Бесплатный фрагмент - Больной апрелем

Вместо автобиографии

Василий Рем — это псевдоним, выбранный поэтом из личной скромности. Автор родился 15 июня 1953 года (холодное лето 1953 года) в с. Новоалександровке, Нижнесерогозского района, Херсонской области, УССР.

Этот период отмечен чередой важных в истории страны событий. После смерти Иосифа Сталина объявлена всеобщая амнистия для заключённых, тысячи узников были освобождены из тюрем и лагерей. В высших государственных структурах идет борьба за власть, на роль вождя претендует Лаврентий Берия. Однако в стране подул ветер перемен, Берию обвинили в предательстве родины и расстреляли. К власти пришёл Никита Сергеевич Хрущёв, период правления которого получил название «хрущевской оттепели».

Родители автора, пережившие годы сталинских репрессий, позже рассказывали сыну о тяжёлых событиях и страданиях, которые выпали на долю простого народа. Семья матери попала под раскулачивание, имущество у них отобрали, а отца и четверых братьев сослали в лагерь на Соловки. Вскоре отец на Соловках умер, а братья пошли добровольцами на фронт, воевали в штрафных ротах. В первые же дни войны двое братьев пропали без вести. Один прошел всю войну, воевал в Берлине и 8-го мая 1945 года умер от ран. Только одному из братьев удалось вернуться с войны.

Отец поэта, 1904 года рождения, личность неординарная и во многом загадочная. В его биографии вместились революция 1917 года, гражданская война, строительство Беломоро-Балтийского канала, Великая Отечественная война. Будучи грамотным, он занимал руководящие должности, работал налоговым инспектором, председателем поселкового совета, завмагом, путевым обходчиком, а после выхода на пенсию — сторожем стадиона.

Выросший в деревне, поэт не понаслышке знал, как живется простым людям, часто слышал их разговоры о суровой действительности и событиях того времени. Родители тоже рассказывали то, что видели и пережили на самом деле, а не то, что написано в советских учебниках по истории. Все это рано научило его думать, а правда жизни, увиденная собственными глазами, сформировала характер и предопределила будущее поэта.

Уже став взрослым, отслужив срочную службу в пограничных войсках, он принимает решение посвятить свою жизнь защите Отечества. Окончил пограничное училище, затем служил на границе — не случайно через все его творчество красной нитью проходит тематика пограничной службы. Одновременно учился на физико-математическом факультете Южно-Сахалинского государственного педагогического института, после окончания которого получил профессию учителя средней школы.

Все происходящее в стране он переживал как события собственной жизни, что также нашло отражение в его творчестве. Ещё во время службы Василий Рем, как человек отзывчивый и не привыкший стоять в стороне, начал серьезно заниматься судьбами беспризорников, состоявших на учёте в детской комнате милиции. Уделял большое внимание их патриотическому воспитанию, привлекал к спорту, занятиям в кружках и секциях. Объединив подростков общей идеей, создал детский военно-патриотический клуб «Граница», которым руководил с 1972 по 2010 год. Здесь обучались сотни молодых людей, выросших в нищих или неблагополучных семьях. В их трудной судьбе были драки, наркотики, пьянство. Он вытаскивал их из этого порочного круга и с помощью спорта помогал поверить в себя и идти к намеченной цели.

После выхода на пенсию Василий Рем по-прежнему занимает активную жизненную позицию и продолжает трудиться. Вначале в школе заместителем директора по воспитательной работе и преподавателем математики. Затем сослуживцы пригласили его в частную охрану, где он работал на должностях охранника, заместителя директора и директора охраны. Набравшись опыта, стал заместителем генерального директора по экономической безопасности московской фирмы. Сейчас трудится начальником охраны в одном из подразделений Министерства финансов РФ.

В 2016 году благодаря рекомендациям ведущих поэтов Василий Рем стал членом Российского союза писателей. Участвовал в создании регионального отделения Российского союза писателей в Белгородской области. Четырежды номинирован на Национальную литературную премию «Поэт года» — в 2016, 2017, 2018 и 2019 годах. В 2019 году за литературную деятельность награждён медалями: Владимира Маяковского и Анны Ахматовой. В 2020 году награждён за вклад в укрепление национального самосознания и патриотизма, медалью «Георгиевская лента 250 лет».

