Бесплатный фрагмент - Благословенно МВИЗРУ ПВО

Рыжик Анатолий Игоревич

(вып. МВИЗРУ ПВО 1971 г.)

Жизнь в зелёном мундире

(Продолжение. Начало в Сборниках «Благословенно МВИЗРУ ПВО», книги пятая, шестая и седьмая 2019 г)

Командир зенитно-ракетного дивизиона

Предисловие

Жизнь категория временная, имеющая начало и конец. В моём понимании: жизнь — это путь.

Путь у всех разный. Свой путь.

Двигаясь по одному пути, мы порой движемся в разных направлениях….

Идя в одном направлении, мы можем двигаться по разным дорогам…

Один начиная свой путь, идёт по бездорожью, по такому, что иногда приходится и ползти.

Но он упрямо идёт вперёд.

Упорно, не боясь сложностей.

Дорога по бездорожью — борьба.

С ямами, ухабами и грязью.

Для чего? Очевидно, чтобы выжить, показать, что можешь, что ты не хуже.

Тут не заснешь! Можешь обогнать таких же барахтающихся в грязи, как и ты. А если ты силён, если повезёт — можешь даже догнать того, кто с рождения осуществляет движение по ровной дороге.

Главное не суетиться, выдержать и не завязнуть.

Глядишь и видишь — дорога улучшается, становится твёрдой, исчезает грязь…

Другой с рождения плавно перемещается по прекрасной дороге жизни, совершенно не предполагая, что есть другие — плохие пути. Он уверен — это не для него.

Иногда происходит неожиданное падение в яму, причём в такую глубокую, что сложно выбраться.

А он не готов, не знает, как, не выдерживает…

И всё же ровная дорога хороша: летишь пулей, никого не замечаешь. Вперед и побыстрее….

А куда? К чему? А что дальше?

Промчался к концу пути и …ВСЁ.

Жизнь — это дорога, имеющая начало и конец.

А что ты видел кроме гонки, которая размазывала вокруг тебя видимость и мироощущения?

Как ты себя чувствовал, когда обгонял, забрызгивал грязью отстающих?

Можно ехать поспокойнее, ровно и монотонно держа скорость.

Возникает опасность заснуть и не заметить кювет. Или проснешься и ахнешь — уже конец пути. Приехал…

Некоторых устраивает путь в колее.

Очевидно, это самый простой, спокойный и незаметный способ перемещения по жизни — куда выведет. «Чужая — эта колея…»

Видна спина (иногда и ниже) впереди идущего.

Зато, обернувшись можно увидеть завистливые выражения лиц, следующих за тобой.

Тебе путь определён именно в этом порядке, на этом месте. Не вырваться вперёд, не обогнать.

Но ведь и тебя никто не обгонит! Вроде бы хорошо.

Спокойно, надёжно и размеренно-определено: куда все — туда и я.

Бег на месте, одним словом.

Не интересно.

Конечно, путь редко у кого получается одинаковым на всём его протяжении — монотонным и однообразным.

А если так выпало, «повезло», то и по нему можно идти по-разному. Интересно идти.

Обычно путь — это дорога по жизни с чередой меняющихся стремлений и желаний достичь каких-то целей. Идут по пути с разной жизненной энергией, разным состоянием здоровья.

Здоровье надо не беречь — его надо рационально использовать.

Силы нельзя тратить на ерунду. Береги их.

Главное — чтобы хватило сил!

Однажды я поехал с генералом Янушкевичем на охоту. Втроём: он, я и солдат — водитель нового, только что полученного УАЗика.

По дороге застряли в грязи так, что полуоси скрылись, а машина почти легла набок.

Хоть и новая машина — но бездорожье…

Водитель боролся с «засасыванием» машины в грязь как мог: откапывал колёса, а жижа опять нещадно засасывала их, подкладывал в колею доски и тряпки, но они исчезали в бездонной грязи.

Взмокший и отчаявшийся солдат доложил генералу — выехать невозможно.

Тогда тот сам сел за руль.

Дал команду открыть двери с противоположной завязшей стороны машины и повиснуть нам на них.

Несколько рывков — и …машина выехала!

Вот так и в жизни: один бьётся как рыба об лёд, а другой, умудрённый опытом, мгновенно решает трудную задачу. Один в начале пути — многого не знает, другой опытный, но уже в конце, ослаб.

Учись!

Какой путь лучше?

Конечно, тот, по которому идёшь ты.

В этом будь уверен — иначе, зачем ты его выбрал?

Если он не хорош и тебя не устраивает, не тяни, смени его, а то далеко зайдёшь. Не туда.

Но если ты даже убежден, что находишься на верном пути, то всё же посмотри, как идут другие.

Сравни и подумай. Всё познаётся в сравнении.

И ещё. Не забывай — ты не один. С тобой любимые люди, те, за кого ты ответственен.

С тобой те, кто дал тебе жизнь, знания, навыки. Кто переживает и любит тебя, даже если ты не прав.

За тобой идут как в связке те — кто дал тебе жизнь и кому ты дал жизнь, те, кто верит в тебя как ни в кого другого.

Сделай для них все, что только возможно, для того чтобы их путь был легким и это, пожалуй, лучшее, что ты сможешь сделать.

Не подведи, не предай. Иначе сам предан, а то и проклят будешь…

С тобой друзья. Цени дружбу больше чем сиюминутную цель, даже если эта цель быть первым.

На меня произвел впечатление случай, который произошёл в Сиэтле несколько лет назад на Олимпиаде инвалидов.

Забег на сто метров. На старте девять спортсменов — они все инвалиды: или физические или ментальные.

Прозвучал выстрел и начался забег. Не все бежали, но все хотели принять участие и конечно победить.

Они уже пробежали треть дистанции, когда бегущий мальчик споткнулся и, перевернувшись несколько раз, упал заплакав.

Остальные восемь участников услышали его плачь. Они замедлили бег и оглянулись.

Они остановились и вернулись обратно…. Все!

Девочка с синдромом Дауна присела радом с ним, обняла его и спросила: «Теперь тебе лучше?».

Потом все вдевятером, пошли плечом к плечу к финишной линии

Стадион долго аплодировал стоя…

Мы не настолько больны, чтобы чувствовать чужую боль, но мы достаточно здоровы, чтобы понять и то, что нашу боль никто не примет как свою.

Жизнь — это путь. Твой путь — тебе и выбирать.

Глава первая

Часть 1

До пословицы смысла скрытого

Только с опытом доживаешь;

Двух небитых дают за битого,

Ибо битого — хрен поймаешь…

Навалилось…

Наступило «череповецкое» лето.

В любом виде — лето есть лето, тем более оно было не таким уж плохим. Так говорят…

Увы, я не видел — мне было не до него.

В конце мая командир дивизиона убыл в Калининскую (ныне Тверь) академию ПВО, поступать на командный факультет.

Я принял должность и был назначен приказом командира бригады, временно исполняющим обязанности командира седьмого зенитно-ракетного дивизиона 79-й гвардейской бригады.

Поставили исполнять должность меня, хотя начальник штаба был выше по должности и имел звание «майор».

Он был суетливым, безграмотным по специальной подготовке и прибыл в дивизион «дослуживать» до пенсии. Толку от него было мало, и командир перед своим убытием в академию отпустил его в отпуск.

Это было неверным решением — офицеров не хватало, но майор Музыкин — начальник штаба сумел уговорить командира.

Шёл пятый год моего пребывания в войсках.

Лето 1976 года.

Дивизион претерпевал сильнейшие кадровые изменения, да такие, что всвязи с переводами к новому месту службы в подразделении осталось пять офицеров и один прапорщик! Это при штатной численности в 19 офицеров и 15 прапорщиков (сверхсрочников).

Несмотря на это, комиссия, приехавшая из бригады проверять готовность дивизиона к несению боевого дежурства, допустила нас к выполнению боевой задачи (очевидно не видели другого решения проблемы).

Об этом я доложил заместителю командира бригады о том, что у меня не хватает номеров боевого расчёта, и мы не в состоянии нести дежурство.

Тот в свою очередь доложил о таком положении с численностью дивизиона командиру бригады.

Выход командование нашло такой — отдать приказом в состав боевого расчёта офицеров соседнего дивизиона. Тех, кто только что сменился с дежурства. Они обязаны были приехать теперь в мой дивизион и, находясь в командировке — продолжать нести дежурную службу.

В указанный срок никто из соседнего дивизиона на дежурство не приехал.

Я обратился опять к замкомбрига. Тот мне сказал, что никто и не приедет: приказ составлен «для прокурора» — если что случиться. Люди везде измотаны. Я со своим расчётом обязан «как-то справиться».

«Как-то» означало только одно — не делать смену дежурных сил!

Это недопустимо по физическим данным человека — непрерывное дежурство, поэтому я усилил расчёт ещё одним номером — планшетистом, и разрешил офицеру ночью спать на командном пункте зрдн.

Планшетист дублировал, находясь в другой боевой кабине, дежурного телефониста, и обязан был при поступлении на КП боевых сигналов докладывать офицеру — начальнику дежурной смены сокращённого боевого расчёта. Получилось двойное резервирование. Эта система заработала, но у меня были ещё одни проблемы — трудности и с нехваткой солдат.

Поздней осенью 1975 года закончилось строительство сооружения «Панцирь», которое

предназначалось для хранения спецракет ПВО.

Ранней весной «Панцирь» был «обвалован» землёй и подключен к специально выстроенной котельной.

Сооружение покрасили, подготовили документацию и оборудование. Всё это делалось силами солдат дивизиона, которых и без этого не хватало для решения всех стоящих перед подразделением задач.

Такое строительство в армии прозвали «хозспособом» подразумевая, что объект стоится в «свободное от службы время». Как будто такое есть.

Так строили казармы, навесы, свинарники …так мы строили и …сооружение «Панцирь», в котором должны были разместиться три специальные зенитно-управляемые ракеты ПВО.

Раз должны были разместиться, то и разместились.

Снаряжение и загрузку в хранилище произвели в мае 1976 года, и это опять свалилось дополнительными серьёзными задачами на мою «бедную голову»!

Как только построили сооружение «Панцирь» и загрузили его ракетами, то сразу в дивизионе появился новый пост — особой важности.

Была дана команда ставить на этот пост «самых лучших» солдат, а их даже плохих не хватало.

Откуда им взяться — штат никто не увеличивал.

Сам пост — сооружение «Панцирь» оградили тремя рядами колючей проволоки, а начальник штаба бригады подполковник Столяров «сочинил» «Табель поста» и «Особые обязанности часового по охране специального сооружения».

Эти обязанности Столяров должен был разработать со своим штабом исходя из важности объекта, но в соответствии с уставом.

Документацию разработали и начали в соответствии с ней нести службу.

Сразу возникли вопросы по разработанным подполковником Столяровым обязанностям часового, а особенно по положению о применении оружия.

Его разрешалось применять при подходе нарушителя ближе трёх метров к рядам колючего ограждения.

Без предупреждения! То есть без окрика и предупредительного выстрела.

Вроде есть смысл — нечего ходить, где не следует.

Но в дивизионе угольный склад котельной спецсооружения находился в десяти метрах от внешнего ряда колючей проволоки.

Я боялся, что ночью кочегар пойдёт «не в ту сторону» и часовой его застрелит.

Перенести склад в другое место по технологии отопления сооружения «Панцирь» не представлялось возможным.

Доложил о своих сомнениях подполковнику Столярову. Он меня внимательно выслушал, подтвердил, что это нехорошо, но, тем не менее, оставил документацию без правок.

Объяснил мне это он так:

— «Часовой в соответствии с этим положением применяет оружие без предупреждения по нарушителю. Остальным там нечего делать».

