Бесплатный фрагмент - Берег Алисы Скеди

— Ты уже собралась в Путь?

— Да. Я взяла Карту, Знания, Опыт и Интуицию.

— Хорошо!

— Думаю, нужно прихватить Мужество…

— Возьми вместо него Фонарь Искренности.

— Зачем? Я пойду днём.

— Вот поэтому.

Моим сыновьям

С историями всегда так происходит. Сначала они случаются, а после забываются и пылятся где-то в укромном месте на заднем дворе у вселенной. Но обязательно найдутся среди них несколько, что не могут угомониться и теребят своих хозяев, лишают их покоя — хотят быть рассказанными. Заманивают, обещают, что по мере повествования с авторами будут происходить невероятные волшебные вещи и превращения. Надо лишь рискнуть отправиться в путь…

Если допустить, что человек наделён душой, в чём ваша покорная слуга нисколько не сомневается, то вот вам история необычного путешествия души некой Алисы.

От темницы, в которую она слёту попала, до почти полного освобождения (По вполне понятной причине).

Замечу — не всякой душе так повезло.

Автор просит читателя игнорировать любые совпадения, так как вся история вымышлена, но могла произойти с каждым из нас.

Когда Алиса приняла решение рассказать о себе и прежде, чем как-то что-то начать, отправилась на прогулку с собакой, она даже представить не могла, что уже позволила событиям развиваться.

Наслаждаясь погожим днём, неспешно следовала привычным маршрутом: вначале по тротуару вдоль озера, после свернула на тропу и за весёлыми перебежками ретривера окунулась в тишину и травяные запахи скромного северного лета.

Здесь, прямо среди перепутанной травы и хаоса подлеска, охотница-Лялька обнаружила заветную дверцу, за которой хранилась завёрнутая в полотно жизни страшная тайна нашей героини.

По началу очарованная Алиса сильно удивилась и даже испугалась. Но поразмыслив поняла, что пришло время расстаться с печальными воспоминаниями. Для того, чтобы её внутренняя «девочка», помогая переживать, не сидела бы у неё на коленях, а прыгала, кружилась, заливисто смеялась, и целовала шёлковую голову Ляли. Так обычно ведут себя беспечные дети…

Чтобы встретиться, наконец, с человеком, с которым прожила без малого сорок лет…

Чтобы их сыновья не чувствовали себя порой обездоленными без видимой на то причины…

И тогда уже с интересом рассмотрела дверь из простых, необработанных досок. Той изрядно досталось: дожди, ветер и морозы ослабили ржавые петли. Сквозь неровные щели пробивались лучи с танцующими в них пылинками. Никаких замков. Закрыта на деревянную щеколду. Так просто? Да не может быть! Рука осторожно потянула скобу на себя, и Алису ослепил и всю залил поток живительного света…

---

Глава 1

Как только зрение вернулось, первой она увидела женщину средних лет. Та в задумчивости прислонилась к каменной стене узкой улочки, что, словно хвост дворняжки, весело виляет до самой кромки моря у кафе Луиджи.

«Это же я сейчас остановилась там от мысли, что у моей беды бороде за сорок!» — догадалась основательно оторопевшая, но не потерявшая чувство юмора Алиса.

Вот это да! Долго же она искала свою «кроличью нору»!

Интересно посмотреть на себя со стороны.

Путешествие здорово её изменило. От новой Алисы так и веет внутренней свободой. На ней просторные штаны и белая рубашка. Ремешок от сумки перекрещивает ещё стройную фигуру по диагонали. Лёгкое каре, незаметный макияж, задранный вверх подбородок. Все признаки непокорности времени и обстоятельствам, и да — уязвимости…

«Я-таки смогла перекроить свою жизнь и сшить из неё комфортный и оригинальный костюм», — с удовольствием резюмирует героиня.

«Но моей „девочке“ он всё ещё велик, и та в нём путается», — подводит итог немилосердный цензор в голове.

С годами мир для неё стал так предсказуем, что звук ли, запах, жест, фактура предметов или их положение, время дня и даже призрачный полёт паутины могут в мгновение ока обострить все чувства и сфокусировать сознание в отчётливую картину прошлого события.

В такие моменты время превращается в полупрозрачную субстанцию, в которой угадываются целые куски прожитого, но неусвоенного, и тогда она замирает. Вот в точности, как сейчас!

Воспоминания, подобно волнам в море, возвращаются с маниакальным упорством до поры, пока не заткут в ткани жизни устойчивый узор принятия.

«Кажется, здесь, в этом божественном месте, я смогу развязать несколько оставшихся узелков», — нашёптывает надежда. Взмахнув свободной рукой, Алиса отгоняет мысли. Тут же, усмехнувшись жесту, глубоко вдыхает свежий морской воздух, перемешанный с какими-то восхитительными запахами из высокого окна (что-то из морепродуктов, — мм!) и, неспешно спускаясь к маленькому кафе, продолжает путь.

Владелец заведения в длинном, до самых мокасин, белом фартуке стоит у входа. Взгляд невыразительный: смотрит поверх её головы, она даже оборачивается. Но, увидев за спиной лишь свою бледную тень, улыбается. Его невинная шутка удалась, и теперь чёрные глаза покрыла влага и смех рассыпался в лучах морщин.

Распахнутые навстречу руки говорят больше слов. Хозяин готов вывалить на гостью всё меню сегодняшнего дня. Но прежде необходимо отдать должное традиции. Итальянцы всегда поинтересуются о вашем здоровье, комфорте, успехах в делах. Даже если с прошлой встречи прошла всего ночь. И по ходу эмоционального приветствия сделают массу комплиментов.

Она это знает, усвоила, принимает с видимым удовольствием, слегка пожимая протянутую руку, занимая привычное место у самых перил, где вода, затекая в разломы камней, создаёт неповторимый звук: клок-клок.

На столе, покрытом тонкой тёмно-серой с сатиновым отливом скатертью, стоит простое блюдо стальных на вид мидий, тарелка с разрезанным пополам упругим пупырчатым лимоном (на поверхности срезов выступили капли сока), ледяной пекорино в тонком запотевшем бокале. Отдыхающие могут позволить себе не придерживаться правил.

Рядом белый керамический кофейник и такие же чашка и блюдце. От салфетки, покрывающей выпечку, идёт парок — обоняние в растерянности, от какого запаха стоит раньше сойти с ума…

Но Алиса смотрит на бескрайнюю гладь жидкого серебра, на вечный танец животворящего солнца и волнующегося моря. На выбеленное небо без малейших признаков облаков. Мир, окрашенный в бледно-серые, сизые, голубые, золотые, охряные, кофейные и графитовые краски изысканной гармонии. И изумрудные — куда же без них! Такая красота умиротворяет, и ею хочется делиться.

Рука непроизвольно тянется к узкому блокноту с ручкой, и краем глаза Алиса замечает неодобрительное покачивание головы хозяина заведения.

Нет-нет! Всю свою любовь и заботу Луи уже отдал молодой жене, трём кудрявым хохотушкам-дочкам, каждому кусочку приготовленных блюд. Нет, просто эта русская вызывает невольное любопытство. Он предполагает, что у сеньоры есть тайна, из которой та сделала микс моложавости, этакой эстетской небрежности и привлекательности. Может, она убила своего мужа или потеряла одного из сыновей, которых у неё, кажется, трое? Впрочем, какое ему дело до того. Вот увидеть её у себя в кафе рано, когда только начинает розоветь на горизонте, — это обещание удачного дня. И, по крайней мере, он надеется ещё на несколько.

Она что-то пишет, приехала в творческий отпуск, кажется, с Балкан, и, кажется, собирается навестить своего друга в Чита ди Кастелло или навроде того. Из обрывков разговоров стало понятно, что встретятся они на побережье, в Фано…

Для Луиджи всё это — лишь небольшой кэш и какое ни есть развлечение. В уголках его рта зарождается и тут же умирает улыбка.

Вода ещё отступает, с лёгким шипением покидая каждый омытый камушек берега. Утренний воздух бодрит йодистыми нотками. По освободившемуся влажному песку перебегают, словно на надломленных спичках, стайки юрких птиц в поисках живности.

Слышны приглушённые отливом обрывки фраз.

Коротенький господин с волосами цвета стали, с круглым брюшком, перехваченным ремнём аккурат по широкой талии, жестикулируя, что-то быстро говорит. Она видит закатанные рукава на крепких загорелых руках рыбаков на берегу. Замечает протянутую купюру и как та исчезает в заднем кармане линялых джинсов одного из мужчин.

Все формы и линии смягчены утренней дымкой. Сделку закрепили рукопожатием. Господин откинулся на спинку кабриолета, напоследок выразительно постучал по стеклу часов. Но рыбаки уже отвернулись. Чуть помедлив и словно вспомнив, что, кроме часов, у него ещё есть кабриолет, человечек, по-птичьи клюнув головой, уезжает.

И, словно берег отливом, памятью оголяется полотно её жизни. Воспоминания уже не приносят боли и сожаления, они тоже отполированы временем, и уносят Алису в Россию. Там началась её жизнь, там она сначала себя потеряла, а после нашла.

Нашла опору в своём роду и в людях, которые, как оказалось, в нашем тесном мире крепко-накрепко связаны друг с другом одной болью и одной любовью.

В какой-то момент поняла, что жизнь пусть и конечна, зато не имеет дна.

От этого открытия смогла оттолкнуться, чтобы начать своё восхождение. Плохо ли? Осталось совсем немного: дописать свою «повесть», наслаждаясь течением времени, передать знание детям, а своей «девочке» — свойственную детству безмятежность.

Приветственная трель звонка старого велосипеда, на котором едва угадывается цвет краски, вернула её в сейчас. Это племянник Луиджи, худой и чёрный от солнца парень, ловкий, словно обезьяна, с нечёсаной шевелюрой и широкой нахальной улыбкой, открывающей миру два ряда белых кривых зубов, привёз дяде почту.

Пока велосипед с крутящимся колесом, брошенный у поребрика, медленно сползал, чтобы занять удобную позу на брусчатке, мальчишка уже выскочил из тени проёма. Стрельнул глазами в сторону смешной (все женщины после двадцати уже смешные) сеньоры и легко подхватил сопротивляющуюся конструкцию за вертлявый руль. Блеснул коричневым глянцем тощих ног, серыми подмётками сандалий и, оседлав механического дружка, стоя провернув педали, скрылся из виду.

В следующее мгновение она увидела его уменьшенную копию с пузырём рубахи и пылью за спиной, удаляющуюся вдоль берега в сторону Римини.

Сценка напомнила случай из детства.

Ей девять. Она учится ездить на велосипеде. Сразу на взрослом, с высокой и «непреклонной» рамой. Тяжёлом, трофейном. Дядиванином. Несколько раз чья-то твёрдая рука, то ли отцова, то ли старшего брата, придержала велик за кожаное седло, а после легонько подтолкнула к новым испытаниям.

Алиса помнит свои первые уроки езды. Вокруг клумбы во дворе у дома дяди, где родственники отца приютили их семью перед покупкой новой квартиры после большого переезда из Тувы в Белоруссию. Из советского «захолустья» в советскую же «цивилизацию».

Закусив нижнюю губу, переваливаясь с одной ноги на другую, с усилием, потому что не дотягивает до педалей, она пытается проворачивать эти тяжёлые и в то же время увёртливые штуки, и колеса виляют на посыпанной шлаком дорожке.

Один круг, второй… Девчонка уже начинает чувствовать власть над бездушной железякой. И вдруг летит с грохотом открытыми ладонями и незащищёнными коленями навстречу боли.

От ушибов велосипедом, а чуть погодя боль от разодранной шлаком кожи и вовсе ослепляет. Ладони и колени чёрно-красные в полосочку. Она кричит дурным голосом, и остановить это может только срочная помощь близкого человека.

Двоюродный брат Володя, медик, обрабатывает раны йодом. Алиса визжит, а тот спокойно произносит: «Терпи, всё пройдёт». Его профессиональное сочувствие и авторитет, пусть с трудом, но успокаивают.

— Как же долго ты будешь доверяться этой в меру твёрдой, псевдозаботливой распорядительности! Не скоро осознаешь, что забота и сочувствие иного толка и бывают намного реже.

Она росла в стране, где дети верили, что взрослые всё знают и всё умеют и даже могут заменять родителей. В детских садах, школах, училищах, на заводах, в больницах…

Птичий крик вернул женщину в реальность. Или это божественный запах «самого лучшего» кофе на всём побережье? Она смотрит, как рыбаки, сделав перерыв в работе, пьют свой первый за день кофе из цветных кружек. Как откусывают крепкими зубами большие куски тёплой и ароматной чиабаты. Как незлобно подшучивают над молодым и неопытным новичком. Грубоватый смех заставляет приободрившихся было чаек отлетать на безопасное расстояние.

— Луиджи, prego, un caffè con una goccia di latte! Grazie! (Луиджи, пожалуйста, кофе с каплей молока! Спасибо!)

Парню она мысленно посылает поддержку, наблюдая все признаки внешней покорности судьбе и скрытый от посторонних глаз, дикий и лукавый взгляд из-под длинной вьющейся чёлки…

Её раны быстро заживали. Мама говорила: «Как на собаке». У той в запасе было несметное количество ироничных метафор на всякий случай жизни.

На коленях осталась пара-тройка толстых коричневых корок, которые девочка без конца подковыривала, пока не засочится кровь, но, наконец, и они отвалились, оставив бледно-розовые неровные пятна на загорелой коже.

Короткая история этих болячек и череда других, что ждали её впереди, позволили накрепко усвоить: рисковать необходимо, риск — катализатор личности. И она рисковала.

Жаль, конечно, что неосознанно с таким же упорством расковыривала свои душевные раны, не давая им заживать. Что было, то было…

Большое видится на расстоянии. Ведь, сейчас-то она понимает, что оказаться в изоляции от семьи в определённый момент было благом. Но понадобились десятилетия, чтобы перетрясти хлам искусственных социальных установок, собрать себя по кусочкам и вернуться к первородным вещам: к спасительному незнанию небытия, к тотальному принятию сущего, к жизни как празднику, на который тебе невероятно повезло попасть.

В этом весь земной смысл.

И вот, она уже не чувствует себя гостем на этом празднике, а стала главным антрепренёром. Пишет свою повесть и живёт предвкушением встреч с теми, в ком её история отзовётся. На неслучайных земных перекрёстках.

Её душа, постукивая вязальными спицами согласно кивает.

Глава 2

Судьба предков Алисы по отцовской и материнской линиям вызывала любопытство и опасение одновременно. Потому что об этом в семье молчали. Пройдёт много лет, прежде чем наша героиня по крохам, из разных источников, восстановит картину едва не утраченных связей.

Отец родился на Смоленщине, в крестьянской семье, где было ещё пять детей. И на этом обыденность заканчивалась. Парню повезло жить в необычной семье.

Родителей связывали романтические узы, несвойственные их общественному положению. Они любили друг друга так, что прадед выкрал будущую жену из отчего дома, где считали польскую дворянку неровней сиволапому мужику.

Прабабушка Анна оказалась из семьи опальных польских дворян-переселенцев. Со слов отца была интеллигентная, курящая и молчаливая. Охочих деревенских учила читать, считать и писать. На стареньком «Зингере» обшивала не только своих, но и всех окрестных.

В годы НЭПа прадед Илья с товарищами в лесном массиве устроили поселение. Назвали деревню Ивановка.

Рубили лес, сжигали и после корчевали пни — земля неохотно открывалась дерзким. Но, как всегда, она единственная оставалась благодарной заботливому хозяину. В семье много трудились, любили и были счастливы. Недолго. Мир для них закончился в 1930 году. По чьему-то завистливому навету власти отобрали всё имущество. Только не любовь. В январе заболел и скоропостижно скончался Илья, а ранней весной Анна — в один год.

Об этих событиях в семье Алисы рассказывали неохотно и шёпотом даже спустя четверть века. И ко времени первых воспоминаний о себе в ней уже сформировался устойчивый страх потери и необъяснимая неуверенность в себе.

Генетическая память в дальнейшем стала на пути её материального благополучия, несмотря на политические и экономические изменения в стране.

Прошло ещё четверть века, прежде чем она, наконец, смогла восстановить глубоко похороненную связь с родом, разрушила закосневшие психологические установки и навеки освободилась от сиротства. В результате чего родилось и ушло адресату такое письмо.

«Дорогой мой дедушка Илья! Я Алиса, дочка твоего сына Ивана. Сейчас 3 сентября 2016 года, и мне пошёл шестой десяток. Только сегодня я смогла написать тебе письмо, хоть давно знаю о вас от родителей. О том, какой ты работящий и смелый, как сильно любил бабушку Анну, как вы берегли друг друга, заботились о детях.

Дорогой дедушка, спасибо вам за папу моего, я его очень люблю, хоть и нет его уже с нами. За то, что я смогла родиться. За то, что ты спас весь наш род от гибели. До последних моих дней буду ценить, беречь и приумножать твоё наследие…

Я понимаю, что ты желал только хорошего, когда передавал нам: «Остерегайтесь людей. Полагайтесь на себя. Не копите. Трудитесь».

Хочу тебе сказать, что нынешние люди не боятся своего происхождения и могут зарабатывать столько, сколько таланты и трудолюбие позволяют.

Дедушка Илья! Мы с мужем передали своим троим сыновьям вашу стойкость и преданность семье. Ваше желание и умение сделать свою жизнь богатой и достойной. Спасибо за урок.

С любовью, твоя внучка Алиса».

Только «беличий» инстинкт она так и не восстановила. В быту осталась аскетичной, без видимых друзей и врагов, с острым нюхом на предательство.

Но, по-прежнему, из поколения в поколение, от семьи к семье в их роду передаётся необыкновенная, уже архаичная верность в парах и присущая роду творческая жилка…

Мир отца Алисы рухнул, когда парню исполнилось всего четырнадцать. Сначала его женили на женщине втрое старше, чтобы та могла вести хозяйство, а в восемнадцать лет забрали на финскую войну…

Семь лет безумного пехотного мытарства. Несколько медалей. Два ранения и короткий плен. Ему повезло: за кусок сала и ведро картошки у охраны бойца выкупила крестьянка — для работы по хозяйству. Войну окончил в звании старшины.

Семь лет в окопах. Грязь, ледяная вода и земля.

Старшина роты, а попросту «батя», он заботился о своих солдатах: об их здоровье (от цинги спасались отваром из хвои), о пропитании (чтобы всем поровну), о душе.

Избежал пули от врага и от своего же провокатора — увидел широкий оскал смерти и услышал, как за ним сомкнулись её челюсти. Но выжил.

Через год после победы в провинциальных Родниках встретил маму Алисы. На сеансе фильма «Кощей бессмертный». Та с подружкой опоздала к началу, в тёмном зале они не нашли места, и кто-то усадил Милу себе на колени. Это был он.

Поскольку девушка, уличённая в связи с военным, тогда подвергалась поношению, отцу пришлось пройти обряд инициации под пристальным и суровым взором матери невесты, её тёток и соседок, заполнивших голую лавку у стены (с Гитлером всё было намного проще).

На свадьбу молодым из части привезли машину дров и козу в подарок. Маму нарядили в платье в жёлтый цветочек, и по этому поводу она язвила всю жизнь.

В то время в доме бабушки по материнской линии остались только голые стены. В войну ели и лебеду. Семья голодала.

Их выручил фронтовой товарищ отца: позвал к себе на самый юг Восточной Сибири — к чёрту на кулички. Саяны — Верховье Енисея — Тоджа. Заповедные места. Только четырёхместный АН-2 мог изредка забрасывать туда самое необходимое для жизни. Единицы русских обживали край. Обучали местных кочевников земледелию. Заготавливали пушнину, зерно и развивали торговлю для государства.

Там подрастали старшие сестра и два брата нашей Алисы.

Душа, провязав рядок, довольным взглядом окинула свою работу.

Глава 3

Судьбу рождения Алисы (Али по-домашнему) на земле утвердили рукопожатием два приятеля, махнув по полстакана спирта в приёмной местной больнички. Отец и эскулап Полуянов.

В доверительной беседе доктор предупредил, что организм мамы, ослабленный бесконечными абортами (О контрацепции они все, что ли, ничего не знали?), больше не выдержит. Ей надо рожать.

Родители вернулись к бабушке в Родники, где наша героиня и появилась на свет. К слову сказать, из роддома её принесли не в пелёнках, а в платье в цветочек.

По рассказам, роль няньки выполнял отец: вставал по ночам, укачивал на руках, помогал молодой мамаше сцеживать грудь, делал компрессы из листов капусты. Тащил на себе хозяйство и работу…

Уже будучи в конфликте с семьёй, Алиса спросит у матери: «Родная ли я дочь?». Мама ответила, что да, родная, но рожать она не хотела.

— Жизни безразлично, сколько там нас таких, выпавших из гнезда птенцов, неловко волокущих за собой по земле сломанное крыло. Кому-то не повезёт, кто-то приспособится жить на земле, единицы вернутся в небо? — Всё так, — невольное размышление заставило тихонько вздохнуть.

Первой малышка запомнила не маму, а старшую сестру Луизу (по-домашнему просто Лиза). Увлечённая романтическими приключениями Майн Рида и Фенимора Купера, мать двум дочерям дала экзотические в то время имена. Сыновей назвал отец. Георгия и Алексея дома звали Юрой и Лёхой.

