Бесплатный фрагмент - Царство человечье

ЗЕМЛЯ, ГДЕ ЖИВУТ ЛЕГЕНДЫ

В мае нам удалось осуществить давнюю мечту — побывать в Греции.

Эллада! Вошедшая в жизнь в детстве с советскими мультиками по древнегреческим мифам, с именами звёзд и созвездий, с публикацией в одном из детских журналов рассказа о подвиге трёхсот спартанцев и со старым фильмом Рудольфа Мате, с Илиадой, Мильтиадом и Александром Великим, с рассказами учительницы истории Галины Ивановны. И позже, когда читали «На краю Ойкумены» и «Таис Афинскую» Ивана Ефремова и роман Мари Рено «Тезей»… Наконец мы летим к тебе, древняя земля нашей мечты!

Встреченные в афинском аэропорту сотрудником турфирмы, мчимся в автомобиле по ровным, подновлённым к прошедшей олимпиаде шоссейным дорогам. Наш путь лежит в городок Лутраки, что на берегу Коринфского залива, в самом узком месте одноимённого перешейка, соединяющего среднюю Грецию с полуостровом Пелопоннес.

Мне не приходится прибегать к своему далёкому от совершенства английскому — Константин, сотрудник турфирмы, родом из Геленджика. От него мы узнаём, что после вступления Греции в «зону евро» жить стало труднее, соотношение между доходами населения и ценами изменилось в неблагоприятную сторону, государственные дороги стали платными (действительно, при въезде на трассу Константин притормаживал и давал несколько монет дежурному в будке в обмен на квитанцию), что работать приходится больше, чем прежде. А вот к истории и подлинной культуре страны наш встречающий, к сожалению, полностью индифферентен и демонстрирует в этом чудовищную дремучесть: никогда не слышал имени «Фермопилы», а слово «оракул» у него ассоциируется только с названием какого-то горнолыжного курорта.

Если не лениться душой и телом и не превращаться в «добросовестных потребителей» туристического сервиса, то можно многое увидеть и впустить в себя. Утром мы сбегaли к Коринфскому заливу и окунались в его чистые и в это время года ещё холодные воды. После завтрака начинался день, полный познания, а вечером мы смывали с себя дорожную пыль в тех же волнах, в которых утром смывали остатки сна.

На следующий день после приезда нам удалось присоединиться к экскурсии по Арголиде — древней стране на северо-востоке Пелопоннеса. Путь в неё из Лутрак пересекает канал, пробитый в конце XIX века через Коринфский (Истмийский) перешеек и соединивший Ионическое и Эгейское моря. Стоять на вибрирующем под порывами ветра и колёсами транспорта мосту над этим рукотворным провалом жутковато: до поверхности воды 70 метров.

Но вот, канал остаётся позади, и через какое-то время наш автобус приближается к Микенам. Подъезжаем на малой скорости, и я чуть не физически ощущаю себя на колеснице бронзового века, катящейся по петляющей дороге к этому древнему городу. Он был центром материковой Греции в XVI–XII веках до н.э., но, пришедший в упадок с наступлением «тёмных веков» Эллады, опустел и больше не заселялся людьми: кровавая история микенских царей тяготеет над этим местом.

Сегодня Микены — одна из туристических достопримечательностей. Разноязыкие группы с гидами подъезжают на автобусах и идут одна за другой, и нет им конца. На скальном цоколе базируется каменная кладка стен. Массивные блоки держатся без скрепляющего раствора, исключительно за счёт своей тяжести — так же эллины строили и тысячелетие спустя. В стене — ворота с барельефами львов над ними. Головы зверей утрачены, предполагают, что они были из бронзы. Знаменитые «Львиные ворота»! Здесь проезжала колесница Агамемнона. Город стоит на холме, с которого вдали виднеется побережье Эгеиды; наверное, оттуда ахейские корабли отплывали под Трою… Такое впечатление, что и на наших лицах отражаются сполохи зарниц заката микенской эпохи.

