Бесплатный фрагмент - Бесфамильный

Эти люди подобны пьяным. Они не понимают, что делают, не чувствуют своей вины. Однако, когда они умирают, из их головы выветривается земной хмель, и они приходят в себя.

Паисий Святогорец

Вторник

У меня есть несколько вредных привычек: я не запоминаю даты, регулярно теряю мобильник и не веду записную книжку. Хотя следовало бы. Вчера я пришёл в квартиру к своей бывшей жене, так и не вспомнив, зачем она меня туда пригласила. На мне была рубашка, вся запачканная краской, я забыл её оставить в студии и переодеться в чистую. Когда, сняв куртку, я прошёл из прихожей в гостиную, все мои родственники остолбенели.

— Я что-то перепутал, понедельник с четвергом. Может в другой раз…

— Ты попал в аварию, папа?

— Ах, это, нет… — краска на рубашке была красной. Но нет, я не художник. — Это бутафория. Забыл переодеться, всё в порядке.

Я был остолбеневшим не менее своих родственников, потому что до меня вдруг дошло, зачем я был приглашён в этот дом впервые за долгое время. В гостиную принесли стол из кухни, предварительно его раздвинув. На нем красовалась румяная курица, пара салатов, неоткрытые коробки вишневого и абрикосового сока, нарезка сыров и маслины. По отсутствию вино-водочных изделий я понял, что это день рождения Кати, моей дочки, которой вот-вот исполнилось…

— Саша, пошли я тебе дам другую рубашку, — с укоризной в голосе произнесла жена.

Я проследовал за ней в спальню, где под горой выстиранных наволочек в шкафу лежала моя старая одежда. «Уж лучше мятая, чем так», — сквозь зубы процедила Арина, но всё равно улыбнулась, хоть и немного по-бутафорски.

Мне ничего не лезло в горло, хоть я и был чертовски голоден. Во рту стоял привкус оливок с абрикосовым соком, и мне казалось, что меня, как в детстве, сейчас шлепнут по руке, если я дотронусь до еды раньше взрослых. На торте было восемь свечек. Чисел я не запоминаю, но считаю без ошибок. Я пошарил по карманам и нашёл свою зажигалку «Зиппо» с выгравированной касаткой. Её мы купили в качестве сувенира, когда вместе выбрались отдохнуть на море. Никто тогда не знал, что мы последний раз заказываем номер на троих.

— Ты пришёл с пустыми руками? — спросила меня Арина, когда мы остались наедине, я потянулся за кошельком. — Нет, можешь никуда не лезть. Я же видела по твоим глазам, что ты не понял, куда пришёл, хотя я даже смс написала: «Не забудь захватить…», — её голос начал дрожать. — Ладно, проваливай, я не хочу беситься на тебя. У меня на это уже давно нет морального права.

Дубль два. Сначала. Комната, залитая светом сферических ламп. Я прокручиваю в голове слова жены, щёлкая семечки. Ещё одна моя вредная привычка, которой я вытеснил другую. Однако курение раздражало окружающих чуть меньше. На меня косится помощник режиссёра, который однажды уже предупреждал, что, если в кадр попадёт хоть кусок кожуры, мне придётся искать работу в другом месте. Удивительно, как вся пачка не полетела ему в лицо, к счастью, мне было не до него в тот момент. Мы снимаем в закрытом павильоне, а моя работа — оказаться вне его. Меня обычно мало волнует, кто мой герой, почему он бежит от полиции, зачем в него стреляют, о чем он думает перед сном и что он чувствует сейчас. Ведь я и не актёр.

— План такой: мы снимаем твоё падение ещё и из комнаты. Порядок? — предупреждает меня постановщик. — Тебе нужно срочно наведаться к пиротехнику, она тебе всё объяснит.

Я подхожу к тоненькой девушке маленького роста, которая на съемочной площадке совмещает в себе сразу три должности: костюмера, гримера и пиротехника. Она командует мне расстегнуть рубашку, будто врач скорой помощи, готовящийся применять дефибриллятор, устанавливает мне на спину две пластины, два электропровода и два мешочка с искусственной кровью. Её руки, холодные и твёрдые, будто бы не касаются живого человека, а собирают заводские детали.

— Небось ждешь не дождешься, когда закончатся эти съемки. Быть брюнетом тебе в самом деле не очень идет, — она часто подтрунивали над тем, что мне приходится красить волосы для съемок, от природы у меня очень бледная редкая шевелюра, почти седая. — И да, тебе нужна другая рубашка, чистая, — девушка-пиротехник снимает с вешалки рубашку, идентичную моей.

Я перестаю ей подчиняться и нахмуриваюсь, а она пытается как можно скорее стянуть с меня испорченный реквизит.

