Бесплатный фрагмент - Богиня

Содержание
СТР

Глава 1 «Торговец ковров из Бухары» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 3

Глава 2 «Дорога, ведущая к горю» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 11

Глава 3 «Прислуга» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - 19

Глава 4 «Фатима — хозяйка котхи» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 27

Глава 5 «Танцовщица» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - 35

Глава 6 «Поклонник» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 43

Глава 7 «Будущее» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 50

Глава 8 «Приют в лоне гор» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 58

Глава 9 «Стамбул» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 66

Глава 10 «Дар танца» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 73

Глава 11 «В гареме» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 81

Глава 12 «Судьба» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 89

Глава 13 «Десять шейкелей любви» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - 97

Глава 14 «Темница» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - 104

Глава 15 «Тайна голубого алмаза» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 112

Глава 16 «Любовь не умирает» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 119

ГЛАВА 1

«ТОРГОВЕЦ КОВРОВ ИЗ БУХАРЫ»

«….Жизнь — возможность,

используйте её;

Жизнь — Красота,

восхищайтесь ею;

Жизнь — Блаженство,

вкусите его;

Жизнь — Мечта,

осуществите её;

Жизнь — Вызов,

примите его;

Жизнь — Долг,

исполните его;

Жизнь — Игра,

сыграйте в неё;

Жизнь — Богатство,

дорожите им;

Жизнь — Любовь,

наслаждайтесь ею;

Жизнь — Тайна,

изучайте её;

Жизнь — Шанс,

воспользуйтесь им;

Жизнь — Горе,

превозмогите его;

Жизнь — Борьба,

выдержите её;

Жизнь — Приключение,

решитесь на него;

Жизнь — Трагедия,

преодолейте её;

Жизнь — Счастье,

сотворите его;

Жизнь слишком прекрасна,

не губите её.

Жизнь — это Жизнь,

боритесь за неё».

Мать Тереза.

Мой отец Ахмет Джелиль торговал Бухарскими коврами и поэтому очень часто отлучался из дома в связи с длительными поездками со своим караваном. Поначалу я не знала, где он бывал, помню только, что приезжал домой он очень уставшим и голодным, и мама всегда готовила вкусный плов с огромными кусками баранины, делавшими его ещё более сочным.

Мама славилась своим пловом на всю Бухару, и редко какой нищий или путешествующий странник или хаджи оставался без пиалы и чашки риса и плова. Рис был обычно сладким, потому что мама добавляла в него много изюма и инжира.

Но однажды, когда мне исполнилось лет шесть, я поинтересовалась у отца о его путешествиях и торговле.

Он улыбнулся мне и сказал:

— Марджина, я и не знал, что ты такая любопытная и умная. Ни одна женщина до тебя никогда не интересовалась, куда я езжу каждый сезон.

Он рассказал мне о далёкой стране Китай, куда он вместе с дядей Махмудом вёл свой караван, состоящий из двенадцати верблюдов. Кроме ковров отец торговал пряностями, которые очень ценились в Китае и Турции.

Я не знала, как выглядит в действительности эта загадочная страна Китай, но я представляла её себе совсем сказочной, необыкновенной.

Отец рассказывал, что люди там желтокожие с узкими глазами. Он рассказывал об их удивительной культуре, о тех богах, которым они поклонялись в храмах, называемых «пагодами».

Ещё он рассказывал про далёкую Турцию, где ему тоже посчастливилось побывать с торговой миссией.

— Они тоже, как и мы, мусульмане, — говорил отец.

— Значит, они, как и мы, исповедуют ислам? — спрашивала я.

— Да. И у них такие же мечети, как и в Бухаре.

Помню, из Китая отец привозил фарфор, из которого мы потом всей семьёй, устроившись у очага, пили горячий чай.

А маме доставались украшения из Турции, среди которых были аметисты, нефриты, броши из лазурита и бирюзы.

Наша семья считалась не бедной и не очень богатой. Помню, наш двухэтажный особняк находился чуть ли не в самом центре Бухары, граничащий с садом визиря халифа.

Чуть восточнее от него простиралась базарная площадь, откуда в людные дни раздавались оживлённые голоса торговцев, пахло жареной бараниной и специями, оттуда же часто доносились песни и фанатичные выкрики странствующих дервишей.

Отец торговал не один, а вместе с двоюродными братьями, жившими в Самарканде. Они же по определённым дням привозили дорогие ковры. Ковры эти делались вручную, как в Бухаре, так и в Самарканде, где жили наши родственники: братья отца по матери. В целом, они и все мы составляли родовой клан семейства Джелиль. Я слышала о том, что некоторые наши дальние родственники были вхожи даже в покои самого халифа. Халиф был очень осторожен, и в его дворец редко кому удавалось проникнуть из простых смертных.

Что касается специй, то часть из них произрастала в нашем небольшом саду, огороженном со всех сторон от случайных воров и грабителей. Это были, в основном, ароматические травы, которые собирались нашей прислугой, сушились и упаковывались для продажи.

Другую часть специй, а это были большей частью, острые перцы и приправы, отец скупал в самой Бухаре и затем доставлял их для продажи в Китай и отчасти в Турцию.

У нас было несколько работниц, живших прямо в нашем доме в небольшом пристрое к нему.

Разумеется, торговлю мой отец получил по наследству от моего деда Кемаля Джелиля, которому он больше всего доверял из-за торговой смётки и умения вести дела. Наверное, братья отца завидовали ему, ибо он считался любимцем деда и основным его наследником.

Впрочем, об этом никогда не говорили в нашей семье, так как всё подчинялось определённому укладу и считалось само собой разумеющимся, как течение спокойной реки.

Ещё я помню свою младшую сестру Лейлу. В отличие от меня она была спокойной, послушной и никогда не задавала лишних вопросов, как и следовало вести себя женщине по Корану. Лейла очень любила помогать матери по кухне, она накладывала плов в пиалы и несла его нищим. Также моя младшая сестра любила рукоделие, и я помню, как она часами не выходила из своей комнаты, занятая какой-нибудь вышивкой или чтением Корана.

В отличие от неё я была неугомонным ребёнком, и мне кажется, мама стыдилась моего крутого нрава и излишнего любопытства, не позволительного для женщины.

— О, Марджина, — часто говорила она мне, — тебе скоро нужно думать о замужестве, а ты ещё не начала готовить свадебное покрывало. Что скажут соседи!

Я не знала, что ей ответить, просто на время замолкала и для вида начинала перебирать чётки.

О замужестве я и не думала, просто мне казалось тогда, что вокруг меня столько нового, необычного и загадочного, о котором нужно непременно узнать и постичь.

Когда мне исполнилось восемь лет, меня отдали в обучение Мадине-апе. Она жила недалеко от нашего дома и учила местных девочек Корану, рукоделию, умению вести хозяйство и в том числе «знать своё место в огромном мире мужчин».

— Мадина-апа, — спросила я её на одном из первых занятий, — а разве этот мир принадлежит одним мужчинам?

Помню, дородная женщина сверкнула на меня своими чёрными глазами и нахмурила брови, подведённые сурьмой.

— Аллах не любит непокорных. А добрая жена должна всегда подчиняться, и быть кроткой, как голубка. Тогда будет мир и согласие. Ты — дочь Амины Джелиль?

— Да, госпожа, — ответила я.

— Хорошо, на днях я навещу вас. Амина-апа — хорошая женщина, и я уважаю её.

Возможно, Мадина-апа хотела сказать, что у такой уважаемой женщины, как моя мать, не может быть столь дурно воспитанной дочери, как я. Но она этого не сказала.

На занятия мы приходили прямо в дом самой Мадины. Нас было всего несколько девочек из Бухары примерно одного возраста. Лейла тоже вместе со мной ходила в дом Мадины-апа.

Каждая из нас должна была носить с собой коврик для молитв, чётки и толстый талмуд Корана, а также небольшую пиалу, потому что в перерыве между занятиями Мадина-апа кормила нас.

Во дворе её дома служанки были заняты приготовлением плова и халвы, и оттуда всегда доносились притягательные ароматы.

Конечно же, за наше обучение Мадина-апа брала деньги, часть из них она тратила на содержание слуг, на приготовление пищи для нас. А другая часть по-видимому, делала её существование вполне комфортным. Дом Мадины отличался чистотой и даже роскошью; в гостиной, мимо которой мы всегда проходили, на столах в огромных пиалах благоухали восточные сладости; я помню, своими ароматами они сводили меня с ума так, что я не могла сосредоточиться на чтении Корана.

Разумеется, моя младшая сестра Лейла очень понравилась Мадине-апе. Недаром во время занятий она часто приводила её всем в пример.

— Если вы будете такими же кроткими, как Лейла, — говорила Мадина-апа, внимательно глядя на нас, — то обязательно выйдете замуж и найдёте себе достойных мужей.

При этом Лейла заливалась краской смущения, и её пальцы начинали лихорадочно перебирать чётки.

— Неужели во всём мире не существует одиноких? — спрашивала я.

Мадина-апа, сверкнув в очередной раз на меня глазами, ответила:

— В Коране, данном нам великим пророком Мухаммедом, сказано: «И пусть будут воздержаны те, которые не находят возможности брака, пока их не обогатит Аллах Своею щедростью».

Очевидно, Мадина-апа имела в виду себя, ибо она не была замужем.

Однажды одна из девочек, присутствующих на занятиях во время короткого перерыва подошла ко мне и спросила:

— Почему ты всегда задаёшь такие дерзкие вопросы, ведь Мадине это не нравится?

Девочку звали Кариной.

Я внимательно посмотрела на неё, её тонкие многочисленные косички, выставляющиеся из-под тюбетейки.

— Тебя действительно интересует, почему я так делаю?

Карина кивнула:

— Да. Все так боятся Мадину-апа.

— А я не боюсь. И мне непонятно, почему мы должны, как служанки, всё время смотреть в пол и зубрить непонятные изречения и суры. Почему Мадина-апа не объяснит нам их содержания, ведь тогда мы бы лучше понимали Коран, а когда человек понимает то, что он делает, то совсем по-другому относится к написанному.

Карина взяла протянутую ей пиалу с пловом и сказала:

— Ты очень смелая, Марджина. Ты не боишься того, что Мадина-апа накажет тебя?

— Нет, — ответила я.

…..Своё обещание навестить наш дом Мадина-апа, конечно же, сдержала. Она пришла к нам в субботу, как раз после утреннего намаза.

Я увидела её в окно своей комнаты, и моё сердце в беспокойстве забилось. Я призналась себе в том, что солгала Карине: в глубине души я боялась последствий своей дерзости.

Мадина-апа была одета в разноцветное платье, из-под которого выглядывали шёлковые шаровары. Тюбетейка на её голове была украшена жемчугом и таким же замысловатым рисунком, как и на платье.

Я увидела, как мама велела проводить нашу наставницу в гостиную и подать сладкий рахат-лукум. О, от рахат-лукума я бы и сама не отказалась.

— Свет вашему дому, — услышала я властный голос Мадины-апы.

Служанка Секхет поклонилась ей и ушла в кухню, чтобы принести сладостей и накрыть на стол.

Лейла сидела в своей комнате и была занята вышиванием своего будущего свадебного покрывала.

Я тихонько высунулась из двери своей комнаты, чтобы иметь возможность подслушать то, что будет твориться в гостиной, ведь Мадина-апа, как я считала, пожаловала к нам именно из-за меня.

Я не ошиблась.

— Мир Вашему дому, Амина Джелиль, — раздался голос Мадины.

Краем глаза я увидела, как мама предложила моей наставнице чашку молока.

— Мир Вам, почтенная Мадина-апа, — произнесла моя мать, — Как успехи у моих девочек?

«Ну, вот, началось», — подумала я, почувствовав то, как сердце моё вот-вот приготовилось выпрыгнуть наружу из моей груди, совсем как загнанная лошадь.

— Ваша младшая дочь Лейла делает успехи довольно быстрыми темпами, — произнесла Мадина-апа, — она аккуратна в рукоделии и прилежна в изучении Корана.

Я видела, как лицо моей матери просияло в улыбке.

— Я рада. Лейла следует моим советам; думаю, любая мать хотела бы видеть в своей дочери черты Лейлы.

Мадина-апа закивала:

— Да-да, Вы правы. За Лейлу я вполне спокойна. Но моё беспокойство вызывает Ваша старшая дочь Марджина Джелиль.

