Бесплатный фрагмент - Бимби-Кримби

На обложке: рисунок Антона Кротова

Предисловие к сказкам с подробностями

Читателя, знакомого с моими короткими сказками-крошками, подзаголовок «с подробностями» означает, прежде всего, что здесь он встретится со сказками-не-крошками. У каждой из них ровно тот размер, который ей подходит.

Подробности здесь играют важную роль, потому что и герои сказок, и судьбы этих героев чрезвычайно разнообразны.

Сборник разбит на два раздела: «Для тех, кто помладше» и «Для тех, кто постарше». Но таких сказок, в которые нельзя было бы заглядывать детям, здесь нет вообще. Просто во втором разделе встречаются слова посложнее, но с ними вполне может справиться и развитый ребёнок, а что будет не совсем понятно — взрослые объяснят.

Составляя эту книгу, я выкопал даже самые давние сказки, лишь бы они мне и сейчас нравились. Кстати, начал я сочинять сказки под влиянием (а иногда и в соавторстве) со своей младшей дочкой Ксюшей.

Кто читал сказочную повесть «За бродячим подсолнухом», обнаружит здесь знакомых персонажей, хотя в повести они позволяли себе покинуть сказку и немного пожить дополнительной жизнью: повесть ведь просторнее, чем отдельная сказочная квартира. А кто захочет её прочитать, пусть имеет в виду, что повесть давно распродана, но она есть в электронном варианте или в самых центральных библиотеках.

Советую читать эти сказки по одной и обсуждать их друг с другом, чтобы обнаружилось то, что сразу не было заметно. Если их читать больше и быстрее, то в голове может начаться ералаш: герои сказок и их приключения перепутаются друг с другом, и даже то, что было заметно сразу, затеряется в получившейся неразберихе.

Раздел 1. Для тех, кто помладше

Застольные сказки

Хлебная сказка

Жили-были хлебные крошки. У них были хлебные ножки, хлебные ручки и хлебные щёчки. Всё остальное у них тоже было, тоже всё хлебное.

Крошки жили когда-то в хлебе и крепко держались друг за друга. Но потом по хлебу прошелся ножик и разрезал хлеб на куски. И самые непоседливые крошки высыпались наружу. Сначала они были мягкими, как и в хлебе, но потом подсохли и почерствели. Зато им стало легко кататься по столу куда угодно.

Ещё у хлебных крошек были хлебные кошки. Они были поменьше. У каждой хлебной крошки была своя хлебная кошка, которая всегда бегала за своей хозяйкой. У хлебных кошек были хлебные хвосты и хлебные усы. Всё остальное у них тоже было, тоже всё хлебное.

А у каждой хлебной кошки была своя хлебная мышка. У хлебных мышек были хлебные зубки и всё остальное, тоже хлебное. Каждая хлебная мышка бегала за своей хлебной кошкой и за своей хлебной крошкой. Обычная мышка бегает ОТ кошки, а хлебная мышка наоборот, бегает ЗА хлебной кошкой.

Вот и бегали по столу хлебные крошки, за ними бегали хлебные кошки и хлебные мышки, но не было им от этого особой радости. Хотя они все подсохли и почерствели, но никак не могли забыть те тёплые времена, когда они жили в хлебе. Тогда они были мягкими и дружными, крепко держались друг за друга и мечтали поскорее добраться до человека, чтобы помочь ему жить.

И вдруг самая маленькая, но самая зоркая хлебная мышка заметила у края стола ладошку.

— Гляди, кошка, вон ладошка! — закричала она своей хлебной кошке, подергав её за хлебный хвост.

И хлебная кошка мяукнула своей хлебной крошке:

— Гляди, крошка, там ладошка!

А хлебная крошка побежала, покатилась и спрыгнула в эту ладошку. И другие крошки посыпались за ней. И за каждой хлебной крошкой бежала хлебная кошка. И за каждой хлебной кошкой бежала хлебная мышка. И все они посыпались в подставленную ладошку.

И ладошка наполнилась хлебом. И стала хлебной ладошкой. Она была мягкой и тёплой, так что хлебные крошки, хлебные кошки и хлебные мышки все перемешались и снова почувствовали себя хлебом.

Ладошка подняла всю хлебную компанию, как на лифте, к лицу девочки, стоявшей у стола. Девочка не хотела выбрасывать крошки. Не хотела, чтобы они пропали зря. Но прежде, чем отправить их в рот, она заглянула в свою ладошку, присмотрелась и прошептала:

— Хлебные крошки, хлебные кошки, хлебные мышки…

И хлебный народец отправился помогать человеку жить.

Молоток, Орех и Железный Дракончик

Жил-был Молоток по имени Ток-Ток. Больше всего он любил забивать гвозди. Но однажды его позвали, чтобы расколоть большой грецкий Орех. «Это я запросто сделаю», — подумал Молоток Ток-Ток, прицелился получше и стукнул по Ореху.

Удар был меткий и сильный. Но Орех ловко вывернулся и — вжик! — отскочил вбок, стукнулся об стену, отскочил от стены и сильно ударил по самому Молотку.

— Не получилось! — огорчился Молоток.

— Не получилось, — посочувствовал ему Орех. — Может, со второго раза получится?..

Молоток прицелился ещё лучше и ударил ещё сильнее. Орех — вжжиик! — отскочил вверх, стукнулся об потолок и ещё больнее ударил по ручке Молотка.

— Ой! — сказал Молоток. — Ты что дерёшься? Кто кого колет — я тебя или ты меня?

— Никто никого не колет, — весело ответил Орех. — И никто не дерётся. Просто мы с тобой так играем. Ещё будешь пробовать?

Но и в третий раз Орех — вжжжииик! — отскочил и сам стукнул по Молотку. Ловко у него это получалось.

— Теперь моя очередь, — лязгнул зубами Железный Дракончик, появившийся рядом с ними. — Орехи надо не колоть, а грызть. Это моё дело.

Но Молотку уже понравился весёлый Орех, умеющий постоять за себя, и он решил заступиться.

— Не надо его грызть, Дракончик! — решительно сказал Молоток и заслонил собой Орех. — А то мне придётся по тебе стукнуть так, что у тебя зубы погнутся.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Железный Дракончик. — Ты даже Орех расколоть не сумел, а мне грозишь. Думаешь, я испугаюсь? Уж я-то с ним справлюсь. Меня для того и сделали, чтобы орехи колоть.

— Господа инструменты! — подал голос Орех. — Не спорьте. Каждый должен делать своё дело. Пусть Дракончик поработает.

И он сам прыгнул в пасть Дракончику.

Дракончик стиснул челюсти изо всех сил, и Орех — вжик! — выскользнул из его пасти, так что зубы Дракончика лязгнули друг об друга. Орех стукнулся об дверцу шкафа, отскочил от неё и сшиб с ног самого Дракончика.

Потом он помог Дракончику подняться, снова залез к нему в пасть и снова — вжжиик! — отскочил от ножки стула и опрокинул Дракончика. От удивления Дракончик молча разевал рот, пока Орех не залез туда снова и — вжжжииик! — снова Дракончик был опрокинут отскочившим Орехом.

И тут Дракончик громко рассмеялся.

— Ну и ловко у тебя это получается, — хохотал он.

— Просто цирк какой-то! — засмеялся вместе с ним и Молоток Ток-Ток.

— А мы — три клоуна! — звонче всех засмеялся Орех.

Так они подружились.

Живая кастрюля

Жила на кухне кастрюля. Живая кастрюля. Иначе как бы она могла жить?

И надо сказать, что это была УДИВИТЕЛЬНО живая кастрюля.

…Поставят в ней сварить яички — и никогда она не сварит их ни вкрутую, ни всмятку, ни в мешочек. А вылупляются из этих яичек цыплята! Выскочат на стол — и тут же рок-н-ролл принимаются отплясывать. Да ещё не простой рок-н-ролл — акробатический.

Здорово? Конечно, здорово — если вам есть не хочется. И если у вас есть дом в деревне, куда цыплят можно увезти.

…Или поставят варить в живой кастрюле пшённую кашу, а каждое зёрнышко в ней вдруг прорастёт и в стебелёк вытянется. И просяной метёлочкой заколосится. Так что к концу готовки из кастрюли как будто веник торчит. Только не простой веник, которым комнату подметают, а живой, который надо в землю высаживать и поливать почаще.

Здорово? Ну да, только поесть опять не удастся. А ведь кастрюльки-то как раз для еды нужны.

…Ну, а про то, как манную кашу в этой кастрюле сварили, и как манная каша в манную тётю превратилась, и как гулять на улицу отправилась — про это надо отдельно рассказывать.

А можно ли, скажите, позавтракать такой манной кашей, которая уже невесть где побывала и может вам о своих приключениях до вечера рассказывать?..

Правильно, позавтракать ею никак нельзя, разве что поужинать, когда она кончит свои рассказы, да и то если у неё других дел не отыщется.

…Так что у хозяев столько хлопот было с этой удивительной живой кастрюлей, что они не выдержали и подарили её своим знакомым.

Те повосхищались, повосхищались тем, как кастрюля всё оживляет, а когда голодными ходить стали — что сделали?

Правильно, подарили другим своим знакомым. Да и те долго не выдержали, тоже её переподарили кому-то.

Так и странствовала эта особенная кастрюля с кухни на кухню, пока не попала на особенную кухню. На кухню писательскую.

На этой кухне всё-всё было живое. И у всего была своя судьба и свои сказочные истории. Без свежей сказочной истории здесь и завтракать не садились.

Тут-то живая кастрюля и пригодилась.

Манная Тётя

Жила-была в кастрюле Манная Каша. Она была очень мягкой и поэтому могла стать чем угодно. Ведь она была даже мягче пластилина, а из пластилина можно вылепить самые разные вещи.

В кастрюле Манная Каша была глубокой. В тарелке она была плоской. В ложке она становилась овальной. На стол она могла накапать круглыми каплями, а вокруг рта могла размазаться в настоящий клоунский узор.

И вот надоело Манной Каше жить-быть в кастрюле. Если бы вам пришлось жить в кастрюле, вы бы тоже заскучали. Решила Манная Каша посмотреть на мир. Превратилась она в Манную Тётю и шлёп-шлёп — отправилась из дома.

Шлёп-шлёп, дошлёпала Манная Тётя до широкой улицы. Только она не знала, что надо идти к переходу и ждать зелёного светофора. В кастрюле никаких светофоров не было. Пошла Манная Тётя поперёк улицы где попало. И сразу ей милиционер засвистел. Остановил он Манную Тётю и говорит:

— Вы неправильно через улицу идёте. Давайте штраф!

— А что такое штраф? — не понимает Манная Тётя. У неё в кастрюле никаких штрафов не было.

— Это деньги, — говорит милиционер.

— А что такое деньги? — не понимает Манная Тётя. У неё в кастрюле никаких денег не было.

— Это вот такие бумажки, — показывает милиционер.

Манная Тётя посмотрела — и тут же слепила манные деньги. Милиционер взял их, а они у него по руке растеклись манной кашей. Рассердился милиционер, хотел Манную Тётю в свою милицию забрать. А Манная Тётя не захотела в милицию, превратилась в белую Манную Автомашину и — шлёп-шлёп шинами — уехала.

Но долго ехать ей не пришлось. По улице катило много машин, а Манная Автомашина не знала, как нужно ездить, чтобы ни с кем не столкнуться. В кастрюле никаких правил езды не было. Вот она и столкнулась с грузовиком. Размазалась Манная Автомашина по грузовику, так что с трудом отлепилась.

Из грузовика выскочил перепуганный шофер, кричит, кулаками трясёт. А Манная Каша превратилась в белую Манную Собаку и — шлёп-шлёп лапами — побежала прочь, виляя хвостиком.

Вдруг ей навстречу выбежал громадный чёрный пес и громко на неё залаял.

— Ты зачем сюда пришла? Здесь я хозяин! Сейчас тебе трёпку задам!..

Бросился чёрный пес на Манную Собаку, хотел её укусить, да только весь оказался измазанным в манной каше. А Манная Собака превратилась в Манную Галку и — шлёп-шлёп крыльями — улетела.

Полетела она скорее обратно — домой, в кастрюлю. Шлепнулась в неё и снова стала сама собой, простой Манной Кашей. «Нет, — подумала она, — незачем мне, Манной Каше, по улицам шлёпать. Пусть лучше меня люди едят, как положено, а я уж с ними вместе на мир посмотрю».

Страна из сахарной ваты

Ням очень любил сахарную вату. Как же её не любить — такую сладкую, такую воздушную, такую пушистую!.. Продавцы сахарной ваты — самые счастливые люди на свете. Так он думал, когда видел кого-нибудь из них. Ведь они умеют её делать, а значит и есть могут, сколько угодно. Этим они наверняка и занимаются, когда кончается их рабочий день и они остаются наедине со своим сахароватно-изготовительным механизмом.

И вот однажды Няму удалось разговориться с одним таким счастливым человеком. Его даже трудновато было разглядеть за сахарным туманом, окутывающим карусель, на которой обычный сахар превращался в тончайшую паутину.

— Послушай, — сказал сахарный мастер, — ты часто у меня сахарную вату покупаешь. Она тебе очень нравится?

Глаза Няма наполнились таким восторгом, что мастер тут же всё понял.

— Ты, наверное, мог бы одной сахарной ватой питаться?

Ням закивал так энергично, что мастер испугался за его голову и придержал её за подбородок, чтобы не отвалилась.

— Тогда я угощу тебя Радужной Ватой, — решил мастер. — Она перенесёт тебя в страну Сахаватию… если, конечно, ты не испугаешься такого необычного путешествия. Как, не боишься?

