Бесплатный фрагмент - БезГраничные истории

Анна Палома

Instagram: @paloma_blanka

Буэнос-Айрес, mi amor

Буэнос-Айрес. Воздух тут волнуется с раннего утра, а ближе к ночи просто вибрирует, как старый радиоприемник, и передает эти вибрации каждому, кто проникает в его владения. Этот город, словно огромный энергетический кокон, выбраться из которого возможно только одним способом: сев в самолет и оторвавшись от земли. Здесь от зари до зари сплошное сумасшествие: все взвинчено, переполнено чувством. Только успевай вертеть головой и ежеминутно проверять сумку на плече — лихие местные сорванцы мастерски срывают их с расслабленных туристов прямо на ходу. Черный спортивный костюм и мотоциклетный шлем — негласная униформа для подобного промысла.

Буэнос-Айрес! Город, не знавший войны и сохранивший все архитектурные шедевры и промахи многих эпох. Здесь есть абсолютно все: старинные кварталы, соседствующие с трущобами, дешевые новостройки, прижимающиеся бетонными боками к холодным стеклянным небоскребам, торчащим на фоне дворцовых ансамблей, древнее кладбище в самом центре — как произведение искусства, поражающее в самое сердце, крошечные питейные и, конечно, тротуары! Тротуары всех мастей, им стоит посвятить отдельное время жизни. По закону города часть тротуара принадлежит владельцу прилегающего здания, подъезда или даже магазинчика с единственной дверью, и каждый хозяин отделывает свой квадратный метр улицы на собственный лад. Иногда хочется просто брести по центру и рассматривать, как узоры восточной плитки сменяются битым асфальтом, затем превращаются в намытые плиты дорогого гранита, тут же становятся щербатым бетоном, шатким деревянным настилом, квадратным метром утоптанного песка и вновь переходят в орнаменты и узоры плитки… Это особенный вид удовольствия, медитации, если хотите.

Буэнос-Айрес! Здесь я всегда начеку, мой сон пуглив и не крепок, я редко бываю трезв и всегда попадаю в плохие истории. Здесь я могу спрятаться от всего мира в толпе футбольных болельщиков, облепивших старенький автобус, как муравьи хворостину, и чувствовать себя в безопасности, пробираясь по темным улицам с особо плохой репутацией. Здесь мне бывает весело среди готических статуй кладбища Реколета, здесь, по дороге в порт, меня окутывают самые мучительные воспоминания о моей жизни, такие же соленые и местами грязные, как вода в Рио-де-ла-Плата.

Байрес, любовь моя! Лоскутное одеяло красок, бешено пульсирующее сердце, крик о помощи в темном переулке, заглушенный взрывом хохота, сбившееся дыхание портового танго, паруса простыней и ковров, бьющихся в агонии на веревках в старых кварталах, шум и гам разноцветной, пестрой La Boka, где на каждом шагу можно остаться без кошелька и без сердца… Опасность, веселье страстного города, всегда поющего, всегда танцующего, год за годом крутящего суету сует по вечному кругу.

Здесь я свободен и одинок настолько, насколько можно быть одиноким в этом дивном сосредоточении жизни в 27 лет. Я бежал сюда от своих чопорных родителей, закованных в распорядок дня, как в доспехи средневековья. Мое художественное образование стоило родителям немалых денег и дало мне неплохой багаж: в искусстве я разбирался вполне сносно. Но я всегда любил бунтаря Гойю, и мой дух плохо уживался в высокомерной Британии. Я бежал от надменной молодежи, от лживой богемы творческих тусовок, не имеющих отношения к творчеству, от красивых женщин, в которых не было страсти. И когда моя новая подружка, с которой мы проводили всего третью ночь, предложила мне рвануть в Латинскую Америку, через час я уже паковал единственный дорожный рюкзак, на ходу прихлебывая ром для храбрости.

Денег хватило на несколько первых месяцев безбедной жизни в Аргентине, пока оскорбленные родители не перекрыли мне доступ к счету. За это время я расстался с моей лондонской знакомой и повстречал еще несколько десятков удивительных, ни на кого не похожих латинских женщин. Я пялился на их белоснежные зубы, захлебывался в их волосах и готов был вгрызаться в их чужеродную, смуглую кожу, пахнущую такой смесью запахов, которая приводила меня в животное состояние. Слава Иисусу, все не вечно, иначе, вероятно, я сошел бы с ума от такой жизни. Безумие первых месяцев закончилось вместе с деньгами на счету, и пришло время подумать о работе. Вспомнив о том, что я художник, я довольно быстро сообразил, сидя за стаканом с ромом, чем могу заработать на эту великолепную жизнь. Со своим дипломом и европейской харизмой я быстро устроился мастером татуировки в небольшой салон недалеко от Ла Бока.

Мой стиль стал узнаваем, и я мысленно поблагодарил отца и маму за потраченные тысячи на мое обучение. Мое имя быстро стало на слуху. Ежедневно ко мне приходили люди и, сидя часами под моей иглой, рассказывали свои жизни. Каждый день я словно читал небольшой роман, сотканный из нелепых, грустных, жестких или до ужаса банальных историй бытия. Я чувствовал себя ситом, пропускающим через себя воду реки жизни. В конце дня я сердечно благодарил Бога за то, сколько мне принес этот день. Город принимал меня.

Виктор пришел утром в четверг. Без записи, очень рано, еще до того, как я успел толком открыться. До обеда я работал один.

— Можно сделать татуировку?

— Буэнос диас… в 8 утра?

— Ну да.

— Что ж, — я отставил кружку с кофе, который едва успел отхлебнуть. — Есть эскиз?

— Нет. Мне только одно слово.

Знаете, у меня есть особое чувство, сильно развившееся за годы жизни в Байресе. Я чувствую, когда нужно сказать жизни «да». Внутри что-то просыпается, какой-то внутренний наблюдатель, и говорит: «Сейчас смотри в оба». Думаю, у вас тоже бывает такое. Так вот, мое умение состоит в том, что я научился не отказывать.

— Ну давайте посмотрим.

Я пригласил его сесть, застелил одноразовой салфеткой кушетку и предложил кофе.

Парень был настоящий красавчик. Неместный. Лет тридцати с небольшим, высокий, с четким геометричным торсом. Гладко выбритый, но с запавшими усталыми глазами, необычно светлыми, с глубокими тенями под веками. Голос спокойный, мягкий, располагающий к себе.

— Где хотите набить? — спросил я, протягивая ему кофе.

Он закатал рукав рубашки и протянул мне руку. На внутренней стороне предплечья, от запястья до локтя, друг под другом были набиты женские имена и даты.

— Вот здесь, внизу, набейте одно имя. Лея.

Я внутренне выругался. Все с тобой ясно. Ну и кретин. Вести список своих бывших, да еще и таким тупым способом.

— Вот это список, амиго! — вслух произнес я. — Ничего, что на «ты»?

— Ничего, — сухо отозвался он.

— Я Томас, — стараясь разрядить атмосферу, продолжил я.

— Виктор.

— Неместный? Сразу видно европейскую стать.

— Британия.

— Твою ж мать! Are you kidding? — расхохотался я и хлопнул себя по колену. Неприязнь к красавчику тут же прошла. Да, список подружек на теле — это очень в стиле моих соотечественников.

Разговор завязался на родном, мой сегодняшний гость потеплел, глотнул кофе и улыбнулся. Доброй, открытой улыбкой — женщины такие обожают. Красавчик, что с него взять. Только глаза оставались очень утомленными. Видать, он из сорта этих сентиментальных парней, которые не спят по ночам из-за разбитого сердца. Сам-то я любил только однажды, и когда мы расстались — чуть не сдох, уж поверьте, но зато после стал непробиваем для этих дел. Сходить с ума по смуглой коже и корчиться в агонии на ее теле — да, но как только женщина покидала мою постель, я тут же забывал ее.

— Да ты настоящий ловелас, Виктор, — сказал я, вбивая в загорелую кожу краску, — это все твои возлюбленные?

— Они все мне очень дороги.

Он прикрыл глаза и откинулся на кушетку, давая понять, что тема закрыта.

Несмотря на то, что рисунок состоял из одного слова, краску требовалось наносить в два приема. Виктор пришел еще раз и теперь был свеж, весел и разговорчив. Он совершенно очаровал нашу Ками с ресепшена, буквально разок взглянув на нее. Я и сам был рад ему, ведь как бы прекрасно ты ни чувствовал себя в другой стране, ты остаешься мигрантом, чужаком и, встречая своих, неосознанно тянешься к ним и стараешься продлить знакомство.

После того, как вбил второй слой краски в «Лею», я неожиданно для себя предложил Виктору выпить и прогуляться по Ла Боке. Мне необъяснимо хотелось узнать о нем что-то большее, чем то, что он коллекционирует женские имена на своем предплечье. Вечер был субботний, летний. (Я до сих пор не мог привыкнуть к тому, что лето здесь наступает в декабре, а зима — в июне.) К моему удивлению, Виктор согласился, и мы вместе вышли из салона и направились в сторону моего любимого квартала.

Ла Бока, колыбель уличного танго и блошиных рынков, кишащая туристами, разноцветная, как тропический попугай. Ла Бока, в переводе обозначающая «рот», на самом деле напоминала растянутые в хохоте губы, за которыми было видно и алый язык, и дрожащую хриплую глотку, в которую не терпелось залить кальвадоса. На каждом шагу рвало душу танго, уличные танцоры собирали десятки зрителей, выбивая из них свой вечерний заработок.

Мы сели в самую гущу толпы, за один из крошечных столиков на углу разноцветного домишки в три этажа. Перед нами, как на ладони, лежала запруженная маленькая площадь. Виктор засмотрелся на балконы, на которых были развешаны юбки для фламенко, детские платья, простыни и чулки.

— В наших краях такого не увидишь, правда? — засмеялся я.

— Я давно не был в наших краях, — отозвался мой спутник, делая глоток рома. — Уехал 15 лет назад, колесил по миру, жил в десятке стран.

— Ух ты. Нигде не прижился?

— Мог бы. Но есть вещи поважнее насиженного места.

— И что же? — полюбопытствовал я.

— Например, дело, которому ты предан. Или служба.

— Ты состоишь на службе? — почему-то не поверил я. Этот парень совсем не вязался с военным кителем.

— В каком-то смысле. Я волонтер. Работаю в очагах эпидемий, катастроф, несчастных случаев.

— Ты спасаешь людей?

— Пытаюсь. Не всегда получается, — и по лицу Виктора пробежала легкая судорога. Он опрокинул в себя весь оставшийся ром.

Я молчал, тактично давая ему время. Неожиданно он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза, словно спрашивая, можно ли мне доверить что-то важное. Я выдержал взгляд.

Тогда он закатал рукав с какой-то болью на лице и тихо произнес:

— Это те, кого не получилось.

Я сглотнул подступивший ком.

— Женщины?

— Дети.

Я выпил залпом. Мы заказали еще. Надпись «Лея», выбитая мной вчера, приобрела для меня совсем иной смысл.

Наше оцепенение нарушила женская рука, опустившаяся мне на плечо. Я обернулся.

— Бьянка! — слишком радостно вскрикнул я, и тут же устыдился этого. — Как ты? Дай я тебя познакомлю…

Бьянка была танцовщицей танго и моей давнишней знакомой, редкий случай, чтобы я не встретил ее в Ла Боке. Вот уже 20 лет, каждый вечер она надевала один из своих соблазнительных нарядов, густо красила ресницы и губы, туго затягивала пучок из буйных волос и выходила на улицы Буэнос-Айреса. Я много раз видел выступления Бьянки и ее мужа Хуана, и каждый раз мое холодное британское сердце разрывалось в клочья и истекало кровью. Эти двое вкладывали в свой танец все: страсть, отчаянье, звериную чувственность, ревность и боль от измен, короткую радость и всесильную надежду на счастье.

