Бесплатный фрагмент - Была ли полезна тебе жизнь?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Любое сходство между персонажами и реальными людьми — это чудо!

Посвящаю своему отцу

«Я только на каторге познал себя и Бога. И я теперь уверен, что, сколько человеку в жизни надо счастья, в такой же мере ему надо и несчастья, потому что он и счастья-то своего не поймет»

Федор Михайлович Достоевский

Всё временно: помни это!

«Молчать об истине — всё то же, что отвергать её»

Максим Исповедник.

Как-то сложно с чего-то начать, подбираешь слова, первые фразы. Так хочется сразу стрельнуть и попасть в точку. У меня этого дара нет, это я понимаю, но не писать не могу. Во мне глубоко и устойчиво осталось воспоминание об Александре — друге, знакомство с

которым, как мне казалось тогда, было случайным.

Мой офис находился в административном здании городского учреждения. Несколько кабинетов, больше десятка сотрудников, молодых, креативных. Тот бизнес, который я тогда вёл, не готовил ни один институт, и всю практику через собственный опыт мы получали самостоятельно. В один из летних дней ко мне в кабинет вошёл невысокий мужчина лет сорока, с усами и глубокими светящимися глазами. Идеально отглаженная белоснежная рубашка подчёркивала его семейное положение и внимание жены. Такие люди всегда приятны, они для меня светились своим внутренним миром, наполненным особой глубиной, тогда мне ещё незнакомой. Что-то тогда толкнуло на разговор с этим человеком, хотя я уходил в своей особой занятости в те времена от бесполезных разговоров и просьб.

Это начало двухтысячных, мало кто понимал все происходящие события, выходя из глубокого кризиса девяностых годов. Разные предложения, множество встреч и каждый продавал вагонами; кто-то что-то искал, другой предлагал. Так, по сути, я тогда видел реальность и построение бизнеса у многих. На самом деле это всё было пустое… Разговоры одних тут же передавались другим, куча фантазий, посредников, реальных же дел было очень мало. Бизнесмены, торгующие вагонами, не могли даже заплатить за кофе на встрече. Александр предложил нечто другое: разговор про общественное движение, новую жизнь и политику. Тогда это мало кого интересовало, да и последующие долгие годы я сторонился этих процессов. Такое было первое знакомство, краткое, запоминающееся для меня.

Спустя лет десять я сидел возле его кровати, на которой лежало смертельно больное тело моего друга. Его социальная значимость, статус в обществе не дали возможности благополучного излечения от рака.

Опухоль в желудке, две операции, дом, подготовка к смерти. Как это страшно звучит — подготовка к смерти. Важно правильно принять смысл этих слов, не опираясь на страх: точка опоры должна быть в глубоком осмыслении своей жизни и её смысла.

Была ли полезна тебе жизнь, полезен ли ты был для неё? Вот настоящее время к осмыслению и покаянию для того, кто веру в Бога не потерял. Знаю точно: это время встречи с собой, на пути к Богу.

Я знал о его болезни ещё до первой операции, знали и многие его друзья, но, по непонятным тогда для меня причинам, этот вопрос ни разу не поднимался для обсуждения. Все знали: Саша сильный, проректор одного из институтов, советник премьер-министра Украины, друзей много, он успешный человек. Такие, как он не уходят от нас, его не отпустят просто так, он справится с болезнью, ему помогут — я так тогда думал. Возможно, так думали многие. Сейчас, глядя на него, я видел другое — измученное, высушенное тело, желающее жить как никогда до этого.

Большая светлая комната в коттедже стала в тот момент пустой и тусклой. Светящаяся жена Елена в один момент показалась мне потухшей и постаревшей. Понятно, любимый муж и отец трёх сыновей может покинуть их навсегда в любой момент. Запах болезни едко впитался во всё, что находилось в этой комнате. Мне тогда представилось, что так пахнет смерть.

Понимаю сейчас, почему я пришел в его дом в последний день. Конечно, мне позвонила его жена и просила зайти, проститься. До этого не мог, не знал, как найти в себе силы шагнуть в ту реальность, которую я не готов был принять. Боялся, знаю сейчас точно. Струсил! Реальность жизни, её возможная сложность и боль тогда от меня были далеки. Сидя у его кровати, глядя на него, моя душа впервые заплакала. Слёзы закипали в моих глазах, но сил излить их наружу у меня не хватило. Я проговаривал ему простые и банальные фразы: о силе духа, борьбе и силах для этой борьбы, о том, что мы верим в его выздоровление. Ведь так правильно, так надо, поддерживать и утешать.

Почему я не задал тогда главного вопроса:

— Саша, что с твоей душой?

Он был другой, чувствуя пустоту ситуации, ценя по-настоящему своё время, его скоротечность, сказал мне:

— Знаешь, я очень счастливый человек, многого добился, но сейчас меня мучает только одно: не успел свой накопленный опыт отдать, передать своим детям и близким. Многим надо было делиться, каждый день, понемногу, не откладывать на потом.

Он заснул после нашего выхода в другую комнату, жена уколола его морфием — он так её просил. Боли не давали ему жить, и он не хотел перед нами казаться слабым, страдающим. Мы ушли, пожелав жене и ему сил и терпения. Я словно откупился, сунув ей в руку немалую для меня тогда сумму денег, стараясь не смотреть ей прямо в глаза. Вечером был священник, Саша исповедался и причастился Святых Христовых тайн.

Ночью ушёл и он. Покинул нас и эту земную жизнь, Христианин, сумевший очистить свою душу. Ушёл тихо, никого не разбудив, бесшумно. Так уходят любящие люди из дома, когда объект их любви ещё спит. Его последние слова навсегда врезались в моё сердце, создав сильнейшее притяжение к размышлениям.

Что же делать в таких случаях? Сострадать и любить!

Болезнь через боль всё ломает, она парализует от всего внешнего, вокруг всё начинает меняться, тускнеть и переворачиваться. Если ты видел такого человека, тогда ты будешь сострадать вместе со мной и наверняка плачешь. Если Господь тебя миловал от этого, Слава Богу за то, что эта боль прошла мимо тебя. Я прошёл через это сострадание к больному, вот почему особенно сейчас смотрю на жизнь по-иному. Я видел смерть стариков и похороны молодых ребят от чужой расправы. Но такую смерть я встретил впервые.

Почему человеку посылаются страдания — это милость Божья или наказания мира? Тогда этого я ещё не знал.

Смерть для человека без веры в Бога страшна, она пугает своей неизвестностью, возможной болью, чувством потери себя, своего тела. Как оставить здесь богатство, если оно есть, возможно, талант или умения? Как признать смерть бесславному или гордому человеку? Болезнь — вот что по-настоящему отрезвляет, это настоящая школа смирения. Лучшее время для взгляда в свою душу — болезнь и тюрьма. Главное — не потерять, не растворить в будущей мнимой бесконечности то, что такой милостью было даровано тебе в сложнейшие минуты твоей жизни.

Эта грустная, поучительная история стала движущей силой к желанию делиться опытом из своей личной жизни, знаниями и что-то написать.

За долгое время размышлений понял, что мы не умеем искренне сочувствовать. Радость и боль часто сопровождаются слезами. Это и есть любовь в своём многогранном проявлении, и они будут всегда рядом — радость и боль. Рассуждать, поучать, почему человек болеет, страдает и с ним такое произошло не стоит. Нам ли истолковывать причины, почему такое происходит! Лучше сострадать в сочувствии к человеку, помогать ему, чем выискивать грех, который привёл к проблемам.

Бывают и чудеса — это правда. Для этого в сердце человека должна родиться настоящая вера, чтобы Бог захотел это чудо для него совершить от большой взаимной любви и нашей чистой веры.

Почему нет такого чуда для всех? Я не знаю. Спросите у Него сами, Он вам может ответить через истинное доверие друг к другу. Мне Он такого ответа ещё не дал.

Разве то, что с тобой происходит в момент боли, любви, сострадания — не чудо? Разве твоя вера, надежда, любовь — не чудеса?

Жизнь — это школа и путь от рождения к смерти. Боль, смерть близких людей, проблемы, болезни приходят к нам как урок, который нам надо познать. Боль испытывают все, душевную, физическую, кто-то и ту, и другую. Каждому достанется только своё. Всё временно: помни это! Сколько людей с тобой сопереживают, молятся за тебя — не это ли главное и для них? Утешение будет и в твоём сердце, ради слёз близких и твоих слёз.

Только молись! Молись за всех, кто тебя любит и за тех, кто не любит никого, болея своим эгоизмом — это тоже болезнь, не менее губительная. Молись за всех! Пусть всем добрым людям будет хорошо, недобрым тоже пусть будет хорошо. Не познав доброту, любовь, сострадание, недобрый человек не сможет узнать, что же это такое.

Это не сон!

В коридоре громко стукнула дверь, от этого я проснулся.

Это не сон! Поняв это, моя душа сжалась, но на сердце было мирно и благостно. Холод сковывал моё тело, деревянные нары жестоко впивались в мои кости всю ночь. В камере сырость, грязь и постоянно горящий свет — вот мои первые наблюдения в изоляторе временного содержания. Ещё рано, надо спать, спи — уговаривал я себя. Сна уже не было, да и откуда ему взяться, когда ты под арестом, впервые. В двухместной камере спал ещё один арестант, мирно, с легкостью переворачиваясь на жестком матрасе. На столе стояла его бутылка лимонада, какой-то пряник дожидался своего часа, сигареты и коробка спичек.

Когда меня завели в камеру, было уже за полночь, и мой сосед спал. Кратко бросив свой взгляд на меня, без особого интереса развернулся к стене и продолжил свой сон. Я же заснул под утро, внутренние часы мне это подсказали. Окно было под потолком и, похоже, никогда не открывалось. За двумя решётками с обеих сторон очень маленькое окно и через его грязь сложно было понять: это свет рассвета или уличный фонарь. Спал одетый, раздеться не решился, было холодно; грязная, не достиранная простыня и наволочка, одеяло, подушка, матрас. Всё это выдают при поселении в камеру. Между нарами маленький железный столик, умывальник, туалет без унитаза и сливного бачка, труба с краном над отверстием. Вот и всё убранство, полный аскетизм. Всё это рассмотрел беглым взглядом, натянув капюшон куртки на голову, и задумался.

Что же делать с дурными мыслями, если они теребят твою душу, что делать с памятью, которая как оковы повисла в твоей душе? Только разобраться, прожить, возможно, перенести и это страдание с пониманием того, что именно прожитое, понятое становится основой твоего опыта в новой жизни. Вот и смотрю, как люди боятся всего нового: слова, дела и сложных условий.

Иди с Богом!

Топловский монастырь впервые посетил в начале двухтысячных годов. Конечно, до его посещения я был и в других монастырях, но у меня осталось стойкое убеждение, что он был первый. Тот, в котором я появился точно по промыслу Божьему, без праздности и пустого любопытства. Здесь я хочу немного поделиться этим событием… Это важно и для меня.

Сложности при построении бизнеса были во всём: нехватка денег, опыта, профессиональных работников. Было главное — желание заниматься интересным и любимым делом. Брались за любые заказы, которые даже не могли принести дохода, но мы получали колоссальный опыт в работе и общения с заказчиками.

Мне приходилось летом каждую неделю выезжать в один из курортных городов Крыма. Маленький фейерверк я делал в одном из популярных ресторанов на побережье. Новый год в «Жаре», каждый понедельник с ёлкой, дедом Морозом, оливье и салютом в полночь. Выезжал на работу, иногда под самый салют, в другой раз на полдня, чтобы погулять или поплавать в море, оставляя два часа на дорогу в одну сторону.

В этот день я решил навестить своих родителей, живущих в двадцати километрах по направлению в нужный мне город. Ездил на красной, очень старой и убитой «девятке», которую взял в аренду у знакомого. Слушая музыку, замечтавшись, проехал поворот на нужный мне посёлок достаточно далеко. Решил не возвращаться. На одном из участков трассы, где-то в горах увидел любопытное явление. Лучи света, которые должны были пробиваться через облака с одной точки и падать на землю в разные места, имели обратный эффект. Свет поднимался из одного места на земле и несколькими лучами прорывался к небу. Меня это удивило и заинтересовало; наблюдая за этим явлением, я решил найти это место по дороге. Было далеко, горная часть трассы не дала возможности продолжать наблюдение и понять точное место. Всё как-то быстро закончилось, буквально через пару минут. Задумавшись, почему не заехал к родителям и что мне делать в Коктебеле так рано, решил посетить монастырь, указатель которого давно мне показывал путь к нему.

Свернув с трассы в его сторону, горная насыпная дорога шлейфом пылила за моим автомобилем. Припарковав машину, озираясь, не понимая в каком направлении мне двинуться, я долгое время стоял, рассматривая всё вокруг.

— Как тихо, спокойно, что это такое?

И какая-то сила повела меня прямо в храм.

Шла вечерняя служба, в алтаре служил священник, лицо которого мне показалось знакомым. Старый, седой, сутулый с тихим голосом батюшка читал молитвы. Будучи не глубоко воцерковленным человеком, я озирался, рассматривая убранство храма. Поставил свечи и решил уезжать. Но, подойдя к выходу, увидел проливной дождь такой силы, что добраться до автомобиля было просто невозможно. Всё смывало потоками воды, словно тьма посетила землю в солнечный день.

— Стихия! Вот и воля Божья! Молись, не спеши, жди… — подсказала мне душа.

В храме молились несколько женщин, в сторонке сидел, опустив голову, мой знакомый из Симферополя, владелец магазина православной литературы. Любопытство, откуда я знаю этого батюшку, меня не оставляло и с этим вопросом я обратился к Владимиру.

— Старец Илий — духовник братии Оптиной пустыни, — ответил мне он.

Схиархимандрит Илий — священнослужитель Русской православной церкви, нынешний духовник патриарха Московского Кирилла, — конечно, я знал о нем.

Дождь продолжался, служба шла, я ждал старца, решив подойти к Нему со своими вопросами. Вопросы у меня были, готовился, думая, как их правильно задать.

— Оставайся ночевать, здесь есть гостиница и утром после Литургии подходи с вопросами, так правильно, — ответил Владимир.

Но я его не спрашивал ни о чём! Почему он мне диктует условия? Разве он может меня ограничивать или препятствовать? Да кто он такой? Так тогда я подумал и был уверен в своей правоте.

Гордость! Гордый ничего и никого не видит вокруг, он влюблен в себя, он слеп и глух, боясь реального мира и правды. Наш враг — гордыня, самый главный враг! Сейчас я это знаю точно. Она нас уводит от истины и Бога, не дает возможности быть счастливым, чистым и добрым человеком, нашёптывая, что ты и так лучше других. Вот она опасность — поверить этой лжи. Все ищут счастье и хотят приносить его другим, желают быть счастливыми по-своему, чтобы всё было именно так, как они задумали. Такое мнимое счастье остаётся за далью мечтательного горизонта. Это было и у меня.

Закончив службу, старец присел у окна в храме. Тихий, светлый, смиренный, ожидающий людей, которые ждали возможности подойти к нему. В числе этих людей был и я, приняв решение идти и обязательно задать свои вопросы. Именно такой настрой с внутренним напором присутствовал во мне.

Вот я рядом с ним, присел, Он молчит, я тоже не могу вымолвить ни одного слова. Все мысли рассеялись, вопросы, которые казались ещё минуту назад для меня самыми важными в жизни — улетучились. Что со мной? Мою душу посетил мир и безмолвие. Тишина и покой заполнили каждую клеточку моего тела. Сколько времени я был рядом с ним я не знаю. Ни одного слова я не вымолвил, просидев рядом.

— Иди с Богом! — сказал мне батюшка, положив свою руку в мои, которые я впервые в жизни поставил под его благословение.

Я шёл к машине, не замечая луж от ещё недавнего дождя, который закончился несколько минут назад. Резко вышедшее вечернее солнце по-новому осветило меня. Но моя душа уже была освещена другим, тем, что я так долго искал. Встреча с Богом, старцем, живущим в благодати и самой благодатью, возможно коснувшейся тогда моей грязной, грешной души. Это было моё первое удивление от милости и промысла Божьего.

Вот такое было знакомство с монастырем, который я посетил впервые и по сей день не могу с ним расстаться. Первое событие, и так в точку. После многое мне открывалось в нем и события вели меня к новым познаниям, встречам, укреплению в вере.

Здесь лучше про Бога не говорить?

Грохот открывающейся железной двери резко разбудил меня. В камеру зашли три полицейских и скомандовали:

— Встать, раздеться до трусов, руки за спину, представиться, — дерзко начал кричать прапорщик.

Мой сокамерник, показался мне бывалым. Он встал первым, разделся, сложив вещи на нары, выбрал удобное место между мной и полицейскими.

— Игорь Сетунов, задержанный, ст. 158 ч. 1, — громко и разборчиво сказал мой сокамерник. — Кража, — позже пояснил мне он.

Я же был в недоумении, что происходит и что от меня хотят. Два офицера безучастно наблюдали за всем происходящим. Прапорщик с наглым пропитым лицом надменно показывал начальству своё пристрастие к работе и неуважение к нам. Волна негодования от тогда показавшегося мне хамства и неуважения накрыла меня. Посмотрев на сокамерника с испуганным лицом, понимал, что надо что-то говорить.

— Доброе утро! — сказал я веселым, уверенным голосом.

— Виктор Мерцалов — незаконно задержанный.

Я пытался не подавать вида, что в растерянности и не знаю, как себя вести.

И тут всё началось! У офицеров изменились лица, маска безразличия и мнимого спокойствия слетела как от резкого порыва ветра. Их глаза сверкнули злостью и готовностью к нападению. Краснолицый прапорщик выпрямил спину, как зверек, готовился к прыжку. Всё это я увидел, как в замедленном просмотре фильма. Ни одного чувства, волнения или испуга от происходящего не произвело на меня впечатления.

— «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго», — проговорил я молитву внутри себя.

Один из офицеров тут же вышел из камеры, второй отшагнул от меня на пару шагов, подняв свой взор на потолок. Прапорщик, засуетившись, начал обыскивать вещи, лежавшие на скамейке, не произнося ни одного слова. Досмотрев наши вещи, перевернув матрасы, проверявшие молчаливо вышли из камеры, так и не сделав попытку посмотреть мне прямо в лицо.

— Игорь, — не успев одеться, протянул мне руку для знакомства мой сокамерник.

— Виктор, — улыбаясь от происходящего, мирно ответил я.

Одевшись, мы присели на свои нары и закурили. Сигаретный дым моментально накрыл пеленой маленькую камеру, и без того спертый воздух замкнутого пространства стал невыносимо тяжелым и тягостным.

— Вот бы бросить курить, — первым я прервал молчание.

— Здесь это невозможно, некурящие и те начинают курить, — ответил мне сокамерник, покручивая коробку спичек в руке.

Я молчаливо согласился и с особой жадностью втянул в себя очередную порцию табачного дыма.

— Ты так громко сказал им про Бога, что, похоже, их этим напугал, — глядя прямо мне в глаза, произнёс Игорь.

Меня его фраза поразила.

— Неужели я вслух прочитал Иисусову молитву? Я же точно уверен, что это был мой внутренний голос. Как они услышали его?

— Здесь лучше про Бога не говорить, верующих не любят, над тобой могут издеваться, — продолжил он.

Я рассмеялся…

— Глупости говоришь, лучше молчи, — ответил ему.

Не стоит бояться воров или преступников. Это ещё не опасность, потому что она внешняя и мелкая. Бояться надо людей, глубоко спрятавших в себе свои пороки, страсти и подлость. Вот именно они и следят за чужими поступками очень ревниво, которые их не касаются совершенно. В этих вроде мелочах и есть опасность, мысли о чужой жизни, чужом кошельке, уводят от угрозы и проблем собственной души.

Вроде всё уже есть — живи!

Часто со мной случалось, что в какой-то момент мою душу обуревала странная, мною нераспознанная тоска. Глубоко внутри меня тягостно давило. Выход всегда был — храм. Если это состояния затягивалось на некоторое время, понимал, что мне надо ехать в монастырь и только там, мою душу отпускало, и я находил внутреннюю гармонию и покой.

В Крыму много монастырей, разных, каждый со своей историей и укладом жизни, но один из них, мне особенно близок к сердцу. Множество раз я приезжал в Свято — Троице — Параскевиевский Топловский женский монастырь, чтобы провести здесь несколько дней, подготовить себя к исповеди и причастию. Проезжая мимо монастыря, мне всегда хватало сил и времени заехать к мощам святой Параскевы, окунуться в источнике.

Сегодня я испытал особую потребность в поездке, накануне Благовещение Пресвятой Богородицы, который празднуют седьмого апреля. Что-то особенно меня звало. Возможно, что мой зять рассказал о своей предполагаемой поездке в Феодосию. На своей машине было бы ехать проще, но такие поездки для меня не могут быть целостными, посвященными только монастырской жизни. Любой звонок и искушение ведёт тебя к очередным заботам и решениям, отвлекая от главного, что тебя приводит в такие места.

Маловажный звонок даст мне толчок сорваться с места и нарушить запланированное уединение для молитвы; зная это и себя, я решил ехать не своей машиной, а на автомобиле с зятем. Мне хотелось насладиться красотами природы по дороге, которые я перестал со временем замечать во время вождения. Поехал.

Мы все в какой-то мере символисты. Не знаю отношения Христианства к этому, но для меня дорога — это символ пути человека и его жизни. Только в дороге находишься одновременно в двух измерениях, меняя их в пространстве и времени. Я это всегда чувствовал по-особенному, в сложные моменты размышлений и принятия решений не мог находиться на одном месте. Всегда ехал, хоть ненадолго, на пару часов, но ехал или шёл пешком. Эта привычка так во мне укоренилась, что даже на работе, во время раздумий, я ходил по кабинету. Все это знали и принимали меня с тем, что в любой момент я мог собраться и уехать. Так произошло и в этот раз.

Весеннее солнце нежно касалось моего лица, лаская теплом ярких лучей. Обычно в дороге складывается хороший, доверительный разговор с попутчиком. Обычно… Сегодня у меня было другое настроение: покоя и размышлений.

С верой всегда стоишь перед Богом. Он дал мне главное: свободу выбора, поступка, мысли. Как же Он верит в меня, позволив самому всё решать и делать свой выбор! У меня есть свой путь, и никто за меня этот путь не пройдёт.

Поселили в тот же номер, где я проживал с сыном на Новый год.

В компании моих верующих приятелей есть давняя традиция встречать Новый год в монастыре. Там нет застолья в полночь, алкоголя, шумной компании. Есть дневная мужская работа: грузить уголь, пилить дрова, вечерняя служба, исповедь и подготовка к Причастию. Отбой в десять часов вечера, в пять утра подъем, к шести на службу в храм. Причастие Христовых Тайн и Новый год — с чистого листа. Так всё просто звучит.

Этот Новый год я запомнил на всю свою жизнь, это был мой первый новый опыт. Как знак, утром первого января, чистейший, свежий снег покрыл всю округу горной местности у монастыря. Жена и сын были со мной. Впервые такое радостное событие и такое место в начале года. Вот с такими воспоминаниями и отличным настроением я поселился в гостиницу.

Скупость и простота номера меня всегда радует. Четыре двухъярусных кровати, четыре стула, вешалка, вот и всё убранство. Очень плохо мне на новых местах, особенно в гостиницах. Даже чистый красивый номер для меня чужд. Он наполнен не моими запахами и флюидами, постель после сотни людей. Для меня это всё фальшиво и беспокойно. Первая ночь там будет бессонная, это однозначно. Только здесь в монастыре меня это не отвлекает, для меня это место всегда уютно и мирно и отличный сон мне обеспечен. Одно только шло не по моему плану, я ошибся с датами и приехал на два дня раньше. Как же сейчас для меня смешно звучит фраза: «шло не по моему плану». Перед поселением всегда ждал матушку Параскеву, игуменью монастыря, для благословения. В этот день она была на лечении, и я поселился без её благословения. Получая ключи и оставив свой паспорт, попросил сестричку просить матушку благословить меня при первом возможном случае по телефону и разрешить пробыть в монастыре пять дней.

— Вот и воля Божья, пять дней, а планировал на трое суток, — размышлял я, валяясь довольный на кровати перед вечерней службой.

Неспешность и покой в монастырской жизни дает мне неземное ощущение своей внутренней целостности. Молчание и уединение по-особенному напитывает мой внутренний мир, смиряет. Болтливость не даёт смирения, обнажает примитивное самолюбование от своих речей, порой распущенность в словах, от явной нехватки словарного запаса и дурных мыслей. Здесь этого нет, это явно за собой замечаешь.

После пятидесяти не перестаю задавать себе главные жизненные вопросы. Вопросы становятся всё глубже: зачем живу, для чего? Вроде всё уже есть — живи! Живу, почти живу, опираясь на веру во Христа, его глубочайший смысл любви к нам. Как важно иметь в себе хоть частичку такой любви.

Люди бывают злыми и только от этого у них свои подлые радости

В изоляторе временного содержания проходят утренние проверки, трижды кормят привезённой едой, поданной в пластиковой посуде, выводят к следователю, остальное время ждёшь решения по тебе.

Я взял в руки молитвослов своего сына с большим шрифтом, который купил ему за несколько недель до этих событий и по случаю прихватил с собой в монастырь.

— Вот и молитвослов моего сына со мной, — с радостью и теплом подумал я.

— Как же здесь молиться, куда, сидя, стоя, — множество вопросов пролетело в голове.

Сидя на нарах, я начал делать попытку погрузится в молитву. Молитва не шла, слова путались, мысли метались в моей голове как мухи вокруг стола. Большого опыта молитвы у меня в жизни ещё не было. Молился всегда по нужде, сухо, неумело, полностью вычитывал правило только при подготовке к Причастию. Впервые я молился от растерянности, несуразности происходящего сейчас со мной, непонимания всего, что происходит. Мир и спокойствие в моём сердце давали мне надежду и веру в разрешении моих проблем.

Сосед искоса на меня поглядывал, сидя с сигаретой за столом. Его глаза выдавали желание заговорить со мной. Заметив это, закончив молитву, я отложил молитвослов и молчаливо стал смотреть в его глаза. Что-то меня в его взгляде пугало. Такие взгляды я уже знал, но распознать, вспомнить и понять, откуда и кому они принадлежат, сейчас не мог.

— По разговору и внешнему виду, вроде жулик, есть татуировки на теле, сленг, жеманность и наглость, — размышлял я.

Смущали его растерянные и бегающие глаза.

Какой вид глаз был тогда у меня? Я не мог знать, понимая, что ситуация с нами не может дать правильный, стандартный отпечаток на лицах.

— Значит, правильного ответа не будет, да и зачем мне сейчас это.

Игорь молчаливо смотрел на меня, затягивая паузу для разговора, выжидал. Я тоже чувствовал это и решил не поддаваться на его метод вызова, на разговор с моей стороны.

Дверь с грохотом открылась и меня повели на допрос, перед выходом надев наручники.

Странное чувство я испытал при этом. Что-то внутри тебя сжимается, сковывает от безысходности и нелепости происходящего. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Впервые меня вывели к следователю, надев наручники.