Есть фото, на котором Лиза, перевязанная крест-накрест шерстяным платком, в пальто и больших, ещё не обмятых валенках, держит на руках младшую сестру, Алю. Этакий икс в квадрате. Самой Лизе около десяти лет. Бог знает, зачем она возила грудного ребёнка из родительского дома к бабушке.

Дома были в разных районах. Часть пути приходилось нести тяжёлый свёрток на руках. Руки так замерзали и уставали, что она думала положить сестру в сугроб, чтобы их согреть, но ни разу так не поступила — из последних сил тащила дальше, до остановки. В дребезжащем «пазике» гордая садилась на переднее сиденье, лицом к пассажирам.

— Ген геройства и жертвенности, сформированный защитниками родины, унаследовала львиная доля поствоенного поколения страны. Но если первым он помог победить, то вторым добавил хлопот.

Лиза постоянно кого-нибудь спасала — то братьев, когда те оказывались в ситуации, не совместимой с жизнью, то своего гражданского мужа-пьяницу, то престарелую мать. Нянчилась с великовозрастной единственной дочерью, которой посвятила жизнь без остатка.

Сегодня сёстры поддерживают слабый костерок отношений (то ли в силу родства, то ли вопреки — не понять), но идут каждая своей дорогой. В этом нет их вины, поскольку жили вдали друг от друга, в параллельных мирах.

Старшая — в реальном, статичном мире. Где есть родственники, друзья, рабочий коллектив, общие интересы, карьера — бесконечные ходы и комбинации отношений для создания материального благополучия.

Младшая (слишком долго!) — в состоянии иллюзорной внутренней пустоты под дамокловым мечом страха небытия. В мире, где вечный бой и покой только снится. Каждый кусочек отвоёванной самости с победным кличем она приносила в свою душу, пока та не окрепла…

Как бы то ни было, опыт заботы и милосердия Алиса получила от сестры. Лиза и осталась для неё архетипом родства.

Первое отчётливое воспоминание о себе связано у Али с качелями. Шёл третий летний год её рождения. Их соорудили в просторном бабушкином дворе между двух старых берёз. Деревья казались очень высокими, а небо над верхушками и вовсе бездонным, когда девочка, задирая голову, взлетала, не видя земли.

На ней надета чёрная вискозная комбинация, перешитая из большой маминой, с тоненькими бретельками, точь-в-точь как на взрослой, и вишнёвого цвета юбочка.

Вот качели падают, юбочка развевается, открывая ветру и солнечным пятнам тоненькие ножки с плотно сдвинутыми коленками, сердце стрекочет, как кузнечик, и всё внутри обмирает от восторга.

Качели очерчивали условный круг, но пробуждали чувство полёта, даря восхитительное предвкушение иной жизни.

Воспоминание уносит её в тот же двор, но годом позже. В тёплый вечер, в час, когда почти смерклось и из открытого окна тянет запахом углей из самовара.

В час вечернего чая кирпичного цвета в тонком стакане и малинового домашнего варенья. Тогда воздух начинают бомбардировать майские жуки. И сердце также обмирает, когда в неплотно сжатом кулачке шебуршит жёсткими крыльями пойманный жук. Малышка бежит к свету от окна, чтобы через щёлку между пальцами разглядеть внутри усики — самочка там или самец?..

И теперь помнит каждое бесконечное лето.

С тайными походами за бабушкиной малиной и следы «гвоздиков» миниатюрных лодочек невестки Зины на рыхлой земле. Лодочки надевались, чтобы их с двоюродным братом Колей не заподозрили в краже.

Помнит сосущее под ложечкой чувство голода и первые зелёные яблоки, которые рисковали быть съеденными, будучи завязью. Но было в саду старое развесистое дерево и на котором уже в июле вызревали мелкие сладкие плоды.

— Боже мой! — она помнит до сих пор их вкус и аромат.

Теми яблоками дети набивали тощие животы.

Помнит жестяные противни с вяленными на солнце коричневыми полукружьями. Их предпоследнее пристанище — огромный чемодан на полатях русской печи.

На печи малышня пряталась от скорой на руку бабушки и придумывала незатейливые игры. Здесь Колька, одержимый футболом, на мнимом поле из белого альбомного листа, спичками выкладывал расстановку футболистов… Мог бесконечно рассказывать про игру и игроков…

                                      * * *

Бабушка Анна, по материнской линии, в молодости была настоящая красавица.

Вид старинных фотографий в картонных овалах на стене Лизиной квартиры в разные времена вызывал у Алисы разные чувства: от полного равнодушия до трепета.

На одной — молодая женщина в полушубке. С восточным разрезом глаз, высокими азиатскими скулами, породистым носом и полными губами. Чёрные волосы разделены прямым пробором. Через плечи на грудь перекинуты две толстые косы ниже пояса.

Происхождение имела купеческое. Прадед Фрол владел небольшой фабричкой. Отличался строгим нравом и носил редкую фамилию.

Постриженной под одну гребёнку нации доступ к информации, вносящей хаос индивидуализма в стройные ряды строителей светлого будущего, был закрыт.

Однако под напором грунтовых вод застывшая глыба догмы стала давать трещины, и накануне глобальной перестройки масс-медиа по заданию руководства страны выпускали проекты, консолидирующие национальное самосознание трудящихся…

Алиса несколько минут сидела, оглушённая фразой монаха из советского сериала «Россия молодая» о том, что издревле из варяг в греки ходили русские лодьи и скеди.

Слово «скеди» упоминается в летописи «Повесть временных лет», в переводе с греческого означает корабль. А у её фамилии, без сомнения, очень глубокие и крепкие корни.

Прадед мог позволить себе «прикупить» букву к фамилии для благозвучности. И стал Скедин.

Спустя полтора века, отправившись на поиск своей идентичности, наша героиня обнаружила этот факт, ректифицировала истину и заложила в основание своего берега.

— Жизни всё равно, как ты падаешь, но не всё равно, как поднимаешься.

Анна была верующей. В узкую комнату хозяйки, с домотканой дорожкой, железной высокой кроватью с металлическими шарами, пахнущими медью, кружевным подзором и домашним иконостасом под потолком проникнуть можно было только тайком. Или случайно увидеть ту, отбивающую поклоны, в незакрытом проёме двери.

Строгая и деловитая, женщина одна поднимала троих детей в голодные военные годы. Муж-пьяница, со слов родственников, продавал вещи из дома до сапог с себя. На подмётках писал мелом цену, и, пока дрых в траве у обочины, сапоги продавались.

Поэтому же легко мог быть замешан в пьяных дебошах с политической отдушкой. Не случайно однажды его забрал чёрный воронок. Так больше о нём никогда никто ничего и не услышал.

— Какого цвета душа у человека, узнаёшь по его самым простым поступкам.

Бабушка Анна в свою душу никого не пускала. И никогда не навязывала внукам свою веру и свои взгляды.

Видно, потому Алисе запомнилась иная картинка. Как стоят они с Колей на коленях под иконой на Зининой половине дома. Бабушкина невестка рядом на ногах — чтобы выглядеть выше и строже. Тётка что-то шепчет, закрыв глаза. Дети крестятся, а боковым зрением ошеломлённой племяннице видны свисающий со стола край скатерти и расстёгнутая ширинка, оголившая плоть развалившегося на венском стуле, пьяного в драбадан Колькиного отца, чья хмельная никчёмная жизнь, как и жизнь его безобидного велосипеда бесславно закончились под колёсами случайного грузовика.

Анна вбросила в кратер своего «я» репрессию мужа, войну и веру. Была активной до самой смерти от рака желудка на восемьдесят втором году жизни.

Незадолго до кончины её стремительный, слегка сутулый силуэт в тёмном пиджаке и длинной юбке, с квадратным, окованным железом чемоданчиком в руке, неожиданно возник перед Алисой на фоне пристанционных фонарей белорусского Рошанска.

Тогда в первый и последний раз мать приехала навестить младшую дочь. Пробыла недолго, раздав всем «сёстрам по серьгам». Младшей внучке сказала, что ничего путного из той не выйдет…

Очень долго Аля мучилась воспоминанием встречи на вечерней насыпной дороге к «мешку». Случайной ли? И доморощенным пророчеством. Так долго, пока не пришла пора ей увидеть бабушку Анну-воительницу и рядом себя — на светлой стороне жизни.

Лиза ездила на похороны и узнала, как сложилась судьба тёткиной семьи. Братишка и партнёр по поеданию сушёных яблок на печи, знаток всех футбольных расстановок Пахтакора, потерял рассудок, якобы заразившись солитёром, и остался жить с тихой тенью-Зиной, заблудившейся во мгле старого дома.

Глава 4

Перед школой бабуля облегчённо вздохнула: сёстры уехали в Чадан, где Алиса пошла в первый класс, а Лиза перевелась в Кызыльское медицинское училище.

Первые впечатления младшей сестры о Туве съела тень одиозной фигуры брата. Да что там! И все последующие события жизни омрачились этой тенью на долгие-долгие годы.

Разница в возрасте отдаляла старших детей от младших. Лиза жила в другом городе. Юра заканчивал восьмилетку. Аля оставалась под пристальным вниманием человека с вывихнутыми мозгами в период полового созревания. О таких говорят: в семье не без урода. Была его хвостом и подопытным кроликом.

Водились они с дворовой шпаной. Пацаны собирали черемшу, воровали кукурузу и ранетки в огородах, мучили собак и кошек… Били местную замурзанную и сопливую малышню. Лёха учил сестру драться. Брал на руки, подносил к тувинёнку и говорил: «Чу херек? Маклаш херек?» (Что надо? В морду надо?). Она должна была ударить кулаком…

В какой-то из дней за двадцать копеек (на них можно было бы купить брикет пломбира, если бы мороженое продавали в той глухомани), мальчишки уговорили показать себя. Девочка, укутав голову одеялом, показала. Её не трогали, но трусливый волчонок матерел и его интерес не только не ослабевал, а наоборот, усиливался.

За мелкое хулиганство брата пороли брючным ремнём. Однако родителей без конца продолжали вызывать в школу, потому что прогулы, драки, мелкие кражи и поджоги не прекращались.

В играх дети моделировали жизнь взрослых. На территории пожарной охраны, где одно время работал отец, мальчишки вырыли в земле бункер. Красная дверь пожарной машины закрывала вход. Земляные ступеньки вели вниз, в тесную, освещаемую свечой комнату. С нишами в стенах.

Там пахло сырой землёй, воском и серой бумагой читательских абонементов. В нишах стояли книги и длинный деревянный ящик для библиотечных карточек.

Бланки карточек легко добывались со склада местной библиотеки, стоило только отодвинуть доску в стене. Книги воровали в самой библиотеке. В потрёпанных обложках — про шпионов, путешествия и сказки.

Алиса жила в самой читающей стране и в семье, где все читали запоем…

Вот её детские пальчики неловко подковыривают слоистую с края картонку страницы. С крупным шрифтом короткого текста и яркими иллюстрациями содержания и жизни целого поколения читателей.

Громким шёпотом, неуверенно по слогам девочка читает. Вдруг до неё доходит смысл написанного. Глаза удивлённо округляются, она ненадолго глохнет. Опыт трансформации знаков в представление — первое чудо в жизни Алисы.

Позже ей откроется, что такая способность объединяет людей, а способность представлять всё по-своему — делает уникальными.

Короткая сказка про замороженных злой силой лесных птиц могла бы выдержать конкуренцию (если бы только малышка знала!) куче прочитанного ею в течение жизни. Поскольку открыла путь к душе, где хранятся все ответы на вопросы о добре и зле, о ненависти и о любви.

— И что бы ты тогда делала?!

— Наверное, мне бы раньше открылось второе чудо, — она мысленно улыбнулась.

Неумолкаемый стрёкот спиц на мгновение замирает, а после с прежним энтузиазмом возобновляется.

А так пришлось делать разные глупости и неизбежные ошибки, наивно полагая, что можно переписать страницы «черновика» жизни. Память тут же приводит примеры.

Вопреки пожеланиям родственников, первого сына назвала Алексеем. Хотела поддержать родного отца, мечтавшего о сыне — мужественном защитнике и честном покровителе. Не о таком, каким был её ночной кошмар-брат Лёха.

Или, избегая встречи с собой, создавала картонную жизнь и населяла картонными героями. Закончила первый вуз и, вместо того чтобы радоваться успеху (она же так мечтала о высшем образовании, открывающем двери (по её представлению) в лучший мир несколько мёртвых лет провела среди склада таких же мёртвых книг в библиотеке городского профтехучилища. В удушающей атмосфере бездарного времяпрепровождения. В карикатурном ремейке детской игры в библиотеку. В то время, как все советские чудеса остались давным-давно погребёнными во дворе пожарки под железной ярко-красной дверью, а страна слетела с культурных и прочих рейтингов… Страдая от невостребованности, Алиса получила педагогическую квалификацию и стала преподавать обязательные, но непопулярные на курсе литературу и основы философии студентам с опущенными в перестроечный кипяток головами.

В этот тупик на её берегу залетали случайные испуганные птицы.

— Алиса Ивановна! Чего ради Вы так стараетесь?..

Им было по барабану желание странной училки реанимировать прошлое. На доске с меловыми разводами написав «fack off», поколение X, не оглядываясь, устремилось вперёд.

                                       * * *

Аля и Лёшка росли как трава. Дикие и наивные. Последним летом перед школой, родители отправили младшую дочь в летний лагерь. В первый же день, во время уборки территории, вожатая заставила малышню таскать и складывать в кучу довольно увесистые камни. Тогда девочка просто ушла домой, вброд через горную, мелкую речку Чадан. Дома её помыли в бане и отправили назад…

Ребёнку трудно было понять, есть ли разница между родными и социумом. Инстинкт подсказывал, что есть, и она льнула то к отцу, то к матери, но приём «отомри», как в детской игре, не работал.

Советским родителям заботиться о душе детей было некогда и незачем — они строили коммунизм, при котором будут жить только достойные. Дочери прививали чувство коллективизма. А брата, уличённого в краже или порче чего-либо, беспощадно били. Она потихоньку смирялась, а порочность Лёшки укреплялась.

Вот он украл из пачки «Беломора» папироску и, прикурив от раскалённого кружка плиты, дал ей затянуться, а после пригрозил рассказать матери о том, что сестра курила. Так этот щенок учился её контролировать.

— Выхолощенный идеологией институт семьи рождает чудовищ.

Родители и всё население огромной страны-победителя уверенно шли в светлое будущее. Это означало работу с раннего утра до поздней ночи.

Отец строил дома, клал печи, заготавливал зерно и пушнину, заведовал магазином. По городку ходил с балеткой — маленьким чемоданчиком с металлическими углами, набитым деньгами. В руках только палка от собак.

Она помнит запах типографской краски газеты, в которую заворачивала столбики блестящей мелочи, выбирая одинаковые по номиналу монеты из высыпанной на табуретку кучки… И чувство принадлежности большому целому… Её честность тоже была больше порядочности обычного человека.

Главным мерилом такого поведения являлась мораль общественного мнения. Этакого колосса на глиняных ногах. За его неповоротливой спиной происходили совершенно неожиданные, безумные и необъяснимые вещи. Анализировать их зомбированный мозг отказывался.

Провозглашалось, что в стране нет порока, а есть отдельные случаи, которые карались по закону. Весь беспредел делился на две неравные доли: большей частью принадлежал власти, остальное «оседало» в советской семье…

В её детстве в бункере дети играли в библиотеку из ворованных книг. А взрослые жили по книжным законам и играли в книжных героев. На виду с красных досок глядели «лучшие», «первые», «победители», «наша гордость». А за дверями домов и квартир обычные люди бились, словно рыба об лёд, между выживанием и показухой.

В ней рано проснулось ощущение тотального двуличия и несвободы общества, в котором жила.

Но что должны были чувствовать те, кто пережил войну? Солдаты, смотревшие смерти в глаза, и выжившие. Знавшие цену жизни и человеку, как никто другой.

Ну что же! Они стали победителями и, значит, лёгкой добычей лести и власти. Их назвали героями, поручили строить светлое мирное будущее страны и так обезвредили.

Только самые толковые, как это обычно и бывает, чуяли двусмысленное положение дел, не могли ничего изменить и просто топили своё отчаянье в водке.

Тёплой порой её отец с товарищами устраивали дикие кутежи на берегу шумных на перекатах ледяных сибирских речек после охоты на куропаток или рыбалки. С тазами пельменей, тайменями, нарубленными топором, облепихой, солёными арбузами и, конечно, спиртом. Если это было зимой, то порой дверь в дом так примерзала от мочи (выходили справить малую нужду прямо с крыльца), что приходилось работать топором, чтобы ту открыть.

Глава 5

А дети росли и спешили стать взрослыми так же, как спешил слепой за одноглазым в одном бородатом анекдоте на свидание к девочкам через бурелом коротким путём.

Её старшим братьям и сестре пришло время подумать о профессии, и начитанные родители захотели дать своим детям шанс освоить более квалифицированное дело, чем у них самих. Решили покинуть Туву.

Из накопленного за пятнадцать лет с собой привезли коробки с книгами, фотографии, швейную машинку, немного самой необходимой утвари и деньги на покупку квартиры.

Какой трепет наша Алиса испытала в городской квартире дяди!

Центральное отопление, туалет не во дворе и не общественная баня, а ванная… Мебель фабричная, на стенах — картины природы в рамках, в шкафу за стеклом сервиз радует глаз скромными цветочками на крутых боках чайника… На полках — книги, на полу — паркет… Большие окна, за ними слышен стук каблуков прохожих дам по асфальту… Неземной вкус печёных в духовке газовой плиты яблок, с ягодами и сахарной пудрой приготовленных двоюродным братом…

И рафинированные отношения. Полный комплект — мечта обывателя. Сыновья дяди были медиками, советской интеллигенцией. А их родственники — неотёсанными провинциалами без связей.

Много позже лощёная дама на соседнем сидении в туристическом автобусе с табличкой на ветровом стекле: «Данила Маркин. Санкт-Петербург — Париж» проворковала: «Ты чистый бриллиант, но тебе не хватает достойной оправы».

Снобизм что перхоть — заразен и передаётся по наследству. И Алиса видела, как каменеют люди, заливающие себя в его оправу.

На неё вдруг буквально нахлынули запахи официальных мест тех времён: детских садов, больниц, школ, администраций. Смеси белой масляной краски и хлорки, картонных скоросшивателей, чернил и полироли.

В длинных, унылых и сумрачных коридорах контор, без единого звука снаружи и изнутри, скользило привидение благоговения и соблазна.

Там, в очередях, граждане молча и терпеливо ждали своей участи по любым жизненным вопросам. Будь то трудоустройство, получение путёвки в профилакторий, покупка торфа для печи или постановка на очередь на получение кооперативной квартиры… Конвейер сортировал: пропускал «руду», отметая «пустую породу».

Она видела, как на кухне дяди, сидя на табуретке, её брат с упоением онанировал, а она, онемев, заворожено смотрела на лиловый дёргающийся кусок плоти…

И эта сцена, и бездушные отношения, и пафосная картина якобы значимых официальных мест каким-то непостижимым образом смешивались и завершали образ тотального бесплодия…

В большом советском общежитии многие искали, на что бы опереться, страшась заблудиться в лесу лозунгов и противоречий.

Она следовала зову сердца. Находила путеводные крошки в самых обычных местах. Под картонной обложкой незатейливой книжки «Рожок зовёт Богатыря» из дядиной квартиры. Пропагандирующей образ советского человека. Но если опустить политическую канву введения и послесловия, то простой сюжет про опасные жизненные повороты, про человеческую низость, про человеческую же готовность рисковать собой, про милосердие попадал прямо в кровь.

В советское время такое мировосприятие считалось наивным и безопасным: оно же никуда дальше человеческой единицы не выходило. Но власть жадно питалась им. Иногда кусок попадался уж очень большим. «Если, путь прорубая отцовским мечом, ты солёные слёзы на ус намотал, если в жарком бою испытал, что почём, — значит, нужные книги ты в детстве читал!» Голос будил сонное королевство. Власть давилась, и её рвало желчью.

До поры Аля полагала, что училась у авторов несметного количества прочитанных книг и горстки смелых, просвещённых современников.

Теперь знала, что это был зов рода — бесстрашных первооткрывателей, ратников, самых лучших его представителей. Они говорили со страниц тех книг, голосами тех современников.

Казалось, случайно девочка попадала в такт их «неровного дыхания», и душа её, резонируя, развивалась. А тёмные ангелы, что коснулись её крылом, лишь укрепили дух.

Большая часть жизненного пути нашей героини — это упорное карабканье на гору, с которой ясно видно, как всё в мире устроено.

В детстве, юности, молодости и зрелости, будучи ведомой и зависимой, она любыми способами стремилась выйти за рамки обыденности.

Это привело к пониманию того, что она ведома и зависима.

И лишь последние лет пятнадцать, сознавая обусловленность жизни, продолжала рисковать, двигалась вперёд, открывала новые повороты, создавала новые смыслы и осталась должна только себе.

Жить и правда рискованно. Это вечный бой с «драконом» о четырёх головах: признания того, что жизнь конечна, что она в принципе бессмысленна, что ты бесконечно одинок в мире одиноких людей и абсолютно свободен. В этом противостоянии у тебя в руке «меч-кладенец» — человеческая всепоглощающая жажда жить, остаться на земле.

Самое интересное на этой сцене начинается, когда отбрасываешь «костыли» — социальные оковы и надежду. Оберегаешь лишь внутренний нравственный закон.