— Тито, — приветствовала меня Бьянка, привычно произнося мое имя на местный лад. Я почувствовал, что ее рука на моем плече была невероятно тяжелой, она словно опиралась на меня всем телом. Выглядела она плохо, словно постарела на десять лет.

Виктор придвинул ей стул, на который она грузно опустилась.

— Грасиас.

— Виктор.

— Бьянка.

— Что с тобой? — всерьез напуганный ее видом, сказал я.

— Налейте мне выпить, — попросила женщина.

Я попытался крикнуть официанта, но вечерний галдеж проглотил мой голос. Тогда я вскочил и метнулся в жаркую гущу тел, теснящих друг друга у бара.

Когда я вернулся через пару минут, я обнаружил Бьянку в объятьях Виктора. Она рыдала.

— Мили, моя маленькая девочка, — в слезах бормотала женщина, — он убил ее, забрал ее у меня. Maldito seas, будь ты проклят, сын дьявола!

Виктор гладил ее по волосам, и выражение его лица меня поразило. Оно было полно чувства, сострадания, любви, боли, и в глазах его стояли слезы. Я увидел человека, посвятившего свою жизнь служению другим, имеющего дар утешать, брать часть чужой боли на себя. Никогда я этого не умел, в такие минуты оставаясь тупым чурбаном. Восхищение и даже зависть овладели мной. Это была минута, но я никогда ее не забуду.

— Бьянка, твой биттер…

Она оторвала опухшее лицо с размазанной тушью от могучей груди Виктора и залпом опрокинула шот с биттером. Рука ее вцепилась в ладонь мужчины, словно это была последняя точка опоры. Затем Бьянка уставилась в стол и, по-бабьи хлюпая носом, прошептала:

— Эта мразь убила мою Милагрес. Затащил под мост и перерезал ей горло.

Я задохнулся. Милагрес, самая красивая девочка на свете, одиннадцатилетняя дочь Бьянки и Хуана, угостившая меня однажды лимонадом. Это воспоминание было для меня одним из самых светлых моментов в этом городе. Глядя на нее, невольно хотелось стать отцом и всю жизнь посвятить тому, чтобы носить свою дочь на руках. Из сбивчивого рассказа женщины, перемешанного с самыми грубыми проклятьями, я понял, что две недели назад Мили была найдена под мостом в районе Пуэрто Мадеро с перерезанным горлом и следами изнасилования. Какой-то сумасшедший серийный убийца давно орудовал по стране.

— Как Хуан? — все, что мог спросить я.

— Запил, — ответила Бьянка, продолжая держать Виктора за руку.

Я не мог вымолвить ни слова. Сидел оглушенный и ничем не мог облегчить боль старой знакомой, кроме как налить очередную порцию биттера ей в стакан.

— Нет, хватит, — сказала женщина. — Наш перерыв кончается, а мне надо привести лицо в порядок.

— Ты работаешь сегодня? — удивленно спросил я.

— Конечно. Надо отдавать долги за похороны.

Уходя, она обернулась и посмотрела на Виктора.

— Спасибо тебе. У тебя необыкновенное сердце. Никто еще не смог меня так понять за эти дни, как ты. Прощайте, — и она ушла, волоча за собой танцевальную юбку.

Мы досидели в молчании и разошлись, изрядно опьянев, но у меня осталось чувство, что я приобрел верного друга в лице этого парня.

Через месяц в местной газете я прочел, что серийный убийца, наводящий страх на родителей дочерей по всей стране, был арестован в Чили. Его взяли в художественном салоне, в тот момент, когда он делал татуировку на руке с именем «Milagros».

Маргарита Лесная

Instagram: @stelladimare5

Яндекс.Дзен: Земля в иллюминаторе

Рай никого не спасает

— Мы купаться, мам! — кричат мальчишки и сигают в прибой.

— Ага, — развожу руками. — Я здесь пока… посижу, — говорю уже самой себе, поскольку никто меня особо не слушает.

Многовато народу на пляже. Кручу головой влево-вправо. Люди ходят вдоль кромки воды, обнимаются, фоткаются. Я больше люблю море рано утром, когда пляж пустой. Когда весь этот рай — с пушистыми высоченными пальмами и синим небом над ними — будто создан только для меня. Невероятная синева моря, вечное лето. Как вечная жизнь.

Мой рай выглядит именно так, как я мечтала с детства. С тех пор, как прочитала «Рассказы южных морей» Джека Лондона. Как на всех открытках, которые отправила папе за восемь лет жизни здесь. Он такой же, как в тот день, когда мы впервые сошли с парома на белоснежный песок тропического острова, еще только на пару недель отпуска. Не зная, что судьба уже решилась, и дверь в карму захлопнулась. Не ведая, что этот райский открыточный пейзаж станет для нас домом. И местами адом.

Тайцы сидят кучками тут и там. Едят, болтают, смеются. Они очень много едят и очень много смеются. Как дети. Мне тоже среди них тепло, закатно, хорошо.

И тут слева от себя, метрах в десяти, вижу его, цепенею.

Как кролик от вида удава.

Круглое лицо. В глазах — слезы, улыбка. Неровный шаг. Разношенная майка и длинные темные штаны-трико. Он меня еще не видит. Холодею от ужаса.

Эти штаны узнаю из тысячи. До самого песка, мокрые, с вытянутыми пузырями на коленях. Ноги путаются в них, и он оседает почти у линии прибоя. Опускает руки в песчинки, поднимает горсть вверх и выпускает из сжатых кулаков струйку. Наблюдает за ее бегом. Наши взгляды сходятся, екает.

«Екает»? Кому я вру?! У меня откалывается половина легкого, которое я так долго учила дышать заново. Метеоритом летит вниз. Если у мироздания есть центр, то должно быть и дно. Легкое об него шмякается, как кусок мяса о миску людоеда. И кровавые брызги на лице.

— Все в порядке. Дыши, — говорю сама себе, провожу рукой по лицу, вытираю от брызг. — Это не он, просто похож. Ну бывает, что какая-то деталь в прохожем замыкает цепь воспоминаний, и происходит реакция. Человек не виноват… Человек — всего лишь машина. Так работает мозг, эмоциональная память. Все дело в ассоциациях и нейронных связях. Успокойся…

Мой разум знает много умных слов. Он умеет подбирать их точно и убедительно. Но сейчас все мимо. Эмоциональной памяти на них наплевать. Она съежилась, как проколотый шарик, и вжалась в стенки живота. Потому что…

Точно такие штаны в моей памяти пахнут скисшим от спирта позавчерашним потом. И детскими слезами. Пока еще не решила, чьи слезы пахнут больнее. Младшего, который плачет в открытую? Или старшего, что плачет втихаря, в подушку.

В два метра ткани вшито несколько лет моего бесполезного бегства через полмира. Как в «Хоббите»: туда и обратно. В этих штанах — придвинутый комод к двери детской комнаты — изнутри. Где мы с мальчишками спим на одном матрасе, и под моей подушкой — нож. По ту сторону комода и двери — утренние шаркающие шаги и бесконечные «прости».

В твои штаны, как клещ, въелась моя память о полицейских двух стран, разводящих руками: ну еще же не убил никого, что поделать?

И много, много денег, которые оказались вовсе не деньгами. А кровью. Моих детей, которых ты, бухой, вез тогда на байке. И не увидел сбивший вас пикап. Так смешно, когда ты злишься на эту фразу: «МОИХ детей».

Моих детей! К которым я неслась на мопеде босиком, не помня себя после твоего звонка.

Да, и там же рядом, спустя пару лет — кровь моего кота на заборе, которого загрыз пес. Ты тоже плакал, вроде, помнишь? Интересно, сможешь ли рассказать об этом детям, которые все еще верят, что Кошак просто сбежал? От питбуля, за которым тебя попросили присмотреть. Заплатили — тебе! А гуляла, кормила и отмывала забор от крови — я? Ты сможешь рассказать им?

— К черту иди, — шепчу в песок.

По пикселям, медленно перевожу глаза с тайца вправо. Там, в море, цепляюсь за солнечные макушки детей. Еще пока не понимаю, надо ли позвать их или наоборот. Мальчишки, почуяв, машут мне. Белые зубы на загорелых лицах, белые брызги пены на синем. Что-то вопят.

Хочу поднять руку и помахать в ответ. Но рука прилипла к купальнику. Как и моя улыбка к стенкам живота. Я маленький застывший кролик в новом красном купальнике на желтом песке. Райский тропический остров, пальмы, теплый океан и моя ледяная фигура на фоне всего этого.

Он все еще смотрит на меня, улыбается. И ползет зачем-то, все ближе, ближе. Именно ползет. На попе, волоча ноги в мокрых штанах…

— Черт!

Вообще-то вырвалось совсем другое слово.

Я поворачиваюсь к тайкам на соседнем полотенце, в двух метрах от меня:

— Это просто пьяный чувак. Понимаете? — говорю им по-русски и подмигиваю.

Тайки радостно кивают мне, макают куриные ножки в соус и откусывают вкусно. Как же хорошо. Да?

Тайки смеются, снова кивают, жуют.

— Я взрослая женщина. Красивая, молодая. В безопасности. Все позади. Я больше не кролик!

Дышу. Отпускает. Дрожащей рукой делаю улыбающееся селфи. Еще одно, и еще. Как подтверждение миру, что я есть. Я жива. Еще немного, совсем чуть-чуть давит в груди, но теперь уже за него. За этого круглолицего, мокрого, чуть перебравшего тайца. Ведь он здесь ни при чем. И кто-то его ждет дома… Господи, пусть он дойдет домой, и все будет в порядке, чего я накинулась на человека?

Отлепляю от купальника руку. Машу ею детям.

— Эй, вы! Соленые селедки! Хотите спрайту?

Что кричат — не слышно. Читаю ответ по всплескам: да, гребем!

Невинный таец в страшных штанах теряет к моей персоне интерес. Его внимание поглощает прибой. Он сидит лицом к нему, по пояс в воде. Погружает ладони в пену, поднимает их и шлепает со всей дури. Капли плюхаются на его лицо. А он мычит и воет, как будто впервые видит их…

Мальчишки подбегают, вкручиваются вдвоем в одно полотенце и становятся двухголовым махровым существом.

— Там, короче, это, мам…

— Мы видели.

— Я-я! Эм-м…

— …Полосатую длинную рыбину!

— Да бли-ин!!! Я-я-я… хотел сказать первый…

— Так ты того, чего… экаешь-бекаешь?

И что-то там еще… спорное. Важное.

Махровое любимое мое чудище упивается спрайтом и вопит в два горла о внеземной морской жизни. Шевелит губами, ушами и ногами. И само похоже на веселого марсианского спрута. Я любуюсь им, не вникая в слова.

— Допивайте, высыхайте, поехали.

Пока они моют ведерки и формочки от песка, складываю наши причиндалы в сумку. На мокрый купальник натягиваю платье, на песочные ноги — шлепки. Оборачиваюсь напоследок: «Вот тебе!». Показываю мысленно средний палец. Но это я не ему. Это я своей памяти.

Вижу, как он барахтается по пояс в море. Рядом с ним уже откуда-то взялся второй таец, помоложе. Вот он помогает тому встать и выводит из моря. Прибой цепляется за трико-штанину и приподнимает ее на левой ноге. Там, под ней, что-то тонкое, будто подламывает хромого, и он чуть не падает в воду. Качаю осуждающе головой: «Как же вы задолбали пить…»

Молодой таец улыбается мне и хватает его за пояс, тащит через топи песка на себе. Море облизывает уже обе ноги в растянутых штанах.