После Микен мы попадаем в Нафплио — и оказываемся совсем в другом времени. Основанный, согласно мифам, участником похода Аргонавтов сыном Посейдона Нафплием на побережье Эгейского моря, этот город, благодаря обосновавшимся здесь после четвёртого крестового похода предприимчивым венецианцам, приобрёл типичную итальянскую внешность. С берега хорошо видна крепость, построенная венецианцами в XV веке на небольшом островке Бурджи, что при входе в порт, для защиты города от неприятельских кораблей. Ещё одна венецианская цитадель — Паламиди — возведена в XVII веке на одноимённом холме, названном по имени мифологического героя Паламеда.

В 1715 году, после многовековой борьбы, венецианцы уступили Нафплио туркам, а в 1822 году город был освобождён греческими патриотами и через семь лет провозглашён столицей независимого греческого государства. Сегодня этот небольшой городок в 11 тыс. жителей является административным центром провинции Арголида.

В порту Нафплио нашему взору неожиданно открывается парусник. Трёхмачтовая баркентина, трап опущен, по нему снуют вверх-внихз чернокожие матросы, занимаются погрузкой. Тут же, неподалёку, два флотских офицера. С тихим восхищением приближаюсь к судну и читаю металлическую табличку на корме, сообщающую, что перед нами корабль Королевского флота Омана. Перехожу к носовой части корабля — и под бушпритом вижу фигуру, выполненную в виде юноши из восточной сказки. Рады за тебя, Алладин. Счастливого тебе плавания!

На обратном пути заезжаем в Эпидавр, связанный с именем бога врачевания Асклепия, сына Аполлона. Здесь же расположен античный амфитеатр. Всё население Нафплио могло бы разместиться в нём с его прекрасной акустикой, не требующей системы звукоусиления. Две женщины из нашей экскурсионной группы рискнули опробовать здесь свои вокальные способности — и вот, под небом Эпидавра над притихшим амфитеатром разносится пение русских романсов…

В Греции, где солнечных дней более трёхсот в году, многие частные дома оборудованы установленной на крыше солнечной батареей. Рядом с ней располагается цилиндрический предмет, который мы идентифицировали как заряжающийся от неё аккумулятор. Уже в мае выжженная солнцем сухая жёсткая трава покрывает склоны холмов и гор, похожих на Крымские. Впрочем, на северном склоне горы, доминирующей над нашим пансионатом, растёт чудесный сосновый лес, создающий благодатную тень.

Этот лес мы обнаружили, когда в один из дней взошли на гору, оставив далеко позади монастырь св. Потапия. «Вы до монастыря за день не дойдёте, — пугали нас сотрудники турфирмы. — У нас туда только машину заказывают и по горному серпантину долго едут». Но не всегда полезно слушать сотрудников турфирм.

С вершины на север открывается отличный вид на круглое озеро, протокой соединённое с Коринфским заливом, на долину с сельскими домиками и возделываемыми землями. На юг виден как на ладони весь Истмийский перешеек. Я снова замираю от нахлынувших чувств. Истмийской дорогой из Трезены в Афины когда-то пришёл Тезей. А тысячу лет спустя этим же путём триста спартанцев спешили в Фермопильское ущелье, к месту своего Бессмертия.

Сейчас перешеек густо заселён. Прямо под горой — посёлок Лутраки, километрах в двух от которого располагается наш пансионат. В приморском парке посёлка стоит памятник греческим партизанам, сражавшимся за свободу своей страны в годы Второй мировой. Многое повидавшие в бурном двадцатом веке, пожилые греки сидят в открытых кафе, ведут неторопливые беседы и невозмутимо смотрят на туристическую суету главной улицы посёлка. Если же с неё свернуть куда-нибудь в боковое ответвление, то сразу оказываешься в совершенно иной обстановке. Улочки практически пустынны, разве что изредка проедет мотороллер, ставни — должно быть, от солнца — закрыты, к тенистой стороне жмутся пробегающие по своим делам дворовые кошки.