— Я надеюсь, ты бесплатно будешь меня перекрашивать.

— Размечтался. Побреешься на лысо, как будто тебе впервой, — мне стало неприятно, когда она отлепила неровно наклеенную ленту, и я изобразил недовольное лицо. — Моя работа — сделать всё аккуратно, чтобы никто не пострадал, и чтобы было правдоподобно. Запоминай. В тебя будут стрелять и два раза попадут, — всё это время она стояла за моей спиной, облепленной проводами.

— Черт бы побрал эту работу. Если после ваших трюков, я отъеду, так и знайте, подам на увольнение.

Я намеренно помешал девушке надеть на меня рубашку и делаю теперь это сам, повернувшись к ней лицом. Её зовут Гульжан, она, кажется, из Казахстана, и она всегда мне чем-то нравилась.

— Что вы там копаетесь? — кричит мне взволновано режиссер, опасающийся выбиться из графика, я подхожу к нему. — После двух выстрелов замираем, считаем секунду и падаем. Все по местам.

В мою профессию не берут самоубийц, была бы слишком большая текучка кадров. Но кто ещё согласится падать вниз головой из окна? Прыжок с какой-то взрывающейся штукой на спине может показаться рискованным, но мои инстинкты самосохранения не должны меня подвести, тем более я проделывал это уже тысячу раз. Сейчас я должен занять место актера, играющего главного героя, который уже забрался на подоконник, наверное, задумав прыгнуть и ухватиться за пожарную лестницу. Я уже знаю, что у него ничего не выйдет, ведь теперь за дело берусь я.

Моя профессия — одна из самых безопасных. Внизу уже собралось несколько страховщиков, стоит надувная подушка, расстояние до земли метров 15, с такой высоты обычно учатся падать новички. Лететь чуть меньше двух секунд. Столько же ударов сердца. Хотя этого бы хватило, чтобы расхотеть умирать. Я же никогда об этом не думал, но и не боялся, ведь всегда знал, что обеспечу безбедное существование своей семье либо жизнью, либо смертью после выплаты страховки. Пусть моя работа и стала рутиной, но на всякий случай я всегда об этом вспоминаю. Я уже стою на месте и смотрю в чистейшее небо, будто вырезанное из цветной бумаги. Ко мне подбегает постановщик и отчетливо шепчет:

— В общем, ты уже понял, что раскадровка немного поменялась. Мы будем одновременно снимать, как в тебя стреляют и как ты прыгаешь из окна. Правдоподобности ради так будет лучше.

— Есть, капитан. Но в следующий раз предупреждайте хотя бы на 15 минут пораньше, — он меня уже, наверное, не слышит.

Зачем-то им понадобился непрерывный дальний план: стрельба, попадание и падение в один кадр. Такую сцену лучше снимать одним дублем. Что ж, поехали, а лучше полетели.

Удар.

— Ты чуть не приземлился на ноги, так можно и позвоночник сломать. — возле меня стоит страховщик, который ждёт, что я встану и пойду с ним обедать. — Ты чего не встаёшь? Решил себе устроить тихий час?

Я начинаю потихоньку подниматься с надувной подушки, но резкая боль в спине не даёт мне это сделать так же резво, как обычно. К этому времени с четвертого этажа, где велись съемки, спустилась почти вся группа. В ушах пищит ультразвук, но сквозь него я слышу смешавшиеся голоса. Они убеждают меня, что я жив. Конечно, я бы не стал умирать с крашенными волосами.

— У тебя, кажется, кровь, — всё та же девушка-пиротехник снова судорожно снимает с меня рубашку. — Скорую уже вызывали.

— Ты шутишь надо мной? Она же искусственная, ты меня сама обвесила какими-то пакетами…

Темнота.

Среда

Резко настал следующий день. Я снова ехал на работу в скрипящем вагоне, периодически вытирая со лба холодный пот. Мне не удавалось ничего вспомнить. Голова гудела, и становилось дурно. Никогда не страдал от похмелья, но, кажется, так оно и выглядит. Только не хотелось пить.

Закрыв глаза лежа на надувной страховке, я не думал, что открою их снова только утром у себя в постели. Это похоже на сон без сновидений, когда ты просыпаешься уставшим, будто бы и не спал вовсе, а только разок моргнул. Я не помню, как оказался дома, как разделся, лёг спать, как чистил зубы, как выключил свет. Я никогда не завожу будильник. В 7 утра тиканье часов и журчанье воды в трубах становятся невыносимо громкими, а подушка — свинцовой, и я невольно просыпаюсь. Если день солнечный, я могу даже не смотреть на время, достаточно посчитать, на сколько этажей панельного дома напротив падает тень. Одиночество развивает наблюдательность.