Я попытался возразить:

— «Мало ли чего… Кочегары угорят в котельной и попрутся…, это же рядом с границей поста…, менее 10 метров!».

Начальник штаба задумался, а потом изрёк:

— «Ну, ты Рыжик нагнетаешь обстановку…. Следи лучше за тем, чтобы был порядок в дивизионе, и чтобы не ходили там, где не положено.

А по «своим» часовой, если он не дурак, оружие применит с предупреждением, следовательно, он сделает окрик, затем предупредительный выстрел. Никуда твои кочегары после этого не полезут — испугаются!».

Ошибся подполковник Столяров, и эта ошибка стоила жизни кочегару и пять лет тюрьмы часовому…

Убийство

В этот злополучный день меня вызвали на подведение итогов в бригаду.

Я попытался отпроситься у комбрига, сославшись на боевое дежурство и нехватку расчёта дежурной смены, куда входил и я. Мне категорически было отказано — подведение итогов в бригаде проводилось за месяц и моё присутствие обязательно.

Рано утром я прибыл в дивизион, провёл «развод» личного состава по местам работ и занятий, затем на УАЗ-469 выехал в Питино — где находился штаб бригады.

Итоги были «как всегда» — из них следовало, что все выполняли свои служебные обязанности очень плохо, и, судя по докладу начальника политотдела полковника Абдурагимова «Наша Социалистическая Родина из-за этого опять находилась в серьёзной опасности». Ничего нового.

После подведения я сделал коё-какие дела и уже собирался выезжать обратно в дивизион как меня срочно вызвал комбриг — полковник Денисов.

Я прибыл к нему в кабинет. Там находился начальник политотдела и заместитель командира бригады подполковник Хозяинов.

Комбриг сообщил:

— «У тебя в дивизионе чрезвычайное происшествие — часовой стрелял в солдата. Что произошло, твои балбесы толком не доложили.

Вроде тот, в кого стреляли, ещё жив, и его транспортируют в Череповец на операцию.

Срочно выезжай в дивизион. С тобой поедут подполковник Хозяинов и полковник Абдурагимов».

Мы немедленно выехали в дивизион. Всю дорогу начальник политотдела причитал:

— «Ну, как это произошло? Как он мог стрелять?…

Зачем ты поехал на совещание и бросил дивизион?

Хоть бы солдат живой остался…».

И, обращаясь к Хозяинову:

— «Виталий Николаевич! Надо было с собой начальника штаба взять — это его участок….

Много нареканий на этого коммуниста… Нам тоже башку оторвут, если узнают, что в дежурном дивизионе всего пять офицеров.

Сейчас комиссии округа и корпуса «пачками» будут приезжать в бригаду и к Рыжику».

Хозяинов его успокоил, сказав, что дал команду, и в дивизион выехала группа офицеров с соседнего подразделения для усиления состава боевого расчёта.

Мы загрузились на паром, и он вскоре отошёл.

Я заметил: паром с противоположного берега реки двигался необычно близко, приближаясь к нашему.

Когда судна сблизились на минимальное расстояние, то мы увидели грузовую машину моего дивизиона, в открытом кузове которого (в белом халате) стояла и махала руками фельдшер.

Она кричала мне:

— «Ранили рядового Ишкова. Пулевое ранение в грудь, в область сердца».

Я прокричал ей вопрос:

— «Он жив? Как состояние?».

Она ответила, что не может понять: он в коме или уже умер. Фельдшер кричала что-то ещё, но уже нельзя было разобрать.

Паромы быстро разошлись, удаляясь друг от друга на безопасное расстояние.

До дивизиона мы ехали молча. Я дико переживал, понимая, что произошло и что за этим последует.

Посмотрел на подполковника Хозяинова и полковника Абдурагимова. Первый был спокоен, а второй сразу как-то посерел и ссутулился.

Начальник политотдела уже не причитал, а глубоко погрузился в свои мысли.

У въездных ворот нас встретил старший лейтенант Салахов — исполняющий обязанности комбата старта.

Утром, уезжая на совещание в бригаду, я его оставил «за командира».

Салахов подал команду: «Смирно» и представился.

Абдурагимов в сердцах вскипел:

— «В дежурном дивизионе одни лейтенанты! Идиоты! Безответственные сволочи! Дежурный дивизион один из первых со спецракетами, а мы оставили в нём всего пятерых лейтенантов! И я тоже „хорош“ — полгода в дивизионе нет замполита! Оторвут нам башку…. Точно оторвут! Но до этого момента кое-кто из руководства бригады „положит на стол“ свой партийный билет — получит выговор по партийной линии!».

Эти слова он произнёс с болью и горечью в голосе, видно было — сам здорово переживает.

После выплеска эмоций Абдурагимовым, мы пошли на пост, где случилось ЧП.

По дороге Салахов рассказал, что произошло.

В первой половине дня на посту №7а часовым стоял рядовой Поздеев. Он перемещался между рядов колючей проволоки, в соответствии с тем как предписывалось в табеле поста.

Когда Поздеев приблизился к угольному складу котельной спецсооружения, то его окликнул кочегар рядовой Ишков — он его что-то спросил.

Часовому разговаривать не положено.

Поздеев не ответил, а кочегара это разозлило:

— «Ты что из себя строишь? Видишь, никого из посторонних нет, чего молчишь?».

Часовой молча продолжал движение, тогда Ишков кинул куском угля ему в спину (судебная экспертиза подтвердила это, найдя на плащ-накидке часового следы удара угля).

Поздеев остановился, повернулся к Ишкову лицом и молча, сняв карабин с плеча, взял его в положение «наперевес».

Тут Ишкова «понесло»:

— «Никак мне угрожаешь? Подожди, разберёмся…» — он подошел к ограждению поста. Теперь он находился вплотную с первым рядом колючей проволоки.

Наклонился и, подняв ряд проволоки, попытался пролезть на пост.

Когда Ишков просунул сквозь ограждение голову и половину туловища, то Поздеев, в соответствии с положениями устава, стал «действовать штыком и прикладом» — нанеся ему несколько неглубоких уколов в тело.

Ишков выскочил обратно и рассвирепел:

— «Я сейчас тебя угроблю скотина…» — он, взял как копьё большую сапёрную, штыковую лопату, которой откалывал уголь.

Поздеев загнал патрон в патронник и перевёл карабин в готовность к стрельбе…

Ишков продолжал агрессивные действия:

— «Ах, ты так… Ты чего — стрельнёшь? Да я, тебя, козла…» — он размахнулся, метнул лопату в часового.

Поздеев повернул корпус влево — лопата ударила его в плечо (это тоже установила судебная экспертиза), развернувшись обратно, он произвел выстрел…

Ишков «кулем» упал рядом с ограждением — находясь в зоне применения часовым оружия без предупреждения.

Пуля вошла ему в грудную клетку (задела сердце — как мы узнали потом), и вышла в области копчика, повредив позвоночник.

Салахов рассказывая, доложил, что он долго делал Ишкову искусственное дыхание — не помогло.

На последние слова уже никто не обратил внимания — мы пришли на пост.

Возле колючей проволоки, со стороны кочегарки, лужа крови и кровавые тампоны.

За ограждением часовой… Поздеев!

С карабином на перевес — шел пятый час его пребывания на посту!

Я спросил у Салахова, почему его не сменили сразу же после происшествия, тот ответил, что «закрутились» было не до того.

Наш разговор услышал полковник Абдурагимов и заговорил шепотом — вооруженный Поздеев стоял в пяти метрах от нас:

— «Рыжик! Что? На посту стоит тот, кто стрелял? С тех пор? Немедленно разоружи его! Только осторожно, не то он ещё кого-нибудь…. Или от переживаний себя…».

Я с начальником караула и сменой прошёл на пост. Подошел к Поздееву. Он был спокоен, только смотрел куда-то мимо меня. Передо мной он принял строевую стойку, поставил карабин в положение «к ноге».

— «Главное успокойся» — сказал я ему.

— «Ишков негодяй. Разберёмся. Всё будет нормально.

А сейчас сдай мне оружие и иди, отдыхать в казарму».

Поздеев ни слова не сказав, отдал мне карабин. Начальник караула выставил на пост другого часового.

Последствия ЧП

Надо отдать должное полковнику Абдурагимову — он начал серьёзно и въедливо разбираться в причинах произошедшего убийства.

(Из бригады сообщили, что рядового Ишкова привезли в больницу уже мёртвым).

Начал начальник политотдела с опроса знания своих обязанностей личным составом караула. Они отвечали хорошо — для меня это небыло неожиданностью.

Я систематически проверял караульную службу, и к своему удовлетворению отмечал, что обязанности солдаты знают.

Не сразу, но полковник Абдурагимов «нащупал» слабое место — рядовой Поздеев действовал в соответствии с разработанными штабом бригады «Особыми обязанностями часового по охране специального сооружения».

Через пару часов он побеседовал с Поздеевым.

На вопросы по правам и обязанностям часового, по табелю постам и по уставу караульной службы тот ответил блестяще.

На просьбу рассказать, что произошло на посту — Поздеев не промолвил ни слова. Молчал глядя в никуда….

Поздно вечером Абдурагимов и замкомбрига убыли из дивизиона, а я собрал офицеров в штабе.

Хотелось проанализировать ситуацию, в которой мы оказались, и продумать дальнейшие действия.

Офицеры сидели, понурив головы.

Салахов отвечая на мои вопросы, повторял и повторял свой рассказ.

Каждый раз, долго «мусолил» фрагмент происшествия, когда он делал Ишкову искусственное дыхание, пытаясь того спасти.

Я попросил его на этом не зацикливаться, но эмоции были сильны, и когда в очередном рассказе он опять с жаром стал описывать «этап спасения», я его остановил:

— «Салахов, я не хотел Вас расстраивать, но судебно-медицинская экспертиза установила: Ишков умер от удушья. Вы что-то не так делали, да и вообще — кто Вам сказал, что при таких ранениях делается искусственное дыхание?».

Салахов побледнел, замолчал, а когда ему вернулся дар речи, он произнёс:

— «Я так и знал, что меня сделают виноватым…».

На следующий день, рано утром в дивизион приехал начальник штаба бригады подполковник Столяров. Красивый слаженный, всегда уверенный в себе в этот визит он был чернее тучи.

Не сказав ни слова — прошёл в караульное помещение и заменил «Табель поста» и «Особые обязанности часового по охране специального сооружения», на «вновь разработанные». Это был порядочный офицер и ему было крайне неудобно это делать при мне. Очевидно поэтому он произнёс: «Те были сделаны неправильно. Об этом доложено. С нами, кому положено, разберутся».

Оказывается, по приезду в бригаду, Абдурагимов доложил комбригу о результатах своей работы и тот дал команду немедленно привести документы в соответствии с уставом, не придумывая новые особенности применения оружия.

Как мне передали комбриг сказал: «Срочно выполнить и доложить, пока у кочегарки не перестреляли весь дивизион!».

Всю ночь штаб перерабатывал документы, устраняя ошибки.

Часовой, в соответствии с вновь разработанным положением, при подходе нарушителя к границе поста применял оружие с предупреждением, и обязан был делать вверх контрольный выстрел!

Столяров как приехал, так и уехал — проронив только одну фразу. Он осознавал ошибку штаба и то, к чему она привела.

К Поздееву я «приставил» двух солдат и приказал его ни на секунду не оставлять одного — он был в коматозном состоянии.

Приехал следователь прокуратуры. По его команде я поставил людей на поиск пули, которая по расчётам должна была влететь в угольный склад. Десять человек вместо подготовки к караульной службе и отдыха перед заступлением в наряд (солдат катастрофически не хватало) колупали и просеивали уголь. Пулю нашли через неделю — она «прошила» большую толщу угля.

