Бесплатный фрагмент - Бетонпрофит

«Бетонпрофит»

Все мы перед Богом ходим голыми,

а пастух — следит за организмами:

счастье дарит редкими уколами,

а печали — длительными клизмами.

/И. Губерман/

1

Позвонил сын и голосом таким торжествующим, что я уже подумал, не стал ли он губернатором острова Борнео, сообщил, что у него ко мне есть деловое предложение, о котором он поведает сегодня вечером, когда примчится на машине. Звучит ободряюще! А то я, правду сказать, в последнее время что-то подзакис. И дни пошли какие-то свинцовые — все давалось с трудом.

После фиаско с арендой в комхозе и от мудистики в Центре занятости жизнь пошла такая пустая и бескрайняя, не имеющая четких границ и целей, что её можно было назвать путешествием пешком через пустыню. Впрочем, бывают в жизни периоды еще более изнурительные, чем преодоление барханов ногами — это дни, когда пески проходят сквозь тебя, наполняя душу своей безжизненностью. Безжалостный абразив сначала просачивается в сердце, а оттуда неуклонно перетекает в мозг. Иногда бурей в Сахаре возникнет какое-нибудь желание, но уже сил недостаточно, чтобы домчаться до оазиса — сплошные и недолговечные миражи. Злой самум заносит судьбу…

В тридцать лет я был намного беззаботнее и радикальнее, чем сейчас. Вступив на некий путь, шел по нему до конца, и если, пройдя немного вперед, узнавал, что эта дорога ведет в никуда, то практически без сомнений устремлялся вперед со всею прытью, на которую был способен. Тогда я верил в себя и борьба с неудачами вдохновляла — теперь уж не верю ни во что и ни в кого. А призраки прошлого не всегда желанны.

Умудренный годами и опытом, я не стал рациональным человеком — совершенно упав духом, переживал неприятности последних событий. Но похоже судьба моя снова берет ситуацию в свои руки — это я о звонке сына.

Ему потребовался экспедитор для перевозки железо-бетонных плит и блоков Увельского завода ЖБИ на берег курортного озера Увильды. Он с компаньонами затеял строительство коттеджного поселка клубного типа. Ни-много-ни-мало — сто жилых пентхаузов с сопутствующими коммунальными сооружениями, клуб и административный корпус бытовых служб, торгово-развлекательный центр и спортивный зал как дворец, эллинг для яхт и лодок… ну и, конечно же, ограждение — словом, стройка века с огромным бюджетом. Вот откуда энтузиазм в его голосе!

Виктор приехал вместе с приятелем, Виталиком Севастьяновым — компаньоном и тем самым парнем, что был свидетелем на его свадьбе. Сын объяснил мою задачу юбилейным голосом:

— Никаких взаимозачетов — забудь свою тягу к ним. Работаем чистым налом, рассчитываясь за плиты, блоки, машину… Мы поискали в интернете — самые дешевые ЖБИ у тебя под боком. Что скажешь по транспорту? Где взять недорого? Ты же возил плиты Чернову — опыт имеешь…

— Если за наличку, то дешевле всех будут длинномеры от Воронцова.

— Одного хватит. Есть телефон? Звони… Завтра уже в дорогу.

Я позвонил владельцу частной автоколонны Михаилу Воронцову.

После приветствия объявил:

— Мне нужен длинномер для перевозки ЖБИ из поселка Каменский на Увильды — практически, на постоянной основе. Сможем договориться по цене?

— Приезжай, поторгуемся, — сказал Воронцов и озвучил адрес.

Мы немедленно сели в машину и отправились в Рощино — пригородный поселок Южноуральска. Ребята поторговались с владельцем грузовиков и вскоре пришли к соглашению.

Выяснив, кто будет экспедитором, Воронцов обратился ко мне:

— Ты знаешь Гешу Велика? — он ваш, увельский мужик.

— Нет.

— Тогда вот тебе адрес его и телефон. Машина стоит возле дома. Завтра подсаживайся к нему и на заправку сюда ко мне.

Съездили мы и к Велику. Он жил в начале Бугра — рядом с кафе «Свеча», можно сказать, на задах заведения. Воронцов ему уже позвонил, и Геша мне объявил:

— Завтра подтягивайся к семи утра.

Мы вернулись к моему дому. И начался самый главный процесс — передача денежных средств и инструкций: что брать, куда везти. Сын вложил в мою ладонь несколько тысячных купюр:

— Мы посчитали — здесь на рейс должно хватить. А то, что сверху — твой гонорар.

Не зная, сколько получится, согласился по ряду причин. Ну, во-первых, сыну надо помочь — это святой родительский долг. Во-вторых, днями я обычно свободен, когда не хожу в Центр занятости (впрочем, пора кончать эту бодягу), а выспаться можно в кабине машины. В-третьих, и, наверное, самое главное: дорога — это движение, а движение — это жизнь; согласившись на предложение поработать экспедитором, ощутил подъем душевных сил. Можно сказать, ренессанс на подходе…

А деньги… Я их никогда не копил, не считал. Даже скажу напыщенно — я экономил на необходимом, чтобы постичь прекрасное. Так годится? Без этого жизнь свелась бы к удручающему чередованию слюноотделения и пищеварения. Скажем, едешь-едешь… бах! шашлычка у дороги. Отлично промаринованное мясо по узбекским рецептам, на мангале прожаренное до нужной кондиции, и к нему половинка лимона, выжатый сок которого придает блюду невероятный вкус и аромат. Разве это не прекрасно? Разве могут сравниться куриные яйца и картошка в мундирах, сваренные в дорогу, и к ним бутылочка молока?

Придорожными шашлыками и беляшами ко мне вернулся вкус к жизни.

Ну, а беседы с водителем в долгом пути — они ведь тоже чего-то стоят.

У Геннадия Федоровича болгарская фамилия — ударение должно быть на втором слоге. Правильно ВелИков от слова «Великий». Но он — простой шоферюга, романтик дорог, и потому прочь амбиции — Велик, как велик (уменьшительное от велосипеда).

Сегодня я бы затруднился точно описать внешность водителя, с которым три месяца изо дня в день (исключая выходные, конечно) по четырнадцать часов сидел в одной кабине. Не помню я его цвета глаз, роста, ширины плеч… Лишним считаю уточнять форму носа и наличие усов. В книгах нет ничего более скучного, чем описание внешности её героев. Скажу прямо и просто: Великов — чистокровный болгарин и особых примет у него на лице или в походке нет, а уж про все остальное домыслите сами.

Мы возим с ним на полуприцепе бетонные плиты и блоки. Ну, везёт-то, конечно, «МАЗ», Геннадий Фёдорыч рулит, а я экспедирую — к грузу, стало сбыть, приставленный человек. Дорога в один конец с погрузкою — семь часов. Мотор натужено гудит, крейсерская скорость укачивает, и чтобы водителю не уснуть, ведём разговоры.

— Расскажи, Геша, чего-нибудь, — прошу.

Водитель мой словоохотлив.

— Был такой случай. Собачонка на дороге — ухоженная, маленькая, симпатичная — по всем приметам комнатная: крутится, не поймёт, глупая, куда тикать от машин. А той стороной «КАМаз» идёт. Харю вижу улыбающуюся, и улыбка эта показалась тогда самой циничной из всех виденных в жизни: ему колесом собачку размазать по асфальту — дорожное развлечение. Ну, я руль влево и на таран. Он — по тормозам. Собачонка с дороги. И я следом, уходя от столкновения — через забор в чей-то огород въезжаю. Животина спасена, «КАМаз» ушёл, а я сижу передними колесами в картофельной ботве — ни-взад-ни-вперед. Хозяин бежит. Ну, думаю, сейчас, ка-ак из ружья шмальнет… А он — обниматься. Видел всё, понял, что, собачку спасая, я непрошеным гостем в его огород. Отстоловался у благодарного собаковода, заночевал, а наутро трактор пригнали и вытащили мой большегруз.

Занятная история. Правда, представляется мне с трудом. Великов по простоте душевной рассказывал порой такие вещи, которые я бы не каждому рискнул доверить. Некоторые вполне правдоподобны, иные мне трудно принять за истину. Но уверен — с его рассказов можно книгу написать весьма интересную. Я бы и сам взялся, но не страдаю графоманией — мне свою судьбу дай Бог сил положить на бумагу.

Едем дальше и говорим. Великов, когда молчит, курит беспрерывно — по той же причине: не уснуть за рулем. А я не курю и дыма табачного не люблю. Поэтому….

— А что, Геш, много путан на дорогах встречается?

— Да бывают. Кстати, вон одна.

Мы только что миновали уфимскую развилку, у придорожного кафе стоит девушка на обочине — «голосует» проходящим машинам. Вот приостановился «КамАЗ», потом тронулся — девушка осталась.

— Не сторговались, — комментирует Фёдорович.

Он снижает скорость до минимума: хочется глянуть на красавицу — уж больно фигурка с далека хороша. Личико тоже, глаза Мальвины, но вот взгляд….

— Мальчики, до Москвы, — кричит она. — В дороге все, что хотите!

— Обкуренная, — констатирует Великов, давя на газ.

— Или уколотая, — поддакиваю я.

— На это дело разве нормальный человек решится? Вот у меня такой случай был. Иду в Москву. Под Юрюзанью бабенка у обочины рукой машет. Торможу, пускаю в кабину — делаем все дела. Она просит такую сумму, что ухмылочка сама на губы. «Да с тобою всё в порядке? Это же „МАЗ“, а не „Мерседес“ — я столько не зарабатываю». А она: «Мама — шибко больная: лекарства срочно нужны; да взаймы я, взаймы…» Врёт, конечно, думаю — обычная уловка бабочек придорожных. Но с другой стороны…. А, была, не была…. Достаю деньги, отдаю, про себя думаю: до Москвы как-нибудь дотяну, а оттуда — хлебом единым. Возвращаюсь через полмесяца — представляешь? — стоит у обочины. Будто ждала. Прыгает в кабину, обнимает-целует, деньги подаёт, в гости зовёт. Время есть — почему не заехать? В квартирке опрятненько, и мамаша уже на ногах. «Не простипома я — убеждает, — обстоятельства. А тебя уже больше недели жду». Случай, однако — мог бы и ночью проскочить Юрюзань эту самую. С тех пор всегда в гости заезжал. Хорошая бабёнка — женился, кабы не был женат. Потом замуж вышла, первенец на меня похож. Вот так бывает.

Слушаю вполуха под впечатлением виденного у придорожного кафе.

— Но до чего хороша! Любому мужику могла бы счастье подарить — и детей, и уют домашний… А она тут грязь собирает.

— Так девица эта за день может заработать больше, — втягивается в тему Великов, — чем мы с тобою за целый месяц. Только не впрок эти деньги — ширнётся и нет их.

В тот день с севера наползла желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо что-то ворчало, когда мы проехали сворот на Екатеринбург.

Не посадят, промокнет, — подумал я о путане. Впрочем, там рядом кафе…

Между тем, горизонт, еще час назад освещенный летним солнцем, помутнел, размазался и растворился. Потом дунул ветер, прогоняя с дороги пыль. Гроза нас настигла у Аргаяша и бушевала с полной силой — струи дождя с грохотом хлестали по кабине, асфальт пузырился, вода пенным потоком устремилась куда-то по обочинам. В небе то и дело вспыхивали ослепительные молнии, освещая землю трепетным пугающим светом; под бешенным ветром тучи метались — сталкиваясь, громыхали. Все живое смылось с улиц, остановились легковые автомобили, не рискуя пускаться вплавь. Только наш большегруз хоть и медленно, но неуклонно полз к своей цели — на Увильды…

В дороге мы обедаем дважды. Туда — беляшами с кофе или чаем возле Коркино у обочины. Обратно — в кафе у московской развилки. В том самом, где на путану глазели. Может быть с тайной надеждой взглянуть ещё раз — красота завораживает. И потом, наркоманство — это болезнь, а сочувствие к больным в крови русского человека. Да и болгарина, наверное, тоже.