И очерчивает тонкие струнки в мокрых полосках ткани…

Ноги — протезы. Человека, который впервые

после долгих больниц и коек

сам дошел до моря.

И блаженно рад ему…

А мне так сейчас стыдно перед ним, перед собой. Слезы текут по щекам и рукам. Плачу. Оттого что я — человек, оттого, что мне бывает больно. Оттого, что тоже делаю больно, часто. Что я — машина рефлексов, жертва своей памяти, генетики, биохимии, опыта и привычек ума. И это навсегда, до самой смерти чувствовать, стыдиться, причинять и изнывать от боли…

Прости меня, человек в штанах. За то, что тоже была твоим кошмаром.

Давай, ты больше не вернешься, а? Пусть тебе там будет хорошо.

А нам больше не придется бежать из рая.

Дарья Грицаенко

Instagram: @dariya_gritsaenko

Ярины Брыксы

Если стать спиной к Замковой горе. Одной из тех лысых гор, куда еще до написания «Повести временных лет» на шабаш слетались ведьмы, ведуньи и знахарки, чему было множество свидетелей, вот хотя бы Михаил Афанасьевич Булгаков, живший в доме с окнами как раз на ту сторону. Если оставить ее позади и идти по Андреевскому спуску вверх, и шептать свои самые заветные желания. Если впитать магию расставленных вокруг картин, написанных не иначе как чарами, разложенных на лотках украшений из заговоренного стекла, металла и камня, развешанных рушников с тайными узорами, покрытых старинной вышивкой рубашек, сплетенных почти забытым способом кукол и изготовленных в мистических обрядах амулетов, талисманов и оберегов. Если уловить и собрать в клубок в районе солнечного сплетения свет, исходящий от Андреевской церкви, чьи бирюзовые купола упираются в изрезанное облаками Киевское небо. Если прислушаться к звучащему среди мелодий, песен, гомона голосов и смеха зову. Можно ухватить за хвост мечту.

И вот тогда нужно вцепиться в нее покрепче и быстрым шагом отправиться к Золотым воротам. Не доходя до них половины пути, свернуть и через тысячу шагов спуститься по ступеням ведьма-бара в подземелье, непременно не забыв поздороваться с вороном, сесть за столик, заказать ритуальный коктейль и ждать.

— Что пьешь?

— Черную магию.

— Не боишься?

— Чего мне бояться, я в своем праве.

— Давай руку.

Высокая брюнетка с короткой стрижкой протянула свою зажатую в кулак ладонь грузной расплывшейся даме, голова которой была обмотана фиолетовым в красные розы платком.

— Держи, не отпускай, чтобы ни случилось, пока я не скажу.

— Знаю все.

— Знает она. Приходят всякие и думают, что знают, — бурчала ведьма, а это была именно она, никаких сомнений. А если бы они и были, стоило только заглянуть ей в антрацитовые, полные маслянистой тьмой очи или посмотреть на изрисованные древними письменами запястья, на пальцы, унизанные массивными кольцами с турмалином, и понимание, кто сидит перед тобой, придавливало могильной плитой.

— Мечта твоя вырывается, не оформилась еще. Зачем спешишь?

— Мне лучше знать, делай.

— Жизнь твоя, душа твоя, воля твоя, на празднование Брыксы призываю к тебе то, чего хочешь ты, чего жаждешь ты, о чем изнываешь ты, в сердце твое, в слова твои. Ты теперь перст судьбы, ты теперь владычица. Не упусти того, что подчинится, не забудь потаенного, не пройди мимо предначертанного, не отвернись от сокровенного.

Под потолком шумно заухала сова.

— Время! — ведьма отшатнулась, вскочила, образ ее подернулся маревом. И на том месте, где она была, уже стояла заливисто хохочущая юная девушка с тонким станом и длинными вьющимися рыжими волосами.

— Не пожалей! — крикнула она, оттолкнулась, прыгнула, развернулась в полете, коснулась огня горевших в нише свечей и понеслась вдаль по коридору, разнося вокруг свой звонкий смех, который отражался от стен и эхом следовал за ней. И когда почти все уже затихло, донеслись последние слова:

— Отпускай. Отпускай.

Брюнетка разжала кулак и увидела на ладони рисунок в виде круга с исходящими от него лучами. Знак был выполнен шрамами, которые бугрились и переливались мерцающим светом.

— Что ж, теперь дело за мной.

Выйдя из мрачного подвального помещения, кивнув на прощание ворону, она зашагала прочь.

В сумочке зазвонил телефон.

— Да, я это сделала! Оставь свои возражения себе. Нет, не рано, у него сегодня свадьба. Я могла бы и опоздать, но они все-таки назначили ее на 12 июля. И это ли не подарок? — она хохотнула, прижала телефон к уху плечом, раскинула руки и закружилась.

— Я-а-а это-о сде-е-ла-а-ла-а!!!

— Эй, аккуратней! Чуть не сбила.

И правда, за ней стоял запыхавшийся парень с рюкзаком доставки за плечами. Она пристально на него посмотрела, кого-то он ей напоминал.

— Так и упал бы, если ноги не держат.

Парень странно дернулся, подогнул колени и завалился на газон.

— Ха, смешной, — продолжая всматриваться в него, произнесла она. — Еще бы встал на четвереньки и залаял.

— Гав, гав, гав-ав-ав, — он тут же начал изображать из себя собаку.

— Ты чего?

— Гав-ав-ав, гав-ав-ав!

— Да что с тобой?! — она испугалась и принялась оглядываться вокруг.

— Гав-ав-ав, гав-ав-ав!

— Ну что же это такое?!

«Не упусти того, что подчинится», — вспомнились ей слова ведьмы.

— Не может быть!

— Гав! Гав! Гав! Гав!

— Прекрати! — закричала она ему.

Парень замер.

— Веди себя, как тебе хочется!

— Кто ты такая?! Что ты со мной сделала?! — он вскочил и замахнулся на нее кулаком, сразу же перехватив его другой рукой. — Отмени приказ, отмени, могу не удержать, — сквозь зубы просипел он, уже краснея от напряжения.

— Остановись!

Он снова застыл.

— Это какие-то непредвиденные последствия. Почему же так получилось?

— Кто ты вообще?! И что происходит?!

— Я… Я Ярослава Князева.

— Кто?! Ты что ли дочь профессора Князева, ректора Киевского университета?

— Как ты… А, я тебя вспомнила! Это ты в понедельник с самого утра орал у нас под окнами: «Халява».

— Орал и орал. Так ты мне объяснишь, что все это значит? И сделай уже что-нибудь, я не могу пошевелиться.

Она отвернулась, и, закусив губу, проговорила:

— Отомри. Понимаешь, я…

Парень, пошатнувшись, чуть опять не рухнул.

— Ох, так лучше. Я Паша, Паша Пепел. И меня сдуру угораздило записаться к твоему отцу на дипломную. А вот ничего не успеваю, работаю на трех работах, и экзамены еще. Ни строчки не написал, а сдавать завтра. И это катастрофа! Тут и в черта лысого поверишь. А ты?

— А я замуж хочу!

— Такая безнадега, что за меня решила выйти, да еще и насильно? Я, конечно, красавец, но это уж слишком! Так на меня девчонки еще не западали.

Ярослава заново его осмотрела с ног до головы. Высокий, худощавый, действительно симпатичный, темные волосы, нос с горбинкой, смешинки в карих глазах.

— Ты, конечно, ничего, только не он. А он… Он говорил… И… И я знаю, он меня любит. Но женится на другой.

— Это как? Залетела что ли?

— Что? Нет! Нет, наверное. Мы ведь вместе. Были.

— Ага, а женится на другой.

— Тебе не кажется, что ты рискуешь, Паша?

— Об этом тоже хотелось бы подробнее. Но и про него я ничего не понял.

— Мы как-то ругались, и я… Хотелось сказать что-то такое, побольней. И вот взяла и назвала его неудачником. Что еле тянул учебу, что уже год не может найти работу.

— Ну ты…

— Дура, я знаю. Потом пробовала объяснить, что на самом деле так не думаю. Что все еще впереди. А он не брал трубку, отправил мой номер в игнор, убрал из друзей. Решила, ну пусть отойдет, остынет, месяц с ним не виделась, как раз лето. И тут — встретил другую, женится! Так сразу? Я попыталась поговорить. Но он меня не слышит, не хочет слушать. А я не могу все так оставить. И… Мама тут к одной женщине гадать ходит. Глупость, конечно, но все сбывается. И я пошла. Она посмотрела на меня и говорит: «Я тебе, девонька, ничем помочь не могу. Но есть одно средство. Тем более 12 июля, это знак».

— А что такого в 12 июля?

— Ну, историю-то своей страны нужно знать. Еще со времен Киевской Руси, а может, и до того, был такой праздник. Брыксы. День, когда жена имела безграничную власть над мужем. И он должен был исполнять все, что ей заблагорассудится. Женщины собирались вместе, устраивали игрища, запрягали мужчин в повозки или садились им на спины и заставляли везти их, куда укажут. Говорят, это оттого, что помогала им колдовская сила, которая в середине лета набирает особую мощь. А еще девушка, которая проходила определенный обряд, могла сама посвататься к любому парню, и тот не мог ей отказать. Вот я и…

— Подожди, а я-то, я-то причем? Не муж ведь, да и сбила ты меня со спины, не видя. Это выходит, что я, когда дебоширил у вас под балконом, тебе понравился?

— Да, глупость вышла, понимаешь… Вот и она мне сказала, что мечта вырывается.

— Как это — вырывается? Кто сказал?

— Так я и рассказываю. Гадалка мне посоветовала рано утром 12 июля подняться сюда, по пути призвать мечту, а ухватив ее, встретиться с ведьмой, чтоб та провела обряд. Теперь я вхожу в Брыксы с волошбой и могу помешать ему жениться. И свидетельство у меня есть. Видишь?

Она протянула ему ладонь.

— Ух ты. Ну а я-то?

— Ты пришел тогда к нашему дому, когда я проплакала всю ночь, и так и не уснув, решила в дневник записать то, чего хочу. Ну визуализировать, понимаешь? Мне всегда нравилась история Золушки, и я себя представляла на ее месте. Вот и писала про нее и про то, что она выходит за князя. Потом тебя увидела и картинку нарисовала: Золушку, кричащую под балконом, с твоим лицом. Потом все зачеркнула. А ведьма ведь сегодня предупреждала, что рано.

— А почему за князя?

— Что?

— Почему Золушке нужно замуж за князя?

— Ой.

— Что «ой»?

— Ну я ночь не спала, и плакала, и перепутала. Может девушка перепутать?

— Она-то может. Но тут такое дело. Я подрабатываю мужем на час.

— Что?!

— Вот извращенка. Делаю по дому все: чиню, переставляю, прибиваю, прикручиваю. И фирма называется «Золушок». Хозяева когда-то в КВН это увидели. Неважно. И фамилия моя — Пепел. Я когда устраивался, смеялся еще, что пепел — это почти зола. И с родителями у меня похоже, только наоборот. Папа умер, и мама второй раз замуж вышла, а у отчима — сыновья. Помогаю им. Было смешно, а вот сейчас не очень. Ты Князева, я Пепел. Но мечта, говоришь, вырывалась? Значит, что-то можно исправить?

— Да, да, точно. Конечно, можно.

— Так, что мы будем делать?

— У них на двенадцать свадьба. Выездная церемония на Черепановой горе возле Тюремного музея Киевской крепости. Причем без приглашенных, это мне его сестра по секрету рассказала.

— Где?! Ты уверена, что хочешь за него замуж? Ладно, ладно, не смотри так! И каков наш план? У меня есть самокат и серьезные намерения, а еще я могу вкручивать лампочки.

— Ха-ха! Так, сейчас одиннадцать. Успеем?

— Легко! Становись.

