Бесплатный фрагмент - Целительный воздух
Остаться самим собой
ПОВЕСТЬ
ФОРМАТ ЛЮБВИ
Старость не может быть счастьем. Старость может быть лишь покоем или бедой. Покоем она становится тогда, когда ее уважают. Бедой ее делают забвение и одиночество.
В. А. Сухомлинский
Глава 1
1988 год
Мама Лили, Ида, болела очень тяжело. После семидесяти случился один микроинсульт по ишемическому типу, потом через пару лет — второй. Восстанавливалась она мужественно и практически самостоятельно. Здоровым людям этого не понять.
Сначала пожилая женщина постепенно приходила в себя после инсульта в больнице и понимала, что все в ее теле плохо работает: правая рука, левая нога, да еще что-то с речью и памятью, ранее такой блестящей.
Ида продолжила борьбу в санатории — и вышла оттуда хоть и с палкой, но на своих ногах. Дальше — писала, писала мемуары, тренировала память, разрабатывала мелкую моторику справа.
Эпизодически играла на пианино. Но днем долго играть было нельзя, дома был маленький ребенок, и он в это время спал, а вечерами играть было нельзя, так как у нее не было уже настроения и сил.
И вот, наконец, Ида стала уверенно держать вертикаль, бросила курить, все казалось относительно благополучным, можно было даже ходить без палки…
Как вдруг на ровном месте происходит второй микроинсульт, все опять плохо, но с другой стороны… И снова надо было учиться ходить, одеваться, мыться, писать. Наконец, можно было и покурить. Врачи говорили, что это уже точно ни на чем не скажется.
Иде раньше, лет под пятьдесят, после тяжелого первого инфаркта, казалось, что второй она не переживет. Она говорила детям, что сердце ее висит на тонком волоске. Достаточно одной стрессовой ситуации — и ее не станет.
Но на второй день после свадьбы Лили, младшей дочери, в шестьдесят три года Ида перенесла еще один обширный инфаркт, после которого еле выкарабкалась. А потом наступил черед микроинсультов. Врач, который ее курировал, предупреждал Лилю о возможности и третьего инсульта в скором времени.
В последние годы Ида часто болела, много курила, работала с утра до ночи, много читала и грустила. Три взрослые дочери были погружены в собственные семейные драмы, победы и поражения. Их мужья и дети требовали особого внимания.
Ида не нуждалась ни в их опеке, ни в материальной поддержке, ей необходимо было только внимание, обычное человеческое участие и родственная дочерняя жалость, разумеется, деликатная и завуалированная.
Больные старики и старухи… Бывшие профессора, великие ученые и артисты, учителя, космонавты, спортсмены, врачи, писатели и поэты, художники, музыканты, политические деятели, простые служащие, рабочие и крестьяне — все они раньше или позже становятся старыми, больными и немощными.
Есть, конечно, счастливые люди, которые живут очень долго, никогда не болеют и тихо безболезненно умирают во сне. Но их единицы, а остальным старикам приходится бороться с недугами, одиночеством и часто страдать.
Одиночество и непонимание может сопровождать людей всю их жизнь, даже в кругу большой семьи. Но в старости это ощущается особенно остро. Старики становятся слишком хрупкими и ранимыми. Любые обидные слова и действия, исходящие от чужих людей, для стариков уже не имеют существенного значения, а мелкая незначительная обида от самых близких становится настоящей драмой. Пока старики живы, они не перестают трогательно любить своих детей и внуков.
Глава 2
Младшая дочь, Лиля, жила с родителями. Старшие дочери навещали папу и маму, рассказывали им о своих проблемах. Те внимательно их выслушивали и помогали советами, иногда деньгами.
Вечерами Ида оставалась одна наедине со своими мыслями.
В Бога она не верила и потому совсем не стремилась в «лучший из миров», о котором никто толком ничего не знает и который никто не видел.
Ей очень нравилась жизнь, и не та, что была в прошлом, а та, которая могла бы быть в будущем. Ей хотелось еще быть востребованной на работе и в семье.
А дома было не так все спокойно: старший внук болел, младший годовалый пока еще не ходил, дети требовали большого индивидуального присмотра.
У младшей дочери до персонального внимания к матери дело так и не доходило. Лиля готовила на большую семью, бегала по магазинам, доставала продукты.
Хорошо, что в ближайших мясном и рыбном магазинах работали знакомые продавцы, они снабжали ее по блату заветренным мясом на костях, колбасой, сыром и рыбой под названием «ледяная». За простыми овощами и фруктами была вечная очередь. На рыночные продукты денег не хватало.
Лиля с победным видом после посещения магазинов вываливала пакеты и свертки на кухонный стол.
Ей казалось, что она победила советскую власть, добыв пропитание. И она совсем не чувствовала никакого унижения. Так жили многие, почти все.
Потом днем надо было убирать квартиру, гулять с детьми, стирать и гладить. Обычная ежедневная рутина.
Глава 3
Михаил, отец Лили и муж Иды, в то время лечился в ведомственной больнице «Ветераны партии», или, как он ее называл, в больнице «Старые большевики». Дочери навещали отца по очереди раз в неделю. Больница находилась в противоположной от их дома стороне большой Москвы.
Последний раз при разговоре с лечащим врачом Лиля узнала об отсутствии в этом «раю» методов «эффективного» лечения папы.
— Доктор, папа жалуется на ноги, говорит, что ему очень трудно ходить. Вы сможете ему помочь?
— Садитесь, дорогая. Сколько лет вашему отцу? Правильно, восемьдесят девять лет. Диагноз такой: НОВЫЕ ноги к СТАРОЙ жопе не пришьешь. Вы меня хорошо понимаете? Я на полном серьезе с вами разговариваю, и я — НЕ волшебник, не умею реанимировать этих «большевиков». Дай бог, мне самому дожить до таких лет.
Все было яснее ясного: старость никак не лечится.
Ида была моложе Михаила на четырнадцать лет. Она, несмотря на свое болезненное состояние, пыталась всячески помочь дочери. С утра она еще была в силах сделать сырники и сварить кашу к завтраку для всех домочадцев, потом ложилась в кровать и начинала читать новые книги, которые, как пирожки, издавали в тот период.
Лиля покупала все новинки и тоже пыталась читать их вечерами или на прогулке с младшим сыном.
«Самый читающий в мире» народ постепенно открывал глаза на социалистическую действительность. Каждая книга была откровением, информационным взрывом в период кардинальных перемен. Все родные, друзья и знакомые обсуждали опубликованные искренние воспоминания талантливых людей, с трудом переживших ужасы войны, сталинизм и застой.
Сил у Иды совсем не было, но она читала, вечерами смотрела телепередачи, трансляции отчетов секретарей компартий союзных республик об ужасном состоянии экономики в регионах, иногда выходила покурить на лестничную площадку.
Время от времени она просила Лилю присесть рядом с ней и прослушать написанные ею мемуары. Она хотела прокомментировать их дочери, та присаживалась, мама начинала читать, но времени на то, чтобы погрузиться в ее воспоминания, у дочери было совсем мало. Уже через полчаса старший сын должен был возвращаться из школы, и потом надо было кормить их с младшим сыном, дальше одному — помогать делать уроки, другого — укладывать спать и в перерыве еще гулять с ними.
Главным в жизни мамы Иды всегда была работа. Это было устойчивое мнение всех членов семьи. Чего же выслушивать мамины воспоминания о сотрудниках, которых Лиля видела у себя дома по многу раз в течение всей жизни?
Ида была профессором, известным ученым. А это значит — работа, работа, работа, аспиранты, докторанты, пленумы, совещания, ученые советы, доклады, выступления, рецензии и отзывы. С этим Лиля жила всю свою жизнь. У Иды действительно всегда не хватало времени на семью. Дочь возмущалась:
— Вот, мама, из-за этой чертовой работы тебе надо было хватать инфаркты и инсульты! Это уже какая-то совсем неимоверная глупость!
Как-то выйдя на прогулку вместе с Идой, Лиля ее спросила:
— Мама, я так давно хотела тебя спросить, а что с тобой случилось, когда мне было пять лет? Отчего был твой первый инфаркт?
Ида посмотрела внимательно на Лилю, как бы для себя определяя, что конкретно хочет услышать ее младшая дочь, и спокойно ответила:
— Он был связан с защитой докторской диссертации. Мой шеф, боясь, что я займу его место, десять лет читал мою диссертацию, каждый год просил переписывать вступление и первую вводную часть, вставлять в нее решения новых партийных съездов. Вносить ежегодно дополнительные расчеты, обновления. Как ты думаешь, кто может это выдержать в течение десяти лет, какую надо иметь нервную систему? Сколько за эти годы мне пришлось написать научных докладов, статей, где мой шеф всегда был на первом месте в списке авторов? А тот брал ручку в руки только, чтобы ставить подписи под документами и приказами. Это был бывший кадровик Академии наук, «вершитель судеб».
— И из-за этого ты чуть не рассталась с жизнью? Да пропади все это пропадом! Ну ладно, а второй инфаркт из-за чего? Такая была у меня шикарная свадьба! Столько народу было и столько положительных эмоций! Мы же тебя тогда еле спасли. Ты что, так сильно переживала из-за меня?
— О господи! О чем ты? Это точно не из-за твоей свадьбы, это тоже из-за работы, у меня был доклад в Госплане, сложное выступление, оно требовало особого внимания, труда и смелости. Кстати, с первым мужем ты развелась, а значит, и свадьба та была большой суетой и тратой сил и денег. Была ты счастлива? Судя по всему — не очень-то. Теперь тебе надо растить старшего сына вдали от отца. Я это предчувствовала и много раз тебя предупреждала.
— Мама! Значит, я все-таки всегда была на втором месте у тебя после работы.
— Нет, это не так, ты доживешь до моих лет и многое поймешь. Правильно расставишь все приоритеты. Работа — это не только для меня, но и для вас всех, для тебя в частности.
— А инсульты? Тоже из-за работы, из-за твоего вынужденного ухода с работы? Верно?