На съемочной площадке было непривычно темно, когда я туда приехал в начале рабочего дня. Светодиоды под потолком не горели, и после того, как за моей спиной закрылись двери лифта, только окно вдалеке освещало мне путь. Некоторые зоны устроены так, что на них не попадёт естественный свет: гараж, бар, японский ресторан с огромным аквариумом, откуда выловили всех крабов, — те места, где герой вёл свою тайную жизнь, днём прикрываясь маской офисного душнилы. Повсюду на этих зонах теперь были разбросаны коробки с реквизитом. Шагая через них, я пытался найти в городе-призраке хоть одного человека. Возле того самого офисного окна, откуда день назад я совершал прыжок, против света стоял режиссер, его лицо я не сразу разглядел, но по силуэту и шапке седых кудрей узнать его не составило труда.

— Александр, а мы, это самое, вас и не ждали так скоро. Как здоровьице? — в его голосе слышалось заискивание.

— Не хуже, чем обычно.

— Вы не шутите? Вчера вас увозили на скорой с болевым шоком, нам сказали, что вы испытали серьёзное поражение нервной системы, — мне с трудом в это верилось, но я не нашелся, чем возразить, потому что сам ничего не помнил.

— Куда все пропали? Почему никого нет?

— Вчера была последняя смена. Сериал закончился. Какой может быть сериал без главного героя, — чувствовалось, что он говорит с ухмылкой. — Но вы у нас не расстраивайтесь, я передал гильдии, что вы можете пойти на другой проект, но не спешите. Возьмите недельный отпуск, после таких потрясений нужно восстанавливаться. Отдохните до следующего понедельника.

— А что произошло-то?

— Несчастный случай, даже профессионалы иногда дают сбой, не в укор будет сказано. Не дай Боже, я буду вас укорять, просиживая в своём кресле. Всё же вы рискуете жизнью, а не я, — он больше не опирался на подоконник и медленно приближался ко мне. — Я бы на вашем месте ни с кем не делился подробностями. Мало ли кто может передать их прессе, а там уж раздуют всю эту историю, будьте уверены. Нам чёрный пиар не нужен. Вы нам окажете эту маленькую услугу, а мы вам — оплачиваемый отпуск и ещё один бонус. Подождите тут, я вас сейчас с ним познакомлю, — он направился куда-то вглубь всех декораций, даже не дав мне высказаться напоследок.

Меня обескуражило такое обращение, ещё день назад я был просто «ты». Неужели один неудавшийся трюк может сделать из человека уважаемое лицо? Я выглянул в окно и не нашел там ни надувной страховки, ни чего-либо ещё. Решил пройтись чуть дальше в поисках людей, способных сказать мне что-то вразумительное. За мониторами сидел сосредоточенный монтажёр, он, наверное, даже не слышал нашего разговора.

— Всё по-прежнему на своём месте, — после моих слов он резко сорвался и протянул мне руку для рукопожатия.

— Сейчас тем более. Я занимаюсь протоколированием, отсеиваю ненужное, — он протер ладонями свои штанины. — Как сам?

— Меня конкретно отшибло вчера, — монтажёр, имени которого я никогда не знал, издал нервный смешок.

— Но парень ты крепкий. Чего уж тут говорить.

— Послушай, а нельзя ли посмотреть, какой черт меня вчера попутал. Будто дыра в голове, ничего не помню.

— В смысле? Ту сцену, которую вчера снимали? Её мне ещё не скинули. До неё ещё дел невпроворот, — он выглядел виновато и не знал, что добавить к своему отказу.

— Дашь знать, как скинут, — я внимательно посмотрел на него и понял, что дело глухо.

Ещё по дороге я нашёл у себя в кармане куртки горсть семечек. Пройдя вновь сквозь все павильоны и щёлкая их, я оказался у лифта. Когда двери открылись, передо мной появилась девушка, тот самый бонус, про который я благополучно забыл. При искусственном освещении казалось, что её крашенная шевелюра пылает в огне. Но я бы не сказал, что она какая-то вычурная или безвкусная. Очень симпатичная и аккуратно одетая молодая особа, словно ведущая новостей на федеральном канале.

— Александр Бесфамильный? Рада познакомиться, — она нажала на кнопку, чтобы удержать лифт, и кивком головы пригласила меня войти.

— Неужто у меня появились фанатки, — я встал рядом.

— Меня зовут Нонна. Я должна провести с вами несколько сеансов терапии в качестве посттравматической профилактики, — она звучала убедительно любезно.

— Не могу себе позволить такую роскошь.