Кабинет для допросов не удивил, металлическая клетка, в которую завели как зверя, после этого сняли наручники. Окно, стол, стул. Следователя в кабинете не было, поэтому я смог оглядеться и немного настроить себя на разговор.

— Что от меня хотят, что говорить, как себя вести? — мысли роем проносились в моей голове.

Следователь вошёл в кабинет спешно, по-деловому. Не глядя на меня, начал раскладывать свои бумаги на столе, перелистывать, показывая важность своих действий.

— Нарцисс, самовлюбленный нарцисс, — сразу понял я.

Идеально подогнанная по фигуре, отутюженная форма, начищенные до блеска туфли, новая рубашка. Фуражку он не рискнул уложить на стол и оставил у себя на коленях. Явная брезгливость к кабинету считывалась с его лица. Маленький рост и сильная худоба придавали ему болезненный вид. Лицо чисто выбритое, довольное, не могло скрыть надменной улыбки хозяина положения. Капитан Следственного комитета, лет тридцати.

— Андрей Геннадьевич, можно Андрей, — представился следователь, уверенным голосом.

— Виктор Валерьевич, лучше по имени отчеству, — в том же тоне и манере ответил ему.

Это была его насмешка надо мною, мы же были с ним знакомы. Я уже понимал, что доверительных отношений у нас не сложится. Пристально рассматривая меня, он начал разговор.

— Виктор Валерьевич, нам бы с вами подружиться и начать сотрудничать, — ехидно произнес следователь.

— В чем же вы видите сотрудничество, Андрей Геннадьевич?

— Мы вам можем помочь, дать везде зеленый свет, это разговор без протокола.

— Я слушаю вас и уже понял, что красный свет вы мне включили, — ответил я, но, моя душа сразу сжалась от напряжения.

Следователь достал листок бумаги и на нём написал фамилию: Петров.

— Вы нам неинтересны, нам нужен этот человек. Мы дадим Вам возможность уйти от большого срока, получив условный срок. Возможно, вы будете только свидетель, всё это будет зависеть от ваших показаний. Что писать, я Вам продиктую, — игриво произнес следователь.

— Как же так, за что я должен оклеветать человека, его вины здесь точно нет!

Это же лжесвидетельство! — почти выкрикнул я.

— Тогда вы сядете на десять лет, я вам это обеспечу. Кому вы нужны после десяти лет в тюрьме. Вам за пятьдесят, есть семья, дети, родители — старики ещё живы, бизнес. Думайте. Я дам вам ваши показания, вы их подпишете и подтвердите в суде. Всё просто! — растаяв в улыбке, закончил следователь.

— Это подлость, и просто для вас, — тихо проговорил я, опустив голову в пол, не желая смотреть в глаза этому мерзавцу.

Это его не удивило, он был и к этому готов. Не прощаясь, он вышел из кабинета.

Я погрузился в раздумья. Через несколько минут за мной пришёл постовой, надев наручники, вывел из кабинета. Проходя по коридору, я увидел ждавшего меня следователя. Не останавливая меня, он произнес:

— Я зайду завтра, думайте. Другого шанса я вам не дам.

Люди бывают злыми и только от этого у них свои подлые радости.

Жизнь изменчива, во взлётах и падениях мы сами поворачиваемся в сторону бури или штиля. Боясь этого, пытаемся не замечать, не принимать надвигающиеся изменения. На всё есть наша свободная воля! Мне надо было думать, думать о своём будущем и ответ у меня уже был готов, безо всяких сомнений и раздумий.

Каюсь — гремело во мне, как удары колокола

Сутки пролетели в монастыре незаметно. Ходил на службы, читал, помогал на хозяйственном дворе. В монастыре всё размеренно, неспешно, понятно на первый взгляд. Для меня монастыри под завесой некой тайны, мною ещё не распознанной, и с каждой минутой ожидаешь раскрытия её. Вернее сказать, чувствуешь душой. Я часто стал слушать себя, своё сердце, обращаясь к себе. Наш лукавый ум умело уводит от главного, скатываясь в мелочность мирской жизни и искушений. Я же учился слушать своё сердце, первые ощущения от него, пропуская через свою душу и свод Христианских правил.

Придя на вечернюю службу, как обычно, встал у входа вблизи притвора. Люблю это место, с него видно весь храм, спины людей, все иконы. Меня такие места не отвлекают. В храме было три женщины, ожидавшие на лавочке начала. Служба началась.

Мирный, неспешный тон пения монашеского хора, четкие слова священника наполнили всё вокруг теплотой родного дома. Я пытался молиться, вслушиваясь в слова. Батюшка был мне знаком, это он служил в Новогоднюю ночь, и я со всей семьей исповедовался у него. Это давний друг одного из настоятелей храма в Симферополе протоирея Димитрия, я видел его там, но личного знакомства с ним не имел. Службы его мне нравились, были понятны его четкостью речи, неспешностью. Он был молод, лицо доброе, для меня смешное. Хороший батюшка, настоящий.

Священник вышел для принятия исповеди к аналою. Я спокойно наблюдал за происходящим. Женщины, стоявшие в храме, стали подходить к батюшке. Неожиданно для меня, первая из них повернулась ко мне и рукой указала на место впереди себя. Я же жестом показал ей, что исповедоваться не буду. Все повернулись ко мне, ожидая меня. Я пытался им всем своим видом показать, что не собираюсь этого делать. Батюшка, посмотрев на меня пристально, рукою указал на место возле аналоя.

— Я же не готов, не готовился, у меня нет покаянного настроя, нельзя, я же хотел в другой день! — как выстрел прогремело у меня в голове.

Всё во мне затихло через секунду, и неведомая сила меня повела. Слова покаяния без труда выходили из моей души, едва сдерживая слёзы, я называл свои грехи. Каюсь — гремело во мне, как удары колокола. Каюсь, каюсь! Тишина и безмолвие посетили мою душу, и её отпустило безо всякой тяготы. Положенная на меня, словно крылья, епитрахиль дала ощущения полета и надежды.

— Почему он не спросил меня про готовность к причастию, может и спросил, что я ему ответил? — пронеслось у меня в голове, но и эти мысли во мне растворились в одну секунду.

Разрешительная молитва прочитана, завтра на принятия Святых Христовых тайн. Как закончилась служба, вычитал ли я все правила, как уснул, не помню. Что-то тогда явно со мной произошло, для меня ещё неизведанное, новое. Бог мне судья и первый судья себе я сам. Всё начинается в твоём сердце — Ад и Рай. Выбор опять остался за мной!

Слепота к своим недостаткам — от тщеславия. Многое становится видно в себе, но правильно оценить это сложно, вот где надо иметь особое умение. Как полюбить истину, понять и распознать стремление к ней? Неужели надо наставлять себя на путь поиска? Да, надо быть внимательным к себе и своим внутренним убеждениям. Это может принести свои плоды, если ты на пути поиска себя, Бога, спасения души.

Утром после Литургии я причастился. Моя душа ликовала от великого чувства радости и счастья.

День я решил провести в прогулке к дальним купелям. До ближайшей купели было километра полтора, без раздумий я двинулся к ним. Прекрасная погода, солнечный день давал мне полноту сил и желания идти вперед. Людей на горной тропе не встретил и, едва добравшись до первой цели, понял, что на этом маршруте один. Это совершенно меня не смущало и не удивляло, вспоминая, что этот путь всегда был заполнен паломниками и туристами. Я был занят, занят собой и впервые творил Иисусову молитву. Так хотелось в этот день, посвятить себя молитве. Перед выходом забрал из машины четки, в своё время подаренные мне одним очень близким для меня человеком.

С ними будет легче — такое было моё решение.

Только у средней купели я встретил мужчину, который убирал территорию. Моё радостное сердце порхало над землёй, мои позывы были оказать помощь этому человеку. Я стал ему помогать подметать. Работали молча, я творил молитву и от этого мне было особенно легко. Он угостил меня чаем из термоса, обменявшись краткими фразами, я пошёл по намеченному пути дальше. Дорога становилась сложнее, места ещё краше прежнего. Безлюдно…

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

Мало что тогда я знал про эту молитву. Благословения и наставления у священника не получил. Делал по зову сердца, видать, так Господь положил это мне. Какие только мысли не отвлекали меня, но я неустанно с усердием повторял слова молитвы. Опасно поддаваться дурным мыслям и, если пойдешь за ними, получишь падение или поражение в будущем. Борьба с дурными мыслями — вот где наша победа над собой. Я это знал и давно себя приучал к этому. Борьба была непростой.

Спустившись к дальним купелям по крутой металлической лестнице, насладившись чистой водой, вдоволь напился и ополоснул тело. Окунаться я не решился. Почему? У меня и по сей день нет ответа на этот вопрос. Ведь в Крещенские морозы я выезжал к воде и безо всякого труда погружался с верою в Бога.

Поднявшись по лестнице, отдышавшись, стал возвращаться в монастырь. Время убегало от меня, торопя на службу, да и сумерки в лесу мне не принесли бы пользы.

— Что со мной? Радость ушла из моего сердца, оставив только спокойствие.

— Почему молитва стала тяжела и нескладная? Волнение стало надвигаться на меня. Я ускорил шаг, собрав все силы, для пути в пять километров.

— Сумерки, белая машина, меня везут, наручники, тюрьма, — все как диафильм покадрово пронеслось в моих глазах.

— Почему, за что? — только от этих фрагментов взбунтовалось моё сердце.

— Страха нет, спокойно, показалось. Я знаю, что такие искушения может послать враг. Я же в молитве, вот он и мешает мне. Где люди, ни одного не встретил за весь день, почему нет ветра и такая тишина вокруг? Это сон, точно, я сплю.

Это был не сон, дорога неустанно вела меня назад, в монастырь.

В гостинице, еще до вечерней службы, я привел свою обувь в порядок, постирал нательное белье от пота, всё развесил во дворе. Съел кусочек пирога с яблоками, купленного перед обедом в столовой. Смиренно пошел в храм. Служба уже шла, моё сердце молчало, словно затаилось. Я чего-то ждал, не получая ответа.

— Надо снять белье, вечер принесёт влагу, — с такими мыслями я отправился в гостиницу, оставив службу.

Высохшие вещи я сложил в дорожную сумку, туда же положил книги и всё, что было разложено в номере. Поправив кровать, отправился на остаток службы.

— Почему сложил вещи, куда собрался в ночь? — с внутренней улыбкой я задал себе вопрос. Выходя во двор гостиницы, по дороге к храму, я огляделся: двор был пуст.

— Где все люди, почему я опять один? — толчком в грудь я почувствовал эту мысль.

На монастырскую площадку заезжала белая машина, которую я узнал и без всяких раздумий двинулся к ней навстречу.

У каждого должен быть свой маленький Иуда!

Камера, грязный потолок, в который устремлен мой взгляд. Молчание затянулось, слов для разговора нет. Сокамерник ходит по камере, курит. Он тоже неспокоен.

— Ну что, были следаки или адвокат? — спросил Игорь.

— Следователь, — сухо ответил я, показывая ему своё нежелание продолжать разговор.

Внутри меня всё было скомкано, противно. При всём этом испугу или злости места во мне не нашлось. Уверенность и силы не оставляли меня, когда я понимал, что это всё уже не шутки.

— Что происходит, почему я под арестом, им нужен Петров? — неизвестно откуда лавиной скатывались на меня эти вопросы. Этот поток начинал накрывать меня полностью. Вот я и решился включиться в разговор с сокамерником. Может это меня отвлечёт или даст ответы на мои вопросы.

Игорь говорил вроде со мной, но похоже, что просто проговаривал свою историю ареста. Она была проста; выпил, кража, ждёт решения.

— За что арестовали? — поинтересовался он.

— Ещё не знаю, — сухо ответил я, не умея такие слова проговаривать из своих уст.

От этих слов мне было неприятно, они, как гвозди врезались в меня.

— Точнее, взятку принесли моему приятелю, его знакомая, он её не взял. Его арестовали три недели назад, теперь меня. Я ещё ничего не понимаю, — неосознанно я произнес эти фразы, совершенно безучастно к нашему разговору.

— Это плохая статья, тяжкая, — показал своё сочувствие Игорь.

— Законы такие, что украсть или убить в этой стране не так опасно по срокам, чем играться с деньгами возле государства. Государству люди не нужны, это материал, почва, нужна власть над ними. Жизнь ничего не стоит, убил — пять лет, частное имущество неинтересно, украл — год. Взял взятку — десять. Взятки брать без разрешения нельзя, накажут строго, если ты не свой. Они отдают даже своих, когда приходит время, освобождая кабинеты для новых жертв. Система должна работать, вернее, показывать работу, отвлекать в другую сторону, — продолжал он.

— Я взятку не брал, я не чиновник и не служащий, для них я не свой, — жестко произнес я, желая прервать монолог сокамерника.

— Ты вляпался, это понятно, здесь все идут в несознанку, глупо так себя вести, надо договариваться, — настаивал на таком разговоре Игорь.

— По тебе видно, что не простой, ухоженный, умный, зачем тебе грузиться на десять лет. Договаривайся, подключай связи, ты же имеешь высоковольтных друзей. «Они точно тебя не бросят», — без остановки говорил он.

Моё нутро взорвалось от смеха, но вида я не подал.

— Вот как просто, знает моё окружение, вот он — подсадной, так нелепо меня толкает на необдуманные действия, — все понял я.

— Договаривайся со следствием, они знают свою работу, помогать будут по жизни, с ними надо дружить, — не унимался Игорь.

Он спешил в разговоре, слишком долго я молчал. Это было видно по нему: дёрганый, курит без остановки, не может спокойно лежать на нарах. Я закурил, лёжа, пытаясь пускать кольца от сигаретного дыма, закинув ногу на ногу, всем видом показывая своё спокойствие.

Как сложно с собой совладать в таких условиях. Мысли не могли собраться воедино, выражение лица я пытался держать под контролем, контролировал голос и движения. Вот он, новый опыт контроля над собой. Если в разговоре нет возможности говорить прямо — молчи. Разговор не принесёт пользы, только заведёт в ненужную сторону.

Дверь загремела, открылась, и сотрудник учреждения пригласил Игоря на выход.

— Адвокат, — громко сказал полицейский.

Я опять рассмеялся внутри себя, вспомнив, что, когда меня выводили, ни одного слова не произнесли полицейские. Как же всё нелепо и глупо.

Игорь, Игорь…

— Они спешили, не собрав информацию про меня. Что я за человек, мой опыт и образование. Почему подсадили такого олуха, не знающего психологии, не разбирающегося в людях? Заученные фразы, банальные схемы и методы. Зачем так примитивно действовать со мной? Это их отработанная схема… Возможно, другой нет, — так тогда я думал.

Игорь вернулся минут через тридцать с растерянным лицом, подтвердив фразу полицейского, что к нему приходил адвокат.

— У меня всё отлично, ущерб потерпевшему за украденный телефон возместили, он претензий не имеет, меня сейчас будут выпускать, — без особой радости, обыденно проговорил мой собеседник.

Я молча смотрел на него, не произнося ни слова. Моё молчание загоняло его в глубокий ступор и видимый для меня дискомфорт. Игорь внутренне метался от нестандартности ситуации, он был не готов для встречи со мной. Ограниченность человека я не воспринимал как глупость, даже умный человек порой во многом ограниченный.

— Я хочу тебе помочь, говори, что надо, я ведь сейчас буду на свободе! — как заклинание произнес Игорь.

Я продолжал молча смотреть на него, всем видом показывая своё спокойствие.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, — тихим шёпотом без моей воли звучали эти слова в моей душе.

Я растаял в улыбке и не объяснимым чувством благодарности к этому человеку. Такой урок, открытый мне этим человеком, урок неприкрытой подлости.

Игорь не мог угомониться, начал метаться по камере.

— Я тебя понимаю, мы мало знакомы, мне, с моих слов, твои друзья могут не поверить, да и подслушивать нас могут, — перейдя на шепот, проговорил он.

Он снял кроссовку, из-под стельки, как фокусник, искусно достал стержень от шариковой ручки. Быстро вырвал листок из лежавшей книжки со свободным местом для письма и положил передо мной.

— Пиши записку, что надо, кому, адрес или телефон. Я помогу тебе! — настаивал сокамерник.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных! — не раздумывая, печатным шрифтом написал я.

Сложив листок во много раз, аккуратно, всем видом подтверждая важность этого письма, вместе со стержнем вложил прямо в руку Игорю. Всё, что я написал, было ему видно и в его глазах проскочило полное отчаяние и растерянность, он словно застыл.

— Прячь, чтобы не нашли, — мирно сказал ему я.

Он был в ступоре. Дверь загремела и открылась.

— Сетунов, с вещами на выход, — командным голосом произнес охранник.

Не поднимая глаз на меня, сокамерник спешно взял свои вещи, пытаясь выйти из камеры, не простившись со мной.

— Игорь! — окликнул я его.

Встав с нар, я вплотную подошел к нему для рукопожатия и протянул руку.

— Как ты догадался? — подняв на меня глаза провинившегося школьника, произнес он.

— Тебе не подходит имя Игорь! — сухо ответил я.

— Я Роман, прости меня, — сказал, теперь уже Роман, выходя из камеры.

Стержень и записка, остались у него в руке. Полицейский не заметил этого, возможно, не смел это замечать. Все ситуации сейчас были только в их власти.

Я так презираю предательство и подлость, мне это чуждо и мерзко до глубины души. Почему это так меня сейчас беспокоит? Выбор Христа пал на предателя в самой совершенной общине людей рядом с ним. У каждого должен быть свой маленький Иуда! Суровый, правдивый и необходимый урок жизни для меня.

Она смиренно принимала всё, что посылает Бог!

Я подошёл к только что заехавшей машине на монастырскую площадку. Двое мужчин сидели в ней и разговаривали между собой. Я стоял рядом и наблюдал за ними. Один из них взглянул на меня, и взгляд его застыл. Что-то говоря своему спутнику, он, не отрывая взгляда, вышел ко мне.

— Вы за мной? — с улыбкой, словно встретил старых друзей, произнес я.

— Да! — не скрывая своей растерянности, проговорил старший по возрасту.

Я представился им, дав возможность не задавать глупых вопросов. Они же оба представились мне, показав удостоверения сотрудников ФСБ по региону.

— Ждал вас, встречал, — почти смеясь, произнес я.

Смех внутри меня вырывался непроизвольно, буря разных эмоций пронеслась как вихрь.

— Вы знали, что мы едем за вами, вас предупредили? — спросил у меня молодой.

— Да, сказали вас ждать, точнее показали мне это, — не задумываясь, ответил им.

Они переглянулись, явно не смея задавать мне вопросы по этой теме.

— Мне надо ехать с вами?

— Да!

— Я должен забрать вещи или можно оставить их в номере?

— Лучше взять с собой.

— Хорошо, — ответил я, желая прервать наш диалог, и взял инициативу на себя.

— Тогда так, мы сейчас пойдём в храм, я закажу молебны, не успел. После за вещами в гостиницу, да и паспорт надо забрать, — уверенным голосом проговорил я.

— Мы в монастыре, ведите себя подобающе, находитесь рядом со мной, но не мешайте мне, — не дав им возможности перечить, продолжил я.

Они спокойно смотрели, не пытаясь задать лишнего вопроса. Не спеша, со свитой, мы прошли на территорию храма. Заказав сорокоуст и поставив несколько свечей, глубоко задумался. Я глядел на святые образа, моё сердце было тихим и смиренным, молитва была неспешной, но короткой.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

Тогда я не смог вспомнить ни одной молитвы, которые знал наизусть. Моя душа не сумела взорваться криком о помощи, мольбой к Господу. Она смирено принимала всё, что посылает Бог!

Смиряя себя, увидел, как всё вокруг смиряется и для меня. Жесткость, хамство, наглость уже не трогают мою душу как раньше. Я не участник этого процесса, значит не работник в нём, я уже сторонний наблюдатель.

На выходе из храма я остановился у ящика для малоимущих, который стоит на подоконнике. В ячейках лежали свечи, иконки, всякая церковная мелочь, возможно оставленная прихожанами и паломниками монастыря. Мой взгляд зацепился за маленькую иконку Усекновения головы Иоанна Предтечи. Маленькая, бумажная, чуть больше спичечного коробка, вырезанная из журнала. Я взял её себе, мне в этом никто не мешал. Эта икона долгие месяцы одна-единственная была со мной. Взирая на неё, я понимал величие смерти, глубину моей веры. Чуть позже, ещё находясь в тюрьме, я подарил её очень близкому мне человеку, как память, от большой любви к нему. Ничего другого тогда я подарить не мог, у меня ничего и не было.

Когда, где и как найти силы для испытаний? Как сделать новый шаг, в какую сторону, в этой новой реальности? Моё сердце точно знало, что это начало нового пути. Проверка на стойкость, верность, преданность. Истинность своей веры необходимо укреплять делами, другого пути не вижу. Чтобы слова не остались пустыми словами! Это был мой выбор. Верность себе, Богу, должна доходить до самозабвения, возможно, с потерей душевного или телесного комфорта. Верность — сегодня непонятное, забытое слово. Верность в браке — про это скоро будет неприлично говорить. Верность Богу, себе, общим ценностям? Ужасные слова для многих, непонятные. Со временем психотерапевты и психологи уберут и эти противоречия. «Живи, радуйся, прими всё, всех, у тебя всё отлично, жизнь только для тебя, здесь и сейчас, отдай себя миру всецело, улыбайся и выставляй это в социальные сети», — так нас будут учить. Мы будем очень сильно рисковать, жить чужую, не свою, жизнь. Ты будешь получать сотни «лайков», и это начнёт тебя обольщать. Придёт время восторгов, похвал, признание кем-то, вот оно искушение. Бесы с нами не шутят, посылая те искушения, которые нам будет трудно преодолеть. Их задача лишить нас верности и веры! А если вдруг падение и всё созданное тобой, придуманное, рушится? Где восторженное признание других людей? Где они, когда ты уже неудобный, грязный, чужой, который может испортить им свои собственные картинки и имидж?

Всё очень бегло промчалось в моей голове. Какая-то неведанная для меня пелена покрыла моё сердце, защитив, возможно, от дурных помыслов и действий.

Молча, неспешно, мы пошли в сторону гостиницы. Сумерки, легкий туман мягко стелился по земле, давая особенную влажность воздуху. Золотой свет уличных фонарей придавал особую красоту очертаниям монастыря.

— Так тихо и мирно, как же не хочется уезжать, — с тоской сжалась моя душа.

Тогда я себе не мог даже представить, что с этого дня моя жизнь перевернется и пойдёт другим путём. Путём, который нам известен, но мы уверены, что это не наш путь и этого с нами точно не будет. Это путь тех: злых, преступных, мерзких людей. Тогда так думал и я. Как же я ошибался!

На входе в гостиницу нас ожидала дежурная.

— Матушка звонила, благословила Вам остаться, сколько будет надо и просила при возможности дождаться её. На празднике она будет и с радостью хочет вас видеть! — спешно, как доклад проговорила дежурная сестричка по гостинице.

— Мне надо уезжать, так решили за меня, мне жаль. Мне нужен паспорт, я пойду пока за вещами, — с несдерживаемой грустью проговорил я.

Забрав вещи из номера, я ожидал дежурную в холле, которая пошла за паспортом на второй этаж. Только сейчас мои провожатые произнесли первые слова.

— Вас тут знают, не понимаю, зачем вам это? — произнес старший.

— Нескучно здесь одному, в этой глуши, образованному человеку? — почти перебивая старшего, проговорил молодой.

Я молчал, говорить с ними у меня не было желания. Во мне была борьба с тоской от нежелания покидать это место. Возможно, поняв это или увидев, они присели на лавочку, молча, не пытаясь продолжать разговор.

Я против споров о мнимых ценностях, разных авторитетах, если они без любви, здравого принятия, уравновешенности. Лучше про это меньше говорить, не утвердившись основательно самому, и не дать пошатнуть в себе слабые устои. В их словах я не видел никакого подвоха, это был даже не праздный интерес. Они не знали таких мест и не знали, ради чего сюда стремятся люди. Им здесь было всё непонятно и странно. Возможно, это и не давало адекватно реагировать на происходящее с ними.

Дежурная спешно спустилась, шепча что-то себе под нос.

— Ваш паспорт, и сейчас отдам деньги, за те дни, которые вы не прожили у нас, вы же всё оплатили, — очень кротко произнесла она.

— Оставьте, пусть будет моя милостыня, может, кому-то не будет хватать, — не задумываясь, произнёс я.

— Во Славу Божью! — ответила дежурная.

Вечерняя дорога вела меня в другую сторону от моего дома. Лицо нежно обдувал уже теплый вечерний ветерок из приоткрытого окна. Все молчали, боясь прервать тишину. Я думал.

Минут через пятнадцать пути, старший, полушёпотом обратился к молодому,

— Ты его обыскал?

— Нет!

— Ты осмотрел его вещи? — повышая тон, продолжал старший.

— Нет!

— Ты номер его обыскал? — повысив голос, сказал старший с претензией в словах, явно пытаясь возложить вину на молодого.

— Нет, — жестко ответил молодой.

— Ты ничего не сказал мне, сам чего не обыскал? — стал перечить молодой.

Двое сотрудников сидели на передних сидениях, я один восседал на заднем сидении. Всё это была их непростительная глупость и опрометчивость, у них всё шло не по их намеченному плану и инструкции.

— У вас есть с собой запрещённые предметы, — развернувшись ко мне с глупым выражением лица, произнёс старший.

— Вы оставили что-нибудь в номере? — не дождавшись ответа, торопливо проговорил молодой, управляя автомобилем.

Мне было смешно от этого всего, я молча отвернулся, глядя в окно, не желая прерывать своего внутреннего состояния для разговора с ними.

— Вроде бы он нормальный, — сказал утвердительно молодой.

Машина мягко катила по дороге, до самого посёлка, больше никто не произнёс ни одного слова.

Главное — не унывать! Святые отцы говорят — «Прежде смерти ни в ком не отчаивайся». Бога, надежду, любовь нельзя отгонять от себя, в этом надо жить. Сейчас мне этого хотелось больше всего — не унывать!

Я провалился в воспоминания.

Я согласен, без всяких условий!

В 2004 году получил второе высшее — экономическое образование. Защита диплома прошла на «отлично» и в институте мне предложили принять участие в Президентской программе «Украинская инициатива» с обучением за рубежом. Не раздумывая, я подал документы в министерство экономики Украины для выезда на обучение и стажировку в Германию. Мне было предложено несколько стран, но, я выбрал именно Германию. Там жили мои родственники, первая семья брата, мои друзья и одноклассники, которые в сложные девяностые поменяли место жительства. Это была возможность совместить встречу и учебу. В особых мечтаниях я ожидал ответа на прохождение собеседования в Киеве. Уверенности в положительном решении относительно моей кандидатуры у меня не было.

Как Бог даст, — всегда рассуждал я.

