Бесплатный фрагмент - Больше Трёх

Краткий терминологический список

Сознание — структура взаимосвязанных элементов, которые в определенных условиях представляют собой непостижимую общность.

Облако — статичный идеализированный объект, хранящийся в воображении человека.

Урожденный — человек, который пришел в этот мир, но еще не испытал на себе его воздействие.

Пирамида — образное олицетворение человека и его жизненного пути, выраженное в виде конусообразной конструкции.

Тело — материально-биологическая оболочка человека. В некоторых местах этот термин намеренно написан с прописной буквы.

Разум — составная часть Сознания, представляемая и используемая его владельцем в полной мере.

Вектор — квинтэссенция действий и желаний, определяющих направление жизненного пути.

Веретено — центр человека и его психики.

Введение

Здравствуй, дорогой читатель!

Рад приветствовать тебя на страницах этой книги. Сегодня я наконец-то сел за ее написание. И должен предупредить: то, что сейчас является законченным произведением, на момент написания этих строк было продумано мной где-то на одну треть. Поэтому я еще не знаю, что произойдет с героем, то есть со мной, в середине книги, и могу лишь с предполагать к какой кульминации приведет нас с тобой моя история.

Примечательно, но именно это стало первым аргументом в пользу написания… скорее, дневника, нежели книги в привычном смысле этого слова. Если эти строки все-таки будут написаны и изданы, то ты прочтешь историю моей жизни, которая на данный момент длится уже почти тридцать лет.

Так же, как в любой истории, описывающей события из жизни, в этой книге будет и хорошее, и плохое, а также неоднозначное, порой спорное и даже мне самому показавшееся выдумкой при повторном прочтении. Однако все описанное действительно произошло в реальной жизни. Стараясь изложить все досконально и полностью принимая и осознавая описанные здесь события, я готов предположить, что сделанные мной выводы, а также советы, которые я привожу на страницах дневника, помогут людям, оказавшимся в непростых жизненных ситуациях. Или хотя бы покажут им, что они не одиноки.

Дорогой читатель, я приглашаю тебя в путешествие по моей вполне обыденной, но местами невероятной жизни. На момент написания этих строк мне уже исполнилось двадцать девять лет, а когда выйдет печатный вариант этой книги я, скорее всего, уже перешагну тридцатилетний рубеж. Но сколько бы мне ни было лет, где бы я ни находился и какое бы время года ни стояло на дворе, описанные здесь события и ситуации помогут тебе прочувствовать мою жизнь, узнать меня и понять, почему я действовал тем или иным образом, что стало первопричиной моих поступков, а что явилось их логическим следствием.

Структура дневника выстроена в порядке, в котором я воспринимал и переживал эмоции. Следовательно, начнем мы с той поры, когда я был еще ребенком, а закончим, когда всем нам станет ясно почему эта книга носит название «Больше трех».

Формат дневника позволит мне наиболее полно зафиксировать собственные ощущения и запротоколировать окружающую действительность в том виде, в котором я воспринимал ее на момент написания. А тебе — понаблюдать и сделать выводы с опорой на собственную жизнь.

Возможно, написанное покажется далеким от привычных приемов и методов повествования, которые встречаются в художественной и нон-фикшн литературе. Вполне вероятно, в некоторых записях будет нарушена последовательность изложения и присутствовать некоторая сумбурность. Но это допустимо, ведь моя цель — рассказать тебе, как все было без художественного вымысла и в точности передать то, что находится в моей голове, в том виде, в котором оно было воспринято, усвоено и выражено вовне.

Пусть вышесказанное станет особенностью дневника, который тебе, вероятно, придется перечитать не один раз, прежде чем ты найдешь в нем себя, а найдя, сравнишь описанное с собственным опытом, испытанным тобой примерно в том же возрасте. Здорово, если, читая про детские воспоминания, ты на мгновение остановишься и подумаешь про себя или вслух: «А ведь у меня было нечто подобное! Только в моем случае…» При этом ты можешь делать пометки на полях, загибать страницы, подчеркивать цитаты, да и в целом делать все, что заблагорассудится, чтобы постепенно, бережно и неторопливо вспомнить собственные чувства и действия в похожей ситуации.

Первые главы, повествующие про детство и юность, позволят не только понять, в каких условиях находился олицетворяющий меня Ребенок, но и дадут читателю возможность комфортно погрузиться в свои собственные мысли. Затем, предварительно очертив грани повествования, мы перейдем к наблюдению и расшифровке внутренних чувств и состояний. От главы к главе повествование будет становиться все ярче, а описываемые события приобретать неожиданный характер, напоминая разгорающийся свет, падающий прямо на лицо автора и высвечивающий его умозаключения и выводы. И, конечно же, я буду с нетерпением ждать твоей реакции на прочитанное, даже находясь за много тысяч километров.

И все же в первую очередь этот дневник посвящен становлению человека, пережившего травмирующий и опасный опыт, как с точки зрения физического здоровья, так и психики. Социум называет это жестоким обращением или насилием в семье, но я отойду от этих формулировок, дабы избежать маркировки собственных чувств и представлений словами, априори носящими негативную окраску. Не пытаясь оценивать, что правильно, а что нет, я лишь приложу максимально возможные усилия, чтобы изложить все как есть, оставив право судить тебе, дорогой читатель.

Читая, смело делай вывод — является ли описанное насилием или это попросту часть воспитания. Пусть в примерах, которые придут тебе на ум, так же произойдет разделение на допустимое воздействие и насилие, на то, что приемлемо и даже необходимо, и на то, что не может быть совершено никогда, какой бы ни была ситуация. Прошу тебя быть честным с самим собой, в чем тебе сильно помогут пометки на полях и записи внизу страницы. В одной из глав я дам пояснение, почему осознанно абстрагируюсь от термина «насилие». Однако далее этот термин будет рассматриваться через призму Ребенка в рамках его воспоминаний. Дать же более развернутое пояснение этой формулировке я могу прямо сейчас.

Дело в том, что, когда обобщаешь множество элементов, разрозненных в пространстве и времени, граница восприятия либо сильно растягивается, либо непозволительно сужается. В итоге категориями насилия оперируют в основном те, кто наделяет их смыслом по собственному усмотрению. Скажем, закон определит насилие иначе, нежели врач, осуществляющий прием в больнице. Однако и закон, и врач будут правы, объединив разрозненные представления о насилии, дабы объять множество норм и применить их к большинству людей, проживающих на большой территории, тем самым задав им некие первоначальные рамки, выходя за которые, они получат либо лечение, либо наказание. Предусмотреть все композиционные составляющие в каждом отдельном случае невозможно, так как это не только сделает отношения между людьми чересчур стандартизированными и осторожными, но и вовсе может свести их на нет, так как один человек будет бояться другого, уже предвидя собственное наказание. Следовательно, нам предстоит самостоятельно разобраться, что же такое насилие, понять, в чем состоит его суть и, выйдя за рамки установленного законом и социальными нормами термина, прислушаться к себе, не имея заранее определенных предположений, ограничивающих мышление.

После некоторых глав идут советы, в которых я, исходя из собственного опыта, рассказываю как избежать или минимизировать влияние негативного опыта, описанного в конкретной главе. Советы содержат определенные варианты поведения, которые поначалу могут показаться наивными и простыми, однако по мере прочтения мы еще не раз вернемся к ним, чтобы раскрыть их подробнее или поговорить о том, как тот или иной совет можно применить в той или иной ситуации. Поначалу советы будут больше похожи на рассуждения, а не на призыв к действию. Большинство из них нацелены на то, чтобы помочь читателю преодолеть страхи, оставшиеся с детских лет, почувствовать жизнь по-новому и проявить себя вовне в том образе, в котором он пришел в этот мир.

Удивительно, но говоря об этом, я будто издалека смотрю на собственное детство и эмоции, полученные задолго до того, как они соотнеслись с моей реализацией в настоящем. Однако смею уверить, что изменения, которые происходят в нас во время работы с давно испытанными и, вероятно, забытыми эмоциями, качественно влияют на все сферы нашей жизни. Как нынешней, так и дальнейшей.

И в главах, и в советах рассказывается о событиях, которые вызовут у тебя эмоции, и твоя задача называть эти эмоции по мере их появления. Полагаю, с моей стороны разумно будет описывать те эмоции, которые испытывал Ребенок в момент, когда с ним происходили приведенные здесь события. Поэтому знай, дорогой читатель, что все, что ты прочтешь здесь, я прожил вновь, словно все описанное происходило со мной в настоящем времени.

Надеюсь, что мысли, изложенные в этом дневнике, пригодятся самым разным людям вне зависимости от того, где они живут, на каком языке говорят, какого они пола, вероисповедания или возраста. Если ты еще несовершеннолетний или тебе свойственно детское поведение, то первые главы могут натолкнуть тебя на новые мысли и рассказать о нескольких вариантах выхода из сложившейся ситуации. Дочитав же книгу до конца, ты можешь почувствовать желание бороться за жизнь во всех ее проявлениях. Взрослым же или тем, кто планирует стать родителем либо уже им является, книга расскажет о не слишком радужном пути обычного человека, начиная с первых годов его жизни и заканчивая осознанной зрелостью, в которой произойдут ключевые события, как в калейдоскопе сложившиеся в затейливые фигуры и выстроившиеся в определенную жизненную систему с ее идеалами и ценностями.

Впрочем, не будем забегать вперед, ведь изложение мыслей в хронологическом порядке имеет здесь немаловажное значение. Однако работа с воспоминаниями не просто делает их реальными, а практически оживляет. От их леденящего холода кровь замедляет течение по венам, а сбивчивое дыхание, за которое организм цепляется как рыба за рыболовный крючок, — становится единственным, что связывает человека с окружающей действительностью. Определенно, описанные здесь воспоминания были эмоционально тяжелыми как для Ребенка и подростка, так и для взрослого человека, который все это пережил, то есть меня самого. Но именно благодаря им мы сможем проследить, как формировалось мое мироощущение и как я его изменил.

Следовательно, эта книга подойдет читателям, которые хоть раз сталкивались с несправедливым или необоснованным отношением со стороны взрослых.

Содержащая воспоминания и советы по улучшению жизни данная книга-дневник в первую очередь предоставляет читателям право выбора, набор так называемых заготовок, показывающих, что можно жить с тем что имеешь, минуя тупики и неразрешимые ситуации в собственной голове. Ты, дорогой читатель, конечно, можешь остановиться и отложить книгу, чтобы подумать о прочитанном, а потом вернуться к ней в любое удобное время. А то и вовсе приостановить чтение до того момента, пока твои собственные мысли не придут к определенному порядку. Однако я остановиться не могу и пойду дальше. Считай меня тем, кто прочтет эту книгу за один вечер. Но ты, пожалуйста, делай так, как тебе комфортно, и обрати внимание на разный шрифт. Если увидишь курсив, значит, выделенное им предложение выражает мысль того, кто проживает эмоции в описанный момент. Тут необходимо обратить внимание на контекст, в котором мысль находится. Возможно, это объяснение не совсем понятно тебе в начале повествования, однако в нем содержится ключ к пониманию названия книги, а порой эти вставки помогут тебе полнее понять общую тенденцию произведения.

Моя цель — детально показать путь, который автор этой книги прошел менее, чем за три месяца, предав огню прошлые двадцать девять лет своей жизни, чтобы ты, читатель, имел возможность хоть немного сократить срок собственного осмысления и преодоления, почувствовав жизнь во всех ее аспектах. И, пожалуйста, анализируй все, что здесь описано, исключительно через призму собственного восприятия, и пусть выводы, которые ты сделаешь, будут независимыми и честными.

Дорогой читатель! Будет чудесно, если однажды, открыв эту книгу, ты прочтешь ее до самого конца, а на страницах появятся твои пометки, замечания или неожиданные выводы. Определенно, повествование строится вокруг главной темы, которая складывается из, казалось бы, разрозненных частей, и понять ее будет непросто, если начать читать книгу с конца или выбрать лишь отдельные главы. Только читая последовательно, ты увидишь, как именно раскрывается заданная тема и на чем базируются ее конструктивные особенности. А это, в свою очередь, поможет тебе полнее прочувствовать происходящее, а значит — более точно сформулировать свои выводы или мысли.

К сожалению, события, которые будут описаны и вновь прожиты мной, носят безрадостный характер, и я надеюсь, что они никогда не произойдут с тобой, а если уже произошли, то были более щадящими. В любом случае береги себя уже сейчас, с этой самой минуты (это мой первый совет тебе).

Приятного чтения, дорогой читатель! Обязательно дочитай до конца, ведь результат от прочтения может превзойти все мыслимые и немыслимые ожидания, как превзошел мои. Мне же интересно, как много читателей посчитают такой результат желанным или хотя бы приемлемым.

Глава 1. Вместо вступления

Почему я это пишу?

Возможно, чтобы трезво оценить обстановку, которая превращает мою жизнь в нечто невообразимое, пугающее и отталкивающее. Отталкивающее, как незнакомых людей, так и меня нынешнего, прошедшего через перемены. А возможно, я пишу, чтобы посмотреть со стороны на путь, пройденный мной за двадцать девять лет, и зафиксировать его на бумаге, дабы воспоминания, что подобно кипящему супу, который пытаются донести от плиты до стола, не обжигали тело горячими каплями. И конечно же, абсолютно точно я пишу для того, чтобы те, кто прочтет эту книгу, составили полное представление о том, что испытывает ребенок в разных возрастах и как это отражается на его взрослой жизни.

Следовательно, это не просто книга, написанная человеком, видящим в этом единственное избавление от тяжелых воспоминаний детства, а личная тетрадь, хранящая потаенные секреты, копившиеся чуть меньше тридцати лет. Тетрадь эта исписана мелким неровным почерком, все записи в которой сделаны небольшой детской ладошкой, немного вспотевшей от усилия, но все же старательно выводящей неаккуратные буквы на бумаге. Для читателей же эта тетрадь не что иное, как первоисточник, из которого можно как почерпнуть какие-то модели поведения, так и увидеть мир глазами маленького испуганного мальчика. Кроме того, я постараюсь описать не только сами воспоминания, но и способы, которыми удается бороться с их последствиями. Надеюсь, приведенные упражнения и примеры окажутся полезны и найдут практическое применение в твоей повседневной жизни.

***

Расскажу немного о себе. Меня зовут Сергей, и я живу в крупном российском городе федерального значения. Пожалуй, это самый большой город нашей страны, по крайней мере, на мой взгляд.

В этом городе я родился, вырос и живу по сей день. Он достаточно комфортен для проживания, а природа, которая окружает его, просто великолепна.

На написание этой книги меня сподвигли эмоции и переживания, которые я испытал в детстве и юношестве, но осознал только сейчас (буквально несколько недель назад). Признаюсь, эмоции эти не слишком веселые. А начну я свой рассказ, отталкиваясь от самых ранних воспоминаний, которые только помню и которые по мере взросления будут приобретать различные свойства и окрашивать мою жизнь и жизнь окружающих меня людей в разные оттенки.

Эти воспоминания, словно хрустальные шпили башен, неустанно блестят над возведенными объектами труда, созданными и мной, и другими людьми, с которыми мне посчастливилось встретиться на жизненном пути. Однако, чем выше растет то, что создается упорным трудом, тем выше поднимается шпиль, привлекая к себе внимание и тем самым полностью меняя представление о том, что он, собственно, венчает. Эти шпили всю мою сознательную жизнь нависают над результатами моей деятельности, словно проектор подсвечивая негативные или сомнительные стороны моих решений. Я возьму на себя смелость провести тебя, мой дорогой читатель, по самым потаенным и самым страшным своим воспоминаниям, которые, как строительные балки, формируют каркас блестящих шпилей, зачастую просто заливая меня негативными эмоциями и переживаниями.

Признаюсь откровенно, что за двадцать девять лет беспрестанной борьбы за свое существование в этом мире, я отчетливо увидел предел, за который, как бы сильно ни старался, я выйти не смогу.

К сожалению или к счастью, все имеет свойство заканчиваться. И если негативные эмоции столь сильны, что не покидают меня ни при каких условиях, то, возможно, я сам смогу отделиться от них? Эти мысли все чаще появляются у меня в голове, как придорожные столбы, незаметно зажигаясь под вечер и воспринимаясь уже как нечто обыденное. Эта книга — моя последняя попытка обратиться к тому положительному, что есть в этом мире и во мне самом. И тебя, дорогой читатель, я попрошу сделать то же самое. Возможно, я беру на себя слишком много, но уже с первых страниц я прошу тебя впустить в себя хотя бы несколько строк из прочитанного, отложив оценку на потом. Почему так? Все очень просто и одновременно запутанно. Есть вероятность, что читающий это так же, как и я в свое время, чувствует грань, предопределяющую его существование. И тут я вновь обращаюсь с просьбой сохранить то, что есть у каждого из нас без исключения, — свою жизнь. Вероятно, тебе, дорогой читатель, пришлось куда хуже, чем мне, и твоя черта находится на расстоянии вытянутой руки, но прошу тебя: не спеши, прочти эту книгу и постарайся сделать то, что в ней написано. В ней я попробую показать, что ты не одинок, расскажу о том, что помогло мне, а также о том, что повредило, пошагово опишу этапы работы над различными эмоциональными состояниями и правдиво расскажу о результате. Но для этого нужно дочитать книгу до конца.