Сейчас, как и на протяжении всей своей жизни, Василий Рем продолжает заниматься творчеством — пишет стихи и прозу. В его произведениях нашла отражение целая эпоха, события, которые нигде не описаны или описаны иначе. Это свидетельства неравнодушного человека, поэта, пережившего вместе со своей страной все ее победы и поражения. Книга, которую вы держите в руках, она, как и все произведения Василия Рем, особенная. Читайте, не пожалеете.

Председатель регионального отделения Российского союза писателей по Белгородской области — Д. Чепиков.

Предисловие

Кто из вас ездил в поезде Тихоокеанская — Советская Гавань, это в Приморье, причем в общем вагоне, тот наверняка потом еще долго с содроганием вспоминал об ужасах этой двухсуточной поездки. Ну, а если она, эта поездка, не дай бог, случилась в зимнее время, то запросто могла стать для вас роковой. Постараюсь описать свои впечатления в качестве предупреждения тем, кому пока не выпало «счастья» оказаться пассажиром этого поезда.

Итак, сначала вы должны будете вскарабкаться в вагон по крутым и скользким ступенькам, держась за поручни и пачкая руки и одежду, потому что и поручни, и сам вагон неимоверно грязные и закопчённые. Даже если вы обладаете альпинистскими навыками, сделать это не так просто, потому что одежда то и дело цепляется за оторванные углы металлической обшивки вагона и с треском рвется.

Вот, наконец, вы и в вагоне, но не спешите радоваться. Вашему взгляду предстает заплёванный пол, серые от грязи шторы (если они вообще есть) и покрытые толстым слоем пыли полки и столы, которые к тому же изрезаны перочинными ножами и наполовину сломаны. Из разбитых и плохо закрывающихся окон торчат куски льда. А все стены внутри от пола до потолка покрывает нежная бахрома инея, так что вагон кажется седым.

Вас начинает мутить и трясти от холода, затем бросает в жар от увиденного, и вы пытаетесь вытереть пот ладонью. Но ладонь у вас чёрного цвета, поскольку вы (по неопытности) брались за закопчённые поручни. Не пугайтесь, это еще не самое страшное — оно у вас впереди.

Если в поездах на западе нашей страны отсутствие пассажиров в общем вагоне приносит вошедшему чувство радости и блаженства (вот, мол, как хорошо, поеду один, свободно, без толчеи), то здесь, особенно зимой, свободное пространство — это ваша беда, а то и погибель. Ветряные бури со свистом носятся по пустому вагону и угрожающе хлопают дверями без замков. Скорчившись на холодной полке, вы начинаете тихо замерзать. Иней, текущий из щелей и разбитых окон, медленно покрывает вашу одежду, руки, лицо колючей изморозью. Вы засыпаете, как медведь в берлоге, но трудно сказать, проснётесь так же, как и он, по весне, или ваше бездыханное тело просто вынесут на какой-нибудь захудалой станции на перрон и погрузят в катафалк. А всё потому, что в общих вагонах в этом поезде не предусмотрен проводник. Нет, он, конечно, где-то есть, но один на все пять общих вагонов. Да и что он может? Ни дров, ни угля ему не выделяют, а чай в общем вагоне и так никогда не подавали.

Вот в такой обстановке под Новый год я ехал с группой спортсменов-биатлонистов пограничных войск Находкинского пограничного отряда на соревнования по биатлону, которые проводились на острове Сахалин. Вы только не подумайте, что я имею к этому виду спорта какое-то отношение. Лично я всегда занимался стрельбой, боксом и рукопашным боем. Просто в пограничных войсках есть такая практика: представителей команд и тренеров с целью экономии средств совмещают в одном лице. Хорошо, если именно тренер стал представителем команды. А если, как в моём случае, наоборот — то плохо. Для победы. Короче, победы не жди.

В общем, моей задачей было довезти команду до места назначения, выставить на соревнования и затем доставить обратно. Ну и, если вдруг что случится, чтобы было с кого спросить.

Когда мы всем личным составом начали дружно замерзать, я пренебрёг уставом и разрешил бойцам надеть спортивную форму поверх военной, что и спасло их от замерзания. Потом сработала солдатская смекалка: вконец окоченевшие солдаты раздобыли где-то угля, дров и сами растопили печку для обогрева щелястого вагона. Как оказалось, один из них на гражданке был проводником и потому знал, где что хранится и как всё это сделать.