Формировалась группа, заявок было множество. Условия были прекрасные: проезд за свой счет в Германию и обратно, там полное обеспечение по обучению, проживанию, трансферу и питанию. Да, ещё и стипендия 700 евро. Отлично! Всё у меня подходило для прохождения собеседования, только я не знал немецкий язык. Можно было знать и английский, но здесь, признаюсь, был слаб, и его тоже не знал. Документы подал, ждал. На работе меня поддержали; семья, зная мой неугомонный характер, даже не пыталась мне перечить. День собеседования был назначен. Собрав все материалы про себя и свой бизнес: текст, презентации на английском языке, который я так и не смог выучить, беря уроки у репетитора, поездом выехал в Киев.

В министерстве всех встречали радушно. Регистрация, кофе. Одно меня сильно удручало — количество людей, приехавших на собеседование. В этот день их было двести и, как позже выяснилось, собеседование проходит в три дня, шестьсот заявок на группу в тридцать человек.

— Фрау Сонина, я ваш координатор на собеседовании, — сухо представилась мне женщина лет сорока с явным одесским акцентом.

— Собеседование проводит фрау Рихтер, профессор из Германии, на представление себя и презентацию у вас будет пять минут, — четко и лаконично продолжила фрау.

Я смиренно, с улыбкой, безэмоционально выслушал её, получив талон со временем в очереди.

— За пятнадцать минут вам надо ждать у кабинета №22, — бросила мне фрау, передвигаясь в сторону другого участника собеседования.

Настроение у меня было прекрасное. Мой любимый Киев, запланированная вечерняя встреча с друзьями, ночевка у них, Киево-Печерская лавра была в планах на следующий день, и поездом домой. Я люблю поезда: есть время для себя, поразмышлять, настроиться, почитать. Если все не усложнят попутчики.

В назначенное время я ожидал у кабинета, прислушиваясь к разговорам, шёпоту волнующихся лиц. Большая очередь и количество участников навевало на всех роптание. Это витало вокруг нас неустанно.

В кабинете два человека за столом. Известная мне фрау одесской внешности шустрит вокруг меня, четко показывая место, напоминая о времени, отведенном для встречи.

Я знал, как себя вести, заранее определив свою тактику.

— Виктор Мерцалов из Симферополя, Крым. Моя презентация сложная, в ней много профессиональных терминов. Я прошу прощения, за свой плохой английский, мне многое придётся говорить на русском языке, — примерно так я проговорил первые фразы на почти английском языке.

— Ничего страшного, говорите на русском, я обучалась в Ростове и хорошо знаю ваш язык, — проговорила мне женщина почти без акцента.

— Я фрау Рихтер, руководитель программы в Германии, — добавила она.

Это было лучшее, что могло произойти со мной сегодня. Я был силён в материале, который приготовил для немцев. Мой директор и друг очень педантичный и утончённый человек и это дало возможность нашей компании, с его помощью, создать свой бренд, стилизовать его на высочайшем уровне, подготовить высококлассную полиграфию. Перекидные календари, буклеты, брошюры, демонстрация которых сопровождала мой рассказ о фильме про наш бизнес, очаровали представителей Германии. Это было видно по выражению их лиц. Видя это, мне было легко доносить информацию, да ещё и на родном для меня языке. Четко уложившись в отведенное время, я поблагодарил слушателей, подарил им сувениры и всю продукцию, которую привёз для презентации.

— Теперь я готов ответить на ваши вопросы! — смело, даже дерзко произнес я.

— У меня к Вам будет только один вопрос. Почему вы хотите поехать на учёбу в Германию? — глядя мне в лицо, пытаясь произнести эти слова строго, проговорила профессор.

Я растерялся.

— Неужели она знает про моих родственников в Германии, поняла, что я не знаю языков? — мои мысли сыпались как книги с рухнувшей полки.

— В Германии самая развитая экономика в Европе, это великая нация и я хочу получить опыт и образование именно в вашей стране! — без промедления сказал я.

Это были правдивые и искренние слова, именно так я и считал. Она это почувствовала точно.

Её лицо стало довольное и удовлетворенное.

— Поедете ли вы на учёбу, во время которой у вас будет ещё и стажировка на нескольких предприятиях, если не будет предприятий по вашему профилю? — проговорила она, забыв свою фразу про только один вопрос.

— Я очень надеюсь, что вы понимаете уровень теоретических знаний, которые мы вам будем давать, практика на предприятиях — всё это будет только укреплять полученные вами знания, — не дав мне шансов на отказ, спешно проговорила фрау Рихтер.

— Я согласен, безо всяких условий! — как солдат проговорил я.

Моё желание учиться в Европе, по-настоящему, было велико и искренне. Возможно, именно это она и увидела во мне, мою неподдельность. Посмотреть Германию, погулять, сделать покупки — это не то, что меня привлекало в первую очередь. Это всё будет, но это не главное, и она это точно поняла.

Профессор произнесла несколько фраз на немецком языке, обращаясь к фрау Сониной, где я четко услышал свою фамилию. Она кратко простилась со мной на немецком языке и продолжила просматривать бумаги по следующим претендентам. На выходе из кабинета «одесситка» сказала, что ей надо меня сфотографировать. Маленьким цифровым фотоаппаратом она умело и небрежно сфотографировала меня у стены и проводила меня из кабинета уже другой, доброй и бесхитростной улыбкой.

— Ну что, взяли? Что спрашивали? Валили? — пронеслась череда вопросов, адресованная мне претендентами, ожидающими своей очереди.

— Всё отлично, даже сфотографировали, — немного растерянно произнёс я.

— Минус одно место, его взяли, — скупо, с грустью произнесла девушка с большим и толстым носом.

Я это тоже понимал, чувствовал всем нутром. Взяли! Так всё легко получилось, я поеду учиться в Германию!

Жизнь должна иметь постоянные стремления, быть в движении ежедневно, без остановки, напитываться ежечасно. Я жил по этому принципу всегда, и жизнь для меня была в радость.

Есть ли здравомыслие и сколько у него будет союзников? Как стать прямодушным, не доведя это до фальши? Как не скатиться к лести или хитрости в желании обыграть человека?

Предательство — урок для души, закаливание, укрепление через боль

Почему меня повезли в сторону этого курортного посёлка, мне было непонятно. Монастырь в Белогорском районе, я из Симферополя. Меня же доставили в региональное отделение с пугающим названием для всех. Только выводя из машины, мне как-то совсем робко и неуверенно предложили надеть наручники. Я понимал, что выбора у меня нет, перечить им не смел. Вот мой первый ужас от наручников, что-то сковывает твои руки, жесткое, холодное. Это всё прошло и через мою душу. Жуткое унижение для мужчины — руки, скованные наручниками.

— Простите, такие правила, — произнес молодой.

— Элита, умеют работать под интеллигентов.

Я поднимался первый по ступенькам к входной двери. Около входа меня окриком остановил старший. В момент разворота к нему он сфотографировал меня на свой телефон.

— Так нужно, обязательно, — не давая мне задать вопрос, проговорил он.

Что мне оставили, только принятие. Тогда я не знал, что это была подлость, для моей дальнейшей ломки и давления на меня. Фото на третий день, после моего ареста, разлетелось по интернету. С лживыми статьями о моём громком преступлении с группой высокопоставленных чиновников. Наручники и табличка с пугающим и грозным названием организации были тому подтверждение.

На входе нас встречал прапорщик в форме, который, сняв наручники, обыскал меня и тут же провёл в пустую комнату. Грязный, неухоженный кабинет, только два стула и стол, окна в решётках.

Дверь в кабинет была открыта и все сотрудники (их в это время было четыре человека) проходя мимо, останавливались и пристально смотрели на меня. Они не произносили ни одного слова, лица их были пусты и безучастны. Я же смиренно сидел, ожидая, сам не зная чего.

В кабинет зашёл высокий мужчина. Он, как и все, кроме встречавшего меня прапорщика был без формы. Помятый, как не с его плеча пиджак, сидел на нем неуклюже и смешно. Он кратко представился, как «зам» и тут же замолчал, глядя мне пристально в глаза. Я сидел на стуле и смотрел снизу вверх на него.

— Как же неудобно смотреть снизу вверх маленьким людям!

Только сейчас я понял, почему иногда взгляд моего сына такой смешной и растерянный. Это не внутреннее его состояние, это отклик тела на неудобную позу, отсюда и изменённая мимика лица, растерянная, просящая. Я понимал, какое лицо сейчас у меня, и всеми силами пытался не показывать своей растерянности. Во мне всё было мирно и спокойно. Он же смотрел на меня сверху вниз, лицо его от этого казалось строгим и зловещим. Зам как глыба навалился на меня без физического давления, визуально, морально. Он это знал, видел, пытался наслаждаться своим поведением и властью. Я это увидел, как бы со стороны. В годы изучения психологии в институте я научился не становиться участником мелких процессов, не входить в них, находясь вне их участия. Как бы видеть себя, процесс, других людей со стороны. У меня это получалось. Вот и сейчас мне всё было видно со стороны. Я сконцентрировал свой взгляд, собрался внутренне, и это сломило пристальный взгляд сотрудника.

— Вы поняли, куда вас привезли? — начал он.

— Это не полиция и не Следственный комитет, у нас другие методы и возможности, у нас все говорят. Мы ждём следователя, и я просто хочу с вами поговорить, пока есть время. Хочу дать вам шанс, зачем губить свою жизнь, карьеру. Вы хотите тюрьмы, чтобы ваши дети нуждались, а с женой спал другой мужчина? Вы этого хотите? — с нарастающим тоном и давлением без остановки продолжал сотрудник.

— У вас заберут бизнес, на него уже давно косятся конкуренты, в тюрьме лишат здоровья. Подумайте, пока вас не начал допрашивать следователь. Дайте показания на Петрова. Мы всё про вас и его дела знаем. На вас все уже дали показания.

Я молчал, моя душа и тело бунтовали. Вся моя сущность готова была броситься в драку. Рвать всех, кто будет на моём пути, против моей семьи, за эти злые, грязные и коварные слова. Он ведь реально говорил то, что может со мной произойти. Меня могут предать, разменять: мои друзья, жена, близкие, те, кого я по-настоящему люблю. Время испытаний не все могут пройти с достоинством. Мы все слабы, боимся чего-то и в этом теряем свои силы и самих себя.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

Тихий шёпот, не мой, но очень близкий и знакомый мне голос произнёс эти слова глубоко в моем сердце.

— Я не один, я знаю, знаю это точно, не один.

От этого я был счастлив! Я понимаю, этому служаке надо было сделать мне больно, не прикасаясь ко мне. Разбалансировать, подавить, раздавить, напугать. Этого не произошло! Я был верен себе, своей жизни, опираясь на веру и заповеди Божьи.

Во мне был Христос! Исповедь и причастие давали силы и веру, были нужны мне в эти дни как никогда. Вот и промысел Бога: тем решением батюшки в храме, Он призвал меня на исповедь без моей воли, но волей Христа.

Сотрудник от меня отшатнулся, восторженный взгляд его потух, я понял, что интерес ко мне у него пропал.

— Наденьте на него наручники, закройте дверь, пусть ждёт следователя, — выходя в коридор, громко распорядился он.

После предательства моя душа как будто умирает. Почему это происходит опять со мной? Меня тоже предавали и делали это очень близкие мне люди. Моя опора внутри сыплется на мелкие кусочки, которые я не имею сил собрать в скором времени. Боль в душе нестерпима, почвы больше нет, всё рушится во мне в одно мгновение. От боли и отчаяния моя душа кричит в глубоком одиноком молчании. Через предательство прошли все. Кто-то предает своих, себя, свои идеалы, подменяя их новыми выгодными условиями. Другие — свои цели, настоящие мечты, забирая надежду у других. Предательство — это всегда выбор человека.

Что происходит в этот момент с ним, служакой, с его душой и сердцем? Говорит ли в нём голос его совести и чести? Есть ли страх перед Богом?

Я понимаю, это всё от малодушия и слабостей людских. Каждый в этом сможет найти и своё оправдание. Предают только близкие люди и близких, предают там, где есть доверие. Доверия с чужими людьми нет, значит, и предавать некого. Сколько раз тебя будут предавать, сколько раз прощать, если любишь человека, уважаешь, веришь ему? Столько вопросов…

Учусь прощать, любить, верить, но, возвращаться к ним, предавшим тебя людям, необязательно. Вера и доверие без дел — пустые слова, всё надо подтверждать своей жизнью и делами. Предательство — урок для души, закаливание, укрепление через боль. Так нас врачует Господь своей мудрой отцовской любовью.

Мы сейчас нужны вам больше, чем вы нам

Следователь появился примерно через час. Он влетел как муха, когда её не ожидали. Кратко всех поприветствовал и сразу зашёл в кабинет ко мне.

— Почему в наручниках, плохо вели себя? — не поздоровавшись, поинтересовался он.

Не дожидаясь ответа, умело развернулся на каблуках и вышел. Его не было долго, я слышал разговор в соседнем кабинете, смех, звон стаканов.

Вернувшись, он продолжил.

— Сейчас везде прошли обыски, у всех, в вашей квартире тоже, мы и жильё вашей дочери тоже осмотрели. Всё, что надо было нам, нашли. На вас дали показания. Не глупите, выбор есть, — глядя в окно, безучастно проговаривал он.

Здесь он лгал. Да, обыски были, но ничего у меня изъято не было, показания на меня никто не давал. Всё это я узнал намного позже от жены.

— С вами сейчас разговаривали? Каков ваш ответ? Вы понимаете сложность ситуации, это не полиция. Мы сейчас нужны вам больше, чем вы нам. Соглашайтесь на сотрудничество, — не мог остановить свою речь следователь.

— Что вы от меня хотите? — сухо спросил я.

— Вот это разумно, видно, что вы не дурак и губить свою жизнь не будете. Что у вас есть, квартира и всё. Гляньте на Петрова, богатей просто, по сравнению с вами. Думаете это у него откуда? Всё украл! Вас сейчас привезут к его дому, вы зайдёте к нему и отдадите конверт, который мы вам дадим.

— А если он меня не пустит в свой дом или деньги не возьмет? У нас с ним не было денежных отношений, он порядочный человек. Я это знаю, уверяю вас, в этом. Он денег у меня не возьмет!

— Можете бросить деньги на пол, положить на полочку. Скажите громко, что это деньги, которые он вымогал. Это в том случае, если он растеряется. Мы понимаем, что он опытный коррупционер и может быть к этому готов. Если будет задавать вам вопрос, что это за деньги и почему вы принесли их ему, Вы должны его перебить словами: «Нас пасут!». Только ваши слова должны быть громче его вопросов. Мы войдем следом за вами ровно через 10—15 секунд. Он вряд ли успеет среагировать на ваши слова. Вам надо 5—10 секунд для этого. Главное, чтобы деньги были у него в квартире, в идеале, чтобы вы их дали ему в руки, нам нужны его отпечатки. Всё сделано, вас отвезут обратно в монастырь, замаливайте свои грехи дальше. Всё просто.

— Не понимаю, зачем мне нести деньги человеку, который их у меня не просил, да ещё его же предупреждать, что я работаю с полицией?

— Виктор Валерьевич! Он вряд ли успеет понять, что происходит. Если Петров с острым мышлением деньги не возьмет и будет задавать вам неудобные уже для нас вопросы, фраза «нас пасут», даст возможность его посадить под арест, даже, если он не прикоснётся к конверту. На вас будет оборудование, которое всё зафиксирует. Всё просто. Вы будете на подписке о невыезде, позже будет допрос и очная ставка, что говорить я вам напишу. В суде дадите показания и подтвердите, что вам напишут. Я обещаю вам, что худшее для вас — это условный срок до трёх лет, будем стараться вас вывести из дела в свидетели. Вы получите отличную дружбу с нами. Соглашайтесь.

— Это просто для вас, для меня это неприемлемо. Я говорю вам — нет!

Я молчал, не знал, что более говорить, что они от меня хотели, для меня уже было понятно. У меня кружилась голова, мне стало плохо, я готов был вырвать. Моё нутро в области сердца часто пылало, так было и сейчас. Что тогда горело во мне, я не мог понять. Душа или сердце, что-то сгорало, возможно, страхи, обида, остатки моей прошлой жизни, грехи, нереализованные планы и мечты. Этот огонь был очищающий, приносящий, как после костра, чистый пепел, оставляя надежду.

— Собираемся, я забираю его в Симферополь, пусть сидит, — громко, специально для меня, сказал следователь, выйдя в коридор.

Я в наручниках ожидал в коридоре. Меня не спешили выводить, сотрудники сидели в соседнем кабинете и выпивали. Следователь вышел с раскрасневшимся лицом, жуя, вытирая салфеткой рот. Всё это время по отделению разносился стойкий запах алкоголя и добротной закуски. Я очень хотел есть, с обедом у меня не сложилось из-за похода на купели в монастыре.

— Выпиваете, значит, на службе в рабочее время? — громко спросил я.

— Отчего же меня не позвали, куска хлеба пожалели, Андрей Геннадьевич? — с улыбкой, подчеркивая, что это шутка, сказал я.

Какое же у него было лицо! Он промолчал, возможно, не подобрав слов для ответа. Все шустро стали разбегаться по кабинетам, с видом не участников пьянки, и это было смешно. Все выпивают, с поводом и без, на работе тоже, втихаря. Они были как мыши, и мне это было противно.

— В машину его и застегните руки ему за спину, — мстительно произнёс следователь.

Я пытался усесться в машину с руками за спиной, очень неудобно. Дорога доказала, мелкая пакость следователя — удалась.

Со следователем были двое сотрудников полиции, по гражданке, опера. Чернявый вел машину, худой сидел рядом со мной. Ещё в городе зашёл между ними разговор, что им не хватит бензина до заправки, на которую у них имеются талоны. Следователь отмалчивался, они давили на него, не понимая, как им поступать. Судя по их разговору, они были без денег, возможно, никто не хотел тратить свои. Не знаю, мне тогда так показалось.

— Давайте я вас заправлю, служивые. Сегодня добрых дел я ещё не делал, дайте шанс сделать первое, — предложил я им.

Следователь никак не отреагировал на моё предложение, Чернявый же косился на него.

— Нельзя нам, — как первоклассник сказал Худой.

— Тогда будем полночи махать руками на дороге, — не выдержав включился Чернявый.

Следователь всем видом показывал свою независимость, не желая решать этот вопрос, да ещё и таким способом. Он непрерывно смотрел в свой телефон.

Подъезжая к заправке на выезде из города, на которую у них не было талонов, Чернявый обратился ко мне с вопросом, который ему был и так известен.

— У нас следующая заправка через сорок километров?

— Под ваши талоны, не менее шестидесяти.

Он ждал этого ответа и сразу свернул на заправку. Став в сторонку, заглушил мотор, развернулся ко всем и громко спросил:

— Только мне одному это надо или вы будете толкать машину?

— Я толкать не буду, руки заняты. Готов ночевать на трассе, лучше поближе к лесу, — быстро ответил я.

Следователь молча открыл дверь и вышел. Он закурил, пристально разглядывая нашу машину, отойдя от неё на несколько шагов и демонстрируя всем свою независимую позицию.

— Вот трус, — сорвалось с языка Худого.

Переглянувшись, Чернявый сказал: «Нам надо только десять литров».

— Я согласен за свой счет проехать в тюрьму, — с улыбкой ответил я им.

— Только у меня тоже будет предложение, мы покупаем по хот-догу и пачку сигарет для меня. Я угощаю.

Мы стояли возле машины, поев вкуснейшие хот-доги. Мои руки были уже застёгнуты впереди, молча курили, машина ждала нас с десятью литрами бензина в баке. Следователь к нам так и не подошёл, отказавшись от еды, злобно поглядывая в нашу сторону.

Наш путь продолжился с большими плюсами для меня; я не был голоден, в кармане были сигареты, руки не давили мне за спиной. Всё вроде прекрасно. Меня только настораживал стиль вождения Чернявого. Он рвал машину, то газами, то резким торможением, совсем неумело «резал» участки дороги на поворотах.

— У меня просьба, сейчас сложный участок, будет перевал. Прошу не спешить до выезда на основную трассу. Там можете показывать своё умение, — обратился я к водителю.

— Что, страшно?

— Мне нет, я после причастия. Если что-то случится со мной сейчас, у меня большие шансы спастись. Но и отвечать придётся перед Богом за вас, если вы погибнете. За то, что не остановил, не предупредил. Если наоборот, то Господь примет меня, но вас будет судить за убийство. Вам это надо?

— Во намолотил, — почти с криком, смеясь, ответил Чернявый.

Через несколько секунд, делая левый поворот по серпантину, поднимаясь на перевал, спускающаяся, встречная «Газель», очень аккуратно цепляет наш задний бампер. Удар был несильный, машина едва качнулась. «Газель», не останавливаясь, продолжила свой путь в темноте.

— Держи его, держи. Его сейчас будут отбивать, — закричал следователь.

Машина тут же встала на обочине. Худой меня обхватил своими руками, как большую плюшевую игрушку. Был ли он этому рад, я не рассмотрел.

— Не приставай, я женщин люблю, — со смехом крикнул я.

Машина не глушилась, они из неё не вышли, оглядывались по сторонам. Поняв, что рядом никого нет, Чернявый вышел осматривать автомобиль. Следователь распорядился меня не выпускать и Худому быть рядом со мной.

— Всё нормально, царапнули бампер, я его ногой поставил на место. Обошлось, думаю только подкрасить или полирнуть, — сев в машину, сказал Чернявый.

— Звони, докладывай, что было покушение, пусть ловят машину и его сообщников, — включился следователь.

— Андрей, завязывай играть в шпионов. Простоим всю ночь, протоколы, вопросы. Зачем нам это сейчас? Ты бухой, бензин чужой, не лезь в бутылку, голова застрянет, — утвердительно и с претензией сказал Худой.

Чернявый, не дождавшись ответа, принял решение самостоятельно и продолжил наше «путешествие».

Почему дома у меня не было такой чувствительности и внимания к себе, чужим бедам, скорбям, проблемам, ситуациям? Мораль для меня была важна, но она была второстепенна, на уровне инстинкта. Это фальшь, если только инстинкт, эта фальшь сегодня для меня нестерпимая!

Уверен, каждый сейчас думал о своём, сопоставлял свой опыт в разных ситуациях. Поможет ли этот опыт, успеешь ли к нему обратиться?

Километров на пятьдесят в машине воцарилась полная тишина. Уже ближе к Симферополю следователь первым подал звуки. Он объяснял жене по телефону, что вынужден остаться по службе в другом городе с ночёвкой. И сразу же отзвонился «Котику», что будет у неё ночевать. Опера заржали как кони, опять подкалывая следака.

Настрой для раздумий и мыслей у всех закончился. Начинался новый этап.

Давайте поговорим без протокола

Долгое время я боролся с курением, большее, в чем преуспел, это не курить плохие сигареты, определив их количество не более пяти в день. Иногда получалось. Хотя хорошая компания и алкоголь много раз нарушали мои договорённости с самим собой по поводу курения. Я боролся, следил за этим. Здесь же я даже не пытался делать потуги и ограничивать себя в курении. Сама мысль о том, что это вредно, даже не приходила мне в голову. В таком месте полезно всё, что отвлекает и не дает возможности погружаться в пучину своих совершенно не радужных мыслей. Вот я и заканчивал пачку сигарет, выйдя далеко за свой установленный лимит.

Дверь отворилась, и меня позвали на очередной допрос. Был ранний субботний день. Двое молодых людей в спортивных костюмах ожидали меня в кабинете.

— Я сотрудник ОБЭП, — представился мне длинноносый.

Второй сидел в углу и не произнёс не одного слова за всё время разговора.

— Я знаю, что контакта со следствием вы не нашли. Так нельзя. Они будут вести ваше дело до суда, умные люди с ними дружат. Мы же только ловим вас, — бодро проговаривал работник полиции.

— Я прошу вас, придёт следователь, не дурите, сотрудничайте с ним. Если он вам не нравится, можете рассказать всё нам. Нам тоже не нравится, что в СК (следственный комитет) все пришлые с «материка». Нам здесь жить, встречаться, да и знакомых может быть множество. Они же, насорив, отбудут в другие места выслуживаться. Давайте поговорим без протокола, — продолжал он.

— Следователю я всё сказал! Где мой защитник? Я не буду с вами говорить без него! — жестко ответил я.

Они встали и спешно вышли, не произнося ни одного слова. Через несколько секунд зашёл мой защитник Неля Матвеевна. Молодая, красивая девушка. Мы подписали с ней договор, вспомнив наше краткое знакомство. Мне она вселяла уверенность и надежду, в ней чувствовались сила и напор. Тогда я получил первый опыт в общении с защитником. Встреча длилась несколько минут, мы проговорили мою линию поведения, обсудили действия при допросах. Она ушла.

Я сидел в кабинете, непонятно чего ожидая. Дежурный периодически заглядывал через открытую дверь, не произнося не одного слова.

Зашедший, ещё не знакомый мне мужчина, представился.

— Я тоже ваш следователь СК — Сергей Михайлович.

Это был немолодой мужчина, с явным стеснением на лице, очень робко он начал разговор со мной.

— Ваше поведение с Андреем Геннадьевичем понятно, он вас арестовал, и вы можете не уважать его за это. Он делает свою работу, делает её хорошо, вам это надо понять, — начал свой разговор следователь, не пытаясь встречаться со мной взглядом.

— Я хочу поговорить с вами без протокола, вы же видите, документы по вам ещё не подписаны, вы скоро пойдёте домой, если мы с вами сможем поговорить по душам, — продолжал следователь.

— Зачем вам моя душа? Почему без протокола? Вы чего-то боитесь? Где мой защитник? Вы же знаете, что я должен говорить при нём! — навалился я на него с множеством вопросов.

— Я вас понимаю, нервы, вы плохо спали, это временно для вас, вам надо мне сейчас всё рассказать, я точно не желаю причинить вам вред, — почти мямлил он себе под нос.

— Значит, кто-то желает мне навредить? Фамилию его мне назовите? — давил уже я.

— Послушайте, не надо себя так вести, вы сейчас не в том положении, — уже напряжённо проговорил он.

Я вспомнил, что мне не стоит говорить с ними без адвоката. Что я могу опираться на 51 статью Конституции и не обязан свидетельствовать против себя самого, и это я ему напомнил.

— Вот я так и знал, что адвокат будет уводить вас не в ту сторону. Поймите, ему нужны только ваши деньги и время затянуть, для себя, для большей оплаты. Вам от этого только потери и сложности со следствием. Ну, зачем? — с уже мольбой говорил он.

Столько в нём было лиц, эмоций, смены настроений и интонаций в голосе. Я с любопытством наблюдал за ним. Он был неуклюж и неумел во всём. Мне он показался случайным человеком.

— Почему уже третий раз все готовы мне помочь и опять без протокола? Что происходит? — эти файлы не складывались в моей голове.

Следователь пытался считать мои мысли и настроение, вглядываясь робко в мои глаза. Как только мы встречались взглядом, он уводил взгляд в сторону и делал это пугливо.

— Он боится меня, значит, у него нет силы в этом деле. Он знает, что идёт на преступление, вот от чего он оробел, — понял тогда я.

— Что вы от меня хотите, гадости или подлости? Опять клеветать будете просить? Так давайте я начну с вас, скажу, что вы деньги у меня вымогали за то, чтобы порешать мой вопрос. Как, подходит? Вы оборотень в погонах? — наступал я.

