраться самостоятельно почти не осталось.

Пламя уже приближалось, она начала кашлять от едкого дыма, слёзы текли по её щекам не столько от страха, сколько от невозможности вдохнуть.

Страх парализовал ее. Не фигурально, а буквально.

Девушка лежала на полу, пытаясь прийти в себя и понять, что ей делать. В этот момент часть занавеса, большой лоскут ткани, объятый пламенем, рухнул прямо перед ней.

Девушка закричала, ее голос разнесся по всему залу. Пронзительный крик. Крик отчаяния, пропитанный страхом. Девушка подвернула ногу и пыталась встать, но не могла.

Никита Кривцов прижался к спинке кресла, спрятавшись в узком пространстве. Его сердце колотилось так сильно, что казалось, оно само могло заглушить всё, что происходило вокруг. Шум хаоса наполнял воздух: крики людей, гул обрушивающихся декораций, треск пламени, охватившего сцену. Но сквозь этот шум он уловил особенный крик — женский, пронзительный, полный страха и отчаяния.

Никита осторожно выглянул из-за своего укрытия. Дым, густой и удушающий, плыл по залу как зловещий туман, притупляя его зрение, но, несмотря на это, Никита сосредоточился, напрягая глаза, пытаясь увидеть источник крика. В клубах дыма, между разрушенными сиденьями и рваными кусками декораций, он заметил девушку. Она находилась всего через три ряда от него, одна, застывшая в панике, лежала на полу.

Страх заморил её лицо и тело, мир вокруг неё рушился, а она не могла сдвинуться с места. Пламя, бушующее на сцене, разъедало старые деревянные опоры, на которых держались тяжёлые прожекторы и массивные колонны сцены. Никита видел, как они скрипят и шатаются, угрожая вот-вот рухнуть прямо на неё. Один неправильный шаг — и всё, что было над ней, станет смертельной ловушкой. Стальные балки уже начали накреняться, натягивая цепи, которые их держали.

Никита ощутил прилив адреналина. Ситуация разворачивалась стремительно, и он знал, что времени у него практически нет. Девушка была в опасности, каждый миг был на вес золота. Падение этих опор было лишь вопросом времени, и тогда исход станет необратимым. Он сжал кулаки, чувствуя, как от напряжения холодный пот стекает по его вискам. Действовать нужно было прямо сейчас.

Ее силуэт терялся в дыму и был трудноразличим. Никита хотел было помочь, ему хотелось увести ее, помочь встать. Но страх и его сковал по рукам и ногам. Он не мог пошевелиться и сдвинуться с места. Ему и самому грозила опасность задохнуться в этом помещении. Он остался в своем укрытии, словно загнанный в угол.

Людей в зале уже оставалось немного. Вновь раздался крик девушки, она не знала, что делать и звала на помощь. Девушка заметила Никиту, который прятался за креслом.

Их взгляды встретились. Девушка звала на помощь, но Никита даже не сдвинулся с места. И продолжал смотреть на нее.

В этот момент из густого облака дыма возник молодой человек. Его глаза блестели от напряжения, и, не теряя ни секунды, он быстрым, почти инстинктивным движением рванулся к девушке. Пламя рвало воздух позади него, а темные клубы дыма обволакивали их с двух сторон. Он схватил её за плечи, крепко, но осторожно, словно боясь причинить боль, и резко поднял на ноги. Её колени подогнулись, но его уверенные руки не дали ей упасть.

Её тело было как ватное, слабость накатывала волнами, а голова кружилась от удушающего дыма. Она закашлялась, горло горело, и каждый вдох приносил резь в лёгкие. Пытаясь вдохнуть хоть каплю свежего воздуха, она инстинктивно опёрлась на его плечо, её руки дрожали, словно в них больше не оставалось сил. Молодой человек крепче обнял её за талию, поддерживая её хрупкое, обмякшее тело. Тяжесть её состояния стала очевидной — сознание начинало медленно ускользать, как песок сквозь пальцы.

Она слабо моргала, пытаясь сфокусировать взгляд, но дым застилал глаза, и реальность казалась то мутной, то обрывистой. Её ноги подкашивались, словно они перестали ей подчиняться, и ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание.

Молодой человек, черноволосый коренастый парень, помог ей подняться и, подхватив ее одной рукой за талию, а другой придерживая руку девушки на своей шее, повел ее к выходу, минуя огонь, что преграждал путь. Они пошли в обход.

Спустя несколько секунд Никита понял, что вокруг него никого не осталось. Пожар охватил здание с устрашающей скоростью, и теперь его окружали только пламя и густой, удушающий дым. Паника начала медленно пробираться в его сознание, выдавливая последние остатки здравого смысла. Он огляделся, пытаясь различить хоть чей-то силуэт среди огня, но перед глазами мелькали лишь отблески пламени, искры, свист дыма и глухой гул огня, который постепенно поглощал все вокруг.