Ида молчала. Потом продолжила:
— Я хотела бы тебе прочитать то, что я написала, кое-что прокомментировать, но тебе всегда некогда. Вот и сейчас ты прибежишь домой и будешь готовить, стирать, убирать, кормить всех и мыть посуду. Вот это пока вся твоя жизнь, а моя жизнь быстро уходит… Все потом, потом… Бог даст, все узнаешь, оценишь и поймешь.
— Мама! Ты же не веришь в Бога?
— Не знаю, верю только в реальные истории, иногда упоминаю его всуе. Я воспитана по-другому. В нашей вере никто не молит о спасении, о бессмертии. Нет посмертного наказания, и нет посмертного спасения. Нельзя купить индульгенцию. Все наказания осуществляются при нашей жизни, и будущее создается только нами, нашей свободной волей и только сейчас. Но ты, увы, пока, как и все в твоем возрасте, очень далека от этих мыслей.
В коляске завертелся ребенок, сын Стасик открыл глазки…
— Смотри, Лиля, ребенок, кажется, просыпается, надо идти домой. Вот и все, кажется, поговорили…
С Идой всегда было очень непросто откровенно разговаривать.
Дочь мучилась угрызениями совести и страдала. Она очень мало уделяла внимания своей маме.
Глава 4
1983 год
Еще к семидесятилетию Иды, до всех ее инсультов и до рождения младшего сына Стасика, Лиля затеяла ремонт в квартире. Родители оба тогда одновременно лежали в больницах. Ремонт она делала вроде бы для всех, но на самом деле, что уж греха таить, больше для себя, для своей молодой семьи и под себя.
И мать, и отец, выписавшись из своих больниц, увидев, как изменилась квартира, готовы были немедленно отправиться в лечебные заведения обратно. Лиля, сломав стены, объединила ванную комнату и туалет. Устроила там голубого цвета арку, а к ванне теперь вели гладкие черные ступени.
Все было очень красиво и по-западному, весьма авангардно, но не для пожилых людей. Отец сказал, что здесь, на этих чертовых скользких ступенях, он и умрет. И Лиле теперь приходилось ежедневно сопровождать родителей, желавших принять душ или ванну.
В комнатах после перепланировки и ремонта появились модные светлые обои, в гостиной — новый велюровый югославский диван с креслами, чешская хрустальная люстра, торшер из той же коллекции. От всего этого Ида пришла в полный ужас и назвала Лилю глубокой мещанкой. Маме было стыдно за эту люстру и плюш в своем доме.
До ремонта в квартире все было очень скромно: ни дорогой мебели, ни ковров, ни хрусталя, зато чудесное пианино и множество книг. Но потом родители успокоились. Квартира действительно нуждалась в капитальном ремонте, и он был сделан силами Лили и на средства, которые она взяла в долг у подруги. Главное, что любимые книги оставались стоять на своих полках, а пианино — в гостиной.
Ида все-таки согласилась под напором дочерей отпраздновать свой юбилей, пригласила своих знакомых с кафедры и из лаборатории, в которой она еще тогда продолжала работать. Она поставила перед дочерьми одно условие — родных людей на этом домашнем юбилее не должно быть много. Только дочери и младшая сестра из Одессы.
Отец вообще-то не любил оказываться в кругу ученых и друзей матери. И Михаил, и Ида были совершенно разными людьми: разное воспитание, разное образование, разные вкусы. Отцу было неинтересно слушать профессиональные разговоры, он любил компанию своих друзей, родных, младшего брата и старшей сестры.
Юбилей прошел на славу, дочери старались как могли, достали разными способами дефицитные деликатесы, купили вино и шампанское, приготовили салаты и праздничную индейку. Лиля испекла юбилейный пирог. Девочки свою маму не только безумно любили, они ее очень уважали, гордились ею и старались во всем ей угождать.
Ида была счастлива, пришли гости, охали и ахали по поводу обновленной квартиры, было много приятных искренних речей, цветов и подарков. В середине празднования Ида села за пианино и по памяти сыграла ноктюрн Шопена до-диез минор.
Как она исполняла трели и сложнейшие аккорды! Ее короткие пальчики как молоточки стучали по клавишам, она перевоплощалась в момент игры. Все ее настрадавшееся нежное трогательное существо, вся ее тонкая душа, переполненная музыкой, просыпались с игрой на пианино. Она как будто бы молодела на глазах. Чувствовалось, что вот-вот произойдет чудо.
Никто из трех сестер не мог так исполнять произведения Шопена, так легко и непринужденно, одновременно с такой безумной страстью, любовью и нежностью.
Ида показала гостям фотографию своего старшего внука, Юрика, которая стояла в красивой рамке на пианино, она очень гордилась им. На ней Юрик, сын ее старшей дочери Евы, в свои семь лет солирует на рояле в Большом зале Консерватории, а симфонический оркестр замер на мгновение и вот-вот вступит…
Потом все гости, ученики, коллеги и последователи, пели хором романсы, популярные песни под ее аккомпанемент. А потом был чай.
Утром сестра из Одессы еще раз ее обняла, поцеловала, присела на дорожку и сказала:
— Все у тебя, родная Идочка, было отлично, такие чудесные гости и друзья, прекрасный ремонт, стол, полный яств, дочери-помощницы, жаль только, что не было мужа и зятьев. Ну что же делать…
Мать промолчала, она смотрела с удивлением на младшую сестру, которую очень любила, уважала и, к сожалению, очень редко в последние годы видела. Они обнялись и попрощались, смахнув слезы.
Ида поздно вечером грустно обратилась к Лиле:
— Лиля! Давай завтра утром соберемся и поедем на кладбище к бабушке и дедушке, я хочу с ними поговорить, попросить их помолиться за всех вас, поклониться им за сестру, она сама не успела поехать к ним, но очень меня просила. Надо еще договориться с работниками кладбища спилить дерево за могилой и памятником, оно так выросло, памятник из-за его мощных корней накренился.
Глава 5
Лиля мечтала учиться в аспирантуре, и, как ни покажется многим это странным, учиться ей было легче, чем растить маленького сына.
Ей помогали все родные. На выходные дни сына забирал к своим родителям бывший муж Лили. Тогда Ида могла передохнуть и помочь дочери.
Они с Михаилом возились с мальчиком в будни. Внука устроили в ведомственный детский садик Академии наук, куда он с большим неудовольствием отправлялся каждое утро.
В отсутствие Лили происходило следующее. Родители по очереди отводили и забирали внука из детского садика.
Вечерами он играл с ними в почтальона, перевозя на велосипеде черновики статей Иды из кухни, где она любила работать, в спальню, где восьмидесятидвухлетний Миша каждые пять минут просматривал их и ставил подпись о получении депеши.
Потом Ида давала внуку поручения нарисовать и раскрасить домик и машину, сочинить к возвращению мамы стихи, которые, слегка подкорректировав, она обязательно записывала для Лили, затем кормила внука.
Вдвоем с Михаилом с большим трудом они его купали и укладывали спать. Ида читала на ночь внуку книжки, показывая картинки, или рассказывала сказки и истории.
Лиля же носилась по городам и весям — в Омск, в Новополоцк, Новокуйбышевск, в Уфу и Казань, — собирая технические материалы для своей диссертации.
Она старалась выполнять работу так быстро, как только возможно, понимая, что родители с большим трудом справляются с внуком, который с самого раннего возраста отличался очень своенравным характером. С ним никому не приходилось скучать.
Играя в прятки со стариками, он забирался в такие потаенные места квартиры, что бедные родители вызывали соседей на его поиски.
На улице мальчик умудрялся троекратно встретить одиноких больших собак, с которыми он хотел подружиться, а они нет, и после их укусов приходилось делать ему по сорок уколов в живот. Благо травмпункт был в соседнем доме.
Его грузинскую непроизносимую фамилию знали наизусть все врачи в приемном отделении травмпункта. То бесконечные переломы пальцев рук, то ссадины, то ожоги случались с ним на каждом шагу в садике и дома.
Создавалось такое впечатление, что он притягивал к себе проблемы, реально занимался членовредительством, залезая на чердаки, прячась под кузовами автомобилей во дворе, застревая в лифтах.
У чужих людей формировалась уверенность, что ребенок находится без присмотра, но это было неправдой. Его порог страха и опасности был от рождения очень низким.
Плюс он ревновал Лилю ко всем ее друзьям, к работе и к учебе, делал все возможное, чтобы привлечь к себе внимание, создавая экстраординарные ситуации. А потом его необходимо было спасать. И старики, и Лиля его очень любили и всегда спасали.
Зная такой необычный характер своего ревнивого сына, Лиля старалась как можно быстрее защититься.
Наконец Лиля успешно окончила обучение в аспирантуре. У нее появилось свободное время.
Медленно стала складываться новая личная жизнь. Спустя восемь лет после окончания школы Лиля случайно встретила одноклассника, у них закрутился роман. Ребятам хотелось быть наедине, но маленького сына оставлять на старых родителей было сложно.
Лиля выдумывала поводы, оправдывалась разными конференциями, докладами и прочим, думая, что мама не понимает ее «хитростей».
В какой-то момент Иде надоело это вранье, она попросила ее показать написанный доклад, с которым ее дочь, взрослая женщина и мать, собиралась якобы выступать. Никакого доклада, конечно, не было. Лиля показала Иде какую-то старую свою статью. Стыдно было ужасно, но молодость…
Ида посмотрела на эти листки, спросила Лилю, когда она вернется. Перед ее отъездом, заметив, что листки статьи так и остались лежать на тумбочке, напомнила ей:
— Смотри, моя дорогая, не забудь свой доклад, веди себя, пожалуйста, достойно на вашей «конференции»!
Ида выдохнула и успокоилась, только когда Лиля успешно защитилась. Мать свято верила, что звание кандидата экономических наук поможет дочери в продвижении по работе, когда она останется одна без родителей.
