Бесплатный фрагмент - Белый флигель

Глава 1. Письмо

Комната Лидии напоминала лавку забытых историй. Стены почти полностью скрывались за стеллажами, где в строгом, известном лишь хозяйке порядке, соседствовали фолианты по архитектуре уездных городов, путеводители начала двадцатого века и подшивки краеведческих журналов. Стопки книг, не нашедшие места на полках, подпирали потолок, а на письменном столе, среди россыпи карандашей, атлас Российской Империи лежал раскрытым на странице с картой Московской губернии. Утренний солнечный луч, пробившись сквозь немытое окно, лениво чертил светлую полосу на полу и высвечивал мириады танцующих пылинок — единственное живое движение в этом царстве застывшего времени.

Лидия сидела за столом, совершая свой привычный утренний ритуал. Она разбирала почту, и этот процесс был сродни археологическим раскопкам: слой за слоем она снимала пласты чужой, ненужной ей жизни. Безликие конверты с окошками, из которых выглядывали цифры коммунальных платежей, назойливо-яркая листовка из нового супермаркета, местная газета с теми же новостями, что и неделю назад. Все это составляло унылый хор ее будней. Но сегодня, под счетом за электричество, лежало нечто иное.

Конверт, который она взяла в руки, вырвался из общего ряда своей строгой инаковостью. Плотный, почти картонный на ощупь, молочно-белого цвета, без единого лишнего знака. Он не пытался ничего продать и ни о чем не умолял. В левом верхнем углу стояло лишь тиснение, выведенное строгими черными буквами: «Щиголев и партнеры. Коллегия адвокатов. г. Москва». Ее пальцы замерли. Письмо из Москвы, от юридической фирмы, дышало холодной официальной тайной и не имело ничего общего с ее тихой, предсказуемой жизнью в пыльной комнате на окраине безымянного городка.

***

Она отложила в сторону квитанции и рекламные буклеты, словно оберегая чужеродный конверт от их будничной серости. Сердце, обычно стучавшее ровно и незаметно, вдруг сделало нервный, глухой толчок. Дрожащими пальцами, боясь повредить плотную бумагу, она вскрыла его. Внутри, сложенный втрое, лежал лист с водяными знаками, испещренный плотными рядами машинописного текста.

Лидия начала читать, и сухой, юридический язык письма поначалу казался абракадаброй, набором бессмысленных терминов. Но постепенно, сквозь казенные формулировки, стали проступать отдельные, оглушающие слова. «…во исполнение последней воли…», «…Вернадской Ариадны Петровны, приходящейся Вам троюродной тетей…», «…завещает принадлежащее ей на праве собственности имущество…». Ариадна Петровна? Имя, знакомое лишь по редким маминым рассказам о какой-то дальней, эксцентричной московской родне. Она и лица-то ее не помнила.

Ее взгляд скользил дальше, цепляясь за строки, и дыхание перехватило. Шум улицы за окном, тиканье старых часов — все звуки внешнего мира исчезли, растворились. Остался только этот лист бумаги и невероятная, немыслимая фраза, напечатанная черным по белому: «…городская усадьба «Белый Флигель», расположенная по адресу…». Она перечитала. Потом еще раз. Москва. Усадьба. Наследство. Слова не складывались в реальность. Лидия замерла, опустив руки на стол. Письмо в ее пальцах казалось не настоящим документом, а билетом на корабль-призрак, отправляющийся в неведомую жизнь, о которой она даже не смела мечтать.

Глава 2. Условие

Кухня была сердцем их маленькой квартиры и, как всякое старое сердце, работала со скрипом, но исправно. Здесь пахло заваривавшимся в фаянсовом чайнике бергамотом и чем-то неуловимо-уютным — смесью ванили и пыльных кулинарных книг. На столе, покрытом выцветшей клеенкой в мелкий васильковый цветочек, уже стояли две чашки. Лидия села напротив матери и положила письмо на стол, точно редкую бабочку, боясь повредить хрупкие крылья.

— Мам, — начала она тихо, словно боясь вспугнуть собственную новость. — Мне пришло письмо. Из Москвы.

Анна Сергеевна, не отрываясь от нарезки лимона, взяла конверт. На ее лице отразилось привычное недоверие ко всему, что нарушало заведенный порядок. Она надела очки, и мир для нее сузился до размеров официального бланка. Пока она читала, на кухне стояла такая тишина, что было слышно, как тикают часы в гостиной и как капает вода из старого крана. Лицо матери каменело с каждой строчкой. Наконец, она сняла очки и с шумом положила их на стол рядом с письмом.