— Не беспокойтесь, мне уже заплатили.

— Тогда верните деньги в кассу, — как ни странно, она не возмутилась моему ответу.

На первом этаже наши пути разошлись. Чувство раздражения нарастало. И откуда она здесь взялась, если меня никто не ждал? Вместо того, чтобы объяснить, что вчера произошло, мне решили подсунуть психиатра.

Во всей этой неразберихе я забыл другую цель своего прибытия на съёмочную площадку. Утром я не нашёл своего кошелька, телефона, вообще, всех вещей, которые были со мной в тот злополучный день. Вот почему я набирал мелочь у автомата, чтобы купить ещё одну поездку в метро, и слушал за спиной чьи-то вздохи, видно кто-то нервничал, боялся опоздать на встречу. Мне же спешить было некуда. Хвала Господу, никто не решился посоветовать мне в следующий раз готовить мелочь заранее, иначе я бы взорвался.

Благодаря одиночеству я полюбил будничную рутину. Она придаёт жизни размеренность. Из-за непрошеного отпуска всё было наперекосяк. Я раздумывал о том, как приеду домой в обед и разогрею ужин, ведь первых блюд я никогда не готовлю. «Или не так. Я сейчас пойду в ресторан. Ан нет, не пойду. У меня же нет денег». Снова становилось дурно.

На нынешней работе мне всегда приходилось держать себя в форме. Это было частью договора. Я бросил курить, перестал пить кофе, начал есть варёную курицу по вечерам. Но главное — регулярный бег. Он меня расслабляет. Расслабляет снимать тесную повседневную одежду, продумывать маршрут, пока я завязываю шнурки. Минут 15 я каждый раз посвящаю разминке и выбегаю в 8, когда все, кто шёл с работы, уже сидят дома. Я не слушаю музыку, не беру воду, не беру телефон, а ключи оставляю внизу у консьержки. Я бегу с пустыми карманами и головой. Когда-то я бегал по утрам под палящим солнцем, отчего ходил всегда загорелый. Особенно зимой, когда солнечные лучи отражались от свежих сугробов. При таком раскладе я бы мог работать каскадером для арабов, но таких пока что не требовалось.

Всё шло наперекосяк. Придя домой и бросив ключи на тумбу, я лёг на диван и долго смотрел в потолок, где недавно пошла трещина. Никто её не собирался замазывать, ни я, ни хозяин квартиры, с которым я никогда не виделся. К чему ему лишние хлопоты? Съемщики приходят и уходят, в таком круговороте нет времени задумываться о косметическом ремонте.

Когда-то моя жизнь тоже дала трещину. Но когда? Когда я решил стать военным? Или когда каскадёром? Может, когда я стал отцом? Не знаю, что из этого было обдуманным. Скорее всего ничего. В первую очередь, учеба в военном училище. Я не могу найти для этого решения ни одной весомой причины, кроме той, что я поступил так же, как мой отец. Возможно, я ещё боялся, что все вокруг обнаружат, что у меня нет никакой цели в жизни. Вообще никакой мечты.

Уже будучи старшим лейтенантом, я видел Арину, свою жену, в лучшем случае раз в неделю, когда приезжал в город из области, где находилась моя часть. Мне казалось это неправильным. Я боялся таким макаром развалить свою семью. Чем больше я об этом думал, тем мучительнее мне было на службе. Она мне опостылела. Я подал рапорт об отставке. Его потеряли. Второй тоже. Я почувствовал себя загнанным в угол в огромном лабиринте, стены которого всё сильнее сжимались. Я был готов к крайним мерам. Уже раздумывал затеять драку, покататься пьяным по городу, чтобы добиться увольнения по уголовке, как вдруг именно меня из части захотели отправить в командировку на Ближний Восток, где на тот момент была «горячая точка». Это стало подарком судьбы. После моего отказа меня с треском вышвырнули. Я чувствовал себя предельно счастливым, но недолго.

Я искал новую работу не спеша. Мне нравилось быть дома с Ариной и Катей. Нравилось есть пироги с вишней, которые мне пекли. Я любил даже ходить с женой в музеи, хотя в школе всегда прогуливал экскурсии. Я, кажется, впервые ухаживал за девушкой, но ей было невозможно угодить. Все мои романтические порывы она считала неуместными. Когда Арина, гуляя в туфлях, подвернула ногу, я решил донести её на руках, но она не дала мне это сделать и разрыдалась от стыда. От того, что все вокруг смотрели на нас. Меня это задевало.

Однажды, когда мы курили на балконе, она завела следующий разговор:

— Тебе разве не стыдно за то, что тебя уволили со службы?

— Нет. Почему мне должно быть стыдно?