Ту девушку больше мы не встречали — должно быть, в Москву умотала. Пытаюсь домыслить её судьбу… Иногда придаю большое значение деталям, на которые, кроме меня, никто не обращает внимания.

Об этом говорю вслух, а Великов понимает по-своему.

— Не по карману она тебе — нечего и мечтать. Как говорится, были бы деньги, купил баб деревеньку да имел помаленьку.

— А отымев — презирал?

— А чего они ещё заслуживают? Те, которые не по сердцу, а за гроши? Бабы — любому злу начало.

— Кто заставляет?

— А что же они у обочины-то, принцев заморских поджидают?

Проезжая каждый раз поворот на Таянды (самой станции не видно из-за лесополосы вдоль железной дороги и кажется, что девушки оказались в поле чистом совершенно случайно), Великов сокрушался:

— Опять не пришли. Или еще слишком рано?

С его слов, на этом пяточке поджидали своих клиентов самые молодые и дешевые проститутки челябинской области.

— Им «чупа-чупс» пообещаешь, и они тебе что угодно сделают — настоящие школьницы.

Мне интересно было на них взглянуть. Но, видимо, время проезда у нас неудачное — на Увильды с завода ЖБИ мы бывали здесь в районе одиннадцати часов утра, а обратно уже в двадцать два вечера.

Геше я даже польстил, позавидовав:

— Какая интересная у тебя жизнь!

— Ага, — тут же откликнулся он. — В Питер судьба загнала однажды. А там подвернулся калым на Кавказ. Через два месяца приезжаю — жена на шею со слезами бросается. В первый раз так расчувствовалась за многие годы супружеской жизни. А потом причину узнал — в покойники записали меня уже. Кто-то брякнул сдуру, что насмерть разбился, и похоронен в Московской области на средства местного сельсовета. Вот так новость! Меня считают погибшим, а я живой! И скажу тебе — это намного лучше, чем если бы наоборот.

Великов показал ещё одно место на трассе под Коркино, где девицы пили бутылочное пиво, поглядывая на проезжающие машины. Конопатые, грудастые, загорелые — совсем молодые.

— Сельские девахи, — подмечает Фёдорыч. — Тоже дешевые.

Я всегда с ним соглашаюсь, а тут заспорил.

— Спрос рождает предложение, — настаиваю.

— Мафия что ль их гонит на дорогу? — фыркает мой водитель. — На ферме работать не хотят, лёгких денег шукают.

— А замуж?

— Они и замужем все такие — накипь, отбросы общества. Ох уж эти мне бабы!

Должно быть, Великов весьма умудрен о всех тонкостях поведения придорожных бабочек в быту и на производстве. Да к тому же, давно глубоко женат.

В его голосе сквозили усталость и грусть. Он жалел путан, но при каждом удобном случае пользовался ими. Впрочем, это тоже своего рода жалость.

А мне вспомнилось наше студенческое общежитие ДПА. На лестничной площадке, превращённой девицами в курилку, висел плакат со словами от Сухомлинского: «Мудрость женщины воспитывает порядочность мужчины». Может Фёдорыч и прав. Раз уж Природа создала тебя Женщиной, будь ответственна за всё — детей, семью, порядочность мужа…

Чтобы не признавать поражения в споре, меняю тему.

— Геш, что мы всё про баб да о бабах. У тебя драки в дороге были?

И Великов охотно:

— Как-то еду, смотрю — на обочине мужичок с бабой и три парня на них прут, мордастых и наглых. Торможу, выскакиваю — ка-ак одному….

От меня Геша ждет не комментариев или суда Соломона, а лишь внимания неравнодушного слушателя. Почти во всех рассказах, которые от него услышал, главный герой был благородным и бескорыстным, как Дон Кихот. Только рыцарь печального образа всегда стихал и умолкал потом до самого дома, когда на обратном пути подворачивали мы в Борисовке к какой-то расторопной бабехе, и за полцены Геша сливал ей два-три ведра сэкономленной в рейсе солярки. А я делал вид, что все в порядке вещей, и моя невозмутимая улыбка в эти минуты становилась похожа на гримасу придурка с осликом — того, что звался Санчо Пансо. Однако, предпочитаю этот период своей жизни обозначить словами — все-таки было здорово!

Едем дальше…

Озеро Увильды — место нашей разгрузки. Федорыч заваливается спать, а я суечусь туда-сюда — время моей работы настало. Сдаю документы, получаю деньги на новый заказ, наблюдаю за разгрузкой. Как-то не загорается душа созерцать красоты заповедного края. Но вот однажды Великов взял с нами в рейс внучку Вику. Вообще-то он её Лёхой зовёт. Почему? Да потому что она с пацанами лихо гоняет футбол, кладёт кирпич на раствор, когда дед чинит печку, не без пользы гремит ключами, когда машину ремонтирует…

— Перестилала с отцом крышу, — рассказывает Великов. — Меня далёко увидала — с остановки шёл. Мигом вниз, рубон подогрела, на стол накрыла. Я в ворота — она за рукав тянет: «Поешь, дед, на крышу полезем — с тобой интереснее работать».

Едем втроём — чуть замаячат встречные машины о впереди поджидающих гаишниках, Великов:

— Лёха, брысь!

Вика прячется в спальнике, за нашими спинами.

Как-то попросила остановить машину у придорожного кафе — принесла три мороженки. А мне нельзя — горло не терпит холодного. Вика вздыхает и подаёт брикет Фёдорычу:

— Отдувайся, дед.

На Увильдах в Вику вселяется бес — шмыг туда, шмыг сюда — только её и видели. Великов досадливо махнул рукой и полез в спальник. Я скорее дела спроворил, пошёл искать непоседу — мало ли чего: ей годов-то всего одиннадцать.

В следующий рейс Вика берёт с собой аппарат, и мы устраиваем фотосессию. Она позирует, стоя в воде по колена, над водой верхом на дереве, в его корнях под обрывистым берегом, размытым прибоем… на фоне далёких гор. Фотографируем и собираем голыши — скруглённые волнами камешки. Они красивы как самоцветы, хоть в оправу вставляй. Но Вика говорит:

— Это для аквариума.

Наступила осень, и наш дорожный товарищ в школу пошёл.

— Мама ее такая была, — рассказывает Великов, грустя и скучая. — Весь Советский Союз со мной объездила. Баранку крутила, ремонты делала. У неё чёрный пояс по карате. Замуж вышла, родила — всё, женщиной стала, обабилась…

Хорошо это или нет? Вновь возвращаемся к женской теме. Вдали от дома, о чём же ещё говорить, как не о прекрасных наших дамах.

— Дома своя путана — сколько не заработаешь, всё ей мало… всё мало. Хоть через голову крутись, а вынь да положь. Эти бабы — в клочки нас порвут ради материального благополучия.

— Стимулируют, — пытаюсь заступиться за слабую половину.

— Ага, а чуть что случись, ребёнка за руку и к мамочке — хороший стимул. Придёшь мириться, а там тёща ворчит — научись зарабатывать, зятек, потом семью заводи.

— А любовь, Геш?

Любовь для романтика дорог — что-то ускользающее и непонятное, как черта горизонта. Любовь…. Да, он непротив, чтобы его любили — чтобы заботились о нем, с ума сходили… Но чтобы самому сходить — ну, уж нет: он в сумасшедшие не желает. Лучше он деньги будет зарабатывать, и позволять себя любить, а не муси-пуси всякие разводить. Ведь он мужчина серьезный — любовь не для таких, как он.

По-моему, не лишено резона. Главное: платформа мужская — работать и зарабатывать, а остальное от женщины. Хочешь, чтобы тебя на руках носили — будь подъемной.

А Геша уже сам с собою тихо ведет беседу:

— Эх, бабы-бабы, их только в душу пусти — тут же с удовольствием наплюют, напакостят, изваляют в перьях, выставят на всеобщее обозрение. Знаем. Проходили. Больше не хочется….

Он курил, отвернув лицо к окну, избегая встречаться со мной взглядом, как если бы хотел утаить еще что-то, более важное. И я молчал, не желая побуждать его к продолжению этого тягостного разговора…

Однажды угодили в Увильдах на сабантуй таджиков-строителей. Ну, праздник не праздник — агитбригада женщин с пониженной социальной ответственностью приехала в гости обслуживать гастарбайтеров. Хохочут джамшуты, хлещут пиво — не работают сами и нас не собираются разгружать; впрочем, и нечем — кран не заказали. Для меня это свинство, которому нет названия — русские путаны обслуживают таджиков-калымщиков, лишая финансовых поступлений страну сплошного урюка. Им что, деньги некуда девать? С другой стороны, полгода вдали от дома, в чужом краю…

Короче, на наших глазах разворачивался гадкий, гнусный, но соблазнительный канкан прелюбодеяния и пьянства.

Смотрю на полупьяных девиц — обида берёт за русскую кровь: неужто всё равно с кем и как, лишь бы бабки платили. Великов не смотрит — чай пьёт. Угостила таджичка-кашеварка. Я и сам бы непрочь к нему присоединиться, но занят другим, менее приятным, но нужным делом — без всякого удовольствия набрал номер мобильника сына и в самых черных тонах излагал ему увиденную картину вместе с причиной своего мрачного настроения: нам что, здесь на ночь придется остаться? На чей вкус — можно и так сказать: стучал и шпионил, как последней суки сын. Вот не привык я к таким делам, и какая-то иголочка беспокойства покалывала душу. Верно ведь говорят: посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу… Хотя, наверное, поздно мне о ней-то печалиться.

— Ах, подлецы! — задумчиво сказал сын. — Ну, ждите утра… Виталика нет, а я для них не авторитет.

Потом расспрашивал Гешу про таджичку:

— Хорошая женщина?

— Это здесь она женщиной стала, задышала — голосишко прорезался. А дома у них: бабы — не люди.

— Культура — что ж ты хочешь? — мусульманство. Сколько партия не билась…. Кстати, в моду сейчас входит в Европе. Видно, пресытились развратом цивилизованные европейцы и не знают, как взять себя в руки — вот к Аллаху и обращаются за подмогой…

Как и предполагал, нам пришлось заночевать на Увильдах — кран для разгрузки так и не появился. А джамшуты продолжали разврат и пьянство. Геша забрался в спальник, выделив мне замусоленное байковое одеяло. Он безмятежно проспал до рассвета, а я как ни ворочался на мягких сидениях кабины «МАЗа», заснуть от холода не смог. Весь продрогший отправился бродить по берегу, когда над Увильдами занялся рассвет. И кажется, нашел то самое место, где мы, бойцы стройотряда «Ассоль», летом 1978 года отмечали профессиональный праздник — День Строителя.

Ну, точно здесь! Вот два песчаных холма, скрепленные соснами — меж ними мы и «накрыли поляну». У самой воды плоский берег с обрывистой кручей, которая отступает, подмываемая волнами. Тут мы гуляли с Анастасией — дочкой начальника ПМК — в поисках янтаря…

Присел на корточки у береговой черты.