В это время в вагоне появился мужчина в черной вязаной шапочке, высокого роста, широкоплечий, с добрым и серьёзным лицом. Одет он был в рясу, смахивающую на широкое чёрное кимоно и подпоясанную фирменным чёрным поясом кубинской школы боевого карате «Дзю-Симон». Это меня больше всего и удивило, я ведь тоже раньше занимался в этой школе. Длинные русые волосы, зелёные глаза, усы и борода делали его лицо выразительным и благородно красивым. С лёгким поклоном он спросил разрешения присесть рядом. Получив мое согласие и усевшись, перекрестился, сложил свои огромные руки на коленях и приветливо заговорил:

— Приятно видеть родной зелёный цвет на погонах — сразу чувствую себя молодым, вспоминаю лейтенантские годы, да и всю службу на заставе.

От этих слов глаза у меня поползли на лоб, а челюсть, несмотря на жуткий холод, сводивший все мышцы, слегка отвисла.

— Да-да, не удивляйся, — продолжил он, заметив мое изумление, — я действительно служил в пограничных войсках. Ныне капитан запаса, слуга Божий. Точнее, сопровождающий сторож монастырской казны Евгений Львович Константинов.

Слушая его, я недоумевал в душе, верить или не верить, шутит он или говорит серьёзно? После того как попутчик представился, я назвал себя, мы разговорились.

Евгений с интересом расспрашивал меня о судьбах тех офицеров, с которыми когда-то служил. Услышав, что я никого из них не знаю, искренне огорчился. В этом человеке чувствовалась какая-то внутренняя сила, притягательная и немного таинственная. Как оказалось позже, я не ошибся: судьба его во многом была похожа на известные мне доселе судьбы некоторых моих знакомых.

— Давай перейдём в купе, здесь очень холодно, — внезапно предложил мой попутчик.

— Да разве это возможно? Ведь я уже спрашивал проводников, и ответ был однозначный: «Нет мест!», — с сожалением вздохнул я.

— Ну, это смотря как спрашивать. У вас десятка найдётся? — улыбнулся он.

— Какой разговор, я готов и больше заплатить, только бы избавиться от этого холода!

Он тоже достал червонец и двинулся в направлении купейного вагона. Через некоторое время мы уже сидели в отдельном купе, где, кроме нас, никого не было, и пили принесённый проводником чай. Если, конечно, эту бурду можно назвать чаем. Общий вагон к тому времени уже более-менее прогрелся, и, не опасаясь за здоровье бойцов, я с чистой совестью мог остаться в купе, которое было положено мне по статусу.

Евгений Львович, выглядевший поначалу замкнутым и молчаливым, оказался интересным собеседником. Наверное, не было ни одной темы, на которую бы мы с ним не поговорили. К тому же он умел замечательно слушать, и я в свою очередь, проникшись к нему симпатией, почитал ему стихи и прозу из моих последних книг. А когда признался, что мечтаю написать роман о настоящей, но трагичной любви, он вдруг задумался и, как мне показалось, слегка побледнел.

— Знаешь, — произнес он после паузы, — а у меня для тебя есть такой материал.

К этому времени мы уже окончательно сблизились и перешли на ты. Потянувшись к своей сумке, которая была почти пуста, он вынул из нее пакет и протянул мне.

— Бери-бери — думаю, это как раз то, что тебе надо, — глухо выговорил он.

— Да ведь я не настолько известный и талантливый писатель, чтобы ты мне мог что-то доверить, — растерялся я.

— Ты почитай, потом поймешь. Тут и таланта не нужно, главное — написать да в печать сдать. Ну, может, поправишь кое-что с точки зрения литературы.

Я бережно развернул пакет, и из него выпали письма. Все они были адресованы Евгению, обратный адрес на конверте неполный — только город Ленинград и подпись. Я чувствовал, что это что-то глубоко личное, очень интимное, и первым моим порывом было вернуть письма обратно. Однако, взглянув на меня не терпящим возражения взглядом своих вдруг ставших серьезными зелёных глаз, он твердо произнес:

— Другому бы не отдал, а тебе верю. Только чтобы обязательно был роман, хоть и короткий. И еще… Содержание я знаю наизусть, если соврешь — не прощу.