Он с ужасом смотрел на меня, словно проснувшись. Его лицо приобрело собранный вид, взгляд стал острый и напористый.

— Значит, услышал, прострелило его, — понимал я.

Мы вместе молчали, впившись глазами друг в друга, слов больше не было.

— Так нельзя, вам не поверят, — сказал он, собирая свои вещи со стола, и не простившись со мной, вышел.

Неожиданно для меня в кабинет влетел Андрей Геннадьевич, который, как я уже понял, подслушивал наш разговор.

— Ну, всё, тебе полный п…ц, — заорал матом он.

Разговор не продолжился, так как следом зашёл мой защитник. Она не ушла, увидев заходящих ко мне двух следователей, и ожидала в коридоре. Они её ещё не знали и не отреагировали на ожидание.

— Теперь вы понимаете их методы, опасность и возможную подлость, — сказала она сразу с лёту.

— Они знают ваше право говорить только с адвокатом, вот и ходят хитрецы со словами «без протокола». Мы на пятьдесят первой сейчас, запомните это и отправляйте их ожидать допроса с протоколом в моём присутствии и напомните им о том, что мы сами решим давать показания, — бегло проговорила она.

Мы опять кратко простились, и она ушла.

Я сидел в камере, выкурив уже третью сигарету подряд. Мои мысли были грязными и злобными, не знавшими как собраться во что-то целое для моего вразумления.

Дай мне сил, Господи, претерпеть всё с пользой! Я молился, понимая, что через молитву смогу получить помощь или ответ от Господа, для сохранения себя в чистоте духовной, поиска здоровых отношений с внешним миром. Я боялся пустить глубоко в себя зло и ненависть к этим людям и событиям, которые происходят сейчас со мной.

За дверями шаги и разговоры, раздают обед. Дверь открылась и, надев наручники, меня опять повели в кабинет. Трое мужчин ожидали меня. Двое из них мне были знакомы, третий новенький и старше их.

— Это Александрович, наш начальник, — представил мне длинноносый своего шефа, как-то просто без формальностей, по-свойски.

— Он в курсе всего, захотел лично поговорить, зная, что вы не глупый, здравомыслящий человек, — льстиво продолжал опер.

— Моё здравомыслие видно по животу или лысине? — с улыбкой ответил я.

Они все, как по команде, заулыбались, ёрзая на своих местах, как студенты. Им явно понравился мой лёгкий стиль общения, дав надежду на скорое сближение по этому делу.

— Виктор, вашего подельника Григория Кузнецова я знаю ещё по работе в администрации поселкового совета в «украинские времена». Я лично его пытался брать на взятке, тогда он её тоже не взял, но просьбу уволиться с должности выполнил. Сейчас попался и я его уже точно посажу. Он мне когда-то не дал землю, в том месте, где я его просил, зря. Земной шарик круглый, вот и встретились. К вам претензий нет, давайте поработаем продуктивно, — высказался начальник и дал мне паузу для ответа.

Я молчал, рассматривая эту компанию. Пауза стала их тяготить, и он продолжил.

— Я вас понимаю, вы ввязались в преступление с сильными людьми, это и есть ваша главная проблема. Они знают, что проблемы у них будут серьезные, если вы будете сотрудничать с нами. На вас готовится покушение, вас хотят убить. Вы это понимаете? — повышая голос, проговаривал свой текст начальник.

— Здесь мы вас спасаем, здесь наша власть и ваши шансы остаться в живых. Если вы нам дадите показания на Петрова и Кузнецова, я могу вам гарантировать государственную защиту и охрану двумя вооруженными полицейскими круглосуточно. Это серьёзное, взвешенное предложение.

— Так меня и так охраняют, — съязвил я, но всё, что он мне говорил, меня реально взволновало.

— Нет, мы отпустим вас домой. Возможно, какое-то время побудете в другом месте. Это недолго. Вы будете просто свидетель. Соглашайтесь! — настаивал он.

Я молчал, возможно, выдавая свой внутренний протест внешним видом.

— Нет, здесь мне будет спокойнее и безопаснее, — ответил я.

Надев улыбку, показал им, что мною решение принято, и уговоры не сработают.

Мои мысли уже были в работе, прокручивая фразу «я лично пытался брать его на взятке, тогда он её тоже не взял», сказанную начальником.

«Он её тоже не взял», как же обнадеживающе это звучит, как птичий крик звучало в моей голове.

Их лица были пусты, они поняли, что на такой дерзкий ход с их стороны я не повёлся. Они ушли все трое, молча, не попрощавшись. Меня вернули в камеру.

Я учусь принимать всё без внутреннего напряжения. Как только моя душа возмущается, не принимая, что против моей воли, тут же понимаю, что не желаю принимать волю Божью. Да, другому человеку можно сказать: «Да кто ты такой? Почему я должен исполнять твою волю?». В тюрьме так поступают многие, я тоже не исключение. Воля Бога иная: он всё дает мне только во благо, но своего благого пути я могу ещё не знать. Я должен всё принимать, и Он приведёт меня именно туда, где я хочу быть, только его путем, возможно через сложные жизненные обстоятельства. Только живи по его заповедям! Чего уж волноваться, если путь понятен — с Богом! Волнение не исправит ситуацию, заставит плохо спать, измучает душу и, значит, испортит здоровье. Головные боли от плохих мыслей: у меня всегда так. Кто опять виноват? Вот и ответ: обращаясь к Богу, ты обращаешься и к себе!

Я нёс ей боль, слёзы и печаль

— Кому будете звонить? — спросил следователь уже на подъезде к Симферополю, — У вас есть такое право на один звонок.

— Жене, — не раздумывая ответил я.

За всё это время дороги из монастыря я ни разу не подумал про звонок.

Что ей сказать, как, какими словами? Будет плакать, — от этих мыслей у меня сдавило в груди.

Дайте ему позвонить, если он помнит номер, — весело, почти со смехом сказал следователь операм.

— Я не помню номер, дайте позвонить с моего телефона, — взбунтовался я.

— Номер ему не давать, пусть вспоминает, — с хохотом проговорил следователь.

Худой достал свой телефон, найдя нужный номер, позвонил.

— Наталья Григорьевна? Это оперативный сотрудник, я проводил у вас обыск. Ваш муж арестован, мы везём его в Следственный Комитет. Вы можете сейчас с ним поговорить, — и передал мне трубку.

Как же я этого не хотел: обижать, нагружать мою любимую жену. Понимая, что испытания посылаются не только мне, и в этот момент я думал только о ней.

— Наташа привет, меня арестовали. Прошу тебя, не волнуйся, главное верь мне. В моем портфеле найди телефон адвоката, женщина, имя не помню, пусть ищет меня в полиции, — не обдумывая ни одного слова, бегло говорил я.

Следователь развернулся и вырвал у меня телефон. На его лице была ярость от того, что мне дали поговорить с женой без издевательства надо мной. Тут же он бросил телефон в руки Худому. Худой был спокоен, всем видом показывая следователю нежелание идти у него на поводу. Позже у Худого многократно звонил телефон, и он, глядя в него, сбрасывал звонок. Я чувствовал, что это уже моя жена меня разыскивает.

Мы подъехали к зданию Следственного Комитета ближе к полуночи.

— Ждите здесь, пусть его жена приезжает и тоже ждёт, — злобно произнёс следователь и вышел из машины.

Время тянулось, опера по очереди выходили из машины на перекур. Я смотрел на свою жену, недавно подошедшую, через лобовое стекло автомобиля. Подойти ко мне ей не давали. Она стояла одиноко в стороне, не сводя глаз с машины, в которой я сидел, и видела только мои контуры. Я любовался ею всегда, и в этот момент я так же не мог оторвать свой взгляд от неё. Она была для меня самым главным, нужным и близким человеком в моей жизни.

Любить человека, уважать, возможно только без принуждения. Ни одна сила авторитета не даст этого чувства. Можно знать человека, понимать мотивы его поступка, и при этом продолжать не верить ему. Что-то особенное есть в вере к человеку, в доверии к нему.

Пытливый ум заводит в неприглядную тьму своих размышлений, душа же говорит иное, шепчет. Как распознать этот тихий, но порой такой важный голос своего сердца, как уловить его тихие, но такие добрые и нужные нотки? Если не слышишь шёпот своего сердца, то со временем услышишь крик, и это будет крик твоей души. Любовь может умереть, если её убивать грехом и предательством. Я свою любовь берег, зная её ценность, понимая точно, что без любви и доверия я не смогу жить ни с одной женщиной. Моя жена это тоже знала и не пыталась экспериментировать с нашими отношениями. Сложности были, они есть в каждой семье. Но мы понимали ради чего мы вместе, и желание было обоюдное. Свою жену я люблю, верю ей, любовь живет в нас обоих. К этому времени мы были вместе почти тридцать лет.

Следователь вернулся к нам, держа бумаги в руках.

Присев на сидение рядом с водителем, передал мне бумаги. Худой вернулся с перекура и сел рядом со мной.

— Подписывай и езжай домой, жена ждёт, — пристально глядя на меня сказал следователь.

Я попытался читать, документы были распечатаны на половину страницы с нечитаемым качеством, очков у меня не было, освещение в машине было плохим.

— Мне нужны очки, нормальное освещение, текст вам надо распечатать ещё раз, он не читается, — отдавая бумаги, ответил я.

— Я вам сам прочитаю! — повысил голос следователь.

— Нет, выполните свою работу качественно, не лишая меня моих прав, — жестко ответил я.

И он сорвался. Ударил несколько раз меня листами бумаги по лицу, явно пытаясь меня вывести из себя и спровоцировать на ответные грубые действия в его адрес. Я это понял, так как опера сидели рядом, и их лица отражали недоумение от происходящего. Моё нутро взорвалось от злости. Моментально пронеслось желание ударить его головой в лицо, руки непроизвольно потянулась к его худой шее. Поняв это, Худой всем телом навалился на меня, не дав мне даже шелохнуться, и я всей грудью зарычал.

Злоба — разрушительная сила, она искажает лицо, да и душу рвёт на части. Это должно страшить тебя, ты должен моментально осознавать пагубность этого чувства. Злость сжимает сердце, держа душу в железных тисках, запуская туда вражду и холод. Так было сейчас у меня.

— Андрей, ты что творишь, придурок, жена его смотрит. Что с тобой, что за дрянь ты сегодня пил, — крикнул Чернявый, отмалчивавшийся весь вечер.

— Жену гоните, его в СИЗО, всё забрать, десять суток, — крикнул он операм, уходя от машины.

Худой подошёл и что-то сказал моей жене, она тут же ушла, не оборачиваясь в мою сторону.

— Почему ушла, что за поведение у следователя, что вообще происходит, — рвалась моя голова от нескончаемых вопросов, пропитанных копившейся злостью.

Моя голова болела, нервы дали свой результат. Спина и ноги ныли от неудобной позы в машине, меня немного тошнило. Как-то этот вечер совсем не удался сегодня.

— На вас ничего нет, обыски тоже ничего не дали, вот он и кипит от бешенства, терпите, держите себя в руках, трое суток и вас отпустят, — сказал мне Чернявый, пока Худой находился рядом с моей женой.

Какие же это были важные для меня слова. Моя душа расцвела, в сердце вернулись спокойствие и мир.

— Едем в наркологический диспансер на освидетельствование, тут рядом, там поговорите с женой, — сказал Худой в тот момент, когда машина трогалась.

— —

Мы смотрели друг на друга, видя настоящий преданный взгляд. Она молчала, пытаясь всё прочитать с моего лица.

Что прочитала, что увидела и чувствовала она тогда?

Я смотрел на неё, разглядывая мелкие морщины под глазами, которые в скором времени, как волнами море, наполнятся слезами от долгого расставания со мной. Тогда этого мы ещё не могли знать. Я нес ей боль, слёзы и печаль.

Человеку Господь вручает чашу любви, полную до краёв. Может ли человек её взять, не расплескав, не разлив до полного остатка? Любовь остаётся с тем, кому она принадлежит по праву. Все чувства и эмоции, живущие во мне — это и есть я. Я хочу научиться любить человека с его пороками и недостатками. Тогда это любовь, любовь настоящая, не за что-то, а вопреки всему.

Я на всё согласен, пусть только её не трогают, только этого хочу

В камеру на вторые сутки завели нового постояльца. Совсем помятый старичок маленького роста, с малым количеством зубов, похоже, давно не видевших зубной щетки. Нестриженые, грязные волосы, под ногтями можно было сажать картошку. Мятые вещи выдавали его скорые сборы.

— Андрей, — очень робко представился он и не рискнул подавать руки.

Я с барским видом, немного освоившись, восседал на своих нарах как старожил. У меня же всё-таки вторые сутки…

Приветствие было коротким и у меня.

Он стоял напротив, не делая ни одного движения, крепко прижав к себе выданный ему матрас и белье, молчаливо ожидая от меня команды на поселение. Для него это тоже было впервые, и он не знал, как себя вести в таких случаях.

— Стели постель, отдыхай, сейчас будет обед. Ты заказал себе обед? — вроде как безучастно проговорил я.

— Я себе заказал солянку и манты, кофе и пиво на выбор, только пиво, безалкогольное, — продолжал я.

Он сверлил меня взглядом, затягивая паузу и явно понимая, что безалкогольное ему точно не по сердцу. Я не удержался и растаял в улыбке. Он понял мою шутку и начал располагаться на своём месте.

— Мы пили несколько дней, потом пошли к мужику с нашего района, и я украл у него телефон. Дома проснулся, когда меня забирала полиция. У меня дочка учится на бюджете в медицинском, очень хорошо учится. Её могут из-за меня выгнать? — с огромной тоской в глазах спросил Андрей.

— Конечно нет, она здесь причём к твоей краже.

— Я на всё согласен, пусть только её не трогают, только этого хочу, — словно уговаривая меня, продолжал Андрей.

Он был богат на сигареты без фильтра. Такие я не видел давно, и на тот момент для меня было открытием, что их ещё курят.

— Вкуснятина, — глубоко затянувшись, на выдохе хрипло проговорил я.

Андрей явно был доволен, что угодил своему сокамернику и продолжил свою историю жизни.

— Я вертолётчик и после училища радостно служил, женился. Дочка есть, одна, не успели мы больше. Время трудное было, денег нет, жильё съёмное. Как-то я просмотрел это, моя жена «снюхалась» с прапорщиком одним из нашей части и ушла к нему. Он был шустрее меня, поставил столик у дороги и торговал всякой ерундой. Я мечтал только летать, понимаю, что ей было лучше с ним, сытнее. Любил её, ну и, конечно, запил. Позднее потерял службу, работал где попало, бедовая жизнь была, пустая. Вот теперь и в тюрьму сяду. Дочку жалко, кто ей будет помогать. Жена бывшая умерла. Женщины были у меня, но всё не то, не по сердцу. Один я помощник для ребёнка, — утвердительно закончил сокамерник, и сразу осунулся, потух.

Я слушал, давая ему возможность проговорить, выговорить всё, что сейчас шло у него изнутри.

— Следователь молодая, добрая, со мной на Вы, мне так стыдно перед ней. Она мне: что же вы пьёте, вот и преступление совершили, можете сесть года на три. Мне на три нельзя, много здоровья нет, пью половину жизни.

Я ей: «Дочка не губи, помоги». Не знаю, как быть, может и поможет. Не знаю. Не брал чужого никогда, боялся этого, бес попутал, допился уже до кражи. Как же стыдно, какой позор.

— Давай помолимся, хочешь со мной, хочешь сам, своими словами, — предложил я ему.

— Я не умею, слов даже не знаю, жил как бурьян, без пользы, — стыдливо ответил он мне.

Я взял молитвослов с ликом Христа, поставил его на стол и начал молиться своими словами. За семью, Андрея, себя, моля Бога дать нам сил, ибо мы слабы.

Дверь открылась, и Андрея вывели.

Может ли старость заставить стареть душу, слабое тело не давать душе сил, некрасивое лицо делать душу непривлекательной? Может, если свою душу мы оставили на потом. Будет ли время для неё, встреча с ней, найдутся ли силы для этого? Как глубоко задумался Андрей, с каким покаянием он говорит простые и понятные слова. Почему он раньше не пытался обнаружить это в себе, сделав опорой в жизни? Что ему сейчас сказать, когда нужное в нём открылось само.

Очень скоро он вернулся со светящимися от радости глазами.

— Заявление забрали, телефон нашли у меня дома и вернули. Сказали, меня сейчас отпустят, молодец девочка, не обманула, помогла! Для вразумления вам такое, — сказала она мне, смотрит на меня довольная, — наполненный счастьем говорил Андрей.

— Три года тюрьмы, выйду, мне было бы пятьдесят.

— Пятьдесят! — почти выкрикнул я.

И тут я сам пришёл в ужас: вид этого человек был глубоко под семьдесят, и я видел в нём совсем старика. Он моложе меня, как же он так себя запустил пьянками? Но я промолчал. У него сегодня был праздник и, возможно, он его не будет отмечать с алкоголем. Хоть в этом польза нескольких часов заключения.

Андрей спешно стал собирать свои пожитки, пристально глядя на свою пачку сигарет на столе. По нему было видно, что он в глубоком сомнении как поступить: забрать или оставить сигареты мне. Я делал вид, что этого не вижу.

— Спасибо, за компанию. Всё как-то ужасно было для меня в самом начале. Сейчас я как будто преобразился, зажил, что ли, — уже со счастливым взглядом говорил Андрей.

— Надо бросать пить, надоело жить только этим, буду искать новый интерес в жизни. Пойду в церковь, поставлю свечку, — продолжал он.

Я молчал, улыбаясь от его неуклюжих действий и суеты. Взгляд от своих сигарет он не отводил, но и не брал их. Я решил сейчас не курить, ждал.

— У меня два куска мыла с собой. Давай я один отдам тебе? Может, что надо от меня, скажи? — говорил Андрей.

— Мыло у меня есть, оставь себе. Прошу тебя зайти в храм и заказать для меня Сорокоуст, да и себе тоже. Ты сегодня должен стать новым человеком, — обратился я к нему.

Я понимал, что он не запомнит, что надо сделать в храме. Знал только одно: ему надо дать шанс пойти в храм и выполнить мою просьбу. Там он сможет вспомнить и о себе. Андрей был ответственный человек, это было видно. Даст Бог, и у него произойдёт встреча с Богом, батюшкой, другими верующими людьми. Только бы он не потушил свои ещё слабые намерения праздностью выхода на свободу, утопив опять всё в алкоголе.

— Я не знаю, что там делать, в церкви, был лет тридцать назад, ещё с женой. Там так всё сложно для меня, — начал мяться мой сокамерник.

— Иди, поставь свечку за меня, себя и следователя. Бога благодари, как сможешь, более мне от тебя ничего не надо. Жизнь нас ещё сведёт, вспомнишь мои слова. Только иди в храм, сразу, — закончил я.

Андрей ушёл, забрав свои сигареты, стыдливо пряча глаза. Я же понимал, они для него имели свою «ценность» и были ему нужны. Мне же сейчас это было неважно, я остался совсем один, без сигарет и мог не курить.

Почему человек не может совладать с собой, со своими пороками и страстями? Вот и скорби, которые мы несём за свои грехи, не желая трудиться над собой. Как же здесь видны изъяны человеческой души. Как научиться не осуждать и помогать брату своему? Смотрю на бревно в своём глазу… И только пытаясь с ним повозиться, понимаю, как трудна борьба и глубина причины греха, какую жалость и терпение я должен проявлять к брату, живущему в грехе. Любовь и сочувствие — вот на что я должен опираться. Эти чувства и уже имеющийся опыт дадут возможность вытащить и сучок из глаза брата. Осуждение отпадёт само, если будет любовь и сочувствие.

Время или ситуация всегда вернёт к реальности, что Господь разными путями, в понимании человека несправедливыми, пытается пробудить нашу совесть и душу. Не раскрытая душа живёт в границах человеческой ограниченности и ложных представлений. Вот и получаем мы испытания, чтобы оживилось наше спящее сознание.

Слава Богу за всё!

Вижу надвигающуюся беду в своем сердце

На третьи сутки, в воскресенье, меня вывезли в суд. Солнечный день, неспешные работники полиции, автозак, окно, в которое видна свобода, ещё вчера принадлежавшая мне. На закрытой территории возле здания суда я ожидал в машине. Места в «Бобике» было мало, хотелось курить.

— Это ваши? — приоткрыв мне дверь, спросил конвойный.

За забором стояли моя жена и дочь. Пристально разглядывая меня, с надетыми масками мнимого спокойствия. Это было не так, я видел глаза, наполненные растерянностью и тоской. Долгие годы совместной жизни дали мне возможность знать свою жену, её взгляд.

— Мои! — с радостью в голосе проговорил я.

— Болит спина, ноги затекли, дайте постоять у машины.

— Нельзя, только в машине, в зал вас поведём отсюда, в камеру спускать не будем.

Проговорив это, он тут же открыл дверцу и помог мне выйти из машины.

— Присядьте на ступеньку, только здесь, молча. Курить дать? — спросил полицейский.

Я курил, рассматривая близких, стоявших за забором. Улыбаясь им, показывая всем видом свою безмятежность и уверенность. Жена мне махала рукой, показывая, чтобы я бросил сигарету. Я ей обещал бросить курить, при ней не курил совсем, всеми силами удерживая себя от этой привычки. Сейчас меня это не пугало и не отвлекало. Я понимал, что это сейчас не главное для нас.

Надев на меня наручники, повели в зал. Около него, в коридоре, меня ожидали родные мне люди — моя семья. Сын гулял с тещей неподалёку в сквере, я видел его, ожидая у машины. Защитник был уже в зале, прокурор читал документы, следователь сидел рядом с прокурором за столом, семью в зал не пустили.

— Постановление на арест мне так и не дали, я даже не знаю, что вам вменяют официально, — поздоровавшись со мной, сказала Неля Матвеевна.

Я приветливо улыбался, не зная, что ей говорить. Всё для меня было ново и необычно.

— Встать, суд идёт! — громко проговорила девушка спешно входящая в зал.

Судья, молодой мужчина, очень бегло бросил на меня взгляд и открыл судебное заседание.

— В производстве первого следственного отдела управления по расследованию особо важных дел Главного следственного управления Следственного комитета Российской Федерации находится уголовное дело, возбуждённое в отношении Лыковой Нины Игнатьевны по признакам преступления ч. 4 ст.291.1 УК РФ, Кузнецова Григория Васильевича по признакам преступления, предусмотренной с ч. 3 ст. 30, ч. 4 ст. 291.1 УК РФ, Мерцалова Виктора Валерьевича по признакам преступления, предусмотренного ч.3 ст.30, ч. 4 ст. 159 УК РФ, а так же по факту совершения преступления ч. 5 ст. 291.1 УК РФ. Как следует из представленных материалов, Мерцалов В. В. подозревается в том, что в один из августовских дней 2018 года, реализуя свой преступный умысел, предложил Кузнецову Г. В. передать через него и цепь иных посредников взятку должностным лицам администрации в виде денег в сумме 600 000 рублей за совершение в пользу Трофимовой О. А. действий, входящих в их служебные полномочия по передаче земельного участка, — без пауз, бегло читал судья.

Я был в ужасе, совсем не понимая, что за статьи и фразы: преступный умысел, взятка, передать.

— Бред какой-то! — не веря в происходящее, говорил себе я.

Судья дал слово следователю.

— 5 апреля 2019 года Мерцалов В. В. задержан по подозрению в совершении данного преступления.

— 7 апреля 2019 года следователь обратился в суд с ходатайством об избрании в отношении Мерцалова В. В. меры пресечения в виде заключения под стражу, мотивируя это тем, что последний, является лицом, наделенным особым правовым статусом, совершил преступление коррупционной направленности, имеющей высокую степень общественной опасности, поскольку оно посягает на основы государственной власти, нарушает нормальную управленческую деятельность государственных учреждений, подрывает их авторитет, деформируя правосознание граждан, создавая у них представление о возможности удовлетворения личных и коллективных интересов путём подкупа должностных лиц. Находясь на свободе, по мнению следствия, Мерцалов В. В. может скрыться от следствия и суда, угрожать свидетелям и иным участникам уголовного судопроизводства, уничтожать доказательства или иным путём воспрепятствовать уголовному делу.

Прокурор поддержал доводы, изложенные в постановлении частично, и указал, что, по его мнению, надлежащее процессуальное поведение подозреваемого может быть обеспечено мерой пресечения в виде домашнего ареста.

Защитник в судебном заседании просила избрать в отношении меня меру пресечения — подписку о невыезде и надлежащем поведении, мотивируя, что оснований для заключения под стражу не имеется. Кроме того, она заявила ходатайство о продлении срока задержания для предоставления дополнительных материалов, характеризующих личность, так как прошло только двое суток, и это период выходных дней.

Судья вышел для принятия решения. Следователь вышел следом за судьёй. Прокурор был занят своим телефоном.

— Вас отправят под домашний арест, у меня не было времени собрать справки о семье, работе, болезни ребёнка. Они спешат, делают всё в выходной день. Это против нормы, возможно, и отложат на сутки, мы тогда успеем всё собрать. Прокурор лоялен, это хорошо. На вас ничего нет, точно, — повернувшись ко мне, сказала мой защитник.

Вернулся следователь с явно довольным видом. Судья зашёл в зал, все встали.

— Его не было пару минут, значит, постановление написано заранее, — сказала мне защитник.

— Суд постановил: «Избирая суровую меру пресечения, суд установил, что подозреваемый подозревается в совершении тяжкого преступления коррупционной направленности, посягающие на основы государства и наказание в виде лишения свободы до десяти лет. Медицинских документов, характеризующих материалов, справок суду защитой не представлено. В удовлетворении ходатайства защитника о продлении срока задержания — отказать. В удовлетворении ходатайства подозреваемого и защитника о мере пресечения: подписка о невыезде и надлежащем поведении — отказать. Ходатайство следователя об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу подозреваемого — удовлетворить. Избрать в отношении подозреваемого Мерцалова Виктора Валерьевича меру пресечения под стражу сроком на два месяца», — закончив ещё несколькими фразами, судья спешно вышел.

Следом вышел прокурор, сказав следователю, что он будет писать протест. Следователь улыбался и чувствовал свою победу и превосходство в этой ситуации.

— Андрей Геннадьевич, вы же мне говорили, что у нас будет время для подготовки к суду, сегодня выходной, зачем же так, — спешно говорила мой защитник выходящему из-за стола следователю.

Он, не обращая на неё внимания, не отводил взгляда от меня, шёл к выходу. Это была его победа, он всем видом показывал своё превосходство над ситуацией. Мелкая пакость от него загоняла меня на долгое время под арест. Чувство справедливости и правды стали у меня угасать мгновенно.

— Я завтра буду у вас, будем писать апелляцию, так дело не пойдёт. Мы показания не даём, у вас есть Конституционное право по пятьдесят первой статье не свидетельствовать против себя и своих близких, без меня на допросы и разговоры со следователем не соглашаться, — сказала мне Неля и её попросили тут же отойти от клетки, надевая на меня наручники.