Лиля после окончания учебы в аспирантуре вернулась в свой НИИ информации самой низкой категории, в своего рода отраслевое болото, где ей за научную степень прибавили к девяноста пяти рублям еще десять.
Дряхлеющие лидеры компартии продолжали невнятно бубнить по радио и телевизору о новых советских достижениях, уровень жизни при этом продолжал падать, дефицит всех товаров резко увеличивался, казалось, что никогда никакие экономические и политические перемены не наступят.
Сезон похорон партийных лидеров стал каким-то обычным явлением. И никто в стране сильно не скорбел. Полный тупик!!!
Ида, несмотря на это, говорила Лиле:
— Ты ничего не понимаешь, не ценишь, какое сейчас время, не можешь знать, что такое почти сорок лет без войны. Это уже само по себе большое счастье. Плюс нет этого кровавого террора. Все скоро будет хорошо. Страна наша богата природными ресурсами, при умелом планировании экономики и организации труда, при вовлечении передовых ученых в процесс развития производства мы сможем добиться прекрасных результатов. В стране огромный потенциал высокообразованных людей.
— Мама! О чем ты говоришь? Все твои выдающиеся ученые, самые способные твои же аспиранты валят со скоростью звука из этой богатой страны! А студенты с факультета автоматики и вычислительной техники, едва получив дипломы, забывают об альма-матер и уезжают целыми группами.
Но перемены все-таки зрели, и не только в умах законопослушных граждан.
Глава 6
Дом Иды всегда был открыт для всех: аспирантов, родственников, соседей, друзей и их детей. Никогда никому мама не отказывала в приюте. Отдельная квартира в центре Москвы всегда привлекала своим расположением. Рядом метро и Нескучный сад, а до Красной площади, музеев и улицы Горького вообще рукой подать.
Ида много писала статей, книг и технических обзоров с соавторами из разных городов нашей огромной страны. Многих из них она даже в глаза не видела, знала только по их научным трудам. Гонорары распределяли издательства, так что авторы только перезванивались и переписывались.
Она очень уважала и ценила всех тех, кто участвовал в ее деятельности.
Один из них, соавтор множества статей и обзоров, жил в Татарии, в Казани. Он регулярно на каждый праздник посылал Иде поздравительные красочные открытки, почерк у него был каллиграфический, стиль написания свидетельствовал об очень хорошем гуманитарном образовании.
Каждый раз Ида показывала Лиле его открытки и говорила:
— Вот, смотри, Лиля, как приятно получать столь теплые и неформальные поздравления от своего соавтора, ему явно очень много лет, так писали когда-то мои родители и их друзья. При этом у него светлейший ум!
И как-то однажды старик написал матери, что с оказией будет несколько дней в Москве. Если Ида Михайловна позволит, то он навестит ее, и, наконец, они познакомятся. Ида очень обрадовалась, спросила, где тот собирается остановиться в Москве. Старик ответил, что у него никого в Москве нет, и попросил Иду Михайловну найти для него какую-нибудь дешевую гостиницу. Там он и будет жить.
Надо было знать Иду, она тут же пригласила старика остановиться у нее дома. Тот любезно согласился. Ида тогда еще работала, она попросила Лилю купить что-нибудь вкусное для гостя, убрать квартиру, приготовить обед. Лиля осталась дома встречать гостя.
Но вдруг, как это часто бывает в старых домах, горячую воду отключили, а в подъезде у кого-то из жильцов случилась авария. Вот уж незадача, засорился унитаз.
Лиля вызвала из ЖЭКа слесаря-сантехника. Через полчаса раздался звонок, она открыла дверь. Слесарь, мужчина лет пятидесяти с огромными глазами серо-голубого цвета, стоял в нерешительности.
Вид у него был странный, шапка-треух, натянутая на глаза, шуба из простой овчины, расстегнутая и заношенная сумка через плечо, в которой, скорее всего, лежали его инструменты. Старый, видавший виды, клетчатый шерстяной шарф был практически мокрым. От него ужасно пахло потом.
— Слава богу, что вы так быстро подошли. Раздевайтесь, пожалуйста, вот вам сменная обувь. Проходите, вот наш санузел. У нас засор в канализации, воду горячую перекрыли, помогите, пожалуйста.
Лиле было неприятно давать тапочки этому чужому вонючему слесарю, но зима, грязь…
Слесарь снял свою шубу, аккуратно повесил ее на вешалку, шапку, шарф и сумку положил в прихожей. Жидкие грязные светлые волосы прилипли к его голове.
— Извините, а у вас не найдется какой-либо инструмент? — произнес он каким-то неожиданно тонким голосом.
— А вы что, с собой его не взяли?
— Видите ли, нет, не взял и не планировал брать.
«Вот чудак-то какой», — подумала Лиля.
Она нашла какие-то домашние инструменты и дала слесарю. Тот смиренно пошел разбираться с унитазом.
В это время Ида позвонила с работы и поинтересовалась, прилетел ли ее соавтор Алексей Илларионович. Лиля рассказала ей, что все успела, кроме приготовления обеда. Пока еще слесарь не пробил засор в канализации, а во всем подъезде не включили горячую воду.
Лиля ждала отца, чтобы пойти и забрать из детского сада сына. И папы не было, и слесарь никак не собирался заканчивать свои дела, он молча ковырялся в ванной, которая постепенно превращалась в газовую камеру.
Наконец, пришел отец. Лиля доложила ему ситуацию и с удовольствием улизнула из дома за сыном. Когда они вдвоем с мальчиком вернулись, то застали потрясающую картину.
Видимо, воду дали, слесарь пробил засор и теперь сидел на почетном месте за столом на кухне, отец лежал у себя в комнате, а счастливая мама, которая только что вернулась с работы, наливала чай слесарю в лучшую чашку из своего любимого сервиза.
— Лиля! Познакомься, это тот самый Алексей Илларионович, мой соавтор, которого мы с тобой столько лет ждали в гости. Он нам привез чак-чак и мед из Казани. Вот делится со мною новостями из Татарии. А я уже успела рассказать ему про свою жизнь в эвакуации в Уфе, как меня с грудным ребенком спасла от голода простая башкирская женщина.
Лиля не знала, куда провалиться от стыда. Разместили Алексея Илларионовича в самой большой комнате, все остальные обитатели сгруппировались в маминой спальне. Но главное, что Ида была счастлива.
Через день гость, выполнив свою работу в Москве, отметив свою командировку, отстояв три часа в магазине в очереди за мясом, которого тогда давно уже не было в Казани, абсолютно счастливый пришел на последний ужин перед отправлением своего ночного поезда. Морозилка московского холодильника не могла вместить этот огромный шмат мяса с костями.
После ужина Алексей Илларионович поблагодарил маму за гостеприимство и дружбу. Покидая дом, оставляя за собой капли крови по всей прихожей от мяса, лежавшего в простой бумаге в авоське, он смущенно продолжал просить тряпку, чтобы подтереть пол.
— Как же вы с этим размороженным мясом доберетесь до Казани? — спросила его Ида.
— Ну что вы, Ида Михайловна! Не волнуйтесь, дело привычное, семью надо чем-то побаловать к праздникам, и проводница в поезде поможет. А уже ближе к Казани будет холоднее, можно и к окну вагона мясо пристроить. Это у вас тепло, а у нас настоящая зима. Еще раз всем вам большое спасибо и с наступающим Новым годом!
«Слесарь» уехал. Квартиру проветрили, все ее обитатели заснули на своих обычных местах.
Так было всегда в течение всей жизни Иды. «Проходной двор», но это была ее жизнь. Никто не имел права и даже не пытался изменить этот порядок.
Глава 7
Новый 1984 год проходил без родителей, они опять оба лежали в больницах, каждый в своей. Старшего сына Костю взял бывший муж Лили к себе домой.
В свободную квартиру набилось более двадцати молодых друзей Лили и ее нового молодого человека, Жени. Ребята разложили в гостиной большой стол, придвинули его к окну, чтобы оставить больше места для танцев.
Устроили настоящий новогодний ужин. Включили магнитофон на полную громкость. Звучала музыка The Beatles, The Rolling Stones, Christie и прочих зарубежных групп. Было весело, беззаботно, вся жизнь еще была впереди, строили планы, мечтали о чем-то совершенно невообразимом. Пары танцевали, пели и целовались при всех. Ребята чувствовали себя свободными и счастливыми. Встретили Новый год.
Совершенно неожиданно раздался звонок. Женя пошел открывать дверь.
Перед ним стояли Дед Мороз и Снегурочка в полном облачении. Дед Мороз, еле удерживая огромную коробку с надписью «подарок», заискивающе тихо, почти шепотом, уточнил адрес. Убедившись, что они со Снегурочкой не ошиблись, он, войдя сразу в сказочный образ, громко обратился к Жене и Лиле:
— С Новым годом! С новым счастьем! А где здесь прячется девочка Идочка? Мы с внучкой готовы прослушать ее музыкальную программу, как написано на подарке. Где она?
Лиля и Женя в изумлении переглянулись.
— Родители, давайте, мобилизуйтесь! Будите скорее вашу девочку! Для нее прибыл подарок от моего брата, тоже Деда Мороза, из Уфы, профессора, прямо с самолета! Нас с внучкой просили все визиты к детям передвинуть! В первую очередь бежать срочно к вам, к Идочке. А также обязательно попросить ее сыграть на пианино. Где ваш инструмент? Мы c внучкой вообще-то очень спешим, а у вас еще вся ночь впереди, не задерживайте, пожалуйста, новогодний процесс!
Лиля, конечно, сразу догадалась, что подарок предназначается ее маме, что это сюрприз от ее друга, коллеги и профессора. Она все рассказала Деду Морозу и Снегурочке и обещала передать подарок, как только ее мама, она же «девочка Идочка», выпишется из больницы. А Женя тем временем уже сообщил ребятам, кто к ним пришел. Ребята высыпали в коридор.
