Бесплатный фрагмент - Борщ для души

Здравствуй, дорогой мой читатель.

Спасибо тебе за то, что ты выбрал мои истории.

Надеюсь, в некоторых из них ты будешь смеяться, а какие-то заставят тебя достать носовой платок.

Пусть в минуты, когда тебе захочется испытать шквал эмоций или просто скоротать время, под рукой у тебя будут мои истории.

Не суди меня за ошибки, а исправь их сам.

Пусть мир вокруг тебя станет ярче и теплее!

Шаурма и таксист

Случилось мне недавно на такси добираться из пункта А в пункт Б. И, хотя, путь был недолгий, но такой…

— Добрый день.

— Добрый, — позитивно ответил водитель, — в центр? Да?

— Да, да, согласно маршрута, — ответила я, усаживаясь на заднее сиденье, чтобы побыть в тишине.

Поехали.

— Не знаете, мы быстро доедем? А то кажется, что машин много на дороге, — водитель смотрел на меня в зеркало заднего вида, в ожидании ответа.

— Я не знаю, но у вас же навигатор — он же показывает, где пробки.

— Да, точно, надо посмотреть.

Едем. Закрыла глаза.

— А вы не знаете, что будет, если съесть бумажную салфетку?

От столь неожиданного вопроса я распахнула свои и без того огромные глаза, но ответила:

— Да ничего не будет. Попейте водички — она разбухнет, а потом выйдет естественным путём.

— Правда? А я не умру? А то мне так плохо…

— Ну что вы! Никто ещё не умер! Некоторые специально целлюлозу в таблетках пьют.

— Ммм. Хорошо. А то я так переживаю сильно.

— Зачем вы ее съели?

— Вай, так сильно кушать хотел, купил шаурму, а она в салфетку завёрнута. Я кушал, кушал, а попом только заметил, что половину салфетки съел. Теперь вот переживаю.

— Не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Спасибо вам.

Я пожала плечами, ничего не ответила и снова попыталась отключиться от происходящего вокруг.

— Вы любите музыку?

Опять мои глаза стали как два циферблата:

— Я спокойно отношусь к музыке.

— Я понял — вы любите музыку. РЭП. Да? — я пожала плечами, водитель видел меня в зеркало заднего вида, но вероятно трактовал все по-своему, — Сейчас я вам включу иранский рэп. Вы же любите иранский рэп, — мне ничего не осталось, кроме как «наслаждаться» включённой музыке.

Через минуту у водителя зазвонил телефон, и на громкой связи в машине раздался голос:

— Алло, э, дорогой, ты где? Я тебя жду — ты же должен меня за билетами отвезти.

— Алло, э, какое отвезти? Я же работаю.

— Как работаю? Я тебя жду, жду. Ты же мне обещал.

— Ну, я же сказал, если работать не буду.

— Вай, ты что! Так не делают! Мы же родственники. Ты помогать должен.

— Я же не один твой родственник.

— Но я же тебя попросил.

— Я работаю.

— Т ы в мой район едешь.

— Э, ты что? Я же сказал, что работаю. У меня пассажир.

— Э, брат, вези его в мою сторону, скажи, что по пути.

— Э, брат, так нельзя.

— Ладно… значит, ты ещё не скоро?

— Да.

Мужчина в телефоне грустно и печально вздохнул. Наступила тишина. Все молчали, иранский рэпер не пел.

— Может, пока ты едешь встретимся в кафе? Покушаем? Шаурму возьмём…

— Нет. Я шаурму больше не ем в этом кафе. Я сегодня уже съел одну вместе с салфеткой. Больше никогда шаурму есть не буду.

— Как это? Ты что! Там очень качественная шаурма… — мужчина стал совсем грустным.

— Э, ты что меня не слышишь?

— Странно все это. Вкусный шаурма у них, я сам пробовал.

К этому моменту мы добрались до места назначения. Я сказала спасибо и вышла из машины.

И смех, и слезы, и шаурма…

Борщ для души

Любите ли вы борщ? Нет, не так. Любите ли вы поесть? Нет, опять что-то не то… Во! Любите ли вы есть борщ? Любите ли вы его так, как люблю его я?! О, да. Очуметь, как вкусно! Очуметь, какое удовольствие! И это удовольствие начинается еще до первой ложки, в тот самый момент, когда рожается эта мысль: «А не поесть ли борщ?»

И теперь эта мысль будоражит вас, разжигая все больший аппетит. Сами ноги ведут вас в магазин для закупки ингредиентов, и выбирая их, вы в мельчайших подробностях представляете, как будете их подготавливать для превращения в одно из любимых яств.

Итак, пакеты с покупками разобраны и ждут своей очереди.

Сразу скажу — я не повар, я обычная женщина, которая любит вкусно поесть, и всякое блюдо, приготовленное мной — это моя фантазия вкусов в моей голове, как, впрочем, скорее всего, и у каждой из тех женщин, что готовит для своих домочадцев.

Приступим? Мясо… Вы, вот какое предпочитаете? Мы едим курицу, а значит и борщ сегодня будет на курином бульоне. Люблю, когда мясо сразу порезано на небольшие кусочки — так и варится быстрее и аромат свой отдает легче, наполняясь затем ароматами приправы и овощей. Хорошенько промыть, положить в большую кастрюлю, залить на три четверти водой и поставить на огонь. Главное не упустить момент и вовремя снять накипь, а потом уж закрыть крышкой и на медленном огне оставить вариться. И совершенно неважно, что мясо станет рассыпаться при полной готовности на волокна, оно смешается со всеми остальными компонентами и, напитавшись, подарит вам сумасшедший микс вкуса.

А теперь овощи… Порежем лучок, можно даже не очень мелко, и на хорошо разогретую сковородку с подсолнечным маслом выложим весь объем. Ах, какой аромат! Обожаю аромат жаренного лука! И ведь как же он хорош в своем непревзойденном танце! Каждый маленький кусочек танцует и подпрыгивает, стараясь стать золотым и неповторимым, отдавая при этом свой аромат маслу и воздуху, что вокруг, словно завороженный дивными танцами, становится невыносимо вкусным! А теперь небольшой секрет — добавьте щепотку сахара, самую малость, просто возьмите и посахарите, и лучок на сковороде заиграет совершенно новыми красками и ароматами! А теперь немного соли! Да… восхитительно! Жареный лук и сам по себе может стать прекрасной частью обеда! А если к нему добавить пару яиц и довести до готовности, то есть любимой прожарки глазуньи или болтуньи, ах, как же вкусно! Или, положить в углубление картофельного пюре на плоской тарелке? Тоже прекрасно… да сколько еще всяких сочетаний возможно придумать! Э, что-то я отвлеклась… ох уж эти вкусности!

Пришло время моркови присоединиться к луку на сковороде. Люблю, когда морковка на мелкую терку. Но если морковка молодая, еще не совсем оранжевая, а лишь ярко желтая, сочная и податливая ножу, тогда ее лучше всего порезать тоненькими небольшими кружочками или полукружками, и добавить на сковороду. Чувствуете? Это уже совсем другие ароматы! Это уже совсем другая музыка вкуса! К нашему импровизированному ансамблю молодых исполнителей присоединяются новые танцоры! И вот они уже кружат, цепляясь друг за друга в облаке бесконечного золотого масла, обмениваясь ароматом и будоража мозг, предвкушением яства.

Пусть морковка и лук пока приобретают благородный загар, а нам пора и основной овощ борща приготовить. Свёкла. Круглая, упругая, бордовая. Не овощ, а солист большого театра! А что? Не согласны? Ну и ладно… Это ж моя история) … помоем, почистим и на терку! Трудно. Брызгает своим соком во все стороны! И сама-то я уже вся в крапинку! А руки! Как в перчатках! Но отступать мы совершенно не намерены — ни я, ни свёкла). Готово! Можно присоединяться к пассерующимся овощам! Закрываем крышкой, и снова танцы на огне, теперь уже в расширенном составе).

Несколько минут любуюсь бордовой массой, в которой исчезают все другие краски, перемешиваю, наблюдаю за образованием новых оттенков, более глубоких и томных. Что ж пришло время зафиксировать цвет — одна ложка уксуса, и кажется, что все ароматы на мгновение сгорают в едком и кислом мареве, а затем раскрываются в новом амплуа.

Бульончик наш почти готов, картошка скинула свой коричневый комбинезон и приготовилась к прыжку в кипяток, и только чесночок лежит себе на тарелочки в ожидании своей очереди, прикрываясь лавровым листом, и явно считает себя фаворитом, потому как с ароматом его бороться невозможно, и для аппетита это чистая провокация!

На старт. Внимание. Марш! И вот уже все ингредиенты друг за другом отправляются в кастрюлю с кипящим бульоном. И прозрачный, легкий, куриный бульончик превращается сначала в красный, а затем темно-бордовый коктейль, при кипении напоминающий проснувшийся вулкан.

Осталось совсем немного: посолить по вкусу да позволить минут пятнадцать-двадцать борщевому вулкану кипеть и, заполняя ароматом все вокруг, поглощать умы и души всех, до кого возможно дотянуться.

Белая тарелка или черная тарелка, как контраст ко всем оттенкам красного и бордового, миска с порезанной зеленью, белоснежная сметана и мягкий свежий хлеб, и вот он праздник для души — ароматный, свежесваренный, безумно яркий по цвету и вкусу борщ! И пусть совсем не классический, но зато такой, что, съев одну порцию, непременно захочется еще, и до самой последней ложечки в тарелке с великим удовольствием!

Незнакомка

Оранжевая в полоску шапка с кисточками уже почти закрыла мне глаза, куртка расстегнута нараспашку и болтается своими полами из стороны в сторону в такт каждому шагу. Ощущаю себя бычком из стихотворения. Хочется уже где-нибудь присесть и снять эту ужасную шапку, под которой распластался бант, пригладить кудряхи выбившихся прядей и снять ярко-красные туфли, но никакой лавочки или пенечка на нашем пути не встретилось. Отец идет рядом, и, когда я совсем начинаю отставать, берет меня за руку.

— Нам еще далеко? — спрашиваю я.

— Почти пришли.

— Ты говорил уже так, а мы все равно продолжаем идти. Вот, возьми флажок.

— Нет уж, неси сама. Я же тебе говорил, чтобы ты не брала его. Вот теперь неси сама.