— О, Марджина! Она — живая девочка с острым умом. Уверяю вас, Мадина-апа, Марджина любознательна, и этим отчасти объясняется её некоторая неусидчивость.

— Марджина не только любознательна, она ещё непокорна и непочтительна к старшим.

— Но….как же….Дома Марджина всегда слушается меня.

— Конечно, не спорю, она хороша собой, и когда она вырастет, её красота расцветёт, как майская роза, — продолжала Мадина-апа, — и если сейчас в ней вовремя не пресечь эти зародившиеся и давшие корни пороки, то потом будет поздно. Поверьте моему опыту, Амина Джелиль.

— Поздно? — удивилась моя мать.

— Она станет исчадием бесов.

Внизу послышались чьи-то шаги, и я поспешила покинуть свой «наблюдательный пост», чтобы меня ни в коем случае не обнаружили здесь.

И вовремя, потому что как раз в этот момент в комнату вошла Секхет, чтобы поставить на стол блюдо с изюмом.

….Посещение Мадины-апы в тот день обернулось для меня настоящим наказанием. Я не в обиде на свою мать. Она поступила тогда так, как и должна была поступить любая мать, когда про её дочь говорят, что она — исчадие бесов и шайтанов.

В тот день меня закрыли в комнате для молитв, дали коврик для намаза, Коран и чётки.

В назидание я должна была провести весь день в чтении священных сур Корана и совершать намаз.

Я должна была оставаться голодной.

К вечеру мой желудок напомнил о себе нудным урчанием, к тому же, я успела увидеть все эти угощения на столе в гостиной.

Когда солнце уже совсем взошло, и на небе возникла оранжевая полоса заката, в дверь комнаты для молитв кто-то тихонько постучался.

— Кто там? — спросила я, в попыхах открывая Коран на нужной странице.

— — Это — Лейла.

— Лейла? Но что ты здесь делаешь, сестрица? Уходи скорее отсюда; если кто-нибудь из слуг заметит тебя здесь и расскажет маме, тебе не сдобровать.

— Я подумала, что ты очень голодна и захочешь что-нибудь поесть, — услышала я за дверью, — Я принесла тебе немного курицы и риса, и ещё сладких фиников.

— Финики? я очень люблю финики!

— Я знаю, сестрица.

Я так обрадовалась, что была готова расцеловать мою добрую Лейлу. Она была милой девочкой, и мне совсем не хватало её покорности и кроткого нрава.

— Открой мне, Марджина.

— Хорошо.

Я осторожно на цыпочках подошла к двери и открыла её. Лейла показалась на пороге с подносом, уставленным столовыми приборами.

Я подняла крышку, и меня обдало ароматом зажаренной курицы с кинзой. На отдельном блюде лежали аппетитные бурые финики большой горкой. Я обняла свою младшую сестру и поцеловала её.

— О, Лейла! Моя дорогая Лейла. Спасибо тебе. Аллах да вознаградит тебя за твою доброту и сострадание. Я действительно очень хочу есть.

Я огляделась по сторонам, потому что мне показалось в этот момент, что в доме на нижнем этаже послышался шорох.

— Иди, Лейла, иначе нас могут застать здесь, и потом беды не оберёшься.

Она шмыгнула в дверь, откуда исходила тонкая полоска света. В доме давно были разожжены свечи и масляные лампады. Когда на дворе совсем стемнело, и на небе показались первые звёзды, ключ в моей комнате повернулся, и я увидела нашу служанку Секхет. В её правой руке был тяжёлый мешок, она едва волочила его по полу. Я вспомнила, что у Секхет были запасные ключи от комнаты для молитв.

— Секхет?

Она молча прошла внутрь комнаты и вывернула мешок. С грохотом на пол упали большие камни.

— Что это, Секхет?

— Госпожа Амина приказала Вам стоять на камнях.

— О….

Мне было нечем ответить ей. Я уловила сочувствующий взгляд Секхет.

Мне было больно, очень больно когда Мадина-апа заставила меня встать на колени на эти острые булыжники.

Секхет потрепала меня по волосам.

— Госпожа Амина очень добрая, просто сегодня приходила Ваша наставница Мадина-апа….и госпожа Джелиль делает это в воспитательных целях.

— Я знаю, Секхет, я знаю, — сказала я.

Я встала на колени, несмотря на испытываемую мною боль.

Когда Секхет ушла, я всё ещё стояла на коленях. Слёзы текли из моих глаз, как два горных ручья, но я никому не хотела показать их.

«Почему я не такая же, как Лейла, — подумала я, — тогда моя мама гордилась бы мной, и я не навлекла бы на себя злость Мадины-апы».

Однако уже тогда, будучи ребёнком в глубине своей незрелой души я понимала, что нельзя покоряться, если кто-то унижает тебя. В моей душе рос протест — протест устоявшимся правилам и обычаям, унижающим женщину.

Правда, что я могла сделать тогда — несмышлёная девочка, ищущая Истину, или, по крайней мере, пытающаяся её найти?

К тот день и в ту ночь я не притронулась к еде. Лишь под утро я поела немного фиников и выпила чаю, уже остывшего к этому часу.

Я слышала, как в мечети муэдзин созывал людей на утренний намаз.

Я слышала их сонные голоса, улицы Бухары постепенно оживали, словно, муравейник, кем-то растревоженный.

К обеду в комнату вновь вошла Секхет. На ней было розовое платье и такие же розовые шаровары. Секхет была уже немолодой женщиной, о её судьбе я ничего не знала, знала только, что она всегда сочувствовала мне и со многим не соглашалась, что происходило вокруг неё, но предпочитала молчать и не высказывать своего мнения вслух. Так было спокойнее. Так, во всяком случае, ты мог дожить до преклонных лет в спокойствии.

Она нашла меня за уплетанием фиников, и я заметила лёгкую улыбку на её смуглом лице.

— Секхет?

Я поспешила дожевать остатки фиников.

— Ты ведь не расскажешь про курицу? — с надеждой в голосе спросила я её.

— Нет. Конечно, нет. Госпожа ждёт Вас у себя внизу. Она хочет поговорить с Вами.

— Хорошо. Я иду……а ты можешь съесть мой ужин. Всё равно я не притронусь к нему.

…..Когда я вошла в комнату мамы, она сидела ко мне спиной и смотрела в окно.

— Матушка, я пришла. Секхет сказала мне, что ты хотела видеть меня, — произнесла я, чтобы обозначить своё присутствие.

— Проходи, Марджина. Садись.

Мама указала мне на мягкую декоративную подушку подле себя. Я опустилась на неё.

— Ты знаешь, почему я позвала тебя? — спросила она меня, всё ещё всматриваясь в окно куда-то вдаль. Голос у неё был спокойный и в то же время серьёзный.

— Нет, — ответила я, — но мне известно о том, что вчера в гости к нам приходила госпожа апа.

Мама повернулась ко мне лицом.

— Прости меня, доченька. Ты, наверное, думаешь, что я — очень жестокая мать. Но я просто беспокоюсь о твоём будущем. Женщина, исповедующая ислам, не должна быть дерзкой.

— Разве я была дерзка? — спросила я.

— Госпожа апа посчитала твоё поведение дерзостью.

Она посмотрела в мои глаза.

— Ты очень напоминаешь мне свою бабушку, которая обладала горячей кровью и могла постоять за себя.

С этими словами мама протянула мне медальон с изображением портрета очень красивой женщины с твёрдым уверенным в себе взглядом.

— Это и есть моя бабушка?

— Да. Её звали Расима, и она покинула этот мир в Самарканде в кругу своих друзей.

— Друзей?

Мама вздохнула:

— Потому что близкие не понимали её. Но я запомнила её слова. Она говорила: «Женщина — не раба, чтобы быть наказанной за своё несовершенство».

Инстинктивно я поцеловала медальон, будто найдя в облике своей бабушки одну из своих союзниц.

— Марджина, — сказала мама, — Поверь, девочка, я не хотела наказывать тебя, но быть женщиной с сильным характером — огромный подвиг, который не каждой по плечам. Да и потом, Мадина-апа имеет огромное влияние в Бухаре, и нам скоро нужно выбирать для тебя жениха.

— Но, мама, я не хочу замуж, — возразила я.

— Увы, доченька, здесь никто не спросит тебя о твоих желаниях. Здесь всё подчинено традициям, и для твоего же блага я хочу, чтобы ты соблюдала их.

Я с силой сжала в кулаке чётки.

— Сейчас Секхет принесёт чаю с халвой, и ты с Лейлой и Сулеймой пойдёшь на рынок.

Сулейма была одной из служанкой в нашем доме.

— Это будет маленькой компенсацией за то, что ты перенесла вчера. Я хочу, чтобы ты выбрала себе украшения для будущей свадьбы.

Чай был очень горячим, он буквально обжигал, но я любила халву, поэтому не могла отказаться от угощения. И потом, я была очень голодна.

Мама ласково погладила меня по голове, а мне очень хотелось, чтобы она обняла меня и приложила к своей груди, в которой билось материнское сердце. В тот день я впервые осознала место женщины и то, что мне придётся бороться за своё право быть свободной в этом жестоком мире.

Зато потом меня ждала настоящая радость — море радости.

Я до сих пор люблю бродить по восточным рынкам. Ты, словно, попадаешь в некую загадочную страну, где вот-вот откуда-нибудь вылезет джинн и, улыбнувшись, скажет тебе:

— Загадай своё желание, о, луноликая красавица, и я — старый джинн, обязательно его исполню.

Джиннов, конечно же, не было, хотя Карина рассказывала мне, будто она действительно видела джинна на рынке в Бухаре.

— И какой же он был? — спросила я.

— Точно такой же, каким описывается в «Тысяча и одной ночи», — говорила Карина.

Тогда она просто таким образом хотела привлечь к себе внимание, но по своей душевной простоте я верила ей.

Верила, потому что мне хотелось верить, ведь у меня было столько желаний, а джинны почему-то не возникали передо мной, чтобы исполнить их.

— И ты загадала желание? — спросила я.

Карина кивнула и почему-то смутилась.

— И каково же было твоё желание? — не унималась я.

— А ты никому не расскажешь?

— Нет.

Карина огляделась по сторонам, чтобы никто не мог слышать нас, затем она прошептала мне на ухо:

— Чтобы Салим посмотрел на меня, когда я буду проходить мимо.

Я знала, что Салим был сыном одного из приближённых к халифу — визиря Ибрагима Каади. Мне он не нравился из-за своего высокомерия.

Часто я видела его сквозь прорези в парандже на празднествах на дворцовой площади или в то время, когда он вместе со слугами проезжал на конях по улицам Бухары или во время шествий.

В таких случаях полагалось низко кланяться, таким образом выражая своё почтение халифу и приближённым халифа.

Джиннов я представляла себе в большой чалме и бухарском халате из красивой разноцветной парчи, перепоясанных широкими поясами.

В тот день мы с Лейлой и Сулеймой переходили от одного прилавка к другому, выбирая сладости и украшения, а джинны так и не возникали перед нами.

Было очень жарко, а под паранджой этот жар казался почти невыносимым, и я пожалела о том, что я — не маленький ребёнок, потому что девочки до десяти лет паранджу не носят.

Перед моими глазами всё пестрело и рябило, как в калейдоскопе.

Я не люблю носить паранджу, потому что считаю, что это унижает женщину, делает её заложницей собственного страха быть непринятой в обществе.

Лейла выбрала себе бусы, я же обратила внимание на браслеты тонкой работы. Они были сделаны из чистого золота с нежными рисунками. Затем я подошла к лавке, где торговали инжиром и купила несколько свежих плодов.

Корзинка Суленймы с каждым разом всё тяжелела, ведь мы складывали в неё свои покупки и приобретения.

Разумеется, скоро в ней появилась халва и шербет с орехами, свежая айва и груши.

Лейла подошла к лавке с шалями.

— Выбирайте. Это — очень красивые шали. Они привезены в Бухару из самого Багдада, — сказал торговец, нахваливая свой товар.

— Багдад — это ведь так далеко, — произнесла я.

Торговец — мужчина средних лет закивал мне:

— Да. Это далеко. Но нигде вы не найдёте такой красоты.

И он развернул перед нами несколько шалей. Я выбрала голубую, а Лейла — розовую.

Когда мы вернулись домой с корзиной, полной покупок, Секхет уже накрывала стол к обеду, и пахло пловом.