Взяв письма, я уложил их в дипломат как самую дорогую реликвию, хотя в глубине души совсем не был уверен, что у меня из этого что-то получится.

— Ну а, чтобы тебе было легче писать, расскажу историю своей любви…

Глава первая

Рассказ моего попутчика

— Моя жизнь на пограничной заставе ничем не отличалась от жизни всех других военных: служил офицером, честно выполнял свои обязанности. Командировки, служба, занятия, разгоны начальства (они всегда чем-то недовольны). Отсутствие бытовых удобств и всяких развлечений, впрочем, как у всех офицеров пограничных застав. Жена моя, как и все жёны офицерского состава, занималась домашним хозяйством и детьми.

Дети росли, по службе меня не выдвигали, да я и не надоедал начальству просьбами, в общем, так и жил — скучно и однообразно. Однажды весной мне предложили горящую путёвку на Кавказ. Я взял отпуск и, не встретив сопротивления жены, отправился отдохнуть и подлечиться. В жизни моей, как, разумеется, и в голове, тогда царила сплошная неразбериха из противоречивых чувств и желаний. Меня мучила неудовлетворенность собой и окружающим. Душа находилась в каком-то смятении, хотелось праздника и счастья.

Отдых начался как обычно: в целом врачи признали меня здоровым, хотя нервы все же посоветовали укрепить, чем я и занялся. Лечение, как пишут в книгах, проводилось по полному профилю. Грязи, ванны, водичка и приятное женское общество, где я пользовался особым успехом, поскольку все остальные мужчины были действительно больными.

Эта волна подхватила меня бурно и стремительно, однако так же быстро и надоела. Я уже начал подумывать, а не смыться ли мне домой с этого лечения? И вдруг, а может, и не вдруг, а просто потому, что встретились две половинки, которые были судьбой предназначены друг другу… Так или иначе, но на лестнице, ведущей в фойе санатория, у входа в библиотеку я увидел её. Это была мимолетная встреча, всего один долгий взгляд и несколько фраз. Но она вошла в моё сердце и осталась в нем навсегда. Как ни странно, это случилось первого апреля, в День дурака того незабываемого года.

Позже мы виделись на танцах, ходили в кино. Ездили в Приэльбрусье, гуляли, подолгу молчали или о чем-то разговаривали, сейчас уже и не вспомню о чем. Да нам и не надо было ничего особенно говорить: за нас это делали взгляды, стук наших сердец, трепет рук и нежность прикосновений.

И вот я у неё, и мы впервые остались наедине. Не стану описывать те прекрасные дни и ночи, которые у нас были. Они были только наши… И мы улетали на небеса, потому что на земле было тесно от нашей любви, нежности и счастья…

Всему приходит конец, отпуск мой закончился. Я уехал на заставу, она вернулась домой, в Ленинград. Время шло, мы переписывались, звонили друг другу, старались поддерживать друг друга, наши чувства не угасали со временем. К жене я охладел, меня безудержно тянуло к ней, туда…

«Ши-Дза играет здесь шарами,

И ночи белой простыня.

Мечтая белыми ночами,

Любовь и верность ждёт меня…»

И я был у неё в Ленинграде, и снова небеса содрогались от нашей любви и завидовали нашему счастью. А затем опять разлука, да ещё какая… Когда вдали от нее нечем дышать и не для чего жить.

Да, я же совсем ничего о ней не рассказал. Её зовут Татьяна. Моя Танечка. Между прочим, в то время — сержант КГБ, сотрудник одного из засекреченных отделов. Была ли она красива? Скорее очаровательна и невыразимо прекрасна.

Прошёл ровно год, и наша переписка прекратилась. Я не сумел оставить свою жену и детей. Она не смогла больше читать о любви в письмах, не получая её в реальности. Шло время, и мы ничего не знали друг о друге. Служба моя не задалась, и, едва набрав свой пенсионный мизер, я ушёл на пенсию, уволившись из войск.