Я пыхтела, как маленький кипящий чайник. Флажок мне уже изрядно надоел, а выбросить его было жаль. Вот и несла я его с самого раннего утра из дома, через всю центральную улицу города, когда шла в колонне с папиными коллегами и друзьями, при этом я тогда еще весело размахивала им в такт праздничным песням, и сейчас, когда праздник остался далеко за спиной, а впереди предстоял подъем по стареньким ступеням, которые вели на верхнюю часть одной из улиц.

Майское солнце светило все ярче и жарче. Вокруг клены и тополя сорили своими сережками и зонтиками, собираясь под ногами желто-бардовыми кучками, цепляющимися за ботинки и туфли. Шагаешь словно по мягкому ковру, только конца и края нет этой дороги.

— Ну, давай: раз, два, три… совсем немножко осталось.

Мы поднялись по ступеням, и я обернулась назад, чтобы увидеть путь, который мы прошли. Пройденный путь — это дорожка, прижимавшаяся к завалинкам домов и убегающая вниз, словно ручей.

Еще несколько шагов и мы оказались перед дверью в большой дом, окна которого смотрели своими глазницами на улицу, но за плотными тюлевыми занавесками невозможно было рассмотреть, что происходит внутри.

Мы вошли внутрь. В узком коридоре с высокими потолками было темно. Отец взял меня руку, чтобы я не споткнулась и не упала, и довел до двери, которую сам же и открыл.

— Заходи, — сказал отец, и я шагнула в большую комнату, где было ярко от солнечного света, проникавшего в окна, и шумно от голосов, находящихся в ней людей.

— О! Гений! Как хорошо, что ты зашел! С праздником! Да ты не один! Ну проходите, проходите, милая барышня.

Все, кто находился в комнате повернулись в нашу сторону и стали здороваться с отцом и с интересом рассматривать меня.

— Здравствуйте, — еле слышно пролепетала я, стараясь спрятаться за спину отца, но он вытянул меня за руку и слегка подтолкнул в глубь комнаты.

— Ну, здравствуй, — ко мне подошла женщина невысокого роста, — Давай не стесняйся, а проходи, садись на диван или где тебе удобно. Сейчас будем пить чай с конфетами. Любишь конфеты?

Конечно, люблю, кто же не любит конфеты, и я утвердительно кивнула головой.

— Вот и отлично, — женщина сняла с меня шапку и помогла снять куртку.

Я выбрала себе место на диване, и, вжавшись в спинку дивана, стала рассматривать комнату.

Комната была большая, на два широких окна, с высокими потолками. По середине комнаты, аккурат между окон, стоял большой обеденный стол, покрытый белоснежной скатертью с причудливыми цветами и кистями по краю. На самом столе стоял большой расписной чайник и чайник поменьше, накрытый куклой-грелкой, вокруг чайников стояли чашки белого цвета с сиреневыми цветами и вазочки из стекла, в которых лежали печенье и конфеты в разноцветных фантиках. Особое место занимала большая тарелка, на которой лежали куски пирога с разной начинкой.

Вокруг стола стояли стулья, а вдоль стен справа и слева от стола стояли кожаные диваны. Кожа на диванах была черного цвета, и от этого комната казалась меньше. Но сами диваны были удобные и сидеть на них было большое удовольствие.

На том диване, что сидела я, больше никто не сидел, а на диване напротив разместились мужчины преклонного возраста. Все они были одеты празднично: костюм, рубашка, галстук. Отец устроился вместе с ними, и стал казаться мне совсем не моим отцом, а таким же солидным и красивым мужчиной, что и остальные.

Я продолжала рассматривать комнату. За моей спиной, точнее над диваном, на котором я сидела, висела огромная картина. На ней в черно-красных тонах был изображен пожар города. Люди на картине бежали, стараясь спасти собранные впопыхах пожитки, а агрессивный огонь догонял их и стремился поглотить вместе со строениями и деревьями.

Картина показалась мне мрачной и страшной, и я отвернулась от нее, решив, что лучше смотреть на компанию мужчин.

И в этот момент я увидела ее. Странно, что я сразу ее не заметила. Она смотрела на меня словно: «Ну, здравствуй», и мне хотелось ответить: «Здравствуйте».

И больше ничего в этом доме и в этой комнате меня не интересовало. Я смотрела на эту женщину, а она смотрела на меня. И в этом молчаливом диалоге было больше слов, чем в разговорах окружавших нас мужчин и женщин:

— Я долго искала тебя.

— Зачем?

— Мне очень хочется быть настоящей, но с тем, что есть во мне из моей ненастоящей жизни.

— Я не понимаю вас, но мне кажется, что вы — это я.

— Значит, я не ошиблась.

Я смотрела на картину, и «Неизвестная» словно спустилась со своего полотна, заполнив каждую клеточку моей сущности, и теперь мне казалось, что мы одно целое. И спина моя стала прямее, и взрослее взгляд, и легкость от свободы над всем, что окружает, и сила, что ограждает, словно накрывая куполом, и даже…

— Хорошо, что вы зашли, Гений. Рады были видеть вас с малышкой.

— Я тоже. Отличного дня и хороших праздников.

Я не помню, как мы вышли из того дома, не помню, как пришли домой, но с тех пор… иногда смотрясь в зеркало, я вижу ее. С ровным спокойным взглядом, в модной шляпке и пальто. В какой-то момент она улыбается и исчезает, оставляя внутри меня силу для ощущения гармонии с миром, в котором живу.

Чесночная грядка

Воскресенье. Завтра снова нам в детский сад, родителям на работу. А так хочется на улицу! Там светит осеннее солнце, отражаясь в лужах, которые остались после дождя.

— Мам, можно пойти во двор?

— Нет. Я уже помыла ваши сапоги, приготовила на утро. Сиди дома, играй вон в игрушки.

Ничего не остаётся, кроме как вытащить на середину комнаты старую коробку из-под телевизора и попытаться придумать какую-нибудь игру с кучей игрушек. Только в голову ничего не приходит, и поэтому я тяжело вздыхаю с интервалом в одну минуту. Спорить с решение матери бесполезно, если «нет», значит «нет».

— Вот всегда так — ему можно гулять, а мне нельзя, — бурчала я себе под нос.

— Чего ты там бормочешь?

— Ничего…

— Ладно, иди погуляй во дворе, только в грязь не залезай — сапоги только помыла. Испачкаешь, сама будешь отмывать.

Ура, ура, ура. Собралась я очень быстро, и вот уже в шапке, домашней куртке и тёплых штанах, заправленных в красные резиновые сапожки, выбегаю на крыльцо.

Осенние солнечные лучи целятся прямо в глаза и не промахиваются. Я жмурюсь и улыбаюсь, бесконечно радуясь возможности побродить по двору, где ещё есть остатки травы и ворох опавших листьев.

— Ну, что будешь делать? — брат что-то ковырял около сарая.

— Не знаю, — ответила я, — буду играть во что-нибудь.

— Да во что тут играть? Пойдём в огород — там классные лужи и на город можно посмотреть, сама же знаешь, с бугра классный вид открывается.

— Но мама сказала не пачкаться.

— Так мы и не будем. Просто походим там и все. Пошли.

Я в сомнении топталась на месте, в то время, как брат уже направился по дорожке, ведущей в огород, где было много интересного: и родник, закрытый большой деревянной крышкой, и ванна для полива, и яблони, и бесконечная плантация вишни, и бочка деревянная в зарослях кустарника, железные вены труб для полива, и ещё много чего.

— Ну? Идёшь?

— Нельзя же…

— Как хочешь, — брат махнул рукой и исчез в глубине огорода.

Я посмотрела на окна, стараясь понять, наблюдает за мной мать или нет. Никого не увидев, я решила, что быстренько сбегаю в огород, посмотрю, что там делает брат, и вернусь во двор.

— Ты где?

— Иди сюда, смотри, что тут.

Голос брата раздавался из-за большого острова высоченных кустов черёмухи. Туда тянулись трубы для полива, которые завершали свой путь в железной бочке, вкопанной наполовину в землю, точнее не в землю, а в глину.

— Ого, у тебя ноги засосало! Там что болото?

— Ага, — брат стоял обеими ногами в какой-то жиже, которая явно не отпускала его.

— Чавк, чавк, — сказала жижа, когда брат попытался вытащить ноги.

— Я, я тоже так хочу! Дай я туда наступлю!

— Нет. Ищи своё болото.

Я пошарила глазами в поисках подходящего места.

— Вот! — рядом с бочкой была какая-то грядочка, — как думаешь, здесь ничего не растёт?

— Да нет. Скоро зима, что тут может расти?

Грядка была неправильной четырёхугольной формы. Буртики были невысокие, из мелких камушков. А вот поверхность была похожа на коричнево-рыжий разнос, залитый лаком.

— Здесь глина.

Я наступила сначала одной ногой в грядку, затем другой. Мягкая густая глина стала медленно обволакивать мои сапожки, которые пропадали прямо на глазах. Сердце мое замерло в предвкушении.

— Чааавк, чааавк! — издала жижа, когда я попыталась вытащить ноги, — чааавк, чааавк!

— Ого! Круто! Ну как, подвинься, я тоже хочу так.

Брат оттолкнул меня в сторону и сам залез в чавкающую жижу, а я в это время стала рассматривать свои сапожки. Да, вид у них был, мягко говоря, грязный, а по факту прямо-таки чумазый. Я вспомнила, что мама велела не пачкать обувь, вздохнула и решила почистить грязь палочкой, которая попалась под руку. В итоге размазала грязь ещё больше, извазякала руки, куртку, попыталась отмыть все это водой из бочки, но вода была холодной, да и грязь только больше размазалась — все-таки глина есть глина. Оглядев себя, я ещё раз вздохнула и решила, что надо оставить все, как есть, а вдруг не заметит.

Брат все это время топтался в грядке. Я посмотрела не него с завистью — несправедливо, это же я нашла эту чудо-грядку с удивительной жижей.

— Давай вместе? — с надеждой спросила я.

— Ладно, давай, — неожиданно сказал брат, и я шагнула в глиняную чавкающую жижу, и мы уже вдвоём стали весело месить грядку.

— Слушай, а это что? Похоже на луковички.

— Да нет. Какие луковички? Все уже убрали. Сама вспомни, как обрезали лук и чеснок. Это камушки.

