Бесплатный фрагмент - Целитель

ИРИНА ЧУТЧЕВА

Выпускница Медицинского училища Москвы №14

Фельдшер–лаборант

Профессиональный массажист

Народный целитель России

Бакалавр народной медицины

Ясновидящая

Космоэнергет

Парапсихолог

Биоэнерготерапевт

Ученица Джуны (и других учителей)

Стаж работы более 30 лет

ОТ АВТОРА

Дорогой читатель! Эту книгу я написала для того, чтобы поделиться с тобой своими воспоминаниями, своими необычными историями из жизни и практики целителя. Я хочу рассказать тебе о своей нелёгкой судьбе, испытаниях, что сопровождали меня с самого детства. Я долго шла к тому, чтобы помогать людям вернуть своё здоровье. Все истории — из моей реальной жизни, в моих рассказах нет места вымыслу.

Я одна из учениц и последовательниц Джуны, и это не единственный человек в ряде моих учителей, который заслуживает почёт и уважение.

Чудеса сопровождают меня на протяжении всей жизни. О них я и хочу рассказать, чтобы ты, дорогой читатель, смог для себя решить, что это — необъяснимые миражи или явления природы?

А, может, нам всем стоит задуматься о себе — кто мы и для чего пришли в этот мир? Какие задачи мы должны выполнить в своей жизни? Почему мы болеем? Отчего происходят катаклизмы в природе? Таких вопросов без ответов очень много.

Великое. Необъятное. Бесконечное. Вечное.

Путь к себе укажи,

Дай мне энергию вечную.

Зло, зло накажи.

Однажды я решила вести дневник и записывать истории своей жизни, которые хранила в памяти долгие годы. Так весенним солнечным днём во время прогулки по парку родилось желание написать книгу. У меня появился шанс поделиться со своими читателями жизненным опытом, на собственном примере показать ошибки, проанализировать их вместе с вами. Только так я могу показать события, берущие начало с первых дней моей жизни, и ту особую взаимосвязь встреч, происшествий и историй, которая мне показалась необычной и особенной.

Родители

Моя мама Нина родилась в 1936 году в большой семье, состоящей из семи детей: трёх братьев и четырёх сестер. Её маму звали Серафима, она родилась в 1901 году также в большой, но бедной семье, а отца — Кузьма. Он был рождён в 1902 году в богатой семье знатного рода.

В те времена неравные браки были редкостью. Как правило, богатых людей сватали семье того же сословия. Серафима и Кузьма встретились, полюбили друг друга, но не получили благословения родителей. Те не хотели, чтобы их сын сочетался браком с бедной девушкой. Их желанием было посватать сына богатым людям и обвенчать его с ровней. Так бы и сделали, если не соседи. Однажды они сказали:

— Серафима, ты что сидишь! Твой Кузьма сегодня венчается! — Серафима кинулась бежать в соседнюю деревню за 10 километров в храм, где должна была состояться церемония. Открыв врата храма, Серафима остановилась как вкопанная — обряд подходил к концу, молодым осталось только обменяться кольцами. Вдруг Кузьма увидел любимую, он бросил кольцо и направился к вратам, где стояла Серафима, взял её за руку, и они вместе сбежали. Кузьма ослушался родителей и ушёл прямо из–под венца, нарушив заветы церемонии венчания.

Все родные: мать, отец и братья — отказались от него, выгнав из семьи, не дав ни копейки денег. Кузьма променял родительский дом и благополучие на любимую Серафиму, с которой они жили бедно, но наслаждаясь друг другом, в заботе и внимании друг к другу, в счастье.

Вскоре Серафима родила первенца — сына, следом родилась дочь. Семья жила скромно, без излишеств, однако на жизнь денег хватало. Серафима была отличной хозяйкой. Всем премудростям она научилась в доме богатой купчихи, где жила с детского возраста. Она и шила, и вязала, и вкусно готовила, умела делать заготовки на зиму: солила грибы и огурцы, делала маринады и варенье. Хозяйка пекла пироги и хлеб, и всё в её руках ладилось.

Кузьму же с раннего детства обучали разным ремёслам: портному, скорняжному мастерству, шитью обуви и ещё много чему. Он получил хорошее образование, и многое знал о домоводстве, знал даже о селекции растений. Поэтому до войны Кузьма был председателем сельсовета в колхозе, где снискал уважение односельчан. Ему удалось вывести хозяйство на высокий уровень и по части земледелия, и в сфере животноводства, — все местные считали его хорошим хозяином.

В 1941 году началась война, Серафима родила седьмую дочку. Поскольку Кузьма был партийным коммунистом, он сам попросился на фронт. Его сразу же забрали в батальон, отправив на передовую. Повоевать на фронте удалось всего несколько месяцев, затем немцы окружили отряд и всех взяли в плен. Так Кузьма попал в концлагерь. Узника не покидали мысли о семье, о том, как вернуться домой, и что сейчас с любимой женой, которая осталась одна с маленькими детьми. Каждый день, проведённый в концлагере, казался ему вечностью. Он жил в постоянном страхе, — ежедневно пленных забирали из казармы, и уже не возвращали назад.

Немцы связывали русских и конвоем вели на работы, а когда делали остановку на обед, пленные смотрели, как едят немцы, и у них от голода кружилась голова. Все заключённые были истощены, часто люди падали и умирали. Немцы же жестоко издевались: кидали объедки в толпу и расстреливали тех, кто бросался поднимать куски. Фашисты смеялись над тем, как русские падают от пуль и умирают.

Тела не предавали земле, мёртвых не хоронили, как положено, а бросали прямо так и шли дальше. Кузьма вспоминает, что кормили их баландой — похлёбкой на воде с луком, морковью и лебедой или какой ещё травой. Лишь иногда попадалась крупа.

Сбежать из концлагеря пытались многие. В основном попытки бегства предпринимали, когда пленных вели на работы. Кузьма тоже несколько раз пытался убежать, не боясь, что могут поймать и убить. Такая смерть, наверное, казалась более лёгкой, чем сожжение в кунсткамерах. Беглецов немцы ловили, окружали с собаками и возвращали в лагерь. Так было до тех пор, пока не издали приказ: «каждого третьего расстреливать».

После последней попытки сбежать, когда Кузьма чудом остался жив, расстреляли тех, кто не пытался покинуть лагерь. Тогда деду было настолько страшно и стыдно, что он поседел от переживаний. С тех пор никто больше не пытался бежать, никто не хотел рисковать неповинными жизнями.

Не раз Кузьма видел, как немцы отнимали детей у родителей, убивая малышей на глазах их мам и пап. А если убитые горем люди пытались защитить своего ребёнка от насилия, немцы расправлялись и со взрослыми. От такого ужаса ком вставал в горле, кружилась голова, волосы седели.

Однажды дед Кузьма увидел односельчанина в столовой для заключённых, тот был одет в мундир полицая. Дед признал его и назвал предателем, за что получил удар по голове стволом оружия. Кузьма упал без сознания, а на голове образовалась огромная шишка, которая осталась на всю жизнь.

Жизнь деда стала немного спокойней, когда однажды немецкий генерал спросил пленных, кто умеет шить сапоги. Кузьма вызвался, и немец увёл его в другой отсек. С того дня страх, что его в любую минуту убьют, стал не столь острым. Других пленных каждый день забирали в баню помыться. Там заключённые раздевались, а надзиратели закрывали их и сжигали. Видя происходящее, Кузьма уже в 40 лет был весь седой. Война закончилась в 1945 году, но пленных отпустили только спустя 2 года, когда объявили амнистию и капитуляцию.

Тем временем Серафима выживала как могла со своими маленькими детьми, работая в поле с утра до вечера. Но брать овощи домой было запрещено, — вся провизия шла на фронт. Поэтому семья питалась очистками от картофеля, которые выбрасывали. Прокормить много детей было тяжело, поэтому часто люди отдавали своих чад в няньки к богатым и более обеспеченным семьям.

В деревне была школа, где учились все сельские ребята. У Серафимы тоже некоторые дети ходили в школу. Ольга Николаевна, школьный учитель, однажды вызвала женщину к себе, предложив ей отдать на содержание и в помощницы одну из дочерей — Нину. Учительнице нравилась хорошая и деловая девочка. Взамен она пообещала обучать её на дому и заботиться о ней, как о собственном ребёнке.

Серафима согласилась, полагая, что дочери будет лучше. На тот момент у Ольги Николаевны был грудной ребёнок, и она не успевала работать, проверять тетради и вести хозяйство. Муж её работал лесником, поэтому семья жила в достатке. Нину Ольга взяла в качестве няньки для своего младенца.

Сначала учительница неплохо относилась к шестилетней Нине, но работать заставляла много. Часто девочка падала на кровать и засыпала, даже не раздевшись, — так сильно она уставала. Позже Ольга Николаевна стала наказывать Нину за каждую мелочь, она била девочку и явно придиралась. Каждый день стал для Нины испытанием. Еды ей тоже не доставалось, девочка доедала, что останется. А вот муж Ольги Николаевны, Алексей, Нину любил и жалел, постоянно заступался и ругал Ольгу за её деспотизм.

Помощницу часто отправляли в другую деревню за молоком для грудничка. Путь был нелёгкий, нужно было идти за 10 километров через речку и лес. Однажды девочка пошла за молоком вечерней дойки. Корову подоили поздно, уже стемнело, Нина взяла бидон с молоком и стала возвращаться. Вернулась она уже к ночи, стучала–стучала в дверь, но никто так и не открыл.

На дворе в ту пору стояла осень, а Нина всё ещё ходила в сандалиях, лёгком платье–сарафане. Девочка села на крыльцо, поджав колени, чтобы было теплее, и уснула. Утром Алексей первым вышел из дома. Открыв дверь, он с ужасом посмотрел на Нину, — она была бледная, и зубы её стучали от холода. Он поднял девочку на руки и занёс в дом. Алексей накинулся на жену, мол, нельзя так — ведь она ещё ребёнок! Ольга Николаевна в оправдание лишь ответила, мол, думала, что Нина спит в доме.

Когда Алексей отправился на работу, Ольга сорвалась на девочку, ведь из–за неё влетело ей от мужа. Обессиленная от унижений и побоев, Нина решила сбежать в отчий дом к матери. Пятнадцать километров она прошла, чтобы вернуться в родные места. Мать, увидев на пороге собственную дочь в сандалиях и сарафане холодной осенью, лишь успела поймать её — та упала в объятия, потеряв сознание.

Серафима долго выхаживала свою девочку, которая схватила воспаление лёгких. А Ольга Николаевна спустя неделю пришла к Серафиме с вопросом «Куда пропала Нина». Серафима отругала её и выгнала.

Мать отправила Нину учиться в школу, которая находилась в соседней деревне. По возрасту Нина должна была пойти в третий класс, но выяснилось, что уровень знаний девочки едва тянет на первый. Оказалось, что Ольга Николаевна, хоть и обещала с Ниной делать уроки и проходить программу школы на дому, не занималась с ребёнком вовсе. Это стало известно, когда мать пришла в школу по требованию учительницы. Педагог не могла понять, почему у девочки совсем нет школьных знаний. А между тем над Ниной уже смеялись одноклассники.

Когда учительница узнала историю Нины, она прониклась к новой ученице и стала приглашать её к себе домой после уроков, чтобы подтянуть до нужного уровня. Учительница очень жалела Нину. То накормит, то с собой даст что–то с наставлением «отнеси своим сестрёнкам и братикам». Уже через полгода Нина догнала класс, — девочка была очень смышлёной.

Серафима с детьми жила в Тверской области в деревне Селищи Кимрского района. У неё была родная сестра Полина, та жила в Тверской области в городе Кимры, она была послушницей при Спасо–Преображенском соборе, построенном в 1911 году. Во время войны храм не пострадал и стоит по сей день.

Тётя Поля была послушницей, глубоко верующей христианкой. Она проявляла заботу и любовь делами, помогая людям болящим, нуждающимся, бедным. Батюшка, настоятель храма, доверял тёте Поле и иногда разрешал ей брать большую церковную книгу почитать на денёк, — послушница умела читать на славянском и на латыни. В те дни, когда тётя Поля приносила книгу из храма, все садились вокруг неё — от взрослых до детей — и слушали, а та читала и поясняла, что может значить написанное.

В книге описывались события столетней, а может, и тысячелетней давности, говорилось о сотворении и жизни на Земле, о том, что будет дальше, что ждёт всех нас. Эту книгу нельзя было читать, церковная пропаганда преследовалась. Особо активных верующих иногда даже сажали. А книга была необычная, скорее всего, это была старинная Библия, а не та, которую можно встретить сейчас. Таких изданий на Земле остались единицы, и, конечно же, никто не помнит её названия, потому что все слушатели были детьми.

Зато хорошо запомнилось то, что читала тётя Поля: будет Земля опутана железной паутиной, будут летать железные птицы, по путям железным поползут змеи железные, по морям поплывут острова железные, жуки железные наполнят Землю и будут бегать быстрее коней. Люди сменят дома на муравейники и раскинут над ними шатры ядовитые, от которых многие будут болеть и умирать. Перед концом наступит падение нравов, грибы не будут расти местами, а люди не будут жить семьями. Не будут знать родства никакого. Дети будут рождаться умнее родителей, и они будут антихристы. Женщины будут ходить в мужской одежде, пить вино, ругаться. Человек полетит на Луну, Земля будет гореть.

Людям не нужно будет золота, они будут искать чистую воду. И наступит такое время, что мать будет жить с сыном, брат пойдёт на брата (будет убивать), вороны будут клевать людей заживо, потому что те будут не успевать умирать. Сам Сатана спустится на Землю. Мёртвое заговорит: то, что никогда не говорило прежде, будет изрекать много лжи голосами человеческими, и услышат это от края Земли и до края Земли. Многие преклонят ухо к голосам тем…

В книге было много всего. Скорее всего, это предсказания пророков, слова эти, как видно, сбываются. Было в книге и такое: люди будут говорить друг с другом по нитям тонким, будут великие войны, где появятся железные слоны с хоботами, несущими смерть, а по небу будут летать железные птицы, роняя яйца смерти. Женщины будут вынашивать в своих утробах чужих детей, и, рассмотрев кусочки кожи, люди будут определять, — кто чей отец и мать. Перед концом света первой исчезнет пчела, потому что цветы не будут иметь запаха. А ведь сейчас действительно цветы перестали пахнуть, а пчёлы умирают семьями.

Говорилось в книге, что леса будут сохнуть, а люди умирать. Начнутся войны, потопы, пожары и с неба чудеса всякие. Вот тогда, — гласило пророчество, — ожидай, что скоро всё скажется, люди побегут по Земле. Они не будут праздновать, а будут только работать без воскресений. Встретятся живые и мёртвые, и живые будут мёртвым завидовать, — так рассказывала мне мама по памяти.

В 1947 году, после окончания войны, дед Кузьма вернулся с фронта из концлагеря к своей семье. Не передать, сколько восторга и радости было у детей. Все они окружили отца и долго обнимали и целовали. Некоторые ребятишки подросли и вовсе не узнали папу, — они были совсем маленькие, когда он ушёл на войну. Семья воссоединилась и стала жить и поднимать хозяйство. Вечерами дети просили отца рассказать, как было на фронте, а потом в концлагере. Все садились вокруг рассказчика, и он говорил, не утаивая ужасов войны и лагеря смерти.

Детство

Нина, её сестры и братья взрослели. Все устраивали свою жизнь, свои судьбы, по очереди разъезжались, покидая родительский дом. В послевоенные годы многие молодые люди уезжали на комсомольские стройки. Нина отправилась в Ростов–на–Дону на работу вместе с другими ребятами. Днём работали, а вечером — устраивали танцы, пели, веселились. Там Нина и встретила свою любовь.

Молодой красивый блондин стал романтично ухаживать за девушкой, его звали Василий. С самого первого дня их знакомства Василий старался удивлять Нину: преподносил ей сюрпризы, одаривал заботой и вниманием, да и любовь между ними была искренняя, взаимная и чистая.

Спустя год Василий с Ниной поженились. Это были мои родители. Ещё через год, в 1958 году 8 марта в Ростовской области в городе Новочеркасске появилась на свет девочка, рождение которой было особенным, потому что совпало с праздником весны и Международным женским днём. Это был день моего рождения. В роддом приехали журналисты, они ждали появления ребёнка в светлый весенний праздник. Первой мамочкой в этот день стала моя мама, поэтому корреспонденты осыпали Нину цветами, поздравляли, интересовались её самочувствием и тем, как прошли роды. Они взяли интервью у роженицы и сфотографировали новорождённую.

А через несколько дней счастливый папа забрал жену с дочкой из роддома в свою маленькую уютную комнату, украшенную цветами и шарами, — так он подготовился ко встрече с любимой женой и дочкой. Он превратил жилище в маленький яркий уголок, где царили счастье и любовь.

Василий назвал дочь Мартой в честь праздника весны — 8 марта. Но мама хотела назвать малышку Ириной и отец в итоге уступил. Я была очень спокойным ребёнком, почти не плакала. Мама говорит, что у меня были голубые глазки, светлые волосики, и я была очень пухленькой. Семья была большая, меня все очень любили, и каждый хотел поиграть.