— Афера, — отрезала она. Голос был ровный и оттого еще более веский. — Или, что еще хуже, какая-то чудовищная ошибка. Городская усадьба. Лида, опомнись. Кто мы такие, чтобы наследовать усадьбы?

— Но это от нотариуса, все официально. От нашей родственницы, Ариадны Петровны.

— Я эту Ариадну видела один раз в жизни, когда была как ты, — мать махнула рукой, отгоняя непрошеные воспоминания. — Вечно витала в облаках. Вот и наследство такое же, призрачное. Ты представляешь, что такое старый дом в Москве? Это не дом, это черная дыра, куда улетят все деньги, которых у нас и так нет. Это налоги, это ремонт, это бандиты, которые тут же объявятся, чтобы отнять его у такой наивной дуры, как ты.

Каждое слово било точно в цель, превращая волшебный замок в пыльную, опасную руину. Радостное изумление, которое Лидия бережно несла в себе с самого утра, гасло, съеживалось под ледяным напором материнского прагматизма.

— Я думала, мы хотя бы… посмотрим, — пролепетала она, чувствуя себя виноватой за собственную мечту.

— Смотреть там не на что, кроме проблем, — жестко подытожила Анна Сергеевна. — Выбрось это из головы. Наш мир здесь, в этой кухне, где все понятно и никто никого не обманет. А Москва… Москва тебя съест и не подавится.

Она решительно пододвинула к Лидии чашку с остывающим чаем, словно предлагая выпить за конец несбывшихся надежд. Разговор был окончен. Лидия осталась сидеть в оглушающей тишине, глядя на одинокий белый конверт на цветастой клеенке. Он больше не казался билетом в другую жизнь. Теперь он лежал на столе как улика, свидетельствующая о ее непростительной, детской глупости.

***

Поздним вечером, когда дом погрузился в сон, Лидия снова сидела за своим столом. Тусклый свет настольной лампы выхватывал из полумрака знакомые корешки книг, но сейчас они казались ей не друзьями-советчиками, а молчаливыми укорами. Весь мир сузился до единственного белого листа, который она снова достала из конверта. Материнские слова, полные здравого смысла, гудели в ушах, заглушая тихий шепот надежды.

Теперь она читала не так, как утром. Ушла восторженная спешка, сменившись медленной, въедливой дотошностью историка, изучающего древний манускрипт. Ее палец скользил по строкам, останавливаясь на каждом слове, взвешивая его. Она пропустила преамбулу, юридические реверансы и сразу перешла к сути — к тому абзацу, что начинался со слова «Условием».

«Личное вступление во владение». Не по доверенности, не через представителя. Она сама должна была приехать, поставить свою подпись, получить ключи. Это было первое требование, отсекающее любые попытки управлять наследством на расстоянии.

«Обязательное проживание в усадьбе в течение 365 (трехсот шестидесяти пяти) дней». Цифра, написанная сначала арабскими символами, а потом повторенная прописью, будто для особо непонятливых, гипнотизировала. Год. Целый год, день в день. Это была не просто смена места жительства. Это было требование вырвать себя с корнем из привычной жизни, оставить работу, дом, мать — и пересадить на новую, неизвестную почву.

И наконец, последнее, самое туманное: «…и проведение восстановительных работ, необходимых для сохранения объекта наследия». Ни сметы, ни списка работ, ни намека на их масштаб. Просто обязательство. Обязательство, которое могло оказаться как мелкой починкой прохудившейся крыши, так и бездонной финансовой пропастью, о которой так убедительно говорила мать.

Лидия откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Теперь письмо предстало перед ней в истинном свете. Это был не подарок. Это был вызов. Ультиматум, брошенный ей из прошлого незнакомой родственницей. Ариадна Петровна не просто дарила ей дом, она ставила ее перед выбором, заставляя поставить на кон всю ее тихую, устоявшуюся жизнь ради чего-то огромного, пугающего и совершенно неизвестного. И цена этого выбора была ровно 365 дней.