М-да… Столько лет прошло! Года, как вода, утекли сквозь пальцы, не оставив следа — ничего кроме воспоминаний. Но волшебный обман памяти освобождает нас от тяжести груза прошлого. Я был глуп тогда, но молод и счастлив. Сейчас мудр, но уставший донельзя — каждый шаг (не поймите буквально) дается с трудом. Я шел раньше по жизни с легкостью эквилибриста. А теперь даже думать о подобных кульбитах не решаюсь.

В молодости всегда куда-то торопишься, но сейчас никуда не спешу. Или делаю вид, что не спешу. Не то чтобы нарочно — просто так получается. Впрочем, я довольно легко принял эти правила игры, считая, что каждый шаг в любом направлении обязательно приведет к могиле. Наверное, ко всему прочему у меня с годами стала развиваться меланхолия…

Но не смотря на приступы грусти, душа по-прежнему жаждет приключений, которые заменяют радость. Оставшись на ночь среди пьяных джамшутов с приличной суммой налички в кармане, я, как бы взглянув на себя со стороны, спросил: «Тебе не страшно, дружок?». И сам же ответил: «Нет». Все сейчас происходящее встречал с радостью, печалью и ностальгией, но без чувства страха и горечи.

Заблуждаются те, кто думают, что можно вернуться туда, где был молодым, зачерпнуть водицы и, испив, снова станешь таким, как был. Ну, взял я в пригоршню дары Увильдов, хлебнул пару раз — ничего, кроме ломоты в зубах от холодной воды и неприятного щелочного привкуса. Все свое нужно носить с собой — и года, и мудрость, и хвори, и боли… и счастье незнания своего будущего.

М-да… С собой в дорогу всегда возил блокнот с авторучкой и записывал, что касалось дела — что купили? почем? во сколько прибыли на стройку? когда отправились в дорогу обратную? В блокнотике был календарь, и я перечеркивал маленьким Андреевским крестиком дни поездок на Увильды. Всего получилось пятьдесят пять! Дорого бы я сейчас дал за то, чтобы почувствовать радость бытия в каждом из этих солнечных, пасмурных, тихих, ветреных и дождливых дней. Но сколько ни зажмуривал глаза, как ни старался сосредоточиться, это удовольствие мне не доступно. Увы. Чем дальше отдаляется прошлое, тем более расплывчатыми и нечеткими становятся его образы. Счастье, что мне еще удалось сохранить некоторые из них в памяти.

И вместе с тем, наше прошлое неисчерпаемо. Мне оно кажется намного более загадочным, чем будущее. Его лик, который прячется за нашим лицом, изменяется вместе с нами, а иногда даже быстрее, чем мы сами. Растворяясь в нашей памяти, ушедшие дни высвобождают новые суждения о пережитом, которые наше малодушие и слабость уличают во лжи условностей и неточностей. Перестанут ли эти поправки когда-нибудь отравлять нам жизнь? И как долго ароматы прошлого смогут сохранять для нас свое очарование?

Вот что еще можно прибавить к тем ощущениям сентябрьского утра на Увильдах? Когда солнце показалось из-за горизонта — еще неяркое, в гарнире далекого тумана — волшебный хоровод ярких точек на небе распался, догорая мелкими осколками утерянного рая. Рассвет разгорался — гасли огни ночные. Последней померкла Венера, утренняя звезда всех влюбленных. В наспех сколоченных сараях и недостроенных пентхаузах спали жрицы её в объятиях давно немывшихся строителей. Сколько бы я мысленно не перебирал различные варианты суждений, никак не мог объяснить себе их поведения — мужчин и женщин, дорвавшихся до безрассудного пьянства и секса.

День начинался…

То была последняя наша совместная поездка с Гешей на Увильды. За это время я так к нему привык, что, наверное, доверил бы ему, как самому лучшему корешу, стоять на стреме, если однажды рискну ограбить банк. Но поскольку вероятность такого развития событий крайне мала, то скажу точнее — мы расстались с Геннадием Федоровичем, увы, навсегда.

Где кончаются воспоминания и начинается мечта?

День на исходе. Я пишу эти строки, сидя у окна и распахнутой двери в лоджию с видом на два замечательных хомутининских озера — Оленичево и Горькое. Переехав сюда, снова обрел надежду. Почему же решил, что жизнь моя кончена? Разве мало еще осталось у природы на мою долю холодно-ненастных и радостно-солнечных дней, благоухания цветов и аромата сосны, облаков, беззаботно плывущих в голубом небе… — собственных оттенков вечности в каждом мгновении личного счастья? Почему должен иссякнуть поток, текущий между моими пальцами — воды, песка, рублей… и мгновений жизни?

Наверное, еще не один день я проведу за компьютером, и за окном цветочный ковер сменится белым саваном снега, когда мороз прикроет в лоджию дверь. А меня вдруг охватит однажды такая неожиданная, взявшаяся ниоткуда радость, что станет ясно — жизнь продолжается, несмотря ни на что.

А если удастся мне обогнать жизнеописанием саму свою жизнь, то, наверное, возьмусь за создание повестей и романов о карибских пиратах и робинзонах, об удивительных походах никогда не существовавших античных полководцев и мистических превращениях по мотивам местных легенд — словом, то о чем мечталось в голубом детстве и удивляет сейчас. Старчество ведь должно впадать в маразм — так утверждают всезнайки…

Ну да ладно, это еще будет когда-то, а пока… мы с Гешей «застряли» на Увильдах.

Я сидел на корточках на берегу озера в полном одиночестве, понимая и признавая, что в прошедшей жизни ничего уже нельзя исправить, а можно только забыть или помнить. Бездарно истратил минувшую ночь, пока другие спали, пировали и занимались любовью — впрочем, я жалел не о том же, а об упущенном времени за компьютером.

Между тем, неудержимо наваливался день…

Из-за леса хлынуло солнце и быстро нагрело всю округу — особенно кабину «МАЗа». Отдохнувший и выспавшийся Великов снова отправился к кашеварке-таджичке с надеждой перехватить что-нибудь посерьезнее чая. А я, закутавшись в два одеяла, прикорнул в спальнике кабины на его месте. Прекрасно осознавал, что пока не подкатит начальство, вопрос с нашей разгрузкой никто не решит — так что не стоит зря терять время. Эх, судьба моя судьбинушка — где только спать не доводилось! Решив относиться ко всему происходящему с иронией, тут же покинул в мыслях строительство и устремился за горизонт…

И было куда. Передо мной сразу три дороги-пути.

Чрезвычайно соблазнял первый — прихватив дочку директора ПМК Анастасию, улететь в мечтах на воздушном шаре на необитаемый остров в океане неподалеку от устья реки Ориноко. Понежиться в неглиже напару на линии прибоя и нагретого солнцем песка. Стремительно поднимающаяся температура в кабине способствовала этим мыслям.

Но был и второй путь — оставить здесь к чертовой матери груженый полуприцеп и налегке в «МАЗе» укатить в лесную избушку, прихватив прелестную таджичку с прекрасными персидскими глазами (это в отместку за наших путан). Я бы книжки писал, стуча на компьютере, а гостья моя, приготовив мне плов, танцевала подле с бубном в руках, как Гюльчатай из «Белого солнца пустыни». Впрочем, к черту работу, раз в гостях женщина: она с бубном, а я с пивом… порадуемся друг другу.

Однако, скоро приедет подмога — мой сын или Виталий Севастьянов, который командует этой стройкой, и мне надо встретить их (его?) с соответствующей положению вещей миной на лице. И я избрал третий путь — замкнулся в гордом молчании разобиженного человека.

С тем и уснул…

Действительно, разбудил меня Севастьянов — предложил пакет с закусками, которых, тогда показалось, вкуснее в мире нет, с молоком и консервированным чаем. После визита к таджичке-кашеварке Геша не проявил должного аппетита, и я умял все предложенное за двоих.

Вскоре Виталик без шума и крика, в соответствующей ему спокойной манере, навел на стройке должный порядок — пропали куда-то путаны, приехала «воровайка» (машина с кузовом и краном), а четыре таджика, учувствовавших строполями в разгрузке нашего полуприцепа, выглядели вполне трезвыми.

Геша подтолкнул меня локтем в бок, кивая на Севастьянова:

— Он умен — здешний директор. Надо признать, что среди интеллигентов тоже попадаются толковые люди.

А когда после разгрузки Виталик нам объявил, что пять пентхаузов мы укомплектовали железобетонными изделиями и на этот сезон заканчиваем их транспортировку, Федорович подтвердил свою прежде сказанную мысль:

— Положительно умен.

Мы отправились в обратный путь, а за окном кабины в полуденном солнце, прощаясь с нами, сверкала вода курортного озера и красовался осенний бор веснушками желтых берез. Свеж и сладостен набегающий воздух. И, как это ни странно, во мне зародилось предвкушение чего-то приятного. Так бывает, когда человек надлежащим образом выполнил порученную ему работу и теперь настраивается на заслуженный отдых.

Разговорился я, будто сам с собою беседуя напоследок.

— Все, Геша, расстаемся. Не кум ты мне и не сват, а буду скучать — до того привык. Если как следует провентилировать этот вопрос, то в сущности ты мне люб как человек. В самом деле — я о тебе уже знаю столько, будто всю жизнь знакомы были. И должен признать — для простого шофера ты очень умен и красноречив. Вот я писателем себя считаю, а тебя заслушивался, будто Шолохова. Благодарного слушателя ты сегодня теряешь.

Великов немного ехидненько усмехнулся:

— Шолохов, говоришь? А, может, Пушкин?

— Не-ет, Федорыч, Пушкин — великий сочинитель, а проза у Шолохова — сама жизнь. Все же признайся — девственная правда в твоих рассказах или с выдумкой?

— Ну, зачем мне врать? Соврамши, брат, славен не будешь.

— Верно подмечено! Ну, а еще что имеешь? Выдай, так сказать, на гора мудрые истины, которые в жизни постиг.

Гена поскреб ногтем указательного пальца кончик носа, соображая — что к чему?

— Ну, хорошо. Вот тебе первая… Говорят, что деньги не пахнут. А я скажу так — пахнут, и без всякого сомнения. Запах их ни с чем не сравним по прелести. Разве не так?

— Так, Геша, так… — я торопился: колеса наматывали на свои шины километры дороги, а мне хотелось про Велика еще многое узнать. — А мечта у тебя есть?

— А как же! Хотел бы объехать весь земной шар. Но это, похоже, не суждено. Я и за кордоном ни разу не был, не считая бывших советских республик.

Вконец расчувствовавшись от предстоящего расставания, я предложил:

— А давай, Геша, споем.

И тот, кивнув, тут же затянул, продолжая управлять машиной:

— Славное море священный Байкал…

Обрадовавшись знакомой песне, запел вместе с ним, обделенный природой слухом и голосом:

— Славный корабль — омулевая бочка!..

Кстати подвернулся изгиб на трассе, и Геша, заворачивая круто баранку, загремел вполне приличным басом:

— Эй, Баргузин, пошевеливай вал…

Слезы сами собой потекли по моим щекам.

— Молодцу плыть недалечко…

Заметив мое состояние, Великов принялся кулаками поочередно протирать глазницы — левым кулаком левый глаз, правым правый.

