Бесплатный фрагмент - Бородинское сражение

ПРЕДИСЛОВИЕ

Это сражение, происшедшее в 1812 году, было одним из знаковых событий в истории России. То, что навсегда изменило судьбу нашей страны, отношение к происходившему в те годы среди всех слоёв общество, особенно — привилегированных. Со времён Петра Великого все привыкли, что войны, которые вела русская армия- это где-то далеко, и происшедшее никак не коснётся жизни и имущества обывателей. Но, это разом изменилось. Опять, как ещё в эпоху Ивана Грозного, горели города, в пыль уничтожалось имущество, как богачей и аристократов, так и простых горожан, ремесленников и крепостных. Смоленск был просто стёрт с лица земли, этот богатейший город, с пакгаузами и усадьбами купцов, с десятками и десятками домов жителей. Москва- почти половина города сгорела в пожарах, граждане России потеряли состояния, многие-были абсолютно разорены. Эту трагедию описал ещё Лев Толстой в своём знаменитом романе « Война и мир». И да, немалая часть аристократов добровольно вступила в ряды ополчения, такие известные и знаменитые люди, как Ф. И. Глинка и впоследствии великий поэт России, воспитатель цесаревича, В. А. Жуковский. Оба оставили воспоминания о тех тяжких и решительных временах. И, эта война, вернее, отношения к её жертвам, страданиям людей, навсегда изменила восприятие государства, власти, у части офицерства и аристократов.

Губернии России, где прошла война, были разорены, простые обыватели страшно нуждались, но, император не оказал несчастным никакой помощи и поддержки. А люди побирались, страдали, были лишены самого необходимого. Самое невероятное случалось рядом. Нечеловеческая жадность и чёрствость, и такой же невероятный альтруизм. Фельдмаршал Кутузов бросил в Москве двадцать тысяч раненых, а граф Воронцов смог вывезти, пожертвовав своим имуществом, триста выживших солдат своей дивизии и шестьдесят офицеров, вывез в своё имение, и лечил на свои средства.

А император Александр, проявил к происходящему страшный цинизм — этот правитель подарил разоренным жителям Ватерлоо в 1815 году два с половиной миллиона рублей, не дав несчастным обывателям Смоленска, Бородино и Москвы, десяткам других пострадавшим поселений России ни копейки! Сестра Александра Павловича, Екатерина Павловна, бывшая в то время в Казани, пишет, что дворянское сословие очень недовольно государем.

Да, собственно этим во многом объяснялось и движение декабристов, возникшее в последние годы этого императора. Можно припомнить, и знаменитую повесть Лескова « Левша» о несчастном мастере Левше, где четко описано, как презрительно относился император Александр к своей стране, и обожал всё иностранное. Ну, и вспомним слова Пушкина, из «Евгения Оненина» :

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щёголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой

Над нами властвовал тогда…

После войны, в разоренной России, в 1817 году, начались крестьянские волнения. Гжатская губерния, Смоленская. Генерал Паскевич должен был разбираться в причинах этих бунтов. Оказалось, казнокрады расхитили средства, отпущенные на восстановление сожженных деревень, а земельную подать с населения продолжали взымать. Так что только вмешательство генерала Паскевича позволило устранить несправедливости. Но, только в царствование Николая Павловича, пострадавшие от войны губернии, быои освобождены от поборов на десять лет.

Вот собственно, та противоречивая эпоха, в которой и существовала Россия, в то тяжкое время, когда случилась эта битва.

***

Спустя почти двести двенадцать лет спустя важно показать весь размах той битвы, названной битвой при Бородино в русских источниках, и на Москве-реке во французских. Что тут можно сказать? В этой местности в начале 19в. располагались четыре села, пятнадцать селец и четыре деревни. Село же Бородино отстояло от Москвы в 124 километрах. Протяжённость поля боя составляла около трех с половиной вёрст, от деревни Горки и до Утицы. Шевардино отстояло от Семёновского на расстоянии двух вёрст. Много ли это или мало в ту эпоху? Ну, надо понять, что не имелось ни автомобилей для передвижения и дронов для разведки, а дальность пушечного выстрела составляла не более двух километров, а ружейного- всего трёхсот метров, а дальность действенного, прицельного огня была куда ниже. Скорость маневрирования была низка- для пехоты не более пяти километров в час, а конницы-десяти в час рысью, а галопом, и только для курьеров — не более двадцати. То есть, командующий мог получить донесение не раньше, чем через полчаса после важного происшествия. С этим и связано то, что командующий со ставкой выдвигался к войскам вплотную, очень рискуя, но желая не терять управляемости сражением. Следующее, что делало битвы непонятными теперешним читателям- своеобразными- скорость маневрирования войск и пропускная возможность дорожной сети того или иного государства. Любая армия на марше вытягивалась на многие вёрсты, шла вдоль дорог, оставляя относительно твёрдые покрытия для артиллерии. Шоссе не были широкими, максимум вмещали две фуры, запряжннные лошадьми, для параллелного движения. Ну, а что представляла из себя артиллерийская установка того времени? Пушка, весом около полутора тонн (это лёгкая), с шестеркой коней, и зарядный ящик с четверкой коней. Сколько же занимало это места? Простая математика — полтора метра на лошадь, пушка ещё два метра. Зарядный ящик- два метра. Итого, орудие занимало на дороге десять метров. Шоссе в ширину вмещало тоже по два орудия. То есть, сто пушек это — тысяча метров, как минимум. Пятьсот пушек, это колонна длиной почти в пять километров. Надо посчитать ещё и парки из тяжелых фур для запасов пороха. Всё это являлось непростой заботой для квартирмейстеров армии, дабы управлять этим всем эффективно. И самой опасной ситуацией являлось пропустить нападение неприятеля на марше. Вообще, часто это превращалась в катастрофу. В эпоху царя Петра мастером таких ударов был граф Шереметев. Далее. Следует знать читателям, что лошадь, как сушество живое, подверженно усталости, капризно, и выносливость его куда ниже, чем у человека. Максимальный марш для лошади -не более двадцати вёрст в день, если ей предстоит марш на следующий день снова. Сражение, с непрерывными маневрами, атаками, перестроениями для коней- тяжелы. Выдерживают высокий темп передвижения не более, чем на четыре часа. Далее, передвигаются только шагом. На следуюший день- совершенно небоеспособны. Это, простите, не автомобили или танки, где надо технику только заправлять топливом, а пробег до ремонта составляет тысячи километров.

Поэтому, скажем, армия Наполеона, следовавшая тремя колоннами, заходила на Бородинское поле почти три дня, с 22 августа по 25, размещаясь согласно замыслу французского командующего. И, армия отдыхала долго после изнурительного марша.

Итак, русская армия заняла позицию на правом берегу реки Колочи, фронтом к Колочскому монастырю, правым крылом опираясь на берег Москвы — реки. Здесь река прихотливо извивается у бородинских высот и холмов. Река Колоча, служа препятствием для неприятеля, впадала в Москву, под острым углом. В Колочу впадают река Война, ручьи Стонец, Огник, Семёновский и многие иные. Сами названия, которым была не одна сотня лет до того сражения, словно предупреждали о грядущей кровавой схватке. Или, эта местность и раньше выбиралась для жарких боёв и схваток.