Глава 3. Решение

Неделя превратилась в тягучее, серое безвременье. Лидия жила словно в двух мирах одновременно. Днем, в пыльном безмолвии музейного архива, она механически перебирала пожелтевшие карточки, описывала старинные фотографии, отвечала на редкие звонки, но ее мысли были далеко, в Москве, в несуществующем доме с загадочным названием «Белый Флигель». А вечерами маятник ее сомнений раскачивался с новой силой. На одной чаше весов лежали веские, разумные доводы матери, пахнущие нафталином стабильности и страха. На другой — всего лишь тонкий лист бумаги, обещавший не богатство, а неизвестность.

В один из таких вечеров она открыла на ноутбуке свой блог. «Забытые усадьбы». Ее маленькая, никому не известная гордость. Пятьсот подписчиков. Она пролистала свои же посты: фотографии полуразрушенных колонн, обвалившихся портиков, заросших парков, которые она находила в окрестных селах. Прочла комментарии — несколько теплых слов от таких же, как она, чудаков, влюбленных в ускользающую красоту. Это было все, чего она добилась. Ее тихая, незаметная жизнь, ее крохотное наследие.

Потом она подошла к окну. За стеклом разворачивался пейзаж, выученный наизусть до последней трещинки на асфальте. Серые панели типовых девятиэтажек, голые, скрюченные ветки тополей, редкие фонари, выхватывающие из темноты унылые куски реальности. И в темном стекле, поверх этого пейзажа, она увидела свое отражение. Нечеткое, размытое. Отражение женщины, чья жизнь была так же предсказуема, как смена времен года за этим окном. И внезапно, с пронзительной ясностью, она поняла, что страх перед неизвестностью, перед огромной, пугающей Москвой, был ничто по сравнению с леденящим ужасом прожить вот так еще двадцать, тридцать, сорок лет. Увидеть в этом же стекле свое постаревшее лицо и понять, что ничего не изменилось.

Щелчок. Тихий, почти неслышный, но окончательный. Весы качнулись в последний раз и замерли. Решение было принято.

***

Утром она вошла в кабинет директора музея, Павла Иннокентьевича, с той спокойной решимостью, с которой полководцы сжигают за собой мосты. Его кабинет был точной копией всего музея в миниатюре: тот же запах старой бумаги и сургуча, те же стопки папок, грозящие вот-вот обрушиться, и портрет сурового купца-основателя на стене. Павел Иннокентьевич, невысокий седовласый мужчина в старомодном шерстяном жилете, поднял на нее глаза поверх очков и добродушно улыбнулся.

— Лидия Сергеевна, проходите, голубушка. Что-то срочное?

Она молча подошла к его столу и положила перед ним аккуратно сложенный лист бумаги. Заявление.

Директор недоуменно водрузил очки на нос и пробежал глазами по нескольким строчкам. Улыбка медленно сползла с его лица, сменившись искренним изумлением.

— По собственному желанию? Лида, это какая-то шутка? У вас же доклад на конференции через месяц. Ваш материал по усадьбе Голицыных… Вы же им живете последние полгода!

Его голос был мягким, отеческим, и на мгновение Лидии стало не по себе. Он предлагал ей вернуться в ее уютную, понятную раковину. Он говорил о стабильности, о знакомых стенах, о деле, которое она знала и любила. Это было последнее, самое сладкое искушение — искушение ничего не менять.

— Это не шутка, Павел Иннокентьевич, — ее голос прозвучал ровнее, чем она ожидала. — Обстоятельства. Личные.

— Да какие могут быть обстоятельства? — всплеснул он руками. — Если что-то случилось, скажите. Возьмите отпуск, отгул, больничный в конце концов. Вы же наш лучший специалист, наш… наш мозг. Мы без вас как без рук.

Лидия смотрела на него с искренней благодарностью. Но его слова, которые еще неделю назад показались бы ей высшей похвалой, теперь звучали как эпитафия ее прошлой жизни. «Лучший специалист» в архиве, где ничего не происходило десятилетиями.

— Спасибо вам за все. Правда. Но мое решение окончательное.

Она стояла прямо, не отводя взгляда. И в этой тихой, вежливой непреклонности было столько силы, что директор понял — спорить бесполезно. Он тяжело вздохнул, взял со стола старую перьевую ручку, макнул ее в чернильницу и вывел на заявлении размашистую резолюцию. Скрип пера по бумаге прозвучал в тишине кабинета как окончательный приговор ее прошлому.