Яра и Паша забрались вдвоем на его электросамокат, и он повез их по Бульварно-Кудрявской в сторону Владимирской. Ехали они по проезжей части, утром в воскресенье автомобилей было не много. Паша умело вел свой чудо-транспорт, как вдруг из-за поворота вырулил грузовик-самосвал, везущий бананы, и перестроился в ряд перед ними. Кузов машины накренился, и бананы посыпались на дорогу. Паша лавировал, объезжая их. Но неожиданно очередная партия не упала, а как бы зависла в воздухе, и уворачиваться стало сложней. От одной грозди и вовсе не получилось. Но вместо того, чтобы ударить и оставить синяки, она развеялась со странным звуком.

— Э, чего еще я не знаю? — спросил Паша.

Грузовик резко остановился. Яра обернулась на парня в панике:

— Прыгай!

Паша не успел удивиться, как самокат поднялся в воздух и перескочил через грузовик, опять задев с десяток висевших друг за другом бананов, которые снова испарились с тем же характерным звуком.

И только они успели приземлиться, как перед ними выехало еще два грузовика, и снова с бананами.

Яра посмотрела на поднимающиеся кузова, из которых вот-вот должны были просыпаться плоды и завалить их на месте, и закричала:

— Прыгай!

Самокат вновь взлетел, а Паша сбил головой очередную связку бананов.

— Что-то мне это напоминает. Игру какую-то компьютерную, но играл давно, подзабыл.

— Ой!

— «Ой»?

— Прыгай!

И они вновь перелетели через очередные грузовики.

— Ты тогда смешно так суетился. Маленький такой с высоты нашего седьмого этажа, и в желтом весь, как и сейчас, в форме этой курьерской. Похож был на тех чудиков, помощников злодеев. И я рядом с зачеркнутой Золушкой нарисовала миньона.

— А почему игра, а не мультфильм? Хотя воровать Луну мне тоже что-то не хочется.

— Прыгай! Может… может… Я ее включила тогда, чтоб развеяться. Сидела, управляла фигуркой, и так мне грустно стало. Почему в жизни так нельзя? Чтоб все понятно, по правилам, а не понравилось — переиграл. И как раз, когда набирала очки, собирая бананы, вспомнила о гадалке.

— Тут еще и очки нужно набирать?

— Да откуда я знаю! Я просто к жениху посвататься хотела, чтоб он отказать не смог.

— Да уж, очень просто. Давай на всякий случай будем набирать. А вообще, о чем ты думала, когда мечту ловила?

— Чтобы сбылось наконец то, чего хочу, — прошептала Яра.

На дорогу выезжали очередные грузовики, создавая все новые и новые препятствия. Яра кричала: «Прыгай!», а Паша старался ловить как можно больше бананов. Под конец они уже хохотали и получали от происходящего удовольствие, проделывая все более невероятные трюки. А недалеко от Олимпийской в полете их обогнала рыжая ведьма:

— Ого, да вы в теме, а я и не думала, что ты понимаешь, что делаешь. Только не боишься так, в открытую?

— Что?

Но она уже спустилась на землю к стоявшему неподалеку от метро невысокому накаченному парню и потянула его за собой.

— У тебя, я так понимаю, «Minion Rush». А я предпочитаю «Call of Duty», — кивнула она на того, с кем шла.

— Не понял, ты ее знаешь? — спросил Паша, выруливая на пешеходную дорожку.

— Да, она и есть та ведьма, с которой я сегодня встречалась.

— Эй, подождите, вы можете объяснить, что происходит? — Паша спрыгнул с самоката и, везя его за собой, побежал за ведьмой и ее спутником.

— Мальчик, это не я должна тебе говорить. Хотя не рассказывать довольно глупо.

— У меня пока совсем мало информации, — пробубнила Ярослава, пожав плечами, она старалась не отставать.

— Что ж. У всех бывает первый раз. Собираемся мы, чтоб участвовать в играх, которые на Брыксы оживают. Но, чтоб попасть на все локации и остаться незамеченными для остальных, и конечно, чтоб загадать выигрыш — а то так и будете попусту набирать очки, — нужно обвенчаться в невидимом храме. К нему мы как раз и идем.

Петляя по переулкам, они прошли вдоль домашнего стадиона Киевского «Динамо» и поднялись на дорогу, ведущую к парку-заповеднику на Черепановой горе. Впереди уже виднелись несколько пар, да и за ними стали подходить все новые и новые. Женщины приветствовали друг друга, обмениваясь странными фразами. Паша наклонился к Яре и зашептал ей на ухо:

— Не спеши, давай послушаем, может, что-нибудь еще разузнаем.

И они замедлили ход. С разных сторон доносились обрывки разговоров:

— Дорогая, ты в «Need for Speed»?

— Да, но в этот раз он настоящий гонщик!

— Ну удачи!

— И тебе!

— А Элину видела? Танкиста притащила? Где взяла только?

— Известно где, я вот там летчика нашла, а то эти фермеры уже надоели.

— Ну как знаешь. Менять игру — не лучшее решение. Будь осторожна.

— И ты.

— Кира, ты посмотри на них. Все за новинки цепляются! Не могут понять, что ничего нет лучше проверенных методов.

— Да, казино — это вкус, интрига, азарт. Если выбирать, так уж классику. Что проверено столетиями, то работает. Но ничего, если не выбудут, лет через пятьдесят поймут. Серафима вон в лапту столько веков играет, и равных ей нет.

Так, осматриваясь и слушая довольно необычные разговоры, Яра и Паша не заметили, как столкнулись лоб в лоб с искомым женихом.

— Ярослава?

— Дима? — она сделала вид, что удивилась.

— Так ты тоже из этих? Если б я знал… Вот познакомься, Светлана, моя будущая жена и партнер по игре. Когда пройдем обряд, я увижу, как восстанавливается самая большая фортификация в Европе — оборонительные укрепления Киевской крепости, — в этот момент на Диме мелькнула офицерская амуниция. — Ты же помнишь, как я участвовал в реконструкциях исторических боев, а тут, — глаза его заблестели, — и Света все здесь знает. Я поэтому и согласился. Что ж ты не сказала, что тоже планируешь принимать участие?

— И какой выхлоп? — решил вклиниться Паша.

— Ну Света говорит, что и миллион поднять можно? Да, Свет?

— Так вопрос в деньгах?

— Не совсем, — тихий голос Светланы завораживал. — Точнее, смотря для кого. Если искать денег, то в них.

— А для тебя?

— Ну начинала я, чтоб спасти семью, а теперь… А теперь… вот уже 7 лет играю, чтоб спасти страну.

— Оу. Ты в это веришь?

— Каждый во что-то верит. А мечта, мечта меняет реальность. Она сильнее законов науки, а уж если в ведьмином круге в правильный день, да запечатанная венчальными клятвами!..

Они говорили, а в Яриных глазах блестели слезы, плечи поникли, она была словно недовязанный шарф, который тянут за нитку, чтоб распустить.

— Ладно, угу, понятно все, спасибо, — Паша бормотал и тащил Ярославу за собой в сторону.

А когда отошли, затараторил:

— Слушай, этот парень никогда твоей мечтой и не был. Ты это понимаешь? Он даже более придуманный, чем те картинки в твоем дневнике. А я реальный! И ты реальная! Уж так получилось, что мы здесь. И ведь есть шанс действительно воплотить что-то стоящее! Я вообще-то уже неплохо справляюсь с этими бананами. Ты же заметила? Вдвоем у нас точно получится. Давай. Давай попробуем. Нужно только определиться, чего мы хотим? Вот ты чего хочешь?

— Я не знаю, я уже ничего не понимаю… Но ты прав. Наверное, прав. Только… вот так стать мужем и женой? А что потом? Некоторые приходят сюда опять с новыми мужчинами. Что-то же у них не получается? Чего-то им не хватает?

— Ну… если не решимся, точно не поймем. И потом, вдруг у нас выйдет с первого раза? Не зря же так все совпало?

«Не упусти того, что подчинится, не забудь потаенного, не пройди мимо предначертанного, не отвернись от сокровенного», — снова всплыли в памяти сказанные сегодня слова. Яра посмотрела Паше в глаза:

— Не боишься?

— Не боюсь! Пошли, — он переплел ее пальцы со своими и потянул вперед.

Они вошли в рощу. Наблюдать ее в центре города было довольно странно. Несколько шагов назад шумела оживленная улица, уставленная высокими новостройками. А здесь, как в глухом лесу, никого, и тишина, слышно только карканье ворон.

Вот среди деревьев показалась поляна. Парочки выходили на нее, за ними и Паша с Ярой. На этой поляне было как будто теплее и пахло ладаном. Появилось чувство присутствия чего-то огромного, всеобъемлющего и вместе с тем родного.

Где-то в ветвях заухала сова. С земли стал подниматься белесый туман, задерживаясь тягучими каплями на листьях. Собравшиеся сперва тихо, а потом все громче и громче начали повторять в унисон:

— Брыксы! Брыксы! Брыксы!

Они говорили и расходились от центра к краю. Вскоре в образовавшемся внутреннем круге вспыхнул и разгорелся костер.

— Брыксы! Брыксы! Брыксы!

Огонь заискрился, закружился вихрем, поднялся до облаков и опал вниз, образовав знак солнца — светящийся круг с исходящими от него лучами, как у всех присутствующих женщин на ладонях. Ведьмы протянули к нему руки.

— Брыксы! Брыксы! Брыксы!

Яра медлила. Паша обхватил ее за талию:

— Князева и Пепел, это судьба. Будет новой старая сказка. Давай! Я тебя держу.

Ярослава посмотрела на него, выпрямилась и протянула свою руку вперед.

— Брыксы! Брыксы! Брыксы!

Свет от лучей потянулся к их ладоням.

Где-то громко забил колокол.

— Время!

Мужчины и женщины стали друг к другу лицом. Хор голосов заполнил пространство вокруг. Слова шли как будто из глубины сознания, из глубины веков.

— Мать земля, согретая солнцем, призываем тебя. Мы дети твои, мы в воле твоей, мы верим тебе. Соедини наши судьбы, свяжи воедино. Клянемся дойти до конца. Клянемся не опускать руки. Открой нам врата на Брыксы, укажи дорогу, позволь пройти.

Яра и Паша смотрели друг другу в глаза и шептали свои желания, теперь уже одни на двоих. Свет от ладони завился вокруг них спиралью, становясь все ярче и ярче.

Вспышка. И на поляне уже никого не видно. Запахло прелой листвой, земляникой и мятой.

Если на экскурсии в подвалах Косого капонира вам покажется, что вас кто-то толкнул. Если на плацу у госпитального укрепления у вас слетит шляпа. Если у Северной полубашни вам послышится грохот пушек. Значит, сегодня 12 июля. Игра началась…

Линда Сауле

Instagram: @linda_saule

51,75

На Хусавик опускалась ночь, и усталые рыбаки с облегчением бросали свои грузные, пропитанные солью тела на крепкие лавки, что стояли в баре, в трехстах метрах от главного причала.

За темным от пролитого пива деревянным столом сидели трое мужчин.

— Эй, Йон, слыхал, газетчики в город слетаются, — громкий голос принадлежал Йохану, старому рыбаку.

— Что им надо? — отозвался Йон, не отрывая взгляда от пыльного экрана телевизора, пришпиленного к стене над барной стойкой.

— Говорят, тут объявился 52-герцевый кит.

— Мм? — Йон отвлекся от экрана. Его голубые глаза теперь внимательно изучали собеседника.

— Его засекли в наших водах, и теперь сюда едут ученые, журналисты и Бог знает кто еще. Так что ты, можно сказать, в воду глядел, — он хохотнул, — день и ночь наблюдая за этими зверюгами.