Тут Ням изо всех сил замотал головой, и заботливый мастер остановил её за уши.

А потом принялся готовить Радужную Вату. Подсыпал в свою машину сахарный песок и стал добавлять к нему щепотки разноцветных порошков, дирижируя палочкой, на которую виток за витком наматывались радужные паутинки.

Когда Ням получил наконец в руки целое пёстрое облако на дирижёрской палочке и откусил кусочек, в голове у него всё закружилось от восторга. А потом… Потом он обнаружил, что находится в Сахаватии.

Ах, какой запах стоял здесь повсюду! И всё было таким мягким, таким воздушным, таким пушистым… И таким сладким, если откусить… Не однообразно сладким, а с тысячей разных привкусов — клубничным, шоколадным, арбузным, и вовсе незнакомые привкусы были…

Мысли в голове у Няма были тоже такими приятными — фруктовыми, ягодными, кремовыми… А прежних мыслей и забот совсем не осталось. Что им здесь делать, где всё так мягко, воздушно, пушисто… Ням наслаждался и даже не знал, сколько часов прошло с тех пор, как он оказался в Сахаватии. Или дней? Или недель? Или…

И вдруг перед ним возник мальчик. Только что не было его — и вдруг появился. Он был примерно такого же роста, как Ням, а в руке держал большое облако Радужной Ваты на палочке.

— Хм, не соврал мужик, — задумчиво произнёс паренёк. — Вроде я и впрямь в этой… как её… Ватасахии. Надо проверить.

И тут он потянулся к Няму, схватил его за рукав — и дёрнул. Надо же, кусок рукава, чуть ли не половина, легко и мягко оторвался, оставшись в руке у незнакомца. Мальчик поднёс обрывок ко рту и быстро с аппетитом слопал.

— Да, — сказал он с интересом, — настоящая сахарная вата. А если нос отщипнуть?..

И он снова протянул руку к Няму.

Но тот не стал дожидаться новой проверки. Он прыгнул в мягкие разноцветные кусты — и пустился наутёк.

«Неужели и рубашка у меня теперь сахароватная, и… и… неужели Я САМ тоже?!..» — с ужасом думал Ням, убежав подальше и убедившись, что никто за ним не гонится.

— Нет, я больше на хочу здесь оставаться! — закричал он изо всех сил и замотал головой.

— Хочу обратно, в свою жизнь! Пусть даже без всякой сахарной ваты! — и он быстро-быстро закивал, подтверждая своё желание.

От этих мотаний и киваний в голове у него всё закружилось — и…

— Не пойму тебя, — говорил продавец сахарной ваты, придерживая Няма то за уши, то за подбородок. — Спрашиваю, хочешь ли ещё порцию, а ты молчишь. То киваешь, то головой мотаешь. Делать тебе ещё или не делать?

— Больше не хочу в Сахаватию, — прошептал Ням, с ужасом глядя на оборванный рукав рубашки, и торопливо зашагал к дому.

Рукав-то мама отремонтирует. Ну, поругает немного, это не страшно. Вот как бы узнать, сколько часов он провёл там, в Сахаватии. Или дней? Или…

Бесконечные чипсы

Один человек, по имени Липс, был большим любителем картофельных чипсов. Вообще-то он был изобретателем по профессии. Однажды ему захотелось чипсов, но он в это время находился на своей изобретательской работе и за чипсами сбегать никак не мог. У них начальник таким строгим характером отличался, что никому не давал отвлекаться — полагалось только изобретать в рабочее время, а не за какими-то там чипсами бегать.

Тогда Липс стал изобретать чипсоделательный агрегат: ЧДА. И быстро изобрёл. Очень быстро, потому что очень чипсы любил. Он вообще был гениальный изобретатель. У агрегата было отверстие, которое на засыпку работало. И засыпать туда можно было любую картошку, даже неочищенную, даже немытую. Агрегат картошку мыл, агрегат картошку чистил, агрегат картошку резал, ну и всякие прочие кулинарные операции производил, пока у него чипсы не получались.

А поскольку Липс ОЧЕНЬ чипсы любил, он не стал изобретать для своего агрегата резательное устройство, чтобы чипсы кусочками получались. Зачем? Выходит из ЧДА бесконечная лента хрустящих чипсов — вот и хорошо! Сядешь рядом — и кушаешь, кушаешь…

Изобретать ему было нетрудно. Он же был гением! А вот готовые чипсы поедать он едва успевал. Ведь стоит включить агрегат и засыпать картошку, как начинает бесконечная лента идти.

Липс так растолстел после этого своего изобретения, что его жена Пилса очень переживать стала за его внешность. Стройным он ей больше нравился. Хорошо, что она работала на той же изобретательской работе.

Стала Пилса свой агрегат изобретать, ЧПА. И быстро изобрела. Очень быстро, потому что очень Липса любила. У её агрегата было специальное отверстие, к которому можно подсоединить чипсоделательный агрегат. Так, чтобы туда бесконечная лента чипсов уходила — и больше не появлялась. Поэтому он и назывался ЧПА: чипсопоедательный агрегат.

Изобрела Пилса ЧПА, подключила к ЧДА — и уже не нужно было Липсу бесконечную ленту чипсов поедать.

Так она спасла от переедания своего гениального мужа.

Крямнямчики

Великий повар Кусини достиг такого искусства в приготовлении всякой вкуснятины, что во всём мире не осталось у него соперников. Сам он, во всяком случае, был в этом совершенно уверен. А может, и на самом деле так было.

Осталось ему соревноваться только с самим собой. Поэтому он постоянно был озабочен: как бы изобрести такое блюдо, которого даже сам великий повар Кусини никогда не готовил.

Его салаты, супы, котлеты, компоты, торты и пирожные становились всё более необычными. Иногда какую-нибудь приправу привозили Кусини из самых дальних краёв. Да и все продукты для своих блюд он использовал самые лучшие и изысканные.

Чем необычнее становились блюда Кусини, тем они становились и дороже. Отведать их могли только очень богатые люди. А сам Кусини был родом из простой семьи и очень переживал из-за того, что готовит только для богачей.

И вот он решил сочинить такое блюдо, которое было бы вкусным не от какой-нибудь утончённой приправы, а только от великого кулинарного искусства. Такое, чтобы дешевле и проще ничего невозможно было бы приготовить. Чтобы можно было угостить им всех и каждого.

Легко сказать! Простую вещь гораздо труднее придумать, чем сложную.

Много лет стремился Кусини осуществить свою мечту — и наконец изобрёл крямнямчики.

Крямнямчики пришли ему в голову во сне. Ведь во сне он не думал о том, какой он великий, а такие мысли, знаете ли, очень мешают. Вот и придумал он во сне крямнямчики. Такие простые и такие дешёвые, что их просто даром раздавать можно. И вкусноты совершенно неописуемой.

Кусини так обрадовался своему открытию, что вскочил среди ночи, помчался на кухню и принялся готовить.

Запах крямнямчиков растёкся по всему дому. И такой он был будоражащий, что все, кто жил в этом доме, даже на других этажах, просыпались, выбегали из квартир и стремились, как намагниченные, к дверям Кусини.

Кусини понял, что создал нечто замечательное.

Он распахнул свои двери, и его соседи в мгновение ока расхватали те крямнямчики, которые он успел приготовить, хотя они и остыть ещё не успели. Кусини даже сам не успел попробовать ни одного.

— Браво, маэстро! — закричали соседи.

А так называют только самых великих музыкантов, художников и артистов.

— Браво! Бис! Бис! — кричали все наперебой.

А «бис» означает просьбу о повторении, и никакой великий артист не может устоять против этой просьбы.

И Кусини принялся за новую порцию крямнямчиков.

Тем временем запах крямнямчиков растекался по городу…

Жители города, почуяв этот запах, просыпались, выбегали из домов и стремились, как намагниченные, к дому великого повара Кусини. Многие мчались изо всех сил, так не терпелось им попасть к источнику этого невероятно аппетитного аромата.

Каков же был их восторг, когда им удавалось отведать крямнямчик и почувствовать его вкус, который был ещё аппетитнее запаха!

Вдохновлённый своим успехом, Кусини угощал крямнямчиками всех, кто приходил к нему. Ничего, что для этого ему приходилось непрерывно готовить всё новые и новые крямнямчики. Ничего, что сам он не успел ещё отведать ни кусочка. Какая разница, когда он достиг величайшего успеха в жизни!..

Он готовил крямнямчики так быстро и ловко, что никто не мог уследить, как он это делает. Тайна крямнямчиков для всех оставалась тайной.

Запах волшебного блюда заполнил весь город, и толпы народа стекались к дому великого Кусини.

Надо сказать, что каждый, кто съел крямнямчик, думал уже только о том, чтобы съесть ещё один. Такое уж это было блюдо. Поэтому все шли к дому Кусини, но никто не хотел уходить. Множество добровольцев выстраивали людей в очередь, следили за тем, чтобы каждый, кто получил крямнямчик, выходил и вставал в конец очереди, а не оставался в её начале, — в общем организовывали порядок, без которого Кусини просто не смог бы работать.

А Кусини трудился изо всех сил. Он был счастлив, как никогда в жизни. И ни на мгновение не хотел отвлекаться от своей работы, даже чтобы попробовать крямнямчик самому. Да и что тут пробовать — он и так видел невероятный успех своего открытия.

Целый день работал Кусини без перерыва, но очереди не укорачивались. Нет, они удлинялись!

Ведь запах крямнямчиков уже вытек из города и затопил все окрестности…

Водители машин и автобусов, почувствовав запах, сворачивали с шоссе и мчались в город, пытаясь как можно ближе подъехать к дому Кусини. А когда машины или автобусы увязали в толпе, пассажиры вместе с водителями выскакивали наружу и тоже становились частью потока, стремящегося туда, где Кусини пёк крямнямчики.

Как ни устал к вечеру Кусини, он не мог прекратить работу, видя, как народ жаждет крямнямчиков. Он пёк их всю ночь и весь следующий день, и всю следующую ночь, и ещё день, и ещё половину ночи, а потом, обессиленный, уснул прямо на кухне.

Люди, потрясённые изобретением маэстро и его самоотверженным трудом, сразу затихли, перенесли Кусини на кровать и разошлись на цыпочках, чтобы дать ему восстановить силы.

Кусини спал три дня и три ночи. Спал так крепко, что ему не снились сны и не приходили в голову никакие ночные мысли. Даже некоторые мысли из тех, что пришли до этого, ушли обратно. И среди этих ушедших мыслей был (о, ужас!) секрет приготовления крямнямчиков.

Когда Кусини проснулся, то засмеялся от радости, вспомнив толпы народа, собравшиеся к нему. Он вскочил, чтобы бежать на кухню и продолжать свою работу, — и вдруг понял, что напрочь забыл своё открытие.

Увы, это было так, и с этим нельзя было ничего поделать.

И великий повар Кусини заплакал. Ведь он даже не откусил ни кусочка…

Впрочем, плакал он недолго.

— Ничего, — сказал он сам себе. — Я ещё такое блюдо придумаю, которое этому повару Кусини даже и не снилось!..

Что из чего вырастает

Обиженный Одуванчик

Жил-был жёлтый Одуванчик.

Больше всего на свете он любил Солнышко. Когда утром, после темной ночи, начинало светать, он чуть-чуть приоткрывал свой жёлтый глазок и дожидался первого солнечного луча. С тех пор, как Одуванчик расцвёл, стояла замечательная погода, и не было дня, чтобы он не увидел восхода.

Убедившись, что Солнышко выглянуло, Одуванчик широко раскрывал свое маленькое пушистое солнышко и до самого вечера поворачивал голову в ту сторону, откуда к нему шли свет и тепло.

Но вот однажды утро выдалось облачное. Приоткрыв глазок, Одуванчик никак не мог дождаться первого луча. Хотя небо и посветлело, оно всё было затянуто серой пеленой. И Одуванчик обиделся. Он думал, что Солнышко тоже любит его и спешит каждое утро коснуться его тёплым лучом. А тут вдруг он остался одиноким и несчастным. Какая несправедливость!.. Какое предательство!..

Так думал молоденький Одуванчик. Он не знал, что Солнышко изо всех сил старалось пробиться сквозь пелену облаков, чтобы согреть землю, но не всегда это получается сразу.

Обиженный Одуванчик решил не раскрываться. Раз так, раз не появился сегодня на небе любимый тёплый взгляд, то не на что и смотреть вокруг. Так думал расстроенный Одуванчик, погрузившись в свою обиду.

И вдруг прямо к Одуванчику спорхнул с ветки Воробей.

— Простите, прекрасный Одуванчик, что беспокою вас! — прочирикал он. — Вы самый лучший цветок возле моего гнезда. Каждый день мы всей семьей, с Воробьихой и со всеми воробьятами, любуемся вашим золотым венчиком. На Солнце нам, воробьям, смотреть трудно, а тут прямо рядом с нами — маленькое пушистое солнышко!.. Но сегодня вы, Одуванчик, не раскрылись, и всем нам печально. Особенно огорчаются воробьята, которые ещё не знают, что в жизни всякое бывает. Пожалуйста, Одуванчик, улыбнитесь им хоть на минутку!..

И Одуванчик понял, что он тоже для кого-то — солнышко. Значит, нельзя ему капризничать и прятаться в свою обиду. Надо улыбнуться воробьятам.

Одуванчик медленно расправил свой пушистый венчик и повернулся в сторону воробьиного гнезда.