— Ты испугался. Побоялся реальной опасности, — всё это время она смотрела куда-то вдаль, где машины неслись по шоссе.

— Я не боюсь смерти, — сказал я, про себя добавив, что боялся не всякую смерть, а только вдали от дома.

— Тогда какого черта ты решил рискнуть службой? Ради чего ты туда шёл вообще? Если ты не смог сопроводить кого-то из одной точки в другую, то что бы ты делал, если бы началась война? Куда бы ты бежал? — не дождавшись моего ответа, она продолжила через небольшую паузу. — Я пойду на работу, если ты не хочешь этого делать.

— Не пойдёшь, — к тому моменту уже докурив, я ушёл с балкона.

Тогда наш медовый месяц закончился, что-то надломилось. Она всё реже позволяла прикасаться к себе, а я всё чаще прокручивал в голове вопрос: «Почему меня так не любят?» Ведь я к ней хорошо относился. Меня это очень обижало. Возможно, с того момента я начал вести себя как-то иначе. Чаще срываться.

Я долго маялся без работы, пока не случилось чудо. Один мой бывший сослуживец, уволившийся гораздо раньше меня, каким-то образом узнал, что я тоже теперь на гражданке, разыскал меня и предложил переговорить об одном деле. При встрече он тут же состроил из себя бизнесмена и первым делом сообщил мне, что держит с приятелями собственный аэроклуб. Я поначалу думал, что меня позвали выразить похвалу, но к делу он всё же перешёл. Начинался летний сезон, возрастал спрос на подобного рода развлечения и им требовался инструктор по прыжкам с парашютом, а я это умел, как и все в моей части. Мне хоть и не хотелось иметь дело с этими диванными экстремалами и каждый день ездить загород, но деваться было некуда. Там предлагали хорошие деньги.

Я быстро втянулся. В целом, работа не представляла для меня большой сложности, но постепенно меня начинало раздражать вытирать сопли всем этим девочкам и мальчикам, приходившим в аэроклуб. Родители делают им такой дорогущий подарок на день рождения, а они устраивают истерики и умоляют опустить вертолёт на землю. Меня никто не учил никаким психологическим тонкостям, так что приходилось делать вид, что я просто ничего не слышу из-за шума винта. Они все находились в таком оцепенении, что распоряжаться ими, как марионетками, труда не составляло. Со временем я узнал, что мой бывший сослуживец никакой доли в бизнесе не имеет. Он тоже работал инструктором и при своем последнем прыжке получил травму, над ним сжалились и разрешили возиться с бумажками.

Второе чудо не заставило себя долго ждать. Однажды к нам пришли взрослые дяди, которые искали тренера по прыжкам, но в услугах аэроклуба не нуждались. Их корректно отослали, куда подальше, но меня они заинтересовали, и я решил проявить любопытство. Один из мужчин продиктовал мне телефон и попросил позвонить.

В тот день меня конкретно припекло, я проторчал весь день под палящими солнцем. К концу дня голова раскалывалась, но я всё равно набрал записанный номер в электричке по дороге домой. Они искали инструктора-парашютиста на съемку в блокбастер с «не резиновым» бюджетом. Тем самым они намекали, что не могли себе позволить слишком дорогого специалиста.

— Я думал, уже давно всё снимают на зелёном фоне.

— Не в нашем случае, сможете подойти завтра в полдень?

Я согласился. Хотя ничего не смыслил в кино. Уже прошла эра коллекционирования кассет, но я по-прежнему смотрел только ограниченный список фильмов. Когда-то все они были у меня на DVD-дисках, проигрыватель выкинули, но ничего не изменилось. Оставаясь один, я часто включал «Пятый элемент» или «Брата», просто чтобы создать фоновый шум. На особенные случаи оставлял «Крестного отца», но жена каждый раз отказывалась его смотреть, аргументируя тем, что не может запомнить героев по именам и постоянно в них путается. Я начинал объяснять, ей становилось скучно, и она уходила. Приходилось выключать. Однажды мы всё-таки посмотрели первую часть от начала до конца, во время титров Арина заявила: «Никогда бы не подумала, что тебя может так понравиться фильм про семейные кланы». Сам же я об этом никогда не задумывался.

После того судьбоносного телефонного разговора я пришёл домой в приподнятом настроении и ещё с порога объявил Арине, что меня пригласили на съемки.

— Шоу «Последний герой»? — тем утром во время ссоры у меня сорвалось с языка, что ради неё мне пришлось пойти на опасную работу, хотя я сам прекрасно знал, что ничего иного мне не светило, да и быть грузчиком было бы куда опаснее.

— Его уже давно закрыли.

— А то я удивлялась, что тебя не приглашают.