Есть большой риск сгинуть вместе с теми, кто жаждет выжить любой ценой.

Когда же преодолеешь искушение, пробуждается истинная вера. Тогда через творчество и служение будешь искать и находить лучшее, пусть даже в самом страшном. В себе и в других.

Сегодня Алису волновала только одна мысль:

— Если человеческий род — река, а жизнь — берег той реки, Что Ты сохранишь для рода и Чем Ты укрепишь берег? Прахом, в который превращается всё живое, или своим крестом?..

Её душа выбивает крещендо спицами, словно музыканты смычками в знак признательности исполнителю.

Алиса улыбается и как бы в подтверждение размышлениям ощущает нежное прикосновение тёплых ладоней средиземноморского дня к лицу.

Пальцы непроизвольно погладили шёлковую поверхность переплёта блокнота. Лёгкая тень от маркизы скользнула по щеке.

Пора. Сегодня она едет в Фано. Там ждёт друг. Он-таки заманил её историей и архитектурой древнего города, двумя билетами на вечер живого смут-джаза, километром пустынного пляжа, посещением стеклодувной мастерской и рыбалкой с катамарана.

В её планах — задержаться в этих местах ненадолго и дописать книгу. Можно сказать — творческий отпуск. Почему бы не воспользоваться приглашением, чтобы заодно почувствовать себя не только автором, а ещё и свидетелем жизни.

Глава 6

Первый год после переезда в Белоруссию оказался трудным. Семья терпела нужду. Образ вожделенной квартиры, съевшей все денежные запасы, сознание Алисы вытеснило. В память врезалась пара эпизодов, словно несколько раз за тот год ей удалось вынырнуть на поверхность.

По утрам мать вручала пять копеек на пирожок с повидлом (столько же доставалось старшему брату на автобус до педагогического училища в один конец). Чай в столовой был бесплатным.

В школу ноги не несли: там девочку ждала какая-то бесформенная серая масса невроза с линейкой в руках. Резкие движения и стуки вызывали у учителки внезапную агрессивную реакцию.

— Не забыть удары линейкой по рукам, твоим и твоих нерадивых одноклассников и то, как однажды неожиданно проворно ты была выдернута за волосы из-под парты вместе с упавшим туда портфелем.

Острое пищевое отравление вафлями стало печальным завершающим аккордом обучения в пресловутой школе.

Дело шло к концу учебного года. Мама дала с собой пачку «Артека». Алиса обожала вафли: лимонные — с кислинкой и эти — с шоколадной начинкой. Доставала одну квадратную плитку. Подцепив ногтем, отрывала верхний вафельный слой и слизывала крем, пока язык не посчитает все квадратики нижнего. После — скорая, приёмное отделение, жуткая рвота и несколько литров кипячёной воды, не помещавшихся в желудке.

Алю рвало любовью к вафлям и ненавистью к школе. И то и другое больше не вернулось. Следующий сентябрь она встретила в новой школе в другом месте.

Пока родители не продали квартиру и не купили дом на окраине города, прозванной местными жителями «мешком», семье пришлось хлебнуть горя. Мама, вполне ещё молодая женщина, ходила на работу в валенках с глубокими калошами, потому что так зимой они служили дольше, а весной везде была непролазная грязь.

Алиса улыбнулась, вспомнив, как однажды брат Юра пошёл с младшей сестрой смотреть привозной зверинец. На дворе середина апреля — самая весенняя распутица. На ней тоже валенки с калошами. Работники накидали тут и там досок. Но широкую круглую площадку перед вольерами сотни ног за несколько часов так измесили, что многие зрители часть обуви оставили в вязкой грязи.

Из всех зверей ей запомнился беспокойный слон, переступавший с одной толстой ноги на другую. В этом монотонном танце, из стороны в сторону, мотался серый хобот-маятник. И два волка на рахитичных тонких лапах, с выступающими рёбрами в клочковатой шерсти. С глазами, мерцающими угольями неутолённого голода и несломленного звериного нрава. Глядя на них, от жалости хотелось плакать.

На территории зоопарка Алиса потеряла не только валенок, но и желание когда-либо ещё в жизни смотреть на животных в клетках.

Мама работала за шестьдесят рублей в месяц на местном льнокомбинате весовщицей. Отец вначале водил автобус, а после пересел на вещевую автолавку.

День за баранкой по просёлочным дорогам на пустой желудок, война с прижимистыми и практичными сельскими бабами — всё делало его злым и слабым.

После работы на территории промышленной базы газетой застилали чурбак, открывали банку кильки, резали лук, буханку чёрного и пили «червивку» — яблочный портвейн. Дома совестливого отца ждали серые сумерки, пустые кастрюли и голодные дети. И так день за днём.

Наконец они обменяли городскую квартиру на частный дом с огородом.

Дом номер 6 в Пехотном переулке находился недалеко от железнодорожной станции среди сотен подобных. Отличался он тем, что принадлежал учителям химии. Поэтому, когда, основательно его перестраивая, отец вскрыл и полы, оттуда поднялась удушливая вонь. Хозяева неизвестно зачем хоронили химикаты и химическую посуду.

Несколько отобранных, отмытых пробирок и реторт частично определили первую профессию нашей героини. Аля играла в лабораторию — делала «лекарства» из цветов, семян и трав, растущих в огороде, и разливала настои в бутылочки из-под пенициллина.

Простой одноэтажный дом находился в глубине двора, на правой границе довольно большого участка земли с огородом и садом. Со стороны улицы вела тропинка от низких воротец из редких узких досок.

Весело свистел рубанок в ловких загорелых отцовых руках… Шуршала и скрипела золотая пахучая стружка под ногами… Тускло светились на солнце отполированные доски, не представляющие, что когда-то они станут сизыми и занозистыми.

Воротца не скрывали вид во двор, их верх был обрезан по вогнутой кривой. Никто в округе не мог бы более доброжелательно выразить своё welcome. Это делало дом особенным.

Заходили во двор через калитку с прибитым возле зелёным почтовым ящиком с круглыми дырками, в которые одно время она будет так часто заглядывать, что дырок станет больше.

Два окна узкой передней стены обзавелись новенькими рамами и прозрачными стёклами. Весело смотрели на кусок улицы, на простенькую клумбу с настурциями, ирисами и календулой.

И на высокий клён в углу двора.

После того, как освоила крутую крышу дома, Алиса долго приручала гордое дерево. Клён проветривал крону высоко над «мешком» — среди облаков. Нижние толстые ветки росли высоко над землёй, и она забиралась на дерево, приставив к стволу лестницу. Столкнув ту на землю, оставалась наедине с жизнью великана.

За раз могла преодолеть только два уровня. Растопыренными напряжёнными пальцами одной ноги опиралась на ветку, колено закидывала на следующую, хваталась за ветку повыше и, отталкиваясь, поднималась.

Сердце выскакивало из груди, она намертво прилипала к шершавому серо-зелёному стволу. Невозмутимость дерева успокаивала. Ветер обдувал щёки, солнечный зайчик прыгал по листьям — клён с ней играл. Теперь казалось, что она не так уж и высоко забралась.

Спускаться всегда было легче. Обхватив двумя руками нижнюю ветку, девчонка вытягивалась селёдкой и, оторвавшись, спрыгивала на землю.

Каждый раз покоряла новую высоту. Ей страстно хотелось раскрыть тайну дерева. Вместо этого у них родилась общая. Однажды, удобно усевшись с перочинным ножиком на седловине двух верхних веток вырезала буквы А и С. Эти следы год от года становились всё шире. Клён, не жалуясь, зарубцевал их незадолго до смерти. Буквы теперь можно было видеть с земли, и зелёный друг заговорщически шелестел листвой, провожая подружку в школу.

А когда строили проезд к дому Юры, клён спилили и дерево превратилось в дрова.

Никто из близких не обратил внимание на тайну, выбравшую смерть в огне, нежели быть обнародованной.

Алиса переселилась на старый штифель за домом.

Это дерево нельзя было удивить дерзостью. Да и юную головку теперь всё чаще посещали романтические грёзы, не совместимые с акробатикой.

Старая яблоня, широко развесив крону, росла низко и крепко держалась земли. В мае обильно осыпала рыхлую пашню, дождевых червей и чёрных неспешных скворцов бело-розовыми ароматными чашечками. А в сентябре радовала солнце и глаза ярко-красным наливным боком яблок, выглядывавших из густой листвы.

Одна мощная ветка дерева составляла со стволом почти прямой угол. Здесь юная особа, прислонившись к молчаливой подружке, с альбомом и простым карандашом проводила большую часть лета и брала уроки и высоты нравственного выбора.

Яблоня и Ветер снисходительно наблюдали девичьи опыты в рисовании, пении, поэзии. Листали альбом с Фаустом, Маргаритой и Мефистофелем. Слушали сказки о далёком королевстве, в который она превращала сад… Занимательные диалоги с героями выдуманного мира.

Вместе с ними, только через щель в заборе, представление наблюдала старуха-соседка. Она так развлекалась. Много лет спустя в Волховске мама передала её слова: «Дочка у тебя необычная, Мила, ей здесь не место».

Глава 7

С переездом в «мешок» началась самая яркая и необыкновенная часть жизни Алисы, несмотря ни на что.

Она училась в школе имени героя Заслонова, организатора антифашистского партизанского движения в районе железнодорожной станции Рошанск.

Каждое утро в коридоре этой школы выстраивались в шеренгу классы и читали речитативом: «Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим… Это нужно — не мёртвым! Это надо — живым!». И затем перечисляли имена партизан, учившихся в школе.

Стенам школы, городу, Родине, миру, каждым вдохом, единым хором клялись они памяти павших быть достойными.

Это был долгий, с четвёртого по десятый класс, оседлый отрезок в одном городе и одной школе. Поэтому Аля нашла настоящих друзей с полноценными отношениями, их падениями и взлётами. От этого осталось ощущение, что в Рошанске прожила всю жизнь, от начала и до конца.

Встретили новенькую в классе прохладно. Цеплялись к русскому выговору. Однако смелость и открытость Алисы быстро покорили мальчиков и, как полагается, вызвали ревность у девчат. Какое-то время те были похожи на суетливых хлопочущих кур в курятнике, но через несколько месяцев всё улеглось-утряслось и обстановка нормализовалась.

Идти в школу обычно не хотелось. Но не из-за самой школы.

Просыпаться нужно было рано. Дрожа, вставать босыми ногами на холодный пол, бежать в туалет во дворе. Выносить, держа на вытянутых руках подальше от себя, помойный таз, полный мочи, окурков и всякой гадости, стараясь не дышать и не заглядывать.

Умыться холодной водой, иногда постирать, погладить и пришить воротничок и манжеты, которые быстро пачкались о парту. Погладить смятые складки у форменного платья (от горячего утюга без отпаривателя они лоснились), капроновые ленты и алый шёлковый галстук. Несмотря на цейтнот, уделить пристальное внимание простым светло-коричневым чулкам в тонкую резинку.

Чулки тогда были хлопчатобумажные. Гладкие, без рисунка и в широкую резинку носили женщины (Фу! — деревня, и в тонкую — длинные, до попы, их ещё можно было подкручивать — то, что надо!) Чулки должны были быть так сильно натянуты на ноги, чтобы на коленях не оставалось ни морщинки. Во время переменок, перво-наперво в туалете, школьницы натягивали чулки.

Заплести косички, повязать галстук хорошо за один раз, чтобы не переглаживать, заметить, что один край уже начинает осыпаться, но всё равно этот, с необработанными краями, ей нравился больше, потому что концы получались лёгкими…

Заметить, что времени в обрез, смахнуть со стола пятак, схватить портфель и почти лететь до самого дома подружки Ларисы на Октябрьской улице…

Там, в полутёмной прихожей с раскочегаренной печью, ждать в широком проёме двери.

Смотреть на большую чугунную сковороду жаренной кружками на сливочном масле картошки и на горку сочных домашних котлет в эмалированной миске, стараясь не дышать. Исходить слюной и напрасно сдерживать бурчание в животе.

Иногда её угощали. Мама Ларисы работала на железной дороге и неплохо зарабатывала.

Известно: самые крепкие группы состоят из трёх человек. Но их команда включала четверых. Аля думала, что связано это было с местом их проживания. Лена и Галя жили в одном районе, недалеко от школы, Лариса — в «мешке». И, когда семья Алисы приехала жить туда же и девчонки взяли её в компанию, получился квартет.

По прошествии времени она поняла, что «квартет» был, а «круг» не образовался.

Широкий школьный въездной проём с бетонными столбами по бокам был временным порталом.

По одну сторону оставалась скучная рутина жизни.

Без перспективы, словно неиспользованная и пожелтевшая страница. По иронии судьбы она находилась в центре путей сообщения. Сутками напролёт длинные составы проносили мимо грузы, цистерны, похожих на манекены в окне детей, женщин и мужчин — пассажиров из других мест, оставляя в юной душе смутное беспокойство.

Жители «мешка» порой ходили «в город» через мост над переплетением жил из стали на рынок, в промышленный магазин, в фотоателье, больницу или к парикмахеру.

Изредка на узких улочках можно было увидеть скорую помощь и пару местных сплетниц рядом. В положенный срок — жидкий хвост из провожающих в последний путь покойного соседа за открытыми бортами грузовика. Всё самое необходимое на каждый день было под рукой, в своём районе.

Никто из их окружения даже не задумывался всерьёз, что можно собрать чемодан, купить билет и увидеть что-то новое за пределами станции.

По другую сторону проёма начиналась удивительная, многоцветная, бесконечная страна, которая простиралась до позднего вечера несмотря на то, что занятия в школе заканчивались днём.

Это четвёрка из «б» класса создавала другую реальность.

Каждый день, будучи неразлучными до поры, когда глаз уже не отличает оттенков чёрного. В любое время года находились в центре так называемой культурно-воспитательной школьной работы.

Летом выступали с концертами для рабочих. Танцевали и пели. Простые, не одарённые талантами девочки. Ставили номера, репетировали, шили костюмы.

Самой талантливой и красивой из них была Лена. Отличная гимнастка, с точёной фигуркой и чудесным голосом. Смешливая до слез.

Недавно Алиса увидела фотографию Лены-бабушки, выложенную Сашей в «Одноклассниках». Главным оказалось не то, что унесло время.

А то, что Лена сохранила и что заставляло других оборачиваться ей вслед. Вся талантливая романтичная натура подруги была, словно в порыве, обращена к людям.

На фото сейчас она выглядела моложаво, благодаря тому же стремлению и нежному взгляду.

А в детстве была магнитом в их группе. И неразлучная «четвёрка» фонтанировала идеями.

Ежегодные ведущие «снегурочки» на школьной ёлке. Костюмы делали только сами. О, эти костюмы! Им надо отдать должное.

Из белого или розового ситца шили простое платье с рукавами. Украшали его вместо ваты льняной пряжей, которую мама Алисы приносила для этого случая с работы. По горлу, подолу и рукавам. Волнистое, гладкое на ощупь, сияющее волокно, напоминало кукольные волосы. Из него заплетали роскошные косы и прикрепляли к шапочке. На ткань сверху с помощью силикатного клея (он ещё когда засыхал, оставлял жёлтые пятна) клеили россыпь «снежка». Так называлась мелкая слюда, что продавалась за копейки в бумажных пакетиках. И измельчённые деревянной толкушкой новогодние игрушки — для блеска.

Как же это всё кололось! А ноги, обутые в тонкие тапочки всё из того же ситца и украшенные тоже, к концу утренников кровоточили…

Организовав вокально-инструментальный ансамбль, разучивали и репетировали песни, имея один голос на четверых. Голос Лены.

В отличие от остальных та потому и пела хорошо, что хорошо слышала. Пару раз за выступление на сцене Леночка начинала тихо, сотрясаясь всем телом, смеяться. По щекам текли слёзы. В какой-то момент, не выдержав, уходила. За ней сразу убегали Галя и Лариса — домой менять белье. Последней, стараясь защитить честь своих подруг, пусть даже ценой возможного собственного позора покидала сцену наша героиня.

Девчата верили безусловно в свою необходимость школе. Летними вечерами на детскую площадку «Солнышко» отдохнуть и посмотреть развлекательную программу высыпали ближние и дальние соседи с малышнёй и внуками. Подружки танцевали, читали стихи и показывали смешные сценки. А после играли в прятки, волейбол, салочки, «классики», качались на качелях.

Качели были высокими. Приваренные к металлическому турнику и укреплённые брёвнами с двух сторон скобами. Самые смелые вставали на доску ногами и раскачивались до момента, когда железные прутья ударятся о верхнюю перекладину.

Можно было видеть всё небо, а задрав голову, и землю под собой, когда ноги оказывались выше головы.

Этот момент пропустить никак было нельзя.

Однажды её подвели кожаные подмётки сандалий. В момент удара подошвы соскользнули, и она упала плашмя. Когда смогла вздохнуть, закричала от нестерпимой боли в ладонях. Над ней склонились головы друзей. Взрослые отнесли в беседку…

Словом, одно дружное советское общежитие.

Их четвёрка шефствовала над пожилыми, ветеранами и ближайшей воинской частью… Выступала на спортивных соревнованиях, в залах и на местном стадионе. Они играли в «Зарницу», сдавали нормы ГТО, собирали металлолом… Спасали выброшенных в общественные уборные слепых котят…

С таких девочек и мальчиков писал своих тимуровцев Гайдар, а им, наивно восхищавшимися бумажными героями, было невдомёк.

В тёплые майские дни собирались вчетвером, набирали в авоську картошку, хлеб, сало, лук, бутылку с водой и уходили вдоль железной дороги через посадки в сторону моста, под которым протекала речка Рошанка.

Посадками называлась заградительная полоса вдоль путей. Здесь сажали ели в два ряда. Их обрезали, создавая прямоугольные длинные заграждения от снега. Внутри они напоминали заросшие ходы, но лазать там было неудобно: много острых веток и пыли. А вот по верху девчонки бегали, качались на упругих кронах, иногда проваливались, обдирая руки и ноги.

Недалеко от берега разжигали костёр. Запекали в золе картошку. Жарили на ветках сало. Ели с луком и хлебом, запивая водой.

После под железнодорожным мостом, где речка из-за наваленных камней оставалась мелкой, прыгали по мокрым и скользким валунам, с одного берега на другой. В прозрачной воде от камней тянулись зелёные космы тины и травы. Пуская в быстром месте цветные платки, долго смотрели, как вода разговаривает с ними, играет и, раздувая пузырём, старается вырвать из рук.

Порой Алиса брала велосипед и уезжала из дома одна — ещё дальше, за «мешок». Сначала по улице Строителей, где находился одноимённый клуб и завод.

На его неохраняемой территории по воскресеньям она с друзьями забиралась на всё, что поднималось над землёй больше, чем на метр. На сложенные в огромные стопы шлакоблочные плиты с острой и ржавой арматурой. На пустые вагоны. На крышу цеха по галерее с транспортерной лентой внутри, крытой железными с рваными краями листами.

Сколько раз можно было упасть, получить увечье, но Бог миловал…

Разогнавшись на спуске, проскакивала под мостом, мчалась сквозь «липки». Эта липовая сумрачная аллея ассоциировалась у неё только с Буниным. Потому что не вписывалась в привычный ландшафт. Словно тот, кто мог себе это позволить, пошутил или ошибся: вырезал кусок пейзажа из другого времени и места и перенёс в совсем уж неподходящую картину унылого колхоза.

В перспективе аллеи воображение рисовало лощёных денди и декольтированных дам с собачками в поскрипывающих рессорами открытых ландо…

Перетащив велик через одноколейку и взобравшись на насыпь, оказывалась в царстве шиповника и луговых трав. Здесь, по узкой, утрамбованной тропинке среди ржи и васильков ехала не спеша, слушая разговор спиц с колосьями.

До той поры, пока рельеф не делал резкий уклон. Мимо еврейского кладбища до самого берега реки.

Это место преодолевала на максимальной скорости, расставив ноги в стороны от педалей. Дорога была неровной, с ямами и глубокими морщинами, вымытыми талой водой. Вцепившись в руль, почти ослепнув от слёз, под аккомпанемент свиста ветра и дребезжания багажника Аля отрывалась от земных забот.

После стояла на берегу, наблюдая изменения цвета и фактуры текущей воды. Река то покрывалась рябью, то проливалась бархатом. В ней отражались серые близнецы облаков.

Со щёк сходил жар, и она падала в мягкую траву. В гости к её ароматам, разноцветью, маленьким и оттого безобидным жителям — косиножкам, стрекозам, божьим коровкам, пчёлам, бабочкам, блестящим жукам.

Трава редкой кисеёй закрывала от глаз высокое-высокое небо с заблудившимся в нём звоном жаворонка. Солнце на склоне дня было просто светом…

Тогда девочка ещё не знала, что рай и ад случаются только на земле.

Глава 8

Солнечный луч наконец-то добрался до оголённого уха и немилосердно стал что-то нашёптывать. Она почувствовала, как онемела спина от статичной позы, перевела взгляд на море: ослепительные блики, танцующие на волнах, и марево на горизонте.

Обычный жаркий полдень на подходе. Пора. На террасе никого не осталось. Сунув купюру под блюдо и крикнув в сторону двери: «Grazie!» и «Ciao!» вышла из-под тента.

