Бесплатный фрагмент - Бурные дни Кавказа

Введение

Кавказская война занимает особое место не только в российской, но и, без преувеличения, в мировой военной истории. Победоносная на европейских просторах российская армия, разбившая «Великого» Наполеона и громившая лучшие войска Швеции, Пруссии, Персии и Турции, фактически на целое столетие увязла в покорении разрозненных кавказских народов.

И это неудивительно, ведь прославленной армии никогда не приходилось вести борьбу в таких специфических условиях. Экзотический кавказский регион шокировал и завораживал уроженцев бескрайних равнин. Могучие Кавказские горы превышали грозные Альпы, которые штурмовал непобедимый Александр Суворов. Немалые «сюрпризы» преподнес непредсказуемый климат региона. В то время как во многих горных районах летом нередко случались заморозки, на приморских равнинах даже в суровые зимы зеленели субтропические леса. Но самое главное — на Кавказе российским войскам противостоял особый противник — воинственные и свободолюбивые горцы, не знавшие о правилах «европейской войны» и не терпевшие над собой никакой государственной власти.

Природа региона, самобытная культура местных народов и особенности характера боевых действий оказали столь сильное воздействие на сознание российского военного сообщества, что в нем произошло переосмысление многих мировоззренческих установок, касающихся не только сущности военного противоборства, но и «мирной» жизни: межличностных взаимоотношений, эмоциональной культуры, нравов, материально-бытового обустройства. Все это привело к значительным изменениям ментальности участников событий.

В данной связи следует заметить, что проблема ментальности довольно популярна в современных исторических исследованиях. В отличие от традиционных работ она не нацелена на сухое, часто скучное, описание исторических фактов и процессов. Вместо этого, она рисует красочные картины повседневной жизни людей, воссоздает «дух ушедшей эпохи», стремится понять мысли и чувства людей минувших времен, взглянуть на мир глазами непосредственных участников событий.

Подобный подход очень важен в условиях существования неоднозначного восприятия Кавказской войны и противоречивых оценок деятельности ее участников. Так, в непосредственный период действа событий, противоборствующие стороны воспринимали ее как внешний конфликт, возникший между представителями различных политических и этнических сообществ. Для таких войн свойственно существование в общественном сознании упрощенных оценочных моделей, когда «свои» воины овеяны ореолом славы, а противоборствующая сторона воспринимается исключительно с негативной точки зрения. Однако после присоединения Кавказа к России некогда непримиримые противники оказались в одном политическом, социально-экономическом и культурном пространстве. Порой даже в самый разгар боевых действий им приходилось совместно сосуществовать. Казачьи станицы, русские села и города строились по соседству с горскими аулами, представители кавказской аристократии приобретали права российских дворян, создавались общие ярмарки. В результате постепенно налаживались мирные взаимоотношения, и происходил взаимовыгодный межкультурный обмен. Важным явлением стало заключение межнациональных браков. В результате в российском общественном сознании, особенно в политическом, Кавказская война стала во многом восприниматься как внутренний конфликт, который невозможно рассматривать в однозначных черно-белых тонах.

Подобная непростая ситуация довольно четко проявилась в интерпретации Кавказской войны в рамках отечественной исторической науки, когда при смене общегосударственных идеологических концепций радикальным образом изменялись характеристики событий и оценка деятельности их участников.

Условно процесс развития отечественной историографии по избранной теме можно разделить на три больших периода. Первый — так называемая «классическая историография» («имперская», «буржуазная», «дореволюционная»), охватывает XIX — начало ХХ вв. В основе научных исследований того времени лежал позитивистский подход, а идеологии — великодержавная имперская доктрина. В таких условиях дореволюционные историки рассматривали Кавказскую войну как реализацию прогрессивной цивилизаторской миссии России, что неизбежно приводило к идеализации российского офицерства. Причем на протяжении первой половины XIX в., когда ход противоборства складывался не в пользу «русского оружия», военно-политическая тематика находилась под негласным запретом цензуры, не допускавшей компрометации престижа государства и ее армии.

Всплеск общественного интереса к историческим изысканиям, связанным с событиями на Кавказе, произошел в результате громких побед конца 50-х — середины 60-х гг. XIX в., ознаменовавших окончательное присоединение региона. Война оказалась в центре внимания таких исследователей и участников войны как Р. А. Фадеев, Д. И. Романовский, В. А. Потто, С. С. Эсадзе, фактически заложивших основу дальнейшего изучения темы. Впервые в их работах нашли отражение сюжеты, связанные с ролью и деятельностью российского офицерского корпуса на Кавказе. В поле их внимания оказались описания событий и наиболее ярких личностей, а также характерные особенности войск, дислоцировавшихся на Кавказе.

Значимое место в дореволюционных изданиях занимали персонифицированные исследования, посвященные выдающимся военным деятелям. Авторами большинства из них являлись участники и свидетели происходивших событий. Однотипность структуры подобных работ, внимание, уделяемое описанию служебной деятельности, позволили выявить общие и уникальные черты российского офицерства на Кавказе, выделить причинно-следственные связи между исторической реальностью и особенностями личности.

При этом на общегосударственном уровне постепенно складывалась тенденция к «забыванию» «неудобной» войны. Это было вызвано как необходимостью инкорпорации кавказских народов в общероссийское пространство, так и непропорциональностью затрачиваемых сил и результатов войны. Одним из ярких проявлений этой политики стало ограниченное запечатление памяти о войне в монументальном наследии. Даже русско-персидские и русско-турецкие войны XIX в., длившиеся в совокупности менее двух столетий, были «удостоены» гораздо большим количеством различных памятников, причем воздвигались они преимущественно благодаря местным инициативам и на общественные средства. Совсем незначительно по сравнению с другими войнами того времени отмечались юбилеи знаменательных событий Кавказской войны.

При таком подходе в немногочисленных работах, посвященных проблемам Кавказской войны, российские офицеры представлялись завоевателями, сознательно и последовательно поддерживающими колониальную политику Российской империи. Серьезной переоценке подверглись знаковые фигуры «покорения Кавказа». Так, слава А. П. Ермолова как героя Отечественной войны 1812 г. была позабыта из-за его жестокости на Кавказе. Даже из биографии великого А. В. Суворова часто вычеркивались страницы, связанные с изгнанием ногайцев из прикубанских степей. Практически полностью были уничтожены монументальные памятники, прославляющие «героев» войны и боевые подразделения российской императорской армии.

В условиях формирования официальной концепции «дружбы и сотрудничества народов советского многонационального государства» происходило постепенное забвение Кавказской войны и сосредоточение внимания на менее острых вопросах кавказской истории. В центре внимания оказались темы, направленные на описание дружеских отношений между народами России и Кавказа, основанных на классовой солидарности, взаимном торгово-хозяйственном, культурном и бытовом общении, межэтнических браках. Примечательно, что созданная в это время фундаментальная монография Н. И. Покровского, имевшая серьезную документированность и обоснованность выводов, была опубликована лишь спустя полвека.

Третий — современный период развития отечественной историографии, начавшийся с 1990-х гг. и продолжающийся до настоящего времени, совпадает с кардинальными изменениями не только в политико-идеологической сфере нашей страны, но и в теоретико-методологических основаниях исторических исследований. В сложившейся политической и интеллектуальной ситуации история Кавказской войны как бы открывается заново: публикуются монографические исследования, появляются специальные работы по историографии, разворачиваются научные дискуссии.

Важной особенностью современного этапа развития отечественной историографии стало формирование крайних позиций в оценках практически всех сущностных характеристик Кавказской войны. Часть исследователей считали и считают, что для народов Северного Кавказа был возможен самостоятельный путь развития: образование государственности у отдельных этнических групп, отмечая, что для этого были потенциальные предпосылки. Позиции других исследователей диаметрально противоположны: при всей трагичности войны, утверждают они, именно она, вернее ее последствия, вывели народы Северного Кавказа из устойчивой, углубляющейся стагнации. Исходя из этих подходов, варьируется и морально-нравственная оценка российской армии. Однако в целом она сводится к признанию ее роли как исполнительнице имперских планов России.

Тем не менее, последовательное углубление в историю Кавказской войны все более расширяет исследовательское пространство этого многофакторного явления, внося принципиально значимые коррективы в сложившуюся научно-исследовательскую ситуацию. В частности, усиливается интерес к судьбам людей, участвовавших в войне, их психологическому состоянию. Настоятельной становится потребность отхода от «бледных абстрактных схем» и «воскрешения людей».

Таким «противоядием» стала история ментальностей, благодаря которой произошло осознание того, что это новое направление исторической науки, способно раскрыть многие ранее скрытые пласты истории Кавказской войны. В исследованиях М. М. Блиева, Я. А. Гордина, В. В. Дегоева, В. В. Лапина, несмотря на доминирование военно-политического подхода, наметилось стремление осмыслить войну через призму этнокультурных особенностей участников, понять их мысли и чувства. Открывая по-новому роль человека, влияние его личностных качеств на ход военных действий на Кавказе, они считают необходимым изучение с этих позиций настроений и моделей поведения не только выдающихся военачальников, но и простых офицеров и солдат.

Особое значение для осмысления избранной темы имела монография В. В. Лапина, посвященная особенностям российской армии, участвовавшей в Кавказской войне. В отдельном разделе, нацеленном на изучение командного состава, подчеркивается обособленный характер идентификационной системы офицеров-«кавказцев», имеющих специфические материальные и мировоззренческие установки, не столь выраженные у остальных представителей российских военных, дислоцировавшихся в других регионах империи.

На новый уровень осмысления в современный период вышли персонифицированные исследования, посвященные наиболее известным военным деятелям Кавказской войны. Они нашли отражение в специальных монографиях, научно-популярных изданиях и обсуждались на научных конференциях.

Заметным историографическим явлением последних десятилетий стало появление статей, посвященных мировоззренческим и поведенческим особенностям офицеров, принадлежащих к различным этнокультурным общностям. Рост национального самосознания побудил северокавказских историков к изучению офицеров-«земляков», сыгравших важную роль в исторических процессах на Кавказе.

Заслуживают внимания подходы к оценке Кавказской войны в исследованиях Э. А. Шеуджен. Автор анализирует особенности отображения исторической реальности участниками войны, ее влияние на трансформацию исторической памяти народов, определяет взаимонепонимание противоборствующими сторонами позиций и мировосприятия друг друга.

Работы региональных исследователей в наибольшей мере сумели отразить уникальные материальные особенности военного быта на Кавказе. Глубокому осмыслению подверглись массовые заимствования различных элементов культуры горцев — в оружии, одежде, снаряжении, и, что особо примечательно, в духовной сфере — обычаях, традициях, нормах морали, моделях военной и бытовой жизнедеятельности.

Созданы и первые диссертационные исследования, посвященные анализу отдельных проблем российского офицерства на Кавказе: материальным аспектам военно-бытовой повседневности, психологии комбатантов, оценке Кавказской войны современниками.

Проведенный обзор свидетельствует о необходимости дальнейшего углубления наших знаний об особенностях ментальности участников Кавказской войны, как нового, слабо зависящего от политической конъюнктуры подхода для более полного восприятия неоднозначных событий прошлого.

Важнейшей частью научно-исследовательской работы является привлечение разносторонней источниковой базы. Характер исследуемой темы, ее ориентированность на ментальные процессы, потребовали особого подхода к формированию источниковой базы, в основу которой были положены источники личного происхождения, созданные непосредственно участниками Кавказской войны. Источники подобного вида способны восстановить атмосферу эпохи, передать свидетельства по широкому комплексу наблюдений, впечатлений, рассуждений. Кроме того, они содержат важные детали, которые отсутствовали или искажались в официальных документах или средствах массовой информации, способствуя раскрытию неявных пластов восприятия исторической реальности.

Комплекс источников личного происхождения, непосредственно связанный с Кавказской войной, условно можно разделить на несколько групп: «мемуары», представленные «воспоминаниями», «записками» и «заметками», воспроизводящие в свободном стиле переживания и мысли авторов о происходивших событиях; «интервью-рассказы», собранные у участников событий писателями и журналистами; «дневники», фиксирующие события в строгой хронологической последовательности; разнообразная «межличностная переписка». К числу источников личного происхождения были отнесены также стихи, повести, рассказы участников событий, в литературной форме отразившие восприятие исторической реальности.

Важно подчеркнуть, что в работе привлекались источники, принадлежащие перу основных категорий офицеров и охватывающие различные этапы войны. Использовались также рассказы, оставленные простыми солдатами, а также записки путешественников и иностранцев, сражавшихся на стороне горцев. В целом были привлечены источники, созданные почти сотней авторов.

Основная часть материалов подобного рода была опубликована после завершения Кавказской войны. Великий князь Михаил Николаевич (брат императора Александра II), будучи наместником на Кавказе, обратился с просьбой к ветеранам присылать в редакцию «Кавказского сборника» свои воспоминания о боевой службе, чтобы «ожитворить дух русской армии и русского народа и служить примером для потомства». В результате в период с 1876 по 1911 гг. был издан 31 том, содержащий более 150 работ, большинство из которых являются воспоминаниями, посвященными Кавказской войне. Материалы о событиях на Кавказе систематически публиковались на страницах и других периодических изданий («Кавказ», «Кавказский вестник», «Кавказский календарь», «Военный сборник», «Русский архив», «Русская старина», «Исторический вестник», «Старина и Новизна», «Русский инвалид», «Санкт-Петербургские ведомости» и др.), некоторые из них издавались даже за рубежом.

Многих офицеров к изданию воспоминаний «подталкивало» стремление дополнить или скорректировать сведения об известных событиях, описанных другими авторами. Большинство материалов создавалось целенаправленно для публикации и, как правило, проходили тщательную редакцию авторов. Воспоминания и записки составлялись обычно спустя продолжительное время после описываемых событий на основе дневниковых записей, личных архивов и рассказов сослуживцев. При этом многие офицеры активно использовали военную документацию. В тоже время происходило расширение личных воспоминаний за счет дополнительной информации из других источников, в том числе воспоминаний сослуживцев: тем самым создавалась более насыщенная картина прошедших событий.

При работе с данными источниками необходимо учитывать, что тщательная подготовка рукописей к изданию, стремление выполнить «социальный заказ» не могли не сказаться на содержании: авторы, как правило, стремились избегать негативных эпизодов, что значительно изменяло не только эмоциональную окраску восприятия, но и искажало отображение исторической реальности.