— Это съемки фильма, а не шоу. И я там никого не играю.

— В качестве кого тебя тогда зовут?

— Инструктора.

В тот вечер мы больше ничего не обсуждали. Я чувствовал, что Арине хотелось узнать больше подробностей, но она всегда придерживалась своей выжидающей тактики, когда была обижена.

На съёмках мне не пришлось никого инструктировать, я сам снялся в качестве дублера главного актера. Тогда меня заметили и предложили пройти курсы каскадеров, чтобы меня можно было взять на работу. У меня действительно была хорошая физическая подготовка, но я никогда не думал, что смогу благодаря этому попасть в кино, пусть и не в титры. Я чувствовал гордость и наконец разрешил себе помечтать. Я грезил о будущем, где Катя хвалится своим папой, где мы сможем наконец позволить себе свадебное путешествие не хоть куда-нибудь, а на Сицилию, где когда-то обитала вымышленная семья Корлеоне. Я представил, как мы катаемся вдоль набережной на арендованном кабриолете, и у Арины ветром срывает шелковый шарф. Эта мысль промелькнула у меня только однажды, на выходе со съемочной площадки в мой первый рабочий день, я тогда чуть не поперхнулся дымом от сигареты, которую закурил. Голос Арины произнёс у меня в голове: «Когда мы накопим на свадебное путешествие, нам понадобится не кабриолет, а катафалк». Она всегда отпускала подобные реплики, боясь показаться сентиментальной или оказаться мягче, чем ей бы хотелось. Я не знаю. Возможно, она просто меня ненавидела и пыталась испортить всё хорошее, что оставалось. Но я всё равно как будто её любил.

Чтобы как-то остановить поток своих воспоминания, я разогрел ужин, погулял по комнате и вышел на пробежку пораньше, не выдержал сидеть в четырёх стенах ещё хоть сколько-нибудь. Постоянно чуть не врезался в прохожих, разбредающихся по домам после работы. Я уже не строил новых маршрутов, привычно пробирался через одни дворы на другие, отсчитывая шагами метры и складывая их в километры. Каждый раз мой путь лежал через пруд, возле которого строили новый жилой комплекс. Всё вокруг него было покрыто густой пылью, но зато туда никто не совался. Гастарбайтеры и их бригадиры к вечеру уже расходились, только одинокий подъемный кран отбрасывал тень. Мне полюбился этот путь не потому, что меня так завораживала мутная водная гладь пруда, хоть я иногда и сбавлял темп возле него, чтобы перевести дыхание. Этот путь — самый короткий к моему старому дому, где живет моя бывшая жена. Иногда я вглядывался из темноты в окна, как в светящийся аквариум, всё ожидал увидеть нового ухажера Арины или хоть какой-то знак, после которого я бы начал новую жизнь, обо всем забыв. Но вместо этого, как назло, одна и та же идиллическая картина: Арина накрывает на стол, чтобы поужинать с Катей вдвоём, потому что папа уже год, как не приходит с работы домой. Столько же я наблюдал за ними в окно. Хотя я бы мог зайти и столько всего рассказать, сообщить, что был на волосок от смерти, но мне нельзя.

Свет в окне Арины погас. На удивление слишком рано. Когда-то из него выглядывала мать и звала меня домой, если я зимними вечерами слишком увлекался катанием с горки на картонке. Ей приходилось кричать мне по несколько раз, хотя я прекрасно её слышал. Не хотелось сдаваться сразу. Этот двор для меня всегда будет полон призраков моих первых друзей, их сварливых мамаш и отцов-забулдыг. Призраки меня не беспокоят, они меня не узнают. Сами же обитатели дома давно спились или переехали подальше от неблагополучного местечка. Хотя дом делают неблагополучным именно его жители.

В этой кирпичной пятиэтажке всегда для меня будет доноситься эхом Юрий Антонов с пластинок из 4 квартиры, этажом выше мой ровесник будет играть в подобие сквоша в зале, пока мать на работе, а по ночам его отец будет кричать на родных, что ему на заводе не платят денег, как будто они в этом виноваты. В моей новой съёмной квартире дела обстоят иначе, иногда я слышу, как соседка вопит о том, что ей нечем выдавать зарплату сотрудникам и что пельмени за 400 рублей оказались совсем непутевые. В целом, из-за хорошей акустики я много чего про неё знаю, но всё равно никогда не здороваюсь. Я стараюсь всем подряд забивать себе голову, чтобы забыть Арину, удалить эту часть жизни из памяти, но ноги меня сами ведут к старому кирпичному дому.