Вообще, всё это место в те времена было крайне изрезанное, неровное, богатое оврагами, впадинами и холмами, благодаря этим водным препятствиям. Во время сражения эти неровности служили укрытием от убийственного огня артиллерии, как для обороняющихся, так и нападающих. Леса скрывали края этой громадной позиции, а две дороги, Старая Смоленская на левом фланге, а Новая Московская на правом фланге, как бы ограничивают её. Помимо этого, правый и левый фланг были защищены естесственными высотами, на которых возведены укрепленные батареи. Правда, ввиду недостатка времени, созданы были люнеты, а не полноценные, защищённые со всех сторон редуты. Люнет — это позиция для артиллерии, открыиая с тыла. Редут- пятиугольник, защищенный со всех сторон рвом и валом.

В Горках на правом фланге позиции, древний курган превратили в мощную батарею, окружив её насыпным валом. С этого места вся позиция превосходно просматривалась, по воспоминаниям современников.

Перед курганом, примерно в четыреста метрах от реки Колочи, стояла ещё одна батарея, напротив деревни Бородино. В лесу саперы соорудили и флеши, защищавшие правый фланг русской армии. Кроме того, неподалёку, в селении Татариново, расположили ставку главнокомандующего Кутузова. У деревни Маслово были возведены флеши с артиллерийскими батареями. Здесь стоял корпус генерала Багговута.

Далее, в центре позиции, от Горок, до деревни Семеновской, на естественном холме соорудили Люнет, иногда, впрочем неверно, называли его редутом, а затем, признавая заслуги генерала Раевского по защите этой позиции, и батареей Раевского или Курганной».. Её так же называли, по имени командира артиллерийской батареи Шульмана, « Шульмановой батареей». Люнет отстоял от редута у Горок, на расстоянии около восьмисот метров. Сохранилось описание этого укрепление, гле поставили девятнадцать орудий из 26 и 12 батарейных артиллерийских рот. Длина дуги, на которой стояли пушки, составляла 60 саженей или около 128 метров. Ширина рва перед люнетом составляла 7,5 метра, глубиной около3 метров. Фланги укрепления составляли по 26,7 метра. Прикрывали люнет дивизии корпуса Раевского, численностью в 10800 человек, позади стоял четвертый кавалерийский корпус.

У деревни Семёновской квартирмейстерами была обнаружена высота, и из домов поселения, совершенноих разрушив, возвели Семёновские флеши, три позиции, открытые с тыла. Укрепления отстояли от батареи Раевского на расстоянии в один километр. То есть, могли прикрывать друг друга огнём. В каждой из флешей могли стоять по 12-орудийной батарее, но имелось лишь 24 орудия из 2 и 32 батарейных артиллерийскиз рот. Позицию зашищали сводно-гренадёрская дивизии графа Воронцова численностью 2100 человек и 27 дивизия Неверовского, численностью в 4000человек после Шевардинского боя,, в резерве у деревни Семёновской стояла вторая греналёрская дивизия численностью в 6000 солдат.

В резерве стоял гвардейский корпус генерала Лаврова и две кирасирские дивищии под обшим командованием генерала князя Голицына.

В километре от Семёновских флешей, на Утицком кургане, устроили гигантскую батарею из 60 орудий. Встали злесь 1,2,5,6 -ая легко-артиллерийские роты и 1-ая батарейная артиллерийская рота. Батарея прикрывала Старую Смоленскую дорогу. За ней стоял корпус Тучкова и часть Московского ополчения.

На правом фланге позиции, вынесенный вперёд, по Новой Московской дороге, был создан и Шевардинский редут, судя по описаниям, также, люнет. Его защищал отряд генерала Горчакова, с 27 дивизией. Именно здесь и началось многодневное Бородинское сражение, 24 августа по старому стилю, около четырнадцатого часа. Продолжилось же, 26 августа.

Правым флангом русской армии командовал генерал Милорадович. Высоту у деревни Горки, и позиция до Курганной батареи была под общим командованием генерала Дохтурова, левым флангом, включая позицию на Курганной батарее и Семёновских флешах, командовал генерал-лейтенант Горчаков.

Французская армия также выстроилась на этом поле. В течение двух дней сапёры возводили артиллерийские позиции. Это были укрепления для батарей Фуше и Сорбье, расположенные восточнее Шевардинского редута. Полевые укрепления были построены также на левом фланге, для войск Евгения Богарне, недалеко от села Бородино. Главные силы, под командованием Даву, дивизии Компана, Фриана и Дессе, назначались атаковать Семёновские флеши. Корпуса Нея и Жюно, были назначены действовать против Курганной батареи, корпус Богарне разворачивался на левом фланге, затем, должен был включится в атаку центра русской позиции. У него были дивизии Морана, Жерара, Дельзона и Брусье.

Резервные конные корпуса Мюрата строились позади пехотных корпусов французской армии. Первый корпус Нансути был позади правого фланга, дивизий корпуса Даву, Компана, Фриана и Дессе. Второй корпус Монбрена за дивизиями центра, корпусов Нея и Жюно Третий корпус Груши на левом фланге, прикрывая дивизии Морана, Жерара, Брусье. Четвертый, кирасирский корпус Латур- Мобура стоял в резерве. Генерал Орнано с несколькими полками лёгкой кавалерии наблюдал за оконечностью левого фланга французской армии. Императорская гвардия, состоявшая из трёх пехотных дивизий, Кюриаля, Роге и Клапареда, находилась в резерве.

ПРОЛОГ Арьергард генерала Коновницына. Несколько дней боёв с 19 по 24 августа 1812года.

Многими подвигами русских воинов был отмечен путь отступления от западных границ до Бородино. У всех на памяти беспримерный бой дивизии генерала Неверовского недалеко от Смоленска с конницей Мюрата. Но непрерывные бои отряда генерала Коновницына от Царёва-Займища до Бородино незаслуженно забыты, прикрытые славой Бородинского сражения

***

Русские пехотинцы дивизии Коновницына спешно перебегали по деревянному мосту через реку. Царево-Займище, богатое село, пылало. В перелеске отрял русских егерей вёл огонь по французам, давая отойти своим на другой берег. Было 19 августа 1812 года.

Конные егеря пытаоись подъехать ближе, но потеряв несколтких сбитыми меткими выстрелами, отогшли обратно. Русские, числом около роты пепеьежали через мост, и заняои оьорону у деревьев. Но, мост остался целым.

Генерал Коновницын наблблал за своим отрялом, оторвавшимся от преследования, и удовлетворённо вздохнул. Но, вдруг присмотрелся опять, и раздражённо повернулся к командиру егерей.

— Что же, твои дьяволы, мост не зажгли?

— Нечем, ваше превосходительство!

— Командира пионеров ко мне!

Тут появился совсем молодой поручик, и лихо козырнул генералу: Всё было в пользу офицера. И выправка, и внешность. Орёл, одним словом.

~Поручик Карл Юнг!

— Поручик, надо уничтожить мост.

— Непременно исполним!

***

— Нужно трое охотников! Дело опасное, братцы, но, могу обещать, сразу в унтеры выйдете! — говорил своим пионерам поручик Юнг, обходя строй своих подчиненных.

Солдаты были у него были бравые да испытанные, умелые на всякие штуки, что показаои под Смоленском. Вперёд вышли трое: Никифор Поносов, Онуфрий Тимошенко и Никита Яковлев.

— Дело такое, сжечь мостки, ла остановить неприятеля, — объяснил поручик.

— Так дело нехитрое. Смолы да пороху надо. Фитили.

— Всё берите. Только быстро.

Пионеры взяв нужное, бегом достигли этого места, где по кустам, у моста сидели егеря, перестреливаясь с французами.

— Кто вы есть? — не поняли солдаты.

И вправду, люди стоявшие пепед ними, почитай в одном исподнем, босые, но правда, без бород. Любой бы не понял.

— Пионеры мы. Надо мост сжечь, приказ!

— Ну, давайте

— Вы, братцы, стреляйте чаще! — попросил Поносов.

— Сделаем, — пообещал старший из егерей, седой унтер.

Русские стрелки стали чащи палить из ружей, пионеры смогли влезть на мост. На карачках, что бы не попали по ним, прошои до середины моста, вывалили из заплечных мешков смолу, добавили с пару фунтов пороху. Французы всё заметили, подбежали ближе, их пули ударили в брёвна моста совсем рядом. Но, Яковлев из тлеющего фитилька запалил порох, и вся троица пионеров бухнулась в воду, спасаясь от выстрелов.

Но дело было ещё не сделано. Пионеры на манер бобров забрались на плотину, и сломали створки, так что вода хлынула из запруды. Да и французы осерчали вконец, приташили пушку, и выпалили по ним картечью. Только и успели пионеры в волу нырнуть.

А там, в саженях десяти, они выбрались на русский берег в безопасном месте. Яковлев повернулся поглядел. И то, мост горел хорошо, по нему пройти не могли, это точно.

А Тимошенко оглядывался, да осматривался, словно потерял чего.

— Ты что же, Онуфрий? — рассмеялся Никита.

— Да соромно как-то, — чуть покраснев, ответил пионер, — а мундиры с сапогами наши далеко. Почитай, голышом добираться придётся.

Ответом был лишь смех его товарищей.

***

На следующий день, легче не стало. Отряд Коновницына преследовали французы. А русский арьергард отступал. Генерал Коновницын словно играл в шахматы, передвигая фигуры, прикрывая огнём артиллерии своих пехотинцев. Не давая Мюрату себя обойти или окружить. 20 августа русские войска подошли к Гжатску, ведя в течении триналцати часов почти непрерывные бои.

Генерал изучал карту, и свинцовым карандашом всё водил по мосту через реку Гжать. А особо приметил и все эти узости, и лес тоже.

— Голубчик, — обратился он к ординарцу, — вызови мне поручика пионерной роты…

Так на складном стуле у складного же стола и принимал Коновницын этого офицера.

— Так извини, Карл Фридрихович, что не в доме своём принимаю, — усмехнулся генерал.

И то, кто не знал по армии, что Коновницын всё же царская родня, близки Коновницыны по крови были боярам Романовым, а генерала всегда выслушают в Зимнем Дворце.

— Ну, а у нас так дом под Нарвой невелик, в отцовском поместье, — отшутился поручик Юнг.

— Доложили о подвигах твоих солдат, поручик. Опять дело, надо мост через Гжать сжечь.

— Строить сложнее. Надо, так и подожжём.

***

Теперь уж четверо пионеров приступили к выполннию. Унтер-офицер Гавриил Иванов, рядовые Йоган Виллем, Гавриил Кондратьев, Наум Мартынов двинулись к окраине города. Рядом была пристань, какая-никакая. Кондратьев приметил сторожа у сарая.

— Здорово дед! — поздоровался он.

— Привет и тебе, служивый! Опять что ли, уходите?

— Так то стратегия. Отступление называется.

— Так оно конечно. Вам, виднее, сердешным. А чего не воюете, боязно, что ли?

— Так нет. Вот сейчас, и бой примем. Только нам смола нужна. У тебя же имеется?

— Так и есть. Только это добро купца Криворукова.

Слушал это всё унтер-офицер Иванов, и вышел вперёд. И дед, кажется, впечатлился.

— Реквизируем, — изрёк умное слово унтер, — Для армейскиз нужд. Открывай сарай.

Дед прямо обомлел от всего такого, и растворил сам двери сарая. Солдаты быстро выкатили бочку со смолой к мосту. Здесь пришлось поторапливаться. Пока Иванов зажёг мост, остальные из своих карабинов отстреливались от французских конных егерей. Но, кажется всё и обошлось.

***

Миновал отряд все засады, и сам арьергард разгромил два полка французской конницы в гжатских лесах. А тут, 23 августа, уставшие солдаты подходили к почтовой станции Гриднево.

Коновницын расставил свои полки, за рвом и оврагом, мешая маневрировать францущской коннице. Было прохладно, и генерал объезжал полки, набросив на плечи шинель. И, в жти дни невыносимо болела голова, так что под его шляпой, украшенной перьями, виднелся обычный ночной колпак. Солдаты с радостью приветствовпли своего генерала, а его лицо, спокойное и холодное, было невозмутимо.

Тем более, что на той стороне оврага фланиррвал со своей свитой неугомонный красавец и храбрец Великой Армии, сам маршал Мюрат. Он приветствовал русского генерала, что- то крикнул, но, не было слышно.

Вскоре завязалась схватка, французские конные егеря попытались обойти позицию Коновницына справа, но были встречены Изюмскими гусарами, отбросившими их к дороге. Пушечная пальба продолжалась до вечера, а щатем русский арьергард отошёл к Колочскому монастырю.

Но, на следующий день, 24 августа, дело продолжилось. Бой шёл до самого вечера, иусские егеря, засев по берегам Колочи, не давали вздохнуть французам. А славный Изюмский полк изрубил дивизион французских конных егерей. А в ночь, русский арьергарл словно растворился, пропал в лесах, и занял своё место в линии изготовившейся к Бородинскрму сражению русской армии.

ГЛАВА1 Седой старик на Бородинском поле

Симбирцы, стоявшие у своих бивуаков, вдруг вскочили со своих мест. Солдаты, стоявшие в караулах, вытигявались по стойке «смирно». Полковой командир, быстро подъехал к этому всаднику, которого сопровождали только четверо донских казаков. И то, небольшой гнедой и очень послушный конёк, клеппер, гордо нёс на себе этого невидного на первый взгляд наездника. Кавалергардская шапка, сплюснутая и вся сидевгая на темени, прикрывала его седые волосы, выбивавшиеся из-под головного убора. Генеральский шарф был повешен по-старинному, через плечо, на нестроевом мундирном сюртуке. Из орденов, как самый дорогой и любимый, блестел на шее лишь Святой Георгий. Видно, не слишком любил затягивать генерал себя в строевой наряд.

Этот был человек, среднего роста, коренастым, хотя и полноватым, немного рыхлым. Он недолго поговорил с полковником, взмахом руки отпустил его от себя. Ну, а один из донцов поставил скамеечку на пригорок, а этот генерал присел на неё, и достал подзорную трубу, обозревая окрестности. Правда, правый глаз пожилого генерала, видел плохо, и смотрел в трубу он только левым. Но, как видно, и одним глазом видел поболее других, с обоими очами. И что более важно, всё постигал и понимал своим обширным умом. Молчал долго, да так, как иные и не могут, пустословьем пытаясь прикрыть отсутствие собственного разума.

Смотрел генерал долго, а уж затем, удивил этот человек многих… Он присел, прислонил левое ухо к земле, и будто чего-то слушал. Солдаты смотрели, и будто замерли, не мешая. Словно он мог узнать то, что так жаждали понять все воины Русской Армии.

Вскоре, подъехали трое генералов, при богатых эполетах и свитой из блестяших офицеров, и седовласый генерал в простом сюртуке, неторопливо собрался, и уехал.

Солдаты, построиашись рядами, дружно кричали: «Ура!». Провожали приветствиями любимого полководца. Потом, стали неспешно, с сожалением расходится к своим кострам и палаткам.

— А что же он делал-то? — сделав круглые глаза, прошептал молодой солдат.

— Так соушал то, что сама Сыра Земля говорит. Кто победить должен, кому противника в бою превзойти. Такое, не всякий услышать умеет, тут, особое ведь умение нужно!

— А кто же это, Пантелеймон Ильич? — спросил, судя по серому мундиру, недавний рекрут своего фельдфебеля.

— Так это, Семён, и есть, наш командующий, генерал -фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов. Он ещё с самим генераллиссимусом Суворовым воевал, брал крепость Измаил. Был ранен в голову, так выжил, видать, Господь ему помог. И другое говорят, дескать, на туретчине, его многие колдуны разным заклятиям научили, и теперь его никто в бою хитростью превзойти не может.

— Так значит, теперь точно не отступим? Не станем дальше отходить?

— Так как Бог даст, да командующий прикажет, — сам фельдфебель тяжело вздохнул, и разгладил густые усы.

— А то, точно, дело будет…

— Армия встала, резервы подошли. Говорят, и артиллерийский папк прибыл. Новый команлующий в войске…

— И солдатская молва говорит: « Пришёл Кутузов, бить французов!»

— Тут уж точно, Семён. Вот, квартирьеры говорили, что и помощь из Москвы подошла, целых двенадцать тысяч войска, с генералом Марковым во главе. Вся земля поднялась, вся Россия. Теперь, уж точно, Наполеону не совладать с православным воинством, а нам, русским солатам, отступать больше не мочно!

ГЛАВА 2 Вечер перед битвой

Уже вечерело, и здесь тоже, наконец, сделалось тихо. Ушедшие солдаты в стрелки и секреты, видать, устали перестреливаться с французами, и просто сидели по кустам, несли службу да грызли сухари. Ну а здесь, у костра, было и того лучше. Был здесь бивуак Симбирского пехотного полка, двадцать седьмой дивизии. А это всякий человек мог понять, даже сугубо в партикулярном платье. На погонах солдат красовалась цифра «27». Однако, среди солдат, в мундирах тёмно-зелёного сукна, почти половина была в тёмно-серых дескать:, ещё рекрутских. И то, дивизи понесла тяжкие потери, и распоряденем главнокомандующего Кутузова внесли в списки целых четыре тысячи рекрут. Но, и перевели в полки бывалых солдат, ставших фельдфебелями в ротах.

И унтера и фельдфебели яро и умело приучали молодых солдат к царской службе. Чтобы бестрепетно и преданно тянули тяжкую солдатскую лямку. Не роптали, не пререкались, а честно исполняли приказы. Но, сейчас дело клонилось к вечеру, и солдаты сидели и отдыхали у костра.

Яков, артельный кашевар, помешивал варево деревянной ложкой.

— И, то, Пантелеймон Ильич, знатный ведь кулеш выйдет. Сенька-то молодец, вовремя к егерям сбегал, кониной разжился.

— Да, была там сшибка наших гусар с уланами, — чинно заговорил фельдфебель, — Молодец, парень, проявил смекалку. А солдату без этого никак нельзя. Главное что- выправка, да строй держать, особенно, когда ОН по тебе палит. Главное, не робей, да держись за своими. И, оно конечно, что бы мундир завсегда в порядке был, для солдата, главное-выправка.

— А вы, вот, Пантелеймон Ильич, к нам в полк, тоже недавно переведены. Сказывают, из Московского Гренадёрского? Как же так? Из гренадёров и к нам, в пехоту?

— Так не наше дело, Тимка, решать. А офицерское. Перевели-значит так и надо, но — с повышением. И вот, ещё я и крест за Смоленск заслужил, а всё ведь никак не дадут, верно, писари куда задевали, — опечалилился опять фельдфебель.

— Да, глядишь и в бой скоро. А солонины всё и нет. Только вот, конина с гречкой, — напомнил солдат в сером мундире, — только что Семён и выручил артель. Плохо всё у нас. С едой совсем нехорошо.

— Точно, а то ведь зря бы мясо пропало. А так, хотя бы поедим вволю. Вас, после рекрутского депо, и не откормишь. Сколько ни ешь ты, Семён, а всё одно, кожа да кости. Вон, кивер-то, едва ни шире твоих плеч будет.

Солдаты у костра дружно рассмеялись. Все смотрели на бывалого воина с належдой и обожанием, и то, не пропадёшь с таким. Они посматривали тула, за перелесок, где блестели огоньки французских бивуаков. И огней-то множество, лишь бы завтра совладать, с французом-то…

— Так я ем, Пантелеймон Ильич, ем. А и то, я в нашей роте, зато стрелок наипервейший! — заметил Воинов.

— Ну как там Яков, не готово ли? — спросил фельдфебель, — а то уж точно… И запах-то какой толковый! Словно в смоленский трактир заглянул!

— Так я ещё и травки да лучку добыл, всё расстарался, — похвалился кашевар.

— Да уж, кажется, доспело… — проговорил фельдфебель, с одобрением посмотрев на Якова. — Ну всё, садись у котла, и хлебаем. А мясо, уж потом съедим…

Встал тут Пантелеймон Ильиич, снял со стриженой головы кивер, скрытый чехлом, и начал читать молитву. Голос у него был хороший, зычный, как у дьяка в большом храме. Да и сам осанист служивый, украшен уже начавшими седеть пышными да ухоженныи усами. И судя по нашивкам на рукаве, десять лет, не меньше, отслужил царю: батюшке. Расселись чинно служивые, достали деревянные ложки, и стали опускать в варево по очереди. Всё, как положено…

Ели с удовольствием, и то, дома, в своей деревне, не каждый день так кормили. Сам Пантелеймон Ильич ел неторопливо, стараясь усы не испачкать, свою великую гордость. Но вот, дело дошло и до мяса, которое было быстро съедено неизбалованными разносолами солдатами. Яков взял котел и отправился к ручью, а фельдфебель неторопливо стал набивать старую трубочку неплохим табаком, взятым у французов. Разжёг мальньким угольком, и выпустил вверх облачко дыма. Сам и подумал, что неплохой день был сегодня, очень неплохой.

Тут раздался грохот копыт, слышались крики :

«Смирно!»

Вот, пара всадников подъехала и к их бивуаку. Фельдфебель вскочил, убрал трубку, одел кивер, и лихи, пружинистым шагом подошёл к офицерам.

— Ваше высокоблагородие, ввереная мне первая рота отдыхает после приема пищи. В карауле и секретах двадцать солдат…

— Ох и молодец ты, фельдфебель Пустовалов! Вот, хорошо что тебя к моим-то рекрутам перевели. Верно, господин квартирмейстер? — обратился к нему генерал Неверовский.

— Так точно,. И за Симбирский полк можно быть спокойным. Всё же первая, знамённая рота…

— Сам-то понимаешь, фельдфебель? И вот, возьми, дружок, а то припоздала твоя награда! Носи с честью! — и генерал передал Георгиевский крест Пустовалову, — всё, нам дальше. Держитесь смело, солдаты!

И генерал с майором поехали дальше, а фельдфебель аккуратно приколол награду к мундиру, где уже висели две медали. Отвлёкся обрадованный Пустовалов, всё прихорашивался, да оглядывал свои награды.

— Пантелеймон! — услышал он крик, и враз обернулся.

Тут уж сам пошёл навстречу этим нежданным гостям. Перед ним стояли три заслуженных воина, отмеченных тоже фельдфебельскими лычками. Один, в гренадёрском мундире, со знаком 2 гренадёрской дивизии на погонах, другой- в мундире Павловского гренадёрского полка, а уж третий-то, в красивом лейб-гвардейском, с галунами, судя по-мундиру, Литовского полка. Его же солдаты, вскочили, увидев такое.

— Привет, дорогие друзья! — поздоровался Пустовалов, — рад, аам, и очень!

— Когда ещё свидимся, Пантелеймон, — произнёс унтер в мундире Павловского полка, — хорошо, что разрешили. Вызвались сопроводить фуру с порохом для вашего полка.

— Понятно, Кирилл. Или как тебя теперь, Кирилл Борисович?

— Как и тебя, Пантелеймон Ильич? — усмехнулся он, — вот, раскидали нас из нашего, Московского гренадёрского полка… Как произвели из унеррв в фельдфебели, так и развели. Я, видишь, в Павловском полку теперь.

— Ну, много теперь рекрутов по полкам, — рассуждал фельдфебель в мундире второй гренадёрской дивизии, — потери куда как немалые, с боями отходим.

— Ну, теперь ты, Евграф Фомич, у князя Мекленбургского, в Московском полку. И то, почётно!

— Ну, нас всех Пётр Захарович обскакал. И то, повыше ростом. Даже тебя, Пантелеймон, и то перерос!

— Ну, у нас служба такая… — проговорил Пётр, — Да и то, полк-то наш, Литовский, новый, государь недавно знамя даровал. Да и не всё просто. Константин-то Павлович, государь-цесаревич, строгонек. В Московском всяко лучше было. Где, считай, Евграф и остался.

Смотрели молодые соллаты с восторгом на этих, уже поседевших воинов. Каждый ведь, отданный в рекруты, думал да гадал, а придётся ли домой вернутся? Или, сгинешь в чужой стороне без вести, а то и без могилы? А эти, вот, уже каждый больше десяти лет отслужил!

— Что приуныли? Отставить вешать носы! — строго проговорил Пантелеймон Ильич, — вы теперь на царской службе, гордиться должны! Солдаты, а не мужичьё неумытое! Проверить замки у ружей в козлах! Быстро! Исполнять!

И рядовые забегали, засуетились, разбирая оружие. Принялись за привычное дело- проверить пружину, кремень. Всё ли хорошо да ладно!

— Толково ты их, — похвалил Евграф Пантелеймона.

— А то! Как говаривал мой, старый фельдфебель, солдат должен службу исполнять, быть при деле. А всякая мысль для солдата- сущий вред, от этого только головная боль приключается! — ответил Пустовалов, снова приглаживая усы.

Все четверо служивых рассмеялись, и старые знакомые покинуди бивуак Симбирского полка. Ну, а Пантелеймон принялся снимать мундир, и достал из ранца сбережённое чистое бельё.

— Никак нельзя на смерть в грязном исподнем идти. Грех это, — прошептал он, быстро переодевшись.

Да и куда приятнее было на теле чистое ощушать. Самому легче сделалось. Проверил пуговички на обшлагах, всё, на месте было. И тут раздался голос квартирьера:

— Водку привезли! Ступай к чарке! Кто желает, ребята!

Солдаты чинно, не толпясь, получали винную порцию и отходили в сторонку. Пантелеймон с оловянной чаркой постоял немного, затем, не поморщившись, выпил. Едкая была водка, да знал, что от желудочных болезней, первое дело. Ну, или вода с уксусом. Но вот, в лагере прозвучал сигнал горниста «К отбою!» и кто хотел, кроме караульных, отправились спать. Пустовалов тоже вздохнул, и пошел в палатку. Где снял сапоги, да прилёг на еловые ветки, прикрытые шинелью- проста ведь и жестка солдатская постель. Постарался заснуть, давая пример подчиненным.

ГЛАВА 3 Шевардинский бой

Из сна его выдернул звук горна, который был не похож ни на что более. Обывателю и не объяснить, что такое этот сигнал для военного человека! Услышал, сразу беги к своему знамени, становись в строй, и ожидай приказа! И Пустовалов бодро встал сам, и принялся подгонять солдат, что бы быстрее приняли воинский вид. Сам глядел неусыпным оком, чтобы не забыли чего из аммуниции. Подошли и нестроевые, собирать имущество, да грузить фуры, отвозить в назначенное место. Сразу можно было их отличить- без ранцев, в фуражных шапках вместо киверов.

— Оружие из козел разбирай! — зычно командовал фельдфебель.

А рядом стояли и два унтера, старший и младший, крепкие воины с богатырскими, пудовыми кулаками, Легков и Биркин. И фамилии хоть и забавные, да глянешь на обоих, так сразу не до смеха становится.

Рота строилась быстро, вот подошли прапорщики, Хрусталёв и Ионин, и сам господин поручик Фёдоров, Иван Кузьмич, ротный командир. К нему и подошёл Пустовалов, и рапортовал, как должно:

— В строю девяносто пять человек, трое в лазарете. Отставших не имеется!

— Молодец, Пантелеймон Ильич! И то дело, что тебя ко мне в роту определили! И награда тебя нашла, дружок! Барабанщик! К маршу!

Тут подошли и знаменосец с двумя помошниками, и первая рота выдвинулась из лагеря, а за ней вторая, третья роты их батальона. Барабанщики лихо отбивали ритм движения Пустовалов шёл сбоку строя, цепким и въедливым взглядом наблюдал за своими солдатами. Их благородия ехали верхом, вместе со всеми офицерами полка. Подскакали и колонновожатые, и Пантелеймон вздохнув, понял, что теперь уж ДЕЛО предстоит непременно. Их и то, правда, обгоняли ротные колонны егерей, уходившие дальше, к дороге, лесам и кустарникам. А позади них пылили фуры с припасами, водой, сухарями и ружейными зарядами для пехотинцев. А артиллерийский парк фельдфебель уж приметил, он стоял от тяжелой батареи в полуверсте. Бочки с порохом, корзины с ядрами и бомбами, всё было наготове, уже погружалось в запасные зарядные ящики. Нестроевые были загружены, рук не покладали, не сидели без дела.

— Стой! — раздалась команда, — садись!

Слегка уставшие солдаты так и сели на землю. На лицах было тревожное ожидание. И то, тяжкое всё это дело, ждать, да догонять, как подумалось Пустовалову. Но он не мог рассиживаться, прошёлся по рядам, всех солдат проверил. У Федьки Петрова, помог снять чехол с кивера. Вздохнул, но ничего не сказал. Что возьмёшь с вчерашних рекрутов? Да ведь это и сам с утра не доглядел.

Знаменосец, дюжий Родион Петрович Варламов, сам в унтерских чинах, только усмехнулся, да разгладил усы. Он-то стоял при знамени, как можно присесть? И тут порадовался Пустовалов, между колоннами батальонов стали ставить трёхфунтовые пушки.

— Здорово молодцы! -крикнул им фейрверкер, украшенпый густыми бакенбардами, — поможете, если что?

— А то как! — закричали в колонне, — только вы ЕГО уж картечью поболе привечайте! Не жалейте ни чугуна, ни пороха!

— Ничего! На сорок выстрелов хватит! -обнадёжил их артиллерист.

Пустовалов промолчал. Много что ли, эти сорок зарядов? Вот, французы палят так, прямо пороха не жалеючи. У них пушки завсегда впереди пехоты. И то, картечь бьёт на шестьсот шагов, а ружье- еле-еле на триста. Так тогда под Аустерлицем их и замордовали, под таким огнём и не вздохнуть не дали. Но вот их новый командующий отрядом, генерал Горчаков, он молодец, похвалил его про себя Пустовалов начальника, с таким самое трудное легким будет. Всё ведь по уму делает, с толком и расстановкой.

Ну а впереди их стоял холм, с прикрытыми корзинами с землёй тяжёлыми, двенадцатифунтовыми пушками. Стояли там с дюжину орудий, то есть одна тяжёлая батарея. Но, не расстарались сапёры, и ров вокруг укрепления бял жиденький, да и вал не впечатляющий. Слабовато укрытие получилось. Земля, правда, не подвела. Для укрепления плохая, а вот стоять на ней- самое то, сухая, песчаная. С такой земли ядро или картечь рикошет не даст, а хначит, меньше солдатских голов здесь сгинет, как решил фельдфебель.

К правому флангу их роты подъехал сам командир полка, подполковник Рындин Филадельф Кириллович. Спешился, передал поводья своего коня денщику, и о чём-то заговорил с командиром первого батальона их полка.

Огляделся фельдфебель, и заметил, что вдалеке, в перелеске, укрылись и кирасиры, полка два. Рассмотрел и цвет приборного сукна, и судя по нему, оба из второй дивизии, Глуховский полк и Малороссийский, а там, и другие были, но их Пантелеймон не рассмотрел. Как-то сразу на душе полегчало, раз им такая помощь пришла.

— Да что там такое, Пантелеймон Ильич? — спросил неугомонный Яшка.

— Не одни стоим. Большая битва будет. И конница нам на подмогу дадена. Ничего, удержимся…

***

Из-за леса, стала слышна перестрелка. Ружейный огонь был почти непрерывным, так что белый плотный дым повис над деревьями. Тут их тяжёлая батарея заговорила. Пантелеймон с радостью услышал эти оглушительные выстрелы двенадцати фунтовок, как полетели с тяжёлым свистом ядра в сторону французов.

— Эхма, Пантелеймон Ильич! — тихо проговорил Яков, — эка страсть!

— Эх ты… Хорошо летят… Чем больше пушкари расстараются, тем меньше к нам в ответку прилетит.

— А что, и до нас достанут?

— Война брат, дело такое. А ты стой на месте, где приказано! — строго проговорил фельдфебель.

А затем, огибая пехоту справа, к дороге крупной рысью пошли четыре эскадрона драгун. Пустовалов приметил, что это двинулся вперёд Киевский драгунский полк. Пантелеймон только усы поправил, да вздохнул… Баталия завязывалась быстро, и серьёзная.

И точно, к их строю, бегом, стали возвращаться егеря, в своих тёмно-зелёных мундирах. За ними, на растянутых шинелях, принесли двух раненых офицеров. Один- то, совсем молоденький, всё вскочить пытался, но только давился кашлем. Их унесли к повозкам отряда.

Старший офицер егерей, размахивая шпагой сзывал солдат к себе, вместе с унтером быстро строил колонну. К ним подъезал вестовой, передал приказ, и егеря спорым шагом прошли мимо батальонных колонн Симбирского полка, и рассыпались в перелеске, позади их строя. От дороги начали выходить раненые. Солдаты опирались на ружья, старались дойти до своих. Яков и Федька да Семён хотели бросится помочь, но Пустовалов успел остановить солдат. И хорошо, что господа офицеры такого непорядка не видели, а то не миновать бы вчерашним рекрутам шомполов за оставление строя. Но их ротный службу знал, и солдат любил. Живо послал своего вестового за нестроевыми, и те, взяв двуколку, смогли подобрать с десяток страждущих.

— В следующий раз, точно не пощажу! — строго и зло выговаривал неопытным солдатам фельдфебель, — ишь чего выдумали! Строй покидать! Да за такое, хорошо, если только выпорют! А то и, с полковым палачом встретишься!

— А если вас, Пантелеймон Ильич? Вот так-то? И вы на земле лежать будете? И не поможет никто?

— Ничего. Бросай и меня, — и Пустовалов перекрестился, — Маршируй, куда тебе ротный командир прикажет. Вот если офицер, то дело другое. За это похвалят. А строй не смей бросать! А нет, отстал, так следуй за полковым знаменем!

— Понятно… — прошептал Яков.

Тут ротный командир встал сбоку от строя, поднял руку, и унтеры передали команлу:

— Ружья заряжай!

И принялись солдаты быстро и ловко скусывать патрон, отправлять порох в ствол ружья, легко уминая его шомполои. Затем пуля, и обертка патрона, служившая пыжом. Немного пороховой мякоти на полку затвора, и ружья были готовы к стрельбе.

— К ноге!

Так оно безопасней, что быв суете солдаты соучайно не выстрелили друг в друга. А то, сами себя поубивают, и кто сражаться с неприятелем станет?

Пушкари тоже снарядили свою пушечку, и выкатили её впереди строя. Драгуны вернулись под своё знамя, слушая сигнал рожка. Опять, какпо волшебству, всадники стояли в ровных шеренгах, только лошади качали головами, словно слушали команды. Затем, полк отошёл за пригорок.

А тяжёлая батарея снова дала залп. И было понятно куда. По дороге, с северо -востока, шла такая ещё далёкая лента из люднй в синих мундирах. И вот, они, как на параде, тоде строились в колонны, на глахах русских воинов. А там, у дальнего перелеска, на холме, стали разворачиааться французские артиллеристы. Заезжали на позицию бодро и споро, как на параде. Устанавливали орудия, уводили упряжку коней, приготовили снаряды и заряды..И всё тоже в идеальном порядке, будто под музыку. Кажется, не обращали внимания на огонь русских пушек, а ведь ядра падали совсем рядом, а бомбы лопались недалеко от артиллерийского парка французов. И, кажется, сплоховали непреятели, стали сниматься.

А французская пехота так и стояла под огнём. Но, в версту или более, ядра давали то перелёт, то недалёт, изредка попадая в ряды солда в синих мундирах.. Господин поручик Фёдоров, со шпагой в руке, обошёл первую шеренгу роты.

— Стоять смирно, ребятушки! Ядрам не кланяться! Стрелять, только по команде! -громко повторял он.

Нет, конечно, поручик у них был бравый, как считал Пустовалов. Толковый такой начальник. И голос ровный, не садится… Но вот, на этот над их головами, уже со стороны леса, с северо-запала, засвистели французские ядра. Одно ударило в вал редута, отскочило, ушло в небо чёрным шаром, а упав на землю, с треском расщепило деревце на опушке.

Артиллеристы на кургане принялись разворачивать орудия. Но, французы успели дать ещё один залп, и ядром сбило двух подносчиков зарядов. Заминки не было ни малейшей, убитых оттащили в сторону, что бы не мешали вести огонь.

Артиллерийская дуэль продолжилась, и вот, ядро угодило по левому флангу их роты, вырвав четверых солдат из строя. Двое погибли сразу, а тем повезло меньше, кричали страшно, с оторванными ногами. Пустовалов самолично оттащил обоих в кусты, помирать спокойно. Дал и флягу с водкой на двоих. Больше ничего придумать не смог, и так его рекруты стояли с побелевшими лицами.

— Стоять! — крикнул Пантелеймон, — помнить присягу! — и он строго оглядел строй, — такое наше солдатское дело, стоять и умирать!

Потом, в их ряда ядром оторвало голову одному солдату, и огонь французских орудий стих. Но, послышался барабанный бой со стороны неприятеля. И к ним медленно поползли двеннадцать батальонных колонн французов. В промежутках катили пушки, пока опустившие вниз, словно от стыда, свои блестящие хоботы, готовые изрыгнуть пламень и гибельный чугун. Впереди шли стрелки, в густой цепи. И они начали стрельбу с сажен сто. Воздух наполнился этим непередаваемым гадким свистом. Перед русскими колоннами свинец их ружей стал выбивать землю, взметаясь вверх брызгами сбитой травы.

Русские пушкари тоже выкатили свои пушечки, и восемь изрыгнули картечь. Расстояние было большим, но командир батереи рисковал, стараясь внести замешательство в рядах французов, а особенно артиллеристов и стрелков. Пустовалов заметил, что пальба картечью не была зряшной. Вражеские стрелки заметались, и принялись поспешно отходить, сбиваясь вправо.

Тут слева, обойдя Одесский полк, на поле вырвались два эскадрона Глуховского полка, и ударили сходу на крайнюю колонну французов. Те попытались свернуться в каре, как ежик прячет, защищает себя иголками, так и французы пытались защититься своими штыками. Но, не так хорошо всё вышло, не успели. И, фузилёры принялись убегать, бросив свои пушки. А тут налетели и кирасиры Малороссийского полка, помогая своим.

По рядам русских колонн раздался звук труб, загрохотали барабаны, и, два полка мерным, но быстрым шагом пошли вперёд. Неверовский решил воспользоваться случаем, и отбросить врага. Раздались команды:

«Ружьё на руку!» и «Вперёд!».

Пустовалов заметил, что солдаты не боятся, охотно идут в бой. И то, веселее это, чем просто стоять под ядрами и пулями. Поручик Фёдоров так и шёл со своими солдатами, как прапорщики Хрусталюв и Ионов. Громко гремел барабан, и вот, расстояние всё сокращалось, и сокращалось. Уже были видны кивера французов, украшенные медными ромбами с орлами, но номера полков, пока было не видать. Их линия окрасилась белым дымом, они дали залп, со ста саженей. Пантелеймон увидел, как упал на землю унтер Биркин, а рядом и солдаты Николай Иванов, и Фёдор Самкин. Константин -то Петров за руку схватился, кровь потекла, но строя не бросил. Поручик же лишь оглядел свой строй, и крикул:

— Прибавить шаг!

Их строй шёл быстро и грозно, Пантелеймон слышал, как громко стучат шомполами французы, перезаряжая ружья.

— Стой! — крикнул поручик, — Первые два ряда на колено, Третий-пали!

И их рота дала первый залп. Ряды окутались дымом. Затем, так же выпалил и второй ряд.

— Вперёд! — дал команду Федоров.

Пустовалов заметил, что и они попали кое-в кого. Тут французы поспешно дали залп, и уже восемь русских солдат оказались на земле, и прапорщик Ионин был убит.

— Стой! — скомандовал Фёдоров, — Передняя шеренга, залп!

Они все выстрелили, и Пустовалов, прицелившись в французского сержанта, тоже надал на спусковой крючок. Привычный улар в плечо от выстрела, облако порохового дыма… И, новая команда:

— В штыки, в атаку!

И их колонна бросилась вперёд, не мешая строй. Ружейный ремень был спущен до предела, и всё это привычно стало для фельдфебеля. Сразу, поддурживая правой за приклад, левой далеко выбросил ружье со штыком в живот французскому фузилёру. Тот и не успел отбить, а бывалый фельдфебель не обращая внимания на дикий крик, уже вырвал штык из раны. Потом и второй, и третий… А там, время потерялось, отступило, как и французская колонна. Но тут, резанул по ушам звук трубы:

— Отступать!

Солдаты быстро смыкались в ряды, здоровые поддерживали раненых, и первый батальон, с их ротой, принялся отступать. Поручик оглядел своих поредевших пехотинцев, и приказал:

— Десятеро в стрелки, прикрывать колонну!

— Так я старшим пойду, — вызвался сам Пустовалов.

Поручик чуть подумал, но кивнул головой. Тоже был ранен Иван Кузьмич, в левое предплечье угодило острие французского штыка. Рукав мундира был порван, и поверх намотан кусок серого полотна.

— Ладно. Только уж расстарайся и ты не пропасть, Пантелеймон. До вечера ещё времени много. Надо продержаться.

— Сделаем, ваше благородие, — и фельдфебель пригладил усы.

А мимо них проехал ряд кирасиров, и между ними катились захваченные французские пушки, хитро привязанные к кавалерийским сёдлам.

— Привет, братушки! — крикнул пехотинцам кирасирский вахмистр.

— Да вот, — вздохнул Яков, — вот, у них, панталоны на пуговках, темно-серые, и грязи не видать. А у нас? — и он опустил свои глаза на вымазанные кровью и грязью свои панталоны.

— Всё верно говоришь, Яков. Вот закончится битва, будешь драить свои портки. А я проверю.

— Так точно! — ответил вдруг повеседевший солдат, — непременно исполню!

— А я проверю! — со всей строгостью произнёс фельдфебель, — ну что? Быстро ко мне! Разбиться на тройки! Стреляет один, заряжают другие. Корней, ты стреляешь, и ты, Семён! Семён, ты на левом фоанге, Корней в центре, я — на правом! Всё, приступайте!

Солдаты бегом разошлись, присели, и принялись заряжать. Слева и справа от них в линии находились и другие стрелки, со всех полков их 27 дивизии, отходившей за батарею.

Их преследовали французские стрелки, шедшие по трое. Снова поле окрасилось белым пороховым дымом, но куда более редким. Эти облачка возникали здесь, словно это место было голубым небом. Но нет, не небо, а ружья отправляли к небесам этот дым, и тогда, тяжёлые свинцовые пули сделались подобными ударам молнии. К счастью, эта пальба пока не унесла жищней ни тех, ни других. Хотя пули гудели, словно потревоженные шмели.

Пустовалов снова вздохнул, и приложил к плечу приклад заряженного ружья. Не спеша взвёл курок, затем вздознул, и передал оружие Якову.

— Ты там говорил, что стрелок наиппервейший. Давай, ты стреляешь, мы заряжать станем.

— Не прогадаете вы со мной, Пателеймон Ильич, — просиял молодой солдат.

Он быстро встал, прицелился в группу французов. Грохнул выстрел, и один из неприятелей упал на землю.

— Отбежим немного… — скомандовал фельдфебель.

Французские пули запели над их головами. Яков получил ещё одно заряженное ружье, выстрелил, а затем пальнул из другого, не давая противникам опомнится. Пустовалов заметил, как один из оставшихся в живых французов, быстро побежал к своим. Тем временем Пантелеймон зарядил ружье стрелку, взамен получив пустое.

— Ох, и молодец ты Яшка, — похвалил его Семён, — так тебя и в лейб-егерский переведут, с таким-то умением.

— Ладно, хватит болтать, отходим понемногу, — приказал фельдфебель.

Прошли ещё шагов с сто, и опять нарвались на французов, началась перестрелка. Яков снова стрелял неплохо так, попал в шестерых. Но, фельдфебель приметил, что их, отставших, пытаются захватить.

— Вы здесь, Яков стреляет. Я сбоку к ним подберусь, — приказал или объяснил Пантелеймон.

Он быстро бежал, пригнулся в высокой траве, обошёл по кустам, и без выстрела, кинулся на шестерых. Пока то да сё, четверо лежали мёртвыми от ударов его штыка, один сбежал, а последний, запросил пардону, подняв руки вверх.

— Бегом! Shnell! — закричал Пантелеймон иноземцу.

И оба, так добрались к своим. Тут уж было до родного знамени поока и их роты, совсем недалеко. Впрочем, здесь было куда хуже. Французы пристрелялись, и ядра часто попадали в батальонную колонну, вырывая то одного солдата, а то и двух.

— Молодец, Пантелеймон Ильич! Действуешь, прямо, как офицер! — и командир роты хитро так посмотрел на фельдфебеля, — и огневой бой вёл знатно!

— Стрелял не я, а рядовой Яков Воинов, его и прошу отметить. И взят мною в плен рядовой 61 полка.

— Ну вот, а то говоришь, не я, да не я, — усмехнулся Федоров, — вот и прапорщик Ионин погиб.

— Да как же?

— Ядром убило. Так что остался офицером я один на роте…

Тут опять заиграла труба к отходу. Да и Пустовалов заметил, что батарею убрали из редута, и она стояла теперь в саженях ста, на хорошем пригорочке.

Уже вечерело, сумерки словно наползали из ближайшего перелеска, стелились тёмными комьями на дороге, а с ними и пошли верно, в последнюю отчаянную атаку француские пехотинцы. Несмотря на жаркий огонь легких батарей, с батальон неприятелей взобрался на редут, и уже оттуда загремели ружейные выстрелы.

Сам Неверовский объехал строй своих поредевших батальонов, и дивищия, чуть развернула фронт вправо. Пустовалов сначала не понял, в чём дело, пока не услышал гром барабанов.

— Сикурс идёт, — счастливо произнёс Иван Кузьмич, — сейчас, собьём врага с поля!

А с левого фланга, мимо них пронеслись в эскадронных колоннахдва полка кирасир, Глуховского полка и Малороссийского, с синимии желтыми воротниками колетов. Те сходу сбили колонны французов, и погнали их перед собой. А перед редутом разворачивалась вторая гренадёрская дивизия князя Мекленбургского, и без единого выстрела ударила в штыки, опрокинув неприятеля. Рослые и умелые солдаты быстро отогнали неприятеля, а один из гренадёрских батальонов ворвался на укрепление, захваченное неприятелем. На этой возвышенности, среди разрушенных валов Шевардинского редута долго слышались крики. Но вот, всё и стихло. Тут, мимо них, на горячем коне, впереди своей свиты, пронесся сам Багратион.

Вечерние сумерки огласились криками :

— Ура!

Солдаты восторженно приветствовали любимого предводителя. На редут зашли уже пионеры, с шанцевым инструментам, и начали работу.

— Ну что? Злесь опять стоим, Пустовалов. Менять нас не будут, это мне наш командир, подполковник Рындин Филадельф Кириллович накрепко сказал.

— Было в роте девяносто солдат, осталось шестьдесят. Больше унтеров не имеется у нас, погибли оба.

— Каких из лучших солдат выбери, произведи двоих, на твое усмотрение, Пустовалов. Ладно, хоть палатки на месте, только вот, провианту нет, — заметил поручик, — да и патроны все расстреляли.

Только собрались развести костры, как ординарец командира полка прискакал. Раздался звук трубы, призывая солдат строится. Опять, полковое знамя было в их рядах, вих роте, но Симбирский полк, как и вся дивизия, двинулась вслед колонновожатым, занимать новую позицию. Отряд отступил, но не был побеждён.

***

Наполеон ехал мимо батальонных колонн дивизии Компана, участвовавшей во вчерашней битве. Рядом с императором неспеша рысил на своей лошадке донельзя гордый своей победой Компан. Чуть позади следовали маршалы Даву и Мюрат.

Как артиллерист Бонапарт тут же оценил позицию, но, не понял Кутузова, зачем было сдавать столь выголное место? Он мог укрыться за рекой Колочей, а теперь, выгоды этой местности были неявными… И, почему Багратион не продолжил наступление? Не все войска подошли, и он мог смешать французское войско? Его учитель граф Суворов непременно бы это слелал, непременно… Тот, сухонький генерал, был отважен до безумия, быстр и энергичен и так удачлив… Блюхер всё пытался быть похожим на Суворова… Слава Провидению, что у князя Багратиона есть только энергия от своего учителя, но, умения не хватает, и это точно… И, Бонапарт чувствовал, что его боятся, ждут от него чего-то невероятного, и смотрят на как кролики на удава… Как они действовали под Смоленском? Одни только ошибки, зачем бросать было такую позицию? Могли бы часть сил посадить в осаду, а они сдали город? Вот это-то и плохо, это как пытаться прнять логику сумашедших. И если нет её, этой логики? Проклятье, думал он в ярости, можно было понять царя Петра под Полтавой. Артиллерийские позиции, где одна прикрывают другую. Измотал, расстрелял шведов, как и он русских под Аустерлицем. А здесь? У них что, не было времени подготовится? Один жалкий редут? Или… Или, хитрый дед, этот Кутузов, готовит ему адскую ловушку? Ну нет, он не позволит себя обмануть… Наконец, император остановился у орла 61 пехотного полка, построенного в колонны. Но, их имелось здесь две, а не три, чему Бонапарт был удивлён.

— Полковник, а где ещё один ваш батальон? — был задан ясный вопрос.

— Сир, здесь все, кто остался. А мой батальон остался лежать на Шевардинском редуте!

ГЛАВА 4 День отдыха перед сражением

Колонна усталых, измученных солдат прошла мимо трёх холмов, на которых ещё трудились пионеры, и бородатые мужики в крестьянских поддевках, забивая колья, устанавливая фашины. А перед ними стояла полуразрушенная деревня, с парой целых изб. Крестьян не было, но цепкий взгляд Пантеоеймона приметил капусту и спытался быть поховёклу на огороде, взгрустнулось так, аж в животе заурчало.

— И что это, Пантелеймон Ильич?

— Не иначе, Яков Александрович, наша новая позиция. Привыкай, теперь ты, Воинов, младший унтер нашей роты. Сам следишь за порядком, как младший, но толковый начальник.

— Навалилось ведь… И сколько народу погибло…

— И, видать завтра, или послезавтра, продолжится дело. Ну а сейчас придём, верно, а наши квартирьеры и крупу подвезли… А то только сухари и остались. Видал, капусту на грядках?

— Точно… Сейчас и наведаемся…

Полковые фуры стояли недалеко от деревни. Фельдфеьели получвъали палатки. И по полю раздался крик:

— Подвезли квас, подарок от командующего! Для вас, служивые! И водка!

Ну а солдаты, получив крупу, и даже солонину, принялись варить похлёбку. Зажглись костры, а за водой кашевары ходили к Семёновскому ручью, карабкаясь по его крутым берегам.