И мы опять потопали друг за другом, с трудом вытаскивая из глины ноги с забавным звуком «чавк, чавк, чавк».

— Дети! Вы где? Хватит мерзнуть, быстро домой!

— Мама зовёт. Побежали скорей!

— Ага, сейчас только грязь вытру, — я выбралась из грядки и стала судорожно отчищать глину, но вы и сами уже поняли, какой был результат.

В итоге я бросила это бесполезное занятие и помчалась в дом, стараясь не упасть на мокрой траве.

— Я тебе что говорила?! — я стояла, опустив голову и рассматривая свои чумазые сапожки, а мать продолжала, — Я же только все вымыла, приготовила назавтра, а ты что наделала?

— Мы там вместе были…

— Сейчас и он получит. И где вы только нашли глину?

— Там, — я указала в сторону огорода, — там у бочки.

— У бочки? Там же грядки. Вы что не видели?

— Там нет никакой грядки…

— Пойдём, — мать взяла меня за руку, и мы вместе пошли к нашей чавкающей грядке, — Где? Здесь? — я кивнула головой, когда мы дошли, — Вы что не видели, что это грядка? Я же только сегодня чеснок здесь посадила, а вы что сделали? Все перемесили! Что вы за дети такие? Вот бери теперь и сажай все заново! — мать слегка подтолкнула меня к грядке, и мне ничего не осталось, как присесть на корточки и начать выбирать маленькие луковички чеснока и стараться посадить их рядками.

У меня ничего не получалось — глину мы очень хорошо перемесили, найти в ней луковички было почти невозможно, я только ещё больше пачкалась.

— Пошли отмываться! Вредители какие-то, а не дети!

Мы вернулись в дом, я быстро разделась у порога, вымыла руки и побежала в комнату, чтобы спрятаться под одеялом.

Мама ещё долго ругалась на нас с братом, а я была так расстроена и напугана, что старалась не показывать носа из-под одеяла. В итоге, я уснула, а во сне видела чеснок, который прыгал в глиняную лужу, а та весело отвечала: «Чавк, чавк, чавк…»

Мне очень страшно

Хорошо, когда ты ничего не боишься. Куда печальнее, когда тебе все время приходится бороться со своими страхами. Но самое грустное — это то, что сначала ты пытаешься поделиться своим страхом в надежде, что тебе протянут руку поддержки, но в ответ ты получаешь только смех и ещё больше ситуаций, которые заставляют стыть кровь в твоём теле, а потом ты просто молчишь и никого не впускаешь в мир, где тебе все время приходится сражаться с холодом, что сковывает тебя.

— Смотри как много «солдатиков»! Целая армия! Давай соберём их и устроим битву?

— Может, придумаем другую игру? Пусть они ползают себе… — мне очень не хотелось даже стоять рядом с этим полчищем красно-чёрных, что уж говорить о необходимости брать их в руки.

— Чего ты их боишься?

— Я не боюсь просто не хочу с ними играть.

— Ну, давай тогда мокриц наловим и устроим бега?

— Фу…

— Да чего ты все «фу», да «фу»? Нормальная игра! О, смотри какой паучище по стене ползёт!

— Аааааа… — я убежала подальше в заросли смородины, но тут меня ждали другие насекомые. И ничего поделать с ними невозможно! Они не исчезают и не уползают, а словно нарочно стараются взобраться на меня. И как жить с этим страхом?

Ещё страшнее становится вечером, когда из каждого угла, кажется, что выползают те, кто прячется от дневного света, и в свете ламп отбрасывают ужасные тени.

Моя кровать стоит около печки, и если лежать ближе к краю, то видно все-все передвижения реальных и мнимых паучков и букашек. Страшно. Укрывшись одеялом, инстинктивно отодвигаюсь к стене, в надежде полагая, что если меня не будет видно на кровати, то никто и не полезет. Лежу, не двигаясь и не издавая ни звука, но глаза огромные и испуганные, а в голове разыгрывается картина, где некоторые особо наглые букашки все-таки пробрались под одеяло и маршируют вдоль кровати то к ногам, то к голове.

— Ты чего не спишь? — отец присел на край кровати и стал поправлять одеяло, — Отодвинься от стены — она же холодная.

— Ага, я отодвинусь, а букашки меня покусают.

— Какие букашки?

— Страшные! Ты вот сидишь на их пути, а они сейчас по мне ползать будут.

— Какие ещё букашки? Что ты придумала? — отец осмотрел кровать, — Никого тут нет. Спи и не бойся, а я тебя охранять буду.

— Точно?

— Точно, точно.

Я повернулась на бочок, лицом к печке, и постаралась найти место на кровати. Закрыла глаза. Букашки уже были не такими страшными, это, наверное, потому что я чувствовала присутствие отца, и в эту ночь они мне не снились, но было много ночей, когда я просыпалась с глазами полными слез и ужаса, да и днём всякий раз встречая паучков, мокриц, жуков и других насекомых, даже сейчас, холодок бежит по спине, а ноги и руки перестают слушаться.

Волшебные пузырьки гирлянд

Очень люблю новогодние гирлянды. Смотреть могу бесконечно на меняющиеся цвета в любом режиме. Иногда выбираю режим под стать настроению: быстро, словно озорные танцы; медленно меняющиеся, как умиротворение и парящий в невесомости мир души; случайный, как непредсказуемость мыслей в потоке дней…

А в детстве на нашей ёлке была настоящая волшебная гирлянда: тонкие нити зелёных проводов с прищепками и мелкими лампочками, на которые надевали разноцветные пластиковые тубусы, а затем в эти тубусы вставляют стеклянные ампулы с цветной жидкостью — похоже на маленькие свечки.

Гирлянду включали ещё засветло, но она не обладала такой магией, как в темноте. Но мне всегда казалось, что в светлое время гирлянда набирается своего волшебства, а с приходом темноты начиналось чудо.

В разное время в разных ампулках начинали появляется крошечные пузырьки, и эти пузырьки устремлялись вверх, танцуя свой волшебный танец, с каждой секундой набирая силу, новый ритм и объём.

Смотреть можно бесконечно долго, перемещаясь вокруг елки и наблюдая, как рождаются эти крошечные дорожки из пузырьков, рассматривая их сквозь стекло ёлочных игрушек и блеска мишуры.

И в этих волшебных танцах и праздник был совсем другим, и настроение всегда было сказочным.

Гениальность, как результат сотрясения

Пришкольный лагерь придумали для того, чтобы дети в нем отдохнули и набрались сил, а ещё для того, чтобы приключения детства оставили неизгладимый след.

Был тёплый летний день. Утро, как и всегда, началось с линейки, на которой объявили, что сегодня по плану кино.

— Класс! Там, наверное, мультфильмы или кино детское покажут. Может даже про Электроника…

— Да, Электроник — это тема, — мы шли по школьному двору прямиком на лавочку, где собирался наш отряд. Лавочки стояли за единственной асфальтной дорожкой, которая тянулась вдоль огромных тополей, что росли у забора, разделяющего школьный двор и улицу.

— Хорошо бы ещё мороженого поесть. Как думаешь, нам будут мороженое давать? Говорят, в прошлом году несколько раз за смену давали.

— Про мороженое не знаю, а вот газировку в выходной пили в городе, такая вкусная! Там правда пчёл много было, но они совсем не кусались, только кружились около сиропа, — я вспомнила, синий прилавок с прозрачными конусами, из которых наливали очень вкусный сироп, и серебряный краник, из которого в стакан шипя и пенясь бежала газировка. От этих воспоминаний у меня слюны стал полон рот, и я прямо почувствовала вкус лимонада. Зажмурилась от удовольствия.

— Пойдём, — позвала меня подружка, — все уже собрались, сейчас вожатая ругать будет.

Я открыла глаза, все ещё думая о вкуснейшем холодненьком лимонаде, и сделала шаг на дорожку.

Какой-то удар по ногам выбил дорожку из-под ног.

Я снова открыла глаза.

Словно склонив свои макушки на меня смотрели огромные тополя, и ярко-голубое небо было высоким и прозрачным, хоть ныряй и плыви.

— Ну и чего ты там лежишь? Вставай и идём к нам. С тобой все нормально? — голос вожатой вернул меня в реальность.

А все ли со мной нормально? Я подняла голову и осмотрела себя — все на месте, руки, ноги, голова, только по голым ногам две четкие полосы от колёс. Откуда они взялись? Я повернула голову и посмотрела на чем лежу — не диван, не подушка, асфальтная дорожка и белоснежный бордюр.

— Да, со мной все хорошо, ничего не сломалось.

— Тогда давай к нам скорее, сейчас уже пойдём в кино.

Ощущение, что что-то вокруг изменилось, но что…

От школьного двора до знаменитого на весь Засызран кинотеатра «Дружба» всего-то пятнадцать минут пешком. И дорога в компании одноклассников и других ребят из школы совсем незаметно пролетела. И вот уже у входа в темный зал нас считает контролёр, и вожатая, дотрагиваясь до головы, буквально направляет в нужный ряд. И мы веселой шумной гурьбой торопимся занять места.

— Стулья классные, скажи?

— Да! — стулья были фанера, обтянутая чёрным и коричневым дерматином, но казались просто царским троном, ведь в школе были парты с лавками и столы с тяжелыми стульями, а тут кресло с сиденьем, которое ещё и откидывается, — Вот бы в классах такие стулья были!

Вожатые прошли ещё раз между рядом, пересчитали нас всех, цыкнули, чтобы мы угомонились и перестали разговаривать, а затем заняли места за нашими спинами и… свет в зале погас, и на экране замелькал яркий луч света — начался журнал «Хочу все знать!».

— Ура, ура, ура! Мой самый любимый журнал!

— И мой!

Я смотрела на экран, словно кролик на удава, так мне было интересно. Но, как только закончилась заставка, картинка на экране начала двоиться и мутнеть. Я моргала глазами, тёрла их, стараясь, чтобы картинка стала четкой, но вместо этого пришла головная боль, и с каждой секундой начала усиливаться. Картинка на экране стала раскручиваться, как на карусели.

— Эй, ты чего? Зачем на меня навалилась?

— У… меня… голова… кружится

— Таня, Таня! Ей плохо! — подружка обернулась к тем креслам, где сидели вожатые.