Луиджи, оторвав взгляд от монитора, с интересом посмотрел, как шёлковые брюки, волнуясь вокруг её ног, соревнуются в изяществе с мягкими сандалетами. Прищёлкнул языком, и его внимание вернулось к рутинным заботам. Жена обещала показать образцы ткани для новых скатертей, отобрала несколько оттенков красного, и ему предстояло не только обсудить варианты, но и смириться с новым обликом кафе.

Маленький слоник «Лянча» так нагрелся, что пришлось с заведённым двигателем ждать минут десять, пока кондиционер не охладит салон.

Первые километры Алиса вела машинально, ещё под впечатлением оживших картин из прошлого, но эмоциональные итальянцы, привыкшие к скорости, быстро вернули её в русло шоссе, а заодно — к живописным картинам, мелькавшим за стеклом.

Она надеялась, что на этой итальянской сцене в обрамлении восхитительных живых декораций занавес закроет долгую и непростую главу её жизни и поднимется для оваций и «браво» новой и неизведанной, где время не значит ничего.

Таким, достойным одобрения, мыслям способствовало и отменного качества дорожное покрытие.

Первое чувство признательности зарубежным дорогам-трассам, автобанам, улочкам, сродни любовному, она испытала, преодолев шестичасовое дорожное родео между военным посёлком Алакуртти и финской Салла, где находится пограничный КПП.

Алиса тогда впервые отправилась за рубеж.

Как только пересекли границу — будто попала в другой мир, где, в каком-нибудь Брюгге, можно пройтись по тротуару и в носках.

К нашим провинциальным убитым дорогам приходится привыкать, чтобы не тратить времени на поиски причин такого их плачевного состояния. Тайна сия есть — это в том числе и о наших дорогах сказано. Без сомнения, русские классики, в знак поддержки, сейчас дружно заикали.

В той поездке она сделала не одно важное открытие. К примеру, не зависимо от страны и состояния трасс водителей всего мира, как оказалось, объединяет азарт в рискованной игре в покорение пространства и времени и обретение в ней себя.

В подтверждение припомнился один случай на альпийском перевале. В переполненном туристическом автобусе с двумя водителями — ребятами из Польши. Профессионалами высокого класса.

Вечерело. Уже несколько часов они провели на маршруте из Италии в Германию. В австрийских Альпах ждал транзитный отель. Сменный Микош спал, откинув спинку сиденья. За окнами проплывали потрясающие горные пейзажи. Гид, устав живописать, вовлёк в разговор водителя Владека.

Обычно сдержанные, застёгнутые на все пуговицы галантные мэны под натиском симпатичных туристок отступили. Владек отвечал на вопросы о семье и даже спел песню. Ему подпевали и громко хлопали.

По горной трассе, расплёскивая свет и беспечную радость катил высокий синий автобус Данилы «Мокуса».

Когда дорога по серпантину стала подниматься в гору, Владек уступил место напарнику.

Веселье продолжалось, но теперь от автобуса к пассажирам передалось ощущение скованности. Алиса посмотрела в окно. Встречной полосы не было.

Автобус играл с дорогой в головоломку, потому что его прямоугольная конструкция не вписывалась в петлю поворота. То и дело над обрывом зависал то зад, то перед. У неё перехватило дыхание. Чтобы не закричать, наклонилась над своей сумкой в ногах, делая вид, что что-то ищет.

И тут они встали. В салоне наступила гробовая тишина. Люди сидели, закрыв глаза. Казалось, если кто-то чихнёт, они полетят вниз. Водители молчали. Минуту или две — всё равно что вечность — Микош принимал решение.

Завёлся мотор, их слегка качнуло, покачнуло сильнее, и…, может, оттого что внутри уже все вымерли и не мешали найти недостающие сантиметры, чтобы вписаться в поворот, сипнув амортизаторами, автобус миновал опасное место.

Пока их не довезли до самого высокогорного альпийского отеля, никто не произнёс ни слова. Но каково было изумление поляков, когда высыпавшая из салона толпа женщин стала их обнимать, кружить и целовать.

Отель всеми силами пытался помочь снять стресс. Предложил лёгкий ужин и крепкий Mozart, а после — роскошные постели под невесомыми пуховыми одеялами.

В три часа ночи, исчерпав весь запас успокаивающих приёмов, она разбудила соседку, и, поскольку лекарство осталось в автобусе, женщины до рассвета бродили в окрестностях и восхищались величественной панорамой горных хребтов, наколовших на свои вершины спящие облака.

Утром за завтраком Владек взял слово. Объявил, что у водителей, как у врачей и моряков, есть свои приколы. И что они благодарят русских пани за поцелуи. Ему едва удалось закончить речь и убежать. Микош тоже улыбался, но чувствовалось, что этот навык ему придётся некоторое время восстанавливать.

Действительно. Человек может построить дорогу (плохую или хорошую), но не приручить её. Потому что она превращается в путь, полный сюрпризов.

Пережитая опасность взрывает мозг осознанием пульсирующей в тебе жизни и непостижимой загадкой обречённого разума. Стремление испытывать такое чувство сродни наркотику — неистребимо. Но на гребень волны выносит только сильных духом.

Водительское братство не даст соврать.

Нашим подружкам, уже отправившимся в путь, подобное только предстояло постичь.

Взрослея, они замечали некоторые физические изменения. Большинство ровесниц двенадцати-пятнадцати лет толком не знали, чем девочка отличается от девушки. Физиологически созревали позже современных девиц. У родителей спрашивать о «таком» не было принято. Раз тема взрослыми замалчивалась, значит вызывала острое любопытство. Все чувства направлялись на извлечение информации.

Кошки, собаки, свиньи, козы и кролики демонстрировали им отношения между полами и их результат. И девчата, как истинные исследователи-учёные наблюдали процесс рождения котят, щенков, поросят, козлят и крольчат.

Случайно подсмотренные сексуальные отношения родителей не удовлетворяли запрос, поскольку вызывали такой страх, какой вообще подавлял все когнитивные способности.

Книг просветительского характера не было, а художественные произведения в стране писали либо евнухи, либо оскоплённые цензурой классики. Но бывало и так, что цензоры, напившись писательской крови, засыпали мертвецким сном, и в библиотеки «просачивались» зарубежные мастера: Боккаччо, Бальзак и Ги Де Мопассан.

Книги последнего тогда считались верхом разврата. Самые дерзкие читали подобное с фонарём на чердаках. С выпученными глазами и колотящимся сердцем — не дай Бог кто застукает.

Ниже талии, тем не менее, чувства не опускались. Девчата, словно серые с большими почками ветки, торчали из ноздреватого апрельского снега, не зная, что их ждёт через две недели.

Прежде всего, в качестве утешительного приза, пришло осознание, что в бытовых ситуациях можно выбирать, как поступать. Пусть и по мелочи, но уже из жизненной колоды взрослых людей. И это окрыляло.

То есть социально её ровесницы взрослели быстрее. Этому способствовал уклад советской семьи, когда дети были предоставлены сами себе день напролёт. Когда школа брала на себя воспитательную работу с подрастающим поколением. И когда активная позиция самих воспитанниц удобно укладывалась в эту схему.

Так, с большой радостью Аля и Лариска заменили еженедельные обязательные и уже некомфортные походы в общественную баню на посещение пристанционного душа. Ходили по вечерам, когда душ не был занят рабочими.

От её дома это совсем недалеко. Просто пересечь тускло освещённую улицу, пройти узким глухим переулком, где боковое зрение выхватывает мелькающие щербатые, кривые и посеревшие доски заборов и любое движение. А острое обоняние — запахи из дворов — цветов и готовящейся еды. После подняться по уклону, пересечь ещё одну улицу, что вдоль рельс привела бы прямо к вокзальному переезду.

— О, сколько было с ним связано надежд! Главная — вырваться из «мешка».

Но ходили подружки через железнодорожные пути напрямую, как и все местные: так ближе. Вечером из-за повышенной влажности запахи полыни, шиповника, цикория, что росли вдоль дороги и шпал, пропитанных креозотом, усиливались. Узкие, заросшие травой места на тропинке, перепрыгивали, пытаясь не намочить холодной росой босоножки, ноги и подол платья.

Глаз привычно отмечал тусклое свечение рельс и пятен мазута на щебне. Фотографировал очертания деревьев, кустов, вагонов на запасных путях, приближающихся пристанционных строений. Слух взрывал лязг маневровых. Ноги привычно и легко находили безопасные места в сплетении железных жил…

Душ затерялся среди безликих дощатых пристанционных строений, выкрашенных в один красно-коричневый цвет. У него было окно, раздевалка и душевая с двумя стояками, разделённая открытой перегородкой. А у них — ключ и время на то, чтобы не спеша хорошо промыть длинные волосы, согреться и отдохнуть. Свет на всякий случай выключали.

В тот раз за разговорами не сразу разобрали: «Девочки, покажитесь!» Прерываемый тяжёлым дыханием голос раздался рядом. Страх на мгновение парализовал, но уже в следующее в Алиных руках оказалась тяжёлая влажная табуретка и громкий крик: «А ну, пошёл вон! Сейчас милицию позовём!» спугнул местного педофила.

Как яблоко не замечает, что наливается цветом и соком, так юные девы не замечали, как меняются. Но замечали другие. А некоторые вожделели откусить от запретного плода вопреки суровой морали авторитаризма.

— В жизни ей не раз приходилось бывать в передрягах более отчаянных. И это самое лучшее, когда ты встречаешь тёмного ангела с открытым забралом. Так тебя закаляет жизнь, которую ты выбираешь сама и проживаешь, день за днём, так или иначе, борясь за выживание, когда обострены все твои чувства.

А как иначе узнать, что на другом конце качелей упирается в доску и растягивает верёвки Счастье? Как иначе понять, что ты можешь выбрать другой конец доски?!

Всё так. Нежная юность подобна мотыльку, её питает надежда. И она вновь и вновь летит на пламя.

Тёплый летний вечер. Подружки торопятся. Уже часа два прособирались на танцы. Волосы расчёсывали и на косой, и на прямой пробор, перемерили туфли и босоножки (свои и чужие). И все кофточки. Подходили и отходили подальше, оценивая друг друга, незлобно подшучивая.

И, наконец, тёмными, но знакомыми до камушка переулками родного «мешка (где от заборов и притаившихся за ними садов струится, перемежаясь, то прохладный, то тёплый воздух) слегка возбуждённые и весёлые, болтая и то и дело прыская со смеху, они чуть ли не летят по воздуху, напоённому жасмином, флоксами, полынью и Бог ещё знает какими волшебными ароматами. Словно юные богини, покорять всех и навсегда.

Вдалеке, с круглой пристанционной площадки, едва-едва, но сразу сладко и щемяще слышится: «Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей…»

А потом, уже на самой площадке, они слушают «Песняров»:

Пайшла, ніколі ўжо не вернешся, Алеся.

Бывай, смуглявая, каханая, бывай.

Стаю на ростанях былых, а з поднебесья

Самотным жаўранкам звініць і плача май.

Глазеют на танцующие пары, надеясь, что и их пригласят и как раз будут играть любимое: «У берёз и сосен тихо бродит осень»…

И вот она танцует с мальчиком, и думает о своём, и ощущает его тёплые несмелые руки: одну — чуть выше талии, другую — своим кулачком. Она совершенно доверяет ему, и они одновременно близки и далеки, словно две вселенные.

Близки тем, что почти ровесники, что учатся в одной школе, где всё пропитано патриотизмом и верой в светлое коммунистическое будущее. Жизненным укладом: потому что большинство родителей — рабочие железки или льнокомбината. Тем, что свободное время они проводят на велосипедах, гоняя по окрестностям и улочкам привокзального частного сектора, да на старой детской площадке за игрой в волейбол или лапту. И всегда босиком. Им кажется, что они так хорошо знают друг друга, точно брат и сестра.

Только это заблуждение. Потому что детство кончается, а порой кончается внезапно, как улица в сплошном тумане.

Глава 9

Через полтора часа она встретится с Марко, истинным итальянцем, галантным и беззащитным перед красотой и её бренностью.

Итальянский мелодичный голос навигатора направил к нужному съезду. Теперь можно осмотреться. Справа и слева захватывающие дух пейзажи округа Марке. Впереди ждёт лазурь Адриатики, чистые звуки саксофона в местном яхт-клубе, гастрономические сюрпризы. И что там ещё приготовил друг для их совместного short trip?..

Несколько лет назад Алиса ответила на предложение добавиться в друзья на Фейсбуке. Потому что в Италии жила её нереальная детская мечта.

Когда-то у советской школьницы было необычайно упорное стремление вопреки обстоятельствам — узнать как можно больше о мире, в котором она живёт.

Девчонка делала это единственно доступным способом: читала всё подряд: художественную классику, отечественную и зарубежную, энциклопедии, журналы, книги по истории, искусству, естествознанию. Однажды, «проглотив» «Муки и радости» И. Стоуна, Алиса обрела кумира. Автору удалось оживить героя на страницах своей книги.

Как в волшебном фонаре, девушка видела его маму Франческу, встававшую до рассвета, разводящую огонь, спешащую на пристань к рыбакам с первым уловом, чтобы приготовить сытный обед для семьи, а после снова прилечь, и однажды не подняться с постели. Молодую ещё её скосил какой-то недуг.

Видела Мике, копирующего рисунки учителя Гирландайо. Следила за «рождением» «Фавна» в утренних садах Медичи. Вместе с ним пробиралась в покойницкую при монастыре, чтобы изучать строение человеческого тела изнутри… Не вписывалась в окружение выдающихся поэтов, художников и скульпторов при дворе Лоренцо Великолепного, несмотря на признание таланта…

Вместе с ним испытывала наслаждение, сродни любовному, во время создания Давида… Сидела скрюченная под потолком Сикстинской капеллы.

Вместе с этим титаном переживала одиночество и отрешённость от мирских благ, сознавая его одарённость, одержимость и человечность.

Але страстно хотелось глотнуть воздуха, которым дышал Микеланджело-человек, услышать стук его сандалий о камни мостовой, попробовать увидеть окружающее так, как видел он: первые лучи раннего флорентийского утра, бархатные холмы окрестностей Сеттиньяно… Оживающие линии на зернистом куске «carne». Тяжесть и непреклонный холод резца и молота и зарождающее в них тепло от руки скальпеллино.

Почувствовать уколы ревности и зависти соперников, прикасаясь взглядом к его шедеврам. И каким-то образом разделить толику ноши, выбранной этим одержимым, на земных перекрёстках…

Несколько лет назад фотокадры запечатлели её на улочках, брусчатка которых бережно хранит звук шагов великого скульптора и величайшего по силе духа из людей.

В музее Ватикана, в Сикстинской капелле, она испытала настолько, насколько это вообще возможно, все те чувства.

Огромный, переполненный людским морем зал, нереально живая история на потолке, и приглушённый шум, подобно приливной волне, создавали иллюзию космоса.

Микеланджело Буонарроти продолжает творить — не было и не будет для него никаких материальных преград во веки веков. Она простодушно верит в то, что так, как относился к жизни и к своему делу этот человек, должно поступать любому из смертных — довериться себе как Богу и идти нехоженым путём.

Мечта Алисы сбылась, когда она решила, что её планы теперь будут реализовываться. Ушла с работ по найму. Занялась бизнесом, бонусом к которому стали оригинальные поездки по Европе.

В Италию она ездила не столько на экскурсию, сколько к своему кумиру. Но неожиданно получила гораздо больше.

Путешествия стёрли условность границ между людьми. Мир открыл ей тайну. Теперь она хотела и могла слушать его, и говорить с ним на равных, без нелепого уничижительного поклонения.

Но самое главное — путешествия изменили её. Наконец-то Алиса взглянула на всё своими глазами.

Вскоре они с мужем перебрались жить в Болгарию близ средневекового города Черния, а чуть позже наша героиня решила дописать свою повесть на итальянском побережье. Так и получилось, что с Марко они не могли не встретиться…

Такой поворот в судьбе юной девочке не мог пригрезиться в самом волшебном сне. Но привела сюда она себя сама, своими предыдущими шагами…

Память возвращает Алису в детство.

В тот день она куда-то собиралась. Тонкая и гибкая, с промытыми, распущенными по пояс светлыми волосами и тёмно-серыми глазами красота.

Брат, как обычно, наблюдал, но в этот раз вдруг сказал, что хотел бы жениться на ней. Она смеялась, натягивая колготки… Эластичные с узором, что только недавно появились в стране.

Как все те вещи, от которых кружилась голова у советских девчонок. Джерси и джинсы не из джинсовки, какие-то умопомрачительные кофточки-лапша и цветные босоножки, и красные лаковые сапоги в обтяжку до колен. Всё фирменное, с характерным химическим запахом, — в основном импорт из Венгрии и Чехословакии.

Какой восторг девчонки испытывали от одного вида всех этих волшебных вещей!..

Она разгибается и чувствует горячее дыхание за спиной, и слышит бессвязный шёпот: «Я потихоньку, мне надо потренироваться».

В следующее мгновение сестра уже на диване, а брат придавливает её собой и шарит по телу горячими руками. Стягивает колготки вместе с трусами почти до колен, упирается твёрдым, но поза неудобная, её ноги крепко сжаты плотными колготками. Аля чувствует, как внутри нарастает волна какой-то вселенской тоски: «Мне не нравится, пусти!» Брат спрашивает: «Не больно?»

Тут же включается мозг, она начинает думать самостоятельно, и, внезапно ощутив злость и силу, вырывается. Бежит на кухню, где мать готовит, и объявляет, что брат «приставал».

И мама в ответ молчит.

Это молчание, как каменная надгробная плита, накрыла их отношения вплоть до момента, когда дочь, стоя на коленях у постели умирающей, не начала читать вслух «Отче наш». В тот божественный миг мать с обширным кровоизлиянием и необратимым психическим расстройством и дочь с опустошённой душой, держась за руки, заплакали вдруг вместе в едином ясном сознании.

Но в прежние времена у юной девочки не было ни генетической связи с родом, ни пуповины, соединяющей с семьёй, ни возможности быть собой.

Она жила в стране, где не было порока.

В ячейке общества, где все были словно перекрученные изоляционной лентой проводки. Когда лента теряла липкость, проводки оголялись, искрили друг от друга, заходились истеричными вопросами «кто виноват?» и «что делать?». И поскольку ответы на эти вопросы вселенной не предусмотрены, всё накопленное недоразумение выливалось в дикие пьяные сцены с матерной руганью, разбитыми стёклами, сломанными табуретками, разбежавшейся по огороду живностью, взаимными обвинениями во всех грехах и молча наблюдалось теми из соседей, кто пока находился в периоде анабиоза между своими вспышками неконтролируемого гнева.

Так выпускали пар советские рабочие семьи.

То, что произошло с Алисой, не могло случиться, не могло быть сформулировано, подшито к делу и, следовательно, не могло быть исправлено. Она осталась наедине с чувством вины, страхом и бесчестьем на долгие годы. Потому хотела только одного — исчезнуть, вычеркнуть из памяти всё и всех.

Но не было для неё ковров-самолётов, а тот, кого она выбрала помочь, вырос в ещё более страшных условиях. Ему не повезло больше. Потому по его психике проходила тонкая, с волосок, незаметная невооружённому глазу трещина. Раскалывающая личность надвое.

И ей пришлось ступить на тропу выживания, где радость — редкая и дорогая гостья, где нужен адреналин, чтобы чувствовать и быть готовой бежать.

Теперь по собственной воле она вырезала из памяти большие куски жизни, как ампутировала, теряя, вместе с непереносимым и хорошее. И также порой испытывала фантомные боли по утраченному счастью.

По своей преданности друзьям детства. У них были тысячи совместных дел, и каждый день, как целая жизнь. По воскрешающему запаху талой мартовской воды, первой капели и журчанию ручьёв. По слепящему весеннему солнцу. По дурманящим запахам незатейливых цветников в палисадниках…

По её осиротевшему огородному королевству. По летним утоптанным среди пшеницы тропкам к покатым, покрытым мягким ковром из осоки, слёзок, чабреца и клевера, берегам Рошанки…

По тёплым осенним вечерам на прибранном дворе, где у крыльца, на котором она сидит, отец соорудил костерок из мусора и щепок, а на двух кирпичах закипает закопчённый с одного боку чайник, и из соседних огородов тянет пряным дымком тлеющей ботвы…

По аромату бугорчатых и твёрдых с затемнённой воронкой антоновских яблок среди палой листвы после первого заморозка…

По катанию с ледяной горы на тяжёлых самодельных санях, в которые набивалось пять человек. По визгу и хохоту, когда сани неслись вниз. По вкусу снега и крови из треснувшей губы…

По непередаваемому чувству дома, какое она испытывала, вваливаясь во входную дверь в тяжёлой, набитой снегом одежде. С паром изо рта, с красными руками и щеками, с колтуном из волос на голове, с горящими глазами, — прямо к горячему боку печки…

По тем волшебным трём дням перед Новым годом, в один из которых со старшим братом они, увязая в глубоком снегу, ходили за ёлочкой.

Ёлка каждый год была чистым совершенством: пушистая и классически пропорциональная, наполняющая дом диким лесным запахом. Вдвоём её и украшали. И это был любовный перфоманс с природой и красотой.

Из игрушек магазинные только бусы. Конфеты в ярких фантиках. Орехи, мандарины в фольге, собранной Алей за год. Из ваты брат создавал снежный покров. Настоящие разноцветные свечи крепили к веткам пластилином.