Мама позвала меня и сказала:

— Приходил господин Ибрагим Кадди — визирь халифа.

— Сам визирь? Но зачем?

Я видела, как она улыбнулась:

— Скоро вернётся отец, и ты будешь помолвлена с его сыном Салимом.

Эта новость совсем не обрадовала меня.

— Что может связывать сына такого видного чиновника с дочерью торговца?

— Ты забываешь, дорогая, что твой дед Кемаль Джелиль кроме занятием торговлей был когда-то советником самого халифа Бухары.

— Дедушка умер несколько лет назад, — возразила я.

— Но связи остались. Ты, я вижу, чем-то недовольна, — произнесла моя мать с упрёком в голосе.

— Мне не нравится Салим. Он очень высокомерен.

— Как ты можешь так говорить, Марджина! Такое уважаемое семейство почтило нас своим вниманием. Ты обручишься с ним! И с завтрашнего дня ты сядешь за вышивание своего свадебного покрывала!

Мама увидела моё удручённое лицо, и, уже смягчившись, добавила:

— Ты понравилась Салиму.

— Где он мог видеть меня? — спросила я.

Мама пожала плечами:

— Не знаю. Скорее всего, он видел тебя раньше, когда ты не носила паранджу.

Увы, как жаль, что вместо меня Лейла не могла стать женой салима Кадди, ведь она была бы несказанно рада этому. Но не я.

ГЛАВА 2

«ДОРОГА, ВЕДУЩАЯ К ГОРЮ»

«…..Стремись к мудрецам,

избегай подлецов,

себя не срами.

Если подлец даст лекарство — вылей,

Если мудрый даст яда — прими…».

(Омар Хайам «Рубайат»).

…..Я помню, в те дни, когда отец приезжал с дядей Махмудом из своих дальних странствий, весь наш дом гудел, словно пчелиный улей. Служанки Секхет и Сулейма бегали по всему дому, готовили обед.

Обычно это был, как всегда, плов, варившийся в огромных котлах в нашем саду. Здесь же варилась и халва.

Все эти запахи привлекали целые армии нищих, бродяг, выстраивающихся в большую очередь за оградой сада со своими плошками. Кроме нищих здесь сновали бездомные собаки, когда-то распробовавшие наш плов и давно понявшие в нём толк.

В доме также царила суета.

Отец дарил каждой женщине по свёртку, в которых были заморские безделушки и украшения.

Сам же он был обычно уставший, пыльный с дороги, обросший; хотя на Востоке мужчины ценят свою бороду, они почему-то считают её признаком мудрости.

В один из таких дней отец как-то подозвал меня к себе и протянул мне большой, как яйцо, камень непревзойдённой чистоты.

— Что это? — спросила я, всматриваясь в камень и слегка дотрагиваясь до его гладких граней.

— Это — алмаз. Храни его у себя, Марджина.

— Алмаз? Но ведь это — очень ценный камень, который может стоить целое состояние, — сказала я.

— Да. Что-то мне подсказывает, что он сохранится у тебя и принесёт тебе удачу.

— Откуда у тебя этот алмаз? — спросила я, — ты никогда раньше не показывал ничего подобного.

— Он принадлежал твоему деду Кемалю Джелилю и передавался нам по наследству, — сказал отец, — Я ничего не рассказывал об этом, потому что, во-первых, это — тайна нашего рода; а во-вторых, потому что никому не мог доверить эту тайну.

— Ты думаешь, что я сохраню её? — спросила я.

— Ты отличаешься от остальных людей, Марджина, — произнёс отец, — То, что ценно для них, не имеет никакой ценности для тебя, и наоборот: то, что ценишь ты, не ценят они. Я знаю, тебя больше привлекает человеческая верность, преданность и любовь, нежели материальные блага. Поэтому, я знаю, ты сохранишь алмаз. Но если тебе вдруг станет тяжело в жизни — он в твоём полном распоряжении.

Я помню, что спрятала свой ценный подарок в шкатулку. В тот день отец рассказал мне нечто ещё интересное.

— Марджина, — произнёс он, обратившись ко мне, — я знаю, что существует ещё один алмаз, точно такой же, как этот, но он голубой.

— Голубой алмаз? — удивилась я.

Мне было интересно слушать отца, потому что я не знала, что алмазы могут быть голубыми.

— Я слышал, что подобный алмаз имеет ещё большую ценность, чем этот. Он где-то в горах Тибета как раз по тому пути, где мы следуем со своим караваном.

— И ты ни разу не видел этот голубой алмаз? — спросила я.

— Не видел, — ответил отец.

— Наверное, ты мечтаешь о том, что когда-нибудь увидишь его, — предположила я.

— Конечно, это — несбывшаяся мечта, — грустно произнёс отец, — но что-то подсказывает мне, что алмаз сам найдёт меня.

— О, разве ты — ясновидящий?

— Нет, Марджина хотя ясновидящие тоже люди, и когда-то они ими становятся.

В тот день слова отца произвели на меня глубокое впечатление, и спустя много лет я поняла, что он поступил, как истинный провидец, оставив у меня алмаз и доверив его мне.

….Помню, когда я была ещё ребёнком, я просила отца, чтобы он взял меня с собой в одну из своих поездок в Китай с торговой целью.

— Я не могу этого сделать, Марджина, — сказал отец, выслушав меня.

— Не можешь? Почему?

— Тебе нужно учиться. И потом, в горах очень опасно. Там случаются обвалы, сходы лавин; а бывает, что на караван нападают банды разбойников, промышляющие грабежами торговцев.

После его слов в моём сердце закралась тревога, всякий раз, когда отец с дядей Махмудом уезжал, чтобы продавать ковры и специи. Мыслено я часто видела, как он идёт со своим караваном вдоль горной гряды Тибета, проторенной торговцами. Я представляла себе, как караван останавливается на ночлег, и дядя Махмуд готовит похлёбку на костре, разведённом прямо в горах из валежника, а отец занимается тем, что сторожит караван, подбадривает верблюдов, гладя их бока, словно, старый добрый друг.

Я очень живо представила себе всё это. Мне очень хотелось увидеть эти грозные горы Тибета, о которых складывалось столько легенд и мифов.

Я представляла их себе голубыми гигантами, покрытыми ледниками и снегами. Уже кожей я ощущала тот холод, который исходил от них. Мне становилось страшно за отца и за то, что с ним однажды могло произойти.

О чём он думал в эти часы? Быть может, вспоминал свой дом, где ему всегда было так уютно.

…..Скоро он должен был вернуться. Я слышала, как Лейла напевала свои песенки. Обычно она открывала окно, и если ты находился в саду, ты мог слышать её красивый голос. Иногда я тоже подпевала ей. Удивительно, мы пели в унисон, потому что наши голоса дополняли друг друга.

Говорили, мы пели хорошо, потому что у нашей бабушки был чарующий дивный голос. Могу только представить себе, сколько собиралось народа, когда она пела в кругу своей семьи.

Мама усиленно занималась хозяйством, собирала свежий урожай инжира, вывешивала очищенные ковры, которые очень украшали наш сад. Она также заказала у мясника свежего барашка для плова и много изюма.

Я же должна была уединиться в своей комнате, чтобы вышивать своё новое свадебное покрывало. Мои руки были все исколоты иглой, потому что работа не спорилась. Стежки получались или очень длинными, или короткими.

«Если кто-нибудь увидит результат моей работы, — подумала я, — все подумают, что я стану плохой женой для Салима, и это может обернуться настоящим позором».

На Востоке девочек рано выдают замуж. И брак не всегда, а чаще всего заключается не по любви. Считается, что для прочной семьи любовь — не главное. Муж может иметь несколько жён и обеспечивать их. А жена должна рожать детей, быть хорошей хозяйкой и ублажать мужа.

— После замужества муж становится твоим господином, самым главным и единственным. И ты должна всю жизнь поклоняться ему и воспринимать все его слова, как закон.

Так говорили знакомые матери, эти же слова повторяла Мадина-апа во время уроков. Я вспоминала эти речи, и мне становилось как-то не по себе. Я вспоминала Салима, его гордое тщеславное лицо.

«Если бы он услышал песни Лейлы, он выбрал бы её, — с грустью подумала я, — Ну почему, почему этого не произошло!»

Иногда я открывала свою шкатулку, вырезанную из слоновой кости, доставала из неё алмаз и долго гладила его. Я думала про отца и молила Аллаха, чтобы он скорее вернулся. Но прошло уже чуть меньше месяца, а его всё не было и не было.

Какое-то непонятное предчувствие чего-то плохого неотступно преследовало меня в те дни…..

В субботу после вечернего намаза к нам приходил г-н Карим, являющийся доверенным лицом самого визиря халифа Бухары Ибрагима Кадди.

Я сидела в это время в своей комнате наверху, но, заслышав незнакомые голоса, спустилась вниз. Держась за перила, я осторожно перегнулась через них. Я видела фигуру г-на Карима в белом халате и белой чалме с каким-то очень дорогим камнем. И тут меня осенила мысль, что если мой дед Кемаль Джелиль носил алмаз в чалме. Об этом я не успела спросить отца перед тем, как он покидал дом.

Я помню, мы обнялись с ним, и он поцеловал меня в лоб. Затем долго смотрел на меня и произнёс:

— Что бы ни случилось, Марджина, никогда не теряй голову и будь мужественной.

Раньше он никогда не говорил мне ничего подобного. В тот день он, словно, прощался со мной, и я не могла понять почему.

— Почему ты так говоришь, отец? — спросила я.

Он пожал плечами:

— Не знаю, Марджина. Лишь Всевышнему известны причины наших мыслей и поступков.

Я помню его широкую спину в атласном халате, когда он уходил из дома рядом с нагруженными верблюдами. Дядя Махмуд шёл впереди каравана, отец — сзади.

Он не обернулся, не посмотрел на меня, а мне очень хотелось увидеть его лицо в тот момент, чтобы запомнить его….навсегда…..

….Я видела, как мама поклонилась г-ну Кариму.

— Мир вашему дому, — услышала я голос советника визиря.

— Мир халифу и мир Вашему покровителю, г-н Карим, — ответила мама.

— Мой господин Ибрагим Кадди вместе со своим сыном Салимом желает навестить Вас завтра.

— О, это невозможно. В доме остались лишь одни женщины, а мой муж ещё не вернулся.

— И когда же он приедет, г-жа Амина? — спросил Карим.

— Я жду его через два дня. На Ураза Байрам он обязательно обещался быть.

— Хорошо, я скажу об этом своему господину. Он велел спросить вас, как ваше здоровье и здоровье Ваших дочерей?

— Всё в порядке, г-н Карим. Милостью Аллаха. Моя старшая дочь Марджина как раз занята сейчас вышиванием свадебного покрывала. Она очень волнуется.

Я видела, как г-н Карим церемонно закивал:

— Понимаю, понимаю. Говорят, Аллах не обделил её своей красотой, и она станет настоящим украшением в семье визиря.

Эти слова, казалось, смутили маму, но она не подала виду и велела Сулейме принести большое блюдо с виноградом.

…..Несчастье посетило наш дом через пять дней. Помню, утром в дверь нашего дома раздался стук. Это было так рано, что казалось непривычным.

— Кто там? — спросила озабоченная Секхет, приложив ухо к двери.

Раздался мужской голос, который заставил наши сердца биться слишком быстро от волнения.

— Это я — Махмуд. Случилось непредвиденное. Наш караван разграблен, а я сам еле держусь на ногах. Откройте, Амина-апа.

У дяди Махмуда было серое лицо, покрытое дорожной пылью, и сам он был крайне истощён от голода. Я видела, как побледнела моя мать, но она приказала усадить гостя за стол.

Мы все собрались вокруг него, хоть правила приличия и не разрешали этого.

Выпив много колодезной воды, дядя Махмуд начал свой рассказ, и по мере того, как он говорил, я чувствовала, что мне становилось плохо, и комок боли и рыданий постоянно подкатывал к горлу.