— Я сейчас! — наша вожатая вскочила с места и постаралась добраться до нас, как можно скорее, — Что? Что с тобой? Голова? Тошнит? Вставай, пойдём на воздух.

Татьяна помогла мне встать, и, придерживая меня за талию и руки, стала выводить из зала. А в зале было темно и шумно от начавшегося мультфильма и гула ребят, и мне ужасно хотелось вернуться на своё место и смотреть вместе со всеми на экран, но все кружилось, и головная боль заставляла двигаться аккуратно. Я шла в темноте, хватая ртом воздух, хватаясь за руки вожатой и глядя на полоску света между занавесками на двери. Полоска света тоже начала кружиться.

— Потерпи, сейчас выйдем на улицу, подышишь воздухом, и все будет хорошо.

— Да, да…

Мы вышли из кинотеатра и сели на ступеньки.

— Что у тебя болит?

— Голова.

— А ещё?

— Больше ничего. Ещё пить хочется.

— Пить здесь нет. Сильно болит голова? Кружится? Вернёмся в зал или пойдём в школу?

— Мне уже лучше. Конечно, вернёмся в зал, — еле выговаривая слова, сказала я и встала со ступеньки.

Солнечные лучи, что пробивались сквозь листву, деревья с огромными ветвями и яркими зелёными листьями, белые облака на синем небе, машины, проезжавшие по дороге, кинотеатр и даже вожатая — все закружилось веселой разноцветной каруселью, а затем исчезло, и стало темно.

«Белый лист. Зачем? Он не в клетку и не в линейку, такие только для рисования. А зачем на нем эти точки мела? А, может, это не лист бумаги? Так это потолок!»

Я перевала глаза с потолка, чтобы осмотреться, и с легкостью узнала кабинет медсестры — нас приводили сюда делать прививки, да и запах лекарств ни с чем не спутать.

— Очнулась? Как себя чувствуешь? Болит что-нибудь? — я узнала нашу медсестру.

— Здравствуйте, — я попыталась встать с кушетки.

— Нет, нет, нет. Не вставай.

— Но у меня ничего не болит уже. Я пойду. Спасибо, — мне было очень неуютно и хотелось скорее сбежать. Неожиданно для себя я вспомнила, как тут оказалась.

— Как же тебя угораздило, так головой-то стукнуться?

— Я нигде не стукалась.

— Ну, в больнице разберутся, что с тобой случилось.

— Как в больнице? Я не хочу в больницу!

— Скорая уже едет. Ты полежи тут, а я пойду их встречу. Вставать нельзя и воду пить тоже нельзя. Поняла?

Медсестра вышла, а я осталась одна. Очень хотелось пить. На столе стоял графин и стакан. Я осторожно встала с кушетки, но вспомнила, что в коридоре есть фонтанчик, и направилась к выходу из кабинета.

Ноги были как будто не мои, я даже остановилась и осмотрела их — да нет, мои. Добравшись до двери, приоткрыла ее и, как шпион, осмотрела коридор — никого, а фонтанчик совсем рядом, и вода в нем мягкой прозрачной струйкой бьется так заманчиво. Ещё несколько шагов и вот я уже с жадностью хватаю воду и совершенно не могу остановиться. Никогда я ещё не пила воду с таким удовольствием.

Оторвавшись от воды и утерев рукой мокрое лицо, я отправилась в обратный путь. И пройти то надо было всего несколько шагов, но расстояние казалось мне непреодолимым. Зелёные с белым стены, словно волны реки, плавно плыли перед глазами, а старые, с множеством слоев краски, половые доски, того и гляди, готовы были нарушить свой вековой строй и взмыть к потолку.

«Ой, ой, ой. Надо поскорее добраться до кабинета.»

Наши мысли гораздо быстрее наших действий и даже слов, и все, что в мыслях кажется простым и легким, на деле куда сложнее.

Пара шагов, и вот она дверь, а там и кушетка, но как же ещё далеко до неё. Снова стало темно.

— Я же говорила — не вставать и не пить воду, — нос обожгло ярким ароматом, — вставай потихоньку, скорая приехала, поедем в больницу.

В машине скорой помощи мне тоже не разрешали вставать, а потом уже в больнице завели в какую-то комнату без окон, уложили на холодный большой стол и велели не двигаться, повернув голову в одну сторону, затем в другую.

Потом пришла большая тетя-медсестра в белом халате, взяла меня за руку и повела куда-то по коридору до большой кабины с железными дверьми и решеткой, которая оказалась лифтом.

Добравшись до четвертого этажа, мы вышли из лифта и пошли по широкому коридору, где на диванах, стоявших вдоль стен, сидели мужчины в полосатых пижамах и женщины в голубых халатах в мелкий цветочек. У всех было видно, что что-то болит: у кого голова, у кого рука, у кого нога. Как я догадалась? Так на них на всех были повязки! Кто-то тихонько стонал, обнимая руку или ногу, кто-то просто молча сидел или разговаривал со своим соседом.

Мы зашли в одну из палат.

— Вот это будет твоя кровать, располагайся.

Я села на кровать и стала осматривать палату. В палате было шесть кроватей, большой стол у стены, накрытый пленкой с цветами, и три стула. Все кровати были заняты, на них лежали тётеньки разного возраста и внимательно меня рассматривали, а когда ушла тетя-медсестра, стали задавать мне вопросы:

— Как тебя зовут?

— Сколько тебе лет?

— Ты в школу ходишь?

Я ничего не отвечала, потому что представила, как мама придет с работы, а меня дома нет. Конечно, как всегда начнет ругаться, потом найдет меня в больнице и будет ругать еще больше. Большие горячие слезы из моих глаз текли по щекам прямиком за шиворот. Я пыталась остановить слезы, но они меня совсем не слушались и продолжали бежать, словно разъедали мою душу. В какой-то момент мир престал вокруг существовать, и свозь туманную пелену сна я услышала слова:

— Бедная девочка! Это событие добавит ей гениальности или сделает ее безумной…

Один шаг от края…

Зима хоть и не лютует с морозами и снегом, но долго бродить по улицам все равно холодно, а потому они, как и всегда, зашли в подъезд и поднялись на последний этаж.

— Все-таки хороший отсюда обзор открывается — почти весь район, как на ладони, — девушка стояла лицом к стеклу, а парень обнимал ее, положив голову на плечо.

— Да. Замёрзла?

— Нет, сегодня классно! — она улыбалась и водила по узорам своим тонким горячим пальчиком, — И снежинки такие пушистые!

Парень коснулся губами ее щеки совсем едва, невесомо, но волна мурашек тут же пробежала по ее телу. Девушка невольно поежилась.

— И все-таки ты замёрзла.

— Ничего, скоро весна.

Они развернул ее лицом к себе и заглянул прямо в глаза.

— Какие же они у тебя огромные и красивые!

— Глаза-то? Да, что есть, то есть! — она вывернулась из кольца его рук, — Смотри! — девушка неожиданно взобралась на подоконник и, открыв обе створки окна, одной ногой шагнула на подоконник со стороны улицы.

Парень отшатнулся от окна и вжался в стену, став одного цвета с ней — белым.

— Ты что делаешь? — холодным безжизненным голосом проговорил он.

— Я тебя люблю! — прокричала девушка, — Хочешь, я сейчас прыгну?

— Зачем? — все так же стоя у стены и едва произнося звуки, выговорил он.

— Чтобы ты знал, как сильно я тебя люблю!

— Нет, не хочу. Спускайся.

— Ой, да ладно, чего ты испугался? Я же держусь! — все это время девушка смотрела на своего спутника, но сейчас она повернулась к окну.

Холодный морозный воздух ударил в лицо, яркие звезды на небе казались совсем близко, а сугробы внизу звали и манили своей обманчивой мягкостью. Ладони девушки стали горячими, сердце отбивало чечётку, а по спине пробежал холодок. Рама под руками начала дребезжать то ли от страха, то ли от тяжести.

Повернувшись лицом к парню, который все так же стоял у стены и не двигался, девушка улыбнулась и спрыгнула на пол, резко захлопнув окно.

— Испугался? — весело-нервно улыбаясь, шепотом спросила она, подойдя к своему спутнику, — Я не собиралась прыгать! Жизнь такая чудесная! — громким шепотом говорила она.

Молодой человек молчал. Лицо его было белым и злым, струйка холодного пота из-под сбившейся на бок нутриевой шапки стекала от виска вниз по щеке и пряталась где-то за шарфом.

— Дура! — резко сказал он, оттолкнул девушку и быстрыми шагами направился к выходу.

Она не стала его догонять, подошла к окну, уткнулась лбом в стекло и стала смотреть на улицу. Когда силуэт парня показался из подъезда, нарисовала сердечко на запотевшем стекле и сказала:

— Подумаешь, какой нервный! Скучный…

Ароматы О и М

Хорошо, что 8 марта весенний праздник. Хорошо, потому что праздник наполняет жизнь приятными заботами и ощущениями. Да, никуда не деться от переживаний и забот, но только эти несколько дней до самого праздника превращаются в ритуал и создают настроение всего праздника.

Для меня этот праздник со своими двумя неотъемлемыми атрибутами — первыми весенними свежими огурцами и веточкой мимозы. Да, да, вам не показалось, именно с огурцами. И, хотя, сегодня свежие овощи можно купить круглый год, но только в марте эти молодые, невообразимо длинные и сочные тепличные огурцы обладают сумасшедшим ароматом.

Итак, готовим салат. А куда без салата на праздник? Огурец помыть холодной водой. Вот прям моешь его и чувствуешь, как он становится ещё зеленее и сочнее. А теперь режем… мне кажется, огурец в этот момент напоминает флакон с концентрированным ароматом, а попав под нож, флакон открывается, и аромат свежести заполняет мгновенно все вокруг. Ах… как же вкусно!

А теперь добавим отварное яйцо. Вот удивительно, но огурец в сочетании с яйцом меняется к лучшему.

Теперь зелень. В первый месяц весны зелень тоже особенная, нежнейшая и максимально ароматная. И надо то всего чуточку, чтобы придать салату новую нежную нотку.

Вот и все, салат готов! Заправка по вкусу и… маленький кусочек хлеба, чтобы на языке образовался фейерверк вкуснятины.

И хомячить такой салат лучше всего с красивой тонкой тарелки, ажурной позолоченной вилкой, созерцая ветку мимозы в прозрачном высоком бокале, приспособленном под вазу.