— Не их, а его. Я засек только одного кита.

— Может статься, что это — тот самый. Станешь знаменитым, когда журналюги к тебе приедут за расспросами. Только не забудь их предупредить, что ты волк-одиночка и не любишь, когда тебя сильно достают.

— Что плохого в одиночестве? С населением в одну тысячу жителей — это самое обычное дело.

— Думаю, что теперь это количество будет лишь увеличиваться. Я вчера заходил к Маргрет, она сказала, что туристы за один день раскупили весь ее запас газировки. Такой счастливой я ее давненько не видел! И вообще, разве я сказал, что одиночество — это плохо? Все в порядке, пока ты не забываешь угощать своих друзей. Эй, Олаф, налей-ка нам всем еще под одной!

— Так что с этим китом, Йохан? — вступил в разговор Магнус.

— Дело такое, что этот хитрец на такой высокой частоте волны посылает, что ни один другой кит его ни услышать не может, ни понять, — смакуя пиво и всеобщее внимание, Йохан растягивал каждое слово. — Никто больше на такой частоте не поет, кроме него. Вот он и скитается по океану, как проклятый, только и знает, что своих ищет и зовет, только не слышат они. За то и прозвали его «Самым одиноким китом на планете». Он вроде как иностранец, который один на всем свете свой язык знает. И в какую бы страну ни приехал и с кем бы ни заговорил, никто его понять не сможет.

— Черт, до чего же грустная история, — сказал Магнус.

— А по-моему, она забавная. Разве не смешно, что тебя даже мать родная не понимает? Так и слышу китовые разговоры: «Дорогая, наш малыш разорался, чего он хочет?» «Да черт его знает, я ни слова не понимаю!» — и он заржал, стукнув кружкой о стол так, что пена разлетелась.

Магнус хохотнул, отхлебнув из своей кружки:

— И что, они будут его изучать? Думаю, они захотят его усыпить и перенастроить его горло, чтобы он мог посылать правильные сигналы.

— А что, это решило бы все проблемы, — произнес Йохан.

— Это только прибавило бы проблем. Кит найдет себе невесту, и у них родятся еще пара-тройка гигантов, которые будут тоннами пожирать нашу рыбу. Вот тогда-то запоем мы все.

— О, слушай, а, может, ему так все осточертело, что он сменил настройки, чтоб его никто не слышал и не доставал. Точно как ты, Йон! Эй, ты чего молчишь?

— Возможно, я его слышу, — сказал Йон.

— А что толку от того, даже если так? Ты не кит, а главное, не китиха. Начерта ты ему сдался, потомства ты не принесешь и веселья от тебя тоже никакого. Так что толку от твоего аппарата, который ты по всему заливу с собой таскаешь — чистый ноль!

— Что еще за аппарат? — раздался чей-то крик из дальнего угла закусочной.

— Да штука такая, которая вроде как частоту ловит, на которой киты общаются.

— Гидрофон, — ответил Йон.

— Ну да. И теперь не поймешь, то ли он за рыбой ходит, то ли на концерт! — и Йохан засмеялся во весь голос.

— Ни черта себе, Йон, я тоже хочу послушать.

— Все билеты проданы, — бросил Йон, резко поднимаясь, собираясь уходить.

Вернувшись домой, он включил свет и сделал себе сэндвич. В темный прямоугольник окна бился осенний ветер, ему, устало поскрипывая, вторили продрогшие половицы. Звуки, что внушили бы тревогу любому, успокаивали Йона. Это были звуки его жизни, привычные, как собственное отражение. «Где-то там, в глубине, сейчас двигают океаны киты, — думал Йон. — Для них не существует этого ветра, в их бескрайней обители всегда спокойно. Спокойно всем обитателям, кроме одного. Люди подобны этому одиночке: мы думаем, что нас слышат, но на наш зов никто не является. Или вовсе: приходят не те. Как много нас таких, живущих на частоте 51,75 и даже не подозревающих об этом? К этому, покинутому сородичами бедолаге, быть может, тоже приходят не те. Возможно, он не перестает удивляться, почему он вечно окружен косяком сельди или лосося. Посылаешь сигналы, которые улетают от тебя в темноту, чтобы никогда не вернуться ответом!»

— Черт, он ведь даже не знает, что кто-то слышит его. Что я его слышу! — прошептал Йон, пронзенный догадкой и резко поднялся. Минуту он стоял посреди комнаты, напряженно размышляя, затем стремглав направился к ящику с инструментами. Вывалив их прямо на пол, он склонился перед ними, что-то обдумывая. Он подтащил настольную лампу и крепко установил ее посреди разбросанных деталей. И всю ночь маленькое окно его домика не покидал трудолюбивый, желтый свет.

На следующее утро, столь раннее, что еще считало себя ночью, Йон шагал в порт. Он вдыхал холодный воздух, бесстрашный, словно раскаленная сталь. Он вливался в легкие, и выжигал в них все дурное, что только могло накопиться там за ночь. Йон миновал деревянную церковь — символ Хусавика. Она стояла чуть выше, на холме, и Йон привычно замедлил шаг, глядя на нее снизу вверх. В этот ранний час она была заперта.

Йон пошел дальше. Слышался шум океана. Высокие, рваные волны плескались у каменого мола. Лодка ждала на обычном месте. Она уже проснулась и теперь с гулким стуком толкалась боками со своими соседками. Йон прошел по мостку до самого его конца и шагнул на ее борт. Привычными движениями он отвязал веревку и завел мотор. Тишину пронзил ритмичный звук, затем, вволю высказавшись, мотор заработал тише. Лодка плавно тронулась с места, унося в темноту одинокую фигуру человека.

Йон выставил руль и прислушался к ровному урчанию мотора. Закутавшись покрепче от ветра в плотную куртку, он посмотрел в сторону. Там безмолвной стеной стояли горы. С их, обычно белокурых, а сейчас сереющих во тьме верхушек бросались вниз порывы девственно чистого воздуха. Они ударялись о водную гладь, и, оттолкнувшись, игриво вспархивали, а затем неслись дальше, вдаль: к неизменно приветливому, вечно свободному горизонту. Йон запустил руку в карман и нащупал продолговатый предмет, похожий на микрофон. Пальцы ощупали округлые формы, которые нагрелись и теперь будто плавились от тепла его руки. Он вспомнил, как приобрел его, а затем настраивал, и как был поражен, когда в первый раз услышал пойманный звук, как заворожил его голос, исходящий из самых глубин океана. Поначалу он думал, что неверно выставил настройки, потому что, даже находясь в самой близости от поющих гигантов, прибор не издавал ни звука. Йон видел огромные, ребристые бока китов, когда они вырывались на поверхность плотной синевы, падая обратно, они дробили ее в водное крошево. Затем он понял, что прибор способен слышать не всех китов. А лишь одного.

Вдруг гидрофон замигал. Йон прислушался. Сначала он ничего не слышал, но прибор отчетливо выводил данные о присутствии звука. Он торопливо заглушил мотор, и лодка погрузилась в тишину. Лишенная управления, она беспрекословно повиновалась более мощной силе океана и, двигаясь с ним в унисон, убаюканная, проваливалась в сладкий сон. Постепенно Йон смог разобрать вибрирующий гул. Он мелко дрожал на невероятно низкой частоте, и эта игра низкого с высоким заставляла внутренности Йона нервно пульсировать в ответ. Звук поднимался волнами, наращивая темп и громкость, он шел прямо в уши, минуя старые наушники, лодку, океан. Йон полез в сумку и достал еще один аппарат. Он опустил его в воду и нажал кнопку на конце шнура, который уходил вслед за прибором. Датчик замигал. Это означало, что у него получилось.

Йон в точности не знал, какое послание в этот миг родилось от его самодельного прибора и невидимым пассажиром отчалило от борта его лодки, да это было и не важно. Он был уверен, что тихий клич его непременно достигнет своего адресата. Он должен знать! Каждый должен знать. Без этого нельзя жить на свете. Невыносимо, когда тебя никто не слышит.

Светлеющий сумрак утра, лелеющего последние пятна темноты, нес его шепот. Он уносил его за бескрайний, запотевший горизонт, за таинственные, северные фьорды, сквозь невидимые извороты темно-лиловой воды, что колпаком укрывает тайны всех океанов на свете. Хранителем оберегая слова, что достигнут, наконец, своего назначения на частоте 51,75. Долетят, заставляя замедлить свой вечный поиск и замереть от удивления самого одинокого кита на планете. И навеки свяжутся две затерянные в океане времени души, чтобы разбить вдребезги саму лишь мысль о бесполезности, о случайной ошибке в геноме, о природном недоразумении. Нет никакой ошибки. Частота 51,75 существовала всегда. Она ждала, быть может, миллионы лет, чтобы проявиться в тот единственно возможный момент, когда появится кто-то, сумевший отыскать в глубине своего сердца простые слова, что должен услышать каждый:

— Я тебя слышу…

Татьяна Турова

Instagram: @turova-design

turova.info

Люба и метро

— Карловна, домой идешь? — спросил устало Михалыч, снимая большие пыльные рукавицы.

— Иди, Семен, я сама все проверю и закрою.

Пожилой коллега покорно кивнул и пошел, пошатываясь, к стеклянным дверям верхнего павильона метро.

Усталая Москва нехотя засыпала — доносящееся с улицы нервное ворчание двигателей авто постепенно затихало. Суетливых прохожих, спешащих за один день заработать все деньги мира, становилось все меньше. Упрямая столица, как истинный трудоголик, зажигала фонари, чтобы даже во тьме ночи, не дай бог, не расслабиться.

«Кажется, этот город никогда не отдыхает», — подумала женщина.

И, следуя примеру мегаполиса, Люба твердо решила, что сегодня вечером домой не пойдет, останется ночевать на работе. Ничего, что спать негде, подремлет в кресле — никто и не заметит. Степан снова ушел в запой, а в ее пятьдесят два перебирать женихов не приходится. Запаслась батоном, свертком с курицей-гриль из соседнего ларька и книгой. Исторической. Любовь Карловна очень гордилась собой, ведь она будет читать наконец-то не любовный роман, а документальные очерки из жизни русских революционеров.

Нет, отец Карловны не был немцем — свое имя он получил в честь Карла Маркса, его так назвал дед, убежденный коммунист, политработник. Ох, и досталось же по жизни Любе из-за ее отчества. Взять хотя бы ее сожителя Степана — иногда, подвыпив, станет посреди кухни, раскорячится и «Кар-кар-карловна, опять раскаркалась, как ворона, лучше выпей со мной».

Тишина в московской подземке была Любе в новинку. Почетная работница метро с многолетним стажем привыкла к бесконечному однообразному грохоту вагонов, гулу от ходьбы и голосов пассажиров. Все куда-то бегут с пустыми глазами, суетятся. Даже если захочешь пройтись не торопливо — человеческая лавина подхватит тебя своим потоком, только и гляди, чтоб унесла в нужном направлении.

А сейчас ей казалось, что каждый шорох переворачиваемой страницы отражается от округлых стен и потолков, украшенных советской лепниной, становится звонким и протяжным. Проносится вдоль классических колоннад с капителями, ударяется где-то вдали о стены из мозаичного панно с мускулистыми рабоче-крестьянскими фигурами и, впитав в себя дух забытой эпохи, возвращается обратно.

Женщина вдумчиво читала страницу за страницей, в ее воображении стали мелькать картинки событий истории, ярко описываемых в книге. Как вдруг в тишине опустевших тоннелей метро она услышала глухие постукивания и негромкие завывания.

«Может, кто еще задержался?» — подумала Любовь Карловна и, вздохнув, закрыла книгу. Взяла на всякий случай фонарь и стала спускаться по застывшему эскалатору.