Однако и Дед Мороз подошел неформально к своим обязанностям:
— Вас, кажется, Лилей зовут. Так вот, Лиля! Спой нам песенку, тогда мы с внучкой отдадим тебе подарок, а то как-то не по-новогоднему будет, мы же не почтальоны…
Вся компания, уже прилично выпившая, громко хлопая, поддержала Деда Мороза:
— Лиля! Давай пой песенку, мы тебя тоже просим!
Пришлось Лиле спеть какой-то куплет. Дед Мороз похлопал и уже готов был вручить подарок Лиле, как вдруг услышал от ребят настойчивую просьбу:
— Молодец, Лиля, хорошая девочка! А ты нам станцуешь? Давай попляши с мальчиком Женей! Дедушка, не отдавайте им подарки, пока они не станцуют.
Спорить было бесполезно, врубили музыку, Лиля с Женей сделали несколько па.
Дед Мороз и Снегурочка обливались потом, им было очень жарко в их театральных костюмах, париках, бороде. Ребята предложили им сначала раздеться, потом выпить по чашечке кофе, потом по сто граммов водочки, потом съесть по паре ложек салата оливье, потом на посошок, потом еще раз на посошок.
«Деду» было не больше тридцати лет, а «внучке» Снегурочке — ближе к сорока годам. Она ворчала на деда, но «Мороз» был в полном ударе. Он острил, сыпал анекдотами и случаями из своей «новогодней» практики. Короче говоря, веселая парочка покинула дом только через пару часов.
Всем было любопытно, что же в большой коробке из Уфы?
А там лежало самое теплое отношение и любовь к другу: аккуратно уложенные три новые монографии профессора с дарственными подписями, две большие банки с башкирским медом, пара упаковок домашнего национального лакомства курмас и теплая пуховая белоснежная шаль, связанная женой профессора с большой любовью.
Глава 8
Тем летом Иду врачи направили в санаторий «Узкое» на юго-западе Москвы. Санаторий для очень узкого круга членкоров и академиков, не более двадцати восьми человек, располагался на краю Тютчевской аллеи в бывшей усадьбе князей Трубецких.
Лиля уговорила Женю поехать с ней, чтобы навестить маму. Усадьба была настоящим музеем. Кто только там не побывал: известные ученые, писатели, поэты, художники, артисты и музыканты.
Главный дом усадьбы украшала старинная мебель, часы, камины с необыкновенно красивыми расписными экранами, картины разных времен, начиная с XVII-го века и заканчивая картинами, подаренными художниками XX-го века.
Сам факт присутствия в усадьбе Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Анастасии Цветаевой, Корнея Чуковского, Владимира Маяковского, Сергея Есенина, Бернарда Шоу, Константина Станиславского, а позже всех известных советских выдающихся людей, уцелевших или сгинувших в застенках, делал эту усадьбу уникальным местом.
Что же касается бывших хозяев усадьбы… Большинство членов княжеской семьи покинули родину после революции, а последнего владельца, Владимира Трубецкого, вместе с дочерью Варварой расстреляли в 1937 году в период страшного сталинского террора.
…Ида очень любила, когда ее навещали родные, она ходила с ними по территории усадьбы, показывала сады, пруды, аллею и рассказывала историю князей Трубецких.
Ида не была ни членкором, ни академиком, но могла бы. Она была известным профессором, первой женщиной в отрасли — доктором экономических наук, и для нее почти каждый год в этой прекрасной усадьбе находилось место, где все ее знали и уважали. А главное, что она действительно нуждалась в санаторном лечении.
Ида попросила детей привезти ей теплые вещи, так как за двадцать дней погода изменилась, резко похолодало, а врачи должны были ее выписать на следующий день.
Ребят пустили в старомодную уютную усадебную полупустую столовую. Лиля с Женей увидели Иду, сидевшую за покрытым белой накрахмаленной скатертью столом с двумя стариками, наверняка академиками.
Они пили чай. К чаю подавали запеченные яблоки с медом, присыпанные сахарной пудрой. Малочисленная публика оживилась, увидев странную молодую пару.
В зал вошли девушка-блондинка с длинными распущенными волосами в красном ярком свитере и джинсах и высокий худой парень, тоже с длинными, до плеч, распущенными волосами, с длинной бородой и в очках с круглой оправой. Он тоже был одет в джинсы, джинсовую куртку и в какие-то ковбойские сапоги на каблуках.
Ида очень обрадовалась дочери и пригласила ее к столу, Женя, молодой человек, кивнул всем в знак приветствия, ретировался и пошел осматривать залы первого этажа усадьбы.
— Вот, знакомьтесь, моя младшая дочь, Лиля, она недавно защитила диссертацию.
— Очень приятно, присаживайтесь, пожалуйста, расскажите нам, что нового в вашей молодой жизни?
Второй старик не мог не сострить:
— Кстати, Лиля, а ваш друг, он наверняка священник или, может быть, певец какого-нибудь ВИА? Слишком уж у него длинные волосы и борода.
Ида решила достойно ответить за Лилю:
— Конечно, священник, и поет он во время службы.
— Ну-ну… Так что же у вас в жизни происходит? А то я вас перебил.
Лиля, общаясь последнее время с отказниками, диссидентами, евреями, которым не давали работать и учиться, будущими эмигрантами в своем удивительном НИИ, решила рассказать старикам, которых видела в первый и последний раз в жизни, все, что она думает о том мракобесии, которое творится в стране.
Но начала она с последних иностранных фильмов Московского кинофестиваля, которые ее потрясли, с прочитанной книги Михаила Булгакова «Собачье сердце», с запрещенной к показу в России картины Глазунова «Мистерия ХХ века», потом перешла к дефициту всего и вся, а затем, почувствовав у себя на коленке под скатертью ритмичные удары маминым кулаком, увидев ее широко раскрытые от ужаса глаза, резко замолчала.
Старики молча слушали разгоряченную девушку. Один не удержался и спросил:
— А о чем же вы мечтаете, гневная молодежь, о чем вместо светлых идеалов?
Лиля быстро парировала:
— Вы еще забыли о «советской власти плюс электрификация всей страны». Мы мечтаем о свободе слова, свободе поведения, об открытых границах, о свободной экономике.
— А мы — это кто, не бесы ли Достоевского вы, случаем? Не анархисты? Чтобы говорить о свободе, надо прожить в нашей стране еще лет сто. Народ наш к свободам не готов, поверьте мне, да и электрификация и газификация всей страны, увы, еще не завершены, как это ни странно и смешно не звучит.
Второй старик тоже не отставал.
— Так что же, мечтать-то не вредно и даже правильно! Все сейчас в ваших руках. Творите, пожалуйста! Предложите стране правильные решения, вот вы, Лиля, только что защитились, теперь самое время писать монографии, учиться дальше, конкретно формулировать ваши планы и действия. Вы же — экономист, или мне послышалось? Только хотеть свободы — это не план действия, это бездействие. А конкретные программы, расчеты с доказанной экономической эффективностью. Вот что вам надо делать. Где вы сейчас работаете?
Это был самый больной вопрос как для Лили, так и для ее мамы. У Иды было четкое правило помогать только чужим и слабым. К слабым относились все, в том числе и старшая дочь Ева, тоже экономист.
А Лиля была воспитана сильной, всего должна была добиваться самостоятельно. Ида считала, что ей надо было только придать ускорение, наметить старт, а в остальном — никакой помощи. Вот Лиля и оказалась по распределению с хорошими оценками на самом последнем месте, попала в институт второй категории в разгар очередного всплеска антисемитизма.
Зато она первая из выпуска закончила целевую аспирантуру и защитилась, но пришлось возвращаться опять в свой весьма странный институт. Зато какие там работали люди — умнейшие на свете, избранные, штучные экземпляры! Там обсуждалась на всех углах философия жизни, но интересной работы и перспектив, увы, не было.
Лиля переглянулась с мамой, у которой явно поднялось давление после этой дискуссии, и ответила:
— Если честно, то я работаю…
Она перечислила все положительные и отрицательные стороны своего института.
— Но я, безусловно, очень благодарна руководству за аспирантуру.
— Милая барышня, а где бы вы хотели служить?
— Я мечтала работать в своем родном учебном институте, преподавать студентам, дальше там совершенствоваться, писать статьи.
— Ну так идите туда. Что вам мешает?
— Меня туда не взяли и не возьмут, пятый пункт, видите ли, мешает.
— Этого не может быть! Я вашего ректора с этой стороны не знал.
— Видите ли, очень даже может, ещё как может быть, антисемитизм в полном действии! Ну да ладно, это больная для меня тема. Суждено быть человеком второго сорта.
Один из стариков опустил голову, мельком взглянув на… Иду. Ему, наверное, было не по себе. Второй, наоборот, был очень возмущен. Он достал ручку из кармана пиджака, протянул ее и чистую салфетку Лиле.
— Напишите мне, пожалуйста, ваш номер домашнего телефона, имя, отчество и фамилию, специальность. Я вам докажу. Есть справедливость и в нашем обществе, хоть оно вам и кажется гнилым. Но далеко не все наши люди прогнившие, хорошенько запомните это!
Старики встали, откланялись. Тот, кто взял заполненную Лилей салфетку, подошел к совершенно растерявшейся Иде, обнял ее и сказал:
— Наша дорогая профессор, дорогая Ида Михайловна! У Вас прекрасная дочь, гордитесь ею. У меня два сына от первого брака, они, правда, не «священники», и оба, увы, чистые потребители. Однако нам пора… Надо идти гулять в парк, пока нет дождя и светло. Врачи нам строго велят.
Ида сидела совершенно ошарашенная. Она молчала. Яблоко она завернула в салфетку и попросила передать внуку.
Вечером того же дня раздался звонок от проректора учебного института Лили. Он просил прийти на следующий день к ректору для оформления на работу. Вопрос перевода на новую работу был решен положительно.