А мимоза хороша! Согрелась, набралась влаги и брызнула своими золотыми пушистиками, едва качаясь в такт музыке и плывя тёплым горьковатым ароматом.

И не спорят они два эти атрибута-аромата! И вкусно мне и радостно

Чай с ароматом лета

Раздевалка лыжной секции находилась на первом этаже школы, в самом дальнем ее коридоре, где свет горел тускло и, казалось, что вот-вот погаснет. Мы бежали всякий раз поэтому, как тогда казалось, широкому, длинному и полутёмному коридору к двери в раздевалку.

Дверь надо сказать тоже была удивительной. Она почти всегда была заперта, но отверстие от старого замка открывало секреты любопытным мальчишкам и девчонкам.

Ну, какой может быть секрет в раздевалке лыжной секции? Да самый простой — там жилой солнце! Оно заглядывало в большое окно, которое было наполовину закрашено белой краской, правда от времени краска начала лопаться и осыпаться, и своими тонкими яркими лучами скользило по стенам. Вдоль одной из стен стояли лыжи и палки к ним, а вдоль другой — стеллажи с ботинками, баночками с мазью и ещё много всяких вещиц, безусловно необходимых при подготовке лыж и их ремонте. Вот по всему этому богатству солнце и скользило своими лучами, то ярче всех осветив пару лыж красно-синего цвета, а то зацепив край железной баночки, словно зажигая огонь. Смотреть можно было бесконечно долго на эти чудеса, но солнце было не каждый день, да и тренер всегда приходил к назначенному времени, а вместе с ним и другие ребята. Дверь отпирали, и шумная команда спортсменов заходила в раздевалку, заслоняя солнце, и занимала места на низких лавочках, что стояли вдоль стен, готовились к тренировке.

Записаться в секцию было просто — принимали всех, любого возраста, бесплатно и без каких-либо условий, только ходи. И мы ходили. Все. Кто хотел. Мальчишки и девчонки разных классов. Правда формы у нас не было, ходили кто в чём — в тёплых штанах с начесом, старых свитерах с высоким горлом, в шапках у кого какая найдётся — вязаная или, как у меня, капор из искусственного меха с резинкой вокруг головы, да варежки-самовязки.

Осмотрит нас тренер, улыбнётся, проверит, чтобы лыжная пара была в пору, ботинки по размеру, и скажет:

— Так, сейчас идём в лес, никто не отстаёт, бежим два круга и обратно сюда. Всем понятно?

Мы дружно киваем, отвечаем «Да», и, натыкаясь друг на друга, толкаясь и наступая на пятки, выходим из раздевалки и бежим в лес, который через дорогу от школы. Правда, кто хоть раз пытался бегать в лыжных ботинках, хорошо знает, что — это самая скользкая в мире обувь, потому что подошва из какого-то картона или фанеры, густо сдобренная клеем для прочности. В общем, до леса редкий из нас добегал, не упав раза три-четыре. И ведь не больно было! Смешно! И настроение у всех было, как искристый снег!

Главное не отставать! Главное, бежать быстро и технику соблюдать! Вот ещё один подъем, и финишная прямая, а там и переход к школе! Главное не отставать!

Мы самые младшие были. Тренер с нами почти всегда рядом был. Подсказывал, подбадривал, ждал, когда мы в гору эту высоченную взберёмся, и через дорогу всегда контролировал наш переход, а то к финалу тренировки уже и шапки набекрень и варежки колом, зато щеки румяные и глаза, хоть со звёздами в блеске соревнуйся.

И снова темный большой коридор, только сил бежать совсем нет. И дверь пока ещё заперта, но солнца уже не видно, и в полумраке лыжи кажутся монстрами, а ботинки большими кошками. А тренер чуть отстал, забирая на вахте ключи, но мы терпеливо ждём, привалившись к стене коридора.

— Устали? Сейчас чай будем пить. Хотите?

— Конечно! — хором отвечаем мы, расплываясь в счастливой улыбке.

— Тогда заходите. Лыжи на место, варежки на батарею. А я пока чайник поставлю.

Пока мы ставили лыжи и занимали места у стола, который стоит одним своим краем у окна, тренер уже налил воды в блестящий электрический чайник, поставил на стол большую пиалу с «подушечками-матрасиками», тканевый мешочек и заварочный чайник.

— Принесли чашки? Кто не принёс, возьмите на полке, только потом помыть и поставить на место! Ну, давайте, двигайтесь ближе, чтобы все уместились.

А чайник уже во всю кипит и, как маленький паровозик, выпускает в верх белый горячий пар.

Тренер открывает тканевый мешочек и достаёт из него сухие травы:

— Я знаю, знаю! — кричу я, — Это зверобой! А это душица! Мы их летом тоже собираем!

— Молодец! А это что?

— Можно? — я протягиваю руку за сухим цветком, подношу его к носу и вдыхаю аромат. И словно нет никакой зимы, словно вокруг поляна и где-то вдали лес, — Так это ж богородская травка.

Через несколько минут в чашках налит чай. Можно прислониться к стене и, не обращая внимание на выбившиеся из косичек пряди, взяв одну из конфет, пить маленькими глотками чай, подгружаясь в воспоминания о лете, улыбаясь невольно и заполняя добром и светом эту маленькую раздевалку в самом дальнем и темном коридоре школы.

— Эй, малышня, нам оставили чая? Вы что думаете, мы сюда на лыжах ходим кататься? — старшеклассники всегда приходили после нас с тренировки, когда мы уже допивали свой чай и, помыв чашки, ставили их на полку.

И все мы знаем, где дома лежит такой же мешочек с сухими ароматными травами, да и чай нет-нет, да и завариваем, но никогда в жизни не будет вкуснее чая, чем тот, что заваривал тренер после наших лесных «марафонов».

Совсем не про школьные уроки

Иван Николаевич стоял лицом к окну и смотрел на молодые деревца в школьном саду, а мы в это время писали самостоятельную работу.

Я была самая младшая в классе, а все потому, что в деревне, из которой мы приехали, детей в первый класс собрали всех, кому уже было семь с половиной, семь и, как мне, шесть. А в городе на второй год оставлять не стали, так я и училась с теми, кто был на год-полтора меня старше. Но с моим характером ещё не известно, кому было проще.

Задание было не сложное, и я старательно выводила слово за словом о том, какие бывают деревья в нашей местности и почему им, деревьям, так хорошо у нас живётся.

— Заканчиваем писать и сдаём тетради, — Иван Николаевич повернулся к классу как раз в тот момент, когда я хотела посмотреть, что написала моя соседка Лидка, — Люба, не надо списывать. Давай свою тетрадь.

— Да я не списывала, я только проверить хотела, правильно ли она написала.

— Я сам проверю ваши работы. А ты, Любаша, пойдём к доске, расскажешь нам о том, какой представляли люди землю в древние времена.

Я глубоко вздохнула, шумно выдохнула и, одернув платье и фартук с оборками, который мне мама сшила, пошла к доске, на ходу вспоминая то, о чем вчера вечером читала. А читать пришлось вслух, так как папаня пришёл с работы и велел сидеть рядом с ним и учить уроки.

— Древние люди думали, что земля плоская и стоит на трёх слонах… — «а почему, собственно, древние? Разве маманя древняя? Она у меня вон какая красавица!»

Я вспомнила маманю, у которой теперь бываю только на каникулах, ее тёплый взгляд и глубокий бархатный голос, а ещё удивительные большие хлеба, вкуснее которых я ничего в жизни не ела. А если ещё посыпанный сахаром или несколькими каплями мёда! Господи, да это лучше всяких пирогов и ватрушек!

— Люба, ты что замолчала? Не выучила?

— А? Древние люди считали, что земля плоская и стоит на трёх слонах, а звёзды на небе — это такие свечи, которые каждый день зажигают, а с рассветом они гаснут. А ещё раньше считалось, что солнце вращается вокруг земли.

— Да уж. Иди на своё место, Люба. Ну что ж, чтобы закрепить знания о земле, сегодня будет практическое занятие. Пойдём с вами вечером на звёзды смотреть. Не забудьте предупредить родителей. Всех жду в восемь вечера во дворе школы.

«Чего на эти звёзды смотреть? Что я звёзды ни разу не видела?» — я шла к своей парте и думала о том, что вместо всех этих уроков, было бы здорово оказаться на кухне рядом с маманей, где в большой русской печке стоят хлеба. Но до каникул ещё далеко, да и хлеба пекли не каждый день, а раз в неделю. У мамани был свой особенный рецепт — как бы долго не лежал хлеб, он всегда оставался мягким и вкусным. Во время войны она пекла хлеба для фронта, почти каждый день. Не просто это было опару поставить, вымесить тесто, истопить печь, и не проморгать, когда хлеб будет готов. Затем, маманя хлеба складывала в холщовые мешки, и грузовик увозил их. С фронта приходили письма солдат с благодарностью.

Прозвенел звонок, я схватила свой портфель, коричневый, с блестящими защелками, но уже потертый бесконечными драками с мальчишками из соседнего района и от катания с горки зимой, но родители сказали, что новый купят только через год. А я и не расстроилась — почти у всех были такие же потертые портфели, мы же все вместе ходили домой и в школу, и драки у нас общие, и мимо горок не пройдёшь просто так.

— Людка, чего копаешься? Бежим скорее! Мне ещё огород поливать сегодня! — и мы побежали, на ходу раздавая подзатыльники зазевавшимся мальчишкам и получая в ответ резкое дерганье за косы.

Мама уехала с помидорой на рынок, приедет только завтра. Папаня, как всегда, на работе. Придёт поздно, уставший — непросто это разгружать трубы для нефтепродуктов и складировать их так, чтобы и место оставалось и не рассыпалось ничего. Заводская площадка работала круглосуточно, и нередко за отцом приезжал директор на машине, чтобы просить помочь организовать работу грамотно. А отец не отказывался, ехал, помогал, потом возвращался ещё больше уставший, а утром вставал и шёл на свою смену.

Мама его ругала, что отказать не может, что не бережёт себя. А он только отвечал ей:

— Надюшка, ну что ты ругаешься? Людям же помочь надо. Смотри, сам Михалыч приехал, значит, совсем у них там плохо. Не переживай, я недолго.