Звуки раздавались со стороны самого края платформы, там, где она сужается и переходит в туннель, окутанный проводами и кабелями коммуникаций. Она увидела дверь, которая слегка пошатывалась оттого, что кто-то ее толкал изнутри. Из-за двери раздавались звуки, как будто кто-то негромко напевал себе под нос.

— Где же ты, моя Су-у-ли-ко-о-о… — расслышала некоторые слова песни Люба.

«Неужели, кто-то из гастарбайтеров заработался и забыл о времени?»

— Эй, кто там? — Люба посветила фонарем на дверь.

— Меня зовут Иосиф, — с хрипотцой в голосе и легким кавказским акцентом промолвил неторопливо неизвестный, как бы раскачивая слова в воздухе. Любе стало ясно, что говорил немолодой мужчина.

— Что-то случилось? — спросила заботливо женщина.

— Да, немножко случилось, но мы с этим справимся, — иронично ответил хриплый голос. — Как вас зовут, гражданка?

— Любовь Карловна… может, вам помочь? — спросила оторопевшая женщина.

— Карловна? — удивленно переспросил кавказский голос. — Это хорошо, что Карловна…

Что-то громко заскрежетало, дверь сильно дернулась, приоткрылась и провисла под собственным весом на заржавевших петлях.

Из темноты проема вышел человек в костюме, который был чем-то похож на форму работников метро, а чем-то — на сценический прикид телеведущего Соловьева. Это был седой мужчина с усами, взгляд его был уставшим и пустым, в руке он держал трубку.

— То, чего так долго ждали большевики, наконец-то свершилось… — с облегчением произнес незнакомец и подмигнул растерявшейся женщине. Он оказался не похожим на работника метро, его образ заставил Любу застыть на месте — она не могла поверить своим глазам.

— Что, товарищ Люба, я смотрю, вы очень рады встрече с товарищем Сталиным и немного удивлены? Да, Ленин живее всех живых, а я оказался еще живее, — продолжал острить гость с того света.

— Да как же это? Вы? Живой? Здесь? — бормотала Люба. В голове крутились миллион мыслей одновременно.

— Да, товарищ Люба, — продолжал Сталин, — я не умер.

Женщина охнула и покачнулась. Товарищ Сталин заботливо придержал ее за руку и помог сесть на лавочку. Люба долго не могла поверить в то, что случилось, а подземный гость тем временем продолжал свой рассказ — было заметно, что он давно ни с кем не разговаривал и соскучился по живому общению.

— Когда я лежал на полу своего кабинета на даче, мои соратники ждали моей смерти и впустили ко мне врача только на следующий день — они рассчитывали, что я уже испустил дух. Но я был еще немножко жив. Доктор Ершов это увидел, привел меня в чувство и шепнул на ухо: «Товарищ Сталин, я вас спасу, если вы позволите». Я мог только кивнуть в ответ — у меня не было другого выбора. Он сказал, что сделает мне укол, от которого я усну, процессы в организме замедлятся, все констатируют мою смерть. Я пролежал какое-то время в мавзолее рядом с Лениным. Потом мне сделали второй укол, от которого я пришел в сознание, но мой метаболизм претерпел необратимые изменения, и я стал бессмертным. Меня перевезли в тайный бункер под Филевской линией метро, недалеко от моей дачи. Этот бункер построили на случай политического переворота — я чувствовал, что его готовят. О бункере никто не знал, всех проектировщиков и строителей я приказал расстрелять, а потом расстреляли и тех, кто расстрелял строителей.

С тех пор я здесь и живу — запасы воды, еды и остального были рассчитаны на 67 лет. Электричество проведено от коммуникаций метро. Но теперь мои запасы стали заканчиваться, поэтому я решил открыть эту дверь. Эх, знала бы ты, товарищ Люба, как давно я не ел домашней еды! — с печалью в глазах произнес Иосиф Виссарионович.

— А как же ваш доктор? Он вас не навещал?

— Его я тоже застрелил, не мог оставить такого опасного свидетеля, — грустно выдохнул пожилой тиран.

— Так я это… я сейчас! У меня же курица есть, почти домашняя! — Люба засуетилась и вскочила с лавочки. Не часто ей приходилось общаться с живыми идолами эпохи культа личности.

Всю свою взрослую жизнь Любовь, следуя традициям семьи, на выборах голосовала только за коммунистов и сейчас своим долгом считала позаботиться о кумире.

Люба включила эскалатор, и они поднялись к ее стеклянной коморке в верхнем павильоне.

— Вот, не побрезгуйте, товарищ Сталин, — Люба смущенно протянула ему сверток с курицей-гриль и батон. Иосиф Виссарионович присел на пластиковый стул из «Икеи» и начал поедать курицу, шевеля усами от удовольствия.

— Ну что, Любаша, мировая революция и коммунизм победили? — в радостном ожидании спросил товарищ Сталин. — Теперь в этом мире нет бедных и богатых и все люди равны?

— Да как вам сказать, товарищ Сталин, — замялась Люба, — не победил нигде, только в Китае, наверное.

Сталин нахмурился.

— Ну, а как в стране нашей, в Советском Союзе? Здесь-то продолжили наше дело, построили коммунизм? Воровать чиновники перестали? Ух, как я отучал их от этого…

— Эээ… — Люба совсем запнулась после этих вопросов. — Социализм вроде построили, но потом капитализм вернули… воруют еще как! Говорят, денег в бюджете нет, а чиновники себе виллы за границей строят и на дорогих немецких и японских машинах ездят, пенсионный возраст повысили… — не ожидая сама от себя, выпалила вдруг осмелевшая женщина.

— Почему на немецких? На трофейных, что ли?

— Нет, на наши народные деньги себе машины и виллы покупают.

— Как так? Мы же не для того воевали! А куда же партия смотрит? Кто у нас сейчас генеральный секретарь Коммунистической партии?!

— А генеральный секретарь теперь сам в Думе заседает и с министрами-капиталистами дружит, миллионером стал… Да и страны уже той нет, распалась, а бывшие республики между собой воюют…

Иосиф Виссарионович уронил остатки курицы на пол и заплакал.

— Ну что же вы, дорогой товарищ Сталин, так убиваетесь? — воскликнула раздосадованная Люба.

— Любаша! — сокрушался бывший отец народов, размазывая испачканными куриным жиром пальцами слезы по лицу и усам. — Такую страну просрали! И все жертвы оказались напрасными — столько убитых, расстрелянных, замученных по моему приказу! Если б ты знала, Любаша, что все эти годы, каждую ночь ко мне приходили во сне эти люди и по очереди рассказывали свои истории — как жили, как их обвинили без вины, как они умирали в муках. В эти минуты я сожалел, что бессмертный — это стало моим адом на земле! А теперь, выходит, все это было зря! Выходит, в глазах людей я не освободитель, а просто душегуб?!

Генералиссимус нахмурился, медленно раскурил трубку и сухо произнес:

— Настоящие революционеры никогда не сдаются… Начинаем все с начала! Пишите декрет, товарищ Люба: создаем революционное подполье, точнее, подземелье, здесь, в метро. Продолжим борьбу до полной и окончательной победы трудового народа! Фабрики — рабочим! Землю — крестьянам!

С этими словами товарищ Сталин поднялся со стула и воодушевленно стукнул кулаком по столу. Люба вздрогнула и проснулась. Ее влажное лицо прилипло в странице книги, на которой она уснула. Подняв голову, женщина увидела первые лучи рассвета, пробивавшиеся сквозь стеклянные двери метрополитена.

— Так это сон… — произнесла Люба.

— Я бы тоже предпочел, чтобы это был просто кошмарный сон, — промолвил голос с кавказским акцентом.

Милена Курнеева

Instagram: @milena_copywriter

Тайна старинного острова

— Ночь на остров опускается мгновенно и бесповоротно. Вы решите, что до темноты в запасе есть время, но это ошибка, — за соседним столиком седой грек с загоревшим дочерна лицом втолковывал на ломаном русском семье с детьми.

Рина переглянулась с подругой, насупила брови и кивком показала в сторону грека: «Мол, слушай, слушай!»

— Дороги в горах узкие, двум машинам не разъехаться, придется сдавать назад, как краб пятиться придется. А ночной серпантин коварный. Ох, коварный! — пожилой мужчина эмоционально жестикулировал.

Русские слушали вполуха, вежливо кивали, но по натянутым улыбкам чувствовалось, беседа тяготит. Да и детвора не давала родителям поддержать разговор. Дергали за руки, тянули из-за стола взрослых, всем видом давая понять — пора на пляж, на море.

С террасы кафе на склоне открывался дивный вид на бухту.

Трепетали от легкого, теплого ветра зонтики, волны набегали на кромку белоснежного песка, пенные, освежающие, точно разливное пиво в таверне у камней. Берег морской манил, обещал наслаждение уставшим с дороги путникам.

— Но не только дороги опасны в наших краях. С наступлением ночи приходит… — грек понизил голос.

В отличие от его собеседников, Рина ловила каждое слово, но в этот момент у нее зазвонил мобильный. Состроив недовольную рожицу — «отвлекли на самом интересном» — ответила на звонок.

Быстро свернув разговор, девушка нажала «Отбой» и вопросительно посмотрела на подругу, но та пожала плечами: «Прослушала, шумно».

…А седой грек уже попрощался с завтракающими постояльцами и кивнул девушкам, поравнявшись со столиком.

— Калимэра, красавицы, — тепло улыбнулся и скрылся за дубовой дверью, это был владелец заведения.

— Ладно, не переживай, спустимся за машиной и расспросим, что тут к чему, — успокоила впечатлительную Рину подруга.

Рина и Софа прилетели на солнечный Крит всего на неделю — перевести дух, напитаться щедрым греческим солнцем, озарявшим каждую частицу соленого морского воздуха. Обе устали мчаться каждое утро в офис, бежать марафон успеха под вечными серыми тучами большого города.

Двух дней им хватило на размеренный пляжный отдых. Подрумянившиеся, накупавшиеся в ласковых водах Эгейского моря, подруги планировали автопробег по Криту: древний остров манил тайнами.

В небольшой деревушке, где они остановились, отдыхалось славно, но смотреть было нечего.

Зато с жильем повезло: высокий рейтинг на «Букинге» оказался оправданным.

Греческая семья, державшая гостиницу, заботилась о постояльцах, как о родных.

Каждый день в номерах убирались до блеска, кормили сытными завтраками в кафе при отеле. На столе всегда ждали свежие яйца, домашний белоснежный творог — зернышко к зернышку, маслянистые сыры со слезой на срезе, крепкий молотый кофе, горячие булочки из каменной печи, спелые овощи и фрукты — на завтрак постояльцы приходили как на праздник.

А Филоменес, владелец гостиницы, каждое утро неизменно совершал ритуал гостеприимства — приветствовал трапезничавших.

При отеле он держал парк чистеньких, аккуратных автомобилей — сдавал в аренду своим постояльцам с хорошей скидкой.

Туда-то и отправились после завтрака девушки.

В небольшой комнатке за стеклянными дверями гудел кондиционер, за компьютером скучала тучная, темноволосая женщина в цветастом платье.

Девушки быстро подписали договор на аренду красного фиата и попытались расспросить, о чем предупреждал за завтраком пожилой Филоменес. Но женщина лишь пожимала плечами и протягивала дорожную карту с выделенными красным маркером достопримечательностями.

На вопросы гречанка отвечала односложно: «Дороги бед, кам бек, герлс, бефор сансет».

Путь лежал на север острова — девушки отправились в путешествие на рассвете следующего дня и решили начать знакомство с Критом с древнего, венецианского города Ханьи.

Дорога то вела по берегу моря, то ныряла в душистое, пряное от разнообразия трав поле, то петляла по апельсиновому саду, замедляла ход в небольших, уютных поселениях на десяток домов.