Пересечь Истм от одного моря до другого оказалось несложно; часть пути мы проделали на автобусе, часть — пешком. На эгейском побережье удалось найти уютную, закрытую от посторонних глаз бухточку, где можно было плавать, ощущая полное слияние с природой. Но события относительно недавней истории незримо присутствуют и здесь, они оставили о себе память в виде заросших кустарником траншей, когда-то пробитых в каменистой земле.

В другой бухточке мы познакомились с местным жителем. Полноватый мужчина с проседью в тёмных волосах спустился по откосу на берег и, отчего-то приняв нас за французов, поздоровался: «Bon jour!» Когда я ответил тем же приветствием, грек заподозрил неладное и перешёл на английский. Сообщил, что живёт здесь, его дом совсем рядом, почти над береговым откосом. Откуда мы? из России? — В 1982 году он ездил в СССР, посетил Киев, Москву и Ленинград. Войдя в море по колено и поёживаясь, мужчина сказал, что, наверное, для русских море в самый раз, но ему, жителю южной страны, оно кажется ещё холодным: «Это моё первое купание в этом году». Когда я ответил, что наше первое купание в этом году состоялось в феврале под Сергиевым Посадом, грек, стоявший в воде лицом к берегу, комично закатил глаза, раскинул руки и, упав буквой «Т» в воду, поплыл на спине.

Спасибо за встречу, добрый человек!

Из посёлка Лутраки можно доехать до Афин. В греческой столице автобус прибывает на площадь Омония, так это название звучит на современном греческом языке. Древние греки произносили его иначе — «гомонойя» (первый звук в виде лёгкого придыхания), — и означало оно духовное равенство всех людей, независимо от их этнического происхождения. С этой идеей Александр шёл в Азию.

Самый быстрый и приятный вид транспорта в Афинах — метро. На нём мы доезжаем до Акрополя. Поднимаемся по отполированным за многие века каменным ступеням и проходим через величественные ворота — Пропилеи. Справа возвышается громада Парфенона, храма Афины. Его постройка, как и создание всего архитектурного комплекса Акрополя под руководством знаменитого скульптора Фидия, было выполнением плана Перикла по превращению Афин в культурный центр Эллады. Возведённый в V в. до н.э., Парфенон простоял более двух тысяч лет, был и византийской церковью, и мечетью, пока в XVII веке при осаде Афин венецианскими войсками раскалённое ядро не попало в устроенный в храме турецкий пороховой склад. Две тысячи лет — и один миг… Взрыв нанёс храму страшные разрушения. В начале XIX века львиная доля оставшихся скульптур Парфенона была вывезена англичанами в Британский музей. И только в ХХ веке греки смогли заняться восстановлением того, что осталось.

Мы не можем видеть несохранившуюся до нашего времени раскраску эллинской скульптуры и архитектуры. На фоне потемневших за века камней выделяются белые вставки, сделанные при восстановлении памятников. Греки принципиально различают реставрацию и макетирование, т.е. замену утраченных фрагментов новыми.

Слева от Парфенона стоит не столь грандиозный, но прекрасный своим изяществом Эрехтейон — украшенный знаменитым портиком кариатид храм мифологического царя Афин Эрехтея. Сегодня кариатиды представлены копиями, сами скульптуры убраны от городского смога в расположенный здесь же археологический музей. Сквозь стекло мы смотрим на них. Сквозь стекло они взирают на нас. Затёртые временем лики создают впечатление взгляда через туманную мглу толщи веков. И кажется, что их глазами сквозь время на нас взирают сами бессмертные боги.

Солнце свирепое, солнце палящее,

Бога, в пространствах идущего,

Лицо сумасшедшее…

Солнце, сожги настоящее

Во имя грядущего,

Но помилуй прошедшее!

Эти строки Николая Гумилёва, пожалуй, лучше всего передают чувства, охватывающие нас на Афинском Акрополе.