Мама только качала головой, вздыхала, закрывая дверь за папаней, а потом долго ещё сидела на кухне, разбирая крупу, пересыпая ее в тканевые мешочки, вздыхала тяжело, а потом тихонько начинала петь:

«Ой калина, ох малина.

В речке тихая вода

Ты скажи, скажи, калина,

Как попала ты сюда?»

Нас трое у мамы с папаней. Я старшая. Мне всегда больше всех и достается. А чего достаётся то? Заданий от мамы да отца. А ещё и поиграть хочется, и на речку, и мальчишки вон с соседнего района кого-то из наших обидели, как на разборки не пойти? Вот и мчалась я после уроков домой, чтобы и огород полить успеть, и младших покормить, и отцу помочь, если попросит, а тут ещё эти звёзды! Чего на них смотреть?! Как будто они особенные какие-то.

— Папань, ну, я побежала, а то учитель географии ругаться будет. У нас сегодня урок во дворе школы, будем звёзды изучать.

— Только потом сразу домой, утром в школу.

— Хорошо, — я надела брезентовые тапочки на каучуковой подошве, трико и теплую кофту и помчалась вдоль улицы к перекрестку, где мы обычно встречаемся с Людкой каждое утро, чтобы затем идти в школу.

Людка уже стояла на месте и крутила в руках кленовый прут с парой листьев на конце.

— Чего так долго? Меня уже комары сожрали! Побежали.

И мы побежали. Легко, весело, болтая на ходу обо всем на свете, что только может интересовать девчонок в двенадцать лет. И про школу, и про уроки, и про то, что на каникулы все поедем в деревню, и про то, что в кино новый фильм привезли, и было бы здорово в субботу сходить всей нашей большой компанией и посмотреть.

За разговорами и дорога быстрее и путь веселее. Вот и Санька уже бежит к нам, а там и Нинка показалась, ещё пару переулков и почти весь класс в сборе.

— Так, посмотрим, все пришли? — Иван Николаевич посмотрел на часы, которые лежали у него в кармашке, и от которых тянулась серебряная цепочка. Наблюдать за тем, как учитель достаёт часы из кармашка, открывает их, затем снова закрывает крышку и убирает в карман, можно бесконечно, прямо-таки завораживающее зрелище, тем более, что ни у кого среди моих многочисленных родственников не было таких часов, а дома у нас были ходики, которые мама заводила каждый вечер и поправляла гирьки, чтобы тикали, как положено, — Пора начинать. Сейчас мы выйдем с вами со двора школы и пройдём на поляну — оттуда лучше всего видно небо. Никто не бежит и не отстаёт. Люба, проследи, чтобы никто не потерялся по дороге.

Мы вышли на поляну, что располагалась между старым монастырем и спуском к реке.

— Итак, все посмотрите на небо. И кто первый увидит звезду на небе, поднимите руку.

Мы послушно задрали головы кверху, рассматривая вечернее небо, ярко-голубой цвет которого с последними лучами солнца начал меркнуть, сперва светлея до бледно-голубого, а затем, как промокашка, заполняясь темно-синими чернилами.

Я крутила головой, хотелось быть первой, кто увидит звёзды. Но звёзд пока видно не было, а вот облезлые стены монастыря и разрушенные купола без крестов все время попадались на глаза. И вдруг я ее увидела. Она мне словно подмигнула! И не сдержав эмоций, я стала прыгать и кричать:

— Вижу, вижу! Вот она! — кричала я и указывала на маленькую яркую точку на небе.

— Молодец. Все увидели? — весь класс уже смотрел туда, куда указывала моя рука, — Кто знает, что это за звезда?

— Это Полярная звезда, — раздался один из ответов.

— А вот и нет. Это — Венера. Смотрите, она сейчас исчезнет. Ее ещё называют — Вечерняя Венера. Она появляется самой первой, но видно ее недолго, всего пятнадцать-двадцать минут, — и правда, спустя несколько минут звезда перестала нам подмигивать и исчезла, — Зато утром эта звезда видна на небе дольше всех. И тогда ее называют — Утренняя Венера.

— Вижу! Вижу! Смотрите, там ещё одна! Это то уж точно — Полярная звезда!

— Нет, — сказал Иван Николаевич, и мы все уставились на него, в ожидании нового рассказа о звёздах, — Это — Сириус.

Потом мы ещё долго смотрели на небо и говорили о том, что видим, рассматривали и считали звёзды Большой и Малой медведицы, пытались соединить звёзды в рисунок и понять наконец, почему ковш — это не ковш, а медведица и медвежонок. Время пролетело совсем незаметно, и когда Иван Николаевич сказал, что занятие окончено, мы всем классом издали разочарованное пыхтение, но пошли по домам.

Всю дорогу мы молчали. Первый раз каждый из нас шёл и ничего не говорил, только, когда доходил до своей улицы, прощался, мы отвечали и все так же молча шли дальше.

— Какой же интересный сегодня урок был!

— Да! Я теперь всю ночь спать не буду! Буду ждать утра, чтобы увидеть Утреннюю Венеру!

Но я спала в ту ночь. И мне снилась Большая медведица с медвежонком, которые бежали по звездному небу, а Венера подмигивала мне, и Сириус освещал путь по темной поляне, где на темно-синем небе видны купала разрушенного монастыря.

«Маманя, я приеду к тебе скоро на каникулы и обязательно расскажу о звёздах! Ты знаешь, они все-таки удивительные! Только я ещё немножко про них выучу, чтобы ничего не перепутать!»

Лето, перья, наглость не порок

Жаркое июньское солнце стояло в зените и кипятило крышу кирпичного здания, и только козырёк крыши отбрасывал узкую полоску тени.

Стены здания были добросовестно обработаны дождями и ветрами, да так, что образовались ниши, где устроила свои гнёзда колония ласточек. Ласточек было так много, что их полёт к гнёздам и обратно был похож на масстарт лыжников с криками и улюлюканьем болельщиков. Правда сегодня все это больше походило на манифестацию с беспорядками.

Гнезда были устроены несколько недель назад, а значит пришло время показаться птенчикам.

У ласточек птенцы маленькие, пушистенькие, желторотые, вечно голодные, и потому родителям приходится целыми днями метаться по небу в погоне за мошками, чтобы прокормить своих прожорливых малышей. Ну, а раз родители вечно в поисках еды, то дети-птенцы делают, что хотят.

Подобравшими к краю, наклоняют свои несуразно большие головы, чтобы посмотреть, что же там происходит за пределами гнезда. А там внизу жизнь кипит, словно в кастрюльке суп.

Гнездо небольшое, а птенцов четыре-пять, и каждому хочется быть первым, вот и толкаются, вот и лезут друг через друга, а то и просто взбираясь на голову брату-сестре. Одно неловкое движение, и вот уже падает вниз не удержавшийся желторотик. И думается ему, что нет ничего в этом плохого, и крылья свои, ещё пушистые, растопыривает в надежде, что потоки воздуха помогут ему воспарить обратно в гнездо, где он станет горделиво хвастать перед своими собратьями. Но куда там… шмяк.

«Фух, живой! Сейчас кто-нибудь поможет», — и маленький желторотик задирает голову вверх и издаёт громкий писк, стараясь привлечь внимание взрослых ласточек.

«Вот дурачок. Думает, его сейчас спасут», — привалившись большой головой к стене, перевернувшись на спину так, чтобы белый толстый живот смотрел вверх, и распластав свои обманчиво мягкие лапы, в тени лежит кот.

Выражение морды-лица кота такое, что любой мажор позавидует.

Кот лениво передвигает хвост из стороны в сторону, не сводя глаз с упавшего птенца. Затем, вытянув левую переднюю лапу, аккуратно подтаскивает птенчика к себе поближе. Потом и вовсе одним ловким движением закидывает его себе на живот.

Ещё немного и начнется страшная картина поедания маленького птенца наглым мажористым котом. Но кот не спешит. Он лениво надувает брюхо, отчего птенец то поднимался вверх, то проваливается вниз, утопая в шерсти большого кота. В какой-то момент птенец соскальзывает с брюха и катится, как тряпичный мяч. Кот придерживает птенца хвостом, а затем футболит его из стороны в сторону, наблюдая своей ухмыляющейся сытой мордой за тем, как малыш пытается сбежать от хвоста.

Наигравшись со своей легкой добычей, кот оторвал голову от стены, встал на лапы, сильным ударом хвоста запульнул от себя подальше измученного, но живого желторотика и, даже не стряхнув с себя пух и перья, медленно идет вдоль стены здания, стараясь не покидать тень.

«Отличный сегодня день! Тёплый! Сытный! Хороши птенчики! Свеженькие! Жаль скоро подрастут и научатся летать, а не беспомощно барахтаться и пищать. А так, хороший день! Завтра снова приду пообедать желторотиками.»

Кот шёл по клочкам пуха и мелким перьям — это все, что осталось от любопытных желторотиков, вилял пушистым хвостом и медленно поворачивал голову, давая проходим увидеть свою довольную сытую морду в пуху и перьях.

Пчела домашнего приготовления

— А-а-а-а-аааа! — я бегала по двору, размахивала руками, крутила головой из стороны в сторону и одновременно пыталась зажмуриться от страха.

— Чего ты орешь? — из глубины сада показался брат в трико с вытянутыми коленками и в некогда белой майке на лямках.

— Они меня сейчас покусают! — моему отчаянию не было предела.

— Кто? Тут же никого нет?

— Ты что не видишь? Вот же они летают! Осы!

— Да это не осы, а пчёлы. Нужна ты им больно, — он деловито вышел из калитки, которая разделяла двор перед домом и сад, и подошёл к клумбе, около которой кружились золотистые пчелки.

— Конечно нужна, раз они за мной гоняются!

— А зачем ты в цветы полезла?

— Мне для супа надо…

— Какого ещё супа?

— Для кукол…

— Суп для кукол? И как тебе такое в голову приходит?

— А тебе что, жалко одного цветочка для кукол? И вообще, не хочешь со мной играть, так нечего и спрашивать, — я насупилась и отвернулась от брата, но в этот момент снова увидела, как совсем рядом со мной летает пчелка — Аааааааа!

— Да хватит ты орать! Не съедят они тебя.

— Откуда они только взялись тут?

— А ты разве не видела, соседи ульи на огород выставили. Вот оттуда они и летают. Хочешь пойдём посмотрим?

— Хочу!