— Ты не заметила ничего странного? — Рина тревожно поглядывала на подругу.

— Нет, слежу за дорогой.

— Мы проехали уже четыре деревушки, и на въезде в каждую стоит церковь, на выезде — тоже. Будто охраняет подступы к поселению. Но от чего? Или кого?

— Это все твои фантазии, Ринуся. Просто расслабься и наслаждайся, — последнее слово Софа протянула по слогам, нараспев. Рыженькая и смешливая, заводила и неугомонная оптимистка — она неизменно поднимала подруге настроение и боевой дух.

— Еще эти утренние разговоры в кафе, Софа. А позавчера, вспомни, о чем судачили англичане из соседнего номера!

— Ну о чем же? Я не слышала.

— Нашли кого-то в окрестностях. Тела, Софа, нашли, человеческие, — понизила голос до шепота Рина.

— Ты моя впечатлительная, мало ли о чем болтали ребята. Да может, фильм обсуждали, наверняка ты же не знаешь?

— Не знаю. Но как-то неспокойно мне…

Рина отвернулась к окну, подставила лицо навстречу свежему морскому бризу, врывавшемуся в окошко красного фиата. Километр за километром ветер вытряхивал, выметал из ее сознания тягостные мысли.

На пути в Ханью девушки сделали остановку на озере. Кристальная изумрудная вода у подножия горы оказалась густо населенной сотнями, тысячами черепашек размером с ладошку. Загребая крохотными лапками, они неспешно рассекали водную гладь, подплывали близко-близко к берегу, доверчивые.

С любопытством высовывали носики из воды: «Калимэра, угостишь печеньем?»

Подруги арендовали катамаран, скинули футболки и провели чудесный час в радушной компании греческих «тартилок».

Но дорога вела дальше, в город. Обед пропустили, голод становился все ощутимее.

— Сейчас бы освежающего сидра в благостной тени раскидистого инжира, — мечтательно протянула Рина.

— Потерпи, скоро будем! До города не больше десяти минут.

Ханья очаровывала с первого взгляда. Роскошными цветами бугенвиллий, шершавыми, ноздреватыми камнями бастионов и узких пешеходных улочек. Бросив машину у стен рынка, точной копии Марсельского собрата, Рина и Софа отправились по старинной пузатой брусчатке в гавань. Мимо дремлющих на солнце кошек, пестрых сувенирных лавок, небольших фонтанчиков и крепких смоковниц.

Наконец, они оказались в центре старой венецианской бухты и устроились в таверне. Любовались будто написанным акварелью пейзажем с древним маяком, наслаждались горячей, сытной местной едой. Счастливые и умиротворенные, они забыли о времени. А день близился к закату, пора в обратный путь.

Разморенные девушки погрузились в машину и помчали в отель.

Рина поторапливала:

— Софа, солнце садится, поспешим, — к ней вернулись прежние страхи.

— Не боись, подруга! Навигатор исправен, ночь же не в горах встречаем — нет причин для паники.

Рина кивнула, но беспокойство не отпускало. «Чует мое сердце, неспроста все эти разговоры», — думала она.

Солнце, уставшее за день, стремительно упало в море, и тут же пришла темнота.

— Не успели. Софа, не успели! Давай заночуем где-нибудь! — паниковала Рина, Софа отмахивалась и давила педаль газа. На пустой дороге никого, раздолье для столичного водителя, привыкшего к вечным пробкам.

Внезапно потемнел экран навигатора, вдали раздался гул — гроза идет!

— Всего лишь гроза, Рина, а у навигатора батарейка села, только и всего. Не дрейфь, везде указатели, и у нас есть карта, — подбадривала Софа подругу, но и ей уже становилось не по себе.

Воздух превращался в густую, душную субстанцию — кисель, а не воздух.

«До ближайшего населенного пункта два километра, доедем и там попросимся на ночлег», — все же решили девушки.

Но тут машину заштормило. Как будто бы невидимая сила подхватила игрушку, а не автомобиль с пассажирами, пасовала в пустоту, догоняла, и все начиналось снова.

Софа безуспешно боролась с рулем, баранка не поддавалась. Рина жалобно поскуливала, вцепившись в ремень безопасности. Сколько это продолжалось, девушки не понимали, животный страх обострил чувства, секунда казалась вечностью.

Внезапно машина встала как вкопанная.

Девушки в ужасе всматривались в темноту за стеклом. Что это? Что за плотный сгусток, черное облако приближается?

— Софа, заводи! — кричала Рина, но мотор фиата лишь натужно хрипел, не поддавался.

Облако заполняло собой все пространство за окном, обволакивало, будто обнимало машину.

Подруги схватились за руки и закричали.

Белый, слепящий свет ворвался в темноту, разметал в клочья страшные объятья черного нечта.

Cвет лупил по векам, в окошко фиата кто-то стучался.

Рина открыла глаза и отшатнулась от стекла. Наступило утро, в окно машины заглядывал незнакомый мужчина — рослый, чернявый грек.

— Ясас, ясас? У вас все хорошо?

В этот момент очнулась и Софа, потрясла головой и ошарашено посмотрела на Рину.

— Нужна помощь? — не унимался грек.

Машина завелась мгновенно, взвизгнули шины, еще миг — и девушки мчались по шоссе в сторону отеля. В облачке дорожной пыли остался стоять изумленный местный житель. В полях уже работала техника, ласково пригревало солнышко, остров жил своей жизнью — как будто не было их ночного приключения, словно приснилась эта не поддающаяся логике история.

— Надо разобраться с этим. Расспросим старого грека, он знает, что тут за чертовщина творится! — Софа была настроена решительно.

Девушки без приключений добрались до отеля и поджидали Филоменеса за завтраком.

Вид с террасы кафе на утреннее море умиротворял, пенные барашки фланировали по линии прибоя, ветер играл с шуршащим брезентом пляжных зонтов. Ночное приключение при дневном свете казалось далеким, нереальным.

— Может, показалось… — неуверенно пробормотала Рина. Софа одарила подругу яростным взглядом и резко встала со своего места, увидела грека.

Филоменес выглядел как всегда безупречно, неспешно шагал между столиков, раздавал улыбки и комплименты постояльцам.

Заметив семафорившую Софу, подошел к их столику.

— Что-то вас беспокоит, милые леди?

— О да! Почему вы нас не предупредили! — Софа яростно сжимала кулачки.

— О чем? — грек недоумевал.

— Об этой вашей местной чертовщине, мы слышали разговор с русской семьей. Вы предупреждали их… Что, что происходит по ночам на острове?

Филоменес выглядел обескураженным.

— Я думал, вы осведомлены, — развел он руками, — в ночное время оживляются змеи, выползают на дороги, нужно быть очень осторожными, они ядовиты. Мы заботимся о безопасности туристов, ловим гадов, но всех не извести, как ни старайся.

— Змеи? — хором воскликнули девушки и переглянулись.

— Да, змеи! А вы что подумали? — пожилой мужчина улыбался в седую бороду.

Остаток отпуска подруги провели в отеле. Только раз выбрались в ближайший город пополнить запасы алкоголя. Наотрез отказывали симпатичным англичанам составить компанию в поездке в Гортину — раскопки античного города, горы, дивный пляж хиппи.

Они попытались было рассказать о случившемся, но то ли английский не дотягивал, то ли парни решили, что их разыгрывают. Оставили эту затею, сошлись на том, что попали в грозу по пути из Ханьи.

Подруги считали дни до возвращения на родину, улетели бы и раньше со странного острова, но в высокий сезон билетов не было.

Два месяца спустя.

— Софа, это чудо! Чудо, что мы живы, — Рина от волнения пролила на блузку томатный сок. Уродливое красное пятно расползлось по груди. Девушка потянулась за салфетками, но те рассыпались веером по полу кофейни.

— Так, подыши, успокойся и расскажи мне уже, что ты нарыла, — Софа успокаивающе взяла подругу за руку.

Та допила залпом остатки сока в бокале и открыла ноутбук:

— Слушай! Древняя легенда Крита гласит: во времена правления великого царя Кносса был возведен удивительный по красоте дворец. В дар правителю чужеземцы привезли диковинное существо… Минотавра поселили в лабиринтах дворца и кормили человеческим мясом. Скармливали ему деревенских жителей — девушек и детей. Гурманом был минотавр. Жители терпели, терпели, да отправили Тесея на бой с чудищем. Минотавр пал от меча юноши… Но!

— Но! — Софа, теребила за рукав Рину. — Что дальше?

— Здесь начинается самое интересное! — девушка продолжила, поглядывая из-за ноутбука. — Но! Во время раскопок Кносского дворца в 1800-х произошло нечто пугающее. Пропали без вести люди. Как в воду Эгейского моря канули, их так и не нашли.

Раскопки на время оставили, через годы появились новые отчаянные ученые, желающие раскопать дворец, и история повторилась. Местные обходят эту землю стороной, туристов привозят в ранние утренние часы, и то только самых настырных. Место раскопок, условный музей, регулярно закрывают то по техническим причинам, то и вовсе без объяснений.

— Ты хочешь сказать, что нам посчастливилось познакомиться с духом Минотавра? — нервно хихикнула Софа.

Рина пожала плечами.

— Они молчат и боятся, боятся, что ни один турист не сунется на остров. А это единственный доход местных.

— Но как могут намекают, мол, дороги плохие, змеи, — вторила подруга.

— Строят церкви охранные, — продолжила мысль Рина.

— Церковь! — догадка осенила Софу. — Это нас и спасло — святое место в двух километрах от поселения. Вот откуда спасительный белый свет…

Ветер гнал по асфальту сухую, пожелтевшую листву, накрапывал дождь. Но девушки не спешили уходить с веранды ресторанчика — молча допивали сок, уставившись в одну точку, погруженные в свои мысли.

— Пожалуй, в следующий отпуск поедем в Суздаль, — наконец улыбнулась Софа. — Хватит с нас заморских чудовищ.

— Пожалуй, — подмигнула Рина.

Светлана Красикова

Instagram: @ssvetlana_sid

Яндекс.Дзен: Светлана Красикова (бизнесмама)

Мечтать — вредно?

В три часа ночи Рита ходила по квартире, нервно попивая коньяк. «Будь осторожна со своими желаниями, они могут исполниться», — вспомнила она где-то услышанное выражение. Уже довольно давно молодая женщина мечтала побыть одна, немного отдохнуть от вечного дня сурка, от бесконечной уборки, готовки, многолюдной суеты и шума. И вчера утром ее детей забрала на дачу бабушка, а вечером муж собрал вещи и уехал жить к любовнице. Ее желание исполнилось, но она совсем не чувствовала себя счастливой.

— Бред какой-то, — одернула она себя. — Что хотела, то и получила. Возьми себя в руки и радуйся.

— Легко сказать.

— Дожили, теперь я разговариваю сама с собой.

Она еще немного пометалась по квартире, как лисица в клетке, потом приняла решение и села за компьютер.

— Мне просто необходимо сменить обстановку.

Авиабилеты на сайтах были дорогущие, как всегда, когда хочется улететь уже завтра. Но у нее были накопленные полетные мили, которые она могла использовать для путешествия. В высокий сезон премиальных билетов тоже практически не осталось: Сочи, Екатеринбург, Санкт-Петербург, Краснодар, Анапа. Немного подумав, Рита выбрала Анапу. «Летом грех не поехать на море, — рассудила она. — А раз сложились такие обстоятельства, то совсем незнакомый город станет для меня отличной возможностью отвлечься».

Быстро собрав небольшой чемоданчик с купальником, шортами и парой сарафанов, Рита заказала такси и уже в восемь утра улетела из холодного дождливого города туда, где солнце и легкий ветер ласкают в своих объятиях изголодавшихся по теплу туристов.

