Бесплатный фрагмент - Битва при Сантьяго

Это была великолепная маленькая война, начатая из самых высоких побуждений, продолжавшаяся с великолепным умом и духом, которым благоприятствует та фортуна, которая любит храбрых.

Джон Хей

Первым европейцем ступившим на землю Кубы 28 октября 1492 года стал Христофор Колумб. С палубы каравеллы Санта-Мария перед ним раскрывался сказочный вид на карибский остров бассейна, зазывающий остаться навсегда в этом очаровательном месте. На Кубе, однако, не было обнаружено золота, что привело к тому, что от её открытия до полной колонизации прошел довольно длительный период. Тем не менее, у острова имелись другие качества, которые придали ему ценности в глазах испанских правителей. Таковыми стали удобные бухты, где можно было построить причалы для транспортных судов и военных кораблей Филиппа II. Поэтому вскоре на севере Кубы были основаны порты Гавана и Сьенфуэгос, а на юге — Сантьяго. Отсюда, шли в Европу караваны кораблей с грузом сокровищ Нового Света.

В XVIII веке, Кубой два раза пытались овладеть англичане. В 1741 году они безуспешно пытались захватить Сантьяго. Во время Семилетней войны (1756—1763) англичане атаковали остров опять. На этот раз с бóльшим успехом — в 1762 году они взяли Гавану; правда, по Парижскому мирному договору от 1763 года испанцы вернули себе город и значительно его укрепили.

В XVIII веке в экономике острова преобладало плантационное хозяйство. Латифундии приносили огромные прибыли, особенно благодаря дешевой рабской рабочей силе. Постепенно, завезенные из Африки негры составили треть населения Кубы. Остров быстро снискал себе славу «Антильской жемчужины». При распаде испанской колониальной империи в начале XIX века, Куба одной из немногих колоний сделала выбор в пользу связи с Испанией. Однако к наследству испанской империи всё больше и больше стали проявлять интерес внешние силы, а особенно Соединенные Штаты Америки.

Территориальное расширение молодой американской империи шло прежде всего на запад, но и остров расположенный напротив только что захваченной Флориды привлекал взоры вашингтонских политиков. Уже в апреле 1823 года государственный секретарь США, Джон Куинси Адамс, сформулировал правила американской политики по отношению к европейским колониям в западном полушарии, в последствии получившей название «теории спелого фрукта»:

Есть законы политического и физического тяготения; и если яблоко, оторванное ураганом от своего родного дерева, может только упасть на землю, Куба, насильственно оторванная от своей неестественной связи с Испанией и недееспособная, может тяготеть только к Североамериканскому Союзу, который по тому же закону природы не может сбросить её со своей груди.

Адамс первым из американских политиков озвучил политическое и экономическое значение Кубы и обеспокоенность её вероятным подчинением интересам Великобритании как несовместимым с интересами Соединенных Штатов:

Передача Кубы Великобритании была бы событием, неблагоприятным для интересов этого Союза. Это мнение настолько широко распространено, что даже самые безосновательные слухи о его приближении, которые распространились по всему миру и все еще изобилуют, могут быть связаны с глубоким и почти всеобщим чувством отвращения к нему и с тревогой, что сама вероятность его возникновения поддерживается искусственно.

Из этого Адамс сделал вывод, что

Вопрос как о нашем праве, так и о нашей способности предотвратить это, если необходимо, силой, уже навязывается сам по себе и требует от администрации, призванной, при исполнении своих обязанностей перед нацией, по крайней мере использовать все средства в её распоряжении для защиты от такого развития дел и его предотвращения.

Адамс первым выразил уверенность, что в течении ближайших 50 лет Куба станет одним из американских штатов и призвал рассмотреть возможность её покупки у Испании. В 1848 г., президент Джеймс Полк действительно сделал такое формальное предложение Испании; американцы предлагали 100 миллионов долларов, но ответ Мадрида был отрицательным. Испанский министр иностранных дел ответил, что испанцы «скорее предпочитали бы увидеть остров погружающийся в океане, чем переходящий в руки иностранной державы»

Три года спустя Кубу попытался захватить отряд американских авантюристов под предводительством венесуэльца Нарсисо Лопеса и «безработного» после окончания Мексиканской войны выпускника академии Вест-Пойнт, полковника Уильяма Криттендена. Они собрали в Нью-Орлеане 500 добровольцев и в расчета на подъем анти-испанского восстания отправились на Кубу. Но там их ждало разочарование; никто не стремился воевать с испанскими войсками и те быстро разгромили незваных освободителей. Пятьдесят человек, в том числе Криттенден, было расстреляно, а Лопес отправлен на гарроту. Остальных отправили на каторжные работы в Африке. На весть о расстреле американцев, в Нью-Орлеане вспыхнули массовые беспорядки, в ходе которых было разграблено испанское консульство. Однако президент (с 1850 г.) Миллард Филлмор не стремился к обострению ситуации и быстро уладил конфликт с Испанией.

Однако уже в 1854 году преемник Филлмора, Франклин Пирс, предпринял новую, более серьезную попытку прибрать Кубу к рукам. Во время конференции американских послов в Англии, Франции и Испании в бельгийском городе Остенде было предложено купить остров уже за 120 миллионов долларов. По мнению послов, в случае отказа испанцев пойти на переговоры по соответствующему соглашению, следовало захватить Кубу силовым методом. «Остендский манифест» обосновывал необходимость захвата контроля над Кубой вопросами не столько международной, сколько внутренней обстановки. В частности, его авторы подчеркнули опасность негритянского восстания и захват власти на Кубе бывшими рабами, а это могло стать опасным примером и стимулом для негритянских рабов в южных штатах Америки.

До сих пор неизвестно, при каких обстоятельствах текст «Остендского манифеста» попал в прессу, но он произвел эффект разорвавшейся бомбы. В северных штатах и Европе он был встречен с яростной критикой. Правительство Испании однозначно отказалось от идеи продажи Кубы и возглавило анти-американскую кампанию в европейских газетах. Государственный Департамент США вынужден был заявить, что «Остендский манифест» не отражает позицию американского правительства, а лишь частное мнение некоторых американских граждан.

Нарастающий внутренний конфликт в самих Соединенных Штатах и военно-политические события в Европе на какое-то время отвлекло внимание американского и международного сообщества от кубинского вопроса, но на самом острове начали нарастать сепаратистские настроения. Политическая борьба и гражданская война в Испании, последовавший за ней экономический упадок и рост налогов вызвали недовольство широких слоев населения Кубы. В октябре 1868 года произошли вооруженные столкновения в провинции Орьенте. Они дали начало гражданской войне, которая впоследствии получила название Десятилетней.

Силы повстанцев быстро выросли до 12 тысяч и в ноябре им удалось овладеть городами Баямо и Ольгин в южной части острова. В это время испанские силы на Кубе насчитывали всего лишь 21 тысячу солдат, из них только 7,000 на действительной службе. Очень быстро оказалось, что ни одна из сторон не в силах решить исход войны в свою пользу. Повстанцы вели успешную партизанскую войну в горах на юге и в центре острова, но не были в состоянии перенести боевые действия в равнинные, богатые северо-западные районы, где сосредоточилась политическая и экономическая жизнь Кубы. С другой стороны, у испанцев не было достаточно сил для достижения коренного перелома в войне и подавления восстания. На подкрепления из охваченной гражданской войной метрополии рассчитывать не приходилось.

С американской точки зрения особо остро стоял вопрос о контрабанде оружия на Кубу. Небольшие суда сновавшие по Карибскому морю беспрепятственно поставляли контрабанду на остров. Испанцам удалось в открытом море перехватить, 1 ноября 1873 г., одно такое судно — пароход Вирджиниус — которое было доставлено в Сантьяго, где губернатор провинции, генерал Хуан Буриэль, вынес смертный приговор шкиперу, Джозефу Фраю, командирам повстанческого отряда и нескольким членам экипажа. Когда сообщения об их расстреле достигли Вашингтона, Америку охватил военный психоз. Президент Улисс Грант направил испанцам очень резкую ноту протеста, в которой требовал извинений и денежных компенсаций, а также наказания Буриэля. После продолжительных переговоров Испания согласилась отпустить пароход из Сантьяго и выплатить семьям расстрелянных 80 тысяч долларов компенсации; вопрос о преступности приказа губернатора решился сам по себе в 1877 году, когда Буриэль умер не дождавшись суда.

Восстановление монархии в Испании в 1874 году и приход к власти короля Альфонсо XII из династии Бурбонов постепенно покончил с внутренними распрями и вернул страну в мирное русло. Управление страной взял в свои руки энергичный консервативный политик Антонио Кановас дель Кастильо. Он отлично понимал, что продолжение войны на Кубе может в конце концов спровоцировать американскую вооруженную интервенцию, что повлекло бы за собой неминуемую утрату колонии. Поэтому он первым делом отправил на Кубу 25 тысяч солдат под командованием молодого и талантливого генерала Арсенио Мартинеса де Кампоса. Такая демонстрация силы быстро склонила предводителей восстания пойти на переговоры. Они закончились 10 февраля 1878 г. подписанием Занхонского договора, который постановил, что участники восстания получат амнистию; его предводители смогли беспрепятственно покинуть остров, а восставшие рабы получили свободу. Жители Кубы получили право выбирать своих представителей в испанские Кортесы в обмен на отказ от борьбы за полную независимость колонии.

Окончание Десятилетней войны оживило кубинскую экономику, но не принесло ожидаемых реформ. Мадрид не установил обещанного внутреннего самоуправления; лишь в 1886 г. было полностью отменено рабство. Что хуже, почти ежегодная смена губернаторов привела к хаосу в администрации и небывалой даже для Латинской Америки коррупции.

Те не менее, в конце 1880-х гг. Куба переживала экономический подъем связанный с экспортом сахара и табака в Соединенные Штаты и их высокими ценами на американских биржах. Но надежды на экономическое чудо развеялись в 1893 году вместе с крахом на бирже, который повлек за собой всеобщий экономический упадок. В следующем году Конгресс США ввел 40% пошлину на сахар (тариф Вильсона-Гормана), из-за чего его цена упала до минимума за десятилетия. Это означало резкое обрушение кубинской экономики, банкротство многочисленных предприятий и что за этим идет — массовую безработицу.

Такое положение дел создало отличную среду для роста национального самосознания и возобновления борьбы за независимость. Уже в 1892 году, в Нью-Йорке, бывшие предводители восстания 1868 года и примкнувшие к ним американские друзья основали революционную кубинскую хунту. Её возглавили харизматический политик Хосе Марти и «профессиональный революционер» Максимо Гомес. К новому движению также присоединился один из бывших командиров Десятилетней войны Томас Эстрада Пальма. Они создали сеть своих агентов как на Кубе, так и в Соединенных Штатах. Агенты начали тайно скупать оружие и собирать боеприпасы и другое снаряжение. Гомес установил контакты со многими ветеранами Десятилетней войны, склоняя их присоединиться к заговору. Было решено, что восстание начнется в ночь на 24 февраля 1895 года одновременно по всей Кубе.

К несчастью для заговорщиков, испанцы поймали двух посланников Марти в Гаване и разбили повстанческую организацию в северных провинциях. А американские таможенники перехватили часть груза оружия предназначенного для повстанческих сил. Но несмотря на эти провалы, восстание началось в запланированный срок. Первые столкновения имели место в деревне Байре, всего в 80 километрах от Сантьяго.

Восстание

Десятого апреля 1895 года к берегам Кубы подошла лодка с двумя пассажирами: Хосе Марти и Максимо Гомес вернулись на родину для участия в революции. Первый погибнет через два месяца в случайной стычке с испанскими войсками. Но его смерть не повлияет на ход событий. Гомес сумел подчинить себе в большей или меньшей степени разрозненные кубинские отряды и направить боевые действия в русло революционной борьбы согласно плану, который он разработал еще будучи в изгнании. Его положения предусматривали, что основные боевые действия следует перенести в западную часть острова и парализовать экономическая жизнь страны, чтобы испанцы не просто лишились доходов, но, более того — вынуждены бы были завозить всё снабжение из метрополии. Гомес издал подробные приказы, в которых подробно описал, как поступать на подконтрольной территории. Все плантации и промышленные предприятия, которые нельзя было использовать на пользу революции, предписывалось уничтожить. Задачей кубинских сил было также изолировать испанские города и гарнизоны, чтобы заставить их их сдаться.

Когда начались боевые действия, на Кубе было всего 16,000 испанских солдат. Сосредоточенные в крупных городах они не смогли предотвратить распространение восстания. В конце года войска Гомеса начали наступление на запад. Вооруженные силы революции никогда не насчитывали более 40,000 повстанцев по всему острову. Кубинцы редко организовывали большие группы. Однако в ноябре 1895 года они захватили обширные районы провинции Матансас в северной части острова. В январе 1896 г. они проникли в провинцию Хабана, а в феврале — в провинцию Пинар дель Рио на западной окраине Кубы; 22 февраля 1896 г. чернокожий генерал Антонио Масео во главе отряда численностью в 1,500 человек занял деревню Мантуа в самой западной точке Кубы.

Реакция испанских властей на начало восстания оказалась слишком медленной. Из Мадрида на Кубу был направлен генерал Арсенио Мартинес де Кампос, тот самый, которому удалось положить конец Десятилетней войне за независимость Кубы. Однако семнадцать лет спустя он уже не был прежним храбрым генералом, способным рисковать. Мартинес де Кампос приехал на Кубу с убеждением, что единственный способ разрешить конфликт — это переговоры, которые приведут к предоставлению острову полной автономии. Он хотел повторить свой дипломатический успех 1878 года, не очень веря в возможность победы на поле боя. Генерал совершенно иллюзорно оценил чаяния повстанцев. Он не учел, что несоблюдение обещания о предоставлении автономии, содержащиеся в Замхонском договоре, оттолкнули даже самых лояльных сторонников соглашения.

Де Кампос прибыл на остров только с 9,000 новобранцев. Этого оказалось недостаточно для ограничения продвижения повстанцев. Из метрополии постепенно поступали новые силы, но никогда в количестве достаточном, чтобы получить операционное преимущество. Проблемой испанских командиров оказался тропический климат Кубы и связанные с ним болезни. Малярия и желтая лихорадка уничтожали свежие части из Европы с угрожающей скоростью. Для испанской армии стало нормой, когда более 50 процентов военнослужащих пребывало в госпиталях или на восстановлении сил. Поступающие с Кубы вести о плохих санитарных условиях эффективно отпугивали добровольцев, а постольку поскольку офицеры получали назначения на добровольной основе, очень быстро создалась парадоксальная ситуация, когда в Испании находилось много офицеров без назначения, а на Кубе не хватало командиров. Для спасения ситуации на остров направлялись после одного года обучения кадеты офицерских школ, которым автоматически присваивалось звание лейтенанта. Случалось и так, что ротами командовали 17-18-летние «офицерики».

Относительно большие испанские силы вынуждены были постоянно находиться в главных городах. Из-за этого военные действия на поле боя могли вести лишь небольшие отряды, порой уступающие по численности кубинцам. Лучшими подразделениями в распоряжении Мадрида оказались отряды кубинских лоялистов, но эти прославились и небывалой даже для видавшего виды XIX века жестокостью и злоупотреблениями по отношению к жителям острова.

Преследующий политические решения де Кампос не в силах был задержать наступление повстанцев на запад, а их успехи вызвали нервную реакцию в Испании. Мадрид требовал отставки неудачного миротворца и замены его на известного своей энергией, упорством и беспощадностью генерала Валериано Вейлера Николау. Уже вскоре он снискал себе сначала прозвище «Мясник Вейлер» — сначала, с легкой руки Уинстона Черчилля, в британской прессе а затем по всей Америке и Европе.

Сразу же после прибытия на Кубу, Вейлер решил полностью изменить тактику ведения войны. Отдавая себе отчет в том, что главной опасностью для испанского владычества на острове является продолжительная кампания в центральных и западных провинциях, он решил вытеснить повстанцев сначала оттуда, а только затем перенести боевые действия в гористые, покрытые тропическими лесами восточные и южные районы. Основным условиен успеха этого плана было предотвращение свободного перемещения повстанческих сил. По приказу Вейлера поперек острова были возведены две линии укреплений, т. наз. трочас (trochas). Техническим новшеством стало их ночное освещение электрическим светом в ночное время. Гарнизон составляли 14,000 солдат. Система трочас эффективно парализовала свободу передвижения повстанцев.

Другим новшеством Вейлера было введение принудительной концентрации сельского населения в местностях или специально отведенных лагерях под охраной войск — реконсентрадос (reconcentrados). Испанские планы предполагали, что таким образом можно будет отрезать повстанцев от снабжения и заставить их принять открытый бой против испанских войск. Согласно этим планам, все запасы продовольствия, которые могли попасть в руки повстанцев, подлежали уничтожению. А так как войска Гомеса поступали аналогичным образом, запасы очень быстро иссякли и на острове начался голод. Кроме того, реконсентрадос лишили кубинских революционеров мобилизационных ресурсов.

Вейлер полагал, что население лагерей будет питаться за счет снабжения из Испании. Однако, если в 1896 г. снабжение поступало еще относительно исправно, то в 1897 г. наступил крах. Свирепствовавший в лагерях голод, в сочетании с ширящимися заболеваниями, привел к трагическим последствиям. Историки до сих пор называют разные оценки числа жертв системы реконсентрадос: от 100 до 400 тысяч умерших по любому число трагическое, особенно если учесть, что согласно переписи 1887 года всё население Кубы насчитывало немногим больше 1.6 миллиона жителей.

Но полное решимости покончить с кубинской революцией испанское правительство продолжало посылать на Кубу всё больше и больше войск. С ноября 1895 по май 1897 гг. на Кубу было послано 181 тысяч солдат и 6,300 офицеров. Это позволило Вейлеру перейти к более активным действиям. Самым большим успехом стала гибель генерала Масео в случайной стычке 7 декабря 1896 г. Смерть харизматического вождя дезорганизовала повстанческие силы в провинции Пинар дель Рио. Кроме того, испанцы добились успехов в провинциях Хабана и Матансас. Однако, несмотря на усилия и неисчерпаемую энергию Вейлера, который не раз лично вел колонны войск преследующих и атакующих повстанцев, испанцам не удалось взять под свой контроль положение в центральных провинциях, не говоря уже о востоке и юге острова. Отсутствие перелома в военных действиях обостряло репрессии и преследования гражданского населения. В отчетах Мадриду, Вейлер уверял, что подавление сопротивления и революции остается лишь вопросом времени. Но реальная ситуация подвергала его оптимизм сомнению и ставила Испанию в весьма невыгодное международное положение.

За развитием событий на Кубе очень внимательно следили в Соединенных Штатах. С самого начала кубинской революции американская пресса широко освещала о её ходе. К сожаления для Испании, две самые влиятельные нью-йоркские бульварные газеты как раз начали острую борьбу за передел читательского рынка. Нью Йорк Уорлд, бывший собственностью Джозефа Пулитцера, и Нью Йорк Джорнэл Уильяма Рэндольфа Херста, в конкурентной борьбе превосходили друг друга в описании ужасов войны на Кубе. Обе газеты послали на остров журналистов, которые должны были не столько освещать события, сколько своим присутствием на Кубе придавать правдивости материалам препарируемым в Нью-Йорке. Их штаб-квартирой стала комфортабельная гостиница в Гаване, а постами наблюдений увеселительные заведения по соседству, в результате чего колонки газет заполнялись самыми фантастическими сведениями имеющими лишь относительную привязку с действительности. Что хуже — эти измышления стали жить своей жизнью и американские политики неоднократно ссылались на них во время дебатов в Конгрессе. Их перепечатывали уже такие уважаемые издания как Нью Йорк Таймс или Нью Йорк Геральд, придавая им авторитета и веса. Попытки испанского посольства хоть как-то парировать самые очевидные измышления американской прессы не давали желаемого эффекта. Тем более, что существенную роль в формировании настроений американского общественного мнения играла кубинская хунта, организованная в Нью-Йорке и оттуда представляющая и теоретически управляющая революцией. Имея многочисленных союзников в высших политических сферах Америки, хунта в большой степени влияла на восприятие войны на Кубе американским общественным мнением. Кубинцы быстро оценили силу влияния на настроения публики прессы, а особенно сенсационной прозы в стиле Херста и Пулитцера, которые не преминули снабжать её свежими материалами.

Неудивительно, что события на Кубе вызвали интерес американского общества и Конгресса. Военные действия 1895 и 1896 гг. стали предметом обсуждения в Палате Представителей и даже дебатов по вопросу признать ли кубинцев воюющей стороной. В Сенате текст резолюции по данному вопросу представили демократ Джон Морган от Алабамы и Дональд Камерон от Пенсильвании. Интересным событием стала дискуссия, наполненная описаниями отвратительных зверств на острове, собранными из донесений корреспондентов Пулитцера и Херста, в результате которой, 6 апреля 1896 г. большинством голосов резолюция была принята. Но для американской Администрации она не имела юридической силы, а единственно представляла мнение обоих палат Конгресса.

В начале кубинской революции, у власти в США находилась администрации президента Гровера Кливленда; пост государственного секретаря занимал тогда опытный политик Ричард Олни. Ни Кливленд, ни Олни не были сторонниками вмешательства в кубинский конфликт и, следовательно, формального признания кубинцев воюющей стороной. Чтобы перенять инициативу в свои руки, Олни начал переговоры с испанским послом в Вашингтоне, Энрике Дюпуи де Ломом. Госсекретарь донес до сведения посла, что Соединенные Штаты не могут допустить новой десятилетней войны в непосредственной близости от своих границ и предложил Испании признать за Кубой широкую автономию. Затем, президент Кливленд должен был своим авторитетом поддержать идею автономии, что должно было склонить повстанцев признать её.

Предложения Олни были официально переданы испанцам в форме дипломатической ноты 7 апреля 1896 г. Реакция Мадрида оказалась более чем сдержанной. Испанский министр иностранных дел, дон Карлос Мануэль О'Доннелл и Альварес де Абреу, лишь ответил 4 июня, что лучшее, что Соединенные Штаты могут сделать, чтобы помочь вернуть мирную жизнь на Кубе, это прекращение незаконной деятельности хунты в Нью-Йорке, а особенно организованной ею переброски оружия на остров. Два месяца спустя, О'Доннелл разослал всем европейским державам дипломатические ноты с критикой действий Соединенных Штатов и предложением создания анти-американского блока. Он даже создал своеобразную теорию «эффекта домино»: мол, если Америка включится в войну, Испания потеряет Кубу и тогда в Мадриде опять падет монархия, а это поставит под удар остальные троны Старого Света, потому что злобные республиканцы получат поддержку из Соединенных Штатов. Эта теория, впрочем, не снискала себе многих приверженцев. Великобритания и Россия заняли сторону Америки; Германия и Франция предпочли сохранить нейтралитет. Испания могла рассчитывать на поддержку только самой слабой европейской державы — Австро-Венгрии. Англичане передали текст ноты О'Доннелла американским дипломатам, что привело к дальнейшему обострению противостояния.

Чтобы получить более полную картину действительного положения дел на Кубе, Кливленд и Олни решили делегировать в Гавану нового консула. Их выбор пал на Фицхью Ли, племянника знаменитого кавалерийского генерала Конфедерации, Роберта Эдварда Ли. Во время Гражданской войны Фицхью Ли командовал кавалерийским подразделением и дослужился до генеральского звания. До своего назначения в Гавану был губернатором штата Вирджиния. Олни надеялся, что Фицхью Ли будет добросовестно информировать Вашингтон о реальном положении дел на Кубе. Однако Ли по прибытии на Кубу быстро пришел к мнению, что вооруженная интервенция Соединенных Штатов является единственным путем решения конфликта и стал передавать сообщения в Вашингтон именно в этом духе.

Во второй половине 1898 г. интерес американцев к событиям на Кубе значительно поубавился, главным образом из-за очередных президентских выборов. Кандидатом от демократов стал тогда Уильям Дженнингс Брайан, а от республиканцев — Уильям Мак-Кинли. По отнощению к Кубе предвыборные программы обоих кандидатов мало чем отличались — оба говорили о необходимости остановить кровавую войну и об обязанности Америки прийти на помощь кубинцам. Никто не вдавался в детали касательно того, как эта помощь должна была выглядеть. В конце концов главными предметами обсуждения в политической борьбе были вопросы внутренние, особенно финансовые. Республиканцы выступали за сохранение золотого паритета доллара, демократы же требовали опереть национальную валюту на серебре. Это означало бы введение в оборот дополнительной денежной массы, удешевление кредитов и развитие тех штатов, на территории которых шла добыча серебра. Кубинская война не играла сколь либо значительной роли в политической борьбе.

Выборы 1896 года выиграли республиканцы. Они получили большинство в обеих палатах Конгресса (46 против 40 в Сенате и 202 против 150 в Палате Представителей, а Уильям Мак-Кинли стал президентом. Для кубинцев это означало новые надежды на более решительные действия новой администрации по отношению Испании. Но у вступавшего в должность 4 марта 1897 г. Мак-Кинли не было еще конкретных взглядов на кубинский вопрос. В своей инаугурационной речи он не посвятил ему ни слова. Тем не менее, новый президент был больше предрасположен к кубинцам чем Кливленд и охотнее искал аргументы в пользу решительных шагов по вмешательству в конфликт.

Мак-Кинли решил послать на Кубу в качестве особого советника при консуле Ли своего личного представителя, иллинойского юриста и политика Уильяма Кэлхуна, для составления подробного отчета о действительном положении дел на острове и перспективах его решения. Кэлхун пробыл на Кубе весь май и июнь 1897 г. Конкретной программы решения конфликта не представил, однако вполне подробно описал ситуацию, которую застал на Кубе. Его отчет говорил о трагических экономических последствиях войны, ширящемся голоде, жертвах системы реконсентрадос и отсутствия надежды на решение конфликта военным путем. Возможность признания автономии Кубы, по его оценкам, была всё больше иллюзорной, потому что всё правдоподобнее становилось, что повстанцы от неё откажутся и будут добиваться полной независимости.

Донесения Кэлхуна произвели сильное впечатление на Мак-Кинли. Президент пришел к выводу, что единственным способом закончить войну будет склонение Испании к признанию независимости Кубы и вывода с ней испанских войск. Мак-Кинли хотел сделать всё возможное для того, чтобы выиграть американские интересы мирным путем, без развязывания американо-испанской войны. Однако его позиция не была сильно популярной, даже в рядах его собственной партии. Многие республиканские конгрессмены занимали гораздо более воинственные позиции и требовали немедленно объявить войну Испании и отобрать у неё все колонии.

Большого значения в создавшемся положении набрал вопрос о назначении нового посла США в Мадриде. Им стал 63-летний юрист, бывший генерал северян во время Гражданской войны, Стюарт Линдон Вудфорд. У него не было прежнего дипломатического опыта и он не владел испанским языком, что во многом затрудняло его миссию, которая заключалась в том, чтобы убедить Мадрид отозвать с Кубы генерала Вейлера и отказаться от его методов ведения войны с повстанцами, особенно реконсентрадос.

Но прежде чем Вудфорд добрался до Испании, там произошли неожиданные события, которые коренным образом изменили международную обстановку. На небольшом курорте Санта-Агеда в муниципалитете Мондрагон, 8 августа 1897 г. итальянский анархист Микеле Анджиолилло застрелил премьер-министра Антонио Кановаса дель Кастильо. Убийство не имело ничего общего с международной политикой; Анджиолилло просто желал отомстить за казнь в Монжуикской крепости испанских анархистов, от которых правоохранительные власти, по прямому распоряжению Кановаса, пытками добились признаний в террористической деятельности. Убийство премьер-министра привело к дезорганизации правящей Либерально-консервативной партии, в результате чего правящая королева-регентша Мария Кристина Австрийская доверила формирование нового правительства предводителю оппозиционной до того Либеральной партии Пракседесу Матео Сагасте, который представил состав своего правительства 6 октября 1897 г. Сагаста уже давно высказывался за скорейшее окончание войны и предоставление Кубе широкой автономии. Уже 9 октября он первым делом отозвал с острова генерала Вейлера и назначил вместо него генерала Рамона Бланко Эренаса, сторонника автономии.

И тем не менее, назначение Бланко было не самым удачным ходом. Ранее он был губернаторон другой испанской колонии — Филиппин. Когда и там вспыхнуло восстание в 1896 году, Бланко оказался совершенно не в состоянии его подавить. Поэтому Кановас быстро отозвал его и обвинил в нерадивости. Тем охотнее Бланко принял назначение из рук Сагасты, видя в этом свой шанс на реабилитацию и очищение от обвинений. На практике новый губернатор Кубы оказался весьма посредственным полководцем, совершенно неспособным организовать оборону стратегически важных районов.

Посол Вудфорд перед прибытием в Мадрид провел политические встречи в Лондоне и Париже. По их итогом он убедился, что в случае американо-испанского конфликта европейские державы сохранят нейтралитет. Надежды Испании на какую либо поддержку в этом вопросе были совершенно напрасны, а самую твердую позицию занял Петербург, открыто заявляя, что Куба находится в американской сфере влияния и у Вашингтона развязаны руки при принятии дальнейших решений. Во время разговоров Вудфорда с Сагастой, последний настаивал а идее широкой автономии Кубы, аргументируя это тем, что ни одно испанское правительство не сможет принять иного решения. В противном случае оно будет немедленно свергнуто, а это в свою очередь приведет к непредсказуемой в своих последствиях революции. Вудфорд учтиво слушал испанца, но оставался в убеждении, что кубинских повстанцев не удовлетворит никакая автономия. Его убеждений не изменили даже декреты королевы от 25 ноября 1897 года об автономии Кубы, расширении действия испанской конституции на Кубу и об избирательных правах кубинцев.

Постановления декретов должны были войти в жизнь 1 января 1898 г. Предполагалось, что первый парламент с участием кубинских депутатов соберется 1 апреля. В связи с этим Бланко получил инструкции склонить повстанцев к перемирию. Это, конечно, было на тот момент чистой фикцией, так как никто из предводителей революции не думал о перемирии, когда неизбежная победа была ближе чем когда либо. Тем более, что отставка Вейлера вызвала упадок дисциплины в испанских войсках и как следствие ухудшение их боеспособности. Бланко не сумел овладеть ситуацией и вернуть бывшую дисциплину, а ликвидация реконсентрадос внесла дополнительную лепту в нарастающий хаос. Сельские жители, освобожденные из лагерей, возвращались в свои места полностью лишенные запасов продовольствия. Бланко пытался восстановить снабжение, но из-за ограниченных финансов его усилия принесли мизерные результаты.

Тем не менее, президент Мак-Кинли положительно оценил планы реформ Сагасты. В декабре 1897 г., в ежегодном Послании о положении в Союзе почти треть своей речи посвятил кубинскому вопросу. Президент похвалил план реформ и обозначил четкую разницу между кровавым режимом Кановаса-Вейлера и либеральным правлением Сагасты-Бланко.

А тем временем правительство Испании, чтобы убедить публичное мнение в необходимости уступок, запустило в прессе кампанию на тему понесенных жертв и расходов. Оказалось, что из 220 тыс. солдат расположенных на Кубе, три года спустя осталось лишь 115 тысяч. Из этого 26 тысяч находилось в госпиталях и больницах, а 35.5 тысяч находилось вне своих подразделений. Противостоять повстанцам могли лишь 53 тысячи солдат. Неизвестны никакие точные данные позволяющие определить, сколько солдат погибло в ходе боевых действий, а сколько умерло от антисанитарии и тропических болезней. Распространенным явлением была практика эвакуации раненых и больных непосредственно в порты Испании, без уведомления командования в Гаване. Оценки числа убитых в бою колеблются в пределах от 2,000 до 9,000 солдат. Зато более достоверные статистические данные называют число 32,247 умерших от болезней, в том числе 14.5 тыс. от тифа и дифтерии, 6 тысяч от желтой лихорадки и 7 тысяч от малярии. Но несмотря на эти ужасающие данные, подавляющее большинство испанского общества поддерживало продолжение войны, неохотно принимая идею автономии Кубы и совершенно отвергая идею её независимости, за что боролись повстанцы. Вейлер в Испании был принят как национальный герой, а находящиеся у власти либералы даже опасались, что он может возглавить антиправительственный переворот.

Но совершенно другие проблемы тревожили американского консула в Гаване. Отъезд Вейлера и декрет об автономии вызвали всеобщее недовольство кубинских лоялистов. Бланко не пользовался среди них никаким авторитетом, а Фицхью Ли опасался, что в случае эвакуации испанских войск, они захотят захватить власть и продолжать борьбу с революцией самостоятельно. Лоялисты могли рассчитывать на поддержку многих армейских офицеров и финансовые капиталы плантаторов, которых волновала судьба своих владений в случае захвата власти революционерами. Фицхью Ли также опасался, что одной из первых целей атак лоялистов станут проживающие на Кубе американцы и консульство Соединенных Штатов в Гаване. Он также опасался, что в случае признания Конгрессом США кубинцев воюющей стороной или даже признания независимости Кубы, ситуация на острове выйдет из-под контроля. Чтобы этого не допустить, он практически с самого начала своей миссии добивался присутствия в поблизости кубинских вод сильной эскадры военных кораблей, готовых по первому сигналу предпринять вооруженную интервенцию.

В конце 1897 года беспокойство Фицхью Ли казалось всё больше и больше оправданным. В начале декабря исполняющий обязанности госсекретаря Уильям Дэй известил консула о приказе выданном коменданту военно-морской базы Ки-Уэст выйти со своими кораблями в море и направиться в Гавану как только получит срочную телеграмму содержащую букву «А». Одновременно из военно-морской базы в Норфолке, Вирджиния, вышел и направился в Ки-Уэст броненосный крейсер Мэн.

В Гаване тем временем, в сочельник 24 декабря 1987 г. вспухнули беспорядки, но они не приобрели крупных масштабов и Рождество, и Новый год прошли спокойно. Гораздо более серьезный оборот приобрели события 12 января. Тогда лоялисты организовали многотысячную демонстрацию перед представительствами тех газет, которые поддерживали план автономии. Бланко быстро взял ситуацию под контроль и не допустил никаких провокаций против американцев. Но в Вашингтоне гаванские события восприняли весьма серьезно. Фицхью Ли со своей стороны, вопреки своим прежним просьбам стал требовать не присылать флот. Он аргументировал изменение своей позиции тем, что пока испанцы воюют с испанцами, интервенция извне нежелательна, ибо она объединит их против американцев.

В середине января 1898 г. в Конгрессе опять на повестке оказались кубинские вопросы, критика Испании за продолжение войны и невыполненная декларация автономии. То, что кубинцы автономию отвергли, конгрессменов не волновало. Зато бурные дебаты так впечатлили Мак-Кинли, что он пришел к пониманию того, что случись в Гаване атаки на американцев, он сам стал бы объектом критики за невыполнение просьбы Фицхью Ли прислать на Кубу американский флот. Поэтому, когда консул повторил свои просьбы 21 января, Белый дом воспринял их всерьез и 24 января, на совещании у президента было принято решение направить Мэн с дружеским визитом в Гавану. Дэй тут же известил об этом испанского посла Дюпуи де Лома и консула Фицхью Ли. Приняв депешу, консул опять изменил свое мнение и попросил отсрочить визит. Но это оказалось уже невозможным — Мэн покинул Ки-Уэст и находился на пути в Гавану.

Помни о судьбе Мэна!

После короткого рейса из Ки-Уэста, утром 25 января 1898 года, броненосный крейсер Мэн бросил якорь у входа в бухту Гаваны. Прибытие американского корабля удивило всех. Консул Фицхью Ли был уверен, что его предыдущая депеша с просьбой отсрочить визит возымела действие; испанцы уже заранее знали, что визит состоится, но не знали его деталей. Информацию, которую американцы передали послу Энрике Дюпуи де Лому, тот переслал в Мадрид, но на Кубу она еще не попала, точно также, как и официальное уведомление от Государственного Департамента испанскому Министерству Иностранных Дел, переданное через посла Стюарта Вудфорда.

Постольку поскольку губернатор Рамон Бланко Эренас в Гаване отсутствовал, решение, что делать с незваным гостем, должны были принять местные чиновники. Понимая, что отказ впустить корабль в Гавану может иметь непредсказуемые последствия, они дали согласие на заход Мэна в гавань. А чтобы избежать навигационных проблем, крейсеру придали испанского лоцмана, который и ввел корабль в гавань. Крейсер бросил якорь посередине бухты. Неподалеку уже находился американский пассажирский пароход Сити оф Вашингтон, германский учебный фрегат Гнейзенау и старый испанский крейсер Альфонсо XII. Броненосный крейсер Мэн, который призван был одним только видом своих башенных орудий подавить волю кубинских лоялистов и пресечь беспорядки, на самом деле не был таким уж чудом техники. В военно-морской и исторической литературе царит разнобой в вопросе о его правильной классификации. Часто, в связи с большим по меркам того времени водоизмещением и сильным вооружением, его называют броненосцем, а иногда просто крейсером. По принятой в современных США терминологии он классифицировался как броненосец второго ранга (second-class battleship), однако бурное развитие техники, и что за этим идет — новых конструкционных решений — и броненосного флота в конце XIX века, привело к быстрому устареванию кораблей уже в ходе постройки или вскоре после введения их в строй, что вызывало необходимость их перестройки, модернизации и изменения классификации.

Постройка корабля началась в октябре 1888 г. на военно-морской судоверфи Нью-Йорка. Из-за постоянных поправок в проект, строительство длилось 6 лет и 11 месяцев и корабль был принят в строй 17 сентября 1895 г. По стандартам броненосных кораблей, водоизмещение Мэна (6,789 тонны) было большим в 1888 г. и слишком малым в 1895 году. Основным его вооружением были четыре орудия калибра 254 мм. Они помещались в двух поворотных башнях на носу и на корме корабля, но не симметричных, а установленных по диагональной схеме. С точки зрения кораблестроения наших дней, Мэн выглядел одиозно. Носовая башня была установлена по правому борту, а кормовая — по левому. Их ограниченные секторы обстрела на практике, в случае битвы, позволяли вести огонь одновременно только двум орудиям. Существовала, конечно, теоретическая вероятность, что неприятель будет атаковать одновременно с обоих бортов и тогда все четыре орудия будут приведены в действие. Кроме того, артиллерийское вооружение дополняло 6 орудий калибра 152 мм, 7 орудий калибра 57 мм, 8 скорострельных пушек калибра 37 мм и 4 торпедных аппарата калибра 450 мм. Мэн был хорошо бронирован и мог развивать скорость в 17 узлов. Его экипаж составляли 374 матроса и офицера.

Командиром крейсера был 53-летний уроженец Олбани, штат Нью-Йорк, капитан первого ранга Чарльз Дуайт Сигсби. Он окончил военно-морскую академию в 1863 г. и успел поучаствовать в Гражданской войне. Затем продолжил военно-морскую карьеру. Его особо интересовали вопросы изучения подводных исследований и техника измерения глубины морских вод; он даже написал на эту тему книгу, которая пользовалась большой популярностью. Постепенно он поднимался по ступеням служебной иерархии и 10 апреля 1897 г., несмотря на недостаточный опыт в командовании крупными морскими единицами, получил назначения на пост командира броненосного крейсера Мэн.

В течение всего лишь нескольких месяцев службы корабль снискал себе славу невезучего. В памяти оставался пожар, который вспыхнул на борту еще во время постройки; затем Мэн наткнулся на мель, причем несколько членов экипажа выпало за борт, а трое утонули; потом случился произвольный подрыв снарядов. Уже под командованием Сигсби, Мэн врезался в одну из пристаней нью-йоркского порта.

В 1897 г. Военно-морской Департамент США выделил Мэн из северо-атлантической эскадры, в состав которой входили все остальные броненосные корабли американского флота, и предназначил его для выполнения особых задач на Кубе. Корабль перебазировался в Норфолк, где он прошел капитальный осмотр и небольшой ремонт. В Ньюпорт-Ньюс его угольные ямы наполнили битумным углем, позволявшим развивать бóльшую скорость, но более склонным к самовоспламенению. В начале декабря 1897 г. крейсер зашел в Ки-Уэст, где его его запасы угля на этот раз пополнили антрацитом. В середине декабря Мэн находился в полной боевой готовности в Ки-Уэст, чтобы в случае надобности оперативно вмешаться в кубинские дела. Приказ выйти в море пришел вечером 24 января 1898 года.

В Гаване на борт корабля поднялся Фицхью Ли. Вместе с командиром Мэна они решили, что экипаж не будет сходить на берег во избежание инцидентов. Также решено было усилить вахты на борту. Сохранилась, однако, возможность посещения корабля жителями Гаваны под бдительным оком унтер-офицеров. Сигсби вместе с Фицхью Ли нанесли визиты вежливости городским властям и испанским военным командирам. Затем на корабль стали прибывать соответствующие ответные визиты. Несмотря на нервозную атмосферу, визит проходил чрезвычайно спокойно; в Гаване не происходило никаких волнений, никаких инцидентов. Сигсби с несколькими офицерами даже посетил бой быков, чтобы проявить внимание к испанцам и уважение к их обычаям. Ввиду затягивающегося пребывания Мэна на Кубе, его командир начал всерьез беспокоиться из-за опасности завлечь на борт эпидемию желтой лихорадки, о чем его предупреждали еще перед выходом из Ки-Уэста. Сигсби предложил, чтобы заменить Мэн в Гаване другим крейсером или броненосцем.

Во вторник 15 февраля 1898 года, в 21:40, Сигсби кончал как раз писать письма, когда его корабль содрогнулся от сильного взрыва, а несколько секунд позже — еще одного, гораздо более мощного. Средняя палуба Мэна, где находились каюты офицерского состава, вспучилась и незначительно сдвинулась назад. Всю носовую часть крейсера мгновенно охватило пламя. Небо осветили взрывы боеприпасов, которые на случай внезапной атаки испанцев содержались в полной боевой готовности. Корабль стал быстро погружаться в относительно мелких водах Гаванской бухты. Сигсби пытался организовать спасательные работы, но очень быстро понял, что его корабль буквально на глазах превратился в пылающий остов. Единственное, что оставалось сделать, это дать команду покинуть корабль. Для некоторых это было вполне легко осуществимо, так как вода уже подступила к уровню надстроек. К месту, где еще только что стоял американский крейсер, осторожно подходили спасательные шлюпки с берега и с соседних кораблей и судов. Их экипажи вытаскивали из воды обгоревших американских моряков, которые не понимали, что собственно говоря произошло. Сигсби доставили на борт Сити оф Вашингтон.

Сразу же после катастрофы стало ясно, что потери среди членов экипажа огромны. Все кубрики находились в носовой части корабля — именно там, где произошел таинственный взрыв. Офицерские каюты находились ближе к корме. Поэтому среди 261 погибших членов экипажа оказались только три офицера. Собственно говоря, погибли все, кто в роковой момент находился в носовых отсеках Мэна. Спаслись лишь те, кто нес вахту на верхней палубе — взрывная волна вышвырнула их за борт. Из 355 человек экипажа в живых осталось лишь 94 матроса и офицера.

Еще той же ночью информацию о трагедии Мэна передали по телеграфу в Ки-Уэст, а оттуда в Вашингтон. Около часа ночи телеграмму передали военно-морскому министру Джону Лонгу. Тот решил незамедлительно разбудить президента Уильяма Мак-Кинли и известить его о случившемся. Президент был потрясен.

Известия о взрыве на Мэне попали в нью-йоркскую прессу около 3 часов ночи. Поражает воображение как, при уровне технологий конца XIX века, газеты успели сверстать макеты утренних изданий и выпустить их с заголовками кричащими о гибели корабля. Нью Йорк Уорлд и Нью Йорк Джорнэл уже 16 февраля достоверно знали, что взрыв вызвала испанская мина установленная на дне бухты в месте, где встал Мэн. Эти известия так взбудоражили умы читателей, что впервые в истории дневные тиражи Уорлда и Джорнэла превысили миллион экземпляров. Журналисты обеих редакций были уверены, что решение об объявлении войны было делом дней, если не часов.

Историческим анекдотом стал обмен телеграммами между художником из газеты Нью Йорк Джорнэл, Фредериком Ремингтоном, которому наскучило на Кубе искать по джунглям не очень активных партизан, и его шефом, Рэндольфом Херстом: Здесь всё тихо, телеграфировал Ремингтон, никакой войны не будет. Желаю вернуться; Херст ответил: Оставайтесь. Вы обеспечите зарисовки, а я обеспечу войну. Без тени сомнения, без какой либо крупицы доказательства, Херст категорически приписал взрыв на Мэне «вражеской секретной адской машине». Его писанина принесла своеобразные плоды: по всей Америке поднялась волна военной истерики под лозунгом «Помни о судьбе Мэна!»

В Нью-Йорке военную истерику подогрело прибытие испанского броненосного крейсера Визкайя. Испанский корабль должен был нанести визит вежливости в Соединенных Штатах в ответ на визит Мэна в Гаване. Визкайя покинула Европу еще до трагедии на Кубе и в день её прибытия в Нью-Йорк на борту не знали о судьбе американского крейсера. К тому же испанский корабль стал на якорь в Хобокен, Нью-Джерси, и был отлично виден с Манхэттена. Нью Йорк Уорлд писал в те дни, что его орудия смотрели прямо в окна редакции. Испанский корабль покинул Нью-Йорк три дня спустя после многочисленных антииспанских демаршей и более чем холодного приема его капитана мэром города.

Когда накал страстей несколько поубавился, пришло время заняться причинами взрыва на Мэне и поиска виноватых. Собственно, рассматривались две версии: случайных взрыв внутри корабля или взрыв снаружи, который привел ко второму взрыву внутри, предположительно в одном из пороховых погребов. В первом случае виноватым мог быть только командир корабля или другой член экипажа, а испанские власти оказались бы ни при чём. Во втором случае можно было возложить вину на испанцев и ожидать скорого объявления войны.

Испанское правительство приказало генералу Бланко оказать всяческую помощь американцам, организовать похороны погибших и создать совместную комиссию для расследования причин трагедии. Однако президент Мак-Кинли отверг все эти предложения и приказал Военно-морскому департаменту организовать независимую комиссию по расследованию катастрофы. Председателем комиссии стал командир эскадренного броненосца Айова, капитан первого ранга Уильям Томас Сэмпсон. Кроме него в состав комиссии вошли еще три офицера. Сэмпсон начал с решения о детальном осмотре остова Мэна и допросе всех офицеров, а также экспертов в области подводных мин и взрывов.

Испанцы в очередной раз предложили помощь своих водолазов, на что американцы опять ответили категорическим отказом. Таким образом, на крейсере работали одновременно две команды водолазов. Они поднимали со дна бухты тела погибших моряков и множество различных предметов, которые могли помочь при следствии. Американцы хотели в первую очередь установить точное место взрыва, что помогло бы прояснить тайну его происхождения. Однако условия работы водолазов оказались очень неблагоприятными. Дно бухты оказалось сильно илистым и видимость под водой была сильно ограничена. Тем не менее, удалось установить, что второй, более сильный взрыв, который и стал причиной гибели корабля, произошел в запасном отсеке с боеприпасами к 152-мм орудиям. Сначала было озвучено предположение, что взорвались сложенные там снаряды главного калибра, но потом водолазы нашли их разбросанными на дне бухты, что исключило такую версию взрыва.

Самой интересной находкой стало то, что часть днища крейсера силой взрыва была вырвана кверху и изогнулась в виде перевернутой буквы «V». По мнению экспертов, это могло произойти лишь в результате сильного взрыва подводной мины заложенной под днищем корабля.

Во время допроса свидетелей члены комиссии пытались установить, могло ли взрыв вызвать самовозгорание угля. Такие случаи были известны во флотах разных стран и американский не был исключением. Военно-морской Департамент даже издал особую инструкцию корабелам, чтобы угольные ямы не находились непосредственно рядом с пороховыми погребами. При постройке Мэна это требование было нарушено. Угольные ямы от боеприпасов 152 мм отделяла лишь тонкая металлическая перегородка. На следствии и Сигсби, и другие офицеры показали, что регулярно проверяли температуру угля и о самовозгорании не могло быть и речи. Комиссия приняла их показания под честное слово. Тем самым версия о внутреннем взрыве была отброшена и предстало доказать, что причиной взрыва стала подложенная мина или торпеда выпущенная с берега. Впрочем, версию с торпедой тоже пришлось отбросить, так как повреждения корпуса имели место в подводной части корпуса.

Комиссия закрыла расследование 18 марта. На следующий день президент получил сокращенный текст доклада. Полный текст члены комиссии подписали лишь 21 марта. Четыре дня спустя, 25 марта, доклад попал в Вашингтон, где с ним ознакомился Лонг и президент Мак-Кинли. Они полностью согласились с заключениями комиссии и передали доклад в Конгресс и в прессу. Согласно выводам комиссии, причиной взрыва была подводная мина, которая привела к взрыву пороховых погребов. Разумеется, самое большое внимание было уделено первому взрыву. В докладе говорилось, что известные комиссии факты не позволяют установить, кто несет ответственность за установление мины.

Почти одновременно с американцами свою работу закончила аналогичная испанская комиссия. Ожидаемо, её выводы были прямо противоположными выводам американской комиссии. Согласно испанцам, Мэн затонул в результате самовоспламенения угля и последовавшего за ним взрыва боеприпасов. Доводом в пользу этой версии стал тот факт, что никто не видел гейзера воды, который должен был неминуемо появиться в случае подводного взрыва. Также не были найдены и обломки никакой мины.

С выводами испанской комиссии согласилось огромное большинство европейских экспертов. Они указали на еще одну характерную несостоятельность американской версии: Испанские морские мины характеризовались своими отвратительными боевыми качествами — большими размерами и слабой взрывчаткой. Появлялся вопрос: Когда и как испанцы могли подложить мину? О каком-то предварительном минировании стоянки Мэна не могло быть и речи — его появление на рейде Гаваны стало неожиданностью для всех. Кроме того, считалось невероятным, чтобы экипаж боевого корабля находящийся в состоянии повышенной боевой готовности не заметил подозрительных маневров по соседству, которые несомненно сопутствовали бы процессу минирования.

Разумеется, американская сторона не приняла к сведению ни выводов испанских экспертов, ни мнения их европейских коллег. В Конгрессе доклад комиссии Сэмпсона был принят с полным одобрением. Характерно, однако, что никто из видных политиков не обвинял открыто ни мадридское правительство, ни местные кубинские власти в трагедии, которая разыгралась на борту Мэна. Они скорее выражали сомнения в способности Испании контролировать ситуацию на Кубе и убеждение в обоснованности скорейшей военной интервенции.

Однако дело о причинах взрыва на Мэне не было окончательно закрыто в 1898 году. Слишком много вопросов по-прежнему оставалось без ответов. Поэтому в 1910—1911 гг. Конгресс Соединенных Штатов выделил 650 миллионов долларов на повторное расследование. На этот раз вокруг потопленного корабля был построен специальный коффердам, из которого откачали воду. Впервые следователям представилась возможность исследовать корпус крейсера. Оказалось, что его повреждения были гораздо обширнее, чем это предполагалось в 1898 г. Комиссии расследовавшей дело Мэна пришлось принять во внимание версию, что трагедия произошла из-за взрыва в пороховых погребах. В отличие от комиссии Сэмпсона, новая комиссия назвала второй взрыв непосредственной причиной потопления Мэна. Комиссия также уточнила место взрыва — ожидаемо, оно совпало с угольным трюмом A-16, наполненный опасным, легковоспламеняющимся битумным углем. Несмотря на это, комиссия оставила в силе все выводы 1898 года о внешнем воздействии на корпус корабля.

Дело Мэна опять было открыто в 1974 г. По ходатайству отставного адмирала Хаймана Джорджа Риковера и Военно-морского исторического центра Военно-морского Департамента два специалиста, Иб Хансен из Военно-морского научно-исследовательского центра и Роберт Прайс из Центра надводных вооружений ВМС, провели анализ сохранившихся документов и богатого архива фотоснимков сделанных во время расследования 1911 г. Они также смоделировали сопротивления брони Мэна на разрушительную силу различных взрывчатых веществ доступных в 1898 г. Согласно выводам Хансена и Прайса, в настоящее время не может быть сомнения, что причиной гибели крейсера стал внутренний взрыв. Они доказали, что в трюме A-16 случилось самовозгорание угля, а резкий рост температуры вызвал взрыв черного и бурого пороха в соседнем отсеке A-14-M. Это в свою очередь повело за собой взрыв всего порохового погреба артиллерии среднего калибра. Деформацию геометрии киля (пресловутая перевернутая буква «V», которая так приковала к себе внимание следователей в 1898 и 1911 гг.) объяснили частичным отрывом носа и деформацией брони в момент затопления. Хансен и Прайс на примерах аналогичных пожаров и взрывов на других кораблях озвучили очень убедительную версию почему экипаж не заметил опасности и не предпринял никаких мер, чтобы предотвратить трагедию. Книга, изданная впоследствии Риковером, пожалуй поставила точку в 78-летней истории загадки гибели Мэна.

Но тем временем работа комиссии Сэмпсона вызвала интенсивные консультации и дипломатические маневры вокруг Кубы. События на острове приняли оборот известный в шахматах как патовая ситуация. Ни одна из сторон не в состоянии была добиться военной победы. Под натиском Вашингтона испанцы шли на уступки, но делали они это очень неохотно и всегда с промедлением. А это не позволяло им перехватить дипломатическую инициативу. Кубинцы же в свою очередь отказывались участвовать в политическом процессе и не предпринимали никаких переговоров. Мирного парламентера, которого к ним послал генерал Бланко, они просто убили.

Зато кубинская хунта в Нью-Йорке за всё время восстания вела умелую и эффективную пропагандистскую деятельность. Чтобы заручаться влиянием в Конгрессе, кубинцы даже наняли специальные лоббинговые фирмы, которые снабжали конгрессменов материалами касающимися Кубы. Камнем преткновения для них стала активность испанского посольства в Вашингтоне, а особенно имеющего широкие связи и влияние посла Дюпуи де Лома. Кубинцы тщетно пытались найти способ выставить его из США. Но в конце концов им повезло. В феврале 1898 г. в руки членов хунты попало письмо, которое де Лом написал еще в декабре своему другу Хосе Каналехасу Мендесу. Этот испанский политик и владелец крупного издательства в 1897 г. отправился на Кубу, чтобы лично ознакомиться с положением дел на месте. В своем письме де Лом в неприглядном свете представил последние действия президента Мак-Кинли и нелестно отзывался о его умственных способностях. Письмо попало в руки кубинского секретаря Каналехаса, который работал на разведку повстанцев. Секретарь снял с письма копию и передал её хунте. Кубинцы попытались опубликовать текст письма во влиятельной газете Нью Йорк Геральд, но газета отклонила его, ссылаясь на сомнительность источника. Нью Йорк Джорнэл в вопросах профессиональной этики оказался не столь щепетилен и опубликовал письмо 9 февраля. На следующий день юристы представляющие интересы хунты передали текст письма в Государственный Департамент. Госсекретарь Уильям Дэй, подозревая, что текст может оказаться фальшивкой, обратился за пояснениями к де Лому. Тот подтвердил подлинность письма и заявил, что днем ранее он уже обратился в Мадрид с просьбой немедленно освободить его от должности.

Испанское правительство приняло отставку де Лома и бывший посол покинул Соединенные Штаты несколько дней спустя. В день отъезда он успел еще прочитать первые донесения о гибели Мэна. Мак-Кинли требовал от Испании извинений, что Мадридское правительство сделало, желая быстро закончить шумиху вокруг трагедии. Новым послом был назначен опытный, профессиональный дипломат Луис Поло де Бернабе Пилон. Но вскоре после его прибытия в Вашингтон выяснилось, что у него нет шансов приобрести такие связи и влияние какие были у де Лома. Таким образом, настоящими победителями из аферы вышли кубинцы, которым удалось выдворить из Вашингтона неудобного противника.

Гибель Мэна и скандал с письмом де Лома вызвали новый, бурный виток интереса американской публики к кубинским делам. Это быстро нашло свое отражение в Конгрессе, где самые воинственные сенаторы и представители потребовали самых решительных шагов. В то время у них еще не было нужного для принятия решений большинства.

Ввиду противоречивой информации, поступающей с Кубы, влиятельный республиканский сенатор от штата Вермонт, Редфилд Проктор, решил лично побывать на острове для изучения ситуации. Перед отъездом у него была встреча с Мак-Кинли и Дэем, из-за чего его миссия приобрела полуофициальный статус. Проктор прибыл в Гавану 26 февраля и провел на Кубе две недели. За это время он встретился с губернатором Бланко, консулом Ли, капитаном Сигсби, а также Кларой Бартон, которая руководила работой американского Красного Креста на Кубе. Сенатор также посетил одни из последних реконсентрадос в центральных и восточных районах Кубы. Вняв остережениям Бланко, он не стал встречаться с революционерами.

Вернувшись в Вашингтон, Проктор составил доклад о своей поездке. Первым делом он представил его президенту и госсекретарю, а с их согласия, 17 марта, и в Сенате. Проктор подробно осветил положение дел на Кубе, в том числе условия жизни в реконсентрадос, в провинции, в военных казармах и госпиталях. Он изложил анализ межрасовых отношений, военных операций и перспектив политического урегулирования конфликта. Если его анализ военной обстановки и условий жизни населения подтверждали информацию полученную из других источников, то анализ политической ситуации в докладе сенатора содержал много нового для американских конгрессменов. До ознакомления с докладом Проктора большинство влиятельных политиков США собственно склонялись к мнению, что кубинцы не в состоянии и не будут в состоянии сами управлять островом. Распространены были опасения перед хаосом и полным разложением государства, как это случилось в большинстве латиноамериканских стран. При таком развитии событий Куба могла стать добычей какой-нибудь европейской державы, гораздо более сильной чем Испания, которая смогла бы превратить остров в свой плацдарм у ворот Америки. Вопрос о будущем Кубы всегда был болезненной дилеммой американской дипломатии.

Проктор выдвинул крамольный тезис, что кубинский народ сам будет в состоянии создать стабильное и ответственное правительство, способное управлять страной. Одновременно он отверг всякие предложения автономии под управлением Мадрида как неприемлемые для революционеров. Он также решительно отверг возможность оккупации Кубы Соединенными Штатами. В оценке сенатора, разницы в цивилизационном развитии обоих народов были настолько велики, что шансов на их преодоление в ближайшем обозримом будущем не было. Единственным возможным решением конфликта, согласно докладу, была военная интервенция Соединенных Штатов с целью положить конец испанскому владычеству на Кубе.

Доклад Проктора имел большое значение для убеждения неопределившейся еще части американского общества в пользу интервенции. Прежде всего, он стал тем фактором, который перетянул в стан сторонников интервенции предпринимательские и финансовые круги. До того момента, Уолл Стрит довольно неохотно воспринимал перспективу войны. Точно также различные религиозные конгрегации и пацифистские организации высказывались в пользу строгого нейтралитета. Доклад Проктора, красочно описывающий страдания жителей острова, недвузначно настраивал общество на освобождение кубинцев от испанского ярма и прекращение их мучений. Для многих конгрессменов доклад Проктора стал удобным предлогом для изменения своих позиций в пользу войны.

Восьмого марта, когда Проктор находился еше на Кубе, администрация Мак-Кинли провела через Конгресс закон разрешающий правительству потратить 50 миллионов бюджетного профицита на вооружения. Обе палаты единогласно проголосовали «за», а весь процесс занял всего лишь два дня — рекорд в американской истории, который продержался до 2001 г. Эти деньги позволили увеличить контингенты федеральных войск, пополнить мобилизационные запасы оружия и боеприпасов и подготовить ожидаемую мобилизацию Национальной Гвардии.

В результате событий марта и апреля 1898 года кубинский вопрос стал уже настолько громким, что ни у кого не оставалось сомнений, что какое-то решение должно быть принято, причем в скором времени. У президента Мак-Кинли, кажется, оставались еще какие-то иллюзии, что войны можно будет избежать, что Кубу у Испании смогут купить Соединенные Штаты или нью-йоркская хунта, но ввиду испанского сопротивления эти иллюзии окончательно развеялись. Во время встреч с Мак-Кинли, Проктор предложил президенту, чтобы тот в особом обращении к Конгрессу и нации обрисовал положение дел и потребовал согласия на шаги необходимые, чтобы положить конец драме Кубы. Другими словами — это означало войну.

Войны требовало большинство республиканских конгрессменов. Они ожидали от президента решительных шагов, грозя даже открытым бунтом если президент будет медлить. Похоже, что этот неприкрытый шантаж со стороны Сената и Палаты Представителей имел решающее влияние на дальнейшее поведение администрации. Одним из ведущих мотивов республиканцев был тот факт, что в ноябре 1898 г. должны были состояться выборы Палаты Представителей и трети Сената. Если бы к тому времени положение на Кубе не изменилось, демократы получили бы в руки отличные аргументы, чтобы провалить республиканцев: ведь их администрация и большинство в Конгрессе оказалась не в состоянии защищать стратегические интересы США, остается глухой к стенаниям кубинского народа! Страх перед поражением на выборах заставил республиканцев действовать.

Единственным, кто пытался найти мирное решение конфликта, был американский посол в Испании, Стьюарт Вудфорд. Он несколько раз обращался к Мак-Кинли призывая к терпению и выражая надежду, что путем переговоров можно будет склонить Мадрид к уступкам. В непрерывных переговорах с членами правительства Пракседеса Матео Сагасты посол предупреждал их, что терпение Вашингтона на исходе. Испанцы со своей стороны настаивали, что с приходом сезона дождей (июнь-июль) им удастся достигнуть договоренностей с повстанцами. Часть американских политиков видела в этих маневрах лишь попытку тянуть время и 27 марта Дэй передал Вудфорду окончательные американские условия: система реконсентрадос должна быть окончательно свернута, стороны конфликта должны заключить перемирие до 1 октября и это время надо использовать для выработки условий полного самоуправления Кубы. Когда испанцы спросили, через Вудфорда, что президент США подразумевает под «полным самоуправлением», государственный секретарь ответил, что он подразумевает независимость от Испании. Посол по собственной инициативе сгладил несколько этот демарш. Одновременно он сообщил испанцам, что президент Мак-Кинли выступит с обращением к Конгрессу 4 апреля. Затем дату обращения сдвинули на 6 апреля.

Испанское правительство пыталось еще торговаться и постепенно идти на уступки. Однако Мадрид неправильно оценил настроения царящие в Воединенных Штатах. Избежать войны можно было только приняв полностью фактическое ультиматум Вашингтона, означающее полную капитуляцию Испании. Уступок, на которые испанцы шли маленькими шажками, никто не замечал и они не могли оттянуть войну, на что рассчитывал Мадрид. Одновременно правительство Сагасты испытывало сильное давление со стороны оппозиции, которая противилась любым уступкам по отношению к кубинцам или американцам. Вероятность государственного переворота в случае согласия на американские условия была велика. Это понимал как Сагаста, так и Вудфорд. Только американскому правительству было всё равно, кто стоит у власти в Мадриде, равно как и судьба монархии после республиканской революции.

Испанцы отменили последние декреты касательно системы реконсентрадос 31 марта, но не согласились на перемирие. Правительство заявило, что согласится на такое меремирие, если о нем попросят повстанцы. Вудфорд настаивал, что национальная гордость испанцев не позволяет им первыми сделать такой шаг. А тем временем кубинские повстанцы не собирались просить о перемирии и даже заявили, что если бы Мадрид первым выступил с такой просьбой, они её не примут. В принципе это ставило план Мак-Кинли под большим вопросительным знаком, но обращаться к хунте уже никто не собирался.

Поставленное в политический тупик правительство Сагасты попытался заручаться вмешательством европейских держав. Однако его обращение ко дворам и правительствам Европы дало слабые плоды. Никто не хотел вмешиваться в вопрос, который казался уже решенным. Единственное, чего удалось добиться, это совместное обращение европейских послов к Мак-Кинли призывающее его во имя гуманизма отказаться от войны и продолжать переговоры. Мадрид также обратился за помощью к Ватикану. Папа Лев XIII назначил своим посредником в кубинских делах архиепископа Сент-Пола и Миннеаполиса, Джона Айреланда, который имел встречу с президентом 3 апреля. Встреча не принесла никакого перелома в ситуации вокруг Кубы. У иерархов американской католической Церкви, в которой большинство составляли ирландские иммигранты, не были особого желания представлять интересы католической Испании, а для Мак-Кинли в преимущественно протестантской Америке даже тень подозрения, что он поддается католическому влиянию, могла стоить ему политической карьеры.

Когда текст президентского обращения к Конгрессу был уже готов, в Государственный Департамент пришла телеграмма от Фицхью Ли, в которой консул просил отложить обращение ввиду необходимости эвакуировать из Гаваны американских граждан и самого консульства. Доводы консула были вполне убедительные и Мак-Кинли договорился с председателями обоих палат Конгресса о новой дате обращения — 11 апреля. Это неожиданно дало Испании время для новых инициатив. Понимая всю серьезность положения, Мадрид принял решение о дальнейших уступках. В поисках достойного пути к перемирию, испанское правительство попросило Ватикан, чтобы тот обратился с торжественным воззванием к мирному урегулированию конфликта. Затем королева-регентша Мария Кристина «отвечая на просьбу Святого Престола» приказала всем отрядам прекратить огонь. Удовлетворенный Вудфорд телеграфировал из Мадрида, что все американские требования исполнены: закрыты последние реконсентрадос, объявлено перемирие, дано согласие на переговоры по Мэну. Остался лишь вопрос о независимости Кубы, но посол был уверен, что к 1 августа и он будет решен согласно требованиям Вашингтона.

Известия об испанских уступках достигли Белого дома в воскресный полдень 10 апреля. По оценкам очевидцев и историков президент начал колебаться. Он стал рассматривать возможность отложить опять обращение к Конгрессу до первых эффектов перемирия. Об этом также просил Поло де Бернабе, который готовил особое меморандум перечисляющее все очередные уступки Испании. На совещании с членами своей администрации Мак-Кинли изложил им необходимость в очередной раз отложить обращение к Конгрессу. Но вечером состоялось еще одно совещание, на этот раз с ведущими республиканскими конгрессменами. Они даже слышать не хотели о какой-либо отсрочке и потребовали от президента выполнения ранее принятых обязательств. Мак-Кинли уступил. К готовому тексту обращения он лишь приобщил небольшой параграф говорящий о последних решениях Испании.

И вот, в понедельник 11 апреля 1898 года, здание Капитолия заполнили толпы людей. Среди них царило ожидание, что обращение президента будет содержать объявление войны и провозглашение независимости Кубы. Утром текст был доставлен в Конгресс и зачитан членам Сената и Палаты Представителей.

Мак-Кинли начал с перечисления последних событий на острове. Он говорил о страданиях гражданского населения силой перемещенного в лагеря, но больше всего места уделил потерям американских предпринимателей от продолжающейся войны. Гибель Мэна он упомянул в контексте неспособности испанских властей держать ситуацию в стране под контролем. Однако, президент не стал возлагать на испанское правительство непосредственную вину за взрыв. Ко всеобщему разочарованию, Мак-Кинли не стал провозглашать ни независимость Кубы, ни признание революционных сил воюющей стороной. В заключение, в обращении содержался призыв:

Во имя человечества, во имя цивилизации, во имя угрожаемых американских интересов, которые дают нам право и обязанность говорить и действовать, война на Кубе должна прекратиться.

Учитывая эти факты и обстоятельства, я прошу конгресс поручить президенту и уполномочить его принять меры для обеспечения полного и окончательного прекращения враждебных действий между правительством Испании и народом Кубы и обеспечить создание на острове стабильного правительства, способного поддерживать порядок и соблюдать свои международные обязательства, обеспечит мир, спокойствие и безопасность ее гражданам, равно как и нашим гражданам; а для достижения этих целей использовать необходимые военные и морские силы Соединенных Штатов. (…)

Теперь этот вопрос в руках Конгресса. Это серьезная ответственность. Я приложил все усилия, чтобы облегчить невыносимое положение дел, которое находится у наших дверей. Готовый выполнить все обязательства, налагаемые на меня Конституцией и законом, я жду ваших действий.

Лишь после этого пассажа, в последнем параграфе, президент упомянул самые последние инициативы испанской стороны и решение королевы-регентши по прекращению боевых действий, добавляя однако при этом, что не получал еще никаких деталей касательно этих шагов.

После оглашения обращения президента, в зале на какое-то время воцарилась тишина, а затем раздался гул недовольных голосов. Ни надежды республиканцев на силовое решение проблемы, ни надежды демократов на независимость Кубы не сбылись. О поддержке двух третьих членов Конгресса не могло быть и речи. Стало ясно, что Сенату и Палате Представителей придется выработать новую, общую резолюцию.

Республиканцы, теоретически, располагали решительным перевесом в обоих палатах Конгресса, но партия была разделена на фракции. Костью раздора оставался вопрос о признании независимости Кубы. В разговорах с конгрессменами президент неоднократно доказывал, что автоматическое признание независимости поставит Соединенные Штаты в невыгодную ситуацию с непредсказуемыми последствиями. Например, в случае высадки на остров, согласно международным законам, американские войск должны были подчиниться юрисдикции Максимо Гомеза как главнокомандующего кубинскими силами. Таким образом, компенсация за утерянное в ходе боевых действий имущество армии Соединенных Штатов встало бы под большим вопросом.

В Палате Представителей сторонникам администрации удалось добиться значительного перевеса. Предложение о признании независимости было отклонено 191 голосом против 148. Резолюция, очень сближенная по сути к обращению президента, была принята 13 апреля подавляющим большинством 325 голосов за и 19 против. Гораздо сложнее обстояли дела в Сенате. Часть республиканских сенаторов выступала, вразрез с линией президента, за признанием независимости Кубы. Острые дискуссии развернулись в течение нескольких дней сначала в комиссии по иностранным делам, а затем на форум Сената. Сенаторы Дэвид Турпи (демократ, Индиана) и Джозеф Форакер (республиканец, Огайо) предложили поправку предусматривающую независимость Кубы. Затем мало известный сенатор Генри Теллер (республиканец, Колорадо) предложил очередную поправку, говорящую что Соединенные Штаты

настоящим отказываются от любого намерения осуществлять суверенитет, юрисдикцию или контроль над указанным островом, за исключением его умиротворения, и заявляет о своей решимости, когда это будет достигнуто, предоставить правительство и контроль над островом его народу.

Голосование над поправками прошло 16 апреля. Поправка Турпи-Форакера была принята 51 голосом против 37. За поправку голосовали почти все демократы и часть республиканцев. Поправка Теллера была принята почти единогласно, путем аккламации (процедура предусмотренная на случай когда известно, что резолюция пользуется поддержкой решающего большинства заседателей). Затем резолюцию Сената, вместе с поправками, передали в Палату Представителей, которая отклонила его 178 голосами против 156. В такой ситуации необходимым стало назначение совместной комиссии из 6 человек для выработки компромисса.

Комиссия начала свою работу в понедельник 18 апреля. Переговоры продолжались целый день. Компромисс был достигнут лишь около 2 часов ночи, уже 19 апреля. Предусматривалось принятие резолюции Сената с поправкой Теллера и без поправки Турпи-Форакера. В 2:30 состоялось голосование. Сенат принял резолюцию 52 голосами против 35, а Палата Представителей почти единогласно, 311 голосами за и 6 против. В 2:45 переговоры закончились и резолюцию передали в Белый дом. По закону у президента оставалось 10 дней, чтобы подписать резолюцию или наложить на неё вето.

Испанцы, осознавая неизбежность войны, предприняли последний, отчаянный дипломатический шаг для спасения положения. Министр иностранных дел Пио Гульон Иглесиас обратился к папе римскому с просьбой, чтобы тот через свои нунциатуры склонил европейские державы провести вооруженную демонстрацию у берегов Америки. Папа Лев XIII просьбу отклонил.

Больше всего текстом резолюции Конгресса остались довольны кубинцы. Американская поддержка в их борьбы за независимость Кубы всё время воспринималась в контексте колонизации острова Соединенными Штатами или его подчинения другим образом. Поправка Теллера вселила в них уверенность, что опасения были напрасны. В качестве оплаты труда представляющих её интересы лоббистов, хунта передала им 2 миллиона долларов в кубинских облигациях по 6% ставке. А так как их рыночная стоимость была значительно ниже номинальной, лоббисты получили чуть больше миллиона долларов. У посла Поло де Бернабе имелись доказательства, что часть этих денег попала в руки тех конгрессменов, которые поддерживали хунту, но в сложившейся обстановке он не смог предпринять никаких конкретных действий, чтобы этому помешать. Правительство уже независимой Кубы выкупило все облигации лишь в 1912 году по паритетной цене.

Президент Мак-Кинли не стал медлить с подписью под резолюцией. Он зделал это 20 апреля. Одновременно с этим, посол Вудфорд получил инструкцию немедленно потребовать от испанцев, чтобы те покинули Кубу. Ответ Сагасты был, разумеется, отрицательным. В связи с этим, посол завил, что считает свою миссию законченной и покинул Испанию. На следующий день, 21 апреля 1898 г., Мак-Кинли приказал американскому флоту заблокировать кубинские порты. Получив приказ, Североатлантическая эскадра вышла из Ки-Уэста в море в составе: 2 броненосца, 1 броненосный крейсер, 3 монитора и 5 вспомогательных судов. Около 15:00 дня 22 апреля они появились у входа в бухту Гаваны. Война фактически началась. Правда, формальные процедуры еще длились до 25 апреля, когда особая резолюция Конгресса объявила начало войны четырьмя днями раньше; а Испания в свою очередь объявила о начале войны 23 апреля. Но на ход военных действий это не имело никакого влияния.

Битва в Манильской бухте

С 22 апреля 1898 г. присутствие американских кораблей на рейде Гаваны стало новым, постоянным элементом военно-политической реальности Кубы. Столицу острова от военно-морской базы Ки-Уэст отделяло всего лишь 100 миль, что позволяло американцам проводить постоянную ротацию кораблей эскадры блокирующей вход в гавань. Крупные единицы, впрочем, скоро покинули район Гаваны, оставив в дозоре мониторы и вспомогательные суда. Американцы, очевидно опасавшиеся силы испанских фортов, избегали приближения к берегу на расстояние меньше, чем пушечный выстрел и тем самым выставления под обстрел береговой артиллерии.

Уильям Томас Сэмпсон, накануне войны произведенный временно в чин контр-адмирала, 23 апреля послал малые корабли блокировать порты северного побережья Кубы. Они появились на рейдах портов Матансас, Карденас, Мариель, Кабаньяс. На юге планировалось блокировать Сьенфуэгос. Этот порт привлекал внимание американских стратегов своими удобными дорожными и железнодорожными путями сообщения со столицей и центром острова. Планы американцев не предусматривали блокады Сантьяго, вероятно из предположения, что из-за своего географического положения город не играет значимой стратегической роли.

Спустя пять дней после начала блокады, Сэмпсон провел первую боевую операцию. Его корабли, крейсера Нью Йорк и Цинциннати, и монитор Пюритен, обстреляли форты и портовые сооружения в Матансас, не причиняя, однако, больших разрушений несмотря на расход 300 снарядов; а 11 мая американский флот провел первую операцию в районе Сьенфуэгос. В поблизости Сьенфуэгос находился центр испанской связи и американцы подняли со дна и перерезали два телеграфных кабеля соединяющих Кубу с Мадридом. Но третий кабель поднять не удалось и таким образом за всё время боевых действий у генерала Рамона Бланко Эренаса имелась постоянная связь с метрополией. Зато позже американцам удалось перерезать другие кабели соединяющие Кубу с латиноамериканскими странами.

Первыми американскими жертвами войны стали члены экипажа миноносца Уинслоу, который 8—11 мая участвовал в боях с тремя испанскими канонерками возле Карденас. В первом бою, 8 мая, Уинслоу настиг в открытом море три испанские канонерские лодки и заставил их вернуться в гавань Карденас. Рано утром 11 мая 1898 года Уинслоу покинул блокадную линию у Матансас и направился в район Карденас для пополнения своих угольных бункеров, сообщив об этом на флагманскую канонерку Уилмингтон. С Уилмингтона в ответ пришел приказ принять на борт кубинского лоцмана и разведать вход в залив Карденас на предмет морских мин. Уинслоу последовал в залив вместе со сторожевиком Хадсон. Оба корабля тщательно исследовали фарватер, мин не обнаружили и около полудня вернулись к Уилмингтону, чтобы сообщить добытые сведения. Тогда командир Уилмингтона решил повести свой корабль в сопровождении Уинслоу и Хадсона в гавань Карденас в поисках тех самых испанских канонерских лодок, которые нашли укрытие в порту. Уинслоу провел Уилмингтон через мелководье и, достигнув точки примерно в 15 кабельтовых от города, заметил небольшой серый пароход, пришвартованный у пристани. Миноносец получил приказ подойти поближе, чтобы определить, является ли судно военным кораблем противника.

К 13:35 году Уинслоу приблизился к берегу примерно на 7 кабельтовых от своего прежнего положения, когда белый клуб дыма из носовой пушки испанского корабля начал артиллерийскую дуэль, которая длилась 1 час 20 минут. Уинслоу немедленно ответил из своего однофунтового орудия. Испанцы сосредоточили свой огонь на небольшом Уинслоу, и вскоре он получила несколько прямых попаданий. Первое попадание в миноносец разрушил его паровой и ручной рулевые механизмы. Пока его команда пыталась наладить какой-то временный рулевой механизм, Уинслоу, чтобы не сбить наводку носового орудия, маневрировал при помощи винтов. Улучив момент, он внезапно накрыл противника залпом из всех орудий. И практически сразу же получил ответное попадание, которое пробило её корпус рядом с машинным отделением, выводя из строя левый главный двигатель. Уинслоу продолжал маневрировать с оставшимся двигателем, уклоняясь от вражеского огня, и ведя постоянный ответный огонь из своих однофунтовых орудий. В это время Уилмингтон и Хадсон навели свои орудия на испанский корабль и берег, и совместный огонь трех американских военных кораблей вывел испанскую канонерку из строя.

Сильно разрушенный Уинслоу запросил Хадсон вывести его на буксире из зоны поражения. Сторожевик подошел к подбитому миноносцу и протянул буксирный трос между двумя кораблями. Когда Хадсон начал буксировать Уинслоу в море, один из последних испанских снарядов, поразивших миноносец, попал в него возле правобортного орудия, убив младшего лейтенанта Уорта Бэгли, который помогал руководить маневрами корабля, передавая инструкции с палубы на трап ведущий в машинное отделение. Лейтенант Бэгли удостоился сомнительной славы первого военно-морского офицера убитого в испано-американской войне.

Сильно поврежденный Уинслоу был отбуксирован с места боя. Его командир и несколько других членов экипажа были ранены. Капитан-лейтенант Джон Батист Бернаду лично убедился, что убитых и раненых доставлены на Хадсон, а затем и сам покинул корабль, передав командование помощнику главного артиллерийского офицера Джорджу Брэди, который позже был награжден Медалью Почета, вместе с помощником главного артиллерийского офицера Хансом Йонсеном и главным машинистом Томасом Куни, причем последний был произведен в мичманы.

На следующий день после боя Уинслоу направился в Ки-Уэст, а оттуда на ремонт в Мобайл, штат Алабама. Он вернулся в Ки-Уэст всего на 10 дней, чтобы 16 августа убыть в Порт-Ройял, Южная Каролина, и в Норфолк. Затем, 27 августа, корабль прибыл в Нью-Йорк где 7 сентября 1898 года, на военно-морской верфи Нью-Йорка, начался его капитальный ремонт.

Блокада кубинских портов оказалась вполне успешной. За всю войну только нескольким судам удалось её прорвать. Со временем Сэмпсон организовал систему связи, снабжения и ротации кораблей своей эскадры.

Флот Соединенных Штатов был хорошо подготовлен к войне. Большую роль в повышении его боеготовности сыграл будущий герой этой войны и президент США, Теодор Рузвельт. Планирование будущих военных операций началось задолго до войны. Уже в 1894 г. офицеры Военно-морского училища США (НАВВАРКОЛ) разработали первый вариант плана боевых действий на случай войны с Испанией. С началом войны на Кубе, этот план был дополнен новыми элементами. В частности были разработаны подробные версии операций флота. В 1896 г. соображения специалистов были представлены Военно-морскому Департаменту (Министерству). По мнению НАВВАРКОЛ-а существовали три варианта развития ситуации:

1. Немедленный перенос боевых действий в Европу и атака на испанское побережье и порты.

2. Сосредоточение военно-морских сил в Тихом океане и удар по Филиппинам.

3. Оккупация испанских владений в Карибском море, в частности Кубы и Пуэрто-Рико.

НАВВАРКОЛ решительно высказался в пользу третьего варианта. Стратегической целью кубинской кампании должно было стать взятие Гаваны.

В 1896 г., независимо от НАВВАРКОЛ-а, свои соображения представил контр-адмирал Уильям Кимболл связанный с Военно-морской академией в Аннаполисе. По его мнению, исход будущей войны с Испанией можно было решить при помощи одного лишь военно-морского флота, полной блокады Кубы и захвата с моря отдельных точек на суше. Касательно карибского театра боевых действий, Кимболл предлагал разделить флот на несколько эскадр, в чьи задачи входило бы противодействовать испанскому судоходству, проводить набеги на европейские воды Испании и воспрепятствовать подходу филиппинской эскадры.

Результатом всех этих соображений стал новый план разработанный под руководством коменданта НАВВАРКОЛ-а, капитана первого ранга Генри Тэйлора. Он решительно отбросил идею Кимболла посылать корабли в Европу или на Филиппины, посчитав это ненужным распылением сил. Вместо этого он предложил молниеносный, сразу же после объявления войны, захват Кубы. А чтобы флот смог это осуществить, надо было его максимально подготовить еще в мирное время. Тэйлор предполагал, что исход войны следует решить в первые 30 дней — столько, по его расчетам, должно было испанцам потребоваться на подвоз необходимых подкреплений из Европы.

В 1897 г. в Военно-морском Департаменте началось составление конкретных планов на основе плана Тэйлора. В план был внесен ряд поправок. В частности, вашингтонские стратеги уделили бóльшее внимание необходимости снабжения кубинских повстанцев оружием и боеприпасами, а также привлечения их к возможным десантным операциям. Решено было распределить силы флота для блокады Кубы и Пуэрто-Рико, и отвлекающих действий на Филиппинах. Предполагался захват сначала одного порта на севере Кубы и только оттуда марш на Гавану. Падение Гаваны должно было ознаменовать конец первого этапа войны. Если бы Испания решила продолжать войну, на последующих этапах планировалась оккупация Канарских и Балеарских островов и рейды против испанских портов.

Реализация военных планов началась уже в конце февраля 1898 г. с введения полной боевой готовности на флоте. По распоряжению Рузвельта началась мобилизационная закупка боеприпасов и других военных материалов. Затем, 7 марта, броненосец Орегон, базирующийся на Тихом океане, получил приказ перейти вокруг Южной Америки в Атлантику для усиления базирующейся там Североатлантической эскадры. Орегон сумел пройти эту трассу в рекордные для своего времени сроки и бросить якорь в Ки-Уэсте 26 мая. Одновременно американцы старались отслеживать приготовления испанского флота. В Военном Департаменте США существовал особый отдел занимающийся разведкой — Отдел Военной Информации (Military Information Division). Задолго до войны он подготовил точные карты предполагаемых районов боевых действий, тактико-технические характеристики испанских кораблей, анализы боевой подготовки сил размещенных на Кубе, Филиппинах и Пуэрто-Рико. Отдел Военной Информации также установил прямые контакты с повстанцами, их лагеря посещали американские агенты Виктор Блю и Эндрю Роуэн, собирая ценные сведения. Особое значение имело сотрудничество Роуэна с генералом Каликсто Гарсиа Иньигесом, в лице которого американцы приобрели ценного союзника.

В Европе американские консулы не щадили денег, чтобы скупить практически все военные корабли, которые строились для Испании или интересовали испанцев в плане покупки. Они также отслеживали передвижения испанских кораблей и, по возможности, прогресс их ремонта и подготовки к боевым действиям. Молодые офицеры военно-морской разведки под видом богатых туристов, крейсируя на яхтах по Средиземному морю, заходили в испанские порты и внимательно изучали жизнь на борту испанских кораблей. Особо впечатляющим было достижение американского консула на португальских Островах Зеленого Мыса, где он выкупил все имеющиеся в наличии запасы корабельного угля. Острова Зеленого Мыса были назначены местом сбора испанского флота и лишение его запасов угля во многом повлиял на дальнейший ход войны.

В разведывательную деятельность также была вовлечена часть офицеров формально входящих в состав войск связи. Их самой удачной и глубоко засекреченной операцией стал перехват депеш пересылаемых между Мадридом и Гаваной при помощи подводных телеграфных линий. Телеграфные линии в то время принадлежали частным компаниям, а самой крупной среди них была Вестерн Юнион, которая обслуживала среди прочих связь между Гаваной и Соединенными Штатами. Начальником этой линии был Мартин Лютер Хеллингс, который еще до войны склонил к сотрудничеству одного из двух операторов телеграфной станции в Гаване. Кубинец Доминго Виллаверде регулярно делился информацией о депешах приходящих к генералу Бланко и отправляемых им в Мадрид. Хеллингс передавал эту информацию непосредственно в Белый дом или командующему Сигнальным корпусом, бригадному генералу Адольфу Грили. О степени конспирации Хеллингса лучше всего свидетельствует то, что даже военный министр Расселл Элджер был не в курсе его деятельности, а военно-морского министра Джона Лонга посвятили в тайну лишь во второй половине мая 1898 г., то есть почти месяц спустя после начала войны.

Тем временем подготовка американцев к серьезным боевым действиям фактически началась, причем не в Атлантическом, а на Тихом океане. В январе 1898 г. командующим Азиатской эскадрой Тихоокеанского флота США был назначен капитан-командор Джордж Дьюи, который поднял свой вымпел в Нагасаки на бронепалубном крейсере Олимпия и в феврале направился в Гонконг. Уже в Гонконге Дьюи узнал о гибели Мэна, но отнесся скептически к возможности войны между США и Испанией. Тем не менее, в случае конфликта, он был уверен в американской победе. Дьюи был человеком заместителя военно-морского министра Рузвельта, но не министра Лонга. Поэтому некоторые закулисные трения произошли из-за того, что Дьюи получил назначение, но без звания контр-адмирала, которое обычно присваивалось командующему Азиатской эскадрой.

В состав его эскадры, кроме крейсера Олимпия, входили: бронепалубный крейсер Бостон, канонерская лодка Петрель и колесная канонерская лодка Монокейси. Этот флот не был таким уж грозным; Монокейси вообще годился только для речных действий. Самый большой корабль, Олимпия, был относительно новым, но не был «современным» и не мог конкурировать по огневой мощи с более новыми линкорами ВМС США, такими как, например, броненосец Орегон. Кроме того, в Гонконге Дьюи обнаружил еще одну очень серьезную слабость своей эскадры — у неё не было даже боезапаса мирного времени, а война могла начаться в любой момент.

Главным владением Испании на Тихом океане были Филиппинские острова и именно там Дьюи мог рассчитывать найти испанский флот. Поиск информации показал, что ни один военный корабль США не посещал острова в течение двадцати двух лет, поэтому никаких свежих официальных разведывательных отчетов не имелось. Единственным источником информации о Филиппинах оставались торговые сведения. Другим источником информации о состоянии обороны Филиппин был американский консул Оскар Уильямс, который оставался в Маниле до последнего момента, несмотря на серьезную опасность. Находясь в Гонконге, Дьюи приказал младшему лейтенанту Фрэнку Апхэму с Олимпии переодеться в штатское и наблюдать за судами, прибывающими с Филиппин, вступать в контакты с их экипажами итд. Апхэм смог предоставить Дьюи ценную и своевременную информацию, основанную на разговорах, которые он вел, в том числе о том, что по утверждениям испанцев вход в Манильскую бухту был заминирован. Наконец, у Дьюи был знакомый американский предприниматель, который периодически посещал Филиппины когда Дьюи требовалась особая информация по определенным вопросам. Личность этого человека никогда не была раскрыта, но Дьюи смог получить довольно точную информацию об обстановке на Филиппинах.

Дьюи первым делом приступил к решению проблемы нехватки боеприпасов. Боеприпасы, опасный груз, который коммерческие судоходные компании вряд ли стали бы перевозить, должен был доставить крейсер Чарльстон. Однако этот корабль встал на ремонт, который продлился шесть месяцев. Дьюи узнал, что канонерская лодка Конкорд снаряжалась как раз для отправки в Азиатскую эскадру и издал приказ, чтобы она доставила часть требуемых боеприпасов. Он подкрепил срочность этого приказа, лично убедив комендатуру военно-морской верфи упаковать на борт как можно больше боеприпасов. Он объяснил, что дополнительное пространство можно было бы сэкономить, если корабль остановится в Гонолулу для пополнения запасов, вместо того, чтобы брать на борт запасы на весь путь. Кроме того, он рекомендовал закупить некоторые припасы в Японии. Таким образом, он получил для Азиатской эскадры примерно половину требуемых боеприпасов. Остальные были отправлены в Гонолулу на шлюпе Могикан, а там перегружены на крейсер Балтимор. Балтимор отправился в путь в последний момент, чтобы успеть усилить Азиатскую эскадру. Боеприпасы с этого корабля были окончательно распределены по другим кораблям лишь накануне выхода эскадры из бухты Мирс на Филиппины. Но несмотря на все эти усилия, пороховые погреба эскадры Дьюи были заполнены лишь на 60% от штатного расписания.

За время пребывания в Гонконге силы Дьюи значительно выросли. В состав эскадры вошел крейсер Рэли, и таможенный катер Хью Мак-Каллок, который случайно оказался в этом районе; ему было приказано присоединиться к эскадре Дьюи. Кроме того, эскадра получила угольщик Наншан и пароход Зафиро в качестве вспомогательных судов, которые были куплены напрямую и переоборудованы из торговых судов. Эти суда официально зарегистрированы как торговые суда и были допущены к торговле на Гуаме. Этот шаг позволил Дьюи закупать припасы после начала войны, когда законы о нейтралитете запрещали бы продажу припасов военного назначения военным кораблям.

Поскольку напряженность между Соединенными Штатами и Испанией росла, Дьюи готовил свой флот к худшему. Экипажи постоянно проходили учения. Было проверено техническое состояние кораблей, чтобы привести их в наивысшую боевую готовность. Свое планирование и эффективность Дьюи хорошо продемонстрировал на позднем прибытии крейсера Балтимор. В течение сорока восьми часов его поместили в сухой док, очистили днище от ракушек и полностью перекрасили в серый цвет военного времени, как раз вовремя, чтобы присоединиться к выходу в море.

С объявлением войны Дьюи перевел свои корабли из нейтрального Гонконга в залив Мирс, примерно в 30 милях северо-восточнее. Находясь в бухте Мирс, эскадра получила небольшой сюрприз. Вахтенные наблюдатели заметили в нескольких милях от эскадры какие-то суда. Суда были опознаны как несколько лихтеров груженных углем. Дьюи приказал перехватить уголь. Позже выяснилось, что уголь был подарком одного из гонконгских торговцев для американского флота. Из бухты Мирс эскадра ушла курсом на Филиппины; интересно, однако, что Дьюи однако, не упоминает об этом событии ни в своем отчете, ни в автобиографии.

Готовились к бою и испанцы. Они попытались укрепить свои позиции, сняв орудия с кораблей и разместив их на позициях в важных точках вдоль берега. Их старый крейсер Веласко был превращен в плавучую батарею — его котлы и рулевой механизм были сняты, так же как и часть орудий, которые были установлены на береговых укреплениях. Также были сняты орудия с батарей левого борта канонерки Генерал Лезо и крейсера Дон Антонио де Улоа. Был отдан приказ укрепить бухту Субик, а входы в неё и в Манильскую бухту должны были быть заминированы. Несколько судов было затоплено у восточного входа в бухту Субик, чтобы заблокировать проход по этому маршруту.

Наконец 25 апреля 1898 года контр-адмирал Патрисио Монтохо Пасарон вывел свою эскадру в составе крейсеров Реина Кристина, Дон Хуан де Аустрия и Кастилия, бронепалубных крейсеров Исла де Куба и Исла де Лузон и канонерской лодки Маркес дель Дуэро из Манильской бухты и взял курс на бухту Субик. Кастилия, уже не способная маневрировать самостоятельно, дала течь через подшипники гребного винта. Течь была остановлена путем заливки цемента, что сделало её двигатели полностью бесполезными. По прибытии на место Монтохо обнаружил, что четыре 6-дюймовых орудия, которые должны были быть установлены на укрепленной позиции, все еще лежат на берегу. Поставленные мины были сомнительного качества, и на их состояние нельзя было полностью положиться.

И Дьюи, и Монтохо признавали, что с тактической точки зрения лучшим местом для обороняющейся эскадры была бухта Субик. Даже после того, как Монтохо прибыл в Субик, он надеялся, что у него еще оставалось время укрепить свои позиции. Однако 28 апреля Монтохо узнал, что эскадрилья Дьюи направляется на Филиппины и понял, что бухта Субик беззащитна. Столкнувшись с отсутствием времени для укрепления и зная, что, если его корабли будут потеряны — что Монтохо считал весьма вероятным — испанский тихоокеанский флот просто потонет в глубоких водах бухты Субик. Поэтому Монтохо приказал эскадре вернуться в Манильскую бухту.

Испанский адмирал решил, что возвращать эскадру на якорную стоянку в Маниле, окруженной множеством батарей и укреплений, было бы неразумно, так как это повлекло бы за собой разрушение самого города артиллерией американской эскадры. Манила была домом для семей его команды и многих других мирных жителей. Вместо этого он выбрал мелководье у мыса Сангли напротив Кавите. Здесь он мог соединить артиллерийский огонь своих кораблей с береговыми батареями Сангли и Ульоа. Кроме того, в этом месте, если бы его корабли пошли ко дну, они осели бы на дне бухты, в то же время позволяя надстройкам оставаться над водой. Его люди смогли бы добраться до берега и спастись. Монтохо приказал пригнать лихтеры груженые песком, чтобы поставить их перед Кастилией для придания бóльшей защиты небронированному кораблю. Подготовка еще продолжалась, когда раскаты залпов у входа в Манильскую бухту возвестили о прибытии Азиатской эскадры Дьюи.

Прибыв 30 апреля к филиппинскому острову Лусон, Дьюи приказал крейсеру Бостон и канонерке Конкорд провести разведку бухты Субик. После того, как поступили сообщения о стрельбе со стороны бухты Субик, Балтимор был отправлен, чтобы определить, вступили ли передовые корабли в боевой контакт. Было обнаружено, что сообщения ошибочны и испанские войска не были обнаружены в бухте Субик. Узнав об этом, Дьюи сказал своему начальнику штаба, капитану первого ранга Бенджамину Ламбертону, что «теперь они попались!» и взял курс на Манильскую бухту. Тем временем испанский адмирал Монтохо в тот вечер получил телеграмму, в которой сообщалось, что американцы разведали бухту Субик и ушли, по-видимому, к Манильской бухте.

На американских кораблях шли последние приготовления. Экипажи выбрасывали за борт всё, что было сделано из дерева из-за высокой опасности возникновения щепок и возгорания. На борту Хью Мак-Кллокa практически все обеденные столы были сброшены в воду, в результате чего экипаж долгое время после боя обедал на палубе. То же самое происходило почти на всех кораблях кроме Олимпии. Дьюи, мудро или неразумно, оставил большую часть дерева нетронутой, просто накрыв его брезентом и противоосколочной сеткой. Однако многие предметы, к которым экипаж Олимпии имел прямой доступ, были выброшены за борт. На палубы насыпали песок для большего сцепления с поверхностью в бою.

В Манильскую бухту ведут два судоходных канала — Бока Чика и Бока Гранде. Бока Чика был основным судоходным путем, однако он был более узким и лучше защищенным береговыми батареями, чем Бока Гранде. Бока Гранде согласно поступившим сведениям (предположительно являющимися частью испанской кампании по дезинформации), считался опасной, насыщенной подводными камнями, но Дьюи считал, что вода в этом районе достаточно глубока для его кораблей. Также поступали сообщения о том, что этот вход в Манильскую бухту был заминирован. Дьюи отверг и эти слухи, заявив, что отчет, вероятно, не соответствует действительности, а если это и правда, то у испанцев не было возможности заминировать глубокие воды. Кроме того, командир считал, что мины, если они и были установлены, то в тропических водах быстро разрушились. Позже, на основании документов и показании пленных испанских офицеров, выяснилось, что Дьюи ошибался и касательно глубины моря, и установки мин, но мины действительно пришли в негодность. Ни кораблям Азиатской эскадры, ни последующему мореходству они не причинили никакого вреда.

Азиатская эскадра вошла в Бока Гранде 30 апреля 1898 года около 23:00. Экипажи были наготове и все ожидали начала боя. Все огни были потушены кроме одного затененного кормового огня на каждом корабле, чтобы корабли могли следовать друг за другом. Американцы были уже наслышаны о минах, об отмелях и об испанских береговых батареях. Они ожидали встретить готовую к бою эскадру. Они также знали, что у них было мало боеприпасов и семь тысяч миль отделяло их от возможности пополнить запасы. Чего они не знали, так это того, что Дьюи также недооценил количество присутствующих испанских кораблей.

Эскадра с Олимпией во главе и Наншаном с Зафиро в хвосте шла мимо небольшого острова Эль-Фрайле. На нём находилась батарея орудий, снятых с Генерала Лезо. Когда почти все американские корабли уже прошли мимо Эль-Фрайле, из трубы Хью Мак-Каллока вырвалось пламя от загоревшейся сажи. Мак-Каллок пользовался австралийским углем, который не сгорал так чисто, как уэльский уголь других кораблей эскадры. На Хью Мак-Каллоке периодически возникали воспламенения, когда в её трубе загоралась угольная сажа. Батарея на острове увидела это самое пламя и открыла огонь, послав снаряды где-то между Рэли и Петрелом. Бостон, Мак-Каллок, Рэли и Конкорд открыли ответный огонь и батарея замолчала. Никогда не выяснилось, почему батарея Эль-Фрайле не открыла огонь раньше и отказался от ведения дальнейшего боя. Несмотря на темноту, американские корабли были хорошо видны. Самая распространенная версия гласит, что на Эль-Фрайле не было достаточного количества артиллеристов для обслуги орудий.

Тем не менее, в Маниле услышали перестрелку Эль-Фрайле с противником и Монтохо понял, что это значит. В 2 часа ночи он получил телеграмму, подтверждающую, что американцы прошли Эль-Фрайле. Он уведомил военных командиров, приказал привести в готовность всю артиллерию и отправил всех солдат и матросов на боевые посты. Испанцы ждали. Испанские корабли тоже заблаговременно избавились от мачт, рей, шлюпок и всего, что под огнем американской артиллерии могло стать основным источником травм от разлетающихся вокруг щепок.

Азиатская эскадра шла в Манильскую бухту с целью прибыть на рассвете в Манилу, где Дьюи ожидал найти испанский флот. Чтобы уложиться в этот график, эскадра сбросила скорость до четырех узлов. экипажам дали возможность немного поспать у своих орудий, насколько это позволяла напряженность обстановки. На палубах кораблей моряки видели сигнальные ракеты, маяки, прожекторы и сигнальные огни вдоль всей береговой линии, поскольку их передвижение постоянно отслеживалось. Капитан Дьюи тоже посылал световые сигналы своей эскадре — соблюдать секретность больше не было смысла.

В 4 часа утра Монтохо дал сигнал своим силам готовиться к бою. В этот самый момент матросам американской эскадры подавали кофе. В 4:45 утра с Дон Хуана де Аустрия заметили американскую эскадру. Отправив Наншан и Зафиро под защитой Хью Мак-Каллока в более безопасное место в бухте, американцы пошли прямо в Манилу, где, как они ожидали, будут находиться испанские военные корабли. Это было логично, поскольку мощные береговые батареи значительно увеличили бы огневую мощь испанских кораблей. Не видя на якорной стоянке ничего, кроме торговых судов, американские корабли повернули в сторону Кавите. В 5:05 утра орудия трех береговых батарей открыли по ним огонь. Ответили только Бостон и Конкорд, поскольку ограниченный запас боеприпасов должны был использоваться против испанского флота, а не против фортов. Монтохо приказал Реине Кристине поднять якоря и двигаться навстречу противнику. Чтобы расчистить себе путь, он приказал подорвать несколько мин, которые могли представлять опасность для его собственных кораблей. Их взрывы заметили на американских кораблях. Дьюи неправильно истолковал причину взрыва мин, комментируя: «Очевидно, испанцы уже напуганы». Эскадра продвигалась вперед в боевом порядке: Олимпия, за ней Балтимор, Рэли, Петрел, Конкорд и Бостон с интервалом в 200 ярдов (ок. 1 кабельтова).