Они долго горели, неровным светом отражаясь на стенах, на круглом железном боку печи, на разрумяненных лицах близких. Мягко освещали праздничный стол с нехитрыми закусками: холодцом, пельменями, соленьями, замороженными коричневыми яблоками, дожившими до декабря на чердаке. Приоткрывали летнюю тайну трёхлитровой банки компота из вишни, закатанного мамой в июле. Его сладко-терпкий густой нектар потрясал своим вкусом и душистым ароматом морозную ночь…

По целой, оставленной за забитой наглухо дверью жизни. По вере в бесконечное счастье. По, казалось, утраченному раю.

Её воспоминания переплетались, образуя устойчивый узор определённого мотива. Алиса качнула головой, как бы утвердившись в сформированном жизненным опытом убеждении.

Жизнь — не прошлое, настоящее или будущее. Не плохое или хорошее. Это только твой путь. Родился и пошёл. Красота мира и ценность пути измеряются соотношением добра и зла в тебе самом. Чтобы это понять, нужно пройти через испытание. И лучше не замирать на берегу, а нырнуть и вынырнуть. Как крещение принять.

— Но до такого поворота пришлось немало пройти…

Её душа проверила ровные ряды петель, одну ловко подтянула и продолжила работу.

Глава 10

До воссоединения с мамой прошла целая жизнь.

Брат, взрослея, становился всё более грубым, жестоким и опасным. Чувствуя слабость матери, устраивал сцены. Обычно вечерами, когда она отдыхала на диване у телевизора. Метался по комнате, порол всякую чушь, требовал денег, угрожал. Получив своё, отключал телевизор и, уходил, так хлопнув дверью, что с потолка сыпалась побелка.

Ни с того ни с сего мог взять и окатить Алю водой из ведра с головы до ног, а после, сгибаясь, хохотать до слёз. Однажды в ответ на оплеуху назвала его «гадом». Брат ударил кулаком по голове. И стал бить, как молотком забивают гвозди.

Она падала и поднималась, падала и поднималась. Пока не смогла уже подняться.

Придя в себя, ушла из дома, бродила, как безумная, по окрестным переулкам «мешка». Ужаснее всего было покорное возвращение.

И в тот раз домашние уже ничего не узнали. Лишь однажды, случайно увидев посягательство Лёшки на её честь, Юра повалил насильника на пол и отпинал ногами. Но ничего не изменилось.

Поэтому девочка старалась избегать своего преследователя и принимать происходящее как должное. Она думала, что брат — подлец. Тогда мысль об извращении не могла прийти в голову. В стране «не было» безумцев, наркоманов, проституток, бедных и несчастных. Всё домашнее насилие «заметалось по углам».

Зато в какой-то момент почувствовала себя виноватой и грязной. Чувство доминировало, росло и поглощало свет…

Долго, очень долго, много дней, ночей и лет Алиса с переменным успехом боролась с изнуряющими приступами паники.

Искра от лихорадящего всепоглощающего беспокойства до животного неконтролируемого страха возникала по щелчку произвольной мысли. Единственно приемлемым для неё способом не встречаться со своей реальностью, своими заблуждениями и попытаться не свихнуться при этом — стало освоение какой-нибудь деятельности либо профессии.

Путь к себе Алиса выбрала непростой и неблизкий.

Закончив очередное учебное заведение или курсы повышения квалификации, вычерпывала все требования к профессии, создавала свои практические методики и разработки. Получала категории, сертификаты, положительные отклики — всё, что подтверждало её материальность.

С одержимостью убегала в лабиринты и ныряла в глубины официальной и нетрадиционной медицины, философии, литературы, позже — психологии и бизнеса.

Между делом занимала себя лоскутным шитьём, акварелями, закаливанием, здоровым питанием, иностранными языками и путешествиями.

— Главное — не думать о личном, занимать себя (работать можно и на полторы, и на две ставки плюс семья). И нужно бежать очень быстро, чтобы разорвать порочный круг!

Так долго, пока приобретённые знания, трудный опыт, упорство и навыки не вернули ей утраченное самосознание и эмоциональный иммунитет, пока не запустили защитные механизмы и не открыли животворящие шлюзы обмена энергии с миром.

Не так давно на продвинутом онлайн-курсе разговорного английского кто-то из учащихся поинтересовался её профессией.

— Кажется, это можно назвать: человек, — она усмехнулась.

Такой путь Алисе пришлось пройти. Потому что наступило время, когда совмещать в себе чувство тревожности и тоски по утраченной самости с жизнью стало невозможно.

В те годы в страну ветер перемен занёс многое со стороны рухнувшего занавеса. Плохое и хорошее.

Её подхватила и спасла рука Фрица Пёрлза — «Гештальт-подход». После Микеланджело она обрела второго друга. Измученная, ухватилась за протянутую руку, чтобы выбраться из бездны, в которую заглядывала так долго.

Ей было уже около сорока, когда на одном из гештальт-тренингов коллега спросил: «А где же был твой отец?» Тогда впервые Алисе представился случай понять, что в её жизни было два отца.

Первый — герой войны, мастер «золотые руки» — принадлежал всем. Он только работал, работал и работал: на государство, на соседей, на их знакомых, на свою семью. Такому дочь никогда бы не рассказала о том, чего не было в целой стране — об интимном и о личном позоре.

И был другой, тянувший лямку мужик — раб системы и убеждений, — вымотанный и сломленный: с пьяными угрозами (и не только) повеситься. Вместе с приятным ранним воспоминанием качелей в её душе хранится одно ужасное. Она спряталась на чугунной педали ножной швейной машинки от вихря русского безумия — криков, хлопанья дверей, стука каблуков, грохота на чердаке и глухих рыданий.

Этот второй превращал будние вечера в тревожное ожидании пьяного кормильца с работы, перетекавшее в безвременный спектакль одного безумного актёра и покорного вздрагивающего зала — от ударов крышек по пустым кастрюлям и тяжёлого кулака по столу, от проклятий в адрес государственных говорящих голов в экране телевизора и уничижительных пророчеств в адрес семейных.

Такого отца, который мог выгнать всех из дома (один Новый год они встретили у шлагбаума дороги, разделяющей пригород и город — позади сгущалась холодная темень, а впереди был чуть слышен бой курантов). Такого, что мог устроить безобразную и одновременно комичную сцену погони за разбежавшимися по заснеженному огороду поросятами, — дочь стыдилась.

Но любила всем сердцем и надеялась, что каким-то чудом, папа узнает и снимет с дочки непомерный груз «страшной тайны». Как-то всё объяснит, утешит и защитит. Надеялась до момента, когда тот, накачанный наркотиками, не прошёл мимо, как мимо пустого места… Отец умер от рака гортани. Никогда впредь Алиса не услышит: «дочка, подойди, дай я «поцалую тебя в лабок».

Последний раз они виделись на железнодорожной платформе.

Вагон стоял высоко и видны были только голова и худые плечи провожающего. Любящий, полинявшей голубизны смиренный взгляд, впалые щёки на тёмном от загара, изборождённом глубокими морщинами измождённом лице. Совершенно белые, поредевшие волосы оголили лоб. Вид мученика.

Она так и не узнала, был ли папа в курсе её беды. Покачнулась в автобусе и ухватила за руку мужа, сообщившего печальную весть о том, что уже никогда отец и дочь не станут ближе.

Сохранила ощущение прикосновения губ к холодному восковому лбу и обескураживающий вид сорокалитровой зелёной выварки, непонятно как начищенной ею картошки для поминок.

— Да святится имя твоё.

У открытой могилы, отупевшую от успокоительных Алису, держал за руку Юра. Старший брат ушёл вторым после отца. Но это случилось уже без неё. Родительская семья, как лоно утешения и поддержки, без хозяина потеряла для младшей дочери всякий смысл…

Дыхание перехватило. Пытаясь сдержаться, сжимая глаза от набегающих слёз, она съехала с дороги, и рыдания заглушили все звуки. Алиса что-то бормотала о том, как сожалеет, как любит и как скучает. Всю себя ощущая гуттаперчевым мячом, битым-перебитым, истерзанным в нешуточных играх жизни.

Горе потери накрыло её здесь, на 26 километре автострады Анкона-Фано, за тысячу километров от могилы отца. И через двадцать семь лет после похорон она его оплакала.

Сквозь шум в ушах едва расслышала: «Signora, hai bisogno di aiuto? Forse l’acqua?» («Мадам, вам нужна помощь? Может, воды?»). Она смотрела сквозь мокрую пелену на гладко выбритое лицо и внимательные глаза мужчины и на какой-то момент представила, что Бог услышал её молитвы. Поблагодарила, покачала головой, сообщила, что всё в порядке, и когда тот отошёл и встал, прислонившись к своему «спайдеру», вытерла мокрые глаза и высморкалась. Посмотрела в зеркало, заметила, что человек ещё не уехал, и к ней начала возвращаться жизнь.

Через минуту-другую махнула ему рукой и медленно вывела машину на трассу. Сердце ещё громко стучало, но скорбные путы ослабли.

Вскоре мысли о предстоящей встрече с Марко развеяли остатки печали.

Поначалу эти двое обменивались через мессенджер предпочтениями в музыке, взглядами на культуру, историю, делились впечатлениями от путешествий. Со временем его отношение стало не наигранным, а вполне заинтересованным и уважительным — настолько, насколько интернет мог бы перенести.

Зарубежный друг перестал демонстрировать нелепую обиду на не мгновенные ответы, игнорирование смайл-поцелуйчиков и называл её «моя северная красавица», шутливо намекая на русский темперамент.

Его мир Алиса представляла плоским (из-за нехватки информации), ручной работы блюдом на пиршественном столе Италии. Но в центре этого блюда благоухала роза из небольшого сада Марко. И «стол», сам по себе, мало что значил без блюда с розой.

Уважая чувства приятеля, она уделяла внимание точности перевода своих сообщений. Предпочитала общаться на итальянском. Кроме того, бесспорно: речь, — один из самых простых способов познания человека и его души. От такого удовольствия она бы ни за что не отказалась.

Таким образом, формальное сетевое общение переросло в человеческий интерес.

Он жил вблизи средневекового города Читта ди Кастелло, в небольшом фамильном доме. Выдал замуж дочь, дождался внучку и доживал век с престарелой матерью и тихой женой на дивиденды от упаковочного бизнеса. Раз в год выезжал на побережье в Фано сменить обстановку. Имел небольшой круг приятелей… Скучал на пенсии и был рад свежим впечатлениям.

Итальянец, кровь которого на одну треть состояла из патриотизма, на одну — из вина и на одну — из любви к красоте, не растерял по дороге ни жизнелюбия, ни простодушия.

Она усмехнулась, вспомнив, что своё первое селфи друг сделал в туалетной комнате. За спиной бачок устаревшего унитаза с ручкой для спуска воды, а справа — стеллаж с бельём.

Мальчики седеют, полнеют или наоборот иссыхают, их лицо приобретает выражение неприступной маски, но они не стареют…

Алиса с радостью воспользовалась приглашением отдохнуть в его Италии, чтобы после завершить свою повесть в сердце божественной страны.

Здесь ей предстояло убедиться: величие времени и места — понятие отнюдь не эпохальное, оно латентно в каждом живущем и проявляется через служение.

Минут через двадцать показался знак: Фано — 2 км.

Городок без прелюдий открыл гостье своё средневековое тело, как только «лянча» преодолела древние романские стены.

Патину палаццо, соборов, скульптур и фонтанов. И своё молодое сердце благодаря Фортуне, в честь которой был назван.

Улыбнулся сотнями маркиз кафешек, неспешными парами, рука об руку бредущими без особой цели… Горячей тирадой, пущенной с балкона в след бешеному треску веспы и хохотом молодой парочки в ответ… Улыбнулся маленьким старым портом с заботливым маяком… Стайкой дорогущих яхт, задравших носы и занявших лучшие места у пирса. И маленькими на их фоне лодочками-жилками, соединяющими жизнь города и жизнь моря… Улыбнулся видимостью почтения последних к дорогим лоснящимся бортам и оснастке фешенебельных зазнаек… Улыбнулся каменной итальянкой в конце мола, ждущей возвращения своего рыбака. Солидарной в чувствах с той, что ждёт на холме над портом в северном Романове.

И Алиса смущённо улыбнулась в ответ.

Здесь они условились встретиться, и друг уже ждал в кафе у самой кромки воды.

А её душа вплела в рядок памятную отцовскую нить.

Глава 11

От своей беды, будучи ещё ученицей Алиса спасалась, ныряя в портал, ведущий в школу. Здесь о ней забывала, чувствовала себя равной и нужной друзьям…

Но жизнь не играет с человеком в поддавки, у неё другие планы на живущих согласно гамбургскому счёту. Волей-неволей, они пройдут положенные уровни. А дальше уж, вольные хлеба — сами, насколько ума и смелости хватит…

В старших классах, в школьных коридорах, не касаясь широких коричневых досок пола, бесшумно скользила сиреневая романтика. Шаля, она проникала в сердце зазевавшегося школяра, и его рассеянное внимание и прерывистый вдох весело встречались однокашниками, как новое приключение или повод позубоскалить.

Никто бы из них не признался, что чувствовал, как над ним медленно, осеняя крыльями, пролетала, казалось, недосягаемая любовь.

Интересно было бы посмотреть на единственную ученицу из класса, согласившуюся выступить с коротким докладом по биологии о половых клетках животных и процессе оплодотворения. На то, как спокойно эта девочка рассказывала материал и бесстрастно наблюдала смущённые лица товарищей.

Её природное обаяние напополам с приобретённой дерзостью без всякого желания верховодить озадачивало и вызывало интерес. Большинство парней в классе были неравнодушны к Алисе Скеди. Дома кресла и сервант обживали плюшевые котики, мишки, пластиковые зверушки и подписанные открытки. Девчонки устраивали сцены ревности и бойкоты.

Кто же мог подумать, что у одноклассницы может быть роковая тайна, что она не просто живая девочка, а новая сущность со сместившимся жизненным центром?! Освободившееся место прочно заняла капсула с негерметично притёртой крышкой, полная ядовитого порошка, отравляющего её и всё вокруг.

Сама она также была в неведенье. Просто однажды, вернувшись с похорон привлекательности физических отношений между мужчиной и женщиной, принесла в дом урну с надписью «табу» и камешек в ботинке.

Теперь всё, что происходило вокруг, Алиса видела слегка искажённым, словно через сбитый объектив. Такое не могло не отразиться на поведении и не оставалось незамеченным.

Но пришло время, и в её сердце несмело постучала и вошла любовь. Да так там и осталась — навеки и безнадёжно.

— Ты могла днями напролёт смотреть на игру солнечного света в длинных, загнутых до светлых бровей девчачьих ресницах одноклассника Саши.

По её губам пробежала улыбка.

И что бы ни говорили психологи и жизненный опыт, но, спустя почти полвека, при мысли о том парне всё внутри замирает в ожидании. Грустно, что ей не пришлось прожить свою первую любовь.

С такой же грустью рассматривала на странице в интернете фотографию Саши с внучкой на руках на какой-то ярмарке в Рошанске. С характерным прищуром и иронией во взгляде. Он не изменился, если считать, что главное в человеке — взгляд на мир.

В действительности она влюбилась в деревенского парня, немногословного и остроумного. Худощавого блондина, с носом «уточкой» и вьющимся чубом, всегда готового пошутить.

Саша внёс диссонанс в их школьный квартет, потому что в старших классах стал «ходить» (так говорили в «мешке») с Галей. Подруги были в курсе, что пара переступила порог дозволенности в отношениях юноши и девушки. В то время «такое» осуждалось и тщательно скрывалось. Поэтому до окончания школы они превратились в хранительниц романтической тайны.

Когда друг ушёл в армию, они переписывались. Такие коротенькие дружеские письма. Без подтекста. Но то, что эта переписка существовала, и было подтекстом.

— В каждом ответе могло оказаться чудо. Аля ждала.

Зелёный почтовый ящик у калитки раздулся от важности: никто впредь не удостоил его таким вниманием. По нескольку раз за день с замирающим сердцем девушка выбегала посмотреть, не окрасилась ли часть чёрных дырок в белый цвет. Воображение ярко рисовало желаемое.

И когда Саша вернулся, в ней зародилась надежда обрести крылья, а друг ступил на тропу измены. Они стали тайно встречаться. Гуляли вечерами, хрустя подмерзающим на лужах ледком, прячась за недосказанностью. Не понимая до конца и не выясняя намерения другого. Боясь разрушить взаимное притяжение. Тот ноябрь Алиса запомнила, как беззвёздное, бесплодное, холодное полотно ночи, наброшенное на два обрывающихся в напрасном стремлении сердца.

Потому что был момент, она точно знает, когда друг впервые её обнял, заглянул в глаза и спросил: «Что будем делать?». И Алиса отстранилась. Она нуждалась в опеке, а не во взрослых отношениях. Несведущий ровесник вряд ли бы это принял.

Девушка ждала чуда вплоть до их случайной встречи в битком набитом городском автобусе. Тогда парень накрыл на поручне её руку своей, заполнил собой всё пространство (сердце покатилось к чертям) и сказал, что женится на Гале…

«Надежда, как лазурь, была светла. Надежда в чёрном небе умерла»

— С надеждой всегда так.

Их чувство было взаимным, но, непроверенное на глубину, сотканное из грёз и фантазий, витало над земными фантомами: её мнимой бедою и его незрелой связью с подругой.

— Что ж! Хотя бы пошлостью себя не замарали — мелькнула трусливая неутешительная мысль.

Она предполагала, что выпускные школьные фотографии и фотографии последней встречи одноклассников Саша выложил и для неё тоже. Всё ещё чувствовала его присутствие в своей жизни.

Был момент, когда готова была сорваться в Рошанск и встретиться с незавершёнными отношениями, но, в конечном итоге, даже поблагодарить за фотографии не решилась, дабы не впускать в жизнь сумятицу.

— Остатки порошка — женщина усмехнулась.

Со свойственным юности стремлением к саморазрушению, а в её случае, девчонка вдобавок играла в самообман. Когда изображала радость на свадьбе любимого, а чувствовала себя бездарной статисткой на заднем плане и в душе оплакивала шанс на спасение.

Тут, как водится, пришла беда — открывай ворота. На горизонте возникла фигура-грабли человека, который в скором времени преподал ей жизненный урок для идеалистов.

И тоже одноклассник. Влюблённый в Алю с момента, как она переступила школьный порог. Её тогдашние независимость и простодушие только подогревали чувство дерзкого поклонника.

Много лет прошло, прежде чем она поняла, уже окончательно избавившись от иллюзии зависимости от насильников любых мастей, иллюзии возможности помочь им, будучи жертвой, что она значила в беспросветной жизни Пашки с отцом-садистом. Как вожделел он спасения, покорения и подавления одновременно.

Был её тенью… Ревновал к друзьям… Вырезал оскорбления на откидной доске школьной парты, чтобы привлечь внимание… Каждый забитый в баскетбольную корзину мяч сопровождал бешеным ищущим взглядом.

Парня сформировали страшные картины ежедневного надругательства над собственной матерью его отцом — жилистым кузнецом депо. Подлец на глазах у сыновей жестоко избивал жену, ставил на колени, заставлял собирать рассыпанный по полу горох, вылизывать пол… При том содержать дом, двор, выгребную яму и детей в идеальной чистоте.

К моменту их с Ольгой Павловной знакомства женщина носила парик и выглядела старухой с испещрённой морщинами желтушной кожей.

Для соседей дом Павлика был образцом хозяйственности и чистоты. И скромно они считали себя лучшими. С заколоченной наглухо корабельными гвоздями душой и вывихнутыми мозгами.

Водился её воздыхатель с местной шпаной. Одноклассники избегали встреч с этой компанией.

С маниакальным упорством он преследовал Алису. Порой выходил из себя и кричал на всю улицу, что любит, а в другой раз — пинал. На середине урока мог громко заржать над какой-нибудь шуткой соседа, а потом резко покраснеть лицом.

Она боялась своего поклонника и была озадачена его поведением. В точности как с братом. Как-то взбунтовалась и отказалась идти в школу. Юра на линейке перед всеми пригрозил наказать преследователя. Это тоже не помогло.

И однажды наступил жуткий перелом в отношениях охотника и жертвы. Так вода в реке подтачивает берег. Захватывает своим постоянным течением все большие куски грунта, пока под собственной тяжестью тот не обвалится.

— В конце девятого класса Алису заинтересовал этот парень.

В тот раз они с дружком Юраном курили за хозяйственным сараем и опоздали на урок.

Дверь в класс резко распахнулась. В тёмный дверной проём, как гемма, впечатался стройный блондин с атлетическими плечами, затянутыми в зелёную с чёрным горлом водолазку. Светлые, близко посаженные глаза (в наследство от мамы), идеальный прямой нос, чёткие пухлые губы. Разгорячённые от бега щеки. В углах губ и в глубине глаз потаённый безумный смех.

Такая живая картинка, что можно было уловить поплывший от распахнувшейся двери воздух.

Вскоре она узнала, как этот хлопотливый, шарящий взгляд превращался во взгляд сытого удава. А тогда у входной двери увидела юношу одновременно привлекательного и отталкивающего вида…

Не зная города, вручив судьбу парковки навигатору, Алиса, покружив по улицам, остановила, наконец, машину в ряду таких же рабочих лошадок. Посмотрела в зеркало заднего вида: не заметно ли следов разрушений на лице из-за слёз. Прошлась пуховкой по лбу и подбородку, мазнула бальзамом по губам, надела шляпу, тёмные очки, перечеркнула свой силуэт по диагонали ремнём сумки и вышла на тротуар маленькой круглой площади.