— Мы возвращались обратно в хорошем настроении, потому что на этот раз наша торговля в Китае была успешной. Мы продали все ковры и специи, которые вёз наш караван. Через месяц мы с Ахметом планировали ехать в Турцию, где у нас уже появились новые заказчики специй и Бухарских ковров. Но, видимо, Аллах решил наказать нас за наши прошлые прегрешения и неповиновение Ему. С гор мы услышали дикие людские крики на незнакомом для нас языке. Я раньше слышал, что в горах живут разбойники, промышляющие грабежами торговых караванов, но никогда раньше не видел их. Сверху неожиданно для нас начали прыгать какие-то люди в чёрном, напоминающие ястребов. На их головах были чёрные чалмы, а их лица были закрыты чёрными повязками. В их руках были острые ножи и кинжалы, как у янычар. Только это были не янычары. Нескольким нашим слугам они сразу же перерезали горло. Другие были заняты разграблением нашего каравана, отвязывали и уводили верблюдов. Они искали золото, которое мы выручили в Китае. Я призвал к себе Аллаха и решил сброситься с обрыва, чтобы не принимать тяжёлую смерть. Я спрыгнул вниз, однако это был вовсе не обрыв, потому что, оказавшись на дне, я понял, что ещё жив. Я осторожно поднялся и укрылся в скалах. Но издали я мог видеть то, что происходило там. Двое из них схватили Ахмета, связав ему руки, они начали обыскивать его. Когда они нашли золото, они куда-то повели его. Затем я увидел, как что-то горит, и понял, что эти псы подожгли Ахмета. Пламя было очень большим, но я ничего не мог поделать, потому что их было слишком много, и у меня была вторая часть золота. Они присвоили бы его и убили бы меня.

Я видела, как стакан выпал из рук матери.

Она упала, потеряв сознание.

— Сулейма, Секхет! Скорее, маме плохо! — воскликнула я.

Лейла была в полной растерянности, не зная, что делать. Послышался шорох в прихожей. Сулейма и я подхватили маму под руки и повели её в комнату. Мы положили её на кровать.

— Сулейма, принеси воды и смочи тряпку. Я приложу её к голове мамы, — сказала я, вовсе не замечая того, что действую, как заведённая.

— Слушаюсь.

Служанка покорно удалилась. Я же выглянула за дверь маминой комнаты и крикнула вниз:

— Лейла, Секхет, принесите инжира из сада и накормите дядюшку Махмуда. Он очень устал с дороги.

Лейла вышла в сад с большим блюдом, чтобы набрать свежих плодов инжира.

Вообще-то, я сама очень люблю инжир, он сладкий и буквально тает во рту, и при этом ты испытываешь ни с чем не сравнимое удовольствие. Но сейчас было не до этого. Сейчас нужно было действовать, как можно решительнее.

Сулейма, наконец, принесла воду, я приложила тряпочку к холодному лбу мамы. Она застонала и сделала какое-то неясное движение в мою сторону, порываясь подняться. Я обратила внимание на синие круги у неё под глазами, словно она постарела сразу на несколько лет, услышав известие о гибели отца. Я же в это время, как будто, пребывала в каком-то ступоре и действовала так, словно, была не человеком, а механизмом.

— Марджина, девочка моя, — едва слышно произнесла мама, шевеля сухими губами.

— Успокойся, я здесь, — прошептала я, сдерживая слёзы.

Она открыла глаза, и я заметила в тот момент, сколько боли и отчаяния было в этих чёрных, как арабская ночь, глазах.

— Сегодня придёт Ибрагим-абы, чтобы посмотреть на тебя.

Я не знала, что ответить. Эта новость повергла меня в ужас. Ибрагим-абы!

О, как не вовремя!

— Но я не закончила вышивать своё свадебное покрывало, мама. Осталось совсем немного.

Мама попыталась изобразить слабое подобие улыбки.

— Я не сомневаюсь, Марджина, что твоё свадебное покрывало будет очень красивым… но….Ибрагим-абы не решится женить своего сына, потому что твоего отца больше нет.

Она уткнулась в подушку и зарыдала.

— Я понимаю, наши обычаи запрещают жениться сыну такого великого человека на сироте.

В тот же день вечером приходил сам советник визиря халифа. Мама была очень больна, и мне пришлось одеть паранджу и спуститься к гостю. Я видела гордое лицо г-на Карима, слишком гордое и слишком надменное. Соблюдая этикет, он слегка поклонился мне и произнёс:

— Простите, я хотел бы видеть Амину-апу, хозяйку этого дома.

— Она тяжело больна и не может спуститься к Вам.

— У Вас молодой голос. Кто вы? — спросил г-н Карим, внимательно разглядывая меня.

— Я её старшая дочь Марджина Джелиль.

Я почувствовала, как только я назвала своё имя, г-н Карим напрягся.

— О, значит, Вы — та самая Марджина, которую г-н визирь хочет видеть своей невесткой? — спросил Карим-абы.

— Да, это я. Простите, что не могу пригласить Вас в дом. У нас большое горе.

— Горе?

— Сегодня пришла весть о гибели моего отца Ахмета Джелиля — торговца ковров и специй.

Я видела, как Карим нахмурился и начал нервно трепать свою чёрную с проседью бороду.

— Как же это случилось?

— На караван напали горные разбойники и похитили всё золото, — ответила я.

— Увы, я слышал, такое иногда случается, — г-н Карим воздел руки к небу, — неисповедимы пути Аллаха. Пусть Аллах позаботится о твоём отце. Но кто же привёз в ваш дом эту страшную весть?

— Помощник моего отца дядя Махмуд. Ему чудом удалось спастись.

Г-н Карим тяжело вздохнул, не переставая трепать свою бороду.

— Что же мне сказать моему покровителю г-ну Ибрагиму?

— Передайте всё, как есть. Передайте, что наша семья пребывает сейчас в глубоком трауре, и смотрины придётся отложить.

Когда г-н Карим ушёл, я поднялась к себе, чтобы бросить взгляд на своё уже почти готовое свадебное покрывало.

На абсолютно белом фоне были рассыпаны розы и ещё какие-то изысканные цветы, вышитые нитями. По обычаю это покрывало надевает на голову невесты её мать, а жених снимает его во время обручения.

Не так-то просто вышивать в двенадцать лет, а именно столько лет мне исполнилось тогда. Я обернулась, потому что в моей комнате послышались шаги. Это была Секхет.

— Г-жа Марджина, г-н Махмуд желает Вам что-то передать.

— Как он себя чувствует, Скехет? — спросила я.

— Он ещё слаб, но я хорошо накормила его, и он уже успел отдохнуть с дороги.

— Хорошо, скажи ему, что я сейчас спущусь к нему, — сказала я, вновь надевая паранджу.

Дядя Махмуд всё ещё усталый с дороги и истощённый сидел за столом в гостиной, допивая свой чай с рахат-лукумом. В большой чаше лежали свежие плоды инжира, но он так и не притронулся к ним.

Я слышала, как со второго этажа из её комнаты доносились рыдания Лейлы. Я посмотрела туда и мысленно пожелала сестре спокойствия. Однако и моё внутреннее состояние оставляло желать лучшего. Но мне нужно было стать сильной, потому что никто в доме не был способен принимать серьёзные решения. Я подошла к столу и осторожно присела.

— Вы хотели меня видеть, дядя Махмуд, — сказала я, обратившись к своему столь неожиданному гостю, принёсшего в наш дом печальную весть, в которую совсем не хотелось верить. Он оторвался от чаепития и посмотрел на меня.

— Да, я думаю ты — Марджина — старшая дочь Ахмета.

Я кивнула.

— Вы правы.

— А…

— Мама заболела, она не может спуститься к Вам.

Мне было неуютно в парандже, было душно, мне хотелось одним махом сбросить её с себя, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Но обычаи строго запрещали сделать это перед любым мужчиной, не являющимся твоим мужем, особенно в таком приличном уважаемом семействе, как наше.

Дядя Махмуд порылся в карманах своего халата, в том числе и во внутренних нагрудных карманах. Он достал оттуда атласный мешочек, аккуратно перевязанный розовой атласной ленточкой и протянул мне мешочек.

— Что это? — спросила я, кивнув в сторону мешочка.

— Часть золота, которая причитается вам.

— А Вы?

Он достал второй мешочек тоже атласный.

— Это — моя доля. У твоего отца тоже было золото, но, скорее всего, оно досталось тем горным стервятникам, которые разграбили наш караван.

— Значит, Вы отдаёте нам свою часть?

Я видела печальную улыбку на смуглом лице дядюшки Махмуда.

— Не сомневаюсь, Ахмет бы поступил точно так же, если бы он оказался на моём месте.

Помолчав немного, он продолжил:

— Я слышал, Марждина, ты скоро выходишь замуж за сына визиря Бухары. Эти деньги тебе пригодятся на свадьбу и проведение полагающихся обрядов по усопшему.

Сквозь слёзы я произнесла:

— Я благодарна Вам за Вашу честность, но….я не верю, не могу поверить, что отец погиб.

— Но это так, это, действительно, так. И на этот раз тебе придётся поверить.

Я взяла золото и ещё раз поблагодарила дядю Махмуда.

……Свадьба и предстоящая помолвка расстроились. Через несколько дней в наш дом, лишённый прежней суеты, пришёл какой-то человек, представившийся слугой Ибрагима Кадди. Через Сулейму он передал записку от своего господина, в которой говорилось, что визирь халифа просит извинения, однако помолвка отменяется ввиду произошедших печальных событий.

«Выражаю Вам своё искреннее сочувствие, г-жа Амина, скорблю вместе с Вами о смерти Вашего супруга Ахмета Джелиля. Предстоящая поездка в Иран по делам государственной важности делает невозможным запланированные события.

В Великую Пятницу я обращусь к сынам Аллаха с молитвами о райских садах для Вашего умершего супруга.

В день Жертвоприношения Курбан Байрам примите от меня этот дар за доставленное мной беспокойство, ибо сказано в Коране самим пророком Всевышнего: «А те, которые уверовали и творили благость, те — обитатели рая, они в нём вечно пребывают».

В качестве «жертвы», упоминавшейся в письме было мясо ягнёнка и Коран в красивом, украшенном жемчугом, переплёте.

…..С каждым днём матери становилось всё хуже и хуже. Она ослабела настолько, что просто не могла выходить из своей комнаты. Еда, которую приносили ей Сулейма и Секхет, так и оставалась нетронутой. И мне приходилось самой кормить её с ложки. Что касается Лейлы, то целыми днями она предавалась слезам.

На третий день я отправила Секхет к лекарю, потому что, будучи ребёнком, я пребывала в полной растерянности относительно самочувствия мамы.

Джабраил-абы пришёл через полчаса. Он поприветствовал меня и попросил проводить его в комнату мамы.

Я видела, как в щёлку двери выглянуло худенькое личико Лейлы. Я последовала за доктором, чтобы в случае чего исполнить все его дальнейшие распоряжения.

Перед тем, как войти в комнату мамы, Джабраил-абы спросил тихим голосом:

— Когда это случилось?

— Сразу же, как только она получила известие о смерти отца, — ответила я.

Лекарь нахмурился, пригладил свою бороду.

— У г-жи Амины всегда было слабое сердце. Плохая новость могла убить её.

Затем он вошёл в комнату и вышел из неё через какое-то время.

Видя моё нетерпение, Джабраил-абы произнёс:

— Пока не могу сказать ничего утешительного. Будем надеяться на волю Аллаха.

Он воздел глаза к небу.

— Я помолюсь за г-жу Амину.

После этого Джабраил-абы дал мне три баночки с какими-то порошками и посоветовал подавать больной трижды в день по ложке каждого порошка.

— Будем надеяться на лучшее, — напоследок сказал он, забрав протянутый ему мешочек с динариями, — я навещу вас через два дня.

Но, несмотря на повторное посещение лекаря, состояние мамы практически не улучшалось.

С каждым днём она всё больше и больше слабела; синие круги под глазами стали ещё более заметными. Она сильно похудела. Однажды в последние дни октября я, надев свою паранджу, вышла на рынок, чтобы купить продуктов для обеда.

Секхет семенила за мной, неся корзинку, которая периодически наполнялась, несмотря на то, что деньги в доме уменьшались с катастрофической скоростью.

Я заметила группу всадников, ехавшую по центральной улице Бухары. Люди кланялись им, разбегаясь в разные стороны. Я не успела понять, в чём дело, как один из всадников осадил своего коня прямо перед моими глазами.

Он встал на дыбы, но я не испугалась, потому что мысли мои были устремлены на другое. Я думала о маме, о сестре Лейле; я думала о том, что случится с нами в будущем и не успела разглядеть остановившегося передо мной всадника. Но когда я посмотрела на всадника, я узнала в нём Салима Кадди.