Поздеева забрали спустя сутки после ЧП — приехала прокуратура на спецмашине, переодели в черную робу и увезли.

Комиссии приезжали одна задругой. Из прокуратуры, корпуса, бригады. Опрашивали солдат по произошедшему происшествию, проверяли знания устава и обязанностей часового.

Комиссии из политработников проверяли, были ли неуставные взаимоотношения, связанные с разностью сроков службы Ишкова и Поздеева.

Благоприятным было то, что они были одного призыва и «дедовщина» как версия не состоялась.

Так же не было между ними ссоры и ненормальных отношений до ЧП.

Причиной убийства была признана «стычка на посту».

Приказали написать служебные характеристики на Ишкова и Поздеева.

Первый был крайне отрицательным героем, поэтому служил, работая кочегаром. Больше он не на что не годился. Служебную характеристику ему написали крайне плохую, в отличие от Поздеева — отличника боевой и политической подготовки.

Поздееву нами была дана такая служебная характеристика, которая пишется при представлении на орден. Аналогичную характеристику «дала» комсомольская организация. Мы не боялись «не угодить» начальству. В дивизионе делалось всё возможное, чтобы спасти Поздеева.

Работали в условиях постоянных комиссий мы целый месяц. Конечно, не только солдаты, но и я был измотан.

Как-то раз после службы я пришёл домой, сел на крыльцо и впервые пожаловался Анне:

— «Вот так „вкалываешь“ на майорской должности исполняя подполковничью будучи старшим лейтенантом и не получишь капитана!».

Этот каламбур родился не случайно. Дело в том, что у меня вышел срок службы (три года) до воинского звания «капитан». Должность у меня была майорская, то есть был запас — ещё три года и можно было стать майором.

Звание присваивалось согласно занимаемой должности, по прохождению определённого срока.

Мне отправили представление на «капитана» за неделю до ЧП.

Во время событий, связанных с убийством было не до мыслей «о себе». Теперь, когда последствия произошедшего шли на убыль — я задумался: что будет со мной и с моей карьерой. Я был уверен в том, что почти не виноват в произошедшем, основная причина трагедии была порождена в управлении бригады. Они это признали, но я так же понимал: «виноватого» с успехом можно найти среди невиновных.

Это в армии случалось достаточно часто, не зря Салахов испугался моей злой шутке, что именно он задушил Ишкова. ЧП могло вывернуться непредсказуемыми последствиями для кого угодно.

Свежо было в памяти, как переделывали документы караула — спасая честь штаба бригады (позже я узнал что был неправ: о ситуации замены табеля постам было доложено по инстанциям, Столярова с должности сняли).

Я уже не мечтал о повышении в должности — стать командиром дивизиона было нереально.

Хотя бы «капитана» присвоили!

Чего тут лукавить? Конечно стать капитаном хотелось и не только потому что у него больше всех звёзд, а потому что я как любой нормальный офицер мечтает иметь звание повыше.

Да и звучит то как «КАПИТАН»!

Капитан

Очевидно, Господь меня миловал — в начале июля Приказом Главкома Войск ПВО мне было присвоено воинское звание «капитан». Сбылось!

Тогда мне казалось, что такое «ожидание» получения звания будет самым сложным за всю мою службу — остальные пройдут легче.

Сейчас-то я знаю, что самое тяжёлое ожидание у меня связано получением звания «майор», несмотря на то, что я занимал должность подполковника. Несколько месяцев я ходил капитаном, а командование мне не доводило что я уже полгода как майор. Но об этом позже.

Итак, капитан! В то время это звучало гордо и не только для меня. Появилась уверенность и силы для дальнейшей службы, сказал бы «борьбы за выживание».

Жизнь в дивизионе начала налаживаться.

Был назначен новый замполит, мой ровесник — капитан Кнутовицкий.

Прибыли для прохождения службы три молодых офицера — после окончания училища.

Штат начал заполняться. Вернулся из отпуска майор Музыкин — начальник штаба. Всё становилось на свои места.

Вскоре пришла новость из академии: командир дивизиона поступил в Калининскую академию ПВО.

Все замерли в ожидании — кого пришлют на эту должность? Знали, что после свершившихся событий ждать долго не придётся.

К этому моменту закончилось следствие по делу Поздеева.

Оно «вершилось» очень быстро — следователи работали, не покладая рук.

Вскоре, в клубе бригады, был назначен суд.

Я дал команду: максимальное число солдат вывозить на судебный процесс для поддержки Поздеева.

Адвокат попался (их назначали) грамотный и въедливый.

Защищая, он правильно формулировал положения устава и воинских наставлений, несмотря на то, что был сугубо гражданским человеком.

Основные направления защиты опирались на следующие формулировки устава:

— Часовой лицо неприкосновенное.

— Он обладает особой охраной прав и личного достоинства.

— Оружие применяется без предупреждения в случае явного нападения на часового или охраняемый объект. Так трактует устав.

А теперь что произошло.

— Было оскорбление личного достоинства Поздеева.

— Часовой рядовой Поздеев убил рядового Ишкова, который осуществил явное нападение на часового — кидал углём, бросил в него лопату.

— Ишков пытался проникнуть на пост. Экспертизой зафиксированы на трупе уколы штыком — значит осуществлялось нападение на охраняемый объект.

Вывод, сделанный адвокатом:

«Ишковым было нанесено оскорбление часовому. Затем он совершил явное нападение на часового и охраняемый объект.

Часовой рядовой Поздеев действовал в соответствии с положениями устава, правомерно применил оружие».

Зал аплодисментами встретил речь адвоката.

Основную вину Поздеева сторона обвинения сфокусировала во фразе:

— «Поздеев не имел права убивать Ишкова. В этом просто небыло необходимости».

Тогда все были возмущены такой трактовкой дела, и только сейчас, спустя многие годы, я думаю, что очевидно обвинение было во многом право. Каков бы не был Ишков — он человек.

Вызови Поздеев начальника караула нажатием кнопки «нападение на пост» — такая была, и Ишков был бы жив.

Я и офицеры моего дивизиона были молоды, категоричны: есть положения устава, есть служба.

Причём тут жизнь какого-то рядового Ишкова, тем более что он был разгильдяем?

Суд длился трое суток.

Совершенно неожиданным для всех оказался приговор, вынесенный Поздееву — пять лет тюрьмы общего режима. Зал возмутился, но в армии всё решается просто — дали команду: «Встать. Выходи строиться» — и всё стихло.

Я подошел к адвокату, поговорил с ним.

Спросил, повлияло ли то, что была сменена документация караула, будет ли подана апелляция.

Адвокат сказал, что смена документации не выгородила командование бригады и на приговор Поздееву особо не повлияла.

А ещё адвокат меня заверил — апелляция, конечно, будет подана, более того, он уверен в том, что Поздеев при пересмотре дела получит два-три года. Отбудет срок не более года. Все отлично понимают ситуацию, но….

Но это потом, а не на показательном суде, целью которого было заставить задуматься командиров и солдат в необходимости и правомочности применения оружия. Чтобы уменьшилось количество расстрелов солдатами своих товарищей — их в армии было не слишком, но много.

Рассадив личный состав дивизиона, бывший на суде по машинам, я собрался дать команду на начало движения, как прибежал нарочный:

«Товарищ капитан! Вас срочно вызывает командир бригады!». Не ожидая ничего хорошего от вызова и сожалея, что не успел своевременно «смыться» я пошел в кабинет к комбригу.

Комбриг был не один — опять с начальником политотдела

«Сейчас начнётся» — подумал я.

Комбриг произнёс:

— «Товарищ Рыжик! Я представил документы на утверждение Вас в должности командира зенитно-ракетного дивизиона 79-й гвардейской бригады.

Через трое суток Вы должны быть на беседе в отделе кадров корпуса, в Ярославле.

После этого будет заседание руководства корпуса по вопросу утверждения в должности. Так называемая аттестационная комиссия.

Проводит её лично командир корпуса генерал Акчурин. Он суров до жестокости.

Мы же выдвигаем Вас после произошедшего ЧП.

В такой ситуации Вам будет очень сложно пройти аттестационную комиссию — надо очень тщательно подготовиться к тяжёлому разговору с Комкором, изучить служебные обязанности командира дивизиона, повторить устав.

С тактической подготовкой, разведывательной и правилами стрельбы ЗРК С-75 мне мои замы докладывают, что у Вас всё хорошо, и я не беспокоюсь. Думаю, понимаете свою ответственность за результат аттестационной комиссии».

Комбрига дополнил начальник политотдела:

— «Рыжик! Ситуация хуже некуда! За то, что произошло в дивизионе — тебя надо снимать с должности, а руководство бригады (в том числе и я) тебя выдвигает на повышение. У нас, в бригаде, просто лучше тебя нет кандидатуры! Нет специалистов ЗРК С-75. Ты не «подарок», но у тебя отличная подготовка и опыт работы. Ты толково прошел чрезвычайную ситуацию, связанную с убийством, неплохо выстоял все комиссии. Короче — «За одного битого…» Знаешь?

Тогда иди и не обосрись на аттестационной комиссии, а то Акчурин с нас самих шкуру спустит. Не приведи Господь …, тьфу, я же начальник политотдела, если ты не выдержишь с ним беседы».

От комбрига я вышел в состоянии прострации — совершенно не ожидая такого разворота событий, был к ним не готов.

Медленно приходя в себя, начинал волноваться встречи с Комкором, хотя понимал, что рано.

О командире корпуса генерале Акчурине ходили слухи, которые не позволяли быть уверенным в хорошем исходе предприятия: крутой, требовательный, бескомпромиссный с подчиненными.

Об аттестационных комиссиях в корпусе я тоже был наслышан. Знал: на беседу по замещению вакантной должности прибывают по два-три кандидата, а кто не проходит аттестационную комиссию — повторно не выдвигается на повышение в течение последующих двух лет.

Я зажал надежды, мечты, грёзы и эмоции от беседы с комбригом в кулак и поехал готовиться к аттестационной комиссии.

У меня было всего три дня…

Была ещё уйма времени — у меня было трое суток!

Часть 2

Не место тем за трапезой кто сыт,

Тем на балу, кто плачет и скорбит,

Тем на войне, кто держится трусливо,

При штабе тем, кто говорит правдиво.

Третий корпус ПВО

Очень хорошо помню свои мысли, и состояние души, когда я совершал путь (уже на УАЗ -469! из дивизиона под Череповцом до вокзала) на аттестационную комиссию в Ярославский корпус ПВО. Надеялся, что по этой дороге обратно поеду командиром дивизиона — тогда пять лет проведенные в лесах возле деревни (в четыре дома) под названием «Жары» не зря.

Очень хотелось, чтобы сбылся мой девиз:

— «Если служить в дивизионе, то только командиром!»

Это были мечты, а суровая реальность была впереди. Я себя готовил к разговору на комиссии, мысленно повторяя возможные вопросы беседы.

В Ярославль поезд приходил в пять утра. Проводник поднял всех пассажиров за час до прибытия, не дав поспать. По приезду, отсидев два часа на вокзале, я стал добираться в управление 3-го корпуса ПВО.

В предписании было указано: прибыть к 9.00.

Ярославля я не знал, поэтому в Череповце мне нарисовали кроки движения. Они выглядели простыми: прямая линия вокзал — ресторан «Москва» (был такой возле Знаменской башни), затем вправо, Спасо-Преображенский собор, затем пару зигзагов по улицам и — управление.

Найти штаб корпуса оказалось просто, поэтому добрался туда быстро и просидел возле отдела кадров около часа.

Выдвиженцев на повышение в 23 частях корпуса было много — около двух десятков.

Узнал: Комкор лично беседует только с командирами «выдвинутыми» на должность «подполковников» и со всеми категориями, выдвинутыми на должность «полковников».