Если бы меня попросили описать свою жизнь одним словом, то моим ответом стало бы слово «страх». Даже не так — Страх, с большой буквы. Страх, в моем представлении, это чувства неопределенности и опасности, объемы которых я при всем желании не могу осознать, даже когда ощущаю явные признаки страха как в теле, так и в Сознании. К одним вещам, рождающим страх, мы привыкаем, и они напоминают о себе лишь в определенных обстоятельствах. Скажем, боязнь пауков не проявится, если человек не будет с ними сталкиваться. Однако Страх, про который пойдет речь в этой книге, порождался людьми, которые по идее должны поддерживать и заботиться о ребенке, быть единственными, кому доверены детские секреты и мысли (как потом оказалось в моем случае — зря). Сейчас, когда я смотрю на это объективно и здраво, понимаю, что не давал поводов обращаться с собой подобным образом. Я родился и рос обыкновенным любознательным ребенком без каких-либо отклонений и патологий, которые могли бы повлиять на мое восприятие или действия. Как и все дети интересовался новым, имел адекватные реакции на происходящее и хотел, чтобы его любили. Любили и берегли. Однако, оглядываясь назад, я словно проваливаюсь в черную дыру из липкого холодящего Страха, держащего меня невероятно сильными и отвратительными руками.

По сути, сегодняшний я — лишь оболочка или тень, которой удалось временно вырваться из захватов Страха и пересечь значительный отрезок жизни, сев за написание книги. Не удивлюсь, если прямо сейчас меня захватит какое-то воспоминание и заставит проживать себя вновь и вновь, будто все произошедшее со мной в детстве снова стучится в двери, которые вот уже много лет заперты на замки. Я отнюдь не стремлюсь к переживаниям и не жалею себя, однако эти воспоминания настолько всеобъемлющи, что я чувствую себя так, словно мне на голову надели шлем от скафандра, который в считанные секунды растворяет Сознание в проблемах, а сам я при этом будто смотрю на мир сквозь мутное цилиндрическое стекло. Эти ощущения сродни заплыву в смердящем болоте, у которого не видно берегов, и у тебя есть только миг на то, чтобы вынырнуть и вдохнуть не очень чистый воздух, разлитый над поверхностью, и сразу же погрузиться обратно. В привычную черноту.

Самое первое воспоминание неустанно напоминает, как ко мне относились наедине и как меняли свое отношение, стоило посторонним оказаться рядом. Это воспоминание очень точно иллюстрирует наши отношения с матерью, которые строились на самой простой и, пожалуй, самой обидной модели — попытке казаться хорошей для всех, кроме собственного сына. По моему мнению, именно это воспоминание, пусть даже неполное и обрывчатое, словно фотовспышками вспыхивающее в Сознании, задает вектор дальнейшему повествованию. Помню, как захожу в ванную комнату, в которой стояли большая чугунная ванна с высокими бортами и рукомойник и как мама снимает на камеру мои утренние процедуры. Кажется, шел 1997 год, и в ходу были большие камеры с пленочными кассетами VHS. Снимая меня, мать наверняка хотела оставить хорошее воспоминание. Отчетливо помню, как мягко она просила меня умываться двумя руками, чтобы хорошо звучать на записи.

Мое детство почти ничем не отличалось от детства других детей того времени, когда самое большее, чем мог похвастаться ребенок, — это немного карманных денег, которых, если поднакопить, хватало на что-то съедобное из магазина рядом с домом. Родился я в 1994 году, в достаточно непростой период как для моей семьи, так и для страны и города в целом. Размышляя над тем, с чего лучше начать: с семьи или с описания города, думается мне, что стоит все-таки начать с семьи, так как именно с ней связаны все самые насыщенные и объемные воспоминания. По моему мнению, именно семья породила первоначальный слом, в ещё формирующейся психике Ребёнка.

Самые первые эмоции, легшие в основу пугающих воспоминаний, связаны с матерью. Моя мать довольно простой человек. Родившаяся в деревне, в школьные годы дравшаяся с мальчишками, а после школы уехавшая поступать в город на престижную в то время профессию, сейчас она работает по своей специальности, в той же должности, на которую училась. Ее любят на работе, высоко ценит руководство и в целом никаких нареканий у нее нет, по крайней мере, я не могу припомнить, чтобы ее профессиональные качества осуждали при мне. Ее профессия носит социально-ориентированный характер, направленный на непосредственную помощь другим людям. При ее поддержке и под ее наблюдением выросло не одно поколение людей, которые так же, как и их родители, ведут своих повзрослевших детей именно к ней.

Я хорошо помню, как люди приходили к нам домой и спрашивали, здесь ли живет «такая-то, такая-то», называя ее по имени-отчеству, и я, отвечая утвердительно, без опаски открывал дверь. Стоя на пороге, пришедшие просили о незамедлительной, безотлагательной помощи, приводя весомые аргументы в пользу ее оказания. Моя мать всегда откликалась на просьбы других людей, даже если они приходили посреди ночи и просили пройти с ними несколько кварталов. Она всегда была готова помочь и этим отличалась от остальных, которые, в свою очередь, не отвечали ей такой же сердобольностью. Потому что, когда она шла за какой-либо помощью к ним, то, как правило, не получала ее, слушая лишь обещания или сбивчивые оправдания. Тем не менее свою помощь она продолжала оказывать.

Когда просители уходили, она говорила, что не хочет, чтобы они приходили еще. Неожиданные визиты отвлекали ее от домашних дел, и она не хотела понапрасну отрываться и выслушивать чужие проблемы. Но по непонятным для меня причинам делала это вновь и вновь. Она говорила об этом как бы мне, потому что в тот момент никого кроме нас в квартире больше не было, но слова произносила, глядя не на меня, а в пустоту, в промежуток, который был, между нами, в тот момент. Когда она говорила это, я всегда соглашался с ней, но люди от нее этих слов никогда не слышали. Ни того, что она не хочет их видеть, ни того, что занята, поэтому через некоторое время они, как правило, возвращались вновь. А вернувшись, стучали в дверь и вежливо, но настойчиво просили о помощи еще раз. Некоторые приносили с собой конфеты или подарочный чай в жестяной банке. Мне хорошо запомнился нарисованный слон и какой-то индийский мотив, который мне очень нравился, а коробка, возможно, еще где-то есть.

Когда я открывал дверь, мать прислушивалась к просьбам и потом спрашивала меня:

— Зачем же ты открыл дверь, если я не хотела говорить с этими людьми?

Мой отвел был таков:

— Ты и не запрещала мне их впускать. Ты ведь говорила о вчерашних посетителях, а сегодня пришли совсем другие и спрашивали об ином.

Тогда она просила в следующий раз никому не открывать и, разумеется, я обещал, что не буду. В дальнейшем, когда, непрошенные гости стучали в дверь, я уже был готов отвечать как нужно, однако они приходили, заранее зная, что мать дома. Я об этом не думал и говорил, что матери нет, дверь заперта на ключ, и открыть ее нет абсолютно никакой возможности. Собеседники реагировали спокойно и, принимая сказанное за шутку или детский розыгрыш, говорили, что видели, как она вошла в подъезд, и не нужно придумывать невероятные истории. В этот момент я сильно терялся, втягивал голову в плечи и даже, помнится, приседал, стараясь изо всех сил придумать более внятную или хотя бы удобоваримую отговорку, замолкал и надеялся, что люди сами уйдут, не дождавшись ответа. Однако посетители не уходили. Они начинали выражать недовольство, стучали в дверь и звали мать по имени-отчеству. Чтобы не слышать этого, я закрывал вторую дверь и стоял, пытаясь удержать ее плечом, словно пришедшие могли снести ее с петель и ворваться в квартиру. Разумеется, этого никогда не происходило, но я всегда дожидался окончания стуков в такой вот замысловатой позе.

Некоторые визитеры, не попавшие к матери через дверь, стали периодически звонить и предварительно уточнять, когда она будет дома. Телефонные звонки разливались по квартире громкой трелью, и мне нравилось на них отвечать, сообщая, когда мать будет дома. Но если на некоторые вопросы у меня уже был заготовлен ответ, то на другие, нетипичные для ребенка моего возраста, у меня ответов не было. Когда звонили сослуживцы матери, а это всегда были женщины, то помимо вопроса о том, когда она будет дома, они сперва могли спросить про мои дела или про другие, отвлеченные вещи, приберегая главный вопрос на конец разговора, чтобы ответить на него мне было не очень сложно. Когда я давал ответ на предыдущий вопрос, они, немного не дослушивая, торопливо спрашивали: «А кто твоя мама?», а дальше называли по имени и мать, и тетку, проживающую с нами. После чего замолкали и ожидали ответа. Меня, ребенка, это крайне веселило и, настроившись на игривый лад, я обычно отвечал по настроению. Иногда честно, иногда нет. А после того, как вышел фильм о роботе, прилетевшем в наше время, то, копируя его, я грустным голосом отвечал: «Никто». И сразу после этого вешал трубку.

Пока мы не перешли к подробному описанию моей семьи, поясню, что понятие «родители» в данной книге носит образно-собирательное значение, не имеющее отношения к привычному представлению о родительстве. Я использую его лишь для удобства изложения и, надеюсь, на понимание.

Раз мы оказались в квартире у запертой двери и смолкшего телефона, предлагаю рассмотреть условия, в которых моя семья проживала в тот момент. Квартира была однокомнатной, с обоями мягкого, серо-металлического цвета и текстурным рисунком, напоминающим большие сферы, охватывающие пространство от пола до потолка. Единственную комнату с утра до вечера заливал солнечный свет, время от времени привлекая внимание к поднимающимся от дивана тонким струйкам бельевой пыли, а пузатый телевизор с изогнутым экраном и накренившейся вбок антенной, разогревшись к вечеру от полуденных солнечных лучей, возмущенно щелкал не желающей остывать черной глянцевой крышкой. Несколько изношенный и загибающийся линолеум аккуратно прикрывали два шерстяных ковра с диковинным восточным узором и бахромой. Даже спустя десятилетия они не потускнели и радовали маленького меня яркостью красок, напоминая небольшую домашнюю радугу. А к вечеру, когда солнце уходило в закат, тени от поднявшихся шерстяных ворсинок образовывали на полу холмистые узоры, складываясь в диковинный рельеф непознанной планеты. Если небо было безоблачным, то шторы с золотистыми вставками разгорались от падающих лучей, а серая ткань, в которой вставки были вышиты, неспешно колыхалась от ветра, периодически залетающего в открытую форточку.

Все это в совокупности создавало некий чарующий эффект, казавшийся мне настоящим волшебством. Дом, в котором находилась наша квартира, располагался на окраине города, так что, пройдя всего десять минут, можно было дойти до конца населенного пункта и попасть в область. Район в целом был неплохим, с обустроенными дорогами. Люди, жившие там, были добрыми. Даже те, у кого имелись порицаемые социумом зависимости, никогда не обижали детей (по крайней мере, публично), даже если те звонили в дверь и убегали или, скажем, поджигали высохшую траву под балконом кого-то из жителей района. Думаю, этот район отлично подходил как для жизни с детьми, так взрослым. Прожив в нем достаточно долго, я полюбил это место и стал воспринимать его как нечто свое, родное. Даже сейчас я иногда бываю там, временами навещая мать, и, думаю, приеду туда еще не раз. Естественно, за эти годы район несколько изменился. Что приятно — в лучшую сторону. Появились хорошие спортплощадки, тротуары, парковочные места; около песочниц уже почти не распивают алкоголь да и в целом инфраструктура заметно шагнула вперед, словно с моего детства прошло не двадцать пять, а целых сто лет.

Из ближайших родственников у меня была только мать. Отца своего я никогда не знал. Думаю, биологически он все-таки был, однако мать никогда не упоминала при мне ни его имя, ни о нем в принципе. Другие люди, приходившие к нам в гости, так же не давали никакой информации. Зато в вышеописанной квартире, которая хоть и была однокомнатной, но при этом имела раздельный санузел, проживало сразу три человека — непосредственно автор этой книги, тогда еще ребенок, моя мать и совершенно чужая женщина, не приходящаяся нам родственницей. На этом моменте давайте остановимся подробнее.

Как я уже упомянул ранее, биологический отец у меня где-то был, но говорить про него было не принято. В раннем детстве мне удалось найти одну фотографию, которая, судя по всему, была сделана на паспорт (по крайней мере, она была подходящего формата), и на ней был изображен очень похожий на меня мужчина, одетый в военную форму. Время от времени я подходил к этой фотографии, пристально всматриваясь в неулыбчивого мужчину. В его глаза, лоб, волосы и так далее. В тот момент мне еще показывали фотографии деда в молодости, и он был отдаленно похож на этого мужчину, однако качество снимка оставляло желать лучшего и понять точно, кто изображен на снимке не удавалось. Взгляд у мужчины был достаточно добрый и открытый, он смотрел на меня из-под густых бровей с сожалением и легкой грустью, не принуждая уйти, но и не прося остаться подольше. Поскольку я подходил к фотографии слишком часто или поглядывал в угол, в котором лежал снимок, мать вскоре убрала его и, к сожалению, так больше и не достала.

Из воспоминаний о бабушке по материнской линии в памяти отчетливо сохранились несколько слов, которые она сказала на эмоциях, не придавав им особого значения. Если вкратце, они сводились к тому, что бабушка, узнав о беременности мамы, уговаривала ее родить и предлагала всяческую помощь, однако мать сомневалась стоит ли, так как не планировала ребенка, который получился случайно. После слова бабушки подтвердила и моя мать, которая, как-то разговорившись с моей подругой, призналась, что действительно не планировала ребенка в тот момент и просто хотела, как раньше, жить для себя.

К слову, мама родила меня, когда ей исполнилось сорок, а сегодня, когда я пишу эти сроки, ей уже практически семьдесят лет. В 90-е сорокалетних женщин считали старородящими, и всё окружение мамы было удивлено ее смелым решением оставить ребенка и воспитывать его без отца. Однако решение это было принято ввиду нескольких жизненных обстоятельств. Неизвестно точно, было ли это решение продиктовано авторитетом бабушки (здесь вероятность весьма велика), или свою роль сыграли другие обстоятельства. Однако можно с уверенностью сказать, что моя мать определенно недолюбливала бабушку, и я понял почему, когда та переехала из деревни к нам в квартиру после смерти дедушки, так как не могла жить без централизованного отопления и водоотведения. В тот момент бабушка еще без труда ходила и даже могла нести собственный чемодан, однако мы еще дойдем до этого, так как на момент ее переезда мне только исполнилось четырнадцать лет.

Возвращаясь в зиму за несколько месяцев до моего рождения, необходимо упомянуть, что на тот момент мать и посторонняя женщина, которая впоследствии станет мне тетей, уже проживали вместе в одной квартире. Термин «посторонняя женщина» является условным обозначением, которое не имеет к родству ни малейшего отношения. Как только я начал достаточно соображать, то первым делом спросил, что это за женщина, на что мама ответила, что это моя тетя. Следовательно, вопрос, как тетя стала жить с нами, всегда занимал меня больше, нежели попытки выяснить что-то об отце. И до недавнего времени ответ казался довольно простым.

В то время люди маминой профессии могли получить квартиру, вступив в кооператив и предварительно заплатив денежный взнос. Человек платил определенную сумму, и его ставили в очередь на получение квартиры. Если же одного взноса не хватало на то, чтобы покрыть всю стоимость квартиры, люди кооперировались и вставали в очередь по двое, чтобы в дальнейшем не потребовалось доплаты.

У матери, как и у тети, человека, с которым можно было бы встать в очередь, не было. Следовательно, чтобы получить квартиру, каждой из них нужна была полная сумма, равная стоимости квартиры.

Моя мать родилась и выросла в далекой деревне на юге страны, в семье, в которой строго чтили традиции и блюли национальный уклад. Бабушка работала закройщицей на предприятии, а дедушка обслуживал грузовые автомобили. Я мало что помню об этих людях, но все воспоминания о них без исключения приятны. Даже те, что сформировались во время их тяжелой болезни, к концу которой они уже не осознавали, что делают. Пораженные тяжелым заболеванием, одурманенные наркотическими препаратами, призванными заглушить невероятную боль, бабушка с дедушкой даже в тот период никогда не говорили обо мне плохо и не причиняли мне вред или неудобства. Поразительно, но эти люди не желали никому зла, даже когда перестали узнавать ближайших родственников. Эти же люди дали моей матери денег на взнос за квартиру, но с условием, что она найдет еще кого-то с большей или хотя бы не меньшей суммой. Думаю, родители тети посчитали так же.

Отец тети был военным с непростым, но справедливым и логически стройным, предсказуемым характером, а ее мать была женщиной очень доброй, покладистой и безмерно любящей как своего мужа, так и всех своих детей. Воспоминаний о них у меня сохранилось еще меньше, чем о родных бабушке с дедушкой, но, оглядываясь назад, могу сделать вывод, что имеющаяся у меня информация характеризовала всех бабушек и дедушек, как людей добрых, справедливых и ответственных, нежели гневливых и непоследовательных. Именно эти люди дали взнос на квартиру тете.

Когда мне маленькому рассказывали эту историю, конец ее всегда смазывался, не давая конкретного ответа на вопрос — почему именно тетя с мамой начали жить вместе? Материнская версия гласила, что они с тетей располагались на соседних строчках в таблице получателей и одновременно застали свою очередь. И версия могла бы быть правдивой, если бы не одно «но». Фамилия тети располагается в самом начале алфавита, а материнская — практически в конце. Не могу утверждать точно, возможно, мама и не лгала, но в детской голове это вызывало множество вопросов, так как к доске учительница вызывала нас строго по алфавиту, и расположение букв я узнал достаточно рано.