Его глаза сузились, а на губах заиграла презрительная усмешка. Он даже не удосужился слезть с лошади и поприветствовать ту, которая в скором времени должна была обручиться с ним.

— Я знаю, кто ты, — сказал Салим, — Я знаю, что ты очень красива.

Я пожала плечами:

— Быть может, Вы дадите мне пройти, я спешу на рынок.

— Отец отменил нашу помолвку, но ты могла бы танцевать для меня и прислуживать мне.

Слова этого властного выскочки, пользующегося авторитетом своего отца, разозлили меня, но я не подала вида.

— Я Вам не рабыня, Салим Кадди!

— Что ты себе позволяешь, дочь торговца! — воскликнул Салим.

— То же, что и Вы позволяете себе, раб своих желаний и прихотей!

Никто не учил меня быть дерзкой в двенадцать лет, так же, как никто не учил меня покорности.

…..Праздник Курбан Байрам не удался. Мама умерла 27 октября в субботу вечером, когда сердца всех жителей Бухары были наполнены надеждой и счастьем. Надежда покинула мою душу, когда дом наш погрузился в Великую Скорбь.

Из дворца халифа доносилась праздничная музыка, столы ломились от угощений, там царили улыбки, радость и благоденствие.

Наш дом в эти дни был, словно, придавлен к земле. За считанные дни судьба моя погрузилась в Бездну, откуда вряд ли существовал выход в прежнюю беззаботную жизнь с её привычным размеренным ритмом, где можно быть покорной, не думая о дальнейшем, о том, что может произойти в будущем с тобой и твоими близкими…..

ГЛАВА 3

«ПРИСЛУГА»

«…..Лучше голодать,

чем есть что попало,

лучше быть одному,

чем быть с кем попало».

(Омар Хайам).

…..Когда наш дом был в полном трауре, а мы с Лейлой скорбели о потере родителей, прижавшись друг к другу и целыми днями рыдая, раздался стук.

Я велела Секхет открыть дверь, ибо душа моя уже не боялась ничего, что могло бы произойти дальше.

Мне уже было всё равно, потому что мама лежала в своей комнате, и мы ждали посещения муллы.

Но это был вовсе не мулла, а приехавший из Самарканда дядя Исмаил. Я знала, что отец не поддерживал отношений со своими родственниками из Самарканда. Я предполагала, что это произошло потому, что они завидовали ему из-за того, что дедушка Кемаль доверил ведение всех торговых дел отцу, а не двум другим своим сыновьям.

Обычно родственники навещают своих родственников, однако ни я, ни Лейла не видели их ни на 14 августа — начало Рамадана, ни на 4 июля — Ночь вознесения пророка Мухаммеда к Аллаху, ни на другие религиозные праздники, тогда как в других семьях это было обычным явлением.

Я знала это по рассказам девочек, которые посещали уроки Мадины-апы.

Они хвастались своими подарками, которые родственники привозили им отовсюду: обычно это была дорогая парча, или турецкая халва, или ещё какие-нибудь восточные сладости.

Я завидовала им, потому что мне тоже всегда хотелось, чтобы наши родственники приезжали к нам и дарили изысканные подарки; мне хотелось самой путешествовать, навещая своих родственников в разных городах.

На этот раз это был дядя Исмаил и тётя Амиран, которых я видела впервые.

Я предполагала, что они узнали о нашем горе из письма дяди Махмуда, ибо других источников просто не существовало.

Дядя Исмаил оказался худым человеком с острым взглядом его чёрных глаз, которые сразу же оценили окружающую его обстановку в том смысле, что многое из того, что он видел, непременно достанется ему. Я говорю «многое», а не всё, потому что в Самарканде жил ещё второй брат отца — дядюшка Рашид со своей женой — тётей Малликой, которых мы также никогда не видели раньше.

Тётушка Амиран была довольно полной женщиной уже немолодой и чем-то напоминавшей мне мою наставницу в изучении Корана Мадину-апу.

— Бедные сиротки, — сказала она таким голосом, в котором было много неискренности.

Затем тётя Амиран бросила беглый взгляд на дом.

— О, да вы неплохо здесь жили, — вдруг сказала она, — совсем неплохо. Интересно, сколько будет стоить всё это имущество?

Я не могла понять, почему она так говорила, ведь тогда я была убита горем вместе с моей младшей сестрой Лейлой, чьи глаза вот уже почти неделю не просыхали от слёз.

— Тётя Амиран, но ведь мама умерла, — лишь смогла произнести я в своём отчаянии, — разве вы хотите продать наш дом?

Она пожала плечами:

— Я уже отправила за муллой, скоро он будет здесь. Что касается продажи этого дома и всего имущества, которое вообще-то по праву принадлежало не только вашему отцу, но и его братьям, то будет разумным продать его.

— А как же мы?

— Конечно же, я не брошу вас, — ответила тётя Амиран, скорчив жалостливую гримасу, — вы поедите со мной в Самарканд и будете жить в нашем доме.

— А что мы там будем делать? — спросила Лейла, впервые за всё время подав голос.

Её голова всё это время лежала на моём плече. В руках она сжимала платочек, который периодически прикладывала к своим ресницам. Тётя Амиран подошла к Лейле и взяла её за острый подбородок, чтобы внимательно посмотреть в её чёрные глаза.

— Вы будете работать.

— Работать?

Личико Лейлы выразило неподдельное удивление.

— Ну, да. Ведь вы же хотите вырасти, стать хорошими хозяйками и выйти замуж?

Я видела, как моя младшая сестра закивала.

— Да, тётя Амиран, хотим.

— Прекрасно. И к тому же, вы недаром будете есть мой хлеб. Итак, а теперь потихоньку собирайтесь, дорогие мои.

— А Секхет и Сулейма поедут с нами? — спросила я.

— Хорошо, пусть едут. Лишние слуги в доме никогда не помешают, хотя с ними всегда много хлопот.

….Мулла сделал соответствующие обряды, обратившись к пророку Мухаммеду. Я видела, как он был занят своим делом, что-то бормоча; я видела также бледное мамино лицо с синими кругами под глазами.

Она умерла от горя, которое было слишком большим для её хрупкого сердца.

После похорон я поднялась в свою комнату, чтобы собрать вещи. Когда я убедилась, что вокруг меня никого не было, то открыла свою шкатулку с разными безделушками. Я взяла большой алмаз, подаренный мне отцом накануне своей поездки в Китай. У него были холодные грани и гладкая поверхность.

Я спрятала свой алмаз во внутренний карман своей нижней юбки, где, как мне казалось, самое надёжное место, чтобы его там никто не нашёл и не обнаружил. В этот момент послышался зов тёти Амиран:

— Марджина! Марджина! — послышался голос тёти.

— Слушаюсь, тётушка. Сейчас иду.

— Помоги собраться Лейле. Исмаил уже собрал экипаж и ждёт нас.

— Хорошо, тётушка Амиран! — ответила я, наспех упаковывая свои узлы с вещами и пожитками.

Когда я и Лейла покинули дом, экипаж дяди Исмаила стоял уже возле самого нашего крыльца. Он был до верху наполнен нашими вещами и пожитками. Сверху прямо на узлы сели Секхет и Сулейма, а также тётя Амиран между ними.

Вдруг я заметила, как мимо нас прошла странная процессия, состоявшая из двух здоровенных рабов-парней, нёсших на своих сильных плечах паланкин.

В паланкине сидела, скорее всего, женщина, я поняла это по изысканному убранству и украшений на паланкине.

Я внимательно вгляделась в паланкин, пытаясь рассмотреть ту, которая сидела внутри.

Но я могла видеть её изящную руку, украшенную драгоценными браслетами с камнями. Я заметила, как тётя Амиран с укоризной посмотрела на меня.

— Марджина, — услышала я голос тёти, — не пристало порядочной девушке из уважаемого семейства смотреть на такое. Отвернись!

— Но что случилось, тётушка Амиран? — спросила я, сильно удивившись.

Я совсем не понимала, что она имела в виду, говоря, что я не должна смотреть в ту сторону.

— Ты знаешь, кто обычно ездит в столь изысканных экипажах?

— Нет, — простодушно ответила я, — а кто?

Тётя Амиран густо покраснела, кожа её полного лица своим цветом напоминала спелый помидор.

— Знай, что в подобных экипажах ездят продажные женщины, торгующие своим телом, — наконец, произнесла тётушка Амиран, — Странно, что Амина-апа не объяснила это своим дочерям.

— Она просто не успела сделать этого.

Мне не понравилось, как тётя Амиран говорила о моей матери; на миг я представила себе её измученное страданиями лицо, и внутри меня защемило нечто, что называется болью души.

— Ладно, ладно, — произнесла Амиран-апа уже более мягким тоном, — Я надеюсь, что вы усвоили свой первый жизненный урок.

— Какой урок? — наивно спросила Лейла, тоже, как и я, с любопытством разглядывая нарядный паланкин.

— Всегда опускайте глаза, когда видите подобных женщин.

Но мне совсем не хотелось опустить глаза по совету тётушки Амиран, потому что, во-первых, тогда я не понимала, что плохого смотреть на таких женщин; а во-вторых, меня действительно завораживала красота и изысканность паланкина.

…….Когда мы, наконец, приехали в Самарканд, мне показалось, что этот городок был намного шумнее и люднее, чем моя родная Бухара. Здесь даже было больше мечетей, и их крыши переливались на Солнечном свету подобно зеркалам.

Раньше мне всего лишь один раз пришлось побывать в Самарканде, когда я была очень маленькой, и мы всей семьёй ездили навестить болевшего тогда дедушку Кемаля. Я плохо помню деда, помню лишь его умные глаза, чем-то напоминающие мне глаза ребёнка. Он редко улыбался и постоянно приглаживал свою седую бороду.

С родственниками мы не поддерживали никаких отношений, поэтому остальную часть моей жизни мы никуда не выезжали из Бухары.

В Самарканд мы приехали к вечеру следующего дня. Я помню, мы проезжали мимо больших равнин, занятых под пастбища среди которых выглядывали отдельные деревушки. Иногда можно было видеть стадо овец, пасущихся среди уже обихоженной человеком природы.

Они блеяли, поднимая глаза к небу, как настоящие люди, обращающиеся к Аллаху со своими сокровенными просьбами и желаниями. Я понимала, когда-нибудь эти овцы станут частью чьего-нибудь обеда или ужина, но они жили, не осознавая этого факта.

Во время нашего пути Лейлу постоянно клонило в сон, и она, то и дело, клевала носом. Да и я была бы непрочь уснуть, так как окружающая меня ленивая обстановка отлично предрасполагала к этому.

Но я думала о своей жизни. Поворот моей судьбы произошёл слишком внезапно, слишком неожиданно для меня, когда я не была готова к этому.

Да и кто из людей бывает готов к резким изменениям?

С одной стороны, моя свадьба с Салимом расстроилась, и я была рада этому.

Однако радость омрачилась потерей отца, матери и всего того жизненного уклада, к которому я привыкла.

Я ещё не знала тогда, будучи ребёнком, что мне предстояло познать все тёмные стороны человеческой души, включая подлость и предательство.

Мы многое не осознаём, не понимаем, как не понимаем того, что являемся игрушками в руках Злодейки-Судьбы.

Тогда сидя в повозке со своей младшей сестрой Лейлой и тётей Амиран, я щурилась от ярких солнечных лучей, временами зевала, наблюдая за тем, как окружающая меня обстановка постепенно меняется, преображается или наоборот становится блеклой, как краски на холсте художника. Только художником была сама Жизнь…..

Дом дяди Исмаила и тёти Амиран был не таким большим и просторным, как мы его себе сначала представляли. Это был двухэтажный особняк в центре Самарканда с яблоневым садом. На первом этаже располагалась кухня и жила прислуга в специально отведённых для неё комнатах. Второй этаж полностью принадлежал хозяевам. Кроме комнат дяди Исмаила и тёти Амиран там располагались комнаты их детей: сына Хабиба, моего с Лейлой кузена, и Альфии — дочери дядюшки Исмаила и тёти Амиран.

Хабибу к тому времени исполнилось около трёх лет, и он показался мне довольно живым мальчиком, гуляющим по всему дому в поисках сладостей.