С остальными «разбираются» замы, начальники родов войск и начальники служб утверждая в должности.

Значит, мне встречи с генералом Акчуриным не избежать.

Настало время, и начались хождения по «мукам» — все кандидаты, по очереди, посещали кабинеты начальников служб и подвергались индивидуальному собеседованию.

Многих из начальников, за время пятилетней службы в соединении, я ранее ни разу не видел.

Не мудрено — в корпусе было 54 зенитно–ракетных дивизиона, и они до нашего не доезжали.

Основная масса начальников служб была полковниками, которые в беседе знакомились со мной и рассказывали о требованиях, которые будут предъявлены мне в случае назначения.

Были и такие, которым хотелось показать свою значимость путём моего уничижения.

Я не лез на рожон, не ерепенился, а спокойно с «глубоким уважением» участвовал в этом спектакле, понимая, что всё будет определяться не ими и не в этих кабинетах.

Перед обедом я попал на «аудиенцию» к начальнику отдела кадров корпуса полковнику В*.

Это был квадратный человечек размером 1м60см2. Внешне — копия хохла по фамилии Пацук (по-украински крыса), который глотал галушки в фильме «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Такого самовлюблённого офицера я ещё не встречал!

Он был уверен, что все люди делятся только на две категории — выше его должностью и ниже.

Те, кто выше — боги, а для «нижних» он сам является мессией.

Около часа он вдалбливал в мою голову, что мне дураку повезло — ОН меня заметил и решил побеспокоиться, выдвинуть на должность командира дивизиона! Полковник доказывал, что я всем своим существом по гроб жизни ЕМУ обязан, иначе бы букашкой канул в «никуда».

Расхаживая по кабинету и декламируя лозунги моих «задолжностей» перед ним, принуждал меня давить в себе смех, несмотря на серьёзность момента.

Уж больно он был похож разговором, походкой и манерой поведения, на того персонажа, которого описал Гоголь так:

— «Пацюк — несмотря на небольшой рост, в ширину был довольно увесист. Притом шаровары, которые носил он, были так широки, что, какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно, и казалось — винокуренная кадь двигалась по улице».

Я сидел и изображая глубокое уважение думал о том что полковнику В* у следовало бы галушки глотать, а не руководить отделом кадров корпуса.

Я терпеливо выдержал эту «клоунаду», и как мог (в те времена у меня не было опыта) заверил полковника в своей глубокой преданности и благодарности за заботу.

До аттестационной комиссии оставалось менее двух часов. Кандидатам на замещение вакантных должностей дали команду следовать на обед.

Столовой в управлении корпуса небыло, и офицеры ходили обедать в… Спасо-Преображенский собор!

Там, где сейчас расположена экспозиция «Слово о полку Игореве», именно в этом зале была городская столовая. В глубине зала был закуток — отдельное помещение для командира, замов и начальников родов войск корпуса.

Интересным являлось то, что начальник ЗРВ корпуса полковник Лебедев, тот который не отпустил меня поступать в академию, к этому моменту уволился из армии. Он стал директором «Историко-архитектурного комплекса Спасо-Преображенский собор».

Я не знал, что столовая существует последние месяцы. Перейдя работать из управления корпуса в музей, (через улицу) Лебедев считал, что не место «общепиту» в помещениях музея-заповедника.

Может, Вениамин Иванович так считал и раньше — не знаю, а вот то, что при Лебедеве Спасо-Преображенский собор здорово преобразился в лучшую сторону это сущая правда.

…

После Лебедева начальником зенитно-ракетных войск корпуса был назначен полковник Бильчанский, по кличке «Седой лев».

Прозвище соответствовало: он был (как мне казалось) достаточно высокого роста, была и грива — седая с желтизной шевелюра волос, зачесанных назад.

Этим сравнение не заканчивалось.

Из-за низкого тембра голоса, только Бильчанский открывал рот, раздавалось тихое рычание.

Оно было властным, настораживало и пугало.

Ранее я с ним встречался всего один раз, когда дивизион стрелял на полигоне, и получил оценку «отлично». В тот раз Бильчанский собрал офицеров перед боевой стрельбой: устроил заслушивание командира и меня — заместителя по вооружению.

Командир и я должны были доложить о готовности к выполнению боевой задачи — стрельбе по ракете класса «земля-воздух» РМ-207.

Бильчанского в войсках боялись — не было ни одной угрозы с его стороны по снятию с должности, которую он бы не выполнил.

Заслушивание проходило в крайне напряженной обстановке, прерываемое рычанием «седого льва».

Мне поручено было докладывать о состоянии техники и вооружения, готовности зенитно-ракетного комплекса к стрельбе. Вопросов Бильчанский задал мне не много, а последним был вопрос:

«Рыжик, Вы гарантируете качественную подготовку ЗРК к стрельбе и надёжную его работу на протяжении стрельбы по крылатой ракете?».

Ну и вопрос!

Что я Господь бог? Что я могу гарантировать, когда ЗРК может выйти из строя в любой момент — «сдохнет» какая-нибудь лампа типа 6Ж1П?

Электровакуумных приборов установлено в комплексе более тысячи! Всю предыдущую ночь мы устраняли лавиной высыпающиеся неисправности на станции наведения ракет.

Она «рассыпалась» на глазах….

А если вдруг заглохнут дизеля? Да мало ли что ещё может произойти?

Но жизнь меня уже пообтёрла и я доложил Бильчанскому:

«Товарищ полковник! Параметры станции наведения ракет настроены и находятся в пределах допусков. Зенитно-ракетный комплекс готов к выполнению боевой задачи — боевым стрельбам».

А что я ещё мог сказать?

Аттестационная комиссия

За тридцать минут до начала аттестационной комиссии, всех командиров «выдвинутых» на должность, полковник В* построил в коридоре перед приёмной комкора — генерала Акчурина Расима Сулеймановича.

В строю стояло около десятка старших офицеров.

Мне В* приказал встать в шеренге последним, так как капитаном был только я один. Громко так чтобы слышно было каждому он восклицал:

«Ты, Рыжик, пойдешь последним по списку. Не сомневаюсь, к тебе будет много вопросов, а вот сможешь ли ты ответить — это вопрос» — этой фразой он меня окончательно «добил» и расстроил.

Сколько придётся стоять пока пройдёт вся шеренга выдвиженцев и трепать себе нервы неопределённостью? Зачем построили раньше на полчаса? Для чего такой запас времени?

Вскоре всё стало понятно.

В* продолжил дело, начатое в кабинете — теперь он внушал «оптом» стоящим свою значимость: ему обязаны своим выдвижением все присутствующие, а в корпусе он главный вершитель судеб.

Он двигался перед шеренгой, как винокуренная кадь двигалась по улице, но мне уже было не до смеха.

Больше того — я совсем не слушал начальника отдела кадров, а внутренне готовился к разговору с комкором, шарахаясь от одного возможного вопроса к другому…

В размышлениях время пробежало быстро.

Я заметил, как В* вдруг обмяк, и засеменил, всё больше и больше пригибаясь, к кабинету командира корпуса.

Все видели, как «главный вершитель судеб» из приёмной нежно поскребся в дверь кабинета генерала Акчурина.

На лице, вместо властной, В* вылепил жалостливую улыбку плебея. Голова и задница его были на одном уровне, образуя сообщающиеся сосуды. Он не входил, а по-рабски, казалось на четвереньках, вползал в кабинет. Как только задняя часть начальника отдела кадров покинула нас, скрывшись за массивной дверью, я понял:

— «Началось!».

Несколько минут и из кабинета появилась… задница В*, потом всё остальное — он выходил от комкора, пятясь задом.

Затем развернулся и, распрямляясь на ходу, побежал к нам, крича:

— «Рыжик! Рыжик! Ты первый заходишь на комиссию!

Бегом! Тебя давно ждёт генерал-майор! Скорее!».

Он испускал такие крики, которые можно услышать только на пожаре, но меня они не испугали — я уже был готов и внутренне собран.

— «Разрешите войти?».

— «Входите».

Большой, просторный кабинет. Старинный стол буквой «Т», за ним генерал Акчурин.

По бокам стола заместители — три генерала.

Сбоку от входа ещё один стол — за ним смирно сидят полковники — начальник тыла и начальники родов войск корпуса: авиации, зенитно-ракетных и радиотехнических.

Полная тишина. Пауза.

Выстрелом звучит вопрос Акчурина:

— «Рыжик, так что ж Вы там натворили? Почему произошло убийство солдата?».

Обескураживающе….

Ни тебе ни здрасте, ни как дела….

Я заговорил:

— «Товарищ генерал-майор! Из-за грубого нарушения

положений устава гарнизонной и караульной службы рядовой Поздеев находясь на посту…»

— Генерал перебил меня вопросом:

— «Товарищ капитан! Здесь сидят серьёзные люди, которые прошли трудную, армейскую школу. Неужели Вы думаете, что мы не знаем того, что причиной всех чрезвычайных происшествий является нарушение устава?

Я спрашиваю, что привело к гибели солдата в вашем дивизионе, и кто в этом виноват?».

Понятно. Хотите по другому? Пожалуйста:

— «Товарищ генерал-майор! Причин несколько.

О недоработках вышестоящего штаба я не имею права говорить — не мне делать анализ их деятельности.

Моя вина как исполняющего обязанности командира дивизиона в том, что я смирился с существующим положением дел, вёл себя аморфно, в то время как надо было действовать напористо. В данном случае обязан был добиться переноса угольного склада или изменения табеля постам. Если требовалось, то для решения этих задач надо было «доходить» до вышестоящих командиров, а не останавливаться на полпути».

Генерал слушал меня внимательно, не перебивая, уперев в меня свой тяжёлый взгляд.

Когда я закончил ответ он с минуту помолчал, что-то обдумывая, но, не отрывая от меня сверлящего взгляда «удава»:

— «Предположим так…. Какие Вы поставите перед собой задачи, если будете назначены на должность?

Каковы сроки их реализации?».

В глубине души я вздохнул — самый трудный момент беседы позади. Конечно, не менее важно, как я сейчас буду отвечать на вопросы, но первый был основным. За моим ответом на него могла последовать команда: «Вон из кабинета!».

Сейчас я стал себя чувствовать поуверенней, тем более, что был неплохо подготовлен.

На вопрос генерала, «какие я поставлю перед собой задачи», у меня был готов ответ. Этот вопрос я его часто ставил перед собой, думая о том, что произойдет, если я стану командиром дивизиона. Кратко доложил.

Акчурин задал ещё несколько вопросов организационного плана по руководству дивизионом.

Ответил.

Наконец генерал произнёс долгожданное:

«Заместители и начальники родов войск! Какие будут вопросы к капитану Рыжику?».

Начали задавать вопросы замы. Не скажу, чтобы их было задано большое количество или ответы вызывали у меня затруднение.

Вопросы небыли новыми — на многие из них я отвечал на всякого рода комиссиях и проверках, поэтому всё шло гладко.

Совершенно неожиданно прозвучал вопрос начальника тыла:

— «Товарищ капитан! Может быть уже завтра, если командир корпуса окажет доверие, Вам придётся заниматься не только техникой, но и войсковым хозяйством. Скажите сколько и каких ножей должно быть на кухне? Это первый вопрос, а второй: нормы довольствия по солдатскому пайку?».

Находясь на должности командира батареи, я к кухне, столовой и продовольственному обеспечению не имел никакого отношения. Этот вопрос мог остановить мою карьеру, если–бы не недавний случай.

Когда приезжали комиссии расследовать ЧП, то, обедая в дивизионе, один из проверяющих спросил меня: — «Хочется солёного…, нет — ли селёдки?».