Никита почувствовал, как страх сжимает его сердце. Сначала он позвал на помощь негромко, словно не верил в реальность происходящего. Его голос звучал слабо и хрипло, как будто кто-то сдавил его горло. В ответ — тишина, давящая и зловещая, которая лишь усиливала чувство обреченности. С каждым мгновением этот кошмар становился всё более реальным, и в голове начал крутиться один вопрос: «Где все? Почему меня бросили?».

Он попробовал крикнуть громче, но его голос снова утонул в шуме пожара. Огонь был повсюду. Жар пронизывал одежду и кожу, а воздух становился настолько тяжелым, что каждый вдох приносил боль. Никита захлебывался в кашле, его горло горело, глаза заслезились от дыма, а лёгкие начинали заполняться пылью и гарью. В какой-то момент страх перерос в панику — Никита перестал контролировать себя. Он закричал громко, истошно, словно обезумевший зверь, который понимает, что в ловушке. В этом крике было всё — отчаяние, страх смерти и глубокое чувство одиночества.

Однако его ноги, казалось, приросли к полу. Он был парализован ужасом. В сознании царил хаос, и, хотя инстинкт говорил ему двигаться, бежать, искать выход, — он оставался на месте, скованный страхом. Изо рта вырывался лишь надрывный крик, последний крик о помощи, который казался абсолютно бесполезным.

Вдруг Никита ощутил легкое прикосновение. Кто-то подошел сзади и коснулся его плеча. Кривцов обернулся и увидел того коренастого парня, который помог выбраться девушке.

— Давай, вставай! Уходим отсюда, — прокричал Никите молодой парень, весь вымазанный копотью. Его одежда казалась обгоревшей.

— Я не могу! — проревел Никита, захлебываясь слезами. — Мне страшно! — проговорил он почти шепотом, выдавливая из себя каждое слово.

Парень поднял его за плечи:

— Быстрее! — он взял Никиту за руку и повел с собой.

Кривцов поддался. Он шел неуверенно и тяжело.

Никита и парень медленно продвигались через горящее здание, везде клубились плотные облака дыма, и каждый шаг давался с трудом. Языки пламени перепрыгивали со стены на стену, как живой зверь, поглощая всё на своём пути. Когда они, наконец, приблизились к выходу, Никита внезапно застыл: прямо перед дверью на кресле лежала девушка, та самая, которую он мельком видел в хаосе паники. Она была без сознания, голова бессильно свешивалась набок.

Парень, тяжело дыша от усталости и боли от ожогов и дыма, бросил короткий взгляд на Никиту и затем, не дождавшись реакции, быстро поднял девушку на руки. Его лицо исказилось от напряжения: она была тяжела для ослабевшего тела, мышцы дрожали от перенапряжения, но парень не останавливался.

— Помоги мне! — выдавил он, с трудом удерживая девушку на руках, его голос дрожал.

Никита, словно отстранённый наблюдатель, застыл и не сразу отреагировал. Весь мир как будто замер вокруг него — только языки огня яростно трещали по углам комнаты, а где-то вдалеке продолжали глухо гудеть сирены.

— Да очнись ты! — яростно прокричал парень, его голос, полный паники и боли, словно ударил Никиту в грудь.

Никита почувствовал, как в висках застучала кровь, и страх, притупивший его инстинкты, начал ослабевать. Его тело, наконец, подчинилось приказам разума. Оцепенение прошло, и он, качнувшись на ногах, шагнул к парню, не до конца понимая, что должен сделать, но зная, что уже слишком много времени было потеряно.

Все вокруг заволокло густым дымом, стены плавились от жара, и казалось, что кислород исчезал с каждым вздохом. Пламя неумолимо пожирало пространство, оставляя за собой только обугленные остатки. В этой хаотичной обстановке Никита почувствовал тяжесть бездыханного тела девушки на своем плече. Он обвил ее руку вокруг своей шеи, стараясь не потерять равновесие, и с отчаянной решимостью пробирался сквозь пламя.

Глаза щипало от дыма, каждый шаг отдавался болью в ногах, но Никита понимал — отступать нельзя. Рядом с ним шел тот парень, который тоже, не говоря ни слова, помогал нести обездвиженное, но все еще живое тело. Вдвоем они, кряхтя и напрягаясь, тащили девушку к выходу, к спасению. Они выбрались из зала и спускались вниз по лестнице. Дыма уже было меньше, но поскольку двери зала были распахнуты, то дым проникал и сюда. Лестница, ведущая вниз, казалась бесконечной, но каждый шаг по ней приближал к заветной цели. Огонь позади гремел, как зверь, пожирающий все на своем пути.

На встречу уже поднимались пожарные — их лица были скрыты под защитными масками, а движения чёткими и уверенными, но в их глазах можно было прочесть тревогу. Никита почувствовал легкое облегчение, осознавая, что помощь наконец-то рядом. Троица на пределе сил спустилась в фойе. Воздух здесь был чище, но страх и хаос по-прежнему висели в воздухе. Повсюду бегали пожарные, медработники суетились, люди выкрикивали друг другу команды — казалось, что весь мир вокруг превратился в бурлящий котел эмоций и действий.

Один из пожарных, который сопровождал их по лестнице, убедился, что внизу их примут медики, и побежал вверх помогать своим напарникам.

Никита, не сразу осознавая происходящее, вдруг понял, что оказался один. Парень, который помог ему вытащить девушку из огня, словно растворился в толпе. Он исчез, будто его и не было вовсе. Весь тот ужас и напряжение казались нереальными, пока Никита оглядывался, пытаясь понять, куда делся его спутник. На руках у него все еще лежала девушка, её кожа была бледной, а тело безвольно свисало с его плеча.

Репортеры уже толпились неподалеку, словно стервятники, готовые растерзать каждую крупицу информации. Флеши камер вспыхивали, вопросы сыпались один за другим, но Никита ничего не слышал — его мысли были где-то далеко. Он смотрел на девушку и пытался уловить, что произошло в том аду, который только что пережил.

4

Никита ощущал, как вес девушки постепенно давил на его руки, словно она становилась всё тяжелее с каждой секундой. Его сердце ещё бешено билось от пережитого, а в ушах отдавалось эхо криков и треска горящего здания. Он держал девушку, её безжизненное тело казалось хрупким и почти невесомым, словно в руках у него была фарфоровая кукла. Её светлые волосы контрастировали с копотью, которая уже успела окрасить её лицо и одежду, а через её полуприкрытые веки виднелись только едва заметные движения глазных яблок — слабый признак жизни.

Неожиданно к Никите подбежали медики, вернув его из транса в реальность. Один из них быстро спросил: " Вы в порядке?», и Никита, едва осознавая происходящее, лишь машинально кивнул и выдавил: «Со мной всё хорошо», хотя внутри него бушевал вихрь эмоций и физической усталости.

Медработники осторожно забрали девушку у Никиты, и тот с облегчением почувствовал, как напряжение с его рук спало, оставив лишь слабую дрожь в пальцах. Её аккуратно уложили на носилки, и в тот же миг два медика начали слаженно работать: один надевал кислородную маску ей на лицо, другой быстро проверял пульс и давление. Всё вокруг казалось замедленным, как в кино: короткие приказы, писк медицинских приборов и мерцающие огни машин скорой помощи.

Никита стоял неподалёку, наблюдая за тем, как медики, словно по часам, проверяли её состояние, стараясь удостовериться, что эта светловолосая девушка выживет. Маска медленно наполнилась паром от её дыхания — слабого, но всё же живого. В какой-то момент Никита ощутил лёгкое головокружение, словно всё это было не реальностью, а каким-то страшным сном, от которого он вот-вот проснётся.

Когда медики закончили укладывать девушку на носилки, один из них обернулся к Никите, заметив, как тот тяжело дышит и с трудом держится на ногах. Его лицо было покрыто копотью, а на лбу выступили капли пота. Врач внимательно посмотрел на него и задал вопрос, звучавший почти автоматически, но с ноткой искреннего беспокойства:

— Вам нужна помощь? — голос медика пробился сквозь гул сирен и суматоху на месте происшествия.

Никита вытер пот со лба рукой, быстро приходя в себя. Он знал, что должен выглядеть уверенно, что не может показать слабость в этот момент. Даже если внутри всё ещё трясло от пережитого, внешне он старался казаться спокойным.

— Нет, всё в порядке, — ответил Никита, чуть сбивчиво, но твёрдо. — Мне помощь не нужна.

Медик посмотрел на него ещё раз, словно пытаясь убедиться, что это правда, но затем, не найдя явных признаков серьёзных травм, кивнул и направился к остальным пострадавшим.

Никиту на мгновение оставили одного. Ощущение освобождения от внимания врачей давало ему краткое, почти мимолётное облегчение. Он стоял в сторонке, чувствуя, как напряжение медленно спадает с его плеч, и наблюдал, как увозят девушку на носилках, зная, что всё сделанное им выглядело так, как надо.

Никита стоял в вестибюле, уставший и немного растерянный, когда на него, словно стая хищных птиц, набросились местные репортеры. Они настойчиво тянули к его лицу микрофоны, ослепляли светом камер, пытаясь поймать любую эмоцию на его лице. Вопросы звучали один за другим, но Никита словно находился в тумане. Он не понимал, чего от него хотят, и слова журналистов сливались в общий гул.