Сразу взмокли волосы возле ушей и на затылке. В узком промежутке между домами за дрожащим маревом виднелось море. Туда, вниз по улочке она и направилась. Шла не спеша, любуясь отполированными временем и подошвами камнями мостовой, игрой теней и света на гигантских ступенях стен. Протянув руку, можно было поучаствовать в этой игре. Запрокинув голову, любовалась ярко-синим лоскутом неба над узкой и горячей траншеей улочки…

Эта поездка вполне в её характере. Сделать что-то, что прежде никогда не делала.

В молодости она поддавалась импульсу и подвергала себя опасности, а с возрастом, в соответствии с сформированным мировоззрением, стремилась увидеть, испытать и узнать как можно больше ранее неизведанного.

Алиса собиралась сообщить Марко при встрече, что приехала в Италию на несколько недель, что собирается дописать книгу и познакомиться с Умбрией.

Если он захочет, то может показать ей местные достопримечательности. И, конечно, ей нужен совет по аренде домика у моря. Опять же, если итальянский друг пожелает помочь.

Марко в эти планы посвящён не был. Интересно, примет ли он участие в авантюре? До сих пор ему нравилась очаровательная кажущаяся спонтанность северной подруги… ха-ха…

Впрочем, она выполнит задуманное в любом случае.

Душа Алисы смотрела на ряд из красно-чёрных сердечек на нейтральном поле.

Глава 12

В то время как Аля блуждала в лабиринте новых чувств, дома события развивались не по лучшему сценарию.

Её спаситель, старший брат ушёл в армию и там попал в историю. Один из новобранцев умер в загазованной палатке на учениях. Брата как старшего по званию обвинили в халатности и присудили четыре года поселения. Он работал на стройках Даугавпилса, где однажды, сильно простудившись, едва не умер от плеврита. Но ещё до пятидесяти четырёх лет искупал свою вину по русскому обычаю, глуша водкой. А Лиза его спасала как могла.

После смерти отца у мамы случился первый инсульт, её нашла невестка дома на полу. По окончании реабилитации мать уехала жить к старшей дочери в Волховск, оставив дом и хозяйство семье Юры. Остальные дети не претендовали на свои доли. Наверное, и завещания-то никакого не было.

В узкой и пустой родительской половине жил изгнанный Юрий. Здесь он, как отец до того, топил печь, нагревал котёл, обогревавший весь дом с комнатами, где жили жена и двое сыновей. Здесь спал на голом топчане.

Лиза нашла его совсем уже опустившимся. Собрав волю в кулак, убедила поехать в Минск на кодирование. Эта поездка оказалась удачной. Братишка пошёл на поправку. Сколотив небольшую бригаду, успешно и прибыльно заключал контракты на строительные работы в богатом Подмосковье. Человека с золотыми руками всегда ценят. Он вернулся в свою семью и приступил к обустройству дома.

Перенёс два инфаркта, а третий — нет.

Завершающие аккорды его жизни пропели новые блестящие трубы, дверные коробки, оконные рамы, приготовленные для ремонта и выставленные на параде вдоль палисадника у дома. И окропили горькие слёзы безутешной Зинаиды:

— Боже! Только всё стало налаживаться!

Юре удалось победить своих драконов. Об этом брате она думала с любовью и знала, что в конце концов он обрёл равновесие. На похоронах не была. Как, впрочем, и на всех последующих похоронах членов своей семьи.

Её опустошённая душа строила мир на голом месте — понятно, какой это был мир. По большей части Алиса бежала и избегала. Она так и помнит себя годы и годы вечно спешащей, летящей мимо-мимо — мимо чувств и потрясений. И тем не менее, в течение ряда лет после смерти брата, в дали от родительского дома покупала крохотные по пять миллилитров флакончики «Дзинтарс», «Ave Sol» и «Старая Рига».

— Светлая память.

Когда старший брат Алисы отбывал срок в Прибалтике, младшему во дворе родительского дома из шлака отлили избушку в одну комнату, обустроили и отселили туда Лёшку. Синими летними вечерами то и дело вслед очередной разбитной бабёнке хлопала входная калитка.

Чтобы остепенить «сЫночку», мама на работе нашла ему невесту. Весёлую девушку Люсю с «мяльни».

За подкрашенные хной вьющиеся волосы Лёха называл будущую жену «рыжей». Небольшие ярко-зелёные глаза весёлая ткачиха подводила толстыми чёрными стрелками по моде. Медные пёрышки бровей над ними и нежная белая кожа с редкими крупными веснушками на носу и щеках выглядели очень мило. Лицо формой напоминало дыню — на нём легко уживались тонкий хрящеватый нос и миниатюрный рот с налезающими друг на друга передними зубками.

С высоким начёсом, юбками-карандашами, невероятно маленькими ручками и ступнями на высокой шпильке Люся выглядела аппетитно, как свежая ароматная булочка с изюмом.

Её сразу полюбили все, кроме мужа. Ссоры и драки быстро развалили брак. Как и зачем строить нормальные отношения, брат не знал. А осенью ушёл в армию.

Тогда в жизни Алисы наступила светлая полоса шириной в два года. Возможности на ней отлично просматривались ещё и потому, что их было мало, как и положено всему хорошему на тщательно охраняемой территории советского бытия.

Лишь в книгах Аля могла найти то, что вызывало благоговейный трепет и желание иметь. То, что выходило за рамки бедного и тщеславного уклада семьи, где, как на компостной куче сочные сорняки, пышно цвели упрямство, предубеждение, гордыня напополам с рабской покорностью.

Девушка верила, что невозможное возможно, если чуть-чуть наделить людей сказочной силой (тогда верила, что все изменения приходят извне), и у неё было для этой цели три почти настоящие феи для Золушки.

Подруги, знавшие о её страстной мечте уехать, в семнадцать благословили на широкий жизненный путь пожеланием, написанным каллиграфическим почерком Лариски. Вложив всю волшебную силу в напутствие сами остались на месте и скоро потеряли дар превращать обыденность в возможность. Место быстро заросло полынью обид, упрёков и равнодушия.

Любимая «классная», учительница русского языка и литературы. Образец женственности, интеллигентности и дружбы. Эта птичка точно залетела из другого мира. Она рискнула своим положением и лёгким движением руки превратила «уд» по геометрии («крыс») в аттестате Алисы в «четвёрку» (лошадей) — шанс на светлое будущее.

— Тоже не совсем фея, если таким «макаром» решила устроить счастье четырёх своих любимиц. Надо полагать, классная учитывала типичные обстоятельства и сделала всё, что смогла, — улыбается Алиса.

И, конечно, старшая сестра. Гордость семьи. Лиза училась в медицинском институте в Смоленске и получала повышенную стипендию в размере двадцати восьми рублей в месяц.

Алиса помнит её в кожаных коричневых туфлях на толстых высоких каблуках, синем пальто джерси и в собственноручно вязанном голубом берете.

Обесцвеченные перекисью волосы завивала на бигуди, подхватывала широкой шёлковой лентой и красила чёрные стрелки. Как известные актрисы кино из коллекционного набора. У неё были туго накрахмаленные белоснежные шапочки, халаты и тонкая талия, затянутая пояском.

С виду — настоящая волшебница. Стойко перенесла семь лет полуголодной студенческой жизни. В буквальном смысле едва не лишилась рассудка из-за напряжённой учёбы и откуда ни возьмись свалившейся на неё безответной любви. Выстояла на уровне «надстройки». Замуж не выходила, а нацелилась на карьеру и последовательно переходила в кабинеты повыше. Когда же добралась до главной должности, годы отсоветовали хлопотать на старости лет.

В последнее время сестру устраивало несколько часов практики, председательство в ВКК, неплохая пенсия, уютная квартира в центре Волховска и дешёвенький «Логан».

Сохранив превосходную ясность ума при оценке внешнего мира, лишалась его в одночасье, когда дело касалось взаимоотношений с гражданским мужем и дочерью…

Нет! Не ходят феи земными путаными тропами…

И как это могла знать вчерашняя школьница, если, приоткрыв дверь в новый мир, положилась только на книги? На удивление, такой выбор оказался верным.

— Никто никому не может помочь, не уронив и не разрушив чего-то на своём пути. Ни у кого из живущих нет возможности повторить путь другого. Каждый находит свой собственный.

Вопрос образования младшей дочери дома не обсуждали: «У нас нет денег на всех». Она могла рассчитывать лишь на училище в пределах города. Да и кому бы в те времена пришло в голову возмущаться? В лексиконе советского гражданина отсутствовало словосочетание «права детей». Хвалить и подбадривать их также было не принято.

Девушка искренне удивилась, что легко и хорошо сдала выпускные экзамены, а после на раз-два — вступительные в медицинское училище. Только волновалась чересчур — словно кастинг проходила на актёрскую роль. Как раз в это время к ней привязалась настырная подруга — тревога. Стала дамокловым мечом мнимого несоответствия социальным стандартам. Отравляла жизнь во всё более далёких путешествиях за доказательствами обратного.

До тех пор, пока Алиса не приняла свои день и ночь.

Реальным подтверждением того, что мир, о котором она грезит, существует, стали достижения в профессии. Ей первой на курсе разрешили участвовать в «живых» родах и накладывать швы на разрывы, и первой из потока, незамужней, дали свободное распределение по окончании училища. Тогда выпускников привязывали справкой к определённой географической точке для отработки двух либо трёх лет.

Домашние на это никак не отреагировали. Чувство личностной значимости, сознание творческой силы, потенция предпринимать и действовать в личных интересах — таких понятий не существовало. И человека с таким внутренним багажом тоже не существовало.

Каждый сверчок знал, что его шесток — получить профессию, выйти замуж, рожать детей (тут уж без ограничений) и трудиться ради светлого будущего. Свой авторитет позволялось демонстрировать лишь на уровне дворовых законов справедливости.

Не благословясь в семье в отношении личной состоятельности, Алиса оставалась неуверенной в себе.

Но страстно мечтала «заплыть за буйки». По представлению нашей мечтательницы все небожители обитали в ВУЗах. Эта мысль засела в мозгу, как заноза в пятке…

Сейчас, рассматривая негладкое полотно своей жизни, ей видно, как даже самые ничтожные шаги вперёд сдвигали тяжёлые, затхлые, инертные пласты привычных представлений, помогали сняться с мели. Впускали живительный сок плёса, в котором умирали её драконы и открывали путь к берегу целостности.

За это она благодарна своему роду и считает, что всю благоприобретённую суетность семьи, в которой росла, перекрыло главное родовое качество: у них трудиться, думать и рисковать всегда считалось добродетелью.

Душа, посмотрев на свою работу с изнанки, утвердительно кивнула.

Глава 13

В училище Алю встретили новые друзья. Некоторые отличались большей зрелостью, несмотря на юный возраст.

Целых два года настоящего студенчества, получения гуманной профессии и взросления!

К концу курса готовой назвать себя самостоятельной жизнь преподнесла задачу на испытание чувств.

Для студентов медицинского и спортивного училищ, учащихся средних и старших классов школ был организован спортивно-трудовой лагерь для уборки урожая и работы на зернотоку в городке Саки на Чёрном море. На июль и август.

Два месяца полноценной счастливой жизни перевернули девчонку вверх ногами и вытряхнули кучу хлама из ложных представлений, запретов, долженствований и чужого мнения. Мало повлияли на поведение вначале, но изменили угол зрения и мировосприятие. Испытанные чувства определили дальнейшую судьбу. Она впервые ступила на путь к себе.

Первым Алиса увидела море. Было раннее утро. Автобус, которым добирались из Симферополя, остановился, все вышли и вдохнули свежий морской воздух.

Каждая молекула худенького тела наполнилась пьянящим восторгом.

— Между морем и тобой не было ничего, кроме узкой полосы влажного песка. Ни строений, ни неровностей ландшафта, ни единой лодочки на горизонте — ничего не было между вами, кроме обрушившейся на тебя любви. Мир, его звуки, его притязания отступили. Босая ты подошла к самой кромке, к самой границе слияния и села на песок. Ноги не держали. Перед тобой расплавленным золотом с сапфировыми бликами в каждой вмятине дышал сытый зверь, нежно лаская прозрачными струями ступни.

Призывы возвращаться вернули в реальность. Море обещало блаженство и сдержало его, но к этой встрече ещё предстояло подготовиться.

Тогда отдых на Черноморском побережье в санатории считался престижным и означал, что ты точно состоятельный или важный человек.

Сказкой из сборника Шахерезады представлялась поездка папы из Сибири в Ялту. Всей семьёй они рассматривали групповые фотографии на фоне Воронцовского дворца и Ласточкиного гнезда. Гладили шершавую зелёную бутылку, имитирующую кипарис, и хранили её в серванте. Прикладывали к уху большую раковину, слушали море и представляли бархатные ароматные ночи.

И теперь она была там же. Ласкала лохматый бок Медведь-горы. Взбиралась по ступенькам на обзорную площадку романтического замка барона Штейнгеля и смотрела оттуда, как самые отважные ныряют с высоких уступов.

Такой восторг, чувство значимости в жизни отряда (она в числе самых старших и может помогать младшим), здоровая еда, режим и труд, — всё привело в гармонию её состояние.

— И в такое время рождается любовь.

Его звали Альберт. Директор лагеря, двадцати восьми лет. Для неё почти старик.

До сих пор при воспоминании её душа ликует, как тогда в юности. Высокий, под два метра ростом, с поджарым, стройным спортивным телом (голливудские звёзды могут отдыхать), идеальной кожей, с головой красивой лепки, выбритым с ямкой подбородком, темными волнистыми волосами. И куда от них денешься: зелёными очами.

— Она вытащила джек-пот! Боже, храни нас!

Алиса завидует человеку, кто мог наблюдать её в то время. Кажется, эта юная девочка могла делать всё на свете: петь без устали по дороге на работу и обратно, танцевать, играть в волейбол. Собирать рекордное число ящиков с вишней, абрикосами и помидорами. Сравнивать с бетонным полом террикон из пшеницы. Ухаживать за обгоревшими и отравившимися неудачниками… Переплыть само Чёрное море.

Старик лет семидесяти, что следил за работами на току, сухой и тёмный от солнца, как чернослив, с пронзительно-синими искрами глаз, однажды с присущей возрасту прямотой признался, что женился бы на ней, будь помоложе лет на десять.

Девчонка была беззаботна и подвижна, как ртуть. Как-то, заигравшись, раздавила в кулаке Альберта вишни и, ловко извернувшись, намазала его щёки соком. Сок обрызгал рубашку. Был момент, когда тот готов был поступить как официальное лицо, ведь страдала его репутация, но момент мужчина упустил. Перед ней тогда невозможно было устоять.

Иногда Алиса рассматривает сохранившийся любительский снимок: Алик сидит на корточках, на скатерти вместо полотенец, чтобы было удобно всей семье. Со своими близкими, женой и маленьким сыном, и смотрит на неё, (она с девчонками как раз напротив) прислонивши к лицу полотенце, чтобы не было заметно другим.

Он не допустил ни единого поступка, который бы дискредитировал его как человека и руководителя. Но влюбился.

Однажды взял её вместе с ребятами воровать для лагеря вишню со склада. Необходимости в том не было — ведь они ели фрукты тоннами, когда собирали. Чувство вернуло ему юность и толкало на мальчишество. Это было совершенно невинно и безопасно (хранилище-то не запиралось), но никто не знал.

Кровь будоражили ночь, длинные тени на стене и ощущение риска.

Был момент, когда молодой человек готов был сдаться. Тогда ему удалось организовать ночную поездку на море.

Каждый день после работы лагерь вывозили на «Пазике» купаться. Дети и взрослые прыгали в высоких волнах прилива, как сумасшедшие. Но это были обычные дни и дела.

А тут!

Впервые за всю бедную на яркие события и чувства жизнь девушка испытала мощные целительные эмоции в момент, когда отдалась морю.

Алису накрыла волна воспоминания.

Она тогда быстро отплыла от остальной группы.

Под ней проваливалась и поднималась на дыбки пляшущая бездна. Маслянистая на вид и тёплая на ощупь сверху. Непроницаемая и холодная, как ничто, в глубинах.

На границе неба и воды слышны были только всплески от гребков и дыхание. Зверь внизу ждал, затаившись. Тело сегментировалось, плавилось и растворялось в нём.

Над ней — оживший, распахнувшийся, невероятно глубокий небосвод. Усыпанный удивительно близкими и непостижимо далёкими мириадами мерцающих миров. Со следами путешествующих из одних гостей в другие метеоритов. Уследить, куда те заходили и откуда вышли, не было никакой возможности.

Изумлённый взор и всё естество девушки потрясла картина вселенской любви. Связавшей воедино всё в мире. Её земная, казалось, безмерная любовь наполнилась космосом и пролилась в него.

Ни единой мысли, только причастие! Ещё мгновение — и, охваченная доверием, она бы осталась…

Но рядом вынырнул паренёк и, коснувшись руки, спокойно сказал: «Возвращайся, Альберт звал».

Очарованная Алиса не помнила, как вернулась.

Запомнила, как теперь уже вдвоём, окончательно влюблённые, они стояли на открытой и пустой концертной площадке. Одни во вселенной. Перед звёздным алтарём. Он в плавках и босой, Алиса — в его рубашке до колен и огромных тёплых сандалиях.

Их души парили, затаив дыхание.

Чтобы согреться от ночной прохлады, она приникла к телу Альберта, заполняя собой всю его твёрдость и податливость. За её спиной мужчина отжал мокрые волосы. Холодная вода громко разбивалась о бетонный пол и брызгала на ноги.

Встав на цыпочки, потянулась к его губам. Почувствовала нежное ответное прикосновение и бережный поцелуй.

Закрыв глаза, эти двое стояли целую вечность… В месте под названием рай…

Только, вот ведь в чём дело! Там нельзя долго оставаться в бездействии. Поэтому портал закрылся.

Размышления и сомнения для любви — всё равно, что бандиты с большой дороги. Грабят и убивают, не раздумывая.

И пусть только-только начавшиеся отношения как-то продолжали развиваться — это уже были земные кривые дорожки. Бог там не ходит.

Потому в другой вечер в чьей-то большой палатке, играя в карты, смеясь и болтая, Алиса обожглась о ладонь Альберта у себя на спине.

На память остались несколько фотокарточек, сделанных Аликом. На них, на огромном валуне стоит она. Выгоревшие на солнце волосы собраны в пучок. Слегка сутулый силуэт напоминает лёгкий набросок карандашом.

— Потерявший любовь к себе хрупкий образ. Призрак девочки на камне.

Потому в плацкартном вагоне ночью по дороге домой они будут лежать рядом на нижней полке как братья по несчастью… и куда тогда исчез весь народ из вагона? и пить запасённое в подарок родным массандровское бесподобное вино. А между ними — космос со следами метеоритов.

Между ними не произошло физической близости, но и не было в мире близости больше той, что она испытала.

Алиса поняла это позже.

— Спасибо, Алик, за встречу, навсегда.

Когда в Минске паровоз заправлялся, прогулялись по улицам. Красивый город с непереносимым запахом парфюмерного набора Мрiя, подаренного Альбертом на память.

Привычная жизненная рутина, немного поломавшись, простила «блудную дочь» и приняла в свои душные объятия. Девочка возвратилась на круги своя.

У её любви было тривиальное начало, нелогичное продолжение и не оказалось конца.

Алик ушёл из семьи и уехал к отцу на Аральское море, откуда убористым почерком писал длинные обстоятельные и нежные письма. Сам факт этих посланий мог взорвать броню её привычной незначительности и второсортности, но цепляя за живое, как ни странно, вызывал протест, чувство досады и вины.

Она неловко, стараясь не шуршать и не дышать, разворачивала согнутые пополам и по полям два листа в клеточку, исписанные со всех сторон аккуратным почерком. Безуспешно пыталась вникнуть в суть написанного. Всё казалось, что тайком читала чужое письмо. О том, как он смотрел из окна на их строящуюся квартиру и на верблюдов вдалеке. Её вовсе не рассмешил, как ожидалось, рисунок ручкой этих самых верблюдов, связанных одной плавной линией.

С Арала Альберт приезжал дважды. Первый раз осенью.

Босая, в закатанных до колен трениках, Аля шла домой. Из-за поворота неожиданно показались удивлённый Лёшка и Алик. Высокий загорелый красавец, сошедший с глянцевой обложки «Эсквайра» в рубашке с короткими рукавами, открытым воротом и свободных светлых брюках.

Мужчина тепло, с неподдельным интересом смотрел на голенастую пичугу в узком проулке. Между высоких серых глухих заборов на усыпанной шлаком земле с пробивающейся кое-где на обочинах чахлой травой и упрямыми одуванчиками.

После, держась за руки, они бродили её потаёнными тропками. Прямо посреди поля сидели в тесном тракторе «Беларусь», всё маленькое пространство которого заполнил неповторимый запах гостя, победивший мёртвую хватку солярки и пыли.

Он что-то говорил, держа Алису за руку, так и не сумев поймать её взгляд…

Изо всех сил девчонка пыталась сдержаться и смотрела на широкую спину, когда, поднимаясь по тропинке из «мешка» на косогор, он исчезал за рельефом. Чтобы немедля, сломя голову, полететь в первый знакомый двор в туалет по-маленькому. Вместе с резью в животе исчезли все чувства.