Что касается Альфии, то она строила из себя эдакую недотрогу, постоянно поджимала губы, выражая тем самым своё недовольство. Она была чуть старше меня и постоянно мерила на себя новые наряды. Говорили, что она очень хотела выйти замуж хоть за самого шайтана.

— Кто это такие? — с недовольством в голосе спросила Альфия, когда увидела впервые нас с Лейлой.

— Познакомься, дорогая. Это — Марджина и Лейла — твои двоюродные сёстры, — ответила тётя Амиран с деланой важностью.

Какое-то шестое чувство подсказывало мне, что за этой показной почтительностью что-то скрывается, но я не знала, что именно, поэтому предпочитала не думать об этом.

— Откуда они взялись? — поджав губы, спросила Альфия.

— Как ты можешь так разговаривать со своими сёстрами! — возмутилась тётя Амиран.

— И они будут жить в моём доме?

— Разумеется, ведь они — сироты. Несмотря на то, что их родители не очень-то жаловали нас своим вниманием, им больше не на кого рассчитывать. Но не бойся, Альфия, твоя свобода не пострадает от их присутствия в доме. Они будут прислуживать и заботиться о тебе.

— Прислуживать? — спросила я.

Тётя Амиран с недовольством посмотрела на меня.

— Конечно, вы же будете есть мой хлеб. Ваш отец не оставил нам ничего кроме дома и того жалкого состояния, которым владел. Даже караван он не смог уберечь.

Мне не понравились слова тёти Амиран, и в отличие от покорной Лейлы я вовсе не собиралась молчать.

— Я не знала, что стану прислуживать родственникам, — ответила я, — мой отец был порядочным человеком, и не по своей вине он не сохранил караван и золото.

— Мне не нужны слуги с таким нравом как у тебя, дорогая. И если ты не подумаешь над своим поведением, я не стану держать тебя под своей крышей, — сказала тётя Амиран, нахмурив брови, — а сейчас вам нужно отдохнуть с дороги и хорошо поесть. До завтрашнего утра я не стану принуждать вас к работе.

Нас Лейлой поселили в одной комнате на первом этаже, том этаже, где обитала прислуга.

Это была наша комната, хотя в родном доме в Бухаре у нас были разные комнаты. Она была маленькой, пахнувшей свежей извёсткой со скудной обстановкой в виде двух мягких подстилок, где мы должны были спать, двух стульев и одной тумбочки для наших вещей. На стенах не было вывешено ни одного ковра, как это принято в мусульманских домах.

К тому же, всё дело по продаже и производству ковров после смерти моего отца перешло к его двум братьям Рашиду и Исмаилу.

В первый день нашего пребывания в доме родственников нас действительно хорошо накормили в кухне, отведённой для слуг.

Сами хозяева обедали за общим столом, причём отдельно женщины и мужчины, как это принято по нашим обычаям.

Секхет и Сулейма отныне больше не прислуживали нам, потому что они поселились совсем в другой части дома.

На кухне нам подали большое блюдо с пловом, к тому же, недавно окончилось празднование Курбана Байрама. Плов показался мне совсем безвкусным, во всяком случае, не таким, какой его готовила в нашем доме Секхет под руководством мамы.

Но я съела свою порцию, потому что была очень голодна в тот день особенно после такой длительной и утомительной дороги, которую мы проделали. Лейла едва прикоснулась к пище, но я заставила её поесть.

— Поверь, неизвестно когда нас накормят здесь во второй раз, — старалась убедить я её, — Иначе ты ослабнешь.

Лейла уронила голову на ладони и зарыдала.

Мне стало жаль её.

— Ешь, Лейла. Ты не должна голодать. В этом доме никто кроме нас самих о нас не позаботится. Поверь мне.

Видимо, мои слова показались Лейле довольно убедительными, потому что в следующий момент она принялась за свой плов.

Накануне я спрятала алмаз, подаренный мне отцом, в складки своей нижней юбки, где никто бы не смог его найти. Я ещё раз убедилась в том, что он со мной, ведь я не воспринимала его, как драгоценность, а как вещь, которая всегда будет напоминать мне об отце.

После обеда нам позволили вволю поспать, однако на следующее утро наша жизнь вошла совсем в другое русло. Лейлу определили на кухню, чтобы она помогала готовить еду, а я должна была убираться в комнатах. Мне сказали, чтобы я была достаточно аккуратна и не разбила бы случайно ничего из ценных вещей, украшавших интерьер хозяйских покоев. К «ценностям» относились фарфоровые статуэтки, вазы и другие безделушки. Это были вазы больших размеров с какими-то очень изысканными и дорогими рисунками на них.

Я подумала тогда, было бы лучше, если бы нас с Лейлой не разлучали, или, во всяком случае, если бы Лейлу вместо меня поставили убираться в комнатах, ведь она отличалась особенной осторожностью. Зато я непременно переложила бы в пищу перец или соль, чем навлекла бы на себя гнев тётушки Амиран.

Жизнь потекла довольно медленно и размеренно.

Я видела, как дядюшка Исмаил уходил куда-то рано утром. Он уезжал на своём экипаже, состоявшем из пары гнедых лошадей. В окне я могла видеть слугу-кучера, управлявшегося с лошадьми. Приезжал он уже вечером, а в течение дня в доме царила атмосфера суеты, ибо в нём царствовали женщины, исключая, конечно же, маленького Хабиба.

Нас будили рано утром ещё засветло, когда глаза наши ещё слипались от сна. Мы должны были совершить сначала утренний намаз, затем нас вели в кухню, где наспех кормили совсем безвкусной пищей. Затем Лейла и я надевали фартуки; я шла убираться в комнаты, а Лейла оставалась на кухне вместе с главной поварихой Зульфиёй. Я вспомнила о том, что раньше Лейла всегда мечтала научиться готовить еду. По иронии судьбы ей предоставилась такая возможность, хотя в столь искажённом варианте, будто это была «рука джинна». Ведь джинны всегда что-нибудь да напутают, чтобы в итоге посмеяться над человеческими желаниями и слабостями.

Но о чём же мечтала я?

Во всяком случае, я предпочитала держать свои мысли при себе.

Однажды, когда я была занята уборкой в покоях дяди Исмаила, меня позвали в тётушке Амиран.

Она сидела в своей комнате, смотрела в окно и ела изюм. Когда я, наконец, появилась на пороге её комнаты, тётя Амиран поманила меня пальцем. Я подошла к ней.

— Марджина, так ведь тебя зовут, — начала она.

— Да, тётя, — согласилась я.

— В следующий, раз когда ты имеешь дело с хозяевами этого дома, ты должна поклониться.

— Поклониться? — удивилась я, — Но…

Я была поражена, ведь мы с Лейлой были их родственниками, а Альфия и Хабиб — нашими кузенами, чтобы выражать ту почтительность, которую с нас требовали.

Однако не успела я произнести то, что хотела, как тётя Амиран улыбнулась:

— Не переживай, дорогая, думаю, на сегодня этот маленький инцидент исчерпан. Но я хотела бы тебя кое о чём спросить.

Тётя Амиран вновь сделала небольшую паузу в то время, как я с любопытством стояла подле неё и смотрела.

Мне вдруг стало интересно, почему вдруг свой повелительный тон голоса она сменила на иной, будто смягчилась, и в нём даже прозвучали нотки того, что я — не простая служанка, а часть её семьи.

— Я Вас слушаю, тётушка, — произнесла я, на этот раз действительно поклонившись ей.

Вдруг тётя подошла к двери, выглянула за неё и, убедившись, что вокруг никого нет, и нас никто не может подслушать, вновь вернулась на своё место.

— Аллах да успокоит души Ахмета и Амины, — произнесла она, — Марджина, перед тем, как отправиться в Китай, твой отец не говорил тебе о неком камне — достоянии всего нашего семейства?

— Камне? Что Вы имеете в виду, тётушка Амиран? — спросила я.

— Мы знаем, что твой дед Кемаль когда-то владел очень большим состоянием. Но всё его состояние — ничто в сравнении со стоимостью алмаза, подаренного ему когда-то при дворе шаха Персии. Если ты знаешь что-нибудь о нахождении алмаза и утаишь от своих родственников эти сведения, Аллах покарает тебя.

Сердце моё забилось в жутком волнении. Я вспомнила свой последний разговор с отцом перед его поездкой. Он всегда знал, что алмаз был доверен ему дедом, однако есть много охотников на обладание им. Ему было больше некому доверить семейную реликвию кроме меня.

— Тётя, а почему Вы думаете, что отец рассказал мне об этом загадочном алмазе? — спросила я, сделав вид, что ничего не знаю.

— Потому, что ты — старшая дочь и способна соображать в отличие от Лейлы, у которой куриные мозги.

— Моя Лейла не такая. Она просто чтит Коран и хочет стать добродетельной женщиной.

Я заметила ироническую улыбку на полном лице Амиран-апы.

— Ну, да. Ну, да. Так что же насчёт камня? Подумай. Если ты скажешь мне, где он, у тебя будут здесь все удобства. Ты будешь жить в моём доме, как королева, даже лучше, чем Альфия.

Я опустила глаза.

— Сожалею, тётушка Амиран, но мой отец никогда не упоминал ни о каком камне. Возможно, он всегда носил его с собой и взял в тот злосчастный поход.

Тётя ещё раз посмотрела за окно, набрав в ладонь горсть изюма со стола.

— Хорошо. Возможно, ты и права. Мне бы хотелось, чтобы ты более тщательно убиралась в комнатах. Ты не приучена к тяжёлому труду, а мне не нужна нерадивая служанка и лишний голодный рот в доме. Подумай, если ты вдруг что-нибудь вспомнишь….Ведь однажды я могу продать тебя предложившему хорошую цену….

Вечером дядя Исмаил возвращался, и начиналась суета, потому что весь день дом пребывал будто в сонном состоянии, а под вечер устраивался ужин.

Я с грустью вспоминала то время, когда я и Лейла ждали возвращения отца из его дальних странствий, и мама тоже собирала богатый стол, правда, это случалось не каждый день, а всего лишь раз в месяц, а то и реже.

Приближался ноябрь и Празднование Великого Паломничества в Мекку. Я помню, на соседней улице жил Рустам-хаджи, совершивший когда-то паломничество в Мекку, чтобы увидеть священную реликвию Каабу, чтящуюся во всём исламском мире. Это был уже немолодой человек с седыми волосами и спокойным умиротворённым лицом.

Многие жители и жительницы Самарканда ходили к нему, чтобы послушать необыкновенные истории о его паломничестве.

Также говорили, что Рустам-хаджи обладает даром ясновидения, и женщины шли к нему, чтобы он предсказал им их судьбу и то, что ждёт их впереди.

Мы с Лейлой также ходили к Рустаму-хаджи, ибо это было единственное «развлечение», если так можно было выразиться, дозволенное нам тётей Амиран.

Мы слушали спокойный голос Рустама-хаджи, и нам становилось светлее на душе.

— Когда-нибудь Аллах наградит тех, кто верен Ему, — говорил Рустам-хаджи, — и вы верьте и надейтесь, и не стремитесь к почестям.

Он говорил о чуде Каабы, а мы все слушали его, представляя себе мысленно то, во что облачались его слова.

— Священная Кааба — это знак Аллаха людям, чтобы мы не забывали о Нём. Я видел её. Это — огромный чёрный куб с ровными гранями. Редко даже из тех, кто был там в числе многочисленных паломников посчастливилось увидеть такое. Я был в числе избранных Аллахом.

После своих рассказов о Великом Чуде Рустам-хаджи обычно занимался предсказаниями. Тебе нужно было просто протянуть ему свою руку, он внимательно рассматривал её и начинал пророчествовать.

В тот день моя ладонь оказалась перед глазами хаджи. Он прикоснулся к ней несколько раз и заговорил, казалось, взвешивая каждое слово:

— У тебя трудная судьба. Береги то сокровище, которое есть у тебя. Ты станешь знаменитой. К твоим ногам падут многие сильные мира сего. Но самым большим богатством окажется для тебя та любовь, которую ты познаешь. Только будь осторожна, ибо жизнь твоя полна опасностей и разочарований. Если ты пронесёшь свою душу цельной и чистой через все тернии, тогда ты познаешь Истинную Любовь. Но, увы, ты потеряешь её.

— Но как же мне не потерять это Высокое Чувство? — спросила я.

— Это — судьба. От неё никуда не убежишь. Будь мудрой, тогда Аллах подскажет тебе правильный Путь.