С творческим подъемом, но в душевном упадке проскочили шашлычную возле уфимского тракта. Сытый подношением Севастьянова я не удивился насколько мало меня это огорчило. Занимала другая интересная и соблазнительная мысль — поскольку едем домой в неурочное время не повезет ли нам с путанами на повороте в Таянды? Которые, по словам Геши, готовы за «чупа-чупс» отдать самое дорогое, что у девушек есть. И тогда я спросил его:

— Кто сказал тебе, что на свете нет настоящей, верной и вечной любви? Да отсохнет его лживый язык! Она ждет нас у Таяндов! Геша, вперед! Сыграем сегодня сразу две свадьбы… Я плачу.

Федорыч, меж тем, стал еще грустнее — ни петь, ни говорить больше не хотел; распутный взгляд его потемнел. И голос казался разбитым, когда односложно отвечал на мои вопросы. Что его довело до такого состояния? Неужто наше расставание? Смешно — ведь мы никуда не уезжаем. Можем встречаться и пиво хлестать хоть каждый вечер — было б желание. Работа закончилась? Это — да. Но, может быть, не навсегда, а лишь на зиму перерыв? Мы с Гешей готовы укомплектовать ЖБИ весь коттеджный поселок клубного типа, который затеял сын с компаньонами на берегу курортного озера Увильды — нас уговаривать не надо.

Находясь под воздействием желанной встречи — и время есть, и деньги имеются, так почему бы нет? — стал внушать себе, что, в сущности все складывается очень удачно, и такие подходящие моменты надо не пропускать и наслаждаться ими. Откинувшись на удобную, мягкую спинку кресла в кабине «МАЗа», я размечтался о встрече с путанами — самыми молодыми и дешевыми в Челябинской области, со слов Геши, готовых на все за леденец на палочке.

Надо бы и его к этому подготовить — подумал и заговорил:

— Определенно хорошая погода сегодня…

Но Великов, опечаленный и понурый, так мрачно взглянул на меня, что я решил подождать с уговорами — время терпит: до Таяндов еще целый час езды. Но стоят они там или нет? Ах, черт возьми, дьяволу бы заложил душу, чтобы только узнать — стоят или нет?

То ли мои мысли угадав, то ли своим отвечая, Геша, наконец, сказал:

— Трудный народ эти женщины!

Я подумал, что он меня разгадал и тут же ответил:

— У меня просто голову сносит от предвкушения.

— Без драм, без драм, — гримасничая отозвался Великов.

Ровное гудение машины убаюкивало, а солнечный свет приятно согревал. Закрыв глаза, я отдался думам о таяндинских путанах, самых молоденьких в Челябинской области и готовых на все ради «чупа-чупс». После всех передряг минувшей ночи я думал — это заслуженно.

Но все кончается бездарно — и мечты, и надежды — когда прошел час. На таяндинском повороте не было ни души. На что-то еще надеясь, Геша притормозил машину и свернул на обочину. Слышно было, как хрустел гравий под шинами колес. Но и за обочиной в густой ниве рапса даже лежащих девчонок не видно. Все было так, как и должно было быть. Непруха, другими словами…

— И куда же они провалились? — спросил я тоже удрученного Гешу.

— А я говорил тебе — надо снимать подле Коркино… тех, сисястых. Целочек ему захотелось, — зло проворчал мой водитель.

Надо отдать справедливость — переживал он искренне. И в состоянии некоторой депрессии мы продолжили свой путь, а трижды проклятый поворот на Таянды остался позади. И поделать с этим ничего уже было нельзя.

Между тем, время близилось к вечеру. Обменявшись с Гешей выразительными взглядами, мы расстались у его дома. Еще раньше, на светофоре, поворачивая машину к Южноуральску задом, а к Увелке передом, Великов вслух подумал:

— Завтра шефу деньги за рейс отдам. Сейчас лягу спать…

2

Следующей задумкой компаньонов, застраивающих земельный участок на берегу курортного озера Увильды, была организация собственного цеха по производству пеноблоков. Строить производственный корпус, конечно, дороже, чем взять пустующий в аренду и смонтировать там оборудование — так решили, и сын обратился ко мне:

— Поможешь найти?

Я побрыкался для приличия:

— Как ты себе это представляешь? Разъезжаю это я по городу на трамвае, стучусь в проходные крупных заводов и вопрошаю: «Нет ли у вас, парни, помещения мне в аренду?» Ну, а в ответ: «Кто ты такой и откуда взялся? Зачем? Скучали мы без тебя что ли? Приглашали к себе?» Но это лишь лучший из вариантов. А возможно и так — моя жена, если б она у меня была, моментально станет вдовой, наткнись я в своих поисках на какую-нибудь мафию и ей почему-нибудь не понравлюсь.

— Все не так! — поморщился мой потомок. — У тебя будет машина и ездить будешь по указанным адресам. Мы их из объявлений взяли. Твоя задача — провести переговоры на предмет: сколько стоит аренда и чем можно рассчитаться? Денег на это дело не предусмотрено, так что годится все — возможный бартер, какие-то взаимозачеты, тот же самый пеноблок… ну, и так далее. В таких делах не мне тебя учить. И я уверен, если ты возьмешься с желанием — все будет ослепительно хорошо. Возможно, недельку-другую придется пожить в Челябинске. Ну, пока не решится вопрос… Короче, мы нанимаем тебя, и все твои хлопоты будут оплачены. Так годится?

— А может, дело не стоит стольких затрат? Где вы нашли объявления? Дайте мне телефоны, и я, не выходя из дома, разнюхаю все варианты. Мне такое проделывать не впервой. Телефон — это же волшебная лампа Аладдина: набрал номер — и ты, как джин, в любом конце города. Десять звонков за час — на машине разве такого достигнешь?

Я сам улыбнулся своим словам — элементарно, Ватсон.

Сын возразил:

— Одно дело — сбор информации, другое — личный контакт. По телефону ты никогда не угадаешь — кто перед тобой: порядочный человек или жулик? будет ли он держать данное слово или «зажучит» завезенное оборудование, чтобы слупить потом выкуп? Это все можно выяснить только в личном контакте, и я на тебя надеюсь.

— Хорошо понимаю, что ты имеешь ввиду…

— Прекрасно!

— Но возможен такой вариант — сначала обзвонить всех желающих сдать в аренду помещение, отобрать наиболее приглядные варианты, а уж потом отправиться на личный контакт. Всяко разно суеты будет меньше.

— Ну, в принципе, мы это уже проделали — ты отправишься на переговоры не по случайным адресам, а туда, куда нас уже пригласили.

— Ты хочешь сказать, что и помещение под производство пеноблока мне выбирать?

— Нет. С тобой будет Виталик… или я — это наша задача. А твоя — договориться об оплате бартером или взаимозачетом. Выяснить, что им можно поставить в качестве оплаты за аренду. Для тебя ничего нового…

М- да… убедил потомок — надо ехать и жить в Челябинске. Где? У родственников, конечно — на Шершнях, у Чертиных. Одно было ясно — парни шибко на меня рассчитывают: придется тряхнуть стариной и из кожи вылезти вон, но помочь. Ну и ладушки — постараюсь. А время будет свободное — с внучками пообщаюсь… Они, между прочим, подрастают.

Вспомнил Челябинск, в котором жил, и сразу же к сердцу подкралась щемящая грусть. А от мысли, что снова туда вернусь — правда, всего на несколько дней — ностальгия сменилась сладковатой тревогой и бродячим цыганским волнением.

Разговор занял не более получаса. Я дал согласие: завтра приеду — осталось начать.

Маме сказал:

— Не теряй меня. Я буду работать неделю в Челябинске и вернусь на выходные.

— Что ж тебе в котельной-то не сиделось? — посетовала она. — Вечно с начальством скандалишь — Люся сказывала. Баламут ты, как и твой отец был.

Сколько, однако, в женщинах здравого смысла!

«Баламутом» мама меня называла ещё со школьной скамьи, а вот об отце в первый раз такое услышал. Но я-то не обижался. Ничто не может меня обидеть. Жизнь прекрасна! А если удастся то, что сын задумал с Виталиком Севастьяновым, будет еще лучше. В этом я не сомневался.

Вот отец не обиделся бы на том свете… Он мне частенько снится. Сколько трудов руками его переделано! Сколько затей родила его светлая голова! Он был новатором во многих делах. Ему бы землицы да батраков: урожденный кулак — в хорошем смысле этого слова. Бывал он и председателем колхоза — еще до моего рождения — но ненаглядная партия своими указивками доставала-доставала и однажды достала таки его, непокорного: уехал отец из села и устроился слесарем на завод.

По поводу цеха для производства пеноблока сын говорил:

— Грядет строительный бум. Материалы подорожают, и мы всегда на них найдем покупателей.

Он был в прекрасном настроении. Но мне все едино. Я уже перегорел, как предприниматель. Деньги сейчас нужны лишь для одной цели — помочь Анастасии закончить университет. А потом — дом, сад, огород… и литература. Тихое беззаботное существование на радость себе и во славу Родины… у Светы под боком.

Кстати, позвонил ей и сообщил новость — мол, в Челябинск ненадолго отлучаюсь.

— Загляни, — пригласила она, — попрощаться.

И рассмеялась, а смех её прозвучал воистину музыкально, несмотря на хрипотцу в голосе.

Потопал с Бугра к ненаглядной, а следом туча свинцовая волоклась, погромыхивая. Неужто гроза в конце сентября? Совсем с природой стало неладно!

Калитка незаперта. Едва приоткрыл дверь в дом, Света кинулась мне навстречу. В своем коротком домашнем халатике…

— Как же ты долго! — выпалила она, повиснув у меня на шее. — Сказал: «щас приду»…

Говорила без осуждения, но с волнением в голосе. Приятно, черт возьми!

Прислонившись спиной к косяку, перевел дух:

— Привет, любимая!

И тотчас за окном сверкнуло и послышался глухой рокот грома — точно по железной крыше что-то тяжелое прокатилось.

— Сейчас ливанет! Вовремя я… — только успел сказать и мои губы запечатали её уста.

Точно кто-то бросил камешки в оконное стекло — полил дождь, да как бы не с градом. Но нам уже было не до сюрпризов погоды…

После бурной страсти мы нежно ласкали друг друга, лежа в кровати и прислушиваясь к утихающим за окном грозе и дождю.

— Когда познакомились, я думала: ты напыщенный индюк с верхним образованием из богатой семьи. Мои-то родители были заскорузлыми работягами. Работа на заводе у станка была единственной перспективой и для меня. Поэтому не выносила всяких аристократов, у которых все есть от рождения.

— У меня никогда не было всего, — поправил я, но, помолчав, добавил. — Правда, не голодали.

— Вот что мне в тебе нравится — твоя простота и доступность. Трудно найти начальника, который умеет рабочих слушать. А ты умеешь и слышишь. И тебе не все равно, что они говорят. Это трудно выразить… Но ты мне не безразличен еще и поэтому. Хорошо с тобой…

Что это? Минута откровений? Еще у порога говорила, что любит. Теперь хочет оправдаться за тот уход или готовит почву для нового?

— Не знаю, что может случиться завтра. Не могу тебе ничего обещать. И не буду. Но я не могу просто расстаться с тобой… Ты понимаешь?

Я через силу улыбнулся, готовясь к самому худшему из признаний. Но она не решилась:

— А ты меня любишь?

Я небрежно рассмеялся, сбрасывая напряжение.

— Мы можем начать все сначала. Ведь все, что было, уже в прошлом.

Она пристроила голову мне на грудь.