Мы с братом побежали в ту часть сада-огорода, где через забор-сетку был виден соседский огород. А, добежав, оба повисли на сетке просунул пальцы в ячейки, ну и нос, конечно.

— Ого! Как их много!

— Я десять штук насчитал.

— И что, там живут пчёлы?

— А где же ещё? Они днём летают везде, мёд собирают на свои лапы и тащат его в улей.

— А ночью?

— А ночью пчёлы спят, как все нормальные.

Я посмотрела на небо — летнее солнце было ещё высоко, и ни одного облачка было не видно.

— Уф, — разочарованно выдохнула я и, отцепившись от сетки, побрела во двор.

— Чего пыхтишь?

— Солнце ещё нескоро спрячется, они меня точно покусают.

— Я знаешь, что придумал?

— Что? — я с надеждой посмотрела в глаза брата.

— А давай мы свой улей сделаем? Пчёл поймаем, посадим в наш улей, они там посидят день другой, привыкнут и будут нам с тобой мёд приносить. Вот классно будет! Всегда с мёдом будем, и пчёлы будут наши, домашние, ручные! И кусаться не будут!

— Правда, кусаться не будут?

— Конечно! Они же нас знать будут! Ну что? Делаем улей?

Я засомневалась, что пчёлы захотят жить в новом улье, да и как они нас запомнят? Мы что с ними здороваться за лапы и крылья будем?

— А как пчёлы нас запомнят?

— Как, как? Посмотрят на нас и запомнят. А мы им еще вкусненького дадим.

— А что едят пчёлы?

— Ну, цветочки, листочки, сахар…

— Сахар?

— А ты думаешь им сладкого не хочется? Тем более они ищут мёд и несут его в улей.

— Ну, если так, то давай улей делать. А из чего мы его сделаем?

— Вот смотри, — мы с братом зашли в сени и стали искать подходящий ящик или коробку, — может эта коробка?

— А им не будет там темно? Может они темноты боятся?

— Возможно… А давай тогда в пакет из пленки их пока посадим? Там и светло, и мы их видеть будем, и они нас увидят.

— Круто! Давай!

Мы пробрались к шкафу на летней кухне, где мама складывала банки для зимних заготовок, там же лежали и пакеты.

— Чего это вы там ищете?

— Мы? — я спряталась за спину брата — мама не разрешала брать в игрушки то, что могло пригодиться в хозяйстве.

— Да, да, вы. Что вам там надо?

— Мам, можно мы пакет возьмём? Один, — брат теребил лямки майки и старался казаться очень серьезным.

— Зачем он вам? Вам что игрушек мало?

— Мы пчёл пойдём ловить! — шагнув вперёд сказала я.

— Чего вы пойдёте делать? — мама от удивления даже повернулась в нашу сторону от плиты, на которой варился обед.

— Мы поймаем пчёл, и они нам будут мёд делать! — с ещё большей гордостью выпалила я.

Мама смотрела на нас несколько секунд молча, видимо размышляла над тем, как мы будем ловить пчёл, а потом, наверное, она представила, что мы вот такие молодцы и заботимся о доме, и у нас всегда будет свой мёд. А потом сказала:

— Лучше бы пошли в виктории траву подергали, а не этой глупостью занимались.

— Ну, мам, — брат подошёл к маме, — ты только представь — это будет наш собственный улей, и у нас будет свой мёд! Это же так хорошо!

— Ой, идите уже.

— А пакет? — брат показывал мне знаками, чтобы я взяла пакет и бежала на улицу.

— Возьмите… — мама повернулась к плите и продолжила что-то перевешивать в кастрюле.

Мы, заполучив необходимое, побежали во двор к цветочной клумбе, где больше всего кружило золотистых пчелок.

Итак, охота на жителей нашего улья началась. А в охоте главное что? Главное — выбрать правильное охотничье ружьё! В нашем случае ружьё выглядело так — жестяная банка от консервов и тарелочка от набора кукольной посуды.

— Держи пакет! Я сейчас поймаю одну и в пакет ее сразу! — брат медленно двигался вдоль клумбы, высматривая самую крупную пчелку, — Надо больших наловить — они больше мёда нам сделают!

— А если она укусит меня через пакет? — я с сомнением посмотрела на прозрачный пакет, как-то мне с большим трудов верилось, что пчёлы его не прокусят.

— Не укусит! Им сейчас не до тебя будет! Давай сорви пару цветочков и положи в пакет, чтобы пчёлы и думать забыли о том, что надо куда-то лететь.

— Давай потом положим в пакет цветы, а то тут полно пчёл, — я сделала несколько шагов от клумбы.

— Трусиха!

— Ничего я не трусиха, просто они кусаются.

— Поймал! — брат подошёл ко мне с банкой закрытой крышкой, потряс ею и добавил — Поймал. Слышишь?

Я прислушалась к звуку, который издавала пчела внутри банки — это было похоже на мячик, который бросали в стену.

— Ну, давай открывай пакет, буду ее выпускать.

Я открыла пакет и зажмурилась.

— Закрывай скорее, а то улетит! Глаза-то открой!

Я открыла глаза и зажала пакет одной рукой, а в пакете, приходя в себя, маленькая пчелка начинала шевелиться.

— Ещё поймал! — брат уже бежал ко мне с новой пчелкой.

И снова я отрывала пакет и зажмуривалась, а брат ругал меня, что так я всех пчёл выпущу.

Вскоре в пакете было уже штук десять-двенадцать наших маленьких тружениц.

— Может, хватит? А то им будет тесно, и они будут драться.

— Ладно, хватит, так хватит. Пойдём цветочков нарвём и сахар насыплем.

— А потом мы их куда денем?

— Повесим над окном.

Спустя полчаса мы уже любовались творением рук своих, а именно пакетом с пчёлами, который повестили на гвоздик над окном в летней кухне.

Пчелки ползали по пакету и тихонько гудели.

— Вы бы им хоть одну дырку в пакете оставили, — отец смотрел на наше творение с улыбкой.

— Так они же выберутся через дырку и улетят! — я говорила и показывала одновременно, как пчёлы будут из пакета вылазить.

— А так задохнутся.

— Да я уже сделал им сверху маленькое отверстие, — брат спрыгнул со стула и вытер руки об штаны, — Ну все, завтра у нас будет свой мёд.

— Уже завтра? — я широко открыла свои и без того большие глаза.

— Конечно! Сегодня мы с ними вон сколько времени провели, они нас уже запомнили. А за ночь к новому дому привыкнут и будут носить мёд сюда!

Весь вечер я просидела рядом с пакетом, надеясь, что пчёлы меня хорошенько запомнят и не станут кусать. А пчёлы тем временем все ползали в сахарных цветах и собирались кучкой у самого верха пакета, где было маленькое отверстие.

А утром за завтраком в пакете пчёл уже не было.

— А где пчёлы?

— Полетели мёд собирать, — ответил отец, а брат утвердительно махнул головой.

— И кусаться больше не будут?

— Наши не будут, а чужие могут и укусить, — при этих словах брата я застыла с бутербродом в руках, — Ты главное не лазай в те цветы, где не наши пчёлы!

— Хорошо. А когда мёд будет в улье? — я внимательно рассматривала пакет, который был пуст.

— Вечером…

Вечером и правда был мёд… на столе в маленькой чашке с ложечкой. И был этот мёд самым вкусным из всех, что я когда-то пробовала.

Золотистая…

Несколько дней назад нам выдали ключи от квартиры, но переезжать в неё пока нельзя, так как воду и газ ещё не подключили, зато есть электричество⚡, и можно переделать то, что не сильно нравится. А не нравилось многое! От пола темно коричнево-свекольного цвета до закрашенных стёкол и обоев серо-зелёного цвета. Для наведения порядка электричества достаточно! Вот и приводили мы все вместе наш новый дом к маминым стандартам.

Вот все хорошо, но пить то хочется!

— Дочь, сходи за водой. Там на кухне чайник стоит.

— А где воды набрать?

— Так вон же, — мать указала рукой в направлении соседней пятиэтажки, — вон там, видишь кран. Давай принеси.

— Хорошо, — схватив на кухне большой темно-зелёный чайник с длинным носом, я помчалась за водой, весело прыгая по ступенькам с четвёртого до первого этажа.

Прыгать с пустым чайником вниз — вот вообще супер! И легко, и весело, и настроение отличное, и даже песню хочется петь, а вот подниматься с этим полным, холодным, мокрым, плескающимся из своего длинного носа чайником — это просто ужас какой-то!

— Мам, я принесла! — я поставила чайник на пол и собралась было уже присесть на единственную табуретку, как из комнаты пришла мама, вылила воду в алюминиевое блюдо и протянула мне его обратно.

— Давай ещё принеси, скоро обедать будем.

— Чего я-то опять?

— Иди, не разговаривай.

— Хыф… фых… рмр… — спускалась я по лестнице уже совсем невесело, а потом ещё сердитее и печальнее буквально заползала на четвёртый этаж, останавливаясь на каждом пролёте, чтобы передохнуть. И таких походов за водой было четыре.

После четвёртого похода за водой, я совсем уж грустно возвращалась домой, и вот на третьем этаже мой маленький курносый нос уловил аромат, который заставил меня включить запасной моторчик и буквально взлететь на свой этаж и промчаться прямиком на кухню.

А там такое! Единственная табуретка в квартире превратилась в подставку для электрической плитки, на которой стояла низенькая пузатая кастрюлька с большими плоскими ручками, похожая на моську медвежонка. А в кастрюльке весело шкварчат ломтики картошки и прозрачные полукольца лука. Ломтики уже пропитались подсолнечным маслом и, словно золотистые монетки, слегка подпрыгивают и шевелятся тем краем, что ещё не прилип ко дну кастрюльки. А тот край ломтика, что был схвачен, словно магнитом, электрической плиткой и кастрюлькой, уже совсем темно-золотого цвета.

Я смотрела на эти живые золотистые монетки, как заворожённая. А в кастрюльке продолжало кипеть масло, надуваясь пузырьками.

Мама забрала из моих рук чайник с водой, затем взяла плоский нож с закруглённым краем и стала переворачивать ломтики картошки в кастрюльке. И это зрелище было ещё волшебнее — словно россыпь золотых монет медленно перетекаете по лезвию ножа, а высвободившиеся мельчайшие частички превращаются в прозрачное золотое масло и стекают на дно кастрюльки.