А несколько минут спустя, раздвинув наконец толстый слой облаков, выглянуло и Солнышко. Оно протянуло свой тёплый луч к земле и ласково погладило Одуванчик по золотой ершистой головке.

Лесное Искусство

Жил-был в лесу гном. Звали его Ном. Он очень любил рисовать.

Бумаги у него не было ни листочка. Зато других листочков — лесных — было множество. Дубовые, кленовые, липовые и берёзовые, всех не перечесть. Даже земляничные листья и листы папоротника.

Вот гном Ном и рисовал на лесных листочках, листьях и листах. Осторожно снимет лист с дерева, нарисует картинку — и тут же искусно вешает лист обратно. Чтобы дальше рос. Как он это делал? А вот умел. Гномы много чего умеют. Это было его Лесное Искусство.

Когда в лес приходили люди, гном Ном скрывался. Он не прятался, потому что прячутся те, кто боится или играет в прятки. А он торжественно скрывался. Зачем? Да просто не хотел, чтобы кто-нибудь смеялся над его малым ростом. Скроется в траве, в дупле или в листве, никому его не увидеть, а он всех видит и слышит.

Самым важным событием для рисовального гнома Нома было, если его рисунок замечали. Увидят на дереве лист необычный, удивятся:

— Вот это лист! Глядите, какая красотища! Словно специально кто-то его разрисовал!..

Гному Ному было очень приятно, хотя и обидно немножко. Заметили его рисунок, восхитились. Это приятно. А кто нарисовал — не догадываются. Это обидно.

В то же время не хотел гном Ном людям представляться: вот я, мол, автор. Очень уж он маленького роста был.

Но однажды увидел гном Ном на опушке девочку. Она собирала букет кленовых листьев. Да не просто собирала, а выискивала только листья с рисунками гнома Нома. К тому же девочка оказалась ровно такого же роста, как и сам гном Ном.

Вот он и решил: была не была! Покажусь-ка я этой замечательной девочке. Неизвестно, как он понял, что она замечательная. Но не ошибся.

— Привет! — сказал гном Ном.

— Привет! — сказала девочка. — Меня зовут Ксюша.

— А меня зовут Ном, — сказал гном.

— Это ты так чудесно листья разрисовал? — спросила девочка.

Гном Ном чуть не сел на землю от удивления. Но не сел. Гномы сами по себе удивительные существа, поэтому они стараются не удивляться.

— Конечно я, — ответил гном Ном. — Даже странно, что ты спрашиваешь. Неужели это и так не понятно?

— Понятно, — сказала девочка Ксюша.

Разговор совсем, было, остановился, но Ксюша добавила:

— Здорово у тебя получается!..

Тут гном Ном сразу забыл про свою важность. Ведь с человеком, который понимает, — всё по-другому.

Долго он рассказывал девочке Ксюше о своей лесной жизни и о своём Лесном Искусстве. А потом подарил ей лучшие свои листы. Не поленился слазить за ними на самые верхушки трёх больших клёнов.

И сказал:

— Приходи ещё.

Дома девочка Ксюша аккуратно высушила разрисованные листья и поставила их в вазу.

Когда к ним домой приходили гости, они говорили:

— Ах, какие красивые листья! Как будто кто-то специально разрисовал.

И девочка Ксюша начинала рассказывать про гнома-рисовальщика и про его Лесное Искусство.

Взрослые кивали и восхищались, а потом, прощаясь в прихожей с мамой и папой, шептали им на ухо:

— Как замечательно ваша дочка придумывает сказки.

В это время гном Ном в своём лесу вздрагивал и морщился. Он не хотел быть придуманным. Но вспомнив замечательную девочку Ксюшу, он успокаивался и мечтал о том, как они снова встретятся и от души поговорят друг с другом про Лесное Искусство.

Сугроб и Ручеёк

Жил-был снежный Сугроб. Большой Сугроб. Ну, просто о-о-очень большой Сугроб. Белый, важный, солидный.

Любимым его занятием было считать снежинки, летящие с неба. Честно говоря, наших человеческих чисел сугроб не знал. Но это ему не мешало считать. Он придумывал числа сам. Это было очень удобно: никто не мог проверить, правильно ли он считает. Тем более, что и считал-то он про себя.

Нежась под снегопадом, он шептал:

— Один снежаток снежинок, другой снежаток… О, сильнее стали падать. Снежюжина снежинок, еще снежюжина… Во, как повалили: снежотня снежинок, еще, еще… Снежисяча снежинок… Снежильон!.. Снежильярд!..

Неподалеку от Сугроба ребята сделали снежную Бабу. Она восхищалась Сугробом, его величиной и учёностью. А он ей рассказывал:

— Ко мне снежинки так и липнут. Почти все ко мне собираются. Поэтому я и возвышаюсь надо всеми.

На самом деле Сугроб возник из снега, который дворник счищал с дороги. Снежинки только сверху окутывали его, как и всё вокруг, белым покрывалом. Но Сугробу нравилось думать, что он особенно притягателен.

Однажды посреди зимы настала оттепель. Оттепель похожа на весну, только после весны наступает лето, а после оттепели — снова зима. Эта оттепель была — ну, просто о-о-очень похожа на весну.

Сначала стаял пушистый снежок на ветках деревьев. Потом снег стал таять всюду, где он лежал тонким слоем. На крышах и навесах появились сосульки, и с них капали капли.

А возле Сугроба появился узенький весёлый Ручеёк. Целый день он журчал свои песенки, особенно если выглядывало солнце, и замолкал только вечером, когда ночной холодок превращал его в серебристую полоску льда. Песенки у него были про то, как приятно течь по миру и сверкать под солнечными лучами. И про то, что когда-нибудь придёт Большая Весна, а сейчас вперёд неё забежала её сестричка, Маленькая Весна. Так Ручеёк называл оттепель.

Солидный Сугроб был недоволен таким соседством. Ручеёк своим журчаньем мешал ему думать о своём величии. И уж тем более мешал считать снежинки.

Правда, когда шёл снег, снежинки теперь превращались в капельки, не долетая до земли. И Сугробу приходилось считать совсем по-новому:

— Один мокряток снежинок, другой мокряток… Мокрюжина снежинок, еще мокрюжина… Мокрисяча снежинок… Мокрильон!.. Мокрильярд!..

А тут ещё Ручеёк сбивал его своим журчаньем!..

Даже снежной Бабе не мог Сугроб пожаловаться. Не стало снежной Бабы. Может, она продержалась бы и в оттепель, но пришли ребята и сломали её. Это были другие ребята — не лепильщики, а ломальщики. И разломанная снежная Баба растаяла очень быстро. Трудно уцелеть, если тебя поломали.

Сугробу ничего не оставалось, как ворчать на Ручейка:

— Какой же ты всё-таки неугомонный!.. Гляди, какая спокойная лужа осталась после снежной Бабы. Не журчит, не бежит. Или с меня брал бы пример. Хоть и оттепель, а я всё равно спокоен. С места не срываюсь, шума не поднимаю…

Ручейку почему-то речи Сугроба казались о-о-очень смешными. Он прямо заливался:

— Ой, как смешно вы, Сугроб, шутите!.. Хи-хи-хи!.. Буль-буль-буль!.. Неужели вам никогда не хотелось сорваться с места, помчаться, зажурчать, запеть?.. Это же так здорово!..

В глубине души Сугроб чувствовал, как что-то в нём откликается Ручейку. Всё-таки Сугроб состоял из снежинок, каждая из которых прилетела на землю с неба, где она была капелькой. И каждая знала, что когда-нибудь она снова станет капелькой и потечёт в дальнее путешествие.

Но Сугроб не позволял себе думать о глупостях. Он стал таким великим. Разве он может позволить себе растекаться и распевать журчащие песенки?.. Ни в коем случае!

И он продолжал ворчать:

— Зима — это время тихое, спокойное. Зима любит молчаливых, терпеливых, застывших. А ты тут со своим журчанием, бульканьем, спешкой… Откуда только такие берутся?..

— Хи-хи-хи!.. Буль-буль-буль!.. — веселился Ручеёк. — Неужели вы, Сугроб, не знаете, откуда я взялся?.. Ой, как смешно!.. А почему это вы так уменьшились за последнее время?..

Действительно, Сугроб за время оттепели хоть и не растаял, а всё же немного сжался. И потемнел — потому что давно уже снежинки не окутывали его белым покрывалом. Но он не хотел об этом думать и сердился ещё больше:

— Совершенно мне не интересно, откуда такие дерзкие болтуны и непоседы возникают. Лучше бы ты помолчал, чем дразниться. Мало ли что тебе показалось…

Но Ручеёк не унимался:

— Ой, не могу!.. Ну вы подумайте, подумайте — откуда я взялся, если я возле вас, Сугроб, начинаюсь… Хи-хи-хи!.. Буль-буль-буль!..

Сугроб задумался. Откуда же, в самом деле, взялся Ручеёк? Ведь если снег в оттепель тает… И если снежная Баба превратилась в лужу воды… И если Ручеёк начинается от него, от Сугроба…

И тут Сугроб почувствовал всеми своими снежинками, которые были в нём накоплены, что он радуется Ручейку. Сугроб понял, что он всё время втайне мечтал стать текучим и бегучим. Понял, что ему всегда хотелось журчать и петь. Просто он стал большим и решил, что не годиться ему мечтать о таких глупостях.

Первый раз Сугроб обратился к Ручейку без ворчания:

— Значит, мы с тобой — одно и тоже?.. Я состою из капелек, ставших снежинками, а ты из снежинок, ставших капельками?..

Первый раз Сугроб с удовольствием стал слушать, что поёт ему в ответ Ручеёк.

А на следующий день оттепель кончилась. Ручеёк, который ночью превратился в серебристую полоску льда, наутро уже не оттаял.

Сугроб перестал уменьшаться — и даже начал расти снова, потому что снежинки опять стали окутывать его белым покрывалом. Да и дворник помогал Сугробу расти, подкидывая ему лопатой снег с дорожки.

Ребята-лепильщики сделали новую снежную Бабу. Она тут же начала восхищаться Сугробом. Но Сугроб уже не важничал так, как прежде.

Он очень скучал по весёлому Ручейку. И ждал, когда придёт Большая Весна. Ведь тогда Ручеёк побежит снова и снова зажурчит свои весёлые песенки.

Почему-то теперь Сугроб уже не боялся думать о том, что сам он весной непременно растает.

Кленовая веточка

Выросла как-то на большом красивом клёне особая веточка. С виду она была такой же, как и другие. Отличалась только своими мечтами.

Другие ветки мечтали стать крепкими, могучими, пышными. Чтобы листья уродились один другого краше, чтобы семена были покрупнее.

А эта веточка мечтала улететь куда-нибудь вдаль, везде побывать, всё повидать… Ах, тот, кто сам о таком мечтал, знает, о чём речь.

Однажды подул сильный-сильный ветер. Клён велел всем своим веткам прижать листики, чтобы их не оборвало. А наша особая веточка, наоборот, листья расправила, ветру подставила — ветер её и обломал.

Обломал ветер кленовую веточку — и взлетела она в самое небо. Рада-радёшенька, что её мечта сбылась. Летит, листьями машет.

Смотрит — рядом летит птица незнакомой породы.

— Здорово летаешь! — говорит веточка. — Я вот тоже тут решила полетать, мир посмотреть.

— Ох, веточка, — говорит птица неизвестной породы. — Боюсь, не слишком долго тебе летать придётся.

— Подумаешь, — фыркнула веточка. — Сколько захочу, столько и буду летать. У меня листья, небось, не хуже твоих крыльев. Причём у тебя только два крыла, а у меня листьев много.

Только сказала так, а ветер стих. Как ни трепыхала веточка листьями, но всё-таки упала вниз, на кучу сена.

Извернулась перед самым падением — и воткнулась черенком в сено: словно маленький клён растёт.

Смотрит — рядом с кучей сена дубок зеленеет.

— Привет, дубок, — говорит веточка, — Растёшь? Я вот летала-летала, а теперь решила тоже тут порасти, к вашим местам присмотреться. Потом снова летать отправлюсь.

— Эх, веточка, — говорит дубок. — Вряд ли так у тебя получится. Растущие существа — это одно, летающие — совсем другое. У одних мастерство жизни в корнях, у других в крыльях. Есть ещё, правда, нерастущие и нелетающие, но о них и говорить нечего.

— Подумаешь, — фыркнула веточка. — Я вот и летающая и растущая, а обхожусь без крыльев и без корней. Просто тебе ещё такие не попадались.

— Ну а если у тебя ни крыльев, ни корней, в чём же твоё мастерство жизни? — допытывался дубок.

— Терпеть не могу заумных разговоров! — объявила веточка в ответ.

И дубок замолчал.

На следующий день веточка обнаружила, что у неё вянут листья. Но никак она не хотела, чтобы это заметил дубок. А то он непременно сказал бы, что ей не хватает мастерства жизни.

Тут снова задул сильный ветер. Дёрнулась веточка, выскочила из сена — и снова пустилась в полёт. Но листья у неё уже были вялые, и ветер поотрывал их один за другим.

Упала веточка на землю, на пыльную дорогу. Лежит и думает: «Наверное, зря я от своего клёна улетела. У него корни были, а в них — мастерство жизни».

К счастью, проходили по дороге папа с дочкой. Дочка подняла веточку и говорит:

— Давай возьмём её домой и в воду поставим.

— Такую сухую и грязную? — удивился папа. — Давай лучше свежую сломаем.

— Что ты, папа! Свежие ветки ведь и так растут. А эту мы спасти можем.