Я уезжал, опять увидев своих родных у выезда из суда. Моя жена пытливым взглядом выискивала меня в окне машины, на её лице были слёзы. Я знал, что принёс ей новую боль и страх. Зять стоял рядом, дочь обнимала свою маму. Только меня уже не было рядом. Они казались мне оставленными и одинокими, я понимал их растерянность после сегодняшнего решения суда. Они ждали меня, веря в справедливость и мою невиновность. На душе было тягостно и противно.

— За что, что происходит?! — только это сейчас крутилось в моей голове.

Сегодня был праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, который я планировал встретить радостно, в монастыре. Господь уготовил другой путь и встречу с иным настроением и мыслями.

Тюрьма не исправляет человека как исправительное учреждение, она его пытается подавить как личность. Заставляет страдать через лишения привычного образа жизни, нормальных бытовых условий, уважительным отношением со стороны режима. Твоя вина ещё не доказана, но ты уже изгой общества с клеймом преступника. Ты должен страдать, быть униженным! Этот отпечаток липкой грязи ложится и на твоих близких людей, пачкая чистых, ни в чём не виноватых, подставляя под незаслуженные обвинения, осуждения и домыслы.

Вижу надвигающуюся беду в своем сердце. Не скрытая злость на Бога, в словах: «Где Он, его милость и любовь ко мне». Так бывает в обиде: начиная роптать, проверяешь остатки веры у себя. Вот она, пропасть твоего маловерия. Ещё вчера ты верил, ждал помощи и утешения, сегодня ты можешь потерять веру и себя в ней. Как долго ты шёл по этому пути распада, в какой момент появилась претензия к Нему?

— Ну, где же Ты, мой Бог? Мне плохо!

Я почти был счастлив, от этих малых удобств

Ночь после суда была без сна, мысли не давали покоя. Болела спина, неудобная для меня поездка откликнулась ноющей болью в моей не самой здоровой спине. В камере холод, доски жгут мои кости своей жесткостью, я третьи сутки не раздеваюсь, сплю одетый, тело просит чистоты. Один, жду сокамерника, тяготит одиночество и раздирают душу тягостные мысли. Сигарет нет. Всё плохо. Разбудило меня лязганье открывающейся двери. Это проверка.

— Встать! — с ходу начал орать краснолицый прапорщик, который в первый день меня принимал в ИВС.

— Почему не встаёте и отказались от еды? — офицер говорил со мной, не заходя в камеру.

Только сейчас я понял, что мою спину заклинило, и острая боль не даёт мне возможности встать с нар.

— У меня болит спина, встать не могу, — проговорил я, понимая, что доверия к моим словам у них не будет.

— Слышишь ты, кусок дерьма, вставай, пока тебя я за ноги не стащил на пол, — заорал прапорщик.

— Ты, мне завязывай играться, тебя жизни научат быстро, это тебе не дома, — не прекращал краснолицый.

— Пусть лежит, досмотри его так, — сказал офицер и ушёл.

Прапорщик рылся в моих вещах, постели, бурча как старая бабка, немного поубавив свой тон в мою сторону.

Я проспал завтрак, не услышал, может его не принесли?

Что делать со спиной, с этой болью в таких условиях я не знал. Дома, три дня минимум, уколы и мази. Чуть позже упражнения на профилакторе, который я приобрел много лет назад. Он меня спасал всегда. Но здесь? Две межпозвоночные грыжи и протрузия поясничного отдела позвоночника дали о себе знать в самый неподходящий момент. Я пытался встать, так как утренняя нужда толкала меня к этому.

Не получилось, больно, надо пытаться встать и расходиться, рассуждал я, пытаясь делать скручивающие упражнения на кровати.

Дверь снова открылась и мне сказали идти в кабинет.

— Кто там пришёл? — спросил я.

— Следователь ждёт, — ответил постовой.

Я понимал, что отлежаться мне не дадут, прилагая усилия в борьбе с болью, попытался встать.

— Помогите подняться, — просил я.

— Нельзя, сами, — ответил постовой.

Сбросив ноги на пол, пытаясь не показывать свою беспомощность, я начал подниматься. Всё что я делал, вызывало боль, ноги не слушались.

Как стыдно, мне надо было проявлять только силу и уверенность, а я так сдал, — думал я.

Опершись двумя руками на бёдра и получив, таким образом упор, давая минимальную нагрузку на спину, не сумев разогнуться, волоча и шаркая ногами, в полу скрюченном состоянии, я двинулся к крану, пытаясь умыть лицо. Не получилось, руки не смог оторвать от тела.

— Долго ждать, Мерцалов? — с новой яростью заголосил краснолицый.

— Руки за спину, я буду надевать наручники, — шумел без остановки он.

— Нет, только впереди, я не смогу так дойти до кабинета, — запротестовал я.

— Руки за спину! Применить силу, ломать тебя? — начал орать прапорщик.

Я понял, что надо подчиняться. Приложив все усилия, в полуприседе, отдал ему руки за спину. Наручники надеты. Выходя в коридор, делая маленькие неспешные шаги, я продвигался медленно и не спеша. Пытаясь собраться мыслями для разговора, моля Бога дать мне силы и терпение.

— Иди быстрее, — сказал мне прапорщик, толкнув не сильно в спину.

Этого было достаточно, чтобы острая боль прострелила мне спину, и ноги, словно подкошенные, перестали слушаться меня. Я понимал, что удержать себя более не могу и падаю. Руки за спиной не оставляли мне надежды удачного падения и не желая прямого удара лицом в пол, я всеми усилиями пытался, смягчит падения, цепляясь плечом за стену. Я рухнул, как мешок, громко вскрикнув от удара, у меня потемнело в глазах. Всеми силами пытался встать, как перевернутая черепаха, с застёгнутыми руками за спиной, крутился, издавая тихие стоны.

— Сука, вставай быстрее, помоги ему, — шептал прапорщик.

— Ты что сделал, посмотри на него, — сказал второй.

Меня поднимали под руки, я только вскрикнул, что болит рука.

— Ты смотри на руку, тебе хана, ты ему руку сломал, — говорил второй.

Я не мог адекватно оценить состояние, моя боль спины и руки смешались воедино и меня вернули в камеру. Сняли наручники и помогли лечь на нары. Через некоторое время зашел офицер, молча и долго смотрел на меня, разглядывая меня полностью.

— Что с рукой, — робко и с сожалением спросил он.

— Болит плечо от удара о пол, нужен врач, — сказал я, понимая, что сам я с этим уже точно не справлюсь.

Он тут же вышел.

Боль стала тупой, и я начал засыпать от бессонной ночи. Я не понимал, сколько прошло времени. Мне удалось уснуть на какое-то время.

В открывшуюся дверь зашел врач и медсестра скорой помощи.

— Что с вами случилось, что болит? — спросил врач.

— Болит спина, обострение грыжи позвоночника, не удержался на ногах и упал на плечо, болит сильно.

Он помог мне снять одежду, рука не шевелилась совсем, давая острую боль.

— Вас били? Говорите правду, не бойтесь, — спросил врач, осматривая плечо.

Плечо было опухшее, наливалось синевой.

— Нет, я упал.

Запах немытого несколько дней тела добавил аромата в этом и так не ароматном месте. Врач это почувствовал и стал улыбаться.

— Давно здесь?

— Третьи сутки.

— Выбито плечо, я его сейчас поставлю на место, если опухоль не пройдёт, вызывайте скорую и на снимок. Сейчас руку правую убери на колено, эту отдай мне и не сопротивляйся. Смотри в другую сторону, — сказал врач.

— Господи, не оставь, помоги! — только это успел вслух сказать я.

Я так и не понял его манипуляций — резкая боль, но каким-то волшебным способом моё плечо приобрело прежний вид. Сделав обезболивающий укол, врач предупредил всех, что я буду спать несколько часов. После этого нужны лекарства и мази.

Я спал, пропустив обед, меня не будили. Проснувшись от чувства голода, начал движение по камере. Укол сделал своё дело, плечо немного ныло, спина почти не болела.

Открылась дверь, зашёл опять краснолицый.

— Я не специально, так получилось, — виновато начал он свой разговор.

— Для нас это залёт, меня могут уволить, не губи, — с мольбой говорил он.

В моём сердце не было зла, боль утихла, я выспался, и мне его стало жаль.

— Иди с Богом! Пару сигарет принеси, — кратко ответил я, всем видом показывая, что он мне неинтересен, и мстить ему я не желаю.

Бурча что-то себе под нос, он робко вышел из камеры.

Жизнь стала меняться! Через полчаса, мне предложили сходить в душ. Помывшись, я получил пачку сигарет, коробку спичек и пять книг. После ужина мне занесли все лекарства, которые выписал врач, бутылку воды, конфеты и две пачки печенья.

— Это вам от меня, зовите, если что надо ещё, позже вам дадут чай, — мило сказал мне прапорщик, всем видом показывая, что мы уже друзья.

Я был почти счастлив от этих малых удобств.

Есть крайне неприятные для меня люди. Они живут как-то и, предполагаю, творят добро, любимы кем-то, возможно, и сами любят. Я пытался разобраться и в этом. Что меня так раздражает в них, что пугает? Если ты видишь несовершенство, значит ты и сам к нему причастен? Я понял, что меня тяготит несогласие между словами и делами, всё сказанное должно подтверждаться поступками и жизнью человека. Особенно если человек верует! Вот она опасность — подменить собой, своим поступком, истинные ценности.

Не знаю, поняла, что только ты

В большом кругу моих знакомых особое место занимает одна семья. Девушка ближе к сорока, её золотой, для меня рыженький мальчонка, с редким древним христианским именем, малознакомый брат, их мама. Мужа девушки я не знал, в разговорах редко были упоминания о нём. Дружили мы с одним из уважаемых нами батюшкой. Девушка проживала в другом городе и частенько приезжала проведать свою маму, погостить у неё. В один из дней раздавшийся звонок принёс мне тяжелые известия.

— Пропал брат. Он позвонил, что идёт домой, и его нет уже сутки, — сказала она.

Она была легкая и беспечная, имела множество друзей, прекрасно проводила с ними время. Почему в тот момент она позвонила именно мне, неизвестно.

— Не знаю, поняла, что только ты, — ответила она мне, спустя время.

Мы начали его искать, нашли в морге. Он там пролежал двое суток. В кармане у него были права, личность известна. Почему не искали и не сообщили родным? Ох уж эта наша безответственность или опять чей-то злой умысел!

Худое утончённое лицо, заплаканные глаза, трясущиеся руки. Стройная осанка её увяла, внешне она выглядела раздавленной от всех этих обстоятельств, навалившихся на неё.

— Прошу тебя, пойди, посмотри, он ли это, — просила она меня у морга.

— Я его живым видел только один раз, пойдём вместе, — взял её за руку и повёл в здание.

Запах! Этот запах въедается до костей в каждого входящего человека. Для меня же он провоцировал рвоту, и я едва сдерживал свой позыв. Откинутая грязная простыня оголила часть его лица. Это был он, я его узнал сразу. Я стоял рядом, ожидая реакцию моей знакомой. Её лицо успокоилось, стало собранным, наполнилось внутренней силой. Я это лицо не могу забыть и сегодня. Она сразу повзрослела внутренне на моих глазах. Время беспечной жизни для неё закончилось. Это было начало сложнейшего пути, нескончаемых трудностей и проблем на несколько лет в её жизни, но тогда она ещё этого не знала. Сейчас же было только принятие новой реальности.

Её брата сбили на пешеходном переходе, когда он шел домой, и по дороге в больницу он скончался. Жил и работал он в другом городе, вдали от своей семьи и матери, его жена и пятеро детей проживали на Украине. Он ехал на выходные погостить домой к матери и проведать приехавшую сестру. Не дошёл до дома пятьсот метров.

Его тело было сильно изуродовано от удара. Как выяснилось позднее, его сбил большой автомобиль, значительно превысивший разрешённую скорость. За рулём был публичный человек местного уровня. Пока тело было в морге, виновный решал свой вопрос. Дело по причине смерти не возбуждалось более года, виновный ни одного раза не появился у родных, чтобы выразить свои соболезнования или извиниться. Эту трассу вдоль непрекращающихся поселков в двадцать километров называют «дорогой смерти». Ежедневные аварии и множество смертей. Для меня это была третья смерть моих знакомых в этой долине.

— Он ведь полтора года назад на соседнем переходе попадал под машину. Врачи ему давали только пять процентов для жизни. За брата молились все. Он выжил, частично собранный из металла, — сказала она и, взяв теперь меня за руку, снова повела в морг.

— Покажите его руки, ноги, голову разверните! Там есть металл? — с требованием говорила она санитару.

— Есть, много, — подтвердил санитар, поднимая простыню.

Его руки были разорваны и сломаны, подтверждая силу удара. На костях видимые части металла, и сомнения рассеялись окончательно.

Я знал о трудностях этой семьи, что она одна с мамой не осилит все хлопоты. Всё это время был рядом с ними. Мы справились, похоронив брата рядом с местом проживания его матери. Его семья на похороны не приехала, они, как позже выяснилось, были в стадии развода. На поминки я не пошёл, тогда себя считал для них не близким человеком.

Жизнь ещё несколько раз сводила меня с этой семьёй, там получал свои уроки, делая выводы. Они мне близки и сейчас, в то время, когда я для многих стал неудобным, возможно опасным.

Только добрыми делами мы можем помочь себе, очистить своё сердце. Нельзя ожидать награды за то доброе, что ты делаешь. Только любовь, бескорыстие и доверие должны наполнять тебя всегда.

Сидя возле дома в день поминок, я слушал рассказы о брате. О его сложной жизни, проблемах с ногами и рукой, тянувшихся с детства. О его чудесном спасении в пожаре и долгом лечении в связи с большим поражением кожи. Его товарищ погиб. Дорога в первый раз тоже пыталась забрать его жизнь, лишив здоровья. Второго шанса Господь ему не дал — забрал к себе. Знакомая плакала, каялась, что не могла ему простить его пристрастие к алкоголю, стыдилась его в этом состоянии, отталкивая от себя. В ней жила детская обида на него, ведь он был старший и часто её задирал. Её тонкий внутренний мир рвал все основы сегодняшнего дня. Брак по расчёту, дом полная чаша, муж намного старше по возрасту, развитая европейская страна для проживания. Только душа её не жила, страдала. Много что я тогда услышал и понял. Поняла ли это она? Надеюсь, что поняла, но позже, натворив ещё много глупостей, разменивая и предавая своих близких людей и отношения.

Человека не вернуть! Через такой опыт осознания, можно вернуть себя, найдя тот тонкий мостик внутреннего мира, который поведёт тебя к истине, истине Божией. Если злость, обида или безумие не сожгли его окончательно. Ужасно, если так. Я был на этом мостике.

Евангелие учит нас осуждать только себя, других — оправдывать. Чья доля вины больше — не наше дело, это самокопание может привести к осуждению другого через оправдание себя. Кайся сам и оправдывай не себя, сокрушаясь только о своей доле вины. Тогда зло может не коснуться тебя, а если уже коснулось и живёт в тебе — уйдёт.

Затхлость боится света и чистого воздуха.

Спустя год после несчастья, она позвонила в очередной раз и рассказала, что следствие по делу смерти брата не двигается. Её близкий друг дал ей номер телефона адвоката, она собирается к нему и просит меня сходить на встречу вместе.

Вот так, вроде случайно, я познакомился с молодой девушкой, адвокатом. В разговоре я участие не принимал, вникал, слушал. Когда уходил, мне дали визитку. Эту визитку через три недели и нашла моя жена по моей же просьбе в портфеле.

Теперь я понимаю разницу слов «адвокат» или «защитник»

На пятые сутки вывели к защитнику. Лицо Нели было растерянное и меня это насторожило.

— С вами будет работать другой адвокат, со мной соглашение расторгнуто. Причина мне не известна, это решение вашей жены, — не поздоровавшись, бегло сказала она.

Я молчал, не зная, что и говорить.

— Значит, так надо, жене виднее, — молча подумал я.

— Документы я передам новому адвокату, апелляция написана и отправлена. Вам удачи, будьте осторожны, вам могут навредить, — тихо сказала она последнюю фразу и вышла.

Лицо её было очень расстроенное, глаза, как тогда мне увиделось, были мокрые от накатывающих слёз.

Что тогда в ней так играло, профессиональная ревность, обида или настоящее врождённое чувство быть рядом с человеком и его проблемами, видя свою возможность в помощи?

Следом зашёл новый адвокат. Я понимал теперь скупость в разговоре со мной моего бывшего адвоката: она знала, что наш разговор уже слушает новый защитник.

— Максим Юрьевич Розенштейн, — с важным и гордым видом представился мой новый защитник, показав удостоверение.

У Нели я удостоверения не видел, она этим не козыряла, — сразу сравнил я поведение адвокатов.

Молодой опрятный мужчина лет сорока. Дорогой портфель, часы, которые он явно показывает мне, ручка с чернилами, красивый блокнот. Все эти надутые пузыри для манипуляций уже долгие годы не работали в отношении меня. Я человек дела, слова для меня в работе — это только форма донести информацию. Внешность и умение себя подать на первой встрече имели для меня важность только с точки распознавания человека.

Я продолжал пристально смотреть на него, всем видом давая понять, что нам придётся работать по-мужски, и то, что я попустил бы женщине, с ним не пройдёт. Видел его напор и наглость, чего не было у Нели.

— Кто вас нанимал? — дерзко спросил я.

Этого он точно не ожидал от меня и сразу стушевался.

— Ваша жена, — оробев от вопроса, ответил он.

— Тогда принесите от неё записку, тогда мы продолжим общение, — безапелляционно заявил ему.

— Она ждёт меня на улице, я сейчас вернусь, — сказал он, спешно засобиравшись на выход.

Слова, что моя жена рядом, придали мне спокойствие и теплоту внутри. Моё сердце встрепенулось и заиграло новыми красками ощущений. Мысли сейчас были только о ней и сложностях в её жизни из-за меня.

Она ведь ничего такого не умеет, всё делал в нашей семье я. Я просил её быть только верной женой, хозяйкой в нашем доме и матерью для наших детей. Это, возможно, много, для кого-то и невыполнимо, но моя жена справлялась с этим идеально. Все тяготы, долю добытчика, стратега я взял на себя, порой даже не прося совета у неё. Ей сейчас трудно, она очень женственная и несамостоятельная в сложных вопросах. Я ей сам создал тепличные и стерильные условия жизни, умело оградив от всяких проблем. Теперь ей надо быть самостоятельной, с правом принятия решения и за мою участь тоже, — думал я сейчас с долей сожаления.

Очень скоро вернулся адвокат, гордо показав записку жены.

— Нельзя этого было делать, прочитайте, и я её уничтожу, — как настоящий шпион прошептал он, держа записку на расстоянии от меня.

«Любименький, это наш новый адвокат, от твоих друзей», — было написано в записке, на небрежно оторванном куске бумаги. Это был её почерк и слова в обращении ко мне. Я дважды прочитал записку, наслаждаясь знакомым почерком.

Поняв, что я удовлетворен, Максим начал свою работу.

— Ситуация у вас сложная, вас обвиняют по тяжелой статье. Вам грозит срок до двенадцати лет.

— Статья 291.1 ч. 4 — это посредничество во взяточничестве в значительном размере. Вам будут завтра вменять эту часть статьи.

— Статья 291.1 ч. 5 — это пособничество во взяточничестве, она возбуждена уже по другому человеку.

— Статья 30 ч. 3 — покушение на преступление, преступление не было совершено, так как конечный результат не достигнут. Тоже остаётся у вас.

— Статья 159 ч. 4 — мошенничество, хищение чужого имущества путем обмана или злоупотребления доверием, в крупном и особо крупном размерах. С ней мне не понятно, у всех ваших подельников 291.1. Система может всё, даже невозможное, помните это. Вы понимаете, что с вашим особым статусом депутата вам грозит не менее десяти лет, — с полной уверенностью о моём сроке сказал он. Я был подавлен.

— Есть выход, это нормальная практика. Мы идём на досудебное соглашение со следствием, даём правдивые показания, в суд уходим на особый порядок. Вам дадут не более половины срока, значит шесть лет. Это будет условный срок, всё зависит от сотрудничества со следствием. Вас выпускают под подписку о невыезде, может, в худшем случае, на домашний арест сразу после допроса. Думайте, сейчас мне надо срочно уйти, я буду завтра с утра. До свидания, — сказал он, пожав мне руку и, не дав опомниться, ушёл.

В камере я был погружён в суровый анализ событий и каждой фразы.

— «Посредничество во взяточничестве, покушение на преступление, конечного результата не достигнуто, до двенадцати лет, вам грозит не менее десяти лет», — эти фразы взрывали меня изнутри. Утешала фраза «даём правдивые показания, в суд уходим на особый порядок», она вселяла в меня надежду. Значит, правда важна.

— Я же не брал деньги, никому их не обещал, почему мошенник, кого я обманул, — ничего не понимая, тягостно размышлял я.

С трудом помолившись, я уснул.

Утром молитва, завтрак, опять досмотр камеры. Чтение книг меня утешало, давая возможность отвлекаться и не грызть себя изнутри. Переданные от жены вещи скрасили мой быт, я мог чистить зубы, имел всё для душа, в который меня водили не раз в неделю как положено, а каждую смену моего нового краснолицего приятеля, через два дня.

Я ждал адвоката, имея множество вопросов к нему.

Он сегодня пришёл очень рано, ожидая меня в кабинете. Меня завели в клетку, сняв наручники. Его вид немного удивил; костюм, галстук, помятая рубашка, растерянный, нервозный вид выпивавшего всю ночь человека. От вчерашнего бритья не осталось и следа. Что-то в нём было совсем не так. Он нервно ходил по кабинету. Сел не за стол, а на стул, придвинув его прямо ко мне, нас разделяла только решётка в полуметре.

— Этого стула вчера не было, все стулья здесь прикручены к полу, — заметил я.

Пожав мне руку, он попросил рассказать мне всё честно, всем видом показывая его близость и тайность нашей встречи.

— С Лыковой меня познакомил Кузнецов. Мы с ним депутаты в разных городах, однопартийцы. Он в телефонном режиме просил меня проконсультировать работника из его администрации по вопросу продления договоров аренды. Мы с ней встретились, знакомство было кратким, я попросил сбросить документы для ознакомления мне на почту. Ознакомившись, я проконсультировался о законности с бывшим работником администрации. Он мне подтвердил, что всё в рамках закона, договор готовится за два месяца, бесплатно. Пусть сдают документы, сходив на консультацию к заместителю администрации, курирующему такие вопросы.

Как-то спешно, неумело, не понимая, что надо говорить, на чём расставлять акценты, говорил я. Меня смущало, только одно — его поза. Он сидел неестественно скованно, не шевелясь, выпячивая левую часть плеча в мою сторону.

— Она договор получила в срок, денег за это никто не брал, мне их и не предлагали, там всё законно, — продолжал я.

Этой фразы он явно не ожидал от меня.

— Вы что дурака включаете, — повысив голос, включился мой новый адвокат.

— Десять лет, вас посадят, вы что, этого не понимаете? На вас дали показания, все, вы организатор преступления, — уже шумел он.

— Давайте, сознайтесь, скажите мне только настоящую правду, я же ваш защитник. Я не могу вас защитить, если не буду знать всей правды, участников, суммы, которую вы разделили между собой, — давил он.

Он почти не шевелился, держа значок на своём отвороте пиджака прямо напротив моего лица. Там был маленький черный глазок камеры. Я это увидел и отшатнулся от него, прекратив свой рассказ.

Он всё понял, догадался, что я увидел камеру и разгадал эту подлость.

Мы вместе молчали. Он не понимал, что делать со мной дальше, я полностью закрылся от него, приняв решения сейчас молчать и всё обдумать.

В коридоре услышал, знакомый мне голос Нели, её не пускали ко мне в кабинет, прося подождать. Она почти ворвалась, имея воинственный вид.

— Виктор, вы с этим адвокатом не работаете, соглашение с ним вашей женой вчера же расторгнуто, он вас сейчас обманывает, не имея законного права здесь находиться.

— Максим Юрьевич, покиньте кабинет, вы сейчас совершаете преступление, — жёстко сказала мой защитник.

Максим был в ярости, едва скрывая свой гнев. Если бы не стены полиции, он бросился бы в драку. Но это была полиция, место, где не только раскрываются преступления, но и совершаются новые под прикрытием должностных лиц.

Максим спешно вышел, не сумев погасить свой гнев. В коридоре начался шум, спор, ругань. Кто-то, видимо, понял, что придётся отвечать за эти нарушения, и поднял шум. Хотя, и это могло быть их часть запланированной игры против меня.

Неля мне показала записку от жены: «Максиму не верь, он хочет тебя подставить, прости меня. Работаем с Нелей».

— Вчера поздно вечером в слезах приехала ваша жена и просила вернуться в дело, и я утром сразу приехала к вам. Не могла и подумать, что они такое попытаются сделать. Меня час не пускали к вам, я видела, что он зашёл в полицию. За такие дела адвокатов надо лишать права на эту деятельность. Мне стыдно за коллегу, но у нас такие люди тоже есть. Он бывший опер, уволили за взятку, вот он и отрабатывает свою свободу, уже адвокатом идя на подлость.

— Мы молчим, я разбираюсь с делом, ждём апелляцию, встреча со следователем только в моём присутствии. С защитником Григория я в контакте, ему пытались дать взятку, он её не взял. Опера в бешенстве. На Петрова возбудили уголовное дело и подали в розыск, с его адвокатом я увижусь завтра. Нам надо время. Вас отправят в СИЗО, я появлюсь уже там. У меня судебное заседание через 40 минут, простите. Всего вам хорошего, от жены и друзей привет, — очень спешно сказала она и ушла.

Больше ко мне в ИВС никто не приходил.

Теперь я понимаю разницу слов: «адвокат» или «защитник». Один приходит из Ада, погубить тебя и имя ему — адвокат, второй готов тебя защитить и имя ему — защитник.

Ищу радостного сердца в себе, сторонюсь печали. Трудно, особенно по вечерам, когда знаешь, что близкие, любимые люди дома, вместе, ждут тебя. Это и печалит моё сердце — невозможность быть рядом с ними. Радостное сердце даёт силы на любое свершение, выдавить радость невозможно, она как дар наполняет твоё сердце и душу. Если на сердце радость и умиление — значит Бог с нами! Мне казалось, что Господь оставил меня, забрав свой дар, радость в душе была потеряна окончательно.

Что же такое человек, надо ли в нем искать правду или зло, коль это творение Божье? Не трата ли жизни и расточения времени на это? Не знаю. Для меня человек — слияние множества образов, меняющихся от разных обстоятельств. Все люди такие разные, порой как прямые сходятся в одну точку, даже там, где эти точки не могут быть собраны воедино. Жизнь всех отсортирует в нужные условия и причины этому будут разные. Кого-то от мерзкого поступка, который только со временем откроется для человека всем ужасом содеянного. Мерзость и человек не всегда одно и то же. Только потрясение в жизни, в один из её этапов, может изменить в человеке убеждения. Вот почему благородство умело скрывается, подменяя его подлостью.