Не отвечая на их вопросы, Никита оглянулся, чтобы найти что-то реальное в этом хаосе. Его взгляд тут же остановился на девушке, которую, казалось бы, только он вытащил из зала. Она лежала на носилках, ее лицо было бледным, но выражение спокойное — врачи уже привели её в чувство. Ощущение тревоги и облегчения одновременно пронзило его. В этот момент он осознал, что хотел убедиться, всё ли с ней в порядке, увидеть её живой.

Он медленно пошел к ней, отгоняя от себя мысли о том, что его слава могла быть кратковременной и эфемерной. Но стоило ему приблизиться к девушке, как толпа репортеров обступила его плотным кольцом, словно он был единственным спасением в этом мире, их новой историей.

Внезапно в тишине прозвучал голос врача:

— Это вы её спасли?

Никита остановился, слегка нахмурив брови. Вопрос будто выбил его из равновесия.

— Кого? — растерянно переспросил он, оглядываясь, словно не веря, что вопрос адресован ему.

— Девушку, кого же ещё? — врач кивнул в сторону носилок, на которых лежала спасённая девушка.

Никита молчал. Он ощущал, как время будто остановилось, и вокруг стало неестественно тихо. Он медленно поднял руку и указал на себя, не веря происходящему:

— Я? — голос его был тихим, почти недоуменным.

Репортеры, ни в чем не разобравшись, продолжали гудеть, как пчелиный рой. Послышались возгласы: «Так это вы спасли девушку? У нас здесь герой, мужчина, который вытащил пострадавшую из огня, рискуя своей собственной жизнью».

— Это я спас? — снова неуверенно проговорил Никита, обращаясь к толпе репортеров.

Никита стоял посреди толпы, его глаза были широко распахнуты, как будто он внезапно прозрел, увидев скрытую истину. Он медленно поднял руку, и его указательный палец дрожал, когда он ткнул себе в грудь, словно удостоверяя себя в чем-то крайне важном. В этот момент, будто спонтанно, срываясь с его губ, прозвучали слова, которые он произнёс с такой уверенностью, что даже те, кто вначале сомневался, теперь безоговорочно поверили: этот подвиг совершил именно он.

— Это я спас ее, — снова проговорил Никита.

Как только последние звуки его слов стихли, словно лавиной, на Никиту обрушились десятки камер и микрофонов. Репортеры, словно хищные звери, почуявшие добычу, начали наперебой засыпать его вопросами. Они требовали подробностей, эмоций, любой информации, которая могла бы сделать их материал сенсационным. В этом хаосе, Никита вначале замешкался, его дыхание сбилось, он растерянно озирался по сторонам, не зная, что сказать. Толпа сжимала его, а время, казалось, замедлилось.

Но постепенно, словно прорвавшись через плотную туманную завесу, к Никите вернулось самообладание. В голове зарождалась мысль, удивительная в своей простоте, но в то же время опасная: он стал героем. Названным по ошибке, но всё же героем сегодняшнего вечера. Это осознание ударило по его разуму, как ливень в жаркий день, освежая и давая ясность. Волнение отступило, уступив место неожиданной уверенности.

Слава накрыла его внезапно, обрушившись на него, как волна, не оставившая шансов на отступление. Толпа была в восторге, репортеры уже передавали в эфир сенсационную новость. Люди, собравшиеся вокруг, едва сдерживая эмоции, начали скромно аплодировать, обмениваясь восхищёнными взглядами. В таком небольшом городке, как город К., казалось невозможным встретить столь храброго человека, способного на подобные поступки. Для них Никита теперь был воплощением героизма, живым доказательством того, что смелость и самопожертвование всё ещё существуют.

Но в этом гуле аплодисментов и возгласов восторга лишь одна фигура осталась незамеченной. Настоящий герой, тот, кто действительно совершил подвиг этим вечером, стоял в стороне, скрытый тенью чужой славы. Его лицо потонуло в безразличии толпы, которая уже сделала свой выбор. Никто даже не взглянул в его сторону, словно он был всего лишь случайным свидетелем, а не тем, кто действительно рисковал своей жизнью ради спасения другого.

Когда девушка на некоторое время открыла глаза и посмотрела на Никиту, врач сказал ей:

— Это ваш спаситель. Вон он дает интервью. Вы теперь его должница, — врач улыбнулся, делая перевязку.

Её взгляд задержался на лице Никиты. Что-то в его чертах вызывало смутное ощущение дежавю. Линии подбородка, холодные глаза, чуть сжатые губы — всё это казалось до боли знакомым. Она старалась прокрутить в памяти моменты из своей жизни, где она могла бы встретить этого человека, но сознание словно отказывалось выдать ответ. Туманное чувство беспокойства росло внутри неё, как тень, медленно опускающаяся на сердце. Это лицо — откуда она его знала? Было ли это когда-то мельком замеченное лицо в толпе? Или, возможно, она видела его при более драматичных обстоятельствах?