Тут необходимо сделать ремарку и сказать, что знакомые мамы с тетей, вдохновившись их примером, тоже решили объединиться и жить в одной квартире, купленной на общие деньги. Они и пой сей день живут вместе, однако ни детей, ни мужей у этих женщин нет. Женщины, о которых идет речь, приходятся маме с тетей близкими подругами, и, насколько я знаю, они тесно общаются до сих пор.

Определенно, совместное времяпрепровождение не могло не повлиять на решение жить вместе в общей квартире. И мать, и тетя учились в разных институтах, но по окончании были распределены в один город и поселены в одно общежитие, где и произошло их знакомство. Ловя обрывки их рассказов и воспоминаний, которыми они делились со мной маленьким, я узнал, что они вместе ходили в походы, вместе работали на приусадебном участке, вместе ездили отдыхать, и в целом их быт был неразрывно связан друг с другом. Все это оставило у них положительные впечатления и надолго сохранилось в памяти.

19 мая 1994 года, в солнечный весенний день тетя, сидя за рулем зеленого «Москвича», везла новорожденного меня и мою мать из роддома в недавно полученную квартиру. В тот момент они уже проживали совместно, строили далекоидущие планы и готовились к воспитанию нового человека (по крайней мере, хочется в это верить). Зайдя в квартиру и положив меня на небольшой стол, они, если верить их рассказам, смотрели на меня и рассуждали, какой я крошечный и беззащитный. При этом интонации, которые сквозили в их словах, отдавали удивлением и даже беспомощностью. Моей матери было психологически непросто держать меня на руках. Замечу, однако, что она сохранила родовые бирки, которые повязывали в роддоме, а также первый локон моих волос и множество ранних детских фотографий. Даже по истечении времени всем приходящим гостям она показывала эти фото и умилялась, рассматривая и комментируя их. Полагаю, ей просто был мил сам образ маленького ребенка, беззащитного человечка, говорящего односложными фразами. И ей нравилось, когда на прогулке люди подходили и говорили, что у меня ее глаза, а она могла с улыбкой ответить:

— Конечно! Это же мой сын.

Жаль только, что на этом хорошее отношение ко мне заканчивалось.

Резкий переход от более-менее стабильного существования к кошмару произошел, когда пришло время идти в детский сад, то есть примерно в три года. С этого момента все мои воспоминания становятся подробными и многоаспектными. Например, заходя в воспоминание, я без труда вспоминаю, что говорил человек, какие запахи при этом витали в воздухе, какие эмоции мы испытывали, как светило солнце, кто и во что был одет и так далее, вплоть до желания пойти в туалет.

Все эмоции воспринимались без какой-либо критической оценки, мгновенно становясь аксиомой и непреложным правилом. Именно в тот момент я четко отследил изменение в отношении ко мне со стороны матери и тети. Далее для удобства я буду называть себя Ребенком, что применимо и к описываемому состоянию, и ко мне нынешнему, как к органической форме жизни. Чтобы понять мои сбивчивые объяснения о раннем детстве и их колоссальную важность для всей моей дальнейшей жизни, представим волну, которая зарождается глубоко в море и движется к берегу. Засчёт большой глубины рябь на поверхности едва ощущается, но, когда волна доходит до берега, это может привести к разрушительным последствиям.

Так и здесь общение со мной стало суше, формальнее и критичнее. Изменения чувствовались во всем, начиная с того, как я здоровался с людьми, и заканчивая вечерними гигиеническими процедурами. Парадокс заключался в том, что, когда Ребенок совершал все те же действия в то же самое время раньше, его никто не ругал, а теперь начали порицать и даже наказывать. Скажем, раньше я любил компот и передо мной всегда ставили целую банку, из которой я пил столько, сколько хотел, и ее объема было вполне достаточно, чтобы утолить мою жажду. Теперь же вместо банки мне давали неполный стакан со словами «Смотри не разлей». Выпивая стакан, я никогда не просил добавки, поскольку просить было не у кого: мать отходила от кастрюли с компотом, а сама кастрюля стояла высоко. Также мне стали запрещать некоторые вещи, такие как просмотр телепередач, например. Отчетливо помню холодящее чувство диссонанса, которое растекалось под кожей, когда привычное становилось недопустимым или еще хуже — обруганным и высмеянным, а других альтернатив не предлагалось. В эти моменты Ребенок застывал как насекомое в янтаре, не зная, а можно ли вообще закончить то, что он начал и что ему делать потом? Ведь реакция на его действия стала непредсказуемой и очень резкой.

При этом в детском саду разительного изменения в отношении ко мне не наблюдалось. Игры, в которые мы играли, остались прежними, воспитатели относились к нам одинаково — как к детям, и я не понимал, что же такого произошло дома, что враз перевернуло мое существование. Позднее (спустя почти двадцать лет) мать обмолвилась, что просто не знала, как меня воспитывать. Поэтому они с тетей пришли к соглашению. Она своей строгостью должна была заменить мне отца, а мать — олицетворять женское начало, по их мнению так у нас получилась бы нормальная семья. Чуть выше я говорил о том, что отец тети был военным с громким голосом, но логически стройной речью и справедливыми суждениями, однако характер его дочери, ее истинный эмоциональный облик с этого момента был скрыт для меня.

Представь, дорогой читатель, что ты ехал по ровной дороге, не замечая, как хорошо и быстро она преодолевается без кочек и выбоин, а потом съехал на грунтовую, менее качественную дорогу. И вот уже все твое внимание сконцентрировано на том, чтобы объехать ямы и банально не остаться без колес. Так и я в раннем детстве воспринимал тетю как нормального человека и не наделял ее какими-либо свойствами, просто сосуществуя рядом и видя в ней обычного взрослого человека.

Все изменилось в тот самый момент, когда произошло, так называемое, разделение воспитания. Теперь все свои слова тетя произносила преувеличенно громким грудным голосом, вытягивая вперед небольшую шею, выпучивая карие глаза и размахивая толстыми руками, как бы подгоняя адресата своих слов. Все это говорилось быстро, резко и, как правило, неожиданно для меня. То есть в момент, когда я еще не успевал закончить порицаемое действие. Зачастую тетя попросту дублировала слова матери оглушительным криком, думая, что я не услышал с первого раза. Когда она вопила, я смотрел на ее большой рот и крупные желтые зубы, ставшие такими по неизвестным мне причинам, и чувствовал, как леденящий душу страх затапливает меня изнутри. Чувствовал вполне осязаемо, в буквальном смысле замерзая.

Мать в этот момент обычно продолжала заниматься своими делами, воспринимая крики как должное и не обращая внимания на происходящее. Правда, если крики длились больше пяти минут, ей становилось неприятно слушать нескончаемые упреки, издевки и насмешки тети, и она подходила и говорила ей что «все, хватит, он уже все понял». Я же в тот момент чувствовал, как разлившийся по всему телу холод превращается под кожей в лед. Хотя внутри была еще ледяная вода, не замерзшая окончательно, согреть ее не помогало даже палящее летнее солнце, по телу бежали мурашки, а я, окоченев, не в силах был пошевелить даже пальцем.

Когда представление заканчивалось, я быстро бежал в кровать — греться. Но, когда лед оттаивал, я с удивлением и неприязнью констатировал, что где-то в районе желудка или позвоночного столба все еще оставалось холодящее чувство страха. Согревшись физически, изнутри я всегда оставался холодным; словно какая-то часть меня теряла или, точнее сказать, изменяла свою структуру, ответственную за проживание эмоций, как бы стирая перехлестнувший через меня шквал. Постепенно я перестал воспринимать часть эмоций, чтобы гигантская волна криков не унесла меня за собой. Однажды в одной телепередаче про животных сказали, что в случае опасности те замирают на месте, пытаясь определить, откуда исходит угроза и кто их противник. Я воспринял эти слова буквально и с того момента, как дикое животное, пытался найти истину или обоснованную критику в том крике, который обрушивался на меня по нескольку раз в день, без перерывов на выходные и праздничные дни. Я изо всех сил старался понять, почему меня ругают и с какой стороны в следующий раз ждать нападения, учитывая, что я не делал ничего дурного, как по своему, так и по общественному мнению. Но сколько бы усилий ни прикладывал трех-четырехлетний мальчик, коим я тогда являлся, он так и не нашел веских доводов в пользу такого отношения (да и двадцать семь лет спустя я все еще не нашел объективных причин).

Глава 2. Раннее детство

Думаю, стоит перейти к воспоминаниям о раннем детстве, которые связаны с первой дошкольной социализацией. Начнем с момента, когда Ребенок стал посещать детский сад.

Мне было три или четыре года, когда ранним утром вместе с матерью, мы сели на неспешно едущий троллейбус и проехали несколько остановок, чтобы успеть в сад к восьми утра на завтрак.

Происходящие дома инциденты с тетей к тому моменту несколько померкли перед новыми ощущениями, обещающими невиданные до того эмоции и впечатления. На небольшой улице, по которой мы шли к саду, справа, около забора, цвели яблоня и черемуха, а осенью пахло прелой листвой и остывающей землей. Я до сих пор отчетливо помню эти запахи. Спускаясь по лестнице ко входу в здание, мы встречали других ребят, идущих за руку со своими родителями. Они улыбались, немного смущались или были озадачены незаданным вслух вопросом: «Что же придется делать в этом детском саду?» Что за великолепное и наполняющее это было чувство! Бесконечно далекое от эмоций, которые Ребенок испытывал дома. Детская память старательно собирала воспоминания о всех годах, проведенных в саду, и по сей день я вижу их перед собой так отчетливо, будто пережил все это только вчера.

Окна нашей группы были огромными, практически до пола, поэтому дети без проблем могли смотреть в них, так как подоконник был им по пояс. Часть окон выходила на игровую площадку с песочницей, яблонями и спортивными снарядами, а часть была закрыта деревьями и, когда окна открывали, особенно в летнее время, ветви распрямлялись и мягко проскальзывали в помещение, принося с собой неповторимый сладковатый аромат.

Сад определенно был хорошо оснащен: все в нем было чистым и рабочим, игрушки новыми. Само помещение было отремонтировано, столы не качались, постельное белье не хранило запахов предыдущих владельцев. Ходило в группу примерно человек двадцать, за которыми присматривала воспитательница, всегда облаченная в белоснежный передник и большие очки в роговой оправе. Всех детей в то время одевали примерно одинаково, за тем лишь исключением, что у одних вещи были новые, а у других явно поношенные и не по размеру. Я в тот период носил одежду, которая досталась матери от соседки, чей сын к тому моменту вырос. Клетчатая тускло-оливковая рубашка с короткими серыми рукавами, напоминающими приспущенные паруса одноместной лодки, брюки джинсового цвета из очень плотной ткани, соединял которую броский белый шов, и коричнево-белые сандалии с двумя продольными разрезами по бокам.

Матери эти вещи отдали еще давно, и они пролежали всю зиму, поэтому я и предположить не мог, что это мой будущий гардероб. Во время примерки стало понятно, что рубашка велика в плечах, а рукава слишком длинные. А брюки, хоть и подошли по размеру, но выглядели застиранными или просто были затерты до такой степени, что временами ткань даже просвечивала на солнце, демонстрируя в некоторых местах плетение нитей. Что до сандалий, то они, конечно, выглядели неплохо, благодаря материалу, из которого были сделаны, но в повседневной носке были жутко неудобными и жаркими. Они практически не гнулись, чрезмерно нагревались на солнце, а по весу напоминали ботинки водолаза с медной подошвой для удержания ныряльщика на дне.

Помню, как сказал, что не хочу носить эти вещи и попросил другие, но мать отвечала, что купить новые мы просто не можем и до следующего года мне точно придется ходить в них (а на следующий год я попросту вырос, и вещи стали мне впору). Все сказанное матерью я воспринимал как данность, так как в семье денег было совсем немного, а те, что появлялись, уходили на предметы первой необходимости. Удивительно, но я не чувствовал себя обделенным или обиженным, просто в тот момент мне хотелось другого, но это было мимолетное детское желание, которое достаточно быстро прошло. Никто из ребят в детском саду не делал замечаний моему несуразному виду. Но были в группе и дети, чьи принты на идеально сидящих футболках были такими сочными и привлекательными, что выглядели лучше, чем картинка на нашем стареньком телевизоре. Само собой, эти ребята притягивали взгляды и многие хотели с ними дружить.

Всех детей, сразу после того, как они приходили в детский сад, усаживали за стол и кормили завтраком. У нас были небольшие, раскрашенные под хохлому столики, рассчитанные на четырех человек.

На завтрак, как правило, была запеканка, которую няня приносила в группу на большом жестяном противне и, неспешно разрезая, раскладывала по тарелкам. Помню, что кусок такой запеканки был толщиной с мизинец и безымянный палец, соединенные вместе. Тут важно сказать, что соответствие верно, если рука, которая измеряет запеканку, совсем небольшая, даже женская. Длина запеканки составляла примерно шесть сантиметров. Когда нам ее подавали, на столе также стоял хлеб, а после еды нам наливали какао с молоком или компот. Помню, как съедал этот небольшой кусок менее, чем за минуту, а остальное время жадно смотрел на тех, кто еще только приступал к своей порции. Ее, определенно, не хватало, чтобы Ребенок чувствовал себя сытым и до обеда не испытывал голода.

Однажды один бойкий, разговорчивый мальчик во всеуслышанье заявил воспитательнице, что не наелся и, указав на наполовину полный противень, попросил еще одну порцию. На него тогда мало кто обратил внимание: все ели, разговаривали или смотрели в окно на занявшийся рассвет. А он сидел прямо за моей спиной, поэтому я стал невольным свидетелем их диалога с воспитательницей. Она аккуратно подошла к нему и, наклонившись, сказала, что если он сейчас съест еще, то в обед ничего не захочет, а это совершенно недопустимо, так как на обед будут очень вкусные котлеты и картофельное пюре. На это мальчик, нисколько не смутившись, ответил с улыбкой, что уже несколько месяцев съедает такие же порции, как и папа, за что его очень хвалит бабушка. Услышав эти слова, воспитательница погладила его по плечу и шепнула, что эта запеканка нужна ребятам из другой группы, а сейчас ему лучше пойти поиграть.

В тот раз я впервые столкнулся с ситуацией, в которой взрослый осознанно ограничивал ребенка в еде, когда эта самая еда имелась и находилась в быстром доступе. Обнадеженный обещанием воспитательницы, в обед я очень ждал котлету и картофельное пюре, но вместо этого получил овощной суп с кусочком курицы и нарезанный белый хлеб. Мальчик, попросивший добавки за завтраком, к тому моменту уже забыл про обещанное и с удовольствием уплетал суп, но я четко зафиксировал ложь и запомнил последовательность, на которой эта ложь базировалась. Я не мог найти объективных причин такого поведения воспитателя, как и не мог оправдать ее ложь в своих глазах.

Когда мама забирала меня, я все время был грустный, и чувство голода, преследующее меня с завтрака, только усилилось из-за недоедания в обед и ужин. Мать все спрашивала меня, что случилось, как я поиграл с ребятами, во что мы играли, но так и не добралась до истинных причин моей грусти. Но, когда после ужина дома мое настроение повышалось, со временем она поняла, что в детском саду кормят недостаточно и, приходя за мной с того момента, обязательно спрашивала, как мы провели время и буду ли я есть дома. Помню, что всегда отвечал утвердительно и с радостью ждал домашний ужин.

Я до сих пор не знаю, почему этот вопрос не был поднят среди родителей и воспитателей и по какой причине моя мать не интересовалась — отчего четырехлетние дети не доедают и постоянно приходят домой голодные? Но, думаю, что проблемы на работе и жизненные неурядицы просто занимали ее куда больше, нежели недостаточное питание Ребенка, и она просто не предавала этому значения. С другой стороны, я тоже никогда не жаловался на это, а маме хватило всего одного упоминания о голоде, чтобы впредь просто усаживать меня за стол. Эта система функционировала вплоть до начальной школы. А сейчас самое время перейти ко второму воспоминанию, которое так же связано с детским садом и расскажет о моем первом друге.

Глава 3. Мой первый друг

Думаю, с уверенностью можно утверждать, что дружба, описанная в этой главе, была такой, какая длится много-много лет, несмотря на внешние факторы и обстоятельства. А зародилась она в том самом детском саду, про который я рассказывал ранее.

Моего первого друга, с которым нас соединили близкие чувства, звали Степан. Он пришел к нам в группу под конец октября, когда пошел первый снег и на улице стало промозгло.

Помню, как сейчас, что в первый день с ним пришли и мама, и папа. Они сразу бросились мне в глаза. Мама — высокая, с очень правильной осанкой, каштановым каре и темными выразительными глазами. Она держала Степана за руку, а его отец — человек с громким низким голосом, невысокого роста, но очень развитой мускулатурой, нес набитый игрушками портфель.

Отец запомнился мне особенно ярко, так как он словно занял собой все пространство, когда зашел в помещение. Во время разговора он сдержанно улыбался, смотрел в глаза воспитательнице и неторопливо кивал в такт ее словам. Я как раз любил фильмы про мифологию, где атлетически развитые мужчины побеждали чудовищ. Так вот, отец Степана был очень похож на одного такого героя, особенно выразительное сходство с ними ему придавали пшеничные волосы до плеч и рубашка синего цвета, обтягивающая силуэт.

Выслушав воспитательницу, он не стал дожидаться, пока его сын переоденется, а взял его за руку и, пройдя вместе с ним в группу, громко и с улыбкой представил его:

— Ребята, это Степан, теперь он будет играть и гулять с вами. У него есть раскраски, которые вы можете раскрасить вместе, поэтому не стесняйтесь, он парень общительный!