— Глупо и нет, но я сказала тебе. Ты не обиделся? Только не обижайся… — она замолчала, и ресницы её стали влажными от непролитых слез.

Я ласкал её еще бережнее, чем прежде.

— Береги себя, — сказала она, когда я с кровати поднялся и начал одеваться.

Последнее объятие и долгий-долгий поцелуй. Мне бы остаться — к черту Челябинск и все остальное прочее. Но долги наши и заботы всегда разводят близких людей целесообразно, рационально и… бездушно.

Попытался отогнать эту мысль. Мы обязательно встретимся. Неужели нет? Неужели Света снова сбежит от меня к другому?

Я крепко сжал губы и шагнул за порог.

Ночь все преобразила. Несвоевременная гроза прошла, очистив воздух от осенней прелости, оставив после себя свежий запах озона. Дома обнимала неподвижная тьма, тихо шептались последние листья на деревьях. Утомленный любовью, я поднимался к себе на Бугор, мысленно прощаясь с Увелкой и настраивая душу на меланхолический лад…

Пришел, разделся и лег спать — сразу навалилась усталость. Хоть и не особо много трудился — любить женщину, не могилу копать — все мышцы болели до единой. Хотелось покрепче уснуть, чтобы ночью, как всегда, встать и поработать в инете, а утром без пробежки на электричке отбыть в Челябинск. И уже чувствовал приближение сна, но знаменательный этот день отнюдь не спешил меня отпускать…

Наши отношения со Светланой переживали вторую молодость. Первый раз я не успел в неё влюбиться. А уж теперь-то постараюсь… Только не знаю, сколько у меня на это времени отведено.

Света, как я уже говорил, безуспешно побывав замужем, восстановила наши отношения. Вернее, сами вернулись. Она говорила, что любит меня, но не стыдилась при этом грозить:

— Вот не женишься, снова уйду.

Отдаваясь, эту угрозу она постоянно твердила мне в ухо. Во всем любимая моя была женщиной разумной, но в теме брака её, говоря компьютерным языком, просто глючило.

Я отговаривал её от поспешных решений:

— Ну, дай мне хоть дочку выучить. Работа у неё уже есть, в квартире пока не нуждается… А вот плата за университет — это моя святая обязанность. Как защитит Анастасия диплом, я твой — со всеми своими потрохами.

На лице Светланы появлялось сомнение:

— У тебя всегда отговорки — дочку выучить, маме помочь… Ну, смотри, смотри… тебе жить, только не знаю, с кем.

— Потерпи — не делай глупостей.

— С какой стати?

Подруга моя во всем отличалась отзывчивостью и пониманием. Но в этом вопросе была просто камень — уж не знаю, откуда у неё такие категорические матримониальные убеждения. Сейчас, куда ни глянь, даже молодежь сплошь и рядом живут парами в свободных отношениях, подавая нам пример, пожилым. Сказано же: каковы времена — такие и нравы. Светик мой, ты-то в какой эпохе живешь? И что же мне с тобой делать, прикажешь?

Вот оно, долгожданное утро, и ни малейших перемен к лучшему — толком не выспался, без толку посидел за компьютером, не сбегал к тотемной лиственнице, а на душе и в теле сплошная усталость. Лишь на вокзале несколько приободрился. Как бы там ни было, я покинул скамейку запасных и вышел в центральный круг футбольного поля. Легка ли поступь моя? способен ли нанести меткий удар? — игра покажет.

Я сел в электричку. Итак, что на очереди? Наверное, надо определиться с жильем. Не доезжая Челябинска, сходим в Шершнях и на Вторую Базовую… Номер дома не помню, но ворота, как старый баран, непременно узнаю. Договорюсь с родственниками о проживании и позвоню сыну. Задача поставлена — поехали исполнять…

Улица Вторая Базовая, что на станции Шершни, не уступала в патриархальности нашей имени Лермонтова на увельском Бугре — нет асфальта на проезжей части, хотя тополями тротуар обозначен рядом. На калитке знакомых зеленых ворот кнопка звонка.

Я нажал. Появился Евгений Михайлович, по родству — двоюродный зять.

— Привет, — без всяких эмоций сказал, увидев меня. — А Ниночка наша в больнице лежит.

Пропустил в дом, прикрыв собою огромного черного пса в будке собачьей. Давненько я здесь не бывал — Михалыч опять все перестроил. Веранды нет. Дверь со стороны сада открывалась в прихожую, где я разулся. Следующее помещение — кухня: там гудела горелка газовой печки и было душно.

— Ого, у вас пекло! — сказал заходящему следом хозяину.

— С утра прохладно было. Сейчас можно выключить, — и выключил.

— Что с Ниной Алексеевной?

— Сердечко прихватило. Недельке две пролежит.

— А я к вам на постой пришел проситься — тоже на недельку-другую…

— Располагайся — места хватит. Мы вдвоем с младшим внуком пока перемогаемся. Сами готовим. Он сейчас в институте.

— А Нина далеко в больнице?

— Да нет. Время будет — вечером съездим.

— На троллейбусе?

Евгений Михалыч пожал плечами:

— Я за руль теперь не сажусь. Если Дима не повезет, значит на троллейбусе.

— А машина есть?

— Внукам отдал, — сказал хозяин, на стол накрывая.

Пора звонить сыну — мол, я на месте, с жильем определился, жду дальнейших указаний.

Через час приехал Виталик.

— Один адрес здесь, неподалеку — какая-то автобаза сдает железо-бетонный склад в аренду.

Вскоре мы были у подъезда её конторы. А еще через несколько минут в офисе начальника автоколонны. И я затянул бесконечную песнь одинокого койота:

— Неужели вам не нужны авторезина, ГСМ, спецодежда, стройматериалы… стройка или ремонт зданий… погашение долгов у кредиторов, в конце-то концов?

Без всякой пользы уговаривал, словно выковыривал упавшую в щель булавку — чем усерднее скребешь пальцем, тем глубже она западает.

— Нет, — твердо стоял на своем представительный начальник. — Только деньги. Будут финансы, мы все проблемы решим сами.

— Деньги возможны, лишь когда мы наладим производство и организуем сбыт.

— Возьмите кредит — для этого банки существуют.

Нашу полемику прервал Виталик:

— Пойдемте глянем на объект.

Прошли на железобетонный склад. Севастьянов его тут же забраковал:

— Нет воды, канализации, газа — такое помещение нам не годится.

Начальник одумался, пошел на попятную:

— Согласен на резину для «КамАЗов» в оплату за аренду склада.

— Сначала коммуникации подведите, — посоветовал ему Виталий.

— Может, вы сами? — с робкой надеждой спросил начальник.

— Хорошо, — согласился Севастьянов. — Будем иметь вас в виду.

И ко мне:

— Поехали дальше.

Ну, поехали.

Следующая остановка в Тракторозаводском районе на улице… блин! дай Бог памяти… кажется, Героев Танкограда. Короче, сплошные промышленные предприятия — а редкие пятиэтажки оборудованы под офисы и конторы или стоят пустующими с битыми стеклами окон. Нигде не было видно детей, не слышно музыки. Бывшие жилые дома выстроились унылыми рядами, как надгробные памятники, стерегущие покой умерших.

— Экологическая поганка! — охарактеризовал это место Виталий Севастьянов.

На одном из предприятий непонятного назначения и по крышу запорошенного белой пылью, исходящей от соседа-гиганта ЧЭМК (электрометаллургический комбинат), встретили нас два джентльмена армянской наружности с игривыми улыбочками на лицах, которые, впрочем, тут же угасли.

— Прошу прощения за беспокойство, на прошлой неделе мы вам звонили насчет аренды производственного помещения, — заговорил Виталик очень учтивым тоном. Видимо, где-то под спудом напускного равнодушия у него были припасены голоса на все случаи жизни.

— Звонили? Об аренде производственного помещения? — один из хачиков склонил голову вбок. — Имеем такое…

— Можно взглянуть?

Лицо другого исказилось недовольной гримасой.

— Что за надобность?

— Годится — нет? Надо ведь посмотреть, — Севастьянов снова стал невозмутимым.

Тот же хачик:

— Приезжайте через неделю.

— Но ведь в объявлении сказано: «Сдается» — значит, уже, сейчас… а не неделей позже. И в телефонном разговоре вы приглашали.

Первый хачик:

— Сейчас там другие торчат и не платят. За неделю мы их выселим. Тогда приезжайте.

— Несерьезный вы народ, — с горечью сказал Виталик.

Я бы сказал круче, но меня никто не спрашивал. И не слушал. Я стоял и молчал, как рыба об лёд. Севастьянов не торопился отчаливать.

— Нам все-таки хотелось бы взглянуть на объект: если годится, можем и подождать.

— Не знаю, что делать с вами, — сказал первый хачик и повернулся к другому; далее они тарабанили на своем непонятном нам языке.

Потом все-таки показали свой цех. Там действительно полно было оборудования, большей частью не распакованного, и непонятно — его владельцы-неплательщики то ли еще не въехали, то ли уже съезжают. Но ведь могут и договориться с хозяевами…

Когда вышли на улицу, Виталик дал волю чувствам:

— Вот армяшки долбанные — ишаководы! Никаких понятий о правилах ведения бизнеса. Свяжись с такими…

— Лучше не надо, — высказал я свое мнение. — Куда дальше едем?

— Наверное, закончим на сегодня. Тебя на АМЗ отвезти?

— Если можно, туда же — Вторая базовая, дом тридцать семь в Шершнях…

Но покинул машину возле магазинчика в начале улицы. Зашел, купил пакет пельменей, бутылку водки и отправился к родственникам на постой в приподнятом настроении. Было приятно осознавать, что меня, как специалиста, пригласили два бизнесмена — мой сын и Виталий Борисович Севастьянов. Да еще на машине возят…

Тут окликнула молоденькая и весьма симпатичная девушка:

— Простите, вы не могли бы мне помочь?

— Да, пожалуйста, если без смертельного риска, — остановился я.

— Риска никакого нет, просто… понимаете… Вобщем, я наберу номер, а вы поговорите… с парнем одним. Я боюсь — вдруг жена трубку поднимет.

— Хорошо.

Мы втиснулись вдвоем в телефонную будку, приплюснутую к стене магазина. Девушка вставила карту, набрала номер, сунула трубку мне в руку — на том конце раздавались гудки. Потом что-то щелкнуло, и откликнулся мужской голос:

— Алё…

— Олег, — подсказала девушка.

— Здравствуйте, Олег. Вам удобно сейчас разговаривать?

— Смотря о чем… Вы кто?

— Нас не прослушивают?

— Нет.

— Я по поручению… — глянул на девушку, она шепнула:

— Тереза.

— … Терезы. Вы можете с ней пообщаться?

— Да.

Я передал трубку и нацелился выйти из будки, считая миссию свою исполненной и дабы не мешать воркованию любовников, но девушка удержала меня за рукав.

— Здравствуй, миленький! Я ждала тебя все выходные…

Я задержался, недоумевая — что ей ещё от меня надо? И чтобы отвлечься от не касающегося меня телефонного разговора, стал глазеть по сторонам. Неподалеку за столиком для фуршета два алконавта сосали пиво. Наши телодвижения в тесной телефонной будке привлекли их внимание. Они таращились в нашу сторону и комментировали — всяк по-своему. Но по лицам читалось — молодец, мужик! так её так! жарь во все щели… Предложи я им занять мое место, наверное, сдохли оба разом от счастья…

Закончив переговоры, девушка обратилась ко мне на «ты» по-свойски и с неожиданным предложением:

— Деньги есть? Вечер пропадает — могли бы куда-нибудь сходить.