***

Вечером, сидя перед монитором ноутбука, Лидия совершала последний, самый простой и самый важный ритуал. Она открыла сайт продажи железнодорожных билетов. Механические, знакомые каждому действия — выбрать станцию отправления, станцию назначения — сейчас ощущались как нечто сакральное.

Вот она вбивает в первую графу название своего города. Города, где она родилась, выросла, где знала каждую улочку и каждое дерево. Города, который был всей ее жизнью.

Пальцы замирают над второй графой. Она печатает пять букв: М-О-С-К-В-А. Слово, которое всегда было для нее чем-то абстрактным, чужим, символом шумной, непонятной жизни, теперь стало точкой на карте ее собственной судьбы.

Дата. Через три дня. Не дать себе времени передумать, увязнуть в сомнениях и прощаниях. Поезд ночной, плацкарт. Никакой лишней романтики, только суровая необходимость.

Курсор мыши замер над ярко-оранжевой кнопкой «Купить билет». В этот миг в голове пронеслось все: недовольное лицо матери, удивленные глаза директора, тишина ее книжной комнаты, унылый вид из окна. Вся ее прежняя жизнь молча смотрела на нее с экрана, давая последний шанс отступить. Она сделала глубокий вдох и нажала.

На почту тут же упало подтверждение. Маршрутная квитанция. Поезд №081, вагон 7, место 32. Сухие цифры, за которыми скрывался прыжок в полную неизвестность. Лидия смотрела на этот электронный файл, и он больше не казался ей просто билетом. Это был ее личный манифест. Ее декларация независимости. Ее первый настоящий, самостоятельный шаг в ту жизнь, которую она, впервые, выбрала для себя сама.

Глава 4. Первое впечатление

Москва оглушила ее сразу, едва она вышла из душного вагона на перрон Казанского вокзала. Лидия, привыкшая к размеренному ритму своего городка, потерялась в гуле голосов, в хаотичном движении толпы, в самой плотности воздуха, пропитанного запахами металла, выхлопных газов и чужой спешки. В такси она села с единственным желанием — поскорее добраться до точки назначения, до своего мифического флигеля, который казался ей тихой гаванью посреди этого ревущего океана.

Машина долго петляла по широким, залитым солнцем проспектам, а потом нырнула в лабиринт старых переулков. Но внезапно кривые улочки кончились, и такси выехало в царство стекла и бетона. Со всех сторон на Лидию надвигались гигантские, безликие башни новостроек. Они заслоняли небо, давили своей массой, их окна-соты равнодушно взирали на копошащийся внизу мир. Тревога, до этого глухо сидевшая внутри, начала обретать форму.

— Адрес точно такой? — с сомнением в голосе спросил водитель, пожилой мужчина с уставшими глазами, бросив взгляд на экран навигатора. — Что-то он мне тут какую-то дичь показывает. Здесь одни жилые комплексы.

Машина поползла со скоростью пешехода. Лидия вглядывалась в номера на стильных фасадах, но нужного ей не было. И вдруг таксист резко затормозил.

— Приехали, — он кивнул куда-то вбок.

Между двумя стеклянными гигантами, как вросший в землю зуб древнего чудовища, чернел глухой, высокий забор из потемневшего от времени кирпича, увенчанный ржавыми пиками. Он выглядел здесь настолько чужеродно, что казался декорацией к историческому фильму. Лидия расплатилась, вытащила из багажника свой единственный, но тяжелый чемодан на колесиках и шагнула на тротуар. Такси, развернувшись, тут же растворилось в потоке машин. Его урчащий мотор затих, и Лидию окутала странная, почти неестественная тишина. Она осталась одна. Наедине со своим наследством, скрытым за этой неприступной стеной.

***

Она подошла к тяжелым кованым воротам и толкнула их. Заперто. Прижавшись лицом к холодным, шершавым от ржавчины прутьям, она заглянула внутрь. Все, что она увидела, было ударом под дых, отрезвляющим и жестоким. Никакого изящного особняка из ее робких мечтаний не было и в помине.

Прямо перед ней стоял большой, двухэтажный деревянный дом, темный, почти черный от времени и непогоды. Когда-то его украшала затейливая резьба, но сейчас она едва угадывалась под слоями облупившейся краски. Несколько окон были выбиты и зияли черными дырами, словно пустые глазницы черепа. Крыльцо опасно накренилось, а сад вокруг зарос крапивой и бурьяном в человеческий рост. Дом не выглядел заброшенным. Он выглядел мертвым, призраком из прошлого, которого по ошибке забыли снести и теперь зажимали со всех сторон равнодушные, сияющие жизнью новостройки.