Тут подвернулась мне работа по душе. Я ведь инструктор по прикладному карате, имею чёрный пояс, да и кулаки пока на месте. Платили хорошо. Из партии выбыл добровольно. Перестройка открыла много путей таким, как я, а скоро стало понятно, что мой путь рядом с Богом. И вот неделю назад я повёз собранные церковные деньги, предназначенные для реставрации монастыря, куда бы ты думал? Правильно, в Ленинград. И представляешь, видел её! Видел и не посмел подойти, сбежал, не выдержал. Она меня тоже видела и узнала, несмотря на мою бороду и рясу. То, что было в её глазах, передать невозможно. Только я почувствовал, что, если не уйду, полетит всё к чертям (прости, Господи!), — он трижды перекрестился. — И семья, и церковь, и заработок, а может, и вся жизнь. Я резко развернулся и пошёл в обратную сторону. Отойдя квартал, оглянулся: она по-прежнему стояла, бессильно уронив руки и смотрела мне вслед. Такой она мне и запомнилась. Навсегда. Ну, остальное ты узнаешь из её писем:

«Евгений, милый мой, здравствуй!

Вот я и дома! …Вошла в квартиру, и первое, что увидела, — твоё письмо на полочке у зеркала, подошла, а их там два! Спасибо тебе, родной мой, за те слова, за стихи, что в них. Я читала, и сердце действительно стучало не так, как надо… Я почему-то думала, что ты позвонишь мне сегодня (хотя и понимала, что звонить ты можешь только с работы, но всё равно ждала…). Ты не позвонил, но это не беда, хотя как знать? Ведь письма твои написаны с дороги, а сейчас ты дома — вдруг наступило отрезвление, и ты глянул на всё другими глазами?

Напишу немного о том, как я жила эти дни без тебя (хотя, наверное, так говорить неправильно, потому что всё равно с тобой). Я действительно пошла за твоим автобусом и ещё долго видела его впереди… Состояние было ужасное: внутри всё сжалось в комочек и меня тихонько трясло. Я понимала, что это просто такая нервная реакция, но ничего поделать с собой не могла, никак не получалось расслабиться.

Пришла в санаторий — в комнате никого, постояла на балконе — настроение такое, что хочется выть… Постаралась взять себя в руки, переоделась и пошла на грязи. Вернулась — Веры Ивановны по-прежнему нет. Погода, ты ведь помнишь, была чудесная, я села на балконе загорать… Все время боролась с желанием вот прямо сейчас сесть и написать тебе письмо — так хотелось поговорить с тобой… Сходила к источнику, прогулялась по городу, пошла на обед…

Вера Ивановна, вернувшись, расспрашивала о тебе: как я тебя проводила, передавал ли ты ей привет, расстроилась, что не простилась с тобой… Вот так… Знаешь, самое сильное тогда ощущение, которое я запомнила, — это ощущение нереальности того, что тебя рядом нет… Всё понимала, но всё время казалось, что вот сейчас ты подойдёшь ко мне сзади в столовой, — я физически ощущала твое присутствие. Видимо, ты думал обо мне всё это время, пока летел в самолёте… Или ты спал, а?

После обеда попыталась почитать, но… мне не дали. Вера Ивановна решила пересказать мне свою беседу с одной дамой — видимо, она тоже всё время о тебе думала и это было к месту.

Так вот та дама у неё спросила: «К вам ещё ходит тот мужчина? Девочка-то молоденькая, а он, я видела, сначала одну целовал, а теперь вот с вашей соседкой…» Было такое чувство, что меня вдруг неожиданно окунули в ледяную воду, да ещё и пополоскали в ней как следует.

В этот момент Вера Ивановна увидела моё лицо, до неё, видимо, что-то дошло, потому что она залепетала: «Ну, может, это она не о нём сказала?» Но мне уже было достаточно… во мне вдруг словно что-то умерло… вот почему я не написала тебе письмо сразу же, хотя и очень хотела… Так с кем же ты целовался, Женя, а? Признавайся, ведь чистосердечное признание, как известно, облегчает вину…

Потом я время от времени возвращалась к этому, но никого, кроме Гали, так и не вспомнила… Вы красиво танцевали тогда, я смотрела на вас, но мне и в голову не приходило, что между вами есть нечто большее, чем то, что я вижу, хотя… не знаю. Ну, в общем, слегка прибитая этими мыслями, я пошла играть в теннис и доигралась до такой физической усталости, что едва дошла до комнаты…