— К сожалению занят.

— А бываешь свободным? Дам телефон.

— У меня есть подруга, которую я очень люблю.

Девушка стремительно «переобулась»:

— Вы о чем, гражданин? Просто сходить в ресторан, пообщаться…

Я и от этого отказался — у меня есть Светлана, к черту Терез! Да и эта никуда не годится… Не мать Тереза, а катастрофа — «деньги есть? могли куда-нибудь сходить»… и прочая фигня первому встречному. Оно мне надо? Как говорится — ищи себё ровню и обрящешь что хочешь. Впрочем, это совсем другая тема.

Понятно, что каждый смотрит на жизнь и её события со своей колокольни. Но такие прямолинейные барышни всегда ставят меня в тупик. Да к тому же, когда ты не в поиске, соображалка с хотелкой на женскую тему — обе ни к черту. Вот я это знаю, а она? Как женщине дать понять, не говоря при этом ни слова, что её не хотят. Не раздевать её взглядом? Да я вроде и не пялился на её ноги и грудь. Но с другой стороны, нельзя ни в чем быть уверенным: мужское либидо никто не отменит — оно существует помимо нашей воли и часто проявляется подспудно.

Когда мы расстались, почувствовал облегчение.

Евгений Михайлович откликнулся на звонок в калитку. Пропуская меня во двор, критически оглядел:

— Отработал? У тебя бодрый вид.

— Это единственный результат.

— Но у тебя же оплата почасовая?

— Скорее — поденная.

— А мне Ниночка звонила. Сказала: «Сегодня не приезжай». У неё вечером процедуры.

Я выставил бутылку на стол:

— Тогда можем причаститься.

Евгений Михайлович убрал пельмени в холодильник.

И как только я опустился на стул у стола обеденного на кухне, где Михалыч готовил ужин, нахлынула усталость. Блин, как будто из шахты поднялся, отработав наряд — вот что значит задымленный воздух и городская суета! Просто мука мученическая.

Хозяин что-то помешивая в кастрюле на газовой плите, вел неспешное общение. Вопросам не было конца. Я уперся лопатками в спинку стула и отвечал, стараясь припомнить все детали обсуждаемой темы.

Наконец, он рассмеялся:

— А знаешь, что мне нравится в твоей новой работе?

— Что? — устало спросил.

— Привезут-отвезут, подскажут-расскажут — думать не надо…

Да я и не собирался думать или переживать о работе. Душ и сон — вот чего я сейчас хочу. Но у Чертиных ванны нет — есть замечательная баня, которую надо топить…

Мы поужинали вдвоем, понемножку выпили для аппетита. Однако, хорошо в городе жить — простая комнатная антенна выдает кучу каналов. Мы скучали у телевизора. Я, задремав, услышал Михалыча:

— Ты ложись, на меня не смотри — все равно буду Диму ждать.

Я выпрямился на диване и заморгал. Неужто уснул? И долго спал? Потер глаза. За окном темно. М-да… Что-то припозднился наш студент — младший внук Чертиных, один из Пашиных сыновей. Давно ли с Евгеньевичем были такими же? Парнями проворными гуляли ночью по Шершням. А теперь Павла нет. Совсем поседел Михалыч: нелегкое это дело — схоронить единственного сына. Когда-нибудь и наш час пробьет — жизнь не вечна и течет, укорачиваясь с каждым днем…

У Чертиных теперь, в перестроенном доме, не считая прихожей и кухни, четыре комнаты. Евгений Михайлович определил меня на ночлег в дальнюю от телевизора — в ту самую спальню, где мы с Пашей долгую зиму, весну и осень делили одну кровать на двоих. Я устроился на ней поудобней и закрыл глаза, снова осознав, насколько же я устал, практически ничего не сделав. Мыслящие лемминги — вот мы кто…

Утром увидел внука Диму. Нет, конечно мы и раньше встречались, но не в таком состоянии — тогда он был еще ребенком, а теперь стал студентом и дылдой в отца. Стоял у газовой плиты и помешивал ложкой в кастрюле кипящие пельмени.

Евгений Михайлович ворчал:

— Ну, сколько можно? Они же разварятся и превратятся в кашу — тесто с мясом.

Дима, крепко пожав мою длань, отвечал:

— Сколько написано на пакете, столько и надо кипятить.

— Что — все десять минут?

— Так точно, дед!

После пельменей, кстати, не разварившихся, попили зеленого чая.

— Ну, я в институт, — отчалил Дима.

— А я буду ждать машину, — взглянул на Михалыча с надеждой, что он не выгонит меня прежде, чем за мною заедут.

Хозяин, моя посуду:

— Ну, а я тебя провожу и в лесочек схожу — прогуляюсь, ноги поразомну. Неохота торчать в доме, когда на дворе такая славная погода.

Сдал Евгений Михайлович — подумал я — больше стал отдыхать. Раньше без работы никак не мог.

Вслух согласился:

— Хорошая мысль. Может, грибы еще не прошли — морозов-то не было. А позавчера у нас гроза была. Что творится с природой?

Управившись с посудой, Михалыч заскучал — раз-другой, глянул в окно, любуясь обихоженным садом. Я предложил:

— Времени-то еще восьми нет, а господа бизнесмены любят досыта спать. Лес ведь у вас начинается в конце улицы — пойдем погуляем вместе, грибов пошукаем… Думаю, раньше десяти за мной не заедут. А приедут — позвонят… к лесу подскочат, не много и потеряют.

Михалыч кивнул и молча стал собираться. Вышли во двор, и тут он отпустил собаку с цепи. Даетижтвоюмать! — я напрягся. Но огромный пес мельком, пробегая, обнюхал меня — а вчера и рычал, и гавкал, и рвался с цепи, подлюга! — заскулил от нетерпения, царапая калитку лапой. Когда открылась, так рванул на улицу — держись, прохожий народ!

— Никого не порвет? — усомнился я в благонадежности пса.

— Он знает свою работу, — раздумчиво сказал Михалыч, запирая калитку на ключ. — На цепи — дом сторожить. На свободе — меня охранять.

— Ну, а если сосед руку подаст?

— Соседа не тронет. А незнакомого запросто.

— Не боишься сесть за него?

— Когда-нибудь надо, — усмехнулся Михалыч грустным мыслям и разговорам.

Лес располагался в конце улицы, за высокой насыпью железнодорожной одноколейки. Мы здесь с Пашкой пацанами частенько играли, а иногда грибы собирали с Ниной Алексеевной.

Легкий ветерок гладил лицо, неся запах прелой листвы и сосновой хвои от огромных деревьев, окаймляющих березовый колок. И грибы здесь встречаются в широкой палитре — от груздей и обабков до сопливых маслят.

Сейчас остро чувствуется смена времени года! Листва опадает, иголки хвои наливаются густотой зелени, жухнет и поникает к земле трава — все ожидает прихода зимы. Не слышно гомона насекомых…

Порой я спрашивал себя — если ты так влюблен в деревья и травы, какого черта уехал из села в город учиться на инженера? Вон Миша Дегтянников, которого в Петровке все называют Борода, отучился в Свердловске пять лет и вернулся к природе — лесничим. А что мне дал мой диплом специалиста двигателей летательных аппаратов? Или второй — журналистский… впрочем, нет — агитатора-пропагандиста? Ни тот, ни другой так и не помогли мне найти свое место в жизни.

Грибы играли с нами в прятки. Утреннее солнышко пригревало и провоцировало их выглянуть из-под листвы. Перелетные птицы, должно быть, улетели уже в теплые страны. Стрекотала сорока одна в опустевшем лесу — наверное, псу нашему уделяла свое беспокойное внимание. А тот носился, как угорелый, невесть за кем или от кого…

Евгений Михайлович — вышедший на пенсию водитель большегрузных автомобилей: и дальнобойщиком поработал, и по городу намотался на «ЗИЛ-131» с огромными чанами муки. Профессию он свою любил и скучал по ней, но увы — возраст уже не тот, и здоровье подкачало: зрение крепко ослабло. О работе своей век бы говорил. Вот и сейчас, вороша палкой опавшие листья в поисках грибов, мне внушает профессиональные истины:

— Есть старые водители, а есть лихие водители, но нет старых лихих водителей.

Интересная мысль. Я прежде об этом не задумывался. А сейчас пришла мысль вот о чем — отражает ли сказанное Михалычем его суть или это лишь пустое тщеславие шофера, благополучно вышедшего на пенсию? Как не прост, однако, этот с виду простой человек. Дул нам с Пашкой в уши, что служил в очень секретных войсках, о которых даже говорить нельзя. А недавно признался, что это был первый советский спецназ в группе оккупационных войск в Германии, и обучали их захватывать и ликвидировать штабы противника. Открыл Михалыч сей секрет, потому что подписке о неразглашении государственной тайны вышел срок — ровно пятьдесят лет. Во как!

Задумавшись, пропустил очередную истину Чертина — уловил лишь последние фразу:

— … в этом я не сомневался, но не мог представить себя седым и старым — а жизнь всегда непроста.

Вот о чем это он? И переспрашивать неудобно. И почему это важно, если ведем риторическую дискуссию ни-о-чем?

— Прости. Задумался. Пропустил… Так о чем это ты?

Михалыч остановился, как запнулся, смерил меня взглядом, покачал головой.

— Скажи, если вопрос для тебя решенный — что грешнее: красть или врать?

Несколько удивленный я кивнул — мол, вопрос понятен, сейчас отвечу.

— Видишь ли, Евгений Михайлович, все на свете имеет свое оправдание. И воровство, и вранье могут существовать, если их цель — уцелеть в этой жизни. Ну, в смысле, человеку помочь выжить, если он прибегает к таким мерам. А красть и врать ради удовольствия, экстрима, щекочущего нервы, или благополучия — несомненно, грешно.

— Интересная мысль. Возможно… мне следовало бы об этом подумать. А как насчет тебя лично? Часто воруешь или врешь?

Я не ответил. Вопрос взволновал и заставил задуматься. Что происходит с Михалычем? Покаяния у последней черты? И меня это ждет впереди?

— Ты расстроился? Что-то вспомнил? Но тебе ведь не нравится врать?

— Не нравится, — признался я.

— А знаешь, почему?

— Не вполне. Раньше чувствовал неловкость, когда уличали. Теперь стыдно перед самим собой.

— И за то, что работал в райкоме? Ведь партия всю страну дурачила и не единого слова правды никогда никому не сказала.

— Но согласись — любой индивидуальный разум существует в своем мирке, который себе придумал. А как ты хочешь, чтобы целая система существовала и в чем-то даже побеждала? Тут без вранья никак — вот и придумали коммунизм. Мы и сейчас без вранья жить не можем — врут политики, врут… — тут я умолк, облизав губы — блин! риторика какая-то бестолковая…

— Значит, вранье и воровство — непременная черта человека?

— Это тебя расстраивает?

— Тебя нет?

— Нет. В таких делах я руководствуюсь словами своего любимого зятя Вовы Андреевича: «Пусть весь мир катится к черту, лишь бы моя совесть была чиста и спокойна».

— И не пытаешься убедить других, чтобы они жили по Заветам Божьим?

— Зачем? Я неверующий и не пропагандист-агитатор — пусть каждый живет, как умеет и может…

Диалог наш прервал звонок мобильного телефона — за мною приехал сын. Я объяснил ему, где меня следует искать, пожал руку Михалычу и направился к железнодорожной насыпи, пытаясь избавиться от чувства, будто увяз в паутине слов.