Мама Степана в это время стояла на пороге и, скромно улыбаясь и немного наклонив голову в бок, смотрела темными выразительными глазами на подбежавшего попрощаться сына. Появление Степана всколыхнуло всю группу: девочки улыбались, мальчики потянулись за карандашами, и все норовили заговорить с ним.

Даже Ребенку было очевидно насколько отличаются наши семьи. Начиная с того, что тетя никогда не приходила за мной в детский сад (впрочем, это скорее был плюс, нежели минус) и заканчивая количеством игрушек, которое принес с собой Степан. Он просто занес портфель и вывалил их посреди группы, громко сказав:

— Давайте поиграем!

В моей жизни до этого не было никаких игрушек, кроме старых резиновых животных размером с небольшой ананас. Все эти животные были янтарно-желтыми и, то ли резина просто выцвела, то ли по задумке создателя все они должны были быть такой расцветки, только их не спасали яркие штрихи краски, изображающие нос, губы и брови. Уже потом друзья семьи дарили мне и мягкие, и заводные игрушки, но на момент появления Степана, я играл с желтым резиновым медведем, у которого уже давно растрескалось основание, а при сильном сдавливании бедняга издавал громкий звук, похожий на лопнувший подводный пузырь.

В день же прихода Степана в моем распоряжении оказался и гигантский робот, и конструктор, который можно было надеть на себя, превратившись в динозавра, и много мелких игрушек, а главное — новых, еще пахнущих заводским пластиком. С этого мгновения Степан стал самым популярным мальчиком в группе. Каждый хотел подружиться с ним, каждый приглашал его играть к себе, а когда мы выходили на улицу, дети старались держаться рядом с ним, чтобы, когда Степан начнет играть, присоединиться к нему.

В тот день за столиками не было свободных мест, поэтому Степана подсадили ко мне и еще трем девочкам. Не теряя ни секунды, этот юный джентльмен достал из кармана несколько ярких конфет и протянул девчонкам. А мне Степан презентовал одну из двух ирисок. На тот момент из сладкого я пробовал только жженый сахар, который мать расплавляла в металлической ложке над конфоркой, поэтому ириска казалась мне чем-то невообразимым и сказочным. Помнится, с трудом разломив ее наполовину, я быстро спрятал вторую половинку в карман, чтобы унести домой и поделиться с матерью. Уже тогда я понимал, что мы живем небогато и велика вероятность, что то, что я имел, было максимум из того, что могли дать мне родители. Поэтому я никогда не просил ничего ни в магазине, ни где-либо еще, включая походы в гости или игрушки других детей. Но как же мне хотелось съесть хотя бы дольку шоколадки с начинкой или иметь игрушку, у которой раздельно двигаются руки и ноги! Хотел, и ничего у родителей не просил.

После того как Степан с первого дня привлек всеобщее внимание, я стал невольно замечать некоторые особенности его поведения, которые явно отличали общительного мальчика от остальных детей. Самый первый признак — он не мог долго сидеть на одном месте (в буквальном смысле этого слова). Уже через несколько секунд после того, как он сел, он начинал ворочаться и привставать со стула, намереваясь изменить позу. А если ему запрещали вставать, он подкладывал руки под ноги и пытался подняться на них вверх, старательно отрывая ступни от пола. После нескольких таких попыток Степан падал под недовольные возгласы воспитателей.

Его жестикуляция, начиная с локтя и заканчивая кистью, порой была так активна, что когда он крутил руками у лица, то вызывал рябь в глазах своим мельтешением. Если пространство позволяло, он махал руками как мельница, попеременно приседая безо всякой на то причины или требования. Примечательно, что начав приседать, коротко, буквально на несколько сантиметров, он мог спонтанно и так же спонтанно перестать. Помню, как мы стояли у окна и смотрели как дворник убирает опавшие листья, когда Степан вдруг неожиданно начал приседать, а дети засмеялись, не до конца понимая причину его поведения. Но уже через мгновение приседания закончились, перейдя в не настолько активную жестикуляцию и мимику.

Еще, бывало, Степан начинал топать ногой, излагая просьбу, и волна от соприкосновения стопы с полом доходила до его затылка, быстро приводя прическу в негодность. Я как сейчас помню его большие карие глаза и темные волосы, подстриженные под каре. Примечательно, что моргал Степан очень редко, быстро и непоследовательно переводил взгляд с одного объекта на другой за доли секунды. А если он говорил, то максимально громко, но к его голосу все достаточно быстро привыкли. Детям Степан казался очень необычным ребенком, который пытался завладеть их вниманием, но не более того (на мой взгляд, разумеется). Именно с этим человеком тихому, вдумчивому и осторожному мне было комфортно играть, так как он всегда говорил то, что хотел, а я его слушал, не внося в игру никаких изменений, не осуждал, не толкал и постоянно спрашивал его о родителях. Все это, в купе с игрушками и конфетами, продлило нашу дружбу аж до школы и на несколько учебных лет.

Когда у Степана что-то не получалось, он топал ногой, картинно заламывал руки и уходил в дальний угол подальше ото всех. Девочка, которая сидела от него по правую руку за обеденным столом, шла за ним и спрашивала, что случилось, желая ему как-то помочь. Но он картинно размахивал руками, привлекая всеобщее внимание, а когда ему это наконец удавалось, Степан нетерпеливо тыкал пальцем в брошенную на пол книгу и уже тогда принимался громко причитать, что стихотворение никак не хочет запомниться, и это огорчает его больше всего на свете.

В ответ девочка предлагала ему выучить стихи вместе и вернуться к ребятам, чтобы поиграть с его же игрушками. Так уговаривать его приходилось достаточно долго.

Помню, как я болел и целый месяц не ходил в группу. А когда пришел, Степан выбежал, открыв дверь мне навстречу, и крепко обнял меня со словами: «Мой друг вернулся!» За это я по сей день благодарен этому необычному человеку.

Советы к главе

В связи с вышесказанным, мне хотелось бы подвести черту под тем опытом, который мне на данный момент удалось осознать и систематизировать у себя в голове касательно ранних детских лет.

Смотря на них через призму результата, который явился логичным следствием этих событий, хочу отметить, что базис, заложенный в детстве, максимально важен и сформировать его проще всего именно в детском саду, так как это не требует сверхусилий и доступно большинству людей. Эти первоосновы нерушимы и будут актуальны для меня как в момент воспоминаний, так и на момент написания книги и, думаю, даже спустя несколько десятков лет.

Любому, абсолютно любому ребенку хочется быть любимым и нужным вне зависимости от того, как к нему относятся родители. Я понял это на собственном опыте. Даже самые плохие родители с точки зрения социума или незыблемых понятий о человечности и моральных устоях будут любимы детьми безусловно, без каких-либо оговорок и отступлений. И если у тебя, дорогой читатель, есть родители или хотя бы один взрослый человек, которому можно довериться, то тебе уже несказанно повезло. Они — словно почва под твоими ногами. Вопрос их качественных характеристик, либо наличия или отсутствия у них определенных свойств и навыков — это уже скорее генетическая рулетка, в которой и тебе, и твоим родителям необходимо отталкиваться от того, что есть, пытаясь улучшить сильные стороны и нивелировать слабые. В любом случае, дорогой читатель, тебе необходимо принять и родителей, и себя такими, какие вы есть сейчас на данном этапе, ничего не домысливая и не фантазируя.

Абстрагируйся от того, что видишь в других семьях с иными условиями. Даже при всем желании они не окажут на тебя того влияния, которое может оказать родитель, захватывающий до восьмидесяти процентов детского внимания и тем самым закладывающий базу для дальнейшей жизни, задающий основы мироощущения и наделяющий эмоциями, которые потом помогут тебе взаимодействовать с внешним миром (при идеальном раскладе).

И ребенку, и взрослому крайне важно выражать свои эмоции в общении друг с другом. Эмоции при этом могут быть самыми разными и даже спорными, но никогда — противоречивыми. Взрослый должен тратить хотя бы минуту в день, чтобы сказать ребенку, как сильно он его любит. Например, заметить какие красивые у него глаза, какие пышные и вьющиеся волосы. Можно делать это перед зеркалом, чтобы ребенок сам видел про что говорит родитель и мог либо согласиться с этим, либо оспорить. Но не нужно говорить о том, что не присуще ребенку с рождения, если на общение с ним удалось выделить всего минуту. Если он начал заниматься чем-то и другие родители или воспитатели отмечают его успехи в этом деле, обязательно надо сразу сказать об этом ребенку. Меня, конечно, тоже хвалили, но я никогда не мог отождествить себя с похвалой от посторонних людей, которые говорили словами не до конца понятными четырехлетнему ребенку (например, «призовое место»). Как только родители услышат, что ребенка хвалят другие люди, они должны сразу же, немедля ни секунды, пересказать ребенку все этими же словами, выказав радость, гордость или любую другую положительную эмоцию. Важно, чтобы эмоция не была обусловлена какими-либо требованиями или обстоятельствами! Не подойдет, если родители скажут: «Я так горжусь им! — и тут же добавят: — Он весь в отца, его отец так же хорошо занимается своим делом!»

Необходимо отделить ребенка от собственных ожиданий и убеждений, ведь в конце концов он вырастет и будет жить отдельно. Похвала особенно хороша, если на ребенка совсем нет времени. Она поможет с социализацией и построением здоровых взаимоотношений с окружающими.

Ну, а если у родителей более получаса на своего ребенка, то остается их только поздравить. Однако в этом случае их первичная задача не навредить. Надеюсь, будучи человеком взрослым, состоявшимся и уверенным в себе, у тебя, дорогой читатель, не будет нужды самоутверждаться за счет трех- четырехлетнего ребенка. Если твои эмоции зачастую берут верх над рассудком, а характер довольно резкий и взрывной, поставь перед собой задачу детально проговаривать все свои эмоции ребенку, даже негативные (только без бранных слов).

Повествуя об эмоциях, постарайся транслировать одну целостную и понятную мысль. Например: я недоволен, я зол, я опечален, я устал и так далее. Подобная реакция будет уместнее всего, если ты озвучишь ее в момент появления эмоций. То есть как только ребенок сделает что-то, что выведет тебя на эмоцию, сразу начинай говорить.

Замечу, что говорить нужно много, чтобы на первый план не вышло желание прибегнуть к физическому воздействию или резким выпадам, о применении которых люди, обычно, почти сразу жалеют. Это могут быть как обидные слова, так и определенные действия. Например, шлепки или подзатыльники. Увы, но даже в семьях, живущих на одном этаже, понимание дозволенного может кардинально различаться. Однако рамки дозволенного каждый взрослый человек определяет для себя сам.

Чтобы упростить себе задачу, представь себя рэпером, быстро зачитывающим текст песни. Говори эмоционально, с интонацией, не сбавляя при этом темп. Начни с описания ситуации, с того, как видишь ее именно ты, а затем, не оценивая поведение ребенка, вырази эмоции и только потом скажи, что так делать не надо, и подкрепи сказанное общеизвестным проверяемым фактом.

А теперь самое главное — дай ребенку возможность объяснить, что он сделал и почему, и обязательно услышь его! Дай ему время подумать и разобраться со своими эмоциями. Будет замечательно, если тебе хватит терпения разыграть ситуацию по ролям, будто в театральной постановке, только уже с позиции ее правильности и уместности. Для начала пусть ребенок побудет режиссером и распределит роли по своему усмотрению. Например, ты станешь им, кукла обидчиком, а стул — тобой. Понаблюдай как расставит всех вас ребенок: кого дальше, кого ближе, как будет взаимодействовать с вами.

Если вы сделаете это, то в дальнейшем у ребенка появится готовая модель поведения, а у тебя (я очень на это надеюсь!) не только понимание, почему он так сделал, но и представление, как он воспринимает окружающий мир, свое место в нем и какие трудности испытывает. И все это будет подкреплено визуально, что является большим плюсом.

Глава 4. Школа

Теперь пришло время рассказать о школьных годах и связанных с ними воспоминаниях.

Первого сентября мы со Степаном пошли в первый класс самой обычной общеобразовательной школы, расположенной в тридцати минутах ходьбы от дома. Забегая вперед, скажу, что первые три года в ней были лучшими годами обучения. Разумеется, это целиком и полностью заслуга нашей первой учительницы, которая вела все предметы и отличалась весьма строгим характером. Дисциплина, которую она, как человек старой закалки, установила и на уроках, и на переменах, соблюдалась даже тогда, когда она выходила из класса. Даже в столовой были свои правила поведения, которые соблюдались беспрекословно. Благодаря ей никто и никогда не болтал на уроке, если ему не давали слова или не вызывали к доске. Она была, определенно, справедливой и доброй женщиной, всю свою жизнь проработавшей в школе и действительно понимающей, как и зачем корректировать поведение двадцати восьми детей одновременно. Я безмерно благодарен ей за тихие и обстоятельные уроки, за спокойные перемены и за возможность спокойно есть в столовой свою порцию каши. Но в конце пятого класса произошел переломный момент.

Нас собрали в школьном коридоре и начали вручать дипломы за отличную учебу, но когда я получил свой, то испытал откровенное разочарование. До сих пор не могу объяснить, с чем оно было связано. Возможно, мне просто казалось, что все учатся одинаково хорошо, поэтому диплом не имеет никакой ценности, и я получил его незаслуженно. В любом случае именно после этого момента моя успеваемость постепенно стала ухудшаться.

Шестой класс принес с собой множество перемен, самой главной из которых стала сегрегация — разделение класса на небольшие группы. Разумеется, общее разделение на мальчиков и девочек присутствовало и до этого, и почти никогда не нарушалось. Мальчики не дрались с девочками, девочки не проявляли агрессии к мальчикам. В то время они как раз стали предпринимать первые робкие попытки понравиться друг другу и завязать знакомство, но взаимодействия между девочками и мальчиками не происходило до конца шестого класса.

Другое дело — мальчишеские группы. В начале года к нам пришел новый ученик, на примере которого мы увидели, что бывает с теми, кто отличается от социума. Новенький был высоким, рослым парнем с густыми волосами, светлыми глазами и широкой улыбкой. Иногда он смеялся невпопад и так громко, что на него оборачивались с передних парт. И поскольку общения ни с кем у него не завязалось, он стал главной мишенью наиболее агрессивных групп. Его стали периодически избивать, без каких-либо видимых причин.

Поначалу самый смелый из задир ударял его и сразу отбегал, так как был ниже него на полторы головы и более щуплым. Однако вскоре, видя, что новенький не дает отпор, к избиениям присоединились и другие, менее смелые и сильные особи. Наиболее длительные побои наносились бедняге в мужской раздевалке на физкультуре, пока тренер был занят своими делами. Около пятнадцати минут новенький терпел град ударов от семи-восьми человек, после чего выбегал из раздевалки и не возвращался в спортивный зал до конца урока.

Ни он, ни я не понимали, по какой причине его так невзлюбили и что нужно сделать, чтобы это прекратилось. Его родители поступили разумно, своевременно переведя сына в новую школу, после того, как учительница, вернувшая его на урок физкультуры, с которого он снова сбежал, сняла с него куртку и обнаружила не один десяток синяков, покрывавших его вплоть до шеи.

До шестого класса драки не были настолько распространены. Кто-то, конечно, мог толкнуть кого-то время от времени, и либо получить сдачи, либо отделаться легким испугом, но у других детей это не вызывало столько эмоций и они не хотели занять чью-либо сторону. Поэтому через две минуты конфликт сходил на нет, и после уроков спорщики уже шли все вместе, забыв про произошедшее. Но в шестом классе у тех же семи-восьми человек, которые избивали новенького, стали появляться вещи, которых у мальчиков их возраста в то время быть не могло. Например, розовый телефон, набор ярких маркеров и так далее. Мы все понимали, что они забирали эти вещи либо у детей из других школ, либо у учеников младших классов. А вскоре они стали носить куртки, шапки и прочую одежду с чужого плеча. Сегрегация становилась все отчетливее и вела к негативным последствиям. К концу учебного года наш класс явственно поделился на мальчиков, которые постоянно задирали остальных, и мальчиков, которые хотели хорошо учиться, заниматься досугом и не конфликтовать.

Тут самое время упомянуть моего колоритного друга Степана. Пойдя в один класс и сев с ним за одну парту, я к стыду своему понял, что сидеть с ним вместе не могу. С каждым днем Степан становился все активнее, безудержнее, громче и подвижнее. А кроме того, к его подвижности прибавился еще и несмешной неуместный юмор. Мне же, чтобы сосредоточиться на уроке, была необходима тишина, ведь задание нужно было слышать четко и конкретно. У Степана с этим не было никаких проблем. Услышав задание, он его сразу забывал, а если учительница требовала, чтобы мы записывали, то давил на ручку так, что зачастую продавливал и рвал бумагу, сетуя на некачественность учебных материалов. Отсел я от него довольно быстро, еще в первом классе, когда в очередной раз не смог сосредоточиться на уроке, но тот факт, что мы со Степаном друзья, устойчиво закрепился в головах моих одноклассников.

Поначалу смеясь над ним, вскоре не только сидящие рядом, но и все в классе перестали усваивать то, что говорила учительница. Крики педагогов и наказания не давали результатов. Степан гордо поднимался из-за парты и, преувеличенно гримасничая, шел за заслуженным наказанием. Плохие оценки не страшили его, так как от родителей учителя всегда слышали, что он активный ребенок и ничего более, поэтому им необходимо проявлять к нему чуть больше внимания и учитывать особенности его поведения. Однако учиться его одноклассникам становилось все труднее и труднее.