— Раз так, давай, — согласился папа.

Взяли они веточку, поставили в воду. Старалась веточка, старалась проявить мастерство жизни — и надо же, удалось ей корешки выпустить.

Обрадовалась девочка, позвала папу, и они посадили веточку в землю около дома. Прошло время, и вырос из веточки чудесный клён.

Когда начинался большой ветер, клён всегда велел своим веткам прижимать листики, чтобы ни одну из них не обломало.

Но была на этом клёне одна особая веточка. С виду такая же, как другие. Отличалась она от них только своими мечтами. Мечтала улететь куда-нибудь вдаль, везде побывать, всё повидать.

Знал, знал клён про её мечты. Поэтому и не удивился, только вздохнул, когда однажды, во время сильного ветра, особая веточка подставила ветру свои листья, отломилась — и взлетела в самое небо.

Гриб, который рос

На дереве рос гриб. Его звали Трутовик. Он любил расти. И всё. Больше ничего не любил. Рос себе и рос на одном и том же месте.

Знакомая белка часто звала его погулять.

— Что ты сидишь на одном месте? — удивлялась она. — Как приятно прыгать туда-сюда!.. Как чудесно путешествовать с дерева на дерево!..

Но гриб Трутовик даже не шевелился.

— Я занят очень важным делом, — отвечал он. — Я расту!

Белка не унималась:

— Ну и что? Я тоже расту. Прыгаю и расту!..

Трутовик обычно хмыкал в ответ:

— Ты растёшь несерьёзно. Ты тратишь больше сил на прыжки, чем на рост.

Он сам тратил силы только на рост. Рос себе и рос.

Скоро гриб Трутовик стал очень большим.

Ёжик, который часто пробегал мимо дерева, где рос Трутовик, однажды остановился и долго разглядывал гриб. А потом сказал:

— У всех грибов, которые я собираю на зиму, есть ножки. А где твоя ножка?

— Мне ножка не нужна, — заявил Трутовик. — Эти наземные грибы просто хотят из травы высунуться. А я весь на виду — и расту весь. И не бегаю тут и там, как ты. На это и четырёх ножек не хватит.

— Ну, мне хватает, — немного обиделся ёжик. — А ты сидишь себе на одном месте, даже запасов на зиму не можешь сделать.

— Интересно, что бы я запасал на зиму? — хмыкнул Трутовик. — Ёжиков, что ли?..

Ёжик совсем обиделся и побежал прочь. А гриб Трутовик продолжал расти.

Надо же — он стал самым большим грибом в лесу. Но он всё рос себе и рос.

На него приходили смотреть все жители леса. А если кто-нибудь приходил в лес в гости, его обязательно вели посмотреть на огромный гриб Трутовик. Но Трутовик ни с кем не знакомился и не разговаривал. Не хотел тратить силы на разговоры. Рос себе и рос.

Потом он стал самым большим грибом во всей стране. Смотреть на него приезжали даже иностранцы. Они говорили около него на своих иностранных языках, но Трутовику это было неинтересно. Ему было интересно только расти. Он рос себе и рос.

Наконец он стал самым большим грибом во всём мире. Посмотреть на гриб-великан приезжали самые известные люди. Но гриб даже не замечал их. Рос себе и рос.

А потом гриб Трутовик стал таким тяжёлым, что отломился от дерева и упал. И сразу рассыпался в труху. Рассыпался в пыльный порошок, который смешался с землей. Это произошло ночью.

Когда утром к великому грибу приехало десять автобусов с любопытными туристами, его уже не было. Даже следа от него не осталось. Даже место, где он рос, никто уже не мог отыскать.

Но туристы не очень расстроились. Они сели в свои десять автобусов и отправились искать другие великие вещи.

Про гриб Трутовик больше никто не вспоминал. Как будто он и не рос вовсе.

Конфетный кактус

Жили-были близняшки. Лёня и Лена. Однажды они гуляли во дворе и увидели под деревом большой кактус. Кто-то его выбросил.

Кактус лежал в траве, беспомощно растопырив свои корни. Он был весь вялый и даже немного подгнивший. Торчащие во все стороны длинные иголки тоже были вялыми и почти не кололись.

Близняшкам стало его жалко.

— Давай возьмём его себе, — сказала Лена.

— Что ты! — ответил Лёня. — Нас только отругают. Скажут, несите его обратно, откуда взяли. Дома и так повернуться негде. Вот когда я недавно старое колесо от грузовика прикатил, мне сразу велели его обратно на улицу выкатить.

— Да нет, — сказала Лена. — Колесо механическое, а кактус живой. Позволят!..

— Ну да! — хмыкнул Лёня. — А тебе позволили бродячую собаку взять? Помнишь, ту, лохматую?

— Помню, — опечалилась Лена. — Но от собачьей шерсти аллергия может быть, а от кактуса не может. И потом кактус хотя и живой, но смирный. Встанет на подоконнике и никому мешать не будет.

И они принесли его домой. Родители посомневались, но разрешили: пусть стоит. А знакомый керамист дядя Андрей даже сделал для кактуса специальный горшок необычной формы. Очень нарядный.

— Такому красивому кактусу и горшок нужен красивый, — сказал он.

Долго-долго кактус стоял в своём горшке и снова привыкал к жизни. Постепенно он становился упругим и тёмно-зелёным. Его иголки теперь были твёрдыми и острыми, так что поливать его приходилось осторожно, чтобы не зацепиться.

А потом — кактус расцвёл!

Произошло это внезапно. Никаких бутонов близняшки на нём не замечали. И вдруг, когда у них собралась их компания, которую они гордо называли «наш клуб», кто-то удивлённо крикнул, показав на кактус:

— Глядите! Глядите! Расцветает!

И в самом деле, на глазах у всех на кактусе набухали разноцветные бутоны. Они становились всё больше и больше, а потом стали один за другим раскрываться.

Теперь на месте каждого бутона с кактуса свисал цветок. Это были совершенно необычные цветы. Может быть, это даже были уже ягоды.

— Да это же конфеты! — воскликнул кто-то.

Так оно и было. Весь кактус был увешан конфетами в пышных пёстрых фантиках. А его острые иголки все осыпались, как бы приглашая каждого сорвать конфетку.

И что удивительно — конфет на кактусе было ровно столько, сколько детей собралось вокруг него. А когда самый проворный захотел сорвать себе вторую конфету, она никак не отрывалась, пока не спохватился тот, кому конфеты ещё не досталось.

Лена развернула яркий сине-красно-зелёный фантик своей конфеты. Та была похожа на большой шоколадный орех. Пахла она так упоительно, что не успела Лена ни о чём подумать, как конфета оказалась у неё во рту.

О, какого вкуса была эта кактусовая конфета!..

Лена ничего не могла произнести вслух, но лицо её выражало такое блаженство, что и Лёня, и каждый из гостей — все незамедлительно последовали её примеру. И каждый признал, что такой восхитительной конфеты он ещё никогда в жизни не пробовал.

Теперь на кактусе не осталось ни бутонов, которые превратились в конфеты, ни конфет, которые были съедены детьми, ни даже иголок, которые кактус сбросил, когда появились конфеты.

Через несколько дней близняшки заметили, что кактус снова стал покрываться иголками. Постепенно они отросли и стали даже длиннее, острее и твёрже, чем раньше. А вот конфет больше на нём не появлялось.

Когда они собирались всей компанией, ребята часто посматривали с надеждой на кактус, но тот больше не расцветал.

А потом Лена увидела сон. В этом сне она встретилась с их конфетным кактусом. Вместо горшка у него были ноги, словно у осьминога, и от этого он казался выше её ростом. Иглы у него были мягкими, как волосы, а на голове была великолепная шапка. Приглядевшись, Лена поняла, что эта шапка состоит из множества конфет — точно таких, какие выросли когда-то на кактусе.

Кактус выглядел очень печальным.

— Понимаешь, Леночка, — говорил он, вздыхая. — Я старался вырастить для вас самые вкусные конфеты. Но они ведь были не только вкусные. Это ведь были мои семена. Если бы хоть одну конфетку посадили в землю, вырос бы новый конфетный кактус…

— А почему же тогда ты вырастил конфет ровно столько, сколько нас собралось? Вырастил бы побольше — может, мы и догадались бы посадить одну.

Лена сказала это не слишком уверенно, потому что вспомнила, что конфеты были ОЧЕНЬ уж вкусными.

— Нет-нет, — вздохнул кактус. — Я могу вырастить только по одной конфете для каждого человека. И только для того, кто рядом со мной, когда настала пора цветения.

Он совсем запечалился, затуманился — и тут Лена проснулась.

И увидела проснувшегося братца, который выпалил:

— А я сон видел! Про наш кактус! Он про свои конфеты рассказывал!

— Да, — сказала Лена. — И такой печальный был…

Лёня изумился.

— Как? И ты тоже мой сон видела?

— Не твой, а общий, — поправила Лена.

Но сон сном, а новая пора цветения у кактуса ещё долго не наступала.

А потом всё-таки наступила.

У близняшек опять собрался «наш клуб». И опять среди разговоров и развлечений раздался чей-то возглас:

— Глядите! Кактус расцветает!

И опять все с изумлением смотрели, как набухает бутон. На этот раз он был один — жёлто-зелёно-лилового цвета. Бутон превратился в конфету, но иглы с кактуса теперь не опали, как в прошлый раз.

Лёня попробовал ухватить конфету, но только укололся. Стали пробовать и другие ребята, но никому не удалось добраться до неё.

— И я хочу попробовать, — сказала девочка Маша, проталкиваясь к кактусу. — Вы-то все уже ели кактусовые конфеты, а меня тогда не было.

— Ну да, — усмехнулся Лёня, посасывая уколотый палец. — Никто не смог, а ты сможешь. Как же!..

Но стоило Маше протянуть руку к конфете, как иголки с кактуса осыпались, и девочка спокойно её сорвала.

— Всё правильно, — вспомнила Лена. — Так кактус и говорил во сне: только по одной конфете для каждого человека.

— Точно! — Лёня тоже вспомнил свой сон. — И её можно или съесть или посадить, чтобы вырос новый конфетный кактус.

Тем временем Маша уже развернула фантик, и по комнате распространился запах, от которого у всех потекли слюнки.

— Посадить? — переспросила Маша. — Но тогда ведь я её, значит, никогда в жизни не попробую!

— Не попробуешь, — вздохнула Лена.

— А если попробуешь, не посадишь, — вздохнул Лёня.

— Ладно, мне нужно немножко подумать, — сказала Маша и с трудом заставила себя завернуть конфету обратно в фантик.

Думала она целую неделю. И всё-таки решила посадить.

Маша позвала всю компанию к себе домой. Там она уже приготовила горшок с землёй для нового кактуса.

Последний раз вдохнув заманчивый аромат конфеты и сглотнув слюнки, Маша торжественно положила конфету в ямку и засыпала её землёй.

Но только ребята собрались заняться игрой, как вдруг из земли показалась макушечка нового кактуса.

Все столпились вокруг него и с удивлением смотрели на появление ещё одного конфетного растения.

А на кактусе тут же стали набухать бутоны!

Скоро с него уже свисали конфеты — ровно по одной на каждого.

Маша подскочила от восторга, захлопала в ладоши, первой сорвала свою конфету — и наконец-то её попробовала.

Иголки с кактуса осыпались, и скоро каждый из детей держал в руке свою конфету.

Но теперь никто из них не торопился развернуть фантик.

Каждый задумался: а может быть, вырастить новый конфетный кактус?..

Небывалые существа

Необыкновенный Бимби-Кримби

Бимби-Кримби — это был такой особый человек. У него было десять рук, поэтому он хорошо и быстро мастерил всё что угодно. У него было десять ног, поэтому он очень проворно бегал. У него было пять глаз, и он был очень зорким. У него было шесть ушей, и он мог слышать даже самые неслышные звуки. У него было три носа, и он различал запахи, о которых не догадывались даже собаки. У него было два рта, и оба они очень громко говорили.

Бимби-Кримби жил совсем один. Он очень скучал без друзей, но никто не заходил к нему в гости. Одни считали Бимби-Кримби уродливым созданием, от которого лучше держаться подальше. Другим казалось, что у Бимби-Кримби дом всегда полон народа. А на самом деле Бимби-Кримби был один-одинёшенек. Просто он топал сразу десятью ногами, работал сразу десятью руками и разговаривал сразу двумя ртами, каждый из которых говорил очень громко. И разговаривал Бимби-Кримби сам с собой — чтобы было повеселее.

Надоела Бимби-Кримби такая одинокая жизнь, и пошёл он по белу свету искать что-нибудь другое. Правда, медленно ходить он не умел и поэтому побежал по белу свету со всех своих десяти ног. А на бегу разве с кем-нибудь подружишься?..

Но вот Бимби-Кримби устал и свернул в поле, к стогу сена. Привалился к стогу, закрыл один глаз — не спится. Закрыл второй глаз — не спится. Закрыл третий — не спится. Закрыл четвертый — не спится. Наконец, закрыл пятый глаз — и стал задрёмывать. А уши не догадался сеном заткнуть. Слышит — кто-то тихонечко плачет.

Вскочил Бимби-Кримби, обогнул стог, видит — с другой стороны стога сидит совершенно расстроенная девочка.

Бимби-Кримби не стал спрашивать девочку, что случилось, чтобы не испугать её своим громким голосом. Он осмотрелся вокруг всеми своими пятью глазами. Третьим глазом он заметил игрушечную мельницу, лежащую в сене. Она была вся разломана. Только зоркий Бимби-Кримби мог узнать в этой груде палочек и щепочек бывшую ветряную мельницу.