Позднее сына спросил о том же — что напряжнее: врать или красть?

Тот отмахнулся:

— Наша задача — найти помещение для цеха. Все остальное — ерунда.

Молодо-зелено! На серьезные мысли у него не скоро найдется время. А я чувствовал, что совсем немного, и у меня останется лишь одна задача — выжить, во что бы то ни стало, в борьбе с болезнями старости.

Мы мчались куда-то по городу, а в голове моей клубились тревожные мысли.

Я был рад, что со мною сегодня работает сын. Не просто рад — почти счастлив. Все время, пока находились вдвоем, болтали о наших дочках-внучках — что они выдают, подрастая день ото дня. Он был рад говорить, я был счастлив слушать.

Мы побывали на двух предприятиях и плотно поели в ведомственной столовой завода «Электромашина».

— Иногда мы здесь обедаем с мамой, — сообщил потомок. — Она неподалеку отсюда работает.

Я подавил в себе желание удушить единственного сына.

Вон оно что! Вот еще чем меня так волнует Челябинск — неожиданной встречей с бывшей женой. Да, конечно, мы могли бы совершенно случайно встретиться с Лялькой здесь. Она снова одна, теперь вдова — мужа прибрал афганский синдромом. А великие чувства остаются навеки — пусть рубцами, но грузят память.

Между тем, сын продолжал:

— Как находишь столовую?

— Я её не искал, — буркнул под впечатлением. — Это ты меня сюда привез.

— На ресторан мы с тобой еще не заработали, — посетовал Виктор.

М-да… дела наши шли не важно. Особенно по моей части — на бартер никто не соглашается, взаимозачетам тоже не рады. Гони деньги — все твердят — и никаких гвоздей! Похоже на тупиковую ситуацию…

Сын, несмотря ни на что, полон был оптимизма. Ну а я старался не хмуриться, ломая голову — во что это я вляпался, давая согласие на участие в поисках? К примеру, на ЖБИ-2 есть необходимое помещение в аренду, но у них отлажено собственное производство пеноблоков, и их ничем не удивить… разве только песком с «Инмы». Однако там такие объемы и собственный железнодорожный состав для транспортировки сырья, что никак не вклинишься туда с нашим мизерным объемом.

Хотя, конечно, если подумать и договориться с «Инмой», найти огромный самосвал — сейчас, говорят, появились импортные шестидесятитонники (целый вагон!) под сыпучие грузы — да возить песок изо дня в день (на ЖБИ-2 и себе) можно чего-нибудь достичь.

Сын кивнул, полыхнув улыбкой:

— Хорошая тема! Но список еще не закончен — давай поищем другой вариант.

И мы едем дальше… А ко мне вдруг приходит мысль, что работа наша не только занудна, но и бесперспективна. Хотя… разве можно назвать занудными встречи и разговоры с новыми людьми? Конечно, все наши предложения архаизм: давно ушли в прошлое взаимозачеты, и бум на бартер исчерпал себя. Но надежда на успех все-таки есть, хотя очень и очень слабенькая. Потому не рискнул затеять с сыном разговор про занудство нашей работы. А занудством считаю все, где нет пространства для импровизации.

Каковы мысли — таковы и кошмары… Мне приснился очередной наш визит по вопросу аренды производственного помещения. Заходим в контору, а там серьезные парни в галстуках. «„Садко“ — это ваше предприятие?» — спрашивают и суют какие-то документы под нос. В них моя подпись и печать «ООО „Садко“». И тут же наручники защелкнулись на моих запястьях…

Я вскочил на койке, хватая воздух ртом. Пот струился по лицу, белье намокло… Сообразив, что к чему, попытался рассмеяться. Но получился кашель. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Чур меня! — как и все кошмары, этот был живым и ярким. Сердце все еще колотилось, во рту была сушь Сахары, к глазам подступила резь… К чему такой сон? Подсознание предупреждает, что веревочке недолго виться? Пора завязывать с этим мытарством — вот к чему!

Везде одни и те же ответы — нужны деньги! И нам не придумать каких-нибудь новых трюков. Это проклятая возня мне теперь кажется не только бесполезной, но и вредной… для престижа будущего предприятия по производству пеноблоков.

Занялся рассветом пятый день моей челябинской командировки.

3

Под давлением обстоятельств люди зачастую вынуждены возвращаться к своим корням, словно спускаясь по лестнице цивилизации. А Россия сейчас находится под огромным давлением: многовековые ценности чести, доблести и славы подменяются алчностью — жаждой наживы и власти.

Лично я его ощущаю по таким приметам — цены растут; дела все хуже, а политики врут: скоро-скоро наша страна станет самой могучей в мире. Все они, как один — шоу-мены. В народе по поводу растет истерия — люди боятся ухода Путина и ненавидят «Единую Россию». А вот сын считает — политики ничего не решают и никому не могут помочь; только предприниматели спасут страну; главный враг прогресса — чиновник.

Другими словами — чем больше перемен, тем больше неизменного.

Наследник мой не терял присутствия духа и нисколько не смущался окружающей обстановкой — держался независимо, уверенный в своем превосходстве над обстоятельствами. Глаза его лучатся живым умом, юмором и отвагой типа — «меня-так-просто-не-отымеешь-приятель». Для молодого человека его возраста выглядел превосходно — симпатичный, спортивный, прилично одетый, увлеченный собственным делом и уверенный, что все задуманное у него получится. Принципов придерживался благородных — любил поговаривать: «Для меня не пустой звук — верность данному слову». Одним словом, он — предприниматель, дорожащий своей репутацией честного человека.

И это было здорово, потому что уверен я — как себя чувствуешь, так и выглядишь.

Однако ему повезло даже больше. Но об этом чуть позже…

Нельзя сказать, что мне нравится его жизнь — в ней с избытком азарта и волнений. Но ведь каждому возрасту свой темперамент — в его годы и я был таким. Не от меня ли он унаследовал золотое правило бизнеса — любую возникшую ситуацию (пусть даже самую негативную) надо направить на пользу дела.

Нельзя сказать, что мне нравится обновленная Россия. В СССР было много лжи, но присутствовала и стабильность. Общество, где инстинкт самосохранения берет верх над духовностью, обречено на страдания и ненависть; мир его опасен и страшен. Но именно в таком предстоит жить, учиться и взрослеть моим внучкам; сыну и дочери необходимо движение к цели; ну, а мне — теплый уютный кабинет, чашка горячего кофе и интернет.

Да-да… Люди, страдающие манией величия, должно быть, не могут радоваться жизни без благодарной аудитории. А мне более по душе одиночество — чтобы никто не мешал благостному течению мыслей и не покушался на мое личное время. Хотя священники бубнят — и мудрецы умрут, и тоже канут в вечность, как все невежи и глупцы, оставив мудрости свои тлену. Впрочем, это другой вопрос. Пессимисты твердят — только чудо спасет Россию. Ну, а оптимисты-то знают — если бы люди не верили в чудеса, это было самое великое чудо.

Впрочем, ладно — из высокой политики вернемся в рассказ о том как я работал в «Бетонпрофите», предприятии созданном моим старшим ребенком и его компаньонами.

После недельной суеты по Челябинску в поисках помещения, годного к производству пеноблоков, я заслужил два дня тишины и покоя. Но едва переступил порог родного дома, за окном замаячила машина моего южноуральского знакомца и незадачливого партнера неудавшегося бизнеса — Сергея Ермилко. Целитель иномарок и родственник миллионера заявился ко мне с новым авантюрным проектом. Я, памятуя обиды прошлого, встретил его без восторга и предложил катиться ко всем чертям. Он в ответ посоветовал мне произвести сексуальный акт с самим собой. На этом дискуссия покатилась под гору и перешла в площадную брань. После чего он уехал…

Мама супилась и молчала. Это понятно — ей не по нраву моя недельная отлучка. Тогда я спросил нашего голубоглазого кота:

— Ну что, Василий, как по-твоему — правильно ли я сделал, отшив этого южноуральского горлопана?

Кот предпочел держать свое мнение при себе.

Я вздохнул и тоже насупился на маму. Сына не было дома неделю, а она и «здравствуй» ему не сказала. Вернулся, чтобы расслабиться, но такой прием еще больше напряг. Кушать я не хотел — да мне никто и не предлагал. Выгрузил закупленные по дороге продукты в холодильник и ушел в свою комнату. Сел в кресло перед компьютером и уставился в окно.

Небо на западе пламенело алым золотом, а пурпурные стрелы облаков разбегались словно лучи. Огонь заката увядал медленно, и я долго сидел у окна, глядя на затухающий за горизонтом пожар и опустошая свой разум от ненужных мыслей. В мире в этот момент была потрясающая тишина. Пульсация крови в ушах была единственным доступным мне звуком…

И тут позвонил сын.

— Мы решили проблему с арендой цеха. Вернее, с финансированием проекта. У нас появился третий компаньон, готовый вложиться в предприятие.

— Поздравляю. Значит, моя миссия исчерпана?

— Не совсем. Я хочу предложить тебе официальную работу в нашем «Бетонпрофите» в качестве начальника отдела продаж. Ты как?

Черт, кто мог бы подумать — снова-здорова!

— Ты меня удивляешь, — еле выговорил я. — Мне это надо?

— Нам это надо. Вернее, мне — хочу, чтобы наличные деньги к нам приходили через человека, которому я полностью доверяю.

— Как ты себе это представляешь?

— На этот раз ничего мобильного — то есть ничего такого, чтобы тебе пришлось отрывать свою задницу от стула. Сидишь по-стариковски в офисе у телефона и компьютера, делаешь рекламу, отвечаешь на звонки, принимаешь наличку от покупателей, выписываешь накладные, оформляешь пропуск на въезд и выезд…

— Я не смогу жить в Челябинске. Сейчас вот вернулся домой, а бабушка твоя со мной не разговаривает — обижается, что оставил одну на неделю.

— Будешь ездить каждый рабочий день на автобусе или электричке — так сейчас многие поступают, кто не находит работу дома. Дела пойдут, машину купишь.

— Пока я не могу ответить на твое предложение, — сказал сыну. — Мне нужно хорошо подумать, посоветоваться…

— Конечно, думай и советуйся… А я жду тебя в понедельник на вокзале. Как приедешь, позвони — отвезу на новое место работы.

Я рассмеялся.

— Быстро же ты меня сосватал!

— Да брось ты. «Бетонпрофит» может стать и семейным делом. Мама согласилась курировать его как главный бухгалтер.

— Долго упрашивал?

— Нет. Сразу же согласилась.

— Ну а мне, прежде чем определюсь, нужно основательно подумать. Понимаешь, сын, я больше не хочу заниматься бизнесом. Я больше не гожусь для такой работы. Я слишком стар для неё.

Мой оппонент не сдержал недоверчивого смешка.

— Да здоров ты, как бык! Тебя еще лет на двадцать хватит.

— Физически — да, со мной все в порядке. Я постарел внутри головы. Устал. Утратил всякий энтузиазм. Однажды это случается с каждым. Но я достаточно неглуп, чтобы понять — мое время ушло, вся энергия моя в прошлом, пришло время уступить дорогу молодым и рьяным.

— Если ты откажешься, я потеряю контроль над финансовыми потоками «Бетонпрофита», — в голосе сына звучало отчаяние.

Чтобы понять его слова, мне потребовалось несколько секунд размышлений.