….В тот день, когда я вернулась домой и вошла в свою комнату, я обнаружила, что кто-то рылся в моих вещах, потому что я привыкла складывать принадлежавшую мне одежду на свои места. Лейлы не было в комнате, скорее всего, она была занята на кухне.

Уже тогда своим детским умом я поняла, что кто-то искал алмаз, чтобы ещё раз убедиться, что его у меня нет.

Разговор с тётей Амиран ясно встал перед моими глазами, и я лишний раз убедилась в своих подозрениях.

С тех пор тётя Амиран перестала обращаться со мной почтительно, как делала это раньше. Она хотела, чтобы я выдала ей тайну камня. Но, ничего не добившись от меня, она предпочла показать своё истинное отношение ко мне.

Если раньше мне и Лейле иногда позволялось обедать за общим столом, то теперь нам ясно дали понять, что наше место — кухня, где едят все слуги в доме. Бедная Лейла, из-за меня ей пришлось вкусить всю горечь подобного обращения. Но она терпела, покорно терпела, потому что хотела быть добродетельной и получить одобрение со стороны других людей. Так она была воспитана.

Нас, а в особенности меня, стали нагружать работой, и мы едва успевали насытиться остатками пищи, потому что слуги съедали почти всё. Если бы не кухарка Диляра, мы остались бы голодными. Она приносила нам халву, плов и изюм.

— Ешьте, иначе совсем скоро станете прозрачными, — причитала она, — как Аллах только выносит такое…..

…А через несколько дней случилась катастрофа, изменившая всю мою дальнейшую жизнь. Я убиралась в зале, и когда случайно хотела подбежать к окну, чтобы посмотреть, кто приехал к хозяевам, задела огромную вазу рукой. Она неистово закачалась и упала, разбившись вдребезги. Это была очень дорогая ваза, сделанная из настоящего китайского фарфора, и скорее всего, доставшаяся семье брата моего отца от дедушки Кемаля, ведь он часто путешествовал и бывал неоднократно в стране Восходящего Солнца.

Я помню, ваза была действительно очень роскошная с позолотой и росписью сценок из жизни китайской аристократии династии Чинь.

— Нет! Нет! — только и успела прокричать я.

Множество осколков валялись у моих ног.

На звон и грохот вовремя подоспела моя кузина Альфия, которая до этого наряжалась. Увидев всю представшую перед ней картину, она упёрла руки в бока, глаза её при этом презрительно сузились.

— О, Аллах, мама обязательно накажет тебя за такое, — сказала она.

ГЛАВА 4

«ФАТИМА — ХОЗЯЙКА КОТХИ»

«…..Аллах призывает к Обители мира

и ведёт,

кого пожелает к Прямому Пути…»

(Коран, сура 10, 26 стих).

……Меня закрыли в комнате и не выпускали оттуда. Это была совсем другая комната, она была намного меньше, чем наша с Лейлой, и внутри неё совсем не было окон, своего рода, некий склеп. Поэтому я не знала, день или ночь, потому что комната всегда оставалась тёмной. Меня никто не тревожил и не приходил ко мне в последующие два дня.

Лишь только утром и вечером кухарка Диляра вместе с прятавшимся за её юбками Хабибом навещали меня, чтобы оставить мне скудную еду.

Нет, это был не плов и не пахлава, а жидкая похлёбка, в которой едва различимо плавали кусочки баранины. Диляра ставила на пол свечу, и тотчас комната вся целиком освещалась, словно, таинственная пещера Али-бабы.

— О, Аллах, — причитала Диляра, — прости душу нашей жестокой хозяйке. Она не ведает, что творит.

С этими словами Диляра ставила поднос на пол, а мой нос тотчас улавливал ароматы похлёбки. Я заметила Хабиба.

— О, Хабиб, что ты здесь делаешь? Возвращайся обратно к тётушке, иначе если тебя увидят здесь со мной, тебе не сдобровать.

Хабиб вытирал слёзы и мотал своей детской головой:

— Нет, сестра. Мама злая, а ты — добрая. И Альфия — тоже злая.

— Но тебе попадёт.

— Они не найдут меня, — уверил меня мальчик.

Я ела, а затем Диляра уносила пустую миску, чтобы никто ничего не заметил.

На третий день моего заточения в дверях заскрежетал замок, и в комнату вместе со свечой вошла сама тётя Амиран. Тусклый свет свечи осветил её золотые браслеты и серьги.

— Знаешь ли ты, Марджина, почему оказалась здесь? — наконец, после долгого молчания я услышала властный голос Амиран-апы.

— Я разбила Вашу дорогую китайскую вазу, — ответила я.

— Очень дорогую, заметь, которую мы хранили в этом доме очень давно, ибо этой вазы касался покойный император династии Чинь. И это была последняя капля в чаше моего терпения. Ты невнимательна, непочтительна и ленива, к тому же, ешь даже больше, чем твоя сестра, а я очень довольна ею. Я думаю, пожалуй таким, как ты место в домах терпимости, и я продам тебя моей знакомой Фатиме.

Она вдруг замолчала, и мне показалось, что прошла целая вечность прежде, чем тётя Амиран заговорила вновь под дрожание одинокой свечи.

— Но всё можно изменить, — вдруг сказала Амиран-апа.

— Изменить?

— Если ты скажешь, что ты знаешь об алмазе.

— Но я ничего не знаю, — простодушно ответила я.

Тётя Амиран вздохнула.

— Хорошо. Сегодня ты останешься без еды, а завтра я решу, что с тобой делать.

Она ушла со свечой, и в комнате снова стало темно и неуютно. Правда, в ту ночь мне не суждено было голодать. Часа через два по моим ощущениям в комнату вошла Диляра с подносом.

— Я принесла тебе рагу. Ты, должно быть, проголодалась, девочка.

Свет свечи позволял рассмотреть уже немолодое лицо этой доброй женщины. У неё были глубокие чёрные восточные глаза, в которых горел огонь мудрости. «Наверное, подобный взгляд принадлежит всем старикам», — подумала я.

На ней было тёмно-вишнёвое платье с жёлтой полосой по воротнику и подолу.

Наверное, в молодости она была очень хороша собой, но почему-то одинока.

— Спасибо, Диляра-апа, — произнесла я.

— Кушай, девочка, во имя Аллаха, и не думай о плохом.

Курица оказалась очень сочной, возможно, больше мне будет не суждено так вкусно и сытно поесть, судя по угрозам тёти Амиран.

В течение некоторого времени мы так и сидели молча. Наконец, я спросила:

— Диляра-апа, расскажите, почему до сих пор Вы одна?

Она тяжело вздохнула, поправила платок, скрывавший её густые уже поседевшие волосы.

— Когда-то я любила, и возможно, была бы очень счастлива с ним.

— Возможно? Но Вам что-то помешало? — спросила я.

— Он погиб где-то в горах, и я ничего о нём не знаю до сих пор.

Слёзы проступили на моих глазах, ещё немного, и я бы разрыдалась, но мой восточный темперамент и горячая кровь возобладали. Я сдержала свои эмоции и только грустно произнесла:

— Мне жаль, Диляра-апа. Мой отец тоже погиб в горах. И теперь у меня никого нет.

Я почувствовала, как Диляра-апа погладила меня по голове. Она сочувствовала мне, и от этого на моей душе стало теплее.

— А где же Хабиб? — спросила я.

— Он спрашивал о тебе, но я уложила его спать.

— Хабиб — добрый мальчик, — сказала я.

— Совсем не такой, как его родители, — едва слышно проговорила кухарка, возможно, боясь, что нас могут услышать.

Кроме рагу Диляра-апа принесла ещё кусочек халвы, той халвы, которую я всегда так любила.

Она ушла, оставив меня совершенно одну. Свеча дрожала, я ещё раз вдохнула ароматные запахи, исходящие от рагу.

«Почему Амиран-апа думает, что я могу что-то знать об алмазе?» — подумала я.

Мысленно я возблагодарила Аллаха, что тётя Амиран не догадалась обыскать меня, ведь алмаз хранился в кармане моей внутренней юбки. В тот вечер я так и не смогла спокойно уснуть, вспоминая всю свою жизнь, родной дом в Бухаре, в котором существование моё было вполне беззаботным. Я беспокоилась за Лейлу, ведь моя младшая сестрёнка был такой беззащитной. Я бы смогла помочь ей, если бы почувствовала, что ей плохо.

Свеча погасла, рагу и халва были съедены.

Диляра-апа пришла за тарелками уже под утро, чтобы Амиран не узнала о её скромной помощи мне.

— Хабиб ещё спит? — спросила я.

Кухарка кивнула:

— Да. Но скоро он проснётся.

…Тётушка Амиран осуществила свою угрозу, и я поняла это, когда в мою «маленькую тюрьму» вошли две женщины. Одной из них была сама Амиран-апа. Второй оказалась женщина средних лет в очень дорогом платье с изумрудными перстнями на пальцах её ухоженных изящных рук. Её густые волосы были спрятаны под великолепной работы накидку с жемчугами. Она была немолода, но всё ещё красива. У неё была загорелая кожа темнее, чем у жителей Солнечного Самарканда. Войдя, он обе остановились напротив меня.

Я заметила, каким оценивающим взглядом смотрела на меня незнакомая гостья. Я встала, потому что меня приучили в присутствии старших вести себя почтительно.

— Вот, Фатима-апа, это и есть та самая девочка, о которой я говорила Вам, — сказала Амиран, указывая на меня.

Я видела, как гостья одобрительно закивала.

— Она хороша собой, и я уверяю вас, дорогая Фатима, в будущем эта девочка принесёт много денег Вашей котхе.

— Я вижу, — улыбнулась Фатима-апа.

Она обошла меня кругом, посмотрела в моё лицо. Я опустила глаза, потому что гостья очень пристально глядела на меня.

— Она, конечно же, не умеет танцевать, но в Вашей котхе её обучат. Я видела, как она двигается по дому. Она довольно пластична.

Фатима взяла меня за руку и повернула вокруг оси. Мои длинные юбки заколыхались.

— Весьма недурно, — прокомментировала Фатима-апа.

Она ещё раз прокрутила меня вокруг оси, будто лишний раз решила полюбоваться моими движениями.

— Ну, как? — спросила тётя Амиран, — Как видишь, я плохого тебе не посоветую, иначе я бы не носила имя Амиран Джелиль.

Я почему-то подумала в этот момент, должно быть, Альфия ужасно обрадуется, когда меня увезут из этого дома.

Я представила себе высокомерную Альфию, которая ни на что не была способна, кроме как примерять свои многочисленные наряды. После гибели моего отца, один из его братьев дядя Исмаил стал ещё богаче; получается, горе, случившееся в моей семье, принесло им только больше счастья.

— Ты ещё сомневаешься, Фатима? — сквозь завесу своих мыслей услышала я голос тёти Амиран.

— Не могу только одного понять: почему ты так сильно хочешь мне продать эту девочку? Разве она тебе не родственница?

Мне вдруг в этот момент так хотелось крикнуть:

— Стыдитесь тётя Амиран! Ведь я же — племянница Вашего мужа!

Но я не сделала этого, боясь, что своим сопротивлением я навлеку гнев Амиран-апы. Она лишь пожала полными плечами:

— Нет. Эта девочка не является моей родственницей. Она лишь из жалости проживает в этом доме. Лишь только из-за моей доброты и жалости, Фатима-апа. Да будет Аллах милосерден ко мне.

— Разве у девочки нет родственников, которые кинутся искать её? — не унималась Фатима.

— Нет. За это можешь не волноваться. Она — абсолютная сирота, и никто не станет искать её.

— Чем она навлекла твоё недовольство, что ты хочешь отдать мне её за определённую мзду? — спросила Фатима-апа.

— Девочка абсолютно не приспособлена быть хорошей служанкой, а в моём доме нужна служанка.

— Почему ты решила, что она непременно станет хорошей танцовщицей в моей котхе?

— Посмотри только, как изящны её движения, словно она не просто совершает их, а играет на кифаре. Поверь мне, Фатима, она станет настоящим сокровищем в твоей котхе. Благодаря мне эта девочка не умрёт от голода на улицах Самарканда.

— Но, может быть, у неё есть братья и сёстры? Они начнут искать её?

Я видела, как Амиран-апа только махнула рукой.

— Не думай об этом, Фатима. Даже если это и так, её сестра не предпримет ничего, чтобы разыскать её.