Иду привезли домой на такси. Утром следующего дня она позвонила академику, выразила ему искреннюю материнскую благодарность. Тот, в свою очередь, ответил ей:
— Если терпеть несправедливость и не пытаться что-либо изменить, так и будет продолжаться этот ужас, который нельзя никак принять, невозможно жить с ним! И никакая ваша гордость, Ида Михайловна, не поможет! Будем вместе пытаться изменить мир! Обнимаю вас. Успехов вашей дочери!
На вопросительный взгляд Лили Ида ответила:
— Раньше, еще несколько лет назад, это было бы совершенно невозможно. Ты теперь просто обязана стать отличным преподавателем.
Глава 9
1985 год
Конечно, на кафедру ее в итоге так и не взяли, переиграв ректора, но взяли в лабораторию при кафедре с правом преподавания. Какое же это сладкое слово — блатная! Хотя большинство преподавателей тоже были блатные, но факт приема их на работу произошел когда-то давным-давно и был навсегда уже ими забыт.
Новый блатной преподаватель — это была красная тряпка для многих. Иду вспоминали на каждом шагу. И не в смысле благодарности за учебу, за отзывы, за оппонирование или руководство диссертациями, нет — просто потому, что Лиля была ее дочерью.
Зарплату Лиле дали как старшему научному сотруднику, доценту кафедры.
Коммунистический строй рушился день ото дня. Начиналась Перестройка. А в институте были свои политика и жизнь, надо было читать студентам лекции, в том числе и по нафталиновой теме «Преимущества социалистической системы хозяйствования».
Вся экономика валилась к чертовой матери, все это видели и слышали, но заведующие менять на своих кафедрах ничего не хотели, боялись и не были к этому готовы. Абсолютному большинству преподавателей было безразлично, что читать студентам, им платят и платят, из года в год можно было читать одно и то же по тетрадочкам, не отрываясь. Нет новых вопросов, значит, все идет по устаревшему учебному плану.
Было очень много вранья и пропаганды. В институте царствовали фанатики, коммунисты, пропагандисты. Конечно, были и блестящие высокообразованные специалисты, настоящие трибуны, на лекциях которых Лиля училась ораторскому и преподавательскому мастерству.
Обстановка в институте всегда была странной, где-то на факультете прогресс, гордость за отрасль, а где-то процветала гнусная зависть, сплетни, взятки и деградация. Аморальное равнодушие ко всему новому. Нравственное помешательство. Мужчины, лучшие преподаватели, спивались на глазах.
Не об этом мечтала Лиля. Но она все равно была рада такому опыту и существенной прибавке к зарплате. Конформизм в чистом виде…
Студенты спрашивали у нее:
— Вы сами-то верите в то, что вы нам читаете на лекциях?
Отвечать Лиле было стыдно. Она попросила заведующего кафедрой изменить темы лекций.
«Как это она посмела!!!»
Тогда Лилю пригласили на ковер на кафедру марксизма-ленинизма. Там присутствовали заведующие кафедр истории КПСС и научного коммунизма. На кратком совещании ей задали в лоб вопрос:
— Что вас не устраивает в том курсе, что вы читаете студентам? Может быть, вас не устраивает политика партии или вы не согласны с основными положениями марксизма-ленинизма и научного коммунизма в целом? Вы успешно сдали кандидатские минимумы по этим предметам, между прочим, не в стенах нашего института, а в МГУ на соответствующих кафедрах. Отлично сдали экзамены. Если что-то вас не устраивает — учитесь преподавать, заинтересовывать студентов. Значит, у вас не хватает опыта и умения разъяснить студентам преимущества социализма. Мы вас бесплатно выучили в институте, дали вам защитить у нас диссертацию. Вы должны соответствовать вашему званию, думать, как организовать преподавание студентам, заслужить рекомендацию коллег на вступление в члены КПСС. Вы же отраслевой экономист, а значит, вы — на передовой.
Ясно было одно: в этом пока замшелом месте, где еще долго будут править верные последователи коммунистических идей, Лиле будет трудно удержаться. При этом друзья ее успокаивали:
— Какая же ты дуреха! И какая тебе разница, что читать студентам, они в твою экономику «развитого социализма» все равно никогда не поверят, с преимуществами она или с недостатками, у них под столами журналы не отраслевые, а Burda Moden и Playboy.
Глава 10
Тем не менее Лиле поручили выполнять массу общественных нагрузок, чтоб жизнь медом не казалась. Работа в приемной комиссии, трудовая полумесячная осенняя закалка со студентами «на картошке», поездка со студентами летом на практику, исполнение функций заместителя председателя научно-технического общества института, кураторство группы и так, еще всякая мелочь.
А главное, что пожилые преподаватели с удовольствием «жертвовали» Лиле свои утренние и вечерние часы лекций для студентов и производственников. Дурацкие командировки по сбору информации для научно-аналитических тем лаборатории тоже были ее. Она была самой молодой и полна амбиций.
В приемной комиссии работать было легко, просто и предсказуемо. Однако лишний внимательный пригляд Лили никому в институте не был интересен.
В студенческие годы у Лили была подруга Катя, за которой ухаживал молодой врач-гинеколог. Подружки все пять лет были обеспечены справками о беременности на ранних сроках. Остальные девчонки завидовали и интересовались, когда же они, наконец, родят.
Избалованные комфортом, девочки-москвички были счастливы. Конечно, это было не очень по-комсомольски, но поездка на две недели работы в поле в спартанских условиях была для них большим испытанием. Лиля даже не говорила Иде про эти «хитрости», мама бы ее осудила. Но это было в студенческие годы.
Теперь никто из руководства не спрашивал, хочет или не хочет Лиля ехать, справки не принимались. На сбор картошки в должности комиссара отряда она поехала со студентами осенью, сразу же после своей второй формальной свадьбы. Ида согласилась посидеть с внуком.
Погода была отвратительная, среди студентов было много ребят после прохождения службы в армии, некоторые имели стаж работы значительно больший, чем был у Лили. Лагерь стоял на берегу довольно широкой реки с большим количеством зеленых островков с рощицами, на которых самостоятельно паслись коровы, завезенные из прибрежных колхозов.
Поля с картошкой тоже были довольно близко, колхозный грузовик забирал студентов каждое утро и вез их работать на поле. Лиля никогда не занималась сельскохозяйственными работами, она никогда не была «на картошке» во времена студенчества. Она не умела собирать её, не могла этим похвастаться перед студентами. Они над ней посмеивались.
На утренний призыв идти на линейку и построение уже совсем взрослые ребята отвечали:
— Вам надо, вот вы и идите, вы же комиссар, а мы себя неважно чувствуем. У нас сильная головная боль.
В итоге на утренней линейке стояли семнадцатилетние подростки, замерзшие, голодные и без всякой студенческой романтики. С ними Лиля и выполняла план.
А еще она с первокурсниками плавала на лодке во второй половине дня собирать грибы на островках. Там их было видимо-невидимо.
Повара замучились чистить грибы и жарить картошку, жаловались, что подсолнечного масла на жарку не напасешься, а студенты совсем не хотели возиться с чисткой грибов в холодной воде.
«На картошке» Лиля, будучи в молодом возрасте «революционеркой», случайно вскрыла акты вопиющего воровства заведующего продовольственного склада лагеря. Она обратила внимание на то, чем кормили студентов, и ужаснулась.
Заведующий склада и еще парочка «комиссаров», традиционно курировавших сбор картошки, ежегодно воровали продукты у студентов. Студенты это знали, так как сами разгружали продукты, но не связывались с ними.
Они просто саботировали процесс сбора картошки, пили водку, играли в карты. Со студентами-«производственниками» руководство предпочитало не связываться. Только группа студентов-новобранцев копалась в мокрой холодной земле, собирая урожай.
Эпопея закончилась мирно. Лиля вошла в историю. Все спрятанные и заготовленные на зиму ворами продукты были распакованы, розданы, сварены и скормлены совершенно обалдевшим студентам.
На всякий случай по окончании работ каждому студенту был выдан пакет с сухим пайком и с консервами, которые не успели и не смогли съесть уже к тому моменту абсолютно сытые студенты.
Заведующий складом не разобрался, кто мог стоять за новым комиссаром. Если бы знал, что никто не стоит, выгнал бы Лилю сразу. Традиции в институте не менялись. После этого случая поездки Лили на картошку тоже закончились, она лишила иллюзий закоренелых жуликов.
Такой комиссар заведующему складом и «передовым» молодым ученым не нужен был. В приемную комиссию тоже больше не звали: зачем отвечать на лишние вопросы наивных молодых преподавателей.
У Иды складывалось впечатление со слов Лили, что в институте творится что-то невообразимое. Раньше в советских ВУЗах ничего подобного не происходило.
Глава 11
Лиле нравилось кураторство, она чувствовала себя ответственной за своих подопечных. Ей досталась группа производственников, строителей, молодых людей её возраста. Они приходили на занятия в восемь вечера, уставшие после работы. Некоторые, может быть, и пытались вникнуть в экономику, но большинство студентов-вечерников на ее семинарах и лекциях дремали.
Лиля старалась их заинтересовать всякими интересными фактами, событиями, но экономика, которая должна быть «экономной», их не интересовала. Они вставали в семь утра, работали восемь часов на своих производствах, их интересовала механика, технология, строительство, транспорт, они хотели быть инженерами, но никак не экономистами.
Все они, как один, знали изнутри свои производства, а экономические правила везде работали плохо. К сессии кто-то из ребят достал курсовой проект у друзей из параллельной группы, они размножили его, поменяли названия объектов и сдали в срок преподавателю. Название было у всех одинаковое: «Курсовой проЭкт».
Лиле, конечно, досталось как куратору и преподавателю. После проработки и призывов к сознательности «проЭкты» были переписаны и стали проектами.
На экзаменах провести Лилю было невозможно. Она сама много раз выдумывала «сказки» для преподавателей, выкручивалась, поэтому приемчики студентов на нее не действовали. Нового они ничего не могли сочинить. Жаль было только студенток-матерей грудных детей. Остальные «влюбленные» или «одинокие» студенты были до боли знакомы.