Её голова начала кружиться от круговерти мыслей. С каждым новым всплеском догадок сознание всё больше запутывалось, как паутина, в которую она сама оказалась поймана. На миг ей показалось, что воспоминания вот-вот всплывут — что-то о том дне, когда всё пошло не так, но… внезапно её веки стали тяжелеть, как будто весь вес мира опустился на них разом.

Голова стала слегка покачиваться, мысли расплывались. В глубине сознания мелькнул последний укол любопытства, но он был слишком слабым, чтобы победить накатывающую усталость. Всё происходившее стало казаться неважным, как если бы её разум просто решил отключиться, чтобы защитить её от неожиданного эмоционального удара. Она закрыла глаза, и напряжение в её теле стало постепенно уходить, растворяясь в мягком забвении сна.

В этой тишине, словно скрытой от реальности, её тревоги исчезли, а Никита — всего лишь неясная фигура в мрачных воспоминаниях — растворился в темноте её сновидений.

5

Вопросы сыпались на голову Никиты, словно нескончаемый град: «Как это произошло? Вам было страшно? Как получилось, что вы оказались рядом?» — голоса репортеров смешивались в один сплошной шум, каждый стремился получить ответ первым, каждый хотел урвать свой кусок сенсации. Никита пытался сохранять спокойствие, но внутри его душа металась, как зверь в клетке.

Неожиданно Никита поймал себя на мысли, что, когда он и девушка с тем парнем выбрались из огня, репортеры увидели его и девушку, которую он в какой-то момент держал на себе, чтобы она не свалилась с ног. Никита вдруг понял, что все это со стороны выглядело так, будто это он вынес девушку из огня и именно он спас ее от неминуемой гибели. В глазах репортеров это выглядело именно так.

И тут он осознал, что они видели совсем не то, что произошло на самом деле. В голове промелькнуло видение — он и девушка, словно в замедленной съемке, на фоне огня, её руки, обвившие его шею, и его, стоящего рядом, поддерживающего её, как герой с киноплаката. Он увидел, как в воображении репортеров сложился идеальный образ: именно он вынес девушку из огня, именно он стал её спасителем.

Мгновение длилось вечность, но внутри Никиты что-то щелкнуло. Он вдруг понял, что не нужно ничего объяснять. Никто не спрашивал, действительно ли он совершил подвиг. Все уже сделали выводы, и эти выводы были просты и понятны, — Никита герой, он спас девушку от смерти. Вопросы репортеров звучали не для того, чтобы узнать правду, а чтобы подтвердить миф, который они уже создали в своих головах.

И вот перед ним стоял выбор — развеять иллюзию и рассказать, как все было на самом деле, или воспользоваться моментом, окунуться в этот образ, который ему навязали.

Никита старался выглядеть спокойно, но волнение в нем нарастало с каждой секундой. Толпа репортеров, словно плотная стена, окружила его, освещая лицо яркими вспышками камер. Он чувствовал, как пот стекает по его спине, но знал, что не мог позволить себе потерять самообладание. Каждый вопрос звучал, как удар молота, на который нужно было незамедлительно отвечать.

— Я… просто оказался рядом… Случайно, — повторил он, но голос его звучал хрипло, как будто пересохшее горло отказывалось работать. Он выдавливал слова с трудом, словно они застревали у него в горле. В глазах его читался легкий испуг, хотя внешне он старался сохранить маску спокойствия.

— Как вы поняли, что девушке нужна помощь? — перебила полная женщина с микрофоном, протискиваясь поближе к нему. Её высокий голос пробивался сквозь общий гул толпы, отчего Никите казалось, что именно на её вопрос ждал от него ответа весь мир. Женщина, одетая в строгий костюм, нетерпеливо смотрела на него, как на животное в клетке, которому некуда было деться от ее пронизывающего взгляда.

Никита медленно поднял взгляд, его мысли плавали где-то далеко, словно за завесой тумана. Мысли прыгали от одного фрагмента к другому, как испуганные мухи, не позволяя сосредоточиться. Он знал, что каждое его слово будет разобрано на мелкие кусочки. Репортеры внимательно ловили каждое движение его губ.

— Я… Я услышал крик… — неуверенно начал он, стараясь не смотреть в глаза женщине, вцепившейся в его ответ, как гончая в след. — Она звала на помощь, и я не мог её оставить, — он чуть более твёрдо повторил, словно убеждая не только журналистов, но и самого себя в правдивости сказанного.

Толпа замерла в ожидании дальнейших подробностей, но Никита снова замолчал. Секунды казались вечностью, пока он, почувствовав напряжение, поправил воротник рубашки и вытер мокрые ладони о брюки. Он знал, что стоит на грани, — между героем и разоблачённым лжецом. Сказать что-то лишнее — и всё рухнет.

— Вы были в опасности? — прозвучал новый вопрос откуда-то из задних рядов от невидимого репортера, чей голос тонул в общей какофонии.

Никита кивнул, хотя ответ звучал неуверенно даже в его собственных мыслях.