Как обнаружить в себе несочетаемое? Захочет ли человек вернуться к своим воспоминаниям, которые он в себе открыть не хочет? Где в этом всём будет твой друг или мудрый человек? Вот и растет мерзость в нём, глубоко таится до того времени, пока не появится жертва, как перед зверем. Любой момент отвяжет эту цепь, и зло вырвется из человека. Справедливо ли это для человека, который стал источником, на которого излилась даже малая доля мерзости, где в этом справедливость? Что от этого родится в другом, возможно, чистом человеке? Живут такие люди рядом, сплетя в один узел доброе и злое. Один будет упиваться своим непризнанным величием, поклоняясь всем силам, другой останется угнетённым, не принимая реальности происходящего. Вот и родится мысль, что человек ко всему может привыкнуть и будет жить с таким оправданием.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Скоро решётки вас согреют

«Кто попирает свою совесть, тот изгоняет

из сердца своего добродетели»

Авва Исайя (Скитский)

В изоляторе я пробыл десять дней, семь из которых в полном одиночестве.

Сложнейшее время непринятия и злости. Всё большим комом наваливалось на меня, не давая шансов увидеть хоть какой-то выход.

На десятый день меня вывели с вещами. Досмотр проводили новые полицейские из конвоя. Всё было спокойно. Мы долго ждали въезда на территорию СИЗО, со мной в автозаке были ещё два арестанта. Все молчали, поглядывая друг на друга достаточно неприветливо. В машине холод, печка не работала совсем, курить разрешили. Время переезда от ИВС до СИЗО по загруженному городу минут двадцать, так и было, но ожидание заезда и досмотра машины заняло более двух часов. Я не ожидал такого холода в машине и взять вещи из пакета, чтобы одеться лучше, уже не мог. Пакет с вещами стоял у конвоя за решёткой. На просьбу взять вещи и одеться теплее, был простой ответ: «Скоро решётки вас согреют».

Машина несколько раз останавливалась для досмотра, охрана выходила для сдачи своего оружия. Постоянное курение, жуткий мат в общении между собой у служивых. Мне это резало слух и сильно раздражало. В себе я давно умело подавил возможность, даже в экстренных случаях переходить на мат. Долгое время, посвящая внимание к словам, которые произношу вслух и к их истинным значениям. Я уже знал о силе слова, влиянию его на нашу жизнь и душу. Но здесь всё было по-иному. Это другой мир — мир не умевший созидать.

Из машины выводили по одному, четко выкрикивая фамилии с карточки. Делая первые шаги, спускаясь по ступенькам автозака, я увидел закрытый ангар, в который заехала наша машина. Мы спускались в длинное помещение со множеством металлических решёток и дверей по сторонам. На входе в этот коридор мне сказали назвать свою фамилию, год рождения и статью. Я всё выполнял, озираясь, желая сразу найти место, где не будет сквозняка и холода, который за десять суток пронизал меня насквозь. Множество сотрудников уже в другой форме, с дубинками, недовольными лицами. Их взгляды пристально въедались в каждого, заглядывая в глаза и осматривая качество одежды.

— Что ты пялишься, чего башкой своей крутишь, — неожиданно накинулся на меня какой-то сотрудник.

— Что молчишь, что не с тобой разговариваю? — начал давить на меня он же.

— Да вот смотрю, как вы тут живёте, порядок ли тут у вас? — ответил я.

Моё умение быстро отвечать и сбивать с толку задающему мне вопрос, сработал. Я это сказал автоматически, надеясь, что доля юмора в моих словах будет расценена доброжелательно. Он сделал вид, что говорил не со мной и прошёл по коридору. Я был рад, что он отстал от меня. Мне сейчас надо было как-то освоиться, принять поскорее происходящее со мной.

Потолки высокие, стены давно не видели краски, освещение было скупым, опять грязь и холод. Но главное, запах тюрьмы, он особенный: гниющий и кислый, сырой и прокуренный. Досмотр проводили по одному. Просматривают вещи, каждый шов в одежде, вырывают стельки из обуви, у кого металлическая планка в подошве, рвут подошву, вытаскивая всё, что звенит от ручного металлодетектора. Режут мыло, открывают тюбики с пастой, что им не нравится, тут же выдавливают. Забирают шнурки, пояса, любую вещь, которая может им не понравиться. Всё, что они забирают, тут сбрасывается в отверстие в столе, под которым стоит ведро для мусора. Что им приглянулось, складывается на окно. Меня досматривал как раз тот самый служивый, с которым мы обменялись фразами несколько минут назад.

Конечно, мне досталось. У меня забрали всё: средства личной гигиены, продукты, спички и остатки сигарет. Что-то сразу улетало в мусор, что-то оставлялось на окне. Моему терпению пришёл конец, и я взорвался.

— Что вы творите, предоставьте мне список вещей, разрешённых для СИЗО, где права и обязанности арестованных, на меня распространяется презумпция невиновности, и я защищён равными с вами правами по Конституции Российской Федерации, — просто заорал я, сорвавшись, не желая соглашаться с этим беззаконием.

— Слышишь, закрой рот, пока ты не поехал на пресс-хату, там тебе быстро объяснят про Конституцию и права, — и все мои вещи, лежащие на столе, смахнул на пол.

— Раздевайся, снимай всё, — жестко сказал мне второй.

Я начал раздеваться, совсем не понимая, как себя вести. Меня досматривали, заглядывали в рот, межу пальцами рук и ног, я приседал, спустив трусы. Моё тело дрожало от холода, в помещении было не более десяти градусов. Одеваться мне не давали, явно затягивая с досмотром снятых с меня вещей.

— Закрой его отдельно, — дал команду мой служивый.

Небольшая комната с дверью, бетонная, холодная лавка, тусклый свет. В ожидании я провёл более двух часов. Я приседал, махал руками, и это давало мне возможность не замерзать. Чувств не было никаких, полная пустота внутри. В небольшой глазок с регулярностью заглядывал постовой, слышны были голоса. Меня выводили дважды, к врачу, молодой девушке с красивым лицом, которая поинтересовалась о моих болезнях, отправила на флюорографию и на откатку пальцев, такую процедуру со мной проделывали и в ИВС. Всё остальное время я ждал. Очень хотелось курить, и у меня пробуждался интерес, что же будет дальше.

«Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя», — тихо бормотал я себе под нос.

Выкрикнули мою фамилию в коридоре, я понял, что мне надо отозваться, что я и сделал. Дверь открылась, и я с вещами пошел с охранником. Мне открыли дверь, которая вела в темный коридор подвального помещения.

Я спустился, не задавая никаких вопросов. Глубокое подвальное помещение, точнее это был коридор, очень длинный. Освещение только на входе и выходе, он был набит людьми до отказа. Кто-то разговаривал, большая часть молчали, почти все курили. Воздуха было очень мало, мне сразу стало понятно о необходимости найти себе место и желательно ближе к некурящим. Но и это было сложно. Там, где были места, под ногами стояла вода по щиколотку от протекающей тут же трубы. В другом месте были люди, но они стояли молча и с очень угрюмыми лицами. Стать рядом с ними во мне не откликалось, и я решил искать место с теми, кто ведёт хоть какой-то разговор. Это было с умыслом, я желал хоть как-то отвлечься в чужих разговорах, скрасив своё длительное одиночество, послушать полезную информацию о тюрьме, о которой я тогда не знал ничего и, возможно, задать вопросы.

— Становись здесь, — предложил мне, молодой парень, которого невозможно было рассмотреть в темноте.

— Мы ехали вместе, сейчас глаза привыкнут, подожди немного, — говорил он со мной.

— Кури, — и протянул мне сигарету.

— Я уже заехал второй раз. Два года назад сидел здесь же полтора года. Вышел по отсиженному. Кража, блин, как тошно опять от этого.

Я его слушал, глаза начинали привыкать к темноте и от этого я старался осмотреться вокруг.

— Не крути головой лучше, режимники это расценивают как склонность к побегу. Поставят на карточку метку, красную полоску и будут проблемы, — начал поучать меня он.

Я искренне был рад, что первая встреча была с человеком, который уже здесь был и знает хоть что-то о пребывании в тюрьме. Я молчал, не хотел задавать, возможно, глупых вопросов, относясь ко всем уже с опаской.

— Вещи на пол не ставь, держи в руках. Тут плюют, разный народ бывает. Туберкулёз — вот главная проблема тюрьмы. Условия видишь? Это специально, так умертвляют многих, загоняя в болезнь и мучения.

Я молчал, вслушиваясь в каждое его слово. Он говорил очень тихо, не желая, чтобы нас слушали другие. Говорящих здесь было очень мало, большинство молчали.

— Это «кишка», она ведёт в корпус с камерами. Здесь мы будем стоять несколько часов.

— Ты первоход, ну, тебя закрыли в первый раз?

— Да. За мошенничество, — сразу ответил я.

— Понятно. Сразу узнавай статью, люди разные, не со всеми надо и можно общаться. Но это в «хате» тебе объяснит смотрящий. Я вот подал заявление, и у меня через две недели свадьба. Хорошую девчонку встретил, о том, что сидел, молчал. Она такая наивная. Хотел сразу детей, от первой не успел. Дурак, вломился в хату, ерунду прихватил, утром забрали, наследил пальчиками. Думал хорошо погулять на свадьбе. Погулял! Теперь точно пару лет навалят. Первая жена ушла, пока я был здесь в первый раз. Нас не ждут, мы для них становимся мертвыми. Множество находится оправданий для этого. Да, понятно всё, они конченные, за них мы и сидим, мало им всегда, — начал он заводиться.

Я не мог ещё понять его проблем, так как мыслил иначе. Осуждать его не смел, понимая, что сам иду в неизвестность и участь свою не знаю.

— Снюхалась с соседом, мутила под меня, пока я сидел, просила квартиру матери на неё оформить. Я прочухал это сразу. Мать обработала, сказала, что беременная и ждёт двойню. Соврала. Я сказал нет. Она пару месяцев побегала вокруг и послала меня. Год только и прожил с ней, красивая гадина. Я ей верил, мы любили друг друга. Теперь живет на этаж выше. Убил бы, сидеть не хочу за неё. Пить начала, детей нет, так ей и надо, пусть подохнет, тварь, желаю ей смерти.

— Виктор, — представился я, протянув ему руку для рукопожатия.

— Дмитрий, — с легким удивлением изменив тон, подав руку мне.

— Дима, не стоит сейчас себя рвать, смерти желать точно нельзя. Понимаю тебя, хочу просить, не желай смерти, — мирно сказал я тихим голосом, пытаясь хоть как-то вразумить его. Так как его слова резанули моё сердце злостью и глубокой обидой.

— Ты прав, ну её, просто забыть этого не могу, — сказал он уже спокойным голосом.

— Нас сейчас отправят в карантин. Тебя с первоходами, меня к второходам. Правила такие. Там уже полегче будет. Начнёшь многое понимать, что-то подскажут. Блин, опять тюрьма, всё с начала. Я же себе зарекался не красть, работал на складе, продуктами торговали. Ну что за жизнь, как устоять? Невеста не знает где я, трое суток не был дома. Просил следака сообщить матери и ей. Не знаю, сообщил ли, — уже без умолку говорил Дмитрий.

— Хорошая девчонка очень. Буду просить ждать, хочу жить с ней. Мама её полюбила, я тоже не нахожу места без неё. Встречались два месяца. Наверное, рано было в ЗАГС идти, рано. С первой тоже месяц встречались. Это мой характер, хочу и всё. Вот и красть себе не мог отказать. Хочу и всё! Крал десять лет, проносило. Женился, думал, завяжу, нет, это пока сильнее меня. Да и друзья такие же, никто работать не хотел. Так как платят, только нищенствовать. Девчонки смотрят на богатых, бегают за ними, чести в них нет. Вот и хотелось взять большой куш и завязать. У меня была любовь после школы, сильная, она ушла к богатому, думала, он всё даст. Он только тачку имел, сам был пустой, тупой, лапшу ей вешал. Рассталась она с ним через год и пошла по рукам, из тачки в тачку. Пропала, по сей день семьи нет, детей тоже. Так ей и надо, шлюхе такой, — опять завелся он.

— Мне видать с бабами не везёт, лучше себя сейчас не накручивать, — с грустью говорил он.

В «кишке» мы простояли четыре часа, спина ныла, ноги ломило, от нехватки чистого воздуха, от дыма меня начинало сильно мутить с позывами к рвоте. Я всеми силами держался, чтоб не вырвать. Этот коридор набивали и набивали, сидельцы уже стояли вплотную друг к другу.

Какие-то выкрикивали фамилии, и людей выводили понемногу. Я прислушивался и озирался от этого, боясь пропустить свою фамилию.

— Это суды, — их выводят первыми. Этапы и с ИВС выведут последними, — не дергайся.

Он был прав, мест вокруг нас становилось больше, люди выходили, дышать становилось легче. Я услышал свою фамилию и стал пробираться к выходу.

— Увидимся ещё, дай Бог! — сказал я и ушёл.

Мы думаем, что каждый достоин любви. Любим всех, детей, друзей, родных. Уверены, что и нас тоже любят, кто-то точно. Но, так ли на самом деле, есть ли любовь или это любовь к себе, себе любимому! Стоит только тем, кого мы якобы любим и для себя избрали, нарушить наш комфортный мир, тут же обнаруживаем в себе ненависть, злобу, равнодушие, хорошо, если просто пустоту. Возможно ли любимого человека проклинать и желать ему зла? Даже если зло и обида уже поселились в твоей душе. Понятно, что это для многих человеческое, придуманное чувство, непрочное, меняющееся. Если бы мы знали любовь настоящую, то она бы исходила на всех, без всяких правил. Любовь к врагам — возможна ли такая любовь? Мы все грешные, травмированы в душе, все погибаем от своего самомнения. Вот, что разрушает любовь — осуждение. «Я бы так никогда не поступил», — думает каждый. Откуда нам знать все причины поступка, мотивы, мучения при принятии решения. Кто точно может знать, попади в такие же условия как поступил бы сам. Может падение, подлость или жестокость были бы ещё глубже и пагубнее. Не судите — да не судимы будете!

Слава Богу за всё!

Камера карантина находится на первом этаже, точнее, в цоколе здания. Три пары глаз пристально всматривались в меня в момент, когда я зашёл. Все ребята были не старше двадцати пяти лет. Моё поселение вызвало у них оживление, в камере началась суета. Место было свободно одно, на верхних нарах, с полностью разорванным ватным матрасом. Я поприветствовал молодёжь, стал осматриваться с желание скорее лечь и расправить свою больную спину, боль которой не давала мне покоя уже несколько часов.

— Сашка, — протянул мне руку самый молодой.

— Андрей, Сияр. — по очереди подали руки двое других ребят.

— Возьмите мой матрас, на том спать невозможно, я там спал три ночи. Нет, лучше ложитесь внизу, на моё место. Меня завтра уже отправят на лагерь, — сказал Андрей, собирая свои вещи и бельё с нары.

— Я заварю чай, у нас есть сахар и печенье, вчера была «передачка» от мамы. Есть колбаса, только мы грызём её по очереди, нечем порезать. Будете есть колбасу? — поинтересовался Сияр.

— Спасибо, ребята, я очень устал и замёрз, хочу отдыхать. Давайте всё позже, — усталым голосом ответил я.

— Время для отдыха здесь много. Только греемся мы кипятком. Здесь нет стекла на форточке, дует, особенно ночью, — включился в разговор Сашка.

Меня это уже не пугало, я хотел быстрее лечь на кровать. Постельное бельё мне не выдали, сказав, что нет завхоза. На подушку одел свою запасную нательную майку, которую уже давно надо было бы постирать; не раздеваясь, только сняв ботинки, лег на нары. Спать в одежде уже привык, это стало для меня нормой.

Сколько проспал, неизвестно, проснулся опять от холода. За окном темно, ребята ютились втроём на нижней наре и шёпотом разговаривали.

Сильно болела спина и плечо. Я хотел есть и горячего чаю, надеясь, что хоть это даст возможность согреть себя изнутри. Сашка, увидев, что я проснулся, тут же начал заваривать чай. Сияр достал погрызенную колбасу и положил напротив меня прямо на ужасно грязный стол.

Я вымыл лицо и руки. Осматриваясь, понимал, что место, в которое меня привезли, было просто уникальным.

Древнее строение Екатерининской эпохи, арочный свод потолка и окон. Камера метров восемь, где разминуться даже вдвоём очень сложно. Бетонный умывальник только с холодной водой. Унитаза нет, дырка в бетонном полу и кран над ним, шторки нет. Очень грязно, полы не мылись, возможно, очень давно, в углу куча мусора. На столе въевшиеся пятна от чая и еды, куча окурков на куске газеты. Всё это приводит в глубокое уныние.

— Хлеба нет, мы его уже съели. Хлеб дают утром, буханку на всех. Вас же ещё не было с нами, — виновато оправдываясь, сказал Сияр.

— Пусть ест с печеньем. Чай крепкий заваривать? Чашка есть? Может чифир? — включился Сашка.

Только сейчас я понял, что у меня нет посуды для еды. В ИВСе нам еду давали в одноразовой посуде.

— Надо, чтобы вам передали посуду с воли. Здесь дадут, но она плохая, пейте пока из моей, я уже пил чай, — сказал Андрей и начал мыть свою металлическую кружку.

Слова «воля и чифир» звучало для меня очень странно и резало слух.

— Чего, молодёжь, дома не сиделось, — обратившись ко всем, неумело отрывая шкурку, начал жевать сырокопченую колбасу.

Горячий чай парил своим теплом и ароматом, давая мне надежду о тепле и сытости. Компания была для меня дружелюбна, в душе становилось мирно. Колбаса была вкуснейшая, которую я ел с галетным печеньем.

— Слава Богу за всё! — проговорил я вслух, вспомнив, что забыл помолиться перед едой.

— Вы имени своего нам не назвали, — обратился ко мне Андрей.

— Виктор, простите, что-то я был задумчив, — с улыбкой представился я.

Все дружно заулыбались, напряжение начало у всех спадать окончательно.

— Я, за вождение без прав в лёгком хмельке, — начал свой рассказ Андрей.

— Меня прав лишили за пьянку, полгода назад. Я по выходным ходил в гараж, прогревал машину, понемногу выпивал с друзьями. Вот и в этот день выпив, решил проехать за пивом и уже без прав. Там рядом магазин, метров триста, во дворе. Был уверен, что там не будет гаишников. Поймали на выезде из гаражного кооператива. Прав нет, я выпивший. Дали полгода принудительных работ, город подметать. Я мёл дня три и перестал приходить на работу. Стыдно, меня все знают, а я дворник. У меня свой бутик на рынке, ремонт телефонов и всякой мелочи. Опять суд, дали два месяца колонии-поселения, завтра должны отправить. Неделю сижу в ожидании, — закончил свою историю Андрей.

Он был самый старший из них. Двадцать семь лет, жена и дочь трёх лет. Мне он понравился, рассудительный, немногословный, пытался пацанов призывать к порядку и чистоте в камере. Единственный, кто читал и слушал всех со вниманием.

— Я за наркотики, — сказал Сияр.

— Соль продавал с братом двоюродным, младшим. Сам её не употреблял, это очень вредно. Хотел денег, они бы дали мне независимость от родителей. Меня поймали, я им всё рассказал, сижу уже три дня. Брата отпустили, он малолетка, — очень грустно сказал он.

Все молчали, задумавшись. Я, немного поев, пил чай, наслаждаясь горячей кружкой. Тепло наполняло меня, сытость давала уверенность.

— Я тоже за наркотики. Я их не употреблял, перебрасывал на лагерь, здесь у нас на строгач. Жил у моря, мне покупали пиво старшие сидевшие мужики и просили бросать через забор траву. Говорили, что это благое и уважительное дело. Я им верил. Вот теперь в тюрьме. Мама одна осталась и девушка. У девушки парня посадили за наркотики, я с ней дружил, гуляли, купались летом. Влюбился я, обещал, что к наркотикам не притронусь, — рассказывал Сашка.

За дверью началось движение. Кормушка открылась, и начали выдавать баланду. Выдавал еду заключённый в грязном белом халате, насыпая каждому в тарелку кашу. В кружки наливал чай.

— Дайте хлеба и посуду, у нас новенький, — обратился в кормушку Андрей.

Ответа не последовало, кормушка громко закрылась.

Ребята ели кашу, виновато поглядывая на меня. Я остался без баланды, у меня не было посуды, в которую я мог бы получить свою порцию. Это меня уже не беспокоило, я был сыт и благодарен за угощения в виде колбасы и печенья. Остаток еды, отданной мне, никто не тронул, понимая, что это будет мой ужин на сегодня. Сияр посматривал на неё, явно желая добавить колбасу к пустой перловой каше.

— Колбасу берите, я сыт, после выпью чаю и поем печенье, — не задумываясь, предложил я ребятам.

Все аппетитно ели пустую кашу, передавая остаток колбасы по кругу, вгрызаясь в неё своими молодыми зубами. Лица у них были довольные, печенья был полный пакет, которого должно хватить нам на пару дней.

Вот же молодость! Вся жизнь ещё впереди. Как мало надо человеку для жизни…

Надо учить людей жизни, увещевать слабых и маловерных, учить всему. Не общество, мы сами во всём виноваты, мы сами себя погружаем во тьму. Когда душа черна, в ней будет зреть грех и невежество. Лучшая душа — душа страдающего, которая утешится, узнав Бога. Нужна борьба, но, она сопряжена с риском. Кто из нас умел смолчать, находясь в благоденствии? Кто молчал во времена полного краха? Хвалимся или ропщем! Вот поэтому, узнавший горе, не будет оглядываться назад, чувствуя тяжесть за спиной. Всё имеет свой желудок, умело поглощая страсти, несчастья, даже любовь. Надо ли его так обременять? Во всём нужна мера и мудр именно тот, кто сумел себя сам вовремя арестовать.

Её слёзы накрывали меня, не давая моей душе сил

Вечер заканчивался, настойчиво переходя в ночь. Мои сокамерники игриво переглядывались в ожидании чего-то. Я валялся на нарах, пытаясь почитать, подставляя страницы книжки под тусклый свет одной лампочки. Всё мои мысли были только о семье. Как их коснулся мой арест, есть ли помощь от друзей, что же вообще происходит? Сигарет было мало, Сияр не курил, Сашка и Андрей курили одну сигарету на двоих. Я курил по полсигареты, решив вместе с ними, что курить будем все вместе, чтобы не отравлять воздух в камере постоянно, расписав количество сигарет на вечер.

— Сигареты попросим, пачку без фильтра нам точно подгонят. Подогреем обратно печеньем, — деловито сказал Сашка ребятам.

Он больше всех поглядывал на меня. Что пытался рассмотреть, я не знаю. Его серые глазёнки смотрели на меня, он ждал совета, понимая сложность своей ситуации и начало тюремного пути. Что я ему тогда мог сказать, когда был в неведении и нуждался в наставничестве сам.

Свет над нарами выключили, переключив на ночной режим. Ядовито-белая лампочка зажглась над входной дверью.

— Оба-на, сейчас начнётся движуха, тюрьма живёт ночью, — громко сказал Сашка, голосом бывалого и опять въедливо уставился на меня.

Все сидели, прислушиваясь к ночным шумам вокруг. Было необычно тихо, вся тюрьма ожидала начала жизни.

Громкий выкрик на улице дал команду к движению по тюрьме.

— Один, три, шесть, дай дорогу, это девять ноль, — несколько раз звучал голос за окном. Тюрьма зашумела, застучала, начала свою жизнь.

— Сияр, иди, грей ухо, — сказал Сашка.

Сияр, зная свои обязанности, беспрекословно встал у дверей, прислонив своё ухо к отверстиям в броне для просматривания камеры постовыми. В коридоре всё замерло, только перекрикивание между камерами арестантов.

Количество незнакомых мне слов, разные голоса и звуки меня очень оживили. Я ощутил себя участником чего-то нового, ещё неизвестного мне.

Мы услышали явный стук и команду «девять, строим дорогу». Андрей тут же начал вынимать штапик из окна, снял стекло. Сашка, нырнув под нары, достал разобранный кипятильник, скрученный крючком. Умело начал приматывать его к штапику верёвкой, сплетённой из распушенной китайской синтетической сумки, которая, потрёпанная, валялась в углу.

— Готово, ждём, — сказал уже тихим голосом Сашка.

Все замолчали. С потолка послышался стук и крик «принимай».

Андрей с палкой нырнул в окно. Через две решётки в полметра от него, в прорезанное отверстие сетки-рабицы он начал отлавливать спускавшуюся веревку с небольшим мешочком на ней. Я только наблюдал за этим.

— Ребята три дня в СИЗО и уже такой опыт и сноровка, вот дела, — не без удивления подумал я.

— Нас так научили те, кто был с нами до вас, вы запоминайте и учите этому других, это обязательное правило. Тут на откосе окна написаны все сигналы, фразы, сколько и по какому поводу стучать в стену, — сказал мне Сашка, наблюдая за работой Андрея.

Верёвка с маленьким мешком была у нас. В ней лежала записка и две пачки сигарет.

«Привет арестанты, если есть нужда, пишите, если есть излишки какие, можете передать нам, мы тоже подогреем братву. Если есть новенькие, пусть пишут Ф. И. О. год рождения, откуда, статью и кто по жизни. Связь сейчас спустим, положите на телефон, сколько сможете», — шёпотом прочитал Андрей.

Вам надо писать, на этой же бумажке с обратной стороны, — сказал мне Сашка.

— Зачем, зачем им это, да и мне тоже, — с недоумением поинтересовался я.

— Так надо, они должны знать, правила такие. Они не дадут телефон кому попало. Не лишайте нас связи с родными, пожалуйста, — взмолился уже Сияр.

Я написал всё, что просили в записке, понимая, что скрывать мне нечего и со временем все и так узнают про меня. В тюрьме тайн о людях нет.

В мешочек вложили записку, немного печенья, постучав в стену, крикнули: «Принимай». Черная верёвка потянулась, с шумом напевая свою мелодию обтирая решётку, на этаж выше.

— Над нами камера и там смотрящий за карантином. Всё происходит только с его разрешения, — задумчиво сказал Сашка.

Мы ждали, долгое время ничего не происходило. Дружно курили, молча, благо сигареты у нас уже были.

— Спасибо братве за сигареты! — сказал гордо и громко Сашка.

Опять четкие звуки ударов. По шуршанию веревки нам становилось понятно, что к нам спускается «дорога». Андрей, приняв мешочек, передал его Сашке.

«На связь час. Первый говорит Виктор, пусть ждёт звонка с семьдесят пять», — прочитал Сашка, смиренно передав мне маленький кнопочный китайский телефон.

Я держал телефон в руках, давно забыв, что такие ещё бывают. Моё сердце колотилось от волнения, что скоро я услышу голос своей жены.

— Точно ли я помню её номер, может, она спит, ей же рано на работу, что сказать, её могут прослушивать, — вихрь мыслей летал в моей голове.

Экран телефона засветился, без звука и вибрации. На маленьком экране появились цифры 75.

— Слушаю, — сразу ответил я почти шёпотом.

— Витя, привет. Как заехал, есть ли нужда? — поинтересовался голос в телефоне.