В шестом классе, когда Степан взял моду выкапывать цветы из горшков, падать со стула во время уроков и оглушительно кричать, изображая дикаря из мультфильма, он навлек на себя гнев самых бойких и задиристых мальчиков. Когда выходившая ненадолго учительница возвращалась в класс, то наказывала именно их, а не Степана, думая, что одному ребенку не под силу устроить такой погром за несколько минут, однако Степан мог.

Драться со Степаном стали сообща, нападая с разных сторон всей ватагой, так как от двух человек у него еще получалось отбиться, а вот от толпы… Однажды он попросил моей помощи, и вместе мы смогли отбиться от остальных. Другие мальчики не ожидали от меня такого поведения и восприняли все так, словно я хотел побить их, а не заступиться за друга. Так я стал мишенью школьных драчунов.

Драться с одним соперником мне зачастую даже нравилось. Я чувствовал спортивный интерес: кто же из нас победит? Я не преследовал цели наставить противнику синяков или причинить боль. А вот выстоять против трех и более человек, а также постоянно выслушивать их издевки и обзывательства, я уже не мог. Именно слова ранили меня больше, чем физическое воздействие. Я просто не мог постоянно агрессировать на своих обидчиков, когда те осыпали меня оскорблениями из разных уголков класса. Если после я желал выяснить у самого громкого обидчика, зачем он это сказал, и мне не отвечали, я предлагал подраться после уроков. Отказ от драки тогда приравнивался к трусости, поэтому, услышав мое предложение, и он, и все его друзья кричали в один голос, что ничего такого обидчик не говорил, и, если меня не устраивал ответ, они вытягивали из толпы какую-нибудь девочку и спрашивали, что она слышала. Напуганная, она, конечно, говорила, что ничего обидного не услышала, и мне ничего не оставалось, как покинуть класс.

С возрастом, по мере перехода из класса в класс, драки становились все менее регулярными и все более регламентированными. Появлялись правила, которые пытались не нарушать. В одной школе, самой первой, мы дрались до первой крови. Тот, у кого она проявлялась, считался побежденным. В другой, как в боксе, упавшему давали пять секунд, и если он не поднимался, то проигрывал схватку, поэтому, не желая драться, некоторые сразу ложились и лежали на земле, раскинув ноги и руки, будто морские звезды. Если правила не соблюдались, нарушителя без предупреждения запинывали все свидетели драки, а потом втыкали головой в сугроб. Это было сродни социальной смерти, и общаться с такими ребятами не рисковали даже изгои.

До восьмого класса я постоянно дрался с одним и тем же мальчиком, но наши поединки больше походили на тренировки. В один день я ловил его кулаки ладонями, в другой — он уже ловил мои. В одну неделю мы уворачивались друг от друга, в другую — усердно отрабатывали клинч. Это было бы даже интересно и забавно, если бы к этому мальчику время от времени не присоединялись другие, бьющие меня сзади и с боков. Дополнительно драка сдабривалась щедрой порцией оскорблений, и к концу уроков я был полностью поглощен гремучей смесью обиды и сожаления. В те моменты я чувствовал себя абсолютно пустым, не хотелось ничего — ни спать, ни есть, ни куда-то идти. Сосредоточиться на учебе, как раньше, не получалось физически, обучение стало даваться мне с трудом из-за пропущенных занятий и, как следствие, теряло свою эффективность.

Со временем остальные дети начали интересоваться, кто как живет, и стали ходить друг другу в гости. Как уже было сказано ранее, меня воспитывали мать и тетя, и на вполне логичный вопрос, где мой папа, я лишь пожимал плечами и отвечал, что его попросту нет. Каких-либо других данных сообщить окружающим я не мог. В нашей школе были дети, которые росли в приемных семьях и не скрывали этого, кого-то растила одна мама, а у некоторых были обычные полные семьи, состоящие и из мамы, и из отца. И сдается мне, именно в этом месте пролегал рубеж, который, как подводная сель, постепенно увлек меня на самое дно.

Так как я не мог объяснить, почему живу без отца, дети стали спрашивать об этом у других, прибегая к разным источникам и думая, что я просто скрываю информацию, а на самом деле прекрасно обо всем осведомлен. В какой-то момент, не найдя здравого и обоснованного объяснения, кто-то из них пришел к выводу, что мои мама с тетей, подобно очень популярной в то время поп-группе, появляющейся на телеэкранах в образе откровенно одетых девушек, просто любят друг друга и поэтому живут вместе.

Если объективно, то предположение это выглядело не так уж неправдоподобно для двенадцати — тринадцатилетнего ребенка и вполне могло оказаться правдой. Однако, когда мне рассказали об этом, ожидая моей реакции, я, к ужасу своему, не смог с уверенностью опровергнуть эту теорию, так как не имел аргументов против доводов ребят, но и однозначно подтвердить сказанное тоже не мог. А говорить неправду мне категорически запрещалось под страхом сурового наказания.

И я, как незадачливый альпинист, начал соскальзывать в ужасающе-холодную и бездонную пропасть, лишающую сил, которых на тот момент и так оставалось немного. Видя, мои робкие возражения, не подкрепленные обоснованными фактами, весь класс принял это неприятное предположение за чистую монету. Отношение ко мне сразу испортилось. Ребята, с которыми я хорошо общался, начали меня сторониться и либо общались со мной после школы, когда их никто не видел, либо дистанцировались в школе, не поддерживая обидчиков, но и ничего не говоря в мою поддержку. Понимание, что друзья отвернулись от меня, отняло все мои душевно-подростковые силы и более половины физических. Вступая в драку с тем же мальчиком, я получал уже более весомые удары, неумело уклоняясь, а то и вовсе снося некоторые из них. К нему также присоединялись и другие дети, постепенно превращая мое пребывание в школе в аттракцион невиданной жестокости и издевательств.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, я все же не могу винить этих детей. Они объективно пытались найти опровержение информации о моей семье, просто не смогли этого сделать в силу возраста и окружающей их социальной действительности. Так же, как не мог сделать этого и я. Сохранив немного денег, оставшихся от школьных завтраков, я купил в ближайшем парфюмерном магазине самую дешевую пудру и замазывал ей синяки, полученные в школе, разумеется, забывая о них сразу после принятия душа или банального умывания лица. Родители не могли не видеть, что на мне с каждым днем появляется все больше следов от побоев, часть из которых уже отцветала, а другая — только наливалась кровью. Впрочем, каких-либо действий с их стороны по непонятной для меня причине принято не было. Никто не спрашивал меня о синяках, не поднимались эти темы и на родительском собрании. Постепенно я усвоил, что сын двух женщин, любящих друг друга, должен сносить побои и оскорбления, так как отличается от других в плохом смысле этого слова. Тогда я окончательно перестал сопротивляться побоям и никак не реагировал на оскорбления. Шло первое полугодие седьмого класса…

Инцидент, который вынудил родителей обратить внимание на происходящее, произошел на перемене, когда мной, а точнее, моей головой, выбили целую оконную секцию, засыпав стеклом пол до такой степени, что на нем образовался слой толщиной со спичечный коробок и протяженностью в половину коридора. Я несказанно рад, что никто тогда не пострадал и не поранился. Стекло рассыпалось крайне удачно, брызнув в разные стороны как вода.

После этого руководство школы созвало внеочередное родительское собрание, на котором, по моей информации, произошел конфликт между родителями. Не могу точно сказать, как эта ситуация была преподнесена взрослым, однако на следующий день каждый ребенок транслировал позицию своих родителей, которая сводилась к тому, что не прав только я и именно из-за меня у них теперь неприятности и так далее. Я явился и первопричиной, и следствием разбитого стекла.

Жизнь в школе превратилась в кошмар, и однажды я решил, что если просто не буду появляться на уроках, то и издевательств никаких не будет. Пропустив так несколько дней и избежав побоев и оскорблений, я стал чувствовать себя намного свободнее. Но долго так продолжаться не могло, и в один день учительница позвонила маме, думая, что причина моего отсутствия в болезни, поэтому по возвращении домой меня ждал грандиозный скандал. Думается, именно это подтолкнуло родителей найти новую школу в другой части города, добираться до которой приходилось теперь около сорока минут на общественном транспорте. На этом воспоминания о первой школе, думаю, можно считать завершенными.

Вторая школа

Итак, накануне новогодних праздников, разделяющих учебные полугодия седьмого класса, меня перевели в другую школу. Она находилась в другом районе города, и считалась достаточно хорошей в плане подготовки. Думаю, решение о переводе далось родителям не так просто, как казалось: мол, забрали документы в одной школе и унесли в другую.

В новой школе были просторные светлые кабинеты, и она могла похвастаться более высокой успеваемостью учеников, которые даже занимали призовые места на олимпиадах. Именно это сказала мне мать, когда я спросил ее, почему именно в эту школу мне нужно пойти, ведь ближайшее к нам учебное заведение находилось в двух минутах ходьбы от дома. Сейчас я понимаю, что это решение было обоснованным, так как, выехав из своего района и придя в новый класс, я не наткнулся бы на знакомых. Можно было выстроить общение с чистого листа.

Класс, в который меня определили, был, мягко говоря, укомплектован. Да так, что на некоторых уроках не хватало парт и приходилось сидеть по трое за одной. Учительница, которая вела наш класс и отвечала за организационную работу, сразу сказала мне об этом. Мол, класс переполнен, и еще один ученик будет явно лишним. Меня ее слова не смутили, они просто отражали действительность. Тем более, хотела она этого или нет, учиться мне все равно предстояло здесь.

Первое, что бросилось в глаза, это отношение ко мне одноклассников. Они отнеслись ко мне с некоторой настороженностью, но в то же время говорили спокойно и понятно, а один мальчик даже взялся познакомить меня с остальными, делая это абсолютно искренне и явно получая от этого удовольствие.

Класс так же был условно поделен на мальчиков и девочек, которые сидели на разных рядах и практически не взаимодействовали. Однако среди девочек какого-либо деления не наблюдалось: все они общались дружно, среди них не было изгоев, они не дрались и никогда не выставляли напоказ свои ссоры, по крайней мере, мальчики о них не знали.

У мальчиков явного деления так же не наблюдалось, оно было вполне органичным и естественным. Были те, кто занимался спортом, были любители потусоваться и были те, кто все свое время посвящал учебе. Некоторые ребята состояли сразу в нескольких группах, тем самым выступая посредниками между сообществами.

Безусловно, этот класс был дружнее, нежели мой прошлый, однако, покидая старую школу, я невольно перенес с собой и все воспоминания, которые были получены в ней. Они никуда не делись и, словно виноградная лоза, обвивали мысли, не выходившие у меня из головы.

Признаюсь, что с первого дня ожидал к себе такого же ужасного отношения как и в предыдущей школе, однако его не последовало. Удивительно, но из-за отсутствия ежедневных драк я чувствовал себя не в своей тарелке. Не получая ударов по лицу и не слыша оскорблений, я просто не понимал, что вместо них может быть что-то другое. И когда это «что-то» возникало, например, когда со мной подошла познакомиться девочка или когда меня вызвали к доске, чтобы я представился и рассказал немного о себе, я обращал взгляд внутрь себя и чувствовал пустоту. Удивительно гулкую и вымороженную изнутри, как пустой холодильник, работающий на пределе своих возможностей.

Помнится, в тот момент, не сказав ничего внятного, я пожал плечами и кое-как выговорил: «Привет», но это списали на стеснительность и быстро забыли небольшое представление. Парадокс в том, что, искренне желая ответить на позитивные эмоции, я не мог найти слов, словно люди, которые обращались ко мне, говорили на иностранном языке. Я ловил положительные интонации, их улыбки, добрые и сочувственные взгляды, но не знал что нужно сказать в этот момент. Объективно оценивая себя в том возрасте, могу сказать, что по какой-то причине я разучился коммуницировать, а Тело всегда было готово к драке, в то время как Разум, похоже, вообще не принимал участия в моей повседневной деятельности. Теперь, спустя много лет, я считаю, что Ребенок видел в этом состоянии некое бремя, которое вынужден был нести, раз у него такие родители. Я считал, что люди заблуждаются, улыбаясь мне, ведь все чего заслуживает мальчик из такой семьи — это побои и оскорбления. Разве что, может, не такие сильные, как в предыдущей школе.

Однако уже в конце первой учебной недели в новой школе мне выпала возможность подраться. Помимо нашего переполненного класса были и другие, параллельные, которые отличались более слабой дисциплиной и успеваемостью. В одном из таких классов учился довольно харизматичный мальчик, который имел сильное влияние на одноклассников. Не знаю, как это ему удавалось. Он не был ни спортивным, ни умным, только постоянно много и громко говорил. Быть его другом считалось почетным, и все мальчики старались поддерживать с ним хорошие отношения.

В первый раз заметив меня на перемене, он не подошел, а только поинтересоваться у других, кто я такой. Но уже в следующий раз стал позволять себе оскорбления и по привычке приказывал мне что-то, как и своему многочисленному окружению. На оскорбления я реагировать отвык, поэтому, когда он достаточно осмелел, чтобы подойти и толкнуть меня, мое Тело среагировало мгновенно и завязалась драка.

Так как в прошлой школе меня больше учили драться, нежели осваивать школьные дисциплины, я легче сносил удары и меньше реагировал на боль. А тот мальчик вряд ли когда-то дрался, поэтому исход драки был достаточно быстрым и предсказуемым. На следующей перемене он привлек своих друзей, которые были старше нас на два класса и занимались спортом, а сам не участвовал в дальнейших схватках.

Здесь, быть проигравшим приходилось уже мне, а он стоял за спинами старшеклассников и выкрикивал оскорбления, пока я защищался сразу от двух или трех человек. Иногда у меня это получалось, иногда, к сожалению, нет. И временами я приходил домой кое-как, хромая от боли в животе или ногах, ведь теперь удары стали гораздо больнее и точнее.

Все эти драки я воспринимал как должное и всегда был готов постоять за себя. Как натянутая тетива лука, я вскакивал и вступал в схватку. Продлилось это состояние около трех месяцев, пока одним прекрасным днем тот мальчик просто не перестал приходить в школу. В дальнейшем мы узнали, что его родители переехали в другой город, и он перевелся в новую школу.

К тому времени моя голова начала быстро уставать вне зависимости от уровня нагрузки. Я все так же не мог сосредоточиться на уроках и плохо понимал, чего хотят от меня учителя. Так как новая школа требовала определенного, повышенного уровня знаний, отличного от уровня предыдущей школы, родители не понимали — почему на новом месте мои показатели не идут вверх. Почему они становятся все хуже, а программа, лишь немного отличающаяся от той, что была ранее, не дается ученику, который еще недавно был отличником. Отчего учителя твердят про мой отсутствующий взгляд на уроке и систематическое невыполнение домашних заданий? Объективного ответа на вопросы родителей у меня не было. Домашнюю обстановку, сложившуюся в то время, я опишу подробнее в следующих главах, однако отмечу, что и мать, и тетя пришли к выводу, что виной всему мое воспитание и его необходимо ужесточить.

А теперь вновь вернемся к моменту, когда мой главный противник вынужден был сменить место жительства. Он ушел быстро и сделал это в одиночку, то есть никто из его друзей не поменял школу и все они будто зависли воздухе, так как общались преимущественно с ним и привыкли делать то, что он скажет. В какой-то момент его решил заменить другой — довольно умный и активный мальчик из нашего класса. Переворот произошел плавно, но быстро. Менее чем за две недели он сумел распространить свое влияние на мальчиков из всей параллели, в том числе и на старшеклассников. Заняв место главного задиры и укрепив позиции, новый главарь принялся разбираться с врагами и, конечно, по старой памяти выбрал своей мишенью меня. Думаю, это помогало ему еще больше утвердиться в глазах сверстников. Но это лишь мои предположения.

Шел восьмой класс, и к тому времени моя психика в процессе разборок просто пылала огнем, в котором нельзя было разобрать ни эмоций, ни переживаний. Я оставался бесчувственным не только к оскорблениям, но и к физическим воздействиям. Звучит странно, но в тот момент у меня не было сил не то что вступать в драку, но даже передвигаться.

Поход в школу был сродни подъему в горы. Я сильно уставал от самых обычных вещей, а внимание лишь скользило по поверхности, создавая иллюзию, будто я воспринимаю хоть что-то из того, что вижу и слышу. Но на самом деле то были лишь механические действия, не ведущие абсолютно ни к каким результатам. Мне не хотелось находиться в одном помещении с другими учениками в свободное от уроков время, не хотелось говорить и приближаться к тем, кто мог на меня напасть или оскорбить. Учился я плохо, лишь бы просто перевели в следующий класс, а учителя не требовали от меня домашних работ, так как их у меня никогда не было.

В начале восьмого класса, случайно потеряв учебник по алгебре и боясь попросить у матери новый, так как он стоил дорого, я вынужден был обходиться вообще без учебника всю неделю, по окончании которой пришел к выводу, что он и не нужен, так как алгебру я все равно не понимал и не смог бы решить ни одного примера, даже если бы захотел. Весь учебный год я без труда списывал у одноклассников все контрольные и примеры, и потребность в приобретении учебника отпала окончательно.

Из-за отношения учителей, которые считали меня неспособным, и одноклассников, которые единодушно поддерживали нового лидера и относились ко мне хуже, чем в момент перехода из старой школы, я стал слышать звон, словно все нейроны в моем мозгу буквально звенели, как колокол резонируя по всему телу. Со временем и тело, и лицо престали выражать эмоции, а круг моих школьных товарищей стал стремительно сужаться, пока в нем не остался всего один человек.