— Я просто сделал то, что должен был сделать, — добавил он, смотря вдаль, избегая прямого контакта глазами с толпой.

С каждым словом Никите становилось всё более противно. Он чувствовал, где-то там, в глубине души, что поступает словно вор, что присваивает себе чужую заслугу, чужую славу. Но эта мысль таилась где-то совсем далеко и не должна была доставлять ему неудобства. Через какое-то время он целиком и полностью был поглощен разговором с репортерами. Никита все представил так, будто это действительно он спас ту девушку, и ни слова не упомянул о том черноволосом парне, который на самом деле спас девушку и самого Никиту, рискуя собственной жизнью. Теперь этого парня не было рядом, и вся слава доставалась одному только Никите. Репортерам не обязательно было знать, как все произошло на самом деле.

Спустя какое-то время, шум и хаос начали угасать. Репортеры, что недавно окружали Никиту, выискивая самые малейшие детали для своих сенсаций, разъехались, захватив с собой камеры, микрофоны и отснятые или записанные материалы. Суета схлынула так же стремительно, как и началась, оставив после себя ощущение опустошенности. Народ, еще недавно толпившийся у входа в филармонию, постепенно расходился, словно волны, разбивающиеся о берег. Скорая помощь развезла пострадавших, унося с собой боль, страх и тревогу, которые витали в воздухе. Всё замолкло.

Никита остался один, стоя в полупустом фойе филармонии. Высокие стены здания, некогда величественные и торжественные, казались теперь холодными и безразличными, будто застыли в ожидании следующей драмы. Он взглянул на мраморный пол, по которому недавно бежали десятки ног, и поймал себя на мысли, что остался в одиночестве с собственными демонами. Шум в его голове не утихал — мысли роились хаотично, накатывая волнами то паники, то внезапного осознания. Он не мог заставить себя успокоиться, даже дыхание было прерывистым.

Только сейчас, когда последние вспышки камер погасли, и он снова остался один на один с собой, Никита начал понимать, какой резонанс вызовет его поступок. Вспомнив все сказанное в интервью, он почувствовал странное ощущение тревоги. В каждом его слове теперь чувствовались подтексты, о которых он даже не думал в тот момент. Образ героя, который он так старательно поддерживал, начал таять на глазах в его сознании.

Слава, которая несколько минут назад казалась ему прочной и заслуженной, теперь превращалась в нечто хрупкое, почти иллюзорное. Ему стало страшно. Страшно не потому, что общество может отвернуться, а потому, что все его усилия были направлены не на правду, а на поддержание лжи, от которой уже невозможно было отвертеться.

«А если люди узнают правду? Что тогда?» — спрашивал он себя.

Но теперь уже было поздно думать об этом. Все, что он сказал здесь репортерам, теперь пойдет в новости на телевидение. Его узнают все в городе К.

«Большой человек в маленьком городе» — видел он перед собой в своих мыслях лозунги и вывески в новостных каналах на телевидении. Но был ли он на самом деле таким человеком? К сожалению, нет. Он был трусом. Тряпкой. Жалким и ничтожным. И Никита сам это понимал.

«Зачем я все это им рассказал? Боже, что теперь будет?» — думал он, хватаясь за голову.

«Хотя с другой стороны, возможно никто ничего и не узнает» — продолжал размышлять Никита.

«Если тот парень исчез, значит, ему-то это и не нужно было вовсе. Может, он и не объявится? Может, он вообще скрывается от телевизионщиков? Тем же лучше для меня», — успокаивал себя Никита. После этих мыслей ему даже стало немного легче.

Немного придя в себя, Никита медленно вдохнул, чувствуя, как воздух наполняет его легкие, будто пытаясь разогнать напряжение, которое сдавливало его грудь. Он машинально провел рукой по своим взъерошенным волосам, ощущая на пальцах мелкие частички пепла, осевшие на них после событий этого вечера. Пальцы ловко смахнули пыльные следы, а взгляд скользнул к зеркалу, что висело на стене и немного затянулось пепельным налетом и испариной. Костюм был слегка измят, но в целом не пострадал. «Мелочи, — подумал он, — это не самое главное». Аккуратно отряхнув пиджак, Никита направился к гардеробу. Он зашел за пустую стойку, нашел свое пальто по номерку среди уже немногочисленных оставшихся вещей. Привычным движением накинул пальто, ощущая его тяжесть на плечах, которая вдруг показалась символичной, — словно он нес груз не только одежды, но и чего-то куда более серьезного.

Остановив взгляд на своем отражении еще на мгновение, он осознал, что его лицо было невыразительным. Лишь легкие следы усталости проявлялись вокруг глаз, но внутри него все было иначе. Волнение и тревога с трудом покидали его мысли. Решение идти пешком не было спонтанным: Никите Кривцову нужно было время и пространство для размышлений, чтобы успокоить нервы и подумать о том, что же ему делать дальше.

Он шагнул на улицу, и холодный ноябрьский ветер тут же резко ударил в лицо. Дрожь прокатилась по телу, но это ощущение помогло ему сконцентрироваться. В городе К. мало что менялось с годами, как и сегодня: серость домов, пыльный воздух, грязь под ногами. Лишь несколько пожарных машин стояли у стен здания, заканчивая свою работу. Людей почти не осталось, лишь редкие прохожие да полицейские, занимавшиеся своей рутиной.

Никита зашагал по тротуару, его шаги были неровными, как будто он сам не знал, куда направляется. Пять остановок до дома казались ему бесконечно длинными. Город оставался прежним, равнодушным к происходящему. Как ни странно, этот вечер, полный напряжения и адреналина, стал всего лишь очередным эпизодом в жизни города К. Но для Никиты — это был день, который навсегда изменил его жизнь.

«Да, день выдался нелегким», — с горечью подумал он. Ветер, пронизывающий и жестокий, добавлял тоскливой холодности к и без того тяжёлым мыслям.

6

Никита спал отвратительно. Весь сон был разорван странными видениями, которые то и дело мелькали всю ночь, сменяя друг друга, оставляя после себя тяжелое чувство тревоги. Лишь под утро его измученное тело наконец-то нашло убежище в беспокойном забытьи, и даже тогда его сознание оставалось тревожным. Как только зазвенел будильник, Никита ощутил глухую боль в голове, словно невыносимую тяжесть, навалившуюся на него за все бессонные часы. Он не сразу осознал, что звонит будильник, и ему понадобилось несколько долгих секунд, чтобы прийти в себя.

С трудом поднявшись, он подошел к зеркалу. Темные круги под глазами выдавали его бессонную ночь, но он тут же попытался проигнорировать собственное отражение. Всё утро казалось покрытым невидимым туманом, — движения были автоматическими, словно кто-то другой управлял его телом, пока его разум оставался пленником сбившихся в кучу мыслей. Никита почистил зубы с механической точностью, не замечая вкуса зубной пасты и едва ли ощущая, как прохладная вода стекала по его коже. Он с трудом натянул на себя свежий костюм, хотя пиджак казался неестественно тяжелым, а манжеты давили на запястья, словно оковы.

Как только он вышел из дома, холодный воздух слегка взбодрил его, но это было временное облегчение. Шум города, звуки машин и шаги прохожих сливались в единый гул, который эхом отражался в его сознании. Внутри что-то продолжало свербеть и мучить, но он шел вперед, направляясь на работу, где, как всегда, должен был выглядеть безупречно.

Ночью кошмары настигли его. Никите снилось, как его вызывают на суд, огромный зал заполнен людьми, чей холодный взгляд прожигает его насквозь. Судьи в чёрных мантиях, сидя на высоких креслах, бросали в него вопросы, но вместо ответов у Никиты Кривцова вырывались лишь беспомощные, бессвязные крики. В лицо ему светили ослепляющие прожекторы, и он не мог разглядеть, кто его обвиняет. Лица толпы расплывались, будто из другого мира, но голос звучал чётко — обвинительный, безапелляционный. Ему казалось, что каждый вопрос пронзал его как нож, но вместо боли он чувствовал лишь страх — страх какого-то разоблачения, возмездия, что-то тревожное и значимое в его жизни.

Затем сцена менялась. Перед его глазами снова вставал тот злополучный пожар, но теперь это был он, кто оказался внутри горящего здания. Ему было тяжело дышать, удушающий дым заполнил лёгкие, а пламя подбиралось всё ближе. Огонь жадно облизывал стены, окружая его со всех сторон. Никита кричал, но никто не спешил на помощь. Его тело корчилось от боли, огонь пожирал его плоть, и этот невыносимый жар сжигал всё внутри, заставляя его умолять о спасении, но не было никого. Пламя словно медленно и неумолимо выжигало его душу.

Когда он просыпался от этих кошмаров, его тело было холодным и липким от пота, а руки сжимались так, будто он до сих пор кого-то душил. Раньше Никита спал как убитый, ничего не тревожило его разум. Но теперь, когда тень прошедшего не отпускала, каждая ночь превращалась в борьбу за спасение, — борьбу, которую он с каждым разом, казалось, проигрывал.

Никита медленно вышел из своей квартиры, с натугой захлопнув дверь. Лестничная клетка, с ее старым запахом пыли и давно выцветшими стенами, встретила его привычной тишиной. Он шел вниз, тяжело ступая на каждую ступень, словно его ноги несли не только тело, но и невыносимый груз усталости, что за последнее время его преследовала. На лице Никиты застыла угрюмая маска, безучастная ко всему вокруг.