Обратно я обычно возвращаюсь через пустынный сквер, где горят фонари. Возле стройки в такое время совсем темно, можно ненароком наткнуться на выброшенные балки и разбиться. Весна — странное время года. Если открыть окно, будет холодно, закрыть — жарко. В мыслях об этом проходят мои ночи, если я не валюсь с ног после побежки, поэтому я всегда стараюсь не беречь свои силы.

Четверг

В 7:00 по обычаю я потянулся за мобильником на подлокотнике и понял, что живу без него уже второй день. Столько же я не читаю новости. Я не особо переживаю пропустить очередной массовый протест или государственный переворот в каком-нибудь Зимбабве, но новости иногда помогают мне быстрее проснуться. Не переживаю я и за сам телефон. Звонят мне разве что из моментального кредита, а с девушками из бара я никогда не обмениваюсь номерами. К слову, сам я там не пью, но иногда угощаю. С Ариной мы также не созваниваемся, просто каждое первое воскресенье месяца я прихожу к Кате и провожу с ней время. В этом году её день рождения пришёлся на понедельник, и, когда меня позвали, я почему-то подумал, что мне просто перенесли встречу. Я не читал другого СМС. В целом, стараюсь чаще игнорировать телефон. Я даже боюсь, что мне позвонят. Ведь в сообщениях можно написать обо всем, кроме чего-то страшного и необратимого, а мне всегда казалось, что такой звонок лучше пропустить.

Я решительно настроился и стал собираться на съёмочную площадку, чтобы забрать оттуда все свои вещи. Удивительно, что даже в свой якобы отпуск я хожу на работу, как по расписанию. Когда я уже практически стоял на пороге, мне позвонили в дверь. Это был курьер. Я пытался его убедить, что ничего не заказывал, но он был упёртым и корректно попросил не тратить его время, ведь на посылке было указано моё имя.

— Так уж и быть, что я вам должен?

— Ничего. Отправитель оплатил доставку. Распишитесь, пожалуйста.

— Сейчас, — пока я расписывался, чуть не забыл его спросить самое главное. — А можно узнать имя отправителя?

Он мне назвал имя той самой девушки из лифта, и я наконец понял, что должно лежать в моей посылке. Если бы я чуть быстрее расправился с завтраком, то мне бы пришлось зазря проехать через весь город. К счастью, курьер с моими вещами подоспел вовремя. Всё на месте: и моя одежда, сложённая на удивление аккуратно, и разряженный телефон, и кошелёк с ключами (я пользовался запасными, бог знает, когда я успел их взять). Зажигалка почему-то лежала отдельно, не в кармане. Она — единственная вещь в моем доме, которой нет практического применения. Я не курю и ничего не поджигаю. Наверное, она и единственное украшение моей съёмной квартиры. Хозяин особо не заморачивался с интерьером: поставил дешевый диван-кровать, повесил жалюзи, на которые я любовался вместо телевизора. В объявлении было написано: «квартира-студия в стиле минимализм». На деле же спальный вагон с окнами по всей длине. Вот вы проходите мимо купе-уборной, а дальше — гостиная и кухня, не разделённые перегородками. Хотя нет, у меня есть украшение — квадратная свечка с пультом управления на случай отключения электроэнергии.

Я, впрочем, и не нуждаюсь в особом изыске или уюте. Мне комфортнее думать, что я тут ненадолго и в любую минуту смогу быстро собрать вещи, чтобы свалить. В глубине души я даже знаю куда. Туда же, откуда пришёл. И эта нелепая зажигалка с касаткой служит мне напоминанием о том, что не всегда всё было так паршиво.

Однажды мы втроём всё-таки съездили отдохнуть. Не накопив на свою сицилийскую мечту, я приобрёл тур в Грецию, всё-таки море одно и то же, только разные берега. Помню, когда мы приехали, все курортники обсуждали арест какого-то крупного российского бизнесмена прямо на соседнем пляже. Меня же этот факт нисколько не занимал, хотелось, как можно скорее оторваться от мирских забот. В действительности там мы ненадолго обрели семейный покой. На протяжении всей поездки ссора между мной и Ариной произошла лишь раз, но ту единственную стычку я хорошо запомнил.

Каждое утро для Арины было целым ритуалом. Мы устанавливали зонт так, чтобы на её шезлонг не падало солнце, она вешала шляпу, мазалась разными кремами от загара и долго ерзала, выбирая удобную позу для чтения книги. Свои длинные темные длинные волосы Арина также тщательно прятала, хотя мне всегда нравилось, как они вились от морской влаги. Только после выполнения всех процедур она успокаивалась.

В это время Катя играла на берегу в зоне нашей видимости. Она сдружилась с каким-то мальчиком её возраста, они вместе ковырялись в песке и, в целом, ладили. Мы старались её лишний раз не дергать, но вот родители мальчика постоянно кричали: Алекс то, Алекс сё. Они были гораздо старше меня, а уж тем более Арины, и общих тем для разговора у нас никогда не находилось, отчего не было возможности их отвлечь от постоянного галдежа, который начинал всех раздражать.

— А представляешь, уедешь ты в Голливуд, и будут там тебя тоже звать Алекс. Алекс Сёрнэймлесс. По-моему, загадочно. Будешь там тусоваться с моделями и начинающими актрисками, — в этот момент я мазал Арине спину маслом от загара.

— Никуда я не поеду. Если бы даже хотел, то точно не в Голливуд, а, например, в Швецию. Там, говорят, хорошие зарплаты у каскадёров.

— Я читала, что в Европе в каскадеры берут только тех, кому уже есть 30 и у кого есть семья. Хотя, может, в России так же. Может, мы для тебя просто условие договора. А при другой работе мы бы тебе и не понадобились вовсе. Ай, — мои руки перестали меня слушаться, и, наверное, я вцепился в её плечи.

— Какая же ты дура, Арин. Какая же ты дура. Вечно пытаешься всё испортить. Выдумываешь всякое дерьмо, а потом сама же веришь в него, — я старался говорить свои гневные реплики почти шепотом, чтобы не разыгрывать сцену на людях.

Когда Арина коснулась моей руки на своей ключице, меня словно ударило током, и я отдёрнулся. Она запрокинула голову, чтобы слёзы не вытекали из-под солнцезащитных очков, и еле слышно произнесла: «Прости меня». Я молча прижался к её липкой от масла спине и поцеловал в плечо. Всё оставшееся время до нашего вылета она вела себя ниже травы, тише воды. Никогда не видел её такой покладистой и до сих пор удивляюсь, что этому способствовало: мягкий южный климат или пережатый мною нерв. В любом случае, такого больше не повторялось.

Пока я предавался воспоминаниям, мой телефон немного подзарядился. Когда я его включил, там было пару пропущенных с неизвестного номера. Я позвонил по нему в надежде, что на другом конце провода будет та, которую мне бы хотелось поблагодарить. И мне это удалось. После длинных гудков мне ответила Нонна. Она попросила ответную услугу — дать ей сделать свою работу. Мы договорились встретиться вечером у неё в офисе.

Раз уж я всё равно был собран и никаких домашних дел у меня не находилось, я решил пробежаться днём. Небо было пасмурное, и на всякий случай я завязал на поясе ветровку. Все дворы были пустыми, только вороны, каркая, разлетались при моем приближении. Зигзаги панельных домов вновь привели меня к кирпичному старому зданию, где я провёл детство и где теперь должна была находиться Арина. Никогда бы не поверил, что я не смогу просто взять и зайти туда, когда мне заблагорассудится. Однако теперь этот дом не мой. Не в юридическом аспекте, а потому что меня там никто не ждёт.

Одиночество почему-то разъедало меня с двойной силой. Этот идиотский отпуск стал катализатором для его химической реакции. Наконец я решил плюнуть на всё и зайти в дом во что бы то ни стало. Я позвонил в домофон, но гудки так и не прервал ничей голос. Будто весь мир ополчился против меня. Но я не отступал и пошел к Арине на работу, забыв, что я был весь вспотевший и грязный после пробежки. Она работает флористом в цветочном магазине и, возможно, я бы попал в её смену. Не знаю, какой там график.

— Добрый день! Чем могу вам помочь? — при виде меня скучающая девушка за прилавком вскочила и побежала к холодильнику с цветами. — Сегодня у нас есть розы по 29.

— Арина сегодня не работает?

— Нет, она попросила меня подменить, — тут же её интерес ко мне пропал.

— Что-то случилось?

— Она отпросилась на похороны, — сообщила мне девушка совершенно безучастно — Ей что-нибудь передать?

Сказать было нечего, я просто поблагодарил и ушёл, оставив флористку в пустом и холодном магазине цветов. Сообщенная новость не оставляла меня в покое. Я не имел ни малейшего понятия, кто мог быть виновником сего мероприятия. На похороны родственника меня бы тоже позвали, а близких друзей ни у меня, ни у Арины не было. Мы боялись их заводить, пришлось бы делиться с ними личными вещами. Народ нынче очень любопытный. А в России ещё и нетактичный. Все готовы пролезть хоть через игольное ушко, чтобы пробраться в самые темные уголки чужих шкафов со скелетами. В общем, кто бы ни был покойником, я надеялся, что Арине хватило ума не брать с собой Катю. Всё-таки похороны — это не цирковое представление.