Я вызвал завхоза — прапорщика Соломенного и задал этот вопрос. Тот ответил, что сегодня её в меню нет. Проверяющий офицер обошелся без селёдки — солёными, армейскими зелёными помидорами, но меня насторожили бегающие глаза Соломенного.

Что-то здесь было не так.

Завхоз — ушлый мужик, его нахрапом не возьмёшь.

Значит надо знать, как с него спросить.

Я начал разбираться в тыловом обеспечении: что, как и кому положено. Взял инструкцию по войсковому питанию и изучил.

Как много терял дивизион из-за слабого знания этой инструкции командиром. Ведь с него всегда спрашивалась готовность дивизиона к выполнению задач, и в малой толике — организация войскового хозяйства.

Этим поручалось, почти бесконтрольно, заниматься завхозу, тот и занимался, одновременно занимаясь воровством. Короче говоря, я обнаружил хищение 100 литровой бочки селёдки прапорщиком Соломенным.

Продал он её колхозникам, прямо на пароме, когда вёз в дивизион продукты. (Я узнал это у водителя, проводя расследование).

Украденное я заставил Соломенного вернуть, и порекомендовал ему молиться.

На его вопрос: — «За что молиться?».

Ответил:

— «За то, чтобы меня не поставили командиром дивизиона. Я тебе жить и воровать не дам. Хотя для тебя „жить“ и „воровать“ одно и тоже».

Очевидно, молитвы Соломенного дошли только до начальника тыла корпуса, поэтому мне и был задан им вопрос на аттестационной комиссии.

Ответ на него я знал.

Перечислил нормы довольствия по солдатскому пайку, и назвал шестёрку поварских ножей, на рукояти которых должна быть маркировка:

Мясо сырое. Мясо варённое.

Рыба сырая. Рыба варённая.

Овощи сырые. Овощи варенные.

Ответ прозвучал уверенно, и генерал, улыбнувшись, произнёс:

— «Если бы Вы, Рыжик, не хуже разбирались в правилах стрельбы ЗРК, то Вам не было б цены!»

И тут раздался рокот голоса начальника зенитно-ракетных войск корпуса — полковника Бильчанского:

— «Товарищ Командир! Я, лично руководя стрельбами 79 бригады на государственном полигоне в Сары-Шагане, видел Рыжика в боевой стрельбе.

Он сумел качественно подготовить зенитно-ракетный комплекс к выполнению боевой задачи.

Считаю целесообразным рекомендовать его Вам для назначения на должность».

«Седой лев» меня явно переоценил — такого от него я никак не ожидал.

Акчурин посмотрел на часы:

— «Что-то мы с капитаном долго разговариваем. Как будто комбригом его назначаем».

И уже обращаясь ко мне:

— «Товарищ капитан! Я назначаю Вас командиром зенитно-ракетного дивизиона С-75.

Серьёзно предупреждаю — если дивизион в течение полугода не улучшит свои показатели, Вы будите сняты. Обещаю лично приехать в дивизион, для того чтобы увидеть всё сделанное Вами. Понятно? Свободны».

«Есть!» — я вышел «на свободу».

У дверей полковник В*, запихнув очередную «жертву» в кабинет комкора, не дав мне вымолвить и слова, произнёс:

— «Я так и знал Рыжик, что с твоим выдвижением ничего не получится! Вот почему тебя первым вызвали, даже раньше тех, кого назначают на должность полковника.

Чего они тебя так долго «мурыжили»? Ладно, за меня не переживай — у меня ещё есть кандидат на эту должность!».

Почему полковник В* решил, что я за него переживаю?

Я за него и не думал переживать… даже наоборот.

Значительно позже, на сборах руководящего состава 3-го Корпуса ПВО я видел, как в перерыве между занятиями полковника В* изображал командир радиотехнической бригады полковник Анатолий Михайлович Коваль (в последствии генерал). Этот человек был одарён не только командирскими навыками, но и артистическими. Он, меняя голос по В* и изгибаясь чуть — ли не до четверенек выходил из класса где проходили сборы, а затем в обратном порядке показывалась в дверях его задница. Командиры полков корчились от смеха.

Это не передать словами– это надо видеть!

Возвращение командиром

Свершилось. Я вошел в армейскую командную номенклатуру. Теперь руководя воинским подразделением в ранге отдельного батальона, я буду находиться «на виду». Мои дела будут определять мою значимость, а не только решение командира как меня охарактеризовать. Тут или «со щитом» или «на щите» — назад дороги нет.

В моём подчинении самостоятельное отдельное подразделение: ЗРДН С-75.

Вооруженное ЗРК С-75МЗ.

С боекомплектом в 24 ракеты класса «Земля-воздух».

С тремя спецракетами.

Со средствами разведки и целеуказания.

С кабинами проводной и радиосвязи.

С автономными дизелями, подстанцией и запасом дизельного топлива.

С упрощёнными заправочными системами (УЗС) — заполненными тоннами компонентов топлива ракет — меланжем и самином.

С семью спецмашинами и большим, тяжёлым арттягачём. (АТТ).

С восьмью транспорто-заряжающими машинами и двенадцатью прицепами.

С огневой позицией, сооружениями, хранилищами и складами.

С дорогами, подъездными путями и двумя ложными защитными комплексами.

Со штабом, казармой, классами, клубом.

С санчастью, столовой, баней, складами, теплицами, свинарником.

С четырьмя домами для офицерского состава…

Огневая позиция ЗРК С-75

Для тех, кто не служил в войсках ПВО и для того чтобы было понятно о чём идёт разговор, размещаю схему огневой позиции.

Конечно это не всё, но и этого хватит для понимания того, что обслуживать и содержать такое хозяйство, находясь в 19 километрах бездорожья от города очень сложно.

Да если бы только это.

Численность дивизиона в лучшие времена не превышала 12 офицеров и 97 солдат.

В состав дежурной смены боевого расчёта входили три офицера и 16 солдат.

В состав караула и внутреннего наряда два офицера и 23 солдата.

Следовательно, на две смены наряда были задействованы 78 солдат!

Отпуска, больные, командировки….

Кем «созидать»? Поддерживать в должном порядке — и то некем.

Конечно, я такое положение дел знал, задумывался над ним и раньше, более того — «уже свободно плавал» в существующих сложностях, и был уверен — ко дну не пойду.

После аттестационной комиссии, всех командиров, назначенных на должность, полковник В*собрал у себя в кабинете.

Полчаса повторения о значимости произошедшего, перечисления лиц, которым мы должны быть благодарны за оказанное доверие, и я свободен.

В коридорах штаба я столкнулся с офицерами бригады, проходившими собеседование на более низком уровне. Их было двое: начальник медицинской службы — капитан Фисейский и главный энергетик бригады — майор Сизов.

Вообще-то из бригады, кроме меня, приехало трое, но один не прошел комиссию и убыл в часть ещё до обеда.

Иван Данилыч — так звали Сизова, был стар, сморщен и покрыт мхом лет (так мне казалось тогда). Видя его в бригаде, я удивлялся — как могут держать в армии до такого возраста. Как-то на подведении итогов главный инженер бригады сделал ему замечание:

— «Иван Данилыч! Постарел…. Ты совсем потерял «прыгучесть!».

А тут вдруг ещё выдвижение.

Я аккуратно спросил:

— «Иван Данилыч! Вы же и так были главным энергетиком бригады, куда же Вас выдвинули?».

Оказалось, он был два года временно исполняющим обязанности. Ему уже 45 лет, а на должность его утвердили перед пенсией — чтобы она была побольше.

Капитан Фисейский предложил мне ехать в Череповец вместе с ними — они, как и я, закончили прохождение всех инстанций.

Мне эта мысль понравилась — втроём веселее.

Вышли мы из управления корпуса вечером, и пешком отправились на вокзал, спешить было некуда — поезд на Череповец отправлялся в два ночи.

По дороге где-то поужинали, отметив назначение.

Времени оставалось до отправления поезда много.

Тут вдруг, Фисейский вспомнил, что ему необходимо для больного купить какое-то лекарство, которого нет в Череповце. Пошли в дежурную аптеку — медленно, гуляя. По дороге я рассматривал Ярославль, а Иван Данилыч «закрывал свои пробелы» в знании медицины, получая от врача подробную информацию о своих болезнях и путях их излечения.

Рецепты лекарственных средств у врача Фисейского сводились в единую, давно всем известную формулу:

— «Если водка не помогает — болезнь неизлечима!».

Сизову эта информация была явно по душе, и он периодически переспрашивал Фисейского:

— «Эта настоечка тоже на спирту? Ага, надо моей старухе сказать, а то она глупая, меня таблетками пичкает…».

Вдруг Иван Данилыч встрепенулся:

— «Валера, ты мне вот что скажи…. Как врач…, а то неудобно к городским обращаться…, вот если у меня плоховато с этим делом…, ну сам понимаешь….

как-нибудь укрепить или сделать хотя бы потвёрже, возможно?».

Фисейский ответил, что есть такая настойка. Называется она элеутерококк. (В те времена небыло такой массы всяческих средств как сейчас — помогающих некоторым вспомнить молодость, а некоторым завалиться в старость).

Иван Данилыч поинтересовался:

— «Валер, а точно поможет? Уж больно старухе хочется сделать приятное…. Заслужила ведь…».

Фисейский, видя перед собой жалостливо-молящее лицо, выражающее надежду и застывшее вопросом, помня клятву Гиппократу, заверил:

— «Да ещё как Иван Данилыч! У мертвого поднимет!».

Они зашли в аптеку, а я остался их ждать на улице, всматриваясь в жизнь нормальных людей большого города.

Мне бы сюда, с Анной и Машулей из Жаровского леса!

В аптеке однополчане не задержались. Того лекарства, что надо было Фисейскому, не оказалось, зато Иван Данилыч держал в руках полную авоську (сумка плетёная, как морская сеть) пузырьков.

Это был элеутерококк. Они горячо спорили.

Фисейский:

— «Какого хрена ты купил так много? Я тебе говорю, что по столовой ложке три раза в день!»

Иван Данилыч:

— «Тебе, жеребцу тяжело это понять. Мне же не неделю жить осталось! А вдруг в Череповце такой настоечки нет? А разве не могу я порадовать старуху, и принять для усиления эффекта чуть больше?».

— «Можешь….» — сдался Фисейский — «но не переборщи, всему есть мера».

До двух ночи мы сидели на вокзале, ожидая поезда, а когда он подошёл сразу завалились спать.

Предстоял день больших эмоций.

P.S.

Неделю спустя я находился в бригаде на подведении итогов. Мы сидели в классе, личный состав собирался, командование ещё не подошло.

До начала совещания было время, и Фисейский рассказывал присутствующим офицерам как он проходил аттестационную комиссию в корпусе.

Рассказывал не байки, а серьёзно — может быть, кому-то эта информация может пригодиться.

Заканчивая рассказ, он упомянул, что и в Ярославле тоже плохо с лекарствами, единственное что: только Иван Данилыч смог купить сетку элеутерококка.

Пауза. Очевидно, о настойке были наслышаны.

Все взгляды устремились на Сизова.

Кто-то не выдержал, спросил:

— «Иван Данилыч, все свои, скажи для эрудиции, элеутерококк — в самом деле, помогает?

Сизов замялся, но все ждали ответа, и он заговорил:

— «Я Вам так скажу. Принял я, как мне сказал врач, столовую ложку настоечки перед ужином.

Хороша, на спирту…

Дело было вечером после службы.

Почему бы не принять ещё, раз организм требует?

Да и сами понимаете польза то великая, не только значимость перед женой поднимает».

«Только ли перед женой?» — задал кто-то неуместный вопрос, но он повис в воздухе без ответа — никто не хотел себя компрометировать.

Иван Данилыч продолжал «Вылил я пузырёк в стакан и, закусывая, выпил. Вот тут я явно почувствовал прилив сил.