Когда перемешивать «золотые монетки» мама перестала, то рассыпала на них сверху несколько маленьких кусочков чеснока!

Ну все! Мозг отключился вообще! А душа буквально запела: «А нет ничего вкуснее, чем то, чем ещё не владею!»

— Иди руки мой, сейчас обедать будем.

— Да! — никогда, наверное, я ещё не мыла руки так быстро! — Я готова!

Табуретка к моему возвращению уже превратилась в стол, а на старой газетке уже стояла, от которой поднимался пар, наполненный вкуснейшим ароматом. Я взяла старенькую вилку, которую мы привезли из дома, и подцепила один из ломтиков картошки. Очуметь! Как же это вкусно!

Ломтики картошки таяли, едва попав в рот, наполняя организм ощущением невероятного счастья. И ничего больше! Только картошка, лук, зубчик чеснока, подсолнечное масло, немного соли и маленький кусочек ржаного хлеба.

Удочка из клена

Летнее солнце уже прячется за верхушками деревьев, а те, раскачиваясь на ветру, отбрасывают свои темно-коричнево-серые тени на раскалённую землю. Ещё немного и тёплый летний вечер будет властвовать и устанавливать свои порядки.

— Пап, а, пап, пойдём на рыбалку?

Отец сидел за столом, который стоял у окна, что смотрело на центр города, и читал газету, развернув ее так, что она закрывала половину стола.

— Пойдем. На что ловить будем? — отец отложил газету, свернув ее так, что она стала похожа на толстую книжку.

— Я сейчас червей накопаю, у меня и баночка есть! — брат вытянул вперёд руки и показал отцу железную банку из-под консервов «Килька в томате» и железный совок, давно потерявший свой цвет.

— Тогда скажешь, как накопаешь, а я пока удочку приготовлю.

При этих словах брат повернулся в направлении к входной двери и собрался уже бежать.

— А я? Я тоже с вами хочу! — я все это время стояла за спиной брата и старалась рассмотреть реакцию отца.

— Нет, ты не пойдёшь! — брат провернулся ко мне и пригрозил кулаком.

Я шмыгнула носом, а брат обошёл меня и убежал.

— Ну, чего ты шмыгаешь носом? Не переживай! Конечно, с нами пойдёшь.

— Правда? — я не очень поверила, продолжая шмыгать носом и размазывать слёзы по щекам.

— Правда, правда. Иди умойся, а то рыба испугается твоего вида и уплывет.

Я помчалась к Мойдодыр.

— Вот это красотка! Такую точно рыба испугается! — говорила я отражению в зеркале, а, умывшись, вернулась к отцу, который уже собрал в «букет» удочку, сачок и несколько катушек лески.

— Готова?

— Да!

— Иди посмотри, готов там наш главный рыбак, а то уж скоро ночь.

Я кивнула головой и помчалась вглубь огорода, в поисках брата.

— Мишка, ты где? — бежала я по дорожке, крутила головой и громко кричала.

— Чего опять орешь? Я тут, — брат сидел возле большой вкопанной в землю бочки с водой на корточках и ковырял совком мокрую землю.

— Накопал червей?

— Да.

— Покажи!

— Вот, — он протянул мне банку, в которой копошились червяки от розового до свекольного цвета. Жирные такие! Блестящие, наверное, от жира. Я поморщилась:

— Фу…

— Чего фу? Нормальные черви! Самое то, чтобы рыбу ловить!

— Идём уже.

— Ты с нами не пойдёшь!

— Пойду! Мне папа разрешил!

— Посмотрим! — брат выхватил у меня банку с червяками и побежал в сторону дома.

— Недолго думая, я помчалась вслед за ним.

— Готовы? — отец уже стоял на дорожке, которая вела к калитке со двора, и купил.

— Я готов! — сказал брат, — Сейчас только кепку возьму.

— Я тоже готова! — задохнувшись от быстрого бега, я остановилась рядом с отцом, опёрлась руками о колени и пыталась восстановить дыхание, при этом рассматривая свои ноги в красных сандалях в дырочку.

— А ты с нами не пойдёшь! — Мишка вернулся в своей серенькой кепке-шестиклинке и деловито забрав у отца удочки направился за калитку.

После слов брата я замерла и, казалось, перестала дышать, медленно выпрямилась и, пытаясь остановить поток слез, уставилась на отца.

— Ну, чего опять глаза на мокром месте? Я же сказал, что пойдёшь с нами. Давай, дуй за кофтой, а то комары съедят, и догоняй нас.

Долго меня не надо уговаривать. Я влетела в сени, отыскала свою синюю кофту на пуговицах с белыми манжетами и такой же планкой, заглянула в задню, где мама что-то делала по дому, сказала ей, что мы ушли на рыбалку, и, крича на ходу, что мы недолго, помчалась вверх по дорожке, догонять отца с братом.

Река была совсем близко — надо только подняться вверх по улице, которая находится словно на середине склона, а дома двумя рядами тянутся ниже и выше, при этом с улицы открывается удивительный вид на центральную часть города с золотыми куполами Казанского собора и белой пирамидой Кремля, а ещё хорошо видно высоченные краны в порту, они мне всегда напоминают жирафов, а затем спуститься вниз по склону к самой кромке реки на узкую полоску у подножья обрывистого берега.

И вот мы уже на месте. Река сегодня спокойная. Словно большими ласковыми прозрачными руками она наплывает на каменистый берег, а затем отступает к середине русла. Я смотрю на эти прозрачные руки, и они кажутся мне руками бабушки, которая вымешивает тесто для всеми любимой ватрушки.

— Давай не стой без дела, раз пришла! Достань мне червя из банки! — вот противный мальчишка! Знает же, что ужас как не люблю всех этих ползающих и летающих! — Несёшь? Давай скорее!

Я присела на корточки около банки с червями. Боже, какие же они противные, фу! Осторожно, буквально двумя пальцами, я достала одного из самых толстых червяков:

— На! — я бросила червяка в руку брату, но не очень сильно, и червяк упал в воду.

— Зачем тебя только взяли? Никакого толку! Давай сюда банку! — я послушно, а внутри с огромной радостью, принесла банку с червями и поставила на камень рядом с братом, — все отойди, а то крючком зацеплю!

Я и отошла на несколько шагов. А брат ловко достал из банки ещё одного червяка, насадил его на крючок своей удочки и закинул.

— Дочь, оставь его, пусть ловит, а мы с тобой давай на закидушку, — отец уже расправил закидушку и тепло улыбался.

Я по камушкам, чтобы не намочить ноги, балансируя, а попросту размахивая руками, добралась к пятачку, на котором стоял отец.

— А на что ловить будем? Банка-то с червяками у Мишки.

— На хлеб. Вот, — отец достал из сумки небольшой кусок белого хлеба и протянул мне, — отщипывай кусочек, скатывай его в шарик и надевай на крючок. Потом забросим ее подальше и будем ждать.

— Хорошо, — я с энтузиазмом взялась за скатывание шариков из хлеба и насаживание их на крючки. Вот это по мне! Просто и безопасно! — Готово!

— Молодец. Теперь осторожнее, — отец раскрутил леску и закинул ее в реку, — теперь следи за леской, будет клевать, подсекай и вытаскивай.

— Угу, — я кивнула головой, присела на корточки, взялась одной рукой за леску и стала ждать, глядя в прозрачную воду, где мелкие камушки под действием волн легонько качались из стороны в сторону.

Леска в моей руке стала натягиваться. Я схватила ее двумя руками и стала тянуть на себя издавая при этом истошный крик:

— Клюёт! Клюёт! Рыба! — я тащила закидушку, продолжая кричать, но чем больше лески оказывалось на узкой полоске берега, тем больше я понимала, что рыба убежала от меня, — Сорвалась! — разочарованно пробурчала я.

— Ну, что поймала? — отец стоял в двух шагах от меня.

— Нет. Сорвалась.

— А я тебе говорил, подсекай сперва, а потом тяни.

— И хлеб весь съели…

— Давай снова. Только теперь внимательнее.

Я снова и снова катала хлебные шарики, при чем отец каждый раз меня спрашивал, какую рыбу на такую большую наживку я собираюсь поймать, а я бурчала себе под нос, что акулу, и принималась переделывать, и закидывала цепочку крючочков и грузиков, стараясь, как можно дальше, в воду и ждала, когда леска начнёт подавать признаки клева, и опять тащила ее на берег, и опять расстраивалась, что ничего не поймала.

— Конечно, у Мишки-то удочка, ему проще. Правда у него червяки, но и хлеб рыба тоже любит. Вот он уже сколько наловил, — брат уже несколько раз хвастался пойманными карасиками и ершами, а у меня ни одной.

— Чего ты там бормочешь себе под нос? Говори громче, а то мне неслышно.

— Я говорю, была бы у меня удочка, я бы тоже давно уже поймала много рыбы.

— Ну, давай удочку тебе сделаем.

— Правда? — от такого неожиданного счастья у меня глаза стали, как блюдца.

— Ну и глазищи у тебя! — рассмеялся отец, отламывая длинную, довольно крепкую ветку клена.

Потом отец удалил листья и маленькие ветки, закрепил почти у основания край лески и дальше по стволу закрепил ее проволокой, которая каким-то чудом оказалась в его сумке для рыбалки, дальше больше — поплавок, узелок, груз, крючок, и вот моя удочка уже готова! Я смотрела на то, как обычная ветка в руках отца превращается в удочку с восторгом, а уж когда он протянул ее мне, то я буквально прыгала.

— Уже можно?

— Ловить рыбу? — я кивнула, — Конечно! Мы для чего пришли-то?

— Спасибо… — я оступилась и мои ноги оказались в прохладной воде, но это было уже неважно. В моих руках была настоящая удочка, и это было просто волшебно!

Я скатала маленький шарик из хлеба, насадила его на крючок и с размаху закинула. Ах, какое это сумасшедшее чувство! Теперь осталось только дождаться, чтобы рыба клюнула. А как тут не клюнуть на такую-то красоту?

Солнце уже спряталось за горизонтом, и только самые его длинные лучи все ещё выглядывали, делая летний вечер долгим и светлым. Но тени деревьев стали совсем черными, а коварные комары безжалостно злыми и кусачими.

— Так, давайте-ка собираться и домой. Хватит на сегодня.