Шёл второй годик от моего рождения, когда мама впервые вынесла меня на прогулку. Во дворе дома была детская площадка, где гуляли мамочки с детьми: кто–то из малышей сидел в песочнице и делал куличики, а кто–то — качался на качелях. Во дворе всегда было много народа.

Мама посадила меня в песочницу и вдруг засомневалась, — выключила ли она газовую плиту после того, как приготовила обед. Она побежала посмотреть, оставив меня одну, а вернувшись буквально через несколько минут, не нашла меня в песочнице.

Она металась в истерике по всему двору, горько плакала, искала меня, спрашивая у каждого встречного — не видели ли они девочку? Девочку никто не видел. Оказалось, что сосед видел какую–то женщину, которая забрала ребёнка и ушла (он указал на ту сторону, где скрылась незнакомка с малышкой).

Несколько человек вместе с Ниной оббежало окрестности, пытаясь выяснить, — куда пропала девочка. Вдруг им сказали, что в гостинице живёт молодая женщина из Болгарии, в свой номер она прошла с девочкой на руках. Нина с новыми знакомыми ворвалась в номер незнакомки и увидела на кровати свою дочь, заваленную игрушками. Мама схватила меня на руки и пошла домой. С тех пор она ни на минуту не оставляла меня без присмотра.

Маму Василия, моего отца, звали Анна. По происхождению она была украинкой с польскими корнями. Бабушка очень любила свою маленькую внучку, бóльшую часть времени она уделяла мне — играла и гуляла. Зарабатывала Анна тем, что жарила семечки, — они получались у неё очень вкусные, — и продавала стаканчиками. Она сажала меня с собой рядом на подушечку, и, когда я своими маленькими ручками набирала семечки в кулачки и высыпала на землю, чтобы покормить птичек, баба Анна прощала все шалости. Она не ругала, а улыбалась мило и говорила: «Пусть дитятко играет».

Василий, мой отец, работал бригадиром на арбузной бахче и развозил арбузы на грузовой машине по магазинам. Он безумно любил меня, — вспоминает мама, рассказывая о моём детстве. Папа каждую минуту хотел быть рядом со мной, он всячески заботился и бесконечно играл, наслаждаясь присутствием маленькой дочки и наблюдая за её развитием. Даже на обед он приезжал для того, чтобы побыть со мной.

Однажды папа, как обычно, приехал в обеденное время на своей бортовой машине. Он поставил её во дворе, а вернувшись к грузовичку, обошёл его вокруг, внимательно осмотрев со всех сторон, потому что во дворе часто играли дети, даже малыши зачастую бегали без присмотра родителей. Отец сел в машину, включил зажигание и тронулся с места. В этот момент до него донёсся душераздирающий крик ребёнка. Папа выскочил из машины и увидел девочку пяти лет, соседскую дочку, которая попала под колесо. Ужас охватил его. Он взял малышку на руки и отвёз в больницу, но девочка не выжила.

Для всех событие стало трагедией. Отец не мог себе простить этого и очень переживал, а чуть позже его осудили и посадили в тюрьму. Мы с мамой почти каждые выходные ездили к папе в тюрьму, чтобы он мог побыть с родными, отвлечься и поиграть со мной. Мама передавала ему одежду, еду, сигареты и то, что разрешали передавать заключённым.

Отбывая срок, папа так и не смог простить себе смерть ребёнка. От сильных переживаний он тяжёло заболел, смертельный диагноз звучал так: «рак». Тяжелобольного отца по состоянию здоровья досрочно отпустили домой. Здоровье же с каждым днём покидало его, вскоре он не мог даже встать с кровати.

Мама работала за двоих, часто бегала на рынок купить то, что просил отец, чтобы сделать ему приятно, но, когда приносила, он уже не хотел это есть. Вскоре он стал совсем отказываться от еды. Тогда мама поняла, что её супруг уже не поправится и покинет этот мир. Она уходила в другую комнату и плакала; она пряталась, чтобы он не видел её слёз и лишний раз не расстраивался.

Мне тогда шёл пятый год. Я приходила к отцу, садилась рядом с ним на кровать, и мы разговаривали. Для него наши беседы были и утешением, и горечью одновременно, потому что он осознавал, что скоро умрёт, и не увидит свою дочь повзрослевшей. По его щекам текли горячие слёзы, а я, не понимая, отчего он плачет, говорила: «Не плачь», — вытирая слёзы с его щёк.

Через полгода отца не стало. Мне исполнилось 5 лет. После его кончины мама решила переехать со мной в Московскую область к родителям и близким ей родственникам. В Ростове её ничего больше не держало.

Мама устроилась на работу в аптеку кассиром, чтобы прокормить себя и меня. Поэтому забота обо мне и воспитание легли на плечи бабушки и дедушки — маминых родителей. Бабушка Серафима была человеком набожным, христианкой, и много рассказывала мне об Иисусе Христе, Пресвятой Богородице, Николае Чудотворце и других Святых Угодниках, и о тех чудесах, которые происходили с людьми в послевоенные годы. Я слушала с восторгом, задавала вопросы, интересующие не каждого взрослого, порой бабушка даже не знала, как ответить мне.

«Помню случай, — рассказала она, — который произошёл в послевоенные годы. В новогоднюю ночь с 31 декабря на первое января у одной девушки собралась компания. Её звали Зоя. Все молодые танцевали парами, а хозяйка осталась без жениха, — её парень по имени Николай не пришёл на вечеринку. Зоя сидела скучала, немного подвыпила вина и решила взять икону Николая Чудотворца, задумав с этим Святым, с тёзкой её друга, станцевать. Дело было в Самаре, раньше город назывался Куйбышев.

Товарищи отговаривали её от безбожной идеи, объясняя, что это большой грех, но она не обращала внимания на аргументы, дерзко заявив: «Если есть Бог, пусть меня остановит». После этих слов она застыла, замерла на месте. Молодежь испугалась, некоторые стали трясти Зою, но она стояла холодная и неподвижная. От ужаса компания бросилась врассыпную из избы. Кто–то из ребят успел вызвать скорую. А когда приехавшая врач попыталась сделать Зое укол, иглы гнулись и ломались, будто их втыкали в камень. Медики хотели перенести девушку на кровать, но не смогли сдвинуть её с места, — она словно приросла к полу.

Шёл Рождественский пост, а пост — это время покаяния, но никак не веселья и развлечений. Мать Зои, несмотря на антицерковное время, была верующим человеком и усердно молилась за свою дочь. Икону из рук Зои никто не мог взять, — она застыла вместе с девушкой. Лишь позже батюшка, который служил молебен в том доме, смог вынуть святой образ из рук безбожницы.

Девушка стояла окаменевшей несколько месяцев, пока старец, чудом проникший в дом (может быть, это был и сам Николай Чудотворец), не простил её. Это произошло на Пасху, с того момента Зоя начала обмякать.

Дом круглосуточно охранял милиционер, внутрь никого не впускали. Не велено было рассказывать, что произошло. А зевак приходило к дому Зои много, всем эта история была интересна. Что стало с девушкой потом, — неизвестно. Происшествие держали в большом секрете, потому что в то время было гонение на Церковь. А этот случай напугал людей, отошедших от христианства, и они стали массово принимать крещение и исповедоваться. История долго была на слуху и передавалась из уст в уста». Вот о таких чудесах рассказывала мне бабушка.

Я часто играла одна. Двоюродная сестра, которая тоже жила с бабушкой, дедушкой и своей мамой, уходила гулять с подругами–одногодками, а меня оставляла дома, считая, что я маленькая. Поэтому практически всё время меня занимала бабушка своими рассказами о необычных историях.

Помню случай, когда однажды бабушка пришла из магазина, а дедушка спрашивает её: «Сима, а что тебя так долго не было, — ушла в магазин и словно провалилась». Бабушка отвечает: «Знаешь, какая очередь за колбасой была?! Привезли колбасу в магазин, и народу набежало, вот я и решила за колбасой постоять». «Да…! — задумчиво протянул дедушка, стоя спиной к нам, и, смотря в окно, добавил: «Вот, дочка! Наступят такие времена, нас уже, может, в живых не будет, а вы это всё увидите. Полки будут ломиться от еды, а есть будет нечего, всё будет отравлено! Жалко вас!». Я и спрашиваю: «Дедушка, да как такое может быть? Мы же все умрём тогда, если будет всё отравлено!». «Нет, не умрёте, — задумчиво отвечает дедушка, — но все болеть будут от мала до велика». Раньше я думала, что дед пугает меня, но сегодня становится ясно, что его слова были пророческими. Один вопрос не даёт мне покоя — откуда он знал об этом?

У бабушки с дедом был свой дом с шикарным плодовым садом. Дед Кузьма практиковал селекционирование, а бабушка любила заниматься садом–огородом, делая заготовки на зиму. Несмотря на богатства нашего сада, мы с сестрой любили заглянуть в соседский, за что получали от деда, — он был человеком строгих правил. С детства запомнил он уроки, которые давали детям богатых родителей, — а это были правила этикета, скромности, уважения. Тогда ребят наказывали за каждое ослушание.

Вот и дед нас воспитывал строго, только никогда не повышал голос, а лишь покажет свою «могучую ладонь», и мы сразу знаем, что это может значить. Дед не разрешал нам разговаривать во время еды, баловаться и качать ногами под столом. Если мы не слушались, он брал деревянную ложку и бил ею по лбу, либо брал вилку и подставлял её к «болтающимся» ногам. В такие моменты он не произносил ни единого слова, строгость же дед выражал жестами, так как за столом нельзя было разговаривать. Вот так интересно он умудрялся воспитывать, соблюдая при этом собственные правила.

Однажды бабушка позвала на обед меня с сестрой Ниной. Мы сели на лавку за деревянный большой стол. Я любила садиться в угол обеденного стола под икону Пресвятой Богородицы — она была в окладе под стеклом на крючочке, а внутри оклада образ Святой был украшен бумажными цветочками. Раньше часто именно так украшали образ Божией Матери.

Мы стали баловаться за столом, качать ногами, что категорически запрещалось во время трапезы. Мы не обратили внимания на замечание деда, после чего бабушка прикрикнула на меня: «Сейчас тебя Боженька накажет!». В этот момент цветок из оклада упал прямо на мою светловолосую голову. Я, ничего не подозревая и особо не обратив внимания на случившееся, подняла с пола цветок и отдала его бабушке. От изумления она чуть не выронила чугунок, который был в её руках. Даже дед Кузьма, будучи ярым атеистом, широко раскрыл глаза и открыл рот от удивления.

Трапеза закончилась, все вышли из–за стола, а бабушка Сима долго осматривала оклад в недоумении. Она никак не могла понять, каким же образом мог выпасть цветок из оклада? Ведь он был закрыт на крючок, а все цветы были внутри него. Дедушка после этого случая в душе сам начал почитать Пресвятую Богородицу, потихоньку произнося: «На всё промыслы Божьи», и, поглядывая в сторону образа Божьей Матери, подкашливая, что–то шептал. И обязательно крестился, если никто не видел. Прошло больше десяти лет, мне было уже 20 лет, а случай с бумажной розой я так и не забыла. Тогда я у бабушки спросила, как она сделала так, что цветок выпал из оклада, на что она мне ответила: «Сама не знаю, сама всегда хотела найти ответ, видимо, промыслы Божьи!». Не знаю почему, но такие вещи я всегда замечала за взрослыми.

Я очень любила беседовать с бабушкой Серафимой на необычные для ребёнка темы. Так, я спрашивала: как появились на Земле животные, люди? Меня интересовало, как на небе звёзды висят и не падают? Как и кто создал Луну, Солнце? На все эти вопросы, которые я задавала в свои шесть лет, даже бабушка не знала ответы, и лишь недоумевала: «И как в твою голову приходят такие мысли?».

Я подрастала, и все вокруг подмечали: «Как старуха — не по годам». Иногда к бабушке Серафиме заходили соседи и рассказывали о каких–либо событиях, личных проблемах, здоровье. Я же, играя в свои куколки, вслушивалась во взрослый разговор и в конце рассказывала, что произойдёт и чего ждать. На это бабушка, как правило, возмущалась: «А тебя не спрашивают, сиди и играй, мала ещё». Но проходило время, и то, что я говорила, — сбывалось. Откуда могла я знать, кто мог мне подсказывать? Что это? Видение? Интуиция? Ангел–хранитель? В начале семидесятых годов об этом особо не задумывались, да и говорить о таком было не принято.

Отрочество. Юность

Мы жили и воспитывались вместе с двоюродной сестрой Ниной. Часто бегали на берег Волги, — дом стоял в пяти минутах ходьбы от водоёма. Побережье было очень красивым: небольшие возвышенности сменялись равнинами, где росли всевозможные целебные травы. Бабушка учила нас, рассказывая, как во время войны люди ели эти травы и выжили при голоде. Мы бегали на берег реки купаться и собирать землянику, целебные травы, щавель и всё съедобное, чем были богаты волжские берега. А ещё любили смотреть, как шлюзуются катера и пароходы.

Скучным наше детство назвать нельзя. Вместе с соседскими детьми мы создали собственный детский театр. Ставили всякие сценки и спектакли, потом раздавали пригласительные билеты взрослым и показывали нашу актёрскую игру. Мы часто экспериментировали: закапывали гербарии — выкапывали в песке ямку, укладывали туда цветы, накрывали стеклом и сверху присыпали песком. Чтобы не потерять место, делали метки, и проверяли каждый день: раскопаем, посмотрим через стекло и снова засыпаем песком, — так мы наблюдали, что происходит с цветочками.

Зимой очень любили кататься на лыжах, на коньках, на санках с горки. Однажды, когда мне было шесть лет, мы с сестрой и другими детьми пошли на озеро кататься на коньках, а в то время фигурных коньков почти ни у кого не было, — они были большой редкостью из–за дороговизны. А те коньки, что были, представляли собой лезвия, которые надевали на валенки и прикручивали верёвочками на палочку, чтобы конёк держался на обуви. У меня одно лезвие свалилось, а другой конек потащил в сторону, где летом росли камыши, а зимой от них торчали лишь сухие стволы. На том месте образовалась небольшая полынья, я упала в неё и сломала руку, вся промокла. И так испугалась, что даже не заплакала, — боялась, что если разревусь, то меня больше не будут брать кататься на озеро. Когда мы с сестрой вернулись домой, рука стала болеть и опухать. Бабушка отвела меня в больницу и там стало понятно, что рука сломана. Врачи наложили гипс.

В 1965–1966 годах начали появляться телевизоры, но были они не в каждой семье, так как не все могли позволить себе купить столь дорогую технику. Если у близких или родственников появлялся телевизор, то большие праздники такие, как Новый Год, справляли у них за просмотром передачи «Голубой огонёк». Походы в гости, где есть телевизор, для всех были целым праздником, — в гости надевали всё самое лучшее.

Ещё одним праздником был поход в магазин за ёлочными игрушками. На Новый год продавали шары, гирлянды, шишки, бусы, — всё было очень красивое, особенно немецкого производства. Много игрушек мало кто позволял себе, потому что это был дорогой товар по тем временам. В среднем семья приобретала по два–три украшения на ёлку в год. И вот мы шли со взрослыми в магазин, нас заранее предупреждали: «Идём на ёлку покупать игрушки!». Радость была неописуемая. Повесим обновки на ёлку и радуемся, любуемся. Так мы готовились встречать Новый год!

Очень часто моя мама шила новогодние костюмы, — она хорошо рисовала, и фантазии у неё было предостаточно, да и сам процесс создания костюмов ей очень нравился. В маминых творениях мы ходили на ёлку в Дом культуры, и почти всегда нас награждали первыми местами и поощряли подарками — играми, куклами. В то время иметь такие игрушки было большой роскошью.

Летом дед Кузьма любил ловить рыбу на Волге. Некоторую он доставал сачком — то была глушёная рыба, которая проходила через плотину и прибивалась к берегу. Дома он сортировал улов, какую добычу пожарит, а какую — вялил на чердаке. Дед любил побаловать поистине вкусной вяленой воблой своих сыновей, когда они приезжали в гости к родителям.

Мне с Ниной дед запрещал брать без спроса вяленую рыбу, но нам очень хотелось, а особенно тогда, когда летом приезжал «Агитпункт», — так назывался передвижной амфитеатр. На улице устанавливали сцену, вокруг неё — скамейки, вешали белый экран, на который направляли проектор, так показывали кино. Людей собиралось очень много. Однажды мы с сестрой решили залезть на чердак, пока деда не было дома, и снять с верёвки несколько рыбин, чтобы взять с собой в кино. Я встала на караул рядом с лестницей, ведущей на чердак, и должна была предупредить Нину, которая на чердаке срывала с верёвки воблу. Но дед так внезапно вернулся, что я и опомниться не успела, как он уже стоял рядом и ждал, когда спустится сестра. Подать знак, чтобы предупредить её, я не смогла.

Нина спускалась по лестнице, а из–за пазухи у неё торчали рыбные хвосты. Дед, конечно, отвесил хороших подзатыльников обеим, гулять нас в тот день он не пустил, воблу отобрал и наказал сидеть дома. Этот случай я помню до сих пор. Несмотря на строгость деда, мы его очень любили, — он был очень справедливый.