Подходил к концу девятый класс. Оскорбления и легкие побои носили систематический характер. Я не представлял, что будет со мной дальше и боялся смотреть в будущее. В тот период у меня стал сильно болеть живот, и, когда издевательства становились чрезмерными, я отпрашивался домой, так как терпеть боль было невыносимо, хотя ни ударов в живот, ни какого-либо воздействия на него объективно не было.

Это здорово выручало меня, особенно когда от нестерпимого звона в ушах собственный голос слышался будто из-под толщи воды. Думаю, то была еще одна переходная грань психики, за которой начиналось то, чего люди страшатся и избегают. Балансировать на этом рубеже мне помогали систематические прогулы, которые я планировал таким образом, чтобы не вызвать подозрений, всегда ссылаясь на непредвиденные обстоятельства дома.

Таким образом, половину учебного времени меня в школе не было, хотя родители считали, что я исправно посещаю занятия. Сдав выпускной экзамен в девятом классе на самую низкую оценку из возможных и придя на пересдачу, я обнаружил, что вместе со мной пересдавать экзамен будет половина моего класса. Тогда я сделал еще один немаловажный вывод — кто бы что ни делал, как бы себя ни позиционировал, все мы учились одинаково плохо, и я был всего лишь одним из многих, хотя считал себя худшим не только в классе, но и в параллели. После пересдачи отношения с родителями обострились окончательно. Одновременно с этим я стал испытывать интерес к девочкам и не знал, как с ними знакомиться. На этом рассказ о второй школе можно закончить и перейти к описанию семьи, однако перед этим мне очень хочется сделать несколько выводов.

Советы к главе

Удивительно, но общую атмосферу в коллективе, а также стиль общения и настроение может задать всего один человек. И это будет самый активный и популярный ребенок, которого вы увидите, для чего не понадобится ни специальных педагогических навыков, ни психологических методик. Вполне достаточно просто посмотреть по сторонам.

Понаблюдай за ним, дорогой читатель, но не спеши приблизиться. Отметь, как много и громко он говорит, насколько его речь логична и последовательна. Соответствуют ли его эмоции словам или между ними есть определенное расхождение. А в случае коммуникации с ним, постарайся действовать прямо противоположным образом. Например, если он говорит быстро и коротко, говори медленнее и подробнее. Будет чудесно, если удастся пообщаться с его родителями. При общении с ними, постарайся узнать кто из них и в какой степени влияет на ребенка, какие дополнительные факторы влияют на его настроение, с кем из сверстников он общается вне школьных стен и чем интересуется помимо школы (если интересуется, конечно). А затем, сложив полученную информацию воедино, попытайся сравнить ее со своим ребенком, на миг абстрагировавшись от вашего с ним родства.

Могут ли эти дети взаимодействовать в одном коллективе? Есть ли хоть одна тема, о которой они могут говорить без подсказок или взрослых? И вообще, способны ли они одновременно выйти на диалог?

Вероятно, дети в описанном мной возрасте больше склонны подстраиваться под обстоятельства, нежели изменять их под свои нужды (личное суждение из собственного опыта, основанное на предыдущих главах). Поэтому, не найдя точек соприкосновения между детьми, попробуй создать их искусственно, побудив ребенка к общению или хотя бы объяснив ему, чем увлекается его сверстник. Это может быть разговор о футболистах, новом роботе или загадочных растениях. Базового понимания будет достаточно, чтобы ребенок смог сформировать свое отношение к происходящему. Всегда помни, дорогой читатель, что не всем детям коммуникация дается легко, и если разговоры не приносят результата, стоит приобрести атрибутику, связанную с обсуждаемыми темами (например, футбольные значки, тетрадки с изображением каких-то звезд и так далее).

Теперь перейдем к более конкретной теме. Уметь дать отпор хулигану или тому, кто намеренно хочет причинить вред, крайне важно. Подчас от этого даже зависит человеческая жизнь. В школе, как правило, телесные повреждения не настолько катастрофичны, однако и такие случаи имели место быть. Если тебе, дорогой читатель, не по душе обучать своего ребенка техникам активной защиты или нападения, вспомни, что приобретенные навыки останутся в его мышечной памяти на всю жизнь и вполне вероятно спасут ее в определенный момент.

Детей младшего школьного возраста я бы не стал обучать таким боевым искусствам, как, например, бокс, а уделил бы внимание борьбе или иным занятиям, не предполагающим удары по голове. Отлично подойдут карате, ушу или дзюдо. А уже в старших классах ребенок может освоить ударные техники на основе той базы, которая была приобретена им в детстве. Тут важно смотреть не на оборудование, зал или регалии, а на тренера. Необходимо подробно расспросить его о занятиях и техниках обучения и внимательно выслушать, что он скажет. Важно дать ему понять, что в случае чего, спрашивать будут именно с него.

Может так случиться, что, освоив несколько приемов, ребенок станет драться в школе, что только усилит негативное отношение к борьбе со стороны родителей. Если это произойдет, действовать придется быстро и решительно. Нужно будет прийти в школу и поговорить с учителями, попросив их звонить, как только ребенка застукают за применением боевых приемов. Всегда строй коммуникацию с преподавательским составом через себя, читатель! Ведь это твой ребенок, и ты первым должен узнать, что и где с ним происходит, тем более если происходящее для него нехарактерно.

Как только учитель позвонит, эмоционально сообщи ему, что ты это так не оставишь и дома ребенка ждет очень серьезный разговор о его поведении. Лучше кричать в трубку, чем на своего ребёнка, так как учитель прекрасно осознает, что твой гнев направлен не на него, а ты просто на эмоциях и взволнован. Также это поможет не повышать голос на ребенка в моменте, а оставить для него лишь обоснованную критику, лишенную эмоций, а учителям покажет твое неравнодушие к вопросам воспитания и социального взаимодействия сына или дочери.

Грубо говоря, попытайся сам встать в позицию ребенка, поскольку ребенок не может встать в позицию взрослого (здесь мы компенсируем разрыв в поведении, только чуть с иной стороны, нежели в начале главы). Гневайся, проявляй нетерпимость, используй несвойственные взрослым слова и выражения, но только в разговоре с учителем. Говоря с ребенком, строй диалог на общеизвестных логических суждениях, по возможности, уходя в частности. Например, можно сказать:

— Я знаю, что ты сегодня ударил своего одноклассника. Мне звонила твоя учительница. Она опасается, что твое поведение может распространиться сначала на других детей, а затем на нее.

За много лет обучения я понял, что люди боятся не за кого-то, а исключительно за самих себя. Они с трудом принимают неизвестность, а новизна их, скорее, пугает, нежели прельщает. Постарайся сделать поведение своего ребенка в социуме предсказуемым, даже если факт драки нисколько тебя не смущает или, наоборот, приводит в негодование.

Глава 5. Мать

Говоря про семью, в первую очередь мне хочется выделить мать и рассказать о ней.

Для этого перенесемся в небольшую квартиру, в которой мы непосредственно проживали вместе с мамой и тетей. Они никогда не разъезжались, и даже свои отпуска старались проводить вместе, не разлучаясь больше чем на двадцать четыре часа. И мама, и тетя работали по смежной специальности, но в разных местах, и зачастую их разговоры касались обсуждения рабочих моментов.

Признаюсь откровенно: уточнить у матери, почему она стала жить с другой женщиной, а не одна или с мужчиной, у меня не поворачивается язык даже сейчас, когда эти причины стали мне понятны (по моему мироощущению, конечно). Когда я был еще маленьким, мама как-то между делом и очень неуверенно дала ответ на этот незаданный вопрос, сказав, что они стали жить вместе, чтобы вырастить меня, так как держаться вместе намного легче. Поспорить с этим сложно, так как время действительно было непростое, и еды зачастую не хватало. Помню, зимой основным блюдом часто была вареная картошка с квашеной капустой. А летом наступал сезон овощей и окрошки, которую я действительно любил и люблю до сиз пор.

Но однажды, когда у матери еще был кнопочный телефон с небольшим экраном, мне, будучи ребенком, захотелось понажимать на кнопки, чтобы послушать, как они пищат, да и просто потрогать их, так как своего телефона у меня, в то время, не было. Нажав на самую большую кнопку, я совершенно случайно попал в текстовые сообщения и прочитал смс от тети, которое носило достаточно интимный характер. И хотя смутило меня это лишь на мгновение, про то сообщение я помнил всегда и до последней буквы сохранил его в своей памяти, словно оставив его для дальнейшего осмысления. Теперь я понимаю, что если начну разбираться еще и с этим, мои шансы на успех будут стремиться к нулю, а так как исходных ресурсов для саморазвития и осмысления у меня и так очень и очень мало, мы оставим эту тему и больше не будем возвращаться к ней в этой книге. И виной тому не одна причина, а сразу несколько.

Первая заключается в том, что я никогда никого не любил, в том числе и свою мать, поэтому трактовать или как-то соприкасаться с этим светлым (в моем понимании) чувством мне попросту не следует. Вторая же весьма банальна, но не сказать о ней будет нечестно — это нежелание как-либо контактировать и с матерью, и с тетей, в том числе занимая себя мыслями об их взаимоотношениях. Зачастую это тяжело, а временами даже неприятно. Ну и третья (на ней мы и остановимся) будет раскрыта по ходу написания книги и сделать выводы о ней тебе, дорогой читатель, предстоит уже самому.

Возвращаясь к описанию семьи, хочу сказать, что две эти женщины, определенно, старались заботиться друг о друге, но только не обо мне. Помню, как тетя успокаивала маму, когда та расстраивалась и плакала. Плакала, правда, она нечасто. Ей было свойственно, скорее, улыбаться людям, с которыми она работала или эпизодически встречалась. На каждой встрече она излучала уверенность и добродушие. Ей было очень важно, что скажут про нее и про меня окружающие. Нельзя было выйти из дома в мятой одежде, непричесанным, нельзя было пойти в гости без подарка. Если я что-то из этого не соблюдал, она громко и властно озвучивала, что мне следует сделать. Например: «Поздоровайся!», «Сядь прямо!», «Ешь суп!» и прочее.

Казус в том, что я не отказывался делать все это, просто ждал удобного случая, чтобы эти действия совершить. Например, поздороваться с человеком, когда он посмотрит на меня, а не кричать слова приветствия, не успев ступить на порог. Как только мы входили в прихожую, приходя в гости, мать мгновенно одергивала меня и, словно дрессированному цирковому животному, приказывала совершить то или иное действие. Я бы его все равно совершил, только чуть позже, когда это было бы уместно, однако мне всегда приходилось подчиняться. Если мы приходили в гости втроем, то тетя дополнительно дублировала команду криком и так же дергала меня за плечо или руку, только гораздо сильнее, практически роняя на пол.

Окружающие считали мою мать женщиной покладистой, осторожной и неконфликтной. С ней всегда было приятно говорить, и она помогала посторонним людям совершенно бескорыстно. Помнится, меня удивило ее высказывание о том, что одно время она считала себя не очень красивой и кто-то, когда ей было уже за сорок, сделал комплимент ее глазам. Она так воодушевилась этим, что запомнила комплимент на долгие годы и однажды рассказала мне маленькому. Возможно, такая реакция была связана с отсутствием мужского внимания, так как я не могу вспомнить, чтобы она хотя бы начинала общаться с мужчиной. Сама она внимания к мужчинам не проявляла, да и мужчины не делали ей никаких намеков и не проявляли интереса, в той форме, в которой его мог распознать маленький ребенок, разумеется. На работе у нее всегда был женский коллектив, с женщинами примерно ее возраста. Дополнительных хобби или увлечений помимо работы у нее никогда не было.

Возвращаясь к личностным качествам, которые она проецировала на меня, первое, что необходимо отметить, — это ее постоянная тревожность или боязливость. Для маленького ребенка это выражалось в односложных командах: не ходи туда, не ешь это, не бери то и так далее. Когда же я подрос, она стала пояснять приказы, и весь ее диалог мог состоять из объяснения, что будет если я, например, буду поздно гулять. Ясно что. Меня могут побить или и того хуже. Еще она предостерегала меня от того, чтобы я не ходил к девушкам домой, поскольку у какой-то ее приятельницы сын познакомился с девушкой в интернете, они поехали к ней, а затем на эту же квартиру приехали наркозависимые и стали вымогать у него деньги, угрожая расправой. Мать уверяла, что со мной будет так же, если я решусь на это, и несколько раз пересказала эту историю, пока я невольно не выучил ее наизусть.

Боязнь множества вещей и неуверенность в своих силах были, пожалуй, главной темой нашего совместного проживания. Если нужно было куда-то пойти, мать всегда приходила намного раньше назначенного времени, и мы просто сидели и долго ждали своей очереди. Она обходила стороной недостаточно освещенные, по ее мнению, улицы, вздрагивала от неожиданности, когда кто-нибудь обращался к ней с нейтральным вопросом, например: «Который час?» или «Как пройти в библиотеку?». Словно стремясь уберечь меня от этого состояния, она без конца говорила, что мне нужно делать. Каждое мое действие контролировалось ей поминутно. Я должен был приходить из школы не позже, чем через сорок пять минут после окончания уроков, а если задерживался, она обрушивалась на меня с криками и сумбурными вопросами: где я был, с кем, что делал и так далее.

У меня сохранилось одно показательное воспоминание, связанное с таким опозданием. В начальной школе мне очень нравилась одна девочка, и я услышал в каком-то фильме, что для того, чтобы выразить чувства, эту девочку нужно проводить домой. Когда я уходил в школу, памятуя про интервал в сорок пять минут, решил не навлекать на себя материнский гнев и предупредить, что сегодня задержусь, так как буду провожать девочку до дома. На это мать заявила, что, если эта девочка попросит, чтобы я ее проводил, мне нужно сказать, что сегодня мама строго-настрого наказала мне быть дома без опозданий. Согласись, дорогой читатель, немного странный ответ для взрослого человека. Во-первых, в нем не содержалось ответа на поставленный вопрос, суть которого зиждилась на моем опоздании, и, задавая его, я ждал реакции матери на то, что сегодня приду позже. Допустимо это или нет? Она же выставила все так, словно это девочка хочет, чтобы я ее проводил, а я, наоборот, должен сказать ей, что не хочу этого. В итоге попытка проводить была немного неуклюжей, девочка в итоге не согласилась, но мне все же удалось вызвать у нее положительные эмоции.

Подобный случай имел место и в старших классах, когда, уже начав встречаться с девушкой, которая мне очень нравилась, и не уведомив об этом мать, я пошел в душ и оставил на столе телефон, на который стали приходить сообщения от той самой девушки. Пока я мылся, мать быстро прочитала их и после моего возвращения из ванной сказала, что сначала надо выучиться, а уж потом заводить отношения с противоположным полом. Позднее общение с этой девушкой зашло в тупик, правда, мать в данном случае была не при чем.

Вести диалог с матерью было трудно вести по нескольким причинам. Прежде всего — из-за ее манеры отвечать на вопросы. Читатель, представь человека, который во время разговора постоянно кивает, а если ты попробуешь скопировать этот жест, то очень скоро ощутишь головокружение. Посторонним это почти незаметно, однако один раз сфокусировав внимание на ее голове, перевести взгляд на что-то другое уже не получится. Перед глазами предстанет автомобильная игрушка, раскачивающаяся в такт движению машины (или, как в моем случае, — темпу речи). А когда ты озвучишь вопрос, она в половине случаев просто ответит коротким: «А?» То есть большую часть из того, что было сказано, она не услышит, а какую именно часть — навсегда останется загадкой. Следовательно, придется повторять весь вопрос полностью, и пока ты будешь делать это, она будет ослепительно улыбаться, глядя сквозь тебя куда-то вдаль. Затем, услышав вопрос, она в большинстве случаев тоже ответит на него вопросом и тут же сама даст на него ответ. Завершит мизансцену встречный вопрос, который предполагает ответ уже от тебя, причем ответ быстрый, данный в течение нескольких секунд. Если проигнорировать вопрос, то мать спросит с нажимом: «Ты что, не слышишь?» Увы, она довольно быстро входит в состояние обеспокоенности и нервного возбуждения. Если же вопрос задает она, то полученного ответа будет недостаточно. Мать задаст этот же вопрос еще четыре раза в различных интерпретациях, а затем, спустя некоторое время, задаст его еще раз, чтобы, как мне видится, сверить полученные ответы.

Как ты уже наверняка понял, дорогой читатель, будучи ребенком я старался не разговаривать с ней больше необходимого. С возрастом, ориентировочно к шестидесяти годам, она научилась перефразировать часть однообразных вопросов, однако ответы на них неизменно были одинаковыми, то есть один вопрос всегда повторялся в разных вариациях, но с какой целью это делалось непонятно до сих пор. Мне кажется, она просто пыталась поймать меня на лжи, ища минимальное расхождение в данных ответах.

Отмечу особенность, которая была присуща большинству диалогов, в которых мы участвовали все втроем — я, мать и тетя. Если мать не получала от меня мгновенного ответа, то адресовала заданный вопрос тете, спрашивая ее: «Он что, меня не слышит?» И та органично включалась в диалог, из которого не менее органично выпадал я, ощущая себя совершенным ничтожеством и пустым местом. Парадоксально, но эти ее особенности сохранились до сих пор и, когда она звонит, я отвечаю на звонок, здороваюсь, ставлю телефон на громкую связь и тут же откладываю его, чтобы ее голос звучал на грани слышимости. Пропуская многочисленные рассказы о дальних родственниках и ее работе на дачном участке, я подношу телефон к уху, когда она настораживается и спрашивает, слышно ли ее, а я отвечаю, что да, слышно. За десятиминутный разговор я произношу не более двадцати слов, абсолютно нейтрального оттенка. Эмоций в разговоре с ней я не выражаю и по сей день. Считаю, что такое поведение матери связано с возрастными изменениями, которые имеют неосознаваемую ей самой подоплеку в виде определенных особенностей психики. Впрочем, я могу и ошибаться.