Город встретил курортной суетой и приморским колоритом. Сразу в аэропорту ее закружили таксисты и дамы, сдающие квартиры. Приложение для вызова машины висло, и она подошла к девушке с табличкой, которая вызвала у нее наибольшее доверие. Молодая женщина отвела Риту в свою КИА, села за руль и повезла в город.

— И не страшно вам работать в такси? — удивилась Рита.

— Я в основном в аэропорту работаю. Отдыхающие сейчас прилетают трезвые, а потому вполне адекватные. Иногда даю свой номер телефона семьям с детьми или одиноким женщинам. На улицах пассажиров не беру.

— А почему вы, симпатичная девушка, на такой неженской работе?

— Я не то, чтобы девушка. Скорее уже бабушка, — усмехнулась водитель. — У меня старшая дочь бедовая: родила и бросила на меня малышку. Мы с моей младшей, двенадцатилетней, ее теперь вдвоем воспитываем. Нужны деньги и гибкий график. И эта работа дает и то, и другое.

Рите стало неудобно из-за своего вопроса, а заодно и из-за страданий по неверному мужу, который вымотал ей всю душу своими уходами и возвращениями. Зато нервотрепка последних трех месяцев позволила Рите сбросить пять килограммов, а подорванная уверенность в себе стала стимулом для смены прически и цвета волос, походу к косметологу, маникюрше и покупке обновок.

Теперь в такси ехала чуть полноватая рыжая молодая женщина, с непропорциональными, но вполне гармоничными чертами лица, с идеальной стрижкой, маникюром, с длинными ресницами и красиво очерченными бровями и без грамма косметики. Выйдя из такси и оставив водителю щедрые чаевые, Рита заселилась в красивую гостиницу. Бросив неразобранный чемодан, она сразу ушла на пляж. Яркое солнце нещадно припекало, мелкий анапский песочек ласкал ноги, спокойное теплое море обволакивало тело. Морское побережье радовало и восстанавливало израненную душу брошенной женщины.

Несколько дней Риту абсолютно не напрягало однообразное времяпрепровождение. Черноморский колорит, отдых на лежаке под зонтиком с интересной книгой, заплывы на большие расстояния, смех и капризы чужих детей, крики торговцев кукурузой, ватой, мороженым отвлекали от тоски по мужу, волнения за будущее детей и свое собственное. Но под конец отдыха Рите захотелось разнообразия, и она пошла в экскурсионное бюро в поисках развлечения. Ей предложили традиционные варианты досуга: катание на лодках, экскурсии по городам и водопадам, дегустации вин и коньяков. А потом продавец рассказал ей, по большому секрету, о закрытом театрализованном представлении «Бал у сатаны» по мотивам «Мастера и Маргариты». Для Риты, большой фанатки Булгакова, выбор был очевиден, она забронировала билет и оставила свой номер телефона.

Утром перед спектаклем ей позвонили и доставили баночку крема — инструкция предписывала намазаться им вечером. Рита открыла крышку и вдохнула запах тины. Ее удивило и порадовало такое внимание к деталям в представлении. Сгорая от нетерпения, но при этом не веря в чудеса, она мазнула немного крема на лицо. Ей показалось, что черты лица стали более правильными, а кожа — более упругой и сияющей. «Ерунда, — подумала Рита. — Это свет в комнате так падает. Я действительно стала очень хорошо выглядеть после расставания с мужем. Просто не привыкла еще». Но тем не менее она разделась и намазала кремом тело. И как она не убеждала себя, что этого не может быть, стало очевидно: остатки лишнего веса бесследно исчезли, живот стал абсолютно плоским, бедра — упругими, а грудь вернулась к форме, которая была до рождения детей. Рита, не веря, что делает это, подпрыгнула и взлетела. Радость и легкость наполнили ее. Она вдруг осознала, что очень хочет явиться такой красивой на пляж, и не как-нибудь, а по воздуху, как это делала любимая героиня романа.

Рита надела ставший чуть большим купальник и оглядела комнату. Ни половой щетки, ни даже веника в ее номере не оказалось. Поэтому своим средством передвижения девушка выбрала пустой чемодан, примостившийся в углу. Летать на нем было удобно и легко. «Наверняка мой чемодан-самолет не хуже, чем щетка или боров Николай Иванович», — усмехнулась Рита, вылетая с балкона номера и громко крича: «Невидима!»

Она пролетела над головами отдыхающих, которые весело шли к морю с детьми, мешками и надувными кругами, и приземлилась за дюной. Тихо прошептав: «Видима», Рита преодолела высокий песочный холм и оказалась в гуще людей, на самом многолюдном пляже побережья. Она пошла к кромке воды, приковывая к себе восхищенные взгляды всех сидящих на лежаках и полотенцах мужчин. Жены ревниво их одергивали, кто-то даже начал скандалить. А Рита, продефилировав по песку, вошла в воду и поплыла. Еще вчера холодное течение остудило море, и судя по тому, что купающихся было мало, вода так и не прогрелась. Но это абсолютно не пугало Риту, ей было тепло. Вдоволь наплававшись, она вышла на берег, и несколько мужчин наперегонки устремились к ней, чтобы подать полотенце. Она взяла его у самого быстрого, одарила его благодарной улыбкой и ушла через дюну к своему чемодану, оставив ухажеров с открытыми ртами.

Вновь став невидимой, девушка пролетела над пляжем и опустила полотенце на лежак проворного кавалера. Тот удивленно поднял голову, но ничего не увидел и грустно уставился на дюну, за которой скрылась красавица.

— Чемодан-самолет, отнеси-ка меня к дочери таксистки. Да побыстрее, — попросила Рита.

Чемодан поднялся над крышами, набрал скорость и понесся в сторону окраины города. Внизу мелькали освещенные ярким солнцем улицы со стоящими в пробках машинами, выли сирены скорых, которые шустро лавировали по дорогам среди этого столпотворения. Как маленькие муравьишки, сновали по тротуару пешеходы.

Чемодан опустился во дворе обшарпанного частного дома. Рита обошла его, заглядывая в окна. В кухне стояла хрупкая девушка в выцветшем халате, длинные волосы были собраны в пучок. На нее кричал неопрятного вида мужчина, так громко, что было слышно на улице:

— Дура! Что за дрянь ты опять сварила вместо супа?

Мужчина с такой силой ударил девушку по щеке, что она не устояла на ногах и упала на пол.

— Игореш, я сварю новый, — рыдала девушка. — Только не бей меня!

— Если тебя не бить, ты такой дурой безрукой навсегда останешься, — продолжал орать мужчина, хватая несчастную за волосы и рывком поднимая ее на ноги.

Рита пришла в себя от шока, схватила камень, ударила по стеклу, протянула в образовавшуюся дыру руку, распахнула створки и влетела в кухню. Мужчина на минуту остановился, с удивлением уставившись на открывшееся разбитое окно, а потом снова заорал, занося руку для очередного удара:

— Идиотка! Даже окно нормально закрыть не можешь!

Но ударить девушку он так и не успел. Сковородка вдруг взлетела с плиты и опустилась мужчине на затылок. Он как мешок повалился на пол без сознания. А девушка, в испуге и недоумении, продолжала плакать и оглядывалась по сторонам, не понимая, что происходит. Рита опустилась рядом с обездвиженным ею мужчиной: пульс есть. Чтобы не пугать еще больше девушку, она вышла из кухни в коридор, стала видимой и вернулась обратно:

— Ты почему с ним живешь и такое терпишь? — кипя от возмущения спросила Рита.

— Он не отпускает. Говорит, что убьет меня и мою дочь, если уйду. Я ребенка маме отдала. Боюсь его, — продолжая всхлипывать, но перестав рыдать от удивления, ответила девушка.

— Иди быстро собирай вещи и уходи отсюда. Чтобы через 15 минут тебя здесь не было.

— А с ним что будет? Он жив? — девушка кивком показала на лежащего на полу мужчину.

— За него не беспокойся, жив. Кстати, как тебя зовут?

— Надя.

— Иди домой, Надя, и Игоря больше не бойся. Я с ним разберусь.

— Что, убьешь его? — испугалась девушка.

— Нет, конечно! У меня свои действенные методы. Ну, что стоишь? Иди!

Девушка выскочила из кухни и через десять минут входная дверь хлопнула. В это время мужчина очнулся и сел, растирая затылок. Рита быстро стала невидимой.

— Надька, дура! Убью тебя! — закричал он.

Рассвирепев от таких слов, Рита схватила большой кухонный нож и поднесла к лицу Игоря:

— Не смей ее так называть! И приближаться к ней не смей! И бить женщин больше не вздумай, — громким шепотом прошипела она ему прямо в ухо.

— Да что ты, блин, такое? — закричал перепуганный мужчина, вскочив и пятясь от летающего по пустой кухне ножа. Он схватил лист бумаги и ручку, нарисовал крест и выставил листок перед собой. — Изыди!

— Я — ангел-хранитель Нади. Если ты еще раз к ней приблизишься, я тебя убью, — расхохоталась Рита и разрезала листок пополам. — Ты понял меня?

— Д-д-да, — дрожа и заикаясь ответил Игорь.

Рита воткнула нож в косяк двери, в двух сантиметрах от уха мужчины, вылетела в окно, села на свой чемодан, вернулась в гостиницу и в изнеможении упала на кровать. Вскоре ей позвонили.

— Маргарита, добрый вечер. К сожалению, мой помощник вручил вам крем по ошибке, и королевой на балу вам не быть, если вы понимаете, о чем я.

— Я не подхожу? — грустно спросила Рита.

— Как вы знаете, королева должна быть местной, а вы туристка. Но мы готовы выполнить ваше желание в качестве компенсации за причиненные неудобства. Только не просите мир во всем мире и исчезновения преступников и тиранов. А вот мужа вернуть мы вам сможем. Хотите?

— Нет, спасибо, — к собственному удивлению ответила Рита. Все печали из-за почти бывшего мужа остались, казалось, в прошлой жизни, в которую она возвращаться совсем не хотела. — Но желание у меня есть.

— Я вас слушаю, — ответили на другом конце провода.

— Могу я оставить себе магические силы, подаренные кремом?

— Обычно мы не сохраняем такую возможность, — задумчиво ответил ее собеседник, — но для вас я сделаю исключение. Уж очень вы меня повеселили игрой в мстительное приведение с Игорем.

— Вы за мной следили?

— Мы за всеми следим.

— Игорь испугался? — этот вопрос очень интересовал Риту.

— Еще как. Он теперь на другую сторону улицы будет переходить при виде Надежды.

Рита счастливо засмеялась:

— Спасибо вам!

На следующее утро Рите нужно было улетать. Она посмотрела на чемодан, но решила воспользоваться самолетом. Не пропадать же билету! Рита позвонила девушке из такси, попросила ту отвезти ее в аэропорт.

— Выглядите великолепно! Как будто помолодели лет на десять! И грусть из глаз исчезла, — встретила Риту комплиментами водительница. — Как вы отдохнули?

— Отдохнула отлично. Замечательный у вас город! Очень располагает к переоценке ценностей, — улыбнулась Рита. — Но вы тоже светитесь от счастья, как я погляжу.

— Вы не поверите! Вчера моя старшая дочь вернулась домой, к малышке и ко мне.

— Я так за вас рада!

«И за себя», — мысленно улыбнулась Рита. Она зажмурилась от солнечного зайчика, попавшего в глаза при повороте к аэропорту, и подумала, что мечтать не так уж и вредно.

---

Конфликт интересов

Матье чувствовал себя зомби. Он практически ничего не воспринимал и еще меньше осознавал. Приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы держать глаза открытыми и шевелить языком, когда требовалось что-то сказать. Нельзя, чтобы босс понял, в каком он состоянии, — иначе отстранит от работы.