Она никогда никому не ставила двоек, ей не хотелось приходить и еще раз принимать экзамены. Она любила спрашивать не по билетам, а узнавать, понял ли студент самое главное из ее курса. Если да, то знание билета было не столь важным, но, если студент не понимал ничего из курса, она начинала злиться на себя.
Сама не смогла ничему научить! Значит, она слабый преподаватель, и все! Она просила студента задержаться и спрашивала его, в чем его проблема, почему он не желает учиться. Ответы в тот период были почти всегда одинаковые.
— Я — строитель или технолог, геолог, механик. И сосредоточен исключительно на своей специальности, ваша «экономная экономика» привела всех нас к коллапсу, к кризису, к дефициту всего и вся. Не идет она мне в голову. Все я понимаю, хотите расскажу вам, в каком наша страна состоянии?
Тогда Лиля задавала последний вопрос:
— Но вы же хотите перемен?
— Конечно, хочу, вот и учусь, но главное для меня — это моя специальность.
Это уже была твердая тройка. Выпускать и плодить посредственность совсем не хотелось.
Ида интересовалась успехами дочери на ниве преподавания. Лиля все чаще отвечала, что преподавать «ложь и методы ее оптимизации» ей становится совершенно невыносимо.
Глава 12
И командировки продолжались, научная работа в большей степени превращалась в формальную, никому не нужную деятельность…
Перестройка шла полным ходом. На майские праздники Лиля, совершенно выдохнувшись, мечтала отдохнуть дома с сыном. Но не получилось, ее направили в Новокуйбышевск на завод собирать данные о катализаторах.
Она никогда не была в Самаре, бывшем Куйбышеве, не видела разливов Волги по весне. Но она была когда-то давно во время студенческой практики на заводе в Новокуйбышевске.
По случайному совпадению свой первый визит в должности нового лидера страны Михаил Горбачев осуществил именно в Поволжье перед майскими праздниками, так как там была самая ужасная экономическая обстановка, настоящий голод.
Лиля прибыла на свой объект одновременно с приездом Горбачева в Самару. Мест в Новокуйбышевске, в единственной гостинице города-спутника не было, все было занято болгарской делегацией, единственное кафе там же тоже было закрыто на «спецобслуживание».
Пришлось поселиться в общежитии рабочих цементного завода. Окна в комнате на втором этаже, где жили еще две девушки, не закрывались, на деревьях напротив висели ребята с цементного завода, ругались матом и звали всех подряд девчонок с ними на прогулки.
В номере было грязно: застиранное белье серого цвета, вонючие полотенца, электрический чайник, видавший виды, с копотью с палец внутри, бесконечно бегающая и прыгающая со стола на стул полуголодная мышь, которую Лиля страшно боялась и пыталась выгнать каждый вечер. Удобства, если их можно было так назвать, находились в дальнем углу коридора. Лиля, слава богу, успела купить майские выпуски газет в киоске, аж целых три экземпляра, мечтать о туалетной бумаге не приходилось, да ее и в Москве-то тогда не было.
Последние апрельские деньки выдались жаркими, Лиля посещала заводоуправление, собирала данные, ела в заводской столовой.
Вечером в городке она нашла единственный магазин, где купила последнюю банку с кабачковой икрой, конфетки-подушечки с каким-то вареньем внутри, приторные и старые. Хлеба не было, все закрыто, на проходной в общежитии ей открыли консервным ножом банку с кабачковой икрой, но есть икру оказалось нечем, да и сама икра сильно попахивала солодом, которым была смазана металлическая крышка банки. Пришлось ее оставить на столе.
Всю ночь при включенном свете мышь вылизывала икру из банки, посматривая на Лилю, пока не наелась и не убежала в противоположный угол комнаты.
Лиля довольно быстро собрала материалы для лабораторной темы, но поменять билеты в Москву на первое или второе мая не смогла. Оставалось три дня, и Лиля поехала в битком набитом автобусе в Самару, чтобы купить что-нибудь поесть.
Перед визитом Горбачева в магазинах Самары в канун праздников не продавали водку три дня, они все были закрыты. Власти боялись, как бы не было пьяных на встрече с лидером. Как только тот улетел, в магазинах началась давка в первую очередь из-за водки, трех человек затоптали насмерть. Милиция разгуливала по городу, собирая пьяных граждан. В единичные кафе и булочные стояли очереди.
Проголодавшаяся Лиля прорвалась через час в кафе, где ей достались прохладные макаронные изделия под названием «рожки» с тефтелями, сделанными из непонятно какого мяса. Был и салат из квашеной капусты, ну и, разумеется, компот из сухофруктов с местным кексом. Лиля была счастлива. Она хотела прикупить булочек на следующие два дня, но, когда вышла из кафе, поняла, что опаздывает на последний автобус в Новокуйбышевск.
На следующий день Лиля решила посетить городской рынок. Весной на рынке, кроме мелкой картошки, лука, волжской полуживой рыбы, только что выловленной местными рыбаками, и старой капусты, ничего не было.
У какой-то бабушки ей все-таки удалось купить трехлитровую банку с компотом из облепихи, правда, дотащить ее до общежития не получилось. Банка случайно выскользнула из рук и разбилась, испачкав юбку и туфли в неприличный желтый цвет. Идти куда-то уже было не в чем.
Лиля просидела с книгой во дворах рядом с общежитием, где все юное население «оттягивалось» в праздник, пьяные оргии под песни Высоцкого не прекращались сорок восемь часов. Она успокаивала себя тем, что худеть ей просто необходимо, и, вообще, в войну было еще хуже.
Так прошли теплые майские праздники, на следующий день Лиля по дороге на автобусную станцию увидела, что, о чудо, открылась кулинария при кафе в городской гостинице. Она побежала и купила в дорогу в поезд единственный съедобный товар, который там в тот час продавался — бисквитный торт, весом один килограмм, жирный, только что привезенный с фабрики, с розовыми, салатовыми и голубыми цветами из крема. Торт был упакован, как положено, в картонную коробку и надежно перевязан бумажной бечевкой.
Счастливая молодая женщина села в автобус, водрузив на колени торт и поставив рядом с собой дорожную сумку. В автобус, который отправлялся на железнодорожный вокзал, набилось огромное количество людей. Лиля предвкушала удовольствие от чая в поезде с тортом. Ей, проголодавшейся за эти три дня, казалось, что она съест торт целиком.
На конечной остановке она не поняла, куда это все люди без исключения ломанулись. Лиля всех пропустила и выходила последней. А навстречу ей с таким же напором и скоростью, с которой выходили люди, вваливались в автобус граждане, только что сошедшие с поезда, с вещами и тюками.
Лиле все-таки удалось выйти, не потеряв своей сумки с документами, но вот торт являл собой жалкое зрелище. Высота коробки уменьшилась на десять сантиметров, из-под крышки выползали жирные струи крема розового, голубого и салатового цвета. Вся перепачканная, она зашла в купе.
Трое взрослых армян вежливо поздоровались и пригласили Лилю к импровизированному перекусу. Стол в купе был, что называется, накрыт еще до отхода поезда. Лиля увидела три стакана с красноватой жидкостью, голубую курицу с несколькими торчащими перьями, резко пахнувшие соленые огурцы, явно свежую буханку черного хлеба и любовно нарезанный на салфетке печеный баклажан.
— Вот это я понимаю, восточные люди, приветствую вас!
Она обрадовалась, достала из-за спины то, что когда-то было тортом, и, улыбаясь, сказала, что сейчас они открывать его не будут, это сюрприз к чаю.
Поезд тронулся, проводница проверила билеты и принесла четыре стакана чаю. Лиля вымыла в туалете жирные разноцветные руки вонючим казенным мылом. Пассажиры купе прикрыли дверь, один из них начал любовно делить курицу волосатыми руками.
Какой-то лишний запах навязчиво присутствовал в купе. Лиля посмотрела вниз. «Ну да, это же мужчины сняли обувь и благостно шевелят пальцами ног в несвежих носках. Как я буду здесь спать?»
Лиля, однако, была сосредоточена на баклажане, лежащем рядом с солеными огурцами, исчезающими на ее глазах. Баклажан, в отличие от курицы, почему-то не пользовался у мужчин успехом.
— Куда путь держите, уважаемая? Угощайтесь, пожалуйста. Роберт, налей красавице портвейна!
Роберт потянулся за стоящей за спиной бутылкой дешевого молдавского портвейна «Гратиешты».
— Нет, что вы, я не пью. Я, вообще-то, возвращаюсь домой, в Москву. Была здесь в командировке по работе. Если можно, я съем кусочек курочки, огурчик и вот это.
Лиля показала на баклажан.
— Пожалуйста. Все нарезано. Как же такую красавицу муж отпускает одну в командировку?
Лиля уже не могла отвечать, она, голодная, набила рот баклажаном и огурцом. Но… что-то странное было во рту с совершенно мерзким вкусом. Оно не жевалось и не глоталось. Лиля с набитым едой ртом выскочила из купе и быстро выплюнула все угощения в унитаз, слава богу, никем не занятого туалета.
— Что это у вас лежит на салфетке? Баклажан?
Все трое мужчин, с характерными для армян иностранными именами, — Роберт, Альберт и Гамлет, хором ответили:
— Ну что ты, милая, какой баклажан весной, это почки свиные мы в буфете на вокзале купили, ну не очень, видимо, вкусные. Чуть-чуть зеленые, может, не сегодняшние. Ешьте курицу, она вроде посвежее, вот, пожалуйста…
Когда Лиля открыла попутчикам торт, все трое тактично отвели глаза. Смесь остатков весенних цветов плохо смотрелась на рваных и мятых бисквитных коржах.
Это были обычные приключения Лили в командировках.
Глава 13
Работа в институте шла своим чередом.
Но читать из года в год одно и то же студентам даже за большие деньги было очень скучно. Лиля предпочитала сама больше учиться, ходила то на курсы риторики, то на занятия по педагогическому мастерству, то на лекции любимых преподавателей, работала в научно-техническом обществе института, учила на городских курсах английский и французский языки.
Она пыталась вносить в курс то, что считала новым и прогрессивным, студенты ее любили, ценили это, но проверяющие комиссии били тревогу и эти ее новаторства не поддерживали.
Нет, эта работа была тоже не для нее. Лиля не соответствовала требованиям советского института. Ведущие специалисты покидали кафедры, уходили в частные бизнесы, цены росли, «большая зарплата» превращалась в «копейки».
Время было очень тревожное. Везде, тогда еще в СССР, творился настоящий экономический и политический хаос. Гиперинфляция, дефицит всего и вся, митинги, волнения, рокировка властей предержащих, выдвижение новых политических лидеров, Кашпировские и Чумаки, Джуны, набирающие мощь финансовые пирамиды, разграбление государства, заказные убийства и прочее, прочее…
Ида беспрестанно курила и нервничала. Она, слушая новостные и информационные программы по телевизору, приходила в ужас:
— Как можно было угробить лучшие идеи? Как мы докатились до такого нижайшего уровня экономики? Произошла явная деформация нашего общества, давно… И мы все — участники этой деформации.
И все-таки в учебном институте Лиля не ужилась. Она мечтала о втором ребенке и родила его. После декретного отпуска в институт она не вернулась, о чем никогда не пожалела.
Глава 14
В связи с предстоящим появлением в семье маленького ребенка Лиля начала просить свою маму уйти с работы, так как очень нуждалась в ее помощи. А у Иды в это время были свои планы.
Ее шеф, который много лет, несмотря на все ее регалии, не давал ей стать руководителем экономического отдела в любимом академическом институте, ушел с работы на пенсию. Сначала ушел курировавший и прикрывавший его директор, сразу же пост покинул и шеф.
Не могло быть никаких сомнений, что Ида, наконец, сможет возглавить выпестованный ею коллектив. Но не тут-то было. Пришел новый директор, известный и заслуженный академик, пожелавший окружить себя молодыми учеными. Это было прекрасным решением, если не считать того, что некоторые молодые ученые не могли составить конкуренцию такому опытному специалисту, каким была Ида.
И началась внутренняя возня. Ее любимая красавица-ученица пришла на прием к академику и заявила о своих планах на руководство отделом. Представить, что ее аспирантка способна на такую подлость, Ида не могла и сразу же написала заявление об уходе.
Академик, руководитель института, мгновенно осознав свою в данном случае недальновидность, предложил Иде стать его личным консультантом и главным помощником, предоставив при этом ей все возможные льготы, рабочее место в отдельном кабинете и свободный график посещения.
Ида пришла домой, сообщила об этом Лиле. Дочь все сразу поняла. Ее маме пережить такую обиду от своей бывшей аспирантки, с которой они проработали больше пятнадцати лет в одной комнате, было крайне сложно.
Новые условия работы и должность — все это было прекрасно, но как встречаться со своей ученицей в коридорах института? Представить себе это для Иды было невозможно.
Лиля успокаивала маму, говоря ей о том, что они классно смогут гулять с детьми в Нескучном саду, что уходить с работы надо вовремя, что важно успеть пожить для себя, почитать любимые книги, сходить на концерты классической музыки, в театры, в музеи или просто полежать дома вволю. Она всячески пыталась поддержать маму и предложила ей поехать в санаторий или в какой-нибудь дом отдыха, чтобы набраться сил.
Уже на следующий день академик загрузил своего нового консультанта подготовкой большого доклада на международной конференции. Он был просто сражен, когда Ида представила ему через пару дней всеобъемлющий прекрасно написанный доклад, в который академик не внес ни одного замечания. Он поблагодарил ее за помощь и сказал, что очень счастлив и горд, что она осталась с ним работать.
Ида была довольна похвалой. Академик даже и не мог представить, какие колоссальные объемы работ везла на себе эта женщина всю жизнь. Он еще только знакомился с ней.
В институте немедленно отреагировали на вызов аспирантки Иды. Все сотрудники как один устроили ей полную обструкцию. Ида проработала в институте более сорока лет, со всеми была дружна, заслужила огромный авторитет и всеобщее уважение, начиная от простых лаборантов до знаменитых академиков. Она была воистину гордостью института.
Академик добавил:
— Кстати, ваш бывший отдел, Ида Михайловна, я решил расформировать, он без вас никому не нужен, женщины пойдут работать, кто-то в другие отделы, кто-то в библиотеку, а кто-то и вовсе решил уволиться.
Ида поняла, на кого он намекнул, и молча понимающе кивнула. Ей было очень жаль, что так быстро «сгорел» отдел, где прошла большая часть ее научной жизни. Но потом сама призналась Лиле, что, кроме нее и еще двух самых способных ребят и аспирантов, в лаборатории никто давно самозабвенно не работал.
Бывший шеф сумел развратить своим бездельем остальных, сделав способных ученых послушными подхалимами и доносчиками.
На следующий день у мамы Лили случился первый микроинсульт. А вскоре и второй.
Глава 15
1988 год
Лиля родила второго сына, Стасика, забот дома прибавилось. Теперь она переживала, что не успевает заниматься со старшим сыном Костей, не может уделить должного внимания ни слабой матери, ни старику-отцу.
Тем летом на семейном совете девятилетнего старшего сына Костю решили отправить в пионерский лагерь. Лиля пришивала бирки с фамилией на одежду сына, утром он должен был уезжать. Костя прощался с друзьями и никак не возвращался домой со двора, не хотел с ними расставаться.
Вдруг соседский мальчик прибежал и сказал Лиле, что Костик случайно провалился в люк и что надо срочно его спасать. Лиля с Женей бросились на улицу. В обустроенном московском дворе, где всегда спокойно резвились дети, почему-то оказался открытым строительный люк!
Израненного мальчика достали и на руках отнесли в больницу. Врачи три дня боролись за его жизнь и, слава богу, спасли. От Иды тяжесть травм скрыли, но на следующий день она все равно из-за переживаний за здоровье внука попала в больницу с гипертоническим кризом.
Жизнь Лили превратилась в ад. Больной сын, больные родители, младший сын в возрасте одного месяца. Грудное молоко пропало сразу, пришлось Жене каждое утро бегать на молочную кухню при поликлинике. А Лиля с врачами боролась за жизнь старшего сына. Она даже не представляла, что это только первый этап борьбы.
Однажды хирург, который оперировал сына, подошел к ней, пригласил к себе в кабинет и спросил, где и кем она работает. Узнав, что она преподаватель в институте, а сейчас находится в декретном отпуске, он порекомендовал ей уйти в бизнес, который тогда только-только зарождался.
И это, говорил он, связано с тем, что очень скоро, в самом ближайшем будущем, услуги врачей — нейрохирургов, кардиологов, психиатров и онкологов — могут стать платными. А на зарплату преподавателя выжить и лечить сына ей будет очень трудно.
— Вот, например, вы могли бы поехать в США на консультацию с результатами операции вашего сына к нашему знакомому нейрохирургу в Нью-Йорк, в Колумбийский университет?
Какой Нью-Йорк? Какой бизнес? Кто ее пустит в США?
— Ну вы не торопитесь, подумайте, может быть, у вас все-таки получится.
Лиля пришла навестить Иду в больницу. Мама лежала в кровати, она сразу же спросила дочь о состоянии внука. Дома с младшим сыном сидела бабушка Жени. Лиля рассказала Иде о совете врача.
— Дай мне ручку и бумагу, я напишу письмо своему двоюродному брату в Вашингтон, может быть, он пришлет тебе приглашение, и ты сможешь попасть в Америку. Узнай через родных его адрес.
Лиля узнала адрес, а Ида написала письмо брату, с которым не общалась с тех пор, как он эмигрировал в США. И письмо с просьбой о помощи улетело в США.
Через неделю после трагедии с сыном, под давлением общественности, к Лиле пришел следователь из милиции, чтобы завести уголовное дело по факту халатности строителей, оставивших открытым строительный люк.
Он очень долго говорил, что это прямой гражданский долг Лили заявить на этого безмозглого безответственного прораба, что она не имеет никакого права оставить такое злодейство без наказания. Лиля написала заявление.
Прорабу грозил тюремный срок, не меньше пяти лет. Лиле было, конечно, абсолютно ясно, что это не вернет здоровье ее сыну, получившему множественные травмы, в том числе перелом основания черепа. Но была надежда, что люк заварят и хотя бы другим детям не будет грозить такая опасность.
Уже через день вечером во дворе ее подкараулил прораб той стройки:
— Значит так, слушай меня, сука, очень внимательно. У меня тоже двое детей. Если ты завтра не заберешь свое заявление из милиции, то знай… Если меня посадят, то я вернусь и прирежу тебя и твоих детей. Говорю тебе это на полном серьезе, убью и все. Даже раньше прибью. Денег на это мне хватит. Проваливай пока к себе!
Лиля поняла, что с таким бандитом лучше не связываться, тем более жить дальше под постоянным страхом. Да и на судебные процессы ей ходить некогда. Надо забрать немедленно заявление. Нет, это было, безусловно, неправильно, но что делать… Она же главный обвинитель.
А наутро к ней повторно явился следователь:
— Мне очень неудобно перед вами, но я вас по-хорошему прошу забрать заявление. Мы имеем дело с настоящим бандитом, он уже всунул огромную взятку нашему руководству, меня попросили закрыть это дело. Я не хочу потерять работу. Зачем всем нам проблемы? Что это в итоге изменит? Ничего… Кроме того, он вчера угрожал моей жене. Он ужасная сволочь…
Лиля забрала заявление — бороться с существующим режимом ей было некогда, да и бесполезно.
Глава 16
1989 год
Открытие границ — самая значительная реформа Перестройки Михаила Горбачева, только одним этим он навсегда войдет в историю России.
Все, практически все население страны никогда не покидало границ своей родины. Немногие счастливчики краем глаза смогли увидеть страны социалистического лагеря. Только редкие номенклатурные граждане бывали в «загнивающем» мире капитализма.