— Всё отлично, что есть надо, ты кто? — с напряжением в голосе спросил я.

Это Рудик, смотрящий за карантином, я увидел знакомую улицу, я там тоже живу, вот решил поговорить, может, знакомые есть общие, — ответил дружеским голосом Рудик.

— Я жил в сто пятом, там Жека Тюменский жил когда-то, я его квартиру и снимал. Ты Тюменского знал?

— Нет, с таким не знаком, я переехал оттуда уже года три назад, хотя прожил там пятнадцать лет.

— Понятно, хочу понять, может, мы знакомы и общались. В каком подъезде жил, что за машина, как выглядишь? Чего не написал реальный адрес? — не отставал он.

— Рудик, тебе это зачем? Адрес по прописке. Я на районе не общался ни с кем, дом, работа, семья. Говори, что надо? — пытался обрезать ненужный мне разговор.

Голос у него был спокойный и мягкий, с акцентом.

— Ладно, понимаю тебя. Звони домой, позже поговорим, — и отключился.

Я не мог ни о чем думать, не желал разговоров. Моё сердце кипело от желания услышать свою жену. Плохой свет, маленькие кнопки, моё уже не самое хорошее зрение, всё это не давало мне возможности набрать номер.

— Давайте я помогу, — включился Андрей.

Я видел их нервозность от большого желание скорейшего разговора с родными. Я отнимал у них то малое время, которое было отведено нам для связи.

Звонок и не туда. Второй — не взяла трубку. Может, уже спит?

Я не мог вспомнить точно номер своей жены, ошибался. Вернее, я его и не знал никогда на память. Нервозность усилилась, я отдал телефон, решив вспоминать номер и набрать позже.

— Плохо не знать, да ещё и забыть, — думал я, ища выход в этой ситуации.

После моей третьей неудавшейся попытки свой разговор по телефону начал Андрей. Сашка сказал, что его девчонка ночами не спит, ждёт звонка, и он готов говорить с ней после всех. Мама же его уже спит, она рано встает, для поездки на работу в другой город и будить её разговорами он не хочет. Сияр пристально смотрел на всех, не понимая, когда его время для общения.

— Мне надо две минуты, сказать, что готовить на «передачку», — не выдержав, с мольбой в голосе сказал Сияр.

— У меня очень старенькие родители, я их единственный поздний ребёнок. Им надо отдыхать, — добавил он.

Никто ему не перечил, все молчаливо согласились.

— Тут звонит кто-то, второй раз, — сказал Андрей.

— Если 75, то пусть ждут, — ответил я первый.

— Нет, другой номер, — глянув ещё раз в телефон, ответил Андрей.

— Говори, не дёргайся, у нас есть ещё время, потом перезвоним, — настаивал я.

Андрей, забившись в угол возле окна, продолжал свой разговор, прикрывая руками рот с телефоном. Связь была плохая, стены казематов не давали качественного сигнала, высовываться ближе к окну было опасно, могли увидеть. Но слабый ручеёк контакта с волей был. Это главное.

После поговорил Сияр, кратко, сухо, называя своего отца, на Вы. По его голосу было понятно, что союза в его отношениях с отцом нет.

Пришло время моего разговора. И, проверив номер, я понял, что это номер, который не ответил мне. Я его набрал. Моему счастью не было предела, на обратной стороне звучал растерянный, сонный голос моей жены.

— Наташа, это я, — единственное, что смог выговорить в первые секунды разговора.

— Витюша, ты, ты где, тебя отпустили? — не веря, что это я, в смущении проговорила жена.

— Меня сегодня перевели в СИЗО, появилась возможность поговорить, как ты, дети, говори, у меня мало времени, ребята ждут своей очереди к телефону.

— Я очень скучаю, люблю тебя и молюсь. Что происходит, мне никто ничего не может объяснить. Столько людей мне звонят, приезжают, все переживают за тебя. Многих я не знаю вообще.

— Слушай внимательно. Я сам понять не могу, что они от меня хотят. Точнее понимаю, но на подлость не пойду. Прости меня… Ни с кем, ни о чём не говори, просто молчи. Что я звонил, никому не говори. Держись зятя, пусть он будет рядом.

— Любимый, предлагают помощь твои друзья, адвокатов, деньги. Я не знаю, что мне делать. Что с тобой, как здоровье? — перебивая меня, сказала жена и заплакала.

— Не плачь, прошу тебя. Я хочу, особенно сейчас, видеть тебя сильной. Мне это надо, как никогда, — просил её я.

Моё сердце рвалось от боли, слёзы готовы были ручьём рвануть наружу, дыхание сперло до удушья. Я едва сумел справиться с собой. Смотрели ли на меня, слушали ли мой разговор, я не видел. Не мог видеть, я был словно в другом измерении и реальности.

— Ты говори, я тебя слушаю, ты же знаешь, что я плакса у тебя, — шмыгая носом, проговорил мой любимый человек.

— Я понимаю, но тебе надо держаться, не загонять себя в депрессию. Страшного ничего нет, это не может продолжаться долго. Меня просто нет рядом, вот и всё. Надо терпеть. Такая сейчас воля Божья, молись только. Боженька милостив, он даст утешение и покажет выход.

— Молюсь. Неля сказала, что тебя отпустят по апелляции. Прокурор написал жалобу какую-то, что не видит причину ареста, — уже собранным голосом сказала жена.

— Как твоя спина, что ты кушаешь? Завтра буду готовить передачу, ждали, когда тебя переведут в СИЗО. Все родные рядом, звонят, передают привет, — совсем твердым и собранным голосом продолжила она.

— Всё нормально у меня, я здоров и сыт. Надеюсь, будет возможность и завтра поговорить. Этот звонок тебе и для меня был неожиданностью. Я подумаю, и скажу что-то конкретное. Буду заканчивать. Положи на этот номер двести рублей.

— Ты не бойся за нас, у нас всё нормально, мы тебя ждём. Я люблю тебя! — сказала жена и опять тихо заплакала.

— Я люблю тебя, береги детей, — ответил я, проглатывая ком в горле, не имея сил произнести более ни одного слова.

Её слёзы накрывали меня, не давая моей душе сил. Они были настоящими, пропитанными любовью и это было важно для меня сейчас.

Есть люди с простой, чистой душой, детской. В них нет хитрости и злобы, такими они не стали, такими они родились. Они любят и видят только красоту и добро, другое им чуждо. Им не надо самолюбиво держаться за маленькие чужие истины и добродетели, они уже наделены душевным добром с рождения. Простых, чистых и блаженных видно сразу, душа их чувствует и с улыбкой принимает. Мы знаем и не делаем, говорим, надо идти и не идём. Но есть и другие, они идут и живут, как умеют, в своей чистой простоте. Вот такой была у меня жена.

Сашка тоже успел поговорить, ютясь, как воробей, у окна. Слов и тона его разговора я не слышал. Мы пили чай и курили, перебрасываясь с ребятами скупыми фразами.

Ты меня слышишь — Сашка?

Телефон ночной тюремной дорогой отправился на своё место дневного отдыха. Сияр и Андрей спали, мы же с Сашкой заварили чай.

— Я летом болтался всегда на море, рядом с ним жил в соседнем селе. Там меня и нашли старшие ребята, двое из них уже сидели. Они мне рассказали о тяготах в заключении, братстве и понятиях тюремной жизни. Мне нравилось их слушать, смотреть, как они себя ведут — крутые. Вот и согласился я им помогать, перебрасывать через забор ночью на лагерь коноплю. Ездил сам в указанное место, перебрасывал и уходил. Они меня угощали пивом, брали с собой на море, иногда кормили, денег не давали. Сказали, что это западло, на этом зарабатывать. Я не знаю, знала ли моя девушка, чем я занимаюсь. Она была против моей дружбы с этой компанией. Они ей не нравились, да и парень её бывший сидел за наркотики. Я отказался им помогать, и они пропали осенью совсем. Мы были очень рады, что они отстали от меня. Я иногда скучал, мне не хватало их компании и остроты в жизни. Весной один вернулся, сказал, что у них проблемы, и двоих посадили. «Брось ещё раз, надо братву подогреть, чтобы нашим пацанам была польза. Нести блага на лагере это святое, там же уже твои кореша», — так он меня просил. Я не мог ему в этом отказать, он же просил это сделать только один раз — корешам. Я несколько раз ходил у забора, наблюдал, видел машину и странных людей. Чувствовал всё, у меня появился впервые страх. Переборол себя и бросил. Меня сразу окружили, бежать возможности не было, я сдался. Он мне говорил, что, если поймают, отпустят. Это трава, она никому не нужна, они ловят только за тяжёлые наркотики. Если вдруг закроют, по тюрьме будет зелёный свет, так как я грел лагерь, это в почёте. Я не хочу сидеть, дурак, сейчас только всё понял. Он подставил меня, отдал им, возможно, вместо себя, — тихим голосом рассказывал мне свою историю Сашка.

— У меня отца убили в тюрьме. Мама всегда молчала про это. Просто я знал с детства, что он нас бросил и уехал неизвестно куда. Позже соседи сказали мне правду. Я боялся говорить об этом с матерью. Мама всегда работала, я ей помогал по дому, мыл машины на мойке, мне неплохо платили. Жили очень дружно с ней. Одно она меня просила всегда: «Сашка, не влезь только никуда». Как она там без меня сейчас? Я у неё один. Мужчин в доме у нас не было, она красивая, возможно, кто-то и был, но мне это неизвестно. Я всегда тянулся к старшим, мне отца не хватало, мужской силы и дружбы.

Сашка заплакал. Совсем по-детски вытирая слёзы кулаком, не боясь своих чувств. Молодой парнишка с карими и грустными глазами, мелкий совсем, мне напоминал подростка. Я понимал теперь его пытливый взгляд в мою сторону. Ему нужна была опора, мужская, которую он так и не получил в своей жизни.

Я молчал. Вопросов ко мне не было, я просто слушал.

— Я влюбился, как-то, сам того не желая. Мы гуляли, купались в море. Она немного старше меня, живёт в соседнем селе. У неё два брата, классные, меня приняли сразу. Она и к нам приходила, кушать всем готовила, убирала. Мама её полюбила тоже. Мы часто были у меня, там всё и получилось в первый раз. Она у меня первая, — опустив глаза, застенчиво проговорил он.

— Я сейчас с ней много говорю. Я ей сказал, что люблю её, и она мне тоже сказала. Мне трудно, я хочу плакать, когда говорю с ней, едва держусь. Не хочу показывать своих слёз. Ваша жена тоже плачет, я слышал, вы просили её не плакать. Моя девчонка тоже плачет. Хочет ждать, обещает. Так невозможно, она же своего парня не дождалась, загуляла со мной. Ему дали только два года. Мне светит десять. Мне верить ей? — непроизвольно выкрикнул последнюю фразу Сашка.

Я молчал, мне было, что ему сказать. Вроде ответ очевиден, но как здесь забрать надежду, имею ли я право на это. Могу ли я вещать, не зная промысла Бога по этому мальчишке и его девчонке. Я молчал.

— Я всё понимаю, тюрьмы не боюсь, мне пообещали «зелёную» дорогу. Мамку жалко и девушку свою. Только о них и думаю. Нет, точно больше никогда. Дурак такой, зачем, почему их не послушал, ведь они меня так просили: «Сашка, только не влезь!» — опять заплакал, замолчав Сашка.

— Люся не дождётся, как мне её уговорить ждать? Я не успел ей сказать всего, мы не говорили про нас вместе, — вытирая слёзы, продолжил он.

Ребята спали, мы курили, пили чай. Я молчал. Ответ у меня был, но как его донести до этого молодого парня. Ведь это только мой опыт и наблюдения, может он и ложен.

— Знаешь, Александр, что я тебе скажу. Я рад, что твоего сердца коснулась любовь. Многие её ищут всю жизнь и не находят. Другие путают влюбленность с истинными чувствами. Сколько живёт любовь, год, два, всю жизнь? Саша, любовь — это дар от Бога, самый великий дар. Его еще надо заслужить, получив, не обесценить, не растерять по малым частям потом в жизни. Она прилетает в сердце, как птица. Женщина мужчине даёт крылья, ответной любовью мужчина дает свою силу и сильные ноги, для возможности оттолкнуться от земли, чтобы высоко парить в этом чувстве. Так было у меня. Любовь — это ещё и труд. Быть в гармоничных отношениях отнюдь не просто. Притирки в первое время, недопонимания, всякое бывает. Для всего надо время и желание быть вместе. Ты меня слышишь, Сашка?

Сашка не мог владеть собой от пристального внимания в его сторону, он срывался в глубокое рыдание. Я понимал, что ему хватит сегодняшнего разговора и предложил спать.

— Нет, прошу вас. Дайте мне хоть какой-то совет. Я мучаюсь, мне ей надо что-то сказать. Я хочу, чтобы она меня ждала, — почти в истерике обратился он ко мне.

— У меня нет универсального ответа. Все случаи разные, в жизни может быть всё. Саша, услышь меня, в жизни может быть всё! Молись, молись и за неё, проси Бога сохранить ваши чувства, дать сил претерпеть достойно все трудности. Не дави на неё, не надевай на неё оковы невозможности выполнения. У вас нет брака, детей, совместного быта — только чувства. А если это только увлечение у обоих? Что тогда, зачем обязательства в словах, которые не будет возможности исполнить? Отпусти её, дав право принятия решения самостоятельно, время всё решит в вашу пользу, проверит чувства и верность. Не обязывай быть верной в словах, это великое искушение для молодёжи. Ты потом её этими же обещаниями будешь поедать, доведя себя до ненависти, если она оступится. А если разлюбишь ты и не захочешь быть с ней? Она будет тебя ждать, потратит, возможно, лучшее время в своей жизни. Что тогда? Кто ты будешь для неё? Скажи ей про свои чувства, что она нужна тебе, но право выбора оставь за ней. Скажи, что время будет мерилом ваших отношений. Что ты не держишь её, желаешь только добра и счастья и это все от большой любви к ней. Возможно, она сейчас не поймёт тебя, да и ты не всё ещё понимаешь. Выбор за вами обоими, только обоими. Решение одного, без согласия другого — это пустая иллюзия. Говори с ней, только честно, про всё. Господь всё управит в лучшую сторону и только на пользу вам. Но это будет не всегда так, как хочется именно сейчас тебе. Давай помолимся, я вслух буду читать вечернее правило, — закончил я свой монолог.

— «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь», — встав и развернувшись к окну, начал читать из молитвослова моего сына.

— Ты, Саша, слушай, повторяй, что поймешь, молись и проси своими словами как умеешь.

— «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или ещё окаянную мою душу просветиши днем? Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит. Суда Твоего, Господи, боюся и муки безконечныя, злое же творя не престаю», — читал слова молитвы Иоанна Дамаскина, показывая Сашке на постель.

От этих слов Сашка разрыдался в голос. Он сел на кровать, закрыв своё лицо руками. Я продолжал неспешно, тихим голосом читать. Сегодня особенно мне было легко в молитве, каждое слово проходило через меня, и было мне понятно. Вот она сила молитвы великих подвижников веры, их опыт, переданный нам как милостивый дар.

— «Помяни, Господи, братий наших плененных и избави я от всякаго обстояния», — продолжалась молитва.

Смотрю за человеком, вникаю, пытаясь понять его душу. Почему молчит, какую причину находит для разговора и что его волнует, умеет ли делать паузы в разговоре, слушать, и что у него вызывает эмоции? Не только слова могут выдать в человеке его подноготную, нужны паузы, взгляд, даже смех и шутки. Улыбка в человеке может быть отвратительна, если в ней не будет искренности. Человека выдаст всё, если в нём живёт зло, даже наружная весёлость. Беззлобного, бесхитростного человека почувствуешь сердцем, душа распознает в нём честность, он словно окажется у тебя на ладони. Всё будет с таким человеком добродушно и по-настоящему неотразимо.

Я пытался уснуть после молитвы и не сорваться опять в разговор. Сашка крутился на нарах, что-то шепча себе под нос, возможно уже во сне. Я не спал.

Могу ли я поучать и давать советы, особенно здесь? — вот, что сейчас занимало мою голову.

Как утешать плачущую душу, чем, где найти слова утешения близкому, когда душу грызёт и рвёт собственное отчаяние? Понимаю, надо плакать вместе с ним… Но, как это делать здесь, в тюрьме? Любая доброта, отзывчивость, внимание к страданию человека может расцениваться как слабость. Здесь начинаешь понимать, почему Бог допустил мне несчастье. Я погряз в мелочах, ежедневном раздражении и суете, вот Он и дал время на осмысление, переставив меня с ног на голову. Теперь я не спешу, занят собой, поиском себя. Найду ли? Так всё меняется, открывая новые свойства в моей душе.

Дядя Витя, я счастливый

Утром после проверки объявили, что Андрею после обеда на этап в лагерь, Сияр переводится в камеру из карантина. До обеда все рассуждали о жизни, весело вспоминали случаи из неё. Я наблюдал за ними, вспоминая и себя в этом возрасте. Лучшее время поиска, веселья, безмятежности. Будет ли теперь так у них?

Ребят увели.

Андрей уходил с улыбкой, понимая, что менее чем через два месяца он будет дома. Оставив мне алюминиевую тарелку, ложку и кружку. Сияр был мрачен, мы знали уже, что отец не будет ему помогать за тот позор, который он принес в их семью. Он уходил от нас совсем угрюмый.

Оставшийся день пролетел за пустым времяпрепровождением. Я молился и читал. Желания к разговору у меня не было. Сашка это видел и тоже молчал, пребывая, как мне тогда казалось, в своих глубоких раздумьях.

После отбоя всё повторилось: связь, чувства и эмоции, важные слова. Прочитав вечерние молитвы, мы сразу легли отдыхать. Тюрьма шумела, выкрики за окном не давали покоя. Холод надувал сырость в окно и мне от этого было особенно тоскливо.

— Дядя Витя, я счастливый, — тихо и робко, улыбаясь потолку, обратился ко мне Сашка, лёжа на спине, закинув руки под голову как на пляже.

— Я всё сказал своей малышке: о чувствах, желании быть вместе, выборе, который она будет делать сама, и о моих перспективах. Она любит меня, просила верить, что будет ждать. Она плакала, как и я. Я не боюсь ей показывать свои слёзы, это слёзы от счастья, что даже в таких условиях, разделённые, мы вместе — очень по-взрослому, говорил он.

— Она приехала к моей маме и всё рассказала про нас. О чувствах и желании ждать. Они решили, что жить Люся будет у нас в доме, с моей мамой. После встречались с её родителями, всё объяснили. В этот же день она переехала в наш дом, «мои» теперь вместе. Мама не одна, у неё теперь есть дочь, так она мне и сказала. Это чудо, я даже и мечтать про это не мог, — звенящим от большой радости голосом говорил Александр.

— Бога благодари, всегда, за всё. Он один может всё! Молись, прошу тебя, — единственное, что ответил я.

Моё сердце налилось надеждой и усилилось верой. Слава Богу за всё!

Он был молод и верил в свою неуязвимость. Чувствовал необходимость любви, но понимал, что смешон от своей необразованности. Молодость переполняла его сердце простой наивностью, и он опускал глаза, стесняясь своей простоты. Влюблённого мальчишку можно узнать по его робости, девчонку по её смелости. Похоже, он любил по-настоящему. Прекрасное испытание для молодого человека, чтобы не потерять честь и приобрести величие. Время поиска учителя или метода для жизни, первой любви, что сможет сделать его мерзавцем или полубогом. В этом возрасте совершается множество подвигов и поступков, не скрытого мужества и соблазнов. Время благородства и побед, заброшенности и заблуждений. Поле битвы для будущей жизни. Настоящие характеры именно так и создаются. Скудость материальная прорастит духовную и умственную силу, испытания усилят гордость, трудности станут опорой для благородства. Постоянная сытость и чрезмерные удобства принесут царственную гордыню и душевное бессилие, безразличие и скорое бездушие.

Утром и Сашку перевели в другую камеру. Вместо него завели ещё двоих ребят. Больше с ним мы не встретились.

Спустя время, в «кишке», после очередного моего суда по продлению меры пресечения, где собирают заключённых перед выходом в камеры, я видел Сияра. Он мне рассказал, что Сашке дали одиннадцать лет строгого режима, за каждый переброс наркотиков по году, свою вину он признал. Все его бывшие «друзья» указали на него, назвав организатором и исполнителем. Один из них получил пять лет условно, второй три года строгого режима. Как смириться с ложью, подлостью, обманом?

Я — Христианин, а значит воин Христов! Буду биться против греха и в первую очередь в себе самом. Бой будет без крови и злобы, терпеливая борьба в любви.

«Не будь побежден злом, но побеждай зло добром». (Послание к Римлянам 12:21)

Жизнь продолжается!

Как мне здесь найти ориентир на Мекку?

Все дни были одинаковы, радовали только прогулки. Когда выводят во дворик, есть возможность пройтись по тюрьме, оглядеться, изредка встретить каких-то арестантов. С камеры на прогулку выводят всех желающих, с условием, что одного человека в камере не оставляют. Мы гуляли все, сам дворик на крыше, в который ведет узкая, кривая, неосвещённая лестница. Заводят в один из свободных, двориков примерно двадцать. По сути, это тоже камера, метров двадцать, только пустая и вместо потолка решетка, над которой поодаль шиферная крыша. Дворик грязный, оплёванный, со множеством окурков в каждом углу. На это не обращаешь внимания, понимая, что изменить сейчас что-либо ты не в силах, всё принимаешь как временное явление в своей жизни. Прогулка час. Кто-то курит в уголке, я же всегда ходил, наматывая круги как на треке, пытаясь хоть как-то дать себе нагрузку и разогнать кровь. По возвращении в камеру у всех менялось настроение, прогулка напитывала хорошими чувствами.

После Сашки в камеру завели крымского татарина лет сорока с большой и длинной бородой и молодого парня с внешностью артиста. Растерянность в их взгляде, зажатость мною уже воспринималась спокойно. Совсем недавно я сам проходил такое испытание встречи с новым местом пребывания и людьми. Теперь я видел явно и себя со стороны. Мы все становимся одинаковыми, не умея вовремя надевать маски и прятать своё истинное лицо, новые чувства и эмоции под влиянием ещё и неприятных обстоятельств. Малые знаки гостеприимства, первый разговор. Новенькие всегда хотят узнать всё сразу, не понимая, что наш опыт тюремной жизни больше их всего лишь на несколько дней. Но, мы уже как бывалые, с особой важностью делились своими знаниями. Такая уж натура у нас, людей, да и у меня тоже не без этого.

Старшего звали Рустем, младшего Михаил. Рустем заехал за религиозный экстремизм. Миша по «народной статье» — наркотики.

Я внимательно наблюдал за ними, лёжа на своих нижних нарах с книгой в руках.

Михаил сразу залез наверх, не произнося ни одного слова, смотрел на всех и всё происходившее молча. Рустем же долго ковырялся в своих вещях, пытался их разложить и развесить. Поняв, что условий для этого нет, бросил эту затею, усевшись на нары и сложив руки.

— Мне надо будет делать намаз пять раз в день. Может, вы знаете, как мне здесь найти ориентир на Мекку? — очень мягко, по-братски, спросил он.

Я этого не знал, и мы вместе стали размышлять над этим. Совместными рассуждениями мы нашли эту сторону. Он вымыл свои части тела, постелил тюремную простыню на грязный пол и начал намаз. Меня это не удивило, молитва важнее места, в котором находится человек. Человек собой, своей молитвой может освятить и очистить любое, даже самое грязное пространство. Я впервые видел вблизи молитвы мусульманина, движения, позу, слышал негромкие слова, понимал важность, молчаливо созерцая за новым сокамерником. Мне было мирно и спокойно, надеялся, что мой опыт и опыт этого человека не даст нам возможности скатиться в религиозные споры о правильности и чистоте своей религии. Я этого не хотел точно.

Намаз закончен, и Рустем молча сел за стол. Мы долго молчали. Я делал вид, что читаю, он в задумчивости осматривал камеру, меня, временами погружаясь как будто в глубокую медитацию. Что происходило с ним, его душой мне было понятно. Я не хотел ему мешать, быть с Богом и собой. Он был скромно одет, как-то даже не по-современному. Я понимал, что важности к вещам и ко всему этому у него нет, ценность его жизни была в ином.

Михаил сидел на нарах, скрестив под себя ноги, не произнося ни одного слова. Он был в глубоком ступоре. Красивое, не мужское лицо, модная прическа; блондин с большим чубом на глаза. Добротные и дорогие вещи, ухоженность, выдавали его отменный вкус и любовь к себе.

Первым молчание прервал Рустем.

— Когда здесь баня, я не мылся неделю, мне уже надо.

— Была вчера.

— Там кабинки или общий зал? Я не могу мыться со всеми.

— Там СПА-комплекс, четыре зала, бассейна нет, и кабинок тоже, — ответил ему деловито.

— Я уверен, что посещение бани отрезвит вас точно, точнее приземлит на некоторое время, — продолжил я.

— Тогда я буду мыться в одежде или мыться после вас один, — настаивал Рустем.

— Я не против, времени дают пятнадцать минут, успеем.

Судя по вещам, которые были у Рустема, ему дали возможность собраться. У него были тапочки, все принадлежности для бани и личной гигиены. Даже некоторое количество продуктов.

— У меня есть дом и своя клиника, я зубной врач. Жена и две дочки. Точнее, жду вторую через месяц. Меня забрали из дома, при жене и дочери, маски и автоматы, сломали дверь, выбили окно, всех напугали. Я молился Аллаху, он их усмирил. Они знали, что я имам, был у них с регулярностью на беседах. Зачем так пугать мою семью и позорить перед соседями? Ответьте мне? Они же знали всё про меня, мой характер и образ жизни! Я человек Аллаха, не их слуга! Я читаю в мечети Коран на арабском и перевожу на русский, возможно, что-то не так перевёл. Кто-то меня записал на диктофон, грозятся посадить надолго. Нас сейчас всех за веру будут сажать. Всех, кто читает Коран на арабском языке. Других запрещённых книг у меня не нашли, — безэмоционально закончил он.

Я не знал, что ему ответить. Понимал, что в исламе есть радикальные и воинствующие течения. СМИ неустанно нас готовили к непринятию таких течений в религиозных культах. Это возможно и в любых других религиях. Я был осторожен, боялся соседства с зачипованым фанатиком. Зная себя, порой свою несдержанность, любовь к Православию и Христианству в целом. Стать участником разборок, выяснения силы и ценности своей веры я не желал. Это непризнание, непринятие чужих убеждений, а значит конфликт. Уступить друг другу будет сложно, но жить вместе и делить быт придётся. Лучше эти темы пока не трогать. Пока, там дальше будет видно.

Вечер нёс только одно, ожидание связи с родными. Я общался с Рустемом, Михаил не слезал с нар вообще.

— Миша, спускайся, поешь с нами, — несколько раз предлагал Рустем.

Михаил спустился, очень робко, с опаской присел рядом со мной.

— Мне надо вымыть руки, можно взять мыло? — мольбой он обратился к нам.