Черт с ним, думаю, с врачом — может от не всё правильно понимает: у каждого своего организма, возраст и потребности. А я хоть свою старушку как следует, порадую.

Ну, я и выпил штук пять пузырьков.

Легли. Час лежу — ничего…. Два — ничего…, и три — ничего, а вот к середине ночи — не поверите…».

Присутствующие офицеры замерли, ожидая эффекта от процедуры, в зале стояла мёртвая тишина.

Иван Данилыч полушёпотом продолжал: «Ребята эффект потрясающий! Жаль не совсем тот что надо. В середине ночи такой понос на меня напал, что я до самого утра в сортире просидел. Если бы не он — может чего-то и получилось!»

Часть 3

Как молод я был! Как вершил и творил!

В года эти нету возврата.

Какие способности были во мне!

Побыли и… смылись куда-то…

Начало

В дивизион я приехал командиром.

С чего начать? — Нет, такого вопроса не было.

Был конкретный план приведения дивизиона к тому состоянию, которое вырисовалось в моём мозгу за пять лет службы.

Когда я был заместителем комбата, то, анализируя действия своего начальника, оценивал их как неправильные. Что он делает! Как руководит!

Считал — надо поступать и командовать по-другому.

Стал комбатом, присмотрелся — оказывается, не так уж неправильно действовал мой начальник, а вот командир дивизиона, тот конечно неправильно…

Теперь, став командиром, увидел большое количество обстоятельств и новых факторов в управлении дивизионом, о которых я даже не догадывался.

Правильно говорят:

«Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны».

В первые дни командования составил для себя план «вхождения в должность», в нём учёл все вопросы, которые я ранее не знал, и теперь в новом качестве мне надо было их изучить.

Составил второй план — основных мероприятий по усовершенствованию боевой готовности ЗРДН к выполнению боевых задач.

Был и третий план — совершенствования тылового, хозяйственного обеспечения личного состава ЗРДН и семей военнослужащих.

Первый план «чисто» мой — по нему должен был изучать то, с чем ранее не приходилось сталкиваться. Например — тыловое обеспечение, связь, наземная оборона, тактика ведения боя ЗРДН, штабные и управленческие дела.

Второй план предусматривал подготовку боевых расчётов, их обучение, «слаживание» действий при выполнении стрельб. Этот план был основным, так как он отвечал сути существования ЗРДН.

Третьим планом я поручил заниматься замполиту.

Виктор Кнутовицкий пришел в дивизион с должности замполита автомобильной роты, и представления не имел о зенитно-ракетном дивизионе. По всем канонам и наставлениям он должен был уметь вести боевые действия, как остальные мои заместители, но это просто не представлялось возможным.

Кнутовицкий окончил Львовское политическое училище, очень хорошо рисовал, знал классиков марксизма-ленинизма, некоторые их «труды», руководствовался в своей деятельности партийными документами. Это всё, что он умел.

Он выглядел «представительно» — чуть выше меня ростом, но весил в полтора раза больше. Однако при таких габаритах он был не агрессивен, и солдаты его не боялись. Когда он кого-нибудь ругал, то расстраивался сам, под внутренние ухмылки воспитуемого. В те времена действовала армейская поговорка «Боится — значит, уважает», поэтому ему приходилось тяжело в выполнении воспитательных задач, которые у него сводились к «уговорам» солдат.

Тылом Кнутовицкий занялся с удовольствием, и неплохо реализовал многие мероприятия моего плана.

За время нашего командования мы благоустроили казарму — отремонтировав и переоборудовав её.

Закатали асфальтом плац, перекрыли шифером крышу казармы, переоборудовали склады, построили новую баню, водокачку, котельную, парники, свинарник.

Сделали многое в городке нашего проживания — семей военнослужащих.

Обложили дома кирпичом и убрали весь хлам от домов. Переоборудовали магазин и колодец, сделали новые сараи, туалеты, освещение городка. Отремонтировали заборы и дороги.

Соорудили хороший детский городок, в котором были не только песочницы и качели, но и домики, машины, лабиринты. Теперь детишки не разбегались по позиции, а игрались возле своих домов.

Ленинская комната, которую делал Кнутовицкий (лично сам), занимала в бригаде, по итогам смотра конкурса, только призовые места.

С тыловых складов бригады мы практически ничего не получали: ни стройматериалов, ни нового оборудования, ни мебели, ни инвентаря — всё оставалось в управлении бригады, в «придворных» дивизионах.

Поэтому в своих планах «реконструкции» мы могли рассчитывать только на шефов Череповецкого металлургического завода и совхоза «Комсомолец» (находящегося в деревне «Матурино»).

На то, что могли обменять на спирт и на то, что могли… украсть (увы, но это правда, из песни слов не выкинишь).

Облагородили плац. С помощью шефов завода заасфальтировали его. Теперь могли проводить строевую подготовку не в лужах и не в грязи.

Соорудили на плацу «стелы» в виде ракет, взметнувшихся в небо. Вверху, посередине -гвардейский знак. Слева закрепили стабилизаторы ракеты-мишени, которую сбили на полигоне. На стабилизаторы замполит наносил даты и результаты стрельб на государственном полигоне. Солдаты желали получить свою фотографию вместе с командиром и замполитом на фоне нашего «монумента». Мы стали её делать в виде поощрения только с отличниками боевой подготовки.

Всё перечисленное мною делалось по плану совершенствования тылового и хозяйственного обеспечения, в течение моего командования дивизионом с 1976 по 1979 года, с большими трудностями, нехваткой времени и сил.

Однако не зря — результат работы начал приносить плоды: кроме звания «отличный ЗРДН», которое мы получили в 1977 году, солдаты, офицеры и их семьи стали жить в более человеческих условиях.

Всё это было потом, а первым пунктом моего плана

совершенствования ЗРДН было оборудование въездной дороги в ЗРДН.

С неё я и начал.

Аллея отличников

Театр начинается с вешалки, а дивизион с КПП и дороги в казарму. Это аксиома — истина, не требующая доказательств. Если КПП было у нас в состоянии «терпимо», то дорога не выдерживала никаких движений кроме как в резиновых сапогах.

Она вела от КПП дивизиона к казарме, была запущена, без кюветов — одни лужи. И конечно приезжающих в ЗРДН настраивала на впечатление всеобщей запущенности.

Совершенствование внутреннего порядка начал именно с неё — встречают по одёжке

Привезли песка, отпрофилировали. Стало аккуратно, но обыденно. Не торжественно — как хотелось.

В дивизионе нашлось несколько цепей — поставили их на столбики, покрасили жёлтой краской — заиграло.

Кнутовицкий предложил сделать «аллею отличников» — вдоль всей дороги поставить стенды

с именами передовых солдат и сержантов дивизиона.

Мне идея понравилась, но где взять столько цепей? Мы поставили их только на входе, а больше у нас не имелось.

Начхоз — прапорщик Соломенный взялся их «достать». Только попросил пять литров спирта, и чтобы я разрешил ему сделать выезд на машине ночью. Обосновал — его друг, бывший кузнец, приходит домой поздно вечером, живёт в далёкой деревне.

Видя моё сомнение Соломенный пояснил:

— «Пока загрузим, пока «посидим», пока доедем…,

машина нужна до четырёх утра!».

Я знал, что начхоз авантюрист и вор, что ночного выезда делать категорически нельзя, тем более на седельном тягаче транспортно-заряжающей машины (ТЗМ) — именно такую просил завхоз. Категорически… но так хотелось закончить первый проект!

Я дал ему спирт и, разрешив выезд, почти всё время не спал — ждал возвращения машины. Она приехала около четырех утра, как и обещал Соломенный. С массивными цепями. Около десяти метров, которых было закреплено на фаркопе ТЗМ.

Этого было очень мало — на оборудование «аллеи отличников» нам было необходимо около полутораста метров. Начхоз заверил, что привезёт и остальное, но все выезды надо делать ночью.

Я скрепя сердцем согласился.

Начались почти постоянные выезды.

Соломенный иногда не приезжал с машиной, а оставался у себя в деревне. Водитель доезжал до дивизиона сам. Я предполагал, что он пьяный до положения «риз» и это было объяснимо.

Дорога преображалась на глазах: ночью привозили цепи — утром их устанавливали и красили.

Дело подходило к завершению работ, когда, однажды прибыв утром в дивизион, я обомлел: к фаркопу ЗИЛ-157, как всегда, была прикреплена цепь, но на другом конце была закреплена… лодка!

Она была разбита «вдриск».

Начхоза Соломенного в дивизионе не было — отсыпался после «ночного», поэтому я вызвал водителя, чтобы тот мне рассказал, откуда лодка.

Солдат объяснил, что они всегда ездили не к другу — «кузнецу», а на Рыбинское водохранилище, где много лодок (как я не догадался!). Соломенный перепиливал крепление цепи, потом они вытаскивали цепь вместе с лодкой, перепиливали замок, отсоединяя лодку.

Сотворив это — они ехали с добычей домой.

Так было всегда. В этот раз тоже ничего не предвещало проблем. Прапорщик Соломенный отпилил цепь от столба и дал команду водителю тащить лодку из воды. Только солдат начал движение машины, как они увидели мужиков, едущих к ним на санях. Оказывается, была засада, и их выслеживали.

Начхоз успел запрыгнуть в машину, и они помчались прочь. Мужики начали преследование, а так как они были вооружены, то стали по нашей машине «палить».

Слава Богу, ЗИЛ -157 не подвёл, ушел от преследования и прапорщика Соломенного мужики не смогли линчевать.

Всю ночь они, не останавливаясь и боясь выйти из машины, заметали по заснеженным полям следы.

Я в дивизион пришел рано — они только что приехали и поэтому не успели спрятать «останки нечаянно украденной» лодки.

Неделю я ждал неприятностей и «ходоков с ружьями» из деревень, но очевидно прапорщик Соломенный сумел замести следы как надо….

Цепей хватило на всю аллею. Ночные рейды я прекратил. С начхозом я «разобрался», но наказывать не стал. Во-первых, сам инициировал, во-вторых — дело сделано.

Солдата «воспитывал» замполит — капитан Кнутовицкий. Ругал того за то, что тот не доложил о том, что творил прапорщик.

Конечно, мы понимали, что с солдата спрашивать бесполезно — он делал только то, что ему приказывал Соломенный, а выезд организовывали мы сами.

Претензия, которую Кнутовицкий высказал солдату, была не обоснованной — тот оказался заложником обстоятельств, и я ему об этом сказал.

Кнутовицкий ответил, что такая работа у замполита — он должен «принять меры». И он их принимает.

Меры к обстоятельствам. Бывает…

Но жизнь иногда меняет ситуацию кардинально. Кнутовицкий принимал меры совершенно не предполагая, что через три дня сам окажется в таком точно положении как солдат… в которое поставит его всё тот же завхоз Соломенный.

Когда делалась «аллея отличников», то на сварочном аппарате работали почти круглые сутки. Очевидно, от этого он сгорел.

Без сварки в дивизионе не обойтись, а по штату её не положено. Покупать — нет денег. Начхоз Соломенный взялся «достать» сварочный аппарат в городе у своего знакомого за три литра спирта.

Надо только за ней заехать.

О чём разговор? Я пообещал (по выполнению задачи) выдать начхозу спирт (положенный для регламентных работ). Замполит утром должен был быть в бригаде на занятиях, и я отправил с ним Соломенного, сказав, чтобы Кнутовицкий на обратном пути заехал, куда скажет начхоз, и забрал сварку.

Посоветовал внимательно присмотреться к «знакомому» завхоза, так как от афериста-завхоза можно ожидать чего угодно. Замполит меня успокоил — он с Соломенным всегда настороже, можно не волноваться.