Под южным склоном холма два античных театра — Диониса и Одеон. Первый выделяется лишь пунктирной линией на фоне выжженной каменистой земли. Он спит, «свернув кольцо», как сказал Максимилиан Волошин, более века назад стоявший на том же месте, где сейчас стоим мы. Сон древнего театра глубок. В противоположность ему, бодрствующий Одеон (Геродеон), построенный Тиберием Клавдием Аттиком Геродом во II веке н.э., каждое лето предоставляет себя для проведения Афинского музыкального фестиваля.

На юго-запад от Акрополя виден хорошо сохранившийся древнегреческий храм. На карте примерно в этом же месте читаем название — Тезейон. Конечно, мы хотим засвидетельствовать своё почтение аттическому герою Тезею! Неторопливо спускаемся с Акрополя, проходим церковь XI века, построенную на фундаменте римского культового сооружения, древнюю и римскую Агоры, минуем торс, оставшийся от статуи императора Адриана, подходим к храму и обнаруживаем, что он посвящён… Гефесту. О, кривоногий и хромой бог кузнечного искусства, как же ты не вовремя! Хотя храм, конечно, достойный, испытываем разочарование. Смотрительница поясняет, что не мы первые впадаем в такое заблуждение, а Тезейоном называется район в Афинах.

Священный центр Эллады — Дельфы — расположен на севере Средней Греции, километрах в ста двадцати от Афин. Когда-то сам Зевс, задумав проверить, где находится центр Земли, выпустил с Востока и Запада по орлу. Птицы летели навстречу друг другу и встретились в Дельфах. Здесь жрецы водрузили камень, обозначающий «пуп Земли» (по-гречески — Омфалос), сохранившийся до настоящего времени. Также существует легенда, что он служит надгробием поверженного Аполлоном чудовищного змея Пифона, чьи испарения вдыхала жрица-прорицательница — Пифия.

С закатом Эллады святилище пришло в упадок, было разграблено римским полководцем Суллой, а при христианском императоре Феодосии закрыто как языческое. Раскопки заброшенного города начались только в XIX веке. Сейчас здесь исторический заповедник и один из самых богатых в Греции археологических музеев.

Священная дорога проходит мимо хорошо сохранившейся Сокровищницы афинян, делает изгиб серпантина вверх по склону и выводит к храму Аполлона. От сооружения остались только фундамент и шесть грандиозных колонн. Выше по склону находится собственно святилище, окружённое с трёх сторон скалами, и театр, от него дорога ведёт к древнему стадиону. Здесь проводились Пифийские игры, посвящённые победе Аполлона над Пифоном. В театре соревновались поэты и музыканты, а на стадионе — атлеты.

Спускаясь обратно, вновь задерживаемся у руин Аполлонова храма. Солнечный бог, побеждающий мрак! С твоим светлым состоянием духа жили гомеровские эллины, встречая и радости, и горести. Ты прости нас, мы давно утратили это состояние, но оно к нам когда-нибудь обязательно возвратится. И твоё жилище, ныне пребывающее в запустении, мы восстановим и наполним новыми прекрасными смыслами. Потерпи, ты ведь бог, а боги умеют ждать!..

Домой возвращаемся уже в сумерках. Освежившись купанием в море и подкрепив силы едой, отправляемся гулять по дорожкам пансионата. На землю спускается наш последний вечер в Греции, незаметно переходящий в тёплую южную ночь. На противоположном берегу залива, где днём на вершине горы можно различить руины древнего Коринфа, зажигаются огни. Мягкая подсветка нашего берега, плеск воды, шуршащий в листве и хвое ветерок, загорающиеся в небе знакомые созвездия создают непередаваемое очарование…

Я мысленно переношусь на несколько веков в будущее, в такой же тёплый вечер. На вершине горы, с которой мы смотрели на Истмийский перешеек, стоит одинокая обсерватория. Поселившийся в ней несколько месяцев назад пытливый молодой человек занят расшифровкой рун Звёздного Кода. К нему забегают друг и подруга, только что закончившие работу по восстановлению в первозданном виде Парфенона. И вот, уже трое друзей спускаются к берегу. Девушка первая взбегает на выступающий в море мыс, сбрасывает лёгкую одежду и, на миг замерев всем вытянутым в струну безупречным телом, красиво ныряет в искрящиеся вечерние воды…

Когда-нибудь так будет. Обязательно будет!