Рустем встал, подойдя к раковине, взял свой кусок мыла и, держа его в руке, молча ждал, когда подойдёт Михаил. Меня это очень удивило. Я бы просто сказал Михаилу — бери.

— Плохо вижу, у меня забрали контактные линзы, сказали, что вернут чуть позже, я как крот сейчас, — окрепшим голосом пояснил нам своё поведение Михаил.

Миша ел, мы пили чай. От этого становилось теплее и на душе тоже.

— Рассказывайте, Михаил, что вас сюда привело, — теперь проявлял интерес Рустем.

— Я родом из Алушты. Там у меня родители и брат. Учусь в музыкальном училище на втором курсе. Подрабатывал в одном из музыкальных магазинов, преподавал уроки игры на гитаре, играл в группе, снимал квартиру с другом в этом городе, продавал наркотики, — как-то совсем, односложно говорил он и очень спокойно произнёс последние слова.

— Я шёл, не думая, что меня остановит полиция и проверит карманы. У меня в сумке было больше тридцати закладок. Это много. Всё это я успевал раскидать за вечер и ночь. Мне с каждой платили двести пятьдесят рублей. Работал пару раз в неделю. Деньги хорошие, но грязные, понимаю.

Мы с Рустемом молчали. Для меня это был уже третий человек, попавшийся с наркотиками за несколько дней.

— Поставщик мне доверял, обещая, что скоро я буду работать по всему городу. Мне отдали только один район, там тесно, он неудобный. Я ходил в другой район, меня дважды предупреждали, чтобы я не работал там, что там другая бригада и крыша. Первый раз ко мне подошли крепкие ребята, объяснили, я согласился не ходить к ним. Второй раз поймали полицейские и сказали, что сломают мне ноги, если я буду лезть в их район. Они на машине контролировали всех закладчиков. Я хотел работать с ними, там было спокойно и денежно, — продолжал Михаил.

— Я обо всём этом писал своему поставщику, он мне говорил, что наша крыша лучше и тех скоро накроют, район будет наш. У меня были хорошие обороты, он меня ценил, оберегал, давал советы, — я ему верил. Мы общались в социальных сетях, я его никогда не видел. Я опять полез туда, в чужой район, там много гаражей, большие дома, много жителей, хорошая развязка для транспорта. Думал договориться с ними и в этом районе работать на других. Меня приняли на второй день, я понимаю, что меня сдали. На меня в это время работали уже трое ребят, я и брата младшего втянул. Как же быть, как ему сообщить? Мне стыдно смотреть родителям в глаза, они делали всё для меня, я был окружён заботой и вниманием всю жизнь. Я часто болел, у меня плохое зрение, мама будет сильно волноваться за меня, — с глубокой грустью рассказывал Миша.

Рустем очень строго смотрел на Михаила, не умея сдерживать своё возмущение. Я же просто слушал. Город, из которого он был родом, был близок и любим мною.

— Виктор, я вас знаю. Вы приходили к нам в училище в составе комиссии, я вас запомнил. Мы анкеты писали тогда.

— Да, Миша, было такое. И твоего хозяина из магазина я знаю, работали с ним, он обслуживал наш комплект звука. Да и в твоём городе я был депутатом, точнее, ещё депутат. Полномочия мои не закончились. Вот так, Миша, познакомились только здесь.

Он смотрел на меня с удивлением, позабыв о своей грусти.

— Помогите мне, прошу вас, — взмолился с надеждой Михаил.

От этой фразы во мне всколыхнулись противоречивые эмоции.

Молодой парень, успешен, явно с талантом, во многом близок мне. Но главное его занятие — преступное, и тот прагматизм, с которым он к нему подошёл, не давали ему шансов оправдать себя.

— Миша, ну чем я могу тебе помочь, брось это. Я этого не буду делать. Лет семь назад я порвал отношения со своим очень близким другом только из-за его торговли наркотиками. Мы его спасали от первого срока, положив в реабилитационный центр, он наркоманил. Всё было хорошо первое время. Потом опять срыв и срок пять лет, отсидев три с половиной, вышел. Через два года он снова провалился в эту яму. Мы пытались бороться, лечить его, но, он стал ещё и торговать. Мои слова были пусты для него, с женой развелся, выглядел ужасно. Как же я ценил нашу дружбу, любил его как брата! Я отступил, попросив его, не судить меня строго и больше не рассчитывать на меня в его жизни. Не так всё было, вру сейчас. Я ему в гневе сказал, что он подонок, что я тоже ращу детей и такие как он не дадут мне мира и спокойствия в душе за них. Что он отравляет жизни людей, принося боль в их семьи. Мы расстались с ним, он был огорчён и не ожидал таких слов после тридцати лет дружбы, это было видно. Я очень верил, что мои слова всколыхнут его, дадут опору к новой жизни, через боязнь потерять наши долгие дружеские отношения. Его болезнь была сильнее него, и мы не общаемся с тех пор. Я очень скучаю по нему, он и сейчас мне дорог. Я ничего не мог и не хотел более делать для него. Он сидит уже четыре года по второму сроку, получил десять лет. Теперь сижу и я. Ты же рядом со мной, просишь помощи. Не употребляя наркотики сам, любя себя, поставив их в свой доход для благополучной жизни. Миша, ты понимаешь, о чем я тебе говорю? Ты понимаешь, кто ты? Я потерял пятерых друзей от этой страшной увлечённости наркотиками, сокрушаясь у их могил. Их жёны и близкие такого натерпелись! Сейчас лучше молчи! — с нараставшим гневом стал говорить я.

Рустем молча смотрел на нас. Михаил не поднимал опущенный в пол взгляд. Мы все замолчали. Пауза тяготила меня, было желание сорваться и раздавить этого мальчишку. Я всеми силами боролся не продолжать разговор. Ещё несколько минут назад приятный мне парень стал мне противен. Устоять, не сорваться, буря дурных эмоций подступила ко мне. Слава Богу, все молчали.

— Боже, милостив буди, ко мне грешному, — молил я Господа.

Моя душа страдала от боли и тоски, от несовершенного, но справедливого мира и времени. Важно выговариваться при общении, говорить честно, с чувством смирения. Сейчас я этого не мог. Даже для молчания мне нужны были силы. Все богатства заложены внутри нас. Теряя, ещё больше приобретаешь для себя, понимаешь ценность. Душа и вера только крепнут в испытаниях. Дети, люди, выросшие и живущие в тепличных, комфортных условиях, слабы и порой духовно пустые. Только пройдя испытания и трудности, становятся сильней и чище сердцем.

— Что уготовил Господь для этого Мишки, меня, Рустема?

Мысли мои затихали, и я опять уходил в воспоминания.

Не хочешь войны — молись!

Я, как и многие, много времени проводил в социальных сетях. Причину находил разную для оправдания своего пустого времяпрепровождения. Множество мнимых «друзей», которые в реальной жизни мне были даже незнакомы, какие-то фото, позёрство и хвастовство. Да и я был не лучше всех. Пользы от этого явно было мало.

В один из весенних дней восемнадцатого года мне написала незнакомая девушка с вопросом: знаю ли я о приезде старца Илия? Если я узнаю, просила ей сообщить. Она была членом одной православной организации, это было заметно по её статьям и темам на странице, поэтому её вопрос меня тогда не удивил. Конечно, я всё разузнал, так как сам желал встречи с этим человеком. Узнать было несложно: множество знакомых священников и церковных людей, но один человек знал это наверняка. Вот я и позвонил своему знакомому, который окормлялся у старца и всегда сопровождал его по приезде. Теперь я знал дни и места его службы и с радостью сообщил про это ей и близким мне людям.

У меня не было никаких сомнений в желании ехать к нему. Я собрался, взял своего сына и пригласил знакомую с её рыженьким мальчишкой. Жена поехать с нами не могла, работала.

Прекрасная погода, любимая мною трасса южного Крыма, новый для меня маленький курортный поселок, сын рядом, что ещё надо, чтобы чувствовать себя счастливым. Разговор в машине был скомканный, мальчишки неустанно дурачились на заднем сидении, отвлекая нас от общения.

Припарковать машину у храма будет просто невозможно, от малых размеров парковки и прилегающих улочек, так тогда мы рассуждали. Такое событие, столько людей будет!

Мы решили оставить машину поодаль и достаточное время идти пешком, прогуляться, подышать морским воздухом. Стройные кипарисы вдоль дороги как будто дружно шагали с нами к храму. Какое же было удивление, что мест на парковке было в полном достатке. Людей в храме было тоже немного. Служба уже шла.

Утренняя служба Пасхальных дней в храме на Патриаршем подворье, о котором я даже не знал. Небольшой храм в горной части поселка зажат маленькими частными строениями курортной сферы. Служба была прекрасная, новый храм и место особым теплом наполняли меня. Мальчишки резвились на улице, изредка забегая в храм. Я не стал настаивать на присутствии их на всей службе, давая больше свободы для знакомства, и, желая центром сегодняшнего дня сделать встречу с особенным батюшкой. Знакомый мне Владимир, уже известный общественный деятель Крыма и ревнитель Православия, стоял смиренно поодаль от нас, полностью погружен в молитву.

— Христос Воскресе! — радостный возглас освятил души всех присутствующих.

Мы вместе со всеми желающими получить благословения от старца ожидали, выстроившись в ряд по всему двору.

— Ты помнишь, что надо назвать своё имя, задавай вопрос четко, обдумав его, и проси благословение, — назидал я своего сына.

— Когда буду говорить я, не мешай мне, не перебивай нас, — не мог успокоиться и продолжал я.

Мы все стояли на выходе из храма. Седой старичок лёгким шагом проходил, останавливаясь у каждого. Тихие разговоры и просьбы были не слышны. Это никому не надо, у каждого вопросы, проблемы, своя борьба.

Вот и моя знакомая говорит с ним, он благословил её и с особым трепетом её ребенка. Улыбаются, Слава Богу! — проносилось в моей голове.

Сын подаёт ему руки для благословления, молча. Почему он молчит, он же хотел ему что-то сказать? Даже на мою просьбу рассказать о вопросе к старцу, ответил мне отказом.

— Забыл, передумал? — словно во сне говорил я с собой.

Всё вокруг было тихо и безмолвно, затишье как перед бурей.

Батюшка склонился над ребёнком и тихо ему что-то шептал на ухо. Мой сын молчал, не произнося ни одного слова, он словно застыл.

— Господи, ведь это же было и со мной при первой встрече с Илием! Ни одного слова, движения, — вспомнил я мгновенно.

Сын отшагнул в сторону, ведь я стоял за его спиной, держа за плечи. Наши взгляды встретились, ровно на одно мгновение.

— Не хочешь войны — молись! — только одну фразу сказал мне старец.

Благословив, пошёл к следующим стоявшим людям.

Мы спускались к машине. Дети рассказывали о происходящем с ними, о своих впечатлениях, перебивая друг друга. Сын с большим удивлением в лице говорил, что не мог вымолвить ни одного слова, забыв все вопросы к батюшке и наставления от меня. Вот с таким хорошим настроением наша дружная компания села в машину, обсуждая уже место обеда и желаемые блюда.

Я же задумался над словами, сказанными мне. Мне очень хотелось поговорить про это со своей знакомой, срочно. Откладывал, понимая, что детвора не даст нам сейчас возможности говорить спокойно и доверительно.

Почему по дороге я всем не рассказал о встрече с батюшкой лет пятнадцать назад. О том, как не смог произнести ни одного слова в его присутствии, как дождь не дал мне покинуть храм, что тогда испытала моя душа, неужели забыл, или воля Божья дала право испытать это лично каждому? Почему она молчит, не задаёт вопросы, она же была рядом и должна была услышать слова старца? Её разве не страшат слова о войне? — не знал, что думать я.

Дети дремали на заднем сидении после обеда. Знакомая не отрывалась от своего телефона, нажимая на экран с романтичной и игривой улыбкой. Опять всё так обычно и примитивно…

Меня пугает быстротечное время, время, когда можно погрузиться в пустоту полного безразличия. Я молчал, не желая говорить ни о чём. Новые размышления посетили меня в дороге.

Любой разговор про мысли, думание, размышления, многих приводит в страх, и сразу встречаешь сопротивление. От чего этот страх и сопротивление?

Читая Святых отцов, ясно понимаешь, что разное время отделяет нас, но грехи, страсти, пороки и борьба с ними остаются одни и те же. Время не может изменить людей без воли и усилий самого человека в поиске себя, прилагая на этом пути достаточно сил. Мнение о нас других людей — вот рабами чего становится человек, позируя как перед зеркалом.

Как научиться перестать играть перед всеми и перед собой в первую очередь? По прошествии времени слетают маски позирующих людей, и вымышленные образы рушатся. Странно смотреть на человека, не понимая, где сейчас он настоящий, где придуманный. Он не известен никому настоящий, какой он есть на самом деле. Выдуманная и приукрашенная персона приносит себя в жертву, искажая свою природу, забывая о неповторимости каждой личности. Как же приятно видеть людей, свободных от этих страстей и масок перед лицом Господа, где утаить ничего невозможно. Вот, где особенно важна простота и непосредственность. Придётся самому осознать необходимость прихода к простоте, уходя от навязанной усложнённости.

Не хочешь войны — молись! Эти слова пронизывали моё воображение. Война, где, с кем, на чьей территории, в какой стране или это поле сражения за человеческие души? Война с предательством и подлостью, с собой? Если война, то, чья будет победа?

Мой мирской ум пытался найти ответ, но этого ответа сейчас не могло быть.

Любой выход из камеры вызывал во мне любопытство, смешанное с беспокойством

В открывшейся «кормушке» прозвучала моя фамилия. Я пошел к двери.

— Фамилия, имя, отчество, день и год рождения, передача, всё проверьте и подпишите, — сказало мне полтуловища, в «кормушку», не нагибаясь ко мне.

— Пять пакетиков супов быстрого приготовления, пять пачек сигарет без фильтра, килограмм лука, кило сухарей с изюмом, буханка нарезного черного хлеба, полкило сала, — озвучил я список вслух и подписал.

Моя первая передача в карантин. Только я не понимал, кто мог отправить эту передачу мне. Посмотреть отправителя я не успел, точнее ещё не знал, что в заявлении написаны все данные. Я был в раздумьях. Что можно передавать и в каком объеме, я не знал.

После меня пригласили Мишу и вернули ему линзы.

— Подожди, от кого передача, как узнать, — крикнул я, не подходя к двери.

— Смотри сам, — и в отверстие для выдачи еды протянулась подписанная мною бумага.

— Андрей Мирошниченко, — в голос прочитал с трудом я.

Кормушка захлопнулась.

Миша, отвернувшись от нас, словно стесняясь, надел линзы. Очень по-детски с явной радостью на лице присел для чаепития. Я выложил всё на стол, предложив всем угощаться. Так и не понимая от кого передача. И лишь только после того, как рассмотрел сигареты без фильтра, понял, что это всё от Андрея, вертолётчика из ИВС. Мне стало тепло и приятно на душе при воспоминании о нём.

Я часто наделял людей не свойственным им совершенством, веря только в то, что они могут им обладать. Позже, когда выяснялось, что мой придуманный образ несуществующий, мертвый, неспособный жить долго, я снова получал разочарование. На других же вешал клеймо неудачников, забывая главное, что души людей могут быть закрыты от меня и всего мира. Виноват только я, наделив одного клеймом, а другого человека своими вымышленными идеалами. Вот от чего меня иногда посещала тоска и раздражение. Андрей мне открыл иное, что даже в тяготах житейских, преодолевая в борьбе свои трудности, душа остаётся живой и чистой в заботе не только о себе.

Рустем делал намаз. Я читал потрепанную, неинтересную мне книжку, оставшуюся от кого-то в карантине. Михаил большую часть времени сидел на своей верхней наре, глубоко погрузившись в раздумья.

— Пацаны, слушайте. После отбоя, к нам будут строить «дорогу» и по ней спустят «коня». Мы можем через «маляву» попросить телефон. Время на разговоры вчера дали час, думайте, с кем и о чем говорить. Связь открытая. Вспоминайте номера сейчас. Вам надо будет написать в записке свои данные, статью и место проживания. За телефон мы в ответе, заберут, надо будет решать этот вопрос, у кого он был на руках. Такие правила, — очень деловито пытался им всё разъяснить я. Сам же удивился сленгу, на котором всё это произнес.

— Я ничего писать не буду, да и говорить по телефону тоже. Это всё подстава, — резко заявил Рустем.

— Я буду говорить, мне надо брату срочно сказать, чтобы он больше не занимался этим, — утвердительно сказал Михаил.

Все задумались.

В такие минуты Господь каждого погружает в размышления для принятия решения. Эти минуты могут определить дальнейшую участь для кого-то на целые годы. Рустем, понятно, боялся подставы от служб на три буквы. Михаил же сейчас думал о брате и желал его спасти от точного и скорого ареста. Я же всё это прошёл днём ранее, сделав свои выводы от принятого решения говорить только с женой.

Перед отбоем Рустему сообщили, что завтра к обеду он отправляется на этап в свой город, у него будет суд по мере пресечения.

Ночной шум за окнами давал нам команду, что тюрьма проснулась. Тюремная жизнь началась. Стуки, крики запускали весь живой механизм в действие. Схема не менялась, спущенная нам записка, ожидание ответа.

Михаил писал информацию о себе, Рустем с растерянным лицом смотрел на меня.

— Виктор, я не буду писать ничего, и говорить не буду. Завтра на суде будет адвокат, я буду советоваться с ним, — заявил мне Рустем.

— Принимай решения самостоятельно, определяй сам свою участь. Писать придётся, секретов в этом нет. Говори только с родными или адвокатом. Не говори по своему делу. Думай, что говорить. Если есть опасность и сомнения, возьми лучше паузу, — ответил я.

— Да, так будет лучше. Может меня завтра отпустят, не нужно подставляться, — был его ответ.

Я говорил с женой. Она была уже готова к разговору и, ожидая его, собранная в мыслях. Мы обсудили передачу для меня, обговорили её действия и когда у меня будет адвокат. Многое я хотел ей сказать только для неё лично, но обстановка, место, состояние внутри, словно соскребли всё в одно место и плотно закрыли. Я говорил деловито, своим голосом показывая ей свою силу и невозможность сейчас быть для неё и своего нового окружения слабым и разбалансированным. Она это поняла сразу, я это знаю точно. Отвечая мне в той же манере, приняв мои правила игры. Только заканчивая разговор, мы очень кратко говорили о чувствах друг к другу, желая сил и милости Божией. Для сына я уехал в командировку, близкие всё уже знали.

Миша, позвонив маме, сразу попросил номер брата. На память он его не знал.

— Мама, я тебе перезвоню позже. Мне надо срочно поговорить с Лёшей, — почти сорвавшись на крик, говорил он.

— Лёша, какая крыша и друзья, они тебя подставят. Десять лет мне светит, ты меня сейчас понимаешь? Дурак ты, — дурак, — кричал Миша, в трубку уже перезвонив брату.

— Тише, Миша, тише, тебя услышат, — испуганным голосом шептал Рустем, стоявший у двери, прислушиваясь к движению в коридоре.

Я молчал, понимая, что сейчас он решает участь и дальнейшую жизнь своего брата и его слова вразумления могут увести родственника от срока, а, возможно, и от преступной деятельности навсегда. Михаил не унимался, шумел.

Утром день ничем не отличался от предыдущего. Все были заняты только собой, ночь сил не придала. На лицах у всех был отпечаток уныния. В открывшуюся кормушку, место выдачи еды, начали отдавать передачу для Рустема.

Там были вещи, маленький электрочайник на двести миллилитров, два кипятильника для кружки, пластмассовая посуда. А ещё каши быстрого приготовления, сахар, чай, печенье, копченая колбаса, овощи, конфеты, туалетная бумага и ещё разные мелочи. Почти тридцать килограммов в весе. Главное, пять блоков сигарет очень известной марки. Ещё не успев разобрать передачку, в открывшуюся дверь Рустему сказали на выход.

— Ребята, берите всё, что вам надо. Только сигареты не трогайте. Я не курю, курить, продавать сигареты нам нельзя. Мне надо узнать, что с ними делать, могу ли я их отдать вам, — очень ответственно заявил он нам

— Виктор, проследите за этим, я вас прошу лично, — сказал он, уже выходя из камеры.

Наша малая радость сменилась недоумением, столько сигарет, но курить мы их не можем. Вот это вызывало досаду. Утешение нашлось. Горячий чай, колбаса, поломанная на части, свежий нарезной батон, спелый помидор. Жизнь налаживалась и заиграла другими красками.

Мы общались, говорили о музыке и музыкантах. Я рассказал Мише о своей многолетней работе в ресторане музыкантом ещё в конце восьмидесятых и начале девяностых годов. О работе в студии, в коллективе своих друзей. Нам было, о чем говорить. Михаил был эрудит, умел говорить и слушать, разбирался во многих вопросах. Он мне начинал нравиться. Молодой, интересный. Такие ребята достигают многого, им это даётся легко, явный талант.

Ближе к обеду нам сказали собираться в баню и уже через пятнадцать минут вели с банными принадлежностями по длинному петлявшему коридору. Всё это вызывало у меня особый интерес. Узкие и широкие коридоры, множество решёток, камеры с двух сторон, а где-то только с одной. Окон почти нет, тусклый свет, стены с отвалившейся штукатуркой и краской. Любой выход из камеры вызывал во мне любопытство, смешанное с беспокойством. В первое время здесь во всём видишь опасность.

Баня ужаснула. Небольшое помещение без окон, место для переодевания с одной железной лавкой и четырьмя металлическими крючками, намертво вваренными в бетон, лампочка еле светилась над высоким потолком. Холодно и грязно, капли конденсата дождём неустанно падали с потолка на пол, нас и одежду. В зале для мытья четыре трубы под потолком, из двух лилась вода. Половина пола затоплена по причине плохо работающей канализации, вода в некоторых местах была по щиколотку, с плавающим мусором, волосами и грязью. Окно выложено из стеклоблоков матового цвета, половина которых разбита, замазана цементным раствором после ремонта. Верхняя часть окна с отверстием, из которого дул ветер с улицы. Кранов нет, положить мыло можно только на подоконник, на котором плесень и грязь заняли большую часть. Душевая по виду никогда не убиралась. Прохладная вода и сквозняк из окна давали дрожь всему телу. Температура в душевой не более восемнадцати градусов. Мылись наскоро, с желанием быстрее вытереться и надеть одежду. На это всё нам дали десять минут. В таких условиях этого было достаточно. Кое-как вымытое тело, откликнулось всему организму чистотой и хорошим настроением. Свежий чай в камере напитал нас теплом, пригласив каждого к душевному разговору.

Воля была другая, не моя

Дверь зашумела, и в камеру к нам завели четвёртого арестанта. Молодой парень лет тридцати, чернявый, помятый, как с похмелья.

— Руслан, — сразу с лёту представился он.

— Меня кумарит, я наркоман, мне надо поспать, — продолжил он и начал умащиваться на свободные нары.

Ночь пришла по своему графику, Руслан спал, даже не переворачиваясь на другой бок. Связь мы не запрашивали, вопросов у нас не было. Уже под утро я проснулся от спора Михаила и Руслана.

— Я потом отдам, мне загонят, — орал Руслан.

— Нет, нам сказали не брать, под ответственность Виктора, проснётся он, всё объяснит, — отвечал ему Михаил.

Я проснулся недовольный из-за того, что их крик меня разбудил. Сон в тюрьме самое главное, и на него посягнуть не имеет права никто из арестантов. Я встал.

— Слышь братан, тормозни этого щегла. Мне надо покурить, подогрейте, с возвратом, — шумел Руслан, держа уже в своих руках пачку сигарет.

— Нет, это чужое, брать без спроса нельзя, на них запрет. Вернётся Рустем, даст сам, если сочтёт нужным. Вопрос закрыт, — очень недовольно сказал я.

Мне не понравился его стиль общения, наглость и напор.

— Вы чё тут гоните, закайфованные? Это курево, в нём отказа нет, это западло, — начал давить наш новый сокамерник, дерзко открывая пачку сигарет.

Я сорвался и шагнул к нему.

— Слышишь, ты, сигареты на место положи, брать без спроса нельзя. Я тебя крысой объявлю! — навалившись на него морально.

— Чё, блатной, в мурку со мной играть будешь? Я ведь по-человечески, по-людски, — уже явно сдавшись, сменив тон, говорил Руслан и бросил пачку сигарет мне на нары.

Михаил стоял в стороне в растерянности, он явно не был готов к такому развитию события.

— Руслан, возьми сигареты и положи их на место, где взял. Больше не прикасайся к ним, пока не вернётся хозяин, — сильно понизив тон, мягким голосом сказал я.

Всем видом и голосом показывая ему, что конфликт исчерпан, и мы поняли друг друга. Он всё выполнил беспрекословно, скривив лицо, как бы в упрёк мне с его несогласием.

— Чайком хоть напоите? — злобно, с издёвкой, спросил он.

— Чай будет, на это у нас запрета нет, — уже по-дружески говорил с ним я.

Чай парил как маленький джин из сказки. Разговор был уже добрым. Руслан появился из небольшого городка с крупной узловой станцией. Не имея денег на новую порцию наркотиков, он с ножом пытался ограбить таксиста, угрожая ему и порезав передние сиденье. Денег не получил, таксист успел убежать. Через два часа в наркотическом угаре был арестован в своей квартире. До этого успев отобрать смартфон у школьника и обменять его на дозу. Школьник его выследил и вызвал полицию, позже его опознал уже написавший заявление таксист.

К вечеру вернулся Рустем, пробыв в своём городе два дня. Ночевал он в ИВС в городском отделе полиции.

— Рустем, мы тешили себя справедливостью, что тебя отпустили, — сходу произнёс я.

Я был рад ему, понимая, что его вопрос просто так не решится.

— Продлили арест на два месяца, они думают, что я могу скрыться. Зачем? У меня семья, дети, родители и бизнес здесь. Зачем меня и семью мучать, не понимаю, — очень усталым голосом сказал Рустем, разглядывая новенького, явно не ожидая его появления.

— Братан, спасай, дай курево, — навалился сходу Руслан.

— Нет. Курить вам свои сигареты запретить не могу, это ваше дело. Своих не дам. Сегодня это всё будет уничтожено. Передачу собирал помощник адвоката, не зная о запрете на сигареты по моей вере.

— Да вы чё тут гоните совсем. Отдай нам или на общак загони. Ты чё! — сорвался опять в крик Руслан.

— Виктор, сигареты брали? — не посмотрев на них, спросил у меня Рустем.

Я с улыбкой покачал отрицательно головой, ожидая развития ситуации. Он без раздумий начал открывать пачки и, ломая сигареты, бросал их в унитаз. Пачки складывал отдельно, они были нужны нам для маляв по «дороге». Руслан с ужасом в глазах смотрел на происходящее, не смея произнести ни одного слова. Он как птица хлопал руками себя по бокам, нервно заглядывая на место похорон его вожделенной страсти.

Ты всегда у чаши весов своего поступка — что перевесит?

Миша молча не сводил с Рустема глаз. Мне тоже хотелось курить, это были хорошие и дорогие сигареты. Воля была другая, не моя. Я смирился.