Глава 6. Тетя

А теперь настало время подробнее рассказать про тетю.

Если начать с внешности, которая была достаточно статичной и однообразной, можно отметить, что тетя была выше матери на голову, и рост ее примерно равнялся одному метру семидесяти сантиметрам. Самая первая ассоциация с ней — это постоянно ссутуленная спина, которую венчал небольшой горб, а из него уже вырастала короткая толстая шея. Тетя всегда ходила так, словно нечто тяжелое вытягивает ее шею вперед. Руки у нее были достаточно сильными, а плечевой пояс — широким и массивным, по сравнению с другими женщинами. Не могу точно сказать, почему она выглядела именно так, однако хорошо помню, что именно она делала все необходимые работы по дому, время от времени пытаясь привлечь к ним меня.

Когда я, еще будучи маленьким, откликался на ее призывы помочь, то обычно не понимал, чего конкретно хочет от меня тетя. Когда я в первый раз попытался забить гвоздь и покрасить стену, она почти не объяснила мне, как это правильно делать. Я же был ребенком, который старался делать порученное максимально хорошо, но банально не знал, что краска, например, быстро сохнет, как и не знал о других нюансах, известных взрослым. На малейшие мои ошибки или неторопливость тетя реагировала гортанным криком: «Не так!». Опишу подробнее, чтобы у читателя сложилось четкое представление о ситуации.

Представь человека, который во время рвотных позывов, намеренно опускает гортань вниз, одновременно добирая ртом воздух. Затем он вытягивает вперед шею, округляет спину и открывает рот, чтобы рвота могла выйти. Однако вместо этого из горла вылетает хриплый, едва похожий на человеческий крик, который сопровождается ужасным запахом изо рта. Одновременно с этим человек может размахивать руками и выпучивать глаза, однако это уже зависит от ситуации. Так вот примерно такая картина оказывалась перед взором, когда тетю не устраивало то, что я делаю.

Мгновенно замерев на месте от оглушительного крика, я только усугублял ситуацию, как в том примере с кисточкой и краской. Тетя тут же принималась комментировать мои действия и громогласно вопрошала, почему я замер, почему все делаю неправильно и так далее. Замечу, что ребенком я был довольно восприимчив к просьбам взрослых, и если меня просили о чем-то, я непременно это выполнял. Поэтому, если бы тетя сразу объяснила мне, что краска быстро сохнет, особенно на кисточке, а чтобы этого не было, необходимо ее промывать, а потом макать наполовину в краску и красить сверху-вниз, то я сделал бы все в точности, как она просила.

Однако таких подробных и обстоятельных разъяснений мне никто на давал. Охрипнув и закашлявшись от крика, тетя махала на меня руками, чтобы я ушел, и сама докрашивала необходимое, сделав вывод, что я неспособен выполнять порученную мне работу правильно. Разумеется, рассуждала она об этом вслух, сначала рационально обосновывая, почему мне это не под силу, а затем называла меня каким-нибудь словом, которое характеризует неумех. Помнится, в тот день она сказала, что я «клешерукий». Будто смакуя собственное изречение, она повторила это несколько раз, и позднее, обращаясь ко мне, могла с улыбкой называть новым прозвищем вплоть до самого вечера. В обед тетя пересказала эту ситуацию матери и, разумеется, несколько раз повторила придуманное слово.

Занимательно, но таких ситуаций в моем детстве было огромное множество. В них я бывал и лодырем, и дармоедом, и разгильдяем. Кроме этого тетя называла меня почти всеми видами животных и растений, а также приписывала мне качества, свойственные людям с поражениями центральной нервной системы и так далее. Все ругательства, которые могут прийти тебе на ум, дорогой читатель, я уже слышал в возрасте от пяти до семи лет, причем с подробным объяснением, почему я заслужил такое прозвище и его дальнейшим применением ко мне.

Приведу в пример обобщенную категорию. Например, я отчетливо помню случаи, когда на меня переносили свойства животных не с целью упрекнуть или оскорбить, а просто развлечения ради. То есть были животные обидные, а были вполне нейтральные. Так, если мне нужно было подстричь ногти, тетя говорила, что мне пора точить когти; умывать мне следовало не лицо, а морду лица, чистить не зубы, а точить зубила. А когда она рассуждала о том, как я буду знакомиться с девочками, то говорила, что у меня будет гореть под хвостом и так далее. С чем было связано такое обращение для меня до сих пор остается загадкой.

Поскольку сравнение меня с животным присутствовало в моей жизни довольно долго и требовало от тети все новой и новой фантазии, в конечном итоге она придумала менее затратный способ взаимодействия со мной, а именно: передразнивать детскую речь. Говорить, кстати, я начал достаточно поздно, практически в четыре года, и со временем некоторые буквы стали или выпадать, или удлиняться. Сейчас оглядываясь в прошлое, хочу сказать, что у того ребенка все же были трудности с произношением длинных или составных слов. Например, слово «здравствуйте» я произносил как «сдрасти». При этом стоящая в начале слова буква «с» произносилась растянуто и больше напоминала свист, нежели попытку произнести слово. Окружающие лишь дружелюбно улыбались и дожидались, пока я договорю, а затем вступали со мной в диалог, не обращая внимания на дефекты в речи. Отец Степана, заметив мои трудности с приветствиями, лишь отмахнулся и попросил говорить ему «Привет», мотивируя это тем, что друзья его сына — его друзья. Тем более он совсем недавно был таким же маленьким, как и мы, а быстро вырос только из-за того, что хорошо ел мамину кашу.

Однако не коммуницировать с родителями я не мог, хотя очень старался лишний раз не открывать рот в их присутствии. Впрочем, может, именно поэтому исковерканная речь так резала им слух и вызывала негативные эмоции. Первой о дефектах узнала тетя и, услышав мое «сдрасте», начала передразнивать меня, так же растягивая букву «с», только несколько дольше, и не заканчивая слово. Она набирала полную грудь воздуха и громко, прерывисто приступала к пародии. Продолжалось это недолго, меньше минуты, и завершалось тем, что она, вытянув короткую шею и округлив глаза, могла крикнуть: «Говори нормально!» После этого ее интерес ко мне пропадал, и она спокойно возвращалась к своим делам.

На тот момент улучшить свою речь самостоятельно я не мог. Не было упражнений или каких-то советов в открытом доступе, которыми я мог бы воспользоваться. Поэтому речь моя становилась все неразборчивей, и с каждым разом выпадали и не произносились все новые и новые буквы, увлекая за собой все остальные как снежный ком. Через некоторое время моя речь стала неприятна и непонятна не только окружающим, но и мне самому. Вдобавок я начал заикаться во время разговора, что только усугубляло произношение. Мать не передразнивала меня и не ругала за нарушенную речь, но, когда появилось заикание, принесла заговоренную воду, на которую якобы воздействовала своей силой некая женщина, имеющая предрасположенность к колдовству. Эта вода, если смотреть на нее определенное время, а потом умыться и оставить в комнате на ночь, могла, по мнению матери, избавить меня от заикания навсегда.

Ко мне стали относиться лучше, уже не передразнивая ни дефекты речи, ни икоту. Мать пристально следила, чтобы я не забывал умываться и смотреть на воду положенное время, не отводя глаза. В тот момент, сидя на стуле и глядя в чашку с водой, я не мог отождествить себя с тем, кого видел в отражении. Оно казалось мне чужим и отстраненным. Периодически подергиваясь рябью, оно словно выражало какие-то свои эмоции, которые расположились на глубине чашки, призывая ребенка нырнуть в нее. Со временем заикание прекратилось, а дефекты речи были скорректированы логопедом, который наблюдал нашу группу в детском саду, и в школу я пошел уже без этих проблем.

Возвращаясь к описанию тети, хочется упомянуть про ее волосы. Единственным уходовым средством, которым она пользовалась, был самый простой гель для укладки волос с приятным травяным ароматом. Волос на ее голове было совсем немного, длина — не большое полутора сантиметров, и, располагаясь на небольшой, идеально круглой голове, они, скорее, напоминали небольшой участок выцветшей травы, нежели продуманную прическу. Тетя красила их в пшеничный цвет и перед выходом укладывала так, чтобы ветер не раздувал их.

В целом, тетя разительно отличалась от матери не только внешне, но и по поведению. Сравнивая ее нынешнюю с фотографией в студенчестве, где ей около двадцати четырех лет, мне остаётся лишь удивляться, как сильно она изменилась. С фотографии, которая однажды случайно упала на полку с кассетами и там была найдена мной, на меня смотрела достаточно красивая девушка с хорошей осанкой, проницательным взглядом и доброй улыбкой. У нее не было лишнего веса, и волосы были достаточно пышными и явно уложенными для фото. На сегодняшний день тетя весит около девяноста пяти килограмм, и лицо уже начало оплывать, делая ее все более и более нелицеприятной.

Однажды, кажется, на каком-то празднике, мать обмолвилась, что в студенческие годы тете сделали предложение руки и сердца и даже подарили кольцо, которое она приняла, однако после этого молодой человек передумал, и в дальнейшей жизни мужчин у нее не было. По крайней мере, я не вспомню ни одного, про которого хотя бы раз упоминали бы в разговорах, так как домой к нам никто никогда не приходил. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что тетя была достаточно ранимым человеком, которого просто было задеть. Так же, как и мать, она могла заплакать или обидеться. Либо сейчас это заметно сильнее и прожитые годы влияют на ее психику, либо ребенком я просто не замечал слабости в человеке, которого очень сильно боялся.

Вот еще одно воспоминание, точнее, группа воспоминаний, которые чуть более травматичны, чем предыдущие, но не сказать о них я просто не могу. Все они связаны с тетей, которая помимо оскорблений, начала прикладывать ко мне руки, в прямом смысле этого слова. Это произошло разом, словно по щелчку, и я не помню точно, что стало отправной точкой и когда случился первый эпизод рукоприкладства, так как интенсивность и периодичность таких случаев росла по мере моего взросления и совершенно никак не объяснялась. Если в примере с краской и кисточкой, который я приводил ранее, причинно-следственная связь еще была, то такие моменты я никогда не мог предугадать, а сами эпизоды были чудовищно неприятными.

Однако перейти к описанию таких воспоминаний я не могу. Вопрос не в том, что они с трудом вспоминаются, их тяжело описать или что-то ещё в подобном духе. Вовсе нет. Я уже описывал их несколько раз в черновом варианте этой книги, сначала смягчив формулировки, а затем и вовсе убрав некоторые эпизоды, перед отсылкой книгу редактору. В итоге редактура помогла обойти стороной то, что не должно попадать в печать, но теперь публикация книги требует либо переработки некоторых моментов, изложенных в данной главе, либо умолчании о них.

И надо признаться — я выбираю второе. Мой выбор удалить два эпизода именно из этой главы, и оба таких эпизода связаны с сексуальным насилием относительно меня. Не буду описывать, что и когда произошло, не буду никого обманывать, переписывая историю или фантазировать по этому поводу.

Я выбираю остаться честным по отношению к своему читателю, оставив лишь упоминание об этом и сохраняя первоначальную структуру книги продолжу повествование, стараясь, чтобы эта книга была опубликована как можно скорее.

Надеюсь на понимание и заранее прошу простить некоторую хаотичность в повествовании данной главы.

Возвращаясь к матери и тёте, объяснений их поведению ни от той, ни от другой я не получил. С одной стороны, я и сам отказываюсь выяснять причину чужого безумия, принимая и пытаясь работать с тем, что есть, с тем, что уже испытано и невольно воспринято мной. А с другой, как бы тяготея к лучшей и более целостной личности, которой стремлюсь быть, я старательно пытаюсь отфильтровать собственные ощущения и не проецировать их на внешний мир, на совершенно нормальных и непричастных к происходившему людей. Единственное, что можно тут сказать — это, что стадия взросления, пришедшаяся как раз на эти эпизоды, ознаменовалась полным отказом от контактов с тетей.

Я опасался оставаться с ней наедине, даже куда-то ехать исключительно с ней, без матери, я никогда не рисковал. Все мое внимание было постоянно сконцентрировано на ней: на ее словах, на ее действиях, на попытках предугадать ее дальнейшие движения. Избегание приносило свои плоды, и тетя почти перестала со мной взаимодействовать, однако я был на чеку, считая, что это всего лишь затишье перед бурей и, как только представиться момент, она радостно компенсирует упущенное, сверкая безобразными желтыми зубами. Сейчас тетя звонит мне крайне редко, тратя на разговор не более минуты, говоря четко по делу. Я же не звоню ей никогда, предпочитая не пересекаться и не слышать ее голоса.

В моей памяти сохранился эпизод, который Сознание долго прятало от меня, и поэтому воспринял я его буквально несколько недель назад. Поняв, что мне удалось вспомнить и воспроизвести в памяти большую часть травмирующих воспоминаний, я почувствовал некий интерес. «Есть ли среди подобных воспоминаний то, — подумал я, — что забыто и никогда до этого не всплывало в памяти?» В ответ на это моё Сознание любезно преподнесло небольшую черную коробочку, в которой хранился всего один такой эпизод.

Лето. Большой водоем с песчаным пляжем, забитым лежащими на полотенцах отдыхающими. У воды стоят надувные горки, достаточно высокие, чтобы скатываться с них могли не только дети, но и взрослые. Отовсюду слышатся призывы прокатиться на надувном круге за моторной лодкой или приобрести мороженое.

Мы с матерью расположились на некотором отдалении от берега, поэтому до воды нужно было идти около минуты. Мне ужасно хотелось скатиться с самой большой горки, однако все они были платными, а у входа стоял контролер в белой футболке и синей кепке. Он принимал деньги, аккуратно расправляя их, и, положив купюру в поясную сумку, шел контролировать процесс, объясняя, как группироваться при спуске. В тот день я все-таки утомил мать просьбами, и она сказала, что даст мне деньги, но с условием, что я не стану просить сладости целую неделю, на что я с готовностью согласился и тотчас побежал к горке.

Надувной аттракцион находился на краю песчаного пляжа, так как был самым высоким и самым дорогим. К горке подходили уже вполне самостоятельные ребята десяти-одиннадцати лет и, отдавая деньги, с опаской взирали на контролера. Если тому казалось, что посетителю меньше лет, чем нужно, или он чрезмерно худой, загорелый мужчина отрицательно мотал головой, говоря: «Как подрастешь, приходи. Мы и следующим летом тут будем».

Необходимо уточнить, что сразу за горкой шли кабинки для переодевания, граничащие с невысоким берёзовым лесом. Именно на этой горке можно было разогнаться и скатиться прямо в воду, проскользив по ней несколько десятков метров. Когда желающих прокатиться не было, контролер усаживался в тени дерева, предварительно оградив вход на горку небольшой металлической цепью.

Сжимая в руках бумажные деньги, я очень спешил к горке, но, завидев очередь из загоревших детей, несколько сбавил темп. Из тени подступающего к пляжу леса ко мне вышел мужчина, одетый иначе, чем контролер. Если говорить точнее, на нем были лишь плавки, панама и солнцезащитные очки. Он явно приближался ко мне, но без какой-либо агрессии или спешки. Когда между нами осталось буквально метра три, он пошел мне наперерез и спросил, буду ли я кататься с горки, показав рукой в нужном направлении. На что я ответил, что да, кататься я непременно буду и деньги у меня с собой. Мужчина улыбнулся и объяснил, что такая очередь сегодня из-за того, что для скатывания необходимо пройти медосмотр, так же, как и в бассейне. Это новое правило, и тех, кто не пройдет осмотр, к горке не подпустят даже близко. А он (вот ведь «удача») как раз врач и возвращается с обеда, поэтому мне повезло, и он может осмотреть меня вне очереди, поручившись за меня перед контролером на входе.

Дальше я не могу описывать этот эпизод, по причинам указанным выше.

Мы же пойдём дальше.

В раннем детстве, когда я был еще совсем маленьким, я часто пытался выяснить, почему ко мне сложилось такое отношение. Разумеется, формулировал я это с позиции Ребенка, которым в то время был, и разъяснял все его словами. Есть одно воспоминание, которое не выходит у меня из головы, когда мать сказала нечто, совершенно непонятное и чуждое мне. Тогда я посчитал ее слова ошибочными и больше подобных вопросов не задавал никому.

Это произошло в зимний день, когда мы с мамой и тетей пошли на лыжах на небольшую дистанцию. Мать шла рядом по дороге пешком, а мы с тетей бежали по лыжне. Дойдя до точки, в которой нужно было поворачивать назад, я не смог идти обратно на лыжах, так как с непривычки сильно устал и, сказав об этом, решил снять лыжи и идти по дороге с мамой.

Разумеется, в ответ я получил оскорбления и оценку моей физической формы, такую как «слабак» и так далее. Однако своей вины в этом я в тот момент не почувствовал и спросил маму, по какой причине тетя так сильно ругается? Я помню ее ответ так подробно, что, кажется, она до сих пор стоит перед моими глазами на неширокой зимней дороге, колеи которой раскатаны в неровный, слегка потемневший от реагентов бугристый снег. Мать склонилась и очень тихо и вкрадчиво сказала, что они с тетей договорились, что она останется матерью, а на тетю перейдут отцовские функции, которые как раз заключались в строгом мужском воспитании.