— Черт! — пробормотал я, не найдя других слов.

— Виталику Севастьянову ты нравишься. Артема Горбатова, третьего нашего компаньона и инвестора, мы уже уговорили на твою кандидатуру. Тебе никак нельзя отказаться…

— Значит, не было разногласий по поводу моей личности? Ты им все мои недостатки перечислил? А сам-то их знаешь?

Виктор проигнорировал моё жеманство и закончил мысль:

— На работу мы тебя оформим с понедельника прошлой недели. Проси любую зарплату.

— О-хо-хо, — закряхтел я. — Тогда давай так. Накопленных капиталов у меня нет. Чтобы жить и существовать, приезжать на работу и уезжать, мне нужна наличка каждый день — в счет зарплаты, чтобы не отягощать «Бетонпрофит» прямо сейчас крутым авансом. Больше мне денег не надо — все пускай в оборот. Единственно, что потребуется — здоровенная куча ассигнаций один раз в год, чтобы оплатить в «ЧелГУ» обучение Анастасии. Так годится? Если «да», я не буду распыляться на поиски средств.

— Да, если моя сестра после защиты диплома будет работать в нашей структуре.

— На это не стоит рассчитывать — у Настеньки неплохо пока получается карьера в Южноуральской Администрации, так что не надо её связывать подобным обязательством.

— Принято, — согласился сын.

— И даже после этого мне необходимо время на размышление: хочу знать, что скажет мама, со мной сейчас не общающаяся. И у меня еще есть планы в литературе, которые будет трудно воплотить, если я всерьез займусь бизнесом.

— У тебя не совсем верное представление о предстоящей работе. Реклама и продажа пеноблоков — работа скорее исполнителя, а не бизнесмена: предстоит просто и тупо следовать моим инструкциям. Основная обязанность — ты должен быть членом моей команды.

— Звучит по-пиратски…

На этом разговор наш закончился, оставив меня в крайнем недоумении.

Прежде чем крепко задуматься над предложением сына, приготовил ужин, накрыл на стол, выставив бутылочку водки, чтобы намекнуть кое-кому, что сухой закон кончился с моим возвращением.

Мама выглядела больной и усталой — чего я не заметил с первого взгляда.

Милая наша мамочка, что же ты к дочери переехать не хочешь? — жила бы там, как у Христа запазухой: сытая и обихоженная. Вслух сказал:

— Витя предлагает работу в Челябинске. Я буду ездить по утрам и вечером возвращаться, так что ты наглухо не закрывайся, а то мне в дом не попасть.

Мы выпили по стопочке под этот тост. Последовало долгое молчание — лишь звуки, соответствующие принятию пищи, раздавались за столом.

— Мама, — попробовал я убеждать, — от такого предложения не отказываются. И дело совсем не в заработке — просто сыну надо помочь. Вот и Ольга, мама его, согласилась участвовать — вместе будем работать. Муж её, кстати, умер — теперь твоя бывшая сноха вдовствует.

— Вот и сходились бы, — сказала мама первые слова с момента моего прибытия домой.

— Ты хочешь, чтобы я переехал в Челябинск? А как же ты?

— Одна проживу. Дуся Калмыкова живет, Маруся Рыженкова… мало ли баб? Люся будет меня навещать.

— А ты переехать к ней не хочешь?

Мама печально головой покачала.

Я начал приходить к решению по поводу Витиного предложения. Коль своего серьезного бизнеса не получилось, надо пристегиваться к сыну, не давая себе труда заглядывать в будущее. Ведь трудно сейчас представить, до каких пределов он намерен расширять свои устремления.

Еще раз наполнил стопки, провоцируя маму на долгий семейный диалог по душам.

— Ночами теперь бывает холодно, — сказала мама. — Затопи печку.

Прежде чем запалить газовую горелку, проверил уровень воды в расширительном бачке. Не обнаружив её там, принес из колодца полное ведро и долго наполнял кружкой систему отопления. Сказал маме:

— Если завоздушил, трубы некоторое время будут пощелкивать.

Мама невесело усмехнулась, когда я спросил, поднимая очередную стопку водки:

— Хочешь невестку тебе приведу?

— С Ольгой я бы ужилась. А такую как Тамара, надух не надо.

— Нет, не Тамару и не Ольгу — у меня есть другая женщина.

— Люся мне говорила. Но её тоже не надо — оставь все, как есть, — сказала мама и горечь звучала в её голосе. Потом взглянула на меня с мягким укором. — Устраивай свою жизнь, как пожелаешь, а мне дай возможность умереть в этом доме.

Какое-то время мы сидели в тишине и полумраке — лишь отблески огня горелки на стене освещали кухню.

— Пока тебя не было, я спать ложилась сразу, как только стемнеет — даже телевизор боялась включить: вдруг какая-нибудь пьянь сунется на свет в окне.

Бедная мама!

— Этот аппарат трещит, но работает, — она тронула проводок, тянувшийся от уха за пазуху. — А два я уже забросила. Посмотри, если время будет — что с ними?

Тут же включил свет и занялся вышедшими из строя ушными аппаратами. Починив их, проверил работоспособность запасных соединительных проводков и электрических пальчиковых батареек. Все перебрал, нерабочие выкинул:

— А эти тебе про запас.

Моя бедная мама! Нет, ей никак не выжить одной…

В этот вечер она надолго засиделась у телевизора — видать, соскучилась. А я у компьютера — по той же причине.

Столько надежд и устремлений у рабов твоих, Господи! — мамы, Настеньки, Виктора и меня — помоги нам всем!

Обдумывая всё и вся, еще раз вернулся к нашим отношениям со Светланой. Почему ей непременно хочется выйти замуж? Пришел к выводу, что все дело в куртуазности манер приходящего любовника, и почувствовал холодок иррационального страха. Даже такой, воспитанно-вежливый, как я, кавалер уступает подневольного мужу. Значит… значит, красавица Света моя преисполнена желанием покомандовать, и мне не стоит торопиться с ней в ЗАГС. Последнее, чтобы я хотел видеть рядом с собой — это властолюбивую даму. Ведь ни скандалить, ни драться с женой, отстаивая свои права, не умею, не хочу и не буду — не привык выкарабкиваться из житейского дерьма с розочкой в зубах. Пусть все будет, как Бог положит.

Отошел ко сну, размышляя о близких мне людях и о том влиянии, которое они на меня оказывают. Ушедший день был тяжелым — мозг так и кипел от событий недели и последнего предложения сына…

Наступило прекрасное осеннее утро. Ясное и холодное солнце вставало из-за далекой гряды облаков. Воробьи, оставшиеся на зиму большинством пернатых, чирикали по застрехам что было силы. Коров еще выгоняли на пастбище, но стадо значительно поредело. Я пробежался привычным маршрутом. В опустевшем лесу было торжественно и тихо.

На Тропе Мудрости окончательно утвердился в своем решении — не жениться на Свете с бухты-барахты: время терпит; а уйдет, так уйдет… По поводу «Бетонпрофита» месяцы на размышления не понадобятся — буду работать и выполнять все что прикажут, все что умею и могу. Даже если у сына получится что-то подобное семейному предприятию, я не собираюсь в нем делать карьеру: сколько буду нужен — столько и потружусь. Меня увлекает литература…

Дома пожарил картошку с мясным фаршем, и позавтракали с мамой.

С мыслью — кто, как не собственные дети, умеют поднимать и портить нам настроение — позвонил дочери.

— Ребенок, привет!

— Привет! Ты когда приехал? А почему не зашел?

— Да я через Южноуральск из Челябинска добирался — сел на остановке в автобус и до Бугра проскочил. Сам устал и вас не хотел булгачить. На сегодня какие планы? Я занимаюсь уборкой в хозяйстве, а в саду и огороде еще много даров лета осталось. Приходите с мамой.

— Она на работе. Как вернется, придем.

Сначала сделал уборку в доме — где надо помыл, что надо пропылесосил. Потом двор подмел. Гостей встречу, нагружу и провожу — я о дочери и Тамаре — в баню пойду. От этой мысли было почти так же хорошо, как на тропическом пляже Варадеро.

После обеда прилег отдохнуть. С часок покемарил, и тут впорхнула Настя с радостной самоуверенностью юной красавицы, которой повезло с престижной работой в славном городе Южноуральске.

— Добрый день, папа!

Цветет и пахнет моя дочка-лапочка.

— Ты одна?

— Мама с бабушкой разговаривает. Они на лавочке…

— Присядь и ты, расскажи о себе. А я понежусь еще чуток и тебя послушаю.

Не смотря на бодрость и улыбку, дочь выглядела крайне хрупкой, вроде яркой тропической бабочки на холодном севере.

— Ты так легко одеваешься — не боишься простыть?

— Да сегодня тепло! Погода на улице потрясающая — тринадцать градусов выше нуля, солнышко светит, дует южный ветерок.

Ума много не надо, чтобы понять: интеллект у моей дочери острый, как скальпель, с математическим уклоном — а вот со здоровьем не все в порядке. Сразу, как я ушел из семьи, между мной и тещей с женой началась борьба за авторитет в Настенькиных глазах. Это противостояние не относится к числу тех событий, которыми я горжусь — но сожалений тоже не испытываю. В подростковом возрасте дочь тянулась ко мне сама — чего не скажешь о нынешних её симпатиях.

— Понравилось работать в Челябинске?

— Суета сплошная. Но Виктор мне предлагает постоянную работу в своей фирме — буду отсиживать задницу в кабинете.

— Ты переезжаешь в Челябинск?

— Нет, буду ездить в рабочие дни.

— Машину себе купи.

— Обязательно, если дела пойдут в гору. У тебя что нового? Соболев по-прежнему на коне? Как складываются ваши отношения? Он доволен тобой?

— Все окей!

— У вас нет интима?

— Пап, да ты что!

— В твоей порядочности я ни грамма не сомневаюсь, но всей округе известно, что шеф твой — гулена и бабник. А ведь ты ни настолько отвратна, чтобы на тебя не обращать внимание.

— Да подкатывал он однажды по пьянке, но я его отшила — раз и, думаю, навсегда.

— Ну-ка, ну-ка… рассказывай.

— Мы тогда корпоратив справляли аппаратом в лесном ресторане «Империя». Шеф, крепко поддатый, повез меня домой. Во дворе полез целоваться. Сам понимаешь — положение щекотливое: он начальник, я в его власти… Ну, и не стала брыкаться, а говорю с лаской в голосе: «Евгений Александрович, я вас люблю давно, но безнадежно — не хочу семью разрушать. А вот ребеночка от вас родила бы с удовольствием. Ведь вы же не оставите без родительской заботы и ласки своего незаконнорожденного сына или дочку. Ведь вы же порядочный человек». Его будто ушатом воды окатило — и руки убрал, и сам стал серьезным. Говорит: «Я тебе, Настенька, мужа найду из военных — у меня много друзей в их среде. А меня ты разлюбишь». Больше никаких поползновений с его стороны ко мне не было.

Подивился рассказу и разумности дочери. А ведь верно дитя моё поступило — когда мужик чует капкан на себя, бежит прочь сломя голову, аки волк лесной: все желания плотские в миг пропадают.

— Нашел мужа?

— Ищет еще. Только маме, пожалуйста, ни гу-гу…

Неужто возвращаются наши прежние доверительные отношения? Мама с дочкой поссорились или тому другая причина? Думай, приятель, я кому сказал! Впрочем, надо на них вместе взглянуть, и многое станет понятным.