Не говоря ни слова, Бимби-Кримби принялся ремонтировать игрушку. Десять рук так и мелькали.

Скоро ветряная мельница была как новенькая и даже ещё лучше. Её крылья крутились от малейшего ветерка. Но Бимби-Кримби не успокоился. Он сделал игрушечный грузовичок, который подвозил к мельнице настоящие зёрна. Зёрна Бимби-Кримби вытряс из валявшихся на земле колосков. Мельница молола эти зерна, и из неё сыпалась настоящая мука в крошечные игрушечные мешочки.

Девочка перестала плакать. Она замерла в удивлении, глядя на то, что сделал Бимби-Кримби. И Бимби-Кримби тоже замер, глядя в её огромные глаза, в которых печаль сменялась радостью.

Потом девочка посмотрела на Бимби-Кримби, и к радости в её глазах добавилось восхищение.

— Какой ты удивительный, — сказала она. — Как замечательно, что у тебя столько ног и ты вовремя добежал сюда. Как хорошо, что у тебя столько ушей и ты расслышал мой тихий плач. Как чудесно, что у тебя столько глаз и ты сумел разглядеть, из-за чего мне плохо. Как прекрасно, что у тебя столько рук и ты сумел всё так ловко сделать…

Может быть, девочка ничего такого вслух и не произнесла, но Бимби-Кримби прочитал в её светлых глазах именно это.

И Бимби-Кримби решил остаться жить здесь, рядом с девочкой, которую звали Мэри. Рядом с девочкой, умеющей печалиться, радоваться и восхищаться.

Он построил себе деревянный дом на лесной опушке у края поля. Солнце не успело ещё закатиться, а дом уже был готов. Вот как умел работать необыкновенный человек Бимби-Кримби! Особенно когда на него смотрели такие необыкновенные глаза. Глаза девочки, которую звали Мэри.

Так заканчивается сказка про Бимби-Кримби. И так началась его по-настоящему сказочная жизнь. Впрочем, каждый, кто умеет любить, может рассказать про это свою собственную сказочную историю.

Маленькая королева

На островке в океане жила-была Маленькая королева. Совсем одна жила, хотя и виднелись вокруг другие островки. Оттуда люди даже руками ей махали и кричали что-то, но у Маленькой королевы не получалось им отвечать.

Думаете, у неё не было друзей? Были, только странные. Например, Летучий Флау. Когда он прилетал, то носился кругами вокруг Маленькой королевы и курлыкал смешным голосом:

— Флау летау. Короляу маляу. Хорошау смяу. А то щекотау!..

И Маленькая королева в ответ заливалась смехом:

— Привет тебе, милый Флау. Ты такой весёлый! Я и без щекотки хохочу, когда тебя вижу. Ты к другим тоже летаешь их смешить?

— Флау летау. Они не замечау. Только ты, Короляу.

Ещё Маленькая королева дружила с Нырнулем. Он подплывал к её островку и булькал:

— Малюль хочуль с Нырнуль буль-буль? Хорошуль глубинуль!.. Красотуль глубинуль!..

Но Маленькая королева качала головой:

— Зачем мне нырять, в глубину прятаться? Я и здесь совсем одна. Мне и здесь красиво, и никто не мешает.

— Тебель хорошуль? Однуль-однуль?

— Конечно, мне хорошо. Если бы я была не одна, то может быть и не была бы королевой… А всё-таки, Нырнуль, приплывай ко мне почаще!

Но что бы ни говорила Маленькая королева, и Флау и Нырнуль видели, что ей просто необходимо выбираться к другим людям. Ведь люди очень нужны друг другу. Даже больше, чем им кажется. И Нырнуль предложил:

— Хочуль, посажуль тебя на спинуль? Всюдуль покатуль!..

— Милый Нырнуль, я ведь упаду с твоей спины. А плавать я не умею.

— Не бояу, я тебяу поддержау, — присоединился к уговорам Летучий Флау.

Так и попала Маленькая королева на другой остров, где люди жили. А там её сразу схватили за руки — и в хороводе закружились. Вот так были рады, что Маленькая королева к ним выбралась.

С тех пор Маленькая королева стала бывать на разных островках, которые виднелись вокруг. И друзей у неё становилось всё больше.

— Но вы, Летучий Флау и Нырнуль, остаётесь моими самыми особенными друзьями, — говорила Маленькая королева. — Ведь никто из людей, кроме меня, вас не видит и не слышит. А я без вас и до людей не добралась бы.

Джодди-Менялка

Жило-было дерево. Росло себе на одном месте, как это принято у деревьев. И было у него чудесное имя, только вот не знаю какое. А почему не знаю, скоро поймёте.

Красивое было дерево. Высокое. Развесистое. С густой листвою, крепким стволом и могучими корнями.

И надоело ему расти на одном месте. Решило оно посмотреть мир, попутешествовать.

Решительное было дерево. Вытащило оно из земли свои могучие корни — и отправилось в путь.

Но надо вам сказать, что нелегко большому дереву на корнях передвигаться. Кто пробовал, тот знает. А кто не пробовал, тому и пробовать не советую. Идёшь, шатаешься, всё скрипит, всё трещит… Утомительное дело.

Вдруг видит дерево: лошадь навстречу скачет. Красивая лошадь, быстрая. Только пыль из-под копыт летит.

Подскакала лошадь к дереву-путешественнику, остановилась и спрашивает:

— Что это тебе, дерево, на месте не стоится?

— А вот постояла бы ты, лошадь, лет двадцать на одном месте, тогда бы и спрашивать не стала.

— Эх ты, дерево, — говорит лошадь. — Счастья своего не понимаешь. Я бы вот с удовольствием на одном месте укоренилась бы, да корней у меня нету. Надоело скакать всю жизнь!..

— Так давай меняться, — предлагает дерево. — Я тебе свои корни отдам, а ты мне свои быстрые ноги.

— Давай! — обрадовалась лошадь. — Наконец-то моя мечта исполнится: на одном месте пожить.

Поменялись они. Лошадь принялась в землю врастать, а дерево на лошадиных ногах радостно помчалось вперёд. Путешествовать — так путешествовать!..

Встретило оно по дороге длиннющего змея — питона. Красивый питон, гибкий, бока поблескивают.

Разговорились. Питон удивляется:

— Как же так? Вроде ты дерево, а с лошадиными ногами.

— Обменялось, — говорит дерево на лошадиных ногах. — Ничего, резвые ноги. Только вот ствол очень неповоротливый. Ни согнуть его, ни повернуть. Был бы он таким, как твоё тело — гибким…

— А я бы с удовольствием таким прочным и крепким стал, как твой ствол. Может, поменяемся?

Взяли они да поменялись. Питон прочным да крепким стал, а у дерева на лошадиных ногах — змеиное тело появилось.

Скачет дальше дерево на лошадиных ногах со змеиным телом. Хорошо, можно крутиться во все стороны. Даже узлом завиться можно, только листва мешает.

Вдруг на дорогу страус выбежал, чуть дерево на него не наскочило.

Красивый страус, большими пушистыми перьями покрыт…

…Испугался страус.

— Хорошо, что ты, дерево, вовремя остановилось, — говорит он. — А ведь никто и не поверит, что меня чуть дерево не задавило. Да ещё с такой густой листвою. Мне бы такую! Никто меня в лесу не замечал бы.

— Что ж, давай поменяемся, — говорит дерево на лошадиных ногах со змеиным телом. — Мне даже интереснее будет, чтобы в перьях ветер свистел.

Поменялись они со страусом. Страус пошёл в лес проверять свою маскировку, а дерево на лошадиных ногах со змеиным телом и страусиными перьями отправилось дальше.

И встретилось с человеком, у которого были хитрые-прехитрые глаза.

— Привет, чудо-юдо, — говорит человек.

— Вовсе я не чудо-юдо, — обиделось дерево на лошадиных ногах со змеиным телом и страусиными перьями. — У меня совсем другое имя.

Назвало оно человеку своё имя, не знаю какое. Сейчас поймёте, почему не знаю.

А человек говорит:

— Меня зовут Джодди-Менялка. Но твоё имя мне больше нравится. Давай меняться!

— Давай, — сказало дерево на лошадиных ногах со змеиным телом и страусиными перьями. — Мне давно уже хотелось другим именем обзавестись.

Поменялись именами — и тут же новый Джодди-Менялка забыл своё прежнее имя. И когда мне свою историю рассказывал, так и не смог его вспомнить. Вот почему я не знаю, как его звали когда-то.

Так и скачет Джодди-Менялка по белу свету. Только как его узнать — непонятно. Ведь сколько раз с тех пор он мог обменять что угодно на что угодно. Может быть, и имя опять сменял…

Дрипочка

Жила на свете Дрипочка. Жила себе да жила.

И вдруг подумала:

— Интересно, кто я? Какая я? Какие у меня, например, руки? Может быть, длинные?..

И тут же у неё выросли руки. Длинные-предлинные.

— Ой, нет! — забеспокоилась Дрипочка. — Может быть, они у меня короткие?

Тут же руки у неё стали такими коротенькими, что Дрипочка и разглядеть их не могла.

— Нет, наверное, не должны они быть вовсе уж крошечными, — продолжала думать Дрипочка.

Она была очень задумчивая.

И руки у неё стали в самый раз.

Вокруг шелестела листва, чирикали птички, звенела капель.

— Как хорошо я всё слышу, — подумала Дрипочка. — Наверное, уши у меня большие и чуткие.

Тут же она почувствовала, как по обе стороны от лица у неё колышутся широкие мягкие уши, словно два огромных лопуха.

— Ай, не надо! — спохватилась Дрипочка. — Пусть они будут чуткие, но изящные.

И ушки стали — просто заглядение.

Ага! — догадалась Дрипочка: какой она хотела быть, такой и становилась.

Раз так, она решила прихорошиться. Глаза… Щёки… Ресницы… Брови… Волосы… Получилось неплохо.

— А что дальше? — задумалась Дрипочка. — КАКАЯ я — теперь понятно. А вот КТО я — никак не пойму. Может, я повариха?

Только успела она так подумать, как очутилась у плиты, на которой булькали двадцать кастрюль и шипели сорок сковородок.

— Ох, сколько запахов! — ужаснулась Дрипочка. — И жарко, и душно. Нет-нет, я не повариха. Может, лучше я стюардесса?..

Сделав несколько шагов мимо кресел с пассажирами, Дрипочка чуть не упала, когда самолёт тряхнуло на воздушной яме. Внутри у неё ёкнуло, и она быстро решила, что никакая она не стюардесса.

— Всё это как-то скучновато, — размышляла она. — А я, должно быть, человек весёлый.

И засмеялась, как от щекотки, потому что на неё тут же накатило веселье. Это ей понравилось.

— А если я такая весёлая, из меня может получиться неплохой клоун.

Когда она подумала «кло-», то уже стояла посреди манежа в широком балахоне, половина которого была полосатая, а половина клетчатая. А когда Дрипочка додумала «-ун» и переступила с ноги на ногу, она тут же плюхнулась на ковёр, наступив своим великанским башмаком на слишком длинную штанину.

Зрители, а их был полон зал, засмеялись.

Дрипочка засунула руку в карман, обнаружила там верёвку и стала вытаскивать её наружу. Она подумала, что верёвка должна быть очень длинной.

Так и оказалось! Дрипочка тянула и тянула верёвку, вокруг неё уже возвышалась целая верёвочная гора, а конца верёвке всё не было. Зрители хлопали изо всех сил.

«А если эта длиннющая верёвка оживёт и станет как змея?» — пришло в голову Дрипочке.

Верёвка зашипела, приподнялась вверх и потянулась к Дрипочке. Та пустилась бежать, путаясь в своём балахоне, спотыкаясь и падая. Верёвочная змея скользила по манежу, свивалась кольцами, завязывалась узлами, а её хвост продолжал удлиняться, вытягиваясь из Дрипочкиного кармана.

Зрители охали, ахали и заливались смехом.

Укротив верёвочную змею, Дрипочка принялась дрессировать собственные башмаки, которые, соскочив с ног, помчались по барьеру и затеяли отчаянную чехарду.

Потом Дрипочка заметила среди зрителей грустного-грустного мальчика. И вдруг с её густых ресниц слетели две пушистые бабочки. Бабочки полетели к мальчику и так защекотали его своими нежными крылышками, что этому единственному печальному человеку тоже пришлось рассмеяться.

Долго ещё выступала Дрипочка. Даже артисты цирка, забыв про свои номера, столпились у выхода на манеж и смеялись вместе со зрителями.

Цирк гудел от аплодисментов.

А когда Дрипочка вышла с манежа, она уже совсем не была похожа на клоуна. На ней было нарядное платье, а на лице не осталось и следов клоунского грима. Но всё-таки она теперь точно знала, кто она такая.

Глиндум-Фря

Глиндум-Фря ел сам себя.

Как это может быть? — спросите вы. И вот что я вам отвечу.

Во-первых, это сказка, а в сказке может быть что угодно. Во-вторых, и в жизни встречаются такие, про кого говорят: «Он ест себя поедом». Или: «Он занимается самоедством». И если кто-то занимается этим давно и усердно, он становится худым и нервным.

Можно, конечно, сказать: это плохо! не делайте так! Не надо становиться худым и нервным! Но разве лучше быть таким, который ест поедом других? А?

Как вы думаете?..

Вот Глиндум-Фря никого поедом не ел, а ел сам себя. Это было его любимое блюдо.

Правда, он всё-таки старался разнообразить своё любимое блюдо разными приправами и соусами. Вроде того, как чехи поливают разными подливками свои любимые кнедлики или как англичане добавляют разные вкусности в свою обожаемую овсянку.

То Глиндум-Фря переживал, что никто его не любит и не ценит, что никому он не нужен, и таял от этого на глазах. А когда его утешали и говорили: «Ну как же никто? А я? А вот он? А вот она?» — Глиндум-Фря только вздыхал и думал про себя: «Но они это делают совсем не так, как мне хотелось бы». И продолжал таять на глазах, как мороженое. Вы так не пробовали? Очень сладкое блюдо.

То Глиндум-Фря горевал, как ему не везёт. И даже в каждом везении находил горчинку невезения. Это очень аппетитный жизненный соус. Напоминает по вкусу острый кетчуп с частичками красного перчика. Просто так много не съешь, зато ко всему добавить можно. И тогда уж — только уплетай! От любой жизни почти ничего не останется.

То Глиндум-Фря мучался, что не так как-то себя повёл. Все давно уж про это думать забыли, а он всё грызёт себя, да сам же от этих угрызений и мучается. Как вам это блюдо понравится? Неужели ни разу такого не отведали? Похоже на гренки с чесночком. Грызёшь, хрустишь, страдаешь. До крошечки можно себя съесть, и даже не заметишь.

Теперь немного представили, как можно можно есть себя поедом? Но лишь совсем немного. Ведь Глиндум-Фря был непревзойдённым мастером самокулинарного искусства и непревзойдённым самопоедателем.

И он достиг высочайшего успеха в любимом своём деле.

Ел-ел он себя — и съел.

Да-да, Глиндум-Фря съел себя без остатка!

Наконец-то он наелся собой до отвала. Вот только никто не сказал ему «приятного аппетита» или «на здоровье». Если бы и нашёлся такой неумолимо вежливый человек, всё равно у него ничего бы не получилось. Ведь как обратиться к съеденному человеку?..

Зато сам Глиндум-Фря радовался, что наконец наелся досыта любимым блюдом.

И вы уж меня не спрашивайте, как это может быть. Может быть, вы уже и сами натренировались отвечать на такие вопросы.

Вдруг видит Глиндум-Фря — перед ним ангел. Красивый такой ангел, весь светящийся.

«Странно, — думает Глиндум-Фря, — ангела я так хорошо вижу, а себя не вижу».

— Ничего странного, — говорит ангел. — Ты себя ел-ел и съел. На что же теперь смотреть? Неудачно ты себе любимое блюдо выбрал.

Подумал-подумал Глиндум-Фря — и согласился с ангелом. В самом деле неудачно, тут и спорить нечего.

— Но знаешь, — говорит ангел. — Меня послали к тебе сказать, что за то, что ты никогда других поедом не ел, тебе позволено ещё раз попробовать. Если ты на это согласен, выбирай себе другое любимое блюдо.

Обрадовался Глиндум-Фря и выбрал себе любимым блюдом шоколадное мороженое. А заодно ещё имя себе другое выбрал. А то что это за имя такое: Глиндум-Фря?.. Для сказки оно сгодится, в сказке что угодно может быть. Но если уж настоящую жизнь начинать жить, имя тоже обновить хочется.

И стал он жить по-настоящему, без самоедства. Всякими интересными делами стал заниматься. Кстати, с таким же мастерством, которое раньше на самоедство уходило.

Так что вы теперь, встретившись с ним, его и не узнаете.

Громиндер-Мониндер

Жил-был Громиндер-Мониндер. Головой у него была банка, а вместо волос была крышка от этой банки. Животом у него был жестяной ящичек. Руками у него были прищепки. Ногами у него были длинные-длинные шурупы. Такой вот он был Громиндер-Мониндер.

Носом у него была пипетка. Глазами у него были гайки. Губами у него были губки, а зубами — мелкие гвоздики. Ушами у него были розетки для варенья. Такой вот Громиндер-Мониндер.

Когда ему нужно было что-нибудь как следует запомнить, он брал ЭТО, отвинчивал крышку, которая была у него вместо волос, и клал ЭТО в банку, которая у него была головой. Конечно, если ЭТО помещалось. А если не помещалось, он рисовал ЭТО на бумажке и тоже совал в банку. Конечно, если ЭТО можно было нарисовать. А если и нарисовать не получалось, Громиндер-Мониндер записывал словами или запоминал просто так.

Когда Громиндер-Мониндер хотел есть, он открывал жестяной ящичек, который был у него животом, и клал еду прямо туда. Там она и лежала, пока не переваривалась. Это было очень удобно. Вообще Громиндер-Мониндер был доволен своим устройством.

Очень был доволен. Ещё бы! Он мог так крепко ухватиться за всё что угодно своими руками-прищепками. Он мог так прочно вкрутиться в пол своими ногами-шурупами, что никому не спихнуть его с места. Да и зубки-гвоздики были у него зацепистыми. Такой уж он был Громиндер-Мониндер.

Однажды Громиндер-Мониндер сидел у открытого окна. Подлетел к окну воробей и спрашивает:

— Ты кто такой необычный?

— Я Громиндер-Мониндер.

— А чем ты занимаешься в жизни?

Задумался Громиндер-Мониндер. Чем же он занимается в жизни?

Залез в банку, которая была у него головой, поискал там какую-нибудь записочку. Может, он знал, чем занимается, но забыл?

В банке-голове он нашёл только конфету, которую надо было не забыть съесть, и две бумажки. На одной было написано: «Громиндер-Мониндер». Это чтобы имя своё не забыть. А на другой был нарисован воробей.

Тут Громиндер-Мониндер вспомнил, что однажды уже прилетал к нему воробей, только другой, и тоже спрашивал, чем Громиндер-Мониндер занимается в жизни. Так и не смог он тогда придумать, что воробью ответить.

И сейчас не мог придумать. А в банке ничего больше не было.

Сунул Громиндер-Мониндер конфету в свой жестяной ящичек-живот. Там сразу стало сладко, и от удовольствия Громиндер-Мониндер вдруг сообразил, как воробью ответить.

И отвечает:

— А сам-то ты чем занимаешься в жизни?

Думал Громиндер-Мониндер, что воробей тут же улетит, смущённый таким вопросом. Разве воробьи чем-нибудь занимаются?

Но воробей не улетел, а прочирикал:

— Мы, воробьи, очень важным делом занимаемся. Людям о жизни напоминаем. Чтобы люди не забывали: есть и послабее их существа, а вот живут, порхают и чирикают. А ты чем занимаешься?

Не знал Громиндер-Мониндер, что дальше воробью сказать, поэтому протянул руку-прищепку и ухватил воробья за хвост. Крепко ухватил. Так крепко, что когда воробей обиженно дёрнулся и улетел, рука-прищепка так и улетела вместе с ним.

Остался Громиндер-Мониндер без руки.

«Вот это да! — думает. — Что же делать-то?»

Сделал руку из ножика. До чего этой рукой ни дотронется — всё режет.

«Нет, не нравится мне это, — думает Громиндер-Мониндер. — Прилетит опять воробей, спросит, чем я в жизни занимаюсь, а я скажу, что режу всё подряд. А он скажет: ну, ты просто разбойник».

Сделал себе руку Громиндер-Мониндер из зубной щётки. Целый день чистил свои зубы-гвоздики. Засверкали они у него лучше некуда, а он всё чистит и чистит. Потом надоело.

«Да ну, — думает Громиндер-Мониндер. — Разве это главное занятие в жизни — зубы чистить? Что я воробью скажу?»

Сделал руку из рисовальной кисточки. И стал красками рисовать. Такие картинки у него замечательные получались, что все стали его художником называть. Рисовал он одних только воробьёв. Сидящих воробьёв, летящих воробьёв, прыгающих воробьёв и всяческих других воробьёв. Воробьёв на земле, на кустах, на деревьях и в небе.

Когда его спрашивали, почему он только воробьёв рисует, он объяснял:

— Они людям о жизни напоминают, а я о них напоминаю.

Воробьи очень полюбили Громиндера-Мониндера и часто к нему прилетали. Но никогда уже почему-то не спрашивали, чем он занимается в жизни.

Яйцо Гох

Однажды с неба упало яйцо. Падало оно медленно и мягко. Правильнее даже сказать, что оно с неба спустилось и аккуратно так приземлилось. Недалеко от большого города.

Кто-то заметил, как оно опускалось, выследил место приземления, сказал об этом одному-другому и помчался туда. И один-другой сказали одному-другому, так что скоро вокруг яйца собралась большая толпа.

— Это космический корабль! — говорили одни.

— Это НЛО! — говорили другие.

А третьи пустились спорить о том, что было сначала: яйцо или птица? Яичники говорили, что теперь все должны понять — сначала бывает яйцо. А птичники говорили, что непременно должна быть птица, и вот-вот она сейчас за своим яйцом прилетит.

Но вышло всё по-другому.

Яйцо громко сказало:

— Гох!

И взлетело на вершину высокого-высокого дерева. И стало там вить себе гнездо. Наверное, оно считало, что не одни птицы имеют на это право.

Некоторые люди из толпы хотели тут же лезть на дерево и следить за поведением яйца. И если поведение будет неправильным, отнести его в какой-нибудь инкубатор. Но другие люди им сказали, что это их поведение неправильное, и не позволили им лезть за яйцом Гох (так его стали называть). И успели остановить мальчишку, который прицелился в яйцо из рогатки.

Яйцо слышало, что его назвали «Гох» и очень удивилось. Ведь слово «Гох» на яичном языке означает просто-напросто: «Пока, всего вам хорошего, пора мне приниматься за гнездо, а то негде будет и птичку снести». А имени у яйца вовсе не было. Но скоро оно привыкло к тому, что его так называют.

Через некоторое время яйцо Гох свило себе замечательное гнездо. И снесло там птичку. Ведь не яйцо же ему было нести. Всё-таки яйца и птицы должны чередоваться.

Птичка была замечательная, её даже высиживать не надо было — это же не яйцо, а готовая птичка.

Яйцо Гох было очень радо дочке-птичке и воскликнуло:

— Гох-Рох!

На яичном языке это означает: «Ах, какая ты у меня замечательная, просто прелесть, глаз от тебя не отведёшь, загляденье ты моё…» — и ещё много всякого другого, но в том же смысле.

А люди, которые неутомимо дежурили внизу, ведя наблюдения за яйцом Гох, решили, что оно так назвало своего птенчика. И стали звать птичку Гох-Рох.

Яйцо Гох сначало удивлялось, зачем это люди всему имена дают, но постепенно привыкло и к этому имени. Правда, оно показалось яйцу немного грубоватым, и оно ласково называло свою птичку Горошком.

Когда яйцо Гох научило свою птичку всему, что ей могло пригодиться в будущем, оно оставило её в гнезде для самостоятельной жизни.

Никто не уследил, куда и как скрылось яйцо Гох — то ли вернулось на небо, то ли отправилось в другие края. Некоторые так и продолжали считать его космическим кораблём, из которого вылез птицевидный инопланетянин.

Но птичка Гох-Рох была всё-таки самой обычной птичкой. Весной у неё появился ухажёр, потом он стал её мужем, и птичка Гох-Рох снесла пять крошечных яичек. Она ведь и сама была миниатюрной. А из этих яичек вылупились ещё более миниатюрные птенчики. И как только научились летать — улетели на небо.

Может быть, они отправились повидаться с бабушкой, с яйцом Гох?..

Гарби-Барби-Варби-Бар по имени Топпи

Жил на свете Гарби-Барби-Варби-Бар. Так все его называли. Но это было только прозвище. А имя у него было совсем другое. Имя у него было Топпи.

Он был лазальщиком. Такое у него было призвание. Это значит, что лазить он любил больше всего на свете. И мог залезть куда угодно. Он мог снять испуганного котёнка с самой тонкой ветки самого высокого дерева. Он мог достать унесённый ветром воздушный шарик, который зацепился за крышу многоэтажного дома. Если уж надо было куда залезть, лучше всего было обратиться к Гарби-Барби-Варби-Бару, имя которого на самом деле было Топпи.

Лазить он любил больше всего на свете, потому что это было его призванием. А работа у него была совсем другая. Он работал почтальоном. Замечательная у него была работа, только не очень лазательная. Разве что иногда приходилось отнести письмо на вершину самой большой телебашни. Гарби-Барби-Варби-Бар залезал туда безо всякого лифта. А иногда даже и безо всякой лестницы. Он же был лазальщик. А почтальоном он просто работал.

Однажды Гарби-Барби-Варби-Бар разнёс все письма и стал думать, куда бы слазить. Он посмотрел наверх — и удивился. Прямо над ним висело необычное облако, похожее на дом. Ну прямо настоящий дом! Остальные облака плыли по небу и изменялись. А это облако оставалось на месте и не менялось. «Значит, в этом доме кто-то живёт», — решил Гарби-Барби-Варби-Бар. И полез посмотреть.

Легко сказать — полез! Вы когда-нибудь пробовали залезть на облако? Но Гарби-Барби-Варби-Бар ведь был лазальщиком.

Он залез на высокое дерево, подстерёг проплывавшее поблизости низкое облачко и залез на него. С него он залез на облачко повыше, потом ещё повыше — и скоро оказался возле облачного дома. Очень ловко у него это получилось.

Гарби-Барби-Варби-Бар постучал в облачную дверь, но никакого стука не произошло. Слишком уж дверь была облачная. Тогда Гарби-Барби-Варби-Бар просто спросил:

— Можно?

И услышал:

— Мяу! Войдите.

А жила там большая белая Облачная кошка. Пушистая и грустная. Ей не с кем было играть. Поэтому она очень обрадавалась гостю и тут же сказала:

— Мяу! Давай поиграем!

— Давай, — сказал Гарби-Барби-Варби-Бар по имени Топпи. — Только совсем немножко, а то мне скоро пора будет разносить почту.

— Ура! — обрадовалась Облачная кошка и совсем не обратила внимания на то, что Гарби-Барби-Варби-Бар сказал «совсем немножко». Главное ведь было вовсе не в этом, а в том, что поиграем.

Они выскочили из облачного окошка и стали играть. Они играли в догонялки, потом прятались за облаками, потом играли в кошки-мышки и даже придумали новую игру под названием «топпи-дроппи». Это была специально облачная игра.

И вдруг Гарби-Барби-Варби-Бар воскликнул:

— Ах, как я с тобой заигрался! Мне же давно пора на работу. Оказывается, так весело играть среди облаков… Но уже пора.

— Мяу! Давай ещё поиграем! — стала просить Облачная кошка.

— Не могу. Я ведь сказал: «совсем немножко», а получилось очень даже множко. На работу опаздываю.

— Мяу! Ну ещё совсем чуточку!.. — умоляла Облачная кошка.

Гарби-Барби-Варби-Бар не хотел её огорчать. И они стали играть снова. Они строили из облаков дворцы, дороги и лестницы. И опять совсем забыли про время. Но вот Гарби-Барби-Варби-Бар снова спохватился и сказал:

— Ох, опять мы заигрались. Я уже так сильно опоздал на работу, что никак не могу больше задерживаться.

— Мяу! Давай ещё поиграем. Ну совсем крошечку! — снова стала просить Облачная кошка.

— Нет, нет, я бегу, до свидания, — сказал Гарби-Барби-Варби-Бар и быстро-быстро стал слезать обратно.

А Облачная кошка расстроилась. Наверное, даже если бы Гарби-Барби-Варби-Бар играл с ней ещё сто часов или даже тысячу дней, она бы всё равно огорчилась, что игру надо заканчивать. Такая уж она была игролюбивая.

Она так расстроилась, что заплакала. И Гарби-Барби-Варби-Бар по имени Топпи, который уже бежал по улице с почтовой сумкой, раскрыл зонтик, чтобы письма и газеты остались сухими.

Глиняный Ляп

Кругодыры

Вокруг огромной бездонной дыры жили кругодыры. Самым главным в жизни была для них эта дыра, потому они так себя и называли. А уж вслед за ними называли их так и все остальные.

Думаете, легко жить вокруг дыры? Вот уж нет! Надо постоянно помнить, что дыра рядом. Ведь свалиться в неё никому не хочется. Поэтому повсюду у кругодыров были развешаны надписи: «Осторожно, рядом дыра!».

Многие кругодыры увлекались дыролазаньем. На всяких специальных приспособлениях опускались в дыру, кто на какую глубину сможет. Потом дыролазы в кругу друзей рассказывали о своих приключениях и переживаниях. И всегда заканчивали свои рассказы тем, что словами всё равно этого не передать. Поэтому всё новые кругодыры становились дыролазами, чтобы самим испытать непередаваемое.

Изучали дыру и учёные. Они назывались дыроведами. Или, по-другому, дырологами. Дыроведение было у кругодыров в большом почёте, хотя толком о дыре никто ничего сказать не мог. То, что писали в своих книгах дыроведы, было таким же, как и сама дыра, бездонным и загадочным. Но они занимались и практическими вещами. Ведь только дыроведы могли по всем правилам науки определить, где нужно развешивать надписи: «Осторожно, рядом дыра!».

Узнать кругодыра вы бы смогли запросто — по его особой осанке. Не то чтобы они были горбатенькими, но от постоянного заглядывания в дыру шея у них удлинялась и изгибалась, так что им было легче смотреть вниз, чем по сторонам. А наверх они вообще не смотрели. Не удивляйтесь. Неизвестно, смотрели бы наверх вы, если бы вам пришлось жить среди кругодыров.

Что ещё было примечательно в кругодырах, это их привязанность к своей родине. В какую бы прекрасную страну ни уезжал кругодыр, как бы хорошо там ни устроился, через некоторое время его начинало всё сильнее тянуть обратно. Кругодыр начинал печалиться, становился всё беспокойнее и приходил в себя только тогда, когда снова мог читать вокруг надписи: «Осторожно, рядом дыра!».

И вот однажды дежурные кругодыры впервые с незапамятных времён заметили, как из глубины дыры что-то поднимается всё выше и выше!

Тут же по радио и по телевизору стали передавать предупреждение дыроведов об опасности. И радио и телевизор советовали всем кругодырам срочно отправиться подальше от дыры, потому что неизвестно, что будет.

Но нет, кругодыры определённо были очень загадочными существами. Вместо того, чтобы послушаться совета дыроведов, они поступили совершенно наоборот. Все, кто мог, собрались вокруг дыры и с восторженным страхом следили за тем, что происходит.

А из недр дыры поднималось что-то непонятное: полосатое и крылатое. Постепенно стало видно, что это громадная птица, вся в чёрно-белых полосах, как зебра. Она махала крыльями из последних сил, но всё-таки ей удалось вылететь из дыры и усесться на её краю, прямо возле кругодыров. У птицы было не два глаза, а только один — прямо над клювом. Глаз этот был печальным и мудрым. Казалось, птица вот-вот заговорит.

И в самом деле она заговорила!

— Какие вы счастливые, — сказала птица густым подземным голосом. — Так близко к небу живёте.

Покивала она кругодырам, взмахнула своими большими крыльями так, что поднялся сильный ветер, и полетела ещё выше.

С большим трудом подняли кругодыры головы вверх, провожая взглядами одноглазую птицу-зебру, — И УВИДЕЛИ НЕБО!..

Хозяйка Земли

«Что это я так скромно живу? — думала улитка. — Таскаю повсюду свой крошечный домик, а весь остальной мир вроде бы даже и не мой. Неправильно это. Я ведь на Земле живу, значит вся Земля мой дом, а не одна только ракушка».

Взяла улитка и прилепила к спине вместо ракушки сразу весь земной шар.

«Вот это другое дело, — думает. — Улитка и должна свой дом с собой таскать. Всё дело в масштабе мышления. Рано или поздно должна была какая-нибудь гениальная улитка до такого додуматься. Просто я такой улиткой и оказалась».

Настала ночь, засверкали звёзды. Видит улитка: космос вокруг раскинулся. Получается, что теперь ей не по земле ползать надо, а по космосу. Ну что ж. Надо, так надо. Всё дело в масштабе мышления.

«Теперь я всей Земли хозяйка, — радуется улитка. — Теперь я уже космическое существо. Только что это за шорохи рядом? Как бы меня не слопал кто-нибудь из тех, у кого масштаб мышления поменьше».

Глиняный Ляп

Жил да был в земле кусок глины. Жил себе спокойно, пока в его края не приехал экскаватор.

А чем занимается экскаватор? Землю копает. Вот и разворошил всю землю вокруг, и кусок глины оказался на самом верху земляной кучи.

Шёл мимо мастер, лепильщик из глины. Увидел хороший кусок глины и взял его к себе в мастерскую.

Растворил он его в воде, процедил, чтобы от камушков очистить, и подсушил, чтобы глина снова густой стала, подходящей для лепки.

Стал мастер этот глиняный ком мять в руках. Ведь глина должна к рукам привыкнуть, чтобы ей захотелось чем-то стать. Мял, мял мастер кусок глины, а тот вдруг из рук у него выпрыгнул и на пол плюхнулся. В лепёшку бесформенную превратился.

Посмотрел мастер на лепёшку и рассмеялся.

— Вот так ляп! — говорит.

Тут комок глины и понял, что его зовут Ляп. Или Глиняный Ляп, если угодно.

На следующий раз Глиняный Ляп решил дать полепить себя подольше. Мастер у него уже длинные уши вылепил, хитрую мордочку и три лапы. За четвёртую принялся.

«Ну нет, — подумал Глиняный Ляп. — Зачем мне, Ляпу, нужны лапы? И уши, как у осла. Надо мной все смеяться будут».

И — плюх на пол! Опять в лепёшку смялся.

Так каждый раз дело и кончалось. Вазой Ляп быть не захотел: ещё не хватало, чтобы в него воду наливали и цветы совали. Плюх на пол — и в лепёшку.

Кошкой-копилкой тоже не пожелал стать. Вот ещё — всяких жадин радовать. Плюх на пол — и в лепёшку.

Свистульку мастер слепил, но Ляпу собственный голос не понравился. Плюх на пол — и в лепёшку.

Подсвечником быть отказался. Видел он эти подсвечники: все в копоти и в воске. Ни за что! Плюх на пол — и в лепёшку.

Надоело мастеру с Глиняным Ляпом возиться, и оставил он его на полу валяться. Так и засох Ляп бесформенным комом.

А неподалёку муфельная печь стояла. В ней глиняные изделия обжигали, чтобы они стали красивыми и крепкими. Вот Глиняный Ляп и решил туда пробраться, чтобы красавцем стать.

Залез он туда ночью, когда дверца у печки приоткрыта была, и в уголке затаился. Днём мастер туда поставил новые свои изделия, дверцу закрыл, и стала печка нагреваться.

Ох, и жарко пришлось Глиняному Ляпу! Раскалился он докрасна, а потом даже почти добела.

Когда печка остыла после обжига, стал мастер всё оттуда вытаскивать, каждую вещь рассматривает, любуется.

Последним вытащил он Глиняного Ляпа.

— А этот комок как сюда попал? — удивился он. — Ну, всё, теперь уже из него ничего не вылепишь.

И бросил Ляпа в ящик с глиняными обломками.

В ящике все были обиженные на жизнь и раздражённые. Ведь ничегошеньки из них не получилось. Бились там обломки друг об друга, пихались от злости — только крошки глиняные сыпались.

Постепенно ящик наполнился, и всё, что там было, вытряхнули в яму на пустыре. Потом яму землёй занесло, трава на ней выросла.

Снова потянулось для Глиняного Ляпа неторопливое земляное время. Неизвестно, сколько лет прошло, он ведь всё равно за годами следить не умел. Рассыпался Ляп в мелкую пыль, потом водой пропитался, остатки растений в себя вобрал — и опять в комок липкой глины превратился.

Надо же такому случиться, что и на этом пустыре стройка началась. Приехал экскаватор. А чем экскаватор занимается? Землю копает. И снова Глиняный Ляп оказался вывороченным из земли.

Лежит Ляп на склоне земляной кучи — и вдруг видит: мастер лепильных дел мимо идёт. Тот самый, только уже старенький.

Скатился Глиняный Ляп прямо к ногам мастера, так ему хотелось снова к нему попасть.

Остановился мастер, посмотрел на комок глины. Подумал, стоит ли за ним нагибаться. Но всё-таки нагнулся, подобрал его и понёс к себе в мастерскую.

Лежит в сумке Глиняный Ляп, рад-радёшенек. И думает:

— Пусть мастер что захочет из меня вылепит. Лишь бы мне кем-то быть.

Конец.

А для Глиняного Ляпа — начало.

В гостях у подземщика

Гулял мальчик по имени Бобка в сквере недалеко от дома. Сквер был большой, но Бобка знал в нём каждый уголок: больше гулять-то негде было. Вот он и отправился в одно место, не каждому известное: там за деревьями рабочие копали яму, чтобы проложить трубы. В воскресенье рабочих не было, а значит можно слазить в яму.

Подошёл Бобка к яме, смотрит: рядом с ней четыре колеса из земли торчат. Сначала Бобка подумал, что это, как обычно, старые покрышки вкопали, чтобы малыши по ним лазали. Да только кто же будет рядом с такой ямищей развлечение для малышей устраивать? А самое главное — колёса ведь крутятся!

Смотрит Бобка, не понимает в чём дело. Вдруг из ямы голос доносится, на помощь зовёт. Спрыгнул Бобка в яму, а там земля со стенки осыпалась и видно человека, который сидит в автомобиле, как ни в чём не бывало. Только автомобиль в земле и вверх колёсами (они как раз из земли и торчат). И человек сидит вниз головой, хотя и не падает: ремнями привязан.

Заметил шофёр Бобку, приоткрыл окно и говорит:

— Помоги, паренёк, пожалуйста. Ехал, ехал, а тут яма. Затормозил слишком резко, вот колёса в воздух и провалились. Засыпь их землёй, а?..

Бобка был очень отзывчивым парнем. Выбрался из ямы, нашёл дощечку подходящую и навалил на колёса целую кучу свежевыкопанной земли, которой тут много было.

Спустился к подземщику, кивает:

— Можно ехать!

Обрадовался подземщик и предложил Бобке:

— Хочешь, покатаю немного? Подземье наше покажу. Потом обратно привезу.

Знал Бобка, что нельзя к незнакомым в машину садиться, а то увезут невесть куда, высадят там, добирайся потом обратно, как хочешь. Но это же обычное правило, а тут всё вверх ногами. Да и когда ещё такой случай будет!

Короче говоря, раз — и в машину. Ремни застегнул, чтобы вниз головой удерживаться, и поехали.

Правда, долго ему вниз головой ехать не пришлось. В Подземье ведь машины и вправо-влево, и вверх-вниз разворачиваются, как хотят. Так что скоро они уже нормально ехали. Автомобиль так устроен был, что перед ним земля разрыхлялась, а сзади снова уплотнялась. Но потом они из земляного окружения выбрались, поехали по пещерам всяким огромным, по коридорам каменным: подземным улицам. Но дома вдоль улиц всё-таки вверх ногами стояли.

— У нас в Подземье хорошо, — рассказывает подземщик. — Непогоды не бывает. Езди куда хочешь: автомобиль у тебя и самолётом одновременно служит. И всё такое твёрдое, надёжное…

— Так ведь у вас неба нет, — говорит Бобка.

— Как это нет? — удивляется подземщик. — У нас небо лучше вашего, я в газете про это читал: в сто раз лучше. Сейчас сам увидишь.

Нажал подземщик педаль — и машина помчались, как бешеная.

— У нас тут самые лучшие условия жизни, — рассказывал по дороге подземщик. — Никаких тебе ветров да туманов. А уж небо наше — обалдеешь!

Остановились они в просторном подземелье, к которому со всех сторон сходились широкие туннели. Пол сверкал и переливался в свете невидимых ламп. Тут и там радужными вспышками сверкали алмазы диковинной величины.

— Ну, видишь? — подземщик присел и погладил небо рукой. — Красота! У нас в газетах пишут, что вы там до своих звёзд даже дотронуться не можете. — Он похлопал рукой по гигантскому алмазу. — Неужели так и живёте, не дотрагиваясь?

— Так и живём, — растерянно подтвердил Бобка. — Только я всё равно обратно хочу.

— Ну да, — кивнул подземщик. — Так у нас в газетах и пишут, что вы там настоящую красоту понять не можете. Ладно, поехали.

Быстро-быстро домчались они обратно. Подземщик аккуратно подрулил к стенке ямы, так что колёса на этот раз в воздух не провалились.

— Может, и вы у нас погостите? — спросил Бобка, выбираясь из машины. — У нас вон солнышко светит.

— Ну, уж нет. От солнца очень вредные излучения. Это давно доказано, сам в газете читал. Хорошо, что ты колёса засыпал, а то пришлось бы мне самому вылезать, облучаться. Так что за помощь спасибо, а теперь мне пора.

И не успел Бобка сказать «до свидания», как подземщик умчался вглубь, а стенка ямы стала почти такой же ровной, как прежде.

«Сказать кому — не поверят», — подумал Бобка. И решил никому не рассказывать. Но если видел где торчащие из земли колёса, всегда приглядывался: не крутятся ли, не буксуют ли в нашем мире?..

Секундёнок

У Секундочки родился Секундёнок. Секундочка и сама-то была невелика, а Секундёнок у неё был совсем крошечным. Да навсегда таким и остался. Но мама Секундочка всё равно любила его великой любовью.

Что ни делал Секундёнок, мама им только восхищалась. Некоторые говорят, что от этого дети обязательно разбалуются. Зато другие говорят, что от любви душа крепнет и сама наполняется любовью. Вот мама Секундочка некоторых не слушала, а слушала только других.

Секундёнок делал всё так быстро, как будто это делалось само собой.

— Ой! — говорила мама. — Посуда уже вымыта! Сама она, что ли, вымылась?..

А Секундёнок только хмыкал про себя и был очень доволен, что удивил мамочку. Ему нравилось вытворять чудеса.

Все его чудесам удивлялись, только не все понимали, в чём тут дело.

— Ты так быстро решил задачку? Не может быть! — говорила учительница в школе времени. — Списал откуда-нибудь, наверное?

— Как, уже выполнил задание? — поднимал брови Главный Шестерён, когда Секундёнок проходил часовую практику. — Ну, тогда повтори ещё раз. А потом ещё шесть раз. Или даже двенадцать.

Вот так. Если Секундёнок делал что-то быстро и незаметно, все думали, что это сделалось как бы само собой.

Иногда Секундёнку становилось так обидно, что он даже плакал. Но и это он делал быстро и незаметно, так что никто не замечал его переживаний.

Как-то раз Секундёнок резвился на берегу Вечности. Он там строил замки из песка. Неподалёку старик Столетие разговаривал о чём-то скучном с Часом. И вдруг все трое увидели Чёрное облако, которое стремительно неслось к Земле.

— Ну вот, — сказал старик Столетие. — Сейчас эта гадость налетит на Землю, окутает её, и меня потом будут называть Тёмным веком.

— Ничего, — бодро сказал Час. — Как только эта чернота нахлынет, я разгоню её в одночасье. И меня назовут Звёздным часом в истории человечества.

Но пока они разговаривали, Секундёнок, не раздумывая, стал с превеликой скоростью швырять в противное Чёрное облако пригоршни светлого чистого песка с берегов Вечности.

И надо же — Чёрное облако не выдержало такой неожиданной атаки. Оно рассеялось на тёмные клочья, и тут же их унёс невесть куда космический ветер.

— Странно, — задумчиво произнёс старик Столетие. — Только что было Чёрное облако, и уже нету. Похоже, что оно нам просто привиделось. Хорошо, хорошо, что мне не грозит больше позорная кличка.

— Жалко, — вздохнул Час, который уже начал засучивать рукава для поединка с Чёрным облаком. — Если бы оно набросилось на Землю, а я бы с ним расправился, был бы я Звёздным часом…

А Секундёнок уже закончил свой самый лучший песочный замок и побежал искать маму Секундочку, чтобы показать ей, какая красотища у него получилась.

Капитан плоского плавания

Всем хорош был капитан Вим, да вот только не любил воду. Даже в ванну загнать его было трудно, а уж чтобы в море или хотя бы в реку — ого!.. Пришлось бы вызывать морских или речных десантников специального назначения.

Впрочем, Вим был совершенно гражданским капитаном. Даже пушек у него на корабле не было. И плавал он не по морю (в которое, как известно, налито огромное количество воды), а по морским и даже океанским картам.

Конечно, карты плоские, но и корабль у капитана Вима был совершенно плоским, как раз для плавания по картам. Да и сам капитан был, знаете ли, достаточно плосковатым. В силу этого важного достоинства он прекрасно подходил для своего корабля и вообще для плоского плавания.

По картам, между прочим, гораздо удобнее путешествовать. Надо только хорошо знать всякие обозначения, чтобы не нарваться на непредвиденные неприятности. А этих знаний у капитана Вима было хоть отбавляй. Всё, что связано с картами, он знал лучше всех. Он ещё в детстве играл только в карты и никаких других развлечений знать не хотел. Сказать по секрету, капитан Вим приглядывался даже к лунным картам и картам звёздного неба, такие у него были великие мечты.

Но вот однажды, в самом разгаре одного из увлекательнейших путешествий капитана Вима, карту, по которой он путешествовал, вместе с его кораблём и вместе с самим капитаном Вимом, подхватил сильный порыв ветра — и понёс, понёс, пока не донёс до самого моря. Там ветер растворился в морских просторах, а карта опустилась на морскую гладь.

Постепенно карта намокла, отяжелела и стала медленно погружаться в то самое море, которое было на ней изображено. Но капитан Вим не терял времени даром.

Как только он понял, что происходит, он тут же приступил к самым решительным действиям: ведь он был настоящим капитаном. Пока они парили над морем, пока спускались, планируя, на воду, пока морская вода неторопливо пропитывала карту, капитан Вим производил аварийное переоборудование своего корабля. И когда карта, похожая на рыбу-ската, вяло шевеля своими широкими плоскими краями, стала погружаться в морскую глубину, на воде качался уже не плоский, а вполне объёмный кораблик с парусом и флагом. Капитан Вим был горд тем, что успел так удачно его переоборудовать. От гордости он напыжился — и тоже стал казаться удивительно объёмным. Но времени он не терял и уверенно направлял свой корабль к недалёкому берегу.

На берегу капитана Вима встречала восторженная толпа. Журналисты подсовывали ему свои микрофоны, телевизионщики наставляли на него свои телекамеры, а простые люди подходили к нему, чтобы просто пожать ему руку.

— Теперь, когда ваш корабль стал объёмным, вы начнёте, наверное, путешествовать по настоящим морям и океанам? — спросил его самый проворный журналист.

— Ни в коем случае, — твёрдо сказал капитан Вим. — Главное в жизни — это профессионализм. Я специалист по путешествиям на карте, этим я и буду заниматься. У меня впереди большие планы.

— Неужели вам не понравилось море? — удивлённо пискнула маленькая корреспондентка местной газеты.

— Море… — вздохнул капитан Вим. — Море — это, конечно, вещь любопытная. Только в нём слишком уж глубоко и слишком мокро. Это всё только для рыб. Не зря люди придумали для себя карты.

И отправился снова уплощать свой корабль.

Стенобойщики и стеностройщики

Жил-был перелётный путешественник по прозвищу Перекати-небо. Как надоест ему жить на одном месте, надует свой воздушный шар и летит странствовать. Куда? Да куда ветер занесёт.

И вот однажды занёс ветер Перекати-небо в страну, о которой он и слыхом не слыхивал, и в книгах не читывал.

Сверху бескрайняя эта страна выглядела удивительно. Домишки в ней были крошечные — так, избушечки. Зато повсюду тянулись длиннющие стены. Как заборы на дачных участках, только участки были огромные, а заборы толстенные. Догадался Перекати-небо, что это не одна страна, а много стран, больших и маленьких, просто они друг от друга стенами отгородились. Он ведь много по миру налетался, всякого навидался. После Великой Китайской стены, например, эти-то стены и впрямь дачными заборами могли показаться.

Ещё заметил воздухоплаватель, что в каждой из выгороженных стенами стран стояла своя особая центральная башня с флагом на вершине. Чем шире страна, тем башня выше.

«Ох, какой-то вид у них воинственный, — подумал Перекати-небо. — Не иначе, как войн тут хватает». И точно: то тут, то там замечал он дымки от пушечных выстрелов, то тут, то там неуклюжими жуками ползали танки.

Знал путешественник: не стоит в чужие драки встревать. Выбрал он на самой дальней окраине самую крошечную страну с самой низенькой башней, там и приземлился.

Всё правильно рассчитал. Жизнь здесь была тихая, народ мирный. Приняли его расчудесно, пир в его честь закатили, спать уложили.

Только вдруг наутро — крики, выстрелы. Вскочил Перекати-небо, выбежал на улицу. Смотрит: около башни с флагом две толпы столкнулись. Одни с кирпичами, другие с ломами. Одни стену стараются сложить, другие не дают, тут же рушат.

— Опять стеностройщики за своё, — объяснил ему хозяин дома, где он ночевал. Хотят нашу страну надвое разделить.

— Да она же у вас и так небольшая, — удивился Перекати-небо.

— Прямо скажем, маленькая, — согласился хозяин. — Да вот стеностройщики твердят, что надо южную часть от северной отделить и две разных страны устроить.

— А зачем?

— Как зачем? Тогда вождь южан южным царём станет, а вождь северян — северным. Башни с флагами себе построят. Вот они и поят всех стеностройным напитком, от которого каждый хочет жить только с теми, кто на него похож. Да только не так уж много до него охотников. Видишь, путешественник, всё уже затихло.

И впрямь — улеглась суматоха. Только битые кирпичи на улице валяются.

На следующее утро снова проснулся Перекати-небо от шума и грохота. Выскочил из дома, а у дверей уже стоит хозяин, в затылке чешет.

— Ну вот, — говорит, — теперь стенобойщики пожаловали.

— А это кто такие?

— Да из соседней страны гости. Всё хотят стену между нашими странами разрушить и присоединить нашу страну к своей. Тогда их царь нашу башню разберёт, чтобы свою башню повыше сделать.

— Вы, наверное, боитесь этого?

— Что нам бояться! Понаделают дыр в стене и обратно уйдут. Они ведь без своего стенобойного напитка жить не могут, а у нас его и не бывает.

И впрямь — вот уже затих грохот. Только ветер в продырявленной стене посвистывает. Да каменщики на работу торопятся: стену заделывать.

Тем временем Перекати-небо свой шар надул. Пора, думает, дальше отправляться. Зашёл хозяина поблагодарить за гостеприимство, а тот два бокала наливает каким-то напитком пенящимся, предлагает выпить на прощание.

— Что же за напиток у тебя, — спрашивает Перекати-небо. — Стеностройный или стенобойный?

Улыбнулся хозяин.

— Не беспокойся, — говорит. — Это совсем другой напиток, он простым людям жить помогает. Выпьешь его с друзьями — и перестаёшь стены замечать.

Чокнулись они, выпили, распрощались. Взлетел Перекати-небо, глянул вниз — и в самом деле ни одной стены не видно. И пушек не видно, и танков. Такая прекрасная страна внизу расстилается, что чуть было он обратно не спустился. Но не решился. Вдруг в другом месте ему стеностройного напитка поднесут или стенобойного…

Удивительные дела

Книжка для писателей

Жил-был Кнём. Он ещё не ходил в школу, но уже умел писать. Правда, не письменными буквами, а печатными, но зато в любую сторону и даже вверх ногами.

А вот читал Кнём пока не очень хорошо. Да и зачем ему было читать, если взрослые делали это гораздо лучше? Главное — уговорить кого-нибудь подходящего: маму или папу, бабушку или дедушку. После этого только сиди и слушай. Ну, а слушать-то Кнём умел замечательно.

Вот только папа переживал из-за того, что Кнём мало читает, и всё напоминал, что сам научился читать в каком-то там возрасте. А мама его утешала:

— Ничего страшного, ведь в школу наш мальчик не ходит. Пойдёт в школу, пусть там его и учат читать.

— Ну да, — говорил папа. — Чтобы в хорошую школу поступить, уже всё уметь надо, чему там учат.

Но всё-таки они решили приучать Кнёма к чтению — и повели его в библиотеку.