Дома мама сказала: «Какой интересный мужчина! Вот бы такого Лизе!»…

Бедному человеку нигде не рады. Сама природа его не жалует. Каждое лето отдавало свой урожай семье за тяжкий труд. Каждая зима трещала нешуточными морозами (сейчас никто и не поверит!) На искрящихся шубой из инея досках рынка в Смоленске отец выкладывал тощие полосы задубевшего сала. Иногда торговать с собой брал дочь. Люди присматривались, проходили мимо.

Они стояли долго, и мороз пробирал до костей. Папа прихлёбывал из бутылки для согрева. Заметив побелевшее лицо дочки, вёл в чайную, растирал негнущиеся руки, отпаивал горячим сладким чаем.

В последний раз Альберт приехал вот такой же лютой зимой. И наша бедолага не выдержала испытания. Своим раздутым великим секретом… Дешёвеньким белым в чёрную крапинку пальто, купленным в детском магазине… Вменённым ей предубеждением, что такие, как он, не для таких, как она…

Просто выставила уже родного человека из своей жизни. Проводила на вокзал, стесняясь посмотреть в лучистые, нежные глаза, и, глядя под ноги, сказала: «Я тебя не люблю»

— А ведь она была искренна! В убеждении, что «вход» для неё закрыт.

И всё же! Печальные слёзы заструились по щекам Алисы. Как жаль! Она тогда отвернулась от себя. Вырвала с корнями из сердца слабые ростки главного в человеческих отношениях: доверия. Это больно!

Весной, накануне восьмого марта, к ним домой пришла Алла — беременная жена Алика (тяжёлая артиллерия!). Сидели напротив друг друга. Алла — в красных пятнах скрываемого стыда и гнева — на стуле и Алиса — в неизменных своих трениках, закатанных до колен. Поставив босые ступни на рулон ковра, который собралась выбивать, чувствовала неприглядность картины родительского дома и более ничего.

Гостья начала было что-то говорить, но дерзкая девчонка оборвала. Спокойно и вполне убедительно объяснила, что между ними с Альбертом ничего не было и не будет, что Алиса вернула ему все письма и открытки, и что не любит его.

Она уже смирилась с ощущением собственной ничтожности и так предала себя и саму жизнь.

Позже узнала, что до их встречи Алик страдал слабостью к зелёному змию, а после счастливо исцелился. Но больше ничего. Разве что школьная подруга — очевидица событий, но не посвящённая в детали, упрекнула зло при случае: «Ну, як? Паблядавала?!»

Наша юная героиня с установкой: «Главное для девушки — выйти замуж, особенно такой (имелось в виду подпорченной)», сформированной в семье, не смогла сдать экзамен на аттестат зрелости. И поэтому жизнь ей предложила более суровый вариант — на несколько последующих лет будто вовсе покинула безумную.

Её душа, тем временем работала как ни в чём ни бывало. Ну, может чуть усерднее обычного.

Глава 14

Незнакомый формат обучения: лекции, пары, узкий профиль, освоение взрослой профессии и новые знакомства — отодвинул на задний план школьных друзей с их жизнью.

Только с Лариской общались, благодаря близкому соседству. Та поступила в железнодорожное училище и одновременно активно изучала язык любви, вступая в экстремальные отношения то с женатыми преподами, то с сокурсниками, то с местными хулиганами.

С вопросами о нежелательной беременности обращалась к подруге. Но Аля, быстро освоив роль эскулапа, могла лишь предостеречь ветреницу о возможном вреде здоровью от абортов.

Чтобы распутать клубок из скандалов в семьях и избавиться от назойливых девиантных ухажёров, подруга распределилась и вскоре уехала подальше, на Байкал. Работать диспетчером на железнодорожном узле станции Ангасолка…

Училище и выбранная профессия настраивали Алису на серьёзный лад. Она легко вжилась в роль взрослого человека, а её время как будто сжалось. Так много нужно было узнать, усвоить и применить. Кроме прочего, появились новые подружки.

Она помнит почти всех сокурсниц, но двум отдавала должное.

Сероглазая мадонна Оля Ахметшина плевать хотела на авторитеты. Может, иконописное лицо с омутами очей, высокими скулами и маленьким ртом, и довольно нелепая фигура с ногами, что твои ворота, толкали девушку на демонстративное поведение? Кто знает.

На замечание преподавателя надеть подлиннее юбку эта девица могла одним движением тела задрать предмет спора почти до трусиков. Но также быстро и чётко формулировала не только учебные ответы, но и взгляды на мир и на отношения. Была предельно искренней, ироничной и непривычно смелой…

.

— Если рассматривать жизнь как путь к себе, как ты неосознанно и выбрала, то на сцене разворачивающихся событий появляются и исчезают герои. Они — твои отражения. Их роли желательно понять и ассимилировать. По-другому встретиться с собой не удастся.

Когда Алиса не узнавала себя в том или ином персонаже, то мизансцена менялась, а герои возвращались и вновь демонстрировали ответы на нешуточные вопросы.

К примеру, будь она тогда более внимательной к образу Ольги, то сумела бы разобраться с предубеждённостью о внешней красоте как преимуществе. В присутствии привлекательных человеческих образцов не терялась бы или напротив становилась наивной и расслабленной.

Потому что Оля являла миру обе стороны медали одновременно. При этом оставалась кем-то довольным собой, третьим.

Её честность в отношениях — урок, который следовало усвоить.

Не скоро наступил момент, когда наша героиня приняла себя всю. Без мышечных зажимов и учащённого до головокружения сердцебиения от встреч со значимыми людьми и просто незнакомцами. С собой — в зеркале ванной комнаты, где по обыкновению внутренний редактор сглаживал границы «я» до пятидесяти точек…

Ольга осталась в Рошанске, а её фото, как памятный медальон, хранится в альбоме. Как красная вешка, не позволяющая сбиться с пути.

С будущей женой старшего брата Юрия они познакомились тогда же.

Зинаида словно сошла со страниц повести Куприна о девушке из глухого Полесья. Стройная, гибкая, рослая (с женихом почти вровень). С золотистой смуглой кожей и красивыми руками. Серо-синие с прищуром глаза и большой чёткий рот демонстрировали миру насмешливый ум и страсть. Вьющиеся нежным пушком надо лбом и на затылке волосы Зина носила зачёсанными назад в каре. Позже отпустила и ловко заворачивала в пучок.

Она выросла в деревне, где, по обычаю, много трудились и мало пустословили. Во времена студенчества отличалась умением оставаться незаметной, но готовой ответить и показать свою осведомлённость. В зрелости замкнулась в гордыне.

В начале первого курса поехали в колхоз на уборку урожая. Работа физическая, на поле. На вибрирующей ленте комбайна сортировали картошку, по луговым волнам расстилали лён.

Жили у хозяйки и готовили по очереди. Очень просто: с вечера заложить на дно чугунка парную телятину, следом картофель и сверху нарезанную кружками луковицу. Поставить на шесток у «щеки» русской печи, и до вечера всё стомится.

А затемно ходили за молоком на ферму. Она припоминает, как это было.

Вставать нужно в четыре. В сумраке большой комнаты, прямо посреди сладкого предутреннего сна двух подруг ощупью найти носки, штаны и свитер. Сгрести всё в охапку и на цыпочках пройти за ситцевую ширму на хозяйкину половину. Надо тихо одеться. Одной рукой снять с вешалки куртку, а другой прихватить трёхлитровый алюминиевый бидон с крышкой, утопленной в широкой горловине. Плечом скинуть с петли длинный крючок и выскользнуть за тяжёлую дверь так, чтобы не дай Бог скрипнуть или ударить обо что бидоном. По набросанным во дворе доскам, оскальзываясь, пробежать мимо курятника, услышать бормотанье потревоженной птицы — «и вам доброе утро!» — и выйти за околицу.

О том, что утро, рассказывает порыв знобящего ветерка за шиворотом, отчего приходится втягивать голову в колючую овчину брезентухи. Под ногами с кудрявой травы осыпается утренняя изморозь. Воздух влажный, звуки и силуэты припудрены туманом. Но вскоре замечаешь первый огонёк, а за ним ещё несколько в облаке, уснувшем в ложбине. Раздаётся приглушённое одинокое мычание и твой нос морщится от запаха навоза.

Доярка накрывает бидон марлей, отмахивая мух, наливает густое молоко, вверх поднимается пар и животный дух…

Возвращаться веселее: под аккомпанемент стука щеколд, скрипа ворот, свиста хворостин, шлепков ладонью по крупу и мычания бурёнок. Глаза радуют скромные краски, обещая осеннее буйство с первыми лучами солнца. С ними и ты словно тоже рождаешься таким утром.

Вечера девчата проводили в прибранной комнате за тихими разговорами. И Зина, прислонившись к печи спиной, в простом ситцевом платье была точь-в-точь купринская Олеся.

Алиса представила себя тогдашнюю — мелкую, в большой и тяжёлой брезентовой куртке с отцова плеча. То, как играла роль свойской девчонки… Как стремилась успеть везде… Как развлекала народ. Однажды точным ударом наколов мышь на вилы, навсегда покорила нежные и пугливые души городских барышень.

Зина занимала место в партере и получала удовольствие.

— Конечно, ты ей нравилась, иначе не бывать свадьбе с Юрой. Тем не менее, именно ты разрешила глупому случаю поставить точку в едва наметившихся дружеских отношениях и вовремя не встретилась со своим новым героем.

В тот день убирали картошку на поле. К дренажной канаве метра два шириной на тракторе подъехал молодой парень из местных, наверное, из любопытства. Вышел из кабины и крикнул: «Дзеўкі, хто хоча яблык?» Аля опрометью кинулась, не заметив покрытую травой воду, запнулась и плашмя упала.

Как содрогнулись от хохота окрестности, почти не слышала. Потому что окунулась в ледяную воду с головой и только после, барахтаясь, всплыла. Папина куртка вначале не дала погрузиться глубже, а набрав воды, не давала выбраться. Казалась весом с тонну, когда девочка, спотыкаясь, брела по картофельному полю. И сохла на хозяйской печи несколько дней.

Громче всех смеялась Зина. Сценарий ей был знаком.

— А ты впервые обратила внимание на то, что, помимо воли, часто «подставляешься», словно мало тебе было самосуда и ты находила подтверждения своей никчёмности вовне. И на то, что испытываешь людей на толерантность, в особенности тех, кому симпатизируешь.

Аля с удовольствием играла роль клоуна, но не готова была получить признание в этой роли.

«Всё кажется — вот маску я сниму. И этот мир изменится со мной…», — хотелось бы верить. Но не в тот раз. Под маской, на толику она стала ещё более отчуждённой.

Несколько последующих лет под одной крышей с семьёй Юры, и редкие встречи после отъезда ничего не изменили. Алиса не решилась жить с открытым забралом, как это делала Зина.

Сохранила в душе эфемерный образ девушки из Полесья в окружении даров осени: буйстве красок, родниковой ледяной воде и кристально чистом воздухе.

Её воображение рисовало былое.

Две подружки поднимаются на косогор. Резиновые сапоги шуршат опавшими листьями в зелёной траве. Они наклоняются, подбирают спелые яблоки, с хрустом и сочными брызгами откусывают от красно-зелёного бока.

Той же осенью подруга вышла замуж за брата. Свадьбу сыграли в деревне. Новоиспечённая золовка, отбивая чечётку на выбитом в траве пятачке, удивила местных бабулек смелостью и городским нарядом.

Семейный альбом хранит чёрно-белую любительскую карточку с фигурными краями. На ней похожий на киноактёра Рэдфорда Юрий в чёрном костюме, и рядом Зина-Олеся, в простом белом платье в пол. В саду, под яблоней. Очень нежно. Через год у них родился сын. А Алиса вышла замуж.

Игра с собою в поддавки в тот раз завела её куда как в более дикие и опасные места, чем канава на краю картофельного поля…

Она перешла грань между тенью и относительной прохладой улочки и ярким неучтивым светом открытого пространства. Улыбнувшись вдогонку воспоминаниям, спросила себя: «А сейчас ты ведаешь, что творишь?»

Солнце стояло в зените, очертания предметов потеряли чёткость, и всё выглядело зыбким.

Вот и ответ.

Алиса ускорила шаг в направлении кафешки, у которой, единственной в этот час, дверь была распахнута. В чёрный квадрат проёма затягивал устрашающего вида кондиционер. И то, и другое обещало прохладу. Навстречу вышел Марко. В тёмном блейзере, брюках и мокасинах. Она слегка опешила.

Не раздумывая, прикоснулся щекой к её щекам, одновременно слегка пожал руку, посмотрел прямо в глаза (мелькнула мысль, что возраст имеет право менять правила) и провёл в помещение.

У стола в фартуке, с салфеткой на согнутой руке, похожий на подавальщика в русском кабаке позапрошлого века, стоял маленький человек. Выражение лица, однако, не позволяло усомниться в его экспертной значимости. Вылощенный вид — от маникюра на руках до носков туфель, отражающих солнце — стёр первую, ставшую вдруг нелепой ассоциацию. Так ладонь стирает надпись на запотевшем стекле. Говорил по-русски, когда-то учился в Ленинграде.

Ей предложили воду вместо вина из-за жары и обычное в это время года меню. И только тогда Марко обратил на себя внимание. Он тихо сказал явно заготовленную фразу: «Я мечтал, и мечта сбылась». И надолго умолк.

Прозвучало сентиментально. Едва рождённый смех пискнул под волевым прессом. Наверное, друг исчерпал запас непривычных эмоций. Но она не почувствовала отстранённости. Словно бы итальянец прислушивался к чему-то или будто дегустировал вино.

Кажется, ей придётся искать золотое сечение этой встречи.

— А что ты ожидала? — подумала, расслабляясь.

Он был большим и застёгнутым на все пуговицы. Женщина не чувствовала напряжения или волнения, или других некомфортных эмоций. Напротив, дистанция таяла.

— Ого!

И странным образом, в косом кубе света от проёма растворились мысли о возрасте и внешности. Удобстве для него, женатого и солидного человека, провести время с подругой по интернету из далёкой России… Появилось ощущение абсолютного присутствия и уверенности, что short-trip будет аутентичным.

— У меня, кажется, солнечный удар — ещё сопротивлялось ироничное сознание.

Но было чертовски приятно и занимательно.

От запахов разыгрался аппетит, и пока ели, Марко поделился планом её пребывания в его Италии. Учёл всё. Из коротких бесед на Фейсбуке создал этакую «карту мечты». Конечно, ограниченную сроками и географией. Но такое внимание впечатляло. Кто-то из-за правого плеча прошелестел: «Прими».

Новое итальянское приключение началось.

В душе мелькнуло расхожее среди людей присловье: «интересно девки пляшут» и она повернула полотно.

Глава 15

Наша героиня малодушно искала путь наименьшего сопротивления, заблуждаясь, что так не встретит боли. Кто сильно любит, тот поймёт, простит, позаботится и не предаст, — думали «муха-цокотуха» и девочка из нашей повести. И чего уж там — подавляющее большинство женского населения планеты. К великому сожалению.

Образ опоздавшего на урок Пашки зацепился за один из поворотов сознания Али. По мере того, как девушка сдавала одну за другой крепости своего счастья, образ «паука» наливался силой и материализовывался.

Крючки-крючочки, по ним можно проследить путь человека к самому краю того места, откуда не возвращаются. Тогда она ещё не прочла: — «И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».

Вот после школьного выпускного в предутренний, зябкий сумрак двора, когда пора или скрепя сердце идти на работу, или завалиться спать, он вызвал её из дома. Смотрел налитыми кровью глазами и клялся мокрым ртом в вечной любви.

Потом сделал ошеломляющий ход: уехал в Херсон к дяде и там поступил в мореходку.

Алиса тоже шагнула во взрослую жизнь. Правда, в сомнительной компании: под ручку с виной, в обнимку с жертвой и с энтузиазмом советского человека.

Энергично постигала искусство родовспоможения, между делом влюбилась в женатого, расстроила его брак и рассталась с ним.

Безумие тащило её в непроходимую чащу.

Она любит лето, и тот злосчастный день оказался летним. Что-то нужно было в городе, и они с Пашкой столкнулись на перроне вокзала.

Вокзал в Рошанске для жителей «мешка» был вовсе не вокзалом, а порталом для перехода в разные миры.

В партизанскую историю города, о чём напоминал паровоз «Константин Заслонов» … В незнакомый, манящий и опасный мир — если кто-то уезжал за пределы по самым экстренным делам или в редкое путешествие… В мир связей или нехитрого дохода: там знакомились, договаривались, делились новостями, продавали фрукты, зелень, пирожки и ненужные вещи… Был мостом между родственниками, живущим в «мешке» и по другую сторону железки… Станцией на пути к городской инфраструктуре.

Одним словом — значимое место.

Часто привокзальную площадь наводняли цыгане — говорящие голуби. С пёстрым скарбом, юркими замурзанными детьми, гвалтом, изворотливостью и живучестью.

Возле куста шиповника можно было наблюдать статичную позу цыганки за работой. С привязанным платком к груди ребёнком, вцепившуюся сухой коричневой рукой в звонких браслетах в рукав пиджака очередного олуха. Хриплым громким шёпотом с серьёзным выражением на лице она навешивала лапшу на уши этому обалдевшему от откровений обывателю.

И словно, невидимые руки, взмахнув, снимали с места в мгновение ока, как стаю воробьёв, эту ораву. Наверное, их увозил поезд, но Алиса никогда не видела момента погрузки…

Туда ходили и просто прогуляться вечерком. А на витке перелома, когда страна сошла с рельсов, на площади торговали всем, что хоть как-то могло заинтересовать покупателя. Спившийся к тому времени, но не сдавшийся окончательно Пашка продавал сметану.

А в памятный погожий день, на перроне Рошанского монументального тёмно-серого вокзала на спицу печальных событий своей жизни наша юная героиня накинула новую петлю.

Она только вернулась из Крыма. Два месяца трудовой, вольной, здоровой, почти взрослой жизни и настоящее любовное переживание — сделало из живой девочки недосягаемую и манящую непостижимой тайной планету.

Загорелая, окрепшая, с выжженными на солнце волосами по пояс амазонка. В клеёнчатых, с рисунком под леопарда, венгерских босоножках, короткой юбке и фирменной, с приталенным рельефом и длинными языками воротника кофточке — по последней моде семидесятых.

Он смог что-то промычать и только. И Алиса поддалась искушению.

— Ну, кто ещё мог бы ей всё простить?! Только тот, кто от неё без ума.

— Эй, Гонкуры! Какова мера глупости?

— Легковерие человека-мотылька.

И через год с небольшим наступил вечер, когда её мир, по закону жанра, покатился в тартарары. В школе на встрече бывших выпускников «паук» впервые пригласил «муху» на танец.

Святая простота возле широкой, затянутой в морскую форменку груди уверенного в себе (такую уверенность юноше даёт реализованная физическая близость с женщиной) красавца, представляла себя Ассолью.

Из бесприютной реальности она убегала в романтические грёзы Грина и Джека Лондона. Совсем недавно познавшая магию и власть моря, была очарована придуманным героическим образом и возможностью уйти из семьи.

В Пашке ничего героического и тем более романтического не было. Зимой он приехал снова. Ей тогда сшили настоящее взрослое пальто с воротником и папахой из меха нутрии. Выглядел этот комплект достаточно колово — местное ателье шило по российским лекалам. Но юную красоту вряд ли что-то могло испортить. Деву полным ходом готовили замуж.

— Кажется или нет? — Нет не кажется — Это точно! Мозг девчонки был в отключке.

Алиса помнит, как тогда, почти вплотную она рассматривала на удивление бесстрастное лицо. Пар от их дыхания смешивался и оседал холодной изморозью на иглах ворса нутрии и чёрной мерлушке воротника…

Вдогонку уходящему лету они встретились уже накануне свадьбы.

Э-эх! Какой же это был бесконечный глупый вечер!

Запах цветника через раскрытые створки окна, тёплая волна воздуха, шелест листьев, игра теней на полу, душистые яблоки в глубокой вазе на столе — ничто не смогло смягчить пошлость момента.

Нервничая, два дуралея съели все яблоки, что сказалось на системе газообразования. Хотелось смеяться, но смеяться было нельзя. Как только не повзрывались тогда!

Зачем-то она забралась на табурет, а он целовал через одежду всюду, куда мог добраться. Следуя импульсу, убежали в сад, где молча долго наворачивали круги в росной траве, пока не промочили обувь и не замёрзли. И снова, теперь уже на деревянном диване веранды целовались.

Сидя на его крепко сжатых коленях, чувствуя выпирающую плоть, она безучастно наблюдала будто со стороны, как неистово целовала, раздавливала пухлые губы.

Вспомнить бы в тот момент, как однажды, будучи малышкой, спускалась спиной с этого самого дивана и порезала свод стопы о прислонённый только что наточенный отцом топор.

«Дураков не пашут, не сеют, они сами родятся». Без иронии такое трудно переварить и вспоминать не хочется…

В Фано Марко принципиально не брал машину никогда и на встречу приехал на такси, так что от берега поднимались пешком. К тому времени жара немного спала. На променаде гуляли пары, и малыши гоняла голубей. Слышны были короткие реплики взрослых и весёлый смех в ответ. День клонился к закату. В воздухе разлилась благодать, и было естественно принять предложенную руку.

Совсем скоро солнце в золотом пеньюаре уйдёт на покой.

У машины передала ключи, сиденье, щёлкнув, легко откатилось. Скинув сандалии вытянула насколько могла ноги. Когда шёлковое облако шали укутало до подбородка, глаза сами смежились.