— Почему ты так уверена в этом? — произнесла Фатима-апа.

Тётя Амиран вздохнула и с нетерпением заговорила:

— Её сестра не способна на такое. И потом, если ты не хочешь брать её, так и скажи; я продам её в другую котху, будь уверена.

Данная угроза, казалось, возымела своё действие.

— Сколько ты просишь за эту девочку? — спросила Фатима-апа.

— Всего лишь семьдесят пять динариев. Согласись, это — самая подходящая цена.

— Семьдесят пять динариев? — спросила тётя Амиран, казалось, она в душе оценивала эту сумму и то, на что её можно было потратить.

— Больше я не дам. Её ещё многому нужно обучить, — наконец, категорически заявила Фатима-апа.

— Хорошо. Идёт.

— Дай-ка я получше рассмотрю свой «товар», здесь слишком темно. Идём, малышка.

Я почувствовала, как гостья потянула меня за руку, чтобы я вышла из комнаты, в которой находилась всё это время. Мы оказались в холле, где обычно любила проводить время тётя Амиран, когда сидела на софе возле окна и ела свой изюм или халву. Я сощурилась, когда увидела яркий свет. Я впервые осознала, как это прекрасно, когда небо голубое, а солнце такое ясное.

День обещал быть тёплым несмотря на поздний ноябрь. Приближалось празднование Нового года.

Когда я оказалась в холле, то смогла рассмотреть Фатиму. В свете свечи она казалась старше своих лет, но теперь я увидела, что ей не больше тридцати — тридцати пяти лет. Её губы были ярко накрашены, а на щёки умело наложены румяна. Впервые в своей жизни я видела женщину, пользующуюся макияжем для своей красоты. В её ушах красовались довольно тяжёлые серьги в виде массивных кругов из чистого золота. Она была красива, но эта красота уже начинала постепенно увядать.

Я услышала, как тётя Амиран шепнула мне на ухо:

— Ты ещё не передумала, мерзкая девчонка?

Я нахмурилась и оттолкнула Амиран-апу.

— Конечно, не принято, чтобы дети говорили в присутствии взрослых, но я всё равно скажу.

— Что!

Лицо тёти Амиран выразило возмущение.

— Пусть Аллах решит Вашу дальнейшую судьбу, тётя Амиран. Видит Всевышний, я ни в чём не виновата перед Вами, но Вы ненавидите меня и Лейлу только за то, что мы являемся дочерьми брата Вашего мужа. Сейчас Вы властны надо мной, потому что я — не взрослая, как Вы. Однако придёт время, когда всё изменится.

Слёзы выступили на моих глазах

— Говорят, у обречённого на казнь есть право на последнее слово. Так вот, у меня тоже есть последнее желание.

— Говори, — упавшим голосом произнесла Амиран-апа, — Каково твоё последнее желание?

— Я хочу попрощаться с Лейлой, — разрываясь от слёз, произнесла я.

— Хорошо.

Она позвонила в свой звонок, пришла служанка, чтобы отвести меня в последний раз в мою комнату. Я должна была собрать свои вещи в дорогу.

— Лейла придёт к тебе, и вы попрощаетесь, — сказала Амиран-апа.

Краем глаза я видела, как тётя передавала деньги гостье, те деньги, которые она заплатила за меня, словно, я была товаром.

В нашей с Лейлой комнате было также пусто и неуютно. Она стала ещё более пустой, потому что все мои вещи были собраны и упакованы и погружены в повозку, а точнее, в экипаж, на котором приезжала Фатима-апа.

Лейла вошла в комнату, и мы горячо обнялись с ней, словно, виделись в последний раз.

— Марджина, почему ты так грустна? — услышала я надрывающийся голос младшей сестры, — Что случилось?

— Послушай, Лейла, скоро, а точнее, сейчас я уеду.

— Куда?

— Я не знаю.

— Скоро ли мы увидимся? — спросила Лейла.

— Я ничего не знаю, сестричка.

Я видела, как слёзы потоком полились из глаз Лейлы. Она вытирала их рукавом своего платья, а они всё капали и капали.

— Это из-за того, что ты разбила ту злосчастную вазу? — спросила Лейла и ещё крепче обняла меня.

— Да. Тётушка Амиран очень разгневалась на меня тогда.

— Я слышала, тебя держали в той ужасной комнате на втором этаже. Но ведь ты вернёшься? Ты обязательно вернёшься? — продолжала причитать Лейла.

— Я вернусь, — солгала я.

— Подожди, я попрошу тётю Амиран, чтобы она отпустила меня с тобой.

— Не надо. Не стоит делать этого, Лейла. Я….я обязательно вернусь.

Она посмотрела в мои глаза, я опустила их, потому что совсем не могла лгать.

В этот момент в комнату вошла Карима — она из служанок в доме тётушки Амиран.

— Мне велено поторопить вас. Экипаж уже готов, и вот-вот тронется в путь, — сказала Карима.

Мои объятия с Лейлой разъединились теперь уже навсегда. Перед тем, как выйти вслед за Каримой, я сказала, обратившись к Лейле:

— Пусть Аллах хранит тебя, сестрёнка. Никогда не позволяй никому обижать себя, и будь счастлива. Помни, что ты свободна в этом мире, и никто не вправе обижать тебя. Помни об этом. Так когда-то говорил наш отец.

— Почему ты говоришь так? Ведь ты же вернёшься? Вернёшься? — плакала Лейла.

— Я вернусь. Обязательно вернусь. — я вытерла слёзы и пошла вслед за Каримой.

Когда мы спускались с крыльца, чтобы сесть в экипаж Фатимы, я заметила фигуру Альфии. У неё был злой взгляд, а губы улыбались в ядовитой улыбке.

— Слава Аллаху, тебя больше не будет в моём доме. И я буду считаться здесь первой красавицей.

— Возможно, но твой муж будет старым и уродливым, — достойно ответила я.

Я видела, как маленький Хабиб рвался ко мне, но слуги не пускали его, и он беспомощно топал своими ножками.

— Пустите, пустите меня к Марджине! — кричал мальчик.

Его увели в дом, а экипаж, наконец, тронулся в путь.

…….Смотря на яркое слепящее Солнце в то время, как в пути тряслась наша повозка, я задумалась над тем, изменилась бы так круто моя жизнь, если бы я всё же отдала алмаз тёте Амиран? Наверное, не изменилась бы. Скорее всего, я бы так и осталась прислуживать в доме моих родственников. первое время со мной бы хорошо обращались, но затем тётя Амиран непременно проявила бы худшие стороны своей души. Она получила бы желаемое и потеряла бы ко мне всякий интерес. Возможно, я бы нянчила детей Альфии, когда она вышла бы замуж, если, конечно, мне бы доверили их.

Может быть, впоследствии тётя Амиран нашла бы способ, чтобы избавиться от меня, ведь я не отличалась той покорностью, которая должна быть присуща слугам.

Я была вольнолюбива и достаточно эгоистична, как утверждала моя хозяйка. Я не так часто опускала глаза, как того требовали обычаи вести себя слугам в присутствии господ.

Я вдруг представила себе худое бледное личико Лейлы, что мне стало совсем грустно. Так грустно, что слеза упала на мою ладонь. Я постаралась скрыть её и отвернулась. Когда-то в детстве отец говорил мне:

— Никогда не показывай своих слабостей людям, ибо однажды они могут воспользоваться этим, когда ты от них совсем не ждёшь.

О, как мудр был его совет! О, и как бы мне хотелось быть рядом с отцом в далёком Китае или далёкой Турции, стране османов!

Увы…

Однако слёзы мои не остались незамеченными для Фатимы. Она улыбнулась мне, повернув своё лицо ко мне:

— Один восточный поэт сказал: «Не грусти. Однажды жизнь твоя изменится к лучшему. Не грусти. Однажды беды твои покажутся тебе смешными».

— Вы любите поэзию? — спросила я.

— В моей котхе все любят поэзию. И я уверяю тебя, дорогая моя, тебе там обязательно понравится.

— Я хочу видеть своих родителей, — пробормотала я.

Фатима-апа вздохнула.

— Послушай. Я тоже рано лишилась родителей, и это было тяжёлое испытание для меня. Я стала танцовщицей ублажавшей богачей в чайных домиках. Но затем моя жизнь изменилась, когда я вышла замуж. Аллах не дал мне детей, но он позволил мне устроить самую знаменитую котху в Аравии недалеко от Багдада.

— Так мы едем в Багдад? — спросила я, удивившись.

— Да, и ты будешь учить поэзию и станешь самой известной танцовщицей во всём арабском мире. Я чувствую это. В тебе есть и шарм, и характер, как раз то, что сведёт любого мужчину с ума, ты ещё не понимаешь, о чём я говорю, но когда ты вырастишь, то поймёшь.

Слова Фатимы доносились словно из другого мира, я не заметила, как уснула.

…Мне снился мой родной дом, цветы на окне, которые поливала Секхет, птицы, в клетке, что пели рано по утру, будя меня на утренний намаз в мечети. А затем в дом вошли какие-то чёрные чудовища. Их лиц я не видела, они шли по комнатам, уничтожая всё на своём пути, оставляя ужас и смерть после себя.

— Мама! Мама! Лейла! Отец! — кричала я.

Но никто так и не услышал меня в моём сне. Я знала, я чувствовала, что эти чудовища вот-вот сожгут мой дом, и, кажется, уже начала слышать запах гари совсем рядом.

— Лейла!

Кто-то сильно тряс меня за плечо.

— Нет! Нет! Я не дам им сжечь наш дом! Лейла, беги! Я задержу их! Беги, Лейла!

Я открыла глаза. Было очень светло, потому что полуденные лучи Солнца совсем ослепили меня.

— Тебе приснился страшный сон? — услышала я.

Надо мной склонилась Фатима-апа. Лицо её выражало беспокойство, я увидела и поняла это по её взгляду. О, Аллах, какие у неё были глаза! Наверное, в молодости эта женщина была очень красива.

— Да, сон….., — пробормотала я.

Я увидела, как Фатима-апа улыбнулась мне.

— Успокойся, Марджина, тебе не о чём переживать. Это был твой сон….. всего лишь сон….не более того.

— Да, сон.

— Смотри.

Несколько раз она махнула руками перед моим лицом:

— Смотри, больше ничего нет. Никаких ужасов и кошмаров.

— Я хочу пить.

— Селим, дай ей воды.

Слова Фатимы были обращены к кучеру. Он передал ей кувшин с водой, который стоял в небольшой корзине.

Я напилась и почувствовала, что мне стало немного лучше.

— Ну, вот, видишь. На самом деле причина твоих кошмаров стала элементарная жажда, — сказала Фатима-апа, — ты утолила её, и кошмары исчезли. Ведь так?

….Это была довольно просторная комната, большая и уютная со светлыми стенами, украшенными гирляндами цветов. Везде висели светильники, сделанные тоже в форме цветов различных цветовых гамм и оттенков: красного, оранжевого, белого, изумрудного, бирюзового.

Такого буйства красок я никогда ещё не видела.

— Какая она хорошенькая! — ко мне тянулись многочисленные пары рук, хватали меня за платье, словно, хотели убедиться в том, что я — не призрак, а живой человек. Это были красивые женщины в не менее красивых платьях говорившие с каким-то акцентом, но всё же на понятном мне языке.

— Эй, оставьте её в покое! — вдруг услышала я довольно властный голос, но этот голос не принадлежал Фатиме.

Тотчас женщины, окружавшие меня со всех сторон, расступились, и передо мной возникла фигура молодой женщины в арабском платье и шароварах. О, Аллах, как она была красива, и сколько на ней было браслетов и украшений!

У неё были длинные распущенные волосы, доходившие почти до её колен, которые, словно, шёлковый плащ, окутывал её фигуру, и всё это придавало ей ещё больше шарма и красоты и делало движения её ещё более изящными и грациозными. Она подошла ко мне своей сказочной походкой и посмотрела в моё лицо:

— Кто ты?

— Это — наша новенькая, — ответила за меня одна из окружавших меня женщин, — Фатима-апа сказала, что её начнут обучать танцам и поэзии.

Молодая женщина мило улыбнулась мне, однако мне показалось, что глаза её смотрели как-то грустно.

— Значит ты — та, кто в будущем заменит меня на поприще ублажения мужчин в нашей котхе?