Не меньшее значение имело выяснение личности автора, учитывая, что значительное число офицеров публиковали свои работы анонимно или использовали псевдонимы. В результате нередко одни и те же воспоминания публиковались под разным авторством. В частности, в процессе обработки источников было установлено, что материалы «Из дневника Кавказца», опубликованные в 1897 г. в «Кавказском сборнике», а затем переизданные в 2000 г. в сборнике «Осада Кавказа» под псевдонимом «П.К.», принадлежат Н. Н. Стреллоку, издавшему в 1870 г. в «Военном сборнике» работу «Из дневника старого кавказца».

Особую ценность для исследования представляют дневниковые записи. Регулярный характер ведения записей позволил в ряде случаев восстановить хронологическую последовательность событий, воссоздать будничную повседневность жизни офицеров, некоторые интимные подробности переживаний, как правило, отсутствующие в других источниках. В этом плане особенно интересными оказались личные дневники Д. И. Лукомского и Н. В. Симановского. Они не предназначались авторами для публикации и были введенные в научный оборот более чем через сто пятьдесят лет со дня их составления.

Одним из самых многогранных источников личного происхождения является переписка, представленная эпистолярным наследием Е. Басина, А. А. Бестужева-Марлинского, Э. В. Бриммера, М. С. Воронцова, М. Ю. Лермонтова и др. В отличие от «воспоминаний» и «записок» они изначально не подразумевали публичного оглашения, а потому вобрали в себя свидетельства, раскрывающие скрытые пласты ментальности. В них можно найти мнения авторов по самому широкому спектру вопросов.

К особому виду источников личного происхождения были отнесены стихи, песни, рассказы, повести, художественно стилизованные воспоминания офицеров (А. А. Бестужева-Марлинского, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого и других), в яркой и образной форме отразившие эмоциональную сторону восприятия окружающей действительности.

Важно отметить, что, несмотря на объем и разнообразие источников личного происхождения, проанализированных в данной работе, их значимость и информативность, учитывая присущий им субъективизм оценок, возникла настоятельная потребность привлечения источников других видов: законодательных актов, делопроизводственной документации, статистических источников, извлеченных из архивных коллекций и тематических сборников.

Законодательные акты позволили осмыслить существовавшее в Российской империи отношение к армии как важнейшей государственной структуре, понять систему управления и регламентации практически всех сфер жизнедеятельности, в первую очередь, взаимодействие между ведомствами, военнослужащими, командирами и подчиненными.

Не меньшее значение имеют материалы делопроизводстве: приказы, высочайшие повеления, замечания, записки, отношения, предписания, именные указы, рапорты. Данная категория источников объединяет разнообразные документы, характеризующие различные стороны исследуемой проблемы. Помимо юридической регламентации деятельности офицеров они раскрывают многие, в том числе и неофициальные, особенности характера службы, специфику боевых действий, содержат описания военно-бытовых аспектов жизни офицеров.

Значимый объем делопроизводственной документации был извлечен из фондов Государственного архива Краснодарского края. Особую ценность представляют формулярные списки и документы, раскрывающие биографии офицеров; журналы военных действий, характеризующие соответствующую сферу их жизнедеятельности.

В работе широко привлекались архивные материалы, опубликованные в тематических сборниках. В них вошли приказы, высочайшие повеления, замечания, записки, отношения, предписания, разносторонние статистические данные об офицерском составе подразделений Кавказского корпуса, списки личного состава, данные о потерях и боевых наградах. В работе были использованы семейный архив Раевских и личные собрания документов М. С. Воронцова. В результате появилась возможность ввести в научный оборот достаточно представительный «набор» источников от записок и переписки до военной документации, которая по различным причинам откладывалась в частных архивах.

Особый корпус источников составляют так называемые «полковые истории», представляющие собой пространные документированные летописи боевых подразделений. Их авторами преимущественно были военные историки, служившие в соответствующих воинских формированиях. Красочные и разносторонние описания событий они подкрепляли внушительными приложениями: делопроизводственной документацией, формулярными списками, статистическими данными, выдержками из воспоминаний, текстами полковых песен, стихов и иного литературно-художественного творчества представителей подразделений, иллюстрациями военно-бытовой повседневности. Основной упор в подобных работах делался на характеристике полковых командиров, как создателей «духа полка». Во многих полковых историях приводятся примечательные факты их боевой деятельности, описывается стиль руководства и даже некоторые оригинальные привычки.

Как уже говорилось, Кавказская война является довольно сложным историческим феноменом. Несмотря на более чем полуторавековой опыт ее изучения, в отечественной исторической науке не утихают споры по многим ее сущностным характеристикам: таким как хронологические рамки, периодизация, причины, последствия войны, характер боевых действий.

В соответствии с наиболее распространенной точкой зрения, под Кавказской войной обычно понимают военные действия российской императорской армии, направленные на присоединение горных районов Чечни, Дагестана, а также Черкесии. В таких условиях ее хронологические рамки ограничиваются 1817—1864 гг.

Однако еще современники описываемых событий часто вносили в это понятие другое содержание. Так, термин «Кавказская война» впервые был введен известным российским военным историком, публицистом и высокопоставленным офицером, участвовавшим в войне на Кавказе Ростиславом Андреевичем Фадеевым в его фундаментальной работе «Шестьдесят лет Кавказской войны», изданной в 1860 г. Примечательно, что в этой и других работах сам автор указывал, что обширность региона, этническая пестрота и разнообразие природных условий определили то, что война на Кавказе представляла для России совокупность множества мелких локальных войн: «война в восточных горах», «война в западных горах», «черкесская война», «шапсугская война», «мюридисская война» и т. д. Кроме того, помимо обобщенного термина «Кавказская война» автор употребляет ее аналог — «Горская война». Разнились и ее хронологические рамки от 1817—1864 до 1801—1864 гг.

Сложность феномена боевых действий России на Кавказе в интерпретации последующих историков выразилась в некотором размывании термина. Появились и другие альтернативные наименования: «Кавказские войны», «покорение Кавказа», «завоевание Кавказа», «умиротворение Кавказа», «война на Кавказе». В конце ХХ в. появился даже термин «Русско-Кавказская война». Помимо этого звучали мнения о расширении географии и хронологических рамок боевых действий за счет включения в них новых регионов Кавказа (в частности Кабарды).

С учетом существующих противоречий было принято решение о расширении хронологических рамок исследования по сравнению с традиционной датировкой войны (1817—1864 гг.). В данной работе автор охватывает события с 1763 по 1864 г.

Отправной точкой стало основание российскими властями крепости Моздок. Данное событие ознаменовало начало планомерного строительства крепостей и укреплений на сопредельной территории России и Кавказа (Азово-Моздокская, Кубано-Черноморская, Кизлярская и другие линии) и начало системного поступательного расширения российских владений в регионе. Одновременно происходило пропорциональное увеличение численности российских войск.

Конечная дата соотносится с официальным завершением Кавказской войны в 1864 г., когда Россия установила прочную власть над всем Кавказом.

Выбранный промежуток времени позволяет более целостно оценить процесс изменения ментальности российских офицеров, участвовавших в боевых действиях на Кавказе в период его присоединения к России. Он в наибольшей степени соответствует планомерной эскалации конфликта и эволюции «кавказской ментальности» российских войск. Ведь «погружение» российского военного сообщества в «кавказские реалии» произошло гораздо раньше разворачивания боевых действий в горных районах Чечни, Дагестана и Черкесии. При этом признается, что именно в 1817—1864 гг. наблюдалась наивысшая форма эскалации конфликта, а также тот факт, что война в перечисленных районах заметно отличалась от присоединения Предкавказья, Кабарды, Осетии, Ингушетии или Закавказья.

Также следует отметить, что во время присоединения Кавказа российские войска в регионе составляли особые территориально-оперативные воинские формирования («Кубанский», «Астраханский», «Новолинейный», «Кавказский», «Каспийский», «Отдельный Грузинский», «Отдельный Кавказский» корпуса, а также «Кавказская армия»). Для упрощения терминологии в данном исследовании вся совокупность российских войск, постоянно дислоцировавшихся на Кавказе (сюда не входят подразделения, временно присылаемые на Кавказ, для решения локальных задач без вхождения их в состав местных оперативно-территориальных воинских формирований), именуется «Кавказский корпус».

Данная книга основана на материалах кандидатского диссертационного исследования, защищенного автором в 2013 г. в диссертационном совете по историческим наукам при Адыгейском государственном университете. Автор выражает благодарность своему научному руководителю доктору исторических наук, профессору Эмилии Аюбовне Шеуджен.

Глава 1. Теоретико-методологические вопросы

1.1. Основные подходы к изучению ментальности

Исследование столь многогранного феномена, как ментальное состояние российских офицеров, участвовавших в Кавказской войне, предопределяет необходимость обращения к сложившимся общим теоретико-методологическим подходам в изучении различных элементов темы.

Фундаментальные основы общих и прикладных вопросов истории ментальностей были разработаны представителями французской исторической школы «Анналов». Еще в 1930-х гг. ее основатели Л. Февр и М. Блок повернули историческую науку от исследования объективных социально-экономических отношений к анализу духовной жизни людей, к поиску устойчивых структур их сознания. Основополагающим принципом, выдвинутым французскими исследователями школы «Анналов», является понимание эпохи, исходя из нее самой, без оценок и мерок чуждых ей по духу времени. По их мнению ментальность представляет собой сложный феномен человеческой психики, объединяющий такие понятия как «умонастроение», «мысленные установки», «склад ума» и «видение мира». В целом это уровень общественного сознания, на котором мысль не отчленена от эмоций и латентных привычек.

Несколько позднее ментальность попала в сферу изучения отечественных исследователей (А. Я. Гуревич, Ю. М. Лотман, Л. Н. Пушкарев и др.). По их мнению «ментальность» представляет собой совокупность сознательных и бессознательных представлений, воззрений, «чувствований» людей определенной эпохи, социальной среды, которые влияют на исторические и социокультурные процессы, т.е. «ментальность» — некая интегральная характеристика людей, живущих в отдельной культуре, которая позволяет описать своеобразие видения этими людьми окружающей среды и объяснить специфику их реагирования на нее. Столкнувшись с неопределенностью явления, они считали необходимым сформировать так называемую «рабочую область», «рамки» понятий, применимые для исследования конкретной проблемы.

В общенаучном контексте изучение ментальной сферы позволило «очеловечить» историю, переместить внимание исследователей с «великих» людей на сферу коллективного действия. Появилась идея, что историк должен научиться различать в каждой конкретной исторической эпохе уникальные модели поведения, вбирающие в себя определенные характеристические представления.

Для адекватной интерпретации сущностных механизмов ментальности полезными оказались психологические концепции, выработанные для исследования «человека на войне». Важное значение имеют некоторые идеи бихевиоризма (подхода, положившего в основу изучения психологии анализ человеческого поведения); в определенной мере примыкающей к нему теории «установок» (Д. Н. Узнадзе); научные течения, занимавшиеся изучением мотивации, а также психологии «бессознательного» в контексте психоаналитического направления (К. Юнг, Э. Фромм); концепция «психоанализа» (З. Фрейд). Особое значение для проблематики исследования имеет такая прикладная область психологической науки, как «психология выживания в экстремальных ситуациях».

Учитывая направленность исследования на изучение ментальности людей, чья жизнедеятельность протекает в специфических условиях военного времени, весьма полезным представляется опыт военно-исторической психологии и антропологии. Исследователи данной области научного знания выделили основные характеристические особенности военных, отличавшие их от остального населения, определили наиболее важные факторы среды, трансформировавшей их сознание. Кроме того, они поставили проблему диалектических противоречий в поведении людей, находящихся в экстремальных условиях.

Ментальность, бесспорно, является чрезвычайно объемным понятием и в то же время сложно различимым феноменом духовного мира человека. По словам А. Я. Гуревича, она «пронизывает всю человеческую жизнь человека, присутствуя на всех уровнях сознания и поведения людей, а потому так трудно её определить, ввести в какие-то рамки».

Историки, изучающие ментальность, имеют дело с тремя разными формами человеческого сознания и поведения: категориями мышления (мировоззренческие установки), нормами поведения и сферой чувств. При этом носители ментальности не всегда могут ее выразить словесно, считая само собой разумеющимся качеством.

Структурной единицей ментальности выступает «идеальный образ» — образно оформленный идеал, к которому стремится носитель ментальности. Идеальный образ может быть взят из сферы рационального, иррационального сознания или синтезирован из обеих сфер.

Отмечая эти обстоятельства важно подчеркнуть, что именно в расплывчатости предмета исследований заключается сильная сторона истории ментальностей. Последователи данного направления пытаются выявить упускаемый другими науками «осадок» исторического прошлого, стремятся отыскать нечто ускользающее. За это свойство историю ментальностей нередко образно называют «историей на перекрестке», «двусмысленной историей».

Ментальные установки имеют идеализированный, усредненный характер. Проявление таких ментальных установок как патриотизм, честь, социальная идентификация, образ противника практически всегда имеют модификации у отдельных индивидов.

Ментальные черты не являются монополией отдельной группы. Одни и те же особенности могут возникать у людей не контактировавших, но имеющих схожие условия жизнедеятельности (ментальнообразующие факторы). Так, религиозность свойственна многим нациям и цивилизациям (например, русским, итальянцам, арабам), которые постоянно подвергались внешней угрозе.

Объемное представление о феномене ментальности, «пронизывающее» всю жизнь «человека войны», поставило перед автором этой работы непростую проблему введения предмета исследования в конкретные «рабочие» (прикладные) рамки. Поэтому следует выделить наиболее важные элементы ментальности, характеризующие российское офицерство как уникальную социальную категорию.

Учитывая особенности Кавказской войны, особое значение приобрело осмысление таких мировоззренческих характеристик ментальности как: идентификация в социальном пространстве; восприятие боевой обстановки; восприятие и переживание смерти; отношение к местности и природе; понимание соотношения индивида и коллектива; представление о соотношении радости и страдания; отношение к труду, богатству; критерии ценностей (честь, стыд, материальные и духовные богатства); оценки права и обычая, их роли в жизни общества; понимание власти, господства и подчинения, интерпретация понятия свободы.

Несомненно важным является выделение моделей поведения и специфики образов мышления. В принципе большинство из них являются проявлениями соответствующих мировоззренческих установок, но по факту они имеют более сложную систему функционирования. Здесь переплетаются и мировоззренческие установки, и темперамент, и эмоциональная составляющая, и главное — схема приоритета выбора из аналогичных мировоззренческой установок. Наглядно это демонстрируется в условиях боя. Человеку приходится выбирать между такими ценностями, как «боевое братство», интересы государства, которые он отстаивает и своей собственной жизнью. Не менее важно и эмоциональное реагирование — страх, агрессия, уравновешенность, чувство долга.

Частью ментальности являются особенности темперамента и профессиональные способности. Последнее является производной от ценностей, которые прививались в обществе на протяжении целых поколений. Для военных, как носителей социально-профессиональной ментальности, это имеет немаловажное значение, определяющее их образ жизнедеятельности. При этом не стоит забывать, что воинские традиции народов, формировавших офицерский корпус российской армии, были весьма различны. Например, казаки и горцы считались искусными, но импульсивными наездниками, а русская регулярная кавалерия отличалась большей стойкостью, дисциплинированностью, уравновешенностью и решительностью.

Многие ментальные установки имеют весьма сложную мировоззренческую основу. Преимущественно они лежат в особенностях повседневного существования: в жилищных условиях, в питании, в гигиене, в физическом самочувствии и т. п. Конечно, перечисленные категории бытовой культуры не новые для историков темы, но при таком подходе они предстают в виде фундамента для воссоздания «нематериальной» сферы человеческого бытия: исследователи стали более тонко реконструировать многогранную эмоциональную и духовную жизнь, обнаружились удивительные, до того скрытые «личностные» пласты исторического прошлого.

При построении моделей ментальности необходимо учитывать динамичность этого феномена. Несмотря на признанную инертность ментальности (основные мировоззренческие установки относительно тяжело подвергаются пересмотру), она, как и другие свойства психики человека, модифицируется в зависимости от изменения широты деятельности человека и смены воздействия ментальнообразующих факторов.

Радикальные изменения ментальности происходят преимущественно под воздействием экстремальных ситуаций и при кардинальной смене среды обитания, противоречащих ранее сложившимся установкам. Они, по сути, переворачивают все мировоззрение человека «с ног на голову». В момент подобного события «ум задумывается над собой», происходит проверка индивидом коллективной ментальности на прочность. Экстремальность «требует» от человека «психологической мобилизации резервных возможностей организма и специальных мер по последующему их восстановлению».

Процесс изменения ментальности происходит эволюционным или революционным путями, а также в прогрессивном или регрессивном направлениях. Причем генезис ментальности может происходить одновременно в нескольких направлениях. При любых изменениях одни элементы отмирают, а их место занимают другие, более приспособленные к новым условиям жизнедеятельности. При стабилизации внешней среды и общественного развития происходит стабилизация ментальности, она «окостеневает», приобретая «классическую» форму.

Формирование и передача ментальности происходит в процессе «вхождения» человека в определенную среду. Данный процесс перманентен и протекает в течение всей жизни субъекта опосредованно через семью, систему образования, другие общественные институты. Заметные ускорения происходят в переломные этапы становления личности, а также под воздействием экстремальных условий, в частности, для офицерского состава таковыми являются изменение среды обитания, «боевое крещение», ранение и др. Соответствующими психологическими сюжетами буквально переполнены написанные ими воспоминания: здесь довольно часто встречаются отображения восприятия новой для них окружающей действительности, переживания смерти товарищей, личного участия в бою, первые встречи с противником. Именно благодаря им удалось получить сведения об эмоциях, выявить психологические составляющие коллективного и индивидуального сознания, причинно-следственные связи формирования ментальных особенностей и их видоизменение при вхождении офицеров в среду, приспособление к ней, освоение новых социальных ролей и функций.

Понятие «экстремальный» является весьма субъективной дефиницией. Так она объединяет все «выходящее из рамок обычного, чрезвычайного по сложности, трудности, опасности», а также «достигшее наивысшей, предельной точки». При этом следует учесть, что «экстремальности» как таковой в природе не существует (если ее рассматривать в отрыве от человека). Из всех природных явлений экстремальными можно назвать только те, которые совершенно определенным образом отражаются в психике человека. Одни и те же условия могут являться для одних людей экстремальными, а для других — ничем ни примечательной обыденностью. Все зависит от особенностей конкретного индивида.

Показателем завершенности «кавказской» модификации ментальности российского офицерства является факт признания (часто неосознанного) носителем ранее новых для него условий обыденными. Эволюция ментальности особенно заметна при анализе дневников, воспоминаний, писем офицеров, ведшихся до и во время пребывания на Кавказе. Если по прибытию на Кавказ они отмечали его особенности и специфику местных офицеров, то уже через несколько дней или месяцев они делились своими переживаниями при совершении событий, ломавших их воззрения (первое назначение в экспедицию, первое участие в бою, гибель сослуживцев; встречи с неприятелем и т.п.). Еще через некоторое время автор источников даже не обращает внимание на специфичность среды и просто повествует о примечательных событиях, исчезает ранее имевшаяся отстраненность по отношению к ветеранам Кавказского корпуса, и напротив, она появляется в отношении к коллегам из других частей империи.

При выявлении природы ментальности, причинно-следственных связей ее формирования, следует рассмотреть некоторые общетеоретические аспекты. Так, важно отметить, что ментальность не оказывает абсолютного влияния на поведение человека. Она склоняет, но не предопределяет. Порой даже самые устойчивые ментальные установки при определенных обстоятельствах могут подавляться достаточно сильными эмоциональными порывами и общечеловеческими инстинктами. Относительность и противоречивость поступков людей в экстремальных условиях войны в своих «Опытах» подметил еще великий французский мыслитель М. Монтень: «тот, кого вы видели вчера беззаветно смелым, завтра окажется низким трусом… Ведь речь здесь идет не о чувствах, порожденных рассудком и размышлением, а о чувствах, вызванных обстоятельствами. Что удивительного, если человек этот стал иным при иных, противоположных обстоятельствах?». Подобные наблюдения были зафиксированы и среди офицеров, участвовавших в Кавказской войне. Примечательно, что наблюдатели и сами герои подобных эпизодов дифференцировали поведение в зависимости от конкретных обстоятельств. Проявление малодушия в бою не всегда расценивалось как трусость и, напротив, неадекватная смелость могла вызывать осуждение.

Основной задачей историка изучающего ментальности ставится реконструкция «духа времени», которая достигалась посредством обнаружения тех мысленных процедур, способов мировосприятия, привычек сознания, которые были присущи людям изучаемой эпохи и о которых сами эти люди могли и не отдавать себе ясного отчета, применяя их автоматически, не рассуждая о них, а потому не подвергая их критике.

Историки ментальностей считают, что первостепенным действием является воссоздание «исторической атмосферы» (реальности, среды), в которой происходило формирование взглядов людей. Анализу должны быть подвергнуты основные элементы исторической среды: естественно-географические, этнические, политические, социально-экономические, культурные, бытовые условия проживания субъекта ментальности, а также его историческая память и религиозные верования.

Среда чрезвычайно многомерна, поэтому в результате параллельного воздействия различных факторов воздействия создаются отличные типы ментальности, одновременно присущие отдельному субъекту. Исследователи выделяют четыре основных категории ментальности: культурно-цивилизационную, национальную, религиозную, социальную. Последняя весьма дисперсна и зависит от дифференциации общества по сословиям, профессиональной деятельности и т. д.

Учитывая особенности среды, формировавшей ментальность офицерского корпуса на Кавказе, следует условно разделить ее на два уровня. Первый — «базовый» — представляет собой совокупность ментальных установок, свойственных российским офицерам накануне их попадания на Кавказ. К ним следует отнести черты, характерные для тех социальных структур, из которых формировалось офицерство (по национальному, культурно-цивилизационному, религиозному, сословно-иерархическому, военно-профессиональному критериям).

Второй — «надстроечный» имеет принципиальное значение для данного исследования. Это те специфические особенности, которые трансформировались или даже создавались исключительно под воздействием факторов Кавказской войны. Субординация и координация связей между элементами двух уровней очень сложна и опосредована обилием переходных форм. Это многообразие, переплетенное в едином организме связей, порождает неразъемную целостность ментальности как системы, причем системы не замкнутой, а открытой.

К «базовым» моделям, где «выковывались» особая ментальность офицеров следует отнести армию, коренным образом модифицирующую духовный мир человека. Армия по своей природе представляет собой социокультурный институт, функционально ориентированный на жизнедеятельность в жестких условиях войны.

Война представляет собой наивысшее испытание сил и возможностей человека. «Стихия, в которой протекает военная деятельность, — писал знаменитый немецкий военный теоретик XIX в. К. Клаузевиц, — это опасность». Война является «крайней степенью применения насилия», выражаемой в постоянных убийствах себе подобных, грабежах, надругательствах над беззащитными и многими другими чудовищными явлениями. Самые сильные чувства, напряжение ума и воли, любовь и ненависть, радость и страдание, подъем и упадок сил человек испытывает на войне.

Во время участия в боевых действиях на человека воздействует целый ряд специфических факторов («боевых стрессоров»), среди множества которых следует выделить основные, оказывающие максимальное воздействие на ментальность людей. Главной «неожиданностью», с которой нормальный человек сталкивается на войне, заставляющей его по новому смотреть на мир, является повсеместное и обыденное нарушение естественных «общечеловеческих заповедей». То, что в повседневной жизни «мирного» жителя является преступлением, на войне не только разрешается, но и поощряется, становясь главной целью жизнедеятельности.

Примечательно, но вполне закономерно, что армия целенаправленно уничтожает значительную часть прежних ментальных установок. Радикально трансформируются представления о нормах морали и поведения, понятия о свободе человека. Вся жизнедеятельность воина протекает в обстановке суровых военных законов и строжайшей дисциплины.

Процесс адаптации к экстремальным условиям сопровождается выработкой у военных особого склада характера, мировоззренческих установок и качеств. Для военных характерны качества, выделяющие их в повседневной мирной жизни. К таковым, например, можно отнести дисциплинированность, бытовое единообразие, субординацию, жесткость и главное специфичное логическое мышление. В армейской среде зародилось такое легендарное понятие как воинская честь, считавшееся наивысшей ценностью человека. Военным свойственны такие черты характера, как сильная воля, храбрость, упорство, жизнелюбие, самопожертвование. Военные традиционно отличаются сильным здоровьем, придающим дополнительную уверенность в своих силах.

«Священной идеей» армии (не наемной) является идея вооруженной защиты Отечества. Понятия Родина, патриотизм, верность Отечеству занимают центральное место в менталитете российского народа и армии. В воинских уставах с петровских времен установилось, что воин должен служить «вере, царю и Отечеству».

Государственная (военная) служба в духовно-моральной интерпретации военных представляет собой особый беспредельный долг. Государству и народу в случае войны армия в идеальном варианте должна отдавать столько, сколько потребуется для победы. А это значит, что в случае войны воин имеет только одно право — сражаться, беспрекословно выполняя воинский долг, а в дни мира — морально готовиться к этому.

Надо заметить, что в различных культурно-цивилизационных общностях степень самоотверженности при исполнении долга весьма различны. Так, одной из ментальных особенностей русского народа и соответственно армии является жертвенность. В текстах воинской присяги российской армии в первой половине XIX в. фиксировалось, что присягающий должен защищать свое Отечество и Самодержца «не жалея живота своего». Но жертвенность российских воинов, у которых прослеживалось обостренные чувства совести и справедливости, шла гораздо дальше официальных регламентаций, и распространялась на всех беззащитных. Не редки были случаи, когда офицеры и солдаты, рискуя собой, спасали своих врагов, при недостатке провианта делили с военнопленными последний кусок хлеба.

Основы жертвенности в российской армии были заложены религиозным отношением к жизни и смерти. Земная жизнь, как по славянско-языческим, так и православным канонам, являлись ничем иным как подготовкой к вечной «неземной» жизни. Смерть в бою считалась достойной. Кроме того, весьма трагическая историческая память, наполненная фактами постоянных иноземных вторжений, несущих множество бедствий, выработала в российском обществе весьма жесткие требования к защите Родины. Воин должен отдать все силы, включая собственную жизнь. Трусов, бежавших с поля боя или сдавшихся в плен в России традиционно презирали.

Для сравнения следует заметить, что казалось бы вполне рациональная жертвенность не является интернациональной чертой всех армий. В западно-европейской цивилизации, где приоритет прав человека господствует уже не одно столетие, его право на жизнь дает возможность выбирать: спасать самого себя или сопротивляться противнику до конца. В случае, если складываются неблагоприятные объективные причины (отсутствие помощи своих войск, нехватка боеприпасов, продовольствия), военнослужащим не возбраняется сдаться в плен более сильному противнику. Ничего предосудительного в этом не находилось. Жизнь людей ставится выше всех прочих идеалов, за которые стоит сражаться.

В число атрибутов армейской ментальности входят такие качества как терпение, стойкость, постоянная готовность нести тяготы и лишения. Так, в современном уставе Внутренней службы говорится: «…Военнослужащий обязан стойко переносить трудности военной службы». Подобная формулировка обязанностей опирается на обычаи и традиции царской армии, где офицеры должны были «телом и кровию» служить России.

Терпение и стойкость российских воинов являются поистине легендарными. Воинская служба приучает людей к лишениям, но в России эти лишения и тяготы всегда были обыденной реальностью, без которой военное ремесло невозможно. Во многом это объяснялось жизнедеятельностью в суровых северных условиях. Но духовная основа терпения пролегает и в религиозной сфере. Православная доктрина трактует терпение и моральную стойкость как одни из высших добродетелей.

Важным столпом военнослужащего является воинская дисциплина и строгая регламентация всех аспектов жизнедеятельности. Именно дисциплина, ее абсолютность с беспрекословным подчинением нижестоящего своему начальнику обеспечивают высокую боеспособность российской армии на всех этапах ее существования.

Дисциплина воинская, на которой держится любая армия, является производной от дисциплины политической, существующей в обществе. Учитывая авторитарный характер российского общества, можно утверждать, что воинская дисциплина, как часть дисциплины общественной, не навязана российскому воину государством «извне», она исходит от самого человека как представителя своего общества, от его внутренней сущности. Попытки насаждения в российской армии механистической дисциплины, глубоко чуждой «русскому национальному менталитету», вели к дисбалансу внутренних мировоззренческих структур военнослужащего, к духовной стагнации и даже деградации его личности. Только осознание военным причины подчинения командиру позволяет ему быть адекватно дисциплинированным, чего требует от него армия и общество.

Важно подчеркнуть, что ментальность многомерна и различна у разных социальных групп. Поэтому воссоздание ментальности российских офицеров, участвовавших в Кавказской войне, производится путем «сложения» отдельных судеб в особые микрогруппы, под которыми понимаются общности людей со схожими ценностно-мировоззренческими и поведенческими установками. Все это позволило более адекватно отразить обобщенный образ ментальности, проследить устойчивость «кавказских» элементов у различных категорий офицеров. Исходя из этого, при изучении ментальности офицерского корпуса на Кавказе необходимо произвести их типологизацию, определить принадлежность к соответствующим категориям общества, а также использовать накопленный опыт исследований соответствующих типов ментальностей.

Армия характеризуется довольно сложной и строгой иерархической структурой. С момента появления регулярных вооруженных формирований была выработана система чинов и должностей с безоговорочной регламентацией подчинения младших старшим.

На иерархическую систему армейской соподчиненности напрямую влияла социальная структура общества. Как правило, наиболее привилегированные слои общества (в данном случае дворяне) стремились монополизированность командный (офицерский) состав, а подчиненными (солдатами) в свою очередь преимущественно являлись представители низших слоев общества.

У военных четко прослеживается особая идентификационная система взаимоотношений в социальной среде. Все люди делятся по принципу «свой — чужой» на «военных» и «гражданских» («штатских»). Уникальный набор качеств, выработанных в результате адаптации к экстремальным условиям, способствовал сплочению военных в «боевое братство», в котором интересы коллектива являются наивысшей ценностью, а предательство товарищей считается тягчайшим преступлением. «Гражданские» воспринимаются двойственно. С одной стороны они подвергаются различным уничижениям, а с другой — профессиональные военные испытывают чувство долга по защите мирного населения.

В среде военных прослеживается внутренняя дифференциация, определяемая родом деятельности и отражающая специфику ментальности. В соответствии с ней офицеры, участвовавшие в Кавказской войне, делятся на три группы: «боевые» (т.н. комбатанты), непосредственные участники боевых действий, «штабные» — по большему счету теоретики, занимавшие руководящие должности направляющие деятельность войск и «тыловые» — занимались обеспечением войск. Представители двух последних групп участвовали в боевых действиях лишь при крайней необходимости, что значительно снижало проявление специфической ментальности.

Эти группы имеют различные модификации армейской ментальности. Так, наибольшим рядом специфических ментальных особенностей профессиональных военных обладали представители первой группы. Обычно они были лишены абсолютных биологических, психологических, моральных, религиозных ограничений на проявление агрессии и обладали потенциальной способностью к физическому уничтожению себе подобных. Если какие-либо сдержки (в виде совести, веры, страха и др.) преобладали в сознании человека, то он избегал участия в насилии над другими людьми путем прямого отказа, дезертирства, членовредительства, самоубийства, переходе на тыловые должности и т. д.

Представители двух других групп занимали промежуточное положение между ментальностями мирного населения и боевых военных. Промежуточность ментальности также свойственна людям, для которых военная служба или пребывание в боевых условиях носит временный эпизодический характер (ополченцы, мобилизованные военнообязанные, часть волонтеров, юнкеров и др.).

У людей абсолютно адаптированных к войне возникает ее романтизация, с которой связана своеобразная этика войны, с присущими ей «рыцарями» и «джентльменами». Правда романтизация, при которой жестокость и агрессивность минимизированы, происходит в том случае если физически и психологически подготовленные воины с устойчивой психикой адекватно воспринимают реальность. Участие в боевых действиях не за свои интересы, в которые человек подсознательно включает интересы своего народа (как подсознательное расширение семьи) и Отечества (расширение дома), также способствуют уменьшению проявления агрессии и жестокости. Так, К. Клаузевиц, считал, что разум и цивилизованность снижают степень насилия в войне, но это утверждение было опровергнуто кровавыми войнами (в первую очередь колониальными), развязанными именно «цивилизованными» государствами.

Примечательной особенностью ментальности военных является значительность влияния на их формирование пассионарных личностей. В результате особого «боевого сплочения», догматического воздействия воинских уставов и внутривойсковой иерархии политическое руководство, командиры подразделений нередко значительно трансформировали ментальность подчиненных. Так, известный «суворовский дух» российской армии конца XVIII в. был фактически создан благодаря решительной воле великого полководца, сумевшего создать и распространить среди подчиненных особую ментальность, основанную на лучших национальных чертах русского народа. Роль личности и деятельности А. В. Суворова бесспорна, в том числе тем, что начиная со второй четверти XVIII в. российскими правителями армии навязывалась совершенно иная «прусская» военная традиция.

На Кавказе, где власть командующих была практически неограниченной, влияние пассионарных личностей на характер офицеров проявлялось особенно ярко. Образ «кавказского офицера» во многом сложился благодаря деятельности А. П. Ермолова, чья власть среди подчиненных носила поистине царский характер. Стремясь адаптировать российскую армию к кавказским реалиям, он закрывал глаза на неисполнения многих норм общероссийского военного законодательства. Более того, он являлся инициатором многих заимствований у горских народов как в материальной, так и в духовной сферах.

Важным социальным аспектом армейской системы является ее монополизированность мужским сообществом. Данный факт вносит значительные коррективы в трансформацию ментальных установок. Нравы значительно огрублялись. Терялся особый этикет взаимоотношения с прекрасным полом. Высокие духовные начала подменялись практическими соображениями.

Принципиальной значимостью среди всех факторов среды, оказывающих радикальное воздействие на ментальность офицерского состава на Кавказе, обладал такой исторический феномен как Кавказская война. В целом она представляла собой совокупность ряда ментальнообразующих факторов.

Российское офицерство столкнулось на Кавказе с рядом весьма специфических для себя условий жизни. К ним относятся перманентность, продолжительность и партизанский характер противоборства, ранее не известные российской армии, а также весьма контрастные по отношению к остальной территории страны природно-климатические и ландшафтно-географические Кавказа имело уникальную самобытную культуру; морально-нравственные, политические и социально-экономические основы их жизнедеятельности коренным образом отличались от российских реалий.

При выявлении латентных характеристик ментальности людей прошлых эпох необходим особый подход к анализу источников. В центре внимания оказываются материалы, демонстрирующие не столько фактологический ряд событий, сколько особенности их протекания. На первый план выходят нематериальные (ритуалы, обычаи, традиции, игры) и материальные (одежда, оружие, жилищно-бытовые атрибуты) аспекты жизнедеятельности людей, являющиеся носителями знаковых систем, отражающими наиболее характерные черты моделей поведения, а также особенности мировоззрения и логики мышления. Среди письменных источников, бесспорно, наиболее значимыми являются источники личного происхождения, в наибольшей степени передающие чувства и мышление авторов, являющихся непосредственными участниками событий.

Особое значение в источниковедческом анализе имеет определение особенностей языка, как наиболее чувствительного показателя изменения сферы деятельности и интересов людей. Появление, видоизменение или отмирание определенных терминов свидетельствует о динамических изменениях ментальности в соответствующих сферах деятельности человека.

Об эмоциональной составляющей ментальности, а также характере нравов свидетельствуют особенности досуга. Именно во время совершения отдыха и развлечений человек раскрепощается и «выводит наружу» свои потаенные желания. Степень активности форм досуга характеризует особенности темперамента.

Таким образом, проведенный обзор опыта изучения проблем ментальности позволил сформировать общетеоретические подходы к пониманию сознания людей. И теперь можно приступить к описанию особенностей среды формировавших уникальные ментальные черты офицерского состава российской армии, появившихся во время участия в Кавказской войне.

1.2. Особенности исторической среды

Исследование ментальности офицеров, участвовавших в Кавказской войне, невозможно без анализа факторов оказывающих наибольшее влияние на формирование их уникальных особенностей. Для этого нам необходимо определить общие и уникальные особенности офицерства как социальной группы российского общества, выделить и охарактеризовать основные условия исторической реальности, в которых происходило их формирование, в особенности проистекающих из характера боевых действий на Кавказе.

Как социальная группа российское офицерство представляло собой особую военно-профессиональную группу людей, получивших специальную подготовку, подкрепленную особой иерархической системой званий и должностей. В период Кавказской войны формирование офицерского корпуса производилось преимущественно из выпускников специальных военных заведений, выслужившихся простых солдат, также существовала практика привлечения иностранцев, имеющих соответствующую подготовку.

Офицерство являлось элитой общества, что закреплялось преференцией государства, требовавшего взамен высоких боевых и личностных качеств. В Российском государстве, имеющем значительные территории и протяженные границы, статус и обязанности офицера были намного значительнее, чем в большинстве других стран мира. Так, одним из главных требований, предъявляемых к офицерскому составу еще со времен Петра I, был высочайший нравственный ценз. В среде офицеров существовал неформальный «кодекс чести», в основу которого были положены такие ценности как беспредельная преданность долгу, самопожертвование, благородство, мужество, верность слову, достоинство и т. п.

Благодаря весьма демократичной для своего времени системе комплектования в офицерском корпусе были представлены все социальные группы населения страны. Поэтому в офицерской среде существовали категории, являющиеся носителями соответствующих видов ментальности (национальной, религиозной, сословной и т.п.).

Существовавшие ограничения в командный состав российской армии были весьма толерантны. Так, в религиозном плане путь в офицерский корпус был закрыт лишь для евреев-талмудистов. Особые ухищрения Талмуда, где сплевывание или кашлянье во время присяги аннулировали клятву, были не совместимы с офицерскими понятиями о чести, преданности и самопожертвовании.

Основную часть офицеров (до 50%) по понятным причинам составляли наиболее многочисленная социальная группа страны — русские-православные. Они представляли наиболее обобщенную категорию, к которой причисляли всех восточных славян, а также представителей других наций, принявших православие. Эта категория была представлена классическим типом русского офицерства второй половины XVIII — первой половины XIX вв. И конечно им были присущи традиционные ментальные особенности русского народа: любовь к Родине, интуитивность мышления, высокая степень толерантности, религиозность, самопожертвование, предрасположенность к межкультурному заимствованию, «широта души», но и некоторая безалаберность. Несмотря на привилегированное положение православного вероисповедания в стране, как офицеры они не занимали особого положения.

Наибольшими привилегиями в российской армии пользовались немцы-лютеране (к ним нередко относили и шведов из присоединенной в 1809 г. Финляндии). В отдельные периоды времени они составляли до половины всех офицеров. Привилегированному положению они обязаны как любовью многих российских правителей ко всему немецкому, так и этнической сплоченностью, природной предрасположенностью к военной службе. Их традиционными ментальными характеристиками являлись: шаблонная и прямолинейная логика мышления, ярко выраженное чувство национального превосходства, педантичность, верность присяге, дисциплинированность, жестокость наказаний и т. п. Неудивительно, что данная категория пользовалась наивысшей неприязнью со стороны остальных офицеров.

После присоединения территорий бывшей Речи Посполитой офицерский корпус российской армии значительно пополнился поляками-католиками. Данная категория офицеров, несмотря на стереотипное недоверие со стороны высшего командования, благодаря природной склонности к ведению боевых действий, а также благородному поведению, пользовалась особым уважением среди сослуживцев. Поляки стремилась всеми силами подчеркнуть свою принадлежность и верность России: добровольно покидали бунтующую родину и устремлялись в самые опасные места службы, в том числе на Кавказе. Характерными ментальными особенностями поляков являются: интуитивность мышления, свободолюбие, милитаризованность, «горделивость», чувство национального достоинства, благородство и т. д.

В офицерском корпусе российской армии находились и уроженцы из других государств. Преимущественно они являлись волонтерами добровольно нанимавшимися на военную службу. Среди иностранцев было много выходцев из Пруссии, с которой у России на протяжении веков складывались весьма дружественные отношения. Однако иностранцы попадали на русскую службу и не совсем по своей воле, а в качестве военнопленных. Значительную часть подобной категории офицеров сформировалась в результате Наполеоновских войн и конфликтов с Польшей в конце XVIII — первой половине XIX вв. (см: Приложение). Следует заметить, что, несмотря на различие путей поступления в состав российской армии многие иностранцы довольно часто по происшествии длительного пребывания в стране приняли российское подданство и культурно обрусели. Естественно, уроженцы других государств в наибольшей степени следовала своим национальным традициям.

Стремясь привлечь на свою сторону население недавно присоединенных территорий и их инкорпорацию в общегосударственное пространство российское правительство выработало практику упрощенного присвоения офицерских воинских званий представителям местной дворянской верхушки.

Значительное влияние на ментальные особенности офицеров оказывало сословное происхождение. Наиболее ярко это проявлялось среди офицеров, выходцев из простых солдат, призванных в армию преимущественно из крепостного населения. В кавказских войсках их называли «бурбонами». В офицеры они производились за особые отличия или по выслуге, обычно не менее 12 лет безупречной службы, при условии сдачи специального экзамена (многие с трудом могли написать собственные фамилии).

Другую особую группу составляли выходцы из аристократических кругов, прозванные за пестроту мундиров «фазанами». Сами себя они называли «праздными чинами». Данную категорию преимущественно составляли гвардейцы и офицеры Генерального Штаба. Осознавая себя привилегированной «элитой» общества «фазаны» в подавляющем большинстве отличались заносчивостью и пренебрежительным отношением к сослуживцам. В боевом отношении эта категория отличалась хорошей теоретической подготовкой, знанием различных европейских стратегий и материальной части.

Либерально-демократический подъем в царствование императора Александра I нашел отражение и в армии. В 20—30-х гг. XIX в. в офицерской среде появился особый тип — офицеры-либералы. Их отличительными особенностями стали гуманистические воззрения и действия, направленные на свободу личности, уничтожение крепостнических пережитков во взаимоотношениях между офицерами и солдатами, гуманное отношение к поверженному противнику. Наиболее яркими представителями данной группы являлись участники декабристского восстания.

Многие особенности офицеров определялись типом войск, в которых они служили. Войска Кавказского корпуса состояли из трех основных составляющих:

1. Регулярные подразделения, несшие основное бремя боевых действий. Их составляли: тяжелая (гренадерские и мушкетерские, с 1811 г. — пехотные полки) и легкая (егерские полки, отдельные стрелковые батальоны и с 1856 г. — стрелковые роты) пехота, а также тяжелая (драгунская) кавалерия и артиллерия. Служба в данных подразделениях считалась наиболее привилегированной, а потому в них находились самые боеспособные офицеры.

2. Гарнизонные полки и батальоны (с 1829 г. линейные батальоны), несшие гарнизонную службу в различных укреплениях. Боевая пассивность подразделений ставила их на нижнюю ступень престижной иерархии. Подавляющее большинство офицеров здесь составляли лица, имеющие невысокие боеспособные качества, ссыльные и проштрафившиеся элементы, а также новички, проходящие первоначальную боевую подготовку.

3. Иррегулярные войска, состоящие на Кавказе из казаков и горской милиции. Формально они не входили в состав Кавказского корпуса, но активно взаимодействовали с его частями (в 1854 г. на Кавказе служило 212 ½ сотни горской милиции). Офицеры данных подразделений имели двоякое положение. Специфичный рядовой состав, с «размытыми» понятиями о воинской дисциплине, делал должности их командиров менее престижными, но в тоже время более ответственными. Большую часть офицеров здесь составляли представители титульного народа подразделения (например, осетинская милиция — осетины) или казачества.

Многие офицеры несли службу лишь косвенно связанную с боевыми действиями: служили в частях обеспечения (саперные, инвалидные и т.п.) или занимали должности военных врачей, судебных приставов, адъютантов и т. п.

Помимо предложенной классификации существовало разделение на рода войск: пехота, кавалерия, артиллерия и инженерные части. В принципе все, за исключением последнего, имели примерно равный по престижности статус.

Огромные пространство империи, несмотря на стремления унифицировать общеармейскую систему, предопределили существование в российской армии особых территориальных военных формирований, чья специфика накладывала значительный отпечаток на многие характеристики офицерского состава. Так в результате расширения фронта военных действий на Кавказе в течение XVIII — XIX вв. здесь был создан ряд оперативных воинских формирований. В 1777 г. из войск, постепенно концентрировавшихся в регионе в пределах так называемой «Кавказской линии», были созданы «Кубанский» и «Астраханский» (в 1782 г. переименован в «Новолинейный», а затем «Кавказский») корпуса. В 1796 г. для «Персидского похода» В. А. Зубова временно был сформирован «Каспийский корпус». В 1815 г. из всех войск расположенных на Кавказской линии и в Закавказском крае был создан «Отдельный Грузинский корпус». В августе 1820 г. он был переформирован в «Отдельный Кавказский корпус». Последнее переформирование во время Кавказской войны состоялось в 1857г., когда «Отдельный Кавказский корпус» был преобразован в «Кавказскую армию», сохранив данное наименование до 1881 г. Как уже говорилось для упрощения терминологии, перечисленные оперативно-территориальные воинские формирования, участвовавшие в Кавказской войне, будут именоваться «Кавказский корпус».

В процессе эскалации войны росла и численность российских войск в регионе. Во второй половине XVIII в. она не превышала двух десятков тысяч человек, в конце 1810-х — 1820-х гг. XIX в. достигала 35—45 тысяч, в 1845 г. — 230 тысяч. После ликвидации крупных очагов противодействия в начале 1860-х гг. наблюдалось постепенное уменьшение воинского контингента на Кавказе.

Основными боевыми единицами российских войск на Кавказе считались полки и батальоны (иногда роты) дислоцировавшиеся в отдельных пунктах (штаб-квартирах), расположенных обычно в прифронтовых районах. Достаточно долгая дислокация в определенных природно-климатических и географических зонах определяли некоторую специализацию данных подразделений. Так, Апшеронский и Навагинский пехотные полки (несколько десятилетий дислоцирующееся в Дагестане и Кабарде) считались специалистами по ведению войны в высокогорье, а Куринский и Кабардинские егерские полки (расквартированные в лесистых районах Кабарды и Чечни) проявляли наибольшее умение ведения военных действий в предгорной лесистой местности. При этом следует заметить, что состав гарнизонов и отдельных отрядов экспедиций Кавказского корпуса практически всегда имел сводный характер.

Так, Пшехский отряд в октябре 1861 г. состоял из пехоты: апшеронский, ширванский, самурский, 19-й, кавказский гренадерский, сводно-линейный №1-го и две роты сводно-линейного №4-го — стрелковые батальоны, 1-й и 5-й батальоны кубанского, 3-й, 4-й и 5-й батальоны ставропольского, 5-й резервный батальон куринского пехотных полков, линейный №6-го батальон и казачий пеший №13-го батальон; артиллерии: артиллерийские взводы: два — батарейной №3-го батареи, три — облегченной №3-го батареи (которые еще имели легкие орудия), один — облегченной №4-го батареи, один — горной батареи 19-й артиллерийской бригады и один — конно-казачьей №13-го батареи; кавалерии: дивизион переяславского и дивизион тверского драгунских полков и три сотни казаков.

Особенности характера боевых действий предопределил особую важность подразделений кавалерии и в особенности легкой пехоты (егеря). Последним, благодаря наибольшей приспособленности к ведению боевых действий в условиях пересеченной местности, поручались наиболее ответственные и сложные задачи (назначались для занятия лесов, переправ, составляли основы легких колонн, арьергарда, стрелковых цепей и «секретов»), а потому пользовались наибольшим почетом среди других подразделений.

Кавказский корпус заметно отличался от других воинских формирований, расквартированных в других регионах России. Они заключались как в материальном (уникальных видах обмундирования, снаряжения, вооружения и т.д.), так и в духовном плане. Так благодаря удаленности от центра здесь в XIX в. сохранились «бессмертные суворовские традиции» русской армии XVIII в. В Кавказском корпусе отсутствовала палочная муштра «тлетворного рационализма доморощенной пруссатчины».

Заметные отличия были в боевой подготовке. Многие современники отмечали, что кавказские подразделения, где строевой устав практически не соблюдался, по скорости передвижения в горных условиях намного превосходили остальные российские подразделения. Недаром многие новоприбывшие из Центральной России офицеры называли кавказские войска боевыми, а общероссийские — парадными.

Военные специалисты эпохи Николая I уже обращали внимание на пагубное влияние парадной муштры на боеспособность войск. По их мнению, строевой шаг, установленный в 1 ½ аршина, когда «Бог дал 1 аршин», растягивал связки, усиливал утомляемость солдат и офицеров, а значит, снижал их физические возможности.

Особо следует отметить высокую территориальную мобильность кавказских войск. Постоянно меняющаяся обстановка перманентной войны с недостатком сил приводила к смене рода деятельности и перемешиванию подразделений. Полевым войскам приходилось «отсиживаться» в укреплениях или штаб-квартирах, гарнизонам укреплений, наоборот, совершать экспедиции, а иррегулярным подразделениям нести постоянную службу. Нередко кавалерия превращалась в пехоту, а стрелковые батальоны вопреки строжайшим предписаниям инспекторов участвовали в рукопашных боях (офицеры, опасаясь взысканий, в официальных документах умалчивали о данных действиях, тем самым лишая себя заслуженных наград).

Еще большей мобильностью обладали офицеры. За время своей деятельности они могли до десятка раз менять места дислокации, подразделения, занимаемые должности и даже рода войск.

Офицеры Кавказского корпуса обладали гораздо большими полномочиями, чем командиры в других подразделениях российской армии. Обособленность районов дислокации отдельных подразделений, да и всего корпуса давала большую автономность и политическую значимость их начальникам. Полковые, батальонные и даже ротные командиры были вправе принимать важные политические решения — объявлять о начале военных действий, заключать перемирие, принимать в подданство народы.

Кроме того, командиры боевых подразделений нередко выполняли обязанности судей, приставов (полномочных представителей российских властей, следивших за подконтрольными горскими народами), топографов, архитекторов и других видов гражданских профессий. Первоначально командующий Кавказским корпусом (позднее именовался «Кавказский наместник») осуществлял общее руководство вооруженными силами России на Кавказе. Ему подчинялись командующие войсками на отдельных участках, руководившие военными действиями на Северном Кавказе. Однако фактическая власть таких командующих как П. Д. Цицианов и А. П. Ермолов была поистине «царской». В 1845 г. после радикальных преобразований в управлении краем было сформирована новая территориальная единица — Кавказское наместничество, в результате которой на официальном уровне в руках командующего корпусом сосредоточилась еще и гражданская власть в регионе. Тем не менее, на всем протяжении войны в масштабах России Кавказский корпус и Кавказское наместничество с уверенностью можно назвать «государством в государстве».

Специфической чертой офицеров Кавказского корпуса являлась сложная и уникальная система его комплектования. В 1820-х — 1845 гг. помимо кадровых (постоянно числившихся в воинских подразделениях), на Кавказе имелись временно присылаемые офицеры из других регионов России. Большую их часть составляли молодые, преимущественно семнадцати и восемнадцатилетние выпускники военных заведений, отправляемые на годичный срок для получения боевого опыта, а также добровольцы, желающие принять участие в единичных экспедициях.

Особые условия службы предопредели значительные пропорциональные изменения некоторых категорий, служивших здесь офицеров.

После подавления Польского мятежа 1830—1831 гг. заметную роль в кадровом составе Кавказского корпуса стали играть офицеры польского происхождения, которые отправлялись сюда либо добровольно (для демонстрации своей лояльности новой Родине), либо ссылались в принудительном порядке.

Кроме того в офицерском составе Кавказского корпуса было несколько большее количество уроженцев других государств. Так для посленаполеоновской эпохи Кавказ стал чуть ли ни единственной горячей точкой Европы. Поэтому сюда стекались многие «горячие головы» из невоюющих стран континента. Более всего их было из Пруссии, с которой у России даже существовали специальные договоренности о направлении в Кавказских корпус молодых офицеров для получения непосредственного боевого опыта. Нередко участие в Кавказской войне иностранцев из аристократических семей имело, в том числе и политический характер. В честь прусского принца Альберта (Альбрехта) (1809—1872), неоднократно участвовавшего в экспедициях против горцев, была названа одна из основанных в 1862/1863 гг. станиц на Северо-Западном Кавказе — «Прусская» (современная станица Безводная в Майкопском районе Республики Адыгея).

Многие иностранцы, особенно из тех которые поступили на российскую военную службу в XVIII — начале XIX вв., постепенно обрусевали и принимали российское подданство. Из кадрового состава Кавказского корпуса из таковых можно назвать имена таких известных военачальников как швейцарец К. К. Фези, австриец Ф. К. Клюки-фон-Клугенау, итальянец И. П. Дельпоццо, австрийский серб Г. А. Эммануэль.

Но без сомнения наиболее значительные изменения в национальном плане имело присутствие в офицерском составе Кавказского корпуса уроженцев Кавказа, которых по официальной обобщенной терминологии называли «азиатцами». Большинство из них составляли грузины и армяне, представителей северокавказских горцев в действующем составе корпуса было незначительное количество.

Будучи заинтересованным в привлечении на свою сторону местного дворянства, правительство предоставляло им исключительные привилегии. При условии принятия российского подданства, знатные горцы автоматически производились в юнкера, а затем в офицеры. Князьям и ханам, в зависимости от их социального статуса, сразу же давался офицерский или даже генеральский чин. Большая их часть лишь юридически вступала в должность (фиксировалась в списочном составе подразделений), но фактически не участвовала в военных действиях. Особое внимание российское правительство уделяло образованию подрастающей горской молодежи. Так, в Кадетских корпусах существовали определенные квоты для детей «почетных Мусульман Кавказского края».

Получившие специальную военную подготовку офицеры-«азиатцы» направлялись преимущественно в кавалерийские подразделения как регулярного, так и иррегулярного характера (горская милиция или даже казачьи части). Как боевые офицеры они отличались наибольшей приспособленностью к ведению боевых действий в специфических условиях Кавказского региона, отчаянной храбростью, но слабой дисциплинированностью: зачастую руководствовались не военным уставом, а национальными традициями, что порождало одновременно уважение и недоверие к ним.

Для офицеров-«азиатцев» было характерно доминирование традиционных национальных черт. К их ментальным характеристикам можно отнести: руководство традиционными ценностями, следование национальным обычаям, свободолюбие, смелость, инициативность, выражаемая в личном удальстве (отсюда слабая дисциплинированность) и другие особенности.

Среди прославленных российских генералов, происходивших из кавказских народов, следует выделить П. Д. Цицианова, В. О. Бебутова, Я. И. Чавчавадзе, И. М. Андронникова, И. Орбелиани, М. З. Аргутинского-Долгорукова. Сохраняя многие национально-культурные особенности, они успешно вписывались в российскую армейскую структуру и впоследствии прославились как выдающиеся военачальники.

Российское законодательство было весьма толерантно к данной категории офицеров. Несмотря на традиционное исламо-христианское противостояние горцы-мусульмане имели права для совершения своих духовных треб, на наличие в подразделении муллы. Примечательно, что во избежание оскорбления религиозных чувств переделывались государственные награды, вручаемые горцам-нехристианам. Так, на георгиевском кресте — самой уважаемой награде за боевые заслуги, Святого Георгия Победоносца заменяли на двуглавого орла. При этом следует заметить, что горцы, не взирая на свои верования, напротив негодовали от таких переделок, прося, чтобы на них изображался Святой Георгий, которого они гордо назвали «джигитом», а орла «воробьем».

Заметные отличия в офицерском составе Кавказского корпуса наблюдались в сословной сфере. Условия затяжной войны на Кавказе, постоянная убыль командного состава, а также возможность отличиться в сложных военных операциях предопределили увеличение доли офицеров, произошедших из числа солдат. Так, согласно списку офицеров в Кабардинском пехотном полку в 1844 г. доля не дворян составляла 37,8%, в то время как в 1816 г. она была намного ниже (26—27%).

Учитывая продолжительность войны, в кавказских войсках сложился особый тип «бурбонов». Пройдя за время службы суровую школу жизни и достигшие офицерского звания, нередко, лишь к 30—40 годам, они заметно ожесточались. Однако, несмотря на жесткие требования и низкий уровень образования, учитывая их боевой опыт ведения войны в местных условиях, они считались наиболее боеспособными и авторитетными командирами.

В отличие от своих коллег из других территориальных воинских образований российской армии «бурбоны» Кавказского корпуса при удачном стечении обстоятельств имели наиболее благоприятные возможности для достижения высочайших званий и постов. Об этом свидетельствует биография прославленного генерала Николая Ивановича Евдокимова. Рожденный в бедной семье фейерверкера, он прошел нелегкий, но выдающийся путь от простого нижнего чина до прославленного генерала, получившего за выдающиеся боевые заслуги графский титул.

С другой стороны на Кавказе значительно увеличилась доля аристократических элементов. Сюда они добровольно отправлялись в поисках приключений и наград. Их пребывание обычно было довольно кратковременным обычно не более одного года, довольно часто они участвовали лишь в единичных экспедициях. При этом довольно часто аристократы назначались на наиболее привилегированные должности, ранее занимавшими кадровыми офицерами Кавказского корпуса.

Настоящее «засилье» «фазанов» в Кавказском корпусе произошло в 1820—1845 гг., когда существовала практика кратковременной командировки сюда офицеров-добровольцев из других регионов страны. Как писал во время экспедиции своему отцу К. К. Фези: «У нас здесь многочисленное и блестящее общество, так как большое число князей, графов и баронов из гвардии находится здесь в качестве добровольцев».

«Аристократический контингент» наиболее увеличился во время Даргинской экспедиции 1845 г., которая по планам высшего командования должна была сокрушить государство Шамиля. Так в нем участвовали «сливки» петербургской элиты и даже представители иностранных царствующих династий (адъютант царевича Александра II — князь А. И. Барятинский, флигель-адъютанты: граф А. Строганов, князь Э. Вингенштейн, принц Александр Гессенский и др.).

Даргинская экспедиция 1845 г. — самая крупная и знаменитая военная операция Кавказской войны. Была предпринята с целью захвата ставки имама Шамиля в ауле Дарго (расположен на территории современного Веденского района Чечни). Руководителем являлся Кавказский наместник М. С. Воронцов, хотя сам он приступил к ее реализации лишь под нажимом столичных властей. Результат экспедиции был противоречивым. Несмотря на фактическое достижение поставленной цели, российский отряд понес тяжелые потери и был вынужден оставить аул. Положение Шамиля усилилось, а горцы захватили значительное количество материальных военных грузов. Однако российская сторона получила хороший урок и в впоследствии была выработана новая стратегия, заключавшаяся в планомерном продвижении своего влияния, а также более широком использовании мирных способов покорения Кавказа.

Офицеры-аристократы на Кавказе в полной мере отражали данное им прозвище — «фазаны». Привыкшие к великосветской роскоши, даже во время походов они себе ни в чем не отказывали, из-за чего колонна на марше представляла собой вереницу обозов, заполненных дорогой посудой и прочей бытовой роскошью. В отношении с менее родовитыми сослуживцами и тем более солдатами, они вели себя как зазнавшиеся помещики в своих усадьбах. Война для них представлялась экстремальным развлечением. В бою они вели себя импульсивно, что при неопытности и незнании специфичности условий войны приводило к значительным потерям. Чтобы нивелировать пагубность их присутствия довольно часто их командование было номинальным, фактически подразделениями управляли их прежние начальники. При всем при этом, именно аристократы, будучи наиболее приближенными к императорскому двору, являлись главным источником информации о Кавказе.

Неудивительно, что эта часть офицеров вызвала сильный антагонизм у других категорий офицеров. М. С. Воронцов, желая навести порядок в комплектовании офицерских кадров, прекратил подобную практику (1845 г.): теперь желающие «отличиться» могли попасть на Кавказ лишь при условии зачисления в состав Кавказского корпуса.

Впрочем, несмотря на существующую предвзятость, многие «фазаны» отличались отменной храбростью и грамотным командованием, чем заслужили подлинное уважение среди ветеранов корпуса. К таковым, следует отнести князя А. И. Барятинского, представителя одной из богатейших дворянских фамилий России, пришедшего на Кавказ великосветским аристократом, а ушедшего легендарным боевым генералом и его покорителем.

Для понимания ментальности офицеров Кавказского корпуса и степени их устойчивости необходимо определить особенности их выбора службы. Во многом они связаны с восприятием Кавказа в российском обществе, которые имели некоторый противоречивый характер. Во второй половине XVIII — начале XIX вв. Кавказ в офицерском обществе воспринимался исключительно как «другой мир, область ужасов», «край забвений», куда попадали исключительно в приказном порядке (причем командиры подразделений старались отправить туда наиболее плохих офицеров).

Однако начиная с 1820-х гг. ситуация резко изменилась. Кавказ превратился в объект мечтаний романтически настроений офицерской молодежи.

Пожалуй, главным фактором стали постоянные боевые действия, создававшие благоприятную возможность для приобретения отличий, наград и значительного карьерного роста. Ведь после окончания наполеоновских войн Кавказ стал чуть ли не единственным местом, где можно было отличиться. Д. А. Милютин, отличившийся в ходе экспедиции в Ахульго 1839 г., за один год опередил своих мирных сверстников на три года выслуги. Но в целом, в России год боевой службы приравнивался к двум годам обыкновенной.

Экспедиция в Ахульго 1839 г. — одна из самых крупных военных операций Кавказской войны, целью которой был захват ставки имама Шамиля в дагестанском ауле Ахульго. Была проведена силами «Чеченского» отряда под командованием генерал-лейтенанта П. Х. Граббе. Несмотря на значительные потери, российским войскам удалось захватить считавшийся неприступным аул, что значительно поколебало боевой дух горцев и ослабило позиции Шамиля, его старший сын был взят аманатом. Однако самому Шамилю с несколькими десятками приверженцев удалось спастись бегством. Из-за труднодоступности района российские войска скоро были вынуждены покинуть аул, а через год на Кавказе вспыхнуло всеобщее восстание и война разгорелась с новой силой.

На Кавказ офицеров привлекали существовавшие там порядки: определенные вольности по службе, отсутствие палочной дисциплины, гатчинской муштры, мелочного педантизма и единообразной жизнедеятельности. Вот что писал один молодой офицер того времени перед отправкой на Кавказ: «В прошлом году я мечтал о такой командировке, мне уже начинали надоедать бесцветная петербургская жизнь и формализм гвардейской службы; чувствовалась потребность подышать на просторе более свежим воздухом, увидеть иные, кроме петербургских, местности и, в особенности, ознакомиться с настоящей военной службой».

Немалое значение в «пропаганде» Кавказа сыграла поэзия А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Бестужева-Марлинского и других поэтов участников или очевидцев войны. Военный историк и участник Кавказской войны А. Л. Зиссерман дает типичное для многих объяснение выбора места службы в Кавказском корпусе: «Не стану распространяться об энтузиазме, с каким я восхищался Аммалат-Беком, Мулла-Нуром и другими очерками Кавказа; довольно сказать, что чтение это родило во мне мысль бросить все и лететь на Кавказ, в эту обетованную землю, с ее грозною природой, воинственными обитателями, чудными женщинами, поэтическим небом, высокими, вечно покрытыми снегом горами и прочими прелестями, неминуемо воспламеняющими воображение».

Кавказский корпус выглядел весьма привлекательно и с материальной точки зрения. Огромное и слабо контролируемое финансирование военных расходов создавали благоприятные возможности для казнокрадства. Неудивительно, что желающих отправиться на Кавказ было больше, чем возможных мест, поэтому в войсках часто появлялись спекуляции, а офицеры даже бросали жребий.

Вместе с тем, многие попадали на Кавказ не по доброй воле. В начале XIX в. Кавказ заслужил неофициальный титул «теплой Сибири». Сюда ссылали декабристов, участников польских восстаний, военнопленных и прочих провинившихся. Были случаи, когда за ослушание ссылались целые подразделения.

Главным ссыльным местом являлось черноморское побережье, но офицеров здесь все равно не хватало, поэтому правительство предоставляло желающим добровольно отправиться в черноморские укрепления различные преимущества и льготы: увеличение выслуги лет, жалованья, уменьшения сроков службы и т. п.

В сознании российских офицеров Кавказ часто представлялся «обетованной землей для всякого рода несчастных людей». Ведь отличительной особенностью кавказской ссылки являлась возможность исправиться и вернуть доверие, «делом» очиститься от «грехов», или продемонстрировать свою лояльность. Нередки были случаи когда разжалованным офицерам за боевые заслуги возвращали офицерский чин. Многие ссыльные даже сделали на Кавказе головокружительную карьеру. Так, рядовой участник польского восстания А. Ф. Рукевич после взятия в плен, был назначен солдатом в Кавказский корпус, где благодаря своему таланту, «беспорочной службой» и везению смог дослужиться до генеральского звания.

Люди, попадавшие на Кавказ, не по своей воле были в большей степени подвержены ожесточению и часто отторгали новый опыт. В их среде наибольшее распространение получили девиантные модели поведения.

Для понимания ментальных особенностей офицеров Кавказского корпуса необходимо произвести обзор ключевых особенностей исторической среды, в которых проходила их жизнь.

Одним из важнейших параметров Кавказской войны является ее колониально-захватнический характер со стороны России и в глобальном плане она была вписана в общемировой процесс активизации экспансии крупных западных держав. Хронологически покорение Кавказа совпало с завоеваниями французами Алжира, англичанами Индии, США индейских территорий.

Однако российский колониализм на Кавказе имел особый специфический характер, существенно отличавшийся от классического европейского. Он шел в полном соответствии с многовековой тенденцией расширения России, выходом ее к естественным границам. Как заметил великий историк рубежа XIX — XX вв. В. О. Ключевский: «История России есть история страны, которая колонизуется».

Согласно понятиям XIX в., которые естественно разделяли российские офицеры, под колонизацией понимали «массовое вселение в некультурную или малокультурную страну выходцев из какого-либо цивилизованного государства. Результатом такого заселения является колония или колониальное государство, находящееся в той или иной зависимости от метрополии, т. е. государства, из которого вышли поселенцы». При этом надо заметить, что процесс колонизации не является общепринятым и существует множество различных ее видов, дифференцирующихся от целей, методик, характера взаимоотношений между представителями колонизующего и автохтонного народов.

В отличие от большинства европейских держав, осуществлявших захваты исключительно ради материального обогащения, причинами российской колонизации являлось массовое переселение россиян из густонаселенных районов, а также стремление контролировать стратегически важные территории. Последнее имело жизненно важный и часто вынужденный характер, так как Россия постоянно подвергалась агрессии со стороны соседей.

Однако самым главным отличием российского колониализма является то, что Россия изначально складывалась как многонациональное государство, для которого было характерно отсутствие комплекса превосходства, лояльное, и иногда даже покровительственное отношение к другим, особенно малым народам. И это неудивительно, ведь Россия всегда испытывала недостаток в людях, поэтому, при победе над своими противниками, не происходило целенаправленного истребления, как это делалось во многих колониальных империях. Напротив, в России «побежденных» стремились всеми силами завлекать на государственную службу, для чего им даже предоставлялись определенные привилегии недоступные для остального населения страны. Толерантность закреплялся в воинском уставе, принятом Петром I, наставлявшего начальников вести себя с подчиненными, независимо от звания: «Какой бы веры или народа они суть не были, между собой должны христианскую любовь иметь».

Кавказ оказался в орбите имперских воззрений преимущественно благодаря стратегически важному положению. Современники называли его не иначе как «мостом» и «трамплином в Азию». И действительно, кавказский регион в XVIII — XIX вв. являлся ареной соперничества целого ряда мировых держав: России, Турции, Персии, Англии и Франции. Несмотря на установившуюся к середине XIX в. гегемонию России в регионе, все они на протяжении Кавказской войны продолжали проявлять активный интерес к Кавказу. Они активно материально и психологически поддерживали независимые кавказские народы к бескомпромиссному сопротивлению российской армии. Для реализации своих целей они активно использовали специальных агентов — эмиссаров.

Европейцы принимали участие в формировании некоторых национально-освободительных символов. В Национальном музее Адыгеи среди исторических флагов хранится уникальное знамя натухаевцев, в основе которого лежит французский триколор.

В сложившейся ситуации российские офицеры, отождествлявшие себя главными защитниками интересов государства, воспринимали захватническую войну на Кавказе как необходимую и вполне справедливую. Набеги кавказских горцев, постепенно усиливавшиеся пропорционально увеличению роста пограничного российского населения, подкрепляли их уверенность в необходимости покорения воинственных соседей.

Тем не менее, в российском обществе война на Кавказе воспринималась весьма неоднозначно. Следует заметить, что вплоть до начала активных наступательных действий в 1850-х гг., оно оставалось в «полном неведении»: о войне судили поверхностно «по нескольким повестям да рассказам людей, приезжавшим на Пятигорские воды». В отличие от офицеров российское общество в массе не понимало даже целей, заставлявших государство добиваться столь дорогостоящего в материальном и людском отношениях покорения далекой страны. Ведь в общем обзоре внешнеполитической стратегии Кавказ всегда занимал второстепенное значение (даже в войнах против Турции главной задачей Кавказской армии являлось отвлечение сил противника от главного — Балканского театра военных действий), а на его покорение отводилась значительная часть ресурсов страны. К концу 1850-х гг. на это тратился каждый шестой рубль государственного бюджета, не говоря уже о крупных безвозвратных людских потерях.

Поэтому российская общественность вела активное обсуждение целей, задач и путей скорейшего завершения малоизвестной, но затянувшейся войны. Для обоснования необходимости дорогостоящей войны выдвигались утверждения о богатстве края, хотя на самом деле Кавказ вплоть до открытия крупных нефтяных месторождений в Азербайджане в конце XIX в. приносил одни убытки. Звучали идеи о просветительской роли России, распространявшей плоды «цивилизации» на «варварские» кавказские народы. Весьма убедительно выглядела цель защиты единоверной Грузии от «мусульманского ига». Также убедительно и небеспочвенно представлялась необходимость покорения воинственных горцев как единственного эффективного способа защиты пограничных подданных России.

Сторонники необходимости присоединения Кавказа выдвигали предположения цены возможной неудачи. По их мнению, поражение на Кавказе стало бы демонстрацией ее слабости. А это в свою очередь привело бы не только к падению престижа России на международной арене, но и способствовало объединению ее врагов. Произошло бы неминуемое усиление сепаратизма у других свободолюбивых подданных империи. Кроме того серьезный удар был бы нанесен по обороноспособности южных регионов страны: «превращению границы от Каспийского моря до Китая в постоянный источник угрозы». И все это означало бы многократное увеличение общих военных расходов. Все эти утверждения дополняли «геостратегическое» восприятие офицеров.

В то же время на Западе считали, что будто бы Россия была сама заинтересована в продолжительной перманентной войне на Кавказе «как в некоем хроническом раздражителе», позволяющем поддерживать вооруженные силы в постоянном боеспособном состоянии. Эта точка зрения шла в полном соответствии с созданной в то время «теорией войны» известного немецкого военного теоретика К. Клаузевица. В соответствии с которой офицеры должны были постоянно упражняться в военном искусстве, а в мирное время отправляться туда, где идет война.

Однако в российском обществе подобные воззрения считали беспочвенными. Здесь трезво осознавали дороговизну такой «военной школы». Не стоит забывать, что и без Кавказской войны, Россия регулярно участвовала в военных конфликтах.

Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что в России действительно существовала категория людей, заинтересованных в затягивании конфликта. Но это были не российские власти, а облеченные значительной самостоятельностью кавказские начальники, пылкие офицеры, а также многие «мирные горцы», которые благодаря непрекращающейся войне имели ряд привилегий.

Особенностью российского колониализма, достаточно ярко проявившегося на Кавказе, является стремление не просто к завоеванию территории, но и к ее инкорпорации в общероссийское социально-культурное и экономическое пространство. Кавказские горцы в конечном итоге должны были приобрести равные с остальными жителями России права и обязанности. Российская власть становилась гарантом безопасности в регионе. Российские войска не только защищали кавказские народы от вторжений персидских и турецких войск, но и способствовали прекращению разорительных междоусобиц.

Помимо сугубо военных методов завоевания, российской стороной активно использовались разносторонние дипломатические, экономические, финансовые и просветительские методы, направленные на мирное распространение влияния. Так, еще Екатерина II подчеркивала, «что не единою силою оружия… побеждать народы, в неприступных горах живущие… но паче правосудием и справедливостью, приобретать их к себе доверенность, кротостью смягчать, выигрывать сердца и приобщать их более обращаться с русскими».

Показательным примером многогранной политики России является использование горских национальных подразделений. Во-первых, российская армия значительно усиливалась за счет храбрых воинов, в наибольшей степени приспособленных к партизанской и мобильной войне. Во-вторых, происходило уменьшение количества «горючего материала» среди пылкого горского населения. В-третьих, через службу в российской армии наиболее мягким путем происходило приобщение и распространение «мирных идей культуры и цивилизации». По возвращении на родину они рассказывали об увиденном своим соплеменникам». В-четвертых, национальные воинские формирования нередко использовались для разжигания вражды между кавказскими народами. Наконец, на международной арене национальные горские подразделения в российской армии были символом покорности Кавказа.

Мнения российских правителей ставили офицеров, как основных исполнителей их государственной политики, в весьма противоречивое положение. Специфика рода деятельности предопределяла их нацеленность на силовые пути решения проблем, в то же время высшее российское руководство требовало несвойственного для них «миролюбия». Ведь весьма сложно проявлять дружелюбие к тому с кем приходится вести кровавые схватки.

Имперские тенденции российского командования и упорное сопротивление горцев в конечном итоге привели к доминированию силовых методов войны. В результате война приобрела крайнюю степень ожесточения. Все участники противоборства не гнушались использовать голод, разорение мирных жителей, жестокие расправы и издевательства над пленными, практиковалось устрашение и запугивание, как противника, так и колеблющихся союзников.

Важным фактором Кавказской войны является уникальный характер боевых действий. Российские офицеры привыкли воевать «по-европейски»: сражаться с четко организованными армиями в открытом бою, где победа в генеральном сражении и занятие стратегически важного пункта (например, столицы) ознаменовывали завершение боевых действий. На Кавказе же они столкнулись с иными принципами.

Основной противник — северокавказские горцы, предпочитали «партизанские» методы противоборства, а потому избегали открытого боя. В наступлении и обороне использовался один сценарий: неожиданный набег заканчивался молниеносным отступлением. Излюбленными местами сражений для горцев являлись труднодоступные участки местности, где нивелировались все преимущества российской регулярной армии.

Особой сложностью для российской стороны было то, что кавказские народы представляли собой конгломерат более чем полусотни обособленных друг от друга общностей, покорение каждого из которых требовало отдельной кампании. Кроме того у горских народов не существовало и крупных политических и экономических центров, взятие которых делало невозможным продолжение сопротивления. Российская армия на Кавказе столкнулась с поголовно «вооруженными народами», ведь у горцев воинами считалось все мужское население, способное носить оружие. В результате российская армия не имела на Кавказе точки приложения сил, что фактически растворяло ее подавляющее военно-техническое превосходство. Осознание данного факта угнетало офицеров, деморализуя их боевой дух.

Уникальные для российских военных условия Кавказской войны делали ее сравнение с привычной европейской одной из главных тем рассуждения в воспоминаниях офицеров. Так, Н. В. Симановский по окончании экспедиции на Кавказе делает типичное для современников сравнение: «В европейской кампании больше удовольствий, больше жизни, я вижу своего врага, здесь же не видишь, откуда летят пули, лоскутник [А.Д. — горец, скрывающийся в зарослях] избирает такое место, откуда его и видеть, и выбить трудно, жизнь каждую минуту в опасности, тогда как в европейской кампании — только при виде неприятеля. В европейской кампании я сражаюсь по роду моей службы, здесь я, кавалерист, ползаю с пехотой по горам; там встречаете деревни, видите людей, здесь — ни того, ни другого…». Все это было в противодействии с европейской войной, «где климат, места, люди и все уменьшает неприятности оной, <…> где случится в Воскресенье быть на сражении, в Понедельник на бале, а во Вторник в театре…».

Российские офицеры сталкивались на Кавказе с совершенно иной социокультурной средой. Горцы являлись носителями отличных ценностных идеалов. Многие нормы горской морали и права по российским представлениям являлись противоправными. Во главу угла на Кавказе ставились такие постулаты как независимость, самопожертвованное покровительство гостю и побратиму, личное удальство, которое можно было заслужить только в набегах. Горские народы имели весьма разнообразные социально-политические структуры от военных демократий до тиранической монархии. А их общество имело совершенно иную иерархическую структуру. Непохожесть культур значительно усложняла взаимопонимание между противоборствующими сторонами.

Лишь у части кавказских народов (дагестанцев, кабардинцев, грузин, азербайджанцев и др.) были иерархически организованные формы устройства общества. У наиболее многочисленных северокавказских народов (черкесов и чеченцев) несмотря на существование рабства, все свободное население было преимущественно равноправно и независимо, иерархия складывалась исходя из личных качеств и родовитости конкретного человека.

Определенное влияние на Кавказскую войну оказывал религиозный фактор. Активное распространение ислама среди северокавказских народов, не говоря уже о Турции и Персии, придавало войне на Кавказе контекст извечного исламо-христианского противоборства. Защита единоверных грузин являлась одной из причин (или поводом) вмешательства России в дела региона. В российской ментальности была закреплена мысль о миссионерской роли российского государства как единственного защитника православной веры. В соответствии с ним стремление восстановить христианство в регионе, которое здесь распространялось еще византийскими и грузинскими проповедниками еще в VI — XIV вв., играло важное идеологическое значение для российского общества.

Особым ментальнообразующим фактором являлась перманентность боевых действий. В отличие от большинства европейских кампаний, обычно длившихся несколько лет, боевые действия на Кавказе непрерывно велись на протяжении целого столетия. Гарнизоны многих крепостей десятилетиями находились на осадном положении, а многочисленные экспедиции имели лишь «частный» успех. В период с 1830 по 1856 гг. несмотря на значительную интенсификацию боевых действий, российская армия практически не продвинулась вглубь региона.

Существует множество вариаций хронологических рамок Кавказской войны. Несмотря на многочисленные походы, совершаемые еще в глубоком средневековье, бесповоротное покорение Кавказа началось лишь в середине XVIII в. со строительством ряда укрепленных линий, направленных на постепенный захват территорий в Центральном Кавказе. Завершение крупномасштабных боевых действий произошло с покорением Северо-Западного Кавказа в 1864 г.

Но самое главное — при постоянном разрастании боевых действий на Кавказе не существовало четкой линии фронта. Занятие территории и признание подданства в отличие от классических европейских войн не являлись актами, завершающими войну. Она лишь переходила в скрытую форму, являясь постоянным источником угрозы. Паузы и перемирия, предпринимаемые российской стороной, способствовали эскалации конфликта, горцы воспринимали это как слабость, активизировались и сразу совершали нападения.

Сложность характера подчинения кавказских народов привело к формированию в российской терминологии особой системы дифференциации их покорности. Кавказские народы делились на «мирных», «иногда мирных», «вполне покорных», «полупокорных» и «непокорных» («враждебных»). Разница между ними, по мнению авторитетного историографа и участника войны генерала Р. А. Фадеева, состояла «только в неприступности заселённых ими мест <…>. Мирная деревня, только что пройдённая русскою колонною, через час иногда обращалась в неприятельскую позицию». Из-за тучи тревожных сведений в головах начальников бушевала «война нервов», офицеры морально изматывались.

Существенное влияние на ход и характер войны оказывала историческая память противоборствующих сторон, их гордость недавними заслугами. Так, российские офицеры пришли на Кавказ после оглушительных побед в Европе. Особым достижением считался разгром Великой армии Наполеона, после которого российская армия стала считаться сильнейшей в Европе. По сравнению со столь знаменательным врагом разрозненные и неорганизованные кавказские горцы казались весьма слабым противником, а их покорение не должно было потребовать особых хлопот.

В свою очередь кавказские народы гордились своей военной историей. Среди них жили предания о победах над могущественными завоевателями, например, дагестанцы особо гордились разгромом в середине XVIII в. великого персидского завоевателя Надир-шаха. Воодушевлению горцев способствовала непререкаемая вера в неприступность гор.

Кроме того, кавказские народы имели весьма недооцененный образ силы России. Во многом это было обусловлено активной пропагандой турецких, персидских и английских эмиссаров, внушавших горцам, что она является самой слабой европейской державой. На протяжении всей войны горцы презирали русских солдат, называя их «неуклюжими крестьянами», а российскую тактику ведения боя и дисциплину проявлением трусости. Неудивительно, что бахвальство российских офицеров о своих победах над «Великим Наполеоном» на Кавказе вызывали лишь иронию. Победы России считались далекими, незначительными и случайными.

В данной связи следует заметить, что преодоление предвзятого отношения обеих сторон к противнику в конце войны являлось одним из факторов побед российских войск. После широкомасштабных восстаний начала 1840-гг. и неудачи Даргинской экспедиции 1845 г. офицеры стали уважать ранее презираемого противника. Наступательные действия стали более продуманными. С другой стороны, возможность России успешно противостоять ведущим мировым державам во время Крымской войны 1853—1856 гг. воспринялась горцами как ее непобедимость. Взятие в 1855 г. турецкой твердыни — крепости Карс на Кавказе звучало намного громче, чем падение «какого-то» далекого Севастополя. О первом на Востоке знали многие, о втором — «едва слыхали».

Одним из определяющих факторов Кавказской войны является резко контрастирующие с основной частью Российской империи природно-климатические и ландшафтно-географические условия. Прямым следствием стала высокая заболеваемость в войсках. Различные болезни (чума, холера, лихорадка, малярия, обморожения, чахотка и т.п.) являлись причиной более чем 70% всех потерь российских войск на Кавказе. К такой большой смертности приводили и субъективные факторы, прежде всего нежелание отказываться от северных привычек жизнедеятельности. Кроме того болезни возникали из-за плохих условий проживания, нехватки теплой одежды, недостатков медицинского обеспечения и гигиены.

Большие сложности для российской армии на Кавказе представлял сильно пересеченный характер местности. Он сводил на нет преимущества линейной европейской тактики ведения боя и особенностей вооружения. Чтобы вернуть преимущество российские командующие применяли совершенно новые методы ведения войны: раскрытие местности путем прорубания просек, вырабатывалась уникальная система укрепленных линий и пограничной охраны, создавались особые боевые строи, системы передвижения войск и грузов (т.н. «оказия») и многое другое.

Любые перемещения на Кавказе между укреплениями, находящимися вблизи боевых действий, были сопряжены с огромным риском. Почтовые перевозки, доставка продовольствия, боеприпасов, различных грузов и прочие передвижения объединялись и осуществлялись в крупных конвоях. Для их прикрытия выделялись значительные вооруженные силы, обязательно состоящие из кавалерии, пехоты и часто артиллерии. Колонна имело особый строй с перемежением обозов и охранения. Подобные мероприятия участники войны и называли «оказиями».

Следует обратить внимание, что сам Кавказ являлся довольно разнообразным регионом. В период стагнации Кавказской войны (1830—1856), когда в целом произошла стабилизация границ боевых конфликтов, можно выделить следующие «театры военных действий»: Черноморская береговая линия, Черноморская кордонная линия, Правый фланг, Центр Кавказской линии, Левый фланг, Северный и Восточный Дагестан, Закавказье, включая Легзинскую линию и Грузию (См: Приложение). Все они обладали особыми природно-климатическими, ландшафтными условиями, этническим составом местного населения и другими уникальными факторами. При продолжительном пребывании в одном регионе офицеры настолько приспосабливались к ним, что у них сформировывались уникальные локальные черты характера.

Природный фактор и региональная дифференциация создавали особый календарь боевых действий. Так, экспедиции в Дагестане осуществлялись только летом, в другое время года местные горы были непроходимы. В лесах Чечни и Черкесии экспедиции, целью которых в конце войны стало преимущественно прорубание просек, напротив, предпочитали производить зимой. В это время года листва с деревьев осыпалась, затрудняя скрытые передвижения горцев, к тому же их тонкая обувь не позволяла им долго находиться в засаде, а срубленное дерево лучше горело. С другой стороны нападения горцев также имели сезонный характер. На Черноморской кордонной линии они осуществлялись преимущественно зимой, когда вода в Кубани замерзала, а на Кавказской линии от Правого фланга до Дагестана — весной и осенью, когда непогода скрывала их действия.

Кавказская война имела множество социальных факторов. Одним из важнейших являлось единообразие жизнедеятельности, особенно в крепостях. Здесь с утра до ночи была одна и та же рутина в ограниченном пространстве: одни и те же предметы, лица, и притом только мужские, каждый последующий день был идентичен предыдущему. Подобные условия вызывали непомерную скуку и синдром «остановившегося времени», оказывающие разрушающее воздействие на человеческую психику.

Весьма тягостным для российских военных был недостаток женского общества. Мужчинам было трудно не только найти подходящего партнера для создания семьи, но и удовлетворить элементарные половые потребности. Дефицит оказывал влияние не только на соответствующие мировоззренческие установки, но и общие нравы, царящие в сугубо мужском офицерском обществе.

К числу социальных факторов относится мода на восточную тематику, получившая широкое распространение в европейских обществах XIX в. Офицеры, участвовавшие в Кавказской войне, наяву погружаясь в экзотику сказочной страны, испытывали подлинный восторг от экзотической горской культуры. Этому во многом способствовали качества горского снаряжения, идеально приспособленные для ведения партизанской войны в условиях пересеченной местности. Самодельные и переделанные винтовки горцев были легче, стреляли дальше и точнее российских, а боевые качества шашек имели легендарный характер, накладывавший неизгладимое впечатление на восприятие противника. В воспоминаниях офицеров часто описываются факты разрубания людей и стальных стволов солдатских ружей. Притягательными для офицеров были многие горские обычаи, такие как гостеприимство и куначество, а также ценностные идеалы личного удальства с безграничным свободолюбием.

Разнообразное влияние на Кавказскую войну и ее участников оказывали «внешние» факторы. Среди них особенно выделяются события в Польше. Кавказ и Польшу роднило их насильственное присоединение к России и свободолюбивое население, постоянно поднимавшее восстания. Противники России поддерживали ее мятежных подданных, оказывая достаточно серьезное внешнеполитическое давление, угрожавшее началом широкомасштабной военной интервенции. Особенно настойчиво действовала Англия, осуществлявшая активную пропаганду, направленную на дискриминацию России на международной арене.

Российская общественность, включая офицерство, замечало сходство двух мятежных провинций. Кавказ называли не иначе как «Азиатской Польшей». Высшее командование стремилось перекрестно использовать накопленный опыт ведения боевых действий в обоих регионах. Так, для подавления Польского восстания 1830—1831 гг. был отправлен кавказский триумфатор И. Ф. Паскевич-Эриванский, а на Кавказ — отличившиеся в том же восстании Г. В. Розен и Е. А. Головин. Польша значительно влияла на интенсивность боевых действий на Кавказе, оттягивая на себя ее вооруженные силы. Восстания 1830—1831 и 1863 гг. значительно приостанавливали наступление Кавказского корпуса.

События в Польше влияли на изменения состава участников войны. С одной стороны начиная с 1830-х гг. в Кавказский корпус в значительной степени стал пополняться поляками. Одни попадали сюда как ссыльные элементы или военнопленные, переходящие на службу в российскую армию, другие же сами отправлялись на Кавказ для доказательства своей лояльности новой Родине. С другой стороны, значительные группы мятежных поляков-эмигрантов чтобы помочь «врагу своего врага» в массовом порядке отправлялись в страну «независимых горцев». Наиболее знаменитой акцией польских эмигрантов оказалась экспедиция полковника Т. Лапинского (1857—1860), организовавшего у западных черкесов артиллерию и наделавшей много препятствий продвижению российских войск. Силы горцев также пополнялись за счет польских солдат, дезертировавших из российской армии.

Следует заметить, что массовое дезертирство солдат польского происхождения по отзывам многих кадровых офицеров Кавказского корпуса, являлся предвзятым стереотипом о неблагонадежности поляков. По наблюдениям очевидцев в пропорциональном плане они ничем особым не отличались от остальных категорий нижних чинов российской армии.

Определенное влияние на некоторые аспекты Кавказской войны оказывали происходящие параллельно колониально-захватнические войны западных держав. Образованная часть российского офицерства с особым интересом отслеживала ход и характер завоеваний Англии, Франции и США. Во многих российских периодических журналах и книгах публиковались сводки и материалы по анализу различных боевых конфликтов. Наибольшую популярность имела тема, связанная с войной в Алжире, где более всего прослеживались с аналогии с войной на Кавказе. Здесь были и горы, и воинственное население, предпочитавшее партизанские методы противоборства. Завоевание, которое самонадеянные французы думали завершить без особых хлопот, стало одной из самых тяжелых войн в истории страны. Многие российские офицеры не могли удовлетвориться сугубо теоретическими познаниями и, стремясь глубже изучить чужой опыт, отправлялись в «горячие точки» планеты и становились непосредственными очевидцами военных противоборств других держава.

Своеобразным внешним фактором можно назвать влияние высшей власти в государстве. Император и его правительство в виду незнания или искаженного представления о реальной обстановке часто давали некомпетентные указания по методам покорения Кавказа. При этом они оказывали разностороннее давление на кавказских главнокомандующих, требуя от них немедленного и полного разгрома противника.

Одной из причин непонимания кавказской реальности была субъективная оценка обстановки. Ведь основным источником информации для «Петербурга» являлись рассказы «фазанов», непродолжительное время находившихся на Кавказе и любивших приукрасить действительность. Горцы для императора и гражданских сановников являлись «взбунтовавшимися подданными», к которым необходимо проявлять дружелюбие. В то время как сами горцы воспринимали подобное отношение как слабость.

В юридическом отношении межгосударственного взаимодействия значительная часть кавказских народов, включая «враждебные», в самый разгар Кавказской войны являлись подданными Российской империи. Начиная еще с XVI в. в титулах русских правителей перечислялись названия кавказских владений. Например, в титуле императора Петра I помимо всего прочего значилось: «…Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей…». Во второй половине XVIII в. правители или представители «вольных обществ» Кабарды, Осетии, Ингушетии, Чечни и Дагестана присягнули на верность России. В начале XIX в. присяги неоднократно повторялись. В первой трети ХIX в. в состав России на формальном уровне вошли Черкесия, Закавказье и часть Дагестана. Они были присоединены по условиям мирных договоров с Турцией и Персией, которые ранее обладали «номинальными правами» над соответствующими территориями и населением Кавказа.

Кавказским командирам приходилось лавировать между здравым смыслом и указаниями высшего руководства. Они на свой страх и риск проводили самостоятельные инициативы. Подобное часто сходило им с рук по причине необходимости быстрого принятия решения, умелого искажения рапортов и главное — удаленности от центральной власти. Стремясь сохранить свободу своих действий, князь А. И. Барятинский, будучи Кавказским наместником, был крайним противником прокладки в регионе телеграфной линии.

Завершая обзор общих особенностей формирования особой ментальности офицеров, участвовавших в Кавказской войне, следует обратить внимание, что она прошла ряд эволюционных этапов развития, соотносимых с периодизацией войны. Так, с момента начала постоянной дислокации российских войск на Кавказе во второй половине XVIII в. появляются зачатки уникальных «кавказских» особенностей, формируются основные направления модификации ментальности. В первой четверти XIX в. под воздействием резкого увеличения количества войск, активизации боевых действий и появления пассионарных командующих (П. Д. Цицианова и А. П. Ермолова) происходило интенсивное обособление и формирование «кавказской» ментальности. В последующие годы (середина 20-х гг. — середина 60-х гг. XIX в.) ментальность военных на Кавказе стала в значительной степени обособленной от «общероссийской». Начиная с середины 60-х гг. XIX в. по окончании боевых действий и развернувшейся активной инкорпорации Кавказа в российское социокультурное и правовое пространство наблюдалось резкое сокращение количества уникальных ментальных черт, происходило обратное поглощение общероссийскими нормами.

Глава 2. Военно-профессиональные мировоззренческие особенности

2.1. Социальная самоидентификация

Одним из основных элементов мировоззрения любой социальной группы является самоидентификация, определяющая восприятие ее членами своего места в социально-культурном пространстве. Она позволяет понять своеобразие видения этими людьми окружающего мира, объяснить особенности реагирования на него. В этом смысле «ментальность» предстает как некая интегральная характеристика людей, связанных общностью целей, задач, способом существования.

Исходя из особенностей жизнедеятельности российского офицерства, как участников боевых действий на Кавказе, их идентификационную систему следует разделить на два уровня. Первый — «внутренний», позволяет выявить процессы дифференциации внутри российской армии участников Кавказской войны, второй — «внешний», отражает характер отношения к противнику. Данная часть книги посвящена анализу внутренней самоидентификации.

Причисление людей к той или иной социальной категории обуславливается наличием или отсутствием ряда отличительных признаков (религиозные или политические воззрения, национально-культурная составляющая, сословная принадлежность и т.п.).

Анализ широкого корпуса источников личного происхождения и официальной документации выявил весьма противоречивую ситуацию. Бесспорно ощущая себя частью общей российской имперской системы, отстаивающей ее интересы в Кавказском регионе офицеры Кавказского корпуса чувствовали свою «особость» по отношению к коллегами из других регионов России.

Исследователь В. В. Лапин называл сложившуюся систему идентификации представителей Кавказского корпуса «племенным сознанием». Оно стало прямым следствием долголетней жизнедеятельности в уникальной исторической реальности, сложившаяся на Кавказе в начале 60-х гг. XVIII в. — середине 60-х гг. XIX в.: перманентной войны и специфических методов ее ведения, удаленности от центральной власти, непривычными для европейской части России природно-климатическими, ландшафтно-географическими особенностями региона, пестрым этническим составом местного населения и др.

По мнению В. В. Лапина, российские войска за продолжительный период жизнедеятельности в специфических условиях сроднились с регионом и образовали особый субэтнос — «кавказцы». При этом следует подчеркнуть, что данный термин в то время ни в коей мере не являлся обозначением национальной принадлежности, а имел сугубо территориальное значение. В данном плане он являлся обозначением особой социальной группы российской армии и общества с их изначально полиэтничным составом, имеющим многие отличия на социально-культурном плане. Здесь прослеживалось значительное влияние материальных и духовных аспектов горской цивилизации, ее обычаев, морально-нравственных норм, мировоззренческих установок, моделей поведения и даже языков автохтонного местного населения. Причем «кавказцы» были также неоднородны. Существовало множество модификаций, зависящих от особенностей отдельной народности, проживающей на территории дислокации подразделений. «Племенное сознание» также включает особое мышление, для которого были характерны некоторые элементы военно-демократической (племенной) организации. В частности, командир воспринимался как вождь, а ветераны — старейшины.

Чувство «особости» выражалось в открытом противопоставлении между различными частями российской армии, проявлявшейся, в том числе в весьма противоречивой терминологии. Называя самих себя «кавказцами» (или «кавказскими» подразделениями), представители Кавказского корпуса называли войска из других регионов России — «русскими» или «российскими». Последние даже воспринимались как «чужаки», не знавшие и не чтившие местные традиции, а также неприспособленные для горной войны.

Драгуны Нижегородского полка до 1845 г., служившие в Грузии, именовали «старых кавказцев» своего полка «грузинами».

Неудивительно, что «российские» подразделения, перебрасываемые на Кавказ для поддержки местных воинских формирований, ждал весьма холодный прием. Порой он носил откровенно презрительный оттенок. При этом следует заметить, что «российские» гости объективно оценивали боевые способности обоих стороны, в целом уважали выдающуюся храбрость и опыт «кавказцев», при возможности стремились доказать свою доблесть. Вот как описал свою первую встречу с кавказскими подразделениями офицер Н. И. Дельвиг: «Кавказцы смотрели на нас, вновь прибывших, как старшие братья на меньших, неопытных; мы же, напротив того, взирали на них со всем почтением, которое внушали нам рассказы о геройских подвигах куринцев и кабардинцев».

Отчужденность проявлялась даже в бою, где сплоченность воинов крайне необходима. В воспоминаниях участников событий фиксировались случаи, когда солдаты и офицеры «исконно кавказских полков» остужали свои порывы при выручке «российских» подразделений, что могло сопровождаться фразами: «Легче шаг, ребята, это не наши родные куринцы, а российские». При этом выручка «своих кавказских» частей, особенно с кем устанавливались куначеские взаимосвязи, считалась святым делом (Подробнее см: Глава 3).

Антагонизм в офицерской среде в немалой степени был обусловлен и сложившейся системой формирования войск. Помимо кадровых, в воинских подразделениях на Кавказе, имелись временно присылаемые офицеры. Значительную их часть составляли молодые выпускники военных заведений, отправляемые на годичный срок для получения боевого опыта. К этой категории относились и добровольцы, желающие принять участие в единичных экспедициях.

Кавказские начальники, понимая, что «временные гости» из России, в большинстве относившиеся к петербургской элите, могли повлиять на мнение высшего командования, стремились задобрить их назначениями на важные должности и создать максимально благоприятные условия службы. Подобные назначения зачастую происходили за счет «старых кавказских тружеников», которые в решающие моменты отстранялись от командования и тем самым лишались возможности отличиться и продвинуться по служебной лестнице.

Несмотря на это многие офицеры-ветераны понимали, что «гости», особенно молодые, ни в чем лично не виноваты и проявляли боевую или дворянскую солидарность. Более того, как только «российские» офицеры «одевали кавказский мундир», т.е. переводились в кадровый состав Кавказского корпуса, то они немедленно становились неотъемлемой частью «кавказской военной семьи» и «пользовались особой заботой и сочувствием старых кавказцев, как старших братьев».

В целом процесс причисления к «настоящим кавказцам» происходил постепенно в результате общественного признания. Зачисление офицеров в ряды Кавказского корпуса было лишь первым «формальным» шагом. Вторым шагом являлось прохождение неофициального ритуала инициации, заключавшейся в «боевом крещении», непосредственном участии в боевых действиях. Это было особенно важно, так как вся жизнедеятельность на Кавказе происходила в условиях перманентной войны.

Особым «знаком» боевого крещения на Кавказе было ранение, считавшееся проявлением высшего мужества. Более того, оно было одним из кратчайших путей к получению наград и быстрому карьерному росту. Так, бывали случаи когда молодой юнкер за отличие и ранение в ходе одной лишь экспедиции мог быть произведен через три звания в штабс-капитаны. Кроме того, раненые получали государственный пенсион. Неудивительно, что на Кавказе им редко сочувствовали, а наоборот поздравляли и даже завидовали.

Молодые офицеры нередко радовались, когда получали незначительные раны. «Никогда не забуду того возбужденного и восторженного состояния, в котором я находился, — писал в своих воспоминаниях поручик А. М. Дондуков-Корсаков, — я был счастлив донельзя своей раной, мне казалось, что я сразу сделался старым кавказцем». Подобное отношение нашло отражение и в официальных документах. В своем приказе генерал П. Х. Граббе заметил: «Солдаты и офицеры шутят ранами и забывают, которая счетом».

Очень важным качеством для «кавказцев» являлась приспособленность к жизнедеятельности на Кавказе: умение вести боевые действия в условиях пересеченной местности, знание культуры, быта, языка горцев, использование их в своей повседневной жизни. Особую духовную основу составляла любовь ко всему кавказскому, включая своего противника.

Несмотря на высокую степень сплоченности, офицеры Кавказского корпуса имели довольно отчетливую внутреннюю дифференциацию. Наибольшую значимостью приобретала принадлежность к тому или иному полку. Представители Куринского полка называли себя «куринцами», Апшеронского — «апшеронцами», Ширванского — «ширванцами» и т. д. Представителей подразделений носящих формальное наименование получали символические прозвища. Так, членов 1-го Кавказского стрелкового батальона называли по месту расположения штаб-квартиры в Гомборах — «гомборцы». Это наименование сохранялось еще долгое время после смены места дислокации.