Ее взгляд скользнул вглубь двора, зацепившись за единственное светлое пятно в этом царстве упадка. Там, в тени разросшихся старых лип, стоял флигель. Он был именно таким, как в завещании — белым. Небольшой, одноэтажный, с верандой и высокими окнами. Его белизна, хоть и тронутая временем, казалась вызывающей на фоне общей разрухи. В отличие от главного дома, он не производил впечатления мертвеца. Он просто спал.

Лидия отступила от ворот и опустила ручку чемодана. Холодный комок разочарования сдавил горло. Вот оно, ее наследство. Не дар, не шанс на новую жизнь, а обуза. Именно то, о чем предупреждала мать. Но сквозь эту горечь, как росток сквозь асфальт, пробивалось и другое, совсем иное чувство. Странный, необъяснимый трепет. Она смотрела на этот упрямый, не сдающийся дом, который в одиночку противостоял целому миру из стекла и бетона, и помимо жалости, чувствовала невольное, почти благоговейное уважение. Сердце сжалось от смеси тоски, страха и непонятной, но отчетливой гордости за то, что теперь все это — ее.

Глава 5. Страж флигеля

В связке ключей, которую прислал ей адвокат Щиголев, был один, выделявшийся среди остальных — большой, черный, из кованого железа, словно от средневекового замка. Интуиция подсказала Лидии, что он от ворот. Она вставила его в замочную скважину калитки, и сталь нехотя встретилась со сталью. Пришлось навалиться на ключ плечом, всем весом, пока механизм внутри, после долгой мучительной паузы, не поддался с оглушительным скрежетом, который эхом прокатился по мертвому двору.

Она шагнула внутрь и потянула за собой чемодан. Его пластиковые колесики, созданные для гладких полов аэропортов, издавали на разбитых плитах дорожки отчаянный, дребезжащий грохот. Этот звук был здесь настолько чужим, что казался почти кощунственным. Она чувствовала себя не хозяйкой, вступающей в свои права, а незваным гостем, нарушившим вековой покой.

Поднявшись по трем накренившимся ступеням на крыльцо, которое угрожающе скрипнуло под ее весом, она столкнулась с главным препятствием — массивной дубовой дверью. Ключ для нее был поменьше, но замок оказался куда упрямее. Он был забит пылью и ржавчиной, превратившейся за десятилетия в монолит. Лидия вставила ключ, но он вошел лишь на две трети. Она попробовала его провернуть — тщетно. Он не двигался ни на миллиметр. Охваченная упрямым раздражением, она уперлась в дверь бедром и принялась изо всех сил раскачивать ключ из стороны в сторону, пытаясь расшатать заевший механизм. Лязг металла, ее собственное сердитое сопение и скрип гнилых половиц — вот и вся музыка, которой встретил ее новый дом.

***

Резкий стук захлопывающейся где-то во дворе двери заставил ее вздрогнуть. Она обернулась. Дверь того самого Белого Флигеля была распахнута, и на пороге, скрестив руки на груди, стоял мужчина. Он не спешил. Несколько долгих, унизительных секунд он просто молча наблюдал за ее бессмысленными манипуляциями с ключом, и в его позе было столько ледяного неодобрения, что Лидия почувствовала, как к щекам приливает краска.

Наконец, он сошел с крыльца и направился к ней. Высокий, широкоплечий, в заляпанных краской и строительной пылью джинсах и выцветшей футболке. Лицо у него было хмурое, обветренное, с жесткой линией подбородка. Он подошел и остановился в паре шагов, глядя не на нее, а на ее руки, все еще сжимавшие бесполезный ключ.

— Что вы здесь делаете? — его голос был низким, с хрипотцой, и в нем не было ни капли дружелюбия. Это был не вопрос, а требование.

— Я… — Лидия растерялась от такого напора. Она выпрямилась, пытаясь придать себе вес, которого не чувствовала. — Я Лидия Вернадская. Новая владелица.

Мужчина медленно перевел на нее взгляд. В его серых глазах мелькнуло что-то похожее на презрение.

— Я Марк Сомов, — ровным тоном произнес он, словно это все объясняло. — Я арендую этот флигель. Последние десять лет. И Ариадну Петровну все устраивало.