Cентябрь 2005

ПИСЬМО ДРУГУ: ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Даже добрый дух есть, зовут Коля…

Михаил Щербаков.

…Главное — не спать в тот самый миг, когда

Придёт пора шагать весёлою тропой полковника Фосетта,

Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собой в затерянные города.

Олег Медведев, «Вальс Гемоглобин».

Муравин, прости, я до сих пор не смирился. Я до сих пор жду тебя из похода.

Влад Тупикин, 18 марта 2005 г.

Знаешь, я так и не поверил до конца, что ты утонул.

— Как?.. — произнёс я растерянно, когда утром позвонил Миша Цовма и сказал, что тебя больше нет. Как такое возможно, если только три дня назад возле памятника Есенину на Тверском бульваре ты — живой и настоящий — читал отрывки из своего «Чёрного знамени»? Участники нашего неформального Первомая весело смеялись от каждого двустишия, улыбались случайные прохожие, в сторонке дежурили стражи порядка, а ты щедро одаривал всех искрами своего жизнелюбия, светясь изнутри от вдохновения и затаённого счастья. Потом пели «Атлантов», «Варшавянку», ещё что-то, а впереди у тебя была дорога, ещё одна экспедиция в мир без отчуждения — из тех, в которые ты умел превращать любой заурядный поход…

И вот, на следующее утро — этот предательский оверкиль на казавшейся такой безобидной равнинной реке в Новгородской области.

Наверное, весло зацепило корягу — почти полностью скрытая высокой водой, она внезапно возникла на очередном повороте извилистого русла. Тело, прогретое майским солнцем и разгорячённое весёлой борьбой, холода не ощутило, когда могучая сила реки мгновенно закрутила байдарку вокруг внезапного препятствия и опрокинула через борт. Ленá вынырнула в нескольких метрах впереди, на секунду обернулась — солнечный блик скользнул по её намокшим огненно-рыжим волосам (утончённый лирик, ты и тогда был готов ей любоваться!) — и, убедившись, что ты на поверхности, уверенно поплыла к берегу. А ты… Почему ты не переобулся при стапеле? Отяжелевшие сапоги пудовыми гирями тянули вниз, выплывать поперёк быстрого течения с каждой секундой становилось всё труднее. Ты попробовал сбросить обувь, но мокрая резина липла к ногам, и чтобы от неё избавиться, требовались нечеловеческие усилия…

Возможно, всё было и не совсем так, но в любом случае я знаю, что ты боролся до конца…

— Миша, но раз тело не нашли, значит, не утонул, а пропал без вести?

— Андрей, я и сам хотел бы верить, но прошло уже двое суток.

Ещё два дня ребята безуспешно искали твоё тело (нелепо звучит, правда? Эй, народ, чьё тело? — Моё! — Больше не теряй, оно от этого портится…), прощупывая шестами с плота дно реки. Потом они вернулись. Я поехать не смог, и пока ждал известий, всё не давал умереть надежде, представляя, как они встретят тебя живого и здорового, и ты расскажешь, как был снесён течением, потерялся и потом долго искал своих. Первый раз, что ли? Ты, романтик, разве не исчезал на несколько суток в лесах под Архангельском, уведя с собой девушек-археологов?.. В то время я ещё не успел побывать на обжитых берегах речки Мды, чтобы понять, насколько несбыточны были мои надежды.

После возвращения Петя написал пронзительные строки:

…Спеши с тускнеющей зарёю

Хотя б на миг поймать мечту.

Звени натянутой струною,

Чтоб оборваться на лету.

…

Звучит над тихою рекою,

Где прервались твои следы,

С нечеловеческой тоскою

Протяжный реквием воды.