Когда я пошла в школу в первый класс, мама забрала меня от своих родителей. Жили мы в одном городе, но в разных его частях, в квартире, которую нам выделил горисполком. К бабушке и дедушке я стала приезжать только на выходные. Мама много времени проводила на работе, и на заботу обо мне и внимание его уже не хватало. Я была предоставлена сама себе.

В школе мне сразу не понравилось отношение учителей к ученикам, я видела несправедливость: если родители школьника занимали высокую или престижную должность, то учителя относились к ним с привилегиями, завышали оценки, а если у ученика была средняя успеваемость и простая семья, то ему ставили три, даже если он отвечал на четыре. Такой подход отбивал желание учить предмет лучше, потому что заведомо знаешь — в дневнике будет стоять тройка, и так из года в год. Средним простым ученикам не уделяли должного внимания. Даже сейчас, по прошествии сорока лет, такая модель поведения учителей — нормальное явление в школах.

Я была ранимой, забитой и очень скромной девочкой. Если вызывали к доске, зная урок, я всё равно боялась отвечать. Что было у меня в голове? Какая душевная рана не давала покоя? Никто не хотел в этом разобраться, никто не старался поговорить со мной и узнать причину.

Однажды уроки закончились, за детьми пришли родители, чтобы забрать их, и я заметила, как папа обнимает свою любимую дочку и ласково говорит ей что–то. У меня в груди всё сжалось от обиды, ведь отцовской ласки, любви и заботы у меня не было. Я взяла портфель и пошла домой, по дороге обдумывая увиденное. Картина стояла перед глазами до самого дома, а я говорила себе: «Вот вырасту и буду лечить людей от рака», — сама не понимая, что это за болезнь, и как её лечить! Может, она всплыла в памяти вместе с отцом, которого уже нет…

Недалеко от того дома, где жили мы с мамой, было озеро, — туда бегала детвора купаться. Взрослые же говорили, что на озере купаться опасно, так как люди в этом водоёме часто тонут. Но то, что в озере есть воронки, которые остались со времён войны от снарядов, никто не знал. Так вот они–то и засасывали купающихся. Находились они сбоку от входа в озеро под зарослями камышей. Кто попадал в трясину, уже не мог самостоятельно выбраться.

Однажды летом мы с подругами из соседнего дома пошли купаться на озеро, и я угодила прямо в воронку, стала тонуть и звать на помощь. Меня тянуло ко дну, я успела лишь пару раз вытащить руку из воды и крикнуть «помогите!». Все ребята, кто был на берегу, подумали, что я шучу, поскольку знали, что я хорошо плаваю, ведь однажды мы с подругой Волгу переплыли.

Людмила, моя подруга, заподозрила неладное, когда я не вынырнула в очередной раз. Меня, к тому моменту обессилевшую, тянуло ко дну, ноги свело — вода была очень холодная. Люда бросилась на помощь. Она нащупала мои волосы и вытянула безжизненное тело на сушу.

Дети кинулись откачивать меня, а когда я пришла в себя, на всех лицах читалась радость вперемешку с шоком. Мы все дружно побрели домой, всю дорогу до дома молчали, перепуганные до смерти произошедшим. Я очень боялась, что об этом узнает мама, тогда она сильно расстроится и больше не пустит на озеро. Поэтому я попросила никому не рассказывать о случившемся, хоть до конца ещё не осознала, что произошло. Если бы не подруга, которая бросилась спасать меня, я могла бы утонуть.

Эта история надолго осталась в памяти. Видимо, не должна была я утонуть в тот день. А подругу я до сих пор вспоминаю добрым словом. Только сейчас я понимаю, что представляет собой воронка на дне водоёма. Внутри неё скапливается ледяная вода, моментально сводящая ноги. И водоворот начинает затягивать на дно, закручивая в вихре. Выбраться без чьей–либо помощи зачастую просто невозможно. Вот такие ощущения я испытала в тот счастливый день.

Когда мне исполнилось восемь лет, в моей жизни снова произошли душевные перемены. Мама встретила спутника жизни и вышла замуж. Она хотела, чтобы её муж принимал участие в моём воспитании, но меня такое развитие событий совершенно не устраивало. Малейшее непослушание для мамы было поводом, чтобы сказать супругу: «Иди накажи её, дай ей ремня. Что, ты не можешь её ударить ремнём?». Меня наказывали за всё: не вынесла мусор, не выучила уроки, не постирала, задержалась в школе, — таких моментов было много, и все они были поводом для наказания.

Обидно было не то, что меня наказывают за проступок, а то, что родная мать даёт указания какому–то мужчине проучить своего ребёнка. Он был незлой человек, и мужского стержня в нём не было. Мамин супруг вёл себя по принципу «Что сказала женщина, то он выполнил». И совершенно не желая делать так, как велели, он всё равно исполнял поручение, потому что знал, что в противном случае получит от жены оскорбления в свой адрес.

В третьем классе я прочла одну историю про мальчика, который учился в школе–интернате. В своём рассказе он описывал, как дружны там дети, как они живут большой весёлой семьёй, как они трудятся на полях, собирая урожай, как их приучают к трудолюбию, уважению друг к другу. Я рассказала об этом маме и попросила отдать меня в такую школу.

Так с четвёртого класса я уже училась в школе–интернате, где мне действительно нравилось. Я обзавелась друзьями, такими же, как я сама, из неполных семей: у некоторых были глухонемые родители, некоторые приехали из больших семей или вообще не имели ни папы, ни мамы.

Школа–интернат находилась в восьмидесяти километрах от дома, и я каждый выходной в пятницу приезжала домой одна с тремя пересадками. Ехала полчаса на автобусе, затем на электричке и на другом автобусе до дома, иногда шла пешком минут 30 от станции. В воскресенье я возвращалась обратно в школу. На выходные почти все дети разъезжались по домам, а в понедельник опять съезжались и рассказывали, кто и как провёл досуг.

Воспитатели были для нас вторыми родителями, они находили индивидуальный поход к каждому ребёнку для того, чтобы все мы не испытывали нехватку внимания и стали настоящими людьми. Воспитатели были очень внимательны к нам и добры, они понимали и жалели каждого из нас, дарили своё внимание и тепло, заменяя мам. Нас много чему учили: мыть, убирать, стирать, ухаживать за животными, сажать цветы. Мы ездили на поля собирать урожай, делая всё это дружно, с энтузиазмом. Все задания были нам в радость, поэтому каждый получал удовольствие. После седьмого класса я снова вернулась в свою среднюю школу и закончила её.

По окончании школы я мечтала посвятить себя творчеству, очень мне нравилось искусство кино. И поскольку я считала себя больше творческой личностью, чем технарём, стала готовиться к поступлению в театральное училище. Однако экзамены я провалила, видимо, не судьба мне быть артисткой. Да и особо не на что было надеяться — в те времена в театральные заведения поступали дети, внуки, родственники актёров или очень талантливые ребята.

Возвращаться домой мне не хотелось. Поэтому я решила поступить в медицинское училище. Экзамены дались очень легко, и я была зачислена в Московское медицинское училище на фельдшерско–лаборантское отделение, — тогда оно считалось самым престижным отделением, куда было довольно трудно попасть. Вот так сама жизнь направила меня в другую сторону.

Учиться в медицинском мне нравилось. Учёба шла легко, за исключением химии, так как этот предмет требовал особых знаний. А в меде один из главных предметов, — это химия. Этот предмет подразделялся на несколько направлений: общая, аналитическая, органическая. Да и уровень знаний здесь был в разы выше и сложнее, чем то, что давала школьная программа.

На помощь родителей я не рассчитывала, поэтому мы с подругой–однокурсницей устроились на работу, чтобы платить за съёмную комнату. Общежития для студентов при училище не было — приходилось снимать частное жильё, чтобы содержать себя и помогать маме, у которой на тот момент родилась дочь от второго брака. А у меня появилась сводная сестра по матери.

С подругой мы устроились на кафедру ЛОР–болезней к профессору Ю. М. Волкову в больницу №50 в Москве. Это учреждение находилось рядом с медучилищем, при первом Московском медицинском институте. Коллектив на кафедре был замечательный, — врачи высшей квалификации, обходительные, внимательные. Это были те люди, которые, не жалея собственного времени, всегда расскажут и помогут, кто бы их ни попросил. Зарплата была небольшая, но платить за съёмную комнату, которую мы снимали с Леной, и на скромное питание хватало. Каждую неделю я ездила в Московскую область к родным. И всегда покупала гостинцы своей маленькой сестре, — на это приходилось отдельно откладывать.

Наша съёмная комната была всего метров 14. Это малосемейка — небольшой уголок, где так называемая кухня располагалась сразу в коридоре у входной двери, там стояла плита и небольшой стол с раковиной. Сразу напротив кухни был маленький туалет с душевой. В комнате стоял холодильник, две кровати: на одной спала хозяйка, а на другой — мы. Круглый стол посередине комнаты дополнял интерьер маленького и уютного пространства.

Хозяйка квартиры была удивительной женщиной — мудрой заботливой евреечкой старой закалки. Ронни Исаевна знала, что мы студентки, и что денег у нас мало, едва хватает заплатить за комнату и скромно поесть. Поэтому женщина проверяла нас на честность и порядочность. Она ничего не говорила, не воспитывала, не читала морали, но совершала поступки, о которых мы даже не подозревали. И эти «проверки» позволяли ей судить о нас, о тех людях, с кем она разделяла жилище. Бывало, она бросит мелочь под стол на пол, копеек двадцать (а тогда это были деньги, на них можно было купить хлеб и ещё что–нибудь), а мы поднимем и положим на стол. Другой раз Ронни Исаевна купит фрукты, конфеты и положит красиво в вазочку, поставит угощение на стол. Нам очень хотелось взять, но не брали, пока сама хозяйка не предложит.

Несмотря на восьмидесяти двух летний возраст, Ронни Исаевна была очень энергичной женщиной. С утра она обязательно делала зарядку, обливалась холодной водой. Она любила походы по магазинам, посещала театры. В целом вела правильный образ жизни.

В то время мне очень нравилось искусство кинематографии, поэтому в свободное время я принимала участие в съёмках в массовках. Я любила смотреть, как создаётся фильм, наблюдать за игрой актёров, иногда удавалось пообщаться и познакомиться с известными артистами. Такими моментами я с восторгом делилась с друзьями, рассказывая, что, несмотря на свою популярность и звёздность, в жизни актёры очень простые, общительные и доброжелательные люди. Кроме этого, мне хватало времени посещать курсы английского языка. Не пропускали мы премьеры фильмов, ходили в театры. В целом счастливые студенческие годы проходили весело и плодотворно — времени на всё хватало.

Однажды мы вернулись домой из училища, а ключей от квартиры с собой не оказалось. Стоим под дверью и ждём хозяйку, навстречу идёт соседка: «Девчонки, чего стоите? Заходите, попьём чайку и дождёмся Ронни Исаевну». За чашечкой чая Алиса Михайловна рассказала, как Ронни проверяет нас и хвалит, называя очень хорошими и честными девочками. «Положит фрукты, — рассказывает Алиса Михайловна, — посчитает их количество, потом проверяет — брали или нет. Или мелочь бросит на пол, а вы поднимите и на стол положите». В тот момент нас крайне удивили рассказы о хозяйке, её поступки. Но в то же время этот урок оказался хорошей школой и запомнился на всю жизнь. Я всегда с гордостью вспоминаю о мудрой Ронни Исаевне.

Я успешно закончила медицинское училище, сдав государственные экзамены, поэтому профессор Ю. М. Волков посоветовал продолжить обучение в Московском медицинском институте. Наверное, он увидел потенциал во мне, предположив, что я могу стать хорошим врачом. Профессор предложил мне подготовиться ко вступительным экзаменам, и я подхватила его идею с радостью. «Если поступлю в институт и стану студенткой медицинского вуза, стану хорошим врачом», — так думала я в тот момент.

Закончив с отличием медучилище, я успешно сдала экзамены, став студенткой вуза. Но здесь меня ждали большие трудности: москвичам и жителям ближнего Подмосковья общежитие не полагалось. Мне приходилось вставать в пять утра, чтобы успеть на первую электричку и не опоздать на лекции, а возвращалась домой я далеко за полночь. Дорога отнимала по семь часов каждый день. На учёбу не хватало ни сил, ни времени.

Можно было бы снять жильё, но мама платить за него не могла. Ездить на учёбу из Московской области было очень трудно, а учиться и работать не получалось, поскольку подходить к профильным знаниям нужно очень серьёзно: много читать и изучать. Ведь медицина — наука сложная, одна анатомия чего стоит. Кроме неё нужно было знать все процессы, которые взаимодействуют в организме человека, а также латынь, химию и ещё много чего. На всё это времени не было, поэтому после первой сессии пришлось оставить институт, взять академический и пойти работать.

Я планировала заработать денег, снять жильё и восстановиться в институте. После окончания училища я, как и сокурсники, получила распределение в четвёртое Главное управление здравоохранения, — это очень престижная больница. Но всё же решила вернуться в Подмосковье и устроиться в городскую поликлинику фельдшером–лаборантом в клиническую лабораторию.

Работа в море

Однажды ко мне в клиническую лабораторию при поликлинике пришла подруга Вера. Она попросила помочь ей быстро пройти диспансеризацию, так как готовилась к отъезду в командировку. Я помогла ей, после чего не встречала подругу несколько месяцев. Где–то через полгода Вера вновь пришла и рассказала о том, что она работает в городе Владивостоке в компании «Дальморепродукт», — выходит в море на рыболовецком судне и зарабатывает хорошие деньги.

Я заинтересовалась и стала расспрашивать, как туда попасть. Вера объяснила, что это организационный набор молодёжи. Я же загорелась идеей и попросила подругу помочь мне уехать на заработки. Вера пообещала всё узнать.

Через месяц я готовилась к отъезду во Владивосток. Моей целью было заработать достаточное количество денег, чтобы продолжить учёбу. Мама не хотела отпускать меня, всячески отговаривала, но ждать помощи от родителей было бессмысленно, рассчитывать нужно было только на себя. Если не я проложу себе дорогу в будущее, то кто это сделает? Вот только собравшись в море, я даже не представляла, с какими трудностями мне придётся столкнуться…

По прибытии во Владивосток всех нас, молодых девушек, расформировывали на рыболовецкие суда по несколько человек. Нам предстояло трудиться на огромных плавбазах — это целые заводы, где ловят рыбу, там же улов разделывают и изготавливают консервы. Условия труда были просто невыносимыми — это был адски тяжелый труд. Тогда мне было неполных 20 лет.

Со мной на судно отправили ещё нескольких девчонок Волгограда, Саратова и других городов. У них всех тоже были свои жизненные задачи, им тоже нужны были деньги. На судне работало двести человек, в основном, все были женщины. Мужчины занимали технические и обслуживающие должности: капитан, старпом, электрики, механики, повара, матросы, боцман, машинисты, — всего от силы человек пятьдесят.

Только что прибывших девушек, и меня в их числе, ожидал не очень тёплый приём со стороны годами работающих на этом судне женщин. Они считались здесь старожилами и охраняли свои границы. Дело в том, что на судне было мало мужчин, и в женском коллективе царила дикая ревность. Особенно остро на себе это ощущали молодые обаятельные девчонки. Неприязнь проявлялась и на работе в цеху, где разделывали рыбу, и вне работы.

Трудиться приходилось по двенадцать часов, стоя на ногах и полоскаясь в холодной воде во время разделки рыбы. На рабочих были надеты резиновые сапоги и длинные клеёнчатые фартуки почти до пола. В руках были ножи с очень острым лезвием по двадцать пять сантиметров, чтобы можно было одним взмахом руки отрезать рыбе голову и тут же вспороть брюхо — вычистить требуху. А рыба шла огромная: горбуша, кета, чавыча, скумбрия, — каждый хвост от трёх до семи килограммов.

Одна рабочая должна была переработать за сутки минимум тонну. Чем больше рыбы обработано, тем выше будет заработок. Поначалу новенькие падали от адского труда, но потом привыкали и выполняли по две нормы, порой времени хватало даже на то, чтобы ходить друг к другу в каюты пообщаться и получить позитив. Работать в море поистине тяжёло — то качка, то шторм. Но я не унывала, потому что знала, зачем ехала в такие условия. Я знала, что всё это ненадолго, и что как только вернусь, закончу институт.

Рыболовецкое судно чаще всего добывало рыбу у берегов Курильских островов, Сахалина, Камчатки и Японии. Это живописные места с потрясающими сопками и горами, со своей уникальной природой и особым климатом, и совершенно другим воздухом. Иной раз встанешь у борта и любуешься этой красотой, наполняясь вдохновением и невероятным ощущением чистоты и свежести.

На судне работал магазин, где торговля велась по своим правилам. Дело в том, что в восьмидесятых годах всё было в дефиците — найти одежду или косметику было трудно. Но в этом магазине можно было купить соки, печенье, сахар, разные консервы, сгущёнку, часто в лавку завозили японские товары, — это бывало, когда рыбачили у японских берегов. Тогда в магазине появлялись сервизы, покрывала, пледы и многие другие красивые качественные вещи, которые считались дефицитным товаром в России.

Деньги рабочим не выдавали, но если нужно было что–то в магазине, там записывали на счёт сотрудника и затем вычитали из его зарплаты. Заработанные деньги получали по возвращении во Владивосток, в кассе управления «Дальморепродукта».

Мы всегда дивились чистоте японских берегов. Когда база стояла у побережья Японии, где, в основном добывали скумбрию, все рыбаки любовались ухоженностью береговой линии. Всё было настолько чисто, аккуратно, даже японские суда выглядели как игрушечные — чистые, белые, ни пятнышка ржавчины. Конечно, на их фоне советские суда сильно проигрывали.

Японцы очень часто посещали российские рыболовецкие суда со своим визитом, — это была береговая охрана. Они привозили жвачки, календари, ручки. Им очень нравились наши судовой хлеб, сгущённое молоко, тушёнка и другие продукты, поэтому между сторонами происходил бартер.

В море тоже были прелести жизни. Спустя полгода пребывания на судне все очень сдружились и стали одной семьёй. Среди мужчин ко мне большой интерес начал проявлять старший помощник капитана, на судне его называли старпом. Звали старпома Владимир, ему было двадцать девять лет, он был очень интересным, весёлым и красивым человеком. Его тёмно–русые кудри спускались на лоб. Это был смуглолицый мужчина с крупными выразительными серо–зелёными глазами, небольшим прямым красивым носом. Его тонкие усы соединялись с чёрной бородкой, которая всегда была подстрижена коротко и аккуратно. Его улыбка покоряла всех женщин на судне. Он был настолько обаятелен, что не понравиться просто не мог.

Владимир всегда был весёлым, уважал юмор, рассказывал интересные, смешные истории и анекдоты, которые у него находились всегда к месту. Между тем он был вежлив и внимателен ко всем. Кто бы его о чём ни попросил, — он старался помочь всем. Володя очень хорошо разбирался в электрике и электронике, и с этими вопросами к нему обращались довольно часто.

Старпом нравился многим девушкам, многие хотели завоевать его сердце, но он не обращал особого внимания на женщин. Однажды, помню, был сильный шторм на море, до десяти баллов. По спикеру передали команду задраить все иллюминаторы. При таком шторме судно кидает из стороны в сторону, волны накрывают нос корабля, а люди ходят, держась за поручни, и подавляя признаки укачивания. Я же решила подняться на капитанский мостик, чтобы оттуда смотреть на гребни волны с высоты, — это было самое высокое и очень красивое панорамное место на судне. Володя, увидев меня, — а я в тот момент стояла любовалась разбушевавшимся штормом, — взял меня за руку и потянул внутрь. Он отругал, сказав, что это опасно. Но мне в тот момент было совсем не страшно, а наоборот интересно, как в природе рождаются такие огромные волны.

Владимир отвёл меня в безопасное место и стал рассказывать о всяких явлениях природы. В его арсенале были разные истории, которые ему приходилось видеть в море. А в море он стал ходить с того момента, как попал на службу в армию матросом, потом он закончил мореходное училище, затем работал на китобойце. Наш разговор затянулся, и мы не заметили, как пролетело несколько часов.

С тех пор его ухаживания стали явными, а наша симпатия друг к другу переросла в более тёплые и близкие отношения. Он был настолько позитивным, что проводить с ним время было одним удовольствием. Я ценила и принимала его заботу. С ним я чувствовала себя защищённой, ведь на судне было много «старших»? кому было и за 30, и за 40 лет. Эти женщины ревностно относились к молодым девушкам и старались всячески поддеть, как в армии. Поэтому я охотно принимала опеку и покровительство своего нового друга.

Меня больше никто не смел оскорбить или унизить. А ведь иной раз в меня и других девушек и корзину с рыбой кидали — так нас проучивали, показывали молодым своё место. В море есть свои устои, свои порядки, свои правила, например: если девушка встречается с одним мужчиной и расстаётся с ним, на этом судне ей уже ни с кем нельзя строить отношения.

Был такой случай на нашей плавбазе. Одна новенькая стала встречаться с матросом. У них не заладилось, они поссорились и расстались. Через какое–то время она решила построить отношения с другим парнем — механиком. Так матросы выбросили её за борт. Конечно, они сразу же кинули ей спасательный круг и вытащили, но урок получила она и все остальные.

Рыболовецкое судно — плавбаза, где работало более 250 человек, состояло из нескольких цехов: это разделочный цех, где поступающую рыбу рабочие разделывают, отделяют голову от тушки и чистят внутренности, затем очищенная часть попадает на конвейер, где её разрезают на куски и отправляют укладчикам. Те расфасовывают рыбу в баночки и проверяют вес каждой. В производстве не должно быть недовеса или перевеса, поэтому за расфасовкой тщательно следят. Дальше банки поступают в автоклав, где их обрабатывают, и готовые консервы укладывают в короба.

Другой цех, который был на судне, назывался икорным. Там перерабатывали ястыки — так называется икра в мешочке, то есть в плёнке. В таком виде она попадает на металлическую сетку, куда высыпают сразу несколько килограммов. Сетка называется грохота, таких грохот — три ряда. Каждая сетка расположена друг под другом. Икру начинают протирать руками на металлической сетке: икринки ссыпаются через три грохоты–сетки и попадают в корыто, а плёнка с ястыков остаётся на сетке.

Затем рабочие готовят тузлук — это очень холодная вода с определённой концентрацией соли. В большой чан с тузлуком опускается икра буквально на несколько минут. Рабочие помешивают её деревянной лопаткой, а затем плетёными корзинами с отверстиями зачерпывают тузлук с икрой и оставляют стекать на несколько часов. Затем икру высыпают на стеклянный стол с подсветкой и пинцетом выбирают плёночки, оставшиеся в ценном продукте. После этого икру расфасовывают по баночкам и закатывают. Так этот продукт обрабатывали в 80–х годах.

С начала путины в икорном цехе работала технолог Марина. В море она трудилась уже долго, но по семейным обстоятельствам ей пришлось списаться на берег. У меня единственной оказалось медицинское образование, поэтому я смогла её заменить. Володя перевёл меня из рабочей зоны в икорный цех, — так я стала технологом. Он часто приходил в цех, чтобы увидеться, поговорить со мной. А потом мы почти не разлучались и стали жить вместе в одной каюте.

Немного позже Владимир сделал мне предложение стать его женой. Я тоже питала к нему самые нежные чувства, он был нужен мне, но такого поворота событий я не ожидала. А как же быть с институтом? Я предложила Володе пока не спешить и просто встречаться, а решить всё по возвращении на берег.

Когда путина закончилась, Владимир предложил мне поехать на его родину, на Кавказ. Там жила его мама, он очень хотел познакомить нас. Вдруг на судно приходит телеграмма из управления «Дальморепродукт» о том, что плавбаза через несколько месяцев пойдёт на ремонт в Сингапур. Все очень воодушевились, но в Сингапур шёл не весь состав рабочих. К тому моменту мы с Владимиром уже планировали вместе сходить в Сингапур и списаться на берег, чтобы создать семью и сыграть свадьбу. Но мечта окончить институт меня тоже не покидала.

За границей у нас был шанс прилично заработать и привезти много нужных и полезных вещей для семьи, для будущего ребёнка. Там можно было купить то, чего в восьмидесятые годы невозможно было найти в СССР: красивую одежду, электронику.

А пока мы были в море на судне, жизнь шла своим чередом, — вечерами приходили друзья, шутили, играли в карты, рассказывали анекдоты и разные случаи из жизни. Кто–то приходил поделиться и посоветоваться со мной. Тогда я ещё не осознавала свой дар предвидения. Я считала совпадением то, что иногда мои пророчества сбывались. Часто всё совпадало, поэтому на судне меня в шутку, а, может быть, и нет прозвали «Ведунья», о чём я даже не подозревала, но всё тайное когда–нибудь становится явным. Так прошло и полгода. Вновь прибывшие уже успели привыкнуть к тяжёлому труду, а любовь и дружная семья помогали весело проводить свободные от работы часы.

Однажды на судне произошёл такой случай, — моряки выловили акулу, скорее всего, это была акула Катран. Этот вид акул не хищный и безопасный для человека, но их мясо съедобное. Акула была небольшая, всего метра два и весом килограммов пятнадцать. Ей вспороли брюхо, достали её печень, которая считается богатой витаминами. И двое рабочих–специалистов по автоклаву решили сделать себе консервы, — они пропустили печень через автоклав и съели по баночке. Наступил вечер. У этих товарищей поднялась температура под сорок, лица были красные, как помидоры. Судовой врач долго не мог понять, что произошло, пока больные не сознались. Переполох на судне был немалый, но всё обошлось. Акулу выпустили в море, и она несколько часов плавала без своих внутренностей, глотая то, что торчало из её собственного брюха.

Море я переносила легко. Меня не укачивали ни качки, ни шторма. Но вдруг я почувствовала, что происходит что–то несвойственное мне: стало тошнить при полном штиле на воде, что ни съем — организм отказывается воспринимать. Я поняла, что беременна. «Что делать?» — думала я. Когда я рассказала об этом Владимиру, он очень обрадовался и сказал: «Ничего, ты поедешь рожать, а я схожу на ремонт и приеду к вам насовсем, спишусь с моря». Такой расклад меня никак не устраивал, от переживаний за два месяца я похудела и весила едва ли сорок пять килограммов.

На больших плавбазах, где работает больше народа, есть врачи, которые помогают в таких случаях избавиться от нежелательной беременности. При всём этом я так страдала от токсикоза, что работать было просто не под силу. Недалеко от нашей плавбазы стояла другая — большое судно. И я, пользуясь случаем, попросила переправить меня на плавбазу «Уборевич», где работала моя подруга Вера. Когда я оказалась там и встретилась с Верой, мы были несказанно рады видеть друг друга. Я поделилась с ней своим секретом, и она решила помочь, — Вера сразу поняла, что меня нужно показать доктору.

Володя спохватился, когда не нашёл меня на судне, и сразу же отправился за мной. Он боялся за моё здоровье и за того малыша, которого я теперь носила под сердцем. Он переживал, что я могу сделать что–то неправильное. Он нашёл меня в кабинете врача. Доктор, осмотрев, посоветовал списаться на берег, иначе выносить ребёнка было невозможно.

Каждый день на плавбазе становился всё труднее и труднее, но не работать на судне было нельзя, так как технолог должен быть постоянно в цеху, пока идёт икра. Однажды подошёл сухогруз, — он должен был перегрузить на наше судно баночки под консервы. Я же тогда мечтала лишь об одном — съесть красный помидор. Заметив боцмана на сухогрузе, спросила его — нет ли ни у кого хоть одного красного помидора. Он ответил, что есть не красный, а жёлтый, и принёс мне две штуки в обмен на банку икры. Вознаграждение было хорошим.

Я жадно взяла передачку и побежала в каюту, держа в руках два жёлтых помидора. Тут же помыла и съела их, но ни один не прижился. Пребывание в море стало для меня настолько тяжёлым, что каждый день казался испытанием. Я таяла с каждым днём и считала дни, когда спишусь на берег. Мысли об институте остались в прошлом.

Через месяц пришёл приказ о списании. Володя уговорил меня поехать рожать к его маме в город Владикавказ, а по возвращении судна из Сингапура он должен был приехать ко мне, где я бы ждала его с ребёнком. Вернувшись на берег во Владивосток, я несколько месяцев ждала декретного отпуска, а потом полетела в город Орджоникидзе к своей будущей свекрови.

Меня встретила Татьяна Самсоновна — так звали Володину маму, приветливо, заботливо, как, впрочем, и должно было быть. Всё вроде бы шло хорошо, особой заботы от свекрови я не замечала, но и плохого не было, — мы все готовились к рождению ребёнка. Связи с Владимиром не было, с ним мы общались лишь редкими телеграммами.

Испытание судьбы

Я родила сына и назвала его Эдуардом. Это имя мне нравится, потому что оно говорит о сильном и твёрдом характере человека, по крайней мере, мне так кажется. Через два месяца после рождения ребёнка с ремонта из Сингапура вернулся и Владимир. Он рассчитался с «Дальморепродуктом» во Владивостоке и оставил море ради нас с сыном.

Встреча Володи была для меня настоящим праздником, наполненным радостью! Всё было прекрасно! Мы зарегистрировали свои отношения, отметив это событие небольшим торжеством в кругу родственников и Володиных друзей. Бóльшего счастья, казалось, и быть не может, — рядом со мной был любимый человек и любимый ребёнок.

Владимир так обрадовался появлению сына, что не отходил от малыша ни на минуту. Сынок много спал и редко давал о себе знать, потому что родился маленьким, — всего два килограмма восемьсот граммов, белокожий и светловолосый с голубыми глазками, с тонкими чертами лица. Глядя на него, все думали, что это девочка. А отцу всё хотелось растормошить маленького сынишку, чтобы поиграть с ним, поэтому он брал его на руки и ходил с крохой по дому. Супруг был внимательным, заботливым, хорошим примерным мужем и любящим папой.

Идеальную семейную жизнь мы разделили с матерью Владимира — жить нам пришлось в однокомнатной квартире вместе с ней. Сначала всё было хорошо, но через какое–то время с её стороны стала проявляться какая–то ревность к собственному сыну. И день за днём неприязнь росла, как снежный ком, пока не превратилась в открытую ненависть и агрессию. Свекровь всё чаще стала открыто раздражаться, скверно высказываясь о совместном проживании в её квартире. Всегда, когда она видела, что Володя проводит время со мной и с ребёнком, она выдумывала для него разные задания: то на рынок отправит, то вынести мусорное ведро надо, то в магазин пошлёт — поводов выслать его из дома она находила множество. Всё это было для того, чтобы мы не проводили время вместе и не обсуждали какие–то семейные дела.

Дальше — больше. Свекровь начала проявлять раздражение: она, не стесняясь, кричала и обзывала, с каждым днём один конфликт накладывался на другой, в конце концов, совместное проживание стало невозможным. Я несколько раз просила мужа уйти на съёмное жильё и оставить его маму, чтобы она не вымещала на нас злобу. Я лишь хотела, чтобы она жила спокойно в своём доме, чтобы мы не раздражали её, чтобы в моей семье не было этого негатива.

Время летело быстро — сынишке пошёл второй годик. Отец безумно любил его, постоянно играл и занимался с сыном, уделяя ему максимум своего внимания. Ко мне он тоже относился с пониманием и просил не реагировать на эмоции матери, поскольку сам этому не придавал особого значения. Мой муж просто жил счастливой семейной жизнью. Я же понимала, что жить совместно больше нельзя. Но и купить или получить жильё от исполкома было невозможно: в то время такие желающие, как мы, выстраивались в очередь, — люди ждали годами, чтобы обзавестись своей квартирой. А снять жильё было ой как нелегко.

Вскоре Владимир устроился работать в военный городок, где ему обещали помочь решить жилищный вопрос. Мечта о том, что когда–то появится свой угол, всех нас окрыляла, придавала сил. Мы все терпели, ждали и надеялись, что взаимоотношения скоро наладятся.

Я снова забеременела. Узнав об этом, не сказав ничего мужу, я самостоятельно приняла решение сделать аборт. Обстановка в семье была очень напряжённой, рожать ребёнка в таких условиях я просто побоялась. Когда Володя ушёл на работу, я оставила сына с родственницей, а сама поехала в больницу.

После введения наркоза наступила клиническая смерть, которая длилась несколько минут. Помню, как летела, свернувшись зародышем, с невероятной скоростью по огненной трубе. Языки пламени окружали меня, вокруг стоял ужасный гул, настолько сильный, что закладывало уши. Мне хотелось только одного — чтобы этот звук прекратился как можно быстрее. В конце трубы я увидела ослепляющий белый словно «манящий» свет, который в какой–то момент стал центром моего внимания: он притягивал меня, — настолько он был тёплым, любящим и нежным. Мне этот свет казался приятным и магическим. Я помню, что хотелось как можно скорее приблизиться к нему и ощутить покой и благодать.

Чем больше я приближалась к светящейся точке, тем стремительней она разрасталась и превращалась в облако, погружаясь в которое, я ощущала неописуемое чувство лёгкости и счастья. Этот «Свет!» — он другой, не тот, что на Земле! Затем я стала видеть всё вокруг и понимать, что происходит. Я увидела своё тело: оно безжизненно лежало, а над ним в изголовье стояло три человека в белых халатах…

Возвращаться и снова входить в своё тело совсем не хотелось, оно казалось мне чем–то омерзительным. В одно мгновение всё резко прекратилось, и где–то далеко я услышала голоса. Было непонятно, о чём они говорят. Постепенно голоса стали всё ближе, я начала слышать всё более отчётливо разговор, голоса словно наслаивались друг на друга, и в итоге я услышала чёткую речь.

Когда я открыла глаза, врач и две медсестры били меня изо всех сил по щекам: «О боже, как же ты нас напугала», — дрожащим голосом сказала та медсестра, которая ближе всех была в изголовье, и я заметила слезу, блестящую на её щеке. Было видно, что я заставила медиков сильно понервничать. Даже сейчас рассказывая свою историю, я ещё раз пережила это незабываемое состояние.

Даже представить страшно, что произошло со мной тогда, ведь я могла больше никогда не увидеть своего сына и мужа. Но в тот момент ещё не время было мне покинуть земной мир. Слегка приоткрывая завесу, скажу, что меня ждали большие испытания, я нужна была людям, и мне нужно было исполнить свою миссию на Земле…

Люди редко задумываются над тем, что будет с ними потом. Но увидев, что там, за гранью, стоя на пороге жизни и смерти, поневоле задумываешься «ещё одно мгновение, и тебя бы уже не было на Земле». Знакомство с этим пограничным состоянием навсегда меняет человека и учит его ценить жизнь, ведь каждое её мгновение бесценно.

Прикоснувшись к смерти лишь на секунду, ты понимаешь, что не так страшно перейти в другое состояние. Едва лишь покинув собственное тело, возвращаться в него совершенно не хочется. Всё равно что снова влезть в некомфортную одежду. Испытав это состояние на себе, могу с уверенностью сказать: без физического тела намного комфортней, чем в нём. Пребывание вне физического тела дарит какую–то лёгкость и свободу.

Когда я пришла в себя, не сразу осознала, что произошло. Я пробыла некоторое время в клинике, а затем настояла на выписке, понимая, что муж будет волноваться и интересоваться, где я и почему меня нет дома. Мне пришлось во всём признаться супругу. Он был в ярости, — почему я с ним не посоветовалась, и мы не приняли решение вместе. Оказалось, что он очень хотел второго ребёнка. Как я ни старалась убедить мужа в том, что для второго ребёнка ещё не время, он не хотел ничего слушать, настаивал на своём и убеждал меня, что всё было бы хорошо.

Его доводы были весьма разумны: «Дети будут расти вместе, им будет интересно друг с другом, потому что разница в возрасте невелика, мы скоро получим квартиру…». Муж всеми силами уговаривал меня на второго ребёнка. Он описывал мне, какую радость принесут нам малыши, и как мы будем дарить им любовь, внимание и заботу. С этими светлыми мыслями я снова забеременела, а Владимир, узнав об этом, проявил много внимания и заботы: старался оберегать меня и жалеть. Он пытался избегать семейных споров с матерью, но они были неизбежны. Наш жилищный вопрос никак не решался, обещания выделить нам квартиру не исполнялись, и накалённую обстановку еле сдерживали надежда и вера в скорейшее разрешение проблемы.

Сынишка наш подрастал и уже начал ходить. Все уделяли ему внимание, играли и развлекали его, ведь он был такой миленький и забавный, впрочем, как и все дети. Срок стал выдавать моё положение, и свекровь узнала про беременность — разразился скандал. Она настаивала на том, чтобы я избавилась от ребёнка, и её не смущал большой срок. Пойти на такой шаг я не могла, поэтому мне ничего не оставалось, как ответить ей: «Я уже сделала один грех — детоубийство, и второй раз делать этого не буду». Свекрови моё решение не понравилось, и она стала угрожать мне, что я буду одна воспитывать двоих детей. Долго ждать не пришлось. Тяжёлые дни принесла мне судьба.

Муж резко стал чужим. С каждым днём его отношение ко мне менялось не в лучшую сторону: он стал холоден, приходил домой поздно, а потом и вовсе перестал появляться, пропадая неизвестно где. Вскоре и свекровь перестала приходить домой, в свою собственную квартиру. Однажды я узнала, что она с сыном сняла частное жильё и теперь они живут вдвоём. Они оставили меня в однокомнатной квартире с маленьким сыном в ожидании появления на свет второго ребёнка.

Однажды Володя вернулся, чтобы забрать какие–то вещи, и я решила поговорить с мужем о нашей дальнейшей жизни, о том, какие у него планы на будущее и как нам быть дальше. Тогда он рассказал, что, когда ехал в поезде дальнего следования из Владивостока в Москву, его попутчицей была цыганка, которая предсказала ему ещё один брак. Так Владимир подвёл черту под нашими с ним отношениями. Услышав это, я обомлела и лишь произнесла: «Но больше месяца ты с ней не проживёшь!». И вновь в изумлении подумала: «Что за чушь!? Кто же всего месяц с женой живёт? Почему именно эти слова вырвались из моих уст, я же даже не думала об этом».

В голове никак не укладывалось, как из заботливого любящего мужа и отца за столь короткое время Володя превратился в безразличного, эгоистичного и злого человека. Что произошло? Словно мир перевернулся. Всё для меня потемнело вокруг, жизнь остановилась. Ночи напролёт я плакала, — горечь предательства и одиночество переполняли душу. Я была в чужом городе, и рядом не было близких и друзей, способных поддержать в непростой ситуации, самостоятельно решить которую было практически невозможно неопытной юной девушке.

Ребёнок, которого я носила под сердцем, становился для меня всё любимей и родней, ведь только он сочувствовал мне, всё понимая и переживая вместе со мной трагедию. Я сконцентрировала всю свою любовь на детях, и от этого становилось морально легче. Но жить при этом было всё равно было сложно, поскольку на моих плечах была забота о двухлетнем сынишке.

И всё же небеса не оставили молодую маму без земных покровителей. У свекрови Татьяны был родной брат Иван, а его жену звали Ниной. Зная несправедливость Татьяны, Нина прониклась моим горем и пожалела меня всей душой. Она пыталась поговорить с сестрой своего мужа и моей свекровью, убеждая её, что нельзя в таком положении оставлять сноху с внуками, ведь в них текла и её кровь. На это Татьяна лишь отвечала: «Она сама выбрала такую жизнь, вот пусть и мучается».

У Нины была очень набожная мама, звали её Александра. Женщина жила вместе с дочерью и её семьёй. Уже тогда очень доброй и справедливой бабушке было восемьдесят три года. Отношение Татьяны ко мне ей тоже не нравилось, и бабушка Александра стала помогать, чем могла. Она приносила еду, которую готовили в её доме, чтобы я поела. Женщина переживала за то, выношу ли я ребёнка, ведь во мне тогда было всего сорок шесть килограммов. Из–за проблем я просто не могла набрать вес, а это было просто необходимо во время беременности.

Моя история шокировала окружающих потому, что на Кавказе из поколения в поколение глубоко чтят традиции семьи и брака, особенно важно для этих людей отношение к своему потомству, к детям. Не говоря уже о почитании и уважении к старшему. Уже сейчас, по прошествии многих лет, я далека от этой ситуации, и всё равно не могу понять, как мне хватало сил и духа достойно переносить всё происходящее, и при этом не озлобиться на людей, а, напротив, полюбить их и помогать им. Мне всегда хотелось оградить их от тех мук ада, которые довелось пережить мне самой.

У меня было одно желание — съехать с квартиры свекрови. И баба Шура иногда сидела с моим маленьким сынишкой, пока я ездила решать жилищные вопросы. Александра была человеком верующим, часто ходила в храм и, несмотря на преклонный возраст, всю службу стояла до конца. Встанет в уголок и стоит, наклонив голову, читая про себя молитвы. Она считала, что стоять на ногах — значит, что–то жертвовать Всевышнему.

Своими знаниями баба Шура часто делилась с нами. Она приходила к нам с сыном в гости, рассказывая, как нужно ходить в храм, какие молитвы есть, и какую нужно читать в той или иной ситуации. Так она «приближала» меня к Богу, сама того не осознавая. Для меня же эти беседы были глотком свежего воздуха. В них я находила то, что так нужно было раненому сердцу — благодать.

Бабушка Шура делилась своей мудростью, объясняла, что не должно быть гордыни, поскольку гордыня — это грех. Мудрая старушка уговаривала меня не держать обиды и зла на свекровь, а, напротив, простить её, ведь она не ведает, что делает. Мать моего супруга будет держать ответ перед Богом за все свои поступки, говорила мне Александра.

Однажды свекровь пришла в свою квартиру, чтобы забрать какие–то вещи. Несмотря на жестокое обращение со мной, я всё же была рада видеть её, сердце начало биться чаще, — там таилась мечта, что муж вернётся, и всё будет как прежде. Пока она была в квартире, я долго собиралась с духом, но всё же подошла к ней и с надеждой произнесла: «Мама, я люблю твоего сына! У нас скоро появится второй ребёнок, пожалуйста, не мешай нашему счастью», — на что она, повернувшись ко мне, рассмеялась во весь голос, сказав: «Что такое любовь? Ничего ты в ней не понимаешь».

Меня словно окатили кипятком. Злобный смех звоном застыл в ушах. И в этот момент я, опустив глаза, вымолвила: «Ну не дай Бог! Тебе пережить своих детей. Тебя парализует, и рядом не окажется ни снох, ни внуков, и соседям ты будешь не нужна!». В оцепенении я отошла в сторону, не в силах объяснить, что произошло. Ощущение, что я была вне себя в этот момент, не позволяло мне считать промолвленные слова своими.

Сев на диван, я начала медленно анализировать ситуацию, пытаясь понять смысл каждого произнесённого мной слова: «Неужели мой муж умрёт раньше своей матери, не может быть!», — говорила я, не веря сказанному. Я не могла объяснить, почему эти мысли выходили из меня, кто говорил моими устами? Ангел–Хранитель? Создатель? Творец? А, может, Вселенский разум?

Однажды Анна, коллега по работе, которая знала мою историю, предположила: «Ира, ты молодая девушка. Всё, что происходит с тобой — не нормально, такого не может быть! Не может твой муж измениться в отношении к тебе за месяц, скорее, здесь есть какая–то другая сила — сила зла». Я, не понимая, спросила: «Что ты имеешь ввиду?». «А то! — говорит Анна, — это воздействие потусторонних сил на твоего мужа».

Анна присела на край стула и поведала историю из собственной жизни: «Когда я вышла замуж в восемнадцать лет, у нас с мужем 5 лет не было детей. По каким только врачам я ни ходила, какие только обследования я ни проходила… Но врачи говорили, что у нас всё хорошо, а почему не наступает беременность — объяснить никто не мог. И вот однажды мне посоветовали поехать к знахарке. Я взяла с собой маму, и мы отправились решать вопрос. Знахарка сказала: „Деточка, у тебя порча. От женщины твоего мужа, но я тебе помогу!“ — пообещала она. Мы съездили три раза, и через три месяца я забеременела. У нас уже трое детей».

Выслушав историю Анны, я не могла понять, что за чушь? Какая порча? Откуда всё это? Но советом не пренебрегла. Я взяла адрес и поехала к той женщине, встретиться с которой посоветовала Анна. Надежда, что она сможет прояснить ситуацию и вернуть мужа, которого я ждала и любила, не оставляла меня.

Знахарка встретила на пороге своего дома и пригласила войти, представившись Зинаидой. Я прошла в маленькую комнатку, где стояли стул, стол, и было много всяких «безделушек». Она достала какие–то камешки, бросила их на стол и стала рассказывать. Потом разложила зёрна фасоли и продолжила свой монолог.

Вот, что тогда Зина рассказала мне: «Твоя свекровь обратилась к знахарю, чтобы разлучить вас. Сделано очень сильно, и сделан обряд был на тебя. Когда хоронили дальнего родственника, она отправилась на эти похороны в горы. Там она взяла с могилы землю, которую заговорил очень сильный колдун. Обряд был сделан так, чтобы вы никогда до гроба не были с ним вместе. Заговорённую землю она подсыпала вам в кровать. Но у тебя очень сильный ангел–хранитель, тебя защитили Высшие силы, потому что ты избранная. Всё плохое пошло на твоего мужа. Не будет у вас с ним счастья, детка! Свекровь сама себя накажет, она потеряет сына. Через семь лет он умрёт».

Ужас охватил меня, надежды на счастливую семью рухнули. Зинаида стала успокаивать и сказала: «Если не веришь мне, я могу вернуть твоего мужа, но ненадолго. Он придёт к тебе на третий день, как ни в чём не бывало. О его матери не вспоминай, иначе его это будет злить. В полночь пробьют куранты, и в дверь постучит тот человек, кто сделал вам на разлуку». «Но у нас нет курантов», — сказала я Зине. «Ничего, у соседей услышишь», — продолжала знахарка.

Все рекомендации, что дала ведунья, я выполнила. Через три дня, когда я домывала полы в прихожей, вдруг услышала, как кто–то бегом поднимается по лестнице, так это делал мой муж. Действительно, стук в дверь, — и на пороге оказался Володя. Как ни в чём не бывало он стал спрашивать меня о делах и говорить о том, что я должна беречь себя, — скоро рожать, а я полы мою. Мы общались с супругом так, словно ничего не случилось, отношения в один миг возобновились и наполнились прежней заботой и вниманием.

В полночь забили куранты у соседей, раздался стук в дверь. Муж открыл — на пороге стояла свекровь. Она пришла ночью забрать какие–то вещи с балкона! Все предсказания знахарки воплощались в реальность будто по сценарию. Исполнилась и та часть пророчества, в которой Зина говорила, что супруг вновь уйдёт через три дня и будет мучиться. Все события разворачивались передо мной по плану, который я знала, и это поражало моё воображение. Вдобавок ко всему Володин друг Виктор рассказал мне о страданиях товарища, когда мы случайно встретились с ним на улице: «Без тебя ему плохо, а с тобой невыносимо сложно».

Знахарка посоветовала мне уехать из города, чтобы нам с супругом не мучить друг друга. Володя безумно любил меня, я это чувствовала, но он ничего не мог с собой поделать. Видимо, потусторонняя сила была сильнее его воли. Ситуацию усугубляла свекровь, которая внушала сыну, что второго ребёнка я нагуляла, а он, дурак, будет воспитывать чужое дитё, ещё и алименты платить.

Под эти разговоры приближались дни появления на свет малыша. Малютка ещё не родился, а вокруг него было уже столько негатива. Я мысленно старалась уберечь его от зла, успокаивала, и чем сильнее были нападки, тем большей любовью и трепетом я проникалась к созданию, которое носила под сердцем.

Рождение Яна

Ночью у меня начались схватки. Поэтому утром я отвела сынишку к соседям, которые должны были позвать мужа и передать ребёнка на время моего отсутствия ему. После этого я сама поехала в больницу и родила второго сына, которого назвала Яном. Через неделю, ещё ослабленную с ребёнком на руках, меня выписали из больницы. Я приехала домой и обнаружила сюрприз: пока я была в роддоме, свекровь поменяла замок в своей квартире.

Ещё совсем слабая, не оправившись после родов, я стояла под дверью с новорождённым на руках и не понимала, что делать дальше. Как попасть в квартиру? Как накормить и перепеленать сына? Ноги и руки дрожали, состояние было предобморочным, сама я была просто не в силах бороться за свою жизнь в чужом для меня городе. Мне не к кому было пойти, чтобы получить поддержку, внимание и заботу. В таком состоянии меня увидели соседи и отправили к участковому.

Опорный пункт находился во дворе недалеко от дома. В этот день дежурил майор, который, с сочувствием выслушав меня, не мог выразить словами своё негодование. Он не понимал, как могла так подло поступить женщина, будучи матерью, бабушкой, и чем она руководствовалась, совершив такой поступок?

Правильно мудрые люди говорят: «Всё, что вы делаете в земной жизни, будет отмечено на небесах и в жизни загробной». Проявив заботу и понимание, майор поехал на работу к свекрови, высказал ей всё, что о ней думал.

После такого поступка свекрови я готова была взять детей и уехать к своей матери. Но сделать это было невозможно, потому что старший сын находился у отца, и забрать его было не так просто. Кроме этого, меня крепко держала любовь к мужу и надежды на то, что мы снова будем счастливы.

Майор забрал ключи, так он дал мне возможность остаться в квартире, чтобы я могла позаботиться о новорождённом ребёнке. Когда мы вместе открыли дверь, то, что мы увидели, повергло в шок! Свекровь сделала перегородку из ДСП от пола до потолка, поделив таким образом крошечную однокомнатную квартиру на две зоны. Мне досталась половина с маленьким окном в виде форточки. Ширина закутка, где поместилась одна лишь кровать, была сто восемьдесят сантиметров. Было стыдно даже рассказать о таком, не говоря уже о том, чтобы пригласить кого–то в гости.

Но и после этого я нашла в себе силы жить дальше, верить в хорошее будущее. Я стремилась быть рядом с любимыми детишками, чтобы видеть, как они подрастают, слышать их первые слова, наблюдать первые шаги. Забота о детях невероятно мотивирует, заставляет жить дальше, невзирая на любые невзгоды.

Порой самые близкие нам люди, которые желают «добра», нарушают Божии заповеди и вместо добра причиняют боль, страдание, заставляют проливать слёзы, разлучая нас с теми, с кем нужно прожить определённый отрезок жизни. И какой он будет, этот период жизни, — знает один Бог, Творец или Создатель, как хотите назовите, но смысл остаётся один. Люди встречаются друг с другом не просто так, а для того, чтобы получить какие–то жизненные уроки. Для одних встреча оборачивается любовью, для других — испытанием. Кому–то нужно пройти путь вместе, чтобы исполнить какие–то предназначения, а у других — свои задачи и свой путь.

Может быть и такое, что человек в предыдущих жизнях что–то не доработал, и это теперь предстоит исправить в нынешнем воплощении. Бывает, что мы где–то кому–то не помогаем, кого–то обижаем словом или делом. А в жизни возвращается всё: добро, которое исходит от людей, вознаграждается вдвойне, а зло увеличивается и возвращается бумерангом с удвоенной силой или бьёт по ближним, и чаще всего — это наши дети. Мы сами несём ответственность за свои поступки.

Проанализировать ситуацию тоже могут не все. И часто человек, страдающий и болеющий, не сопоставляет фактов, не видит свою вину, старается найти крайнего в своих бедах. Свою жизнь мы усложняем себе сами, именно поэтому церковь учит нас, грешных, просить прощения и уметь прощать, не таить на душе обиды, видеть свои ошибки и грехи. Церковь побуждает нас к исповеди, чтобы мы могли очиститься от грехов — это и есть наш шанс исправить собственные ошибки.

И если кто–то откладывает искупление грехов, не торопится признавать ошибки, то стоит помнить, что жизнь пролетает быстро: не успеешь оглянуться, а уже полвека прошло. И всё же, несмотря на её быстротечность, отведённое время можно использовать себе во благо, чтобы в будущей жизни было меньше трудностей и испытаний, чтобы сделать её более приятной и лёгкой. Ведь нам зачитывается не только плохое, но и хорошее. Достаточно делать как можно больше добра для близких, друзей, родных и просто знакомых, для всего окружающего — природы и животных. Принося благо даже в эти ипостаси, человек растёт духовно, поскольку со всем мирозданием связан одной нитью и без слова «ЛЮБОВЬ» просто не можем творить!

А если Сатана сбивает с пути, призывая причинить кому–нибудь боль, стоит хорошо подумать, — ведь потом придётся отрабатывать грехи страданиями и болезнями. Так я учу всех своих пациентов, кто прошёл нелёгкие испытания судьбы.

Первая встреча с потусторонним миром

Первые полгода своей жизни мой новорождённый сын спал со мной в одной кровати, рядом, — так и мне, и ему было спокойней. Он подрастал и набирался сил. В полгодика я переложила его в собственную кроватку.

Однажды ночью, когда полная луна освещала комнату, я проснулась от того, что почувствовала онемение во всём теле, меня будто приковало к постели, — невозможно было пошевелить ни ногой, ни рукой, ни даже головой. Приоткрыв глаза, я увидела в ногах силуэт человека, опершегося локтём о спинку кровати. Он будто был весь в чёрном костюме, невозможно было различить ни глаз, ни лица. Я чувствовала, как это нечто смотрит на меня, но что–то сказать ему или сделать было просто невозможно.

Страх охватил меня, я боялась не только за себя, но и за ребёнка, спящего в кроватке, рядом с которой стояла сущность. Я вспомнила слова своей мамы, она рассказывала о существовании таких вещей и что в подобном случае нужно читать молитву или выругаться. Как бы ни было странно, но я не могла вспомнить ни одного слова молитвы или другого христианского текста. Молитв в то время наизусть я не знала, да и в целом не особо задумывалась о том, что необходимо «про запас» иметь праведные знания, что нужно ходить в храм Божий, читать молитвы и почитать христианские праздники, не говоря уже об исповеди, соборовании и других таинствах, которые необходимо выполнять.

Сколько времени нечто было с нами в комнате, я не знаю, но мне наша встреча показалась целой вечностью. После нескольких бранных слов, которые мне удалось произнести про себя, чудовище исчезло. В скованное тело сразу же вернулась жизнь. Спать я уже не могла, поэтому неподвижно лежала в ожидании рассвета, а как только стало светать, я подошла к сыну, — он спал ангельским сном. Я взяла его на руки и положила рядом с собой, чтобы вместе с ним дождаться наступления рассвета.

В восемь утра я с малышом побежала к бабе Шуре, — только она могла знать и пояснить, что это было или кто это был. Что это был за ночной гость, от присутствия которого немеет всё тело, а сознание сковывает страх. «Бабушки, которые ходят в храм, наверняка ближе к иному миру», — подумала я. Баба Шура, выслушав рассказ, постаралась успокоить меня, напуганную до смерти, и сказала: «Сейчас я схожу в церковь поговорю с батюшкой, а после приду и всё расскажу тебе».

Я ждала её с нетерпением, и бабушка вернулась с не очень хорошими новостями. Она передала мне всё, что сказал ей священнослужитель: «Это нехороший знак. Нужно заказать молебен о здравии, поскольку это предвестник смерти…». Кто именно должен умереть и что это за смертельная опасность, — батюшка не пояснил. Что только я не передумала! В голову лезло всё подряд, и вдруг меня осенило — ведь старший сын у отца со свекровью, и не может ли с ним что–то случиться?

В тот момент я приняла решение о том, что теперь буду всегда находиться рядом со своими детьми, чтобы они были в безопасности. В этот день я пошла за сыном в садик сама. Уже темнело, когда мы с сыновьями вернулись домой. Не успев раздеться, мы услышали стук в дверь, а когда я открыла её, на пороге стоял муж. Я догадывалась, что ему не понравится мой поступок. Но сердце отчаянно забилось радостью и надеждой на возобновление отношений.

Однако супруг пришёл не налаживать семейную жизнь, а разбираться — зачем я забрала ребёнка из сада. Он был пьян и очень озлоблен. Я попыталась объяснить ему свой поступок, но он ничего не хотел слышать. Его агрессия возрастала с каждой минутой. Сначала он швырял вещи по комнате, затем стал замахиваться и угрожать, что зарежет. И, наконец, он достал из кармана кнопочный нож и приставил его к моему горлу. Даже плач маленьких детей не остановил его. Он зажал меня в углу коридора и стал закрывать входную дверь на шпингалет. Не понимаю, откуда у меня взялось столько силы, но я оттолкнула от себя довольно крупного мужчину так, что он отлетел на три метра в сторону кухни.

Я мигом открыла защёлку и вылетела на лестничную площадку, буквально пролетев 12 ступенек. Было такое ощущение, что меня кто–то вытолкнул из квартиры. Бежать было некуда и не к кому, поэтому мне вновь пришлось обратиться к участковому. Хорошо, что в это время милиционер был на рабочем месте.

Выслушав меня, он отправился со мной в квартиру, где остались двое сыновей с пьяным отцом. Как только постучал участковый, Владимир сразу открыл дверь. Первое, что мы увидели, когда зашли в дом, — это аккуратно сложенные вещи. Ничто не напоминало о произошедшем. Дети уже не плакали, а младшего он и вовсе кормил кашей из бутылочки. «Примерный муж!», — так мог подумать милиционер и счесть мой рассказ послеродовым синдромом. Но мой защитник всё–таки понял, в чём дело, и забрал Володю в отделение для выяснения обстоятельств.

Оставшись с двумя детьми, я задумалась, как и на что мне теперь содержать двоих детей, ведь я в декретном отпуске. Средств к существованию не было. Те деньги, которые мне удалось заработать в море, я потратила на румынскую мебель для новой квартиры, обещанную мужу. Несмотря на то что вещь была в большом дефиците, и лишила меня всех средств, она долго ненужной стояла на веранде у родственников, а уже позже свекровь с сыном куда–то перевезли её, и я больше никогда не видела свою покупку.

В безденежье мы ели то, что получали на молочной детской кухне: творог, молоко, кефир, хлеб. Я решила обратиться к своей маме, которая жила в Подмосковье, объяснила ей ситуацию и наше положение. Мама сразу же отреагировала, приехав в город Орджоникидзе. Она пыталась поговорить с жестокой и непокорной свекровью, но та настаивала на своём: «Вместе им не быть». И точка!

Вот так решается судьба детей и внуков! Вот так и получаются неполные семьи, в которых страдают дети, воспитанные одной лишь мамой. От мамы малыш получает нежную любовь, материнскую заботу, уважение к отцу, мама способна различить задатки и способности своего ребёнка. А отец выполняет свою функцию в воспитании и даёт малышу то, что заложено природой в мужчине: строгость, уважение и почитание родителей, в большей степени именно к своей матери, бабушкам, дедушкам и предкам. Именно отец закладывает в ребёнке мужской характер и формирует его личность, и это всё не может дать мама. Если есть перекос, если нет гармонии и воспитания со стороны обоих родителей, — это всегда оставляет негативный отпечаток в сознании ребёнка, который проявится уже во взрослом человеке.

Я отправила старшего сына со своей мамой в Подмосковье, чтобы быть спокойной и знать, что малыш всегда будет рядом с близким человеком — бабушкой, которая будет любить, заботиться о нём, и даст своему трёхлетнему внуку всё самое лучшее.

Мы остались вдвоём с восьмимесячным Яном и стали ходить по всем инстанциям, чтобы добиться выделения хоть какого–нибудь жилья. Оставаться в квартире свекрови я больше не хотела, поскольку боялась за свою жизнь и жизни своих детей. Свекровь уступила мне жилплощадь только для того, чтобы выглядеть в глазах соседей доброй и заботливой, но не от чистой любви к своим потомкам. И что ещё можно было ожидать от этой женщины — одному Богу известно.

Во всех инстанциях города Орджоникидзе на мою просьбу звучал отказ. Тогда я поехала в Москву в Государственную Думу и попала на приём к депутату. Это была женщина средних лет, очень приятная и доброжелательная. Она выслушала мою историю и по–матерински пожалела меня, пообещав сделать всё, что в её силах.

По возвращении в Орджоникидзе меня попросили прийти в управление по жилищным вопросам и предложили несколько вариантов из ветхого фонда. Хоть предложенным вариантом, по сути, был 60–летний барак, я с радостью согласилась и переехала в коммунальную двухкомнатную квартиру. В ней мне выделили комнату в десять квадратных метров, смежную с ещё одной — соседской. В доме на 8 квартир было всего два этажа и два подъезда.

Я была безумно рада переезду, поскольку главным на тот момент было спокойствие моё и моего ребёнка. В одной комнате жили мы с сыном, а в другой была одинокая женщина в преклонном возрасте. В свои семьдесят пять лет баба Даша была энергичной, обслуживала себя сама и помощи не ждала ни от сына, ни от внуков. Её мужа убили на фронте, из родных остался один сын, который жил далеко и приезжал очень редко. Я с уважением относилась к своей соседке, почитая её преклонный возраст, а она полюбила меня за спокойный, терпеливый и покорный характер. Баба Даша относилась ко мне как к собственной дочери…

Военный госпиталь

Несмотря на декретный отпуск, я устроилась в военный госпиталь фельдшером. Денег на жизнь совсем не хватало, а алименты, которые платил муж, были настолько малы, что позволяли нам только лишь не умереть с голоду. Когда выпадало дежурство в ночную смену, я брала с собой маленького сына, ему на тот момент едва исполнилось восемь месяцев. Я укладывала его спать в комнате для персонала. Всё это видели, но закрывали глаза, — на работе ко мне относились с пониманием и всячески поддерживали, помогали.

В лазарете военную службу нёс сержант, который следил за порядком среди пациентов санчасти и был всегда на подхвате у врачей и среднего медицинского персонала. В свободное от службы время он часто играл и гулял с моим сыном. Он уделял внимание малышу всегда, когда врачи уезжали домой и оставались только дежурные. Я же занималась своей работой, делала процедуры и помогала больным.

Все понимали меня, уважали за то, что я знала свою работу и относилась с полной ответственностью к ней, к пациентам была внимательна и чутка, солдатов понимала и сочувствовала им. У меня двое сыновей, поэтому чувства матерей, чьи дети ушли на службу, я разделяла в полной мере. Я представляла, как страшно может быть женщине за жизнь и здоровье сына, который находится далеко и с которым невозможно поговорить по телефону, услышать здоровый радостный голос.

Кроме этого, каждая мать, чей сын несёт воинскую службу, наверняка не раз слышала о жестокой дедовщине. Как тут не переживать за своего ребёнка, пусть даже он уже мужчина. Так я ощущала свою материнскую роль в их судьбах, поэтому забота о ребятах была для меня очень важна.

Помню один случай, который произошёл на ночном дежурстве. Я делала обход, выполняла назначения врачей: кому уколы, кому перевязки, таблетки и разные процедуры. Пришла очередь ставить градусники. Вновь поступивший солдатик всё время спал, я измерила ему температуру, она была около тридцати девяти. При такой температуре кожные покровы должны быть розовые, потому что организму жарко, но парень был бледный, как полотно.

Время было позднее, в палате все готовились ко сну, и свет уже выключили. Я могла бы дать таблетку жаропонижающего или сделать укол парню, чтобы сбить температуру, но внутренняя тревога за его самочувствие не покидала меня. Я осмотрела юношу и поняла, что нужно срочно делать рентген лёгких.

Позвонив в госпиталь дежурному врачу, я описала всю ситуацию и добилась того, чтобы солдата обследовали безотлагательно. Хоть врач–рентгенолог был уже давно дома и ночью он не работал, мы всё же вызвали его в госпиталь, где он сделал больному рентген лёгких.

Подтвердилось вирусное воспаление лёгких, и если бы не моя чуткость и настойчивость, солдат мог бы просто не дожить до утра. Всё обошлось, и юноша стал быстро поправляться. После выписки из госпиталя, в полном здравии, он пришёл поблагодарить меня за внимательное отношение и своевременную помощь. Для меня это была большая награда, ведь человек осознал, какая опасность ему грозила, и пришёл отблагодарить именно меня. Его слова тронули меня и приятно отозвались в душе.

Тогда и я отчётливо осознала, что если бы не моё чувство ответственности и особая внимательность к пациентам, то вряд ли я себя когда–то простила за смерть человека. Я бы винила себя и по сей день, и даже если в глазах общества была бы оправдана (медика трудно обвинить в смерти пациента), то в душе корила бы себя постоянно. Таких случаев было много на дежурстве, но именно этот мне очень запомнился.

А вот ещё один случай, который стоит перед глазами: в той же санчасти был камбуз — столовая для пациентов. Солдаты сами готовили завтрак и ужин, а обед приходил варить повар. Он же рассказывал дежурному по кухне, что нужно приготовить на ужин. Как–то один солдат купил пакет сахарного песка, чтобы вечером пить чай, но никого не предупредил и оставил его в столовой на кухне. Дежурный по столовой не знал, что это был чей–то сахар, и высыпал весь пакет в обеденный компот.

Вечером после ужина приходит солдат в столовую и спрашивает у дежурного, где тот пакет сахара, что он купил. Дежурный ему объясняет, мол, не знал, что у сахара есть хозяин, и высыпал его в компот. Солдат, недолго думая, схватил топорик для разделывания мяса, висевший на стене, и кинулся с ним на дежурного. Тот тоже не растерялся и схватил нож. Обороняясь и отмахиваясь, дежурный задел область шеи солдата, и из раны хлынула кровь. Слава богу он не попал в сонную артерию.

Я прибежала на шум и увидела струю крови на шее парня. Не растерявшись, я оказала первую помощь, прижав рану повязкой. И сразу же вызвала хирурга, чтобы он наложил швы пострадавшему. Так была спасена ещё одна жизнь, и хорошо, что всё обошлось. А ведь из–за килограмма сахара кто–то из них мог погибнуть! Все мальчишки были молодые и горячие, явно не задумывались о последствиях! Порой мне было невероятно трудно работать из–за их  строптивых характеров, унимать их и настраивать на мирный лад. А ведь практически все они были такими, все они жили бок о бок друг с другом, и никто не собирался мириться с крутым нравом соседа.

На путь массажиста

В лазарете работал врач–терапевт, майор Андрей Викторович, он служил в Афганистане. Там он получил ранение — контузию. Жизнь его после Афганистана не сложилась, но он не отчаивался, всегда был жизнерадостным и добрым. Разменявший уже пятый десяток мужчина помогал всем: сотрудникам, сослуживцам, солдатам. Помогал он и нам с маленьким сыном. Как отец, как наставник он понимал меня и сочувствовал, ведь у очень молодой одинокой девушки было уже двое детей и совершенно не было поддержки.

Андрей Викторович часто давал мне дельные отцовские советы. Так он однажды вызвал меня в свой кабинет и предложил выучиться на массажиста, чтобы потом работать на этой должности при врачебно–физкультурном диспансере. Меня заинтересовало это направление, — радости не было предела. Но чтобы попасть на обучение, нужно было сдать экзамен по анатомии и физиологии.

Отбор учеников был очень строгим, ведь массажисты обслуживали спортсменов, поэтому кроме специальных навыков и обширных знаний они должны были обладать ещё и особыми руками. Рука не должна быть худой, а пальцы не должны быть длинными с поднятыми вверх фалангами, кисть должна быть сильной, а большой палец должен отводиться в сторону на девяносто градусов. У массажиста не должно быть плоскостопия, а его позвоночник должен быть без патологий. Я подошла по всем параметрам, и меня приняли на курс обучения.

Теорию преподавала Нана Муратовна, опытный педагог с большим стажем и высокими требованиями. За это студенты были безмерно ей благодарны, а её выпускники — высоко востребованы.

Практику вела Галина, молодая, но высококвалифицированная массажистка, закончившая школу массажистов для слепых в Кисловодске. Галина была незрячей с рождения, но она всё чувствовала лучше, чем видящие люди. Как правило, слепые живут в собственном мире, и осязают наш мир по–особенному. Галина была очень хорошим, грамотным и чутким наставником, кроме этого, она была огромной души человеком.

Каждое слово, каждое движение рук Галины для меня было настолько важным, что однажды я решила записать в тетрадь, зафиксировать всё, что она показывает. «Ирина, что ты там пишешь?», — спросила она. «Я не пишу», — ответила я педагогу. «Я же вижу, что пишешь!». «А сказали, что она не видит…» — подумала я про себя в тот момент.

Галина требовала работать руками, повторять движения за ней, она следила за нашей амплитудой (силой массажного элемента), так как поглаживания нужно делать нежно и с любовью, а разминание — захватывая мышцу в руки, ощущая её и понимая, что делаешь, а не просто щипая. «Тогда из тебя получится профессионал!», — говорила Галя.

С каждым днём Галина давала мне всё больше интересной информации, она рассказывала не только о приёмах массажа, но и посвящала меня в элементы мануальной терапии, рассказывала об акупунктурных точках, которые находятся на теле человека, объясняя, какие из них за что отвечают. Она делилась знаниями о меридианах, поясняя, что это такое, сколько их и какие они бывают.

Всё это очень увлекало меня, и Галина, видя во мне неподдельный интерес к массажу и колоссальное трудолюбие, охотно делилась информацией. Вскоре она стала затрагивать и другие темы, которые не входили в программу курса, например, энергетические потоки в человеческом теле. Все эти знания я с жадностью впитывала.

Я окончила курсы с отличием, и меня оставили работать при врачебно–физкультурном диспансере. Казалось, жизнь потихоньку стала налаживаться: интересная работа, ребёнок устроен в ясли. Квартирка хоть и коммунальная, но спокойно, — никто не портит жизнь. Лишь иногда в гости заходил муж, которого я всегда ждала и была рада видеть. Но ощущение, что он мечется меж двух огней, не покидало меня. Оставить свою мать он не мог, да и когда приходил ко мне в уютную маленькую комнату, какое–то время светился от счастья, а затем просто зверел и уходил. Так всё и повторялось от раза к разу.

Я понимала, что это воздействие злых сил, побороть которые не мог ни он, ни я. А слова знахарки не давали мне покоя: «Не будет у вас счастья, погубите вы его. Лучше уезжай, куда глаза глядят, чтобы он успокоился. Умрёт он через семь лет»… «Почему он должен умереть?» — задавалась я вопросом, ответ на который найти не могла.

В диспансер на массаж приходил один артист из «Союзгосцирка», Мурат. Он работал жокеем–наездником у Михаила Туганова — создателя конного аттракциона «Джигиты Северной Осетии», основателя славной цирковой династии. Мурат очень много рассказывал о цирке, о жизни цирковых артистов. Он говорил, что эти люди живут как одна большая семья, гастролируя и переезжая из одного города в другой, где работают по два–три месяца.

Жену Мурата звали Людмилой. Она была русской очень доброй и чуткой женщиной, учительницей математики в старших классах. Мурат же был осетином, и ему очень хотелось познакомить меня со своей женой, чтобы у меня был хороший наставник, друг и вообще добрый человек рядом.

Так Людмила тоже узнала о моей жизненной ситуации. Супруги поговорили на эту тему и решили помочь мне, — устроить на работу массажистом в цирк. Подумав, я приняла предложение, и оно меня очень воодушевило. Мурат позвонил Наталии Александровне, своей хорошей знакомой, рассказал мою историю и попросил её помочь — устроить в свой коллектив в цирк. Наталия Александровна обещала подумать и дать ответ.

Через пару недель Мурат пришёл с хорошей новостью. Его знакомая могла взять меня на работу, но должности массажиста на тот момент не было во всей большой системе «Союзгосцирка» Москвы. Наталия пообещала открыть такую единицу, и обещание своё выполнила — она была Заслуженной артисткой цирка и руководителем большого коллектива «Иллюзион» и имела значительный вес в своих кругах. По тем временам было не так–то просто открыть новую ставку, но Наталия Александровна добилась этого. Так, должность массажиста «Союзгосцирка» появилась в единичном экземпляре — и она стала моей.

Неравнодушная женщина передала мне через Мурата просьбу приехать в тот город, где шли гастроли её коллектива. Итак, рассчитавшись в военном госпитале, взяв сына, я уехала в цирк, где работал коллектив «Иллюзион».

Цирк

Наталия Александровна принадлежала династии цирковых артистов, это искусство было у неё в крови. Она очень хорошо приняла меня, познакомила с коллективом и рассказала про цирк, про мои обязанности. Мне было интересно всё в новой области, всё было любопытно, потому что это был совсем другой мир.

Коллектив цирка, очень сплочённый и дружный, тепло принял нас с сыном в свою большую семью. А состоял «Иллюзион» из артистов балета, которыми руководила Наталия Александровна, и животных для номеров. В номере с собачками работал и её сын Иван, совсем ещё подросток. Хороший, спокойный и трудолюбивый Ваня совмещал учёбу и работу, с большой ответственностью относясь к поставленным задачам. Так в его номере были собачки, обезьяны, попугаи и одна пони. Дрессурой занималась дрессировщица Ольга.

Наталия Александровна показалась мне женщиной властной, строгой, но справедливой и сердобольной. Если кому–то нужна была помощь, она выручала с большим желанием и ответственностью. В коллективе её любили и уважали, но побаивались лишний раз отвлечь из–за пустяка. Я в этой дружной семье выполняла роль массажиста и всё больше и больше окуналась в цирковую жизнь. Мне казалось, что я попала в какую–то сказку после жуткого кошмарного сна. На тот момент это было вознаграждением Всевышнего за моё терпение и мужественно перенесённые испытания, которыми щедро наградила жизнь.

Каждый день гуляя по залу или бродя за кулисами, я любовалась артистами, выполняющими опасные номера, и от счастья замирало сердце. «Какая же я счастливая! Каждый день, прожитый как в раю!», — говорила я себе.

Переезжая из одного города в другой, я всегда заводила новые знакомства, — обретала новых подруг и друзей, гуляла по новым для меня местам и рассматривала достопримечательности. Бывало, через два–три года возвращаешься в город и встречаешь своих знакомых с таким теплом и радостью, будто они родные. Так здорово было делиться новыми впечатлениями и событиями прошедших лет, рассказывать о местах, в которых была, и том, что довелось увидеть. В свою очередь знакомые делились радостями и горестями минувших лет. А когда выдавались встречи с артистами, с которыми раньше работали в других городах, тогда могли и до утра беседовать.

Система цирка была единая: в «Союзгосцирке» формировали составы, распределяя артистов по коллективам, а коллективы — по гастрольным турам в города России и зарубежья. Так артисты выступали в одном городе несколько месяцев, а затем уезжали в другой, их место занимала новая смена циркачей. В городах лишь только менялась афиша, приглашая гостей на выступления разных жанров.

Артисты или служащие, которые помогали в номерах, сопровождали своих животных. Эти железнодорожные путешествия были весьма увлекательным занятием, потому что во время переезда происходило много интересного. Однажды я тоже изъявила желание быть сопровождающей. Наш путь лежал из Новосибирска в Душанбе. Дорога была длинная, и времени пообщаться было очень много.

Одна дрессировщица медведей рассказала интересную историю о том, как они с мужем приехали на гастроли во Францию. «Приезжаем мы во Францию, садимся в автобус, едем. Вдруг мне кажется, что сейчас будем проезжать мост, затем слева церковь из красного кирпича… „Стоп“, — говорю я сама себе, — „Я ведь в Париже впервые, откуда я могу об этом знать?“. Подхожу к водителю и спрашиваю, будем ли мы сейчас проезжать то–то, водитель смотрит на меня и спрашивает: „Вы здесь уже были?“. Я отвечаю, что нет, впервые в Париже, а затем снова задаю вопрос: „А церковь сейчас реставрируют?“. Водитель подтвердил мою догадку и был удивлён. А когда мы проезжали описанную мной картину, наступил мой черёд удивляться… Откуда я могла это знать? До сих пор остаётся загадкой…» — рассказала Ольга.

Среди цирковых номеров есть такие, где муж с женой работают в паре. И если у них есть дети, не важно — одного возраста или разного, то такие малыши совершенно не видят детства. С раннего утра родители с детьми занимаются в манеже — репетируют номера и готовят ребёнка стать продолжением цирковой династии. Конечно, бывают и исключения. После часа репетиций в манеже дети шли в школу.

Моему старшему сыну исполнялся седьмой год, его ждал первый класс. Дети цирковых, постоянно гастролирующие с родителями, ходят в школу в том городе, где идут представления. Школы им приходится менять каждые два–три месяца, поэтому ребята не успевают привыкать ни к учителям, ни к одноклассникам. Первый класс мой сын так и учился, — меняя школу каждые три месяца.

Когда гастроли заканчивались, артисты и ассистенты разъезжались. Они собирали и упаковывали реквизит, затем отправляли груз в тот город, в котором намечался гастрольный тур. По прибытии груза весь коллектив снова съезжался. И снова распаковывали реквизит, устанавливали крепления, подвески в манеже и готовили новую программу. Пока груз добирался из одного пункта в другой, а это было от одной до трёх недель, все, кто не участвовал в перевозке, могли съездить домой. Многие пользовались этим правом, потому что почти все артисты и служащие коллектива были из разных городов.

Я тоже возвращалась с детьми либо к своим родным в Подмосковье, либо в Орджоникидзе, чтобы проведать оставленное жильё и дать детям пообщаться с отцом. Я и сама была рада видеть бывшего мужа. Володя всегда знал о нашем приезде, и сразу же забирал мальчиков к себе на некоторое время, чтобы побыть с ними. Муж жил с гражданской женой, но ребят всё равно брал к себе.

Гражданская жена Володи была тёзкой его матери, — её тоже звали Татьяной. От прежнего брака у неё осталось две дочки, обе ровесницы моим мальчикам: одной было пять, а другой — семь лет. Владимир с Татьяной прожил примерно два года в гражданском браке…

Каждый раз возвращаясь в Орджоникидзе, я не забывала навещать бабу Шуру с тётей Ниной, тех женщин, которые в трудную минуту протянули мне руку помощи в чужом городе. Я искренне любила их и считала своими покровительницами. Так шли дни, недели, месяцы, годы, я всё чаще сталкивалась с необъяснимыми вещами, которые происходили со мной и вокруг меня.

В очередной раз мы вернулись с детьми в город Орджоникидзе к бывшему мужу и отцу моих детей в нашу пустующую комнату. Узнав о нашем возвращении, Володя снова забрал детей на выходные, и я охотно согласилась. Мальчики очень рады были видеть отца, ведь он старался уделять им максимум времени и внимания, а детям не хватало мужской отцовской ласки.

Володя много чего умел, у него были золотые руки, и он многому учил своих детей. Например, разбираться в электронике: любую технику он разбирал и собирал лучше всякого специалиста. Знал он плотницкое дело, выполнял очень красивые шкатулки. Покрытые лаком, его изделия трудно было отличить от магазинных.

Детям было интересно проводить время с отцом. И Володя очень скучал по мальчикам, тем более что они подрастали, — старшему исполнялось восемь, а младшему шесть. Тогда я отчётливо осознала, что с мужем меня связывали только дети и больше ничего; город для меня был чужой, вечно пустующая комнатка стала лишним грузом, мне уже не хотелось в неё возвращаться.

В тот момент у меня возникла мысль покинуть город навсегда, ведь он принёс мне так много страданий. Останавливало одно, — дети больше не смогут видеться с отцом. Лишать мальчиков общения с ним я долго не решалась.

И всё же настал момент проститься с прошлым. В начале июня 1989 года я окончательно собралась покинуть Кавказ. Я привезла детей, чтобы они на прощание пообщались с отцом. Мы с детьми зашли в магазин, где работала Галина, соседка бабы Шуры с тётей Ниной. Я была в отличном расположении духа и с улыбкой разговаривала с Галей. Поняв, что я не в курсе последних событий, Галя осторожно спросила: «Ты что, ничего не знаешь?». «А что я должна знать?» — задала ей резонный вопрос. Галя осторожно, буквально шёпотом, произнесла: «Володя умер». Я не сразу осознала услышанное: «Какой?». «Муж твой!» — ответила мне женщина. Моё лицо вмиг побледнело, руки затряслись. «Неужели я потеряла того, кого когда–то любила?», — подумала я. Ведь это был родной отец моих детей!

Я не могла поверить, что Володя погиб! Это был здоровый мужчина, который никогда ничем не болел. У него даже не было медицинской карты. За пятнадцать лет работы в море он ни разу не обращался к медикам, что с ним произошло? Как это случилось? Галя посоветовала мне сходить к бабе Шуре, потому что она знала больше.

Баба Шура с тётей Ниной всегда встречали меня с любовью и с сочувствием, а на этот раз в их лицах я прочитала ещё и соболезнование. Вот, что они рассказали, когда я с детьми примчалась к ним: «Свекровь настояла на том, чтобы Владимир расписался с женой. «Давай, сынок, женись, хватит жить в свободных отношениях», — добивалась своего Татьяна Самсоновна, и молодые расписались. Спустя месяц после заключения брака твой муж упал в обморок прямо на работе без причин. Приехала скорая и забрала его в реанимацию. Он долго пробыл в коме, а когда пришёл в себя, то почти не разговаривал и не вставал. Из больницы он выписался со второй группой инвалидности.

Он лежал дома, говорить не мог, вставал с постели лишь с чьей–то помощью. И пока его жена работала, он один ждал её дома. Теперь уже официальная, его жена привела в дом нового мужчину, и Володя на всё это смотрел. Через месяц приступ повторился и его без сознания увезли опять в реанимацию, несколько дней он был в коме и, ни с кем не попрощавшись, умер. Ему было тридцать девять лет».

Выслушав печальную и шокирующую историю, я спросила, где искать его могилу на кладбище. Я поехала на рынок, купила жёлтые розы — его любимые цветы. Несмотря на то что я не появлялась на кладбище по особым причинам, в этот день я отбросила потусторонние страхи, и, приехав на погост, сразу нашла могилу бывшего мужа, будто бы он сам привёл меня к месту своего захоронения.

На могиле Володи стояла дата смерти, и она меня повергла в шок. Оказалось, что он умер под день рождения своего младшего сына, которого его мать считала нагулянным ребёнком. Получилось, что прошло ровно семь лет, как предсказала когда–то Зина. Я поставила цветы на могилу когда–то любимого мужчины, последний раз поговорила с ним, попрощалась, сказала, что не держу на него зла и буду помнить и всегда его поминать, как усопшего. Его же я попросила помогать своим мальчикам и оберегать их, быть им ангелом–хранителем.

Приехав домой, я рассказала сыновьям, что нет у них больше папы, что он умер и стал для них ангелом. Мальчишки были уже взрослые и всё понимали: на тот момент старшему сыну исполнилось девять лет, а младшему — семь.

Через два дня после того, как я побывала на могиле мужа, исполнилось сорок дней с его смерти. Свекровь приехала на могилу сына, чтобы помянуть его по христианской традиции, и, увидев свежие цветы, долго ругала и обзывала меня за то, что я приехала к своему бывшему мужу и отцу наших детей.

Я задумалась о событиях минувших дней и проанализировала всё, что произошло. Выходит, правильно я ему сказала, что больше месяца с женой он в браке не проживёт!? И слова, обращённые к свекрови, тоже были правдивы: «Ну, не дай Бог пережить тебе своего сына!».

Тот, кто причиняет зло другому, страдает сам. По вине свекрови умер человек в очень молодом возрасте, а, может, у него был долгий жизненный путь, и ему его просто оборвали. Причём сделала это собственная мать, — она погубила сына, всего лишь пожелав зла другому человеку.

Раздумывая дальше над словами свекрови и мужа, я вспомнила сказанное мне когда–то: «Неизвестно ещё, от кого ты родишь». То есть сомнения в Володином отцовстве у них были. Муж умер накануне дня рождения собственного сына, второго мая. День рождения у младшего — третьего мая. Будто чтобы свекровь всегда помнила дату рождения внука, в родстве которого сильно сомневалась. А сейчас прошло уже много лет, и сын взрослый. Он стал копией своего отца, — вот какие чудеса творит природа. Вот как время расставляет всё на свои места. Знахарка так и сказала, что супруг умрёт через семь лет — совпадение ли?

Свекровь через несколько лет после смерти сына парализовало, и рядом с ней, как я и сказала, не оказалось никого: ни снох, ни внуков, ни соседей, только иногда заезжал проведать её племянник, которому она в завещании передавала свою однокомнатную квартиру. Но он так и не исполнил её последнюю просьбу — похоронить рядом с сыном. Её захоронили на безымянном кладбище, где последний приют находят тела бездомных. Когда–то я спросила Володю, где похоронен его отец. Я предлагала съездить к нему на могилу и помянуть. На это Володя ответил мне, что он пил, а мать дополнила: «Собаке — собачья смерть!».

Коллектив лилипутов — «Сияние маленьких звёзд»

После двух лет работы в большом коллективе «Иллюзион» я перешла в коллектив «Сияние маленьких звёзд». Это был цирк лилипутов, или по–другому «коллектив маленьких». Там я тоже работала массажистом. Возглавляла коллектив директор — Валентина Ивановна, молодая энергичная женщина. Эрудированная в цирковых административных вопросах и знающая особенности жизни цирковых артистов, она решала проблемы всего коллектива и старалась всем и во всём угодить: размещение в гостинице, покупка хороших удобных билетов во время переездов, красивые костюмы для выступлений и многие другие дела были в её ведении.

Коллектив «Сияние маленьких звёзд» — разножанровый, в его арсенале было много реквизита и животных. Цирковые артисты работали в двух отделениях. В спектаклях можно было увидеть такие номера маленьких звёзд, как: эквилибр, мнемотехника, диаболо, акробатика, хулахуп, воздушная гимнастика, каучук, перши. Очень хорошо в программу вписывались животные: пони, собаки, голуби, ну и, конечно, весёлые клоуны, которые на протяжении всего представления заводили публику своим юмором, репризами и акробатическими этюдами.

Артисты выполняли сложные трюки, стараясь удивить зрителей уникальными способностями, они очень хотели не отличаться от взрослых цирковых коллективов. Маленькие звёзды часами проводили репетиции в манеже, оттачивая номера. Трудолюбия им не занимать — они выкладывались в полную силу в своих номерах как на репетициях, так и на представлениях.

Узнавая их больше и больше, порой я сама брала с них пример. Они делали всё очень эстетично, очень любили, чтобы всё было аккуратно и красиво. Каждый из них был талантлив, и всё же они учились друг у друга, помогали друг другу, и чем дальше я узнавала их, тем лучше понимала и больше уважала. Со многими я дружила и относилась как к своим сёстрам и братьям. Вообще отношения наши были как в одной большой семье.

Кроме маленьких людей в коллективе работали и большие: я, директор, администратор Виктор, ассистенты и сотрудники по уходу за животными. Работа мне очень нравилась: я готовила артистов перед представлением, делала им массаж, следила за состоянием их здоровья, лечила, если кто–то заболевал. Если нужно было пройти диспансеризацию, мы вместе ехали, и я помогала всем, чем могла. Этим людям я помогала всегда, вне зависимости от занятости и рабочего времени. Артисты относились с уважением и вниманием ко мне и двум моим сыновьям, так как дети всегда были со мной, при цирке. Когда я занималась своей работой, артисты брали на себя моих мальчишек.

Маленькие циркачи уважали непредвзятое отношение к себе. И хоть ростом они небольшие, но очень взрослые, умные и всесторонне развитые. У каждого было своё хобби, каждый очень уважительно относился к окружающим, и я никогда не слышала, чтобы эти люди оскорбили или обидели кого–то, про кого–то сказали плохо. Может, такие случаи и были, но я о них не знала. Скорей всего, они понимали, что особенные, и что таких, как они, мало, поэтому и держались друг за друга. Новеньким, кто прошёл конкурс и стал участником коллектива, старшие помогали и обучали их, принимая в свою дружную команду.

Когда в цеху по производству цирковых костюмов «Союзгосцирка» было много заказов, и их не успевали выполнять, девочки–артистки сами шили себе наряды для выступления, которые трудно было отличить от фабричных. Всё это делали в свободное от репетиций и выступлений время.

Работы в цирке всегда хватало. Иной раз так увлечёшься, что и не заметишь, как наступил вечер. Обычно представление начиналось вечером и заканчивалось уже ближе к ночи, тогда все участники шли в гостиницу отдыхать. Моим детям цирковая жизнь тоже была по душе, но мне было некогда уделять им достаточно внимания, что сильно тревожило. Дети подрастали и, по сути, были предоставлены сами себе. Они могли и к слонам зайти, и к тиграм заглянуть. И хоть животные были в клетках в большом павильоне, всё равно это было очень опасно. Мне приходилось всегда быть настороже и контролировать мальчиков.

Польский цирк

Вернувшись в город Орджоникидзе, чтобы решить кое–какие дела с документами, я не взяла детей с собой, а решила оставить их у своей мамы в Московской области. Как обычно я навестила бабу Шуру с тётей Ниной, отметив свой визит вежливости и благодарности небольшими сувенирами и подарками, раздобытыми во время гастролей. Пообщавшись с ними, я отправилась домой на автобусе. Взгляд зацепила огромная красочная афиша, на которой было написано «Польский цирк».

В тот момент мне было интересно всё, что связно с цирком, — это было для меня родным и близким. Польский цирк «Шапито» располагался недалеко от города, на окраине. От моего дома было очень удобно добираться. Весь следующий день меня не отпускала мысль пойти на представление, чтобы сравнить работу наших и польских артистов и клоунов, оценить уровень подготовки тех и других, а также структуру и содержание программы. Эту мысль я отгоняла, как могла, потому что были другие, более важные дела. И всё же навязчивая идея заставила меня удовлетворить своё любопытство.

Я отправилась на вечернее представление, где артисты работают по удлинённой программе. Даже не позаботившись о том, что у меня нет билета, я шла в цирк, как к себе домой, — полная уверенности, что попаду на представление. Подойдя к центральному проходу, я поинтересовалась у билетёра, как найти администратора или директора шапито. Молодой человек пропустил меня и объяснил, в каком вагончике находится руководство. Поблагодарив его, я направилась к указанному месту, смело зашла в вагончик и увидела молодого человека, который разговаривал о чём–то с пожилой женщиной. Когда она вышла, юноша, который сидел, наклонив голову и не обращая внимания на очередного посетителя, продолжал что–то писать у себя в блокноте. Он явно был не в духе из–за прошлой беседы.

Я извинилась, он поднял голову. Представившись, я сказала ему, что тоже работаю в цирке, но в советском, и хотела бы посмотреть польскую цирковую программу. Взгляд парня в один момент изменился: на меня смотрел уже совсем не строгий, а очень обаятельный и улыбчивый молодой администратор. Его лицо было приветливым и радушным, а красивый русский акцент придавал молодому человеку невероятное обаяние.

Управляющий тоже представился, сказав, что его зовут Пётр. Русые волосы парня были модно уложены набок. Эта причёска сильно отличала его от русских парней. Всё лицо его светилось, когда он задавал мне вопросы. На вид молодому поляку было примерно двадцать пять лет.

Мы смотрели друг на друга и мило общались. В его взгляде, который я так хотела внимательно изучить, было что–то родное, что–то близкое и очень знакомое мне. Я смотрела в его лицо словно в зеркало, будто в нём я видела своё отражение, — разве такое могло быть? Объяснить это даже невозможно. Но за десять минут общения с человеком я будто бы узнала его всего!

Мне хотелось разговаривать и разговаривать с Петром, но я понимала, что приближается время представления, и уже нужно идти в зал. Администратор проводил меня, но я уже не думала о спектакле и том, что происходит на сцене. Перед глазами стоял образ поляка, с которым мы только что общались и который так сильно запал мне в душу.

Прошло два часа, через несколько минут должно было закончиться выступление польских артистов. «Люди будут покидать манеж, и я могу больше никогда не встретить этого юношу. Нет, нет, я должна его увидеть!», — решила я.

За несколько минут до окончания спектакля я вышла из манежа и направилась к выходу в надежде увидеть молодого поляка, чтобы поблагодарить его за предоставленное удовольствие, за прекрасный вечер и, в целом, за наше знакомство. А ещё мне хотелось с ним попрощаться…

Я встретила Петра на полпути к вагончику, и оказалось, что он тоже хотел меня увидеть ещё раз, чтобы узнать мнение о программе польского цирка. Мы разговорились, и Пётр предложил зайти к нему выпить кофе и пообщаться. Его предложение отозвалось радостью в моей душе, но, не показывая этого, я лишь скромно согласилась. В этот вечер мы долго общались с моим новым знакомым, которого я будто бы знала всю свою жизнь.

Время перешло за полночь — пора было домой. Петр проводил меня, взяв обещание, что я покажу ему город и достопримечательности. На следующий день мы долго гуляли по улицам вечернего Орджоникидзе, рассказывая друг другу о себе. Так мы встречались почти каждый день, когда у него выдавалась возможность уйти с работы.

Мне было настолько легко и спокойно с Петром, что я не замечала разницы между нами, а ведь он был иностранцем, а я русской. Мысль о том, что мы разъедемся по разным городам, порождала во мне грусть, печаль, душевную пустоту и тревогу. А между тем польский цирк заканчивал гастроли в городе Орджоникидзе и собирался в другой, следующий в гастрольном туре.

Нас с Петром ждало расставание. Тогда я и подумать не могла, что эти внезапные отношения могут перерасти в большую и чистую любовь. Ничего не предвещало нашего союза: Петр разъезжал по городам СНГ со своим цирком, в городах они задерживались на две–три недели, а я гастролировала со своим русским цирком по Великой России. Казалось просто невозможным быть вместе или хотя бы часто встречаться…

Отработав последний гастрольный день в Орджоникидзе, Пётр приехал попрощаться со мной. Он пообещал, что мы будем встречаться, если будет возможность. Мне его идея показалась всего лишь порывом чувств, — разум подсказывал, что скоро всё это пройдёт, и постепенно забудется наше спонтанное знакомство. А душа так не хотела этого, потому что в Петре я видела надёжного, порядочного, внимательного, заботливого и родного мне человека, которому могла довериться и с которым могла поделиться сокровенным. Он слушал меня и давал очень ценные советы, его мнение для меня стало важным. Хоть Пётр был молод, он рассуждал правильно.

Мы разъехались по разным городам, но в сердце новый знакомый занял важное место. Я постоянно вспоминала встречи с ним и мечтала вновь увидеться. В 80–х не было возможности общаться по телефону, как это делаем мы сейчас. Можно было отправить телеграмму или позвонить по телефону в отделении почтовой связи. Когда телефонисты соединяли межгород, в ожидании ответа приходилось ждать по часу, и это было очень неудобно. Был и другой вариант общения — письма, но они доходили не так быстро, как хотелось. Поэтому связи между мной и Петром не было. Единственное, что мы знали — это план гастролей друг друга. Так мы периодически встречались и наслаждались душевными беседами. Нам всегда было, о чём поговорить.

Проработав несколько месяцев на гастролях в одном из городов, я в перерыве возвращалась в Орджоникидзе через Москву, где у своей мамы оставила детей погостить. Поездка была краткосрочной, и не хотелось брать их с собой. Самолёт произвёл посадку в Минеральных водах ночью, общественный транспорт в город Орджоникидзе в это время не ходил, а я знала, что в Минеральных водах в это время работал польский цирк в парке «Космонавтов». Решив, что поехать навестить Петра будет лучше, чем сидеть в аэропорту до утра и ждать автобус, я взяла местное такси и попросила подвезти до парка «Космонавтов». Водитель взглянул на меня удивлённо и спросил, к какому входу надо подъехать.

Не зная, что ответить, я попросила довезти до центрального входа. Действительно, я не имела представления о том, где в парке расположен цирк, поэтому мне стало понятным удивление водителя, когда я не обнаружила ни одного фонаря в глубине тёмных аллей. Я вышла у центрального входа и побрела в кромешной темноте. Не понимая своего маршрута, не видя огней, которыми должен быть украшен шатёр, я, отбросив страхи, всё же решила найти цирк. Я очень хотела увидеть Петра.

Дошла до ступенек, которые вели вниз. Их было больше сотни: было невероятно трудно нащупывать каждую ступеньку ногой в кромешной тьме. Где–то вдали я увидела тусклый свет в окне маленького сторожевого домика. Я постучала в окошко, за стеклом показался перепуганный пожилой мужчина, который спросил меня, в чём дело. Извинившись за беспокойство в столь поздний час, я спросила, как найти польский цирк в этом парке. Мужчина показал пальцем в сторону и сказал: «Иди туда и увидишь иллюминацию, там будет много лампочек, там и есть цирк».

У меня отлегло на сердце, когда я поняла, что всё же найду то место, куда стремилась всей душой. Когда я дошла и увидела лампочки, напоминающие гирлянды, которые освещали всю территорию шапито, у меня так забилось сердце, как будто я пробежала десять километров. Внутри меня был и страх, и волнение, и радость оттого, что я увижу мужчину, к которому вело меня моё сердце, что я смогу прижаться к нему в объятиях.

Я быстро нашла вагончик Петра. Меня удивил его мгновенный ответ по–русски: «Кто там?». Ведь в польском цирке русских не было, и о моём спонтанном приезде он просто не мог знать. Скорее всего, он интуитивно почувствовал, что это я, поэтому именно по–русски задал свой вопрос. Пётр открыл дверь и на пороге увидел меня. Восторгу и радости не было предела. Мы обнялись и долго молча стояли, не отпуская друг друга. Нам не нужны были слова, итак всё было ясно — так хорошо и спокойно нам было вместе.

Любовь — это то чувство, когда тихо и спокойно, когда можно в тишине просто молчать, а в душе наслаждаться, что любимый человек рядом. Через несколько дней нужно было ехать в Орджоникидзе, наступил час тяжёлого расставания с любимым. Мы знали, что сейчас быть вместе не получится, но и расстаться даже на время было мучительно для обоих.

Уже сейчас я понимаю, что необъяснимо навязчивое решение пойти на представление в польский цирк оказалось для меня судьбоносным, ведь именно здесь я встретила настоящую любовь всей жизни. Нас ждали расставания и встречи, испытания и одиночество, страдания… И снова в мыслях было только одно — увидеть Петра, чтобы рядом с ним хоть ненадолго ощущать себя счастливым человеком.

Встречи с Петром были редкими. Однажды в очередной визит он познакомился с моими детьми. В свои молодые годы он легко нашёл подход к мальчикам: играл, занимался с ними, рассказывал много полезных и интересных вещей. Он часто мастерил что–то с ребятами, и они его просто обожали, всегда ждали и спрашивали, когда он приедет ещё.

Он использовал каждую возможность, чтобы приехать в тот город, где проходили гастроли русского цирка. Однажды он искал меня всю ночь в Крыму, — в городе Ялта шли выступления цирка лилипутов. Погода стояла чудесная, Пётр не знал, в какой гостинице разместились цирковые артисты. Он взял такси, и они вместе с водителем ездили по всем гостиницам города в поисках нас. Пётр хотел сделать мне сюрприз. Рано утром мне доложили, что он ищет меня. Радость и счастье переполняли, это было настолько неожиданно — сюрприз любимого удался.

Отношения между нами становились всё крепче и серьёзней. За два года мы так полюбили друг друга, что представить жизнь друг без друга стало невозможно ни ему, ни мне. Была одна серьёзная проблема — Петр был несвободным человеком. В Польше у него остались жена и маленькая дочка. Несмотря на рассказы Петра о сложных отношениях со своей супругой, я понимала, — у них родилась не совсем здоровая девочка. И хоть мечта любой женщины — найти отца своим детям, я считала эгоистичным подходом оставлять больную девочку без папы.

Вопрос «как быть» беспокоил меня всё то время, что мы общались с Петром. Я лучше других знала, что значит детям быть без отца, без мужского внимания и любви. Но и отказаться от любимого и дорогого мне человека тоже была не в силах. Эта дилемма буквально изводила меня. Я задавала всегда одни и те же вопросы: «Почему судьба так сурова, и для чего нужно столько серьёзных препятствий для двух любящих сердец. Для чего нужны все эти испытания судьбы?».

Контракт гастролей в России польского цирка подходил к концу, и весь состав артистов должен был вернуться в Польшу. Перед отъездом на родину Пётр приехал в Москву, где его ждала я. Разговор был тяжёлым для обоих. Я понимала, что, если он уедет, я больше никогда не увижу его. Он тоже не хотел уезжать и, порвав билет до Польши, чётко обозначил своё намерение остаться со мной. Но чем грозил ему этот поступок: его могли депортировать, и тогда дорога в Россию была бы закрыта для него навсегда.

Я собрала билет и склеила кусочки. Как бы я ни хотела оставить его рядом с собой, расставание было неизбежным. Петр обещал, что через два–три месяца вернётся, как только уладит все дела с семьёй. Я проводила любимого и дорогого человека и стала жить воспоминаниями о наших встречах, не переставая думать о нём и ждать его возращения.

Тем временем жизнь продолжалась. Я вернулась на работу в цирк, меня ждал очередной город. Так проходили дни, недели, месяцы, — никаких известий от Петра, ни одного письма я не получила с момента нашей разлуки. Я не знала, что с ним, как его дела. Не понимала, почему он не пишет, ведь с момента его возвращения в Польшу прошло уже больше трёх месяцев.

Мне нужно было съездить в Орджоникидзе, чтобы решить вопрос о переезде в Москву поближе к родственникам. Хоть страданий и переживаний было в этом городе очень много, я всегда старалась не унывать и находить позитив. Хороших моментов тоже было немало: здесь появились на свет мои дети, я получила новую профессию, которая в жизни очень пригодилась, нашла друзей, а самое главное, — именно в этом городе я встретила Петра. Здесь родилась наша большая и чистая любовь. Так я размышляла над своей жизнью, пока была там, куда в очередной раз меня забросила судьба.

Выходя из подъезда своего дома, я решила проверить почтовый ящик, и нашла в нём письмо из Польши. Меня ждал сюрприз, — на этот раз письмо было не от Петра, а от его жены. Она писала, что знает о связи своего мужа со мной, и что она его простила. Также она сообщала мне, что Пётр решил вместе с ней воспитывать больную дочь, что девочке нужен уход, внимание и забота. «Пётр к тебе не приедет, не жди, найди себе другого мужчину», — посоветовала мне супруга любимого.