Большинство же населения «путешествовало», глядя на мир глазами ведущего телевизионного «Клуба кинопутешественников», а из зарубежных новостей известными становились только те, что укладывались в пропагандистскую политику руководства правящей компартии.
Лилю без всяких объяснений за границу не пускали, «завернув» на пять лет еще в аспирантуре, когда она размечталась съездить в Венгрию к однокурснице.
Ее второй муж, Женя, переводчик, итальянист, тоже был невыездным. И вдруг — командировка мужа в Италию. И Лиля с ним летит в Милан!
Лиля переговорила с мамой и с папой, которых уже нельзя было оставлять одних без присмотра. Они были так счастливы, что их дочь увидит Италию, что оба пообещали быть живыми и здоровыми.
Родители Жени и бывший муж Лили тоже обещали помочь с детьми…
Мужу на работе предстояла первая командировка в Милан и Турин с группой российских специалистов перед самым Рождеством. Но самое неожиданное предложение поступило от партнера фирмы и инициатора переговоров.
Жене надо было обязательно взять с собой жену Лилю для сопровождения еще одной женщины, специалиста из Тольятти.
И Лиля с мужем полетели в Милан, потом в машине их довезли до отеля в Турине.
Вечером того же дня вся делегация была приглашена в ресторан. Усталость от перелета и переезда куда-то испарилась, ребята попали на пир. От изобилия экзотичной еды все советские граждане, присутствовавшие за ужином, растерялись. Десяток блестящих столовых приборов, горка из нескольких белоснежных тарелок, бокалы и стаканы из хрустального стекла, вазы с незнакомыми фруктами — от всего этого аппетит у неискушенных командировочных разыгрался мгновенно.
А потом… салаты, закуски, свежая рыба и мясо с овощами, десерты, какое-то необыкновенное вино.
Лилю познакомили с Анжелой из Тольятти. Худая приземистая шатенка лет двадцати пяти, с химической завивкой, маленькими глубоко посаженными серыми глазами и натянутой искусственной улыбкой, скрывающей неровные желтоватые зубы, произвела на Лилю весьма неприятное впечатление, но это было совсем-совсем неважно. Анжела сидела отдельно от всех прибывших из России специалистов, ближе к итальянцам. Важно было то, что она молодой специалист и что ей надо помочь.
Симпатичный итальянец Джузеппе лет пятидесяти, подошел к Лиле и попросил ее вечером ознакомиться с программой пребывания Анжи, как он называл девушку, специалиста, и Лили.
Поздно вечером в отеле Лиля открыла конверт с программой. Они с Женей прочитали ее, обомлевший муж произнес только три слова:
— Ты должна справиться!
В программе были: Рим и Ватикан (четыре дня), Флоренция, Сиена, Пиза (три дня), Милан (один день), Турин (один день).
Конечно, Женя был рад за жену, но и немного ей завидовал. Лиля его спросила:
— А что, эта молодая женщина такая способная и такой отличный специалист?
— Да, видимо, специалист она прекрасный, но только у нее очень узкий профиль. И иностранных языков она не знает, ее надо сопровождать и показывать страну. Не бери это в голову, не проповедуй, если ей все равно, и тебе должно быть все равно, наберись терпения и наслаждайся этим уникальным шансом.
В субботу в Турине Лиля увидела из окна рынок на площади, примыкающей к их отелю. Даже из окна было видно, что там на прилавках всего видимо-невидимо. Терпеть не было никаких сил. Она спустилась вниз и увидела черные лакированные сапоги, таких в Москве не было и в помине. Она показала на них женщине, стоящей за прилавком, и спросила на английском языке, какого они размера и сколько стоят.
Женщина, как ни странно, ее поняла, показала размер, написала на бумажке стоимость и предложила Лиле их померить. Обычная практика, но Лиля и не собиралась мерить, размер на обуви написан был ее, если что не так, можно будет разносить. Какие-то гипнотические сапоги, она не могла их выпустить из рук. Сказывался синдром дефицита, который она приобрела в Москве. А вдруг она таких красивых сапог больше никогда не увидит?
Все, дело сделано, Лиля отдала те небольшие деньги, которые у нее были, взяла сапоги, не померив, чем явно поразила женщину за прилавком. Потом она увидела на прилавке авокадо, которое видела до этого только на картинках, и купила два, чтобы вечером попробовать их вместе с мужем.
Подъехала машина и забрала всю делегацию из России на переговоры и обед.
Вечером Лиля померила сапоги, они были ей совсем малы, она забыла, что европейские размеры отличаются от российских. Сознаться мужу в такой глупости было стыдно. Поменять сапоги или сдать их было невозможно, так как они собирались покинуть Турин утром следующего дня. Пришлось изображать полное счастье в «сапогах испанской инквизиции».
С авокадо тоже не сложилось, так как они с мужем не знали, как и с чем его едят, и решили, что эти фрукты просто испорченные, перезревшие… Бывает…
Джузеппе утром отдал Лиле железнодорожные билеты, ваучеры на гостиницы и карманные деньги. Он просил ее не оставлять ценного специалиста в одиночестве, делить с Анжи кров и стол, по мере сил посмотреть с ней основные достопримечательности Италии.
Лиля попрощалась с мужем и вместе с Анжелой отправилась в путь. В Риме она должна была остановиться у знакомой Жени, итальянки, а Анжела в отеле. Анжела, как только рассталась со своим протеже Джузеппе, попросила Лилю ее не беспокоить, так как она очень устала, никуда ходить и не собирается, что у нее свои планы на Рим, разумеется, по секрету от Джузеппе.
В воскресенье в первый день в Риме надо было обязательно посетить музеи Ватикана, в эти дни посещение музеев было бесплатным. Лиля приехала в Ватикан, увидела знаменитый собор Святого Петра, площадь перед ним с фонтанами и обелиском Калигулы и обомлела.
— Какая красота! Какой величественный собор! Скоро я увижу лестницу Браманте, Аполлона Бельведерского, произведения Рафаэля, Караваджо, фрески Сикстинской капеллы Микеланджело!
Погода была прекрасная, в Риме стояла теплая осень. Лиля пристроилась в конец длинной очереди в музеи Ватикана. Большинство присутствовавших были одеты в черные кожаные куртки. И женщины, и мужчины, и дети. Через несколько минут ко входу на территорию собора подъехал фургон.
Водитель открыл правую боковину фургона, что мигом его превратило в киоск по продаже свежеиспеченной пиццы и кофе. Запах тут же распространился на несколько метров. Послышались разговоры в очереди. Впереди стояла семья — папа, мама и их сын лет восьми.
— Папа! Если ты мне сейчас не купишь кусочек пиццы, я умру от голода, а вы пойдете по музеям без своего сына. Умоляю тебя!
— Арик, молчи, терпи, родной, тебя сейчас кто-нибудь из наших услышит. Я сгорю от стыда. Я должен получить деньги за мытье машины сегодня к вечеру. Маме соседи по квартире тоже сегодня должны отдать деньги за палехскую шкатулку. Наберись сил, ты же мужчина!
— Мама! Если я сейчас не съем кусочек пиццы, я упаду в обморок от голода. Прошу тебя, купи мне, пожалуйста. Бабушка и дедушка вас бы наказали.
— Лен! Ну что мне с ним делать? Он не умеет терпеть никаких трудностей. Избалован в Виннице твоими родителями, ни в чем не было ему отказа. Смотри, что вытворяет.
— Арик! Перестань немедленно! Папа и я, мы тоже хотим съесть пиццу, мы тоже умираем от голода, и что теперь, скандал устраивать? Позор какой! Все обращают на тебя внимание.
Лиля догадалась, что в этой очереди в основном были евреи из России, которые транзитом застряли в Риме. На последние деньги перед отъездом «навсегда», а часто и до конца неизвестно «куда», они еще на родине доставали дефицитные турецкие черные кожаные куртки, чтобы выглядеть европейцами.
На самом деле, эти куртки давно в Европе вышли из моды, никому были не нужны, но в России об этом тогда никто еще не знал. Для бедных эмигрантов попасть бесплатно в музеи возможно было только в последнее воскресенье месяца.
Лиля слышала, что для того, чтобы выжить в транзитных зонах в Риме и в Вене по дороге в страны своей мечты, США и Израиль, евреи, в многомесячном ожидании решения своей судьбы, занимались любым трудом. Они мыли машины, убирали улицы, выгуливали собак и продавали на рынке все, что они привезли из России: водку, икру, матрешек, палехские шкатулки и изделия из Гжели.
— Папочка и мамочка, родные! Я сейчас умру, купите мне кусочек пиццы! Ну один всего лишь кусочек! Пожалуйста! Вы потом себе этого не простите!
— Вот ты даешь, Арик! А ты понимаешь, что у нас нет никаких денег, нет и все!
Лиля подошла к киоску, купила мальчику кусочек пиццы. Потом вернулась и купила еще три кусочка. Она протянула три кусочка пиццы папе, маме и Арику. Удивлению их не было предела!
— Грацие, синьора! Милле грацие!
— Можно по-русски, ешьте на здоровье, у меня тоже два сына, старший почти такого же возраста. Я все прекрасно понимаю. Вам надо переждать эти трудные времена. Все будет хорошо.
У отца, именно у отца на глаза навернулись слезы. Он взял Лилю за руку и сказал:
— Я не могу сейчас вас ничем отблагодарить, но кто знает, может быть, когда-нибудь наши пути пересекутся, тогда и я постараюсь вам помочь. Благодарю вас как отец голодного сына. Дай вам бог! Вы куда планируете лететь, в США или в Израиль?
— Я через десять дней вернусь в Москву, я в командировке, сопровождаю мужа и делегацию.
Мужчина изменился в лице.
— А… тогда понятно, вы здесь по линии КГБ… Но это неважно, вы просто добрый человек! Спасибо вам большое!
— Какое КГБ? О чем вы? Мы первый раз с мужем за границей, случайно, счастливы необыкновенно. Кто знает, может быть, это наш первый и последний визит.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.