Возможно, ответ был хорош и мог пояснить все воспитание в целом. Но мать не объяснила мне причины немотивированной агрессии, выходящей за рамки и воспитания, и общепринятых приличий, пусть даже по их мнению она была и обоснована. Если абстрагироваться и рассмотреть мой характер, то сразу станет ясно, что меня никогда не тянуло в плохие компании, мне нравилось учиться, заниматься спортом и в целом я не демонстрировал проблем с воспитанием. Это подтверждалось и грамотами, и участием в олимпиадах, и отсутствием жалоб на меня со стороны учителей (с начальной школы и до шестого класса). К вещам я всегда относился бережно и старался никогда их не марать. То, что покупалось мне, а потом никому не передаривалось, работает до сих пор и вполне может выполнять свои функции, не утратив ни потребительских свойств, ни эстетических. Даже спустя двадцать лет. Со взрослыми я разговаривал уважительно и никогда не мешал им заниматься своими делами. И по сей день я не нахожу причин для такого агрессивного и неуместного поведения родителей, направленного в мою сторону.

Опишу еще одно воспоминание, которое относится к более позднему периоду и связано с попытками тети обучить меня английскому языку. Этот предмет давался мне непросто, поэтому тетя решила контролировать выполнение домашних заданий. Не успевал я прийти из школы и увидеть ее на диване, как уже через несколько минут она принималась кричать гортанным голосом, чтобы я быстро шел к ней учить английский. Она брала учебник и громко читала вслух параграф, предшествующий заданию. После чего, ведя по строчке толстым сморщенным пальцем, буквально по буквам читала задание и спрашивала, понял ли я его. Получив утвердительный ответ, хотя на деле я ничего не понимал, она полукриком спрашивала, что конкретно мне понятно, а затем, не слушая ответ, требовала, чтобы я брал черновик и писал.

Минут через пять ее объяснения начинали путаться, она срывалась на крик и, отвлекаясь от собственных мыслей, проверяла то, что было написано в тетради. Тут важно было помимо правильного ответа вычленить из ее ругани и крика нечто, что подсказало бы правильный ответ, который необходимо было записать аккуратным убористым почерком. Когда она замолкала, а я приступал к заполнению тетради, тетя пристально следила за мной несколько секунд, а затем орала: «Не так!» и резко рвала тетрадь на себя. Завладев тетрадью, она трясла ей перед моим лицом, отчитывая за неторопливость, непонимание и нежелание учиться.

Разумеется, она тут же оценивала мои умственные способности, например, называя меня неучем. После этого она всегда обращалась ко мне только так, заставляя вырывать листы и начинать по новой. В этот раз она уже диктовала, что надо писать, и на выполнение одного задания для пятого или шестого класса у нее уходило более двух часов. После того как мы позанимались, а именно так называла это действо моя мама, тетя, красная и потная, очень довольная собой шла в душ, а я, во время выполнения заданий после параграфа, не имевший возможности даже пойти попить, брел на кухню.

На следующий день учитель вызывал меня к доске, и я поднимался, полностью уверенный, что задание, которое сделано с таким трудом, выполнено на отлично, и сейчас мне поставят пятерку. Но не тут-то было. Учитель говорил, что задание сделано неверно, не ругался, но и оценку ставил плохую, а в тетрадь вносил многочисленные исправления.

Приходя домой после этого и сообщая, какую оценку мне поставили, я молча показывал тетрадь с двойкой. Тогда все повторялось сначала, и мы сидели уже не два, а три часа, в течение которых у меня полностью пересыхало в горле, а ладони и спина потели от страха и безысходности.

Продиктовав задание, тетя говорила, чтобы я подошел к учителю и показал, что дома была проведена работа над ошибками и теперь все правильно. Замечу, что все задания мы решали в классе у доски, и после пометок учителя, ниже то же упражнение было выполнено абсолютно верно, так как учитель сам разбирал его и писал на доске правильный вариант. То, что рождало тетино воображение, отличалось от написанного учителем и, разумеется, я никогда не походил к нему с ее вариантом решения. После двух-трех дней тетя забывала про этот эпизод, а через некоторое время обучение английскому повторялось вновь.

Прошу обратить внимание, как постепенно накалялась обстановка и дома, и в школе. Именно с этого момента ледяные иглы, пронзающие весь мой организм и превращающие голову в ледяной шар (фигурально, конечно же), стали моими неизменными спутниками и лишь временно теряли силу или, точнее сказать, толщину, но пронзали и охлаждали меня на протяжении всего времени, даже если никто ни на кого не кричал.

Приблизительно с этого момента я стал сильно мерзнуть, даже засыпая под двумя или тремя одеялами. Бывало, меня знобило так сильно, что я трясся будто в диковинном танце. Любой порыв, даже весеннего и теплого ветра пробирал меня до костей. Также у меня заметно ухудшилось зрение. Поначалу свет придорожных фонарей расплывался чуть-чуть, затем — сильно, а вскоре стал выглядеть так, словно я смотрю на мир через целлофановый пакет. Кроме того, меня стали мучить сильные боли в животе, которые резко возникали и так же резко заканчивались. Если боль была недостаточно сильной, чтобы не идти в школу, и меня туда все же отправляли, у меня могли начаться рвота и понос, при этом от боли в животе я порой даже не мог усидеть на унитазе.

В старших классах бывали случаи, когда боль, словно автомобиль, разгонялась за час-полтора и набирала такую силу, что меня попросту привозили из школы и поднимали домой на руках, так как я не мог идти самостоятельно. В это время перед глазами стояла серая пелена, окутывающая все видимые предметы и странным образом баюкающая находящееся в ней Сознание.

К тринадцати годам я стал замечать, что Сознание уже не так восприимчиво ко всему происходящему, будто время от времени оно отходит в сторону, как бы пропуская несущийся на него поезд. В тот момент я был абсолютно беззащитен, я смотрел в одну точку и не реагировал на внешние раздражители. Плюсы от отсутствия реакции на оскорбления и обидные слова быстро сменились минусами, выраженными в отсутствии же реакции на физические раздражители, которые, к сожалению, зачастую были довольно болезненны и сильны. Проходя по границе яви, перед глазами мерцала затуманенная пустота, уходящая вдаль. Одновременно с этим, образно отбрасывая все плохое в пустоту, словно этого не существовало, и цепляясь за предметы перед носом, например, за шкафы или школьную доску, я едва чувствовал свое тело и порой даже не понимал, в какой позе оно находится. В такие моменты я не мог ни открывать рот, ни говорить, ни совершать какие-либо действия. Сознание старательно балансировало на краю, отделяя хорошее от плохого. Полное принятие реальности и отказ от балансирования произошел только после двадцати девяти лет.

Советы к главе

Что ж, предлагаю перейти к советам и инструментам, которые, вероятно, помогут тебе избежать того, что подробно было описано мной в этой главе.

Если ты еще ребенок и читаешь эти строки, то предыдущие советы имеют для тебя первостепенное значение. Возьми их на вооружение и примени так, как считаешь нужным, исходя из своих обстоятельств. Умение блокировать и отражать физические удары, если наносить их тебе не по нраву, необходимо. Так ты защитишь не только тело от физического ущерба, но и внутренние органы, и одежду.

Цель, которую ты должен преследовать вплоть до совершеннолетия, заключается в формировании сердцевины. Внутренней, плотной и упорядоченной структуры, которая со временем согреет тебя (как в моем случае), а в осознанном возрасте, возможно, приведет к спортивным достижениям, социальному признанию и другим регалиям.

В любом городе России без труда можно найти талантливых и профессиональных тренеров практически по любому виду спорта, при этом за разумную цену или вовсе бесплатно. Это огромное преимущество, воспользуйся им как только появится возможность. Не упускай ни одного слова, ни одного движения тренера. В первые месяцы удели внимание технике и механике движений, повторяй их дома, на перемене, на улице… Доведи исполнение до автоматизма, при этом соблюдая технику. В случае реального конфликта, ты автоматически применишь полученные навыки (в идеале).

Также старайся отслеживать эмоции и отмечай те, что возникают во время занятий спортом. Полностью абстрагируйся от себя нынешнего и представь, что ты робот или машина, исполняющая команды. Почувствовав усталость, боль, чье-то прикосновение и так далее, сконцентрируйся на телесных ощущениях. Отметь их про себя и в дальнейшем уделяй им несколько секунд, стараясь продлить ощущение, полученное на тренировке, и подмечая трансформации, произошедшие в теле во время занятий.

Например, усталость после тренировки может вызвать боль в мышцах или, наоборот, прилив жизненных сил. Растянув эмоцию с тренировки на несколько дней, словно эластичную жвачку, держи в голове, что именно это Тело тренировалось, отдыхало, питалось и ложилось спать. Ощущения — лишь следствие нагрузок в одном большом резервуаре под названием организм.

Кроме того, ты постепенно запомнишь и тактильные ощущения, которые будешь испытывать на тренировке, и вскоре сможешь обучить им других. Например, занимаясь боксом, ты будешь спарринговаться с другим учеником, а попадания по нему будут соотноситься с ощущениями в твоем собственном теле. Ты будешь понимать, насколько ему больно, как сильно он устал и так далее. Это позволит умерить развившуюся силу настолько, чтобы человек, с которым тебе случится подраться, смог потом подняться и жить дальше, а ты не приобрел славы хулигана, на которого нет управы.

Тренируясь должным образом, уже через год ты, вероятно, получишь приглашение на свои первые соревнования, которые к тому же станут уважительной причиной для отсутствия в школе. Если мотивация к спорту не ослабнет, учеба вполне естественно может отойти на второй план. Но все же постарайся не просто отсиживать положенное время, а взять от учебы максимум, все-таки освоив школьную программу как можно лучше. Сейчас мне объективно не хватает самых базовых школьных знаний, которые я, к стыду своему, восполняю по мере необходимости уже во взрослом возрасте.

Теперь расскажу, что делать, если ситуация схожа с моей и ты живешь с агрессивно настроенным человеком.

В первую очередь обозначь ладонями границы, за которые этот человек никогда не заходил. Раздвинь руки, и пусть одна ладонь олицетворяет самое худшее, что он когда-либо делал с тобой, а другая — самое лучшее. Сделай это прямо сейчас, во время чтения. После этого обрати внимание, как сильно раздвинуты руки. Если во всю ширь, то определенная буферная зона, позволяющая тебе действовать по собственному разумению, все же присутствует. Однако если ладони сильно сведены, вероятно, ситуация слишком запущена, и выбор твоих действий является весьма ограниченным. Именно на этот крайний случай, когда другого выхода как будто бы нет, я и привожу описанную ниже модель поведения.

Сейчас, когда автору этих строк практически исполнилось тридцать, этичность этого метода вызывает у него обоснованные сомнения и выглядит так, будто не взрослый осуществляет насилие над ребенком, а ребенок над взрослым, постепенно вводя его в эмоциональный диссонанс. Однако в начале книги я обещал, что буду писать правдиво, и правда эта будет исходить из моего эмпирического опыта, поэтому я считаю необходимым не только познакомить читателей с рабочим способом противостояния взрослому человеку, но и гипертрофировать его, чтобы наглядно показать и принцип действия, и моменты, которые необходимо учесть при его применении. Помнится, этот способ я позаимствовал еще ребенком в каком-то фильме, названия которого уже и не вспомню, однако на деле способ оказался куда эффективнее, чем на первый взгляд, когда все начиналось как безобидная игра.

Я назвал этот способ «продавливание пиков» и, пожалуйста, если ты все-таки решишь воспользоваться им, дорогой читатель, не выходи за рамки приведенного примера, поскольку в нем описана максимально допустимая степень воздействия на психику взрослого (!) человека. Думаю, не нужно объяснять, что данный метод нельзя применять к детям и подросткам, какие бы взаимоотношения у вас ни были. Надеюсь на твое, читатель, благоразумие.

Представь, что есть пик — и это худшее, что может сделать взрослый человек, противостоять которому в этот момент у тебя нет практически никакой возможности. А есть минимум, когда этот же человек делает тебе добро, либо не замечает тебя и не проявляет агрессию. Теперь представим иглу, где острие — это пик, а ушко — минимум. Следовательно, чтобы воздействовать на человека эффективно и без последствий, мы будем применять метод на минимуме. Разумеется, все это мы представляем гипотетически у себя в голове.

Хочу отметить, что человек, пусть даже и агрессор, очень хрупок и неустойчив, и если приложить немного усилий, то можно переломить его или, по крайней мере, побудить действовать в нужном нам направлении. Сейчас я приведу несколько примеров, но ты, читатель, конечно, подумай, насколько они уместны и применимы в твоей ситуации. Наша задача отступить от навязываемого сценария и не уколоться об острие насилия, максимально истончив иглу. Если человека постоянно подвергают эмоциональному или физическому насилию, то ему просто необходимо хоть как-то минимизировать причиняемый вред.

Поэтому попробуй перевести внимание агрессора на объект, который он никогда не сможет обнаружить. Неплохо работает подкладывание определенных вещей в места, в которых они обычно хранятся. Например, подложив курящему отцу другую марку сигарет вместо той, что он покупает, ты должен убедить его, что ты здесь ни при чем, а на заданный вопрос, чьи это сигареты, ответить теми же словами, которые он использует, говоря о тебе.

Например, он обнаруживает сигареты у себя в кармане и перед этим говорит, что ты ни на что не способен. Нужно ответить его же словами: «Я бы никогда не смог (-ла) купить сигареты, потому что не знаю, где их продают подросткам, я не способен (-а) купить их, так как у меня нет столько денег». Подтверди то, что отец говорил о тебе ранее, перефразировав его слова, а также подтверди факт наличия сигарет. Одним словом, оставайся в стабильном и предсказуемом состоянии, постепенно сдвигая то, что знаешь о человеке, применяющем насилие, в допустимый для себя радиус, — словно циркуль, рисующий окружность, очерти для себя минимально безопасную зону, где насилие уступит место осмыслению происходящего. Если агрессию проявляет мать, можно менять расположение посуды в кухонных шкафах, обосновывая это тем же способом.

Постепенно подключи звуки и образы, разумеется, дозируя их. Например, можно включить телевизор, пока тебя нет дома, или вкрутить более тусклую лампочку вместо обычной. Словом, совершай все те действия, которые никогда не были тебе свойственны и которые непросто выполнить ребенку. Поверь, оно того стоит. Со временем игла насилия затупится, согнувшись под тяжестью необъяснимых и пугающих обстоятельств, которыми будешь управлять ты.

Первое правило — не попадись. Никто не должен догадаться, что ты как-то связан с этими событиями. Второе — отвечай только теми словами, которые уже однажды слышал от агрессора и обязательно (!) подтверждай то, что видишь. Третье — периодически напоминай о случившемся, связывая его с действительностью в последующих случаях.

Например, ты в свободное время очень любишь смотреть мультики. Когда у взрослого нет возможности быстро сориентироваться в пространстве, скажем, он пошел в душ, попробуй включить на телефоне громкий мужской смех около ванной комнаты. На несколько секунд (не более!) и не сразу, как агрессор зашел в ванную, а немного погодя. После этого беги смотреть мультики. Если тебя спросят, был ли в доме какой-то мужчина и почему он смеялся, необходимо ответить по формуле и запомнить слово в слово то, что сказано агрессором. В дальнейшем, возвращая его в воспоминание об этом случае, ненавязчиво используй ранее сказанные им слова, сопрягая их с ситуацией в действительности. Пример: «Папа, ты слышал, как красиво смеялся дядя Антон? Как думаешь, его смех похож на тот, который ты слышал у ванны неделю назад?»

Запомни: не больше одного вопроса! Связывай реальность с вымыслом очень осторожно, так как эта конструкция крайне хрупка. В дальнейших действиях будет смысл, если ты контролируешь развитие ситуации. Если есть хотя бы одно сомнение, что все может пойти не по плану, откажись от этого. Однако если подвернется возможность, рассмотри этот способ вновь.

Пример: после смеха у ванной отец перестал закрывать дверь, чтобы видеть, что никого постороннего за ней нет. Необходимо это отметить и сказать, что сегодня ты мультики смотреть не будешь, а полностью посвятишь время патрулированию квартиры, чтобы отца не смущал телевизор и никто не пробрался в дом. А если это случится, ты будешь кричать условное слово, например, «Помогите!» (или любое другое), чтобы отец героически поймал вымышленного взломщика. Подмени собой его реальность, стань его частью, незаменимым звеном с функциями, которые можешь выполнить только ты.

Например, если отец всегда ругал тебя за громкий голос, то он будет убежден, что с криком ты точно справишься. Однажды взяв на себя эту функцию, никогда больше не включай ничего у ванной комнаты, забудь про этот прием навсегда и переходи к следующему.

Еще неплохо работают лужи воды там, где их быть не может, скажем, в прихожей или около шкафов. В идеале нужно пронести воду во рту, не раздув щеки, чтобы проглотить ее, если все пойдет не по плану. Много воды не нужно — важен сам факт. После этого работай по вышеописанной схеме. Например, предположи, что это водяной выбирается из ванны, и сочини для него песенку, которая ему понравится, и он больше не будет мочить пол. Разумеется, после этого вода на полу должна исчезнуть.

Запомни, читатель, что спрашивать ничего не нужно. Если агрессор не заметил или сделал вид, что не заметил твои действия, нужно просто повторить их через какой-то промежуток времени, например, через неделю. Если и во второй раз реакции не будет, предприми еще одну попытку через две недели или более, чтобы действия не были систематическими.