У друга была лёгкая одышка, от его большого тела шло тепло и приятный древесный запах парфюма. Звякнул ключ, машина, как кошка, заурчала и плавно тронулась с места.

Мимо проплывали дома, свет от окон, запахи кофе и выпечки. Разлитое в воздухе умиротворение нанизало, словно на столбик детской пирамидки, переполненные улицы, кафе и желатерии, взрывы смеха, гомон и треск скутеров…

— Италия у Бога за пазухой, — подумала она, засыпая.

Очнулась от прикосновения. Марко попросил паспорт для регистрации.

Отель напоминал башню из слоновой кости, а может, она ещё не проснулась до конца. Но номер поразил размерами. Вся боковая стена задрапирована тяжёлым занавесом шоколадного цвета… Высокая и широкая с люминесцентной подсветкой днища кровать жила отдельной космической жизнью и обещала волшебные сны… Толстый кремовый ковёр, укутавший серые плитки пола, выражал гостеприимство.

Когда широкий медный кран наполнил круглую ванну с ароматной солью, в дверь постучали. Портье принёс сухое мондоро и клубнику.

Глава 16

— Так обычно и бывает. Ты принимаешь решение, и события начинают мелькать, словно пейзаж за окнами ускоряющегося поезда.

В сентябре на выходные Алиса уехала в Херсон к Пашке. На два дня оказалась среди чужих людей, на территории их взглядов, привычек и интересов.

Колоритные герои в дельте Днепра сыграли для Алисы перфоманс под названием «зеркало самопринятия». Но она была слишком незрелой для классики жанра. Ещё очень долго русло её жизни будут прокладывать внешние события и чужое мнение.

Тогда она не воспользовалась столь богатым опытом, чтобы просеять его через сито самости и посадить семена зрелости. И так укрепить границы своей личности. Он остался лежать нетронутым в запасниках души до лучших времён.

Пашка из части отвёз невесту в городскую квартиру дяди. Этот лысоватый, невысокого роста мужчина с пузком отличался острым глазом моремана и властными манерами.

В первый день устроил пикник и смотрины на лимане. Ели бутерброды с колбасой, запивали пивом, загорали и купались.

Вечером так долго гуляли по городу, что, стерев пятки в кровь, она в какой-то момент не смогла и шагу сделать. Жениху пришлось последний квартал тащить Алю на руках. Тогда он и сказал, что дядя нашёл её некрасивой.

— Кожа да кости, не за что подержаться, разве что за волосы, — Пашка заржал, передавая слова родственника.

На следующий день рано утром они уехали на катере на дачу, где летом обреталась тётка Пашки Марина.

Катерок задрожал, всем своим существом осаживая ход, и ткнулся носом в мягкую покрышку деревянного пирса. Бросили трап слегка косо, с наклоном вниз. Её ноги в плетёнках вначале осторожно, а после легко порхнули по нему. И вот Алиса уже на отполированных дождями и солнцем сизых досках узенькой пристани. Вдохнула напоенный свежим и острым запахом реки, травами и цветами воздух и зажмурилась от лучей, просыпавшихся сквозь кисею листьев над головой.

Всё тело под лёгким поплином цветастого платья с короткой юбкой солнце клёш от проныры ветра покрылось мурашками. Губы растянулись в улыбке и, словно золотая пылинка, среди мириад подобных, она поплыла, танцуя, в животворящем потоке сентябрьского утра.

Пашка, подобно прикормленному дворовому псу, будто невзначай, касался её руки.

В тот же день приехали два сокурсника из училища.

Тётка Марина оказалась весьма интересной женщиной средних лет. Курящей, с одесским говорком. Весёлой, остроумной и гостеприимной. Казалось, её мало волновали вопросы морали или каких-то рамок.

Отправила всех ловить раков.

У самой воды, лёжа и сидя на мостках, они объедались этими раками, сваренными с укропом.

Свесив голову, Алиса следила за тёмной текущей водой, левитирующими стрекозами, ловкими движениями жуков-плывунов, стремительным росчерком крыльев стрижей у самой поверхности. Любовалась отражением кучевых облаков и слушала плеск у свай.

Пашка ковырялся в ведре, выбирая оранжевого красавца покрупнее, чистил и скармливал ей. Запивали пивом. Парни откровенно и дружелюбно рассматривали гостью, заставляя приятеля злиться и прятать глаза.

Маленькая, заросшая некошеной высокой травой хозяйская дача, напоминала птичью клетку, стоявшую во дворе.

С обилием неприхотливых цветов, убежавших за пределы потерявшей форму клумбы. С железной печкой с проржавевшей круглой трубой у крыльца.

Подпёртая с одного бока досками, жестяными листами, тачкой на резиновых колёсах, проржавевшими тазами, кривой поленницей, двумя клетками с кроликами. А с другого — растянутая от окна до забора верёвкой с навешанными простынями и полотенцами…

С разнокалиберной мебелью и кучей ненужных вещей, которые периодически вывозились из городской квартиры…

Дверца у этой клетки распахнута настежь, поэтому птицам вольготно, сытно и они не переставали петь. Марина смотрела одобрительно.

Вечером отправились гулять по мокрым и невероятно скользким после короткого обильного дождя перепутанным тропинкам вблизи берега. Над их головой великан растянул звёздный полог. Тропа едва угадывалась.

Пьяный Пашка, ревнуя, как всегда, где-то потерялся. Ребята тоже хорошо набрались пива, оскальзывались, незло переругивались, шутили и смеялись.

В какой-то момент она оказалась на руках одного из них. Эти руки легко перенесли через большую лужу. Поравнявшись с копной скошенной травы, смеясь, парень прошептал на ухо: «Давай, я положу тебя сюда». Алиса громко и строго запретила, и, довольные исходом дела, они вернулись.

Те парни не раз бывали в гостях у Пашки и знали окрестности. Может, она прошла проверку, кто знает? Им невеста друга понравилась. За отливающие серебром длинные волосы, серые глаза, тонкую фигуру и доверчивость называли её русалочкой. И всё тянулись погладить по волосам.

Тогда мир и впрямь выглядел населённым одним добром.

Вечером Марина накрыла на стол. Пашка казался отстранённым, молча ел сдобные пироги, запивая молоком. Остальные, весело поплескавшись во дворе под рукомойником, присоединились к ужину.

Непонятно, от чего: то ли от света керосиновой лампы, то ли от карих весёлых глаз загорелой женщины в чёрном ситцевом платье в цветочек, то ли от пухлых и тёплых пирогов, — комната налилась покоем и дрёмой. Спать гостью хозяйка неожиданно уложила в свою кровать под пёстрое лоскутное одеяло за ситцевой занавеской…

— Жаль, больше не пришлось встретиться с мудрой Мариной.

На следующее утро, рискуя быть наказанными в части, парни примчались на вокзал. И каждый внёс свою лепту, деликатно подсаживая девушку на высокую ступеньку последнего, отстоящего далеко от платформы, вагона. Они махали вслед и улыбались, пока можно было видеть.

В октябре в Рошанске сыграли свадьбу.

Сегодня с нескольких страниц и паблика Алисы в социальных сетях на мир заинтересованно смотрит открытая для контакта привлекательная особа неопределённого возраста. Не всамделишная она, а какой себя чувствует. Буквальная материализация мыслеобраза. Алису это и смешит, и радует. Ракурс, макияж, фильтры мало что значат.

Количество «лайков»-резолюций под фото подтверждает обретённую способность творить…

Она вспоминает свою свадебную фотографию. Чёрно-белую, отретушированную тёмно-красным, синим и зелёным цветами. У молодой девушки начёс надо лбом не держит тяжести белокурых блестящих волос, одна прядь выбилась и падает на лоб. Изогнутые брови, лучистые глаза. В реальности они почти синие. Нежная кожа и пухлые губы. Выразительный отчаянный взгляд на фоне ни в чём не повинной прекрасной юности.

На голове тонкий венок из белых цветочков, в руках розы в лиловых пятнах. И белое Зинино свадебное платье.

Это фото всегда вызывало у Алисы неприятные ассоциации, словно она не сидит, а лежит.

Левая часть картона размера А4 неровно отрезана.

Сколько бы ни старалась, а вспомнить день свадьбы так и не удалось. Только какие-то звуки фоном: обрывки речи, хлопанье, шарканье ног… Поездка в ЗАГС в тесной машине… Красное лицо Пашки… Всё.

Вечером во дворе устроили танцы. Пришли подруги без Саши. Жена передала, что он заперся в туалете и слова не сказал, пока не ушла.

Казалось, девичья душа сжалась от холода и сверху с ужасом наблюдала всё это безумие и возню пьяного супруга в Лёшкином домике (там им постелили).

Вынимание тела из венка, шпилек, платья, колготок, сопровождаемое пыхтеньем и сдавленным писклявым нервным смехом… Свою безучастность, перешедшую в молчаливое сопротивление до обморока…

Лиза дала капли, утешая, погладила по голове, за ней глухо хлопнула, оббитая войлоком дверь.

Поскольку акт любви отсутствовал в пьесе, его заменили на совокупление. Пьяный Паша кое-как удовлетворил себя и отвалился, уснув. А молодая жена долго расчёсывала спутанные волосы, вырывала с корнем, не чувствуя боли. Свернувшись калачом на краю кровати, лежала до утра не сомкнув глаз.

Мама пришла очень рано. Вытащила простынь из-под непротрезвевшего мужа, чтобы продемонстрировать родственницам, старым и новым. Много позже рассказала, как все были удовлетворены осмотром.

Все, кроме новобрачного. Ему не нужны были материальные доказательства. Про нелюбовь он знал намного больше других.

Им собрали огромный чемодан, в котором было очень мало вещей, но много еды со свадебного стола. В тот же день посадили в вагон до Москвы и отправили на восточный край страны. Откуда паромом нужно было добраться до города Корсакова на острове Сахалин. Туда приписали Пашку.

И началось их романтическое путешествие. Шесть дней. На верхних полках душного плацкартного вагона. Напротив друг у друга.

Через два дня продукты испортились, их пришлось выкинуть. Остались сладости, маринады и хлеб. В поезде продавали можайское молоко в литровых бутылках, а на полустанках — картошку и пирожки.

Новоявленный муж маялся от безделья. Пытался моститься к ней на полке. Вызверился, увидев с чужим малышом на руках. Уходил надолго в другие вагоны играть в карты…

Однажды среди ночи она проснулась. Вагон покачивало. На нижней полке в тёплом кругу материнского тела под мерный перестук колёс посапывал ребёнок. В тусклом свете ночника изо рта супруга тянулась серебристая, длинная, почти до нижней полки, тягучая слюна. Не раздумывая, смахнула её на пол.

— Какой стыд! Что бы люди подумали?! — маска замужней женщины, которую она надела была не новая, уже разношенная мамой.

Воспоминание вызвало приступ тошноты.

Алисе снился летний дождь. Короткий и обильный. Она спряталась в беседке. Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Под порывом ветра с ветки на крышу осыпалось стаккато последних тяжёлых капель и солнечный луч завился паром сквозь дырку от сучка в доске. Было ещё что-то — сладкое… Это лёгкие шаги горничной и запах маленькой кремовой розы на подносе рядом с письмом пробудили её.

— Мило!

Девушка одним движением отодвинула скользнувшую по карнизу занавеску. Панорамное окно во всю стену открывало вид на парк. Через распахнутые створки одновременно с солнечными лучами в комнату ворвался птичий гомон.

— Buongiorno, senora, farai colazione in camera o sulla terrazza? — девушка улыбнулась.

— Grazie! Я позавтракаю здесь.

Сквозь плеск воды в ванной слушала, как порхая и напевая, la cameriera хлопочет в спальне. В изножье на кровати та накрыла сервировочный столик. Алиса всё перетащила к окну. В высоком стакане от движения ожили жемчужины пузырьков. Запах цветов, листвы и кофе разметал мысли. Мир был уютным, внутри растекалось тепло…

Она уже научилась улыбаться вслед невесёлым воспоминаниям.

И правда. Как такое возможно, что молодая, вполне разумная девушка могла спать в угольной яме или, подогнув под себя ноги, на диване из фанеры, просыпаясь от каждого объявления через транслятор в каком-то мухосранске на вокзале? Нисколько не угнетаясь этим, а наоборот, находя во всём смысл и необходимость всего, что она делала и что происходило с ней.

Каждое утро бежала на работу в куртке с претензией на тренд: с бесчисленными заклёпками, со слепой застёжкой и супермолнией-трактором…

В нищие девяностые экономная экономика превзошла себя. И куртка, сшитая из обыкновенной х/б ткани, проложенной синтепоном, ко второму сезону уже выгорела на солнце, заклёпки не держали фронт, вокруг них расцветали ржавые пятна и сквозь дырки просвечивал жёлтый поролон (китайцы отдыхают). А будет и третий… На ногах фетровые бурки — прощай, молодость.

В руке — верёвка от санок, и на санках — сонный сын. Алиса будто просматривает старую киноленту. Вот на колдобине он молча вываливается и не подаёт звука. А молодая мамаша всё бежит, бежит вперёд. Вдруг чувствует, что санки-то уже не едут а мотыляются за ней по воздуху… Её сердце обрывается… И она несётся назад… Подхватывает сынишку, несёт на руках озябшего и обмякшего, трёт ему спинку, ручки через пальто…. Хукает тёплым воздухом в лицо.

Санки цепляются сзади за всё, затрудняя движение, но она на надрыве продолжает идти и из последних сил нести своего ребёнка в тепло. Крутит сына, как манекен в раздевалке детского сада, легонько подталкивает в группу и молча показывает нянечке пакет со сменкой.

А после летит по металлическим обледеневшим лестницам ГОКа, вверх-вниз, вниз — на отметку обогащения -8. В чащу железных джунглей, такую же мрачную, опасную и влажную, как настоящая. Только пахнет там апатитовой пульпой, и скрежещущие, лязгающие, сверлящие, воющие, шипящие звуки издают машины. Неужели фильм этот про неё?!

А у неё-то три сына. И бесконечная очередь подобных эпизодов. Снова и снова. И вечный бой! Бессонные ночи, проблемы с молоком, температура, поносы, ангины, обмороки. И каждый раз, заходясь от страха (Только бы никто не умер!), женщина умоляет: «Господи, хоть бы поскорей выросли!»

— Как такое возможно вынести?!

И как возможно то, что вот уже и молодости нет, нет рядом детей и нет безумной юношеской веры в вечность жизни, а она так празднует её?! Каждой клеткой тела ощущает величие и великолепие этой единой жизни. Может ли это означать, что Алиса свела концы с концами и победила?

«Похоже на то», — женщина легко улыбается.

Есть не хотелось. Хотелось двигаться и ощущать себя.

Она вытащила на середину комнаты кофр. И стала заполнять гардероб. Заодно прикидывая, что наденет днём и вечером.

Отложила бежевые чинос, лёгкий небелёный хлопковый блейзер и пудрового оттенка топ — на день. На вечер — серо-сизое вискозное платье с принтом из мелких коричневых ласточек. И светло-голубой прозрачный палантин. Всё разложила на кровать, чтобы девушка отпарила. В несессере нашла лёгкие пластиковые браслеты в тон на день и выложила клатч на тонком ремешке — на вечер.

Сандалеты из мягкой кожи и лёгкие лодочки из прочного, отсвечивающего тусклым синего сатина от «Бэджли и Мишка» завершали наряд.

Отошла, оценила взглядом — идеально! Накинула пёстрое, сделанное из ветра и облаков Раджастхана платье и, прихватив сотовый, спустилась в сад. И здесь на фоне безумства оттенков зелёного, расцвёл «аленький цветочек».

Смягчились линии и переходы, отступили звуки агрессивного мира.

— Чудно, — мысль скользнула по краю сознания, губы поползли в улыбку.

Вот то, что только и было нужно: стоять босыми ногами в мягкой траве у вольного ручья. Настолько прозрачного, что видно до мельчайших подробностей его песчаное дно с травинками, коричневыми веточками и тенями от стаек пугливых мальков и стрекоз. И такого мелкого, что от лёгкого порыва ветра его поверхность морщится, а дно движется и меняет свой рисунок и рельеф…

Здесь можно стоять вечность, и открывшаяся картина ни в чём не повторится.

С террасы донеслось характерное покашливание. Там стоял Марко. Он помахал очками, а Алиса вспомнила о письме на подносе. Итальянец, пока спускался, справился, как она отдохнула, были ли приятными ванна и завтрак, нравится ли ей место. Затем посвятил в свой план. Был непринуждённым и милым.

— Принял решение. Отлично!

Ей было предложено остаться в отеле, пока друг не найдёт подходящее место на побережье. Два-три дня они посвятят клубному отдыху. После он хочет познакомить Алису со своей семьёй и родным городом.

— Ага! Теперь понятно. План был приемлемым, а друг — мудрым.

В конце концов он покажет ей арендованный домик и оставит со своими мыслями и своей жизнью. Но если она захочет, то всегда сможет рассчитывать на его участие.

— Большое спасибо! Мне очень, очень приятно, Марко!

В развлекательном меню на день была рыбалка с катамарана, с последующим участием в приготовлении улова в местном рыбном ресторанчике. Либо посещение стеклодувной лавочки. Вечером они идут слушать смут-джаз.

Алиса выбрала наземное ремесло. Марко пообещал сюрприз.

А душа вернула свою неземную лёгкость.

Глава 17

Условились, что до отъезда на родину друга они предпочтут пешие прогулки. После вчерашнего осторожного перехода по гладким и скользким камням тротуаров Алиса надела открытые сандалии на резиновой подошве. Сцепившись с землёй, тело обрело лёгкость и вернуло гибкость. Не было необходимости смотреть под ноги. Поэтому все переходы света и тени, все переливы красок, невольные жесты, звуки, обрывки фраз, запахи — всё не останется незамеченным и так или иначе будет возникать в сознании, вызванное последующими ассоциациями.

— Какое счастье — добавлять себе жизни ежеминутно, не торопясь, смакуя каждое впечатление и чувственный его отголосок! В душе путешественницы запела струна, и «девочка» запрыгала на одной ножке.

Водрузив на породистый нос очки, рядом с ней расслабленной походкой необременённого заботами человека шёл полноватый мужчина преклонного возраста и довольно пресной европейской внешности.

Вальяжность, внутренняя пластичность и готовность служить музе выдавали в нём стопроцентного итальянца. Следует заметить, служить не столько женской красоте, а красоте в принципе. Сама прекрасная земля Италии рождала подобных эстетов.

— Надо же! — приятно удивилась спутница. Стереотип о жгучем красавце с влажным взглядом растворился в небытии.

Вход в мастерскую с распахнутой дверью напоминал щель в зубах старика. На металлическом кронштейне прикреплён раскрашенный в сине-зелёные цвета морской конёк. Внутри светло и просторно.

В солнечных квадратах отражённого на пол окна разлеглась лохматая трёхцветная кошка с подросшими котятам у сосков. Во всю длину противоположной от двери стены растянулся стол, уставленный неприхотливыми разноцветными фигурками и вазами. Марко сказал, что часть их — работы туристов, готовые к отправке в разные концы света, а часть — на продажу.

У стола она заметила, что на дне каждой вазы лежала морская звезда и на ней имя и город владельца… Звезда Йохан Кройф. Амстердам.

Слева от входа играли стеклянными гранями на солнце две витрины, заполненные сувенирами на морские и исторические темы. Рядом ресепшн с буклетами и рекламными проспектами, и за ними скрывалась сама мастерская. С печью и оборудованием для создания поделок.

Пахло лавандовым маслом и едва уловимо дымом.

Молодой человек, ученик мастера в длинном сером фартуке, тесёмки которого два раза обвязали худой живот, спросил у Марко что хочет сеньора. Сеньора хотела морского конька из Фано. Друг что-то шепнул парнишке на ухо, и тот сунул стеклянную болванку в печь.

Итальянец с торжественным видом объявил, что ей предоставлена возможность наблюдать рождение уникального изделия и поставить на нём собственноручно печать со знаком города. Печати в виде металлических колец лежали тут же в плоской тарелке. Она даже обрадовалась, услышав новость. Потому что болванка с раскалённой массой напоминала раздутый, пульсирующий болью воспалённый палец.

— Пусть пироги печёт пирожник!

Юноша работал молча, очень ловко и быстро. Может для того, чтобы фрагменты сохраняли подходящую температуру. Правой рукой он вращал стержень с массой, а левой проделывал манипуляции. Орудовал, грубыми на вид, металлическими конусами, щипцами, клещами и наждаками. Во рту держал длинную трубку, чтобы, выдувая воздух, создавать полость внутри изделия.

Вначале на дно холодильной камеры он отстрелил плоскую подставку, похожую на перевёрнутый бокал из-под мартини, но с фигурной ножкой. Затем из пёстрой массы выдул продолговатую колбаску — будущее тело конька с загнутым хвостом.

Добавляя на положенные места мягкие комочки, превратил их в плавники, тело покрылось костяными пластинами, на хребте выросли шипы, а на голове — трубкообразный рот и нечто наподобие короны. При поворотах «тело» отсвечивало каждой серебряной гранью. Конёк занял место в холодильнике. Ещё пара минут — и рядом расположился прозрачный тюльпан бокала. Быстро соединив все три части, юноша вновь ловко захватил устрашающего вида клещами почти готовое, изящное и хрупкое изделие. Небольшой кусочек массы прилепил ко дну бокала.