Он произнес имя ее тети так, будто говорил о близком человеке, подчеркивая, что Лидия в этом уравнении — лишняя. Затем его взгляд скользнул по ней с головы до ног: остановился на тонком городском пальто, на туфлях, совершенно неуместных среди бурьяна, на чемодане, сиротливо стоявшем у крыльца. Этот взгляд был красноречивее любых слов. Он говорил: «Ты. Владелица. Этого. Не смеши меня».

Не проронив больше ни слова, Марк развернулся и пошел обратно к флигелю. Лидия смотрела ему вслед, не зная, что сказать. Дверь флигеля за ним захлопнулась. Громко, демонстративно, окончательно.

Она осталась одна. Перед запертой дверью своего собственного дома, чувствуя себя глупо, униженно и отчего-то очень, очень зло.

Глава 6. Первая ночь

Унижение было отличным топливом. Злость придала Лидии сил. Она снова вставила ключ в неподатливую скважину, но теперь в ее движениях не было растерянности — только ярость. Она навалилась на него всем телом, вложив в этот последний, отчаянный рывок всю свою обиду на угрюмого соседа, на негостеприимный дом, на саму себя. И замок сдался. Громкий, сухой щелчок прозвучал в мертвой тишине двора как пистолетный выстрел.

Она толкнула тяжелую, скрипнувшую всеми своими фибрами дверь и шагнула через порог. В нос ударил густой, спертый воздух — смесь запахов пыли, древесной трухи и подвальной сырости. Затащив внутрь чемодан, она захлопнула за собой дверь. Глухой, тяжелый удар отрезал ее от уличных шумов, от вечернего света, от всего внешнего мира. Она оказалась в ловушке. В огромной, гулкой прихожей тонули последние отсветы заката, вырисовывая смутные силуэты мебели, накрытой белыми саванами чехлов.

Идти вглубь этого темного, дышащего стариной пространства было страшно. Лидия не решилась. Она заглянула в ближайшую дверь и увидела комнату, когда-то, видимо, бывшую гостиной. У стены, как спящий мастодонт, стоял широкий диван под таким же белым чехлом. Этого было достаточно. Не снимая пальто, она бросила сумку на пол, решив, что разбор вещей и исследование дома могут подождать до утра. Сейчас ей нужно было лишь одно — найти убежище, забиться в угол и пережить эту первую, самую длинную ночь.

***

Она лежала на пыльном, пахнущем нафталином диване, свернув пальто в подобие подушки. Но сон не шел. Как только далекий гул большого города за окнами начал стихать, дом проснулся своей собственной, тайной жизнью. Он дышал, скрипел, стонал, и Лидия была невольной слушательницей этой ночной симфонии.

Вот где-то над головой, на втором этаже, со щелчком треснула старая балка. Вот жалобно скрипнула половица, будто там, наверху, кто-то невидимый сделал осторожный шаг. Ветер, найдя лазейку в старой печной трубе, завывал тонко и тоскливо, словно плакальщик на похоронах. А за окном, во дворе, что-то ритмично хлопало — ставня или оторвавшийся кусок обшивки. Каждый звук был живым, осязаемым. Он рождал в воображении тени, заставляя сердце сжиматься от первобытного страха перед темнотой и неизвестностью.

Холод пробирал до костей. Не тот обычный холод, от которого можно укрыться одеялом. Этот был другим. Он шел от старых стен, от каменного фундамента, он сочился из всех щелей. Но еще сильнее был холод внутренний — ледяное, всепоглощающее чувство одиночества. Она была одна. Одна в этом огромном, пустом, враждебном доме, затерянном в чужом, равнодушном городе. Она сжалась в комок, кутаясь в пальто, но это не помогало. Ей было страшно, как никогда в жизни.

***

Не в силах больше выносить эту пытку звуками и темнотой, Лидия сползла с дивана и на цыпочках, словно боясь разбудить кого-то еще, подошла к высокому, до самого пола, окну. Она осторожно отодвинула край тяжелой, бархатной шторы и посмотрела во двор.

Тьма была почти абсолютной. Ни луны, ни звезд — только низкое, затянутое облаками московское небо. Деревья стояли черными, безмолвными силуэтами. Главный дом, флигель, забор — все утонуло в непроглядном мраке. Все, кроме одного-единственного окна.

Окно во флигеле горело.