Примерно тогда же ты стал меня навещать бессонными ночами. Теперь, начитавшись Юнга и нахватавшись от него всяких умных слов, я знаю, что это называется техникой активного воображения. Ты приходил всегда во всём тёмном — наверное, намекал насчёт моей собственной теневой стороны? Но эти намёки я начал понимать гораздо позже…

Тело нашли через месяц твои друзья и коллеги — географы из МГУ, — когда схлынул весенний разлив, оно обнаружилось возле самого берега. Если ты вдруг не в курсе или запамятовал, похоронили тебя на местном кладбище. О том, как на твоей могиле щиплет глаза, будто в костёр подбросили сырых сучьев, я узнал только через пять лет, в 2001-м, когда мы с Петей, Мариной и шестилетним Славкой добрались до тех берегов. Наверное, всему виной твой такой живой портрет на памятнике. И красота тамошних мест…

Известную фотографию — на ней ты в джемпере с гербом ушедшей в историю страны и надписью по кругу: «Вся власть — Советам!», широко улыбаясь, обращаешься к невидимой аудитории — я прикрепил к стеклянной дверце книжного шкафа. (Ну, ты помнишь, таких снимков было напечатано несколько; теперь один из них есть и на обложке твоего юбилейного сборника «Чёрный фронт» — да-да, по названию «африканского» рассказа.) В уголке изображения я поместил вырезанную из пачки индийского чая сцену из «Махабхараты»: когда Арджуна обращается к своему известному колесничему с мучительным для себя вопросом, а тот отвечает, что смерти нет, и хватит, мол, об этом. Фото и сейчас на месте, а в 2005–2009 годы под ним проходили сборы ефремовского кружка.

Сейчас я вдруг осознаю, что с молодым Иваном Ефремовым у вас обнаруживается немало общего. То, что оба красавцы-мужчины, жизнелюбы, неутомимые путешественники, знающие и любящие Землю, — ещё не так удивительно. Но ведь и тот же тонкий лиризм настоящего романтика, та же любовь к звучным словам из других языков, их неспешное смакование, с тем, чтобы после нанести на бумагу в огранке нового сюжета. И даже лёгкое заикание у обоих. Когда же я думаю о том, что именно в год и месяц твоего рождения Иван Антонович пережил сильнейший сердечный приступ, который едва не стоил ему жизни («едва не перешагнул черту Беспредельности», как выразился он в одном письме), все эти совпадения мне начинают казаться мистическими.

Те, кому довелось заглянуть за черту, иногда рассказывают о проносящихся перед внутренним взором картинах прошедшей жизни. Какие картины мог видеть ты?

Мне представляется необычно яркое летнее утро. Сколько тебе лет? Наверное, не больше десяти. Вы с младшим братом идёте по просёлку через поле встречать с электрички маму. Безветрие. Машет невесомыми крыльями бабочка-лимонница, над высокими травами неподвижно зависают стрекозы, откуда-то из небесной выси разносится негромкая трель жаворонка…

«Николай Муравин родился в Москве в 1966 году. Биография его (служба в армии в промежутке бесконечного процесса обучения в школах, техникумах и вузах) для широкой публики интереса не представляет, поэтому опускается», — написал ты однажды в справке на себя самого для какого-то сборника. Мы мало рассказывали о себе — находились более актуальные дела, — и теперь значительная часть траектории яркого метеора под названием твоя жизнь восстанавливается лишь по твоим литературным работам.

Твои опубликованные воспоминания начинаются с подвыпивших парней, «стреляющих» мелочь на выходе из школы. Начало восьмидесятых. Яростные споры с другом о том, всё ли прогнило в стране или есть ещё надежда. Ты нашёл ответ: революция продолжается, но не здесь. Её отголоски иногда просачивались в новостях, её частицы приносили люди с другого континента. Была советско-латиноамериканская Интербригада имени Эрнесто Че Гевары, были стихи, книги и музыка, концерты в школьных актовых залах и плакаты революционного содержания по стенам «явочной квартиры». И разговоры, — разговоры, от которых пьянеешь без вина…

Служил ты на Севере. Визборовской шутливой романтики — «В полуночном луче с базукой на плече…» — ты в середине 80-х там не нашёл, зато позже, вспоминая армейскую жизнь, проявил себя как талантливый и остроумный антрополог: