Мои две реальности, опутывая одна другую, переплетаясь в моем сознании, развернули меня на 180 градусов и заставили задуматься: нюня я или боец? Этот вопрос задал мне заведующий отделением высокодозной химиотерапии лимфом московского гемцентра. Заболевание, которое у нас, в России, не считается раком (делаем глубокий выдох), относится к заболеваниям крови и лечится химио- и лучевой терапией. Вот она, одна из реальностей: ежедневные попытки ответить на такой сакральный вопрос заведующего, знакомство с настоящими бойцами, лечение в течение нескольких месяцев в Москве, принятие себя новой, без волос, — причем неожиданно без трагизма. А еще сразу, с первых дней пребывания в отделении, нахлынувшее ощущение размеренной, немного абсурдной жизни «Волшебной горы» Томаса Манна. Только кормили там пациентов более изысканно.

Моя новая реальность — это не трагедия с налетом пафоса. Это гомерический хохот в палате… А не смеялась я так почти два месяца с момента постановки диагноза. Смеялись над собой лысыми. Пришла гениальная идея подарить заведующему на 23 Февраля перекидной календарь, по очереди сфотографировавшись в одном парике, приобретенном моей соседкой по палате. Смеялись просто до колик, вычитывая про генную мутацию клеток, пытаясь сопоставить наши диагнозы и все эту наукообразную чушь из интернета, шутили на тему мутаций просто до слез.

А еще новая реальность с элементами сюра, когда заходит санитарочка, мерно прохаживаясь шваброй, и так невзначай бросает моей соседке по палате: мол, ты сегодня выдала — целых семь миллионов клеток собрала! Речь идет о стволовых клетках, которые собирают для дальнейшей пересадки костного мозга. А собрать много за один день — это большое достижение, о котором знают даже санитарки. Разговоры про стволовые клетки — это тоже элемент сюра… А еще мастер-класс по нарисованным бровям с визажистом, который объясняет, что выразительный взгляд у женщины — это вовсе не накрашенные ресницы, которых у половины отделения просто нет, это выразительно нарисованные брови. Мы старательно рисуем брови, желая получить выразительный взгляд. Настоящие бойцы за право оставаться женщинами борются даже в этом.

Другая реальность — это моя жизнь «до», в которую я теперь вырываюсь между курсами химии: мой дом, трое детей. Запахи их и дома потом долго преследуют меня по возращении в больницу и даже во сне… И даже запах шерсти нашей собаки… От этого взаимопроникновения реальностей немного мутится сознание и кажется, что они не сменяют одна другую, а обволакивают друг друга. И вспоминаются «Солярис» и дождь, идущий внутри дома…

В новой реальности старая дружба вдруг вздрагивает и начинает таять, исчезать в навалившемся на нее тумане онкофобии. Старые друзья вдруг остаются старыми, перестают звонить, как будто этим можно заразиться по телефону, или просто предлагают держаться, все реже появляясь в вайбере или ватсапе, как будто страшась впустить в свою жизнь дыхание давящей неизбежности онкологии… А новая дружба с «настоящими бойцами» из отделения, которые сменяют друг друга от курса к курсу, периодически попадая с тобой в одну палату, — это острое ощущение легкости дружбы детства, когда просто глаза в глаза, когда есть чувство единства от того, что вас накрыло общей волной, а вы качаетесь на ней и поддерживаете друг друга, лишь бы выплыть всем вместе… Это настоящее братство без малейшего налета пафоса…

А за окном снег крупными хлопьями перечеркивает вчерашний солнечный, звенящий мартовский день, из окна палаты еле видны очертания крыш соседних домов и деревьев, только белые хлопья снега… Скрипнула дверь. Сегодня обход необычный: возглавляет процессию главврач гемцентра, известный академик Н. После беглого осмотра интересуется, читали ли мы «Над пропастью во ржи». Не сразу осознаем, что академик, видимо, позиционирует себя «ловцом человеков»…

Самый необычный мой день рождения — юбилей 40 лет — провожу одна в вагоне СВ по дороге в Москву на четвертый курс химиотерапии (вынужденная мера карантина в связи с низкими показателями крови, в туалет выхожу только в маске). Утром спешные сборы, цветы в вазу, немного растерянные звонки родственников и друзей и свет через кухонное окно, который бывает только в конце февраля! Яркий, он дрожит, дышит весной и чем-то волнующим, а если открыть окно, то пахнет арбузом и снегом одновременно… Стук колес. За окном снова метет, а яркое утро затрепетало и стерлось, будто вовсе и не было. И захотелось молиться: «Спаси Мя, Спасе Мой, по Твоей благости, а не по моим делом!.. Аще не погубиши мя со беззаконьми моими, слава безмерному милосердию Твоему!», «Един исцелити мя могий, услыши моление мя, окаянного, и гнездящегося во мне змия умертвив…» И невозможность умертвить этого змия в себе, и в тысячный раз повторяемые на исповеди одни и те же грехи, словно старые чешуйки шкуры змия, появляющиеся вновь и вновь… И жалкоподобные метания Левина, потому что до его высоты попросту не дотягиваешься, и вопросы, вопросы к самой себе в неуемном желании самоуничижения… И вдруг почему-то на этом контрасте захлестывает волной красоты человеческой и чистоты, которая только божественным свечением может проявиться: вдруг вспомнится смех годовалого сына или взгляд деда с послевоенных фотографий, такой цельный, мужественный… Таких лиц больше не было потом… А еще почему-то красота и абсолютная неповторимая графичность движений Плисецкой в «Болеро» Равеля: «человекам такое невозможно»! И хочется распахнуть окна СВ и закричать не своим голосом: «Люди, да вы же просто счастливы!»

И снова очередной курс химии, та же палата, что и в прошлый раз, удачно попала: те же бойцы. В той иной реальности за пределами гемцентра близится конец четверти. Обязанности разделили, решаем геометрию за восьмой класс, пишем сочинение по «Мертвым душам», обсуждаем проблемы ЕГЭ, возмущаемся, но «битву за урожай» не бросаем. Третий боец, с самыми низкими — «жизнеугрожающими», как говорит наш врач, показателями, три недели бесконечных переливаний крови, — руководит процессом. Сфотографировали на телефон сочинение и задачу, отправляем… Ученики уже спят, переписывать будут, видимо, по дороге в школу, в метро…

Фоном из коридора — уже привычные выяснения отношений на безупречном английском с русским произношением Фатимы (ударение в имени на второй слог) с мужем-киприотом. Переехали сюда с Кипра на время лечения, мама Фатимы (из Нальчика), муж-киприот и двухгодовалый малыш живут рядом с больницей на съемной квартире… А еще Находка, Краснодар, родной Воронеж, Оренбург… Как сказал мой папа — «хоть с людьми пообщаешься»!

В палате темно, уже привычный, сводящий с ума монотонный гул вентиляции в стенах, мерное дрожание зеленого света инфузоматов капельниц, задевающее лик иконы, стоящей на подоконнике. «Спаси Мя, Спасе Мой, по Твоей благости, а не по моим делом!..» И, как в детстве, тревожно и жутко всматриваться в это живое ночное трепетание, дрожание двух миров-реальностей, и только зыбкое нашептывание «будем жить!» стучит в висках…

Подросток-2019

Мой дорогой, любимый подросток, 13 лет… Старшая дочь Маруся, первенец. Брови сдвинуты, взгляд сосредоточен, третий месяц каникул возлежит на диване со смартфоном. Быстро водит пальцами по экрану, будто пытается схватить на бескрайних пространствах Сети что-то важное только для нее, а это важное вновь ускользает. Тонкие пальцы, ногти обкусаны, перебирают быстрее, быстрее, будто хотят освободиться из этой паутины…

Нет, это мне так хочется, чтобы освободились! Подойти, стряхнуть с дивана и выкинуть моего подростка в август! Август в нашей Александровке пахнет яблоками, а после дождя — скошенной травой: соседи приводят участки в порядок… А мне после полугода лечения в московском гемцентре хочется жадно глотать эти запахи, воздух, как жадно откусывали в детстве хлеб по дороге из магазина, когда он еще продавался не в пакетах, а лежал на полках. И запах свежего хлеба, теплый и уютный, плыл за тобой по дороге домой. Бежали, смеялись, грызли хрустящую корку, а еще орали с набитым ртом: «Казанова, Казанова, зови меня так, мне нравится слово!» — дразнили подругу, которую всегда обгоняла и бежала впереди. Фамилия у нее была созвучная — Казабцова… Она не обижалась, сама делала уроки под «Наутилус». В десять лет отчим впервые отвел на концерт Бутусова. «Гороховые зерна» взрывали изнутри, сшибали с ног, помогали взлететь:

С нас теперь не сваришь кашу,

Стали сталью мышцы наши.

Тренируйся лбом о стену,

Вырастим крутую смену!

Шоковая терапия музыкой в десять лет — а потом вдыхали, наполняли кровь Цоем, БГ, готик-роком… Вот так и стояли в конце 1990-х «над пропастью с переменным углом отражения». А из Марусиных наушников Тима со странной фамилией Белорусских «девочку-витаминку» вещает. «Девочка-витаминка», как карта козырная, все мои побила… А у меня-то одни шестерки… А я-то думала — козыри… Нет, не смогли… Одну карта взяла — там киноклуб в воронежском кинотеатре «Юность», Тарковский и «Зеркало». Нет, не вышло. И как-то сжалось все внутри, как будто ты долго-долго собирал огромный букет, нес его, боялся капельки росы смахнуть, запахи потревожить, даже ладони вспотели от напряжения, а букет этот не нужен. Ну не пахнет он для моего дорогого, любимого подростка!

Детей трое, но первенец появляется как чудо, потому что никогда до этого не знал, не понимал и не чувствовал, а может, и не жил вовсе. А теперь ты знаешь: новорожденный пахнет молоком, а еще от него очень долго исходят свет и чистота. И от этой запредельной чистоты хочется плакать и быть лучше, а лучше почему-то не выходит. Очень много годовых колец у нас, как у деревьев, а здесь ни одного. И ты вдруг понимаешь, что вот именно так и выглядят ангелы, это Господь их к нам посылает, чтобы нас спасти… А потом годовые кольца одно за другим отдаляют нас от этой запредельной чистоты.

— Марусь, папа книги в «Лабиринте» заказывает, тебе выбрать что-то?

— Ты что, серьезно? — оторвалась от телефона.

— Давай хотя бы по школьной программе закажем? Беляева, например…

— Нет.

Тон спокойно-равнодушный, тем же спокойно-равнодушным тоном год назад попросила убрать из ее комнаты все книги перед днем рождения: все равно пылятся… Книги плавно перекочевали в соседнюю комнату, к младшей сестре. А еще в начальной школе те же тонкие пальчики перелистывали страницы Гарри Поттера, а мы с мужем радовались, что можно теперь покупать все, что приходилось в детстве брать в библиотеке, а потом возвращать, а возвращать так не хотелось! Покупали книги нашей Марусе-книгочейке — так мы ее про себя называли… А потом незаметно, будто осень пришла, будто августовский жаркий день вдруг стал днем сентября — а воздух в сентябре чист и прозрачен и, кажется, немного дрожит: не привык еще к этой утренней прохладе, — шелест страниц перестал доноситься из Марусиной комнаты. Только звуки приходящих сообщений в ватсапе на ее телефоне. А сколько боролись, боролись за ее время, проведенное во Всемирной паутине. Сдались, сдались как-то жалко, со скандалами, беспомощно. Уступили. Не отвоевали своего курносого подростка.

Маруся яростно боролась за то, чтобы время, проводимое во «ВКонтакте», было не ограничено, весь класс сидит же… Будто виртуально за руки схватились: «Есть контакт!» — и ежеминутно проверяют ничего не значащими фразами свое наличие в Сети. Как будто не верят, что они вообще существуют, и нет красок, запахов, света и тепла, и чего-то, что клокочет внутри только в юности и может взорваться в любую секунду и окатить самого себя с ног до головы майским дождем и запахом сирени.

Телефонная зарядка ужом переползла из кабинета в Марусину комнату, ползла по ступеням победоносно, стирая следы замысловатого рисунка на песке, в котором переплелись узоры Марусиного детства. Вот замок, сделанный папой из множества старых картонных коробок, а посредине балерина на озере из компакт-диска. Гладь его подрагивает, отражает танцовщицу. А вот Маруся сочиняет свои первые стихи, мечется от стены к стене, отталкивается ладошками, будто рифмы нащупывает. И вот они уже в руках, поймала, собрала узор стихотворный: «Что такое свобода? Это мир мечты… Где не бывал ни я, не ты…» Просто математику очень не хотелось решать в свой день рождения… А уж ползет и ползет, оставляет за собой пустое. Будто покрывалом застелил, а заглянуть под него — и детством пахнет, настоящим и живым.

— Не понимаю! Вам-то с отцом что с того, что я сижу весь день в телефоне? Кстати, вот посмотри, тренды этой осени — вот это мне бы в школу! — Наш дорогой, любимый подросток немного картавит, «тренды» звучат мягко, не поддаются. Достает с полки диск «Баухаус», вытаскивает буклет: — Можно я в комнате наклею?

А на буклете легендарный Питер Мерфи в черном строгом костюме, грациозность и мужественность, постпанк и готик-рок — все, чем дышали в конце 1990-х. А еще основали и запустили с друзьями свой первый и единственный в России готик-рок-лейбл «Шадоуплей», выпускали зарубежные группы по лицензии и даже устраивали фестивали, ездили сами в Польшу автостопом до границы с Германией. А там фестиваль Касл Пати, ночь, замок полуразрушенный, бесконечность дрожит, и «Дайне Лакайен» с прической графа Дракулы ей вторит. А несколько сотен под открытым небом пронизывает мощью музыки, и нет ни толпы, стоящей перед сценой, ни света прожекторов, ни «Дайне Лакайена», а есть лишь эта ночь, которая звучит, и свет от Млечного Пути, и все мы в этом свете, понимая свою сопричастность к этой гремящей бесконечности. А перед этим три дня в польских электричках, хлеб и консервы в рюкзаках, палатки и смена одежды из воронежского секонд-хенда — один из наших товарищей всем подобрал. Два дня раскладушки около Центрального рынка тряс, чтобы вся наша компания не осрамилась перед польскими фанатами.

Сегодня день необычный: должны прийти результаты биопсии. Страшно, плохо, немного мутит от напряжения. Это потом все будет хорошо, а сейчас нет ничего, кроме ожидания и физического ощущения времени. Время шершавым языком лижет кожу, и от этого бегут мурашки. Договорились забирать результаты вместе с отцом в час дня. Посматриваю на часы — нет, еще рано. Маруся еще дома: в этом году вторая смена. Смоталась в ближайшей магазин, накупила новогоднего хлама для нее, заглядываю в комнату, предварительно постучав, — так современные психологи советуют. Маруся лежит на диване, учебники разбросаны рядом. Брови, как обычно, сдвинуты, пальцы стремительны, смартфон раскален и поблескивает капельками от вспотевших ладоней. Вываливаю новогодние безделушки прямо на диван, сажусь рядом и целую прямо в курносый нос. Бросила телефон: что-то почувствовала. Про биопсию Маруся не знает. Внимательно посмотрела на меня и вдруг заплакала, а я заплакала вместе с ней. Обнялись. Мой любимый, дорогой подросток пока еще пахнет собой и детством, но запах этот едва уловим. Ветер подует, спутает волосы русые и унесет мои запахи навсегда. А пока целую макушку и возвращаю себе мою Марусю, вызываю ее из другой реальности, пустой и такой бессмысленной, возвращаю сюда слезами и надеждой…

Так и сидим, обнявшись, среди поблескивающей новогодней мишуры…

Город, который пахнет яблоками

Курская область, город Обоянь, улица Дзержинского, дом 73… Это адрес моего детства и моего лета. Воронеж в начале июня солнцем раскален, асфальт кружевом тополиного пуха укрыт… Каждый год в начале лета прощалась с ним по дороге в Курск. Горшечное, Тим… Так начиналась моя дорога в Обоянь — маленький город, который пахнет яблоками. Так говорила мама, когда отвозила меня на все лето к своим родителям. От Курска около часа езды в южном направлении в сторону Белгорода.

— Когда въезжаешь сюда, то пахнет яблоками, правда? — мама каждый раз спрашивала…

— Я не знаю… Мама, но ведь сейчас июнь, а яблоки только в августе?

— Нет-нет! Пахнет… Уже весной, я помню еще в школе, когда бежали домой через овраг после уроков… Сладковатый такой запах.

Я не понимала тогда… Только в конце августа, когда выбегала рано утром за ворота, чтобы проверить почтовый ящик, вдыхала осени первые шаги несмелые и запах яблок. Яблони по всей улице росли, мы часто с соседскими детьми их собирали, а в каждом дворе были свои. Днем взрослые варили варенье из яблок и слив — так для меня всегда пахло концом лета.

Дом бабушки и деда на четырех хозяев был старый — подвал с кирпичной арочной кладкой, — в нем когда-то жил помещик. Бабушка рассказывала, что им очень повезло: в свое время помогли с жильем ее родители. Они с дедом долго жили в съемных комнатах. Только деда родители бабушки так и не приняли до конца дней своих.

— Почему, бабушка?

— Понимаешь, он попал в плен в 41-м году, его контузило. А после войны семь лет сидел в лагере для политзаключенных. Мои родители не хотели с ним общаться, ты знаешь эту историю.

Лицо бабушки становилась напряженным, как будто у нее внутри камень повесили, и она внутрь смотрит и хочет его снять. Я знала это ее состояние и боялась его. Только чувствовала, что дальше не надо… не надо спрашивать! А у деда и подавно. Бабушка тоже воевала, только не рассказывала никогда.

Мамин брат появился во время войны, и у него был другой отец, а отчество — дедушкино. Я обожала своего дядю. Летом он приезжал на пару недель в Обоянь. Узнавала его издалека по походке: он сильно хромал. В детстве переболел полиомиелитом: прививку тогда не делали.

Мы втроем с ним и дедом ездили на рыбалку на разбитом «запорожце», проезжали каждый раз старую церковь. Дед рассказывал, что это Смоленский храм. В 1825 году этот храм принимал на ночь гроб с телом умершего императора Александра I: из Таганрога в Петербург через Обоянь направлялось траурное шествие с прахом монарха.

Дед был учителем истории. Когда вернулся из лагеря, долго не мог устроиться на работу. Взяли в школу дворником… А бабушка в той же школе преподавала физику. Через несколько лет и деда повысили до учителя труда, а потом уже и истории. Эта церковь почему-то часто снилась мне потом… Из старой кирпичной кладки стала бело-голубой, золотыми куполами в небо стремится. А мы вновь и вновь проезжаем мимо, и забор вокруг церкви высокий, металлическая оградка. И голос дяди:

— Эх, Катерина, не занимается тобою мать! Даже Отче наш не знаешь!

Дед всегда одергивал его: не любил таких разговоров. А потом приезжали на Псёл, дед доставал удочки и рвал мне молодой камыш, очищал, и я жевала стебли. Они были сладкие, пахли летней рекой, теплой и спокойной. Дядька и дед сидели до темноты, а я плавала, вместо надувного круга — шина от «запорожца». Псёл ласковый, на нашем берегу росли тополя. Бабушка говорила, что сажали их сразу после войны. Громадные, в небо тянутся, а Псёл в бесконечность дней их за собой зовет. Такой тишины, как там, на речке, я не слышала больше никогда.

— Знаешь, Катерина, Обоянь — волшебное место… — Дядька начинал складывать удочки, когда собирались домой.

— Это почему еще? — каждый раз спрашивала я, хотя разговор повторялся из года в год.

— Потому что люди сначала отсюда рвутся, уезжают — вот, например, как твоя мама в Воронеж, — а потом сюда возвращаются. И не могут не вернуться, понимаешь?

Я не понимала… Дед заводил машину, а Псёл уже ночь укрывала звездами. Дома ждала бабушка, и дед торопился. Потом дядька уезжал, мы втроем провожали его на вокзал, ехали на нашем «запорожце». На обратном пути дедушка высаживал нас у библиотеки — она одна на весь город была, — а сам ехал на рынок.

Бабушка подтянутая, строгое платье с пояском из этой же ткани, короткая стрижка… Мы всегда брали журнал «Новый мир», и бабушка рассказывала про Солженицына. Когда поступала в вуз, я даже сочинение по нему писала.

— Знаешь, Катя, я же училась в той же школе, что и твоя мама, а дорога как раз мимо этой библиотеки проходила…

— А как же дорога через овраг?

— Это только в теплое время года. Моя мама, твоя прабабушка, ходила на родительские собрания этой же дорогой… Знаешь, я очень ее стеснялась. Так стыдно, когда вспоминаю…

— Почему, бабушка? Почему стеснялась?

— Потому что на собрания она всегда наряжалась и надевала шляпку, а все мамы были в платочках… Но она была невероятно красивая, я не в нее пошла, — смеялась бабушка.

Мы шли домой через тот самый овраг, в нем летние травы дышали и от легкого ветра волновались. Дома уже ждал дедушка, он привозил с рынка арбуз и пломбир. Дедушка всегда ел арбуз с бородинским хлебом, а потом показывал мне, что можно натирать хлеб чесноком, поливать его подсолнечным маслом и сверху солью посыпать. Это было самое вкусное. Однажды я вынесла несколько таких кусков соседским ребятам. Бабушка почему-то страшно расстроилась и сказала, что лучше бы я вынесла им пирог с яблоками. А еще она никогда не выбрасывала остатки хлеба…

В конце августа я начинала страшно скучать по дому и Воронежу. Трава во дворе желтела, и утром иногда было пасмурно, словно осень на часок заглянула во двор. Ворковала горлица, и почему-то становилось невыносимо тоскливо, словно песня ее время останавливала. И мне казалось, что я в этой минуте навсегда останусь, и Воронеж будет бурлить сам по себе и без меня, а Обоянь, напротив, всех нас поглотит своим безвременьем.

Я уезжала и каждое лето возвращалась вновь и вновь.

Дедушка ушел, когда я училась в университете, ушел в одночасье… В его вещах нашли крестик. Мы не знали, что он был крещеный… И тогда бабушка стала просить дядьку:

— Володя, надо крестить меня!

— Мама, не узнаю тебя…

— Я вместе с Колей хочу там быть…

Николаем звали деда. Разговоры повторялись, и бабушку вскоре крестили в той самой Смоленской церкви. Бабушка ушла на 97-м году жизни. Дом в Обояни продали, а в придачу к нему и лето, запах яблочного варенья в августе, теплый и спокойный Псёл, вкус молодых камышей и ночи, звездами укутанные.

Мне часто снится город, который пахнет яблоками, только во сне я никак не могу вспомнить тот адрес, куда же надо вернуться…

Поток

Первая неделя сентября для меня всегда особенная. Возвращение в университет после летних каникул, первые пары в восемь утра, знакомство с новым потоком. Новый поток первого курса, где я преподаю математический анализ в родном вузе. И всегда почему-то легкое волнение… Как будто стоишь на берегу реки, как у Паустовского: ты, «человеческая песчинка», сейчас сделаешь шаг и станешь частью потока. Прохладой тебя обовьет или теплом, вытолкнет или подхватит… От тебя ли зависит?

Поток на нашем факультете — это почти 130 человек. Самая первая пара, звонок, грохот стульев. Стоим друг против друга, приветствуя по старой университетской традиции. Окна нараспашку: через полчаса здесь станет очень душно. Стук мела, красота высоких абстракций. Аудитория на четвертом этаже — самая высокая точка Воронежа. Из окон водохранилище светлым металлом медленно покачивается, дышит на нас свежестью сентября.

Тот год и поток, о которым пойдет речь, был особенным. Лето задержалось, переплелось с осенью, теплом своим сентябрь укутало. Только желтыми сухими листьями шепчет осень, напоминает все-таки, что скоро придет. На первой паре традиционно отмечаю студентов: таковы установки деканата — следить за посещаемостью. Среди фамилий редкая греческая — Теодоракис. Встал высокий худой юноша, очень бледный, нос с горбинкой, волосы коротко острижены, почти новобранец. Редкая фамилия, редкий дар. Чему я могла научить его… Он читал на переменах Фихтенгольца, автора базового учебника по математическому анализу, читал, как детектив. На переменах в больших аудиториях шумно так, что не слышно даже звонка, обычно смотришь на часы. Теодоракис Андрей был самой тишиной, тишиной в себе и внутри себя, тишиной такой силы и мощности, что она заглушала внешний гул. Только он сам и звучание высшей математики. Он чувствовал, слышал ее, как музыку, стихи… Он играл ее сам.

Впервые Андрей блеснул на практике. Занятия в группе, предлагаю сложный пример — из года в год один и тот же. После долгих и неудачных попыток студентов в итоге решаю его сама. Андрей поднял руку, вышел и победил. Решил быстро, красиво, тонко. Несколько секунд тишины взорвались недоуменными вскриками: первокурсники обычно импульсивны и горячи. Многие не поняли решения, начали опровергать. Андрей вдруг зажмурился, схватил голову руками. Сам тонкий, непропорционально длинные руки, мел упал, белыми осколками брызнув. Шаг размашистый, выбежал из аудитории. В деканате позднее предупредили: у Теодоракиса редкое неврологическое заболевание. Выскочила за Андреем — он отдышался, быстро вернулся на пару. Гомон и поднятая рука желающего:

— Можно я другое решение предложу? Оно будет более понятным для всех.

— Конечно. Фамилия?

— Дунаев.

Дунаев Игорь, блестящий студент, золотой медалист самой престижной школы города — гимназии Басова. Гимназия Басова — это бренд, выпускники уверены в себе, амбициозны, многие из них олимпиадники. Игорь, помимо всего прочего, еще и спортсмен-разрядник. Ко мне уже успел подойти преподаватель физкультуры, чтобы отпросить его на соревнования за честь факультета. Свое решение Дунаев объяснил быстро — гул стих, многим действительно стало понятно. Снова поднятая рука.

— Теодоракис, слушаю. Вы что-то хотели добавить к решению Дунаева?

— Да. У него допущена серьезная ошибка. В самом начале. Можно я выйду и покажу?

— Да, пожалуйста.

Так началось противостояние Дунаев vs Теодоракис. Вернее, противостоял только Игорь. Спортивная злость, досада, невероятные амбиции, привычка быть первым пульсировали в крови, выплескиваясь адреналином сложных математических конструкций, решений и доказательств теорем. А Андрей просто замечал его ошибки. Он не противостоял: ему это было не нужно…

А потом, в конце сентября, в группе появилась Ирина, перевелась из другой группы. И снова необычная фамилия — Медная. Ирина Медная — невероятная красавица: волоокая и смуглая, распущенные каштановые волосы до пояса с золотистыми нитями, будто бы сентябрь свои нотки в них вплел. Когда она вошла в аудиторию, звонок уже прозвенел. Извинилась и села рядом с Теодоракисом — просто потому, что он всегда сидел один и рядом с ним было свободно. На этой же паре ее пришлось вызвать к доске, ведь оценок у нее еще не было. Блузка с короткими рукавами, аккуратно выводит формулы, а рука по локоть узорами шрамов увита — наверное, от ожогов. И глаз было не оторвать от этой удивительной тонкой руки с узорами и ее тяжелых каштановых волос. Ирина так и осталась сидеть с Андреем на практике, а на лекциях всегда была на первой парте рядом с Дунаевым.

В конце ноября началась подготовка к Всероссийской олимпиаде по математике — сначала этапы на уровне факультетов вуза, затем городской межвузовский этап. Дунаев и Теодоракис легко прошли факультетский этап и еще с несколькими студентами от нашего вуза начали подготовку к городскому, который приходился на начало зимних студенческих каникул, на первые числа февраля. Время еще было. Готовились по субботам, Андрей, Игорь и другие студенты — победители факультетских соревнований. Сотни решенных задач, математические изыски, раскаленные телефоны и неизменный трехтомник Фихтенгольца. Засиживались дотемна. Непривычно пустые коридоры главного корпуса нас в субботу вечером эхом провожают. В конце ноября глоток морозного воздуха на улице после духоты аудиторий пьянит. Университетская площадь пуста, а небо, напротив, звездами полно, самолет красной точкой пульсирует, переносит в потоке воздуха потоки людей, мыслей и судеб.

На улице у входа в главный корпус неизменно ждала Ирина. Всегда без шапки, в свете фонарей волосы медными казались под стать фамилии. Руки в карманах куртки, видно, что ждет давно и замерзла… Они уходили втроем — Игорь, Андрей и Ирина, и было неясно, с кем уходит она. У главного корпуса конечная троллейбусов, стоят, отдыхают от людского шума, рогами за небесные крючки зацепились. Я жду своего, остановку фонарь освещает, в конусе света его вспыхнули первые искры снега. Вдруг отчего-то стало тревожно: так уходила осень, прощаясь с нами. Тени ребят подрагивали уже далеко, я видела, как Ирина оступилась, и Дунаев подхватил ее под руку и больше не отпускал.

Начало февраля снежное, чистое, после долгих хмурых дней вдруг солнце потоками полилось с неба. Городской этап решено было проводить именно в нашем вузе, в главном корпусе. Договорились встретиться у входа. Собралась почти вся команда. Ждали Теодоракиса и еще двоих студентов. Ребята напряжены, Дунаев собран, как олимпийский чемпион перед очередным стартом. Наблюдаем, как подъезжают делегации студентов из других вузов. Андрея до сих пор нет. Отправляю ребят в корпус, сама остаюсь на улице. Вдыхаю морозный воздух, наполняю легкие зимней чистотой, внутри покалывает, будто бы снежинки в венах пульсируют, и руки от этого начинают леденеть. Нет, это от волнения… Снегоуборочные машины не справляются, заваливают снегом парковки. Смотрю на часы: остается десять минут до начала. Но вот и Андрей выскакивает из маршрутки, куртка нараспашку. Бежит ко мне. Выдохнули: успеваем.

В аудитории тишина, студенты сидят по одному за партой. Я и еще несколько преподавателей — в качестве наблюдателей. Всматриваюсь в лица наших студентов — понимаю, что многие задания не идут. Теодоракис, как обычно, в своей тишине непроницаем. Дунаев сосредоточен и возбужден, я знала его в этом состоянии предчувствия успеха. Через пару минут вдруг порвал черновик, стал мрачен, пот бисером на лбу.

Теодоракис сидел впереди, он вздрогнул от звука порванной тишины. Вдруг встал, листок с решениями из его рук выпал. Привычно размашистым шагом пошел к выходу. Наверное, плохо — кивнув другим наблюдателям, выскочила за Андреем. Боковое зрение фотографию вслед подарило: Дунаев подбирает листок Теодоракиса.

Андрей по пустому коридору ускоряет шаг, кричу вслед:

— Андрей, что случилось?!

— Простите, я понял, что мне это не нужно!

Без куртки на улицу выбегаю за ним. У входа Ирина. По ее лицу понимаю, что она ждала не его… Андрея вижу со спины, он замер, высокий, напряженный. Непроизвольно протягиваю руку, чтобы дотронуться до его плеча, и вдруг ощущаю, что он начинает падать, сначала на колени. Пытаюсь подхватить сзади — падаю рядом сама. К нам бежит Ирина. Андрей уже без сознания на спине, его трясет. Подкладываю сумку ему под голову. Кричу Ирине, чтобы бежала к охраннику в холле и вызывала скорую. Сердце колотится. Скручиваю валик из носового платка и пытаюсь разжать Андрею рот. Кажется, тело его не уживается с той вселенной, которая внутри него. Вот она, эта вселенная, изливается, заставляя содрогаться, будто сбрасывая напряжение. Несколько минут тягучи, вечны. Но вот уже вой скорой, врачи, быстро расспросив, забирают Андрея.

В тот день я уже не вернулась в аудиторию, где проходила олимпиада. Вечером позвонила мама Андрея, сообщила, что им придется взять академический отпуск, а сейчас предстоит длительное лечение… Возможно он вернется в следующем году, но снова на первый курс, если все будет хорошо.

По итогам городского этапа Дунаев Игорь занял первое место. Про него писали воронежские СМИ. Осенью ему предстояло представлять регион на всероссийском уровне.

Летняя сессия и целых два месяца каникул пролетели ярким жарким одним днем. И вновь первая особенная неделя сентября, и новый поток первокурсников. Вновь стоим, приветствуя друг друга на первой паре, 130 человек, судеб, мыслей и чувств одним потоком. Теодоракиса здесь нет. Значит, не вернулся… На второй паре практика у второго курса, у меня как раз группа Дунаева. Игорь сидит на первой парте, рядом с ним пустое место: Ирина опаздывает. В дверь постучали — поворачиваюсь: в дверях Андрей. И снова то ощущение новобранца от него, ведь та же короткая стрижка, какая-то острота, сила, сияние и хрупкость.

— Разрешите войти? Меня перевели на второй курс, все предметы за первый зачтены, смог освоить в больнице, — улыбнулся.

Ответить не успела. Вдруг Дунаев встал — я видела, что краска бросилась ему в лицо, — и начал аплодировать. За ним поднимались другие студенты и тоже аплодировали Андрею. А он стоял смущенный, словно в потоке падающего на крышу дождя, окутанный своей удивительной тишиной и такой хрупкой его вселенной…

Алина

Мы переехали в свой дом в начале мая. До этого жили в квартире, но всегда мечтали «жить на земле» — так моя бабушка говорила…

Весь апрель лили дожди, почти каждый день, и от этого земля пахла тем особенным запахом, которым она пахнет только весной и только за городом. Дом был еще пустой, вещи почти все в коробках, запах краски, на окнах следы побелки. Моем с моими девочками окна. Теплый ветер в лицо, окна нараспашку, на улице детский смех, шуршат по асфальтовой дороге колеса. Старшая, Маруся, вытянулась, устремилась вся к новой жизни, струйки по стеклу рукой размазала и носом прижалась. Мимо идет компания ребятишек — смеются, тащат с собой самокаты. А впереди всех девочка лет девяти на инвалидной коляске. Белокурая, волосы короткие всклокочены, прядки впереди выгорели на солнце, в футболке, руки сильные, в них все желание двигаться сконцентрировано. Вся бесконечная энергия, которая бурлит в детях, выплескиваясь наружу весенним хохотом и позвякиванием велосипедных звоночков. Они обрызгивают друг друга солнечным светом, радостью, и на взрослых немного попадает…

Маша познакомилась с Алиной через несколько дней. Выяснилось, что это наши соседи через пару домов. Из города переехали вдвоем с мамой, чтобы Алина могла гулять. В новом доме есть пандус, а раньше жили в многоэтажке…

— Всю жизнь, сколько себя помню, кручу колеса, — показывает мне сильные руки, любуется ими сама.

А потом закружилось лето. Две улицы наши молодые тянутся вдоль полей. Живем пока без заборов, почти у всех стройки. Дети затеяли свою стройку в полях, тащат ненужные доски. Все, что находят, нагружают прямо Алине на колени, а потом толкают вместе с ней коляску в поля.

— Вот что значит — трудовой народ, — выдает с восхищением десятилетняя Маруся. Смеемся…

А потом жара плавит все вокруг, прямо с утра горячий воздух и безветрие. Пахнет травами с полей, лето звучит, переливается детскими голосами. Возле домов надули бассейны. Маша, Алина и еще двое ребятишек курсируют из двора во двор прямо в купальниках. Подошла очередь нашего бассейна. Алину вытаскиваем из коляски, она подтягивается сильными руками за бортик бассейна.

— Катя, я сама, не волнуйся! — Алина всех взрослых называет по имени.

От нее уверенность и радость льются, она сама весь мир вобрала и нам его возвращает… Вот должно быть так, никак иначе… Это ее, Алинин, мир.

Позже познакомились с мамой Алины — Ольгой. Ольга похожа на нее… Волосы соломенные, густые, глаза карие и такие темные, что зрачков почти не видно. Высокая, крупная, громкая… Смеется легко, заразительно… так редко взрослые могут. От Ольги счастье и легкость, как от Алины.

У Ольги двор самый ухоженный, мимо проходишь и любуешься. Розы всех сортов, аромат от них… Ольга сама кладет плитку возле дома, сосед напротив над нею подшучивает. Когда чуть ближе стали общаться, рассказывала, как возила Алину в центр реабилитации на маршрутках — машины еще не было — на высоченных каблуках зимой в гололед, а бывший муж все никак понять не мог, кому и что она доказывает.

Лето в августе загрустило дождями, ливни сильные по стеклу стучат. Окно нараспашку, руку выставила — капли слезами по ней потекли… Это осень приближается. Девчонки мои загрустили без прогулок. Стук в дверь — побежали открывать. Алина насквозь промокшая, в руках пакет, там продукты — все, чтобы пиццу испечь. Заволакиваем коляску, на кухне ажиотаж, Алина всеми командует, духовку сама включила, мне: «Катя, иди!» Я ушла, периодически потихоньку заглядываю. Работа кипит, Алина ловко нарезает овощи, помогает девочкам тесто раскатывать.

А на следующий день, чтобы развлечь детей, Ольга везет их в кино в ближайший торговый центр. Сбор у дома Алины ровно в десять утра. Алина самая нарядная из всех, платье с декоративным цветком на груди, даже немного подкрашена. Девчонки мои запрыгивают в машину. Ольга сажает Алину, неподъемную коляску — в багажник. Ольга под стать Алине, только цветок в волосах, красивая…

Из торгового центра вернулись уже в сопровождении Димы: не устоял военный. Дима недавно из Сирии вернулся, и сразу на него такая красота обрушилась. Поженились быстро, потом Ольга стала ждать маленькую дочку Соню — и Алина вместе с ней. Покупали для Сони все заранее, Алина сама выбирала.

В начале февраля Дима опять улетел в Сирию, будет ждать Соню там. Зима снежная, дети друг друга на ватрушках катают. Маша тащит Алину, потом соседские дети ее сменят. Ольга с огромным животом чистит лопатой снег возле дома.

Деревья в инее, кажутся хрупкими их ветки. В воздухе чистота, вдыхаешь ледяной глоток до глубины легких — и делаешься чистым, хотя бы на миг ощущаешь, что можешь быть и жить с такой вот зимней абсолютной чистотой. Солнце и блеск прямо в глаза, девчонки визжат, снег за шиворот друг другу набивают.

Соня появилась в конце февраля и была очень похожа на Алину, хотя и от разных отцов, только рыженькая. Алина Рыжиком ее стала называть, полюбила, и ревности никакой. В начале весны одной рукой свою коляску катит, другой — коляску с Соней. Помогать нельзя: только детям разрешает. Ольга отъезжает по делам.

— Мама, Алина скоро будет ходить! Я видела, тетя Оля привезла для нее какой-то тренажер, — сообщает Маша.

Киваю.

Весной в нашей семье появился Петя, и мы стали иногда вместе гулять с колясками. Алина неизменно замыкала процессию: летом — с другими детьми, а осенью, когда все по школам, — в одиночестве.

Одним маршрутом — несколько кругов вдоль двух наших улочек, потом мимо полей. Сон младенческий над колясками тишину осени дополняет, поля желтеют, первым ноябрьским снегом укрываются и зябнут. Мы в зиму входим с колясками, как будто прямо из лета шагнули, а малыши наши все спят…

Прямо под Новый год стук в дверь. Ольга: «У вас же есть дисковод? Срочно выложите диск с последними исследованиями Алины, их должен московский врач посмотреть, который ее наблюдает. В Воронеже сомневаются в диагнозе». Ничего не спрашиваю, Ольга сосредоточенна, глаза почти черные. Неделю гуляю с коляской одна. Ольга с детьми и бесконечные анализы. Проезжает мимо — стекло спустила, говорит, чтобы Алина не слышала: «Плохо».

Почти четыре месяца посменного с бывшим мужем дежурства через день у Алины в больнице. Встречаемся, когда Ольга выходит гулять с Соней: «Все будет хорошо. Алинка сильная, она выкарабкается».

Ольга знает: будет именно так. Нет, не уговаривает себя: нет паники, страха — только вера и сила… и один день. А за ним еще один, и еще. Но сегодня все живы, мне неведомо… Учусь, смотрю, хочется вдохнуть, вспоминается: «Господи, помоги моему неверию!»

А потом Алины не стало… Я ходила прощаться. В тот день ночью она приснилась мне: шла прямо по воздуху, волосы белесые с выгоревшими прядками у лба, шла спокойно и тихо, уплывала…

С крыльями и без…

Первая неделя отпуска одним бесконечно солнечным жарким днем растворилась, сквозь пальцы речным песком утекла. Экзамены все позади, только не Александры, а ее студентов. Свои она давно уже сдала в прямом — а впрочем, и переносном — смысле.

Сколько их было, этих экзаменов… Сначала в вузе: готовилась с полной самоотдачей, вникала, зубрила, парила и взмывала на волнах высоких математических абстракций, мечтала об аспирантуре. Экзамены во время сессии как новый порог, будто плыл долго под водой, а потом вынырнул и глубокий вдох сделал. Две стихии совсем рядом — вода и воздух, так и ты из одной в другую смог перейти.

А потом жизнь свои пороги, водовороты и экзамены устраивала. Поступление в аспирантуру, надежды на научную карьеру — и вдруг уехал ее научный руководитель… Сама она, Аля, так ничего и не смогла толком: защита не состоялась, просто не утвердили тему на научном совете. Все, кто с ней поступал, смогли, а она — нет. Так бывает в жизни. Главное — не сломаться, а идти дальше.

Аля и не сломалась, продолжала преподавать. Только поняла, что на одну мечту в жизни стало меньше… До звезд не дотянуться и математиком с большой буквы не стать. Так, чужую звездную пыль с рукавов смахивать всю жизнь придется. Не трагедия, конечно… Только без крыльев теперь. Просто будем шагать. А через пару лет уже шагала вместе с Виктором, перспективным молодым ученым с ее же кафедры. Поженились — и снова с рождением детей выросли крылья, появились девчонки Соня и Даша — погодки. Только Виктор через год повстречал такого же перспективного математика, как и он сам, — Людмилу. Вместе с ней уехали в Америку преподавать в один из вузов знаменитой Лиги плюща.

Все позади… А сегодня жара, речной песок на коже золотится, счастливый визг в воде дочерей и соседских детишек. Аля вывезла всю компанию на речку. Речка Усманка удивительно тихая. Окунулся — и свой жар ей отдаешь, а она принимает… принимает всю тебя. Как в детстве, будто к себе возвращаешься, вспоминаешь себя счастливого. Удивительно, правда? Только ты и река, твоя река и твоя стихия. Так кажется. Плывешь — и так легко, тела почти не чувствуешь, наверное, как в невесомости, и все остальное будто бы отпускает: разочарования, страхи, обиды — много всего. А вот и белая пушинка на воде. Вдруг вспомнился томик японских хокку, отчим когда-то дарил. Вся красота и счастье вот в такой простоте — попробуй ощути! Мало кому дано…

Выскочила из воды, посмотрела на телефоне время, а там… Надо же — три пропущенных! Номер незнакомый, обычно не перезванивала, а тут:

— Вы звонили? Это Александра Стрельникова.

— Алька! Наконец-то! Совсем пропала, подруга!

— Господи, Надя! А голос и не изменился совсем… Какими судьбами и телефон мой откуда?

— Аль, соцсети! — смеется. — Ты же во «ВКонтакте» у меня в друзьях, оттуда и телефон. Звоню по важному делу! В этом году 25 с момента окончания школы! Так что серьезный повод собраться. Вот и обзваниваю всех. И даже не вздумай отказаться!

— Надо же… Я и забыла. А когда планируется и где?

— В первых числах сентября. Сначала в актовом зале торжественная часть, а потом ресторан. Да, пока не забыла, Борька Смирнов всех снимает у себя в фотостудии, готовит какой-то сюрприз. Он же теперь известный в узких кругах фотохудожник. Свяжись с ним, телефон скину. Рада была, Аль! Еще созвонимся!

Аля вдруг заволновалась. Воспоминания где-то глубоко внутри задрожали и нахлынули запахами, звуками и мыслями далекой юности. Нырнула в интернет: с некоторыми одноклассниками была в друзьях в разных социальных сетях. Правда, давно туда не заглядывала: не любила всего этого.

У Бориса фотографий почти нет, на одной он обнимает паренька лет 15 и подпись: «В гостях у сына в Берлине». Он вроде бы женился на одногруппнице-немке, уехал в Германию, так Надя рассказывала…

А вот и Надежда Егорова, Надя… Активистка и золотая медалистка. Сколько фотографий, на последних — путешествие с семьей в Калининград, еще пост про ветер свободы и ее ощущение внутри себя. Красивые фотографии, красивые слова. А вот Денис Бобров — известный специалист в области эмоционально-образной терапии, что-то очень сложное и современное. Фотографии с последнего семинара. Опять про внутреннюю свободу, отказ от условностей, ресурсные состояния и бесконечную любовь к себе в этом сложном мире. И снова захватывающе красиво и эффектно во всех смыслах. Олька Попова, вместе сидели на первой парте и играли в морской бой, — многодетная очень продвинутая мама, дети на домашнем обучении, учат сразу несколько иностранных языков, а еще сами готовят обед, пока Оля занимается йогой. Пост про гармонию в семье и демократию с детьми.

Але стало не по себе. Выгнала детей из воды: солнце полуденное нещадное. Загрузились в машину — и домой. Полчаса езды, Аля за рулем, дорога пустая, без пробок. Кондиционер сломался, окна нараспашку, горячим воздухом обжигает.

«Нет у меня ни ресурсных состояний, ни гармонии, а уж бесконечная любовь к себе… где уж нам… И какая там демократия в семье, один только авторитарный режим». В заднем стекле увидела, что ребята задремали. Надо остановиться купить им газировку и мороженое.

На светофоре прямо перед магазином набрала Боре Смирнову — телефон Надя скинула сразу после разговора. Борька все десять классов просидел сзади нее и, как бы их ни пересаживали учителя, свою локацию сохранял. В пятом классе на уроке математики Алю спросили. Она встала и почувствовала резкую боль, будто кто-то с силой дернул ее за косу. Безудержный смех класса. Оказалось, Борька привязал к стулу ее бант, длинной полупрозрачной синей лентой, вплетенной в русые волосы.

В старших классах он перешел в другую школу, а Аля однажды получила от него письмо, где он просил не отрезать косу. В письмо был вложен ее портрет, нарисованный ручкой на тетрадном листе. Просто Алин профиль и непослушная прядь, выбившаяся из длинной косы. Боря всегда хорошо рисовал, а еще делал любительские фото старым отцовским фотоаппаратом, отчасти поэтому, наверное, и стал фотохудожником. На последнем звонке он вдруг появился с охапкой сирени, но цветы подарил почему-то Наде. После линейки всем классом поехали к ней. Большая трехкомнатная квартира и отсутствие родителей: уехали на дачу.

Воспоминания наскакивали и спотыкались друг о друга. Почему-то заварили очень крепкий чай и пили саму заварку. Кто-то сказал, что это чифирь, дико хохотали. Потом курили абсолютно все и многие — первый раз, слушали Гребенщикова и Цоя. Вечером всем составом отправились на дачном автобусе на речку. Первый майский дождь теплыми потоками обрушился на них, зазвучал в унисон с их юностью, задрожал бисером капель на траве предвкушением новой жизни. Борька накинул на Алю свой абсолютно мокрый пиджак. Она посмеивалась над его неумелым рыцарством и маленьким ростом.

— Борь, привет! Это Стрельникова!

— Аля! Рад тебе! Я ждал твоего звонка, с тобой же Надя, наверное, связалась!

Загорелся желтый. Аля начала трогаться, как вдруг мальчишка, на вид лет десяти, рванул по пешеходному переходу. Резко нажала тормозную педаль, и произошло то, о чем много раз ее десять лет назад предупреждал, не стесняясь в выражениях и с наслаждением используя все многообразие богатого русского, инструктор вождения: «Резко будешь тормозить — получишь удар сзади!»

От удара сзади другой машиной Алю толкнуло вперед. Ремень впился диагональю, больно защемило шею. Хорошо, что все были пристегнуты. Мальчишка уже был на тротуаре, успешно преодолев зебру. Первое ДТП за десять лет вождения, надо же… Глубоко вздохнула и открыла дверцу… только Борин голос по громкой связи она сбросила. Второй водитель, врезавшийся в Алю, молодой парень лет 20, был сдержан и молчалив. Быстро вызвал полицию. Из машины высунулась голова Соньки:

— Мам, телефон разрывается! Может, возьмешь?

Три пропущенных от Бори. Перезвонила.

— Аль, что случилось-то?

— Борь, первое ДТП в жизни! Ничего серьезного, не считая четверых детей в моей машине, сомлевших от жары.

— Все твои? — рассмеялся. — Говори, где ты, я подъеду!

— Моих ровно половина. Да ты что? Не надо!

— Аль, не выдумывай, у меня сейчас все равно перерыв в работе.

Аля вдруг заволновалась. От жары немного мутилось сознание, а еще от того, что время, ломая пласты, из глубин осколками юности стало покалывать. Она смотрела на почти пустую дорожную ленту впереди и видела темные струи, которые вились по асфальту. Такое только в сильную жару возможно, воздух так замысловато испаряется. Это физика явления, видим же мы совсем другое. Школьный вальс на выпускном и изумрудное платье из атласа на тонких лямках. Ткань искали по всему Воронежу вместе с маминой подругой, которая хорошо шила, купили в итоге в ЦУМе. А еще волосы, распущенные русыми локонами по плечам. Мама заставила всю ночь спать на самодельных бигуди, закрепленных невидимками с двух сторон.

Выпускной был в спортивном зале: сдвинутые накрытые парты по периметру, окна нараспашку, шум дождя и его неповторимый запах. Так пахнут чудо и юность, это запах влажной сирени, звездной ночи и предчувствия полета. В зале приглушенный свет, медленные танцы, и Борис стоит у стены. Пришел попрощаться в свою бывшую школу. А потом он пригласил Надю…

Борис подъехал быстро. Как странно видеть друзей юности сквозь годы, время только надо уметь смахнуть — и снова 20 лет. Аля замечала, что так получается только с теми, кого знал очень давно и долго не видел. Даже если они сильно изменились, юность для нас все равно проступает. Аля видела и чувствовала, как смущается и искренне хочет помочь ей Борис. Пока она оформляла ДТП с полицией, он отвез детей домой, а потом вернулся и предложил заехать в кафе.

— Спасибо, Борь! Если только кофе на заправке выпить. Для кафе я не в форме сейчас, прости!

— Аль, да ты что! Я все понимаю, — он вдруг дотронулся до ее короткой стрижки. — Знаешь, тебе идет… очень смело и современно… Ты всегда была такой окрыленно смелой… Жалко косу только, — усмехнулся.

— Да ладно, Борь, нет косы, и окрыленности тоже нет.

— Аль, ты приезжай ко мне завтра в студию, я всех наших уже почти снял. Фотосессия для торжественной части, можешь с детьми! Потом выложишь в соцсетях, — засмеялся.

— Спасибо, Борь! К классному фасаду еще регулярно надо соответствующие посты выкладывать, а то люди не поверят! Но я приеду, обязательно…

Ночью у Сонечки вдруг поднялась температура, заболело горло, как это часто бывает во время жары. Аля дала дочке жаропонижающее, а красный столбик все равно пугающе рос к отметке 40. Начала обтирать Соню водкой и вызвала скорую. Приехала быстро. Гнойная ангина, ребенок маленький, а температура очень высокая — собирайтесь, мамаша, не раздумывая, ждем десять минут. Покидала в сумку все самое необходимое. Старшую, Дарью, отправила к соседке — завтра надо позвонить родителям, чтобы забрали к себе.

И потянулся больничный быт, почти месяц монотонных и однообразных будней: ангина дала осложнения. Утренние капельницы или уколы, плач детворы. Бряцающий звук тележки, запах манной каши, хотя развозили все время разную, и громогласное: «Мамочки, на завтрак!» Книжки, детские журналы с кроссвордами, мультики на телефоне — много раз по кругу изо дня в день. А вечером, обнявшись, смотрели в больничное окно. Солнце спокойно и тяжело погружалось за девятиэтажки, забирая с собой последние красные лучи. Борису Аля просто написала, первые дни в больнице было не до звонков… Он ответил, что будет ждать, а в конце июля уедет в длительную командировку.

Аля и Борис во времени не совпали. Алю выписали, а Борис уже уехал. Но это все мелочи, главное, что Сонька была здорова!

Август грянул дождями, сладковатым запахом антоновки, которую родители Али ведрами привозили с дачи, а еще подготовкой к школе. Вместе с Дарьей собирали Сонечку в первый класс. В предвкушение осени вплеталось прозрачной паутинкой ожидание школьного мероприятия. Але снова звонила Надежда, согласовывала детали. Аля решила, что, скорее всего, в ресторан не пойдет, а только на торжественную часть.

5 сентября в пять вечера — одни сплошные пятерки, прямо как у Али в школьном аттестате когда-то… Она немного опоздала — в актовом зале уже был выключен свет, — потихоньку села на заднем ряду.

Шел показ видеоролика: фотографии школьных лет выпускников, учителей, следом снимки из сегодняшней жизни, сделанные Борисом. А вот и Аля, фото со школьной линейки, кажется, восьмой класс. Коричневый фартук съехал с одного плеча, наклонилась и что-то шепчет Наде, стоящей рядом. Надо же… откуда эта фотография… У Али точно такой не было. Она ждала, что затем пойдут кадры с фотографиями других одноклассником, ведь ее нынешнюю снять не получилось. Но снова она! Тот самый вечер после последнего звонка на речке — вымокшая насквозь, на плечах Борин пиджак, придерживает его двумя руками, мокрые пряди на лбу… Точно, вспомнила, она еще не хотела, чтобы он ее фотографировал в таком виде. А вот и медленные танцы в спортивном зале на выпускном. Аля почти в центре танцует с одноклассником, полусвет и изумрудные блики по всему платью. Нет времени, нет пространства, или они поглотили друг друга, вдруг наступило безвременье, и лишь комок в горле от ощущения безвозвратности и потери чего-то несбывшегося. И еще вдруг ощущение крыльев за спиной и все-таки надежды… Надежды на смутное, невесомое, неуверенно расправляющее крылья счастье, которое в каждом из нас таится и вдруг вот так, в одно мгновение, может всколыхнуться… Просто разные чувства, мысли и ощущения совпали в один миг — эффект резонанса.

Аля потихоньку вышла из зала, чтобы только не расплескать, только не заглушить, понимая, что в ресторан точно теперь не пойдет. Коридоры пустые, все кабинеты в знакомой последовательности в такт шагам. Лестница к раздевалке на первый этаж — кубарем звенящей толпой неслись после уроков. Как тихо сейчас… Толкнула тяжелую дверь на улицу. На порожках спиной к ней курил Борис. Он вдруг повернулся:

— Я знал, что ты захочешь сбежать…

Аля взволновано пожала плечами. Оба замолчали, чувствуя и слыша шепот крыльев той самой птицы, что несет предчувствие счастья и неповторимый миг «между прошлым и будущим»…

Вдох

Татьянина ковидная эпопея была немного абсурдной, смешной и одновременно немного грустной, чем-то отдаленно напоминала рассказы любимого ею Фазиля Искандера.

Длилась она почти полгода, потому что на фоне Таниного иммунодефицита, доставшегося от прошлого лечения химиотерапией, она попала в ту самую группу риска, про которую так много писали в интернете.

А может, и по каким-то другим причинам температура держалась несколько месяцев и периодически превышала 38,5. После этого срочно назначали очередное КТ и укладывали в больницу. Объем поражения легких — 50%, дикий кашель, одышка, большие и маленькие сюрпризы, которые принес с собой вирус. Хотя грех жаловаться, у других было и похуже.

Очередной пакет со снимками вручала предельно вежливая, улыбающаяся девушка — администратор платного медицинского центра. Бесплатную квоту приходилось ждать несколько дней, а делать всегда надо было срочно. Вот и плати за срочность и улыбку администратора. А дальше — новые назначения, очередная попытка лечиться дома, заброшенное хозяйство и работа мужа, тоже заброшенная ради троих детей. Их все время надо куда-то везти: в садик, школу, кружки. Хорошо, что муж — фрилансер.

Снова температура за 38, которую невозможно сбить. Танина мама переехала к ним помогать, варила обеды, обтирала Таню водкой, проверяла уроки. А от Тани помощи никакой, слабость раздавила и унынием по рукам и ногам связала. А еще угнетало то, что столько доставляла близким хлопот и забот: не привыкла так жить…

В общем, эпопея почище, чем предыдущая, с химией… Как-то ночью температура под 39 поползла — снова обтирались и ждали, когда спадет. Мама нашла в интернете репортаж знакомой журналистки из ковидного отделения. В материале было много пафоса и несуразицы. Хохотали. Особенно над фразой, что тем, кто попал в это отделение, «лечат все и сразу»…

На следующей день стало хуже. Пришлось ложиться в этот раз в областную.

А первый раз был в районной больнице по месту жительства. Старенькое двухэтажное здание, бывшее детское инфекционное отделение отдали под ковид. Давным-давно лежала тут с дочкой во время гриппа. Боксы, раньше предназначенные для двух мамочек с детьми, теперь вмещали шесть кроватей. Вход с улицы в палату через туалет — так изолировали пациентов. Периодически проветривали, открывая дверь из туалета на улицу, пока никто не видел. Свежий морозный воздух хотелось откусывать, глотать, наполняться им.

Палата попалась разговорчивая. Обсуждали все подряд: мужей, детей, свекровей, саму болезнь и ее лечение салом, пророщенным овсом, водкой. А еще сыпались по ватсапу и вайберу охи-ахи друзей и родственников, изощренные советы — заглянуть внутрь себя, простить обиды и понять, кого же надо простить, отпустить ситуацию и расслабиться, а потом запить все это настоем шиповника.

Вечером дышали кислородом. В стене палаты была просверлена дырка для шланга. По нему из баллона, установленного в коридоре, поступал кислород. Ноу-хау местной больницы. Шланг был один, поэтому дышали по очереди. В него вставляли самопальную трубочку с двумя разветвлениями для носовых проходов. Баллон медсестры таскали по коридору от палаты к палате.

Обход, как обычно, по утрам. Медперсонал упакован в специальные костюмы и защитные маски. Поэтому своего лечащего врача узнавали только по голосу. Однажды на обходе другой голос, другой врач:

— Тань, ты? Не узнала сразу! Это Вероника, помнишь? Надо же, где встретились…

— Господи, Вероника! Вас узнаешь тут в этом облачении! Ты здесь разве работаешь?

— Да нет, конечно! Нас периодически перебрасывают в это отделение. У меня дежурство сегодня. Так сейчас и работаю — сутки через двое. Девчонки мои совсем заброшены.

Разговор был короткий, но окатил воспоминаниями. С Вероникой вместе сидели в декретном отпуске со вторыми детьми. Гуляли с колясками в компании других мамочек. Устраивали для малышей на улице совместные праздники, дни рождения, ездили вместе на речку. Было весело, беззаботно и как-то солнечно. Тане вдруг вспомнилась последняя осень перед выходом на работу. Долго стояло тепло. Бабье лето растянулось на несколько недель. Гуляя, ушли далеко в посадки, детвора каталась в листве и в брызгах последнего солнца. Смешались золотом летние и осенние краски, и стало вдруг немного грустно от чувства, что скоро все закончится.

И правда, осенью многие вышли на работу. Татьяна и Вероника в том числе. А потом Вероника переехала в другой район, и связь как-то потерялась…

В областную больницу положили уже в пульмонологию. Но при оформлении в отделение просили в палате не говорить, что недавно после вируса. Мол, там больные с хроническими легочными заболеваниями, они боятся этой заразы. Дали заполнить анкету на двух печатных листах — обилие вопросов про течение болезни, а в конце следовало указать свое эмоциональное состояние. Температура шпарит, эмоциональное состояние угнетенно-тревожное… А еще новая палата, новые соседи и после морозного декабря уныло-слякотный январь.

Странно выглядели первый осмотр и разговор с лечащим врачом:

— Расскажите, как у вас все начиналось.

Татьяна осеклась, вспоминая, что нельзя пугать соседей перенесенной болезнью. Вдруг ей захотелось подмигнуть врачу:

— Температура, кашель, состояние как при гриппе. Но это не то, что вы подумали, доктор!

Получалось довольно глупо… Соседки по палате внимательно следили за ходом разговора. Через несколько дней выяснилось, что половина отделения таких же, как Татьяна, с ковидным прошлым. Соседки попались тихие, комфортные.

На второй день в палату положили Галину. Вернее, перевели ее из красного отделения. Из другого города приехала с мужем навестить детей, а теперь осталась одна… Здесь заболели вместе с ним, лежали в одном отделении в соседних палатах, он не выжил. Галина все время плакала и почти не вставала. Через неделю начала разговаривать, но женщины лишнего не спрашивали, только слушали ее. Тяжело и горько…

Ночами почти не спали. Оказалось, что ночью нет дежурного врача, потому что все в красном корпусе. А медсестра одна на весь этаж. Если кому-то становилось плохо, то он просто начинал кричать: кнопка вызова не работала. Первая ночь в отделении и мужской крик: «Помогите!»

Татьяна вскочила и босиком, в майке и трусах, понеслась в сестринскую. Там оказалось закрыто. В коридор выскочили еще несколько человек, побежали по соседним отделениям. Свой телефон медсестры не давали. Через час наконец-то подоспела реанимация.

И все же были дни светлые и радостные. Несмотря ни на что. Когда вдруг яркий солнечный свет в окно, снова мороз, снег. А за окном — громадные ели, и можно представить, как они пахнут, напитываясь зимней влагой и чистотой.

Татьянина кровать стояла рядом с подоконником — повезло. Можно утром пить чай прямо на подоконнике, отвернувшись ото всех. И смотреть на эти ели, стремящиеся в бесконечность зимнего неба. Вот оно, счастье! Просто так, на ладони. Бери и дыши им. Оно, оказывается, может быть безусловным. Счастье само по себе, а все человеческое — боль, страх, потери — отдельно.

И вот случаются такие минуты касания. Правда, врачи говорили, что это все от дексаметазона, который им капали… Эйфория от него бывает.

Ну и пусть…

А потом в палате появилась Ольга — остроумная, светлая, жизнерадостная. Светло-серые пронзительные глаза, от них ниточками морщины бегут по лицу. Молодой, хрипловатый, заразительный смех и отсутствие возраста. Татьяну поразило, когда медсестра обратилась к ней «бабушка»! Надо же, бабушка! Оказалось, что Ольге за 70. Она много читала, рассказывала о своей жизни с мужем в военных гарнизонах, о детях и внуках. Рассказывала так, что все отрывались от телефонов, кроссвордов, вязания, слушали и вдыхали Ольгино жизнелюбие.

Ее часто навещала старшая дочь, шумная и, как сначала показалось Татьяне, эксцентричная. Ольга потом рассказала, что у дочери несколько лет назад умер ребенок.

— Боролись долго за внучку. За границу ездили. Порок сердца очень сложный. Дотянули девочку до 18 лет… Красивая была. Как потом уговаривала дочь, чтобы еще родила!.. Сейчас у нее малыш есть…

И растаяла вдруг вся напускная эксцентричность в глазах Татьяны. Все в глазах наших, весь мир, как мы его видим.

Ночью Ольга почти не спала, дышала тяжело, с хрипами, потом извинялась перед всеми, что спать не дает. В выходной ее пришел навестить внук, взрослый студент. Принес фастфуд и пиццу. Заварили свежий чай, ели всей палатой, смеялись. Внук-студент так же остроумно, как и его бабушка, рассказывал, как сдают сессию онлайн.

А потом Ольге стало плохо. Дежурный врач по выходным был один на 11 этажей, потому что остальных перебросили в ковидный корпус. И никто в этом не виноват, никто. Ольга потеряла сознание, упала, стала задыхаться. Начали поднимать, помог мужчина из соседней палаты. Сам надел ей кислородную маску, измерил давление, насыщение кислородом. Прибежала медсестра, долго ждали реанимацию… Ольги не стало.

На следующее утро пришла Ольгина массажист. Санитарка убирала ее постель, собирала вещи в пакет:

— Пархоменко? — массажист кивнула на кровать.

— Да.

И снова снегопад в окно, чай на подоконнике… и — вдох. Снова вдох, жизнь пульсирует в венах здесь и сейчас. И снова счастье в одно касание облаком зацепилось за ели.

Стена

Конец второй, самой короткой и, пожалуй, самой любимой детьми четверти, ведь скоро Новый год и такие яркие зимние каникулы.

Старшая, десятиклассница Маруся, второй день сидит дома. Ольге позвонила на работу классная и попросила забрать дочь: у ребенка кружилась голова, в медпункте померили давление — оказалось низкое. Накануне пара бессонных ночей у компьютера. Ольга уже давно прекратила убеждать, договариваться: не слышали они друг друга. Совсем не слышали. Будто кричат обе прямо в стену, а звук отражается и летит в другую сторону. И дело не только в компьютере…

Стену эту они сами кирпичик за кирпичиком вдвоем с Марусей воздвигают ежедневно, каждую минуту непрерывно кладут кирпичики, каждая со своей стороны. Скоро лиц друг друга не увидят и забудут, какие они были. Но Ольга помнит, вот фотография Маруси стоит на журнальном столике. Здесь ей шесть лет, русые волосы и курносый нос, улыбается, и одного зуба сверху не хватает — последний год в садике перед школой. А сейчас другая улыбка, совсем другая, особенно когда в школу собирается, — будто надевает на себя чужую одежду, и она на ней плохо сидит.

— Мам, ты Иру в школу во сколько повезешь? Мне надо однокласснице в подарок книгу купить. Я с вами, можно?

— Можно, о чем речь. В 12 выезжаем.

Младшая училась во вторую смену. Мороз почти 20 градусов, накинула сапоги на босу ногу, куртку прямо на халат (прелести жизни в своем доме), выскочила завести машину, чтобы прогрелась. Пару лет назад переехали в частный сектор и ездили в школу на машине, автобусы здесь пока не ходили. Ольга работала удаленно программистом, поэтому была возможность возить детей. Яркое солнце, за домами серебрится снег, действительно чудесный день. Машина прогрелась, Маруся села рядом с Ольгой, младшая, Иришка, — сзади.

— Маш, а что планируешь в подарок купить? Ты вкусы ее знаешь?

— Она говорит, что ничего, кроме Ремарка и «Колобка», не читала. Раз Ремарка, значит, надо какого-то еще английского автора и желательно классика.

— Немецкого. Я только Томаса Манна могу предложить, хотя это не для вашего возраста чтение. Да и опыт читательский надо иметь.

— А у нас, значит, его нет? Я, конечно, понимаю, что ты считаешь меня невеждой и…

— Маша, прекрати! Я ничего такого не говорила! Если твоя подруга читала только Ремарка, тогда вообще неважно, что ей дарить. Да хотя бы того же Карнеги! Говорю первое, что в голову пришло.

— Знаешь, мама, после Ницше я вообще не могу смотреть на подобную литературу.

— Господи, что за глупости! При чем тут Ницше! Ощущение, что ты его читаешь, чтобы покрасоваться просто.

— Мама, я вообще считаю, что художественная литература не такая полезная, как познавательная!

— То есть как? Как это вообще можно сравнивать?!

— Художественная литература не несет мне столько полезной информации, как, например, научная.

— Господи, Маша, прости, но это просто ересь!

— Мама, отстань от меня! Что ты вообще от меня хочешь?!

— Ничего не хочу. Ты невыносима просто!

Ольга резко затормозила на обочине рядом с остановкой. Маша выскочила, громко хлопнув дверью.

— Мам, а Маруся без шапки опять!

— Вижу, Ириш, вылезай давай и сменку не забудь в машине.

Проводила Иришку и застыла перед школьным крыльцом. Много лет назад сама оканчивала эту школу, а потом после института пару лет поработала учителем информатики — дольше не выдержала. Вот громадная ель заснеженными лапами упирается прямо в школьное окно. Когда Ольга пошла в первый класс, эту ель только посадили. Чтобы школьники ее не затоптали, учитель труда сколотил вокруг нее деревянное ограждение.

Как холодно. Поежилась. А может, это чувство вины льдом внутри покалывает. Господи, зачем я ей сказала, что она невыносима… Сколько злости, непонимания, раздражения с обеих сторон — отличный раствор, чтобы крепко держался очередной кирпич. Ольга сняла шапку. Звонок еще, видимо, не прозвенел, дети ручейками стекались по порожкам к главному входу. Неподъемные яркие ранцы, маски на подбородках — примета нашего времени.

— Женщина, вы бы шапку надели! Мороз 20 градусов все-таки…

Повернулась на голос — бабушка Иришкиного одноклассника торопится, тащит второклашку за руку, ранец несет на своей спине.

Ольга сунула шапку в карман и зашагала к машине. Надо успеть до шести вечера закончить очередную часть программы, скоро сдавать проект. Потом быстро приготовить ужин, муж должен забрать Иришку и Машу, та обещала подъехать к школе к концу уроков.

Дом без детей наполнялся тишиной, и на время их отсутствия его звуки становились главными. Скрипнула дверь — это кошка вышла встретить Ольгу. Котел монотонно забурчал на кухне. Требовательно засвистел чайник.

Села к ноутбуку и поняла, что ничего уже не сможет сегодня. Налила кофе и достала альбомы с фотографиями десятилетней давности. Тогда еще распечатывали снимки, покупали альбомы и наполняли их отражением своей жизни. Сделала глоток и открыла самый первый их семейный альбом. Пропустила свадебные фотографии. А вот снимок у ворот роддома, где появилась в ноябре 16 лет назад Маруся. Ольга стоит со свертком и в маминых сапогах: муж впопыхах забыл дома ее ботинки, а мама в больничных тапках ждала их в машине. Долго потом смеялись.

Первый ребенок и самое большое в жизни чудо, золотистая головушка, курносый нос, маленькая кроватка на колесиках в палате — в те годы только начинали вводить совместное пребывание с детьми. Четыре мамы и четыре маленькие кроватки. К умывальнику протискивались боком, ведь раньше палата была рассчитана только на мам. Первые бессонные ночи, малыши кричали беспрестанно друг за другом. Утром небольшая передышка. Младенцев забирали в детское отделение светить ультрафиолетом от желтушки. Укладывали четверых на одну тележку и увозили. Первые дни Ольга жадно всматривалась в Марусины черты, боялась, что перепутают. И были острое чувство счастья и еще более острое чувство страха. Весь внешний мир в одно мгновение стал сложным, угрожающим: сквозняки в палате, неумелые руки самой Ольги и даже грудное молоко, которым Маруся постоянно захлебывалась. И надо было ставить ее столбиком, а потом снова пытаться кормить.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.