Прошел день.

Поздно вечером, когда я уже находился дома, прибыл из бригады замполит и попросил меня срочно прийти на службу. Ожидая, что произошло что–то серьёзно-нехорошее, я прибыл в казарму.

В канцелярии находились Кнутовицкий и Соломенный. Замполит был взъёрошенный, морда краснее красного флага, его всего трясло. Он обратился ко мне:

«Командир! Ну что делать с этим …ворюгой — начхозом?».

Я попытался привести его в чувство: — «Ну-ка успокойся и рассказывай, что произошло».

Не получилось. Всё так же срывающимся от гнева голосом замполит продолжил объяснение:

— «Я, как ты мне приказал, вечером после занятий, поехал на какую-то стройку по указке Соломенного. На улице темень. Заехали за забор стройки, подъехали к строящемуся дому. На третьем этаже светят прожектора — идут работы.

Каменщики стену кладут, видно искры сварщика, рабочие раствор мешают — короче работы идут полным ходом. На земле возле стены, сварочный аппарат, провода от которого тянутся к сварщику, работающему на третьем этаже.

Начхоз Соломенный доложил мне, что эту сварку ему обменяли на спирт. Ну, я и дал команду солдатам загружать аппарат в кузов.

Соломенный им помогает. Подтаскивают к машине. Мне неудобно сидеть в кабине — вышел помочь. Сварочный аппарат тяжёлый и гудит. Спрашиваю этого гада“ — замполит указал на завхоза — „почему не отключили? А этот мерзавец мне ответил мол щас загрузим и отключим, не убьёт — ток не велик.

Мы «упираемся» изо всех сил провода мешают. Еле-еле запихнули его в кузов. Я «этого» … (Кнутовицкий ткнул пальцем в сторону начхоза) ещё раз спрашиваю:

«Соломенный, почему не подготовил аппарат к погрузке? Работали под напряжением и провода от него идут — мешают погрузке. Нарушение техники безопасности. Зачем такая срочность?

«Не переживайте товарищ капитан, сейчас отключим!» — отвечает Соломенный — " Вообще-то вы зря товарищ капитан ходите по стройке, лучше бы сели в кабину, от греха подальше!».

Я насторожился, зная этого ворюгу, и спрашиваю его:

«Товарищ Соломенный! Говорите честно Вам разрешили взять этот аппарат?»

«А я " — говорит — «как раз иду за разрешением».

Подошел к кузову машины, взял топор и …«бац» по кабелям, идущим от аппарата!

Аппарат перестал гудеть, зато сверху стал орать сварщик:

«Васька! Посмотри внизу… Что-то со сварочным аппаратом… нет дуги…».

Гляжу, наша машина уже едет, все солдаты сидят в ней, я один стою во дворе, и ко мне бежит здоровый мужик и что-то орёт!

Я на ходу, как циркач, запрыгнул в кабину машины. Вслед нам крики на матерном языке, только два слова на цивильном: «Капитан — сволочь!».

А это он сволочь!» — Кнутовицкий ткнул пальцем в невозмутимо стоявшего Соломенного — «Представляешь командир что было бы если бы меня повязали?».

Я не ответил, зато начхоз воспитательно изрёк:

— «Товарищ капитан! Я Вам предлагал сесть в кабину, но Вы ходили по стройке как большой начальник, и не прислушались ко мне».

Кнутовицкий взревел:

«Командир! Я прошу наказать Соломенного, иначе я его задушу!». (Таким разъяренным замполита я ещё не видел).

— «А за что меня наказывать?» — удивился начхоз.

— «И он ещё притворяется! Не понимает! За воровство Соломенный, за во-ро-вство!».

— «Но товарищ капитан! Вы сами дали команду, и сами загружали сварочный аппарат в кузов машины. Мы вместе…».

Видя, что замполита может «хватить удар» я включился в разговор:

«Правильно ли я понял, что сварочный аппарат в дивизион привезли?» — оба кивнули головой в знак согласия.

Тогда я продолжил:

— «Воровать, конечно, не хорошо, поэтому я Вас Соломенный накажу: три литра спирта, которые Вам были обещаны, будут разделены пополам с капитаном Кнутовицким — который, как и Вы, тоже… загружал сварочный аппарат в кузов машины».

Главное: сварка в дивизионе появилась и позволила закончить строительство многих не завершённых объектов.

Позже, когда замполит вспомнил этот случай, я ответил ему анекдотом:

«Витя, как говорит мудрый Семен Маркович, все, шо не делается, к лучшему. Просто, не всегда — к вашему…».

Подчинённые

Если дела на тыловом, второстепенном участке продвигались, то на основных направлениях — боевом дежурстве, боевой готовности и боевой подготовке появились «камни преткновения». Возникла ситуация отсутствия специалистов на некоторых видах вооружения.

Из трёх моих заместителей только один — заместитель по вооружению — капитан Фокин соответствовал должности по уровню своей подготовки.

Начальник штаба, начальник разведки и комбат стартовой батареи «дослуживали до пенсии» придя в дивизион с других видов вооружений ПВО.

Все они старше меня на 12 — 15 лет, и им как в тюрьме — надо было только «отсидеть срок» и свобода.

Им было всё «до фени», а о том, чтобы их научить не могло быть и речи, но я всё же пытался это сделать.

Три «пенсионера» непроизвольно объединились в борьбе с моими потугами сделать из них классных специалистов.

Ежедневно в 8.00, я, проводил развод на занятия и места боевого дежурства. Ставил задачи заместителям и командирам подразделений на служебный день. Вечером, в 20.00 подведение итогов, на котором они отчитывались за свои дела.

Со временем стал замечать, что всё меньше выполняется моих указаний и всё больше находятся у моих подчинённых причин для их невыполнения.

Объяснения попыток невыполнения, порученного стали перерастать в демагогию с намеками на мою молодость и свою «старческую мудрость».

Это было мной резко пресечено. Теперь я начал ставить задачи на разводе в форме приказов.

Тогда начальник штаба, начальник разведки и комбат стартовой батареи в один голос с 20.00 на вечернем совещании стали отрицать ряд утренних задач, говоря, что их слышат впервые.

Замполит пытался им напомнить о том, что они коммунисты — бесполезно, тем более начальник штаба

майор Музыкин был секретарём первичной партийной организации дивизиона.

Видя нарастающее сопротивление, я завел журнал приказаний, и теперь после развода доводил поставленные задачи исполнителям под роспись.

Вечером виновных в невыполнении моих указаний стал наказывать за низкую личную исполнительность. Первой «жертвой борьбы» стал 45 летний комбат старта — капитан Абросимов.

После объявленного мной взыскания он «взвился как ужаленный» и начал мне хамить.

Пришлось выгнать его из кабинета. Позже, через час, его вызвал. В присутствии замполита сказал, что вижу в нём одном проблему низкой исполнительности в дивизионе. Предупредил, что если он не изменит своего отношения к служебным обязанностям, то напишу рапорт об отстранении его от должности, с последующим увольнением из вооружённых сил.

Замполит меня поддержал. Сказал, что он будет докладывать начальнику политотдела о безответственном выполнении служебных обязанностей коммунистом Абросимовым.

Комбат сник, не ожидая такого оборота событий — ему совсем не хотелось оказаться в такой «мельнице неприятностей» одному.

На следующий день капитан Абросимов выполнил всё поставленные задачи и был на совещании «тише воды, ниже травы».

Теперь «сопротивлялся» мне начальник разведки капитан Усачёв, а начальник штаба майор Музыкин ему поддакивал. Они ещё не знали, чем закончилась «вчерашняя история» с Абросимовым.

Я поступил с Усачёвым точно так же как с комбатом. Наказал, а, оставив одного в кабинете, сказал, что теперь он является первым кандидатом на увольнение. Капитан Абросимов вчера меня отлично понял, и я думаю, что мы нашли с ним общий язык.

Усачёв не был «мощным противовесом», он был демагог и болтун. Оказавшись «виновным» на «острие моей атаки» сразу же испугался и стал заверять нас с замполитом в том, что теперь будет служить Родине верой и правдой.

Дела в дивизионе пошли лучше.

Думаю, что мои приказания теперь оспаривались только в туалете — внешне «оппозиция» была сломлена и затаилась.

В течение полутора лет капитаны Абросимов и Усачёв дослужились до предела своих «пенсионных мечтаний» и были уволены из армии.

Их места заняли молодые, толковые офицеры.

Из «оппозиционной троицы» остался служить в дивизионе только начальник штаба майор Музыкин.

Остался выжидая. Не один, а с большим камнем за пазухой…

Наступила зима. Паром встал. Теперь через реку Шексна мы переправлялись по льду. По первому, не совсем окрепшему льду.

Меня вызвали в бригаду вместе с начальником штаба для получения совершенно секретных пакетов — сигналов применения спец оружия.

Каждый из нас должен был получить свой пакет лично. Перевозить их положено с охраной, в сейфе.

Сейф небольшой, два человека легко поднимают.

Установили его в кузове грузовика, выставили охрану: начальник караула сержант Зимка и двое солдат караульных. До штаба бригады добрались без проблем, получили пакеты.

На обратном пути, когда подъехали к переправе, все кроме водителя и одного караульного (оставшегося охранять сейф в кузове), вышли из машины и пошли по льду пешком. Так положено по технике безопасности.

Шексна, в месте переправы, шириной метров триста. Машина тихонько едет, а мы идём за ней.

Неожиданно, когда до берега оставалось метров двадцать, лёд затрещал, и проломился под задними колёсами машины.

Мы и моргнуть не успели, как задние колёса ЗИЛ — 157 провалились под лёд. Машина осталась стоять не дороге передними колёсами, почти в вертикальном положении. Все бросились к торчавшей надо льдом части кузова и помогли выбраться караульному.

Он нам сказал, что только машина начала проваливаться — сейф заскользил по кузову, и, проломив «хилые» дощечки изображавшие задний борт, исчез в воде. Солдат, только успел сам вцепиться в кузов, чтобы не свалиться в полынью.

Я увидел, как начальник штаба майор Музыкин услышав, что сейф утонул, сел задницей на лёд и схватился обеими руками за голову.

У меня самого внутри всё «оборвалось» — сейф ушёл под воду с пакетами грифованными литером «К»!

Надо что-то срочно делать! А что?

Замерили палкой — глубина реки, куда упал сейф, около двух метров. Вроде бы его нащупали

А как достать? На улице за минус 20°. Темнеет.

Начальник караула сержант Зимка, здоровяк с Днепропетровска под два метра ростом, предложил за ним нырнуть.

У меня выбора не имелось. Необходимо справляться с вытаскиванием сейфа своими силами и срочно.

Это не машина, которую можно вытащить потом всеми тракторами, которые есть в деревне или вызвать на помощь из дивизиона.

Сержант Зимка разделся и полез в разлом льда позади машины.

Возился в воде он не долго, но мне показалось, что прошла уйма времени. Присев, он скрылся подо льдом, а через несколько секунд мы уже подхватывали сейф у него из рук.

Растёрли сержанта снегом. Майора Музыкина я отправил в деревню, на почту — вызвать за нами пару машин из дивизиона.

Всё обошлось. О произошедшем никто никому не донёс, а если всё же сообщил, то никто «сверху» не был заинтересован в огласке этой истории.

Спасло, и то что начальник штаба упаковал полученные нами в штабе документы в непромокаемые спецпакеты, склеенные из прорезиненной ткани. Они не повредились, только намокли немного уголки. Провалившуюся машину доставали целые сутки АТТ и тремя тракторами.

Сержанту Зимка я объявил десять суток отпуска с выездом на Родину.

Когда он приехал в дивизион после отпуска из Днепропетровска, я спросил, как у него дела.