Теплый, желтый, живой свет. Прямоугольник света в океане темноты. Он был как маяк, доказывающий, что она не одна на этом необитаемом острове. Но этот свет не принес облегчения. Наоборот, он только острее подчеркнул ее собственную изоляцию. Там, за этим окном, была жизнь. Был человек, который сейчас, возможно, читал книгу или пил горячий чай. Человек, который был у себя дома. А она была здесь, в холодной, мертвой темноте, чужая и испуганная.

Лидия стояла, прижавшись лбом к ледяному стеклу, и смотрела на этот далекий, светящийся прямоугольник. Она смотрела на свет, который ей не принадлежал, и чувствовала себя маленькой, замерзшей и бесконечно одинокой.

Глава 7. Погружение в прошлое

Она проснулась не отдохнувшей, а разбитой, словно всю ночь не спала, а разгружала вагоны. Холод за ночь пробрался под одежду и, казалось, поселился прямо в костях. Первый, безжалостный утренний свет просачивался сквозь мутные стекла, и то, что ночью было пугающей игрой теней, теперь предстало в удручающей своей реальности. Свет не приносил тепла, он лишь высвечивал запустение. Толстые, бархатные слои пыли покрывали мебель, седые бороды паутины свисали с потолочной лепнины, а на стенах, под старыми обоями, темнели уродливые пятна сырости.

В этот миг на нее навалилось отчаяние — тяжелое, как мокрая ткань. Зачем она здесь? Что она, городская девушка, привыкшая к центральному отоплению и тишине архива, может сделать с этим умирающим гигантом? Предательская, но такая сладкая мысль — все бросить, прямо сейчас, дойти до вокзала и уехать домой — показалась единственным спасением. Мама была права. Это не наследство, это проклятие. Она сидела на краю пыльного дивана в этом каменном саркофаге и чувствовала себя бесконечно чужой и беспомощной.

Но что-то внутри, тонкое, но упрямое, как стальная проволока, не дало ей утонуть в этой жалости к себе. Она медленно подняла голову и обвела взглядом комнату. И вдруг, сквозь пелену отчаяния, на дом посмотрела не испуганная наследница, а дотошный историк. Страх никуда не делся, но к нему примешалось другое, давно забытое чувство — профессиональное любопытство. Единственный способ победить дракона — это изучить его анатомию. Она не знала, как чинить крыши и менять сгнившие балки, но она знала, как изучать, систематизировать и описывать. Она заставила себя встать. Дом перестал быть для нее врагом. Он стал объектом исследования. И первое, что нужно сделать с любым объектом — это составить его паспорт, подробную опись. С этого она и начнет.

***

Она начала свой обход методично, комната за комнатой, вооружившись единственным, что у нее было — своим знанием. Она заставила себя видеть не грязь и разруху, а исторические слои. Вот широкие дверные проемы и остатки лепнины с растительным орнаментом — явный модерн начала века. А вот эта пристройка, с более низким потолком и простыми рамами — скорее всего, послевоенная. Ее шаги гулко отдавались в пустоте, но теперь это был не пугающий звук, а рабочий шум в ее личной лаборатории. Она шла по дому, как врач, ставящий диагноз старому, но благородному пациенту, отмечая про себя трещины, деформации, следы прошлых «операций» и перестроек.

Она уже заканчивала с первым этажом, когда вошла в комнату с окнами в заросший сад. Здесь было светлее, и от этого разруха казалась еще более вопиющей. Обои, некогда, видимо, дорогие, с тисненым узором, отошли от стен огромными, сухими пластами, свисая, как кожа гигантской рептилии после линьки. Лидия обвела взглядом стены, и ее наметанный глаз зацепился за деталь, которую любой другой счел бы просто частью общей картины разрушения. У самого плинтуса, там, где обои отклеились и загнулись кверху, на серой штукатурке виднелся уголок бумаги иного цвета — плотной, желтоватой, похожей на старый ватман.

Сердце, до этого стучавшее ровно и деловито, вдруг ускорило свой ритм. Это было знакомое чувство — азарт исследователя, напавшего на след. Забыв про пыль, она опустилась на колени перед стеной. Не так, как сделали бы рабочие — срывая все подчистую, — а с осторожностью реставратора, боящегося повредить хрупкий артефакт. Пальцами, едва касаясь, она взялась за жесткий, потрескавшийся край обоев и медленно, с замиранием сердца, отогнула его.