Мы с Верой Ивановной выглядели без тебя одинаково одиноко и говорить могли только о тебе… А вечером, убежав от всех её кавалеров, пошли в кино. В «Дружбе» шла «Забытая мелодия для флейты». Почему-то это фильм навеял на меня массу грустных мыслей, нервы мои были на пределе, и, едва очутившись в постели, я уснула, чему была очень рада…

Утро следующего дня выдалось серым и холодным — моросил дождик, было ветрено, в общем, под стать моему душевному состоянию… Я всё время пыталась представить себе, чем ты сейчас занят, что делаешь, о чём думаешь… День прошёл как-то сам по себе, вечером были танцы… Толя (он ухаживал за Татьяной из санатория им. Горького и жил на нашем этаже в последней комнате справа — седой такой, с фигурой мальчика, приятный парень) не отходил от меня, и я все время танцевала с ним. Но, знаешь, такого ощущения, как во время танца с тобой, не было — с тобой я будто сливалась в одно целое, даже едва прикасаясь к тебе…

А потом была дорога на вокзал, меня провожали Вера Ивановна и тот её друг, который мне не очень нравился… В поезде я легла на верхнюю полку, и снова в мыслях только ты… Я вспоминала каждую нашу минуту с самой первой, когда только увидела тебя, — как выяснилось, я помню каждую нашу встречу, даже мимолётную. Странно, вроде каждый из нас жил своей жизнью, а оказалось…

В Харькове наш вагон стоял семь часов, пока его не прицепили к другому поезду. Я погуляла по городу, сходила к Вечному огню, чуть-чуть заблудилась, но потом нашлась… Приехала в Гомель, где меня встретили и окружили вниманием и заботой. Накормили всякими вкусностями, напоили шампанским, сводили в старый парк, прокатили на прогулочном теплоходе по разливающейся полноводной реке — в общем, сплошные удовольствия целые сутки. Я не знаю, думал ли ты обо мне, но в воскресенье в половине шестого я проснулась с мыслью о тебе, и ты не покидал меня весь день.

А потом снова поезд. Я лежала на верхней полке и читала прекрасные стихи — мне подарили миниатюрное издание сборника «Песнь о женщине» минского издательства, где, кроме известных шедевров русской и советской поэзии, очень много стихов белорусских поэтов, которых я, естественно, не знала… Проснувшись утром, увидела за окном зимний лес, припорошенные ёлочки и поняла, что вернулась к тому, от чего уехала, — всё самое прекрасное, радостное и счастливое осталось там, где был ты, а впереди — моя обычная жизнь с её будничными делами и заботами и с постоянной памятью о тебе…

В письме ты пишешь, что боишься, не ошиблась ли я в своих чувствах к тебе, не прошло ли то наваждение? Нет, Женя, милый, я знаю, что не ошиблась в себе… Мне не восемнадцать, и многое я воспринимаю уже не только сердцем, но и разумом. Ты, наверное, обижался на меня, когда в ответ на твои признания я говорила, что этого не может быть, что я не верю… Не надо обижаться, это что-то вроде защитной реакции — как у ёжика, когда он сворачивается клубочком и выпускает свои иголки…

Страшно потерять тебя, невозможно… Ты мне очень дорог, Женя, родной мой, любимый… Я, наверное, мало говорила тебе о том, что ты значишь для меня, видимо, просто стеснялась этих слов, всё равно они не могут всё выразить. Пиши мне, пожалуйста, милый мой, ведь каждое письмо — это несколько минут вместе, правда?

Боюсь, что утомила тебя своим длинным посланием, но… как же не хочется расставаться с тобой, если бы ты знал… И если честно, то даже как-то и страшно: а вдруг дома ты на всё посмотришь совсем другими глазами?

В голову лезут всякие мысли: а если у тебя было просто увлечение, не больше? А если оно пройдет… Как тогда жить? Очень жду твоего письма из дома, очень… Можно, я тебя поцелую?

Твоя Татьяна.

25.04. Нет, уже 26.04. У меня только начался новый день, две минуты первого, а у тебя уже утро, так что… Доброе утро, родной мой, любимый…

А фен, конечно, я не забыла получить, спасибо тебе…»

Начало