Сержант доложил:

— «Товарищ капитан! Готов вытащить сейф со дна на поверхность, в любом месте реки Шексна, если за это по десять суток отпуска давать будете!».

Но в Шексне я больше не собирался ничего топить…

Мы получили новую квартиру.

Штатно-должностную, командира дивизиона.

Теплую, двухкомнатную с отдельным входом. Переехали в неё до Нового года.

Анна продолжала работать в детском садике, куда она ходила с Машей пешком, за пять километров от дивизиона.

Иногда, пользуясь служебным положением, я давал команду, и их подвозили на моей служебной машине.

Этого просили и офицерские семьи, потому, что в садик ходили ещё дети из нашего городка.

Маша росла и крепла. Серьёзно она больше не болела.

Очень много времени они с Анной занимались, читая книги и уча стихи.

Закончился год, отпраздновали встречу Нового.

Зима была в разгаре: со всеми трудностями и проблемами — растущими прямо пропорционально холодам. Иногда бывал мороз с ветром такой силы что выносил с уличных туалетов (а других в дивизионе не имелось) использованные клочки газет и носил их по городку. Газ в баллонах замерзал — отогревали кипятком из электрочайников. Детишек в детсад и школу не возили — могли обморозиться в кузове машины.

Короче — всё как всегда зимой.

Чемитокваджи

Вот тут-то, наконец, комбриг «задумался» о моём отпуске за прошедший год. Положено, в конце концов. Из-за командировок, временного исполнения должности и последующего назначения командиром дивизиона места для моего отпуска в ушедшем году не нашлось. Год заканчивался, надо было что–то делать. Нашли «выход» — отдали приказом в отпуск с 31.12.1976 года.

Ещё более месяца я выполнял служебные обязанности — меня не отпускали из подразделения. Только в конце января, за мои долгие мытарства, комбриг приказал выделить путёвку в самый лучший санаторий.

Начальник медицинской части бригады решил, что «самым лучшим» может быть только закрытый санаторий для космонавтов — «Звёздный».

Эта здравница Кавказа и в самом деле считалась лучшим климатическим курортом Центра подготовки космонавтов и ВВС на Черноморском побережье.

Она входила в курортный район Сочи, располагаясь в двадцати минутах автобусом от известного курорта Лазаревское.

Сам санаторий «Звёздный» был рядом с невзрачным посёлком Чемитокваджи.

Путёвка была выписана только мне одному. Брать с собой Анну и Машу я не решился — санаторий «закрытый», зима, Анна работала, дом надо топить ….

Это была моя первая самостоятельная поездка в армейскую здравницу по путёвке.

Фирменный поезд «Москва — Адлер», на который я взял билеты приехал в Сочи после 22.00.

Выхожу из него и млею: после беспросветной стужи, ветра, темноты, обыденности, затравленных жизнью лиц — теплынь, пальмы, нарядность, загорелые лица честных тружеников (и не только) со всего СССР.

Прекрасный, играющий морем огней вокзал, воплощённый во всех фильмах счастливого отдыха в нашей стране. Люди вокруг беззаботны и веселы.

Впервые у меня был контраст такого рода ощущений и надо сказать — впечатляющий. Раньше я ездил в отпуске «из лета в лето», или из «зимы в зиму», а здесь из минус сорока в плюс двадцать!

Уже было поздно и темно. Ночевать на вокзале не хотелось, поэтому я особо «рот не разевал», а продолжил свой путь в санаторий.

Найти электричку не представляло труда. Я успел на последнюю, которая ползла как черепаха.

После фирменного поезда разбитая и закатанная электричка производила впечатление сдыхающего старого мерина, постоянно останавливающегося и долго думающего над тем надо ли вообще дальше двигаться.

Но меня волновало не это обстоятельство: остановок никто не объявлял (не было связи), электричка была пуста, и спросить: «где мне выходить» — было не у кого. Ехала она среди гор, в полной темноте, останавливаясь на плохо освещённых остановках и порой невозможно было прочесть их наименование.

Вдруг глаз моего лица, прилипшего к грязному стеклу электрички, «вырвал» из темноты долгожданную вывеску: Чемитокваджи.

Я выпрыгнул в ночь…

Оказалось, что рано. Когда я подошел к плохо освещённой надписи станции, то прочитал Чемитокваджи -2.

Ночь, как поётся: «хоть выколи глаза». Никого.

Нет даже станционного домика, нет перрона, нет станции. Есть только название.

Ещё есть я, огромный чемодан, сетка с зимними шмотками, которые я с себя снял в Сочи.

Откуда-то раздавался глухой, периодически накатывающийся рокот, пугающий и настораживающий меня. Глаза начали немного привыкать к темноте, слабой подсветке звёздами и луной местности и обстановке на ней.

Слева, метрах в двухстах, шумело море. Теперь оно не настораживало, а радовало меня. Настроение улучшалось с каждой минутой пребывания на тёплом морском побережье.

Я. Море. Звёздное небо.

(Фрагмент той обстановки запомнился мне навсегда, и сейчас я его описал. Это не «изыски» моего современного, больного воображения, а то, что фотографически отпечаталось в моей памяти).

Когда глаза закончили адаптироваться к темноте, то стали видны рельсы, по которым уехала последняя электричка и по которым пойду я.

Пошёл не торопясь, прислушиваясь к дыханию моря и теплому ветру. Добирался до санатория пешком около двух часов, и прибыл в него около четырёх ночи. (Или утра?).

Поместили меня в комнате вместе с подполковником Воротниковым, лётчиком-истребителем ВВС. Отдыхая, он готовился к комиссии по отбору в отряд космонавтов. Весёлый, энергичный много занимающийся спортом офицер.

Воротников, узнав, что я не лётчик и не космонавт, а случайно попавший в этот санаторий ПВОшник, ввел меня в курс событий.

Санаторий был «закрытым», как бы режимным. С постоянным контролем медперсонала за выполнением отдыхающими распорядка дня. Даже была вечерняя поверка, после которой все двери санатория закрывались. На территории только маленький магазин военторга, в котором, как и везде: мыло, спички и соль.

Очевидно, считалось, что в санатории итак всё есть.

Воротников сказал, что за прекрасным вином отдыхающие ходят в горы или привозят из Лазаревского. Танцев здесь нет, так как нет отдыхающих женщин, только жены генералов.

Зато волейбол с утра до ночи, бассейн — до вечера, батут, когда хочешь. Я сказал, что меня предупредили — батут и ещё ряд тренажеров положен только летчикам, у них санаторная книжка с красной полосой.

Это не обескуражило Воротникова, он достал где-то красный карандаш и провел на моей книжке красную полосу, сделав меня лётчиком.

На батут я сходил только пару раз, и то — вместе с Воротниковым. Он творил на нём чудеса и взялся учить меня. В один из прыжков я «вылетел» из площади батута, чуть не сломав себе ноги. Это удержало меня от дальнейших поползновений изображать из себя лётчика. Нет, не потому, что испугался. Не потому, что «рождённый ползать летать не может», а потому, что, попав в отпуск, я очень боялся его прервать, оказавшись на больничной койке. Воротников меня понял правильно.

В волейбол я играл по шесть — семь часов в день, прерываясь на медпроцедуры, бассейн, еду.

Процедуры были очень толковые и полезные. Однажды, когда после них мы с Воротниковым отдыхали в фойе на диване, зашёл врач и поставил купленный себе на обед кефир на соседний столик. Поставил временно, из каких-то своих соображений, очевидно, он собирался его вскоре забрать. Поставил и ушёл по своим делам.

Через пару минут из процедурной комнаты «вывалился», в клубах восторга оказанными ваннами, отдыхающий в санатории военный пенсионер высокого ранга.

Он приехал только вчера, и, развалившись за соседним столиком начал высказывать нам с Воротниковым восторг сервисом санатория. Неожиданно его взор уперся в бутыли с кефиром стоящие перед ним на столике.

Он спросил, что за кефир, почему он здесь стоит. Воротников сказал:

— «Некоторые отдыхающие выходят после процедур уставшими. Медперсонал, заботясь о них, подаёт кефир…» — он не успел закончить фразу, как пенсионер его перебил вопросом:

— «Бесплатно?». Получив утвердительный ответ, дядька махом опустошил пол-литровую бутылку.

Выпив, опять спросил:

— «А сколько можно выпить бутылок?».

— «Теперь можно все» — ответил Воротников.

Мужик пил вторую бутылку не торопясь, между глотками продолжая восторгаться сервисом санатория, когда зашел врач — хозяин кефира.

Он подошел к пенсионеру и спросил:

— «Как Вам мой кефир? Вам не хватает того, что дают в столовой?».

— «Не волнуйтесь, хватает! А вот Вы с кефиром хорошо придумали — освежает!».

Эти слова были последними, которые я мог услышать, еле успевая за Воротниковым, который быстро семенил на улицу.

Бассейн был в санатории 25 метровый, ухоженный. Ввиду невозможности морского купания я постоянно плавал в нём.

Отдельный разговор о питании в санатории «Звёздный». Я много раз после этого отдыхал в санаториях, но такого питания нигде не было. Четырехразовое, с обильным выбором меню. Два раза в неделю чёрная или красная икра, шоколад. Моим любимым блюдом (его очень часто заказывал), был тушеный кролик. «Добавки» можно было брать, сколько хочешь, и я ужиная заказывал по две, а то и три порции. Утром и в обед много не ел — предстояли физические нагрузки.

Вскоре, официантки зная о моих «запросах», приносили на ужин сразу по две порции, не ожидая просьбы.

В санатории, все отдыхающие обязаны были ходить на занятия по физической подготовке.

Сначала я противился этому, а потом, увидев, как инструктор их проводит, начал заниматься серьёзно и даже жалел, что они не делаются в выходные.

Подполковник Воротников занимался спортом по отдельной программе. Я наблюдал как он в нашем номере, упираясь руками в стену бежал на месте более часа, а потом шёл заниматься в спортзал на тренажёры.

Вечерами мы посещали концертные программы или кино в клубе. Часто делали шашлыки из баранины и вином — всё покупалось у местных жителей. Изредка выезжали в Лазаревское на городском транспорте, но нам такие поездки не нравились — обратно надо было рано возвращаться.

Отпуск ждёшь год, а он пролетает молнией.

Вскоре я, «оторвавшись от Сочинских зелёных пальм», поехал в «белые сугробы Череповецких лесов».

Боевая подготовка

Зима проходила в холоде, ветрах, коротком дне и усиленной боевой подготовке. Каждую свободную минуту я тренировал и «слаживал» боевой расчёт.

Тренировки длились пять — семь часов в сутки и уже через три месяца я почувствовал себя уверенно.

Сначала отдельные номера расчётов начали побеждать на соревнованиях в бригаде, а потом и весь состав боевого расчёта был признан одним из лучших в части.

На соревновании с соседним дивизионом С-75 мы боролись за право представлять 79 гвардейскую бригаду в учебном центре Костерево.

Там ожидалось проведение первенства Московского военного округа ПВО.

Первое место, с большим трудом, занял мой расчёт.

Командир соседнего дивизиона С-75 подполковник Морсов был опытным и серьёзным командиром.

В то время ему было сорок шесть лет! Он не как те, которые дослуживали, он жил жизнью дивизиона.

Он был патриот армии и так сросся со службой, что два года не ходил в отпуск, а работал. Его отдавали приказом по части как находящегося в отпуске, а он никуда не ехал, а выходил на службу. Командование знало, но не возмущалось. Каждый вправе отдыхать как хочет (или может).

У него болели ноги — он хромал, переваливаясь как утка с ноги на ногу, и опираясь на палку.

Палка имела ещё одно предназначение — он слегка (как он выражался «по отечески») бил ею солдат и офицеров, когда те выводили его из себя.