Когда он достиг второго этажа, ему навстречу поднималась Жаннет, его соседка. Сорокалетняя женщина, слегка сутулая, всегда была для него фигурой на заднем плане — почти невидимой, как элемент фона, с которым пересекаешься, но не взаимодействуешь. Они никогда не разговаривали. Лишь иногда обменивались вежливыми кивками, как два незнакомца, не разделяющие ничего, кроме одного подъезда.

Никита механически поздоровался, едва подняв глаза:

— Доброе утро.

Но прежде чем он успел спуститься дальше, Жаннет неожиданно остановилась, её губы дрогнули в едва заметной улыбке, как будто она решила что-то сказать, но сомневалась. Она медлила секунду, а затем, слегка наклонив голову, будто в знак признания чего-то важного, произнесла тихим, почти шепотом, голосом:

— Это настоящий подвиг.

Слова прозвучали неожиданно, как удар в тишине. Никита замер, не сразу поняв, что она имела в виду. Жаннет, казалось, сама не была уверена в том, что сказала. Она быстро отвела взгляд и в смущении, не желая развивать разговор, поспешно продолжила подниматься по лестнице. Ее шаги ускорились, как будто она пыталась убежать от собственного признания, и через несколько секунд ее фигура исчезла за поворотом лестницы.

Никита стоял на месте, несколько секунд пытаясь осознать смысл сказанного. «Подвиг?» Что за подвиг? О чём она говорила? Было ли это вежливым пустословием, искренним восхищением или что-то более? Он ничего не ответил — и, по правде говоря, даже не знал, что мог бы сказать в ответ. В его голове эхом раздалось это слово, и погасло где-то глубоко в сознании.

Он ощутил странное, тихое смятение внутри. Несколько минут назад он был уверен в том, что мир вокруг него прост и понятен, что люди в нем движутся по своим траекториям, не пересекаясь. Но это случайное признание, эта неуклюжая похвала будто бы вскрыла что-то в его душе. Был ли он героем? Был ли его поступок подвигом? Слова Жаннет поставили под сомнение его уверенность, словно на минуту оголили его тайну.

Поглощенный мыслями, Никита продолжил спускаться, но чувствовал себя так, словно его ноги становились еще тяжелее с каждым шагом. Лицо, которое недавно казалось всего лишь усталым, теперь отразило тревогу и внутреннюю боль, накопленную за недолгое время. Его кожа стала серее, морщины глубже, а взгляд потускнел. Он постарел за одну ночь, как будто время решило взять свое сполна, отбирая у него последние крупицы жизненной энергии.

Никита толком не успел закрыть за собой дверь подъезда, как едва не врезался в рослого мужчину, который словно материализовался из ниоткуда. Этот человек в сером пальто, распахнутом на манер плаща, носил рябой серый джемпер, из-под которого виднелись потёртые синие джинсы. На ногах у него были коричневые туфли, по всей видимости, давно не знавшие щётки, — они были покрыты пылью, словно их владелец гулял по пыльным улицам не один день. Никита сразу узнал своего старого приятеля — это был Денис (все его звали просто Ден), живший в соседнем доме. Он всегда отличался той же грубоватой простотой, что и его внешний вид.

— Никита! — громко, почти на весь двор, протянул Ден своим низким, хриплым голосом, напомнившим звук старого мотора, который никак не заведётся. — Доброе утро, дружище! Как жизнь? — его небритое лицо расплылось в широкой ухмылке, и он крепко хлопнул Никиту по плечу.

— Доброе… — выдавил Никита, чувствуя, как улыбка натянулась на его лице. — Да ничего, всё хорошо, — пробормотал он, стараясь не выдавать, как напрягся от этого неожиданного и чрезмерно дружелюбного приветствия.

Ден явно был в превосходном настроении. Его смех разлетался по двору, как гулкий колокол. Он тепло пожал руку Никите, словно тот был его старинным боевым товарищем, с которым он прошёл через огонь и воду.

— Побольше бы нам таких, как ты! — продолжал Ден, всё ещё широко улыбаясь, а его глаза, несмотря на всё веселье, блестели с какой-то странной напряжённостью. — Я рад, что мы с тобой знакомы, Никита. Ну ладно, еще увидимся, мне пора, я тороплюсь! — Ден на мгновение отпустил руку Никиты, но сразу же снова крепко пожал её, как будто не хотел отпускать этого мгновения. Затем он быстрыми шагами направился к углу дома.

Никита проводил его взглядом, всё ещё пытаясь осмыслить, что это было за внезапное проявление дружбы. Он только собрался продолжить путь, как Ден неожиданно остановился, словно что-то вспомнил. Он резко обернулся и громко крикнул, почти с вызовом:

— Никита! Никита, я горжусь тем, что мы знакомы, чтоб ты знал! — его довольная ухмылка снова расцвела на лице, будто он только что рассказал самую смешную шутку. — Удачи тебе, приятель! — крикнул он напоследок и, не дожидаясь ответа, стремительно скрылся за углом.